Сразу скажу, что примерно через два месяца после нашей первой встречи Татьяна покончила с собой. Я видела ее в больнице имени Алексеева, в просторечии "Кащенко", как я и буду называть ее далее. Меня привезли в Кащенко в мой день рождения, когда мне исполнилось тридцать два года.
В приемном покое меня раздели догола и отняли мою городскую одежду и кошелек с деньгами. Дали халат, взвесили, измерили рост. Записали ложь: 86 кг веса (реально 58 кг, я взвешивалась в тот день с утра), 158 см роста (реально 166 см). "Вы посмотрите, какие огромные гениталии! Да она шизофреник!" - прокричала врач. Сразу скажу, что мои любовники в свое время хвалили мое изящное сложение, как это называется "культурно". Потом опросили. Это напоминало допрос. Но от шока я точный текст забыла, вообще не помню. Помню, что когда я отказалась отвечать, три или четыре мужика-санитара избили меня. Один ударил меня в лицо и под дых, остальные били ногами. "Ну все, поучили, будет", - сказала врач. - "Оденьте ее". Мне швырнули на пол ватник и какие-то страшные опорки из черного войлока. И с голыми ногами, когда я оделась, вывели на двадцатиградусный мороз. Повели в отделение...
Кащенко - это большой комплекс зданий и технических сооружений, как это говорится на формальном языке официозных бумаг. Она огорожена высоким забором, есть въезд ос шлагбаумом. Рядом со въездом для машин воротца для посетителей и тех больных, которым разрешено гулять. В целом, выходить с территории без сопровождения нельзя. Но я потом гуляла и за ее пределами...
Итак, меня привели в отделение. Ватник тоже отобрали. Мне даже курить не хотелось, так я была напугана. Мне отвели койку в коридоре, велели лечь и не вставать. Из моих вещей на мне остался один нательный крест на цепочке и сережки. Почему-то это не отобрали во все время моего больничного заключения, хотя с крестиком и выходили скандалы, в том числе, в первый же день. А серьги были маленькие, такие серебряные колечки. И их было три, две из них - в правом ухе.
В отделении были одни женщины, и оно было битком набито. Помещение состояло из центральной столовой и двух крыльев налево и направо. Как я узнала потом, пациентов в остром состоянии клали в левое крыло и в коридор. Из коридора потом переводили в шесть палат левого крыла, а потом, после "поправки", но еще "сырых" - в правое крыло для выздоравливающих. Татьяна и была первой девушкой, которая бросилась мне в глаза и которую я запомнила. Она сидела на своей железной кровати в коридоре, поджав ноги, и плакала. Она повторяла: "Таня, Таня, тебя же убьют. Ты умрешь, умрешь, лиса. Ты умрешь, Таня. Я умру".
Это была девочка лет пятнадцати на вид. "Танька, опять плачешь? Почему это ты умрешь? Ты, дрянь такая, больных пугаешь криками... Ляг и лежи", - это рядом с ней остановилась худая и плоскогрудая врачиха, как я надеялась, по пути ко мне. Таня, с мученической гримасой на лице, замолчала и послушно легла на кровать. Она легла на бок, полежала минуты две и легла ничком, снова заплакала, но уже тише. Она всхлипывала и тихо твердила: "Татьяна Николаевна, я умру? Я умру".
- Помогите ей. Почему она плачет? - сказала я. Во мне еще силен был заряд гуманизма, на котором я была вскормлена и вспоена моими родителями, да и всей советской системой.
- Да... У самой болезнь Блейлера, а она заступается тут. Указывать будешь мне? - и женщина, которую, как я поняла, звали Татьяной Николаевной, бросив мне эти слова, пошла дальше. Дальше меня отвели на уколы. Мне сделали пять уколов - три в ягодицы и два под лопатки. Мне после объяснили, что вводили аминазин и сульфазин. Дали и магнезию пить из стакана, Это очень вязкая и горькая жидкость, магнезия эта, и дают ее, чтобы подействовали уколы сульфазина. От сульфазина поднимается температура 40 на сутки-двое и начинаются жуткие боли в мышцах и костях. Кости как будто размалывает, а мышцы болят, будто их рвут крючьями на части. "Сейчас, успокоим", - сказала мне медсестра в белом халате. Да, я забыла отметить, что синяки у меня тоже страшно болели. В течение всей ночи я переживала сульфазиновый ад. Вначале я твердила мысленно: "Богородице Дево, радуйся!", а потом мозг стало заволакивать чернотой, я потеряла сознание от боли.
