|
|
||
Email: [email protected]
Книга третья
Глава 1
- ...Дед, ты же у меня самый умный и всё на свете знаешь, поэтому скажи, отчего такое снится: будто я маленькая, у меня ещё нет Вероники... Я ведь её всегда чувствую, даже во сне. А раз не чувствовала, значит, я её ещё не родила. Словами это объяснить невозможно. Так вот, представь себе: ночь, но уже скоро рассвет, земля - чёрная, небо - тёмно-синее, почти фиолетовое, а на горизонте - малиновая полоска, тоненькая - претоненькая. Тоньше волоса. И музыка где-то недалеко играет. "Ноктюрн", но не шопеновский, не тот, который наша бабуля любит исполнять, а другой, с эстрадной пластинки. У меня в детстве была такая пластинка - музыка Арно Бабаджаняна, слова Роберта Рождественского. Сто лет не слышала этой песни, а во сне вдруг ни с того ни с сего приснилась. Теперь, дед, слушай дальше: будто бы мне по ней надо непременно пройти - по этой тонюсенькой кромке неба. Причём, босыми ногами. И ни в коем случае не порезаться. Если смогу, то всё у меня будет в жизни хорошо. И что ты думаешь? Я взяла и прошла. Запросто. К чему это? А, дед?
- К чему? К счастью.
- Ты это только что придумал, чтобы мне угодить. Я знаю! Дед, ну почему ты такой, а?
- Какой - такой?
- Милейшей души человек. Я тебе уже говорила, не помню, как же я вас всех люблю?! Как же я счастлива, что вы у меня есть!..
- Погоди, не тараторь, а то прямо как пулемёт. Ну, вот видишь! Вот ты и сама призналась, что счастлива. А говоришь, что я выдумываю. Босиком по кромке неба - путь к счастью, это все знают...
Пусть так. Допустим, что босиком по кромке неба - это путь к счастью. Но всё равно, как вам это нравится, а? Зубы ей заговаривает. Делает вид, будто не замечает её испытующего взгляда. Потрясающе!
Пока Лада взахлёб описывала Вадиму Андреевичу подробности своего осязаемого до жути сна, она ни на секунду не забывала следить за его реакцией. Она буквально сверлила его глазами. И что вы думаете? Ей даже самой противно стало, противно аж до тошноты или, как говорит её лучший друг Марик Варшавский, так, словно вы, гуманитарий до мозга костей, сдуру бы начитались таблиц Брадиса, а её деду хоть бы хны. Слушает, как ни в чём не бывало, какую дебильную чепуху она тут ему впаривает, да ещё и всерьёз поддакивает. Просто фантастика!
Когда Лада Коломенцева вернулась из Англии, влюблённая, сияющая, полная творческих планов и жажды счастья, готовая к новым свершениям, она ни сном ни духом не могла заподозрить, что её отчётный рассказ о поездке, сколь краткий, столь и невинный, вызовет у её родных такую непредсказуемую реакцию. То, что её бабуля Леля и та самая Лариса Стрельцова, она же - Лара Миллер и она же - Лара Сеймур, как-то были связаны между собой, Лада с самого начала не сомневалась ни капельки, и с каждым днём её уверенность только возрастала. Потому что, говоря беспристрастно, врать её бабуля не умеет. Этот очевидный факт стал понятен сразу же по тому, как окаменело её лицо. Как затряслись руки. Как изменился голос. Ладе даже страшно стало. Напрашивался очевидный вывод, что что-то здесь не так. Дед тоже себя выдал. Разволновался, засуетился, забегал, заюлил, стал наигранно весёлым, заговорил елейным голоском, что ещё больше усугубило Ладины подозрения и подхлестнуло её любопытство. Не в обиду будь сказано, конспиратор из него хреновый, и это тем более не понятно. Никогда она не поверит, что её дед замешан в чём-то предосудительном. Он, человек по натуре в высшей степени порядочный, совестливый и бесхитростный, а в обращении - сама искренность, ведёт себя как вражеский лазутчик или партизан из белорусского Полесья. Неслыханная вещь! Забыть о приличиях и донимать их своими приставаниями или напрямик сказать им: "Попались, которые кусались! Давайте, голубчики, колитесь, в чём дело, а то хуже будет", она, по понятным причинам, не могла; похоже, что из них теперь даже клещами ничего не вытянешь. Не всё так просто. Позже, у себя в квартире, спокойно поразмыслив над фактами, она, будучи барышней сообразительной, высказала наиболее приемлемую догадку, что когда-то в прошлом в её семье произошло нечто, что выходило за рамки обыденного и что от неё по какой-то причине утаили и держали в глубокой тайне, тайне за семью печатями, до той поры, пока судьбе не стало угодно впутать в это дело её, Ладу.
Она догуливала оставшиеся от отпуска благословенные денёчки и думала, с какого боку ей подойти к этой задаче. Тщетно. Ничего не придумывалось. Мешали насущные проблемы, то да сё; вдобавок ко всему ни с того ни с сего заболела её горделивая красавица Лолита Четвёртая, и пришлось её, бедняжечку, каждый день возить к ветеринару на капельницу. Как обычно, всё к одному. Никогда её кошка не болела ничем серьёзным, а тут нате вам! Не ест, не пьёт, лежит целыми днями где-нибудь в укромном уголке и тяжело дышит. Лада не на шутку встревожилась. А потом она сказала себе: стоп! всё, хватит откладывать. Смелость города берёт. Будь что будет, но она должна разгадать эту загадку. Хотя бы из чистого упрямства. Закрыть глаза на тот вопиющий факт, что её бабуля с дедом от неё что-то скрывают, положиться на волю Божью и спокойно жить дальше ей в голову не приходило. Как бы не так! Но и расспросами своих стариков она тоже не беспокоила. Напористость могла только испортить всё дело. Всё равно заартачатся и ни слова не скажут, рассудила она, а может получиться так, что начнут изворачиваться и напридумывают Бог знает что только, чтобы она от них отстала. Нет уж, спасибо! А потом её осенило: её лучший друг Марик Варшавский - вот кто ей поможет! Ведь это его стихия - загадки, жгучие тайны, дела давно минувших дней; в этих вещах он большой мастак. А не разгадает сходу, так, может, подкинет парочку ценных идей. Если, конечно, он возьмётся за это дело.
