На следующее утро завтракали впопыхах, а трапеза сопровождалась раздражающим слух аккомпанементом с улицы. Там на громыхающих фермерских повозках прибывали арендаторы Николаса, поэтому топот и ржание тягловых лошадей доносились беспрерывно, как и возгласы мужчин, возбужденный визг разглядывавших карусель и навесы для пикника детей, кряканье уток, кудахтанье кур и блеянье ягнят, принесенных в качестве дани патруну.
Сегодня был день выплаты полугодовой ренты, и перед речью Николаса и объявленным после нее праздником следовало заняться делом. Под большим тюльпанным деревом была установлена платформа, на которую водрузили кресло, стол и несколько стульев.
В десять утра Николас поднялся на платформу в сопровождении бейлифа Дирка Дюкмана, графа и Миранды. Джоанна уже несколько лет не посещали эти церемонии. Они утомляли ее, и к тому же ей не нравились, когда на нее глазели неотесанные мужланы, один из которых однажды во всеуслышание посмеялся над ее фигурой. Само собой, этот человек был наказан, хотя и не так, как мог наказать дед Николаса -- посадив виновного на день в колодки, а более современным способом -- конфискацией той части фермы, на которой арендатор не проявлял должного усердия по выплате ренты. Но с тех пор в день выплат Джоанна не показывалась на людях, пока арендаторы не разъезжались по домам.
Графиня тоже предпочла остаться в своей комнате и отдохнуть, но ее муж очень заинтересовался сбором ренты как отголоском феодального строя, а Миранда всегда была рада находиться рядом с Николасом и принимать участие в жизни Драгонвика, когда ее до этого допускали.
Николас уселся в старое господское кресло из черного дуба. Его доставили из Голландии с первым патруном, и с тех давних пор оно верой и правдой служило всем последующим Ван Ринам.
Рядом с креслом стоял бейлиф, держа в руках огромный, тисненый золотом, гроссбух. Он прочистил горло и важно провозгласил:
-- Пусть арендаторы выходят вперед, один за другим. Патрун ждет плату!
Фермеры, толпившиеся на дальнем конце лужайки за веревочным ограждением, замявшись, робко поснимали шапки.
Два лакея Ван Рина опустили веревку.
Вперед к платформе вышел невысокий худой мужчина в домотканой коричневой одежде с двумя серыми гусями и полным мешком картошки.
-- Том Уилсон, -- произнес бейлиф, перелистывая книгу. -- Ферма Холлоу на северной дороге. Птица и картофель. Пра-а-вильно.
Его глаза пристально рассматривали гусей.
-- Птица больно тощая, Том. Ты не мог принести чего-нибудь поупитанней?
Изможденный невысокий человек отрицательно затряс головой, бросив затравленный взгляд на Николаса, сидевшего в молчаливом внимании.
-- Я ничего не мог сделать, сэр. Кукуруза кончилась, а озимые плохо взошли. Дождей было мало. К тому же моя старушка больна. Она не может кормить птицу как раньше.
Николас наклонился вперед.
-- Мне очень жаль это слышать, Том. У нее был врач?
-- Нет, сэр. Не любит она врачей, от них никакого толку. Она думает, ее кто-то сглазил, может старая Медли Клаббер, что живет через дорогу.
-- Чепуха, -- ответил Николас. -- Если она больна, ей нужен врач. Дюкман, проследите за этим, а потом доложите мне.
Бейлиф кивнул, Том Уилсон неуверенно проговорил "спасибо, сэр" и смахнул со лба пот.
Он поместил гусей и картошку в огромный загон справа от платформы и направился к бочонку пива, выставленного для арендаторов.
Бейлиф подал сигнал, и вперед вышел другой фермер, Джейд Риблинг, доставивший ягненка, большой кусок бекона и мешок муки, намолотой на деревенской мельнице. После того как его выплаты записали в книге, он оставил свою дань в том же загоне и присоединился к Тому Уилсону у бочонка с пивом.
Фермеры медленно двигались один за другим. Звучали голландские, английские и даже немецкие имена. Николас лично говорил с каждым арендатором, интересовался здоровьем их домочадцев или же урожаем зерновых.
Миранда затаив дыхание наблюдала за ним из своего уголка платформы, восторгаясь его чудесной памятью и удивительной осведомленностью о жизни арендаторов, любезностью, с которой он находил нужное слово для каждого.
-- Бог ты мой, он напоминает молодого короля, -- прошептал граф, наклоняясь к ней. -- Хотя я никогда не видел такого красивого короля.
-- О да, -- с восторгом ответила она. -- Он как король, правда? Без сомнения, они его обожают!
Граф сдержал улыбку. Он не был уверен, что все крестьяне, шедшие друг за другом с продуктами своего труда, относились к Николасу так же, как Миранда. Он заметил хмурые лица, нечувствительные к бесспорному обаянию патруна и его снисходительной любезности. Но пока все проходило достаточно мирно.
Осталась не более полудюжины фермеров, и Миранда, чей интерес к сбору ренты слегка угас, размышляла, не следует ли ей присоединиться к благотворительному базару, обещавшему больше развлечений, чем она видела за всю свою жизнь, как вдруг церемонию нарушила небольшая суматоха.
Перед платформой с вызывающим видом стоял высокий фермер лет тридцати. Его руки были засунуты в карманы, а нижняя челюсть упрямо выставлена вперед.
-- Клаас Биккер, два бушеля озимой пшеницы и... -- начал Бейлиф, затем сердито обратился к арендатору. -- Сними шапку перед патруном.
Клаас поднял грубые красные руки и еще глубже натянул шапку на голову.
-- Я ни перед кем не снимаю шапку. Я свободный американский гражданин.
Бейлиф набычился, и его огромный живот заколыхался.
-- Сними шапку или я сам это сделаю! И где твоя рента?
Клаас повернулся к бейлифу спиной. Его маленькие узкие глазки уставились на Николаса с поразившей Миранду злобой. Она не понимала, что происходит. Граф пододвинул стул вперед, наслаждаясь тем, что скучную процедуру что-то оживило.
