Белый Волк. Через трудности - к звёздам! Картинки из курсантской жизни

Марие Павловне, моей учительнице,

которая всегда в меня верила, посвящаю.

Леонид Парус

ЧЕРЕЗ ТРУДНОСТИ - К ЗВЁЗДАМ!

КАРТИНКИ ИЗ КУРСАНТСКОЙ ЖИЗНИ

"Жить - это значит постепенно рож- даться. Было бы слишком просто сразу получить вполне сложившуюся душу." (Сент-Экзюпери).

В повести говорится о том, что высокая мечта осуществляется только целеустремлён-ными юношами с сильным характером. Необ-ходимо колоссальное терпение, умение превоз-немогать себя, чтобы преодолеть тяготы и лишения воинской службы, помноженные на формализм и бездушие командиров, непонима-ние и насмешки со стороны сослуживцев, от-сутствие рядом близкого человека, способного помочь и поддержать в трудную минуту, осуществить личные притязания на грани имеющихся возможностей.

ПРЕДИСЛОВИЕ

или

ЗАЧЕМ Я ПИШУ?

Я читал, что многие писатели начали творить, надеясь заработать на хлеб насущный. Несомненно, они имели талант, желание писать, но при этом никогда не забывали, что вознаграждением будет кусок хлеба: сначала чёрный, затем белый, далее - с маслом, и , наконец, с чёрной икрой поверх масла. Лучшие из них, естественно, не ставили своей целью любым путём получить вознаграждение, но, тем не менее, именно чувство голода послужило первым толчком проявить свои способности. Примеров сколько угодно: Джек Лондон, Максим Горький... Впрочем, я не ставлю своей целью доказывать и убеждать, просто высказываю своё мнение.

С целью заработать мои сокурсники разгружают вагоны. Когда мне нужны деньги, я делаю то же самое. Это - более эффективный способ, нежели зарабатывать пером. Думаю и в дальнейшем продолжить эту деятельность: на 4-м курсе получаю 15 рублей, а часы, которые хочу купить, стоят 32 рубля.

В последнее время у меня появилась такая потребность - писать. Не потому, что хочется кушать - у нас 3-х разовое питание и кормят по реактивной норме. Я считаю, что имею достаточно жизненного опыта, чтобы сказать что-нибудь своё. И не деньги определяют моё стремление. Писательский труд, как было уже сказано, не самый эффективный способ для зарабатывания денег. Проще разгружать вагоны. Нет, я постоянно ощущаю эту потребность - писать.

Я хочу поделиться с людьми своими мыслями, чувствами, воспоминаниями, хочу иметь единомышленников.

Месяца полтора я думал об этом. До этого мне не приходила в голову подобная "блажь". Хотя дневник веду с 9-го класса. Но это - совсем другое. Постоянно хочется перед кем-то высказаться, поведать о своих думах, рассказать о прожитом-увиденном, о

друзьях-товарищах. И, самое главное. Я ни разу не читал писателя-штурмана. О штурманах известно очень мало. Зато сколько возложено на их плечи! И я хочу, чтобы все узнали о нас, штурманах. Вернее будет, если я напишу "о будущих штурманах", потому как сегодня мы ещё - курсанты. Хочу рассказать о своих курсантских буднях, о буднях моих сокурсников.

Мысль написать книгу пришла давно, но как написать - перед Новым Годом. По случаю Нового Года в роте была вывешена праздничная стенгазета. Как и полагается, там были и ёлка, и Дед Мороз и Снегурочка, но поскольку этот год был необычный, выпускной, то в стенгазете был отображён отрезок времени с 1968 по 1972 годы, где каждому более-менее знаменательному событию из нашей курсантской жизни соответствовал рисунок, с юмором изображающий эти события. Всего картинок было... Впрочем зачем напрягать память и вспоминать количество картинок? Лучше я расскажу в отдельности о каждой.

Картинки первая и вторая.

О том, как я поступал в училище.

Белеет парус одинокой

В тумане моря голубом!.. Что ищет он в стране далёкой?

Что кинул он в краю родном?

(М.Ю.Лермонтов)

Художник из 2 роты изобразил меня, курсанта 12 роты, поскольку раньше, до того как нас в экспериментальных целях разделили на две роты, мы служили в одной, 4-ой роте.

У ворот КПП* стоят три субъекта, уставившись в вывеску с надписью: "ЧВВАКУШ". Это -аббревиатура Челябинского высшего военного авиационного Краснознамённого училища штурманов, в которое приехали поступать по моде' одетые, нечёсаные, с большими чемоданами и с ещё большим желанием летать молодые люди. Им нужно перешагнуть порог, чтобы оказаться в совершенно другом мире. В мире, где понятия "не хочу", "не могу", "не желаю", как таковые, отсутствуют. В мире, о котором они ещё ничего, по сути дела, не знают. Об этом они ещё узнают, узнаете и вы, если это вам интересно. А пока они стоят и думают. Необходимо принять одно из самых ответственных решений в своей жизни. Хотя много ли думают молодые люди, принимая такие решения?

У одного из абитуриентов на чемодане надпись: "Нижне-Удинск". Постороннему это ни о чём не говорит. Но мы-то знаем, кто из курсантов из Нижне-Удинска, а кто из Панкрушихи. Нам-то совершенно ясно, кого изобразил ротный художник. У его путника чемодан ничем не примечателен. Зато на чемодане у того, что стоит впереди надписей очень много: "Барнаул - Оренбург - Балашов - Рязань - Челябинск". Опять же художник знал, что делал. Никому из курсантов не надо объяснять смысл нарисованного: за 4 долгих года мы очень многое узнали друг о друге. Впрочем, художник изобразил не совсем верно. Если уж придерживаться реальной действительности, то надписи на чемодане третьего аби-туриента будет выглядеть следующим образом: "Барнаул-Оренбург-Сызрань-Тамбов-Челябинск". Значение этих надписей - история длинная. Я рассказал, как это было нарисовано в Новогодней стенгазете, теперь расскажу, как всё было на самом деле.

...Поезд стоял уже 5 минут. Через 10 минут поезд тронется и опять будут мелькать столбы, деревья, поля, ...воспоминания. Вспомнить было что. За сравнительно небольшой срок - столько событий! За полтора месяца с небольшим я объехал пол-Союза, как правило, зайцем, а когда меня под Пензой бдительные контролёры высадили на полустанке, я залез на крышу и так ехал до Ртищева. Я пытался поступить в 4 лётных училища! И везде - своё, неповторимое... Единственно, что было одинакового, - отовсюду меня гнали. Я уже привык к тому, что везде меня гнали и устал от походов. Я устал и морально, и физически, а в кармане осталось 20 копеек из той "трёшки", что занял у старшины-сверхсрочника, работавшего в приёмнике Тамбовского лётного училища. До Новосибирска оставалось ехать более суток, от туда - ещё около суток. Но домой возвращаться не хотелось. Я уже один раз приехал домой после неудавшегося поступления в Барнаульское лётное училище. Я уже провёл один год никчемной жизни. Это ещё хорошо, если я поболтаюсь годик, потеряю его. Это - самый лучший вариант. Хуже, если меня заберут в армию. А в армию не хотелось. Не потому, что я боялся

*КПП - контрольно-пропускной пункт в расположение воинской части.

службы. Ведь я собирался одеть погоны на всю жизнь. Я хотел всю свою жизнь посвятить

авиации. И вопрос для меня стоял так: или, или. Или - всю жизнь в авиации, или ни одной минуты везде, кроме авиации. Чтобы через год, никого не спрашивая, снова ринуться в бой! Я предчувствовал: если загребут в армию - прощай авиация, прощай голубая мечта. Армия - это тебе не гражданка. Свободный Лёнька отличается от рядового Одинокого тем, что может спокойненько объехать весь Союз, и, если понадобится, побывать во всех 12-ти лётных училищах. Из армии мне в училище не поступить. Я не хотел рисковать, так как знал себя слишком хорошо. Знал, что меня что-нибудь, да подведёт! Возможности давали выигрыш. А я очень хотел летать! Я не представлял себя ни в какой, кроме авиации, сфере деятельности. Я хотел летать!

...До отхода поезда оставалось 7 минут. Я заколебался...

А может быть, сойти? Ну и пусть - штурманское, всё равно - авиация. Поступлю, а потом, может быть, переведусь в лётное училище.

Встал, чтобы достать из-под лавки чемодан и сумку, снова сел.

А если так и застряну в штурманах? И тогда - прощай мечта. И напишет мне Мишка Сигай из Барнаула: "Усваивай, Лёнька, получше свои штурманские науки, а то не возьму к себе штурманом." Этого моё самолюбие вынести не сможет. Это я шутил: "Иди лучше ко мне штурманом, Мишка! Ну, куда тебе в лётчики? Ты такой несамостоятельный, погубишь свою молодую жизнь." Мишка злился. Его это очень подстёгивало. Ведь в планерном кружке у него успехи были выше, чем у меня. Он втёрся в доверие к нашему инструктору, днями пропадал на лётном поле, подносил, подавал... и уже слетал "в зону." Я ничем таким похвастаться не мог. И вот опять Мишке повезло: он уже проходит курс молодого солдата в Барнаульском лётном училище и в ус не дует, а я вот, измученный, издёрганный, придавленный неудачами, не знаю даже, что мне делать дальше. Приехать ни с чем во второй раз? - Ни за что! Стать штурманом? - Никогда!

И всё же, когда до отхода поезда осталось 3 минуты, я схватил свои вещи и выско-чил из вагона.

До училища добрался не сразу. Те, кого я спрашивал, никакого представления не имели о таком училище. Наверное, потому, что очень устал, я спрашивал не у тех и не то.

Спрашивать надо было у девушек, уж они то знали, где водятся их потенциальные женихи! Ещё я не знал, что спрашивать надо было Шагол - так назывался гарнизон.

Я шёл по городку, который произвёл на меня хорошее впечатление. Август для здешних мест - месяц ранней осени. Я шёл и ощущал осень. День был какой-то серенький, моросил дождик... Я шёл и наступал на опавшие жёлтые листья. Навстречу попались несколько только что поступивших курсантов. Спросил, как пройти в приёмник, поинтересовался о перспективах поступления. Узнав, что было нужно, я нашёл приёмник - мес-то, где оформляли вновь прибывших. Приехал я в ЧВВАКУШ налегке, сумку и чемодан оставил в камере хранения. "Каковы перспективы поступить в училище?"- был мой первый вопрос к военному, принимавшему документы. Тот заверил меня, что поступить при желании можно. Желания особого не было, но поступать было нужно. Я без особых проблем съездил на вокзал, забрал из камеры хранения чемодан и сумку, но оставил сетку с яблоками, которых я купил целое ведро недорого у какой-то бабульки в Тамбове, на вокзале. Как гостинец, так как ехал домой. Я думал, что дня через два снова тронусь в путь, а с яблоками за два дня ничего не случится.

После того, как получил постельные принадлежности, отправился искать свою палатку. При виде палаток настроение у меня совсем упало: в других училищах абитуриенты жили в казарме. Но, привыкший за два месяца к скитаниям, я вскоре успокоился. Палатку нашёл не сразу. Те, которых я спрашивал, почему-то показывали в неверном направлении. Наконец, я нашёл своё отделение и вселился в палатку на равных правах с другими её обитателями.

Жизнь в приёмнике почти стёрлась из моей памяти. Уж слишком много было на мо-

ём пути приёмников. Все мы запомнили, однако, как было холодно в палатках по утрам,

как палатки промокали насквозь под дождём, как ходили строем в столовую, а в столовой

боялись, чтобы сосед не оказался чересчур старательным и не управился за тебя. Были абитуриенты, готовые проглотить за десятерых. Запомнился случай, когда будучи уже курсантом по кухне, один наш сокурсник объелся тефтелей и его после этого рвало. Вот до чего людей иногда доводит жадность! Хотя некоторые курсанты по этому поводу шутят: "Авиация любит сильных, а сильные любят пожрать!" Всё равно не понимаю рабов желудка...

Каждые субботу и воскресенье на танцплощадке в ЧВВАКУШе -танцы. Из города приезжает много девушек. Танцуют только с курсантами, на абитуру не обращают внимания. Манера местных девушек танцевать - быстрыми шагами идти в сторону партнёра несколько кругов - вызывала с нашей стороны насмешки. Иногда мы какой нибудь парочке, протанцовывающей мимо нас, говорили: "На старт! Марш!" При этом смотрели на часы. После того, как эти подружки, протанцевав круг, опять оказывались вблизи нас, мы сообщали им их время. Это была наша месть за их высокомерие. Но они смотрели на нас, как на пустое место. Их целью были курсанты. Познакомиться с курсантом, выйти за него замуж - вот хрустальная мечта подобного рода девиц и их мам.

Я часто писал письма. Дома у меня осталась любовь. "Томилка, милая, здравствуй,"-

начинались все мои письма. Затем я с юмором рассказывал ей о своих злоключениях. Через все свои странствия я пронёс в сердце её образ. Мне казалось, что люблю её так, как в жизни никого больше не полюблю. Я очень любил свою Томилку и не представлял на её месте другую девушку.

Всё шло своим чередом. Абитуриенты проходили медкомиссию, сдавали вступительные экзамены. Я тоже приближался к финишу. ВЛК (врачебно-лётная комиссия) я прошёл почти полностью и без особых осложнений. С экзаменами дело обстояло хуже. За год я успел всё перезабыть. Математику (письменно) написал на "тройку", да ещё с тремя минусами. Математику (устно) сдал на твёрдую "тройку". По физике получил три с плюсом. Итак, я имел 9 баллов. Списать сочинение со шпаргалки не представляло особой трудности. Видя, что дело в шляпе, я решил продать билет, по которому ехал из Тамбова, так как всё это время жил без копейки. Билет я продал одному мальцу, который куда-то неудачно поступал и теперь ехал домой, в Алейск.

Август 1968 года. События в Чехословакии. Повышенная боевая готовность. Везде стояли часовые. Офицеров перевели на казарменное положение. Курсантов из казарм переселили в палатки, так как нас, абитуриентов осталось не так уж много. Возвращаясь с вокзала в училище, пришлось искать дыру в заборе, чтобы не иметь проблем на КПП.

Написано сочинение. Я считаю, что всё позади. Но мне выдают моё личное дело и выписывают проездные документы: "Ты не прошёл полностью ВЛК, у тебя всего 9 баллов, а завтра - мандатная комиссия." Что, Лётчик, домой едем?" - спрашивали меня абитуриенты. Со мной всё было ясно. Ну, уж нет! Плохо они меня знают! Хватит, я уже наездился. Я решил, что поступлю во что бы то ни стало. Чтобы доказать и себе и другим...

Назавтра я нашёл Бориса Жихарева, курсанта 3-го курса из 12-й роты, которому ещё раньше пообещал подарить свой костюм, если поступлю. Начали действовать вдвоём. К 12 часам я уже прошёл ВЛК. Оставалось пройти испытание в барокамере. Скоро закончится последняя в этом году мандатка, а врач с барокамеры куда-то ушёл! Как только он появился, мы с Борисом лезем в барокамеру, так как одному нельзя. После барокамеры бегу на мандатку, а Борис - на занятия. В очереди осталось несколько человек. Захожу без очереди. Обращаюсь, как учил Борис: "Товарищ генерал, разрешите обратиться к майору..." Забыл фамилию, стою, растерялся. Заходит женщина, работавшая в комиссии. Я за её племянника прошёл электрокардиограмму. "Это тот, про которого я вам говорила," - обращается она к кому-то из членов мандатной комиссии. На меня уставился десяток пар глаз.Я положил свои документы на стол, сказал, что домой не поеду, и вышел. Выходя, услышал: "Зайдёшь последним!"

Подошла моя очередь. Захожу. "Ну, давай, рассказывай о своих странствиях," - предложил мне председатель мандатной комиссии. Я вспотел. "Плохи мои дела,-думаю,- узнали о моих путешествиях." Когда я приехал в Сызранское вертолётное училище с легендой о том, что не поступил в Барнаульское лётное училище по причине большого кон-курса, и вместо направления в Усть-Каменогорский горвоенкомат, выписанного в БВВАУЛ, подал начальнику приёмного отделения предписание, выписанное мне в Оренбурге, тот выгнал меня, не разговаривая, назвав "птичкой перелётной". Примерно такую же реакцию ожидал и сейчас. "Будь, что будет!" Начал рассказывать. Каждый очередной город моих странствий сопровождался взрывом смеха. "А потом, после Барнаула, ты поехал в Челябинск? - спрашивал один из дядек с большими звёздами на погонах. - "Нет, после Барнаула я поехал в Оренбургское лётное училище." - "Ха-ха-ха!" "После Оренбурга ты поехал в Челябинск?" - "Нет, после Оренбурга я поехал поступать в Сызранское вертолётное училище." - "Ха-ха-ха!" Я повеселел. "После Сызрани ты повернул назад и приехал к нам?" - "Нет, после Сызрани было Тамбовское лётное училище." - "Ха-ха-ха!"

