|
|
||
Email: [email protected]
Часть 2
Глава 21
Родительские чувства - ни с чем не сравнимые ощущения; самый верный способ проявить свою сущность - стать родителем. Поистине, когда Бог создавал Адама и Еву, когда повелел им: плодитесь и размножайтесь, он знал, что делал! А если принять во внимание тот факт, что свой личный опыт он возвёл в общечеловеческие принципы, то становится понятным, почему появление на свет каждого нового младенца так благотворно влияет на окружающих. Ведь даже он - ветхозаветный Бог, грозный, самодовольный, жестокосердный, одиозный, харизматичный, с рождением сына изменился, стал приземлённее, добрее, благочиннее. Посему, если уж искать смысл жизни, так где же ещё, как не в продолжение своего рода?
Такое представление, во всяком случае, сложилось у Лели, пока Лиза вынашивала своего первенца. Что касается Лизы, то она и тут, как всегда, оказалась на высоте. Они с Алексеем всё подгадали с таким расчётом, что в июне, субботним утром, в исключительно солнечный день, когда очередной семестр в институте уже закончен, а впереди - длительные каникулы, она родила мальчика - голубоглазого и белобрысого, как она сама, но с упрямой ямочкой на подбородке и оттенком кожи, как у Алексея. Алексей к тому времени уже работал хирургом в госпитале, а Лизу после окончания института ждали в эпидемиологической больнице, поэтому, когда пришло время выбрать себе дальнейший профиль, она выбрала кожные и инфекционные заболевания.
Всю весну она была по горло занята, у неё было много хлопот и дома, и в институте. Чтобы в дальнейшем без помех наслаждаться материнством, надо было успеть не только сдать экзамены и договориться о переносе практики, но и подумать о детском приданом; для ребёнка была куплена колыбелька, шились пелёнки и одеяльца, обшивались кружевом чепчики и слюнявчики. Хотя времени ещё было предостаточно, всё делалось в спешке, впрочем, строго дозированной, так как предстояло ещё набраться сил перед решающим событием. Последние весенние дни прошли в томительном ожидании, а с первых чисел июня она принялась считать по пальцам, сколько ещё ей осталось.
Рожала Лиза в Новогородской больнице, но не в старом здании из жёлтого кирпича с переизбытком декора и затейливой лепниной по всему периметру, где несколькими годами ранее исходила кровью Леля, а на задах - в новеньком, только недавно возведённом отдельном двухэтажном корпусе без украшений и вычурных деталей архитектуры, зато его выбеленные извёсткой стены и терракотового цвета крыша выгодно отличались от других больничных построек и были видны издалека, а одетый кремовым мрамором цоколь и идеально вымытые окна сверкали на солнце до рези в глазах. Ровно через неделю встречать новоиспечённую мамочку с малышом туда отправились Леля с Вадимом, Наталья Платоновна, у которой в тот день не было дежурства, а был законный выходной, что в её загруженной работой жизни случалось крайне редко, со своим вторым мужем - Сергеем Сергеевичем и Алексей с Марией Саввичной; последняя, демонстрируя образ "молодой бабушки", этакой шикарной дамочки, по случаю оного выдающегося события была приятно оживлена, по-особенному принаряжена и в своей новенькой экстравагантной шляпке выглядела подчёркнуто элегантно. Как обычно, послали дежурившую у входа нянечку сказать, что "к Кравцовой пришли" и приготовились долго ждать; надеяться, что Лиза выйдет сразу, как только получит сие известие, не представлялось возможным, ведь, судя по распорядку дня, вывешенному на двери родильного отделения, у новорожденных как раз было время очередного кормления.
- Как всегда! Что ты будешь с ними делать! Только разохотишься, а тебе велят ждать! - разочарованно протянула Мария Саввична, испуская глубокий вздох.
Все скопом уселись на скамейку. Мария Саввична достала из сумочки платочек и принялась обмахивать им лицо. От волнения её бросило в жар. Зато каким облегчением было узнать, что "мамаша уже готова", а "младенец обряжается во всё домашнее", и что оба сейчас же спустятся, как только "будет можно".
