Наступает момент, когда движение перестает быть чем-то осознаваемым, становится чем-то предполагаемым изначально. Рокот подков сливается в некое подобие единого фона, его уже не слышишь, его чувствуешь - кожей, шкурой, он входит в плоть и кровь самого бытия вокруг.
- Эрьо!.. Ночь тебя побери! О чем задумался?!.. Копья к бою!
Древко тяжело ложится на сгиб локтя. Жуть до чего неудобно: мало того, что еле-еле в седле на галопе держусь, так еще и балансировать этой... штуковиной. Граненый наконечник тускло поблескивает где-то впереди; кажется, страшно далеко. Смотрю вдоль линии копья, вперед, поверх головы лошади, туда, где расходятся стены ущелья.
А они-таки расходятся. Рассыпается под копытами пожухлая зимняя травка, эхо исчезает, уплывает назад, остается позади, под сенью каменных стен, и впереди открывается широченная равнина, дол, за которым где-то там, вдалеке, поднимаются к небу горные уступы. Через все пространство долины течет река, по темным водам которой несутся мутные осколки весеннего льда.
И посредине реки - башня.
Белая-белая. Узкие окна, кажущиеся обманчиво-тонкими и хрупкими черточки эскарпов, шпиль, прокалывающий тучи. Кажется, что остров лишний, что он силой вонзен в тело реки, и вода бурлит вокруг, закипает, пытается вытолкнуть чужеродный предмет, увенчанный серебряным пиком крепости. Вода несет словно бы древесные стволы, темные камешки, вода краснеет от натуги, изо всех сил тщась освободиться, потечь дальше, на юг, ко гряде невысоких холмов, из-под которых можно так вольготно растечься дельтой, влиться в море - вот только остров мешает, закупоривает течение, красуется нахально и беспричинно. Долой его!
Потом я понимаю, что это не вода.
Сотни, тысячи тел. Муравьишек, жуков в блестящем хитине. То, что казалось влекомыми потоком стволами дерев, оборачивается плотами, долбленками, лодками, наспех сколоченными, непрочными - но прочность здесь и не надобна, чай, не Бэлегаэр. Чуть ниже, обрамленные намерзшим за ночь льдом, колыхаются бессильно и безвольно обломки понтонного моста - не успели дотянуть до острова, не ушли от залпа камнеметов сверху, из-под шпиля. Ничего, наши милые приятели с севера на ошибках учиться умеют.
А мы летим, несемся. Остановиться уже не успеваем никак. Оглядываюсь назад - как раз чтобы увидеть, как остатки конного строя проскакивают на полном ходу через устье теснины. Что делаем? Зачем?.. С некоторым почти что недоумением осознаю, что нас - сотен шесть, не больше, а врагов - хорошо если тысячи две. По мне, так все четыре. Положим, из них примерно половина на другом берегу, судя по всему, нападения со стороны плато не ожидалось, - ну да нам хватит, тем более что измотались мы чудовищно.
Надо всем растет, ширится, вопит все громче и громче трубный глас. Откуда? Оттуда. С башни заметили подкрепление, и пытаются что-то просигналить. Вслушиваюсь в крики рога, и понимаю, что сигналец-то знакомый, сколько раз за последние десять дней я слышал его - не счесть. Хрипло, отчаянно; я прямо-таки вижу внутренним взором надрывающегося, побелевшего от напряжения трубача.
"Отступайте. Уходите."
Вот как. Не надеются, значит. И проявляют вроде как искренние дружеские чувства. Нас, мол, уже не спасти, так что пошли вы отсюда, помощнички незваные. Ох, зря это они. Насколько я представляю себе Княжью жизненную философию, он от таких предложений скорее ловится на "слабо".
А вот и он, полководец наш отважный, легок на помине, пролетает рядом, алый гребень по ветру. Трубу он слышит не хуже меня, и реакция его вполне предсказуема.
- Чего?.. Хренушки!.. Курво!! Ко мне! А laita Aran! A laita Qualme! Qualme!!
Ближе. Ближе! Почти теряю ориентацию из-за рябящих в глазах знамен. Вот ведь сколько их набежало. Совсем неподалеку старые знакомцы - Трехрогая Корона, вышитая серебром по черному, ослепительно сверкает под лучами весеннего солнышка, прорывающегося то здесь, то там через завесу дыма и непроглядно-бурых туч. Чуть подале, у самой реки - как раз сейчас начинают переправу - Алое Око; за рекой - Кошачий Коготь и - нежданно-негаданно - Змея. Судя по всему, за башенку взялись основательно, согнали сюда все, что набралось по Степи; ближние к нам ряды явно заволновались, заворочались, и вот уже - рев труб, лязг и шелест - манипулы арьергарда перестраиваются, оборачиваются к нам лицом, подымают тяжелые, блестящие полированным металлом щиты.
- Qualme!!! - Князь кричит во все горло, лошадь его, похоже, вот-вот оторвется от земли. Или ноги переломает.
Удар! Первый момент столкновения всегда пролетает куда-то мимо, ничего не видишь, ничего не слышишь. Вбиваю пику в грудь здоровенному орку, тот жутко бьется на острие, копье выворачивается из руки, чуть не вывихивая локоть, дикое ржание, цепляюсь за гриву свободной рукой (а где щит?.. Щит-то где?!? Вдребезги, Бездна...), теряю левое стремя, обвисаю, где-то справа и внизу - перекошенная физиономия северянина, на секунду встречаюсь с ним глазами - и тут опора исчезает, кувыркаюсь, чудом ловлю-таки луку седла, швыряю куда-то в общую кашу обломок копья, выхватываю меч, рублю - и все увязает в мешанине расщепленного дерева, крови, мокрого железа, грязной земли, глохну от нестерпимого шума, осознаю, что все же сижу верхом, и даже стремя нашел, и меч в крови по рукоять. Вокруг шагов на пятнадцать - трупы, кто-то там еще ворочается, конь мой дергается и хрипит, грудь у него исцарапана. Впереди продолжают реветь рога.
Сзади налетают, откуда-то сбоку тоже. Ильфуин перехватывает у меня повод, тащит назад, что-то орет, но я не слышу, я глухой, в ушах все еще ворочается грохот копыт и прочая какофония атаки. Похоже, мы-таки кого-то смели, какие-то там первые ряды, и теперь на нас обратила внимание туша как таковая. Сбиваемся в кучу, пытаясь держать подобие строя.
Бум! Бум! Башенка-то живая еще. Стоило этим перевести внимание на нас, как наверху вспомнили, что битва покамест не кончилась. Каменные и чугунные ядра пропахивают толпу, толпа дергается, но в командирах у них явно кто-то толковый, понимает, что сейчас будет легче стоптать нас, а потом уже снова вплотную заняться островом. Ощущение такое, словно быка укусила оса: зря она это сделала, бедная.
Вопль Князя:
- Обходим!! Обходим, Ильо, Курво, слева их! К реке!
К реке так к реке, а толку? Да, положим, мы верхами, им за нами гоняться тяжко. Летим мимо лаково-блестящего строя. По нам кто-то стреляет, не попадает, быстро едем, однако. И только тут я замечаю то, что Князь, наверное, углядел с самого начала: с того боку башни кто-то пытается спустить лодку. "С того" - то бишь с того самого, к которому мы подлетаем. И все становится на свои места...