Я вкратце рассказывал причину очередной неудачи, отвечал на вопросы. "А потом - Челябинск?" - "Да, поезд шёл через Челябинск, я решил сойти и попытать счастья в штурманском училище." После того, как все просмеялись, ко мне обратился генерал: "Послушай, сынок, не стоит торопиться. Раз ты решил стать лётчиком, поступай в лётное училище на следующий год. А то поступишь сюда, сделаешь ошибку, потом будет поздно." Я заколебался, очарованный доверительными словами и обаянием генерала, чуть было не согласился с его доводами. Потом подумал, что никто мне не поверит, будто бы у меня была реальная возможность поступить, но я сознательно её не использовал. Все решат - это банальные отговорки неудачника. А неудачником быть надоело. Я хотел стать победителем! - "Нет, я своё уже отпробовал, с меня хватит," - отвечаю после паузы генералу. "А не захочешь потом переводиться в лётное училище?" - "Нет," - говорю, а сам думаю: "Там видно будет." "Ну, как, товарищи, примем его?" - обращается генерал к членам комиссии. "Примем! Надо принять!" - наперебой говорят дяденьки в погонах. "Постойте, товарищи, ведь он поступал столько раз - и всё в лётные училища..." - находился сомневающийся. Опять начиналась бурная дискуссия. Потом уже сомневавшийся говорил: "Примем!" "Надо принять!" - соглашались с коллегой остальные члены комиссии. Но опять находился сомневающийся. Так повторялось несколько раз. "Товарищ генерал, давайте его мне! - сказал кто-то из членов комиссии. Я уже плохо владел ситуацией. Всё было, как в тумане. Наконец, мне сказали, что я могу идти. "Ну, так приняли меня?" - спрашиваю я. - "Да, можешь идти," - ответ прозвучал для меня опять неопределённо. А мне не верилось, что подошёл конец моим скитаниям. "Приняли," - успокоила меня в коридоре Нина Борисовна - та самая женщина, которая работала в приёмной комиссии.

Я пришёл в палатку, открыл чемодан - денег не оказалось. Ну и чёрт с ними! Свою красивую, голубого цвета, сумку с надписью: "Аэрофлот" я подарил своему менее удачливому однокашнику, который собирался домой. Костюм подарил Борису. Мне ничего было не жалко.

Я одел трико и пошёл с вновь поступившими в баню. Я шёл в баню и не верил, что поступил. После бани старшина выдавал нам обмундирование. Выдал нам старенькое, потрёпанное ХБ и новые яловые сапоги с портянками. Когда я обул новые скрипучие сапоги, окончательно поверил, что меня приняли в училище и всё позади. Старшина, из поступивших солдат, оказался с гонором. То и дело он покрикивал, то на одного, то на другого. Чувствовал себя в новой роли.

До чего приятно быть начальником! Как приятно покричать на других! Некоторым очень подходит эта собачья роль. Они находят в ней своё призвание. И вообще, люди очень портятся после того, как получат какую-нибудь власть над другими. Люди меняются на глазах!

Я был зачислен в роту майора Скорнякова, которую будут готовить по профилю "фронтовая бомбардировочная авиация - ФБА".

Картинки третья и четвёртая.

О курсе молодого бойца и уборке урожая картофеля.

"Дайте мне лошадь или трёх курсантов!"

(Армейская байка)

"Без вины виноватые," - так называют первокурсников. Трудно, очень трудно на первых порах. Кто служил в армии, об этом знает.

Вот я - курсант. Хорошо помню первый подъём. По команде "Подъём!" я замешкался и встал в строй с опозданием. Таких, как я, набралось человек пять. Замкомвзвода объявил для нас, пятерых, "Отбой!", а затем - "Подъём!" Я мигом оделся и стал в строй. Последним был Витя Попов. Курсант Попов был грузный и неповоротливый. Ещё он прославился тем, что сбрил вместе с волосами брови и ресницы, чтобы выросли гуще, и теперь походил на Фантомаса. Это сходство усиливалось после отбоя, когда дежурный по роте выключал в казарме свет. В этот же день я писал первое своё курсантское письмо. Адресовано оно было, конечно же, Тамаре. "Томилка, милая, здравствуй! - начиналось моё послание. Далее следовал рассказ о подъёме. Заканчивалось письмо: " С курсантским приветом Лёнька!" Было приятно сознавать, что я - курсант.

Необходимо было подумать о своём внешнем виде. На первых порах мы выглядели хуже голодранцев. Пришёл в роту к Жихареву. Он завёл меня в каптёрку, где я переоделся в более приличное ХБ и заменил свою пожёванную хлопчатобумажную пилотку на старенькую шерстяную, какие носил комсостав времён Великой Отечественной войны. При подстрижке я оставил маленький чубчик и теперь в приличном ХБ и "шерстянке" производил гораздо лучшее впечатление и выделялся среди своих сокурсников. "Всё по моде', теперь тебя не отличишь от "старика", - подвёл итог моему переодеванию Борис. Его слова пришлись мне по душе, и довольный, я пошёл к себе в роту.

Первые дни время бежало очень быстро. Я всё время боялся опоздать на какое-то очередное мероприятие и получить за это взыскание. Всё было новым, не привычным. Очень много ходили строем: в столовую, из столовой, на вечернюю прогулку. Все эти мероприятия сопровождались исполнением строевых песен, особенно вечерняя прогулка. "Путь далёк у нас с тобою," - надрывали до хрипоты свои глотки курсанты. Песня сопровождалась лихим пересвистом. Строевой подготовкой занимались на плацу под руководством командира взвода, который был отменным строевиком. Как я уже отметил, строевая подготовка продолжалась при всех передвижениях строем. В самом начале мне посоветовали купить капроновые носки и носить их под портянками, поэтому ни разу не натёр ноги. Как и занятия по строевой подготовке, занятия с табельным оружием проводил наш командир взвода, капитан Скворцов. Первое время он многим нравился. Он знал своё дело. Очень красиво и чётко выполнял он приёмы с оружием. К курсантам он излишне не придирался, и я не припомню, чтобы кого-то строго наказывал.

А придирки так и сыпались со всех сторон на наши бедные, стриженые под "ноль", головы. Особенно изводил всех наш старшина, курсант Свириденко. Я не знал такого человека, которому бы он не насолил. Все его просто ненавидели. Ко мне он привязался по поводу моей причёски. Несколько раз он приказывал мне подстричься наголо. Мне пришлось укоротить свои и без того очень короткие волосы. Свириденко остался не доволен, а заместитель командира первого взвода, тоже из солдат, сказал с издёвкой, желая угодить старшине: "Под бритву надо." Я только посмотрел на него очень выразительно. Потом старшина узнал что у меня есть знакомый на 3-ем курсе и отвязался.

В армии зажимается всякая индивидуальность. От этого страдает личность. Личность в армии вступает в конфликт со стандартами. Уставы, на первый взгляд, в

равной мере помогают обеим сторонам. Уставы стоят на защите моих интересов, и в то же время они ограничивают меня. Уставы - это оружие. В руках начальства это оружие более мощное. И уже от конкретного начальника зависит то, с какой силой на тебя это оружие обрушится. Получается, что уставы в конфликте личности и стандартов в большей степени ограничивают личность, чем способствуют её развитию. В уставе, например, не сказано, что военнослужащий должен стричься наголо, что военнослужащему не разрешено отпускать усы и т.д. Но самодур-начальник потребует от тебя подстричься наголо и сбрить усы, и ты вынужден будешь это сделать, так как в уставе сказано: "Приказ командира - закон для подчинённого." Получается, что личность вступает в конфликт с уставами. Ты начинаешь обрастать взысканиями и у командиров складывается о тебе самое плохое мнение. А если уже мнение сложилось, оно останется неизменным, хотя жизнь тебя уже во многом изменила. Трудно переломить себя. Трудно привыкнуть к новым условиям жизни. Взыскания, окрики, внушения, насмешки командирских подпевал преследуют тебя на каждом шагу. В такой ситуации нельзя говорить о гармонии.

В этот период на всю роту прославился один курсант из нашего отделения, Вася На-зарько. Старшина Свириденко никогда не проходил мимо его места в строю, чтобы не дать ему за что-нибудь пару нарядов вне очереди. Мы животы надорвали, наблюдая неудачные Васины выходки. Однажды, когда мы стояли на вечерней поверке, кто-то из курсантов шепнул ему: "Вася, идёт старшина, спрячься, не то увидит тебя и наложит взыскание." Вася послушно, как малое дитя, прячется за стоящего в первой шеренге курсанта. Старшина останавливается, объявляет ему три наряда вне очереди за нарушение дисциплины строя. После отбоя Вася, как обычно, берёт тазик и швабру и идёт драить туалет... В первый раз я Васю увидел, наверное, на третий день после моего зачисления в училище, так как эти три дня он был в нарядах. Смотрю, здоровенный детина с ярко выраженным деревенским грубоватым лицом становится впереди меня, не на своё место. Его "вежливо" попросили, но он с украинским акцентом стал доказывать, что это его место. Его логика вызвала взрыв смеха. Дело было в том, что Вася запоминал одного-двух человек возле себя и потом становился туда, где видел этих людей. Если же кого-то из них не оказывалось в данный момент в строю, Вася попадал в затруднительную ситуацию. Он плохо ориентировался в новой для него обстановке.

Коллектив в человеке не ценит личность. Человека заставляют принять для себя стандарты, установленные коллективом. Человеческие особенности, не присущие большинству коллектива, выделяют его из коллектива и становятся источником насмешек, анекдотов, шуток, граничащих с издевательством. Застенчивость, пристрастие к чему-либо, увлечение чем-либо, особенности характера и темперамента, не характерные для большинства, превращают в твой недостаток, и ты подвергаешься систематической травле. В нашем отделении сложилось, выработалось обрушиваться всем скопом на одного и разбирать его по косточкам. Многие суют носы туда, куда бы не следовало совать. Не стесняясь, говорят о самом сокровенном. Личность подавлена, унижена. Всему задаёт тон особенно отъявленный остряк. Поставь его самого в круг, он бы возмутился и начал размахивать кулаками. И каждый, который подшучивает над сослуживцем, поступает по принципу: "Не я его, так он меня!" Срабатывает закон стаи: добивать слабого. Мы по очереди высмеиваем друг друга, но всё равно кому-то достаётся больше всех, кто-то больше всех страдает от чрезмерных шуток своих сокурсников.

Что и говорить, Васина бесшабашность дорого ему обходилась. Не так уж трудно после отбоя пойти и поработать, но если на тебя при этом со всех сторон сыпятся шуточки и различного рода пожелания - впору взвыть.

За всё это время мы не испытали главного: не были на картошке. Мы видели, как рано утром машины увозили курсантов, поступивших на обучение по профилю "Дальняя

авиация", и привозили вечером, когда было уже темно. Но вот настал и наш черёд. На картошку послали 3-й взвод. Мы поехали без офицера и поэтому не выполнили план. До обеда мы ещё немного поковырялись в земле, а после обеда часть ребят пошли в ближайшую деревню, другие пекли картошку, слушая побасёнки, или дрыхли. Стоял тёплый осенний день, один из дней бабьего лета. Было тихо и спокойно. Приятно было лежать на опавших хрустящих листьях, щедро разбросанных под берёзами, и смотреть в небо, которое казалось таким же безконечным, как и предстоящая служба. И не часто выпадет минутка, когда можно будет вот так же беззаботно развалиться под деревьями и смотреть в бездонное голубое небо, ни о чём не думая. К вечеру все собрались вместе, сидели на вёдрах, перевернув их вверх дном, и ждали, когда придут за нами и накопанной нами картошкой машины. Я достал ручку, лист бумаги и, усевшись на перевёрнутое вверх дном ведро возле берёзового пенька, принялся писать письмо Тамаре. Вдруг слышу: "Смотрите, смотрите - как Ленин в Разливе сидит и пишет!" Это кричал курсант с фиксой, показывая в мою сторону. Все захохотали. Этот эпизод мне вспоминают до сих пор. А тем наблюдательным курсантом, с развитым ассоциативным мышлением и острым языком, был Юрка Котов из 47 классного отделения.

За то, что мы не выполнили план, командир роты, майор Скорняков, прозванный курсантами за свою внешность Будярой, потом года полтора держал наш взвод, что называется, "в чёрном теле".

В армии, как об отдельном человеке, так и о целом коллективе, у командования очень быстро складывается определённое, часто субъективное, мнение. Раз сложившись, оно до конца учёбы будет оставаться неизменным. И долго нас по разному поводу будет попрекать своим горьковским говором командир взвода: "Помнится ещё на курсе молодого солдата ты плохо убирал картошку..." Такова особенность армейской жизни.

Насчёт командиров всех степеней нам повезло больше, чем другим взводам. Я уже говорил о командире взвода капитане Скворцове. Мы его считали неплохим мужиком.

Заместителем командира взвода, как и в других взводах, нам назначили поступившего из армии, где он уже отслужил два года. Звали его Саша Болгов. Он был самым старшим по возрасту. Саша был - сама невинность. Помню, на занятиях по Уставу внутренней службы, будучи дежурным по классу, я подал команду "Смирно!", когда он вошёл в класс. Замкомвзвода даже прослезился и срывающимся голосом разрешил нам садиться, а меня поставил в пример другим. Ещё один раз он меня ставил в пример перед взводом за мои до блеска начищенные сапоги. В дальнейшем меня уже никогда не ставили в пример, зато я был фигурантом чуть ли не в каждой сатирической стенгазете нашего, 48-го, классного отделения.

Люди в отделении подобрались, в общем-то, не плохие. Группировки ещё не сложились и каждый жил сам по себе. Я ещё не нашёл среди этих ребят таких друзей, как Генка Добровольский в Оренбурге, Мишка Алексеев или Валерка Пинчук в Тамбове. Такой же товарищ, как Вовка Дядюра, с которым я неудачно поступал в Барнауле, а потом добирался "зайцем" до Оренбурга, мне не встретился до сих пор. Он был надёжный товарищ, но безолаберный. Моей ошибкой было то, что я пошёл у Вовки на поводу, но не повлиял на него положительно. Вместо того, чтобы слушать консультации преподавателей, а потом выполнять задание на самостоятельную подготовку, мы слонялись по Барнаулу, на танцплощадке знакомились с девушками... Мою верность Тамаре он не принимал всерьёз, и я опять шёл у него на поводу. И вот я здесь, а Вовка, с которым мы расстались в Оренбурге после того как меня "забраковал" отоларинголог, невесть где.

Как-то незаметно я сошёлся с командиром классного отделения Ваней Шестаковым. Невозмутимый, невысокий, добродушный, неуклюжий здоровяк с бычьей шеей, он напоминал немного Швейка, в отличии от которого обладал достаточно высоким интеллектом. Наши взгляды на жизнь во многом сходились. Но главным было то, что мы оба мечтали стать лётчиками и своё пребывание в штурманском училище считали досадным недоразумением. Ваня был моложе меня, в училище поступил сразу после окончания десятого класса. Должность командира отделения ему, беззаботному парню, совершенно лишённому чувства честолюбия, была в тягость. Он считал поступление в ЧВВАКУШ ошибкой и хотел уйти от сюда, чтобы потом, через год, поступить в лётное училище ГВФ. Я же хотел, проучившись год, перевестись в лётное училище. Планировал на весенние каникулы поехать в БВВАУЛ, чтобы там договориться о переводе.

Картошку я собирал на пару с Ваней Шестаковым. В первый день мы старались вовсю. Работали не разгибаясь. Пальцы сбили до крови. Впрочем, как и всё наше 48-е отделение. В редкие привалы мы рассказывали друг другу эпизоды из гражданской жизни. Наш замкомвзвода, Саша Болгов, был единственный из бывших солдат, а ныне "кусков", который собирал картошку наравне с другими курсантами. На одном из редких перекуров он поинтересовался у меня, как это мне удалось поступать в пять училищ? Я, уже в который раз, принимался за повествование, обильно перемешивая его небылицами. Тогда же я сгоряча сказал, что три раза прыгал с парашютом. Парашют я, конечно, изучал, укладывал его под наблюдением инструктора, сдавал зачёт, и морально был готов к прыжку. Но прыгать, к сожалению, не пришлось. Сначала прыжки на нашем лётном поле не разрешила приехавшая из Алма-Аты комиссия, найдя поле недостаточно подготовленным, потом начались соревнования планеристов... Нас начали вывозить на планёрах без парашютных прыжков, сказав, что прыжки нам записаны, а отпрыгаем потом. Мне даже удалось выполнить вывозной полёт с инструктором на планёре продолжительностью 7 минут.