-- Я не принес вам арендную плату, Николас Ван Рин, -- жестко заявил Клаас. -- И вы никогда не получите от меня ни зернышка.
Николас слегка приподнял бровь. Если не считать того, что его губы чуть сжались, выражение лица оставалось таким же спокойным, как и раньше.
-- Неужели? -- с ледяной вежливостью спросил он. -- И ты желаешь жить на моей земле и пользоваться всеми привилегиями, которые я тебе предоставлю, ничего не отдавая взамен?
Лицо Клааса исказилось ненавистью. Он сделал яростное движение по направлению к маленькой группе фермеров, все еще стоявших за ним.
-- Вы слышали его, друзья? -- закричал он. -- Чертов обманщик! Он говорит о своей земле. Он говорит о моей собственной ферме, которая принадлежала моему отцу, а до этого отцу его отца. Двести лет ферма Хилл принадлежала Биккерам, а он смеет называть ее своей!
Мужчины, к которым он обращался, неловко переминались с ноги на ногу, один из них даже кивнул, а другой сжал кулаки, но все-таки продолжали опасливо посматривать на Николаса, который мягко произнес:
-- Но так уж случилось, что это моя земля и она всегда будет моей, неважно, сколько ты здесь прожил или собираешься прожить. Никто не может оставаться здесь, не выплачивая положенную арендную плату.
-- Боже! Да это самая большая несправедливость на свете! Своей рентой мы уже несколько раз оплатили стоимость земли, и вы это прекрасно знаете. Вы тут расселись в кресле и выжимаете из нас жалкие крохи нашего труда, чтобы мы могли сохранить земли, которые уже давно по праву принадлежат нам. Я больше не желаю это терпеть! Предупреждаю, здесь есть еще много других, которые думают точно так же. Вы еще это увидите, мой надушенный господинчик!
-- Клаас, образумься, -- вставил бейлиф, с испугом взглянув на Николаса. -- На самом деле ты не являешься хозяином этих земель, а посмотри, как много патрун делает для всех вас. Он построил церковь и мельницу, присылает вам торговые суда, чтоб вы могли продавать свой урожай, отправляет к вам врачей, когда вы больны...
-- Тьфу! -- фермер наполнил рот слюной и демонстративно плюнул в сторону платформы. -- Он не сделал для нас ничего, ты, жирная свинья, чего мы не сделали бы для себя сами.
На ботинок Ван Рина попал плевок. Николас вытащил из кармана платок, вытер им ботинок и бросил платок на пол.
-- Ты безумец! -- закричал бейлиф, уже по-настоящему перепуганный. -- Ты что, совсем лишился ума и признательности? Не понимаешь, чем это может закончиться?!
-- Успокойтесь, Дирк, -- произнес Николас, поднимая руку. Он встал и взглянул на маленькую группку фермеров. Уголки его рта были сжаты, а ноздри трепетали. -- Вы все будете рады узнать, что если Клаас Биккер думает именно так, то ему нет необходимости принуждать себя жить на моей земле. Он покинет ферму завтра утром. Без сомнения, он и его семья найдут пригодные для них земли на Западе, где их не будут обременять ни арендная плата, ни существующие законы.
По толпе пронесся сдавленный возглас.
Клаас пошатнулся. Вызов на его лице сменился растерянностью.
-- Вы... вы не можете, не можете вот так просто выкинуть меня на улицу, мистер Ван Рин. Нам некуда идти.
Он с трудом сглотнул.
-- Я родился на этой ферме, вы же знаете, сэр. Вы не можете быть столь жестоки, мистер Ван Рин.
Николас взглянул сначала на свой ботинок, потом на фермера.
-- Раз тебе здесь не нравится, ты, бесспорно, будешь, счастлив в другом месте. После благотворительного базара ты можешь обратиться к Дюкману. Я распоряжусь, чтобы он дал тебе денег.
Лицо фермера скривилось, став багровым.
-- Мне не нужна благотворительность. Я... я не уйду. Вы увидите. У меня друзья... вы пожалеете. Мы уничтожим ваше проклятое поместье... -- его дрожащий голос оборвался, когда Николас равнодушно посмотрел сквозь него. Фермер медленно побрел к повозкам, через некоторое время взял вожжи, и его лошадь двинулась вдоль дороги.
Вокруг платфрмы воцарилась гробовое молчание, затем Николас произнес:
-- Намерены ли оставшиеся арендаторы выйти вперед и выплатить ренту?
Не глядя друг на друга, те быстро подошли. Гебхард, кузен Клааса Биккера, пришел с пустыми руками. Бейлиф прочистил горло. Вот еще одно беспокойство. Миранда в тревоге подалась вперед. Почему они столь неприязненно относятся к Николасу, ведь он так много делает для них, к примеру, устроил им чудесный праздник? Это несправедливо, они злые, грубые люди, -- нервно думала она. Конечно, этот Гебхард не откажется выплатить ренту.
Тот действительно не отказался. Некоторое время он неуверенно мялся перед платформой, шаркая подбитыми гвоздями сапогами и уставившись в землю, пока Николас терпеливо ждал. Затем, по-прежнему не поднимая глаз, стащил шапку с головы, что-то пробормотал о поломке фермерского фургона и добавил:
-- Я принесу все завтра, сэр, если вы позволите.
-- Конечно, -- ответил Николас. -- Все будет в порядке. Я не намерен проявлять суровость. Дюкман, не созовете ли вы фермеров? Я хочу, как обычно, сказать моим арендатором несколько слов.
Бейлиф засуетился и громко объявил:
-- Патрун будет говорить. Идите к платформе, все вы.
Не желая подчиняться, они недовольно зароптали, но все-таки подошли. Они собирались вокруг своего лорда, как всегда это делали все арендаторы в поместье.
Николас, глядя на них сверху вниз, ободряюще улыбнулся. И раньше в поместьях случались мелкие бунты, которые быстро подавлялись. Это новое волнение было легко взять под контроль с помощью тактики кнута и пряника.