...похоже, не я один такой умный.
Пронзительный крик, дорого бы я сейчас отдал, чтоб не понимать Орквина. Такого я даже от самых закоренелых не слышал, некоторые слова незнакомы, но смысл внятен по интонации. Строй начинает дико дергаться, но вот тут-то их пристрастие к сплошным фалангам их и подводит - не успевают. С крыши башни лязгают камнеметы - кто-то еще остался, кто-то отважный и обреченный. Жребий они там кидали или добровольцев нашли - ума не приложу, ну да и не мое это лисячье дело.
А основная часть населения грузится себе в ладью. Ровно на десять минут тот, кто ведет северян, отвлекся от башни. Ровно на десять. Хватило.
Канаты рвутся, и кораблик уносится вниз по течению, легко, как лист увядший.
И тут до меня доходит один пренеприятнейший факт.
Они-то уплыли.
А мы-то нет.
И господа наши почтеннейшие северяне, явно дотумкав, кто всему виной, берутся за нас всерьез.
...ближайшие сорок минут теряются куда-то во мглу. Прочухиваюсь - и вижу спину Карьо, обтянутую продранной и окровавленной кольчугой. Впереди себя. Где мой конь - ума не приложу, лоб трещит, шлем тоже куда-то делся, левой руки не чувствую. Вообще. Отрубили? Нет, смотрю влево - вижу руку, здесь она, родимая, и даже к плечу прикреплена надлежащим образом. Но висит плетью, похоже, перебита. А сам я толстенным ремнем намертво примотан к седельной луке.
Мы снова скачем. И нас мало, очень мало. Двести или около того. Я дергаюсь, Карьо понимает, что я пришел в себя, оборачивается - я чуть не падаю с седла: поперек лица у него рана, бровь рассечена, щека рассечена, правый глаз залит кровью - но, судя по тому, что моргает, цело ясное око. Усмехается сквозь кровь.
- Какая жалость, ты живой!..
- Взаимно. Torno, что происходит?..
- Вопрос века! Едем вот, знаешь ли.
- В гости к детям?.. - одергиваю себя, истерика подступает вплотную. - Карьо, где Князь?..
Дергает головой, указывая куда-то вперед. Да, вижу шлем. Гребнистый, алый. Один. Рядом качается белый плюмаж Ильфуина.
- Кот?!
- Спокойно. Ранили Кота.
- Сильно?..
- Ему хватило. Вон, Ильо его тащит.
Ветер от реки приятно холодит ободранную щеку. Судя по всему, шлем с меня кто-то сдирал. Вздрагиваю, цепляюсь крепче за Карьо, оглядываюсь.
Зря я это сделал. Ох, зря. За нашими спинами - этакое подобие грозовой тучи, решившей устроить променад по песочку. Движутся слитно и неудержимо, я не различаю ни отдельных фигур, ни знамен, ни щитов - просто черно, гулко, блестяще валит по берегу темень. За этой грядой живого тумана - ярко-алая линия, стрела, вектор, упершийся в небосвод, колеблется, изгибается, напоминая стебель диковинной южной травы.
- Карьо, это - что?..
Мрачнеет:
- Башня.
Башня! Башня, черт бы ее подрал, и меня, и северян, и все на свете. Как я мог забыть. Впрочем, это как раз вполне понятно, такого рода воспоминания всегда изглаживаются прежде всего, послушная воле память услужливо уничтожает себя саму, съедает подчистую, костей не оставляя.
А сейчас, когда я гляжу на чужую крепость, полыхающую, подыхающую в сумраке, она, память в смысле, воскресает, стерва такая, просыпается от векового сна, дорисовывая к имеющей место быть огненной черте вторую такую же, чуть восточнее. Хотя - нет, я не видел их одновременно, там одна закрывала другую, и была видна только одна, она, наша.
...Змей ударил по нам на закате. Впрочем, заката не было видно, пепел завалил небо, дым, застилающий живым ковром окрестность, скрывал от наших глаз что солнце, что врага. Как раз перед явлением его к нам прискакал гонец с востока, сообщив, что Холм держится, а вот Канавка пройдена Нашими Дорогими Друзьями насквозь, и теперь нам стоит ожидать удара с тылу.
Тыл-то мы и укрепили, а зря. Тварик в очередной раз доказал, что никакого родства с обычным ужиком у него нет и быть не может, ибо неоткуда было ужику нарастить такие мозги. Обойдя Холм, принципиально не став на него нападать, пресмыкающийся перевел своих обратно через хребет чуть западнее ставки Рыжего и попер на нас под прикрытием пепла и естественной дымовой завесы. В Степи горело все, что могло гореть, а что не могло - тоже горело, дышать вторые сутки было нечем, видеть тоже было нечем, да и нечего. А потом он вышел из-под дыма.
Как ни странно, во второй раз увидев его, я уже не испытал того мистического экстаза, что при первой встрече. Должно быть, потому, что сам он подрос, став как-то... материальнее, что ли. Теперь я воспринимал его таким, каким он и был - громадной змеюкой с удивительно разумными глазами и медным неживым голосом, совершенно идеальным для отдачи разнообразных команд и приличествующей случаю ругани. Как сейчас помню его последние слова, разнесшиеся по всей локации сразу после того, как очередная волна атакующих откатилась из-под галереи: "Уроды кривоногие, выродки, свинячьи дети, уйдите на хрен, я сам!!"
Сам - это было плохо. Это значило, что финал подступает неотвратимо, но нам еще не хотелось в это верить, и Князь приказал срочно перевести катапульты на северный край, и стоять, arda nuquerna, до последнего. И мы, arda nuquerna, стояли. До последнего. До момента, когда Змей навалился всей тушей на галерею, и та обвалилась вниз со звонким хрустом, а Башни тяжело шатнулись и начали разваливаться.
Мы ссыпались во двор по ускользающей из-под ног лестнице как раз вовремя, чтобы увидеть его, входящего в Проход всем своим звонким телом. Как это ни дико, он пел, распевал во все горло нечто отважно-печальное, какой-то прощальный марш - мне даже казалось, что через гул разгорающегося пламени и дробный шорох осыпающихся камней я различаю отдельные слова; но возможно, что это не он, а сам я бормотал какие-то бредовые сочетания звуков, застыв недвижно, дыша едва - над моей головой небо стремительно очищалось от дыма, а тварь застыла посередине узкого ущелья, застыла - а потом вздыбилась волной, хлыстом, обратным водопадом - и тот, кто сокрушил нас, обернул пламенный свой лик сперва на запад, потом на восток.
Два ослепительно-оранжевых цветка на темных рушащихся стеблях из граненого камня раскрылись передо мной - но я, отступая, улетая, видел только один, закрывший небо своей смертью.
Змей изгибался, обвивая собою тело башни, ласкаясь к ней, гладя ее пламенем своего дыхания; голос его сорвался, ослабел на мгновение, чтобы затем взлететь и зарокотать речитативом. Я закрыл глаза. Ночь вокруг была полна движением; мы мчались двумя колоннами к мосту Йант Йаур, и никто не преследовал нас, и никому мы не были нужны - мы, верники Князей крепости Аглон, которая дыхание назад перестала быть.
