Блейк София Николаевна. Невеста. Шлюха

София Блейк.

Невеста. Шлюха.

Жила-была маленькая девочка. Нет, эта история не похожа на сказку. Но, тем не менее, девочка вначале все-таки родилась, а потом жила, и, соответственно, была. И эта девочка была я.

У меня, как и у большинства маленьких девочек, были папа и мама, и они меня воспитывали так, как принято воспитывать маленьких девочек в стране под названием Россия. Во всяком случае, воспитание, данное мне с детства, никак не отвечает на вопрос: почему потом все пошло неправильно, наперекосяк? Многие люди помнят себя, или говорят, что помнят, лет с трех-четырех. Я же помню, всё, что со мной происходило с более позднего возраста, лет с шести, если быть точнее. До этого некоторые воспоминания тоже сохранились, но они какие-то не отчетливые, уж очень детские, или бестолковые, если угодно. Поэтому я вижу смысл начать не с них, а с более поздних событий, ну, например, с того дня, когда мы с папой пошли гулять в лес.

Наш маленький городок был окружен прекраснейшим в мире лесом, по преимуществу хвойным, но в нем попадались и лиственные рощицы: дубовые, кленовые и, конечно, березовые. Что может быть красивее, чем березовая роща весной, когда уже давно сошел снег, и на прогалинах распустились цветы, а сами березы оделись в наряды из сережек и маленьких листьев? Да, пожалуй, ничего....

Город наш и в советское время жил бедно, люди в нем одевались очень незатейливо, а на полках магазинов всегда пребывал один и тот же убогий ассортимент продуктов, не включавший в себя ни мяса, ни колбасы, ни свежей рыбы. Поэтому многие жители собирали (и до сих пор, полагаю, собирают) всяческие плоды лесные, ловили рыбу в реках и озерах, а немногие, самые основательные из городских мужчин, временами отправлялись на охоту. Все это я вспоминаю потому, что березы тоже были приспособлены к делу: на многие стволы были как-то привязаны или прикручены стеклянные банки, в которые стекал из надрезов прозрачный, чуть желтоватый березовый сок.

Мне как раз очень хотелось пить на солнцепеке, и я подошла к ближайшему дереву, банка на котором была уже на треть полна. Я заглянула в эту банку и тут же отшатнулась - в нос мне ударил нестерпимый и гнусный запах мочи. Я заплакала, папа подбежал ко мне, проверил содержимое банки, потом еще двух или трех.

С тех пор миновало больше двадцати лет, и со мной уже давно нет папы - но это первое в моей жизни разочарование я запомнила навсегда. После этого, даже если все вокруг верили, что ожидается нечто хорошее или радостное, я не спешила разделить их чувства - во мне навсегда поселился маленький человечек, ожидающий, что где-то за углом притаился злобный мальчишка, готовый дико расхохотаться, увидев мои слезы, огорчение и гнев.

Невеста.

Если вы тут ждете, что сейчас я начну расписывать, как я раздвигала ноги, как захлебывалась спермой, и какой это кайф - быть желанной всеми куртизанкой, то дальше вам лучше не читать.

Если вы хотите всплакнуть над судьбой бедной девушки, которую судьба толкнула на панель, то скорее закройте эту книгу и забудьте о ней.

Я написала все, что вы сейчас читаете, только с одной целью - рассказать правду. Там, где я считаю, что важно писать о сексе, я буду о нем писать. Если я решу, что время вспомнить о милосердии, я вспомню о нем. Но когда я буду писать о жестокости и унижении, не думайте, что я хочу вызвать вашу жалость. Просто так было, и я не желаю грешить против истины, либо утаивать что-нибудь для того, чтобы потом это утаенное копошилось во мне.