После работы нас везли на бортовых машинах в училище. Ехали, хрипели песни Высоцкого. В 1968 году Высоцкий был в моде. На вечерней поверке отличившимся объявили благодарность. Меня и Шестакова почему-то обошли, хотя в отделении по количеству набранных вёдер мы были на втором месте. Нас глубоко задела эта несправедливость, и мы решили больше не усердствовать. Но на этот раз нас заметили сразу и отметили нашу леность. Командиры плохое замечают сразу.

Прошло ещё несколько дней. Пальцы и ладони рук были шершавыми, а местами потрескались. Я решил, что с меня хватит. Многие курсанты старались попасть в наряд в столовую, остаться работать в роте. Там тоже было не сахар, но с картошкой не сравнить! В добавок ко всему я простыл, после чего обратился в санчасть. Для больного нашлась работа в роте, что считалось курортом по сравнению с картошкой. В отделении не стал гордиться хилым здоровьем, но нарочно говорил, что захотел сачкануть. И вскоре прослыл за первого сачка, с которым боролись в стенной печати розовощёкие комсомольцы 48-го классного отделения.

В это время в нашей роте прославился курсант Биба. Он умел буквально всё. Набирали команду футболистов - Биба был центр-форвард. Нужны бегуны - Биба может сбегать на любую дистанцию. Командир роты вызывает плотников - и здесь Биба. "Сразу не разберутся, а пока разберутся что к чему, пройдёт время. Самое главное - выиграть время", - объяснил он мне потом свою тактику. А другие в это время сбивали в кровь пальцы, собирая картошку.

В нашем отделении был курсант Гайсин, кандидат в мастера спорта по лыжам. Он с нами на картошку не ездил и занимался по личному плану, согласно распоряжению командира роты.

А вообще-то картошка нам запомнилась надолго. Мы работали, как лошади.

Картинка пятая.

О том, как курсанты грызли гранит науки.

"Лучше грамм здоровья, чем тонна знаний! "

(Лозунг несознательных курсантов).

Где-то в конце сентября начались занятия. Мы начали изучать высшую математику и военную топографию. Курсанты почувствовали прилив бодрости. После картошки это был ещё один шаг в избранном направлении.

И ещё много надо было сделать нам таких шагов. И не только вперёд были эти шаги, некоторые, не выдержав превратностей курсантской судьбы, поворачивали назад. Уже многих ребят нет среди нас. Одни не справились с учебной нагрузкой, либо нарушали дисциплину и их ушли, другие не прошли очередной медкомиссии и были отчислены по состоянию здоровья, кое-кто, как мой друг Ваня, понял, что допустил ошибку, и это - не его судьба; больше всех не повезло младшему сержанту Шимолину, который разбился при парашютных прыжках...

Но тогда нас радовал и этот маленький шаг. "Ну, как - гранит науки по зубам?" - спрашивали мы друг друга в перерывах между парами. Парами у нас называли сдвоенные лекции по два академических часа каждая с десятиминутным перерывом между лекциями. Между парами было 15 минут. Лекции по высшей математике в нашем потоке читала стройная, с точёными ножками, женщина, между прочим, мать одного из курсантов нашей роты. Она была из тех женщин, про которых говорят: "Сзади - пионерка..." В течении двух часов возвышалась она на кафедре и на доске из под её руки возникали цифры, формулы, графики; два часа мы слушали и писали, заставляя нывшие с непривычки пальцы воспроизводить в своих конспектах услышанное и написанное преподавателем по высшей математике. В смысл написанного большинство из нас почти не вникало. Думать было некогда - надо было успеть записать лекцию.

О преподавателе другой изучаемой нами дисциплине, "Военная топография, геодезия и картография", мы были наслышаны заранее. О нём курсанты рассказывали друг другу такие страхи, такие ужасы!.. На его уроках были смех и горе, причём в прямом смысле. Подполковник Духовный не просто ставил двойку. По его же выражению, получившего двойку он "раздевал и голым отправлял в Африку". Его лицо было лицом трагика и комика одновременно. Он преподносил нам свою скучную науку, разбавив её весёлыми шуточками. Одно выражение его лица заставляло весь зал покатиться со смеху. Получившего двойку он выставлял на общее обозрение и, характерно хмыкнув, что сопровождалось взрывам хохота, начинал: "Товарищи курсанты, консультироваться по предмету "Военная топография" вы можете у данного товарища курсанта, потому что сдавать зачёт по военной топографии он будет n-ное количество раз и знать этот предмет будет лучше всех". Затем он хмыкал ещё раз и говорил, изобразив ехидную улыбочку: "Садитесь". Следовал очередной взрыв хохота. Но лицо подполковника Духовного становилось вдруг чересчур серьёзным - все мгновенно стихали и, уставившись на него, как кролики на удава, ждали, что последует далее. Словом, комиссар Жюв из популярного тогда кинофильма "Фантомас" отдыхал.

Предмет подполковник Духовный давал хорошо и все его за это уважали. И не так уж часто удавалось на первом курсе посмеяться. Курсанты боялись его, считая, что он ставит много двоек. Но как-то мы сравнили оценки по высшей математике и военной топографии, и удивились, обнаружив, что по топографии двоек было гораздо меньше, чем по математике. Просто на уроках подполковника Духовного получение каждой двойки сопровождалось маленьким спектаклем и поэтому запоминалось. А двоек было много! Чтобы не иметь двоек, надо быть либо шибко умным, либо регулярно готовиться к занятиям. Одарённых среди нас, если не считать Ивана Шестакова, не было, и времени для полноценной подготовки у нас тоже не было.

На плечах первокурсников была вся черновая работа. Кроме нарядов по роте были ещё и наряды на кухню, по учебно-лётному отделу - УЛО, по КПП, по бассейну, в роту выпускного курса. В часы, отведённые для самостоятельной подготовки, курсанты первого курса рыли и зарывали всевозможные траншеи и котлованы, работали на овощехранилище, и, конечно же, убирали закреплённую за нашей ротой территорию. На следующий день мы напрасно оправдывались перед преподавателями, получали двойки, а после обеда занимались строевой или шли зарывать траншею, которую вчера выкопали. Работать приходилось почему-то чаще всех нашему взводу. Первый и второй взвод шли на самоподготовку, а третий - на уборку территории. Командир роты мстил нам за тот случай на картошке, а командир взвода безропотно переносил эту несправедливость. Он был на редкость исполнительным за счёт подчинённых. Не помню случая, что бы он защитил кого-то из нас. На все наши жалобы и обиды мы слышали одно и то же: военнослужащий должен стойко переносить все тяготы и лишения армейской службы. Понятия "справедливо" и "несправедливо" для него не существовали. Он считал, что в уставе всё заранее предусмотрено, а всё, что ни делается старшими по званию - законно и справедливо.

Занятия в полном объёме начались после принятия присяги. Присягу принимали 13 октября. Я запомнил этот день ещё и потому, что в этот день мне "повезло" быть в наряде в выпускной роте ФБА, которая сдавала госэкзамены. А ещё в этот день нас впервые покормили по курсантской норме: вместо киселя дали компот и выпечку. До этого нас кормили по солдатской норме.

Теперь стало немного легче. Работать мы стали меньше. Даже курсанты третьего взвода иной раз имели возможность провести самоподготовку по прямому назначению. Год, проведённый после окончания школы, имел свои последствия. Я отвык от учёбы. Привык к интеллектуальному безделью. Работать на занятиях не хотелось. Лекции переписывал, как и многие другие, автоматически, не вникая в суть написанного. "В одно ухо влетело, в другое вылетело," - гласит по этому поводу пословица. Посидеть после лекций над конспектами или же не было возможности, или же не хотелось. На самоподготовке мы сидели за столом втроём: Иван Шестаков, я и Лёшка Орлов. Курсант Орлов прославился тем, что сразу же после поступления "отметил" это событие и "подзалетел", то есть о его пристрастии к "зелёному змию" стало известно чуть ли не командованию училища. После этого случая он находился в опале. Именно поэтому Ваня проявил к нему свою благожелательность. "Раз его не любит начальство, значит он хороший человек," - объяснил мне Иван свой выбор. Забегая вперёд, скажу, что Лешак, как звали мы Орлова в своей компании, не оправдал Ивановых прогнозов. Он оказался скользким парнишкой, вертелся там, где ему было выгодно. И, тем не менее, он входил в нашу группировку. Взгляды членов нашей компании совпадали по многим вопросам. С Шестаком и Лешаком можно было поговорить на разные отвлечённые темы. Наши взгляды по многим вопросам совпадали.

В то время в нашем, 48-м, отделении две трети личного состава были людьми, отличающимися поразительной прямолинейностью мышления. Чувство юмора у большинства курсантов отсутствовало совершенно. Некоторые даже смеялись только тогда, когда видели, что смеются другие. Каждый обладал индивидуальностью, каждый имел присущие только ему черты характера, но думали все стандартно. Все придерживались правил, выработанных в стаде. Своего, самобытного, почти никто не вносил. На безрыбье и рак - рыба. Вот так и плутишка-Лешак стал членом нашей компании.

Обычно, во время самоподготовки, мы громко обсуждали какой-нибудь отвлечённый вопрос. Со всех сторон в наш адрес неслись проклятия курсантов 48-го классного отделения, которым мы мешали слишком глубоко углубиться в дебри наук. Иногда мы занимались чем-нибудь другим, например, писали письма. Словом, занимались не тем, чем нужно. Так постепенно я запустил учёбу.

Ротный художник в Новогодней газете изобразил курсантов, окружённых горами учебников и глубоко погружённых в изучение профилирующих дисциплин. Над учебниками большинству курсантов пришлось посидеть лишь во время сессии. До сессии же многие курсанты очень редко заглядывали в свои конспекты, не говоря уже об учебниках.

Хорошо помню, как я, находясь в числе своеобразных "рекордсменов", имел 8 двоек по текущей успеваемости. Много времени, отводимого на самостоятельную подготовку, приходилось терять, защищая лабораторные работы по электро-радиотехнике и радиоэлектронике (ЭРе), физике, химии. Перед кафедрами стояли длинные очереди курсантов. Бывало и такое, что простояв в очереди несколько часов, так и не попадал к преподавателю. Некоторые курсанты имели по 2-3 несданные темы на каждой кафедре. "Золотым призёром" был Шурик Каверин, курсант из 47 отделения. Он был "лучшим" другом подполковника Духовного, но не смотря на это, консультации курсантов по предмету "Военная топография" ему были явно не по плечу. Шурика самого надо было консультировать и не только по военной топографии. Его попытки воспользоваться шпаргалкой на уроке подполковника Духовного всегда были обречены на провал. "Курсант Кавэрин, покажите, что у Вас в левой руке?" - произносил в нервозной тишине во время контрольной "пятиминутки" с торжествующей издёвкой подполковник Духовный и характерно хмыкал. Бедный Шурик, красный с белыми пятнами на щеках, поднимался и протягивал преподавателю "шпору". "Проходя мимо парты, я увидел, что у курсанта Кавэрина дрогнула правая рука и понял, что в левой у него "шпага", - объяснял подполковник Духовный свою прозорливость и характерно хмыкал, после чего курсантам разрешено было хохотать до упаду. Попытки же особо ушлых и в эту минуту списать не уходили от зоркого ока преподаателя.

Шурик продержался довольно долго. Его отчислили по неуспеваемости только в конце первого курса. К этому времени курсант Каверин так и не смог "спихнуть" лабораторные работы (лабы) за первый семестр, не говоря уже о зачётах и экзаменах. К нему, как ни к кому другому, подходила курсантская шутка: "Принимали как здоровых, а спрашивают как с умных".

Чего только не насмотришься, находясь в большом воинском коллективе! Столько разных людей, столько интересных судеб...

Хочу рассказать ещё о двух замечательных в своём роде курсантах.

Витя Маликов имел своеобразное дарование. Он был первым остряком в роте. В 47-ом классном отделении, во время самоподготовки, он собирал большую аудиторию, рассказывая эпизоды из своей личной жизни. Он мог рассказывать часами, и запас его приключений не иссякал. А ещё Витя Маликов был очень наблюдательным. В любом человеке он обязательно находил недостаток, либо какую-то особенность, присущую только этому индивиду, и давал ему меткое прозвище или же подтрунивал над ним, вызывая веселье в отделении. За весь период обучения он дал прозвище каждому в своём, 47-ом, отделении, многим в роте и даже добрался до преподавателей и строевых командиров. Высмеять человека - было его коронкой. Кроме этого, он многим курсантам нашёл "братух", "сеструх", "отцов", "друзей" и т.п. Курсант Маликов находил сходство между кем-то из курсантов и случайным прохожим и тут же объявлял: "Отец Сани Федякина". В данном случае он нашёл сходство между рябоватым извозчиком, возившим летом на подводе, зимой - на санях, отходы из столовой на хоздвор, и курсантом из 48-го отделения. Многие ходили и смотрели ему в рот в надежде услышать очередную пошлость. Порядочность ему была не присуща. Слово или выражение, которые он впервые слышал от кого-либо из преподавателей, или же когда они употреблялись очень часто, становились для них прозвищем. Здесь были и "Кнопка-турникета"- старшина из парашютно-десантной службы, и "майор Корпус"- преподаватель с кафедры "Радиотехнические средства самолётовождения, бомбометания и пуска ракет" и "Безобразники"- женщина-преподаватель по автоматике. "Кто Малика обманет, тот три дня не проживёт," - говорили о нём курсанты нашей роты. Зато он многих обманывал, включая и командира роты, и всегда выходил сухим из воды. До поры, до времени. Все в роте считали, что Маликов женат. В этом никто не сомневался. Не сомневались в этом и его "кореша": Юрка Кот, Граф, Лёша Вот. Наш ротный, майор Скорняков, тоже не сомневался, когда подписывал курсанту Маликову в очередной раз "Увольнительную записку"- привилегию для женатиков, которых регулярно отпускали в увольнения, причём "на сутки" или "до утра"; они ходили в увольнения даже во время всевозможных карантинов, которые объявлялись в нашем училище по любому поводу. Командир роты разоблачил Малика уже где-то в конце первого курса. Курсант Маликов был первый, кому удалось так долго водить за нос нашего шефа. До этого, по словам ротного, его никто так жестоко не обманывал. Командир роты вывел Малика перед строем и поведал изумлённым курсантам о фиктивном "женатике". Эта весть прозвучала для нас, как гром среди ясного неба. Этот факт был сам по себе настолько неординарным событием, которое так поразило всех, что я даже не запомнил, как был наказан за это курсант Маликов командиром роты.

Другого курсанта в роте звали Фанера. Может быть, за его худобу, а может - потому, что он занимался оформлением Ленкомнаты: рисовал и делал всевозможные стенды из фанеры. Он, как и Шурик Каверин, был задолжником по многим предметам, но за свои оформительские таланты продержался полтора года, после чего отслужил при училище всего шесть месяцев солдатом и благополучно демобилизовался. В училище он пошёл после того, как его за что-то выгнали из института, в надежде три года провалять дурака, что ему и удалось в полной мере. Об этом мы узнали позже. А пока он очень искусно изображал отстающего курсанта, хотя мог бы учиться отлично.

Во время сессии я искренне пожалел о своей безпечности. Всё нужно было поднимать с нуля. Базы не было никакой. А тут ещё лыжи, которые для многих стали камнем преткновения. Утром, сразу же после подъёма, мы одевали лыжи и бежали на 10 км. Освобождались от данного мероприятия лишь те, кто уложился на 2-й спортивный разряд. После пробежки умывались, на скорую руку завтракали и спешили на самоподготовку. Ведь шла экзаменационная сессия! Тем не менее, я сдал экзамены без "завалов" и улетел домой на каникулы. Трудности, с которыми я столкнулся при подготовке к экзаменам, послужили для меня хорошим уроком на будущее. Я решил, что во втором семестре всерьёз возьмусь за учёбу. Перед отлётом я попал в наряд по УЛО, стоял у двери парадного входа и простыл. Ещё когда уезжал домой, почувствовал себя плохо, но не придал этому особого значения. Прилетев в Усть-Каменогорск, сразу же с аэропорта поехал в Прапорщиково. Там жила моя Томилка. Меня тянуло к ней. Перед отпуском имел глупость написать Тамаре в письме, что чувства мои к ней угасли, и сезон нашей любви закончился. Но это была ошибка.

Такое обычно бывает вследствие долгой разлуки. Расставшись с любимой, вначале очень скучаешь, тебе не хватает её, но вскоре начинаешь чувствовать, что отвыкаешь от неё, её образ постепенно стирается из твоей памяти. Но достаточно оказаться вновь рядом с любимой, как на смену всем этим чувствам приходит желание быть с нею рядом, смотреть на неё не отрываясь и никогда не расставаться. Начинаешь понимать, как глубоко заблуждался, думая что разлюбил. На самом же деле ты не разлюбил, а просто отвык. По молодости ты склонен делать скоропалительные выводы и поступать очень опрометчиво. В минуты слабости признаёшься, что, наверное, разлюбил вместо того, чтобы сделать выдержку и получше разобраться в своих чувствах, проверить их

временем. Но, с другой стороны, получая всё реже и реже мои письма, замечая сквозив-ший в них холодок, любимая встревожена: "Что случилось?" Я не хотел лгать и честно

написал о своём состоянии. Но и то, что я написал, оказалось неправдой. Это были всего лишь сомнения, проявление слабости. А я сразу - разлюбил! В конце концов так писать - было жестоко с моей стороны. И что я теперь скажу своей Томилке?