Утвердившись в этой мысли, она бросилась ему звонить. Но словно нарочно, Марика буквально накануне отправили со сверхсрочным заданием в Самарканд, а объясняться с ним по междугородней связи не имело смысла. Тут нужен разговор с глазу на глаз. Пришлось набраться терпения и ждать, когда он вернётся из командировки.
Во время её отлучки в редакции никаких крупных событий не произошло. Всё как всегда. Уже несколько дней, выйдя после отпуска на работу, она имела у общественных масс бешеный успех (с её точки зрения, вполне ею заслуженный), с утра до вечера выслушивая от сослуживцев бесчисленные комплименты по поводу её прикида, её загара, её обалденных рыжих кудрей, а разборчивые в нарядах девчонки из её родимого журнала "Альфа и Омега" от зрелища её английского белого брючного костюма, как она и предвидела, разве что только кипятком не писали. Даже их новенький сотрудник Артём Погосян, или просто Ара, паренёк не вполне интеллигентного склада, которому постоянно приходилось "разжёвывать" самые элементарные вещи, потому что он никогда ничего не понимал с первого раза, и которого взяли на работу только потому, что он приходился племянником бывшему мужу Мамаши Кураж, и тот выразил удовлетворение по поводу её цветущего вида, чего она уж от него ну никак не ожидала.
Одна беда, погода в Ташкенте стояла всё такая же нестерпимо жаркая. Знойное дыхание лета создавало нерабочую обстановку, поэтому, как это всегда бывает в разгар солнечных бесчинств, в редакции никто толком не работал. Надо заметить, что ругать на чём свет стоит и проклинать "эту жарищу" в Ташкенте едва ли не считалось дурным тоном; все и так понимали, что такова жизнь. Чтобы не умереть от скуки, самые сознательные, пользуясь моментом, разбирали своё хозяйство, рылись в залежах макулатуры в своём рабочем столе и приводили в порядок библиографию - "ковырялись в жопе", как метко окрестил эти ежегодные коллективные действия Марик Варшавский; иные же манкировали и этой работой или только делали вид, что что-то делают, а в действительности просто валяли дурака и точили лясы.
Едва дождавшись обеденного перерыва, Лада вызвала Марика в коридор. Не хотелось говорить при всех. Потому что говорить при всех означало бы придать своему личному делу ненужную огласку. Начнут задавать вопросы, давать бесплатные советы или, того хуже, сплетничать и обсуждать за её спиной, себе ж дороже станет. Нет, об этом даже не может быть и речи. Кое-кто и так, пока они в коридоре перекидывались парой слов, подозрительно косился в их сторону.
- Что-то мне не хочется в "Тошниловку". Ну её! Лучше пойдём, от нечего делать пройдёмся по свежему воздуху, а потом посидим в "Дуняше", - сказала она Марику. - Сто лет там не были.
Он ничего не имел против.
"Дуняша" было уменьшительно-ласкательным названием забегаловки, официально именуемой "Гамбургерлар дунёси", отнюдь не захудалой, как можно было бы подумать, ведь не случайно два её зала занимают весь первый этаж торгового комплекса, на крыше которого сутки напролёт бесконечная сверхъяркая бегущая строка в весьма затейливой форме расхваливает товар со всего света, а красочные рекламные щиты, развешенные по периметру здания, обещают вам массу всяческих кулинарных соблазнов. Одно плохо, кофе там подавали по-модному в крохотных чашечках из тонкого фарфора - буквально кот наплакал, зато к кофе прилагались очень приличные гамбургеры, да и кроме гамбургеров было что отведать. Но это не главное. Главное, что с точки зрения спокойствия "Дуняша" - настоящая Аркадская идиллия. В самом деле, трудно найти местечко уединённее; для приватных бесед подходит, как ничто другое, хотя, говорят, ближе к полуночи там тоже кипит жизнь. В "Тошниловке", которая пользуется у публики бешеной популярностью, даже днём много народу и обязательно торчит кто-нибудь из своих, а Ладе не хотелось, чтобы им мешали. Поэтому, несмотря на жару, они пошли не спеша, держась тенистой стороны улицы, по-приятельски сцепившись под ручку и вразброд болтая о всяких малозначительных вещах; они не виделись целый месяц - срок немаленький, и им было что рассказать друг другу, хотя первостепенное, как водится, откладывалось на потом. Небо было блёкло-голубое, почти белое, то тут, то там мелькали ослепительные блики, отражённые от витрин и проезжающих мимо автомобилей, под ярким солнцем тени от деревьев резко выделялись на тротуаре, поливочные фонтанчики не работали, и над пыльным газоном клубился зной. В листве, перелетая с ветки на ветку, жужжали клопы-вонючки. Было самое время сиесты, однако, проезжую часть в шесть рядов заполонили машины; они гудели, визжали тормозами, шуршали шинами. Улица по случаю приезда какой-то высокопоставленной особы была обильно украшена символикой иностранного государства, и это создавало иллюзию, будто они не в Ташкенте, а вообще не понятно где. Иногда Лада сама с собой играла в такую игру: она опускала веки, будто бы из-за слепящего солнца, но на самом деле так, чтобы не видеть до чёртиков надоевший ей местный урбанистический пейзаж, а потом начинала фантазировать, словно она где-нибудь в Люксембургском Саду, или в Булонском лесу, или ещё в каком-нибудь совершенно сказочном месте. Редкие прохожие, все сплошь французы и француженки, оборачиваются и смотрят на неё с нездоровым любопытством, и она невольно замедляет ход, чтобы дать себя получше разглядеть. Очень занимательная игра, в особенности, если вот как сейчас идёшь, задумавшись о своём, а потом поднимаешь глаза, а перед тобой вдруг оказываются чугунные ворота, а за ними - бесконечная аркада, узкая, сырая и мрачная. Самое важное в этой игре уйти в себя настолько, чтобы забыть про доносящийся с дороги гул.