Среди них не могло быть настоящего отчуждения. Это были его люди, прикрепленные к его земле. Они были искренне ему преданны, и точно так же он чувствовал ответственность за них, которая заключалась в отеческой заботе об их материальном благополучии, а при необходимости умении преподать им урок дисциплины. Ему пришлось применить к Клаасу жесткие меры, и он знал, что известие об этом уже распространилось среди арендаторов. Теперь пришла очередь сказать им что-то хорошее.
-- Арендаторы Драгонвика, я очень рад приветствовать вас сегодня в замечательную годовщину независимости нашей страны. Я не стану задерживать вас надолго, так как знаю, вы хотите вернуться к празднику. Когда вы проголодаетесь, я надеюсь, вы не будете стесняться и как следует подкрепитесь. Мои слуги принесут вам угощение, к тому же за каруселью на вертеле жарятся две овцы.
-- Наши же овцы, как же, есть за что сказать "спасибо", -- проговорил женский голос рядом с Мирандой, которая усиленно старалась разглядеть, но так и не нашла злословящую женщину. Она не поняла, слышал Николас ее или нет, потому что он продолжал складно и, с ее точки зрения, очень убедительно говорить о патриотизме, красоте родной страны и ее превосходстве над другими.
-- Я много путешествовал и мне есть, с чем сравнить, -- сказал Николас. Затем он уверил их в своем стремлении видеть рост их благосостояния, объявив, что всегда готов помочь решить их проблемы.
-- И, конечно, мне нет нужды перечислять огромные преимущества, которыми вы обладаете в качестве арендаторов, перед неуверенными в будущем мелкими фермерами, у которых нет ничего, кроме их жалких клочков земли. Я бы никогда не стал упоминать об этом, если бы не слышал, что в других поместьях некоторые заблуждающиеся находят возможность дурачиться, изображая из себя индейцев в ситцевых ночных рубашках, и стараются возбудить фермеров против землевладельцев. Я знаю всех вас, вашу честность и ответственность слишком хорошо, чтобы опасаться, будто кто-то из вас решит принять участие в этих детских играх. И потому я не буду больше об этом говорить.
Он бодро закончил речь пожеланием здоровья и счастья всем присутствующих и отпустил их веселиться на ярмарку.
Раздались аплодисменты, один дрожащий возглас "Благослови, Господи, патруна", но по большей части все возвращались на благотворительный базар в гробовом молчании.
Миранда заметила скрытую тревогу на лице Николаса, и ее глаза вспыхнули сочувствием к нему. Она не знала, что он вспоминает прежние времена, когда речи его отца вызывали страстный прилив преданности, выраженный неистовыми аплодисментами и топотом ног.
Арендная система была впитана Николасом с молоком матери. Он не видел в ней никаких изъянов, ничего, что кто-либо посмел бы критиковать. Его оскорбляло нежелание арендаторов понять, что более чем умеренная рента, которую он получал, была чисто символической и имела лишь традиционное значение. Их птица и овощи не приносили того дохода, как это было во времена его прадеда. Благодаря вложению денег в городскую недвижимость, то есть благодаря замечательному закону экономики, по которому в развивающейся стране деньги порождают деньги, Николас был очень богатым человеком.
Откровенно говоря, арендаторы приносили ему одни убытки, но он скорее отрубил бы себе правую руку, чем продал бы даже клочок земли, хотя со времен революции не существовало закона, который запретил бы ему это сделать.
Он наблюдал, как они наслаждаются музыкой и играми, которые он для них организовал, а также его угощением и выпивкой. Затем, повернувшись, он заметил выражение глаз Миранды. Она сразу же опустила ресницы, убедившись сперва, что никто не заметил ее чувств. Его глаза сразу же приняли обычное выражение, а губы твердо сжались.
Но он не обиделся на ее сочувствие, а, слегка улыбнувшись, взял ее руку.
-- Должно быть, вы устали, Миранда. Мы все так долго были на ногах. Может, вы хотели бы немного отдохнуть, чтобы быть сегодня вечером свежей и очень красивой?
Миранда хотела не отдыхать, а присоединиться к всеобщему веселью, но она немного дрожала от его непривычно ласкового прикосновения и неожиданной заботы в голосе.
-- Боюсь, я никогда не буду очень красивой, кузен Николас, -- ответила она, глядя на него из-под ресниц -- это было первое в ее жизни кокетство, -- но, возможно, мне действительно лучше отдохнуть.
Николас держал ее руку, помогая сойти с платформы, потом поклонился и быстро произнес:
-- Я полагаю, что вы даже не догадываетесь, насколько вы красивы.
Граф, следуя чуть позади, услышал эти слова и подумал:
"Ну, вот, месье, мы уже просыпаемся. А дело движется быстрее, чем я предполагал". И он зевнул, так как от жары его потянуло в сон.
* * *
В этот вечер, когда Миранда провела часы в возбужденной подготовке к балу, она крутилась перед зеркалом, и ее сердце бешено колотилось в новом для нее осознании своего могущества. Все наряды от мадам Дюкло были превосходны, и требовали от ловких пальцев девушки лишь немного подогнать там или тут, но розовое атласное бальное платье было совершенством.
Брошь -- подарок родителей -- на тонких кружевах, обрамлявших декольте, выглядела неплохо, хотя Миранда уже не считала ее элегантной. Перед тем, как прикрепить брошь к кружевам, она взглянула на переплетенные пряди и ощутила слабый укол тоски по дому.
"До чего я счастлива", -- размышляла она, тщетно пудря щеки, вопреки моде раскрасневшиеся от возбуждения, которое еще больше усилилось, когда в дверь постучал лакей и по распоряжению патруна вручил ей букет цветов: бутоны роз, крохотные малиновые орхидеи и папоротник адиантума. Как это похоже на него, радостно подумала Миранда. Ей как раз хотелось украсить чем-нибудь волосы.
Она прикрепила маленькие букетики над кудряшками с двух сторон, а оставшиеся цветы пришила к бархатной ленте в виде браслета. Затем, уверенная, что может соперничать с любой молодой леди, она в последний раз поправила чудесный кринолин, гордо расправила плечи и выплыла из комнаты. Раздвижные двери между Зеленой и Итальянской гостиными были открыты. Обе эти большие комнаты, библиотека и даже маленькая Красная комната были заполнены людьми, снующими туда и сюда, обменивающимися приветствиями и переходящими от одной группы к другой.