В тот же вечер мы с нею помирились. Ночевал я в интернате, в котором учился в 9-

10 классах. Моё появление в форме курсанта авиационного училища стало событием и в родной школе, и в интернате. В Усть-Каменогорске остановился у Иды Григорьевны, мамы Мишки Сигаева, очень душевной женщины. Всю свою жизнь она положила на Мишку. Здесь я узнал, что Мишку отчислили из лётного училища по дисциплине, и он служит солдатом в Славгороде. Ида Григорьевна очень переживала за своего Мишеньку.

Через некоторое время я и Тамара были в гостях у Иды Григорьевны. Когда мы приехали, нас ожидало застолье: тётя Ида и её родственники хотели познакомиться с моей девушкой. В этот вечер Тамара, как всегда, стала манерничать, чем не понравилась ни Иде Григорьевне, ни её гостям. У меня поднялась температура, тем не менее, я отвёз на такси Тамару в Прапорщиково и на такси вернулся обратно. Несколько дней болел. Вызывали врача, который причину не обнаружил. Я ещё не добрался до своей деревни, а отпуск уже подходил к концу. Попытался продлить отпуск по болезни, но в военной комендатуре меня не поняли. Махнул рукой и поехал к родителям в Орловку. Добираться по бездорожью было очень трудно. Зимой выпало много снега и теперь было столько же много талых вод. Изрядно выкупался в одной из разлившихся речек. У родителей был всего два дня. Из Орловки из-за непогоды вырвался с трудом. Добирался с провожатым верхами на двух лошадях. Одну из разлившихся речушек, Таловку, пришлось буквально форсировать: лошади преодолели её вплавь. К поезду поспел едва-едва. На ходу скинул с себя дождевик и брезентовые штаны и заскочил в тронувшийся поезд. Не помню как, но отпуск мне всё-таки продлили на трое суток. В аэропорту меня провожали Тамара и Семён, младший брат, который жил в интернате и учился в одном классе с Тамарой.

Днём я улетел из Усть-Каменогорска, а вечером был в Челябинске. Губы ещё не забыли поцелуев, а я уже был в казарме. Переночевав в казарме, поехал в город. Всё время не прекращался кашель. Поэтому на следующий день меня положили в лазарет, где врачи поставили диагноз - двустороннее воспаление лёгких, после которого начался бронхит. Пролежал в лазарете около месяца. Очень отстал от однокурсников. При желании можно было наверстать упущенное, но этого у меня не получилось.

Картинка шестая.

О прыжках с парашютом, которые не всегда безопасны.

"Жертвы должны быть принесены!"

(Из книжек про авиацию).

Мы, курсанты, принесли в жертву свою молодость. Отгороженные от внешнего мира трёхметровой стеной, мы жили жизнью затворников, собирая день за днём крупицы нужного и ненужного, мы торопили понедельники, вторники, среды, четверги и пятницы но жалели, что так быстро бегут часы увольнения, понимая, что после субботы и воскресенья опять наступит тяжёлый день - понедельник. Мы торопили дни жизни, которую сами же выбрали. Так мы дожили до лета. Позади остались самые трудные месяцы курсантской жизни. Мы начинали чувствовать себя "стариками". После морозов, вьюг и прочих мерзавностей, которые портят здоровье и настроение, наступила пора, когда, по словам самых "продвинутых" в определённом смысле, щепка на щепку лезет. И по ночам слышен был осторожный шорох, едва слышно скрипели сапоги, тихо открывалась и закрывалась дверь возле дневального и пустели кровати. В эту пору односпальные кровати многих уже не устраивали. А тех, кто боялся или же не хотел, исходя из морально-нравственных соображений, покидать самовольно казарму, предпочитая "спать с открытой форточкой", во сне мучили кошмары. Женщины снились в самых фантастических видах, ты проделывал с ними чудовищные непристойности. И проснувшись, весь в холодном поту, и с испорченным бельём, ты тяжело переживал случившееся и на душе было так тоскливо! А днём были другие кошмары. И так, на протяжении четырёх лет, одни кошмары сменялись другими. Не каждый может это выдержать.

Получить увольнение из части иной раз очень трудно. Выдача увольнительных записок в нашей роте была превращена в издевательство. И смешно, и горько, и досадно даже сейчас вспоминать об этой процедуре. Бывало, упрётся взводный рогом и об него разбиваются любые твои доводы. "Ты находишься на службе, и она должна это понять," - следовал ответ на все твои мольбы. Мы выпрашиваем по кусочкам то, чем пожертвовали, поступив в училище. "Отцы"-командиры взвешивали каждый кусочек, отщипывали от него, по их мнению, лишнее, и, наверное, думали, что делают нечто нужное и полезное. Они, уподобившись свахе из "Женитьбы Бальзаминова" Островского, думали, наверное: "Не будь нас, командиров, кто бы курсантов в увольнение отпускал? И заглох бы род человеческий." Я не мог понять, что они потеряют, если я не буду слоняться по казарме, которая так осточертела, а отдохну в городе? Ведь бывают же моменты в жизни: ну, очень, очень нужно, но попробуй объясни это взводному! "Служба - есть служба. Военнослужащий в первую очередь должен думать о том, как лучше нести службу," - слышишь в ответ от фарисея в погонах.

Как-то построили наш курсантский батальон по поводу "самовольщиков"*. "Ну, надо тебе в увольнение, позарез надо," - надрывался наш батальонный замполит, - подойди ко мне - я всегда отпущу в увольнение." Витя Маликов дал ему кличку "Железный Феликс", потому что замполит, поднимал руку для приветствия рывками, как заржавевший робот. Как-то мне пришлось воочию убедиться, что между словом и делом у нашего замполита пролегала огромная пропасть. Мне действительно было нужно сходить в увольнение. Для меня это был вопрос жизни и смерти, как мне тогда казалось.

Самовольщик* - военнослужащий, покинувший без разрешения расположение части.

Выслушав меня, замполит начал говорить. "Ну, вот, ты и сам убедился, что тебе незачем идти в увольнение," - подвёл он итог сказанному. Я был ошарашен таким лицемерием и не сразу нашёл, что ответить. Наконец, пришёл в себя: "Товарищ майор, если бы у меня не было острой необходимости, то я бы к Вам не пришёл." "Вот какой: ему добра желаешь, а он не понимает," - искренне обиделся на меня замполит батальона.

Эх, сколько их было, доброжелателей, на нашу голову! Все они ничего другого не хотели, ни о чём ином не думали, как только о том, чтобы принести курсантам побольше добра. А для этого мы ограничивались во всём, раздетые стояли по полчаса на морозе возле столовой, выслушивая ценные указания нашего ротного, который, естественно был тепло одет, терпели всевозможные придирки и даже оскорбления от командиров всех степеней. При этом нам говорили, что за всё это мы потом им "спасибо" скажем. Я искренне недоумевал, как это скажу "спасибо" человеку, который обозвал меня и Ваню Шестакова "кретинами" лишь за то, что после отбоя мы пошли мыть ноги, который не помог мне, когда я нуждался в помощи, который не понял меня, когда мне было трудно. "Неужели и в правду им кто-то говорит "спасибо"? - спрашивал я себя иногда. Я примечал, что командир для тебя и пальцем не пошевелил бы, если бы с него за это не спрашивало его вышестоящее начальство. На утреннюю физическую зарядку он гонит тебя, даже если ты сегодня по состоянию здоровья не можешь заниматься физкультурой, только потому, что утреннюю физзарядку предписано проводить. Он далёк от мысли, что содействует укреплению твоего здоровья, просто механически исполняет свои функции. К таким неутешительным выводам приходил я, наблюдая окружающую меня армейскую действительность. Ещё я заметил, что офицеры-преподаватели резко отличаются от наших строевых командиров. Они могли и пошутить с курсантами, и побеседовать с нами на самые различные темы, а самое главное - они уважали в каждом из нас человека. Особенно большим, ответным, уважением у курсантов пользовались офицеры с кафедры "Самолётовождение". По пустякам они не придирались и спрашивали с нас по существу. Только на четвёртом курсе в нашу роту прислали командиром взвода одного офицера, которого курсанты поначалу уважали, да и тот впоследствии оказался "гнилым".

Летом у нас начались прыжки с парашютом. Зачёты по теоретической части сдали ещё в декабре, после чего началась волокита. И вот, когда уже тянуть было некуда, начали прыгать. Наступила пора сдавать зачёты за второй семестр, надо было готовиться по различным предметам, а нас вели на прыжки. Прыжки по разным причинам не разрешали, откладывали, и время на подготовку к сдаче зачётов пропадало даром. Надо было совершить три прыжка. Вставали, обычно, рано - часов в пять, а то и в четыре. По быстрому умывшись, шли в столовую завтракать. Затем возвращались в роту, где переодевались в комбинезоны. В классе ПДС нам объявляли номера парашютов, с которыми мы должны были прыгать. (Сами для себя мы парашюты не укладывали.)После этого начиналась погрузка парашютов на грузовик. Машина с парашютами отъезжала, курсанты строились и передвигались под командой взводного на аэродром. Когда мы приходили на аэродром, наши парашюты были уже выгружены и разложены в линию на полотнище, которое называлось "стол". По команде старшего, мы брали каждый свой парашют, подгоняли его, а инструктор проходил сзади, потом впереди курсантской шеренги и проверял правильность снаряжения и подгонки каждого парашюта. Затем пристёгиваем впереди "запаску". Опять под контролем инструктора. Всё это вселяло в курсантов уверенность в благополучном исходе прыжка.

Помню первый прыжок. Прыгали с самолёта "Ан-2". Страшно ли прыгать? Страшно не тогда, когда прыгаешь, страшно перед этим.

Страшно, когда по команде инструктора гуськом идём к подрулившему самолёту. Страшно, когда поднимаешься по стремянке на борт, согнувшись под тяжестью парашютов и внушая себе, что ничего не случится. Страшно, когда сидишь на указанном тебе месте и пытаешься изобразить подобие улыбки для таких же несчастных, как и сам и гонишь из головы дурные мысли. Но вот гудит сирена и загорается красная лампочка. Страх перерастает в ужас. Но ты находишь в себе силы встать, пристегнуть карабин к натянутому вдоль грузовой кабины тросу и сделать несколько шагов к открытой двери. Хорошо прыгать за кем-нибудь: как баран бежишь за стадом и проваливаешься в бездну. Хуже, когда прыгаешь первым. Надо выстоять несколько минут, которые кажутся вечностью, у открытой двери и смотреть вниз. А смотреть вниз так жутко! Хочется броситься туда, в эту бездну, чтобы поскорее избавиться от этого невыносимого страха. Инструктор, словно угадав это, придерживает тебя за плечо. Ноги не держат тебя, колени стучат друг о дружку, пытаешься усилием воли подавить дрожжь, но ничего не получается...

Наконец, команда: "Пошёл!" Я ринулся к двери. Нас учили, как правильно отделяться от борта, но времени для того, чтобы вспомнить, куда поставить левую ногу, куда правую, какой ногой оттолкнуться было мало, поэтому я даже не помню, как отделился. Перед глазами мелькнуло что-то красное, меня перевернуло вверх тормашками, я посмотрел вверх и увидел над собой раскрывшийся купол парашюта, причём стропы были скручены. Я не успел ещё испугаться, как стропы стали раскручиваться, и я вместе с ними сделал несколько оборотов относительно неподвижного купола. По всему телу стало разливаться тепло, и я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Сначала кажется, что снижаешься очень медленно. Голова работает только на приём. Были только ощущения. Уже перед приземлением я вспомнил, что со строп нужно снять чехлы, которые называются, почему-то, чулками.

Некоторые новички, находясь в режиме "выкл", по команде с земли: "Сними чулки!, стаскивали с себя сапог, который падал вниз, обгоняя портянку, и только после этого соображали, о каких чулках идёт речь. Те, которые прыгали в ботинках, снимали ботинки, стягивали носки и считая, что сделали всё, как требуется, приземлялись босиком, калеча ноги.

Меня несло боком - развернулся так, чтобы земля "бежала" под меня. Толчок - я падаю навзничь. Затем гашу парашют, натягивая на себя нижние стропы. Что делать дальше, я забыл. Знаю, что надо как-то уложить парашют, но как - не помню. Вылетело из головы. Режим "выкл." называется на курсантском сленге подобное состояние. Наконец, при помощи подошедшего ко мне курсанта Гайсина, я собираю парашют, укладываю его, и мы вместе идём на старт. Тащить два парашюта тяжело. Подхожу к инструктору, докладываю: "Товарищ майор, курсант Одинокой первый прыжок выполнил!" Инструктор жмёт руку, поздравляет с первым прыжком, спрашивает, нет ли каких-либо жалоб. Имеется в виду наличие или отсутствие травм, полученных при приземлении. Инструктор рассказывает анекдот: "Подходит к инструктору курсант и докладывает: "Товарищ инструктор, курсант Пупкин два прыжка выполнил!" "Почему два?" - недоумевает инструктор. "Первый и последний!" - отвечает находчивый курсант." Курсанты смеются, у всех приподнятое настроение. После сильного нервного напряжения, а затем разрядки, наступает эйфория. ...Понравился ли мне парашютный прыжок? Наверное, нет. Прыгал, как и все, чтобы не прослыть за труса, то есть, преодолевая инстинктивный, естественный страх. Я мог бы прыгнуть ещё пару раз, коль уж требуется, но если бы не требовалось, особенно не печалился. Второй прыжок мне, как ни странно, понравился. Если в первый раз всё слилось, смешалось, и я почти ничего не понял, то во второй раз в памяти было зафиксировано каждое мгновение. Захотелось прыгнуть ещё раз. И больше всего мне не понравился третий прыжок. Я боялся больше, чем в первые два раза. Казалось, что этот прыжок роковой, последний. В голову лезла всякая дрянь. Приземлился я неудачно, после чего несколько дней прихрамывал.

Прыжки закончились, но не у всей роты. Некоторые классные отделения прыгали после отпуска, уже на втором курсе. В этот период нашу роту постигло несчастье: разбился младший сержант Шимолин. Эта нелепая смерть потрясла меня.

"К чёрту такие прыжки - думал я, - если они не оправдывают своего назначения -

спасать и являются самоцелью!" Вспомнился разговор с Ваней Шестаковым. Когда я спросил его, какое впечатление он получил от парашютного прыжка, Иван, вздохнув, от-ветил:"Не верю я, Лёха, этим тряпкам." "Во имя чего принёс он себя в жертву?" - думал я о Шимолине. Трагичный, нелепый случай. Зачем тогда вообще рождаться на белый свет, если вот так, нелепо, умирать? Нет, это не укладывается в голове... Поступал, волновался, терпел придирки и унижения, жил в казарме, сдавал лабы, зачёты, экзамены, пересилил себя и прыгнул - во имя чего? Я задавал себе безконечные вопросы и не находил на них ответа. Мрачные мысли лезли мне в голову, на душе было тоскливо, а в ушах стоял крик. Это был крик его матери, какой-то сдавленный и в то же время пронзительный.

В последний путь провожали его торжественно. Сделали красивый памятник. Произносили речи, от которых холодело внутри. Чётко сменялись часовые в почётном карауле у гроба. Когда заиграла траурная музыка, к горлу подступил комок, а из глаз ручьём побежали слёзы. Я окаменел, лицо тоже было каменным, а слёзы текли сами по себе...

Говорят, что мёртвому всё равно, что о нём скажут, где и как похоронят. Неправда! Я представил себя на месте младшего сержанта Шимолина и пожалел, что в случае чего обо мне не скажут, как о нём. И не отличник, и дисциплина неважная... и захотелось быть лучше.

Мы проводили то, что осталось от Валерки Шимолина, до КПП. Гроб погрузили на машину и повезли в аэропорт. Родные похоронят Валерку дома... Резкая команда ротного - и мы строевым зашагали на самоподготовку.

Это была первая смерть на моём лётном пути.

Картинка восьмая вместо седьмой.

О выборе боевой подруги.

"Я ожидаю встретить девушку -

красивую и умную, и полную очаро- вания, и весёлую, и успокаивающую, и верную, и ... и такую я не найду."

(Сент-Экзюпери).

Почему "восьмая вместо седьмой"? Объясняется это тем, что в Новогодней стенгазете картинка, о которой идёт речь, была по счёту восьмой, я же изменил этот порядок своеобразно ходу описываемых событий.