В "Дуняше" Ладе первым делом потребовалось сполоснуть руки. Кафельный пол в комнатушке-келье с одной единственной раковиной был залит водой, так что запросто можно было поскользнуться и покалечиться. На бортике раковины и на стеклянной полочке под зеркалом - мерзкого вида липучки с увязнувшими на них насекомыми. Как всегда везде одно и то же, сварливо подумала Лада. Бардак. Она открыла кран, пустила воду тоненькой струйкой, вымыла с мылом руки, промокнула лицо и шею гигиенической салфеткой, припудрилась, мельком рассмотрела себя в зеркале, привела в порядок причёску. Боже, как же сегодня жарко!
Поискав глазами кого-нибудь из здешнего персонала, они с Мариком сели друг против друга за столик у широченного, во всю стену, окна, которое смотрело на автомобильную стоянку соседнего учреждения. Опирающаяся на хромированные ножки столешница из крапчатого пластика "под камень" как-то уж очень подозрительно сверкала жирным блеском (в этом заведении скатерти не в ходу), псевдохрустальная пепельница набита окурками, пивными пробками, конфетными обёртками, катышками жвачки и огрызками зубочисток; один окурок медленно дотлевал, отравляя атмосферу парами никотина. Аналогичная картина наблюдалась и на соседних столиках. Обнаружив это безобразие, Лада, которая всегда испытывала отвращение к грязи, брезгливо забрала со стола свою сумку и пристроила её позади себя на стуле. Халтурщики, подумала она об официантах. Изнывают от безделья, а заняться своими прямыми обязанностями недосуг. Просторный зал, как и следовало ожидать, был почти пуст; кроме них в кафе едва ли было ещё человека два-три завсегдатаев да плюс одна залётная семейка: почтенный папаша - узбек в летах довольно зрелых, молоденькая мамаша - узбечка в национальном платье из цветастого хан-атласа и целый выводок шумливых узбечат, среди которых выделялась одна миленькая девчушка лет пяти, в своём приторно-розовом сарафанчике с топорщащейся юбочкой похожая на сахарную вату на палочке. Усевшись за столик, Лада тотчас принялась поедать её глазами. Она просто обожала маленьких девочек, особенно вот таких сладеньких лапочек, и ничего не могла с собой поделать. У девочки к тому же были презабавные туфельки с весёленькими бомбошками и косички а ля Пеппи Длинный чулок. Потолочные вентиляторы лениво гоняли с места на место удушливые кухонные запахи. Толку от них - ноль, но без них была бы просто мгновенная смерть. Посреди зала, так, чтобы сразу бросаться в глаза, на специальном постаменте возвышался аквариум, главной достопримечательностью которого служила керамическая глыба, представляющая собой некое подобие поросших растительностью развалин индуистского храма. Сквозь его открытые проёмы грациозно скользила неразлучная семейка Чёрных Молли; зелёная масса скопившейся на поверхности элодеи смотрелась, как ворох новогодних гирлянд; ажурные, словно связанные крючком из тонких ниток, молодые кустики кабомбы сверху донизу сплошь были облеплены воздушными пузырьками; горбатые сомики, возбуждённые поиском пропитания, устроили среди её корешков весёлую кучу малу. Аквариум был гордостью заведения, вполне заслуженной, и на его содержание не жалели ни сил, ни средств. На подиуме недалеко от аквариума скучало зачехлённое фортепиано. Дальний, неосвещённый, конец зала пустовал, хотя и там на столах были расставлены чистые приборы и разложены свёрнутые гармошкой салфетки. В глубине мраморная лестница за стеклянными раздвижными дверьми вела на верхние этажи, где располагались торговые залы, также вечно пустующие.
- От этой кошмарной жары совсем нет аппетита, - плаксивым тоном тихо пожаловалась Лада. Ей захотелось, чтобы Марик её пожалел.
- Тебе легче. А у меня прямо кишки свело от голода, - сказал он.
Вот так. Пожалел, называется. Марик есть Марик.
Возникнув из ниоткуда, к ним подошла официантка; её наряд - мезальянс ацетатного шёлка и крепдешина, клетки и горошка - поверг Ладу в шок и трепет.
- Добрый день, хозяюшка! - весьма вежливо обратился к ней Марик. - Моей спутнице, пожалуйста, кофе... Тебе, дружище, кстати, с сахаром? Не слипнется, нет? А то смотри. Моё дело предупредить. Слышали, хозяюшка? С сахаром. И кукси. Похлебаем корейского супчику. Тебе, Лад, полную или хватит половинку?
- Ты что - полную?! - ужаснулась Лада. - Естественно, половинку.
- Так. Теперь мне.
Марик плотоядно оскалился и потёр ладонью о ладонь, изобразив волчий аппетит.
- Мне, пожалуйста, колу, тоже кукси, чизбургер потолще и, с вашего позволения, всякой всячины побольше: кетчупа, майонеза, сыра и чего там ещё полагается. Мне можно. Я и так худой, как дрыщ.
Марик - не только бессовестный проглот, но к тому же известный водохлёб, без конца хлещет минералку, кока-колу, ядовито-зелёный "Тархун", квас, морс из уличных бочек, вообще, без разбору всё подряд и где ни попадя, а потом ещё имеет наглость жаловаться, что безбожно потеет.
- Ну-с, разлюбезная моя кентуха, давай выкладывай без гнева и пристрастия, что у тебя там стряслось. Между прочим, мадам, пока вы разъезжали по своим Европам, я за вами дико скучал. Надеюсь, вы тоже?
- Я тоже.
Лада рассеянно кивнула.
- Да? - обрадовался Марик. - А по твоему виду это не скажешь. Так потрясно выглядишь.