Фасад родильного корпуса отделялся от ограды содержащимся в образцовом порядке обширным парком, обсаженным величественными чинарами и карагачами, в чьей густой тени, несмотря на ослепительный блеск неистового солнца, стояла приятная прохлада. Осенённая деревьями аллея шла от больничных ворот, огибала центральное здание вместе с многочисленными хозяйственными пристройками и заканчивалась широкой площадкой; по её обеим сторонам между мшистыми стволами зелёным ковром землю устилала трава. Был вызывающе прекрасный день, по-настоящему летний, с дерзким солнцем, пока ещё не превратившимся в подобие мутного пятна, мерцающего сквозь пыльное небо, и подёрнутым зыбью прозрачно-знойным воздухом, но без томительного пекла, - один из тех дней, какие бывают в середине или конце июня незадолго до чилли. Солнечные лучи, струясь сквозь листву, бросали узоры на притулившуюся сбоку площадки беседку, сколоченную из некрашеного штакетника, и на расставленные тут и там деревянные скамьи, чьи спинки, ножки и подлокотники задыхались под натиском повилики. Переплёт беседки был увит гирляндами вьюна. Особое внимание привлекал фонтан в виде стоявшей навытяжку гипсовой скульптуры да ещё полукруглая эстрада на деревянном помосте с двумя рядами низеньких лавочек под полосатым тиковым навесом, где летними вечерами силами медперсонала для пациентов больницы иногда устраивались представления. На широком деревянном бордюре, окаймляющем беседку, откуда открывался прекрасный вид на больничную кухню, нежились на солнышке откормленные на казённых харчах местные кошки, коих было никак не меньше дюжины, и добрая половина из которых были явно на сносях; тут же рядышком, отдыхая от трудов праведных, посреди поросли волчьего лыка и молодых кустиков дерезы валялись два сторожевых пса, лениво почёсываясь и перекатываясь с боку на бок. От жары их клонило ко сну. Было по-утреннему тихо и торжественно, только со стороны ограды неслись приглушённые трамвайные звонки и другие привычные звуки уличного движения, да из подвешенной на фонарном столбе наискось от ворот тяжёлой, громоздкой "тарелки" монотонно лилась тихая ненавязчивая мелодия. С улицы, как всегда, тянуло гарью, а тут, под кронами деревьев, разливался запах свежести; на клумбах сладко благоухали политые садовником розы, королевские лилии, краснодневы и другие цветы поскромнее; в гуще ромашек тоненько звенели музыкантики; симметрично высаженные по углам площадки кусты жасмина и дейции роняли свой последний в этом году цвет; нагретые солнцем и напоенные влагой тугие бутоны роз буквально на глазах распускались, и едва ли не в каждой чашечке цветка обнаруживалось по парочке жуков-бронзовок, а синие головки вьюнов, наоборот, уже начали сворачиваться в дряблые трубочки. В нижнем конце парка по тенистым тропинкам, протоптанным в траве меж великанов - деревьев, глубоко вдыхая целебный воздух, важной поступью неспешно прогуливались больные, одетые, несмотря на жару, в одинаковые серые фланелевые пижамы и халаты, - кто по одиночке, кто под ручку с провожатыми из числа посетителей. Обсуждали последние газетные новости; в основном говорили о Чкалове и о его перелёте из Москвы в Ванкувер. Чтобы не нарушать окутавших парк покоя и тишины, все предпочитали разговаривать шёпотом.
Внезапно всем, как по команде, пришлось вздрогнуть и поднять головы; сначала показалось, что как будто стукнули чем-то металлическим, потом окно на втором этаже с треском распахнулось, и оттуда свесилась Лиза.
- Всеобщий приветик! - сказала она и помахала рукой. - Чудесная погодка, не правда ли? Я сейчас!..
Спустя пару минут она показалась на крыльце - очень похудевшая и повзрослевшая, но по-прежнему очень хорошенькая, в весёленьком цветастом платьице, с нежным румянцем на щеках и лихими кудрями на голове, разделёнными аккуратным пробором на две части. Она только недавно сделала перманент, и, надо отметить, новая причёска была ей весьма к лицу. Кроме того, она густо напудрила лицо и ярко накрасила губы.
- Ну вот, надо же, как ты долго, - сказала Наталья Платоновна; пока пришлось ждать, она раза четыре вскакивала и садилась опять, когда наконец увидела дочь.
Все гурьбой бросились к Лизе; последовали, как водится, поздравления, поцелуи, цветы, охи да ахи.
- А ты почему одна! Где же твой сынуля? - вдруг спохватилась Мария Саввична.
- Сейчас вынесут, и я вам его предъявлю во всём блеске, - сказала Лиза, подставляя щёку для очередного, пятого или шестого, поцелуя.
Вопросы сыпались один за другим; Лиза не знала, кому отвечать.