Итак, женитьба... Рискованное мероприятие, если разобраться. Хотя к нему подходят иной раз слишком легкомысленно. Особенно непростительно это легкомыслие для нас, курсантов. Очень уж поспешно выбираем мы себе боевых подруг. Ведь знаем, какой притягательной силой обладают наши погоны. И всё равно позволяем себя обманывать. О том, что в этом деле должна быть особая осторожность, что легкомыслие недопустимо, мы слышим с момента поступления в училище. Об этом нам говорили и курсанты старших курсов, и командиры, и даже женщины- преподаватели. Некоторые категорично утверждают, что наиболее верный способ найти боевую подругу - переодеться в гражданское платье и представиться своей избраннице слесарем, иначе нет никакой гарантии, что она тебя любит. Но каждый из нас в тайне надеется, что его избранница - особенная и просто ему повезло больше, чем другим.

В нашей роте были женатые курсанты. Командир роты всё время ставил нам как отрицательный пример одного из женатиков, кстати, того самого талантливого художника, нарисовавшего Новогоднюю стенгазету. Парень умудрился жениться ещё до поступления в училище, у него уже был ребёнок. Трагедия состояла в том, что жена попалась гулящая. Бедолага частенько брал увольнительную у командира роты и ехал выяснять свои семейные отношения. "Смотрите, товарищи курсанты, парень ходит сам не свой: здесь мы ему настроение портим, домой приходит - тёща с женой на нервы капают,"- говорил, обращаясь к нам и указывая на стоящего перед строем неудачника, майор Скорняков. И делал резюме:" Не торопитесь с женитьбой!" В конце концов, этот курсант разошёлся со своей женой, ребёнок остался с ним. Со стороны казалось, что "женатики" живут во много раз лучше нас: их в увольнение и до утра отпускают, и на сутки, и на двое суток! А в казарме так тоскливо... Но вот ты берёшь кота в мешке и проблем становится ещё больше.

Женщины очень неравнодушны к курсантам нашего училища. Будь ты в штатской одежде, иная и взглядом тебя не удостоит. Но если она видит тебя в курсантской форме - успех обеспечен! Как мошкара кружат они возле ворот КПП и всеми правдами и неправдами пытаются проникнуть на территорию городка. Особенно много искательниц женихов приезжают в субботу и воскресенье на танцы. Автобусы битком набиты. Граждане не могут уехать домой из-за этих бабочек. По разным причинам едут сюда. У одних расчёты более скромные, у других - далеко идущие планы. Одних устраивает временная связь и весёлое время провождение, другие, которых абсолютное большинство, притягивает сюда надежда стать офицерскими жёнами. Просто потанцевать вряд ли какая приезжает. В городе много танцплощадок, добираться туда не далеко, но там, в основном, учащиеся ПТУ. Там не познакомишься с курсантом, который в перспективе - офицер. Опять же каждая из подавляющего большинства этого контингента девиц на выданье даже и не задумывается о том, достойна ли она этого предназначения. Жизнь в этом качестве представляется им лёгкой и красивой. О трудностях они не думают и

очень часто не готовы к ним. Сами они чего-то достигнуть не в состоянии, вот и надеются, что кто-то пробьёт дорогу и для них. Такие вместо того, чтобы помочь мужу преодолевать тяготы и лишения воинской службы, сделаются дополнительной обузой, своего рода тормозом в его служебной деятельности. Трудности легче преодолевают два любящих сердца. Но для этих девиц любовь - понятие для ширпотреба. На первом плане у них стоят меркантильные соображения. Её головка не вмещается высокие понятия, ей не дано решать сверхзадачи. Её задача - заманить курсанта в гости, где его начнут обрабатывать многочисленные родственники девицы во главе с претенденткой на роль тёщи. И если бедолага во время не поймёт свою ошибку - пиши пропало: марш Мендельсона, а затем отравленная жизнь с человеком, который тебя не только не любит, но и презирает, как кидала презирает лоха.

По училищу ходят всевозможные слухи, байки, предания... Вот одна из таких баек. Курсант проводит свою подругу до КПП и счастливый идёт в роту. А эту девицу потом весь наряд, состоящий из солдат, всю ночь "обслуживает". А с курсантом она - девочка- недотрога, потому что замуж хочет. Я своими глазами не видел, но мне тоже солдаты хвастались: "Вы, курсанты, раздразните, а мы потом за вас отдуваемся." Попадётся одна из таких кому-нибудь и будет потом мужа всю жизнь за нос водить.

Есть одна хохма на эту тему. Напротив УЛО установлен памятник члену экипажа капитана Гастелло, штурману Анатолию Бурденюку. Так вот, передавали старшие младшим, если курсант будет проходить мимо памятника с девушкой, и Анатолий Бурденюк опустит поднятую вверх руку, то она - действительно девушка. "Но за всю историю ЧВВАКУШ Анатолий Бурденюк так ни разу руку и не опустил," - заключали нравоучительно остряки. В каждой шутке есть доля истины. К нам на скачки, как ещё называли танцы, приезжали девочки не самого лучшего сорта, если не считать тела и смазливых мордашек. Но каждый из нас думает, что его это не коснётся и ему досталась его единственная и неповторимая.

Лейтенант Рыкун, выпускник 1971 года, из 8-ой роты, тоже, наверное, думал, что нашёл подругу на всю жизнь. Его избранница окончила институт. Приехали они к месту назначения. Полк только что начал разворачиваться, квартир со всеми удобствами, естественно, ещё не было. Офицеры со своими семьями жили в финских домиках. Тогда молодая жена заявила ему: "Не хватало ещё, чтобы я сама печь топила. Не для этого я институт закончила." Рыкун привёл ей в пример жён декабристов, на что та ответила: "В наше время это не модно." Много ли потерял этот лейтенант? Я считаю, что ему просто повезло. Ведь жена не любила его. А предать она могла и в более ответственный момент.

Такая женщина не разделит с мужем трудности и лишения воинской службы, не поддержит мужа, когда он будет нуждаться в такой поддержке. Наоборот, создаст мужу в семье невыносимые условия. Естественно, после такого "тылового" обеспечения в семье, и на службе у мужа не заладится. Жена не будет видеть своей вины в неудачах мужа, постоянно будет жаловаться на свою судьбу, начнёт упрекать мужа, называть его неудачником, сравнивать его с другими, более успешными и, если представится возможность, сбежит к маме. И чем быстрее она это сделает, тем лучше. Желательно, до того, как родятся дети. Будешь полжизни платить элементы, из которых только крохи достанутся ребёнку. Ох, как они умеют шантажировать мужа детьми! Такие жёны досканально знают свои права и чужие обязанности.

Попробуй, разберись в чувствах! Трудно разобраться самому в себе. Особенно в нашем возрасте. Перефразируя Сент-Экзюпери, ни опыта, ни воспоминаний. Сегодня ты с одной позиции рассматриваешь какое-то явление, вещь, определение чего-либо, завтра тебе будет смешно или даже стыдно за свою наивность, доверчивость, своё невежество. Ещё труднее разобраться в другом человеке, особенно, если этот человек - женщина. Наверное, марсианина понять легче, чем женщину.

Ты знакомишься с девчонкой. Как правило, на танцах. С девчонкой, которая приехала, чтобы познакомиться с кем-нибудь из таких, как ты. У тебя, конечно, нет планов о будущей совместной жизни. Ты ни о чём не думаешь, ты находишься во власти древнего, как мир, инстинкта. Одна встреча сменяется другой. Ты уже испытываешь к ней привязанность. А через некоторое время чувствуешь, что не можешь больше без неё. Ты банально влюбился! И весь ваш роман сводится к свадьбе.

Некоторые ребята боятся влюбиться. Для того, чтобы не влюбиться, не надо встречаться с одной и той же больше месяца. Нас считают Дон-Жуанами, а мы просто-напросто не хотим попасть в простак. А любовь? Влюбиться можно и сегодня, и завтра, и послезавтра с таким же успехом, с каким ты влюблялся и вчера, и позавчера, и третьего дня. Будь ты в любом другом месте, всё равно испытаешь подобное чувство. Просто, возраст такой. Любовь - не есть нечто абсолютное. И если ты влюблён в неё сегодня, это ещё не значит, что будешь любить её и завтра, и послезавтра, и всю жизнь. Так что не следует торопиться с ЗАГСом. Тем более, если ты не уверен, чем руководствуется твоя избранница: любовью к тебе, или любовью к предполагаемой обеспеченной жизни.

Но вот ты женился. Ты рассудил, что ни сегодня, так завтра - всё равно когда-то жениться надо. И сразу же понял как это мало - встречаться с молодой женой раз в неделю, а то и через раз. Холостому курсанту сутки увольнения - предел мечтаний, для женатого же курсанта встречаться раз в неделю - никакой личной жизни. Выход, как говорится, есть из любого положения. После отбоя ты ждёшь, когда уйдут командиры и уходишь в самовольную отлучку, проще, в самоволку. Ты договорился с товарищем по несчастью из другой роты, и вы вдвоём, в спортивных костюмах, крадучись, на мгновение замирая, вслушиваясь в тишину, как затравленные звери, оглядываясь по сторонам, наконец, добираетесь до заветной дыры в заборе. Затем пятикилометровая пробежка, окраины городского района и ты у знакомой двери... Ночью ты стучишься в дверь, за которой тебя ждёт желанная. Едва забрезжит рассвет, ты опять на ногах. После тёплой постели ты в холодных, неласковых объятиях предутренней сырости. Обратная дорога намного сложнее. Ты должен видеть всех, а тебя - никто. Ты можешь сравниться разве что с разведчиком в тылу врага. Есть много способов незаметно возвратиться в роту, но мало уверенности в том, что тебе сегодня это удастся. Если ты боишься, лучше в "самоход" не ходить, но если решился, не будь самоуверенным, иначе это тебя погубит. Потерял страх, забыл осторожность - попался, со всеми вытекающими обстоятельствами, вплоть до отчисления из училища. А на занятиях тебя клонит ко сну. И не только на занятиях, ты спишь, буквально, на ходу. Ты только и мечтаешь, как бы поспать. Но к вечеру к тебе возвращается бодрость, ты опять договариваешься с приятелем о совместных действиях в ночь. Наконец, наступает суббота. Начинается паломничество курсантов за увольнениями из части. Потеряешь много нервов, прежде чем получишь это увольнение. Что успеешь ты за время, отведённое тебе? Очень немного. Твоя супружеская жизнь проходит, в основном, в постели. Только для постели и хватает отведённого времени. Супружеская жизнь раз в неделю - слишком скудно для медового месяца. Это издержки необдуманной ранней женитьбы. Вот и тянет курсанта-женатика на ночь глядя на "подвиги".

Но есть среди курсантов и такие ребята, которые не могут нарушить установленные порядки. Я знал одного курсанта, который провёл первую брачную ночь месяца через два после свадьбы. Всё так складывалось, как нарочно... Но такого я знал одного. Наши командиры, зная, к чему приводит ранняя женитьба, отрицательно относятся к подобного рода мероприятиям. Они часто говорят курсантам, что надо подождать, что спешить с этим не следует, но говорят об этом как командиры - соблюдая дистанцию. На подобного рода темы надо разговаривать как мужчина с мужчиной, как старший, более опытный товарищ. Да и комсомольская организация вместе с замполитом занимались только проведением запланированных комсомольских собраний. Организовать встречу с однокурсниками из ВУЗа, с молодёжным трудовым коллективом, с проведением модных тогда КВН, да и тех же танцев - на это ума не хватало. Начальство думать не любит, оно ждёт указаний " сверху".

Легче стало жить на третьем курсе, когда разрешили свободный выход.

А сейчас - картинка седьмая.

Как начали летать.

Вопрос: "Что Вас позвало в авиацию?"

Ответ: "Романтика лётной столовой!"

Летом, на втором курсе, начались полёты.

Нас это радовало, кроме всего прочего, ещё и потому, что после сдачи зачётов по наземной подготовке начали кормить по лётной норме. Наземная подготовка включала в себя изучение и сдачу зачётов по: району полётов и средствам РСТО* полётов, инструкции аэродрома "Шагол", документам, регламентирующим лётную работу (НПП**, НШС***, Правила полётов на территории СССР), предполётному осмотру и проверке навигационного оборудования. В одно ухо влетало, в другое вылетало, но, очевидно, это не выходило за допустимые рамки, так как мы все худо или бедно, но наземную подготовку сдали и приступили к полётам. Сдавать зачёты нам понравилось. Зачётов было много, времени - мало, поэтому оценивали нас по "авиационной", двубальной системе: совсем не знаешь - хорошо, немного знаешь - отлично.

Шутят, что штурмана в авиацию занёс ветер. Если бы не было ветра, навигационные расчёты свелись бы к минимуму. Когда ветер встречный или попутный, лётчек будет выдерживать по прибору курс, измеренный на полётной карте обычным транспортиром, а путевая скорость будет равна математической сумме скоростей заданной и ветра. Когда же ветер дует под углом 90 градусов, угол сноса будет максимальный, а лётчик выдерживает курс, отвернув нос самолёта в сторону ветра на величину угла сноса. Кроме этого, ветер может быть попутно-боковой и встречно- боковой. Все эти расчёты выполняются штурманом на ветрочёте или навигационной линейке. Лётчику выполнять такие расчёты просто нет возможности, его руки заняты пилотированием самолёта. Так что,в основном, благодаря ветру нас кормят по лётной норме.

Помню первый, ознакомительный полёт на самолёте "Ли-2". Всё было, как в тумане. Подходил инструктор, майор Дедюхин, что-то говорил, ругался... Я машинально выполнял все его "советы". Время бежало очень быстро, времени катастрофически не хватало, а сделать-то всего и надо-то было, что записать в бортовой журнал время прохода ППМ***** и рассчитать на ветрочёте курс следования на следующий этап. А скорость была всего 230 км/час! Это сказывался, так называемый, "коэффициент обалдения", который, в зависимости от опыта и знаний, а, вернее, их отсутствия, достигал 0,7. На средних высотах******, которые нам выделяли для полётов, бывает высокая турбулентность воздуха, а отсюда болтанка. Во время болтанки необходимо было аккуратно заполнить бортовой журнал, что без привычки сделать было очень непросто. Цифры и буквы "прыгали" мимо строчек. В результате, за ведение документации я получил "неудовлетворительно", поэтому общая оценка была "удовлетворительно".

Потом пошли полёты, ничем не отличавшиеся друг от друга. Инструкторы ругались и на земле и в воздухе. Мы же, "бездельники", проворачивали перед запуском двигателей винты нашего Ли-2, таскали для всего экипажа и для себя парашюты из

РСТО* - радиосветотехнические средства обеспечения полётов.

НПП** - Наставление по производству полётов.

НШС ***- Наставление по штурманской службе.

ППМ ****- поворотный пункт маршрута.

Средние высоты***** - высоты от 1000 до 6000 метров.

парашютного домика на самолёт и обратно, расчехляли перед полётами и зачехляли после полётов самолёт, а во время полёта, как угорелые, бегали по грузовой кабине от иллюминатора к рабочему месту, с рабочего места в кабину экипажа и обратно к рабочему месту. Иногда, во время болтанки, мы немного изменяли привычный маршрут и стояли в очереди у ведра, прощаясь с содержимым наших желудков - окрошкой с докторской колбасой и яйцами, которой нас перед полётами накормили в столовой. После полёта наиболее "отличившийся" нёс подальше от стоянки содержимое ведра. Таковым чаще всего оказывался ваш покорный слуга.

Радости ни перед полётами, ни после, ни, тем более, во время полёта никто не испытывал. Во времена реактивной техники и сверхзвуковых скоростей самолёт Ли-2 не вызывал душевного подъёма. Рабочие места были оборудованы примитивно, поэтому навыков в работе с изучаемым теоретически новейшим оборудованием приобрести, естественно, мы не могли. Практика едва тащилась за теорией, и последняя, не подкрепляемая практикой, слабо запоминалась, повисала в воздухе.

У нас сменился инструктор. Складывалось мнение, что он недолюбливал курсантов. Как говорил Витя Маликов, не любил поругаться. Капитан Миронов был вечно чем-то недоволен. Частенько он отходил подальше в сторону, чтобы успокоиться, но возвратившись к своим подопечным, опять выходил из себя. Инструктор принимал близко к сердцу нашу безалаберность. В какой-то степени его можно было понять.

Как не впасть в отчаяние, столкнувшись с ископаемой тупостью курсантов! Слабая теоретическая подготовка, неумение применять знания на практике, ненаученость быстро соображать и делать, а также недостатки в системе обучения и педагогические изъяны - всё это усугублялось "коэффициентом обалдения." В полёте, особенно в первое время, соображаешь, выполняешь операции гораздо медленнее, чем на земле, в обычных условиях. Порой самому не верилось, что из тебя в конце концов сделают штурмана. И как не впасть в отчаяние, если даже инструктор не мог довериться времени и терял веру в перспективу... Трудности в учёбе, недостатки в лётной практике, придирки командиров по службе, разногласия с сокурсниками - всего этого в добавок к прочим, объективным, тяготам и лишениям воинской службы вынести было не так-то просто. Чувствуешь, что всё осточертело, и белый свет не радует. В этот период я испытывал радость в двух случаях: укладываясь спать после команды "Отбой!" и садясь за обеденный стол.