Комплимент (или что это было) она пропустила мимо ушей. Сказала:
- Марик, я гадала, отчего это у меня в голове с самого утра крутится песня: клён кудрявый да раскудрявый... Прицепилась, не отцепишься. Только теперь, разглядев тебя как следует, поняла. Ну, ты и оброс, Марик! Как тебе только не жарко с такой шевелюрой?
- Клён, значит. Я всегда знал, что ты, мать, не лишена воображения. Между прочим, я уже неделю, как отращиваю бороду, а ни одна зараза даже не заметила.
- Я заметила, Марик.
- Да иди ты!.. Заметила она. Не ври. Заметила бы, так ... Ладно. Хватит обо мне. Давай рассказывай, как съездила? Как, кстати, там старушка поживает? Скрипит потихоньку?
- Кто? - не поняла Лада.
- Колхоз. Я о Европе. А ты что подумала?
- Да ну тебя, Марик, честное слово!
Они перебрасывались ничего не значащими фразами, как бадминтоновым воланчиком, немного с ленцой, не прилагая особых усилий и не утруждая себя подбором красивых слов. За время их дружбы они изучили друг друга настолько, что могли разговаривать, как пожилая супружеская чета, которой нет нужды морочиться насчёт формы и содержания сказанного; просто говорили первое, что приходило на ум, тем более что у них не было тайн друг от друга. Они такие, какие они есть на самом деле, ни много ни мало, и это замечательно, хотя они и сами не знали, откуда это у них повелось.
Лада проворонила момент, когда и каким образом перед её носом появилась касушка с кукси, потому что загляделась на "крутую тачку" антрацитового цвета (вот бы ей такую!), пришвартованную на самом солнцепёке как раз напротив окна. Потом вдруг сказала:
- Знаешь, Марик, я влюбилась.
Слова выскочили сами собой. Они прозвучали как бы между прочим и в то же время немного вызывающе, как будто не она их произнесла, а человек, совершивший некий смелый поступок и стесняющийся этого поступка.
- Та-а-ак! Нехило, однако. Вообще-то я к твоим закидонам уже привык и ничему не удивляюсь. Ну и кто же сей кадр будет?
- Палеоботаник. И он никакой не кадр, - заступилась за возлюбленного Лада.
Подождав, пока это произведёт на Марика впечатление, она добавила:
- Он работает в институте ботаники. Его зовут Семён Абрикосов.
Потом подумала и добавила ещё:
- А его бабушка была Ниной Заречной. Правда-правда. Он мне сам сказал.
- А его двоюродный прадедушка случайно не был Стивой Облонским?
Услышав про Облонского, она только вздохнула.
- Влюбилась, значит, не трусь. Трус не играет в хоккей. Вот так-то, мадам. Ты это хотела от меня услышать? Разве я когда-нибудь что-нибудь имел против? Только смотри не попадись по второму разу. Этот-то хоть не фраер, как тот твой?.. Как, бишь, его там звали... Ага, вспомнил: Яша - сын КПСС...
Он нарисовал в воздухе не совсем приличный жест, иллюстрирующий, по всей видимости, его личное отношение к "тому фраеру" и куснул два раза от своего чизбургера.
Лада покраснела до ушей. Может, кому-то и доставляет удовольствие мучить её, затрагивая неприятную тему её прошлого, однако, лично она не желает, чтобы ей выражали сочувствие, и тем более она отнюдь не расположена выслушивать от кого бы то ни было нотации. Она прекрасно всё усвоила сама. Так уж ссудила ей судьба, и нечего ей постоянно напоминать об этом. Она этого не любила, поэтому сделала вид, что по-настоящему возмущена, хотя вряд ли она сколько-нибудь часто сердилась на Марика.
- А как ты сам думаешь? - как можно холоднее спросила она его.
Однако, было похоже, что он никак не думал, во всяком случае он ей ничего не ответил. Ну и ладно.
Ей хотелось ещё поговорить о Семёне, но она не решилась. На первый раз достаточно.
Залётная семейка: папаша - узбек с сивыми висками, мамаша - узбечка и пятеро узбечат, все разом поднялись и отправились к выходу; девчушка - симпомпончик, размахивая косичками, прискоком помчалась впереди остальных, отчего бомбошки на её туфельках запрыгали, как шарики от пинг-понга. Похоже, ей уже давно не сиделось на месте.
- Вообще-то, я о другом хотела тебе рассказать, - проводив её взглядом, без особого энтузиазма начала Лада.
Она собиралась с мыслями.
- Марик, я куда-то вляпалась. Сама не знаю куда.
- Могу себе представить.
Он отставил в сторону высокий стакан с будто бы морозными узорами по периметру, до краёв полный кока-колы, вместе со стулом отъехал назад и сосредоточенно посмотрел под стол, сделав вид, что понял её буквально. Она вслед за ним тоже посмотрела под стол и даже повозила по полу подошвами своих босоножек с ремешками на "липучках", словно на самом деле хотела их очистить от того, что на них налипло.
- Дурак ты, - возмутилась она. - Оставь свои халдейские шуточки для другого случая. Я серьёзно. Вот послушай.
Она решила начать издалека. Ведь всегда важно, от какой печки танцевать.