Впрочем, главное признание я уже совершила, а значит, вы читаете написанное женщиной, которую трахали за деньги (а бывало, что и бесплатно) во все ее природные отверстия, годные, так или иначе, для траханья. Возможно, вы еще не решили, стоит ли вам продолжать чтение, ибо, что интересного такая женщина может вам сообщить? В самом деле, еще недавно я и не думала, что стану писать книгу, дел у меня и без того хватало и хватает. Но вот случилось так, что я оказалась в машине, стоящей в очереди на финской границе за Выборгом...

Собственно, эпизод, ничего не значащий, но почему-то оказалось, что начать придется именно с него. Я ехала со своим хорошим знакомым из Питера в Хельсинки, и по нашим подсчетам очередь могла растянуться часа на два. По какому-то своему природному упрямству я не люблю платить за пользование общественными уборными, поскольку, мне кажется, что если начать это делать, то следующим этапом будет сбор за право дышать. Может, аргумент этот и неубедителен, но я не пытаюсь никого убеждать, а лишь объясняю, почему я, выйдя из машины, отправилась не в платный туалет, а зашла в развлекательный комплекс. Если хотите, объясните этот мой поступок скаредностью, - да, я решила сэкономить 20 рублей или 50 евроцентов...

Увеселительные сооружения тогда обозначали границу между "жирной" и "тощей" Европой, и, наверное, это было лучше, чем периметры ПВО и колючей проволоки. Просто жителям Финляндии предоставляется возможность заехать в гости к бедному соседу и, почти не упуская из виду родной пограничный пост, купить водки, перепихнуться и дешево заправить машину, словом, сделать то, что у себя оказывается невозможно или, по крайней мере, стоит значительно дороже. Аналогично вели себя немцы на польской границе, австрийцы на венгерской, греки на болгарской, а поэтому более бедные страны украшали свои приграничные окрестности небольшими лас-вегасами, где вы непременно отыскали бы пару ресторанчиков, казино, сувенирные магазины и стрип-бар.

Мы выехали из Питера глубокой ночью, встали в очереди на КПП Торфяновка под утро, а поэтому в приграничном потешном городке уже ничего не работало. Движимая невнятным импульсом, я двинулась на второй этаж, где стрелка с надписью обещала эротическое шоу. Как и во всем здании, здесь тоже было темно, но я дверь неожиданно открылась и, немного пошарив во мраке, я включила свет. Зал, в котором я оказалась, был похож на все те залы и холлы подобных мест, где мне приходилось бывать за свою богатую событиями жизнь. Я мигом сориентировалась и нашла туалет, выйдя из которого, оказалась в раздевалке для работниц.

Мне захотелось включить свет и здесь, чтобы осмотреться, и вдруг я застыла на месте. Тусклое мерцание ламп дневного света охватило убогое помещение с корявым туалетным столиком и зеркалами на стенах. Стульев, стоявших здесь, постеснялось бы и самое захудалое кафе. Все как обычно - вкладывая средства в интерьер зала для гостей, хозяева никогда не потратят лишнюю копейку на комфорт работниц. Сколько раз я сама сталкивалась с этим. А сейчас я забыла об усталости и разглядывала незатейливые вешалки с прозрачными уборами для танцев, брошенные небрежно косметички, свалянные по углам туфли на высоком каблуке и коробку из-под презервативов, раскрытую, которая торчала из урны, стоящей перед дверью в туалет. Как жалко и ничтожно все это выглядело в предутренний час!

Но вдруг я представила, что невидимая, продолжаю стоять, а передо мной прокручиваются другие часы этого места: вот уборщица, вяло матерясь, возит по полу мокрой шваброй, вот приходят девушки, они отдохнули и теперь разговаривают, смеются, дешевые тряпки обнимают их молодые тела и преображаются в роскошные наряды, скромные помада, крем и тени делают юные лица соблазнительными, а ножки в разношенных туфлях заставляют биться чаще пульс клиентов. Они на подиуме, играет заводная музыка, улыбчивый бармен смешивает напитки, а посетители ждут, кто первая обхватит шест и закружится в танце.

