Шах запечатал письмо и позвал слугу из соседней комнаты. Слуга вошёл и поклонился так низко, что его длинная борода коснулась пола.
— Ахмет, — молвил шах. — Ты должен спешно доставить это послание Амурату, султану Турции, и привезти мне его ответ. Во что бы то ни стало ты должен вернуться не позднее чем через месяц. Если же нет — ты знаешь, что будет, не хуже меня, — выразительно добавил он.
Ахмет понял его. Чингиз, шах Персии, был человеком, малейшее распоряжение которого должно было быть выполнено в точности, иначе за непослушанием непременно последуют неприятности. И наказание будет немалым — от жестокого битья палками до смерти от мучительных пыток. Ахмет не желал навлечь на себя ни то, ни другое. Кроме того, он обожал своего повелителя.
Он покинул покои Чингиза, три раза глубоко поклонившись в своей самой почтительной манере. Сперва он направился в конюшни, чтобы подготовиться к долгому путешествию. Он выбрал коня, но не самого быстрого, которого смог отыскать. Тот, которого он взял, был небольшим жилистым нетерпеливым животным не более двенадцати ладоней высотой, глубокого чёрного окраса. Этот скакун славился своей выносливостью и, хотя многие кони без труда обгоняли его, ни один не мог продержаться столь же долго. Эта же бестия могла проскакать сотню миль на глотке воде и горстке фиников. Он был чистокровным аравийцем.
Ахмет велел конюхам подготовить его за час, а затем вернулся во дворец, чтобы совершить другие приготовления.
Зайдя в свою комнату, он достал из ларца большую сумму денег и упрятал их в кожаный кошель. Этот кошель он надёжно закрепил на поясе.
В другой, меньший кошель он положил письмо повелителя. Затем он убрал кошель во внутренний карман и принялся зашивать его крепкой бечёвкой.
Сделав это, он снова направился к шаху, получил его благословление в путь, отправился в конюшни, вскочил в седло своего коня, которого в ожидании его удерживали конюхи, и пустился галопом.
Скоро стены Исфахана остались далеко позади. На ночь он остановил Хана на обочине дороги, а затем снова продолжил своё путешествие.
В назначенное время он добрался до Стамбула, турецкой столицы, и передал письмо султану.
Прочитав его, султан написал довольно пространный ответ и вручил его Ахмету.
— Не читай его! — предостерёг Амурат. — Если ты сделаешь это, беда постигнет и тебя самого, и твоего царственного повелителя, шаха.
— Ваша воля священна для меня и будет исполнена, — ответил Ахмет, и удалился с великим любопытством, терзавшим его сердце.
Два часа спустя Стамбул и Босфор скрылись из виду за холмами Рум-Эли, и Ахмет сразу же пустился галопом в обратный путь.
«Какое несчастье может произойти, если я его прочитаю? — размышлял Ахмет. — Без сомнения, от этого не будет никакого вреда. И никто, кроме меня, об этом не узнает».
Но его зарок султану мешал ему вскрыть пакет. Никто другой не смог бы удержаться. Но как он ни боролся с этим изо всех сил, любопытство всё ещё грызло его сердце и, наконец, он решил удовлетворить его.
«Не будет никакого вреда, — заверил он свою растревоженную совесть. — Никто кроме меня не узнает об этом».
Он вытащил письмо из кармана, но не знал, как сломать печать и потом восстановить её так, чтобы вскрытие пакета не обнаружили. Тогда он сунул письмо обратно и некоторое время размышлял.
— Почему бы не скопировать её? — наконец сказал он.
На следующий день в Багдаде он раздобыл воск такого же цвета, как тот, из которого была сделана печать. Затем, с помощью ножа, он удалил печать с письма. Она была круглой формы, без какого-либо оттиска.
Он развернул листы превосходного пергамента, плотно исписанные арабскими письменами. Язык был персидским. Сперва, прежде чем прочитать это, он изучил сами листы. Их было два и исписаны они были только с одной стороны.
Сделав это, он вернулся к самому началу, и прочитал всё письмо. Ниже приводится примерный текст, однако я наполовину сократил его, чтобы уместить его в объём этой истории:
Чингизу, Шахиншаху Персии, я, Амурат Четвёртый, Князь всех Правоверных, Тень Бога на Земле, Царь Двух Миров, Владыка Двух Морей, коими благословенна жизнь, посылаю приветствие:
В этот самый день твой посланник, Ахмет, прибыл в наш дворец и передал нам твоё письмо. У меня нет причин не рассказывать тебе, где спрятано сокровище. Странно, что ты прежде не спрашивал меня об этом. Сокровище, которое по праву принадлежит тебе, находится на главной дороге между Багдадом и Исфаханом, ровно в десяти милях к востоку от первого, в большой пещере, которую ты не сможешь пропустить, ибо она единственная на двадцать миль в округе, и расположена на склоне первого холма, который ты увидишь, покинув Багдад. В награду за эти сведения, я считаю, не будет чрезмерным, если ты пришлёшь мне одну двадцатую часть от найденного.
Твой верный Друг,
Амурат Четвёртый,
Султан Турции
Ахмет заново свернул письмо и запечатал его воском. Он рассматривал свою работу с великим удовольствием, ибо на его взгляд не было совершенно никаких различий между нынешним видом письма и тем, какой оно имело ранее.
— Чистая работа, — сказал он, довольно вздохнув, убирая всё в кошель, а кошель в потайное место.
Затем он продолжил путь, размышляя о сокровище и зорко высматривая пещеру, где оно хранилось. Наконец он увидел её.
