Белолис Валерий : другие произведения.

Сборник "Живу любя и наблюдая..."

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник эссе-зарисовок о окружающем, о том, что было и есть внутри, о любви и чувствовании...

ЖИВУ ЛЮБЯ И НАБЛЮДАЯ... (сборник эссе-зарисовок)
__________________________________________________________________
ПУГАЮЩИЙ ДОЖДИК
Харьковский пугающий «дождик» - капли в полведра.
Гахнул, вымочил и через тридцать секунд прекратился... И еще постучал в небесный таз, для острастки: «Бух-бух-бух!» Мы целуемся, нам смешно. Мокрые до нитки, белые футболки прилипли к телу, отпечатались острые ее грудки... Кругом люди, прохожие с вытаращенными глазами и шарящими по карманам руками... Я притянул ее к себе, обнял, а она, как неживая: глаза закрыты и... улыбается. А на самом деле губы дрожат, а закрытые глаза смеются.
- Еще-о-о... - Ленка, прекрати... Смотри, ты почти голая. Плохая девчонка!
Она целует меня, обвивая руками за шею. Глаза закрыты!
- Сумасшедшая! (Милая...)
Я смотрю в ее глаза. Она смотрит внутрь меня.
- Люди смотрят...
Она бросается в праведный гнев: стучит ножкой, рукой по воздуху, надула губки, отбежала на три шага, отвернулась, медленно лукаво оглянулась... Наблюдает, усмехаясь. Ждет. Ох, Ленка, Ленка!..
А дождь все еще капает, только капли сейчас легче воздуха - летают. Мы в наших прозрачно-белых майках стоим почти на проезжей части, из брошенного пакета высыпались нам под ноги бордовые крупные вишни...
Я люблю ее губы - они пахнут свежестью, и нам почти безразлично, что с нами будет через десять минут.
  
  3. СТОЯ НА БЕРЕГУ...
  
  
  Стоя на берегу, хочется...
  
  Взлететь, прикрыв глаза рукой.
  Испытать власть над пространством, над бездной.
  Кинуться камнем вниз и, чиркнув по волне крылом,
  взмыть свечою... до предела
  и замереть, прижавшись щекою к холодному стеклу...
  
  Стоя на берегу, хочется... быть.
  
  28 июля 1998 года
  
  
  
  4. БЛЕДНО-ГОЛУБОЕ
  
  Меньше всего миллиметровка предназначена была для того, чтобы на ней писать. Но я писал, я должен был писать, потому что другого выхода этому не находил. Этому. Большому, даже глобальному, копившемуся внутри.
  Я рискнул. Образность, а тем более какая-то наглядность всегда нужна при написании чего-то откровенно-поэтического, похожего на исповедь-воспоминание или исповедь-вознесение. Я не знал, что ждало меня на трудном пути переложения своей души на бумагу, но я тогда начал... в первый раз писать зарисовку своего состояния. И не закончил ее, не смог. Слишком большую глыбу непонятого и неизведанного я хотел поднять...
   Плохую службу сослужили мне бледно-голубые линии миллиметровки, претендующие на образность изложения и, наверное, восприятия. Они то исчезали, то превращались в непроходимую чащобу, то навевали что-то в дымке видений, то теряли осязаемость и строго очерченные формы, становились зыбкими от малейшей неточности или недосказанности.
  Образность найденного открытия сыграла со мной свою игру. Она пытала, не давая писать не чувствуя.
  Итак...
  
  Бледно-голубое...
  
  Долго смотрю сквозь. Очертания дней будущей юности проглядывают сквозь туман набежавших слез... Гипноз прошлого.
  Ярко вспыхивает зарево красного полотнища. "Орленок" или "Зарница". Наше поколение любило играть в войну.
  Татьяна на траве. На ее переносице стрекоза. Где-то крики "ура", где-то звуки холостых выстрелов, грохот взрывпакетов. Лето. Солнце. Я смотрю ей в глаза... глаза у нее закрыты, в уголках рта дрожит улыбка, ожидание улыбки. Я стою, специально загораживая солнце. Перешитая армейская форма некрасиво обтягивает мое худое тело. Незнакомо бьется сердце, когда я смотрю на ее голые ноги, изящно скрещенные, на волнистую завитушку, выбившуюся из-под пилотки, надвинутой на глаза... на бугорки грудей, казалось специально сильно обтянутые гимнастеркой... пуговицы того и гляди могли расстегнуться и она невозмутимо, плавно двигая пальцами, долго(!) застегивала бы их... а я бы видел блеснувший белой материей лифчик или... загоревшую заповедную кожу.
  Сколько мне было лет? Бледно-голубые годы, ранимые души, дерзкие сердца, спокойные руки, бушующие головы, опрометчивые поступки...
  
  А вот еще раньше...
  Я мучаюсь. Школьная столовая, но вечером... в субботу. Это уже не столовая, а полумрак с музыкой. Уже пары. Уже шепоток на ушко. Уже осязание вспотевшей рукой ее тела...
  Жгуче обидно ощущать себя одиноким в такие минуты.
  Я одинок. Я самый одинокий. Я кажусь себе таким.
  Я мучаюсь: не могу решиться встать и пригласить ее, покорявшую наши сердца, самую красивую девочку школы.
  Почему самую? Почему избалованную? Почему ее? А нужно все лишь встать и пройти десять метров...
  Опять она с другим. Вижу смеющиеся глаза, русые волосы "под Францию", очень короткую, вязаную желтую юбку и ноги... Именно ноги и то место, где заканчивается юбка и начинаются ноги... блестит, ловит отраженные наши взгляды. И эти взгляды боятся до умопомрачения увидеть все то, что выше.
  А мечты... Следуя тому, что все уже спят со всеми, и один ты еще живешь дикарем, а в мыслях даешь волю своей ненасытной фантазии... разнузданность которой тебя ослепляла... и ты глох ко всему, терял реальность, бродил впотьмах и лабиринтах чувств, полуреальных, неконтролируемых разумом.
  Если бы тогда полюбить! Или сохраниться таким до сих пор...
  
  Миллиметровка уводит меня дальше, выхватывая и проявляя видения.
  И все-таки я пригласил ее на танец...
  - Разреши тебя пригласить! - и зачем-то кивнул головой, застыл, замурованный в боязнь отказа.
  - Валерка, какой ты смешной! - хитринки, смешинки, чертинки в искрящихся ее глазах, и этот легкий смех... смех, больно бьющий по глазам.
  
  Я вышел на улицу. Кого я ругал в ту ночь? Сколько километров я прошел по берегу озера? Кем и где я только не был. Я любил? Я страдал!
  Я плакал. От обиды, от желания избавиться от накопленного. Я смотрел в мутную воду, думал о будущем, становился мстителем, сокрушал девчоночьи сердца и бросал их, уходил и оборачивался: искал их глаза и ждал слез. Их слез по мне. И мне казалось, что они... не плачут, а смеются. Они издевались над моими чувствами! Но я заставлю их плакать, достигну совершенства в чертовой науке покорять! Я поведу счет.
  Но было все по-другому. Плакал я. Искал встречи я. Любил я. Страдал тоже я. И я состоялся.
  
  Тем же летом я познал таинство гармонии женского тела. Увидел в реальности то, на что не хватало вымысла в мечтах.
  Ночь. Озеро. Плеск дождя. Охота за тоской. Я тихо шел по берегу озера. Как прожектором, по глазам бьет на фоне черного куста белизна девичьего тела. Высвечиваются желтая юбка и белая блузка на песке. Очень долго я не мог пошевелить даже пальцем. Красота всего того, что я видел, совершенствуя, переделывала, кромсала, создавала меня, рождала что-то новое, несуществующее в природе.
  Когда она оделась, я пошевелился, но дождь заглушил мой шорох. Еще через минуту все пропало, почернело, слилось с небом, с озером, со мной. Я закрыл глаза... Сел на песок. Балласт прекрасного давил, требовал выхода, не пускал на поверхность, не давал жить.
  Я заболел гриппом. Два дня лежал в бреду, искал сравнений, сопоставлений и не находил.
  
  Миллиметровка превращается в толстые прутья времени и не пускает дальше, но я продираюсь. Кровят ссадины, но я упрям, я добьюсь своего...
  
  Худой, маленький, с горящими глазами и дрожащими губами говорю Ей слова:
  - Я видел тебя на озере...
  Проходит вечность вздоха, опускания и поднимания ресниц.
  - Я знала это.
  - Откуда?
  - Ты проявился как фотобумага в проявителе на посветлевшем небе.
  - Я боялся тебя потревожить...
  - Я боялась тебя испугать. Ты бы умер...
  - Тебе не было стыдно?
  - Я не думала об этом...
  
  Обратно сквозь миллиметровку!
  Обратно через искривленное пространство и спрессованное время. Чтоб до всего до этого! Узнать, что ты никогда не коснешься того места, где заканчивается желтая юбка и начинается матово-бликовая кожа...
  
  Но это было. Близко, в реальности. В бесстыдстве происходящего...
  
  
  Без времени...
  
  
  
  5. СОВЕСТЬ И ШУТНИК
  
  Ты слышишь себя? Нечестно, неправильно, несерьезно...
  Честность и правильность - это слишком тривиальные вещи... Если ты живешь по совести - это и честно и правильно... Если твоя совесть тебе говорит
  поступать так и делать так, значит это и честно, и правильно...
  Никто не имеет права трогать и судить мою совесть, твою совесть... кроме ...
  Шутника.
  Это его прерогатива...
  А несерьезно... Это похвала. Надоело все делать серьезно. Немножко вздора,
  легкомыслия, интуиции... Вот тебе и наполненная жизнь...
  
  
  Июль 1999 г.
  
  
  
  6. ТОЛЬКО ТЫ САМ...
  
  Женщина, умная и красивая, редкость. Умная, к тому же, знает, что она красивая. Самооценка ее не страдает от нечаянных встреч, она их не боится... не боится показаться глупой и... доступной. Поэтому она естественна. И спокойна. Умная лишена комплексов. Практически всегда. На девяносто девять процентов. Умная предсказуема. Получается, умная - не женщина, так как женщина на сто процентов - интуиция, чувства, порыв! На девяносто девять - комплексы на ровном месте... из-за морщинки на прекрасной шейке, на полувзгляде встречного, на полунамеке на чувство...
  
