В Сирийской пустыне заходило солнце. Пламенный шар уже скрылся за скоплением раскалённых докрасна облаков, затянувших багрянцем далёкий горизонт. Песок пустыни сверкал ярко-жёлтым в угасающем свете.
На мгновение облака разошлись, и длинный огненно-красный луч света проник через щель и отразился от незапылённого щита пустынного всадника. Его конь, скакун кохейланской[1] породы происхождение которой выводилось от скакунов царя Соломона[2] стоял спокойно и невозмутимо, чётко [выделяясь] на фоне горизонта. В это мгновение его хозяин выглядел единым с ним, словно двойная статуя, высеченная из цельного камня. Араб смотрел на закат, но его взгляд беспрерывно блуждал по далёкому горизонту, словно он чего-то ждал.
Он был рослым статным мужчиной, длиннобородым, облачённым в ниспадающий халат. На его поясе висела кривая сабля дамасской стали. В правой руке он сжимал длинное копьё, а в левой — небольшой щит из шкуры носорога, с острым шипом в центре. Черты его лица были мрачными, но благородными. Это был муж в расцвете сил, и его лицо потемнело от нестерпимого жара восточного солнца.
На некотором расстоянии справа от него высилась группа финиковых пальм, среди которых журчал хрустальный источник, давая жизнь недлинному ручью, терявшемуся в окрестных песках. Среди пальм располагалось множество чёрных шатров, рядом с которыми стояли верблюды и лошади. Поблизости суетились облачённые в белое фигуры и слышался низкий гул голосов. Поодаль от стоянки сидели верхом на лошадях несколько безмолвных фигур, вооружённых длинными копьями. Это был сторожевой отряд.
Эмир Юсуф бен Омар, которого мы только что описали, внезапно насторожился. Его зоркий взор обнаружил нечто — чёрную точку, медленно движущуюся далеко в море раскалённого песка. Заходящее солнце постепенно опускалось, и вскоре в его свете появился всадник. Он всё приближался и приближался, словно лагерь арабов был его целью.
Солнце на миг задержалось над красным горизонтом и пропало. Тьма пала на пустыню как одеяло, и заблестели звёзды. С востока выглянула луна.
Когда её первые лучи озарили пустыню, окрашивая все окружающие предметы в белое и серебристое, всадник подскакал к эмиру и соскочил со спины тяжело дышащего коня.
На миг он пошатнулся, словно пьяный, затем поднялся и обратился к эмиру. Он был юн, высок и красив, и одет почти так же, как Юсуф бен Омар.
— Отец, я сумел бежать, — выдохнул он. — Семь дней они держали меня узником в лагере неверных — меня, который отправился к ним как посланец. Это было предательство, ибо я пришёл к ним с флагом перемирия, и их предводитель обещал мне безопасность. Сегодня они отправили бы меня в лагерь короля Ричарда, но я бежал на своём собственном коне. [Сорок?] миль они преследовали меня, но их кони были не настолько быстры, как мой. И теперь я с тобой — в безопасности!
Произнеся последнее слово, он пошатнулся и почти упал к ногам отца.
— Я ранен… в грудь, — выдохнул он. — Их лучники сильны, а стрелы летят далеко. Проклятие Аллаха на них — неверных!
Тут говоривший снова впал в забытье.
Эмир, с потемневшим лицом, шагнул вперёд и поднял обмякшее тело на руки. Халат на груди затвердел от застывшей крови, а на правом боку юноши зияла рана, из которой была выдернута стрела,. Она могла и не привести к смерти, но для исцеления требовались искусный уход и время.
Юсуф отнёс своего сына в лагерь и вызвал к себе темнолицего сморщенного маленького человечка.
— Проследи, чтобы он поскорее поправился, — велел эмир, обращаясь к этому человеку, — иначе поплатишься головой, еврей.
Он удалился, оставив жилище в единоличном распоряжении Малахии, еврейского лекаря.
— Теперь — месть, — бормотал Юсуф, выходя из большого шатра. Многие из его воинов, видевших, как он принёс тело своего сына, сбивались в группки. Они сразу поняли, что Али, сын эмира, который отправился посланником в лагерь Роберта, одного из рыцарей короля Ричарда, столкнулся с предательством.