Тяжёлая дубовая дверь с бронзовыми ручками вновь распахнулась, и на крыльцо, шурша накрахмаленными юбками, выплыла пожилая нянечка в безукоризненно свежем белом халате с тугим свёртком в руках, перевязанным голубой ленточкой. Она спустилась на несколько ступенек, но не до конца, и теперь ждала, когда все обратят на неё внимание. Она была худая, смуглая и седовласая, голова - массивная, черты лица - грубые, из-под густых, нависших бровей глаза смотрели хмуро и неодобрительно, а верхнюю губу её украшали маленькие чёрные усики; руки её были по-мужицки жилистые и костлявые, а белая косынка, сбившись набок, открывала крупный лоб и плоский затылок. В её необычном облике было что-то то ли от деревенского простака, сколоченного как бы на скорую руку, то ли от церковного звонаря, и в то же время эти усики придавали ей вид одного всем известного политического деятеля, этого германского выскочки. Она привыкла, что на впервые видевших её она всегда производила неизгладимое впечатление.
Она подождала немного, пока все заметят её присутствие, а когда заметили, важно поглядела по сторонам и басом сказала:
- Получайте вашу ляльку!
Выговор у неё тоже был простонародный, к тому же, глухой и низкий, с сильной хрипотцой, - она считала, это оттого что по бедности она всю жизнь курила только самосад или же самую дерьмовую махорку, какую только можно было отыскать в табачной лавке.
- Батюшки мои! Это кто же к нам такой пожаловал?! - всплеснула руками Мария Саввична.
Даже не улыбнувшись в ответ, нянечка сошла с крыльца. Все тотчас кинулись к ней.
Ей тоже достался букет цветов и, как полагается в таких случаях, суюнчи.
Всем сразу захотелось заполучить младенца себе или, по крайней мере, подержать, однако честь нести внука домой выпала Наталье Платоновне, а остальные засуетились, обступили её со всех сторон, сгорая от любопытства и стараясь заглянуть под кружево, ворковали над младенцем и, как водится, сюсюкали; Наталья Платоновна же с чрезвычайно любезным видом всем его по очереди демонстрировала:
- Пожалуйте, пожалуйте! Только не лезьте все сразу! А то, не ровен час, зашибёте...
Леля деликатно стояла в сторонке и никуда не лезла; всё равно ничего не видно, а смерть как хочется посмотреть на малыша.
- Люди добрые! Это чей же такой хорошенький мальчоныш в кульке? - укрепив на носу очки и картинно вздёрнув брови, воскликнула Мария Саввична.
Она заранее в честном бою отвоевала себе право быть в очереди первой и теперь с вызывающим видом поглядывала на остальных.
- Надо же! Какой сладенький! - радостно подхватила Наталья Платоновна, целуя младенчика в носик. - Ну, не чудо ли? Носик - копия Лизин, и Лизочкины кудряшки! Посмотрите, Мария Саввична!
На что Мария Саввична со свойственной ей горячностью ответствовала, что носик, может, и Лизин, зато всё остальное - Лешека.
- Здравствуйте вам, Лизочкины кудряшки! Вы, Наталья Платоновна, ерунду порете или что ли в самом деле не видите? Это же вылитый наш Лешек! Особенно глазки. По глазам сразу видно - кравцовская порода. Можете мне поверить. В их роду они у всех такие - миндалевидные. Или вы и на это имеете, что возразить, а? Скажи же ей, Лешек! Правда же, твои глаза?
Наталья Платоновна только саркастически улыбнулась в ответ, а её ехидный взгляд откровенно выражал: ишь ты какая прыткая!
- Да что вы говорите? Неужели? Миндалевидные глаза! Скажете тоже! Где вы их разглядели? Вы, Мария Саввична, право же, просто невозможны! Удивляюсь вашим безграничным фантазиям. Вы же вашего Лешека маленьким не видели, так как же вы можете судить? Зато я точно знаю, что у малыша Лизин овал лица и Лизины волосики. Мне ли не знать? - чуть ли не с угрозой в голосе отозвалась Наталья Платоновна. - Мария Саввична, вы тешитесь мечтой о продолжении рода, а на самом деле просто напрашиваетесь на комплимент. Я же вижу.
Поджав губы, неугомонная Мария Саввична ответила на это:
- Ш-ш-ш! Не шумите ж вы так! Позвольте вам возразить! Не видела я Лешека маленьким, как же! Да будто бы? А на карточках? Имею сообщить, что у меня в альбоме Лешекиных детских карточек - хоть галерею открывай. Мне Лешекина матушка всегда его карточки присылала. Да скажи ж ей сам, Лешек! Честное слово, вам, Наталья Платоновна, вечно всё не так! Что с вами спорить?