  И опять по кругу... Где ответ? Красота, ум, чувственность? Где середина и гармония? Где женщина?
  
  Ответ на поверхности - твоя Женщина у тебя в голове!
  Твоя гармония внутри тебя.
  Только ты сам...
  
  
  Когда-то сидя возле окна...
  
  
  
  
  
  7. КРАЙ ЗЕМЛИ
  
  А я был на берегу Белого моря...
  Очень похоже на Прибалтику, только комары -
  злющие кровопийцы: ж-ж-ж-ж-ж. Только костер и спасал! Закат в тучи, тепло, маленькие легкие волны, песок, сосны... и атомоход-подлодка выходит из дока
  и медленно удаляется в надводном положении к горизонту... блестя на солнце
  серебристыми боками и покрикивая короткими гудками на толстых ленивых чаек,
  сидящих на воде.
   А чуть правее около десятка черных точек - где-то в
  километре от берега - рыбаки на лодках. Иногда одна из точек отделяется от
  других и идет к берегу - сгрузить улов, посидеть у костра, выпить рюмку
  водочки, хлебнуть ушицы.
  Вот уже и одиннадцать вечера, а солнце еще не село. Светит, слепит. Дымок
  отпугивает кровопийц. Кто-то перебирает струны гитары.
  И думать ни о чем не хочется. Только хлебнуть из котелка ухи, только
  вдохнуть эту морскую смесь водорослей, дыма, елей и... свободы, только быть
  чуть пьяным, а отсюда и полностью открытым для природы и общения с
  окружающим, только...
  
  Водители завели моторы...
  
  И только джинсы еще долго пахли морским дымком... и звуками потрескивающих
  сухих полешек костра.
  
  Белое море,
  Северодвинск,
  Июнь 2000 г.
  
  
  
  
  8. АРБУЗЫ И ЯБЛОКИ
  
  
  Арбузы не хрустят во время еды...
  Они тают, разламываются, рушатся, истончаются в сок... все, что угодно! Но не хрустят...
  Хруст же яблока... это симфония: сначала звука, потом вкуса. Это - изыск... Это...
  
  А ты когда-нибудь ел одно яблоко на двоих с женщиной?
  Что там твой арбуз!
   Никакой тайны, никакой игры в "а ну-ка, отними... кусочек!"
  
  Да, арбуз - продукт коллективного поглощения.
  Яблоко - это как шепот, это как разговор вдвоем о тайном, это как эротика прикосновения. Вкус, звук, запах...
  Вдохни антоновку! И люби...
  
  
  
  9. ЛИКУЮЩИЙ КРИК ЧАЙКИ
  
  Алушта, март.
  Лет ей двадцать пять - двадцать семь: в черном пальто, высокая, русые волосы, короткая стрижка - каре. Видел близко ее лицо лишь мельком во время первой микровстречи: шел с пакетом грецких орехов и с тремя яблоками возле рынка. Вот так бы выглядела Понаровская в молодости! (Ну и сравнение, шок!) Что привлекло внимание? Грусть и одна... Черное пальто, светлые волосы... и одна. Угадывались грустные глаза.
  
  Это не первая встреча... а первая? Где? Когда?
  
  Но вторая точно была возле главпочтамта на набережной. Вечерело... или смеркалось. Переговорил я по телефону с кем надо, вышел из помещения, отошел ближе к морю, остановился возле скамейки и принялся за пакет с грецкими орехами...
  
  Вдруг знакомое черное пальто: цок-цок, черные сапожки к телефонной кабинке на улице, звонит. А тут три парня: высокие, стройные, ну как под нее, только уже... навеселе. Ну и напрямую (напролом!) - один в кабинку рядом, другой прямо к ней через плечо (диалог угадывался):
  - Звоните?
  - ...
  - А кому звоните?
  - ...
  - Пять, четыре, три, девять, семь... О-о, ошиблись!
  - ...
  - Пять, четыре, три... Опять мужу, наверное?
  - ...
  - Ох, Ох, отвечать не будем...
  
  Она с высоко поднятой головой (скорее всего отвернутой от запаха) цок-цок в здание главпочтамта, к свету, к людям, якобы деньги обратно забрать, - не дозвонилась. Стоит в очереди к окошку.
  
  А на улице быстро стемнело. Ребята видят такое дело, спокойно ретировались к более доступным и молодым, а они таких найдут. Главное, что отступили тихо и спокойно, видя, что кость не по зубам.
  
  ... Она вышла через некоторое время и медленно пошла в сторону от моря, а значит и от меня.
  
  Все это время я демонстративно ел орехи, стоя одной ногой на уличной скамейке... и думая о великом мужском инстинкте охотника, и, следуя ему, не думая и особо не сомневаясь, я пошел за ней в метрах двадцати...
  
  ***
  
  А теперь чуть фантазии и все по-другому...
  Парни оказались более несдержанными, более настойчивыми, более пьяными... и ее просто не стали выпускать из кабинки. Еще до момента появления испуга в ее глазах, я, не прекращая явно нравящейся мне процедуры поглощения орехов, подошел к кабине.
  
   - Ребята... вы звонить? Нет? А девушка звонит...
  И тут проходит несколько спрогнозированных мной секунд. Осложнений не хочется никому, вечер только начался... Поэтому:
  - Все-все... спокойно! Все нормально!
  - Пошли...
  - Мы уходим...
  Небрежно брошенное мной:
  - Звоните, не волнуйтесь... -
  подводит итог эпизоду, а мне дает надежду на продолжение диалога возле моей скамейки, на которую я дальновидно уселся...
  - Я позвонила... спасибо!
  - Вы торопитесь?
  - Не очень...
  - Тогда посидим? - и зачем-то отодвигаюсь, оставляя нагретую деревяшку ей...
  Вот так вот. Чуть фантазии и завязка для эротического или случайного эссе из жизни отдыхающих...
  ***
  
  Получилось все проще...
   Орехи закончились, ветер усилился, набережная опустела...
   Она внезапно появилась из темноты прямо передо мной.
   И я просто остановился... от неожиданности? От глаз? От ветра?
   Мне казалось, я физически поставил перегородку - она не смогла пройти мимо.
   Опять грустные глаза... и холодные руки...
   Любые слова казались грубыми...
   Только молчание, грохот ветра за спиной и ликующий крик чайки...
  
  Алушта, 19** г.
  
  
  
  
  10. ГЛАЗА ТВОИ
  
  Ты знаешь... я почти сонный... с этим переводом стрелок...
  уснул только в три... проснулся в шесть, уже по зимнему времени.
  Утром спать не хотелось, а сейчас...
  прислониться бы к дверному проему в опустевшем офисе...
  и закрыть глаза...
  
  И они сразу появляются... из темноты,
  приближаясь...
  играя даже тем малым количеством света, собранным в моей темноте ожидания...
  и останавливаются близко...
  очень близко...
  так близко, что можно рассмотреть мельчайшее движение...
  намек...
  даже намек на мысль, вдруг родившуюся где-то в глубине.
  Можно рассмотреть каждый оттенок, любой изгиб, любую черточку,
  вырисовывающуюся так резко и чисто...
  можно окунуться в них и ощутить их жар, и их холод, их страсть, и их голод, их спокойствие, и их смех...
  можно познать суть этой проходящей минуты, вдруг уловив предстоящее движение вниз.
  
  Они сразу появляются и не уходят...
  глаза твои...
  
  
  
  11. МОРЕ БЛЕСТЕЛО
  
  На каменистом пустынном пляже было чисто, пустынно и легко.
  Море искрило ярким отблеском и тянуло ... притягивало... втягивало в себя. А вода обманчиво обнимала вначале и тут же дарила все ощущения майской своей свежести, ощущения уже совершенного...
  Мы вдвоем лежим на низких топчанах...
  
  - А сможешь топ-лес? - спрашиваю я, заглядывая из-под очков в ее прикрытые глаза. - Практически никого нет... А с верхних этажей корпуса... пусть смотрят и... мне завидуют.
  
  Ее реакция была спокойной: после минутного замешательства расстегивает застежку и ложится лицом навстречу солнцу... и лукавый взгляд в мою сторону.
  
  Все остальное нахождение на пляже проходило под чувством эротической лени и неги. И виноградинки, которыми я ее кормил, и дольки грейпфрута, каждая их которых скармливалась друг другу, как сочный запретный плод...
  И стихи молодого Пастернака, почему-то ложившиеся в рифму к чувству внутри...
  
   Душистою веткою мАшучи,
   Впивая впотьмах это благо,
   Бежала на чашечку с чашечки
   Грозой одуренная влага.
  
   На чашечку с чашечки скатываясь,
   Скользнула по двум, - и в обеих
   Огромною каплей агатовою
   Повисла, сверкает, робеет.
  
   Пусть ветер, по таволге веющий,
   Ту капельку мучит и плющит.
   Цела, не дробится, - их две еще
   Целующихся и пьющих.
  
   Смеются и вырваться силятся
   И выпрямиться, как прежде,
   Да капле из рылец не вылиться
   И не разлучатся, хоть режьте.
  
  
  А солнце билось в грудь своим легким мощным кулаком... и истошно взывало о помощи перед каждой новой ее позой...
  
