Война была в самом разгаре. Каждый день с фронта приходили вести о погибших и раненых. Особую категорию жертв составляли пленные - тоже непременный атрибут всякой войны. Многие солдаты предпочитали плену смерть, потому что плен ассоциировался с той же смертью, но позорной и мучительной, растянутой во времени. И всё же, попавшие в плен верили в чудо, продолжая надеяться, что на Родине сделают всё, чтобы выцарапать их у Смерти.
С карабахской стороны пленными занимался майор Костанян. Тяжёлая и крайне сложная работа, которую он выполнял уже третий военный год, укладывалась во внешне нехитрую схему: нужно было на основе официальных и неофициальных данных установить местонахождение пленного, выйти на контакт с лицами, занимающимися аналогичной работой с противоположной стороны, договориться с ними об обмене, обговорить условия последнего... Кто мог догадаться, что после каждого обмена живого человека или трупа у Костаняна на голове прибавлялось седых волос, появлялось какое-то непонятное чувство опустошённости, от которого не сразу приходил в себя?
Костанян родился и вырос в Баку, имел по ту сторону баррикады множество знакомых, а потому искал пленных как по официальным, так и личным каналам. Он выходил на контакты с людьми самого различного склада ума и характера, социального и общественного положения. Звонил, просил, убеждал. Многие обещали помочь и помогали. Любопытно, что, несмотря на продолжающуюся войну, поддерживали связь и бывшие пленные, добровольно предлагая свои услуги по поиску без вести пропавших. Костанян даже не задавался вопросом, почему все эти люди должны помогать ему - ведь встреться на узкой тропе войны их сын или брат с карабахским солдатом, оба, не колеблясь, поспешили бы первыми спустить курки...
Костанян вёл свой старенький 'Москвич' по улицам полупустынного военного города, мимо повреждённых от авианалётов и артобстрелов зданий, зияющих то здесь, то там пустыми глазницами окон. Его мысли были заняты Назилёй. Она отстала от убегающих в панике из зоны боевых действий родных и оказалась в плену...
Впрочем, называть Назилю 'пленницей' было бы несправедливо. Её, как и многих других азербайджанских женщин, стариков и детей, оставленных своими на произвол судьбы, карабахские солдаты практически вывели из зоны боёв, спасли им жизнь. С ведома властей девушка-азербайджанка содержалась дома у одного из командиров - тот рассчитывал обменять её на своего солдата, пропавшего без вести. Она была как член семьи, кушала с домочадцами за одним столом, вместе со всеми спасалась в подвале от артобстрелов и бомбёжек, которыми почти каждый день потчевали город её соплеменники. Костанян помог Назиле наладить переписку с родственниками в Баку. Недели две назад он сам позвонил им, попросил поискать человека для обмена.
Несмотря на войну, почти ежечасные обстрелы и бомбёжки, несущие смерть и разрушение, жизнь в городе продолжалась. Оплакивая потери, люди не забывали и о праздниках - они были отдушиной, позволяли хотя бы на миг забыть о нависшей над городом опасности.
Майор Костанян делал вид, что слушает тост, но на самом деле мысли его были далеко, по ту сторону линии фронта. Сосед по столу - военный фельдшер Борис - то и дело толкал его локтем, когда поспевало время чокаться. 'Дорогая Нана, сегодня тебе исполнилось 16! Теперь ты уже взрослая девушка...' - в который уже раз в качестве своеобразной увертюры повторял эту или похожую фразу кто-то из опьяневших гостей, чтобы затем не без театральности попытаться сказать что-то своё. Костанян вдруг подумал, что и Назиле совсем недавно исполнилось 16. Он представил, как в день рождения её родня, вместо того чтобы радоваться, поздравлять и дарить подарки, обливалась горькими слезами...
Когда вставали из-за стола, Костанян, заметив, что Бориса качнуло, решил подвезти его домой. Тот в свою очередь настоял, чтобы подняться к нему на чай.
- Только мне надо будет срочно позвонить. Телефон работает?
-Конечно, звони, сколько душе угодно.
Поднимаясь на четвёртый этаж, Костанян шутливо упрекал повисшего у него на плече Бориса в том, что тот поселился столь высоко.
- Орлы любят высоту! - парировал Борис.
Пока хозяйка готовила чай, Костанян снял трубку и набрал номер.
- Карен, здорово! Как там наша гостья?.. Можно с ней переговорить?
После небольшой паузы Костанян заговорил на азербайджанском:
- Салам! Бакидан не хабар?..
Он справлялся у Назили о здоровье, спрашивал, не получала ли она нового письма от родных, нет ли вестей относительно кандидатуры для обмена. Костанян не сразу заметил, что хозяин дома стал мрачнее тучи. Когда он положил трубку, Борис снял очки, аж запотевшие от злости, протёр их нервным движением и негодующе произнёс:
-Слушай, какое ты имел право говорить из моего дома на азербайджанском?
Костанян, которому в его 36 лет не раз приходилось попадать в самые щекотливые ситуации и выпутываться из них, на этот раз казался растерянным:
- Ты же знаешь, чем я занимаюсь... Я же не просто так позвонил. Мы поддерживаем связь с азербайджанцами, чтобы обменивать людей.
- Это меня не волнует. Ты осквернил мой дом!
- Мы же пытаемся обменять эту девушку на нашего солдата!
- В любом случае, ты не имел права говорить в моём доме на языке врага. Я патриот и не потерплю этого!
- Вот не ожидал от тебя... Ты же медик, где твой гуманизм?
-Ладно, хватит философствовать! Я знаю одно - эти люди, на языке которых ты только что говорил, убивают наших парней.
- Но ведь завтра и ты ко мне придёшь, если, не дай Бог, с родными что-нибудь случится... Вот тогда посмотрим, кто из нас философ.
- К тебе уж точно не приду... Не дождёшься!
Костанян вышел, не заметил, как спустился с четвёртого этажа, завёл мотор и погнал машину по улицам военного города. Потрёпанный 'Москвич' сильно раскачивало на многочисленных колдобинах, образовавшихся в результате артобстрелов. Машина ревела, скрежетала и лязгала старым железом, будто жаловалась на хозяина. Однако, не обращая на это внимания, Костанян жал на газ, словно хотел как можно скорее удалиться от дома, где минуту назад столкнулся с откровенным невежеством.
Прошёл месяц. Однажды январским морозным утром к Костаняну в кабинет пришла заплаканная женщина. Не сразу он узнал в ней родную сестру Бориса - она как-то осунулась, будто разом постарела. На фронте пропал их племянник...
Майор снял трубку и стал набирать номер...
Война продолжалась и в наступившем 1994 году. С фронта шли вести о новых раненых и убитых. Были, конечно, и пленные. Костанян по-прежнему занимался их судьбой.
А однажды во время очередного обмена с азербайджанской стороны к нему подошёл смуглый усатый мужчина. Он обнял Костаняна и поцеловал три раза.
- Это - за Самаю! Это - за Роксану! А это - за Назилю! - после каждого поцелуя он называл новое имя.