Аннотация: Каково это жить в Донецке? - спрашивают они. Не так уж и сложно, если есть ради чего жить.
- Ты надолго? - тихонько спросила она.
- Нет. До одиннадцати буду дома.
В одиннадцать начинался комендантский час, и он не хотел снова опаздывать. Прошлого раза, когда он наткнулся на патруль, ему вполне хватило.
- Может, совсем не пойдешь?
- Не могу, я обещал, - ответил он и медленно надел лыжную куртку, купленную еще в прошлом году ради единственной поездки в горы, а теперь приносящую пользу лишь в городе.
- Там опять стреляют, может, лучше переждать? - нежно и заботливо повторила она.
- Я уже давно не боюсь, мама.
Женщина со страхом смотрела на него, глаза ее сузились и как бы непроизвольно потяжелели, руки лихорадочно пытались зацепиться за стену.
- Не верю. Это невозможно, что нет страха... - тихо произнесла она.
За окном раздался грохот и порожденное тысячами домов гулкое эхо. Оно мгновенно разнеслось по округе и волною накрыло их обитателей. Он тревожно прислушался и повернул голову в сторону кухни, откуда отчетливей всего был слышен взрыв.
- Может, ты и права, мам. Возможно, я просто перестал обращать на него внимание.
Наступила короткая минута молчания. Он начал шнуровать большие зимние ботинки.
- Не ходи...
Это была ее последняя попытка отговорить сына от прогулки в этот темный ненастный вечер. Он ничего не ответил, только спокойно рассматривал свое отражение в зеркале.
- Мама, ну хватит! Это далеко стреляют, ничего со мной не случится.
Он нагнулся, достал из корзины шерстяной шарф и небрежно повязал его вокруг шеи.
- Надень шапку! Там мороз, - резко сказала женщина. Лицо ее было уже совершенно другим, болезненно твердым. Необходимость смириться и, провожая глазами сына, остаться наедине со своими мыслями разозлила ее, если не сказать большего. Сердце его дрогнуло, когда он мельком увидел этот безумный взгляд матери, провожающей ребенка на верную гибель, и не способной что-либо изменить. Ему стало жаль маму. Где-то внутри мелькнула мысль о женской слабости, отчего ему сразу же стало стыдно.
- Ладно, - ответил он и медленно протянул руку за шапкой. - Все, я пошел!
- Аккуратней там!
- Постараюсь. Прощай, мама, увидимся вечером. Я постараюсь недолго.
Он закрыл тяжелую дверь и вышел в подъезд. В нем было холодно и почти так же темно, как на улице. Медленно спускаясь вниз по лестнице, он остановился у окна, которое, как и большинство в городе, было накрест заклеено скотчем. Взгляд его пронзил хрупкое стекло: двор был пустой и темный, ни единой живой души в такой поздний час. Вновь раздался хлопок и грохот, но это было далеко.
Оказавшись на свежем морозном воздухе, он медленно побрел в сторону освещенного бульвара, на котором чувствовал себя в большей безопасности, чем в этом темном дворе. Зима была холодная, морозная, но снега на земле не было. В последний раз его наблюдали два года назад, еще до войны. Сейчас же только лужи лежали стеклянные, а ветки деревьев покрылись тонким белым пухом.
"Холодно, - подумал он. - Никогда еще не было так холодно". Руки его сами по себе потянулись к карманам, а плечи неестественно округлились. Холод заставил его почувствовать в себе хоть какую-то жизнь, слабеющее внутреннее движение, ведь все в последнее время превратилось для него в сплошные пустяки, все в этом мире стало ему чуждо. "Неужели так и должно быть?" - думал он.
Оказавшись на бульваре, он оглянулся. Вокруг не было ни души. Даже машин не было. Раньше в это же время улицы сверкали огнями, но теперь в семь часов город досрочно погружался во тьму и тишину. Но тишину относительную: только ночные обстрелы нарушали воздушную гладь.
Район, в котором он жил, долго считался безопасным. Только недавно сюда стали долетать снаряды, собирая свой кровавый урожай и заставляя человеческие сердца сжиматься от страха. Первым делом от жестянок пострадала больница, тогда он был всего в паре домов от нее и отчетливо все слышал, мина разорвалась прямо над парадным входом, разрушив часть крыльца и выбив в здании стекла. Многие во время таких обстрелов прятались в подвалах, оборудуя их, как собственные квартиры, а многие, как например и он сам, уже перестали бояться и, всецело отдавшись в руки судьбы, оставались в домах. Всего пару дней назад одна семья уже поплатилась за это. Ночью, когда они спали, к ним в окно постучался губительный кусок железа и всполошил весь район. Это случилось всего в одном квартале от того места, где он жил, и каждый раз, как до ушей доносился гул и характерный свист, он вздрагивал и беспокойно озирался в сторону дома.