  
  12. ИССЫК-КУЛЬ
Любой турист, попадающий на турбазу «Иссык-Куль», да и на любую другую турбазу, первые дни чувствует себя в полной изоляции, чужим, не склонным к общению. Кажется, что все здесь живут уже много дней, недель, месяцев, с чувством знатоков растолковывают распорядок турбазы, как куда пройти, что где найти, что от кого можно узнать, какой инструктор лучше.
Но через пару дней уже ты, как заядлый «завсегдатай», «абориген» небрежно, вялым движением руки, указываешь на деверь без таблички, отвечая на вопрос: «Где здесь видеозал?». Или на вопрос проезжающего на машине: «Что это за многоэтажные корпуса на вершине над озером?», отвечаешь: «Санаторий министерства обороны «Иссык-Куль».
А когда ты придешь с многодневного похода и почувствуешь себя королем, покорителем горных вершин...и когда ты с инструктором «на ты», и когда в голове бурлят воспоминания ледников и перевалов, ты смотришь на вновь прибывших, плетущихся с чемоданами и рундуками, с постельным бельем, обжигающим своей бесстыдной белизной и нетронутостью, как на зеленых новичков, не познавших и не изведавших ночь на перевале, дождь с утра, чай с привкусом дымка, костер с пламенеющей в его отблесках гитарой и песнями от жалобно-лирических, сентиментально попахивающих слезной издержкой, до восторженно взлетающих в ночное небо вместе с ярко-красными точками мелких тлеющих угольков и частичек ....
Это будет. А пока второй день на турбазе. И хочется побыстрее избавиться от «синдрома новичка»...
8 июля 1989 года
  
  13. КРЫМСКИЕ ЗЕРНЫШКИ
  
  
  1. Приехал
  
  ... Приехал, засуетился, забегал!
  Зачем? Ах, да... незнакомо все, ново.
  Это как горячий пирог с горячим кофе: хвать, а-а... хлёб, о-о-о!
  Выплюнь! Жалко...
  И закрутил языком, всасывая одновременно якобы охлаждающий нёбо воздух.
  Вот и я!
  Ждать - ждать... Спокойно, неспеша; и съешь ты свой пирог, и выпьешь ты свой кофе.
  И вкусно будет, и не горячо, и вкус можно ощутить,
  одновременно видя все вокруг и слыша окружающие звуки.
  Нужно ощутить себя способным к принятию прекрасного. А суета...
  Суета - только к разброду мыслей, чувств и ощущений.
  
  
  2. На улочке
  
  Красивая девушка и бородатый парень с ребенком на плечах (молодые супруги) медленно поднимаются по крутой крымской улочке вверх.
  (Громко)
  - Андрей, все, что ты говоришь, прописные истины. Это правильно и не правильно одновременно... Это слишком правильно!
  - Послушай...
  - Все, что ты мне говоришь, приелось.
  - ...
  (Еще громче)
  - С тобой невозможно говорить просто, по-человечески. Ты человек-истина. У тебя...
  - Ты можешь потише?
  (Очень громко и быстро, с обидой в голосе)
  - Не хочу, не хочу потише... не хочу тебя слушать... Сам себя слушай!
  
  Девушка красивая...
  Ей хочется жить, ежедневно, ежечасно.
  
  
  3. Море
  
  ... Ласковая тихая серость.
  Море спокойно и прячется от всех в глубинах своих.
  И выходить не хочет: лень.
  У него можно брать пример бояться жить в полную силу,
  во весь размах своих легочных мехов,
  раздувающих Пламя.
  
  "...И дай нам плыть
  чтоб снова жить..." (с) "Любэ"
  
  
  3. Испытан
  
  Мечты, мечты... О чем?
  Потерять бы хоть раз разум, трезвую логическую сосредоточенность и не вспоминать ни о чем неделю. До дрожи, до омертвения клеток мозга, до окоченения защитной подкорки и... воскресения потом. Испытать бы себя на слом, на сладострастие, на эгоизм, на предательство, на порог чувствительности, на состояние счастья...
  Омут, спираль опускания, слоеный пирог... со сливками.
  Как в центре стандартизации: испытан на чистоту, на доверие, на ясность головы, на подверженность гипнозу...
  Хохма: не так все плохо. Выдержал.
  
  А не хотелось бы...
  
  
  4. Танец
  
  Круг музыки кружит голову...
  Еще эти световые лучики и заплатки везде,
  отраженные от зеркального шара, вращающегося под потолком.
  Ее неуловимый запах чистоты еле заметно "подсвечивается" искусственным,
  но тоже прелестным запахом весны, гор, можжевельника.
  В полголоса, в полчувства грезится наяву...
  Интуитивно, и в тоже время управляемо и синхронно
  движутся сквозь измененное свечение прозрачные
  оболочки танцующих теней.
  И кажется, что они растаяли в пульсациях музыки,
  сердец, мыслей.
  
  - Вы давно отдыхаете здесь?
  - Давно... (музыка прячет слова)
  - Что?
  - Давно! (приподнимаясь на носках, почти касаясь губами моего уха, говорит она)
  - Почему-то я Вас раньше не видел здесь...
  - А я всего второй раз в этом баре...
  - А что так?
  - Все как-то не выходило... (и как-то виновато улыбаясь) Да и сынишка не пускал.
  - А сейчас, где он?
  - ... (показывает, положив свою голову на сложенные ладони, - спит)
  - Один?
  - Да.
  Музыка пьянит, обнимает, делает иллюзорными очертания.
  - Вам здесь не скучно?
  - Нет, у нас компания веселая...
  
  Рвется сразу несколько субстанций с окончанием музыки: общение, прикосновение, сцепившиеся поля, ощущения от потока разгоряченных мыслей и появляется...
  н е о п р е д е л ё н н о с т ь...
  
  А утром: оказывается ее стол в ресторане сразу за моим (и не обращал внимания!),
  и ничего особенного ни в ней, ни в ее сынишке (шаловитый бутуз лет пяти-шести),
  ни во всем остальном.
  
  Что с нами делает музыка?
  
  
  *** Безобразно сочинять чувства...
  Сначала нужно испытать все, изведать, прочувствовать, ощутить, наглотаться, насытиться, а потом уже брать по кусочкам из разкрытой души и выкладывать на бумагу, - так было!
  
  
  
  
  14. ДОЛЬСКИЙ
  
  
  Выходные? Я стоял в поле, нетронутом... тихо, птицы разговаривают о чем-то
  своем... и береза, одна среди поля! Стоял, обнявшись с ней долго. Хорошо!
  И спал. Так хорошо спал! Как в детстве. Спокойно и ... с хорошим
  пробуждением.
  Ремарка читал. "Черный обелиск"... А потом взял Золя и утонул...
  Что-то писал... Когда читаю Золя, очень хочется писать.
  И... слушал музыку.
  Дольского... Сначала его концерт по ТВ, а потом его старенькие концерты на
  CD. У меня с ним много связано в прошлом...
  Хочу пояснить. Память у меня своеобразная. Что-то может зацепить и уволочь в
  прошлое, потом, цепляясь друг за дружку, всплывает целая цепь событий и
  ощущений из прошлого, которые, соединяясь с настоящим, оставляют свою тень и медленно пропадают. Чаще это "что-то" - музыка.
  Причем, я вижу все отчетливо и до мельчайших подробностей и диалогов.
  Дольский - это наше братство восьми. Это белые бессонные ночи, ветвистые
  ели, сухое вино, споры до хрипоты, футбол до падения навзничь, до взгляда в
  черное звездное небо и до нежелания подниматься, бильярд с вбиванием
  "чужого" в лузу с особым металлическим звуком эхообразного щелчка, это
  влюбленность четверых в особенную Катеньку, хотя звали ее Наташкой...
  Казалось, Дольский слушал нас, а не мы его...
  
  
  
  
  15. ЗЫБКОЕ И НЕРЕАЛЬНОЕ
  
  За огромным окном аэропорта серая промозглость дождя. Внизу снуют нарядные "Икарусы", разноцветные легковушки, мокрые куртки и зонты...
  Все блестит, все новое.
  Иногда на стекле возникает небольшой водопад, и тогда все это "блестящее и новое" становится зыбким, нереальным, колеблющимся, а то и совсем исчезает... но не надолго.
  И опять бегают, снуют, суетятся... бесшумно. Может от этого кажется нереальным происходящее за стеклом.
  Если прислушаться... наплывает шум аэропорта. Если только прислушаться. Наплывает, как волна на берег, с постоянным нарастанием звуков и отчетливости их. Сначала "ш-ш-ш...", потом "м-м-м...", и только потом голоса, шаги, шарканье ног... объявления по радио, гул самолетов, разговоры...
  - Сколько еще там?
  - Одиннадцать часов...
  - Ты каким в очереди?
  - Самым дальним...
  - Витя, не трогай! Грязное!
  - А-а-а-а...
  - Чего ты его лупишь?
  - А ты бы меньше шастал, а следил за ребенком.
  - ... Вылет рейса 3212 задерживается до 23 часов в связи с...
  - У них одна причина! Домодедово, блин!
  - Где пиво брал?
  - А, шустряк! В Томске.
  - Что лыбишься то?
  - ... Продолжается регистрация...
  - Летают же!
  
  И снова водопад на стекле. Все, что за спиной, удаляется. Шум гаснет, и я, как завороженный, жду, когда проявится та "внеаэропортная" жизнь: легковушки, куртки, зонты, автобусы.
  Я жду ее "жигуленок" оранжевого цвета. Жду уже почти час. Регистрация заканчивается через десять минут, а я все стою... Сам уже стал волною, то накатывающей на аэропорт, то на стекло сего водопадом.
  Я уже не верил, что она придет...
  
  ***
  
  - Заканчивается регистрация пассажиров на рейс... Посадка будет происходить через главный сектор...
  
  В мозгу после слов "мой рейс" зажглось: "Надо, надо, надо!.."
  Что надо? Оторваться от окна с водопадом? Проститься с ожиданием увидеть внизу "оранжевость" ее машины? Начинать заставлять себя забывать сон?
  - Я хочу, чтобы она пришла... я хочу, чтобы она была здесь... - почему-то сказал я вслух. Убеждал себя? Окружающее?
  
  Из глубин неизученной памяти само всплыло прошлое восьмичасовой давности.
  
  Почти проснувшись, я смотрел... Она не замечала моего взгляда. Стояла у окна... голенькая, окруженная матово блестящей солнечной оболочкой на фоне неописуемо лазурной безоблачной выси, может быть улыбающаяся... Блаженно потягивающаяся, медленно поднимающая руки к волосам и... медленно разбрасывающая их вокруг... изгибающаяся... создающая радугу... и открывающая, наконец-то, окно. Ветер, ворвавшийся в комнату, подчеркнул неудержимость ее движения вперед, навстречу утру, чистоте, солнцу... будущему.
  
  Без меня? Водопад на стекле закончился. Появились машины: красные, синие, зеленые. Оранжевого не было.
  
  - Закончилась регистрация билетов на рейс... Опоздавших пассажиров срочно просим пройти...
  