Второй из крепостей, переставшей быть. Третья горела за нашими спинами. Карьо морщится, пригибается к гриве коня, а река несется мимо нас, шуршат поникшими знаменами сухие камыши, колтыхается у берега обломок понтона - все эти детали я замечаю с чеканной ясностью, они звучат, как голос флейты на фоне органного хора черных туч позади. Мне приспичивает обернуться снова - и вижу то, чего ожидал и боялся: строй раздается двумя крылами, и в просвет между крыл с воем вырывается волна серо-черных тел. Громадные твари великолепными прыжками летят над землей, вьется по ветру длинная шелковистая шерсть, горят янтарно-желтые яростные глазищи. Ngauri бегут не быстрее лошадей, но, в отличие от последних, сами себя не боятся. Впрочем, еще не очень понятно, кому на руку здесь это играет; кони звереют, закусывают все, что можно закусить, и летят вихрем по прибрежной глине.
Над серым прибоем, волнами хлещущим позади, взметается и разворачивается голос.
- Bad bhorrw - ghuirra!!
Кого сможете, живыми...
- Смог один такой! - хрипло отзывается Князь и, полувыгнувшись в седле, пускает назад стрелу; один из головных всадников валится под когти своей зверюшке; та моментально теряет всякий интерес к погоне и начинает ожесточенно рвать кровоточащую плоть. Остальные присоединяются к веселью и у нас появляется еще пять или десять минут - пока тот, кто командует всем этим беспределом, не применит что-нибудь из своего богатого арсенала. А таковой богат, ясно даже и ежу: ощущение давящего страха невесть перед чем висело в воздухе с самого начала баталии, и объяснить его рационально я бы не взялся, хоть и осознал его только сейчас. До этого - ощущал, не осознавая.
Лошадь под нами явно начинает слабеть. Карьо, бормоча под нос что-то на недовыученном Синдарине, склоняется к ее холке, поглаживает, но лошади уже все равно, она не обращает внимания ни на него, ни на что бы то ни было иное, ей страшно, плохо, у нее легкие рвутся от бешеного бега. Тьма за спиной приобретает очертания некоего подобия звезды: туман встает ровными, стройными лучами, растекается вдоль и поперек по берегу. Мы скачем, скачем. Закат окрашивает наши спины в багряные тона.
Я леденею, приваливаюсь к спине братца, а мир начинает раскачиваться в такт судорожным прыжкам коня. Земля под копытами подергивается дремотно-зеленоватым маревом, по ней пробегает странная неровная рябь, мою грудь стискивает упругим обручем, где-то в глубине легких загорается и разрастается тошнотворная мутная боль.
Потом падает туман, и я перестаю видеть что бы то ни было.
2. MindoTirya - CelumeSiriono
- Он приходит в себя, мой вождь.
Я прихожу в себя? Как любопытно, почему же в таком случае я сам в этом не уверен?
Зеленая муть уползает к уголкам глаз, медленно и плавно вскрывается голубизной весеннего неба.
Я лежу на чем-то жестком, неумело задрапированном чем-то мягким. И надо мной склонились два лица: одно - девичье, отстраненно-сосредоточенное, судя по всему, именно его владелица сейчас держит прохладную узкую ладонь у меня на лбу. Второе до боли знакомо, но я пока не очень понимаю, откуда. Некто юный, волосы соломенно-желтого цвета с легким намеком на блеск; будь таковой конкретнее, их даже можно было бы назвать золотистыми. Обеспокоено прищуренные светло-серые глаза - настолько светлые, что кажутся прозрачными. Тонкие губы, скривленные в напряженной гримасе. Смотрит на меня и чуть кивает головой:
- Да, очнулся. Давай к следующему, Майвартэ.
Лица уплывают куда-то в сторону, а я с невыразимым трудом пытаюсь приподняться на локтях.
Надо мной - небо; ясное и бессовестно голубое. Ни тени, ни дымка. А слева от меня горбатится невысокий фальшборт, украшенный искусно вырезанными фигурками ящериц. Маленькие юркие тварьки словно бы шастают по перилам во все стороны, отполированные палисандровые чешуйки слабо поблескивают на солнце. В лицо мне ударяет тугой и теплый поток ветра, пахнущего холодной водой и прелыми листьями.
И теперь ничто не удерживает меня от того, чтоб задать банальнейший из возможных вопросов:
- Какого черта?.. где я?..
Меня аккуратно берут за плечи, и девушка, чем-то неуловимо похожая на вернувшую меня в подлунный мир Майвартэ, легким нажимом рук переводит мое полубездыханное тело обратно в горизонтальное положение.
- Прошу Вас, не стоит вставать, tarqenno. Вы потеряли много крови...
- Да уж не приобрел. - буркаю я, плюхаясь, где лежал. - А не могли бы Вы мне объяснить, сударыня, почему бы это Вы так непохожи на орка?
- А должна бы? - от усмешки на щеках заботливой девы появляются очаровательные ямочки. Куда-то за спину: - Аннаминье, по поводу особой учтивости фэанорингов ты была права!
- Ни в коем случае - я пытаюсь выдать нечто похожее на восхищенное движение бровей. Боюсь, получается плоховато. - Ни в коем случае не должны. Но, учитывая то, в каких обстоятельствах покинуло меня сознание, нечто весьма похожее на орка должно бы сейчас быть на Вашем месте!
Она снова улыбается и хочет вроде как что-то отвечать, когда ее вежливо, но неукоснительно оттесняют в сторону и вместо ее прелестного личика в поле моего зрения обрисовывается ехидная физиономия Князя.
- Сейчас я тебе продемонстрирую, дитя мое, нечто крайне похожее на орка. Просто-таки неотличимо. - и корчит действительно прежуткую гримасу. - Ты задал нам хлопот даже больше, чем Кот - он по крайней мере пришел в себя на день раньше твоего!
- День?.. бездна. Мессир, а может, хоть Вы мне что-нибудь объясните?
Смотрит поверх меня:
- Рэстьо! Ты там освободился?
- Вроде бы да - отвечает уже слышанный мною сегодня голос, и желтоволосый полузнакомец подходит к Князю и присаживается рядом.
- Вот, изволь представить тебе нашего любезного хозяина - Князь адресует желтоволосому легкий поклон. - Артарэсто Арафинвион, некогда владетель крепости Стражей и окрестных земель, а ныне - не менее печальный беженец, чем мы. Подобрал нас в камышах, для чего, заметь, изрядно рискнул, ибо сунулся на своей замечательной ладье мало не к самому берегу. И спас от лютой смерти и всего сопутствующего.
- Ну, кто кого спас - это еще вопрос... - смущается юноша, но видно, что уважение Князя ему вельми приятно.
- А этот вот полутруп - это мой оруженосец, прошу любить и жаловать. Тоже, я уверен, преисполнен к тебе искренней благодарности и душевного тепла.