Здесь может потребоваться некоторое пояснение. Роберт де Монтревель с отрядом тяжёлой конницы отделился от войска английского короля и намеревался отыскать Юсуфа бен Омара, своего старого врага, с которым он сражался во Втором Крестовом походе. Он был разгромлен, и теперь жаждал отмщения. Поэтому, с позволения Ричарда, он отправился искать своего старого противника.
Юсуф, прослышав о его прибытии, прислал к нему в лагерь своего сына Али, как посланника, чтобы сообщить о намерении эмира условиться о месте сражения, где он и его враг могли бы раз и навсегда разрешить свой спор. Это должен быть поединок, и та сторона, предводитель которой потерпит поражение, оставит поле боя во власти победителя. И они должны были биться насмерть.
Роберт, несмотря на данное им слово, что Али не причинят никакого вреда, тотчас же взял его в плен. Али, когда его собирались отправить в лагерь короля Ричарда, увидел своего коня. Он позвал его, и послушный скакун примчался галопом. Прежде чем солдаты опомнились от минутного замешательства, юный араб, который не был связан, запрыгнул на своего коня и умчался, словно молния.
Часть отряда, возвращавшаяся из вылазки, попыталась его задержать. Один из них послал стрелу ему прямо в грудь, прежде чем он оказался за пределами их досягаемости. Они преследовали его много миль, но наконец он оторвался от них и достиг, как и рассказывал, лагеря своего отца.
Эмир призвал к себе своих вождей и кратко рассказал им, что произошло.
— Теперь — месть, — сказал он. — Сегодня ночью, при свете луны, мы нападём на неверных и захватим их вождя в плен. Мы перебьём его людей без пощады, чтобы они не смогли убежать с вестью к Ричарду. Здесь, в пустыне, я решу спор с моим пленником. Если мой сын умрёт, он поплатится своей головой. Если нет, мы отпустим его за выкуп. Теперь идите к вашим коням, ибо, хотя ночь ещё юна, путь предстоит долгий. Мы нападём в час перед рассветом, когда воины крепко спят, а стражи сонливы после долгой ночи.
Через полчаса всё было готово. Около двух десятков воинов оставили сторожить лагерь. Три сотни всадников с длинными копьями, в развевающихся халатах, во главе с эмиром по его слову помчались в пустыню и, словно белые призраки, быстро пропали из вида. Безмолвие ночи опустилось на лагерь, пока топот копыт всё слабел и слабел, и уже ничего не было слышно, кроме жутких и тоскливых воплей шакалов вдали.
II
Али лежал в шатре эмира, всё ещё в беспамятстве и с трудом дыша. Его уложили на шёлковое ложе. Несколько неярких ламп, свисавших с потолка шатра, горели приглушённым светом, испуская золотистое сияние на богатые ковры, устилавшие землю. Еврейский лекарь Малахия, стоял возле него, нащупывая пульс. Он бился быстро, ибо Али одолевала лихорадка. Пара негров-рабов металась по шатру, исполняя распоряжения лекаря. Время от времени полог шатра отодвигался, тёмное лицо заглядывало внутрь и низкий голос вопрошал о здоровье Али, сына Юсуфа бен Омара.
Юноша беспокойно пошевелился во сне. Он издал краткий неясный звук и, казалось заговорил. Еврей склонился, чтобы уловить его слова. Но они были неразличимы, и Малахия снова выпрямился.
Али снова пошевелился, его глаза раскрылись и он очнулся. Несколько мгновений он озирался по сторонам, не понимая, где находится. Его губы опять шевельнулись, и лекарь услышал невнятные слова:
— Воды, воды, ради Аллаха!
Тут же принесли холодной воды и напоили Али. В одну из чаш Малахия украдкой бросил комочек гашиша.
Али откинулся на подушках. Его глаза медленно закрылись, когда начал действовать наркотик. Вскоре он погрузился в глубокий и мирный сон. Худшая стадия лихорадки прошла.