Это было сказано безо всякого умысла, однако произвело эффект брошенной перчатки. Стало понятно, что у всех на глазах назревает нешуточная дуэль.
Лешек чуть в сторонке молча обнимал Лизу за талию и в прениях не участвовал; его глаза выражали влюблённый восторг. Лиза стояла притихшая, с деланным безразличием разглядывала подол своего платья и напевала вполголоса модную песенку. Кроме того, что это кудахтанье над её сыном льстило её самолюбию, её всё это ещё и страшно забавляло.
- Ша! Обе! Ох, уж эти бабушки! Вот что: обе вы напрашиваетесь на комплименты. Вы, бабушки, ещё подеритесь здесь из-за внука! Устроили гвалт, прямо как сороки из-за лакомого кусочка. Скажи же им, Лешек, в конце-то концов: замечательный ребёнок. Шикарный! Очаровательный! Превосходный! Исключительно чудное создание! И это, безусловно, так. Надеюсь, Лиза ничего не имеет против?
Это с улыбкой вмешался Вадим. Он обернулся к сестре.
- Нисколько, - великодушно разрешила Лиза.
И сразу же все пришли к согласию, тем более что двух мнений здесь быть никак не могло: ребёнок - замечательный, шикарный, очаровательный, превосходный. Исключительно чудное создание! На том и порешили.
Мария Саввична миролюбиво предложила:
- Ну, коли так, идёмте помаленьку до дому, да?
Вся компания растянулась цепочкой и неспешно двинулась к выходу. Первой, бережно неся впереди себя внука, важно шествовала Наталья Платоновна, на один шаг позади неё шёл Сергей Сергеевич, следом - Мария Саввична и Лиза под руку с Алексеем. Замыкали процессию Леля с Вадимом.
Когда подходили к воротам, парадная дверь в родильный корпус снова с грохотом распахнулась.
- Эй, вы там! Стойте!
Все оглянулись и увидели, что дверь больничных покоев нараспашку, на крыльце толпится народ в белых халатах, а давешняя усатая нянечка со всех ног бежит к ним. Для сокращения пути она пересекла наискосок клумбу с лилиями и побежала прямо сквозь свирепые заросли дрока, а потом напрямик через живую изгородь и вскопанный под огород участок, увязая тапочками в суямистой почве. Прогуливающиеся по дорожкам парка больные шарахались от неё и разбегались в разные стороны, как от умалишённой.
Непонятно было: то ли она кричит им, то ли кому-то ещё.
- Уважаемая, вы нам? - растерянно произнесла Мария Саввична и в изумлении остановилась.
- Да, вы, вы!.. - задыхаясь, истошным голосом кричала та. - Стойте! Ну-ка отдавайте ляльку назад!
Однако, завидев её издали, остальные не только не остановились, а, наоборот, прибавили шагу, а Наталья Платоновна покрепче взяла свёрток в руки и пустилась по аллее наутёк. Рука об руку с ней бежал Сергей Сергеевич.
- Что ещё нужно этой горлопанке? Ты, Лешек, ей мало дал, что ли? - попыталась внести ясность Мария Саввична. - Погодите вы тикать, Наталья Платоновна, сперва ж надобно узнать.
Этот довод неожиданно всех убедил не выходить за ворота, а остаться внутри и подождать нянечку. Та вскоре примчалась вся в поту, тяжело дыша и изнемогая от физической перегрузки; свою косынку она где-то по пути обронила, руки её болтались, как плети, седые космы растрепались, щёки стали багровыми, а глаза смотрели безумным взглядом.
Наталья Платоновна вцепилась во внука, пряча его за Сергеем Сергеевичем и слегка прижимаясь к плечу мужа.
Вперёд выступила Мария Саввична со своей внушительной грудью. Она смерила нянечку суровым взглядом и металлическим голосом сказала:
- Мадам! Не знаю вашего имени... Слушайте, голубушка, я вас умоляю... О чём может быть речь? Вам что - мало дали или как? Так вы прямо так и скажите. Без церемоний. А то... Мы же тоже понимаем: имеете свой интерес...
Она с показным шиком распахнула свою сумочку и принялась в ней рыться, видимо, в поисках подходящей купюры.
Нянечка в ответ только замотала головой. Ловя ртом воздух, она хватала себя за грудь и всё никак не могла отдышаться. Чтобы успокоиться, она принялась вытирать ноги о траву. Наконец она отдышалась и заговорила отрывистыми фразами:
- Сейчас же вернитесь! Это не ваше дитя!
