"Ты, погань, уходи", - все время твердила я и казалась себе сумасшедшей. Это сумасшествие в своем роде и было - в комнате постоянно присутствовал усопший отчим, пьяница и бийца. Конечно, он был великим - или не очень, но все-таки ученым, но в моих глазах это его не извиняло.
В детстве он порол меня раз в неделю "для профилактики", даже когда я получала пятерки. Как-то раз, когда я получила отлично по поведению, истории, географии, русскому и английскому языкам, он зверски избил меня ремнем, "чтобы не выделялась из общей массы". Профессиональные учителя в советские времена воспитывали мельчайших, низкопробных малолетних шлюшек и серость. Впоследствии мы с мамой и ее подругой Нэлей стали называть это "сырковой массой в головах".
У Олега Ивановича Огарева в голове и была сырковая масса, сильно пахнущая алкоголем. Он пил каждый вечер - у него была отличная, обернутая в казенное армейское сукно фляжка с водочкой.
"В сумке посуда, а в посуде - паскуда", - частенько говаривал он. -"Никогда не пей водочки, белоголовенькой, Оля". По пятницам он приходил поздно, глаза его были налиты кровью, как у бешеного быка, он неизменно произносил: "Ну что, свиньи, как дела?" в адрес жены и меня, его несчастной падчерицы.
Вообще говоря, я не уверена, что я его падчерица. Мужик был ревнив хуже Отелло и по вымышленным поводам избивал свою рыжую жену Татьяну кастетом. Один раз он даже обварил ее в ванне крутым кипятком и долго смеялся пьяным смехом в коридоре, когда я пыталась помочь бедной матери встать из ванны. Мать потом лежала в больнице, а Огарев ушел из дома к своей второй жене или любовнице, я уж и не знаю. Денег он, конечно, не оставил. Мне было лет десять, брату - восемнадцать, и брат тоже денег не давал. Я ела одни сухари, пока матери не было. По одному-два сухаря в день.
С этого момента у меня начался страх голода и ада. Огарев не показывался дома, я заболела коклюшем, брат купил лекарства на стипендию ровно за два дня до выписки мамы из больницы. Я была истощена, а братик каждый день кушал творожок и ходил по ресторанам с отцом, чем и хвастался, не стесняясь.
Потом я на десять лет уехала в стольный град Москву, с ее золотоголовыми куполами, широкими улицами и белыми часами, развешенными, как вешают белье в деревнях, на каждом шагу, работала в Кремле на творческой должности, редактором и переводчиком в английской редакции ИТАР-ТАСС, вступилась за диссидентов конца ельцинского времени и меня уволили с работы по доносу большинства тассовцев-коллег. За эти десять лет я пережила два госпереворота, включая расстрел парламента нашей властолюбивой партийной сволочью, взятие ТАССа мятежниками, теракты (я вышла из метро, когда меня подтолкнула невидимая рука то ли Христа, то ли Богородицы, за пять минут до взрыва). О Фауст души моей, ты был со мной, когда я голодала, но не продала чорту душу, когда меня изгоняли из церковки, когда я собирала акафисты Богоматери, а их опубликовали два сановных церковника и не включили в составители, а за протесты пригрозили дуркой и анафемой! Ты умер, пока я нахожусь в ссылке в Сибири и не имею права работать в московских библиотека уже 19-й год... Я защитила магистерскую диссертацию по философии, но по нищете своей семьи не могла учиться в аспирантуре и пошла работать секретаршей к одному чудесному еврею в местную физико-математическую школу, и он за плевок под ноги антисемитке вынужден был выгнать меня без выходного пособия без права дальнейшего поступления на работу из этой школы. Прошло 15 лет с этих пор, и я опубликовала монографию по истории формы и материи у Фрэнсиса Бэкона в Риге и Вильнюсе. Только теперь, Фауст, мне разрешили заниматься средневековой философией и Аристотелем.
Да, мой отчим Огарев умер, но дело его коммунистических ручонок живет! Он был партийным, злостным антисемитом, дрался с женой и мной и пил без жены, тайком, со дворниками-сталинистами. Меня зовут Ольга Олеговна Огарева, на самом деле я называю себя Фаустиной и считаю себя еврейкой-полукровкой, потому что я не знаю ни своего происхождения, ни своей настоящей фамилии и отчества. "Женись на ком хочешь, ты сын не его", - с детства моего шутила моя рыжая мама Таня, когда я опять ныла, что мне нравится не Фауст, а мальчики, и что Олег Иванович подсматривает, когда я в пионерских шортиках и белой, тоже пионерской рубашке с золотенькими дорогими пуговицами на кармашках взвешиваюсь на напольных весах.