Пройдя шагов триста по бульвару, он обернулся. Мимо проехала машина, первая за сегодняшний вечер. Грохот стал намного громче и доносился уже со стороны реки, а именно в ту сторону он и шел.
"Как странно распоряжается судьбами жизнь, - думал он, пока шел. - Беды учат нас большему, намного большему, чем радости. С началом войны в городе произошел переворот, и в основном в людских головах. Мы перестали верить в такие понятия, как справедливость, человечность. Даже детей в городе не осталось, по улицам теперь гуляют шестилетние мужчины и женщины, повидавшие на своем веку куда более многих взрослых. Даже мыслить мы стали по-другому. Общее горе объединило всех. И, казалось бы, сознание должно заполниться этими новыми знаниями и ощущениями, а разуму должна открыться истина, но нет, все получилось с точностью наоборот. Внутри каждого образовалась пустота, которая растет и тяжелеет с каждым прожитым днем".
Ему вспомнились те времена, когда он находился внутри приятной оболочки иллюзий, как тешил себя мыслью, что не одинок в этом мире. Даже солнце в те времена припекало, а не согревало, как в настоящем. Теперь же все это ушло, ушло безвозвратно...
Пройдя три квартала, он перешел на противоположную сторону улицы и остановился у большого магазина. Внутри горел свет, но никого не было видно. Войдя внутрь, он сразу же направился к последнему ряду, где продавали печенье и выпечку. Ему всегда нравилось гулять в той части магазина, он очень любил этот запах свежеиспеченного хлеба и булок.
Набрав в пакет достаточно печенья, он пошел к весам.
- Взвесьте, пожалуйста, - сказал он женщине, стоявшей за стойкой.
Женщина, молча взвесила пакет и прикрепила сверху наклейку со штрих кодом.
- Спасибо.
Снаружи опять послышался грохот, задрожала земля. Несколько снарядов упали где-то совсем близко.
"Это к нам, - подумал он, - звук не такой глухой и земля дрожит".
Он уже давно научился различать прилеты.
- Не знаете, где это? - беспокойно спросила женщина с весами.
- Без понятия, - ответил он и развернулся в сторону кассы. Он просто не в силах был сейчас продолжать гадать, хоть и понимал, что поступает грубо.
Пока он шел к кассе, грохот все усиливался, и уже невозможно было различить отдельные взрывы. Все люди, что были внутри, занервничали.
- С вас двадцать четыре девяносто, - мрачно сказала кассирша, беспрерывно озираясь по сторонам и вздрагивая, словно сидела на углях.
- У меня рубли.
- Хорошо, давайте.
Он быстро протянул ей бумажку. Охранник, стоявший неподалеку, внимательно следил за ним взглядом, хотя время от времени тоже оборачивался на шум прилетов. Других посетителей в такое время не было, магазин вот-вот должен был закрыться.
- Не надо сдачи, - сказал он.
Крепче застегнув лыжную куртку, он вышел на улицу. Ветер печально завывал среди высоких домов. Справа, со стороны реки, опять послышались взрывы, похожие на близкие раскаты грома. Нужно было свернуть туда, через бульвар, чтобы добраться до квартиры друзей, но почему-то идти туда совершенно не хотелось. Каждые две-три секунды раздавался невыносимый ушам грохот, сжимавший все внутренности в кулак. Это чувство не передать было словами: низ живота судорожно сжимался и невыносимо ныл, а вместо мыслей в голове оставался лишь непроизвольный страх смерти.
Но он, и вправду, не мог двинуться с места. Что-то приковало его к земле и не давало идти кратчайшим путем, откуда доносился шум рвущихся тяжелых снарядов. Вспышек не было, весь горизонт заслоняли высокие дома, и невозможно было определить, где именно идет обстрел. Глазам он верил, но слух был крайне обманчив, особенно в городе.
Но даже это не утешало его. Ноги не слушались, они просто отключились посреди бульвара, прямо посреди проезжей части, уже не знающей в такое позднее время машин. Пришлось повернуть налево, чтобы обойти квартал и пойти через парк, тянувшийся параллельно бульвару, а потом срезать на юг дворами, не сделав ни одного лишнего шага в сторону реки.
"Но что это было?" - подумал он. Неужели он испугался? Он ведь уже давно не боялся, причем научился делать это рефлекторно, научился поразительно быстро. Но, это действительно был страх! Только на этот раз боялся не разум, а тело.