В сентябре мы закончили летать, выполнив первую и вторую задачи курса учебно-лётной подготовки. Нас учили летать днём в простых метеоусловиях, с использованием радиотехнических средств. Началась сдача зачётов и экзаменов за 4-й семестр. Ночные "прогулки" и полусон на занятиях и самоподготовке не прошли даром: я нахватал двоек и половину отпуска пересдавал экзамены.

Снова начали летать зимой, уже на третьем курсе. Как всегда, полётам предшествовала наземная подготовка. Теперь мы должны были выполнять второй раздел курса учебно-лётной подготовки, который состоял из III и IV задач. Причём летать мы начали вначале по IV задаче: полёты днём и ночью в простых и сложных метеоусловиях. Летали мы уже с третьим инструктором. Капитан Якименко был определённо человеком. И на оценки был не жаден.

Один раз, придя с полётов, мы услышали от Сани Болгова, человека эмоционально сдержанного, который летал в другой лётной группе, анекдот из жизни Васи Назарько: "Забегает Вася в кабину экипажа, глаза вылупил: "Командир, поправка в курс 2 градуса. Курс - 82!" Потом на рабочем месте опять посчитал на ветрочёте, ещё больше глаза вылупил, забегает опять в пилотскую кабину: "Командир, поправка в курс полградуса. Курс - 82 с половиной!" Командир поворачивается к нему: "А ты у комара х... видал? У меня на приборе цена деления 2 градуса!"

Прежде, чем получить допуск к полёту, мы получали задание по отрабатываемому в предстоящем полёте упражнению, проходили комплексный тренаж, получали допуск по

теории у преподавателей на 2-3 кафедрах, преподаватель с кафедры "Самолётовождение" проводил с нами розыгрыш полёта, затем следовала, так называемая, предварительная подготовка. И после всего этого мы приходили на аэродром, садились в самолёт, взлетали и... хлопали ушами.

Несколько слов о предварительной подготовке. Согласно документов, регламентирующих лётную работу, предварительная подготовка включает в себя, во первых, постановку задачи; во-вторых, самостоятельную подготовку согласно поставленной задаче; в-третьих, тренировку на тренажёрах и в кабине самолёта; в-четвёртых, контроль готовности. Практически мы её уже прошли. Но на кануне полётов мы приходили на аэродром для прохождения предварительной подготовки, которая в это время проходила в эскадрилии для лётно-инструкторского состава. Предварительная подготовка для нас заключалась в том , что техник самолёта давал нам ветошь, ведро с водой или с керосином и мы под его чутким руководством драили самолёт. Летом подметали стоянку вениками, которые сами же изготавливали из полынки, обильно растущей за аэродромом. Зимой выше упомянутое лицо вручало нам большие совковые лопаты, прозванные нами "бесеэлы" и мы чистили стоянку от снега.

А сколько было смешных историй! Мы по очереди становились героями этих смеш-ных событий, зато у других появлялся прекрасный повод высмеять своих незадачливых сокурсников. Смеялись не со зла, а, скорее, для разрядки. В этот период "прославился" курсант Бобров из нашей лётной группы, который если лез чехлить самолёт, то либо падал с крыла, либо цеплялся за что-нибудь и рвал штаны, а один раз, когда техник послал его за ветошью, он приволок тяжёлые колодки, так как не знал, что тряпки ещё называются ветошью. Появился повод для остальных курсантов позубоскалить над просчётом своего сослуживца, который ему долго ещё вспоминали. После "предварительной подготовки" строем возвращались в тёплую, а потому ка-завшуюся домом родным, казарму.

Летать стало интересно, когда начались полёты на малых высотах. Летали низко-низко, гораздо ниже, чем предписывалось заданием. Лётчики считали лис, которых было много и хорошо видно на снегу, а мы по очереди помогали им, находясь в кабине экипажа. В кабине экипажа каждый курсант рассчитывал полёт на своём этапе маршрута, от одного поворотного пункта, до другого. Перед взлётом мы, обычно," забывали" включить бароспидограф*, и командир экипажа позволял себе некоторые вольности, что курсантам было по душе. В руководящих документах это называется лётным хулиганством. Хотя, с другой стороны, считая лис, мы развивали в себе наблюдательность. Это было уже зимой, на третьем курсе.

Потом нас перевели в другую эскадрилью, на которой самолёты были оснащены радиолокационным прицелом - ПСБН-м**. Летать начинало нравиться, особенно, когда начали бомбить.

Прежде чем летать с ПСБН-м, мы учились на кафедре РТС, в специальных классах, порядку включения и выключения прибора, его калибровке в режиме "Сектор", учились

"выбирать" высоту - так называлось определение истинной высоты на этапе бомбометания. Сначала все операции, весь порядок работы от включения до выключения

Бароспидограф* -средство объективного контроля.

ПСБН-м** - прицел слепого бомбометания и навигации, модернизированный.

прибора, заучивался по методичке наизусть. Затем следовала работа на холодном приборе, то есть, когда прибор не подключён к сети. И уже потом работали на включённом приборе. Методичка была толстая, но уже к концу третьего курса все курсанты укладывались в норматив - включали прибор, производили его калибровку, "выбирали" высоту и выключали всего за 45 секунд. Затем, в другом классе, на тренажёре "Стронций" отрабатывали действия на боевом пути с помощью ПСБН-М в режиме бомбометания. Ещё на втором курсе мы освоили практическую работу с оптическим прицелом ОПБ-5ср* на учебном тренажёре бомбометания, или сокращённо УТБ, вызубрив предварительно порядок работы на этом прицеле. У нас имелась специальная тетрадь, в которой отмечались наработки на тренажёрах во времени, работа контролировалась офицером-специалистом. Тренажёр с совмещёнными оптическим и радиолокационным прицелами и назывался "Стронций". К полёту надо было получить допуск у преподавателя с кафедры бомбометания.

Вот курсант из нашего классного отделения, Витя Попов, взгромоздился в кресло и работает на "Стронции". "Цель вижу, включаю "Стронций", "ОПБ"...", - он докладывает чётко, работает слаженно. "Достаточно ",- говорит преподаватель сухо. Витя Попов вылезает из кабины самодовольный, сияющий - он весь в ожидании "пятёрки". Вдруг лицо его вытягивается, искажается в гримассе - преподаватель выводит в журнале жирную "двойку". Оказывается, Витя допустил какую-то ошибку, а в воздухе все ошибки - грубые. А нам этот эпизод даёт возможность пошутить над незадачливым товарищем.

Всё это была, как было сказано в руководящих документах, наземная подготовка лётного состава, к которому мы, курсанты, имели честь принадлежать.

Летали на самолётах, оборудованных ПСБН-М, днём и ночью в облаках, что метеорологи называли сложными метеоусловиями - СМУ. Инструктор учил каждого из лётной группы осуществлять самолётовождение при помощи "картинки" - изображения на экране индикатора ПСБН-м -на которой чётко были видны железные дороги, тёмным на светлом выделялись озёра с чёткими контурами, высвечивались массивы леса, давали засветку большие и средние населённые пункты. Отработав каждый на своём этапе с ПСБН-М, на остальных этапах курсанты работали, как обычно, используя другие средства самолётовождения, например, АРК-5**- такое же допотопное средство, как и ПСБН-м.

Наработки на учебных тренажёрах давали нам возможность уверенно крутить рукоятки, с помощью которых осуществляется прицеливание.

Что касается бомбометания, мы здесь выполняли, в основном, роль статистов. Наш инструктор, капитан Копытин, на боевом пути частенько подстраховывал нас - оттаскивал от прицела курсанта-недотёпу за подвесную систему парашюта, в которой каждый курсант летал на Ли-2 и к которой в экстренных случаях пристёгивался парашют, садился на рабочее место, выполнял прицеливание и бомбометание. Инструктор считал, что лучше перестраховаться, чем получить нагоняй от начальства, если курсант, не дай бог, закинет бомбу невесть куда. Поэтому по окончании последней задачи мы практику бомбометания как следует не освоили, несмотря на средний высокий бал.

Чем мне ещё не нравилось летать на Ли-2, так это отсутствием элементарного комфорта. Когда летали при низких температурах, грузовая кабина во время

предполётной подготовки прогревалась специальными аэродромными агрегатами, которые нагнетали в кабину горячий воздух посредством специальных рукавов. После этого на потолке грузовой кабины образовывался конденсат. Ощущение не из приятных, когда тебе во время полёта за шиворот капают крупные капли воды. Кроме этого, капли

ОПБ-5ср* - оптический прицел бомбометания 5-й серии сопряжённый с радиолокационным прицелом.

АРК-5** - автоматический радиокомпас.

падают на бортовой журнал, который от этого не становится опрятнее.

А вообще, к концу полётов нам опротивел Ли-2.

Картинка девятая.

О свободном выходе.

Курсантов на первом курсе называют "без вины виноватые". На втором - они уже "неподдающиеся". На третьем - "весёлые ребята". А на четвёртом - "богатые женихи".

(Чтобы были в курсе).

Летом наша рота не летала. Мы отлетали зимой и весной.

Жилось на третьем курсе легко. Во все наряды ходили первокурсники. Мы ходили в наряд только у себя по роте, да в воскресно-праздничные дни подменяли, согласно графику, роту охраны. Гарнизонные караулы выпадали очень редко. Один раз курсанты из нашей роты рассказывали, как сменяли курсантов не то из автомобильного, не то из танкового училища. Так вот те курсанты спрашивают у наших: "А вы за сколько минут окапываетесь?" Дальше - больше. Спрашивают, на сколько метров наши гранату метают. Как говорится, каждому своё. Кому - окапываться, а кому - высшую математику с радио-электроникой изучать! А вообще с пехотой нужно держать ухо востро. Один раз, когда наш взвод был в гарнизонном карауле, и мы сдавали караул пехоте, те украли и спрятали всего одну шахматную фигуру, и из-за этого не принимали у нас караул. Пока мы всем взводом искали несчастную пешку, одна смена отстояла лишнее время. Это была наука на будущее. Впредь мы никого посторонних не запускали в помещение, пока их командиры отделений не примут в нём порядок. В караул по училищу заступали с субботы на воскресенье, либо в праздничные дни. Тем самым мы давали отдохнуть роте охраны, солдаты которой служили по принципу "через день - на ремень". Охраняли стоянки самолётов, склады, само караульное помещение с гауптвахтой и арестованными, содержащимися в ней. Зимой, конечно, холодно. Зато летом - благодать! В тёплые ночи даже шинель не одеваешь, стоишь на посту в одной гимнастёрке. Конец смены ждёшь, определяя время по звёздам. Заодно тренируешься. Для этой цели подходит Ковш Большой Медведицы, край которого находится в разном положении относительно Полярной звезды, поэтому Полярная звезда является как бы осью, а край Ковша - стрелкой. Сверяешь правильность расчётов по наручным часам. Достигаешь точности до минут. Итак, до смены остаётся час... полчаса... Наконец, показались разводящий с караульными!

Но самое главное, что произошло в нашей жизни - курсанты третьего курса получили свободный выход. Теперь можно было после занятий и самоподготовки до утра уходить домой. Поэтому, несмотря на то, что период, описываемый мною, был не так давно, я мало что могу вспомнить, потому что это время эмоционально не насыщено.

Свободный выход - чего ещё надо. Казалось бы, это - предел мечтаний. После занятий и самоподготовки, где-то часов в 7 вечера, шли на остановку. Минут 40 ждали автобус. 10 минут девятого - и ты стучишь в дверь. Открывает молодая жена: "Почему так поздно?" "Служба, - отвечаешь, - "какие могут быть вопросы?" "И в кино не успеем..." "Ничего, обойдёмся и без кино!" И ложитесь спать. Утром молодожёны встают и собираются : она - на работу, ты - в казарму. Вам принадлежит только ночь. В остальное время вы друг другу не принадлежите. В субботу и воскресенье, как правило, в роте намечались какие-нибудь мероприятия, и опять для вас остаётся только ночь. И всё-таки, иметь "ausweis" и свободный выход - это здорово! К концу курса мы лишились его. Поводом отоб-рать у нас пропуска послужило ЧП. Курсанты, имеющие свободный выход, напились в увольнении, устроили дебош, и начальство сказало: "Хватит!" А ты так привык уходить вечером из казармы домой! Но вскоре мы сдали зачеты и экзамены за 6-й семестр, и начались каникулы.

А ротное начальство по привычке плодит безтолковщину. Взять хотя бы историю с шинелями. Старшина объявляет: "Подписать свои шинели и сдать каптёру!" Подписали и сдали. Каптёр написал фамилии сдавших шинели. Казалось, что ещё надо? Но командир роты, майор Пешин, решил шинели перенести из одной каптёрки в другую. И заодно составить новые списки сдавших шинели. Те курсанты, у которых в первый раз по каким-то причинам не оказалось шинелей, брали первые попавшиеся и сдавали как свои. Теперь не оказалось шинелей у других курсантов. Ротный решил, что и этого мало. Выдавая отпускные, он требовал предоставить ему оборудованную, в полном порядке, шинель. Приходилось рыться в куче шинелей, искать свою. Опять хватали первую попавшуюся, замазывали хлоркой старый номер, писали номер своего военного билета и показывали её довольному командиру роты.

Но вот у тебя в кармане отпускные документы. И как-то даже не верится, что над тобой никого больше нет, и что тебя не заставят в четвёртый раз показывать шинель. Стараешься скорее покинуть казарму и военный городок. Тебе кажется, что всё не по-настоящему, что у тебя в любую минуту заберут отпускной билет и опять заставят рыться в ротном имуществе, искать шинели, сапоги... Но когда ты стучишь в дверь и тебе открывают, ты напрочь забываешь, что на свете существуют осточертевшие рота, ротный, старшина, каптёрка вместе с каптёром и шинелями, сапогами, бельём.

Отпуск! Да здравствует лучшее из времён!

Но какой ценой достался нам отпуск? И ведь не всем. Неудачники проведут его в казарме и в классах УЛО, занимаясь пересдачей "заваленных" экзаменов. Некоторые курсанты, из числа неудачников, регулярно проводят отпуск таким образом и привыкли к этому. Чтобы понять, как это печально, нужно самому побыть в их шкуре. Хотя, виноваты они сами: целый год "давили сачка", пусть теперь "упираются рогом". Тем, которые завалили теоретические дисциплины, легче. Денёк, другой, третий, ну, недельку посидят и пересдадут свои зачёты и экзамены. А вот тем, которые физподготовку не сдали, или плохо принимают телеграфную азбуку, каково? Силу за три дня не накачаешь. Тем более, если тебе "медведь на ухо наступил". И вот лезут хилые на перекладину - аж гудит! Срывают кожу на ладонях, бинтуют, надевают перчатки и опять лезут. А те, которые не могут на слух принимать телеграфную азбуку, не могут получить допуск к сдаче экзамена по РТС. Мрак!

В их число попал и наш Молодой - Валера Мурахтин, отличник УБП*. Он на переладине и брусьях, не смотря на своё, далеко не атлетическое, телосложение, ещё кое-как укладывался в нормативы, что являлось результатом упорных тренировок, но вот плавал плохо, а нырять с вышки боялся. Но Валера хорошо бегал, и преподаватель зачёл ему это. Молодой задержался всего дня на два, затем получил отпускной, так и не прыгнув с вышки. Я тоже плохо плавал, поэтому сошёлся с Валерой. Мы вместе бегали по утрам, после подъёма, в бассейн, где совершенствовали наше "мастерство". Успехи наши были очень скромными, поэтому мы принимали гидроудар до самого октября. Хорошо плавать так и не научился, но зачёт получил. Преподаватель предложил мне выполнить прыжок с пятиметровой вышки, после чего поставит зачёт по плаванию. Я решил, что прыжок с вышки - это не прыжок с парашютом, насмерть не разобьёшься, залез и прыгнул. А почему не прыгнуть, если есть за что? Я специально говорил, что боюсь, чтобы поторговаться с физруком. Получив долгожданный зачёт, мы, синие и дрожащие от

Отличник УБП* - отличник учебно-боевой и политической подготовки.

холода, но очень довольные, трусцой, чтобы согреться, побежали в казарму. Теперь бассейн мы обходили стороной.

Курсанты, во время сессии, не только готовятся к зачётам и экзаменам и сдают их. Нужно ещё и гардеробчик привести в порядок: покупают новые погоны, эмблемы, меняют, перешивают, ушивают, достают значки и т.д. Бытовка напоминает в это время муравейник. Ещё не сдали и первый экзамен, а в кармане уже лежит курсовка, с четырьмя галунами, причём, не такая, какая положена, а сделанная "по моде'", с уголком. Считается, что так красивее.