III
Этой же ночью в лагере Роберта де Монтревеля происходило следующее. Рыцарь, сорокалетний здоровяк, известный пристрастием к вину, а также своей доблестью, валялся в пьяном беспамятстве. В эти долгие ночные часы часовые несли стражу снаружи. В шатрах спали его громко храпящие воины. Стражников одолевал сон, ибо их не сменили в полночь, как полагалось, поскольку их товарищи не отказывали себе в выпивке и совсем забыли о них.
Один за другим они засыпали на своих постах и валились на песок. Ночь тянулась, пока до утра не осталось всего несколько часов. Внезапно пустыню огласил боевой клич мусульман и топот скачущих коней. Пока сонные стражи поднимались на ноги, протирая глаза, их всех перебили и арабы бросились к шатрам.
— Аллах акбар! — взлетел клич из трёх сотен глоток. Острия копий мелькали в лунном свете, и там, где несколькими мгновениями ранее была тишина, теперь воцарился переполох. Шатры рушились на своих обитателей. Пьяные солдаты, путаясь в складках, не могли подняться. Прежде чем они сумели разобраться в происходящем, их пришпилили к земле длинными копьями.
Несколько из них сбились в кучку и попытались остановить наступление сторонников эмира. Мусульмане, находящиеся поблизости, обнажили свои мечи, и маленький отряд был быстро изрублен в куски. Земля была скользкой от крови, и лагерь оглашал лязг стали, вопли живых и стоны раненых и умирающих.
Всего лишь за десять минут около двух сотен человек пали на песок, убитые или умирающие. Тех, кто был искалечен, нападавшие не пощадили, а быстро добили врагов мечами.
Эмир потерял не так много людей. С дюжину его воинов лежали мёртвыми, а некоторые были ранены. Но гораздо больше, если не все солдаты Роберта де Монтревеля были убиты, а он сам, всё ещё спящий, попал в плен.
Ещё до следующего полудня эмир и его люди вернулись в свой лагерь. Добыча, взятая с крестоносцев, была разделена между ними.
IV
Когда Роберт де Монтревель пробудился, то обнаружил себя в странной и незнакомой обстановке. Он находился в большом и просторном помещении, представлявшим собой часть шатра эмира.
Он лежал на шёлковом ложе, чему весьма удивился. Ковры, сотканные в Смирне и Исфахане, устилали пол. Грубую чёрную ткань стен покрывали шёлковые драпировки, а с потолка свисали золотые лампы.
Рядом с ним стоял низкий столик с блюдом фруктов и чашами шербета. У входа виднелась фигура последователя Пророка, опиравшегося на длинное копьё и рассматривавшего пленника с некоторой долей любопытства. Снаружи доносился гул голосов, топот лошадей и крики верблюдов.
Де Монтревель с глупым видом огляделся вокруг, взирая на окружающее с великим изумлением.
— Где я? — пробормотал он. — Конечно, я сплю.
Взор его упал на стража в дверях.
— Кто ты? — спросил он на лингва франка, общепринятом средстве общения между европейцами и сарацинами.
— Воин эмира Юсуфа бен Омара, — последовал ответ мусульманина в тюрбане.
Роберт начал гневаться.
— Я, что же, его узник? — спросил он.
— Видимо, это так, — ухмыляясь, ответил страж.
Рука де Монтревеля потянулась к мечу. Его не было. Он угрюмо уставился на стену, а затем, проголодавшись, протянул руку к столику. Он с жадностью съел фрукты и выпил шербет. Не успел он закончить, как вошёл сам эмир. Он рассказал своему пленнику, что произошло, а потом разъяснил ему ситуацию.
— Если мой сын умрёт, умрёшь и ты, — сказал он. — Его состояние очень тяжёлое. Лекарь, хоть он и еврей, прилагает все усилия, но рана хуже, чем мы думали. Наверное, наконечник стрелы был ржавым, потому что началась гангрена, и его охватила ужасная лихорадка. Будь ты проклят! — вскричал он, подступая ближе и потрясая кулаком у самого лица Роберта. — Если он умрёт, твоя участь известна.
Роберт побледнел, но ничего не сказал. Юсуф бен Омар вскоре ушёл, оставив его наедине с собственными мрачными мыслями.