В парке было темно. Одни лишь редкие фонари освещали оледеневшую землю и наводили на прохожих скорее ужас, чем что-либо еще. Людей, как и прежде, не было. Ветер томно завывал между ветвями, пытаясь что-то сказать своим скрипучим голосом, но говорил так невнятно и чуждо, что его никто не в силах был понимать. Люди и без ветра были уже не в силах. Несмотря на обстрел, во многих окнах горел свет. Люди предпочитали не обращать на него внимания, им было легче слепо довериться судьбе и после каждый раз говорить про себя нечто вроде: "Слава богу, не мы! Нет, с нами ничего не случиться!"
В парке он внезапно почувствовал себя на открытом месте и побежал. Такое происходило с ним впервые, как и тот ступор посреди бульвара, над которым нависли снаряды. Во время бега руки его судорожно сжимались, а ноги слегка подергивались от адреналина, когда он внезапно останавливался и оглядывался. Казалось, что снаряды рвутся где-то совсем рядом с ним, и если быстрей не убежать отсюда - он покойник.
Слева на парк мрачно взирал один из корпусов детской больницы, где лежали пострадавшие от этой глупой войны дети. Он пробежал мимо, не обратив на нее никакого внимания. Все это было сейчас не важно.
Добежав до двора, он перешел на быстрый шаг и смог немного отдышаться. Дома уже прикрывали его. Конечности все еще дрожали и всхлипывали не то от мороза, не то от страха. Оставалось обойти каких-то пару домов.
Внезапно раздался гул и характерный свист, как это бывает в самых дешевых фильмах. Он моментально пригнулся. Сразу же послышался грохот реактивного снаряда, который ни с чем нельзя было спутать. Эхо разнесло его громкий и резкий голос очень далеко, а взамен ему сиреной сработали автомобильные сигнализации по всему кварталу. Их было не меньше дюжины, и кричали они чересчур уж зловеще. Придя в себя, он опять побежал, даже еще быстрее прежнего. Только ветер обдувал теперь его красные щеки, но и их он уже не чувствовал и все думал о том, что он сделал такого сегодня, после чего умереть ему будет не стыдно. Но на ум ничего не приходило, ничего совершенно. Он вспоминал слова своего друга, вспоминал, как тот долго произносил их после одного из обстрелов, когда снаряд разорвался на том месте, с которого он ушел всего лишь с минуту, и мысленно повторял их, пока не оказался рядом с большим угловым домом. Влетев в нужный подъезд, он слегка успокоился и медленно начал подниматься по лестнице. "Умру, так умру, и нечего здесь думать!" - еще раз повторил он и снял с головы шапку. Вскоре он остановился у двери и нажал на звонок. Дверь моментально отворилась.
- Ну, наконец-то! - воскликнула Женя, молодая женщина лет тридцати, в узком домашнем платье. - Мы уже тебя заждались!
На вид она была довольно хорошенькая, привлекательная. Тоски по угасающей молодости еще не было видно в ее глазах, напротив, они светились очень ярко и живо.
Он был младше своих новых друзей. И, проигрывая в жизненном опыте, превосходил их живостью своего ума. Вообще странная это была дружба, какая-то необычная, даже можно сказать искусственная. Знакомы они были давно, но в такой именно дружеской близости, как сейчас, оказались впервые. Он часто думал об этом, о том, что сблизила их именно война, а не какие-то общие интересы или увлечения, таковых, честно сказать, было мало. Его новые друзья были совершенно из другого мира, мира материального и недалекого, в отличие от его собственного - мира непостижимого и мечтательного. Но, тем не менее, он находился здесь, в их квартире, готовый ухватиться за любую возможность почувствовать себя в безопасности вблизи дружеского огня. Он знал, что когда война закончится, они вновь станут друг другу просто знакомыми, приятелями, но все же не мог сейчас разорвать эту связь, основанную, скорее всего, на обыкновенном страхе, но так много для него сейчас значащую. В глубине души он знал, что и они чувствуют то же самое.
Женя все еще продолжала на него смотреть и не отходила.
- Я задержался в магазине, - ответил он, пытаясь отдышаться от длительного бега.
- Ты что бежал? - спросила женщина с улыбкой.
- Да, стреляют совсем рядом. Вот, держи, - он протянул ей пакет с печеньем.
- Спасибо, - ответила Женя и улыбнулась.
Он медленно снял куртку и повесил ее на крючок в коридоре. Шапку и шарф он засунул в рукава, чтобы не забыть, потом настала очередь ботинок. Снять их, честно говоря, было гораздо проще, чем надеть.