  ***
  Самолет оторвался от бетонной полосы и резко стал набирать высоту. Казалось, громче ревели моторы, резче оторвался от земли, сильнее вдавило в спинку кресла... круче лег на разворот... казалось.
  Вся привокзальная площадь как на ладони... и показалось?
  Нет, точно! Пронеслось оранжевое пятно к центру площади и резко затормозило посреди нее...
  Я чувствовал, как она выскочила из машины и замерла, застыла, провожая взглядом самолет... не обращая внимания на усилившийся дождь, на не поднятый капюшон ее куртки и мгновенно намокшие волосы, на побелевшие пальцы, сцепившиеся на раскрытой дверце автомобиля, на звериный сигнал "Икаруса", требующего освободить для себя проезд...
  
  Иллюминатор залило волной водопада, сплошной серой мутью и пропало все - самолет сделал обратный разворот и продолжил набор высоты...
  
  
  1989 год, весна.
  
  
  
  16. НАБРЯКШЕЕ НЕБО
  
  
  Помнится: она у него на руках, в глазах отчужденность, настороженность...
  И совершенно не помнится, почему она оказалась у него на руках.
  
  Ночь очень темная, фонари в тумане, блестящая от обилия влаги и близкого моря аллейка, шепот волн...
  Ватная тишь и темень. Комок набрякшего грозой неба. Ползущие клочки тумана. Нереальность до дрожи... Никого...
  
  Испуг... Губы... опять дрожь.
  
  Отблески беззвучного грома. Молния - и та шепотом.
  Потревожить? Обидеть?
  
  - Поставь на место, где взял!..
  - Только еще поцелую и...
  - Ах, даже так?! Сейчас же...
  
  Он целует и чувствует: постепенный переход шутливо-настороженной агрессивности в естественную податливость; он чувствовал сначала ее напряженные руки, потом изгиб легкого тела, потом ее всю... прижавшуюся.
  Глаза у нее остались закрытыми даже после окончания поцелуя.
  
  Фонарь оттенял ее лицо, делал его рельефно подчеркнуто объемным. Губы приоткрыты, длинные ресницы подрагивают...
  
  Он поставил ее на землю...
  
  - Еще хочу...
  - Чего? На руки или поцелуя?
  - И того, и другого...
  
  
  1990 г.
  май
  
  
  
  
  17. РАНО...
  
  
  Ранняя весна куда-то сбежала... Лужи подернулись ледком. Мрачная снеговая туча надвинулась на город...
  
  Ничего страшного. Все дело в неправильной оценке силы весенних изменений и солнечных лучей. Пройдет сумеречная тень от шубы уходящей зимы... и растают окоченевшие, поддавшиеся первому соблазну, неприкрытые ветки деревьев...
  
  Природа засыпает... снова.
  Она поверила солнцу. Она поверила в свои силы.
  Рано...
  
  
  Февраль 2000 года.
  
  18. МЕДЛЕННО ПАДАЕТ СНЕГ
Тихо. Ветра нет. Медленно падает снег... Мы все только что сняли лыжи, выйдя на поляну перед срубом-пятистенком, четко выделяющемся в лунном свете - никаких полутонов, потому что луна полная и льется... Смех наш гулок и пугает примостившуюся на полянке тишину... За домом, ближе к озеру, напоминающему снежное поле, виднеется домик поменьше с горящим окошком и дымком из короткой трубы на крыше - баня! Возле бани куча нарубленных, но еще не сложенных в поленницу дров - кто-то побеспокоился о нас.
...Продолжая друг друга, интуитивно прочерчивая привязанную и протянутую нить от дерева на опушке к нашему местонахождению в эту секунду, к нашим вдруг блеснувшим глазам, к нашему открытому для очередной шутки рту, к нашей ноге, проехавшейся по твердому насту и освобождающей место для приземления нашей с вами пятой точке... К луне... к пару, вытекающему из-под дверцы разкочегаренной баньки... к мягкому теплому ровному свету из окон дома... к связующей вдруг в одно целое нас(!) нити оброненного чувства полного единения... слияния... согласия.
И потом: этот звон прозрачного стекла, еще не наполненный светом и запахом невидимой в ночи жидкости... И потом: прислушавшись к тишине... все замерли! Только слышны шорохи...
Вот и Оно, останавливается и стоит... Близко... Рядом... Глаза... руки... губы... шепот о чуде... прикосновение к причастности... Вздрог от страха потерять только что найденное...
И кто-то не выдерживает! Хватает за плечи, тянет назад, в снег! В сугроб! Смех, захлебывающиеся голоса, тающий на шее и глубже снег... Все заполняется огромным черным глубоким небом и яркими, застывшими, брызнувшими в глаза, звездами...
И опять разносится по полянке тишина...
Мгновениями видим, движениями ощущаем самих себя на полянке сновидений...
  
  19. ПРОСТО УТРО
  
  
  Музыка набирает силу... струится между колон. Срывается с потолка, ложится на пол и вихрем, ураганчиком бросается в окно.
   Оно открыто, оно впустило улицу и весну. Оно способно на обман - там зазеркалье... почти. Вот и влечет, тянет, несет вслед за улетевшей музыкой. А внизу оказывается тоже жизнь. Осязаемо струится прозрачный воздух, купается в пробивающихся сквозь кроны деревьев солнечных лучах, ищет музыку...
  20. СЛАДКИЙ ЗАПАХ ЦВЕТЕНИЯ
  
И ты живешь на втором этаже в комнате с окнами в сад. А летом ветки яблони заползают в комнату и - сладкий запах цветения! И пчелки днем жужжат...
Тихо и... хочется задремать, чутко, войти в полусон, в полуявь. И прелестные губы, пахнущие полынью и медом, вдруг чувствуются в этом полусне. И просыпаться не хочется, хоть и движение начинается стремительно падающее все вниз и в пропасть. Но, пока летишь - чувствуешь...
А может это Жизнь?
Август 1999 г.
  
  21. РЕЧЬ
  
  
  Он встал на стул...
  - Товарищи! Сограждане! Я завтра уезжаю...(Пауза)
  Кое-кто мельком взглянул на него.
  - ...И всем, кого я знаю и не знаю, с кем встречались на этажах и глазами на пляже и в танце, с кем я говорил и молчал, не испытывая неловкости, кто меня клял за неумение замечать интереса к себе, ругал, любил и благодарил одновременно... (Пауза)
  Он видел уже смотрящие на него глаза.
  - ...Я говорю, до свидания. До свидания, Пицунда, славный край. Здесь не грех оставить кусочек сердца... И возвращаться сюда вновь и вновь. Одно грустно, там не будет вас... Тех, кто жил и отдыхал здесь в мае 1990 года... Спасибо и до свидания...
  Зал огромной пансионатской столовой сначала гудел, живя своей обычной жизнью. Потом постепенно стихал, прислушивался. Он чувствовал, что с каждым новым словом завладевал залом, число слушателей прибавлялось волнообразно, а в конце этой "речевой импровизации" слушали уже все семьсот человек... даже официантки и дети.
  
  Взорвался зал с задержкой...
  За это время он смог пройти между рядами столиков своего ряда. Дальше его сопровождали периодически срывавшиеся аплодисменты и крики "до свидания", "будь здоров", "молодец".
  Еще пять минут назад он сам не знал, что решится на такое. Сидел, пил чай, вводил себя в состояние "максимальной натянутости душевных струн", пробовал "на разрыв"...
  ...Грусть.
  Вдруг ударило и пригвоздило то, что никогда именно этого момента не произойдет, именно этого мая не будет... Пицунда будет, корпуса, столовая, море... А люди? Взбалмошная Женька, чуткая Оля... Ира, Виктор, Володя, Юра и все остальные? Все те, имена которых он не знал, но был с ними явно знаком.
  
  Уходил он, как будто сжигал мосты.
  
  
  1990, май
  
  
  18. ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР У МОРЯ
  
  Этот первый вечер у моря... Странный секс, когда соседи по домику сбегаются к окну, стучат, спрашивают:
  - Вам не помочь?..
  
   И потом, когда прикосновения, как наждачная бумага, и рваная рана в насыщении снова затягивается...
  
   И потом, когда ночь набрасывается как-то сразу... И как-то сразу становятся слышными цикады и... плеск волн.
  
   И хочется глоток мартини и дольку винограда... И еще чего-то пока не осознанного, но такого необходимого в этот миг, что поиск его становится жизнеобразующим фактором на всю следующую минуту...
  
   Музыка, звучащая вокруг, возникает как бы второй волной возвращения к действительности...
  
  
  1997 год
  
  
  
  
  22. ОДИНОЧЕСТВО
  
  
  Думать о себе не хотелось. Не хотелось вспоминать хорошее, стараться не вспоминать плохое. Все вокруг навевало, настукивало, как сейчас вагонные колеса, полнейшее одиночество...
  В тамбуре на самом деле были еще парень с девушкой, но он их как бы не ощущал, не чувствовал. Они были, но не занимали его сознание, не способствовали возникновению мыслей о себе...
  Было время, когда он упивался одиночеством, хотел быть одиноким. Он помнил еще, как ему приятно было осознавать, что окружающие воспринимают его как самодостаточного, а поэтому одинокого, значительного в своем одиночестве, а значит интересного всем и для всех своей объемностью, неординарностью, необыкновенностью.
  Он не мог себя чувствовать "ординарным". Не хотел быть веселым, открытым, понятным, легким в общении, простым. Был ли он одиноким? Друзья, знакомые чаще видели его другим. Именно открытым, именно простым, именно легким в общении и легко ранимым пустяками. Он мог не общаться...
   Нет, не мог. Он не обижался ни на что. Ему было больно, но партнера по общению он в свои чувства, в свои мысли по большому счету не пускал. Переживал сам. И если это считать одиночеством, то он был одинок.
  