Джоанна, сидя в позолоченном кресле рядом со входом в Зеленую гостиную, держалась с необычным оживлением. Перед ней угодливо склонился высокий мужчина с бакенбардами цвета имбиря, а она играла веером, и улыбалась с кокетством, которое Миранда считала совершенно недопустимым. Хозяйка имения была неотразима в желтой парче, специально подобранной для того, чтобы ее наряд гармонировал с самыми великолепными драгоценностями Ван Ринов -- рубиновым кулоном и колье в виде солнца с жемчугом и бриллиантами. Рубиновый кулон привел публику в восхищение, и мужчина с имбирными бакенбардами, и несколько леди с джентльменами, подошли к Джоанне, чтобы почтительно ее поприветствовать. Миранда беспомощно стояла в дверях, не зная, что ей делать. Она слышала, как гости просили рассказать историю камня, который в семнадцатом веке был вывезен из Индии в Амстердам, и осыпали Джоанну комплиментами. Действительно, в этот день миссис Ван Рин выглядела на редкость привлекательно и казалась скорее величественной, чем толстой. Один раз она повернула голову, и ее глаза на мгновение остановились на растерянной девушке, смущенно стоящей у дверей. Так обычно выглядят люди, чувствующие себя неуверенно в незнакомой компании. Но Джоанна не стала ни подзывать ее, ни даже хоть как-то приветствовать, а вновь повернулась к друзьям.
Миранда попятилась от двери с желанием бежать прочь, но увидев Николаса, входящего в зал из Красной комнаты, остановилась. Мгновение они молча смотрели друг на друга. В темно-синем костюме, выглядевшим особенно эффектно благодаря белым оборкам рубашки и пышному галстуку, он был поразительно красив, красивее, чем когда-либо, и в это мгновение под его пристальным взглядом смущение Миранды исчезло.
Когда он подошел к ней, Миранде показалось, будто в его глазах таится какая-то загадка.
-- Как я и думал, цветы очень вам идут, Миранда. Пойдемте, я хочу представить вас друзьям.
Не обращая внимания на ее протесты: "О нет, пожалуйста, я не знаю, что говорить...", он взял ее под руку и провел через всю гостиную, останавливаясь рядом с каждой группой: "Это моя кузина, мисс Миранда Уэллс".
Перед ней мелькало множество лиц, некоторые доброжелательные, некоторые безразличные, некоторые оценивающие и даже враждебные, и все они казались ей существующими отдельно от имен, словно эти имена были отгорожены от обладателей завесой тумана. Здесь присутствовало множество Ван Рансселиров и Ливинстонов, а еще больше тех, чьих имен она никогда не слышала. Лишь два человека выделялись из тумана -- мистер Мартин Ван Бурен, бывший президент США, пожилой лысый джентльмен в атласе цвета сливы, и его сын Джон, высокий представительный молодой человек с имбирными бакенбардами, тот самый, что беседовал с Джоанной.
Представленная президенту, она с благоговейным почтением сделала реверанс. Пока они шли по кругу, ее застенчивость слегка отступила, но потом Николас усадил ее у камина в компании молодых леди и ушел. А без его поддержки она вновь почувствовала себя потерянной. Три молодых леди, среди которых он оставил ее, оказались Ван Рансселирами. Они произнесли несколько холодных фраз, а затем вернулись к обсуждению свадьбы "дорогой Корнелии".
Она сидела, чувствуя себя одинокой и несчастной, пока Томкинс, красный от своей значимости, не объявил Джоанне, что обед готов. И сразу же к Миранде, поклонившись, подошел приятный молодой человек лет двадцати пяти.
-- Мисс Уэллс? -- произнес он. -- Очень рад с вами познакомиться. Меня зовут Герман Ван Рансселир.
Она мило улыбнулась и подала ему руку, мучительно пытаясь представить, о чем могут говорить все эти люди в течение многих часов подряд, и, молясь, чтобы он не понял, что она никогда не бывала в подобном обществе.
-- Вы впервые в верховьях реки, не так ли, мисс Уэллс? -- начал он. -- Надеюсь, вам здесь понравится.
-- О да, -- ответила она. -- Хотя я еще плохо знаю эти места. А вы, наверное, из Олбани?
Херман покачал головой.
-- Нет. Я принадлежу к клаверакской ветви Ван Рансселиров.
Он улыбнулся, увидев ее непонимающий взгляд.
-- Наверное, все это очень странно для вас. Вон там, по ту сторону стола, сидит Форд Крайло Рансселир из поместья с верховьев реки... из одного из поместий. Мужчина в черном рядом со вдовой Мэри Ливингстон -- Стивен Ван Рансселир, нынешний патрун. Молодой человек -- его сын Стивен, а вон две их дочери, Корнелия и Катрин. У меня самого семь сестер, но не старайтесь искать здесь всех, потому что приехали только две.
Она улыбнулась.
-- Боюсь, я вас плохо понимаю. По-моему, все присутствующие здесь либо Ливингстоны, либо Ван Рансселиры.
-- Джентльмен справа от вас не принадлежит ни к тем, ни к другим, -- заметил Герман. -- И, конечно, его вы знаете.
Миранда незаметно взглянула на грузного мужчину средних лет, который сидел рядом, с серьезным видом поглощая заливного угря, пропитанного бренди. Она покачала головой.
-- Но это же знаменитый писатель Фенимор Купер! Он и его жена живут в Куперстауне, а сюда приезжают навещать Шаллеров.
-- О, конечно, -- торопливо проговорила Миранда, посетовав, что у нее не было времени прочитать "Последнего из могикан", роман, рекомендованный Николасом.
Но когда ей довелось побеседовать с этим мистером Купером, она обнаружила, что он очень неразговорчив. Оказалось, его больше занимают бесчисленные экзотические блюда, приносимые из кухни, чем ее робкие замечания. Это продолжалось до тех пор, пока отчаявшись завязать разговор -- Герман был занят беседой с соседом слева -- она не упомянула об утреннем столкновении с фермером.
Купер немедленно отложил вилку.