Отпуск пролетел очень быстро. До конца отпуска оставалось два дня, а всё кажется, что ещё вчера, после сдачи последнего экзамена пришил к шинели новую курсовку и, проклиная в душе шинельную эпопею и того, кто её породил, стоял в очереди за отпускным билетом. Звонок в дверь. Открываю - ко мне пришёл посыльный от командира роты. Надо было помочь перевезти ротное имущество к новому месту дислокации нашей роты - в город Кустанай, где мы будем летать на четвёртом курсе в учебно-лётном полку на фронтовом бомбардировщике "Ил-28". Идти хотелось не очень, но пришлось. Просьба начальника - это приказ, отданный не совсем законно и не в категоричной форме. Майор Пешин обещал, что эти два дня не пропадут, будут компенсированы. Хорошо, если не сжатым воздухом! Хошь, не хошь, а пришлось. Погрузили с Молодым, которого тоже вызвали из отпуска, лётное имущество на Ан-2 и полетели в Кустанай.

И вот мы на новом месте. Устанавливали двухъярусные кровати, застилали их матрацами, сверху - суконное одеяло, на которое клали подушку. Бельё каждый получит лично у каптёра. Заняли себе две койки. Я - внизу, Молодой полез наверх. Он так пожелал сам. По его мнению, командиры не будут видеть, как заправлена кровать. Начали подъезжать ребята из нашего отделения, мы жали друг другу руки, поздравляли друг друга с новосельем, делились впечатлениями. Оказывается, в наше отделение, на перевоспитание, перевели Валеру Зорина, "серебряного призёра" по взысканиям. И вообще, он парень ненадёжный и любитель пожить за счёт дурачков. Таким, как он, нужна нянька. Вот и будем всем отделением няньчиться. Это было вечером. А утром все "рванули" в город. Городок небольшой, степной, поэтому зелени мало. В основном, частная застройка. Зато в магазинах больше промтоваров и продуктов, которые, к тому же дешевле. Поэтому офицеры, прилетающие из Челябинска, затариваются под завязку.

Берут себе и знакомым. В основном, берут яйцо. Так и называют данное мероприятие: "Операция "Яйцо". Куриные яйца здесь можно было купить за 80 копеек десяток, тогда как в Челябинске они были по рубль двадцать. От них не отстают и курсанты, правда везут покупки не на военном самолёте, а на поезде. Один раз, когда ротный компенсировал мне два дня из моего отпуска, я привёз, на радость моей тёще, ящик яиц и ящик болгарских маринованных томатов в пол-литровых баночках. Гедеэровскую детскую кроватку для своего наследника впоследствии тоже привёз из Кустаная. Об этом городе мы слышали от многих и по разному. Командир полка при знакомстве с курсантами тоже сказал, из чего мы запомнили главное: "Хороший город, замечательные люди, сильные ветры."

Курсантов интересовали подробности: где бывают танцы, какие кабаки редко посещаются офицерами, где и какие есть кинотеатры, как относится к нам местное население, особенно его мужская половина нашего возраста, ну, и девочки, естественно? Кроме того - погода. Мы узнали: танцы бывают в нескольких местах и до упаду, кабаков хватит на всех, имеется один кинотеатр, молодёжь настроена к курсантам весьма агрессивно, так что гулять в одиночку в тёмное время суток нежелательно, зато женская половина - от курсантов без ума. Ну, а климат здесь резко-континентальный: летом - жара, зимой - холодище, плюс сильные ветры.

Пока же погода стояла очень хорошая. Несмотря на октябрь-месяц, в увольнение мы ходили без шинелей и в фуражках. Нам здесь определённо нравилось.

А впереди были полёты на новом для нас типе авиационной техники - самолётах "Ил -28".

Картинка десятая, последняя.

О полётах на фронтовом бомбардировщике "Ил-28".

В воздушном летании не должно быть халтуры. (Альберто Сантос-Дюмон).

Наша рота до Октябрьских праздников* не летала. Летала параллельная рота.

Началу полётов, как всегда, предшествовала наземная подготовка. Большую часть времени проводили возле самолётов, было холодно, и мы "давали дуба". Инструктор особое внимание обращал проверке прицелов на земле и работе с ним в воздухе. Инструктор, старший лейтенант Серов, на нашу лётную группу произвёл хорошее впечатление. Не обходилось, как обычно, без шуток. Кто-то кого-то "покупал", разыгрывал, а толпа ржала над простофилей.

Запомнился первый полёт на "Ил-28", который назывался ознакомительный.

Инструктор говорит, я повторяю, дублирую. Причём, инструктор органы управления не трогает, всё делаю сам. Всего, чему учит не запоминаю, но кое-что откладывается. "Линейку положи сюда, карандаш туда, ветрочёт засунь за голенище унта." Мелочи, из которых складывается умение быстро и слаженно работать, не делать лишних движений.

Вот мы уже взлетели. Я делаю, инструктор следит, поправляет. Говорит, - сделай то, другое. Делаю. Инструктор говорит, - не так, вот так. Переделываю. Голос инструктора: "Посмотри вниз." Смотрю: под нами облака - красиво и жутко. А на лётном языке это означает - пробили верхнюю кромку облаков. "Я не люблю смотреть вниз, - отвечаю инструктору.

Полигон. Прицеливаюсь. Полностью работу на боевом пути не выполнил - не успеваю открыть бомболюки. Холостой. Выполняем второй заход. Теперь времени, как будто бы, стало больше. Просто в единицу времени успеваешь сделать больше, и возникает иллюзия того, что время растягивается.

Подходим к КПМ**. Самолёт идёт на снижение - вначале я вижу это по высотомеру, но потом мы ныряем в облака... Все внутренности вдруг опускаются вниз! Инстинктивно сжимаюсь в комок.. Теперь наоборот - всё внутри поднимается вверх. Сначала я озадачен, но затем скорее чувствую, чем замечаю улыбающегося за спиной инструктора... Слышу голос лётчика: "Выходим из облаков, входим в облака, опять выходим из облаков... Посмотри на высотомер!" Отыскиваю глазами ВД***,смотрю: ничего особенного не замечаю.

"Вот видишь: показания на приборе не успевают изменяться! - весело говорит по СПУ*****майор Котов из пилотской кабины. Хочется закричать: "Хватит!" Но я ещё сильнее сжимаюсь в комок и терплю. А со стороны, наверное, это смотрелось бы красиво: "илок" нырял в облаках, как дельфин в море. Впрочем, облака, когда на них смотришь сверху, больше похожи на снежную пустыню. И сразу вспоминаются Джек Лондон и Клондайк.

Посадка. Лёгкое головокружение и слова инструктора: "Летать будешь!" Для курсанта это - лучшая награда. Эта оценка помогает обрести уверенность в своих силах. Вылезаю из

Октябрьские праздники* - 7-8 ноября по новому стилю - Великая Октябрьская со-циалистическая революция.

КПМ** - конечный пункт маршрута.

ВД*** - высотомер.

СПУ ****- самолётное переговорное устройство.

кабины, спускаюсь по стремянке, парашют на мне. Штурман-инструктор кивает на

командира. Подхожу к майору Котову, докладываю: "Товарищ командир, курсант Одинокой ознакомительный полёт выполнил! Разрешите получить замечания? Командир жмёт руку, поздравляет с первым вылетом на новой машине, шутит. Я улыбаюсь. Все вокруг улыбаются.

У меня сложилось впечатление, что этот единственный полёт на "Ил-28" дал мне больше и в плане практических навыков, и чтобы почувствовать уверенность в себе, чем все вместе взятые полёты на Ли-2. А может это и был как раз тот переход количества в качество, о котором мы слышали на занятиях по философии?

Первый полёт был как праздник. А дальше начались лётные будни.

...За 15-20 минут я уже в штурманской кабине. Одел парашют, подключил шлемофон к СПУ и ждёшь инструктора. Вот он залезает в кабину, садится на катапультное сидение, пристёгивает лямки парашюта и, подключившись к СПУ, бросает коротко: "Действуй!" Он не вмешивается, молча наблюдая, как и что я делаю до тех пор, пока работаю с оборудованием правильно, в установленной последовательности и ничего не забываю. Устанавливаю код. Чтобы включить питание системы опознавания, надо тянуться к ЦРЩ*. Тянуться далеко, но инструктор и не думает помочь. Дотянулся, включаю все АЗС** и тумблеры. После этого закрываю люк и докладываю командиру: "Люк закрыт, законтрен. Генераторы и аккумуляторы включены. К полёту готов!"

Самолёт выруливает на ВПП***. В начале разбега нажимаю на АЧХО**** кнопки времени полёта и секундомера. Летим установленное время, выполняю те или иные операции в соответствии со штурманским планом полёта в режиме реального времени: "Высота - 200, включаю "Гиро",...высота - 400, устанавливаю давление 760..." По истечении заданного времени даю лётчику команду на разворот. Теперь идём с курсом, обратным посадочному, до рассчётного КУР*****. Всё это время набираем высоту. Перед выходом на ИПМ****** руководитель полёта даёт высоту эшелона. Рассчитываю на навигационной линейке скорость по прибору, даю командиру. Над ИПМ даю курс на заданном эшелоне, записываю в бортовой журнал время прохода ИПМ, магнитный курс и другие данные.

В штурманском плане полёта записано около десяти пунктов, которые определяют мою работу на данном этапе. Время бежит удивительно быстро, как бы соревнуясь с самолётом. Из десяти пунктов выполняю едва половину, когда инструктор останавливает меня и возвращает в реальный мир.

Когда ты работаешь над выполнением пунктов плана, может получиться так, что выполнение этих пунктов становится вдруг самоцелью. Ты как бы становишься заложником схемы и выполняешь действия, которые в данный момент безсмысленны, поскольку время обогнало тебя. Ты выполняешь безполезную работу, поскольку она не привязана к точке пространства, в которой находится самолёт. Не нужна машина времени - ты и так находишься как бы в прошлом. Окрик инструктора заставляет

вспомнить, что вместе с самолётом ты перемещаешься во времени и пространстве, и что, а это самое главное, не самолёт тебя везёт, а ты, штурман, ведёшь самолёт.

ЦРЩ* - центральный распределительный щиток.

АЗС** - автомат защиты сети.

ВПП ***- взлётно-посадочная полоса.

АЧХО ****- авиационные часы-хронометр с обогревом.

КУР *****- курсовой угол радиостанции - угол, заключённый между северным направлением меридиана, проходящего через самолёт, и кратчайшим направлением на радиостанцию.

ИПМ****** - исходный пункт маршрута.

Никаких романтических чувств не испытываешь. Ты работаешь и оцениваешь окружающее взглядом работяги: тебя интересует чисто практическая сторона. Изгиб ли реки, озерко ли, деревушка ли на краю лесочка - для тебя это только характерные ориентиры. Не ты летишь мимо всего этого - всё это перемещается относительно тебя. И ты не упиваешься ни красотами, расстилающимися под тобой, ни высотой, ни скоростью. Просто времени на это нет.

НБП*. До этого я успел выполнить большой объём работы: провёл самолёт

точно по заданному маршруту, выбрал из таблицы и установил на прицеле исходные данные для бомбометания практической авиабомбой, рассчитал выход на цель в заданное время.

Докладываю командиру: "Боевой!" После чего начинаю работу на боевом пути.

После сброса бомб на тебя временно находит приступ безразличия. Ты сделал всё, что мог, и теперь, когда бомбы оторвались и летят к цели(?)с замиранием сердца ждёшь результата. И тебе не интересно, как разорвалась бомба, тебя интересует, куда она упала. Тебя интересуют две физические величины: азимут и дальность, то есть, радиальное отклонение от цели - твой результат.

Руководитель на полигоне сообщает по рации результат. "Теперь можно закурить гаванскую сигару, если она у тебя, конечно, есть," - так шутил подполковник Духовный на своих лекциях. Даю командиру курс на КПМ.

Настроение у тебя зависит только от того, как отбомбился. Хорошая погода или плохая, тепло или холодно, дождь или снег - всё это не имеет абсолютно никакого значения. И лишь иногда, бросив взгляд с высоты 5000 метров на кварталы города, расчерченные, как по линейке, с маленькими, величиной со спичечный коробок, домишками и снующими на улицах и площадях людьми-муравьишками, с удовлетворением осознаёшь своё превосходство перед ними и гордишься своей принадлежностью к ВВС. И этих нескольких секунд бывает достаточно, чтобы всё претерпеть.

После посадки, пока самолёт заруливает на стоянку, почти равнодушно выслушиваю замечания инструктора.

В этот момент испытываешь сложное чувство. Тебе хочется всё учесть, чтобы в следующий раз не повторять подобных ошибок и чтобы у инструктора впредь не было повода ранить твоё самолюбие. В то же время ты осознаёшь, что завтра опять будет не всё гладко: ведь ты учишься, а кто учится, всё делает в первый раз, а значит, ошибается. И всё же тебе хочется в следующий раз работать без замечаний, тебе хочется..., тебе сейчас ничего не хочется.

Мы не только летаем, но и ходим в наряды, в караул, выполняем различные хозяйственные работы и, конечно же, изучаем теоретические дисциплины: слушаем лекции, закрепляем материал на самоподготовках, пишем курсовую работу, а также занимаемся физподготовкой. Я уже не говорю об увольнениях и самоволках, в которые мы ходим, когда лень идти за увольнительной. Мы даже по вечерам занимаемся бальными танцами. А кто-то "качает мышцу".

По логике здравого смысла, в данном случае следовало бы принять ванну, выпить чашечку кофе и лечь отдохнуть на диване перед телевизором. Это то, что нужно человеку в подобном случае. Но у командира логика другая: после полётов ты переодеваешься и заступаешь в патруль. Ссылаться на то, что ты очень устал, чувствуешь себя плохо, не следует. Тебя могут неправильно понять. За четыре года можно научиться делать то, что от тебя требуют, иногда просто превознемогая

НБП* - начало боевого пути - прицельного сброса авиабомб.

себя. "Никакая собака не терпит столько, сколько терпит солдат!" - пришёл я к выводу, коченея на посту. Мороз с ветром - проклятая степь! Стоит повернуться лицом в сторону ветра, как нос и щёки становятся белее снега. Маска помогает мало. От дыхания она становится мокрой, а на ветру покрывается корочкой льда и примерзает к лицу. Стояли на

посту по два часа. Час стоишь - ещё ничего. Затем, ещё через полчаса, начинают мёрзнуть

ноги (и это в унтах!). К концу смены холод проникает и под тулуп. Вспоминается: часовой

- это труп, закутанный в тулуп. Смену ждёшь, как спасение, как избавление от мук. В караулку идти - одно мучение. Навстречу дует ветер, обжигает лицо и проникает насквозь. После тулупа шинель не чувствуешь. Наконец, вбегаем в караульное помещение. Кругом столько тепла и ещё больше радости. Всем существом испытываешь необъяснимый восторг.

Никакая собака не вытерпит того, что каждый день терпит солдат!

Зато летом и в карауле терпимо. Ходишь наперевес с СКС-47*по стоянке самолётов. Сумерки сгущаются, темнеет. Светит луна, десятка полтора самых ярких звёзд, да фонари, освещающие аэродром. Наконец, темнеет совсем. Чёрный свод неба покрывается безчисленным множеством звёзд. Древние обладали поистине изощрённой фантазией, раз сумели это, на первый взгляд, безсистемное скопище светил систематизировать в столько созвездий, из которых я, напрягая всё своё воображение, могу выделить Большую и Малую Медведицы, Кассиопею, да, пожалуй, Стожары.

А вот образчик армейской проформы. "Курсант Одинокой, сходите на развод," - приказывает майор Пешин. "Для чего - я в наряд не заступаю?" "Курсантов, которые должны заступить в наряд, ещё нет. Они на полётах." Иду на развод. Развод суточного наряда заключается в проверке готовности наряда к несению службы, в переходе его в подчинение определённым лицам, в предоставлении новому наряду права смены старого наряда. Дежурный по части проверяет состав наряда, внешний вид личного состава, знание им своих обязанностей... То есть в наряд заступят неподготовленные курсанты, которые не имеют права сменить старый наряд и нести службу. Но я всё равно не прав, потому что прав больше у майора Пешина.

Самоподготовка... По разному проходит это время. Как правило, это время используется курсантами продуктивно. Но бывает и такое, что в конце самоподготовки с досадой чувствуешь, что напрасно убил столько времени. Это на нашем сленге называется "перевод времени в дугу."

Вот сегодня готовились к экзамену по политэкономии. Проболтали все шесть часов. Говорили на разные темы. Я прочитал всего лишь несколько вопросов. Жаль убитое время.

Один раз, ещё на третьем курсе, на комсомольском собрании, я попросил слово и прочёл стихотворение В.В.Маяковского "Прозаседавшиеся", которое было актуальным и в наши дни. После этого мне долго вспоминали командиры и политработники мою "политическую незрелость".

