И вышло все, как-то непонятно и вяло. И стало от этого еще противней и гаже. А все от того, что мы пили не водку, а какой-то невнятный напиток под названием "Малиновый звон". С нами была какая-то поэтесса, более напоминавшая климактерическую ведьму, и личный шофер местного мэра Грохотов. Он то и принес этот "звон". Рабочая смена уже закончилась, и сознание законности закваса вселяло в нас некое подобие праздника. Хотя по сути, это и был праздник - день строителя. В этот день строители пьют и пребывают в праведной нирване собственной значимости. Но мы пили безо всякой значимости, во-первых потому что ни хуя не построили в предыдущие годы, а во вторых потому, что в "Малиновом звоне" этой значимости просто быть не может изначально. Поэтому, когда меня вырвало на мраморное надгробие какой то Прядкиной В.Г., влиятельный журналист Федор Якин сказал - "корм не в коня", и налил еще "звона". Эту порцию я выпил с достоинством и без внутреннего напряжения. Из закуски был соленый, подсыхающий сулугуни. Стакан пошел по кругу минуя, промежуточные остановки и наконец мы созрели для того, чтобы оценить окружающую среду на предмет поссать и приступить к дебатам.
Как обычно обсуждалась тема ебли. Журналист Якин яростно протаскивал в процесс ебли политические интриги, напрочь отрицая ее бытовое значение.
- Ебущийся депутат это прелюдия к смене его политического либидо. Правительство использует еблю как рычаг административного воздействия на оппозиционные фракции и не дает, текущей ситуации выйти из под контроля. Ебля мозгов - это то, что народ получает в период выборов и после них. Ебись оно все в рот - постоянно вставлял он в своей речи.
- Ты, журналист, дурак - говорил шофер Грохотов. - Всякая ебля есть акт половой, а не политический. Мужчина ебет женщину не согласуясь с текущим моментом, а просто потому, что это освобождает его от гормонального напряжения. Женщина, как объект ебли получает оргазм и порцию семени, потому что всякое освобождение небескорыстно.
При этом Грохотов подтягивал, сползающую с оградки поэтессу.
- Позвольте, - возразил Якин - Освобождение не имеет к ебле никакого отношения. Свобода ебли - возможно, но уж никак не освобождение. КПСС освобождала народы от прибавочной стоимости, а КПРФ вообще свободна от какой либо ебли. ЛДПР - проповедует еблю как компромисс между президиумом и электоратом. Ебись оно все в рот.
- Мальчики, - очнулась поэтесса - вы вульгарны в своих рассуждениях, ебля - это искусство. Искусство первородного соития с целью получения неземного наслаждения. Ебались Байрон и Ахматова, Пастернак и Рабиндранат Тагор. Это толкало их на творчество. Ебля - катализатор творчества.
- Байрон и Ахматова жили в разных эпохах и ебаться просто не могли, а Пастернак .... - тут Грохотов, поперхнулся сулугуни и потерял мысль.
В это время солнце уже село, и кладбище, на котором мы пили "Малиновый звон" наконец то приобрело торжественную таинственность и приятный статус спокойного погоста. Тени покрыли кресты и надгробия магическим саваном.
Я вытащил из пакета еще одну бутылку, и она блеснула потусторонним светом.
Опять стакан пошел по кругу. На этот раз первым заговорил я.
- Ебля не призрак коммунизма и даже не седьмая заповедь. Это зерцало сознания - не больше и не меньше. Это познание сущего. Познать - это не значит просто спустить штаны и вдуть пьяной соседке с третьего этажа. Познать - это высшая сфера. Это как в Ветхом завете.... Эх, что вы знаете про еблю...
- Bespyatkin, сиди смирно - шепотом произнес Грохотов сухим ртом. У него были круглые глаза. - У тебя за спиной какая-то хуйня сидит с крыльями и рогами.
Я очень не люблю, когда у меня за спиной сидит какая-то хуйня, тем более если дело происходит на кладбище. Тем не менее, я сидел смирно, ощущая затылком теплое, зловонное дыхание.
Журналист Якин наполнил пол стакана "Малинового звона" и поставил его на соседнюю могилку. Позади меня раздалось какое-то скрипучее движение, и неясная тень метнулась к стакану. Я успел разглядеть только хвост. Стакан исчез и в ночи кто-то смачно рыгнул.
- Отбой, Bespyatkin, оно исчезло - уже громче сказал Грохотов.
- Так что ты знаешь про еблю? - спросила, вновь очнувшаяся поэтесса, почесывая волосатый кадык.
- А все, - ответил я
- Всего знать не возможно, тем более про еблю - возразила поэтесса.
- А вот я знаю.
Меня опять прервали. Из мрака, на свет луны вышел низкорослый, лысоватый мужчинка в дорогом, твидовом костюме и при галстуке.
- Прошу прощения, разрешите представиться Бубенцов - высоким, правильно поставленным голосом, сказал он. - Профессор психологии Бубенцов.
Он старомодно шаркнул короткой ножкой и поправил галстук. Журналист Якин пристально рассматривал незнакомца, как будто что-то вспоминая. Грохотов осторожно спрятал бутылки в тень. Поэтесса манипулировала губами словно делала воображаемый минет.
Мужчинка неловко переминался с ноги на ногу. Ах, эти идиотские паузы.