Я успеваю вывалить цельную кучу сообразных словес, прежде чем до меня доходит:
- Туркафинвэ, как то есть - оруженосец?! Вы с ума сошли, мессир, из меня же воитель - как из Ильо вышивальщица!
- А придется - по лицу Князя пробегает тень. - Ты - считай, последний из старшего состава, кроме Ильо и Карьо, конечно, а им, боюсь, будет теперь не до того.
- А остальные?.. - мне становится отчетливо дурно.
- На момент, когда нас подобрали - сухо чеканит Князь - нас осталось девяносто семь. Из коего числа почти все - новички. Все, кто был хоть сколько-либо опытен, легли, их прикрывая.
Я прикрываю глаза и откидываюсь обратно на ложе. Ни думать, ни действовать никакого желания нет. Я вспоминаю...
...вспоминаю, как надвигались поросшие соснами косогоры, и мы летели на рысях, не оглядываясь назад, не в силах даже бояться - руки мертвой хваткой сжимают удила, в спины колошматит горячий шквал. Три тысячи условно живых - до первого боя, точнее - уже до второго; первый мы проиграли только что.
В глазах Князя начиная с того мгновения - и во время диких скачек с бурей наперегонки, и на привалах, и во время лихорадочных, бессмысленных стычек, когда одуревшие от крови северяне прыгали прямо со склонов нам на головы - словно бы мелькали безостановочно счетные руны, вычерченные по незримому пергаменту быстрыми перьями его зрачков.
И когда лес на Сосновом нагорье заполыхал бешеным пламенем, и, кашляя от удушливого дыма, мы валились с коней, под копыта, беспомощные, неспособные даже увернуться от летящих по-над гарью коротких толстых стрел;
и когда по ночам приземистые серые силуэты проскальзывали под шаткой, наспех наведенной изгородью, и никто не успевал ничего заметить, пока где-то на краю лагеря темноту не разрывал истошный хриплый вскрик;
и когда темень давила, как незримый жернов, на грудь, а те, кто был слабее, не выдерживали и кидались прочь от костров, размахивая оружием - туда, во мрак, где их уже поджидали желтоглазые тени;
и когда поперек ущелья рухнула лавина, невесть откуда взявшаяся, а по ту сторону остался Ринквэ и полторы тысячи с ним, и ни звука ни долетало из-за массы колотых камней, испачканных землей и кровью, а Кот, посерев, как пепел, рвался руками разрывать завал, и его пришлось держать впятером, пока он рычал что-то бессвязное, пинался и закатывал глаза -
все это время Князь оставался до страшности спокойным, только то и дело пробегал глазами по чудовищно поредевшему строю - считал.
Теперь счет был окончен. Девяносто семь Эльдар. Воинство Земли Химлад в полном составе. Бывшее, то бишь, воинство. Бывшей земли.
- С Вами все в порядке, arquen? - Артарэсто склоняется надо мной, смотрит нервно.
- Оставь его. - это Князь. - Полежит, опомнится.
И - легко проводит рукой по моему лбу.
Встать я впервые попробовал вечером того же дня. И попытка сия, как ни странно, удалась. По итогам выяснилось, что в том бою я схлопотал изрядную контузию и пару-тройку резаных ран, не говоря уже о переломанной руке - так что лежал я считай всего-ничего.
Кот действительно встал на день раньше меня и теперь активно распоряжался раздачей провианта и организацией стражи во время кратких дневок, в чем ему помогал щеголяющий шикарным свеженьким шрамом Карьо. Я практически ни секунды не видел Курво бездействующим. То есть пару секунд видел, и мне этого хватило. По негласному соглашению, которое как-то само собой установилось между членами нашей поредевшей команды, о Ринквэ не вспоминали вслух вообще, но Коту вслух и не надо было, он сам себе был в этом вопросе идеальный слушатель. Слишком, черт побери, идеальный.
Князь в отличие от Кота никаким явным делом занят не был. Он неким непонятным макаром успел буквально за первую же ночь распределить должности, раздать задания и оформить приказы, после чего оставил дружину заниматься самоорганизацией, а сам тем временем устроил себе преуютнейший насест на юте, где и проводил массу времени в беседах с Рэстьо - вполголоса, причем говорил в основном он, а Арафинвион слушал, слушал едва ли не с боязливым почтением, то и дело кивая - видать, в чем-то там наш сладкоречивец успел его успешно убедить, да не один раз. Вообще бывший владетель Минас Тирит произвел на меня впечатление скорее положительное, чем нет, но вот уж чего в нем не было, так это гордыни и твердости в убеждениях. Собственно, он, бедняга, и повладеть-то не успел как следует - во дни предыдущей войны вся жизнь сирионской стражи была строго расписана по указаниям из Града Пещер, а стоило Финдарато принять-таки на веру, что война окончена, и дать младшенькому отбой и право на собственную власть, как выяснилось, что за концом одной войны неизбежно следует начало другой, и лишился Артарэсто в одночасье и власти, и башни, и земли, и большей части населения таковой.
Вот, кстати, вопрос вопросов. Финдарато. Тот, к кому в гости мы сейчас, собственно, и плывем; глава Третьего Дома, "младший из старших"; наш добрый друг и надежный товарищ, которого лично я за последние лет двести ни разу в глаза не видел. В Башнях он не гостил, обычно приезжал в Междуречье, становился там лагерем и слал на север гонца; и по зову снимался с места Князь или Кот, или оба они, и уезжали. Как сочетались то якобы снисходительно-покровительственное отношение к Пещерному Ваятелю, которое я зачастую слышал в их речах, и эта готовность забросить ради него любые дела - я не понимал нисколько, а расспрашивать не решался.
Вроде как рубежи его должны были покамест оставаться незатронутыми бедою; по крайней мере, пока мы плыли на юг, ни одного следа присутствия северян я не замечал. Пируют, небось, на руинах, планируют дальнейшие действия. В принципе предполагалось, что о местонахождении цитадели у Нарога Враг не знает ничего - иные ехидцы добавляли порой - "кроме названия, местоположения и привратного пароля". В каждой шутке есть доля шутки. Посмотрим. Посмотрим.
Кораблик наш был невелик. Как я понял, в годы мирной жизни Артарэсто сотоварищи использовали ладью для прогулок по реке, и рассчитана она была от силы мест на восемьдесят. Сейчас в ней помещалось примерно двести душ, так что приятной нашу нынешнюю прогулку можно было назвать с большим трудом. Зато не надо далеко ходить за впечатлениями и знакомствами.
Я потихоньку присматривался к местному добросердечному народцу. К слову, арфинги оказались на удивление стойки и жизнеспособны - впрочем, может быть, у них просто не хватает времени на разнообразную скорбь. Меньше всего, ясное дело, времени у целителей.
Майвартэ, серьезное и слегка потустороннее существо. Ходит плавно, смотрит сквозь. Сила у нее неимоверная - своими глазами видел, как она умудрилась за час или около того полностью зарастить пренеприятнейшую рану на голове у одного из своих собашенников - бедолагу приложило по темечку падающим стропилом. Именно она вывела меня из забытья. Но, как я понимаю, ее способности странноватым образом повлияли на ее стиль общения с окружающими - словно бы она разучилась устремлять внимание свое на что бы то ни было, кроме разнообразных повреждений, которые mirroanwi могут наносить друг другу. По первоначалу с подобным существом иметь дело несколько трудно.