Вообще говоря, в моей семье процветал не очень обычный для советского общества нацизм. Огарев мало того что ненавидел евреев, он открыто заявлял, что Холокоста не было. Понимаете ли, фильмы про Великую отечественную войну были мне запрещены, и он часто поговаривал о рунах - единственное псевдокультурное слово, которое он знал из всего обширного материала по истории, которым интересовалась я. Он вспоминал, что у нацистов были нашивки, сделанные по образцу этих скандинавских рун, и шипел, что пионерия советская тоже должна носить руны. Меня руны интересовали только на предмет их расшифровки, я с детства хотела стать археологом или филологом, возиться с древностями и изучать древние языки. Еще меня очень интересовали тогда шифры и иероглифы.
Его родителей я считала святыми лжи. О них сплетничали в их родном М., что дедуля был пособником фашистов и дружил с карателями. Но, как он утверждал, он попал в концлагерь и ел там в бараке суп из кожаных обрезков и уголь, которым кормили надзиратели. Барак был страшен. В нем ярусами стояли нары, на них находились заключенные мужчины и женщины, они были не отсортированы по полу. Сортировка проводилась по возрасту, пожилые люди шли под расстрел или в газовую камеру в первую очередь. Дед был до войны крупным, корпулентным мужчиной, большого роста. Поэтому и выжил. Его не убили за знание немецкого языка, он "помогал общению", то есть был полезен.
- Ты ешь, ешь, - говорил он мне, когда я приезжала в М., столицу Б-ской республики. В их доме мне предлагали вареную свеклу, холодник из свеклы с кефиром и свежими огурцами и вкуснейший сыр из коровьего молока, сквашенный, как подсоленный творожок.
Дед работал учителем математики. У него было свое переплетное дело, верстак, нож-тесак, большие ножницы и колоссальный запас переплетов и специальной "шлифованной" бумаги. Он переплетал все книги, попадавшие в дом. Он был великим книжником, дед. Он любил и покупал книги. В его доме я прочла Шекспира, Стендаля, Бальзака и Гете, и все это - до 18 лет.
Дед, по всей видимости, изнасиловал меня, когда мне было лет пять. Бабушка была на работе, она тоже служила учительницей, но в другой школе. Поскольку тогда боролись с семейственностью, ей пришлось уволиться из той школки, в которой работал дед. Дед пошел мыть мне голову, мыло попало мне в рот и глаза, я стала плакать. И получила удар по голове. "Мыться не хочешь?" "Нет, щипет, больно, ты меня убил". "Убил? Ну сейчас..." Он расстегнул штаны, снял ремень и, оставшись в одних трусах, начал хлестать меня по голове и рукам. Потом он взял опасную бритву и обрил меня наголо. Нехорошо засмеявшись, он обрил наголо и мою любимую куклу. Когда пришла наконец бабка, я стала кричать: "Он бил меня палкой в рот и в попу". "И что за палка?" "У него из живота растет, в штанах палка". Это одно из моих первых детских воспоминаний. Помню еще, что бабка сказала: "Ну что, ирод, спьяну ребенка спортил? Как я теперь Таньке и Олегу в глаза смотреть буду? И-и-р-род". Короче, был скандал.
После этого приехала моя мама Таня. Она пекла пирожки с мясом, картошкой и капустой и кормила меня и Макса, моего названого брата. Я сидела в одних трусиках на диване рядом с мамой и братом и ела. "Пончик ты мой, - говорила мама, - кушай". "А у меня здесь на ножках тоже пончики," - вдруг сказала я. - "И их дед скушал". Мама густо покраснела и вопросительно уставилась на Огарева, перевела взгляд на бабку. "Понимаешь, он напился, сильно пьян был... И..." "И?" - спросила как-то странно мама.
- Знаешь, Олег, ноги моей больше здесь не будет. Он просто опасен, твой отец, - сказала Татьяна.
- И правда, поехали домой, в Н-ск, - ответил он. - Ладно, у Ольки до свадьбы заживет.
- Ну ничего себе, - произнесла Татьяна. - Заживет так заживет. Легко же ты к этому относишься.
- Нет, нелегко, - ответил Олег. - Она под горячую руку попалась. Врет, наверное.
А меня долго мучали сны про кровь и про то, что дед хочет меня убить.