  Он не курил. Было прохладно. Идти в купе не хотелось. Сейчас для него просто разговор был равносилен купанию в холодной воде Черноморского побережья в мае. Купаться можно, но не тянет. Ветерок одиночества остужает жажду общения, которую при всей своей противоречивости он имел.
  Вернувшись к своему купе, он еще долго стоял и смотрел в окно, не фиксируя в памяти летящую картинку. Образ поезда, несущего его по железной петляющей ленте, тоже не волновал, как прежде.
  Он думал о простейшем. Он знал, что его ждет в Москве. Одиночество. Оно могло изменить ему. Он мог встретить человека, способного помочь забыть о спокойном течении времени. Хорошо, если это будет девушка лет двадцати с умными глазами, интересными словами, большим арсеналом задумок и поисков в области открытий новых переживаний и чувств. Не обязательно любовь или влюбленность. Не обязательно красиво обставленные взаимоискания в области физиологии. Просто симпатия, просто искренность, просто любопытство и жизнь.
  Очнуться от безликости будней. Забыть актерскую борьбу за свое одиночество. Не в жизни. В мыслях. Поговорить о самом. Открыться. И даже адреса не знать, и телефон забыть. Только улица Москвы, только лицо, подсвеченное витриной, только "до поезда пять часов". И отправление с Курского где-нибудь под утро. И знать, что одиночество остается в Москве. И ощущать этот неподдельный интерес во взгляде и мимолетную печаль в наклоне головы. И видеть цветы, подаренные тобой минуту назад. Поезд трогается...
   Возникает желание плюнуть на все, выпрыгнуть из вагона, подбежать к той, значение взгляда которой так за ночь и не раскрыл, и... ждать, смотря в эти влажные серые глаза... ждать того мига, когда через глаза начнут разговаривать мечущиеся души, как птицы в тесной комнате, бьющиеся о стекло огромного окна, ищущие приоткрытую форточку взгляда.
  
  Стоп! Одиночество, где ты?
  Накрыло. И снова как под покрывалом успокаивающей ночи - тоскливо и неповторимо. До первых часов утра. Это уже будни. Никакой таинственности, никакой значимости.
  Поезд громко стонал, отстукивая очередную стрелку. Мимо пробегали домики, огороды, линии электропередачи. На пригорке стояла собака. Люди шли, не обращая внимания на поезд, а значит и на него с его одиночеством, на тронутые безумством его мысли. Какие-то круглые деревья, похожие на голову легендарного сказочного великана, сторожившего меч, вызвали странное чувство причудливости и неестественности. На большом поле были разбросаны "великаньи головы". Как после лютой схватки. И у каждой меч, который они сторожат. И каждая одинока. Сторож всегда одинок.
  
  Белый шум мыслей. Реакция на внешние раздражители минимальная. И вдруг все пропадает...
  Окликают из купе.
  
  - Молодой человек! Пожалуйста, помогите...
  
  Женщина лет тридцати. На лице отпечаток нервозности и усталости. Как будто бы паутина. И отсюда недовольство своим ребенком - улыбчивой пятилетней девочкой - раздраженность по всякому пустяку, и этот приказной тон, облеченный в благородную форму просьбы. Чувствуя неловкость за свой тон, женщина обращается уже к дочери, делая какое-то внушение, смысл которого не понятен даже ей самой.
  Переставив чемодан, он стался в купе. Появились мысли о прошлом. Он вспоминал ночь в Москве. Ночь одиночества в майской Москве. Курский. Он стоит в очереди к кассе возврата. Поезд, на котором он должен был бы ехать, уже два часа в пути. Его мутит. Неспокойно на душе. Где-то в районе Таганки готовит завтрак "результат одиночества годичной давности". Он вспоминает ночь. Года знакомства, писем, ожидания встречи оказалось достаточно для невысказанных до конца упреков при встрече. Он помнил радостное нетерпение вчера утром, в первые десять московских минут, стоя перед телефонным автоматом, сдерживая сердце и прощаясь на время с одиночеством. Звонить или не звонить, вопроса не было. Как звонить, что говорить? Все-таки, муж, ребенок. Знать, что обрадуется, что ночью он будет с ней, обманывая себя в естественности ночного свидания... и лицемерить, как бы волнуясь перед разговором, входя в роль и желая общения. Да, это приятно. Но это уже начинается игра с обстоятельствами.
   Проще идти по улице. Искать лицо. И найти. И идти дальше, гадая о будущем, думая о небе и солнце... или о еще более возвышенном. Но он помнил ночь, стоя в очереди, гораздо более длинной, чем в обычные кассы. Казалось, что все опоздали на свои поезда...
  Он помнил... Свеча... ее лицо... дрожь в теле. От холода? Музыка... От нервов? От испуга? От рук ее? Молчание... От невысказанности? От безысходности? Поиск новых истоков для искорок в глазах... Не хочется вставать, не хочется искать в себе силы. Пленник свечи... Огонь - печаль. Жалко себя? Ведь так все хорошо! Завтра - солнце, поезд, новые лица, отдых, тридцать дней отпуска... и так тоскливо, и так одиноко, и так яростно колотится сердце! О чем? Просто помнится прошлое...
   Шелковистость кожи... днем... когда юбка залита шампанским. И страсть, и бред, и полная бесконтрольность разума над телом. Поиски, поиски, поиски в себе сил ответить. Тщетно.
  
   ... Она калачиком в домашнем халате на своей кровати... Спит. Его цветы, только что положенные на подушку. Она еще спит. Кажется беспомощная, маленькая, слабая... Нет, ошибся: спокойная, решительная...
  
  - Ты получил мое письмо? Лучше сразу нам расстаться... Это все бесполезно. Хватит мне плакать. Больно. Да и прошло все... Ты этого добился...
  
  Это уже позже... Последнее... почти последнее. А раньше? Приезды ее вспоминать не хочется. Свои были лучше и... честнее. По крайней мере, он был во время них в нее влюблен. В Москве она была дома. И все, что она делала, произносила, возводила в принцип, было как бы само собой разумеющимся. Даже ярость без основания, даже страсть без опустошения. Искушенности, вот чего не было в их отношениях. Правда - была, интерес - был, влечение - было, непредсказуемость - была, радость, красота, улыбки, нежность, наслаждение друг другом... даже гармония иногда была! Он вспоминал ее часто в любви. Неудержимую в наслаждении, правдивую в исступлении.
  И все закончилось. Он положил цветы - она сказала. Он ушел. Уехал к родителям. Решил забыться. Тоже забыть. Встретил. Удачно встретил. От родителей ехал в Москву через пять дней. Как раз - майские, как раз - тепло, как раз захотел влюбиться и влюбился. Алкогольное опьянение, жажда новых отношений с новыми людьми. И завертелся отпуск, и забегали перед глазами новые лица... И снова он стал одиноким. Возвел одиночество в ранг фатальности и успокоился. Не захотел ничего менять, живя прошлым, думая о прошлом, тешась прошлым. Иногда до боли в затылке, как сейчас в купе скорого поезда, сидя напротив раздражительной женщины с улыбчивой девочкой, и слыша посапывание военного с верхней полки.
  
   Но опять отпуск. И где-то там, в глубинах подсознания, всегда горит у него огонек надежды на случай, на встречу с искренностью, с добротой, с ответной улыбкой, на то, что люди не смогут жить без встреч, без общения, без влечения, без тоски, без стремления познать. И на все времена сохранится гениальность встречного взгляда, шепота на ушко, одухотворенность лица при соприкосновении душ, таинство гармонии всего тела человека и влияния его обнаженности на все и вся...
  
   Эйфория мысли...
   "Записать бы все это трескуче морозно, четко, рубано. Без употребления междометий, неточных прилагательных и перескакивания с одного на другое!" - подумал он и вышел из купе.
   Его ждала нежданная встреча...
   Он столкнулся с неповторимостью природы.
   Глаза в глаза. Меркнет мир вокруг и уже трудно дышать и отвести взгляд.
   Замерло сердце, вбирая в себя огромную массу крови и максимально затягивая свой очередной качок. И только после немых криков - "Ты кто? Ты где? Ты откуда?" - сжимается, гулко бьет в грудь, как в большой барабан, отдавая в висках. И учащенно стукая, бежит за "искренностью взгляда"...
   Заворожено прикладывается рука к виску, и глаза не в силах стать глазами, после того как они превратились в инфракрасные излучатели, лазерные установки, пылающие угли жаркого костра!
  
   Люто и холодно стало, когда закрылась за видением дверь.
  
  
  
  Мирный, Москва, Харьков
  
  
  
  23. ПЕРЕКРЕСТОК С ВЕРБОЙ
  
  
  Ветка вербы на моем столе напоминает о ... прошедшем апреле.
  И лето бьет уже себя в грудь, как обезьяний вожак. И сниться начинает море. И интерес к обнаженности женского тела становится привычкой и скользит мимо, как привидение... Краски перестают быть молодыми, прозрачными, лучистыми... Становятся насыщеннее, гуще, злее. Солнце... уже не гость. Хозяин, властелин. Природа страдает истерикой от постоянных стонов неба... перед дождем.
  Все просто. Это уже не начало, но и не конец... перекресток.
  
  21 апреля 2000 г.
  
  
  
  24. ПЕРЕКРЕСТОК С ЖЕЛТЫМ
  
  У меня был период песен Ю.Лозы.
  Я должен объяснить. У меня память своеобразная. Спиралевидная. Если что-то
  из памяти вытаскивается, какая-нибудь частичка, мелочь, сразу лавинообразно
  накатывается все остальное... Можно сказать, что я помню все. Или могу
  вспомнить все. Причем непроизвольно. Так вот память моя, капризный ребенок,
  цепляется за ... песни, музыку, которые звучали тогда, в прошлом. И
  забавляется, вытаскивая из прошлого, как в лотерее...
  Ю.Лоза... Бессонные белые ночи творчества, голубая Якутия, и проносящийся в
  5.30 утра самолет на Москву... прямо над головой, прямо над домом, где я
  сижу за столом и перечитываю... зарисовку "Варю кофе".
  Странное состояние. И устал, и доволен, и... через окно с моего пятого этажа
  виден мигающий предупреждающий желтый глаз светофора... Одинокий прохожий пересекает перекресток по диагонали... И вдруг он останавливается! Посреди
  перекрестка...
  И я понимаю, что это я...
  
  
  Июль 2000 г.
  
  
  25. КИПАРИСОВЫЕ ШАРИКИ
  
  Наташ...
  Ты знаешь, у меня в руке два шарика... деревянных, из кипариса... крымского. Когда их подносишь к носу, ощущаешь настоящий запах гор... в нем соединяется и море, и солнце, и красота утреннего восхода... а больше всего мне кажется, что я услышу в следующую секунду... их шелест у себя над головой...
  ...
  и они теплые... темные... с прожилками годовых колец... с пятнами сучков и... возможно внутри у них еще перетекает вечноживая кипарисовая кровь - сок...
  ...
  они - маленькая часть моих истоков... здесь, рядом, в руке...
  ...
  а ты рядом?
  
