Местные жители знали этого человека давно. Он появлялся на огромном крыльце торгового центра в постоянный час - после полудня, садился на ступеньки у его входа и начинал играть на аккордеоне. Торговый центр был самым большим в городе: огромным и величественным, в четыре яруса, увенчанный прозрачным, растворяющимся в небесных облаках куполом. Нескончаемый поток людей, радостных в предвкушении покупок, шествовал в крутящиеся каруселью двери этого рынка. Карусель, медленно вращая тремя лопастями, тут же выдавливала порциями обратный поток людей, но уже загруженных красочными коробками, сумками и пакетами, которые они затем перегружали в свои сверкающие машины и уезжали, чтобы уступить место другим. Горожане к тому времени уже не были бедными - прошли те времена, когда считали копейки на хлеб: многие из них стали теперь степенными и довольными жизнью, обладали домами, дорогими автомобилями и летали отдыхать в далёкие солнечные страны.
Все они проходили мимо аккордеониста. Он был всегда одинаковый - старая летняя шляпа, затёртый на рукавах пиджак, скривлённые очки. И колясочка с аккордеоном. Звали его Симеон Дрязговитый - имя крайне странное, как будто всплывшее из древних пыльных книг. Прозвище ему дал какой-то остряк из соседей по дому, многие же знали, что по паспорту он Семён Андреевич, а фамилия его действительно Дрязговитый. Говорят, что когда-то он был учителем музыки, но школьные коллеги стали замечать за ним некоторые чудачества, и дружный педагогический коллектив во главе с директором в целях защиты учеников от дурного влияния приняли решение избавиться от него. А вскоре новоиспечённый Симеон стал просто нищим, собирающим копейки за свой напрасный труд. Его видели бродящим вдоль улиц то с рюкзаком, то с аккордеоном в лёгкой алюминиевой коляске, в одной одежде, лишь зимою дополняемой длинным, до пят, пальто. Сколько ему было лет, трудно сказать - может пятьдесят, а может и семьдесят - таким неопределённым был его скромный облик. Соседи не понимали, почему он не может устроиться на какую-нибудь, хоть самую плохонькую работу, ведь не пьющий он был, не инвалид.
Но Симеон предпочитал просиживать дни на рынке, наигрывая забытые всеми мелодии. Руки его бережно, как ребёнка, обнимали старый немецкий аккордеон, худыми длинными пальцами искусно перебирая пожелтевшие клавиши. Голова его при этом всегда наклонялась в сторону, как будто он прислушивался к чему-то ещё, звучащему помимо мелодии, и чего не слышал никто. Казалось, он сливался с музыкой в одно целое и был слеп, не реагируя никак на проходящих, но, когда кто-то бросал монетку в его маленькую коробку от пиццы, он коротко, лёгким кивком и улыбкой благодарил дарящего, да так, что тот невольно замедлял шаг, ощущая теплоту взгляда.
Старый аккордеон играл слабым голосом, силясь охватить красоту русских вальсов. Симеон исполнял только старую русскую музыку: 'Амурские волны', 'На сопках Маньчжурии', 'В лесу прифронтовом', 'Севастопольский вальс'. Среди шума толпы, нудной рекламы и ритмичной музыки звуки аккордеона были еле различимы, но всё же они не терялись в безумной какофонии, до слуха каждого проходящего доплывал тихий ручеёк светлых переливов. Люди несомненно слышали его, различали звуки, может и были те, кому эти мелодии нравились, но никто не решался остановиться, влекомый общим потоком.
Охранники торгового центра не раз прогоняли Симеона, поскольку он мешал скорости движения посетителей, он смиренно подчинялся, уходил, но на следующий день появлялся вновь. Иногда возле него останавливались пьяницы и бездомные. Чувствуя в нём собрата по обездоленности, они пытались увлечь его с собой, отобрать деньги, но сталкиваясь с его беззащитной улыбкой, презрительно называли дураком и оставляли в покое. Труднее было с дерзкой детворой: стадом маленьких волчат они кидали в Симеона камни, срывали с него шляпу, играя ею в футбол, угоняли коляску. Но Симеон и тогда лишь грустно улыбался.
Удивительным было его терпение. Соседи по дому помнили, что у Семёна Андреевича была жена. Эта женщина могла создать сущий ад для любого из смертных - её злая ругань раздавалась сквозь стены и окна соседних домов. Раздражалась она поминутно и без повода - а может поводом был сам Семён Андреевич? Он смиренно сносил все вспышки её гнева, выполнял любую работу по дому, даже готовил ей еду, которая у него не выходила, и он покорно сносил презрительные взгляды тяжеловесной супруги. Порою она так бушевала, что его любимый аккордеон вылетал из окна, ломался, после чинился и, уже тише, не как прежде, продолжал играть.
После того как жена его умерла, он стал совсем одинок и беззащитен. В квартиру его иногда стучались и вламывались разбойного вида бродяги, требовали ночёвки и еды. Выгонять их приходилось соседям, которые при этом ругали и самого Симеона за бестолковость. Однажды он пустил к себе приезжих рыночных торговцев вместе с товаром. После того они напрашивались и набивались в квартиру в таком количестве, что самому Симеону не оставалось места, и он просиживал ночь на скамейке возле дома.