- Марик, ты знаешь, моя бабуля Леля - это мамина мама. По паспорту она - Клеопатра Викентьевна Стрельцова; Леля - это её домашнее имя. Выйдя замуж за деда, она почему-то оставила свою девичью фамилию, ведь у деда фамилия - Проничек. Когда-то в бабулиной семье их было трое: она, сестра Ариадна и брат Александр. Они все родились в Петербурге. Я это точно знаю. А потом их семья переехала в Ташкент. Это было ещё до революции. Ариадна и Александр давным-давно умерли, и, насколько мне известно, других родственников Стрельцовых у бабули не осталось. Я перебрала в памяти всех, о ком когда-либо слышала. По крайней мере, не осталось здесь, в Ташкенте, а то бы я о них наверняка знала. А в Англии одна совершенно случайная знакомая поведала мне о своей покойной бабушке Ларисе Стельцовой, примерно той же возрастной категории, что и моя бабуля, и тоже родившейся в Питере, которая потом переехала в Америку и назвалась Ларой Миллер. Эта Лара Миллер вышла замуж за англичанина и стала Ларой Сеймур. Мне о ней ещё много чего было рассказано. Так вот. Вернувшись домой, я, балда Ивановна, не подумав, возьми и ляпни сходу: бабуль, а, бабуль, а не знаешь ли ты некую Ларису Стрельцову? Что там было! Марик, это надо было видеть! Они её знали, это точно, - и она, и дед тоже, хотя мне было сказано: нет, не знаем, не ведаем, о ком идёт речь, что ты, внученька, Бог с тобой... Что делать, Марик? Помоги разобраться, что к чему, на коленях умоляю. В конце концов, я имею право знать. Так или не так?
Она просительно сложила руки на груди.
Пока Лада говорила, Марик, не глядя на неё, сосредоточенно двигал челюстями. Потом перестал жевать, вздохнул удручённо, как от тяжкого бремени, и сказал:
- Эх, ты, чучундра! Лада, учу тебя, учу, как малую детку, всё без толку. Ты помнишь, о чём гласит первая заповедь, увековеченная в великой хартии журналистской братии? Судя по всему, вряд ли. Однако если ты напряжёшь свою девичью память, то, может быть, вспомнишь: никогда не надо лезть напролом...
- Марик, ну откуда ж я знала?!
- Не перебивай, когда с тобой умные люди разговаривают. Слушай дальше: слепая опрометчивость никого ещё до добра не доводила, и наоборот такие простые вещи, как честность намерений, открытость и искренность, обеспечат вам стопроцентный успех. Надо только знать, как ими пользоваться. А на чучундру не обижайся. Ты же меня знаешь, это я любя.
Марик тщательно вытер руки о салфетку и полез в нагрудный карман рубашки. Лада внимательно за ним следила. Что ему там понадобилось?
Он достал "корочки".
- Посмотри сюда. Это что?
- Твоё редакционное удостоверение, - с наивным видом ответила она.
- Не только. Вот бедолага! Это же великая волшебная сила, покруче всяких там одолень-травы или "Сим-сим, откройся". С его помощью можно взломать любой замок, открыть любую двери и даже, если очень нужно, пройти сквозь стену. Усекла? Вы, сударыня, хоть и именуете себя журналисткой, ни черта в журналистике не смыслите. Почему? Хотя бы потому, что некоторые веские соображения говорят о том, что, выбирая между удочкой и рыбой, ты наверняка предпочтёшь рыбу. Даже не рыбу, а готовую уху. Выбор, кстати, отнюдь не сообразный вашему, мадам, пытливому уму и вашей напористости. Ну, ладно. Давай, выкладывай свои данные, пока я добрый. Явки, адреса, пароли, ФИО, годы рождения. Рекомендации тоже не помешают. Если, конечно, таковые имеются. Если нет - обойдёмся тем, что есть. Вещдоки, кстати, тоже значительно облегчат дело. Эта твоя одна совершенно случайная знакомая случайно не показывала тебе какие-нибудь вещдоки?
- Какие вещдоки, Марик?
- Какие, какие... Ну, письма, фотографии, например...
Марик раскрыл свой фирменный блокнот с логотипом их родимого журнала "Альфа и Омега", отыскал в нём чистую страничку, не заполненную его бисерным почерком, забросал Ладу вопросами, выуживая у неё разного рода сведения о её родословной, что-то там записал и спрятал назад в карман, после чего невозмутимо дожевал свой чизбургер, так и не допив колы, передвинул стакан на середину стола, залпом опрокинул в себя остатки пряного корейского супчика или как это у них там называется, и отёр покрывшийся капельками пота лоб. Прядь волос лезла ему в глаза, и он то и дело смахивал её с лица, на щеках и подбородке налипли семечки кунжута, рот блестел то ли от кетчупа, то ли сам по себе, очки вспотели от жары. Марик - очкарик; как гуль из персидских сказок, долговязый, в меру сутулый, смуглый, громкоголосый, чернявый, волосатый, бровастый, губастый, зубастый и горбоносый; скуластое лицо густо, как шляпка мухомора, усыпано угольно-чёрными родинками; подбородок щетинится модной лёгкой небритостью, в которой, если сильно постараться, можно угадать очертания будущей бородки - эспаньолки; и хотя костлявые руки вплоть до локтей просто по варварски покрыты татуировкой, к тому же местами весьма сомнительного содержания, тонкие запястья и длинные пальцы с ухоженными ногтями выдают работника интеллектуального труда. По комплекции Марик далеко не культурист, скорее он - из той категории, кого в учебных заведениях дразнят "глиста" или "дистрофик", но ведь не всем же быть спортивными и отличаться особой крепостью сложения, и, кроме всего прочего, по мнению Лады, у Марика полно других добродетелей.
Они поднялись. Пора и совесть иметь. И так они засиделись больше, чем дозволено, а до конца работы надо ещё успеть переделать кучу дел. Огромные электронные часы над входом показывали третий час. Марик зевнул. Зевая, он всегда становился похожим на крокодила.
- Чёрт! Ну и жарища сегодня! К вашему сведению, мадам, у меня вся задница взопрела, - доверительно сообщил он Ладе.
- Ах, ты, горюшко моё, - пожалела она его.
У неё, между прочим, - тоже, а по шее под волосами пот течёт в три ручья, но не обязательно же всем об этом докладывать.
Появилась давешняя официантка, вновь возникнув из ниоткуда; у Лады даже создалось впечатление, что всё это время она пребывала неподалёку и шпионила за ними из засады, как кошка за своей добычей. С отсутствующим видом взяла с них, что причитается, и скрылась. Лада немного замешкалась, пропуская Марика вперёд. На рубашке и брюках у него темнели три больших влажных пятна, они резко выделялись на общем фоне, но Марик, как всегда, держится молодцом и даже не думает комплексовать по такому мелочному поводу, а вот Лада на его месте уже бы сгорела со стыда. Она одёрнула юбку и невольно оглянулась, чтобы посмотреть, всё ли у неё в порядке сзади. Кажется, да.