- То есть как это - не наше? Хорошенькое дело! Здравствуйте, пожалуйста! А чьё же?
Мария Саввична перестала шарить у себя в сумочке, ошарашено вперилась взглядом в нянечку и угрожающе двинулась на неё. Пятясь и едва не спотыкаясь, та молчала. В воздухе провисло гнетущее напряжение.
- Это ихнее... Путаница получилась... А ваше там, в отделении... - наконец молвила нянечка.
Она махнула рукой в сторону родильного корпуса.
Что тут началось! Наталья Платоновна растерянно заморгала, Сергей Сергеевич снял шляпу и принялся вертеть её в руках, тревожно перебегая глазами с жены на падчерицу, остальные просто не успели ничего понять. Кто не дал себя сбить с толку, так это Лиза. Мигом сообразив что к чему, она жадно схватила у матери свёрток, откинула кружево, отогнула чепчик и в ужасе уставилась на представшее перед ней чужое детское личико - миленькое, но чужое.
- Мама, это не он!
- Точно?
- Точно!
Тут же все скопом сломя голову бросились назад. Разбираться и допытываться у нянечки, как и почему такое могло произойти, не стали; не подлежало сомнению одно: произошла чудовищная подмена.
Уже при входе в отделение выяснилось, что ситуация оказалась проще простого: мамашам по ошибке выдали не их младенцев; говорят, такое происходит сплошь и рядом, и только по счастливой случайности всё обнаружилось сразу.
Случилось так, что наряду с Кравцовой Лизой в тот день готовилась к выписке Кудряшова Зина, также неделей раньше родившая мальчика; пока обе мамаши одевались и наскоро наводили красоту, Лиза и глазом не посмотрела в сторону кожаного диванчика с откидными валиками, на котором нянечка пеленала младенцев. Однако другая новообращённая мамаша оказалась не такой беспечной растяпой. Когда настал её черёд предъявлять своего ребёночка родственникам, заглянув в свёрток под кружево, она обнаружила подмену и подняла такой крик, так натурально лишилась чувств, что поставила на уши весь персонал родильного отделения. Вдогонку за её малышом ринулись нянечка, старшая сестра, две дежурные акушерки и даже сам заведующий отделением; остальные, и роженицы, и медперсонал, бросились к окнам - всем хотелось поглядеть на захватывающее зрелище. Потом, когда детей заново перепеленали и отдали в "правильные руки", заведующий ещё долго грозно сверкал глазами в сторону своих подчинённых и говорил что-то насчёт того, что "другие безобразничают, а ему потом расхлёбывать" и что он не позволит впредь у себя в отделении "устраивать подобное разгильдяйство".
С детьми, слав Богу, разобрались и благополучно донесли до дому; о курьёзе ни та, ни другая сторона предпочитали не вспоминать, правда, по дороге Мария Саввична пару раз как бы про себя всё же фыркнула: "Лизочкины кудряшки" или бурчала себе под нос что-то нечленораздельное; Наталья Платоновна из осторожности помалкивала.
Инцидент был исчерпан.
Дома Лиза положила своего малыша в кроватку под нарядным ситцевым пологом и развернула экипировку, оставив его в одной коротенькой рубашонке. Нате, родственники, смотрите, любуйтесь сколько угодно на её чадо, ей не жалко! Когда настала Лелина очередь познакомиться с племянником, она отвела края полога и, затаив дыхание, склонилась над колыбелькой. Это был первый младенец, которого Леле довелось воочию видеть голеньким. У него было неожиданно упругое тельце, тонкие, как прутики, слабые ножки, беленькое тёплое пузико с торчащим вперёд маленьким сморщенным огуречиком и совсем не было шеи. Пупок был заклеен голубым липким пластырем в форме Андреевского креста; на нём проступали пятнышки йода. Малыш спал, но крошечное личико в обрамлении редких волосиков было напряжено, лоб - сморщенный. А, может, у всех новорожденных личики напряжённые? Леля не знала. Во сне он то и дело вздрагивал, дышал часто и неровно. Меж ресниц видны были матовые белки. Леля нагнулась и легонько поцеловала его в носик-пуговку. Внезапно ей страшно захотелось взять его "на ручки", прижать к себе и, упиваясь незнакомым ей доселе запахом, баюкать, баюкать, баюкать... Какое-то непонятное чувство сдавливало ей горло, словно Лиза могла угадать её мысли. Она колебалась, не зная, как быть. Руки её покрылись липким потом, как будто её поймали с поличным. Она почувствовала, что кровь заливает ей щёки, и поспешила отойти.