-- У Ван Рина были сложности со сбором ренты? -- спросил он, причем так сурово, что Миранда даже испугалась.
-- Но... да, один раз, -- дрогнувшим голосом ответила она.
-- Отвратительно! -- писатель поднял руку и хлопнул ею по узорчатой скатерти так энергично, что бокалы зазвенели, а Миранда чуть не подпрыгнула. Она не понимала, что заставило этого джентльмена так рассердиться, но вскоре ей удалось это выяснить. Миссис Купер, повернувшись к ней спиной, бесцеремонно вмешалась в разговор на своем конце стола, обратившись к патруну Ван Ранесселиру:
-- Эти мерзости распространяются, Стивен. У Ван Рина тоже были проблемы.
Все перестали есть и удивленно подняли головы. На безмятежном лице Стивена Ван Рансселира промелькнула тревога, не столько из-за самих слов писателя, которые уже не были для него новостью, сколько из-за того, что столь неприятная тема была затронута на светском рауте в присутствии дам.
-- Мне очень жаль слышать об этом, -- ответил он и вновь повернулся к Мэри Ливингстон, сделав какое-то тривиальное замечание о погоде. Благородная леди в белом вдовьем чепце поняла его с полуслова и торопливо ответила в том же легкомысленном тоне.
Но Купера трудно было остановить. Хотя на его собственной земле не существовало арендной системы, он часто сожалел об этом. Он никогда не забывал, что его жена была Деланси из имения Скарсдейл, и кроме того, его склонности и суждения всегда выдавали в нем отъявленного консерватора.
Он с пылом повернулся к Николасу и почти прокричал через головы полудюжины гостей, разделявших их:
-- Полагаю, вы знаете, Ван Рин, о Смите Боутоне, этом дешевом докторе, приехавшем из графства Колумбия. Это он побуждает фермеров к неповиновению закону. Бог мой, если бы я был одним из вас, землевладельцев, я бы поймал этого мошенника и вздернул бы на ближайшем дереве!
Николас, хоть и был с ним полностью согласен, тоже счел подобную горячность нарушением благопристойности.
-- Без сомнения, вы правы, сэр, хотя я не думаю, что этот человек стоит того, чтобы из-за него волноваться. К тому же закон полностью на нашей стороне. Нам нет нужды прибегать к насилию.
-- Вам, может быть, и нет, но не им. Низшие классы всегда упорны и глупы. Они пойдут за каждым, кто посулит им золотые горы. В них отсутствует здравый смысл, от них бесполезно ждать благодарности, потому что они не знают, что это такое. Если вы не начнете действовать, то это сделаю я -- буду разить пером вместо дубины.
Мартин Ван Бурен, вытянув свои пухлые ноги, спокойно заметил:
-- Сейчас и правда много волнений, но это пройдет, как проходит все в этом лучшем из миров. Ван Рин, я никогда не видел подобных гвоздик, -- и он указал на цветочную вазу, установленную на столе. -- Ей Богу, да они размером с мою тарелку. Вы обязаны прислать в Линденуолд своего садовника, чтобы он обучил моего.
-- С превеликим удовольствием, -- ответил Николас, и общество, переведя опасную тему в другое русло, возвратилось к привычным разговорам.
Тем временем гостиные освобождали от мебели, так как подготавливали к балу, поэтому оставив джентльменов с портвейном и ликерами, дамы собирались в Красной комнате или библиотеке. Видя, что Джоанна устроилась именно там, Миранда пошла за двумя юными леди Ван Ренсселирами в Красную комнату.
И сразу же, переступив порог, она почувствовала знакомое проникновение холода, то самое, которое испытала в первый памятный вечер в Драгонвике. Вновь она ощутила неясную тревогу -- сначала это был маленький ручеек, но он ширился и становился все сильнее. Она догадалась, что когда придет время, этот ручеек может превратиться в бушующий поток, и тогда она захлебнется в волнах удушающего страха.
Желание Миранды избегнуть этого было до того сильным, что она даже вмешалась в разговор двух леди:
-- Разве здесь не ужасно холодно, я хочу сказать, для июля? Может быть, стоит закрыть окно?
Катрин Ван Ренсселир из Форт Крайдо остановилась на середине фразы и уставилась на Миранду. Так же поступила и ее кузина Харриет из Клаверака. Обе молодые женщины были красивыми брюнетками с явным фамильным сходством.
-- Я не считаю, что здесь холодно, -- сдержанно ответила Харриет. -- Скорее, наоборот. И потом, мне кажется, что окна уже закрыты.
-- О да, конечно, -- пролепетала Миранда, сознавая, что говорит чепуху, но все-таки не в состоянии остановится, так как непонятная тревога стала отступать, как она и надеялась. -- Может быть, в других комнатах будет теплее, когда начнутся танцы. Да, конечно, будет теплее, когда мы начнем танцевать.
Миранда с облегчением вздохнула. Неприятное чувство исчезло, и на его место пришло сомнение, действительно ли произошло то, что она ощущала. У нее оставалось впечатление, будто она выставила себя дурочкой из-за пустяка, и ее чувствительная кожа вспыхнула огнем.
Леди обменялись быстрыми взглядами. Девушка была либо очень глупа, либо у нее лихорадка или еще того хуже... неужели она выпила слишком много вина? Придя к единому мнению, обе мисс Ван Ренсселир подошли ближе друг к другу, так что их широкие юбки соприкоснулись.
-- Танцы, конечно, приятнее всего, -- сказала Катрин, с неопределенной улыбкой глядя на Миранду. Затем, исполнив долг вежливости, она повернулась к кузине и заговорила: -- Ты получила приглашение Доунинга на званый вечер на следующую неделю? Думаю, мы поедем, ведь мистер Доунинг так мил и дает такие очаровательные приемы, хотя его происхождение и не... не...
-- Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, милая, -- заметила Харриет, -- но, в конце концов, он женился на де Виндт, к тому же у мистера Доунинга прекрасный вкус, и кроме того он талантливый архитектор... Полагаю, мы можем считать его одним из нас. А ты поедешь на бал к Ван Кортландам?