Состояние Али, как и сказал эмир, действительно было тяжёлым. Малахия, который привязался к юноше, заламывал руки. Началось заражение крови, и кровь скапливалась в лёгких. На самом деле, кровотечение в основном было внутренним. Потеря крови была значительной, и юноша горел в ужасной лихорадке. Его пульс бился, словно молот, а лицо было искажено болью.
Когда настала ночь, положение ухудшилось. Али судорожно дышал и находился в полном беспамятстве. Малахия в отчаянии объявил, что ничего больше не может сделать. Юсуф, с каменным лицом, ходил из угла в угол комнаты, невнятно бормоча. Слышался постоянный гул голосов и топот ног.
Около полуночи наступил конец. Малахия сделал всё, что мог, и эмир понимал, что не станет винить лекаря, если сын умрёт. Он заговорил с евреем:
— Ты не можешь больше ничего сделать, — сказал он, — поэтому тебе лучше уйти.
Но Малахия не ушёл.
Вскоре по лагерю распространился слух, что Али умирает. Вожди столпились в шатре позади эмира, который стоял подле своего сына.
Настала полночь. Внезапно глаза Али раскрылись, и он обвёл взглядом комнату. Затем он поднял взор вверх, воздел руки в неистовой мольбе к Аллаху и рухнул замертво.
Вожди покинули шатёр. Малахия плакал и заламывал руки, а эмир с ожесточённым и неподвижным лицом вышагивал из угла в угол. Лампы постепенно угасали, пока тянулась ночь, и, прежде чем они это осознали, наступило утро и воцарилась скорбь.
V
Три дня спустя Юсуф бен Омар стоял перед своим пленником.
— Я изменил твою участь, — произнёс он. — Я сражусь с тобой своими собственными руками и убью тебя, если на то будет воля Аллаха.
Так он и Роберт де Монтревель вышли на солнечный свет. Арабы столпились вокруг них и образовали кольцо. Перед Робертом положили три меча, и позволили сделать выбор. Он выбрал самый большой. Эмир взял другой, и они свирепо набросились друг на друга.
Но хотя рыцарь короля Ричарда превосходил своего противника силой, он не был столь же гибок и искусен. Он сражался топорно и отступал при каждом ударе. Казалось, клинок его врага был повсюду. Блеск слепил ему глаза и он с трудом защищался.
Эмир почти не бился всерьёз. Он просто играл со своим неуклюжим врагом. Вскоре рыцарь стал задыхаться и начал наносить удары, как попало. Араба, нападающего на него чуть ли не со всех сторон сразу, было слишком много. Он не мог вовремя поворачиваться, чтобы отражать удары.
Тем не менее Юсуф всё ещё продолжал играть с ним. На его лице застыла жестокая улыбка. Дюжину раз он мог вонзить свой клинок через щель в доспехах, или что-то подобное, но сдерживался.
Голова де Монтревеля поникла и на мгновение он пошатнулся. Эмир остановился и подождал. Когда тот восстановил равновесие, он снова напал на него.
Рыцарь задыхался. Жаркое солнце и проворство его противника начали сказываться на нём. Эмир был невозмутим и искусен, и дышал так же свободно, как в своём гареме. Снова и снова они сходились, кололи, рубили и защищались, один невозмутимый, другой взбешённый. Де Монтревель всё больше слабел и слабел. Наконец эмир почувствовал, что он готов. Когда его враг на мгновение ослабил свою защиту, острый клинок проскользнул сквозь неё, и Роберт де Монтревель рухнул на песок мёртвым.
1
Кохейлан (также кехейлан, кехилан) – один из внутрипородных типов чистокровной арабской породы лошадей. Массивная лошадь с крепкой конституцией, широкогрудая; масть в основном гнедая или рыжая.
2
По преданию царь Соломон подарил жителям Бану Азд жеребца Зад-эль-Рахеб или Зад-эль-Ракиб («Дар всаднику»), когда они пришли отдать дань королю. Этот легендарный жеребец, как говорили, был быстрее, чем зебра и газель, и каждая охота с ним была успешной. Поэтому он и стал легендарным основателем породы.