  
  2001 г.
  
  
  
  26. ЛАСТОЧКА
  
  
  Я часто вспоминаю первый наш ужин около Ласточкиного гнезда.
  
  Поражал фон: все вокруг было как на картинке, на большой, огромной, объемной, панорамной картинке Красоты!
   И была какая-то нереальность. Ощущение какой-то СЛИШКОМ КРАСОТЫ... и нас в центре этого полупустого сказочно красивого мира... где все для нас: море, горы, деревья, официанты, запахи, шорохи, чайки и само Ласточкино гнездо построил в каком-то там 1912 году мудрый европеец.
   И все приглушилось, отдалилось, когда мы разговаривали с тобой, когда я смотрел в твои, наполненные счастьем, глаза, когда мы ели: я - рыбу, ты - шашлык... И обсуждали между собой их вкусовые качества, а потом давали чуть шутя попробовать друг другу. А пиво, которое тебе понравилось, как бы оттеняло все, в том числе и время, которое то сжималось в спираль, то выстреливало вдруг накрывшей нас внезапно темнотой.
   И включили свет: круглые опоясывающие ресторанную площадку фонари. И все изменилось! Все нас окружившее вдруг стало... шатром. Огромным прекрасным шатром... и мы стали еще ближе, еще чувствительнее, еще легче.
   Потом мы летали.
   И Нам было хорошо.
  
  
  
  27. ПОСЕЩЕНИЕ ОРГАНА
  
  Поругались.
  Я понесся в себя, искал причину, вертелись мотивы поведения себя - не замечать, отдыхать, напиться - но не было варианта примирения и захода в комнату 1319 пицундского пансионата "Апсны".
  
  Каким-то образом оказался в местном храме.
  Орган. Струи в голове, как в трубах органа. Резонанс с моим состоянием музыки Баха.
  Мест не было. Я прислонился к кирпичной кладке 14 века и как бы вместе с музыкой вдыхал пыль веков. И что-то происходило...
  
  Почему возвращаются мысли о ней? Здесь? Рядом с Бахом?
  
  Обратно - дождь! Бросок под очищающий поток небес.
  
  А после ужина Женька ждала меня в холле столовой.
  В ее глазах звучал древний Бах...
  
  
  Пицунда,
  1990, май
  
  
  
  28. ОБРЕТЕННАЯ ТЕПЛОТА
  
  
  Какой-то пучок света бьет справа. Снег... Даже не снег... Пыльца. Летает, клубится, шевелится спираль мельчайших пылинок серебра в луче света.
  
  Колко струится мороз в нашем дыхании. Ее шапка сползла на лоб, она смеется, искрится дыханием, ищет мои руки, говорит: "Упаду!", и хохочет, падая, заплетаясь ногами в глубоком снегу...
  
  А вокруг озера высоченные ели, как великаны-постовые, добродушно улыбаются в усы, покачивая тяжелыми головами... Шу-Шу-Шу. Осуждают? Оберегают миг поцелуя. Губы очень чувствительны. Кажется, что целую кровью. Нервы все в губах. Волны тепла от губ разбегаются по всему телу...
  
  И глаза... Угли. В них нет смеха. Они темны и горячи остывающим костром, внутренним жаром. Только дунь, разгорится. Готовность к пожару, к взрыву, к пропасти. Только я догадываюсь, что в нем под обманчивым остывающим слоем прикрытия...
  
  Смеяться не хочется... Хочется не вставать из сугроба и не терять внезапно обретенную теплоту и нарастающее возбуждение.
  
  Декабрь 1990 года
  
  29. КОЗОЧКА С ПЕРЕКИСЬЮ...
Стройная козочка с подпаленными перекисью водорода волосами в черном купальнике на пляже... Она же возле машины «местного разлива» в игриво-пикантной позе... Она же уже с компаньонкой отсыпается на следующий день в тени алычи... Кратко и в точку: ..... Встала, сигаретку в руку, взглядом обвела пляж... Через минуту с прикуренной сигареткой и недовольным видом вернулась, и загорала уже без поползновений.
Коктебель.
1988
  
  30. НАЧАЛО ВОЗБУЖДЕНИЯ
  
  
  Ты позвонила...
  Странно, но я себя сейчас почувствовал... на совещании, достающим ...
  трусики из внутреннего кармана вместо... чего-нибудь более прогнозируемого.
  И весь рабочий день, и все его мелочные проблемы и проблемки
  отдалились на почтительное расстояние... Сижу, улыбаюсь. И
  думать, кроме... приятного, ни о чем не хочется.
  А я в деревянном домике, в шкурах, с камином (маленьким), зимой, в лесу, в
  тайге (почти)... был. В Архангельской области. Есть в этом что-то. И я
  хочу снова туда. Потому что там чувствуется...
  Чувствовать нужно любить, чувствовать нужно уметь... Я согласен с этим.
  Но каждый понимает это по-своему. Я не хочу к этому подключать разум, а...
  подключаю.
  Я наслаждаюсь... чувствуя. Легкий ветерок, легкое прикосновение, оттенок
  цвета, вкуса, намек на смену настроения, намек на чувство... Начало возбуждения... Люблю прогнозировать дальнейшее изменение...
  Пить росу? Капельку за капелькой... вроде и вкуса никакого, только на
  четвертой-пятой капле... кажется!... что появилось ощущение вкуса. И чем дальше, тем отчетливее различаешь... Вкусно безмерно и ни с чем не сравнимо!
  Так и в общении с интересной женщиной... Вроде все пройдено, и...
  Удивлению нет предела, когда... когда появляется ощущение вкуса...
  
Март 2000 г.
  
  
  
  31. ЛУННОЕ ОНЕМЕНИЕ
  
  
  Ты смотришь в небо?
  Вчера шел по прямой асфальтированной дороге, было темно... потом вдруг ярко брызнула луна... и стало красиво, бело... каким-то молочным светом. Даже тени появились. Облака были перистые, высокие, подсвеченные сверху луной, и от этого объемные, нереальные... Ветра не было. Было тихо и оттого еще более четко и картинно. И подумалось: остановиться бы... не двигаться, точно так же, как сейчас замерла природа... Может быть, и живет все вокруг ради таких вот онемений... и раздумий?
  А когда остановился, оказалось, что все движется... И облака, и листочки, и тени... Все и дальше будет... если только человек не разучится наблюдать и думать.
  
  
  2001 год
  ноябрь
  
  
  
  32. КАК ХОРОШО, ЧТО ТЫ В ПОНЕДЕЛЬНИК УЕЗЖАЕШЬ...
  
  
  - Как хорошо, что ты в понедельник уезжаешь, - она плачет, пытается не смотреть ему в глаза.
  
  Всего три часа назад: органный зал городской филармонии и мысли под музыку оркестра... обычного провинциального симфонического оркестра. Когда музыка заканчивалась, и дирижер давал несколько минут музыкантам для отдыха, они смотрели друг на друга, улыбались, а время всплывало в образе чего-то тикающего или текущего.
  
  "Ее нужно очень любить, чтобы не замечать ее вздорный характер, ее капризы, ничего не значащие слова, вдруг приобретающие оттенок только ей известного смысла... прощать вседозволенность, которая ей была необходима как воздух... одухотворенный до страсти эгоизм, взбалмошность и способность из всего сотворить неразрешимую проблему..." - это голос внутри него, словно кто-то нашептывал книжным текстом.
  
  Признание ее: "ты мне интересен"... и потом... но! "Но... никогда ты не сможешь стать для меня..." Кем? Тон, которым были сказаны эти три слова... дробил их, и складывал из них новый смысл: ты мне не безразличен... я не смогу без тебя... долго.
  
  Она может быть другой. Он знает.
  
  ... Они сидят и смотрят друг на друга... на кровати.
  Можно ли взглядом доставить наслаждение? Возбуждение накатывает волнами...
  Слова... слова...
  И движение.
  И опять тикающие стоны часов.
  Он медленно снимает с нее свитер. Под ним ничего нет... только белые полоски от купальника.
  Время начинает свой разгон, приближая...
  Он видит ее глаза - в них растерянность и желание спрятаться от времени.
  Она не хочет будущего и прячет свои глаза в его взгляде.
  
  - Как хорошо, что ты в понедельник уезжаешь... - Она плачет, пытается не смотреть ему в глаза.
  
  
  
  33. КАК ЭТО БЫЛО
  
  Молодежный лагерь дружбы после девятого класса в Восточной Германии. Как это было?
  Ангароподобная пыльная танцплощадка с цементным полом. Перед танцами его поливали водой. Мне... сколько? Только начало.
  Я, в полосатой бело-зеленой нейлоновой рубашке и вельветовых темно-зеленых расклешенных брюках, впервые сказал тогда:
  
  - А моя вон стоит...
  
  У каждого была "своя". Нашлась она и у меня. Немка. Инга. И я написал на руке шариковой ручкой свое имя, ее имя и год нашей встречи.
  Я ходил в окружении друзей-товарищей с надписью на руке в радужном ореоле мечтаний и видений. И мне было хорошо.
  Танцевать мне с ней медленный танец так и не пришлось. Все опаздывал. Но я замечал: она искала всегда меня глазами, находила, смущалась и шла танцевать... не со мной.
  Но моя придуманная и нарисованная Инга была всегда со мной. Было приятно засыпать каждый вечер с ожиданием.
  
  Во время быстрых танцев мы танцевали всегда так, чтобы видеть друг друга, знать, что "он" или "она" сегодня здесь, и что глаза наши ищут друг друга.
  А ее все приглашали. А она все танцевала...
  
  Мы играли в футбол. И она с подругами приходила на каждый матч. Они шумно болели. Но когда мы играли с их отрядом и они нам забили гол, она молчала.... И была очень заметна в этом шумном буйстве радости. Когда же мы забивали ответный, она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Глаза ее светились, и она сжимала кулачки.
  
  ... День отъезда ее был на два дня раньше моего. Мне сказали друзья. И она передала мне записку: "Valeri, ich fahre morgen nach Hause... Ты придешь проводить?"
  
  ... Я стоял около дерева. Грустно. Наши глаза прощаются, руки обмениваются адресами.
  