Миранде пришлось замолчать, потому что она не знала никого из тех людей, о которых шла речь, и с минуту она волей неволей слушала их разговор, так как не могла найти предлога, чтобы удалиться. Но почему они не подпускают ее к себе?! Она так хотела быть принятой этими людьми как равная среди равных, а не клевать зернышки на стороне. Наконец, она поднялась наверх в свою комнату, пробормотав извинение, что должна привести себя в порядок, на что обе леди не обратили ни малейшего внимания. Она сразу же подошла к зеркалу и жалобно спросила:
-- Я ведь недурна собой, правда? -- прошептала она. -- И я хорошо одета. Тогда что же во мне не так?
Вскоре она узнала.
Когда она выходила из комнаты в устланный толстым ковром коридор, она услышала знакомые голоса, те самые, что до этого разговаривали в Красной комнате. Катрин и Харриет вместе с несколькими другими леди также поднялись наверх, чтобы поправить туалеты. Они находились в одной из комнат для гостей, и дверь была приоткрыта. Услышав, как назвали ее имя, Миранда замерла, словно пригвожденная к месту.
-- Но кто она такая, эта мисс Уэллс? -- спросил чей-то незнакомый женский голос, на что Харриет презрительно ответила:
-- Ничего особенного, просто гувернантка. Джоанна рассказывала мне.
-- Но она выглядит как леди и мистер Ван Рин представил ее как свою кузину.
-- Полагаю, что это одна из тех бедных неудачников Гаансеванов, приехала сюда прямо с фермы. Николас покровительствует ей. Вы же знаете, как Ван Рины преданы своему роду. Он старается что-нибудь сделать для нее.
-- А ваш брат Герман, похоже, нашел ее очень привлекательной, -- не без иронии произнес другой голос.
-- Ну, Герману нравятся смазливые личики, как и любому мужчине, но нет никаких оснований думать, что он увлечется, когда выяснит, кто она такая. Я вообще не пойму, что она здесь делает. Джоанне это тоже не нравится. Уж мои-то гувернантки никогда не выходили к гостям! Манеры у этой девушки тоже странные -- сказывается отсутствие породы.
Миранда прижалась пылающей щекой к холодной панели из орехового дерева. Проклятые задаваки! Это все не так, все неправда. Первым ее порывом было немедленно ворваться в комнату и гневно набросится на Хариет, но затем она сумела взять себя в руки.
Все, что они сказали, было чистой правдой. Она действительно была фермерской девчонкой, бедной родственницей и гувернанткой. Что же касается странных манер и недостатка породы, то разве и это не соответствовало истине?
Ее охватило отчаяние. Она сделала несколько неверных шагов по направлению к своей комнате. Она не вернется на бал. Она останется у себя. Никто не будет страдать из-за ее отсутствия, даже Николас. А Джоанна будет только рада. Что же до остальных, то если они о ней и вспомнят, то просто равнодушно пожмут плечами.
Пока она стояла в нерешительности, собравшиеся внизу музыканты заиграли мелодию, которую она выучила для Николаса. "Я мечтала, что буду жить в мраморном дворце", пели скрипки. Миранда гордо подняла голову. Эти скрипки пели для нее.
Я не пойду в свою комнату, крадучись словно преступница, решила она. Я пойду вниз. Она глубоко вздохнула, крепко сжала веер и носовой платок, и, спустившись по лестнице, гордо прошла перед другими леди, которые немедленно замолчали при виде ее вызывающе прямой спины.
Этот вызов поддерживал ее весь вечер. Пусть Джоанна испепеляет ее взглядом со своего трона, пусть пожилые леди в креслах бросают на нее косые взгляды и перешептываются, если им так хочется. Джентльмены, по крайней мере, добрее. Герман сразу же ее пригласил, а так как от природы она была очень пластична, то уже вскоре научилась неплохо танцевать и польку, и вальс.
Она танцевала с Ливингстонами, Ван Ренсселирами и с Джоном Ван Буреном, чья больная жена осталась дома. Хотя его имбирные бакенбарды щекотали ее лоб, ей особенно понравилось танцевать с ним, потому что мистер Ван Бурен сразу же шепнул ей, что у нее грация юной королевы. И ему было очень жаль, что на следующий танец ее пригласил уже другой кавалер. Сожаление, которое Миранда не разделяла, потому что этим кавалером оказался Николас.
Об этом моменте она молила весь вечер. Танцы менялись один за другим, и она почти оставила надежду, что Николас вообще когда-нибудь пригласит ее.
Действительно, к ней уже приблизился французский граф:
-- Мадмуазель, не окажете ли вы мне честь...
Но в этот момент к ним подошел Николас.
-- Граф уже пригласил вас на танец, Миранда? -- спросил он.
-- О нет, -- с горячностью, весьма нелестной для маленького пухлого француза, воскликнула она. -- Еще нет, кузен Николас.
Граф, криво улыбнулся про себя, тихо пробормотав: "В любом случае, меня сбросили со счетов". Вслух же он сказал:
-- Я надеюсь, что мадмуазель окажет мне честь в следующий раз. А пока я утешусь с мадмуазель Ван Рансселир.
Он направился к одному из раззолоченных стульев у дальней стены, где Харриет тоскливо ожидала приглашения на танец.
По крайней мере, возбужденно подумала Миранда, я не испытываю недостатка в кавалерах, даже если у меня странные манеры и мне не хватает породы. Но эта мысль исчезла, как и все остальные, когда оркестр заиграл вальс, и Николас закружил ее в волшебном танце.
Его руки в перчатках едва касались ее талии, обтянутой розовым атласом. Он держал ее даже дальше чем в двенадцати дюймах, как это предписывалось правилами, но когда они последовали за сладостными звуками вальса, она была потрясена ощущением его близости. Можно было подумать, будто они заключены в один мерцающий шар, сквозь который она могла видеть гостиную и всех танцующих совершенно искаженными.
Ничто не имело значения, кроме Николаса и близости их тел. Ее сердце бешено колотилось, рука, которая лежала в его руке, дрожала, а дыхание было прерывистым. Она лихорадочно говорила о вечере, о музыке, о том бессвязном разговоре, который ранее состоялся у нее с Германом Ван Рансселиром. Неожиданно Николас оборвал весь этот поток слов.
