- Ты как-то интересно ругаешься, - удивился я - ни разу не слышал такого причудливого сквернословия. - Это на каком языке?
- Это не ругательство, это провинция в Анголе.
- Ты и в Анголе был?! - у меня поползли брови - никогда бы не подумал на Сергея: скромный, интеллигентный человек, тихий русский.
- Ну, еще чего, там кубинцы сидели, - разочаровал меня собеседник, слегка улыбнувшись. - Просто, когда я служил, там, в этой провинции, события случились - юаровцы и унитовцы воевали против "наших" ангольцев. А у нас политинформатор был - так он этой Квандой-Кубангой да еще провинцией Кунене всю плешь проел. Мата я не люблю: на нем бесы разговаривают. Я как Лев Толстой - он терпеть не мог матерщинки и ругался набором букв типа: швондыр-мындыр-вопупындыр. Вот и для меня Квандо-Кубанго что-то вроде этого.
...Сегодня очередная годовщина вывода наших войск из Афганистана. И каждый год в этот день Серега Елисеев покупает бутылку хорошего вина (еще одна его причуда - водку на дух не переносит) и распивает с друзьями. Сегодня "под руку" попался я - человек, не имеющий к армии абсолютно никакого отношения. Серегу я знаю давно - он мой сосед, но мы никогда, как говорится, не бывали на короткой ноге. Все-таки и возраст, и компании разные. И если бы не рутинное редакционное задание взять интервью у бывшего воина-интернационалиста, то я бы сегодня не сидел у Сереги на кухне и не слушал его ровную, немного грассирующую речь. За окном вьюжило, я с тоской глядел на поднявшуюся снежную пыль: вечером тащиться в редакцию на другой конец города. Ничего не поделаешь, работа есть работа.
Серега разлил вино, мы не чокаясь выпили.
- Ты смотришь на меня так, как я смотрел на своего деда. Он для меня живой легендой был: фронтовик, три ранения. А для меня его война была, как для тебя моя - из жизни динозавров. Все его фронтовые рассказы казались мне чуть ли не из времен Куликовской битвы. Дед мой был - только не падай со стула - политрук особого отряда НКВД. И что самое смешное: был коммунист ярый и верил в Бога. И не скрывал! В свое время у него даже неприятности из-за этого вышли. Вот, смотри, эта икона - его подарок, - он кивнул на небольшой киот, где скраешку, притулившись скромно у двух огромных икон, висела миниатюрная потемневшая икона с отколовшимся уголком - но облик Богоматери и Младенца просматривался четко. - Веришь-нет, а она за последние десять лет посветлела... Дед на фронте ее нашел - война прочищает мозги. В уюте и тепле можно рассусоливать: есть Бог, нет Бога, а вот там с этим попроще... Ты вот все просишь рассказать что-нибудь интересное. А что интересное? Одна кровь и смерть. Помню дурацкий совершенно случай. Ночью шли в танковой колонне, внезапно колонну остановили. Один танкист вылез из люка, чтобы узнать, в чем причина задержки, а следовавший за его танком танк взял да и не остановился вовремя и стволом ему полчерепа начисто снес... Почему-то такие дурацкие смерти запоминаются больше всего. Все мы под Богом ходим. Я не верю, что Бог есть - я знаю, что Бог есть.
* * *
- В октябре 41-го немцы прорвали фронт, и дедов отряд - особый отряд НКВД - бросили закрыть брешь. Ну, сам помнишь - "Велика Россия, но отступать некуда - позади Москва" и все такое. Вечером баньку истопили, выдали чистое белье, а наутро - бой. Дед говорил: "Всю войну прошел, никогда больше такой мясорубки не видел". А может, ему первый бой самым страшным показался, - Серега закурил, угостил сигареткой и меня. - Мне тоже первый бой самым страшным показался. В селе они каком-то под Москвой стояли, дед все время клял себя, что начисто забыл его название. Вывеску на сельсовете помнил: "Колхоз имени тов.Андреева". Там на высотке церковь стояла - идеальное место для огневой точки - вся округа как на ладони. Командир и говорит деду: "Елисеев, возьми свой взвод и живо на эту высотку, и чтобы..." Короче, не дай Бог хоть одного фашиста пропустить. Церквушка давно была недействующей: ее закрыли за год или два до войны - тогда как раз безбожная пятилетка была. В ней мучной склад устроили. Дед все смеялся: начихались от этой муки. Один боец - Егор - дед рассказывал - устанавливает миномет, а сам, не стесняясь никого, молится: "Господи, простите нас, что храм для грешного дела - убийства - используем, так ведь сатану фашистскую из России выгоняем". А дед политрук был, воспитан был в духе "религия опиум для народа", стал его стыдить, мол, ты - боец Красной Армии и прочее, как можешь и тому подобное в поповские сказки верить. Тот улыбнулся: "Кому сказки - а кому и быль". Интересный человек оказался, во всех молитвах Бога на Вы называл. И объяснял: а как же иначе, ведь это же Отец наш небесный, наш самый главный Начальник, а мы же называем на вы всех уважаемых людей и начальников. Так Его вдвойне на Вы должны называть. И еще сказал: давайте спорить о Боге после боя.