Робко, словно ребенок, он вошел в комнату. Женя в это время уже копошилась на кухне. Первым, что бросалось в глаза, был мягкий раскладной диван, который стоял в самом центре, и игровая приставка. Он медленно подошел к дивану и взял в руки джойстик. Экран телевизора тут же загорелся, и перед глазами во весь рост возник с мячом Лионель Месси.
- Какой тебе чай, черный или зеленый? - послышался женский голос из кухни.
- Черный!
- Сахар положишь сам, мне лень, - кокетливо добавила Женя.
- Ладно, - улыбнулся он.
Переполох в груди стал понемногу стихать. Здесь, в квартире друзей, он, наконец, хоть немного почувствовал себя в безопасности. За окном все еще раздавались отдельные взрывы, иногда даже слишком громкие и дребезжащие, но они уже не волновали его, доносясь сюда как будто из другого мира. Спустя несколько минут из коридора послышался шум, и он увидел, как в квартиру вошел высокий мужчина с желтым пакетом в руке. Завидев его, мужчина искренне обрадовался и, снимая верхнюю одежду, стал искать глазами свою жену.
- Жень, ты уже поставила чай? - довольно мягким и приятным голосом поинтересовался Гена, так звали мужчину.
- Да, - женщина выглянула из кухни и улыбнулась.
- Отлично! А ты, я вижу уже начал без меня!
- Я немножко, - ответил он, смущаясь. - Времени-то у меня не так много, не могу же я вечность ждать разрешение поиграть на вашей приставке.
Гена улыбнулся и, ничего не ответив, отнес пакет на кухню и поцеловал жену. Она сделала довольное лицо и почти сразу же объявила, что чай, наконец, готов. Делать было нечего, он поднялся с дивана, с которого так не хотелось вставать, и направился на кухню искать на столе свою кружку. Взяв баночку с сахаром, он насыпал в нее две ложки и размешал.
Обернувшись, он увидел, что место на диване уже было занято, Гена держал в руках джойстик и ждал только его прихода, Женя сидела рядом, одной рукой обнимая мужа, и улыбалась, на столике рядом с диваном виднелись шоколадные конфеты и прозрачный пакет с его свежим печеньем, а на экране по-прежнему застыл с мячом Лионель Месси. "Вот оно спокойствие, - подумал он. - Именно ради этого я здесь".
Так и проводил он вечера со своими новыми друзьями, за игрой в приставку и бессмысленными разговорами. Нельзя сказать, что ему это было не по душе, напротив, он даже получал от всех этих банальностей какое-то удовольствие. Возможно, именно такие вот банальности и отвлекали его разум от болезненных и печальных размышлений об окружающем его мире, о бессмысленной и беспощадной войне, что разворачивалась не где-нибудь в телевизоре, а в его родном и любимом городе. Взрывы еще были отчетливо слышны, но со временем частота их стала уменьшаться, а громкость начала понемногу стихать. Он уже не оборачивался к окну, не менял положение на диване каждый раз, как слышал эти жуткие звуки. Время все поставило на свои места, обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, и весь город как бы вздохнул с облегчением.
Когда он ушел от друзей, то времени уже было много. Он обещал маме прийти пораньше и все ускорял и ускорял свой неровный шаг. Что-то гнало его вперед, какое-то неведомое ранее чувство тревоги. Тишина, что стояла теперь вокруг, производила на него гнетущее впечатление, словно в каждом углу, за каждым крутым поворотом в этой тишине притаились неведомые ему страхи. Обстрел уже был окончен, жизни его ничто не угрожало, но ноги почему-то несли его домой быстрее, чем его мысли.
Миновав больницу, он перебежал широкую улицу и углубился во дворы. Темень была жуткая, с деревьев свисали вниз огромные ветви и плавно покачивались от морозного ветра. Где-то неподалеку громко залаяла собака, он обернулся и еще сильнее ускорился. Подходя к своему двору, он уже был сам не свой. Грудь его разрывалась от этого нового тревожного чувства. Никогда раньше, даже во времена первых взрывов, когда еще нервы его были блаженны, а мысли до боли поверхностны, он такого не испытывал, и все бежал себе и бежал в сторону дома. Оставалось пройти всего сотню шагов, но он вдруг остановился и начал оглядываться. Он ничего теперь не понимал: весь двор был наполнен визгливым шумом, полон машин с мигающими, как гирлянды, крышами, полон каких-то странных людей, причем все они носились туда-сюда в каком-то истерическом волнении, из соседних дворов приходили люди, чтобы посмотреть на произошедшее, и как безликие тени стояли у обочины дороги. Сердце его на мгновение сжалось, руки обвисли в ужаснейшей форме паралича, и он долго еще в исступлении водил по горизонту глазами, пока не увидел перед собой багровое зарево пожара...