  - Schreib mir, ... Valeri!
  
  Когда ее глаза затуманились, я отвернулся. Спрятал свои.
  
  Моя сверхспокойная поза у дерева сыграла роковую роль.
  Она поцеловала меня очень нежно.
  Я стоял у дерева.
  Она зашла в автобус.
  Я стоял у дерева.
  Она откинулась назад в кресле у окна, закрыв глаза руками.
  Я стоял у дерева.
  Она уехала.
  Я продолжал еще долго стоять у дерева.
  
  Я ей не писал.
  
  
  
  34. КОГДА НАЧИНАТЕСЯ БОЛЬ?
  
  
  Когда начинается боль?
  
  Когда ощутил вдруг прямо не сказанное?
  Когда не смог ответить на вдруг появившуюся вежливость в ее словах?
  Когда отводятся в сторону такие близкие еще день назад глаза?
  Когда вдруг появляются еще полчаса назад неизвестные ни для кого в целом мире срочные дела?
  Когда нет движения навстречу, а только вокруг?
  Когда разговаривают не сердца, а головы со сжатыми губами?
  Когда прикосновение вызывает не волновое наслаждение по всему телу, а судорогу... и желание отвести руку... или плечо?
  Когда в глазах не грусть, а тоска?
  Когда не мы... а ты и она... и удаление продолжает нарастать со скоростью космических тел...
  
  И остается только ожидание...
  
  
  
  
  35. НАПРАСНЫЕ СЛОВА
  
  
  Смотреть на солнце иногда становится больно.
  Особенно, когда стоишь долго и всматриваешься...
  Особенно, когда стоишь на высоком берегу, а ветер в лицо.
  И перед тобой раскрывается картина простора и полета.
  Свободная тонкая ткань рубашки безумно трепещет тысячами мельчайших хлыстиков.
  И этот простор обнимает, берет тебя в свои руки,
  бережет от схождения с ума из-за переполняющего вострога
  и тихой немой радости существования в этом мире...
  
  Ты закрываешь глаза.
  И уже не ты смотришь.
  В тебя смотрят.
  И начинают слышаться звуки, на которых внимание не обращал.
  Тихая музыка...
  Голос в верхней ноте слабеющего инстинкта выживания...
  Добирающийся до убегающего рассудка смысл слов...
  
  "Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала,
  В расплавленных свечах мерцают зеркала...
  Напрасные слова, я выдохну устало.
  Уже погас очаг - ты новый не зажгла."
  
  Слушаешь, спотыкаясь на сопоставлениях и интонациях.
  Дерзишь сам себе.
  Мстишь за доставленное наслаждение окружающему.
  Открываешь глаза.
  
  
  
  36. НАЧАЛО
  
  
   Бескрайнее асфальтированное поле аэродрома. Медленно по освещенному ярким дневным солнцем пространству проходит человек, проносится багажная тележка, выруливает с ВПП белоснежный самолет, бесшумно подкрадываясь к своей стоянке.
   А я смотрю на все это из окна своего самолета, сам готовый унестись на высоту десять тысяч пятьсот, и взглянуть на вздыбленные горы неподвижных облаков сверху, взглядом птицы, взглядом, очищенным от суеты и спешки...
   Я в отпуске. Я начинаю отдыхать, начинаю принадлежать только себе на долгих полтора месяца!
   ... А из чрева подрулившего самолета посыпались по трапу человечки. Они откуда-то прилетели, приземлились, у них что-то закончилось. Конец... А у меня начало в 11.26. Через девять минут я оторвусь от начала и будет только продолжение.
   Остались позади аэропортное ожидание: коляски, дети, сумки, баулы, пакеты, объявления по радио, очередь на регистрацию... - такое вот преддвижение, предначало.
   Интересно, искать и жить, синонимы?
  
  
  16.09.1988 г.
  37. ОПЯТЬ ТИХО
  
  Опять тихо... Не хочу ничего слушать, никого видеть... сейчас.
  Только разговаривать... шепотом. Какие-нибудь несущественные мелочи говорить так, чтобы... говорили глаза.
  Так сложно иногда сбросить с себя паутину буден. Мне это почти не удается, да и удавалось не так часто. Даже не часто. Долг, обязанность, правила, кодексы пеленают постоянно... слой за слоем. Освободиться, вырваться с каждым годом все сложнее и больнее. Но так не жить. Так невозможно жить. Круг за кругом сводит с ума своей монотонностью и предсказуемостью. Пусть для других это праздник.
  Кажется, я не совсем в хорошем настроении. Но бывает и так.
  У нас, оптимистов, волны накатывают редко, но... Волны. Хорошо хоть они исчезают, как и появились... из ничего в ничто. Есть только Море, как сама Жизнь... Но и оно исчерпаемо, и когда-нибудь Мудрец сядет на бережку и начнет черпать Море наперстком...
  И Море исчезнет.
  Или накроется Океаном во время катаклизмов и извержений. И будет Другое: другое небо, другая жизнь, другая любовь... Все конечно... кроме времени.
  И когда на эту конечность посмотришь из положения запеленованного человеческого существа... Только и улыбнешься.
  Когда меня кто-то достает или что-то не получилось, как хотелось... я поднимаю голову и смотрю на звезды. И все отдаляется...
  
  
  8 июля 2000 г.
  
  
  
  37. ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ
  
  
  Ты помнишь ту смесь табака, коньяка, музыки и ее слез в харьковском "Старом мiсте" вечером, предшествующем его отъезду? И руки ее, сжимающие его руки. И коктейль после коньяка. И ощущение свободы, наполненности, необъяснимой грусти и радости одновременно... мальчик, пацан!
   И кассирша с ухмылкой, и бармен с издевкой: "Вам очень крепленный?" Но потом носил исправно: один, два, три.
   Губы, губы забыл... Нежно-твердые, ненасытные вкусом мои... застенчивые и одновременно податливые ее. Как и все тело возле телефона-автомата, а потом и в нем.
  
  - Не оставляй меня... не уезжай... Я не смогу одна...Я приеду к тебе... Встретишь?
  - Лучше я сам приеду... зимой. Обычно первый отпуск дают зимой... зимой. Встретишь?
  
  И стон, и глаза немигающие, и сильно сжимающие куртку ее руки... и ее руки, толкающие в грудь... Вздрагивающие плечи... Голова на груди... Волосы, щекочущие нос, глаза, ухо... Соленый вкус слез на губах.
   Закрыл глаза... "Тону, но без последствий. Сдержанный..."
  
  ***
  
  Прощание славянки. Забыл тему? Пять минут, три, две, одна... 15.00.
   Поехали! Всего пять минут.... Она держит его за лацкан пиджака двумя руками, боится отпустить.
   Ее подруга (ему): "Ну, ты молодец! Запудрил ей мозги окончательно!"
   А она (Иришка) чуть не плачет: "Три минуты... две минуты.... Ой!"
   А он: вроде бы и жаль, вроде бы и прекрасно прошлое (помнится!), но впереди - новое! Поезд, а в вагоне, в купе рядом миловидная мордашка лет двадцати.... Две мордашки! А он один! Здесь: чуть ли не слезы, драма. Там: интрига, игра, удаль, атака, цель.
   Ему двадцать один! Ну, двадцать один же! Не тридцать один... Поэтому и драма веселая получается.
   Да и... путь впереди, Москва, Север, жизнь!
   И знал он, что "я приеду, заберу, увезу" здесь не клеятся. А "я люблю, я скучать буду" вообще "вражьи отголоски", путь к презрению себя. А вчера же говорил! Когда музыка, когда ночь, когда сладкая кожа под губами, когда стон из сомкнутых губ, когда... когда сердца подстраиваются друг под друга и гремят!
   В потемках совесть шевелится. Где-то там, под ясностью дневного света. Отголоском, отблеском, сердцевинкой, червоточинкой болит.
  
   Ну, все ведь... Иришка. Ты чудо. 00 минут.
  
   К черту мордашек из соседнего купе! Спасибо тебе, прости меня, прости за меня, такого... Я напишу! Поезд уже пошел. Видишь? Ты пойми... ехать надо. Не плачь, слышишь? Ненавижу себя! Только не плачь... Девушка, возьмите ее... Да уведите же!
  
  - Парень, по шпалам побежишь. Прыгай!
  
  И как гильотиной, с треском, отсеклось прошлое от настоящего.
  А будущее в вагоне по проходу налево, в соседнем купе...
  Но он стоял в тамбуре. Пока не замерз, и его не позвали пить чай.
  
  
  
  
  38. ПУГАЮЩИЙ ДОЖДИК
  
  
  Харьковский пугающий "дождик" - капли в полведра.
  
  Гахнул, вымочил и через тридцать секунд прекратился...
  И еще постучал в небесный таз, для острастки: "Бух-бух-бух!"
  Мы целуемся, нам смешно.
  Мокрые до нитки, белые футболки прилипли к телу, отпечатались острые ее грудки...
  Кругом люди, прохожие с вытаращенными глазами и шарящими по карманам руками...
  Я притянул ее к себе, обнял, а она, как неживая: глаза закрыты и... улыбается. А на самом деле губы дрожат, а закрытые глаза смеются.
  
  - Еще-о-о...
  - Ленка, прекрати... Смотри, ты почти голая. Плохая девчонка!
  
  Она целует меня, обвивая руками за шею. Глаза закрыты!
  
  - Сумасшедшая! (Милая...)
  
  Я смотрю в ее глаза. Она смотрит внутрь меня.
  
  - Люди смотрят...
  
  Она бросается в праведный гнев: стучит ножкой, рукой по воздуху, надула губки, отбежала на три шага, отвернулась, медленно лукаво оглянулась...
  Наблюдает, усмехаясь. Ждет. Ох, Ленка, Ленка!..
  
  А дождь все еще капает, только капли сейчас легче воздуха - летают.
  Мы в наших прозрачно-белых майках стоим почти на проезжей части, из брошенного пакета высыпались нам под ноги бордовые крупные вишни...
  Я люблю ее губы - они пахнут свежестью, и нам почти безразлично, что с нами будет через десять минут.
  