- Присаживайтесь, прошу вас - пришлось сказать мне - мы тут, как видите, отдыхаем и, так сказать, интеллектуально онанируем.
- Спасибо - ответил профессор психологии - Я слышал вашу беседу, и ее тема показалась мне достаточно интересной, только я так и не определил, что вы пьете.
- Ну, предположим Малиновый звон - с вызовом отозвался Грохотов.
- Понятно - кивнул мужчинка - а позвольте предложить вам водки, настоенной на можжевеловых ягодах, которые, кстати произрастают на нашем кладбище.
- Всенепременно - расплылся в улыбке Грохотов.
Журналист Якин недружелюбно посмотрел на него, потом сплюнул и достал новый, пластиковый стаканчик. Профессор извлек откуда то из-за пояса литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась некая жидкость.
Опять стакан пошел по кругу. И это была не водка, а диктатура пролетариата, плюс электрификация всей страны. Лично в моей голове стрельнула "Аврора", был взят Зимний, и началось интенсивное строительство коммунизма. По видимому у всей нашей компании, произошло нечто подобное. Профессор тут же был принят в наши ряды, и беседа продолжилась на ином уровне.
- Ебля не есть метафора, она факт - громыхал журналист Якин - факт, не чем и не кем не отрицаемый. Она четная гармоника в спектре общественного шума. Еблю не запретит даже президент. Она всуе...
- Не передергивай, журналист, - перебил его Грохотов - Ебля ранима как третьеклассница, нужна как банный лист в жопе. То есть к жопе. Позвольте, причем тут жопа? Я не о жопе.
- А о чем? - спросила поэтесса.
- Я забыл... - внезапно сник Грохотов.
- Склероз. - неожиданно всплыло тихое слово.
Это сказал профессор в костюме. Тишина ударила в уши как новогодняя петарда. Наше бытие запахло свежим дерьмом, и наступило осознание вечного.
И тут профессор стал говорить.
- Все живое имеет нервную систему, даже амеба. Эта система связывает нас с окружающей средой и не дает затеряться в пространстве и во времени. Именно она первична, хоть и является частью материи и определяет сознание. Психика человека - тончайший инструмент в его теле. Ну вроде как тело и душа. А что между ними? - Вопрос повис в сгустившемся кладбищенском воздухе как символ рождения новой эры. Вопрос вопросов.
И тут я все понял. Меня прошиб ледяной пот, и закололо в области печени. Я ПОНЯЛ!!! Я понял и сказал - "Ебля!"
Тут же ветер подхватил мое слово и гордо пронес его над могилами, незнакомых мне людей, как знамя свободы и равенства. И смерть склонила голову, и невидимый сыч прокричал что-то торжественное в ночи. И вся наша компания замерла в экстазе абсолютного познания мира. А лысоватый профессор улыбался нам как Сталин с обложки журнала "Огонек".
После этого мы снова пили можжевеловую водку и говорили обо всем сразу, не напрягая мысли. Силы постепенно покидали меня, уступая место праведному сну.
Я и уснул, щадя сознание. Последнее, что я запомнил, были глаза профессора психологии и слезы поэтессы, размазанные по изможденному лицу.
Первый луч солнца, нежно щекотал мне веки. Я открыл глаза. Утренние надгробия улыбались мне мраморными гранями. Я оторвал голову от теплой земли и прочитал на медной табличке "Прядкина В.Г. 1956 - 1999". Оглядевшись, я обнаружил рядом четыре бутылки "Малинового звона" и литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась какая-то жидкость. Я выпил ее прямо из горлышка, повинуясь великой силе похмелья. Я стал трезв и понятен сам себе.
Внезапно зазвонил мобильник. Я достал его и глубоко вздохнув произнес - "Алло".
- Bespyatkin, бля, ты где есть? - раздался в трубке голос журналиста Якина.
- Я тут, на кладбище - ответил я, набираясь природной силы.
- На каком, бля, кладбище? У нас встреча через пол часа в редакции, с неграми из Заира. Бухла не меряно. Бабы всякие. Куда ты вчера пропал из аэропорта? Всей делегацией тебя искали. Грохотов бензина пожег казенного - охуеть!
- Я скоро буду - ответил я и отключил мобилу.
Поднялся я легко. Голова была ясная. Пробираясь между памятниками и крестами, я ощущал небывалый душевный подъем, словно только что открыл закон сохранения массы. Этой ночью я что-то понял. Не важно что. Неважно как. И от этого жизнь представлялась мне апофеозом уюта и гармонии. Уже при выходе с кладбища, меня вдруг привлек массивный, дорогой монумент из цельного мрамора. Могила была свежая, в обрамлении огромных венков. Но ни это заставило меня остановиться. Я в волнении пялился на выгравированный портрет покойного. Странно знакомые глаза смотрели на меня и проникали в глубину трепещущей души. Лысоватая физиономия усопшего, часть дорогого костюма и галстук, изображенные на мраморе удерживали меня, неведомой силой. Я в волнении прочитал под портретом - "Бубенцов Н.В. профессор психологии
Н -ского университета 1936 - 2005 гг".
Хуй его знает, что это за профессор. Я пересчитал оставшиеся деньги и быстро зашагал к остановке, в надежде поймать раннее такси.