Озадачив Марика, Лада успокоилась и больше не терзалась, ведь в его успехе она не сомневалась ни капельки. Но и не торопила его и, тем паче, не теребила расспросами. Сам расскажет, когда будет, что рассказать. У них заранее было обговорено, что, если ему уже будет что рассказать, он даст ей знать.
Прошла ещё неделя; и хотя они виделись ежедневно, однако почти не разговаривали между собой, общались исключительно по служебной необходимости.
- Сегодня уже не так жарко. Правда же, Марик?
- Да. "Вот и лето прошло, словно и не бывало..." - чужими стихами ответил он. - Как, кстати, там твоя кошка? Поправляется?
- Уже, слава Богу, да. Знаешь, Марик, я так за неё испугалась! Когда Вероника была маленькая и болела, мне кажется, я так не переживала.
Они вновь, как и тогда, сидели в "Дуняше". Сегодня здесь было относительно чисто и прохладно; в располагавшемся этажом выше зале, судя по табличке, был переучёт; обе стеклянные створки ведущей в соседний зал двери были нараспашку, отчего лёгкий ветерок гулял по ногами и приятно обдувал щёки; вокруг, за соседними столиками, вообще не наблюдалось ни единой души, зато на столиках появилось новшество - искусственные цветы с лепестками из белого шёлка и канареечно - жёлтыми пластмассовыми тычинками, а на вбитых в стену штырях толщиной с большой палец раскачивались какие-то диковинные висюльки - что-то, надо полагать, из разряда тех китайских фэн-шуйских прибамбасов, которыми завалены сувенирные лавки. Эти висюльки не только при малейшем прикосновении, но даже от простого сквозняка заливались соловьиными трелями и долго не могли успокоиться. Ладе тотчас вспомнилось, как, в бытность свою юной пионеркой от звонка до звонка отматывая смену в пионерлагере "Эльбрус", она впервые в жизни услышала соловья. Сидя на ветке дикой сливы, тот соловей попеременно то пронзительно свистел, как детская свистулька, какие обыкновенно продают у входа в зоопарк вместе с другой шара-барой, то, как отмороженный, самозабвенно булькал горлом, причём, булькать у него получалось даже лучше, чем свистеть, и она тогда подумала, что теперь ей понятно, почему он зовётся "буль-буль"; и как это она раньше не догадалась, это же так элементарно, надо только немного за ним понаблюдать.
- Ну, ты, мать, даёшь! Хотя по себе знаю. Когда наша псина Дульцинея прихворнёт, мать ночами не спит. С нами - со мной и моей сеструхой Милей - она так не возилась, как со своей ненаглядной манюней. Ладно, перехожу к делу. Тебе ведь, я вижу, не терпится? Кстати, подруга, пока не забыл, с тебя причитается. Три шоколадки.
- А у тебя, Марик, не слипнется? От трёх шоколадок.
- Не слипнется, - уверенно сказал Марик. - Учти, чувиха, белый и с наполнителем я не признаю. Только классический. Спроси меня: почему три? Потому что ровно столько я потратил, чтобы раскрыть твою тайну. Каюсь, пришлось кое-кого подкупить, и я счёл себя вправе сделать это без твоего ведома. Ведь я тебя знаю, ты, как порядочная девочка, захочешь возместить мне издержки. Нет, всё-таки, архивы - великая вещь. Ценная и незаменимая. И, слава Всевышнему, что после смены власти нашему новому руководству не пришло в голову подвергнуть их аутодафе. Однако я отвлёкся. Имею сообщить: твоя задача теоретически решена. Только сначала ответь, тебе это на самом деле так необходимо - засорять себе мозги всякой хренью? Может, ну его на фиг? Жила спокойно и живи себе дальше. Ну, вот узнаешь ты правду и что? Что ты будешь с ней делать?
- Нет уж, Марик, раз начал, давай выкладывай, что ты там нарыл.
- Как скажешь, - Марик снисходительно повёл плечами. - Твой случай - готовый сюжет для пьесы. Я, может быть, когда-нибудь напишу пьесу и отдам её в "Ильхом" Марку Вайлю. Пусть поставит. Вот надоест для вас сочинять душещипательные стишки, сяду и напишу. Как вариант, я даже придумал название: "Тени прошлого". Или "Карамболь по-русски". Тебе какое больше нравится?
- Никакое мне не нравится. И то, и другое отдают пошлостью. Марик, не валяй дурака, давай говори по делу.
- А ты не перебивай. Твоё дело слушать. Насчёт названия я, так и быть, ещё подумаю, раз тебе не понравилось. Так, теперь вкратце - фабула. С чего бы мне начать? У каждого повествования имеется своя точка отсчёта. Но бывает, что рассказу предшествует другой рассказ, а тому - свой и так далее до бесконечности. Чтобы тебя не томить, начну вот с чего: в далёкие героические годы становления советского государства жила-была одна девушка. С красивым и необычным именем Клеопатра. Кстати, здравствующая и поныне. И судьба ей выпала тоже необычная. Всё норовила по уши вляпаться в историю. Наподобие тебя. Сопоставляя разрозненные факты из различных источников, я ...
Марик рассказывал. Лада слушала, всем телом навалившись на стол и опустив голову на руки. Кажется, она даже закрыла глаза. Силясь переварить ход его мыслей, она сидела ни жива ни мертва, как если бы внутри у неё всё перевернулось вверх тормашками. Лицо её пылало, лоб покрылся испариной, в висках стучало, будто по ним били отбойным молотком, в горле совсем пересохло, в голове была полная каша, невзирая на то, что она уже давно прекрасно поняла, куда он клонит. Он ещё только собирался это произнести, когда острая, как лезвие ножа, догадка резанула её по кишкам. То, что он рассказывал, было настолько непостижимо, что она даже не пыталась возражать ему.