Две девушки помладше - Аннаминье и ее задушевная подруга Линдэлискэ - именно с нею мы говорили об орках - ведут себя гораздо проще. Они по сути даже не столько целительницы в прямом смысле этого слова, сколько "группа духовной поддержки" - большую часть времени они проводят около только что пришедших в себя, разговаривая с ними, перешучиваясь, ни на секунду не отпуская объект из виду - и вовремя пресекая любые попытки такового объекта впасть в черную тоску. Единственный, на ком их обаяние потерпело мощнейшую неудачу - это Кот. Но тут и сорок тысяч ласковых сестер остались бы не у дел.
И - Истакальмо. Впервые я увидел его через два дня после того, как мне разрешили подняться. Как я понимаю, все это время он провел в трюме - в той маленькой, укрытой от ветра и постороннего взгляда клетушке, где на низких топчанах лежали шестеро, признанных безнадежными. Все они должны были умереть - у одного задето сердце, у одного переломана спина - и так далее, чем дальше, тем хуже. Умерло двое. Остальных четверых вытащили на носилках на палубу и оставили лежать, любоваться солнцем и не верить в собственное спасение.
А вслед за носилками вышел и он сам, и, поднявшись по узкой лесенке, замер у фальшборта, тяжело ссутулившись и уронив на лицо тяжелые пряди темно-серебряных волос...
(не знаю, как еще назвать этот цвет. Серебро еще не начало чернеть от времени, ни одного пятнышка не появилось на зеркально-блестящей поверхности металла, но из глубины его блеска уже проступает некая тусклость, некое предвестие патины)
...и стоял недвижимо, а Майвартэ, впервые отразив на лице подобие эмоции, подбежала к нему, а он отстранил ее легким движением руки и поклонился Артарэсто, затем, одолев слабость, выпрямился и сумеречно-голубым взглядом осмотрел локацию. Отметил наличие нас. Явно слегка удивился - именно что слегка. И ушел обратно в трюм, придерживаясь рукой за поручень - и придерживая слева у бедра рукоять короткого меча.
Был он, как я выяснил позже, старшим целителем Башни Стражей, наставником всей их большой и разношерстной лекарской компании, вся мужская часть которой поголовно полегла на стенах. Он на стены не вышел - просто не успел, не до того ему было. Хотя нашлось бы что ему делать на стенах.
Envinyataro o hyanda, целитель с клинком. Я, честно говоря, в таких доселе не очень-то верил. С нами врачевателей шло не так уж мало - но Гаваней не прошел ни один. То есть выжить-то они выжили, а вот сделать что бы то ни было без посредства бинтов и трав с тех пор для них так же невозможно, как Норнорэ за ногу поймать. Насколько мне было известно, примерно так же дело обстояло во владениях Государеньки - но ему повезло чуть больше, ибо часть его отряда сумела во время оно опоздать к сражению.
Я не представляю, кем надо быть, чтобы сражаться вместе со всеми, видеть, как пластают на части твоих друзей и прочих собратьев - и при этом ни на миг не позволить себе ощутить ту разновидность безумия, которая и делает воина воином. Которая властно кричит в темной глубине нутра: убей. Не убить - можно, если постараться. Не захотеть убить... не знаю. Я участвовал в бою четыре или пять раз в жизни - и каждый раз неизбежно наступает момент, когда глаза заволакивает красным и ты на некое время перестаешь быть эльда. Становишься зверем, чувствующим и жаждущим, но в отличие от нормального зверя - еще и мыслящим, умеющим захотеть чужой смерти и осознать это желание на языке разума. И если где-то в тебе жил целитель, это превращение его поглощает и уничтожает. Если не суметь удержаться. Этот - умел.
Тем же вечером он как-то незаметно присоединился к Князю и Артарэсто на юте - и практически сразу же рядом образовался Ильфуин. На целителя он смотрел с каким-то просто-таки естествоиспытательским интересом. Ну вот, теперь всем, кроме меня, есть с кем поговорить.
И ладно. Буду лежать, смотреть на воду. Хорошая река Сирион.
...Мимо левого борта бежит серая череда голых деревьев. Буки, березы, грабы: русло реки прокладывает себе широкую дорогу, расталкивая в стороны упрямых исполинов, те, словно бы кряхтя недовольно, расступаются, но тянут над водою ветви, пытаясь словно бы грозить костлявыми пальцами неверным, шаловливым струям. Больше всего берез. Сейчас они смотрятся безумно сиротливо и жалко - но, впрочем, я вообще берез никогда не понимал. У нас их, почитай, и не было - разве что низенькие и кривоватые горные породы, которые и на березу-то непохожи, а разве на такие березовидные кусты. А вот Арфинги наши наоборот при виде беленьких тонких стволиков явно оживляются, начинают толпиться у бортов и любоваться видами. Улучив момент, подкрадываюсь к Князю:
- Мессир, а что это вообще за поросли выросли? Никогда тут не бывал. Это что, Дориат?..
- Эру с тобой. В Дориат нам с тобой, любезный, ход закрыт... а то бы стал я тащить вас через Ущелье, когда вот он, родимый, как на ладони! Сверни три мили к югу - и прошу пожаловать к Синдаколльскому столу... в качестве закуски перед обедом... Это Брэтиль, Березняки сиречь. В принципе Серые на него когда-то там какие-то права предъявляли, да недопредъявлялись. Сейчас здесь наши новые союзнички живут... пока живут, хм. Полагаю, что недолго им осталось. Если уж Страж пал - то и до местных пределов доберутся, хоть бы и по нашим следам...
Мне становится интересно.
- Какие такие союзнички, Князь? Лаиквэнди?
Смотрит на меня с отеческой тоской во взоре.
- Эрьо, я понимаю, что ты у нас архивариус и плотник, и на все руки трубочист, и со всякими мелочами типа истории и изучения обычаев к тебе приставать просто-таки недостойно... но какие тут могут быть Лаиквэнди, сам подумай? Им бы - порослее да погуще, им надо, где прятаться, они без этого хиреют и чахнут, а здесь - вся чащоба напрогляд, если не напрострел... Здесь живут наши совсем новые единочаятели. Лучшие друзья Финдаратика, почтеннейшие господа Последыши.
- Люди!.. - я почти подпрыгиваю от любопытства. Никогда еще в жизни живого человека не видел, хотя слышал о них с три короба, причем информация была крайне разнородной и спорной. Во мне просыпается недобитый архивист, и я чуть было не лезу в карман за пергаментом и пером - записывать. - Мессир, а можете что-нибудь рассказать? они здесь какие?..
- Могу-то могу, да не хочу. - Князь слегка морщится. - Вот доплывем... там тебе много чего, я думаю, смогут порассказать.
Удивленно приподымаю бровь:
- Taro, да Вы их, кажется, не любите?..
- Я их - не знаю. Но боюсь, что если узнаю, не полюблю. - и по выражению его лица - точнее, по отсутствию на его лице какого бы то ни было выражения - я понимаю, что разговор окончен.