  
  
  39. РОМАШКА
  
  
  Хоть и не ко мне обращено "Знаешь...", не заметить и не сказать то, что хочется просто невозможно...
  Знаешь, что только ромашковое поле способно источать по настоящему щемящий запах тоски и... радости?
  Знаешь, что только ромашки никогда не начнут выяснять, кто из них красивее и стройнее?
  Знаешь, что только ромашка растет ... не для себя, а для других?
  Знаешь, что только ромашка похоже на солнышко?
  Знаешь, как светятся глаза любимой, когда они выглядывают из-за огромного букета радующихся этому ромашек?
  Знаешь, как прекрасно быть ромашкой ... среди других ромашек, и как трудно быть ромашкой, когда рядом только бетон?
  Знаешь, я тебе завидую...
  Ты - ромашка...
  
  
  
  40. СЛАДКАЯ ТЫ...
  
  
  Это надо почувствовать... увидеть.
  Ялта. Набережная. Уже почти ночь.
  На набережной огромная сцена - фестиваль джаза.
  Прекрасный свет выхватывает то всю картину представления в целом, то отдельные лица музыкантов, то просто лучом шарит по восторженным зрителям, поглощающим все это действо с великим энтузиазмом, ровно, как и бутылочки с пивом...
  Музыканты явно не просты... играют и поют две-три иногда четыре композиции и оставляют сцену для следующих.
  Каждый хочет чем-то удивить, у каждого свой стиль, свое направление. Лучший джаз в Ялте, на набережной... для нас.
  Мы стоим очень рядом, она впереди... близко, тесно, чувственно... я ее грею. Мы пьем пиво, смотрим вокруг: невидимое, но очень слышимое море, луна, подсвеченные увлеченные действом люди вокруг, - все это как окантовка, как ожерелье для льющейся ритмичной изысканной музыки.
  Легкие наши слова друг другу иногда встраиваются в эту точеную композицию южного праздника: "ты хорошая" или "мне хорошо"... или "мне тепло"...
  Первые звуки новой группы, составленной из классных музыкантов Америки, России, Украины как-то странно пронзили.
  Это был "фламенко-джаз"... моментально завладевший порывисто вдохнувшей набережной!
  Все объединилось вокруг этой музыки, завертелось, закружилось, рванулось внутрь нас и потом фонтаном, искрясь и колдуя окружающее! В глаза другим, в небо, в струны солирующей гитары...
  И родился наш танец.
  И высветил нас прожектор.
  И люди посматривали уже периодически то на сцену, то на нас.
  А нам было нечего терять, движения рождались изнутри, четкость акцентирующей наши яростные "па" музыки заставляли окружающих прихлопывать, подпевать и пританцовывать тоже.
  И в конце, когда музыка стала карнавальной и неудержимой - родился наш поцелуй, красивый, яркий, долгий, отчего внезапно отдалилась и пропала реальность.
  - Сладкая ты...
  Закончилась музыка...
  Грохот оваций, яркий полный свет...
  И мы тоже хлопали, кричали "браво" и наслаждались праздником, карнавалом, и чувством прикосновения к вечному.
  
  
  
  
  41. СЛУЧИЛОСЬ
  
  
  Только способность сдерживаться
  позволяет не скрежетать зубами,
  когда солнце только притопило свой край
  в облаках горизонта...
  и еще висит,
  кидая последний взор на окружающее притихшее
  безмолвие приближающегося быстрого вечера...
  А стоит только отвести взгляд от красного усталого диска...
  и опоздал.
  Последний луч еще стелется по дорожке из
  облаков-пленников...
  а у тебя только сожаление,
  только остаток от не начавшегося скрежетания...
  только предвкушение...
  только предчувствие...
  
  а уже случилось.
  
  
  
  
  42. ТАК ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ЛЕС НАС НЕ ПОГЛОТИЛ ДО КОНЦА
  
  
  Мы часто уходим в Лес, чтобы вернуться домой.
  И когда напился росы, наслушался птиц, наелся ягод, выглядывающих из-под листиков...
  Когда мысли выстроились... или наоборот, закрутились, ища недостающие звенья для ответа на что-то важное для тебя.
  Когда встреча солнца утром и молочный ход полной луны ночью стали для тебя необходимостью, красивой привычкой.
  Так тянет домой, где...
  блаженный сон с полным расслаблением по утрам...
  тишина дома с приглушенными, до боли знакомыми звуками и голосами...
  томик Бунина на какой то там странице рядом...
  лампа в темносиней тунике на прикроватной тумбочке рада твоим пальцам на выключателе...
  фосфорисцирующий подмигивающий циферблат электронных часов дразнит остатками минуты до...
  твоя чашка, способная сохранить тепло ароматного зеленого чая безумно долгое время...
  вдруг возникающие первые аккорды латинской акустической гитары из CD, еще не поставленного для воспроизведения, а только всплывшего в памяти...
  и кажется, что все затаилось и ждет...
  
  твоих открытых глаз...
  твоего движения из-под покрывала сна... полусна...
  твоего обычного "здравствуй, мой дом..."
  и легкого движения под теплый луч проникающего через уже открытый балкон солнца...
  
  
  
  43. ТЕПЛАЯ СЕРОСТЬ
  
  
   Теплая серость. Для души теплая. А на самом деле, на улице... блекло, тускло, полутени, полутона. Вернее теней вообще нет. Серая белизна. Белизна - потому что снег.
   Все это у меня ассоциируется с понятиями "тихо", "спокойно", "взвешенно".
   Полутени, полутона - нет решения на вопрос, любой. Или то, или это. И, главное, не хочется решать! Хочется писать, описывать. Что вкатывается в меня, то и на бумаге. Как ручей, журчит. Легко так, без напряжения. Может, потому я такие дни так люблю.
   Утихомиренность, миролюбие, равновесие, никаких внешних раздражителей, нерешенных вопросов нет. Только я, мое "я", моя голова, и то, что льется в меня, и, обогащаясь, искрясь - из меня.
  
  
  
  44. ТЫ БЛИЗКО
  
  
  Я прочитал твое письмо вечером... как и обещал, почти забыв обо всем.
  Забыл о снеге, запорошившем все и вся, и погрузившем город в белый бархат сна.
  Забыл о машине, брошенной перед гаражом.
  Забыл об обязательном звонке в девять, решающем месячные труды всей нашей фирмы.
  Забыл...
  И только потягивал охлажденный мартини из треугольной стеклянной пирамидки...
  
  Читал.
   Свет берег твое состояние, только подсвечивая, матово, со стороны. Узнавались
  дерзко-захватывающие приливы, не дающие возможность не только освободиться от него, но и просто вдохнуть. Твои пальцы физически легли на мои волосы...
  
  Интересно ощущать способность забыть о силе притяжения...
  
  Мартини уже закончился... давно...
  а налить, это приземлиться, раздробить полет на приземление и взлет...
  
  И только кончики пальцев ощущают машинальное вращение холодного тонкого стекла...
  ...последнее слово режет пространство на нереальность и реальность.
  Ты близко...
  
  
  
  
  45. ХОЛОДНАЯ ГОРЯЧАЯ "СТЕРВОЧКА"
  
  
  Вроде бы и не понять, что отличает Её от всех остальных. Все тоже: фигурка, носик, грудки, обтягивающие джинсы, полосатая майка, волосы, стянутые на голове в хвостик. Тот же взгляд "непобедимой ни при каких условиях", и также, наверное, мокро там, где треугольник волосиков указывает своей вершиной вниз, на... неприступную крепость с открытыми воротами.
  Все вроде бы обычно, но нет...
  Легкое движение головы, темный щит челки... на секунду!.. и неуловимый взгляд поверх твоей головы... в пространство, в космос, в отрешенность от мирского, суетного. Она - говорит - всем: "Я - центр Земли, я - центр Вселенной. Люби меня, но... без меня". Холодная горячая "стервочка".
  В Киеве на вокзале провожал её паренёк, явно одноклассник. Прощаются. Обнимаются. А я вижу: у нее по глазам угадывается усмешка во все лицо. А он по серьезному, по-взрослому. Прощается. Когда наши глаза встретились, невидимая паутинка на секунду стянула её внутреннюю усмешку, но через взмах ресниц появилась игриво-смешливая холодность: "Фи - земной..."
  Моя верхняя полка отбросила "стервочку" на второй план.
  Проснулся от тишины. Поезд стоял, и по моему ощущению, уже давно. За окном ночь, голоса станции, большой станции. Духота купе потянула меня на улицу.
  "Стервочка" стояла в тамбуре, курила, и выходить явно не собиралась. Ни на перроне, ни в вагоне никого не было. Свежесть ночи, мокрый асфальт, запах шпал и сладковатого табака. Я скользнул на перрон, почувствовав запах непонятного чувства... Чувство имело запах! Застыл, потом... вздохнул, потянулся, напрягая затекшие мышцы. Наслаждаясь ночной свежестью, посмотрел на полную луну.
  Красный огонек вылетел у меня из-за спины и, сделав дугу, упав на асфальт в лужицу, зашипел...
  Я обернулся.
  Её уже не было.
   ... Она вышла в Славянске. И видно было, что кто-то не встретил. Не исключено муж или ещё один "мальчик для самореализации".
  Моя улыбка не была злорадной, но... какая холодность была в долгом её взгляде, брошенном на прощание мне!
  Я мог только догадываться за что...
  Поезд отбивал дробь по шпалам, а я думал о "стервочке". И где-то там, глубоко, зашевелилось мужское сожаление, явно позднее, и явно ни на чем не основанное...
  
  
  5.06.1998 г.
  
  
  
  46. Я ЖДУ
  
  
  Я жду...
  Сегодня опять почти лето: солнце поливает своим светом, как из шланга,
  притихший в листопаде город...
  Под ногами шуршит, потому что вокруг тихо...
  ветер притаился и не выходит, может только поиграть твоими волосами, как озорник,
  смеющийся и постоянно убегающий...
  Ворота перед зимой еще закрыты, но они близко...
  там, за поворотом.
  И их скоро откроют.
  А до этого... радуется природа последним всполохам тепла и багряно-коричневым оттенкам грусти.
  Я жду...
  А ты уже близко.
  У меня за спиной.
  Вот руки ладошками ложатся на спину.
  И заглядывающие смеющиеся глаза появляются справа.
  Ты садишься рядом со мной... и мы молчим.
  Близко молчим, касаясь друг друга сразу появившейся откуда-то
  неназойливой нежностью понимания...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"