За нашей улицей - широкий и глубокий овраг. Тянется он далеко за поселок, в поле. Зимой к нему собирается почти вся ребятня. Кто приходит на лыжах, кто тянет за собой санки, а самые нетерпеливые прибегают прямо из школы и, пока не появятся с хворостиной или ремешком рассерженные родители, успевают без счета скатиться с излюбленных горок на своих потертых ранцах, в новых куртках.
Вжик, вжик, вжик! - проносятся в стороне от меня лыжники. Ух, ух, ух! - поочередно слетают они с трамплинчика. Весело им, жарко! А я в сугробе сижу, посередине склона. Левая лыжа рядом торчит, правая вниз укатилась. Столько снегу набилось в валенки, под полы и воротник пальто - без слез не выгребу. В лицо и руки будто кто-то иголками шпыгает. Зябко. А обида еще больше - с самой что ни есть пологой горочки упала!
Завидую мальчишкам, в том числе однокласснику Ваське Трунову, хоть и он всякий раз кубыряется вверх тормашками и ныряет головой в сугробы. Зато Васька настырный: без задержки взбирается наверх и смело ставит лыжи на край пропасти. Ничуть не боится. Выбирает довольно крутые склоны, лезет туда, куда иной взрослый не решится.
- Не дури, не возьмешь, - кричат ему ребята. - Только лыжню портишь. Уходи к малышатам.
- Еще чего! Скажете тоже, - упрямится Трунов. - Я круче откосы брал... Вот только крепления подводят. Слабые очень.
Сочувствуют ему мальчишки. Но свои лыжи никто не предлагает. Каждый боится, что сломает невзначай. Не я одна удивляюсь: из какого же материала слеплены его лыжи, и как это ни одна из них до сих пор даже не треснула? Ведь носится, как неугомонный.
Вот опять - ч-ч-ирк! - как при взрыве подхватывается столбом снежная пыль. Сначала выскальзывают оттуда лыжи, затем комком выкатывается - не понять, где руки, где ноги - Васька! Словно ежик, разворачивается неподалеку от меня... Весь облеплен. Что дед Мороз. И обряжать не надо. Прямо бери и ставь под ёлку.
- Ты что? Плачешь? - спрашивает Трунов удивленно.
Мальчишки ругают его за исковерканную лыжню, - не слышит. Ему и самому не рай, а торопится мне на помощь. Помогает подняться, отряхнуться, бежит вниз за моей правой лыжей. На ходу сбивает с себя снег - с шапки, с ватной курточки, со штанов. Поднимаясь обратно, подбирает свои лыжи. Васька поселился на нашей улице летом. Приехал с родителями с севера. Много такого рассказал - дух захватывает. И на белых медведей охотился с отцом. И на льдине как-то ночь провел. И была у него однажды температура сорок два градуса. А что, может, и впрямь ему наши горки, что семечки? Вот раздобудет новые крепления... Скорее бы!
- Держи, - протягивает Трунов лыжу. - Главное, страх в себе побори. И тогда любой склон осилишь. Если, конечно, - он тяжело вздыхает и почему-то отводит глаза, - если, конечно, крепления не будут душу выматывать.
Он отходит, карабкаясь по склону наверх. Бреду по следу за ним. В овраге многолюдно, и мы ничем не выделяемся в шумной, беспорядочной ораве мальчишек и девчонок. Все одинаково вывалены в снегу, у каждого ноги давно мокрые и холодные, кончики пальцев одеревенели. Хорошо!
...Вечером я отогреваюсь у раскаленной плиты. Одежда и обувка сушатся. Мама ушла в спальню, дает лекарство больному дедушке. Папа читает за столом журнал и одновременно слушает меня.
- А, врет он все, ваш Трунов, - отмахивается папа. - Какие с ним в его годы приключения? Книжек начитался и теперь вас дурачит. А вы уши, как лопухи, поразвесили... И с креплениями он мудрит. Ты вот завтра не поспи до обеда. Каникулы каникулами, но долгий сон не в пользу. Выйди утром раненько в овраг. Увидишь и убедишься...
- Что я увижу? Что, пап?
- Э, нет, сама, сама...
Мне ночью снится наш поселковый магазин. Я пробиваюсь в толпе к прилавку и через головы покупателей тяну продавщице деньги. Я нигде не вижу Трунова, и мне боязно, что ему не достанется отличных лыжных креплений. Уже не так много их остается на стеллажах... Ура! Мы гурьбой бежим к оврагу. Васька напяливает очки мотоциклиста, поправляет шапку и резво срывается на лыжах в пропасть. Через мгновение он птицей вспархивает с трамплина, разворачивается над улицей. Чудно! Проплывает над нами. Счастливый! Не замечаю, как и я сама оказываюсь высоко над домами, над лугом. На ногах лыжи, а снега нет. Пестреют цветы, порхают мотыльки, жужжат шмели. Мне очень тепло. Странно.