-- Успокойтесь, Миранда, -- приказал он. Он не смотрел на нее. Его смуглое, точеное лицо было поднято, глаза устремлены на какую-то точку далеко позади нее. Сейчас, когда он заговорил, он по-прежнему не смотрел на нее, но к смутившему ее упреку, он мягко добавил два слова: "моя дорогая".
Сначала Миранда усомнилась, верно ли расслышала, и боялась поверить, что он произнес эти два слова не мимоходом, а с определенным значением. Но его рука так ободряюще сжала ее руку, что ей стало ясно: она поняла его совершенно правильно.
Для всех остальных этот вальс казался бесконечным. Музыканты, наблюдавшие за Николасом и ожидавшие его знака, не получили его, и потому, умело переведя финал во вступление, начали вновь.
Граф прыгал вокруг Харриет, обильно потея, так как та была прекрасно сложенной молодой леди и гораздо выше его самого, что не мешало ему внимательно следить за Николасом и Мирандой и думать при этом: "Он неосторожен, этот молодой человек, люди же начнут что-то подозревать, ведь по лицу девушки можно читать как по книге..."
Но еще до того, как о Миранде и Николасе начали сплетничать, буквально в тот самый момент, когда миссис Стивен Ван Ренсселир наклонилась ко вдове Мэри Ливингстон и зашептала, прикрываясь веером: "Если бы это был не Николас, можно было бы подумать...", граф сам совершил оплошность. Он вовсе не собирался жертвовать собой ради интересующей его молодой пары -- все произошло совершенно случайно.
Его пухлые маленькие ножки стали уставать, его шаги делались все короче и короче, пока оркестр, набирая скорость для второго финала, не вдохновил его на один безумный поступок. Он крепко обхватил затянутую до невозможности талию Харриет и совершил великолепный пируэт. Но одна из его тугих черных туфель соскользнула, стопа зацепилась за ножку стула и граф вместе с Харриет рухнул на скользкий паркет, закричав одновременно от боли и испуга.
Харриет вскоре поднялась с пола с помощью не менее дюжины заботливых рук и стремительно удалилась, чтобы привести в порядок свой наряд и немного прийти в себя. Но граф остался лежать на полу, сопротивляясь всем попыткам поднять его и испуская целый поток стонов и французских проклятий.
-- Un medicin! Un medicin!* -- вопила графиня, ломая руки и суетливо бегая вокруг распростертого супруга.
* Врача! Врача! (фр. яз)
-- Конечно, мадам, -- согласился Николас. -- Пожалуйста, успокойтесь. Я послал за доктором. Граф, думаю, вам будет удобнее, если вас все-таки поднимут с пола.
Четыре лакея положили протестующего графа на крышку стола и вынесли из гостиной, в то время как Николас отдавал необходимые распоряжения. Затем вышел за своим страдающим гостем.
Остальные некоторое время стояли, обсуждая инцидент, затем оркестр заиграл польку, и гости, верные своему принципу не слишком погружаться в неприятности, как ни в чем не бывало вернулись к танцам. Джоанна, сделавшая, было, несколько шагов к тому месту, где произошел несчастный случай, вернулась в свое кресло, но поймав взгляд Миранды, подозвала ее. Миранда послушно подошла к золоченому креслу.
-- Идите подождите в холле врача, -- приказала Джоанна. -- Все слуги сейчас заняты. Когда доктор придет, отведите его к графу.
-- Да, мэм, -- ответила Миранда. Она прекрасно понимала, что ее просто-напросто отсылают с танцев, но это ее уже совершено не волновало. После танца с Николасом все остальное представлялось ей серым и неинтересным. Сейчас она предпочла бы одиночество, чтобы в полной тишине воссоздать в памяти каждое мгновение, когда его руки нежно прикасались к ней, и его голос, когда он тихо произнес "моя дорогая".
Холл перед парадной дверью был темен и совершенно пуст. Звуки музыки сюда не доносились. Миранда села в черное резное кресло, и уткнув подбородок в ладони, стала ждать. Через двадцать минут снаружи раздался цокот копыт и громкое ржание.
Миранда открыла дверь, и на порог вошел молодой человек. Он был без шляпы, его серый домотканый костюм был измят и пропах лошадиным потом. Он был на несколько дюймов выше Миранды, но был широк в кости и потому казался ниже, чем был на самом деле. У него была довольно неопрятная шевелюра песочного цвета, веснушчатое лицо и задиристые серые глаза.
-- Не может быть, что вы доктор, -- заметила Миранда, которая думала встретить кого-то похожего на доктора Линча у них в Стенвич-Роуд -- шелковая шляпа, заостренная бородка, достоинство и возраст, наконец.
Молодой человек сжимал потертый саквояж.
-- Я доктор Джефф Тернер из Гудзона. Я лечил жену Тома Уилсона и получил сообщение, что нужен здесь.
Он говорил быстро и отрывисто.
-- Где пациент? -- спросил он, холодно разглядывая Миранду. -- Один из замечательных джентльменов перепил? Или одна из элегантных леди страдает от меланхолии?
-- Конечно, нет, -- резко ответила она, оскорбленная небрежным презрительным взглядом, который он окинул мрачное великолепие большого холла. -- Один из наших гостей -- французский дворянин граф де Греньи -- получил травму во время танца.
Она рассчитывала поразить его, но оказалась сильно разочарована. Джефф Тернер фыркнул.
-- Без сомнения, ранение графа гораздо серьезнее, чем у простого смертного. А вы, полагаю, мисс Ван Рин, раз вы говорите "наши гости".
Миранда вспыхнула. Отвратительный человек.
-- Мисс Ван Рин всего шесть лет, -- сдержанно ответила она. -- А я Миранда Уэллс, кузина патруна.
-- А, конечно, -- произнес Джефф. Он помолчал и окинул ее насмешливым взглядом, смешанным с сожалением. -- Я слышал о вас.
Миранда возмутилась от всей души.
-- Не могу представить откуда, -- и она вскинула подбородок с надменностью, которой, как она чувствовала, позавидовала бы и вдова Мэри Ливингстон.