Впрочем, вскоре мое любопытство удовлетворяется самым что ни на есть неожиданным способом. Я сижу на баке после сытного и вкусного завтрака и задумчиво озираю туманные дали. Где-то поблизости примостился Карьо со свирелькой, и исторгает он из оной свирельки звуки нежные и меланхоличные, что душу мою в целом в данный момент целиком и полностью удовлетворяет; я даже начинаю тихонько подпевать его мотиву, и он - что случается крайне редко - не протестует, а напротив начинает играть погромче. Словом, идиллия.
И нарушается она, как и положено идиллии, резко и неприятно. А именно: сперва шуршат кусты, потом с треском расступаются, потом на берег вываливаются - я этот процесс иначе назвать не могу - десятка два странных, скособоченных фигур. И Карьо за моей спиной отбрасывает инструмент и взлетает на ноги, и хватается за лук:
- Тревога!..
Несколько мгновений на корабле стоит сумятица, а потом на палубе появляется Артарэсто - и, недовольно посмотрев на нас, дает отмашку "отбой":
- Arqueni, вы зря беспокоитесь. Никакой тревоги нет. Это свои.
И подходит к борту. На берегу начинается доподлинный хипеш, это иначе назвать нельзя. И странные существа, как один, склоняются в низком поклоне, опустив к земле длинные, грубой работы копья. А я смотрю на них с неким недоумением.
Мы очень непохожи на куздов. Просто-таки фатально. Большей части из нас - я не имею в виду Кота, но он большой оригинал - кузды кажутся крайне уродливыми; искренне подозреваю, что они думают о нас примерно то же самое. Мне бы, например, существо девяти футов ростом, белое как мел, толщиной со спицу и безволосое красивым не показалось, так что наших подгорных друзей я понять могу. Но и мы, и кузды - цельны; в нашем облике присутствует логика, что ли, некое единство и правильность строения. А тут!..
Ростом немного пониже, чем, скажем, я, и сильно пониже Князя. Но любого карлы выше мало не вдвое. С неприятно широкими плечами, причем бугрящимися мышцами в самых неожиданных местах. Странные, асимметричные лица. Очень разномастные, двух похожих нет. У одного - карие глаза и нос картошкой, у другого - иссиня-черные кудри и темно-серый взгляд, у третьего глаза вроде как у первого, да вот стать поуже на четверть, четвертый... и только одно общее, только одна единая черта - неправильность, искаженность какая-то. То и дело, скользя взглядом по лицам, подмечаешь неровный подбородок, искривленную линию брови, странно оттопыренное ухо. И общее выражение глаз - словно бы слепое, недвижно-непонимающее. Взгляд как будто продирается изнутри тела, с трудом вылезает на поверхность зрачков душа и застывает в недоумении.
Лица поросли неровной шерстью - не роскошные куздские бородищи, а какой-то мох, болотная травка. Волосы всклокочены. Одежда сшита кое-как, на живую нитку, и дико смотрятся тяжелые наконечники пик - явно синдарской ковки - на неказистых древках.
Я внезапно чувствую, как рука волей-неволей тянется к рукояти. И именно в этот момент неоформленное доселе чувство пронизывает меня от головы до пят. Орки. Они похожи на орков. Всем. Своей неестественной разнообразностью, своей странной грубостью, неровностью черт - и ощущением слепоты их глаз.
- Это кто, Рэстьо? - спрашивает Карьо вполголоса, и скользит в звуках речи его... не знай я брата так, как я его знаю, я сказал бы - отвращение.
- Это Люди. - отвечает вместо Артарэсто Князь, бесшумно возникая рядом, и кладет руку мне на плечо:
- Понял теперь?
Киваю, не в силах сказать ни слова. А корабль уносится дальше, к югу, и лесные чудища, которых король Фэлагунд называет друзьями, превращаются в горстку еле заметных точек на горизонте, а потом их скрывает изгиб излучины реки.
А потом и весь Брэтильский лес разделяет их судьбу; и я искренне полагаю в тот час, что о существовании на свете племени Atani я отныне могу забыть, как о страшном сне.
Надо будет заказать как-нибудь Макалаурэ балладу несказанной длины и пафоса. И посоветовать ему назвать ее "О стремлении некоторых идиотов предаваться бренным надеждам".
3. Sirion - TalasseTirin
Воинство Химлада стоит на берегу, выстроившись в ровную шеренгу. От воды налетает промозглый ветерок, корабль, практически опустевший, слегка покачивается на мелкой зыби, холод пробирает даже сквозь плотные подкольчужники, но сейчас обращать внимания на это ну никак не стоит. Я стою вместе со всеми, стою пятым - после Князя, Кота, Ильфуина и Карниура, и мне это крайне не нравится.
Раньше - всегда, когда Князю приходило в голову организовать что-то в подобном роде - мое место было в самом хвосте, сразу же за младшими оруженосцами и непосредственно перед невоинской частью гарнизона. То, что я проводил в обществе Князя больше времени, чем большинство roqueni, значения не играло - на войне место архивариуса в обозе. И меня это совершенно устраивало, Бездна побери всю эту историю!
Но теперь с былой роскошью придется кончать. Теперь старый добрый Эрьо может надолго забыть о перьях и пергаменте и приучать свои неумелые лапки к чему-то гораздо более тяжелому. А ведь лет двести назад меня бы это крайне обрадовало. Суета сует и всяческая суета, tarqenni, вот что я вам скажу.
Строй выглядит крайне внушительно, особенно на фоне той неоднородной толпы, которую образовали на импровизированной пристани арфинги. Но даже мне понятно, что не пройдет и полудня, и на ближайшем привале Ильо спустит с большинства присутствующих по двенадцать шкур, а тринадцатую на уши натянет. Ибо оное большинство присутствующих в Башнях прожило максимум лет десять, посему и оставалось в резерве все время нашего похода, а, стало быть, и могло сейчас похвастаться принадлежностью к сообществу находящихся по эту сторону Врат. Тем не менее ребята старались, и старались изо всех сил; лица бледные и надменные, брони сверкают, грудь колесом. Артарэсто осторожненько так подбирается к нам со фланга и задает неизбежный вопрос:
- Турко, все это очень впечатляет, но вот как бы ты посоветовал, а чего бы это нам такое сделать с кораблем?
Князь на мгновение заламывает бровь, потом дает отмашку - и от строя отделяется несколько фигур, устремляясь в сторону леса.
- Куда это они? - Рэстьо провожает бегущих взглядом, в котором сквозит явное недоумение.
- За хворостом.
- За чем?
- Хворост. Такие кусочки сухого дерева, которые валяются под ногами. Очень хорошо горят. А не мог бы ты, к слову, сказать своим, чтоб покамест выволокли ладейку на берег? Подальше от воды. И сняли с нее все, что там еще есть.
- Ты, ээ.. ты что, хочешь ее?..
- Хочу. А ты предполагаешь оставить ее здесь? И еще тогда план надо на ее борту нарисовать, мол, пошли туда-то и туда-то, будем через столько-то, до скорой встречи?
- Я вообще-то ее предполагал... ну, ветками закидать...