Когда начался бой, немцы сразу сообразили, что если захватят высотку-церквушку, получат оперативный простор и читай - дело в шляпе. И давай по ней лупить из всего, что у них было огнестрельного. Дед все хмыкал: "Чую, первый мой бой и последний"... Тут взрывная волна как шарахнет его на пол. Очухался, вроде жив и цел, но чую, говорит, под боком какое-то неудобство, на что-то упал. Рукой пошарил - икона Божьей Матери - почти целая, угол чуть только искрошился, вся в мучной пыли. А Егор лежит рядом и молится: "Богородице Дево, радуйтесь, благодатная Мария, Господь с Вами..." И с Богородицей на Вы. Спрятал дед эту иконку под гимнастерку. Отбили они ту атаку, дед сам не знает как - немцы вдруг сами откатились. Возле церквушки живого места не осталось, да и от нее - одни развалины. А у деда - ни единой царапины. Все говорил, что с того боя молитву Богородице зазубрил на всю жизнь...
* * *
- Очень наивным мне тогда рассказ деда показался, - Серега рассматривал уже пустую бутылку вина ("Быстро закончилась"). - А весной 80-го взяли меня в армию, как раз накануне Олимпиады Московской... Дед мне эту икону с собой дал. Я еще про себя ругался: деревяшку какую-то полусгнившую с собой таскать, но деда обижать не хотелось - пришлось взять...
В Афганистан попал через полгода. Это сейчас закон - до года не посылать, а тогда ни с кем не считались. Есть приказ - выполняй! Под Гератом это было: охотились мы за одним душманом, или как сейчас говорят - полевым командиром. Будешь смеяться - его звали Абдулла, как в "Белом солнце пустыни". Вернее - Абдулло. Получили наводку: этой ночью он должен зайти в один кишлак - какие-то у него там родственники. Ребята шутили: пятая теща. Мы этот кишлак заняли с вечера: решили засаду устроить. Днем они все улыбались: "Шурави, шурави". Друзья, мол. А ночью со всех сторон насели. И вроде не мы засаду им устроили, а они нам. Ночь - глаза выкалывай: кто где - один черт разберет. Стрельба, крики, я в темнушках выскочил - на гранату нарвался, ногу мне осколком задело - бедро, тут я и скатился в сухой арык. Кое-как перевязался, смотрю - светает, а наших нигде нет - я передвигаться ну совсем не могу. А тут двое бородатых душманов в своих полосатых халатах, оба с "калашами" за спиной. Увидели меня, "калаш" мой метрах в пяти валяется, дотянуться до него не могу - ну нет сил. Нога онемела, кровоточит, Квандо-Кубанго, я было ползком, но и ползком никак. Чую - не успею.
Один душман снимает с плеча свой "калаш" и меня на мушку. Я тут только про свою "деревяшку" и вспомнил, молюсь, а что еще делать: "Богородице Дево, спасите, Матерь Божия, помогите!" Как тот дедов однополчанин - к Богу на "Вы". Молюсь и с жизнью прощаюсь. А он, гад, медлит, чего-то ждет, не стреляет. Тут другой душман - помню у него на виске такая большая двойная родинка была - значит, отводит "калаш" приятеля своего в сторону, улыбается и достает из-под полы халата кинжал - с таким у нас на медведя ходят - и прыг ко мне в арык. Сам смеется, подмигивает мне. И медленно так, вразвалочку идет - мол, никуда ты, паря, не денешься. Я уж тут молюсь: лучше бы тот меня пристрелил. Не о жизни, о легкой смерти молишься. А душман "калаш" мой подобрал, идет, не спешит, подошел ко мне, отвернулся и что-то приятелю своему пролопотал... Тут-то их обоих и срезал мой друг Серега Басов, тезка из Барнаула. Откуда он появился?
Потом еще смеялся: "Сушить сухари тебе на том свете, Сега (он меня Сегой звал), если б не моя жажда. Я ведь к арыку идти не собирался, просто пить захотел, смотрю - фляжка пустая, я к арыку, и тут гляжу, как вы "соображаете на троих". "Так ведь, - говорю ему, - арык-то сухой. Ты же сам вчера из-за этого плевался". "Слушай, - мой тезка так и сел, - а у меня напрочь это из головы вылетело: я был на все сто уверен, что там вода..."