Домой она пошла одна, а Вадим поехал в АПУ. По дороге она кусала себе губы, чтобы, не дай Бог, не расплакаться. Дома она рухнула на кровать в горькой тоске - хорошо ещё, что Вадима нет; не нужно ему на это смотреть. Ему, бедняге и так не сладко: она-то прекрасно видит, как он переживает и вынужден терпеть её настроение. А ей каково - жить, чувствуя себя обязанной его доброте и великодушию, не пытка ли? Надо будет впредь быть осторожной, научиться осмотрительности, сказала она себе. Неужели у неё самой никогда не будет детей? Нет, никогда она не свыкнется с мыслью, что она не способна выносить и родить ребёнка! Она спрашивала себя: неужели отныне это её боль и мука? Нет, это несправедливо, это чудовищно несправедливо! Почему она? Она знает стольких женщин, которые по своей воле избавились от ребёнка, - он им, видите ли, был не ко времени. А ей - ей нужен всего один.
Глубокое уныние охватило её.
День кое-как дотянулся до конца.
На другое утро она пришла к Лизе.
Малыш мирно спал в колыбельке за опущенным пологом. Лиза в шёлковом капоте, расписанном японками, сидела за столом и что-то быстро строчила на листке линованной бумаги. Не поднимая головы, она сказала:
- Погоди, я сейчас, а то запутаюсь. У меня тут кое-что интересное вырисовывается. Леля, вот послушай, обхохочешься! Чему меня в больнице научили. Надо представить себе, будто ты умерла, и сосчитать, сколько народу пришло на твои похороны. И в зависимости от этого числа - какой ты человек и что ты за личность.
И она с глубокомысленным видом продолжила свои подсчёты.
Спустя две-три минуты она назвала число, которое произвело на неё впечатление.
- Сущий ужас! И это пока без однокурсников. А если ещё и они придут - то вообще!.. Счёт потеряешь!.. Получается, что я всё-таки что-то из себя представляю, а не какая-нибудь бедная овечка. Супер-пупер, не больше и не меньше. С ума сойти! Уровень запросов - выше среднего. Так-то вот.
- Дура ты, Лиза, а не супер-пупер! Нашла, что считать.
- А что такого? Всё равно это ни к чему меня не обязывает.
Вдруг Леля спохватилась:
- Лиза, а как же теперь твоя учёба?
- Учёба никуда не денется, - безучастным тоном ответила Лиза. - Вот малыш подрастёт немного - отдадим его в ясли.
Леля обомлела.
- Такого кроху в ясли?
Она ахнула и молча воззрилась на подругу. Лиза сошла с ума.
- Ну, хорошо, пусть не в ясли. Няню найдём какую-нибудь. Мы с Лешеком ещё не думали.
Задумываться о будущем было не в характере Лизы.
Лиза отложила свои расчёты в сторону, посмотрела на часы и поднялась.
- Пора его кормить.
Леля была готова сама напроситься нянькой к малышу. Только Лиза не захочет. Вероятно, ей теперь придётся держать себя в руках, а то Лиза невесть что о ней подумает и может превратно истолковать её порывы. Но Лиза ничего такого не думала. Она не жадничала, не ревновала и охотно давала подержать на руках своего сына всем желающим. Правда, при этом она с него глаз не сводила и следила зорко и с непритворной тревогой, как кошка следит за своими детёнышами, и всегда была начеку.
Когда встал вопрос, как назвать малыш, вспомнили о том, что со страниц газет не исчезает одно имя - Валерий Чкалов. Это и решило вопрос. Кроме этого замечательного имени, в удел ему достались не менее замечательная фамилия Кравцов и куча родственников в придачу, как с материнской, так и с отцовской стороны (чего стоит только одна Мария Саввична!), которые - ни скопом, ни по отдельности - не скупились на ласку и заботу о нём.