- Блеск, что за идея!.. - Князь собирается было сказать что-то еще, но видит выражение лица Артарэсто и осекается. - Извини. Я не хотел тебя обидеть, братец, но боюсь, что зеленых веток мы сейчас не найдем, а сухими ее не замаскируешь. Силуэт, знаешь ли, характерный.
И начинается пантомима. Господа Стражи прощаются с корабликом так, как будто он им по меньшей мере отчий дом. Хотя в чем-то так и есть. Ручаюсь, что конкретно с этой ладьей у каждого из них хоть какие-то приятные воспоминания да связаны, и вообще... Девы смаргивают слезы, суровые мужи стискивают зубы, но так или иначе где-то через час корабль стоит на берегу, с него снято все, включая паруса, а вокруг него навалены высокие вязанки. И по хрупким прутикам ползут первые язычки огня.
- Поучительное зрелище. - Истакальмо образовывается откуда-то слева и подходит к голове строя. - Князья Первого Дома дают Князьям Третьего Дома наглядный урок на тему "Как это было и как это надо делать впредь".
Вот теперь бровь у Князя заломлена едва ли не до затылка, он смеривает целителя взглядом с головы до пят, потом - с пят до головы, потом поперек. Но тот неколебим, как Пелори. А тем временем пламя вздымается и разворачивается алым полотнищем. Хруст горящего дерева слышен, наверное, на лигу, но нас покамест слушать некому. Истакальмо опускает глаза и отходит прочь, а Князь провожает его долгим недружелюбным взглядом, потом морщится и выносит вердикт:
- Не люблю лекарей.
...От ладьи осталась высокая груда исчерна-серого пепла. Ветер торопливо разносит ее, а мы помогаем ему на скорую руку связанными пучками веток, и вскоре только пятно гари на земле напоминает о нашей высадке. Затем - тонкий возглас труб, и мы перестраиваемся в длинную колонну, впереди Артарэсто с личной охраной, затем - ровным каре - мы, затем остальные. И углубляемся в прозрачный весенний лес. По левую руку лес обрывается, становясь низкорослым и редким, и золотистой пеленой мха проглядывают сквозь тонкие ветви болотные кочки. Аэлин Уиал. Артарэсто сперва предлагал идти туда, утверждая, что он сам дорогу знает, а никто другой через топи не пройдет, но Князь с Котом его отговорили, ибо у нас как-никак с полсотни лошадей. А их не сожжешь, как ладью, и за пазуху не спрячешь. Сейчас, правда, верхами только десяток разведчиков по бокам строя, остальных коней ведут в поводу, дабы не отрываться от коллектива, но тем не менее польза от зверюшек явная, потому что раненых же надо на чем-то везти, да и обоз сам по себе никуда не поедет. Гордые боевые лошадки вздыхают недоуменно, косятся на нас с явным неодобрением, но дело есть дело, никуда не денешься. В качестве отдыха души мы предлагаем им работать посменно, и они вроде бы возражений не предъявляют. Караковый Князев и Котин вороной в обозных нуждах не участвуют, посему довольны жизнью донельзя.
Дороги никакой тут нет и быть не может, раньше сообщение с Островом велось напрямик через Тэйглинский развилок, и поэтому приходится пробираться через кусты, треща немилосердно и проклиная все на свете. Посему когда лес заканчивается и перед нами расстилается обширная равнина, то с двух сотен губ срывается единый облегченный вздох.
- Смотри, брат, - шепчет Карьо, наклоняясь ко мне, - красивейшие, между прочим, места. Вот, видишь, холмики на горизонте? А это, к твоему сведению, Андрам. Я вот всю жизнь мечтал там побывать, посмотреть сверху на водопады.
- Посмотришь еще - бурчу я. - Вот как припрягут нас в Нарогарде на разведку ездить каждый день - и на водопады посмотришь, и на море, и на Таур-им-Дуинат, и вообще наглядишься пейзажами по гроб века, романтик ты наш...
Но тем не менее озираюсь с радостью и удивлением. Тут действительно очень красиво. Весна ступила в эти края разве слегка, и по равнине то там, то здесь торчат оплывающие сугробы. Желтая трава пробивается из-под снега, ветер шуршит сухими стебельками, а вверху громоздятся серебряные облака, еле-еле колыхаясь, проплывая к закату, и между ними проглядывает бешено-голубое небо, и какая-то мелкая пернатая дребедень посвистывает то там, то тут. Пресловутые водопады отсюда не видны, но чуть слышно порыкивают из-за окоема, напоминают о себе, и отсвечивает на грани видимости слабое льдистое зарево, отблеск рассыпающихся искр. Копыта чуть слышно похрупывают то по снегу, то по траве, то по обнажившейся черной земле, на которой то там, то здесь уже проглядывает свежая, светло-зеленая поросль, и я запрокидываю голову к небу, стряхиваю с головы шлем, и слышу, как позади, в обозе, кто-то затягивает песню - едва ли не "Nielicci" или что-то настолько же беззаботное. Где-то головой я понимаю, что радоваться-то нечему, что мы в целом работаем сейчас мертвецами в отпуску, но протестовать против несвоевременного веселья не хочется, да и не моя это работа. Песня разрастается, и вот уже большая часть арфингов вторит ей, да и из наших кое-кто не выдерживает. Эхо разлетается по лугам, птицы, словно обрадовавшись нежданной подмоге, начинают верещать вдвое громче.
Э, да это они не нам верещат.
С юго-востока, от болот, тьма маленьких тел взметнулась в небо, тысячами черных точек испятнав воздух, и мерно грянули в землю копыта. Яростно и мерно. Кот вскидывает коня на дыбы, и из руки его бьет вверх узкая молния клинка.
- Они догнали нас?!? - Артарэсто подлетает к Князю, хватает его за полу плаща.
- Это не они! Хэй, в кольцо, quingar ndacilinna! - Князь выхватывает лук, перекидывает колчан из-за спины на бок. - Это кто-то другой! Они идут из-за реки, переправились по Андраму!
И понимает, что сказал, и диким блеском загораются и его глаза, и глаза Кота, а Ильо коротко шипит и спрыгивает с коня.
Идут из-за реки, от Эстолада. Значит, ничто больше не сдерживает черного потока на Востоке, значит, Амбаруссар мертвы, и Морьо, и Химринг пал, и мы остались одни.
Круг замыкается. Целителей, женщин и обоз - в середину, а по бокам стоим мы, с луками наизготовку, и наиболее боевитые из арфингов. Артарэсто ссутулился по левую руку от Кота, на него взглянуть печально, но держится мальчик, и держится неплохо, губу прикусил, рука застыла на рукояти. Ильо рядом с ним, и вот уж кто явно вызывает сочувствие, так это он, хотя физиономия его никаких особых эмоций не отражает. Но я-то прекрасно знаю, каково ему, пока дело не дойдет до ближнего боя. Лучник он, мягко выражаясь, никудышный, а стоять без дела ему хуже ножа острого. Но лицо Ильо пробегает перед глазами и теряется. Я опираюсь на лук и вглядываюсь вдаль, до боли, до рези в глазах.