Так проходили годы, местные жители свыклись с его существованием, он стал частью общественной жизни района. Симеон приучил их к звукам аккордеона и старым вальсам, мелодии которых успокаивали граждан в неспокойное время. Они свыклись с его согбенной фигурой в ветшающей шляпе, видом тощих рук, выглядывающих из коротких рукавов старого пиджака цвета пыли. Привыкли к точному приходу на рынок и сверяли по его музыке часы, как по кремлёвским курантам. Но по-прежнему Симеон жил своей странной и непонятной для людей жизнью; было подмечено и то, что находясь на входе в рынок, он никогда в него не заходил.
Но в один из дней произошло необычайное: Симеон после того, как отыграл свои вальсы, вдруг поднялся, взял коляску с аккордеоном и пошёл с толпою внутрь торгового центра. Странным путником он одиноко шествовал вдоль бесконечных рядов магазинов, а посетители, подозрительно оглядывая ветхий облик, отстранялись от него. Симеон внимательно оглядывал механические лестницы, беспрерывно поднимавшие вверх к прозрачному куполу людей, яркие нерусские надписи, цветной фонтан, множество стоящих под затенённым светом столиков, за которыми ели и разговаривали уставшие от хождений по этажам люди. Неподвижность среди бесконечного торгового шествия сохраняли лишь манекены, из-за стёкол витрин смотревшие на покупателей умными безликими взорами.
Сделав большой круг, Симеон прошёл в огромный продуктовый магазин, где увидел как люди озабоченно перебирали, изучали продукты в ярких упаковках, отбирали их в корзины и тележки. Симеон тоже прогуливался со своей разбитой тележкой, в которой покоился, свесив ремни, перламутрово-красный аккордеон. Он долго бродил мимо витрин с пирамидами жирных колбас, штабелями копчёных рыб, грудами экзотических фруктов. Фигура Симеона слишком выделялась своей бедностью на фоне красивого изобилия еды, так что посетители смотрели на него с интересом - что же будет покупать этот человек?
Худенькое лицо Симеона казалось опечаленным. Давило ли на него это изобилие, или не было у него сколько-нибудь денег: той горстки мелочи, что жалко позвякивала в кармане пиджака, ему не хватило бы даже на хлеб. Но Симеон вдруг подошёл к одной из полок и взял маленький сырок - обыкновенный глазированный сырок в яркой упаковке. Такие покупают обычно детям. Затем не спеша направился в сторону кассы и невозмутимо прошествовал мимо неё - с нелепой тележкой в одной руке и с сырком в другой.
За всеми перемещениями Симеона внимательно наблюдал охранник магазина, а также и многие любопытные посетители. Стоило только Симеону пересечь кассовую границу, как он с радостью набросился на него, резко одёрнул за пиджак, так, что тот развернулся на полный круг, коляска при этом вырвалась из его руки и опрокинулась, аккордеон глухо ударился о полированный пол. Зеваки с наслаждением наблюдали эту картину, даже кассир перестала считать товары. Кто-то стал возмущаться, зачем пропускают в приличный магазин голодных бродяг, кто-то видел в этом забаву и развлекался сценой.
На шум прибежал старший продавец, вдвоём с охранником они что-кричали на Симеона, требовали, дёргали за полы пиджака. Он же стоял удивительно спокойно, впервые открыто смотрел на толпу ясными как у ребёнка глазами, как будто желая сказать всем: 'Здравствуйте, вот я - Симеон!' Но ему не дали времени стоять, грубо потянули в отдельную комнату для досмотра и выяснения отношений. Всех однако удивило, что ни коляску, ни аккордеон Симеон не поднял, даже не посмотрел на них, а ушёл, оставив их брошенными на полу.
Что было дальше, не знает никто. Наверное, Симеона отпустили - не обнаружили в его карманах больше ничего, а сырок неповреждённым был возвращен на место. Аккордеон отпихнули к стене, где он пролежал до вечера, затем его выбросили вместе с мусором. Симеон же больше не появился возле торгового центра ни этим летом, ни осенью, ни зимой. Его не видели больше и в доме, где он жил. В квартире поселились какие-то люди, из тех торговцев, что останавливались у него. Никто не стал подавать в розыск, поскольку никто не считал его близким.
Впрочем, некоторые старушки из того дома, где жил Симеон, бездельно посиживая по вечерам на лавочках, вспоминали про него. Обсуждали невесть откуда взятые слухи, что далеко в лесу за городом, в пещере поселился странный человек. Будто-бы местные рыболовы видели лесное жилище и отшельника в длинном пальто, сидящего на берегу реки. Будто-то рыбачил он и напевал при этом старую музыку. Но когда видел людей, уходил и прятался в своей берлоге.
Город между тем жил своей жизнью, происходили какие-то события, волновавшие горожан: где-то началась очередная война, распространялись эпидемии, таинственно падали самолёты, кого-то известного убивали, кто-то умирал сам. Удостоились горожане и своих новостей - в середине лета случился крупный пожар в самом большом торговом центре. Сгорело всё, дотла. По этому поводу много судачили, но никто не сожалел.