Утром я не помнила, ни как меня зовут, ни как зовут мою маму. Разум внезапно ослабел, и я понимала,что случилось что-то страшное, практически непоправимое. Потом я вспомнила, что раньше, в прошлой жизни, по утрам я курила. Я встала с койки и пошла к людям. "На завтрак," - прокричала какая-то женщина в сине-зеленом халате. Это была санитарка. "Иди. Насульфазинили вчера? Потом подойди, покуришь".
Что давали на завтрак, я не помню. Помню только какао с молоком, которое я и выпила нехотя. Все еще как во сне, я пошла искать эту женщину в сине-зеленом халате. "Вы - добрая женщина," - сказала я ей. - "Я как раз очень хочу курить". "Люди, по-твоему, добрые? Ну-ну. Идеалистка, что ли? Поживи с мое." "А сигарету?" - вяло улыбнулась я. "Вот тебе две сигареты. Иди к параше, вот тебе зажигалка. Подходи, по первости еще курить буду давать в мои смены. Ишь ты, добрую нашла", - сказала с усмешкой санитарка.
Я пошла в указанном мне направлении. Ватерклозет был страшен. Он был большой, на полу была разлита грязная вода. Три толчка стояли все заржавленные у дальней, с облупившейся желтой краской стены. Там никого не было. "Слава Тебе, Господи! Зажигалка есть", - прошептала я. Думать я еще не могла. Я закурила, и сигарета показалась мне плохой, вонючей и ненужной. Но я поняла, что с куревом здесь что-то не так, что сигареты получают у санитарки. Поэтому я выкурила полторы, а длинный бычок спрятала в карман фиолетового халата.
Покурив, я вышла. "Садись, пока обхода нет," - сказала мне какая-то черноволосая стройная женщина. Я села рядом с ней на кушетку. "Как тебя зовут? Ты ведь новая". Я, до сих пор слабо соображая, как меня зовут, ответила: "Кажется, Оля Огарева. Я не крещена". "А это у тебя просто так? Так болтается? Ну, амнезия у человечка началась", - сказала эта худая больная, потрогав мой крестик. Я отдернула шею и сказала: "Ну, наверно, как все". "Все да не все. Я, например, мусульманка", - сказала та и замолчала. Я с трудом подумала: "Какая разница. Все равно бога нет". В голове у меня запели голоса. И один голос откуда-то справа произнес: "Да тебя в двенадцать лет Машей крестили, Ма-рией. И ты молилась Ему с детства". Я страшно удивилась, что кто-то со мной разговаривает и сказала вслух: "Не неси чушь. Бога нет. Впрочем, я попала в беду и если Он есть, то пусть мне поможет". "Щас", - ответил мне еще один голос. Я оглянулась и увидела, что мусульманская женщина куда-то подевалась и что я сижу в совершенном одиночестве. Встала и пошла в уборную докуривать свой бычок.
А Таня, все так же сидя на своей кровати с поджатыми ногами, продолжала повторять с плачем: "Я ведь умру. Я больная. Я умру, у меня рак мозга".
- Скажи пожалуйста, рак у тебя, - прикрикнула на нее та же санитарка. - Опять есть не ходила? Что кушать отказываешься? Ну ладно, сдохни от голода.
- Ничего себе, - подумала я. Я уже покурила, зажигалку спрятала в карман и стояла, пошатываясь, в дверях вонючего сортира. На этот раз в нем сидело на корточках, на батареях у окошек-бойниц и стояло человек десять.