А собрания всегда проходили по шаблону, от нашего классного отделения всегда вытупал курсант Бобров, который всегда говорил одно и то же: "Наше отделение прошлую сессию сдало хорошо, в этот раз сдадим также хорошо". Фишка же заключалась в том, что комсомольское собрание проводилось не накануне сессии, а в её разгар, и ты сидел и с тоской думал о том, что за эти три часа повторил бы сессионные вопросы как минимум, по трём билетам. Нам, курсантам, формально проведённое собрание ничего не давало, оно было нужно командирам, чтобы

*СКС-47 - самозарядный карабин Симонова.

отчитаться перед вышестоящими политорганами. На собраниях не было такого, чтобы кто-то делился опытом, новой методикой усваивания материала...

Но иногда собрания проводились и в другое время. Например, собрание по поводу злостного нарушителя воинской дисциплины курсанта Зорина, который имел на момент проведения собрания 48 взысканий от командиров всех степеней и, как уже говорилось,

был в этой номинации серебряным призёром училища. Собрание идёт по регламенту. Выбрали президиум, состоящий из трёх курсантов-отличников и кандидатов в члены партии и офицера-политработника, приняли повестку дня. Теперь наш комсомольский вожак и, одновременно, командир классного отделения, Миша Пашнин, произносит пламенную речь. Всё, о чём он говорит, мы знаем. Валере Зорину придётся туго. На бюро роты решили исключить его из комсомола. Теперь очередь общего комсомольского собрания.

Слово дали курсанту Зорину. То, что он говорит, мы тоже не раз слышали. Рассказывает эпизод из своей жизни. Майор Пешин послал его подстригаться. Сходил, подстригся. Приходит майор Пешин, говорит: "Сейчас пойдёте, напечатаете (что-то)"! Но Зорин не потребовался, так как майор Пешин послал кого-то другого. Приходит майор Ренжин, спрашивает Зорина: "Почему не на занятиях?" Пешин: "Товарищ майор, я его уже в течение 20 минут гоню на занятия. "Так я попал на гауптвахту," - заканчивает озвучивать

свою версию случившегося курсант Зорин.

Согласно регламенту, следуют вопросы. Вопросы задают офицеры, секретарь

комитета комсомола. Курсанты сидят, как в рот воды набрали.

Перешли к прениям. Курсант Маликов, друг Зорина: "Дадим ему испытательный срок, пусть исправляется". "У Зорина много комсомольских взысканий!" - возражает комсомольский вожак. "Ещё одно пусть будет," -возражает находчивый Витя Маликов. "Когда-то должен быть конец (этому), и конец должен наступить сегодня!" - заканчивает обличительную речь подготовленный активист Витя Попов. Курсант Душин, в защиту Зорина: "Мы его потеряем и как комсомольца, и как курсанта." Слово взял замполит батальона подполковник Касьян. Сравнил выступивших: курсанты Тиц и Попов с одной стороны, Маликов и Душин - с другой. "Товарищу Душину самому нужна отдушина, - говорит удачный каламбур и добавляет категорично, - исключить!" Курсант Злоедов бубнит из-за чей-то спины: "Выступающих не обсуждают." Вдохновлённый выступлением замполита, курсант Чупахин, из "правильных" - с нижегородским выговором долго и основательно обосновывал идею исключения товарища Зорина из рядов ВЛКСМ. Майор Пешин, как и я, делает какие-то записи. Если я пишу для истории, то он - составляет чёрные списки курсантов, выступающих и голосующих не правильно. Голосуем в первый раз: 17 - за исключение, 13 - против, остальные воздержались. Переголосовываем по инициативе начальства, результат: 20 - "за", 24 - "против". Курсант Приб, который хотел понравиться и тем, и другим, после голосования попросил слово, попытался объяснить причину, по которой голосовал против исключения и заверил комсомольцев, а особенно товарищей гостей, что на следующем собрании комсомольцы обязательно исключат товарища Зорина из своих рядов. Опять Гена Злоедов из толпы: "Собрания больше не будет." Лично мне Зорин тоже не нравился, но курсанты редко сдают своих, поскольку круговая порука помогает им "выжить", так как командиры зачастую занимаются самоуправством.

...Самолёты взлетают и садятся, а ты сидишь на чехлах, греешься на солнышке и ждёшь свою очередь. Красивая это картина - самолёты взлетают и садятся. Красиво садятся и ещё красивее взлетают.

Но сегодня - ночные полёты. Мой первый ночной полёт на самолёте "Ил-28".

...Расчёт выполнен на первый этап маршрута. Остальное придётся рассчитывать в процессе полёта. Серов сегодня не в духе. Залез в кабину без парашюта, чертыхнулся, вылез одевать парашют. Пытаюсь установить код и кручу что-то.

Вот, чёрт, ведь я не то кручу...

Летать ночью явно не располагает. Ночью добрые люди спят...

В кабину залезает инструктор. Я же в это время надеваю шлемофон, застёгиваю на шее ларингофон, подсоединяюсь к СПУ.

"СРЗО* включил? - спрашивает инструктор.

"Сейчас включу," - отвечаю.

Включаю питание. Докладываю командиру экипажа автоматически: "Аккумулятор и генераторы включены..."

"Аккумуляторы не включены!" - поправляет инструктор.

Включаю аккумуляторы. Продолжаю доклад: "...люк закрыт, законтрен, к полёту го-тов!"

Самолёт выруливает на ВПП, взлетает.

"Включи секундомер!" - напоминает инструктор.

Включаю. Смотрю на часы - темно, ничего не вижу. Инструктор помогает отрегулировать освещение, направляет свет на часы.

Ничего сложного, когда умеешь.

Включаю АРК, радиовысотомер. Рассчитываю на ветрочёте магнитный курс следования и путевую скорость следующего этапа по ветру, который дал дежурный синоптик на предполётных указаниях.

Инструктор отвлекает меня от этой операции: "Посмотри на землю - где летим?"

Смотрю под собой - светящиеся огни какой-то деревни. Смотрю на часы, чтобы по времени прикинуть вероятное местонахождение. Ничего не вижу, так как в кабине темно. Пытаюсь направить на часы свет "аруфошки"*.

"Осторожнее, не поломай арматуру!" - это опять бдительный инструктор.

Неуверенно показываю инструктору на карте: "Вот эта деревня?"

Инструктор: "Не знаю."

"Ну и я не знаю!"

Продолжаю расчёты. Вот и поворотный. Командую: "Приготовиться к координированному развороту!" Выполняю необходимые операции, ошибаюсь, инструктор поправляет, одёргивает. Сказывается "коэффициент обалдения". И ночь - непривычно.

Долго устанавливаю обороты... Вот и цель. Не успеваю выполнить прицеливание - холостой заход.

Хорошо, что без бомб!

Второй заход. Как назло, на индикаторе ПСБН-м пропадает отметка от цели! Кручу ручки "Усиление ВЧ", "ВРУ" - никакого эффекта. Докладываю: "Пропал ток детектора!" Оглядываюсь на инструктора...

Летим ещё некоторое время.

Хорошо, что нет бомб. Просто прицеливание.

В данном упражнении предусматривалось, так называемое, тактическое

бомбометание. Отдаю управление на лётчика...

Голос инструктора: "Заарретируй гироскоп!"

Вот же, чёрт, забыл!

СРЗО* - система опознавания "свой-чужой".

"Аруфошка"** - АРУФОШ - лампа ультрафиолетового освещения на шарнирах.

Арретирую гироскоп. Даю курс на аэродром. Маневрирую скоростью для выхода

на КПМ в заданное время.

Посадка. Расписываюсь в бортовом журнале, отдаю инструктору.

Инструктор: "Полёт - между х... и очень х...!"

На душе тоже х... и хочется спать...

Слишком хорошего и лёгкого от жизни не жду. Знаю, встречу ещё кучу неприятностей. Говорят, когда нет неприятностей, неинтересно жить. Думаю, так говорят те, у кого никогда их не бывает. Какой-то дурак, а, может быть, слишком умный сказал этот вздор, и вот уже много лет люди, уподобившись попугаям, повторяют это, совершенно не вдумываясь в смысл сказанного. Не надо искать неприятности - они сами о тебе позаботятся!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

О том, как я писал, пытался отпечатать рукопись, и что из этого вышло.

Помню, места себе не находил, ночами долго не мог уснуть: в голове роились мысли, обрывки мыслей. Я ворочался, считал до тысячи, но сон не приходил, а утром болела голова. И тогда я понял, что мне надо изложить свои мысли на бумаге, надо начать писать.

Сначала писалось легко, за две недели я написал больше половины. В конце приходилось "выдавливать" из себя по несколько строчек. Я исписался. Но зато голова была ясная, и сон был крепкий.

После того, как мы, пообедав, строем возвращались в казарму, чтобы взять конспекты и следовать на самоподготовку, до её начала оставалось минут 15-20. Раньше я, как и другие, в это время находился в "режиме опрокидывания", то есть, не раздеваясь, иногда не сняв даже сапоги, бросался на кровать и дремал, разморённый и расслабленный. По Уставу, разумеется, этого делать не следовало ни в коем случае и раньше, на I, II и III курсах, мы это делали очень и очень редко.

Теперь же я по-другому использовал это время. Я садился на табуретку, а иногда на кровать, опять же вопреки требованиям соответствующей статьи устава, доставал из тумбочки блокнот, шариковую ручку и, пока другие "дрыхли", записывал убористым почерком четверть листочка. Черновой вариант "Картинок" закончил месяца за полтора и больше за них не брался, так как, во-первых, выдохся; во- вторых, не было времени и желания и, в-третьих, некоторые мои мысли казались мне крамольными, поскольку не укладывались в сложившиеся в нашей литературе стереотипы армейской жизни. Исходя из последнего обстоятельства тогда я не решился попытаться опубликовать их.

И уже будучи офицером, я переписал свою повесть на чистовую и попросил одну машинистку из военного городка перепечатать её на печатной машинке. Эта женщина и её муж, офицер из десантно-штурмового батальона и бывший суворовец, воспитанные в верноподданничестве, написали на меня донос в особый отдел* ДШБр**, в состав которой входил наш вертолётный полк. Однажды меня вызвал к себе в кабинет наш полковой "особняк", капитан Берзин, продемонстрировал мне толстую папку с компроматом на меня; желая произвести больший эффект, полистал доносы, после чего предложил мне добровольно выдать все мои рукописи и записные книжки и на всякий случай пригрозил обыском. Я впился взглядом в содержимое папки, стараясь запомнить почерк доносителей. После того, как особист отпустил меня, я сразу же, ни на что не отвлекаясь, быстренько пошёл в наш штаб эскадрильи и начал просматривать лётные книжки личного состава, по почерку узнавая стукачей. Вперёд буду знать, кого опасаться! После чего, доложив командиру экипажа о случившемся, поехал домой, в жилой городок, собрал все рукописи и записные книжки и отвёз их в особый отдел полка. После этого меня должны были отстранить от полётов, что и было сделано, но вместе с тем, меня включили в комиссию, которая проверяла наличие топографических карт в секретной комнате штаба. Нарочно не придумаешь! Если уж не доверяете - не доверяйте до конца... Я благополучно съездил в отпуск, а когда вернулся в часть - пришёл ответ из Тбилиси, в котором мою повесть идеологическая экспертиза не нашла антисоветской, благо я не включил в рукопись эпизод с комсомольским собранием, но, тем не менее, повесть была названа "пасквилем на армию". В самом конце заключения идеологической экспертизы

Особый отдел* - 7-й отдел КГБ в Вооружённых Силах.

ДШБр **- десантно-штурмовая бригада.

было сказано: "В общем, повесть написана грамотно, гладко." Дальше стояла подпись

редактора окружной газетёнки, которую всех военнослужащих в приказном порядке замполиты заставляли выписывать и которую никто не читал; я даже название её не припомню. Потом началась коллективная читка моих записных книжек, которые благоразумно никуда не отправляли, поскольку в моих записях была отражена вся криминальная деятельность наших отцов-командиров, а проще - мафии в погонах. Кроме того, там были даны их краткие нелицеприятные характеристики, в том числе в стихотворной форме в виде недружеских эпиграмм. Действие напоминало последний акт комедии "Ревизор": читать начинает командир полка подполковник Мордовин, с удовольствием читает про других, но когда доходит до себя, говорит, что дальше не интересно и хочет перелистнуть страницу, но записную книжку у него из рук вырывает полковник Лукьянов, начальник лётного отдела бригады, и начинает читать про Мордовина и иже с ним. И так повторялось несколько раз. Отцы -командиры даже перессорились между собой. И лишь двое наблюдали за происходящим со стороны: начальник особого отдела бригады в чине полковника - с изумлением и ваш покорный слуга - с презрением. В заключение "особняк" из ДШБр предложил мне прямо в особом отделе полка сжечь мои рукопись и записные книжки. Я к тому времени уже проконсультировался с юристом и вёл себя довольно смело. Я сказал им, что если всё будет сожжено, отношение ко мне со стороны командования в лучшую сторону всё равно не изменится, если я не сожгу, мне хуже не станет, поскольку уже и так хуже некуда. Кроме того, я заявил, что придёт время, когда мою повесть можно будет опубликовать без проблем со стороны цензоров и привёл в пример "Один день из жизни Ивана Денисыча" А. Солженицина. Все в один голос сказали, что такого не будет никогда. После чего я с разрешения полковника из особого отдела удалился. Об этом периоде моей жизни расскажет моя следующая книга "Авиамученики. Новый Диоген".

После этого моя эскадрилья ушла без меня в Венгрию - мне не доверяли. Но когда понадобилось пушечное мясо в Афганистане, мне резко задоверяли, и не спрашивая моего согласия, отправили туда. Там я тоже вёл дневник и тоже боролся с мафией в погонах. И выполнил 230 боевых вылетов в составе экипажа вертолёта Ми-6. Но не заслужил даже медалюшки. Но заслужил ненависть от командиров-контрабандистов, один из которых - подполковник Воробьёв. Об этом - моя книга "Спецкомандировка на "Юг".

После того, как развалили Советский Союз, который почему-то не смогли или не захотели защитить мои отцы-командиры и неугомонные особисты-комитетчики, мои гонители и хулители, сделавшие в 1985 году невозможным моё пребывание в рядах Советской Армии, я не по своей воле оказался в некогда братском, а ныне суверенном Казахстане. Являюсь учредителем общественных объединений национально-патриотического и правозащитного типа: Восточно-Казахстанское областное Общество славянской культуры, Союз казаков ВКО, Республиканское славянское движение "Лад", Русский национально-культурный центр, ВК областное Собрание пенсионеров Министерства обороны, Филиал РОО "Союз военнослужащих запаса" по ВКО, Общественный комитет "Чистые выборы". В 1992 году в составе добровольческих казачьих формирований защищал Приднестровье. В том же 1992 году издал книгу А. Феоктистова "Русские, казахи и Алтай" в защиту Русских в Казахстане. В настоящее время работаю над изданием моей книги "Катехизис Русского Националиста". И ни разу мои пути не пересеклись с моими вчерашними ненавистниками - ни на баррикадах, ни на фронтах информационной войны. В этом моя морально-нравственная победа над временщиками.

15 июня 2006г. Слава России!

Кустанай, 1972г. - Цулукидзе, 1978г. - Усть-Каменогорск, 2006г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ или Зачем я пишу?...................................................................................... ......... 2

1. Картинки первая и вторая. О том, как я поступал в училище ........................ ...... .......... 3

2. Картинки третья и четвёртая. О курсе молодого бойца и уборке урожая картофеля.... 8

3. Картинка пятая. О том, как курсанты грызли гранит науки ................................. ........... 13

4. Картинка шестая. О прыжках с парашютом, которые не всегда безопасны ............... 18

5. Картинка восьмая вместо седьмой. О выборе боевой подруги ...........................................22

6. А сейчас - картинка седьмая. Как начали летать ..................................... ........................... 26

7. Картинка девятая. О свободном выходе .................................................. ..................................31

8. Картинка десятая, последняя. О полётах на фронтовом бомбардировщике "Ил-28"...35

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. О том, как я писал, пытался отпечатать рукопись, и что из этого вышло......42

Оставить комментарий © Copyright Белый Волк (lvkartashov@mail.ru) Размещен: 20/09/2010, изменен: 02/07/2011. 158k. Статистика. Повесть: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: В повести говорится о том, что высокая мечта осуществляется только целеустремлёнными юношами с сильным характером. Необходимо колоссальное терпение, умение превознемогать себя, чтобы преодолеть тяготы и лишения воинской службы, помноженные на формализм и бездушие командиров, непонимание и насмешки со стороны сослуживцев, отсутствие рядом близкого человека, способного помочь и поддержать в трудную минуту, осуществить личные притязания на грани имеющихся возможностей.

Белый Волк : другие произведения.

Через трудности - к звёздам! Картинки из курсантской жизни