Глядя в серое заоконье пасмурного копенгагенского дня, Трине недоуменно пожала плечами: не понимаю, почему все так боятся онкологического диагноза? То есть, ясно, что радости мало, но люди смертны, и если об этом не забывать - не вижу оснований считать такой исход худшим из возможных.
Особенно в цивилизованных странах, где медики приучены, что больной не должен терпеть боль. При малейшей жалобе раковым дают морфин в дозе, достаточной для приятных сновидений. Когда болезнь прогрессирует, действие наркотика со временем слабеет, и дозу постепенно увеличивают, вплоть до того, что в один прекрасный день человек просто не просыпается от своего сладкого сна. Только и всего.
Как шутили у нас на биологическом, если ОЧЕНЬ МЕДЛЕННО нагревать воду, лягушку можно сварить так, что она и не заметит.
Правда, на некоторых морфин в качестве болеутоляющего под конец уже не действует. И тогда гуманные швейцарцы, например, прибегают к эвтаназии - врач назначает летальную дозу наркотика или барбитурата, чтоб прекратить излишние страдания.
Трудно понять, почему такой хай поднимают вокруг эвтаназии. Неужто лучше обречь больного на долгую, мучительную смерть?
Но люди вообще не слишком логичны.
Поэтому в странах, где эвтаназия запрещена, медперсонал осторожничает в угоду тупым законам. Но лазейки, конечно, находятся.
Вон, Луиза рассказывала, что ее соседке по палате, терминальной больной, медсестра оставила на тумбочке ПОЛНУЮ УПАКОВКУ морфина.
Причем насупила бровки и строго предупредила: "не более одной-двух таблеток в день, иначе опасно для жизни!"
Дама оказалась сообразительной. Понимающе кивнула, пообщалась в охотку с многочисленными друзьями и родственниками... А потом, в долгий ящик не откладывая, растворила весь морфин в "Карте-Нуа" с молоком и душистым медом . Акациевым.
Выпила на ночь, утром - вуаля! - свободное койко-место.
А Луиза что? - поинтересовалась я.
А что Луиза? Ее болезнь не закогтила столь основательно, чтоб о смерти думать. Рак груди в ранней стадии нынешним онкологам - рутина. Прооперировали во-время , и все дела. Жить будет, не помрет, если, конечно, улицу на красный свет перебегать не станет, - усмехнулась Трине.
Само собой, когда есть возможность человека к нормальной жизни вернуть - кто говорит, что эту возможность упускать позволительно!
Но "бороться" с необоримым - бессмысленно, согласись. В таком случае остается одно: облегчить финал. Называя вещи своими именами, - УСКОРИТЬ.
Трине вдруг умолкла и с оттенком ласковой иронии заглянула мне в глаза своими прозрачно-голубыми. Махнула рукой: ладно, прекратим этот разговор. Вижу, ты взъерошилась вся. Эмоциональный дискомфорт?
Она отхлебнула остывшего чая из чашки, завела за ухо пушистую прядь. Тихонько вздохнула:
Не сердись, сестренка. Не стала бы я затрагивать эту неприятную тему, если б...
Короче, мне нужно, чтобы ты подписала одну бумагу.
Да не пугайся ты! Ничего особенного. Догадываешься, какую?
В идеале надо бы, чтоб каждый заблаговременно составил что-то вроде завещания - как он хочет, чтоб с ним, в случае чего, поступили. На всякий пожарный... Никто ведь не застрахован!
Я, как понимаешь, хочу, чтоб ретивые эскулапы не мучили бы себя и меня всяческими затягивающими процесс ухищрениями, если что. Их долг ОБЛЕГЧАТЬ СТРАДАНИЯ. Вот и пусть облегчают!
Пусть помогут мне по возможности быстро и безболезненно на тот свет, скажем так, перебраться.
Ну, а в таких делах требуется, чтобы близкие родственники не возражали. У меня одна ты близкая, Вибс!
Трине подошла, охватила меня за плечи, лбом в лоб уперлась, зажмурилась.
Мы долго стояли обнявшись, покачивались из стороны в сторону. Ее слезы смешались с моими. Потом я прошептала:
Скажи... ты давно узнала?