Конная лава захлестывает окоем. Высокие, прямые фигуры, и кони здоровенные - значит, всяко не орки. Вот и представится мне возможность второй раз в жизни людей посмотреть, да недолго. Их тысяча с лишним, и почти все верхами.
Я подбираюсь к Туркафинвэ ближе, встаю рядом.
- Извините, мессир. Боюсь, что должность Вашего оруженосца должным образом мне исполнить не светит.
- Спокойно - цедит сквозь зубы Князь, - спокойно, дети мои! Это не твари и не орки, авось, распугаем.
Ага, а потом догоним и еще раз распугаем. Никакого страха наши нежданные противники не выказывают, скорее, напротив - заметив нас, они словно бы испытывают бурный восторг, и над войском согласно и грозно кричат рога.
Очень знакомо кричат.
Я могу спутать все, что угодно со всем, чем угодно. Я в принципе большой путаник. И уж тем паче в боевых сигналах я смыслю, как лошадь в корабельных снастях. Но этот сигнал - этот не узнать было никак нельзя. Он последний месяц мне вот разве что не снился. Наш это сигнал, наш, восточный, - так тревогу трубили только на Пределе Маэдроса, вассалы Рыжего, Макалаурэ и в Аглоне.
Черная река хлещет по лугу. И над черным строем - нет, не черным - черно-алым, взлетает черно-алое знамя, на котором ослепительно блещет серебряная звезда о восьми лучах. Кот застывает статуей, и лицо его перекашивает какая-то почти гневная гримаса:
- Тьелько, этого же быть не может. Этого же просто не может быть. Тьелько. Ну Тьелько же.
- Заткнись... - шепчет Князь - заткнись, молчи, дурацкая твоя голова... - И - уже в голос, очень спокойно:
- Разверните знамя.
Две звезды смотрят друг на друга через поле. Черная конница словно бы опрокидывается. Вот только что - было грозное и единое движение атаки, а теперь - копья в стороны, кони истошно ржут, встают на дыбы, и - вылетает одинокий всадник, и летит через луг диким галопом, и со шлема его рвется, тщась оторваться и улететь с ветром, кроваво-красный плюмаж. Он подлетает. Он спрыгивает с коня, чуть не ломая шею, а конь храпит и поводит мыльными боками, и всадник кидается к нам, и чуть было не позволяет себе закричать. Но не позволяет. Замирает в ровной неподвижности, и медленно опускается на правое колено:
- Мой князь Туркафинвэ. Мой отец и князь Куруфинвэ. Как вы и приказывали, я веду подчиненных мне бойцов на юго-запад. Мы понесли немалые потери, но со мной тысяча триста конных, и все они с радостью приветствуют вас.
- Мой верный родич, Тьельпэринкар, я также рад приветствовать тебя - и вдвойне рад видеть тебя в добром здравии. - чопорно отвечает Князь, и смотрит на Ринквэ этак сурово.
А потом Кот отшвыривает его в сторону, и Князь, не устояв на ногах, рушится, хохоча, в сугроб.
Ночь. Костер искрит и дымится, отсыревшие дрова неохотно покоряются пламени. Мы сидим у огня впятером, вытянув к теплу натруженные ноги, а вокруг отражением небосвода полыхают другие огни - один, другой, третий... десятки. Лагерь раскинулся между двух невысоких холмов, частично забравшись на пологие склоны, и я слежу взглядом за чередой искр, разлетающихся от костров к низко нависшему облачному небу.
Рядом полулежит Князь, узорная трубка в зубах, глаза подернуты мечтательной поволокой. Он улыбается - чуть-чуть, еле заметно, но впервые за очень долгое время я не вижу в его глазах ничего, кроме явной, бессовестной радости. Счет пошел в обратную сторону, и он, успевший заставить себя забыть тысячу имен, теперь вспоминает их снова.
Нас снова много. Нас снова - войско, а он - полководец. И неважно, что в нынешней кровавой каше наш пусть и выросший отряд мало что решает; главное - что у него в руках опять сверкает и переливается отраженными бликами нежданно обретенная сила - и нежданно обретенная жизнь, много жизней, чужих жизней, которые он привык считать одной - своей.
Рядом - Кот. Он сидит прямо, откинув в сторону полу плаща и вороша длинной веткой угли. Лицо у него до сих пор не очень-то живое. Ринквэ устроился у него за спиной на вросшем в землю обломке бревна, положив руку в длинной кожаной перчатке отцу на плечо; Куруфинвэ то и дело скашивает глаза влево, и каждый раз по лицу его пробегает нечто вроде недоверия. С начала вечера он не произнес ни слова.
Котенок, напротив, весел и разговорчив за двоих. Он буквально захлебывается словами, пытаясь как можно быстрее все объяснить, рассказать, выговориться; он, на котором несколько недель лежала жуткая, совершенно не нужная ему и не желанная им ответственность, теперь, сбросив ее с плеч, словно бы помолодел лет на сто, хотя куда уж ему еще молодеть! Он говорит. Он описывает нам, как рухнула виденная нами с другой стороны лавина; какое горе царило в отряде, полагавшем нас перебитыми проклятой кучей камней поголовно; как он, сам сглатывая слезы, носился взад и вперед, строил, доказывал, стращал, и наконец повел свои полторы тысячи назад и к югу, через пылающий Эстолад. Как на хвосте у него повисли алчными псами те, кто прорвался через Аглон - они появились сразу же, когда он вышел в степь, словно бы предполагали, что он появится именно тогда и именно там. Ох, не верю я в такие совпадения, но Эру бы с ним. Ринквэ дрался, впервые в жизни не рядовым бойцом и даже не посыльным при командующем, а командиром; он терял воинов десятками и сотнями, и когда его шайка, огрызаясь и истекая кровью, доползла до руин ставки Амбаруссар, у него было с собой едва восемьсот еле держащихся на ногах полутрупов.
Но к нему присоединялись многие. Не один и не два отряда - точнее, отрядика по несколько десятков бойцов - сумели выжить, забиться в какой-нибудь темный угол и щелкая зубами, как спятившие крысы, держаться, ожидая невесть чего. Вот его-то они и дождались, и от них он узнал массу преотвратных новостей. Голосина и оба Младшенькие были живы, но притерты к Химрингу, судя по всему, им удалось прорваться туда, в последнюю крепость, куда северяне сгоняли Первый Дом, как баранов на бойню. Что с Морьо - не ведал никто, но ходили слухи, что его высочество Смуглик драпанул куда-то далече на юга, где-то у Рамдала уцепился за землю клыками и выдал северянам по полной. Ринквэ очень хотел в это верить, он любил Морьо, наверное, больше, чем кто-либо еще.
И вот он прошел Эстолад, оторвался от погони, похватал всех, кого мог и кого успел из бывших амбаруссинских вассалов и ринулся коршуном мимо Завесы, огибая немо молчащий Дориат с юга, прошел над водопадами по уступистым кряжам Андрама, по краю болот доскакал до луговин и увидел прямо перед собой, в поле - как на ладони некое странное, потерханное и выглядящее не особо боеспособным толпище. Которое были мы.
Князь смотрит на Тьельпэринкара со странным таким выражением лица.