Через год Леле предстояло заканчивать институт. Ничем особенно она себя не утруждала, поэтому все годы учёбы прошли для неё безо всяких треволнений. Благодаря своему трудолюбию она училась не хуже других, аккуратно посещала занятия, не пропуская ни одной лекции и всегда вовремя сдавая экзамены. А после лекций - бегом домой, где её ждала куча дел. Домашнее хозяйство стало для неё едва ли не единственной заботой, но чуть смеркалось, она шла в другую комнату, бывший кабинет Викентия Павловича, запирала за собой дверь, чтобы ничто ей не мешало и не отвлекало, и снова садилась заниматься. Из окна, у которого стоял её рабочий стол, ей был виден сад и, если погода была подходящая, Вадим, не на шутку увлёкшийся цветоводством. Леля немного поправилась, стала женственнее, и это ей очень шло. Волосы свои она всё-таки подрезала - получилось не слишком длинно, но и не так коротко, как у Лизы. До плеч. Это позволяло ей часто менять причёску: в один день она распускала волнистые локоны, в другой - завивала волосы в мелкие кудельки и подворачивала наверх, иногда она с помощью Лизы делала сложную причёску; она обзавелась сеткой для волос, набором резиновых бигуди, металлическими зажимами и всевозможными заколками. А ещё она начала подкрашивать волосы хной - совсем как персиянки. Даже Лиза одобрила: живенько и освежает. В остальном - это та же Леля. И румянец опять вернулся на своё место. Она следила за модой, регулярно просматривала женские журналы, которые давали разного рода сведения о новинках, и всегда была в курсе всех модных веяний и тенденций. Платья она себе сама больше не шила. К чему? Ведь есть же портниха, которая и шьёт быстро, и берёт не дорого. Платье - к Новому году, платье - ко дню рождения, платье - к Первомаю, платье - к Октябрьским; вот оно, женское счастье. Занятия музыкой она забросила, к фортепиано даже не подходила. К чему ей это? Она ко всему стала нечувствительной и будто ждала, когда её душа окончательно очерствеет. Она больше не плакала. Слёзы словно высохли раз и навсегда. Вертясь перед зеркалом, она доставала из маминой шкатулки то серьги, то кольцо, то брошь, примеряла, вытягивая руку ближе к окну и любуясь игрой света в кристалле, или прикладывала украшение к груди. Она всё больше и больше входила во вкус, ведь камни действительно были чудо как хороши. Но только не камея, нет! Теперь эти камеи вообще никто не носит, разве что глубокие старухи. А вот к этому жемчужному ожерелью больше всего подошло бы чёрное бархатное платье с отложным воротничком. У Лели такого не было. Зато было у Лизы. У Лизы всё было. Всё больше и больше Леля завидовала Лизе, её безоблачному счастью - у неё любимый муж, у неё растёт сын Валерик - лапушка и шалунишка, услада её сердца. У неё даже приходящая домработница есть, что по мнению Натальи Платоновны - излишняя роскошь, когда в семье всего три человека. Но ничего не поделаешь, таковы новые веяния. А у Валерика вдобавок есть няня, правда, со слов всё той же Натальи Платоновны, ужасно бестолковая. Зато Лиза оказалась образцовой матерью, и благодаря её стараниям Валерик у них - не мальчик, а просто загляденье. Вот так. Лучшего счастья, чем было у Лизы, Леля не могла себе представить. Когда она думала о племяннике, в памяти её мгновенно возникала картина, как она стоит над его колыбелькой и какие недобрые мысли вспыхнули в её голове. Так бывало уже сотни раз. Просто беда, что творится с ней. Порой её саму пугали те кошмарные вещи, что приходили ей на ум. Но никто никогда не узнает о том, что в ней творится. Пусть все думают, как ей повезло в жизни. Пусть все думают, что она горя не знает и катается как сыр в масле. С таким-то мужем! Уныние и безразличие ко всему на свете не истомили её; внешне всё обстояло хорошо, только она не могла объяснить, отчего ей так неприятно бывать у Лизы.
Когда ей исполнилось двадцать три года, она легла в Боткинскую больницу на обследование. Собрали консилиум, даже позвали консультанта - профессора из медицинского института. Светило гинекологической науки высказывал суждения общего характера и толком ничего не сказал, однако, посоветовал переменить обстановку, съездить в санаторий, попробовать морские купания, смену климата и вдобавок к основному курсу лечения назначил спринцевание ромашкой, особенно напирая на её целительные свойства. Леля покорно всё проделывала. Она послушно курс за курсом принимала прописанные ей всевозможные пилюли и порошки, в течение трёх месяцев по три раза на дню безропотно наливала в крохотный стаканчик зелёного стекла горькую микстуру и залпом выпивала. Всё впустую. Насчёт санатория Вадим сказал, что "примет к сведению" и пообещал разузнать, "прицениться". Вадим думал, может, судьба улыбнётся и всё обойдётся (ведь, что с ней - последствия перенесённого шока, выкидыша и медицинских манипуляций, только и всего; у кого-то это проходит бесследно, у кого-то - нет), сыпал медицинскими терминами, успокаивал, обнадёживал; она не разубеждала его в этом. Легко ему говорить! Пусть говорит, что хочет, всё равно, о чём он думает на самом деле - неизвестно. Она наверно знала, что всё это - только блажь, которой не стоит потакать. Терзание иллюзорной надеждой - что может быть хуже? Уж ему-то, сыну акушера-гинеколога, более чем кому бы то ни было положено знать: это - неизлечимо. Ну, как он не может понять одну простую вещь - всё более чем бесполезно? У неё не просто временные нелады со здоровьем; она всё больше и больше проникалась уверенностью, что она - пустоцвет, пустышка, бесплодная смоковница. Рано или поздно - через год, через пять лет, но и он поймёт это.