— Что плохого может случиться, если я просто взгляну на сокровище? — произнёс он. Любопытство одержало над ним верх, и он спешился и привязал коня к дереву. Затем он вошёл в пещеру. Она была достаточно высокой, чтобы стоять прямо [внутри, но на] расстоянии двадцати футов от входа пещера сужалась, и ему пришлось ползти на руках и коленях. Пол был сухим, и не попадалось никаких гадов. «Это, — подумал он, — только к лучшему». Всё вокруг тонуло во мраке, и ничего не было видно. Он остановился на минуту, вытащил из-под кафтана свечу и зажёг её.
Потом он двинулся дальше и наконец достиг конца хода. Это оказалась маленькая комнатка, по-видимому вырубленная в монолитной скале, идеально квадратной формы.
Ахмет поднялся и исследовал её. Видимо, это был конец пещеры. В противоположном углу он заметил десять больших глиняных сосудов, каждый размером в три или четыре галлона.
Решив, что там и находилось сокровище, он шагнул к ним и снял крышку с первого попавшегося. Его доверху заполняли золотые монеты. Ахмет торопливо закрыл крышку и открыл следующий. Тот был до краёв наполнен серебром.
Третий был наполовину заполнен алмазами, рубинами и всевозможными самоцветами. Один, особенно большой, попался ему на глаза, и он взял его, чтобы рассмотреть поближе.
— Почему бы мне не забрать его? — воскликнул он вполголоса. — Кто сможет об этом узнать?
— Я смогу, — произнёс позади него глубокий и хорошо знакомый голос. Обернувшись, он увидел шаха, стоящего в проходе и пристально взирающего на него.
— Ахмет, — холодно спросил он, — что ты делаешь здесь?
Ахмет побледнел и забормотал какие-то оправдания.
— Иди за мной, — коротко велел Чингиз, и направился к выходу из пещеры. Выбравшись наружу, несчастный посланник увидел свиту шаха на конях и несомненно ожидающих его.
— Ахмет, — произнёс Чингиз, — дай мне письмо Амурата.
Ахмет, дрожа от страха, извлёк его и отдал своему повелителю. Шах сломал печать, и прочитал содержимое.
— Какое удивительное совпадение, что ты оказался в этой пещере, — с подозрением произнёс он. Затем шах изучил печать.
— Этот воск сделан в Багдаде, — объявил он. — Воск султана всегда изготавливается в Стамбуле, специально нанятым человеком. Его запах сильно отличается от запаха воска этой печати. Сдаётся мне, Ахмет, что ты повинен в нарушении приказа султана, ибо я уверен, что он запретил тебе открывать это письмо. Кроме того, вскрыть любое письмо, предназначенное мне — тяжкое преступление. Вдобавок, ты собирался украсть часть сокровищ и, несомненно, сделал бы это, не застань я тебя на месте преступления. Совершенно ясно, что ты заслуживаешь смерти или изгнания из Персии. Я позволю тебе выбрать. Что же?
— Смерть, ваше величество! — сказал Ахмет, с лицом, выражавшим страх и стыд.
— Принесите мне сокровища, — приказал Чингиз кому-то из своей свиты. Они спешились и поспешили выполнить его приказ.
— Теперь, Ахмет, — произнёс шах, — возможно, ты захочешь узнать, как я нашёл тебя здесь. Я с нетерпением ждал твоего возвращения и отправился навстречу тебе с несколькими слугами. Когда мы добрались до этого холма, то увидели твоего коня, привязанного к дереву, и поняли, что ты где-то поблизости. Я заметил пещеру, и сразу же догадался, что ты вошёл внутрь с какой-то целью, которая тогда мне ещё была неизвестна. Я последовал за тобой и обнаружил тебя собирающимся забрать алмаз из клада. Это всё.
— Ваше величество, — сказал Ахмет, — молю о вашем снисхождении. Если бы султан не запретил мне открывать письмо, все эти неприятные события никогда бы не произошли. В моральном отношении вся вина лежит на нём. Всё остальное совершило моё любопытство, а не я. Я оказался беспомощен перед его влиянием.
— Все твои объяснения весьма изящны, но кади не принял бы их, — ответил шах с весёлой улыбкой.
Ахмет склонил голову, покоряясь судьбе, и сказал:
— Хорошо, ваше величество. Если вы так говорите, значит, так оно и есть.
— Не пытайся смягчить мой приговор лестью, — ответил Чингиз. — Если ты продолжишь эти попытки, то лишь навредишь себе.
Не в моих силах описать душевные муки, которым подвергался Ахмет следующую неделю. Достаточно лишь сказать, что к тому времени, когда он и его тюремщики прибыли в Исфахан, он потерял немало фунтов собственного веса.
Шах внимательно наблюдал за ним и начинал жалеть беднягу. В день, назначенный для казни Ахмета, он призвал этого человека к себе.
Палач и его колода уже находились в зале. Два стражника стояли по обе стороны от узника. Больше в покоях ничего не было. Мгновение царила тишина, а потом шах заговорил.
— Ахмет, — произнёс он. — Я полагаю, что последние несколько дней ты умирал от страха тысячу раз. Я сказал, что ты должен умереть, но лишь один раз. Так ли это?
— Да, ваше величество, — ответил Ахмет, завидев нить надежды и жадно вцепившись в неё.
— Не думаю, что ты снова попытаешься нарушить закон, после всего, что ты претерпел, — сказал Чингиз. Помни, мой дорогой Ахмет, что душевная смерть гораздо хуже телесной. Ты можешь быть свободен.
Примечание редактора.
Этот изящный маленький рассказ явно относится к очень ранним работам автора. Написан он довольно аккуратно. Поскольку здесь излагается весьма характерная «мораль», его легко определить, как одну из очень ранних работ Кларка, возможно одиннадцати- или двенадцатилетнего. Его семья, хоть и небогатая, воплощала высокие стандарты викторианской нравственности в своих наставлениях сыну «заветом и примером».