К ее досаде Джефф расхохотался.
-- Вы похожи на маленькую гусыню! Как вы знаете, простые люди имеют привычку сплетничать о тех, кто стоит выше их. А теперь будьте хорошей девочкой и покажите мне этого иностранного графа.
В соответствии с требованием гостеприимства Николс оставался у постели графа. Он встал, когда в комнату вошли Миранда и доктор. Графиня все время поправляла подушку супруга и тоненько стонала.
Джефф не стал здороваться с патруном. Он мягко отстранил графиню и совершил тщательный осмотр.
-- Всего-навсего растяжение, -- заявил он, ни к кому конкретно не обращаясь. -- Принесите бинты.
Николас отдал распоряжение горничной, затем вернулся к постели.
-- Вы уверены, что нога не сломана?
Джефф выпрямился и, прислонившись к резному столбу кровати, спокойно ответил:
-- Совершенно уверен, мистер Ван Рин.
Двое мужчин некоторое время испытывающе смотрели друг на друга. Наконец, Николас удовлетворенно кивнул.
-- Я верю в ваши способности, я много слышал о вас от своего бейлифа. Очень удачно вышло, что сегодня вы оказались в моих землях.
Язвительные протесты рвались с уст Джеффа, но он сдержал их. Хотя он никогда прежде не видел патруна, он всегда презирал его, считая низким угнетателем, живущим в фантастической роскоши и лишающим своих арендаторов не только независимости, но и элементарной справедливости. Если бы неожиданный вызов в Драгонвик не объяснялся острой необходимостью, он бы гневно отказался ехать, так как трагические события на церемонии сбора ренты еще больше воспламенили его против Николоса. Но сейчас, встретившись с ним, он почувствовал, что часть его враждебности испарилась. Потому что в момент взаимного критического осмотра у Джеффа неожиданно создалось впечатление, что перед ним очень одинокий и очень несчастный человек.
Ловко бинтуя льняными полосками распухшую ногу графа, Джефф высказал протест, с которого хотел начать, но сделал это без обычной горячности.
-- Если бы осуществилась справедливость, эти земли не были бы вашими, мистер Ван Рин.
Миранда задохнулась от возмущения и бросила на молодого врача сердитый взгляд, но Николас только проговорил:
-- Неужели? Очень жаль слышать, что вы противник арендной системы.
-- Pour L'amour de Dieu!* -- неожиданно закричал граф со своих подушек, где он спокойно лежал, пока Джефф оказывал ему помощь. -- Прошу вас, не спорьте у моей постели! Я страдаю, я измучен, и простите меня, месье, но я не разбираюсь в этих арендных делах. И даже не желаю этого!
* Ради Бога! (фр.яз.)
Против воли Джефф ухмыльнулся.
-- Нет, во Франции сделали лучше, там просто устроили революцию и все решили.
Он повернулся к Николасу и его глаза стали жестче.
-- Но, возможно, ваши арендаторы не многим отличаются от французов, мистер Ван Рин.
-- А может быть, вы немного драматизируете? -- ответил Николас. -- Бросьте, доктор, этот предмет наскучил моему гостю. Если вы закончили, надеюсь, вы присоединитесь ко мне, чтобы выпить бокал вина.
Джефф одернул свою куртку и захлопнул черный саквояж.
-- Конечно, это очень мило, но я занят. Жена Тома Уилсона очень плоха. У нее чахотка. А с Клаасом Биккером, которого сегодня утром вы выкинули из дома, произошел несчастный случай. Он перерезал себе вены, -- холодно заявил Джефф. -- И я не уверен, что он выкарабкается.
После этих слов последовало молчание. Глаза Николаса моргнули.
-- Разве он не получил деньги, которые я распорядился ему отдать?
Джефф коротко засмеялся.
-- Полагаю, получил, но золотые монеты не обязательно предотвращают... несчастные случаи.
Рот Николаса сжался.
-- Я хочу, чтобы вы сделали все возможное для быстрейшего выздоровления Клааса. Не жалейте средств.
Джефф подошел к двери и повернулся на пороге.
-- Это очень благородно с вашей стороны, -- произнес он без выражения, умышленно копируя Николаса, -- но я сделаю все возможное для Клааса и без вашего великодушного соизволения.
Он с достоинством вышел в коридор, размышляя: "Господи, ну и напыщенность, это опять мой вспыльчивый нрав". Он спускался по лестнице впереди Миранды и Николаса, готовясь спокойно выйти в парадную дверь. Он слегка стыдился своей грубости и стремился уйти из этого гнетущего дворца назад к фермерам, чьи жизни он понимал и чьему делу был беззаветно предан.
Но он не учел Николаса, который быстро встал перед ним, загораживая дверь и одновременно одаривая Джеффа обаятельной улыбкой.
-- Я прошу вас присоединиться ко мне и выпить бокал вина, перед тем, как вы уйдете в ночь. Это доставит мне большое удовольствие.
-- Хорошо, -- к собственному удивлению согласился Джефф и обнаружил, что его ведут в библиотеку. Он был озадачен интенсивностью воли, которую ощущал за внешне довольно естественным приглашением хозяина. Он не любил высокомерие и безжалостность, которая исходила от Николаса почти осязаемыми волнами. Он терпеть не мог роскошную элегантность наряда патруна, красную гвоздику в его петлице, и при всем при том он не мог испытывать неприязнь к самому человеку. Так как Джефф был хорошим врачом, проницательным, обладающий интуицией, он ощутил за сложной и роскошной маской, которую Николас представил миру, качество, которое трудно было определить, некое отклонение от нормы, разлад -- что вызывало слабое, непонятное сожаление.
Это чувство исчезло, когда Джефф проскакал две мили через теплую июльскую ночь и вновь вошел в серый фермерский дом Клааса Биккера.
В полубессознательном состоянии Клаас лежал на кровати, набитой шелухой от початков кукурузы, его руки были обмотаны окровавленными тряпками, лицо было бледным, как и отмытые добела стены, а его жена, безнадежно всхлипывая, сидела на полу среди сдвинутых стульев, столов и ковриков -- домашних пожитков, которые были собраны для выселения.