Приличия требовали, чтобы после института она, как молодой специалист, вернулась в свою прежнюю контору, хочет она того или нет. Там всё было по-прежнему, то есть, как пять лет назад, только на её прежнем месте усердно стучала на машинке и бегала на побегушках другая, неприметная и молчаливая, девочка. Королева Марго всё так же была нарасхват; она или величественно принимала в своём кабинете бесчисленных посетителей, или дни напролёт проводила на каком-нибудь очередном объекте. Начальник конторы Котов то рассыпался в любезностях, то рвал и метал. В общем, всё, как обычно.
Однообразная работа в "Хлопстрое", пусть и в новом качестве, ей вскоре наскучила, но она не хотела себе в этом признаться. Она не ломала голову, ту ли она выбрала себе профессию; вероятно, при ином стечении обстоятельств всё сложилось бы по-другому, а теперь она уговаривала себя, что именно в этом состоит её призвание. Так уж сложилось. Конечно, со временем она могла бы перейти в какую-нибудь другую контору или пойти мастером на фабрику, только зачем? Бывали дни, когда её одолевал соблазн всё бросить и начать сначала, только в качестве кого? Она не знала. Должно быть, она просто устала, вот и выдумывает себе невесть что.
Вадим по обыкновению пропадал или у себя в АПУ - он там теперь большое начальство, или на какой-нибудь поднадзорной стройке. Алексей и Лиза - врачи; оба работают в госпитале, потому что с эпидемиологической больницей у Лизы не сложилось. Не сложилось, так не сложилось, зато они и на работе, и дома - вместе: он - хирург, она - то, что называется красивым словосочетанием "дерматолог - венеролог". Всё у них хорошо - и на работе, и дома всегда идеальный порядок. Леля иногда подумывала, а не обзавестись ли им с Вадимом тоже домработницей? Ведь они могут себе это позволить - тех денег, что зарабатывал Вадим, им хватало за глаза, плюс в её распоряжении было ещё её жалованье, которое она получала в "Хлопстрое" и тратила исключительно "на булавки". Она думала, что появление в доме домработницы внесёт в её жизнь некоторое оживление. Интересно также было посмотреть, как на это отреагирует Сычиха. Удерживало её только то, что она не представляла себе, как чужой человек будет постоянно торчать в её доме и маячить у неё перед глазами; она ясно представляла себе, как она будет раздражаться, и, по правде сказать, она не видела в этом большой нужды. Она прекрасно справляется со всем сама.
Однажды она вернулась домой позже обычного - после работы надумала заглянуть к Лизе (к тому времени общество подруги понемногу перестало её тяготить), а та с Валериком как раз собиралась на прогулку в парк; она пошла с ними, ведь спешить ей было, собственно, некуда.
Вадим был уже дома и поджидал её. Глаза его загадочно сияли.
- Вадим, ты только представь себе, что нашей бедной Лизе по долгу службы приходится не только рассматривать, но и прикасаться руками, обследовать и ощупывать! - находясь под впечатлением недавнего разговора с подругой, прямо с порога выложила она Вадиму. - Ужас!
- Не представляю. А что? - Вадим насмешливо улыбнулся.
- Фу! Вадим! Как тебе не стыдно! Так я тебе и сказала! Нет, ну в самом деле... Надеюсь, после этого она хоть руки-то хорошо моет? Хотя - да, у них же там положены перчатки...
- Леля, сюрприз, - вдруг перебил он её. - Едем в Гагру. Вот путёвки.
- Откуда?
- Ума не приложу. Действительно, откуда?
Для Вадима нет ничего невозможного.
- Так что - едем или как? Ты не сказала - ты хочешь? Потому что, если едем, надо срочно заказывать билеты.
Так сразу ехать? Что за срочность? Она могла бы с ходу придумать сотню отговорок, соврать, что её не отпустят на работе, но она неожиданно для себя утвердительно качнула головой...