- ...Улавливаешь связь? Первая - золовка второй. Или наоборот, не очень-то я в этих родственных связях разбираюсь. Забыл сказать, действие моей пьесы будет происходить в коммуналке. Соответствующий быт. Соседи. Того дома давно уже нет, рухнул в землетрясение, но записи в домовой книге сохранились. Кстати, записи весьма подробные. Кто, откуда и зачем. Так вот, слушай дальше: та, вторая, ноги в руки и бежать. Куда глаза глядят. А глядели они у неё, видимо, строго на восток. Остановилась, пока их не разделяло ровно половина земного шара, то есть точнёхонько в Голливуде. Подвизалась там под именем Лара Миллер, и это не псевдоним, а её девичья фамилия. Потом была Англия, но ты эту часть лучше меня знаешь. Кстати, её имя - довольно известное в США. Если бы не прервала намечающуюся карьеру, далеко бы пошла. Теперь опять про первую девушку...
Марик говорил долго и сумбурно, часто перескакивая с места на место. Потом она в свою очередь долго молчала. Кажется, ей даже стало нехорошо, а потом её вдруг начала бить дрожь, будто в зале разом включили все кондиционеры. Он терпеливо ждал. Курил или просто смотрел в окно. Понимал её состояние. Спасибо ему за это.
- Марик, ты чудовище. Кошмарное чудовище, - наконец сказала она.
- Лучшего комплимента трудно придумать.
Он состроил зверскую гримасу, отчего стал похож на африканскую маску из чёрного дерева с намалёванными на ней устрашающими загогулинами.
- Вот что, Марик. Ничего ты не напишешь. Потому что я так хочу и своей волей запрещаю тебе это. Но если ты действительно напишешь эту пьесу, клянусь Богом, я буду вынуждена тебя убить, - небрежно сказала она и так лучезарно ему улыбнулась, что он даже сконфузился, хотя сконфуженный Марик - явление из области фантастики.
Щемящее чувство, которое тисками сжимало ей грудь, уже прошло. В голове вертелась запоздалая догадка насчёт того, кем же приходится ей эта её совершенно случайная знакомая Лара. Кровной родственницей, вот кем. Теперь эта мысль будет неотступно и неустанно преследовать её всю жизнь. Куда бы она ни пошла и что бы ни делала. Поистине, чудны дела твои, Господи! Но, Боже мой, что же ей делать дальше?! Сможет ли она всю жизнь разыгрывать перед ними всеми неведение? Просто ужас, как стыдно. Она была готова сгореть от стыда. Стыдно и страшно. Кто ей дал право рыться в чужом прошлом? А, может быть, всё это неправда, пустые домыслы, фантазии досужего разума? Есть ли у неё хоть малейшая зацепка не поверить всему тому, что он ей тут наговорил? Чтобы дать себе время, она не спеша, по глоточку, выпила целый стакан ледяной минеральной воды. Пока пила, думала. Потом сказала:
- Так. Слушай сюда. Слушай меня внимательно, Марик: забудь обо всём, что ты мне сейчас рассказал. Чтобы никто ничего никогда не узнал. Ни прямо, ни косвенно.
- А я тебя предупреждал. Ладно, не скандаль, - миролюбиво сказал Марик. - Скандалистка. Не бойся, не будет никакой пьесы. Драматургия - не мой конёк, и вовсе не потому что путь на вершину славы там извилист и усыпан терниями. А будете обижать Марика - всё равно уйду от вас. Переквалифицируюсь в рекламщика, стану кропать рекламные слоганы. Будете потом локти кусать, Марика вспоминать.
Он закурил сигарету, кажется, четвёртую по счету за то время, пока они тут сидели.
Она молча смотрела в окно.
- Марик, а я замуж выхожу, - избегая встретиться с ним взглядом, внезапно сказала она. - Я подумала, что тебе это будет небезынтересно узнать.
Ей захотелось зарыть голову в песок.
- Да ну? Что ж, счастлив слышать. Как в таких случаях говорят, жениху - мои самые искренние соболезнования. Закадрила таки. - Марик даже присвистнул от восторга. - Так, так, так! Люди! Вы только полюбуйтесь на эту дрянную девчонку! Я, как тот малахольный муж из анекдотов, обо всём узнаю последним. Ставит перед фактом. А где смотрины? А умный совет спросить у друга? Совести у вас, сударыня, нету ни на грош.
Марик изобразил обиду и озабоченность.
- Марик, ты дурак или прикидываешься?
- Но, но, но! - Он назидательно поднял указательный палец. - Я вас попрошу, мадам, не обзываться.
- Я поняла, ты ревнуешь!
- Конечно, ревную, - удовлетворённо сказал он и посмотрел на неё точь-в-точь, как Кинг-Конг на Джессику Ланж, пылко и с безграничной нежностью. - Сама знаешь: я к тебе пристрастен, и мне, как твоему единственному другу, далеко не всё равно, кому такое сокровище достанется.
- Что ты как хапуга какой-нибудь, ей-богу! Всё себе, ничего - другим. Не бойся, я, как любила тебя, так и буду любить.
- А чего вдруг так сразу замуж? Я смотрю, ты гонишь на курьерской скорости.
- Семён хочет... Он говорит, раз мы всё равно живём вместе, так чего тянуть волынку. Тем более что Ермак меня сразу признал. Ермак - это его пёс, немецкая овчарка. В его роду все были пограничники.
- А он-то тут причём?
- О! Он причём! Ещё как причём!
- Исчерпывающий ответ. Ну а ты, коза-дереза, сама чего хочешь?
- Честно? Я, Марик, хочу ещё одну дочку. Я даже уже имя ей придумала: Ангелина. Будет Ангелина Семёновна Абрикосова. Красиво, правда? Знаешь, мне вдруг ужасно захотелось, чтобы дома опять пахло пелёнками и манной кашей, чтобы в ванной на полотенцесушителе висела шеренга ползунков, чтобы не спать всю ночь, а утром с коляской отправляться на базар за свежим творожком ...