Я общалась потом с Таней. И многие люди - мы, больные, тоже люди, тоже часть народа! - жалели ее, подходили к ней. Родные принесли ей какую-то мягкую игрушку, медвежонка или собачку, и она впервые улыбнулась. Казалось, что она пошла на поправку, ела как миленькая, ее перевели в другое крыло. И отпустили в домашний отпуск на шесть дней. Из отпуска она не вернулась. Все ее исправление поведения оказалось притворством - дома Танечка повесилась.
2. Людмила и Шура
Я так никогда и не узнала их диагноза. Вероятнее всего, у них была болезнь Блейлера - это шизофрения, которую и предпочитает ставить всем пациентам так называемая современная московская школа психиатрии. О читатель, мне тоже пытались навязать этот диагноз. Пока один врач не смилостивился - через 7 лет - и не согласился на психопатию. Потом, впрочем, мне поставили Раздвоение Личности. Но это, как говорится, совсем другая история, и речь сейчас о Люде и Шуре.
Пока я знаю о них только то, что они общаются друг с другом в уборной за сигаретой. На меня смотрят с нескрываемой жалостью и дают мне ажно не бычки, как другие девочки, а целые сигареты. Они не матерятся, в отличие от остальных; на них никто не обращает внимания - они 'лечатся', они проявляют внешнее послушание, а это здесь главное.
Людмила из-под полы приторговывает фуросемидом. Это мочегонный препарат, и он нужен, потому что с непривычки к психотропным средствам у большинства пациентов наблюдается задержка мочи, и это вызывает мучения. Одна таблетка стоит у нее 10 рублей. Деньги нужны тоже, их не дают и запрещено передавать в передачах. Потом мама станет тайком передавать мне по 30-40 рублей, и я куплю себе небольшую свободу, включая возможность покупать дополнительные сигареты у санитарок.
Людмила - верующая. Она давала фуросемид мне месяц бесплатно и даже не в долг. При этом она сказала: 'Что я, зверюга, по-твоему?'.
Мы с ней часто подходим к иконам Господа Вседержителя и Казанской Богоматери, которые висят в столовке.
- Ты ешь, ешь. Иначе помрешь. И с ними не спорь.
- Сейчас Рождественский пост.
- Не спорь. А то слюни будешь пускать, - говорит мне Люда.
Она выше среднего роста, довольно плотная, но не жирная. И Люда, и Шура носят очки, не снимая. Вот все, что я о них помню. Облик Шуры со временем стерся у меня из памяти, но я благодарна им обеим - за доброту и ласку, за своевременные слова поддержки. Их выписали раньше, чем меня - Шуру в феврале, а Людочку - в марте, еще до Пасхи...
3. Чупа-Чупс.
4. Татьяна К.
5. Марина со сломанной ногой.
6. Тамара. Поза льва, мальчик с мелкими чертами лица. Ее самоубийство.
7. Походы за завтраком, обедом и ужином. Хлеб. Ватники.
8. Татьяна Николаевна.
9. Перевод в санаторное отделение.
10. Леонид Григорьевич Киссельман.
11. Алла Рафаиловна Кишиневская.
12. Татьяна. Глаза видели страшное.
13. Санаторное отделение в целом.
14. Люся.
15. Санитарка и киселек.
16. Владимирка в целом.
17. Драки.
18. Лена-"богородица".
19. Ленка-повелительница гроз.
20. Оксана.
21. 13-е отделение в целом.
22. Марьяна Н.
23. Марианна.
24. Анечка - сирота. Ее неграмотность.
25. Люда Следенко.
26. Ветераны отделения.
27. Татьяна, пишущая стихи. Овощи.
28. Алкоголичка.
29. Анна-бийца.
30. Марина Финтюшкова.
31. Марина, которая хочет уехать в деревню. Стукачка.
32. Семейки. Стук-стук - мой лучший друг.
33. Меня обзывают паханом.
34. Людмила Яковлевна.
35. Людмила Семеновна.
36. Ольга Александровна.
37. Ирина Холерьевна.
38. Ольга Тщеславовна.
39. Маргарита Мерабовна Эсебуа.
40. Санитарки.
41. Вот и все. Татьяна Владимировна Ревенко читает Джека Лондона.