- Пора, Надюша. Поднимайся, - толкает меня папа. - Надюша!
Я мычу спросонок, отворачиваюсь лицом к стене, натягиваю одеяло на голову.
- Ну, вот-те на... - огорчается папа.
Вспоминаю: пообещала ему подхватиться чуть свет. Так то вчера! Не зря же говорят, утро вечера мудренее. Хочется, чтобы папин голос оказался продолжением сна, а лучше, если бы у мамы был выходной, и она не ушла бы так рано на ферму доить коров. Мама за меня заступилась бы.
- Потом доспишь, - не отстает папа. - Надюша, пожалеешь. Поторапливайся.
- А уже началось? - шевелю я губами, но папа слышит.
- Что?
- Ну, в овраге. То, о чем ты говорил...
- Да, да! Смотри, опоздаешь.
- А там один только Васька? - бормочу я.
- Конечно. Он скрытничает.
Хм... Интересно все-таки. И что Трунов выдумывает такое, что никому не открывается? Ну, ладно. Так и быть. Добегу до оврага на несколько минут и обратно в постель. Сейчас вот отгоню дремоту. Раз! - медленно спихиваю с себя одеяло и сворачиваюсь невольно калачиком от холодка. Два! - не размыкая ресниц, усаживаюсь на кровати, опускаю ноги на пол. Три! - становлюсь в полный рост, потягиваюсь сладко-сладко и ныряю к отцу под полы пиджака.
- Теперь зарядочку, умойся с мылом, почисти зубы - сон как рукой снимет, и согреешься сразу, - советует он, прижимая меня к себе и ероша мои волосы.
- Потом, папа. Хорошо? - хватаюсь я одеваться. - Не поспею вдруг! - продираю кулаками глаза и смеюсь. - Да за день я сто раз выкупаться сумею в сугробах, не то, что лицо помыть.
- Не сомневаюсь, - разводит руками папа. - Задаст тебе мама. Мы уголь и дрова в основном на что тратим? Да на просушку твоих валенок и пальто.
Укутываюсь потеплее. Ежась, выбираюсь из дому на свежий, морозный воздух. На улице начинает светлеть. В темно-синем небе над горизонтом мерцает звездочка. Гремят ведрами женщины у колодца. На ферме за околицей заводят трактор. У меня изо рта валит пар, как из самого настоящего паровоза. Громко хрустит под ногами упругий наст.
Трунова я обнаруживаю в овраге за третьим от поселка крутым поворотом. Прячусь за трансформаторной будкой и наблюдаю, как он "елочкой" взбирается на лыжах по склону, а затем, отдышавшись, становится на край горки... Ой и чудак! Да разве не видит, что она почти пологая и к тому же без трамплинчика? С нее слететь любому мальчишке с нашей улицы - раз плюнуть. Он что, близорукий? Очки бы надевал. Кого стесняется?
Не выдаю себя, а Васька то потопчется у спуска, то оттолкнется палками назад. Оглядится вокруг и снова те же движения повторяет. Специально что ли лыжню на старте раскатывает? Наконец срывается вниз. Молодцом! Но на середине горки - не верю глазам и цепенею - теряет равновесие и дальше едет по снегу на спине. Моментально подхватывается и, поспешно отряхиваясь, стреляет взглядом по сторонам. Смешной. Когда днем при всем поселке барахтается в сугробе, - не краснеет даже, а тут, в полном одиночестве, - конфузится. С чего бы так?
Через несколько минут стаскиваю рукавицы и щиплю себе пальцы, щеки. Не сои ли? Нет. Наяву Васька никак не осилит злополучную горку. В четвертый раз уже пытается, и вот - опять неудача! Я в недоумении: сворачивает он к другому склону, потом пробует одолеть третий и удачно спускается лишь с того, который по силам и мне... И что он, в самом деле, все озирается вокруг? Как трусишка какой.
Ой!.. Кажется, я догадываюсь... Неужели? Да неужели мне Васька вчера о себе говорил?! Как это он?.. Главное - страх побороть, и тогда любой склон осилить можно. Васька боится, что его кто-нибудь увидит сейчас! Ну и открытие! Днем при ребятах он не идет к малышевским горочкам. Знает, шмякнется с них раз-другой, быстро раскусим, что он хваста, и засмеем. А с крутых склонов можно бухаться сколько угодно, ссылаясь на слабые крепления. Никто не попрекнет в трусости.
Что-то сдерживает меня. Не, выбегаю из укрытия, чтобы запрыгать от злорадства и вдоволь посмеяться над Васькой. Выжидаю, когда тот спустится вниз, медленно и задумчиво бреду домой. Над заснеженными крышами струится из труб белесый дым. Хлопают калитки. Мальчишки и девчонки уже, наверное, пробуждаются. Нет, я никому ничего не расскажу. Кроме папы, конечно. Мне почему-то верится: не пройдут для Васьки даром тренировки. Не завтра, так через неделю он перещелкает, как орешки, все склоны в овраге непременно откровенно признается нам в сегодняшней своей слабости.