- А можно задать нескромный вопрос: вы уже того?..
Он кивнул на её живот.
- Пока нет, - сказала Лада и опустила глаза.
Она вдруг испугалась, что он начнёт уговаривать её подумать хорошенько прежде, чем решиться на этот шаг. Передумать пока не поздно. На всякий случай она неловко поменяла тему.
- Марик, я уже надумала: я хочу платье с кринолином.
- А я в качестве подружки невесты понесу за тобой шлейф, - радостно подхватил он. - Вдвоём с Вероникой.
- Шлейфа не будет. И фаты тоже. Я же сказала, я хочу платье с кринолином, - с нажимом сказала она и принялась подробно расписывать, какое у неё будет платье, но он её перебил:
- Она мне будет рассказывать! Можно продумать, я такой спец по свадебным платьям. Послушай, кстати, одну историю, тебе полезно знать. Как раз в тему. Много лет назад моя старшая сестричка Эмилия была невестой и только собиралась замуж за своего Славика. А ты знаешь, что такое мамочка жениха, если твой жених - еврей? Не знаешь - откуда тебе. У нашей Мили случилась именно такая ситуация. Её Славик - мужик клёвый, похож на Любшина в "Кин-дза-дзе". Типичный итээровец. Он тогда только-только наш ташкентский политех закончил и протирал штаны в одном "почтовом ящике". Работал почти за "так". Жили они вдвоём с мамочкой. Что это за мамочка! Огонь, вода и медные трубы! Между прочим, на секундочку, зам главного инженера в Госгортехнадзоре. Обожает быть в курсе всего, влезть во все дыры, за всем проследить и приглядеть, всё проконтролировать и взять под свою личную опеку. Короче говоря, унтер Пришибеев в юбке. Имя, кстати, у неё тоже очень говорящее - Дора Арнольдовна Заседатель. Знаешь анекдот про еврейскую мамочку: "О! Обо мне не беспокойтесь. Я прямо сейчас пойду и умру". Это не о ней. Эта будет жить долго. Наша Миля её побаивалась, потому и не торопила событие. Пока не приспичило так, что стало невтерпёж. Короче говоря, пока не залетела. Но она знала, если свекровь до свадьбы достала, то что же будет после! Славик, как порядочный еврей, конечно же, примет мамочкину сторону. А Миле этого никак не хотелось. Она у нас девушка упёртая и, что немаловажно, с мозгами. Это сейчас она - домовитая мышка-норушка, а тогда была хитрюга, каких поискать! Думала она, думала, как отвадить Славикину мамашу раз и навсегда, и придумала. Придумала и стала ждать удобного случая. Случай представился так скоро и так удачно, что она сама не ожидала. Славик сказал, что его мамочка хочет сделать невесте подарок - свадебное платье. Дело было в советские времена, тогда никаких салонов ещё не было и в помине. Шили сами. Так вот, достаёт Дора Арнольдовна из своего загашника отрез и преподносит его Миле со словами: сшей себе, деточка, шикарный свадебный наряд и пусть все умрут от зависти. Миля глянула и чуть чувств не лишилась. Но сказать "нет", спорить, убеждать - бестолку. Надо знать Дору Арнольдовну. Миля, сама святая простота и невинность, благодарит и клятвенно обещает блистать на свадьбе на зависть всем родственникам. Дома она ещё раз развернула сей подарок и как следует разглядела. Отрез неизвестного происхождения и неизвестно как долго пролежал в сундуке, местами даже пролежни образовались. Короче говоря, страх Божий. Вот тут-то Милю и осенило, правда, какое-то время она ещё сомневалась, хватит ли у неё пороху на то, что она задумала. Хватило. Она позвонила Славику и прикинулась дурочкой. Она сказала, что ткани в обрезе - ровно на половину платья, но чтобы не расстраивать его мамочку, она что-нибудь обязательно придумает. Нашьёт много кружева. Пусть он не беспокоится. На другой день она пошла к своей портнихе и рассказала ей свой план. Вдвоём они сварганили это нечто. И вот - день икс. Свадьба. Жених - в новеньком, с иголочки, костюме с белой гвоздикой в петлице. У Мили причёсочка - этакое "тру-ля-ля" из локонов и розочек. А надо сказать, что дело было зимой, в январе, и поверх платья она надела длинное белое манто. Приезжают они в ресторан, Миля снимает манто, и что все видят? Сверху ещё сносно, зато ниже талии - не поддаётся описанию. Юбка в стиле "ай-нэ-нэ", этакий микс из кружев и оборок, причём, кружево только подчеркнуло убогость ткани, сделав из Мили форменное страшилище. Эффект непередаваемый. Славик - в шоке, ему жутко стыдно и за себя, и за Милю, и за мамочку. Но поздно. Шёпот за спиной. Насмешки. Все обсуждают наряд невесты. Сама Миля на вершине блаженства - ничего, что облажалась, выставив себя на посмешище; подумаешь, какие-то три часа позора, зато потом всю жизнь свободна! Всё получилось, как она задумала, даже лучше. На другое утро у Славика со своей мамочкой состоялся крупный разговор. Причём, Миля свою свекровь защищала, мол, она хотела как лучше. Стоит ли говорить, что после этого Дора Арнольдовна к ним домой больше ни ногой...
Они посмеялись вместе, Марик даже поперхнулся дымом, после чего Лада наконец-то соблаговолила попробовать салатик под обещающим названием "Пикантный", который сама наугад выбрала среди двух десятков наименований и который до этого лишь вяло размазывала по тарелке, так как есть ей сегодня ни капельки не хотелось.
- Как жжёт! Марик, ты пробовал? Прямо "вырви глаз".
Марик попробовал, сказал что-то в этом же роде, и их разговор плавно перешёл на бытовые темы.