КАК В КИНО
Фотографию моей мамы поместили в районной газете. Мама работает конструктором на заводе, ее новое рационализаторское предложение, как написал корреспондент, принесло предприятию огромный экономический эффект.
Газету я аккуратно сложила и отправила вместе со своим письмом бабушке с дедушкой, которые живут от нас за сотню километров. Конечно, свою доченьку они и так бы узнали, но я все равно не удержалась и обвела фотографию и заметку о маме красным карандашом, а рядом дополнительно еще вывела большой восклицательный знак. Знай, мол, наших!
Через несколько недель я с родителями приехала к ним на выходные...Зашли во двор, а там - участковый, соседи...
- Что случилось? - удивились мы. Пугаться пока никакого повода не было. Бабушка и дедушка, в полном здравии, с улыбкой спешили к нам навстречу.
- Да вот, - дедушка развел руками, - окно в дом выставлено, в комнатах перерыто...
- Как?.. Когда?.. Кто?.. - мы возмутились и сразу же захотели получить ответы на все вопросы.
- Не знаем, - буркнул участковый.
- Вчера мы в город под вечер поехали, - стал объяснять нам дедушка. - У знакомых переночевали, с утра закупились на рынке... Когда вернулись...Сами знаете, что дальше...
- Посмотрите еще раз внимательно, - просит участковый. - Не может быть, чтоб ничего не пропало...
- Всюду обошел, - ответил дедушка.- Ничего, кажется... Деньги при нас были, остальное - вроде на месте, поразбросано только...
- И никого не подозреваете?
- А кого? - включается в разговор бабушка. - Кругом тут свои. Может, со стороны кто...
Пока взрослые беседовали, я вошла в дом и заглянула в комнаты. Удивилась даже, увидев всюду порядок... Ну, подумаешь, кое-какая посуда выставлена из шкафа, кипа книг и бумаг разбросана по полу да ящики комода выдвинуты... Мелочи! Я то предполагала, что воры оставили после себя полный кавардак... Успокоенная, я вышла на крыльцо.
Участковый уже подводил итоги.
- Что ж, - вздохнул он.- ситуация довольно сложная... И следы за ночь замело. И соседи ничего не видели, ничего не слышали. Улик никаких. Даже не ясно, с какой целью в дом забирались... Будем надеяться, что-нибудь всплывет...
- Ага, теперь надейтесь, - хмыкнул мужчина, сосед моих бабушки-дедушки, - Это в кино все просто. По человеческому волоску до преступника докапываются... Давайте лучше закурим, - он достал из кармана свернутую газету. - Ох, и хорош у меня нынче табачок. Угостить кого?
- Не курю, - сморщился участковый.
- Не-не, - отмахнулся дедушка.
- Ну а ты, - повернулся сосед к моему папе, - составишь компанию?
Я так и обомлела! Мужчина еще не успел развернуть газету, а я уже увидела на странице мамин портрет и отпечаток красного карандаша.
- Не надо! - завопила я. - Не рвите газету! - и слетела с крыльца.
Мужчина в недоумении, покорно протянул ее мне:
- Извольте...
- Это наша районная газета! - залопотала я запальчиво. - В ней о маме написано! Вот ее фотография!.. Бабушка! Дедушка! Что ж вы наделали? Зачем газету на закрутки отдали? - я расстроилась и негодовала.
Бабушка всплеснула руками:
- Что ты, внученька!.. Да я б не посмела!..
- Но не я же... - замялся дедушка.
- Ладно-ладно, - поспешил успокоить всех нас папа.- Газета целая, никуда не пропала. - повернулся к соседу. - Не переживай. Я сейчас тебе другую на закрутку вынесу... Ты ее на полу в зале подобрал?
- Ничего я не подбирал, - мужчина нахмурился. - Да и в дом я не заходил...
- А где ж тогда взял?
- У Никифора, - пожал сосед плечами. - Недавно совсем...Зашел проведать, а он сидит возле плиты, дрова бумагой поджигает. Я и взял из всей кипы эту газету. Хорошо, не успел порезать ее на закрутки... Хм, как в кино...
Участковый вскинул брови:
- Кино не кино... Но посудите, зачем забираться в чужой дом ради газет?
А папа предложил:
- Айда к Никифору. Там разберемся...
Я, конечно, не увязалась за взрослыми. Но папу потом все же расспросила... Никифор, оказывается, - великовозрастный детина. Мать умерла, жена выгнала... Ему, видите ли, захотелось выпить; да так невмоготу было, что на преступление решился... Искал в доме деньги или спиртное.... Не нашел. А газеты просто захватил - на растопку, да мало ли еще на что... Для Никифора всякая газета - только бумага. И мысли не было, что так глупо поймается...