Без них все это мертвое, вдруг осеняет меня, без них, милых, живых, теплых, все вообще прах и тлен, все вокруг них ничто, и только они, несчастные шлюшки, такие же, какой была я, придают смысл всей тошнотворной карусели, в которой нет ничего светлее и достойнее, чем их нежное порхание вокруг шеста. И я поняла, что должна сохранить их, сберечь их дыхание, краткое, как жизнь бабочки, сделать так, чтобы люди узнали их позор и их любовь. И если есть хоть какой-то смысл в их существовании, я попытаюсь рассказать о нем, потому что было время, когда я твердо решила стать проституткой, а значит, в этом тоже должен был скрываться тайный смысл, который теперь, оглядываясь назад, мне предстоит найти.

***

Жизнь моя была бы другой, если бы я родилась в Токио, Санта-Монике или, хотя бы, в Малаховке. Однако я появилась на свет именно в районном городке Полесске Брянской области, что весьма ограничило дальнейший мой выбор. Здесь тихо и счастливо до 1986 года жили мои родители, про которых я, в отличие от множества своих будущих коллег, не скажу ничего дурного. Напротив, я их всегда любила и люблю поныне, когда осталась в живых только мама. Отец мой работал пожарником, и это был умный и достойный человек, принадлежавший к поколению брежневской эпохи, далекому от мыслей о карьере и связанных с ней партийных и комсомольских дрязгах. Как и многим другим в то время, ему по душе было бытие сторожей, дворников, операторов котельных и прочего люда, не обязанного появляться на всяческих собраниях, слушать политинформации и клеймить империализм. Собственно, он все правильно рассчитал, мой отец, но он не мог предвидеть Чернобыль, и с этого начались наши бедствия.

Мне было 11 лет, когда он вернулся из чудовищного пекла, и я, соплячка, поняла сразу, что его скоро не станет. Как-то прочла это в его глазах. Ему не было и сорока, и он еще сопротивлялся около пяти лет. В последние годы мы с мамой попеременно за ним ухаживали, и я закончила кое-как школу, в которой мама преподавала русский язык и литературу. Мне исполнилось 17 лет, когда распался Союз, я получила никому не нужный аттестат, и мы похоронили папу. Чиновники собеса почему-то решили, что никаких льгот нам не полагается, возможно, мама не умела договориться с кем надо и дать взятку, но факт остается фактом - денег у нас было в обрез. И вот я стала думать, что раньше, ведь, когда родителей было двое, мне было можно читать целыми днями, гулять и заниматься легкой атлетикой, а теперь все это закончилось разом, и значит, мне тоже надо начинать зарабатывать деньги.

Раньше меня можно было считать совершенно обычным ребенком. Я читала, пожалуй, больше всех своих подруг вместе взятых - ведь дома благодаря маме всегда было множество прекрасных книг. С раннего детства я любила бегать, причем бегала всегда лучше других девочек, так что, когда мы затевали первые школьные игры с эротической подоплекой, мальчишки всегда ловили моих подруг, а я, помнится, еще размышляла, можно давать себя поймать, или это будет слишком явно и унизительно. Как лучшую бегунью в школе, меня определили на легкоатлетическую секцию, и я начала тренироваться, полюбив больше всего короткие дистанции, до 400 метров. Честно говоря, без спорта я бы никогда не стала той личностью, которой являюсь сейчас. Хоть из-за маленького роста я не смогла пробиться на соревнования высокого уровня, но привычка к регулярным тренировкам укрепила мою силу воли, а главное, я сохранила уверенность, что однажды оставлю за спиной убогое существование продажной девки и вырвусь на свежий простор, где смогу дышать полной грудью, где все будет интересно и захватывающе.

Честно говоря, о сексе я начала думать довольно рано, но мои мечты и представления были не очень четкими. Под влиянием книг и прекрасных героинь я, кажется, не понимала толком, что творится вокруг меня, а потом в какой-то момент ко мне постучался подростковый кризис. Он выражался не в противопоставлении себя родителям - я никогда не обвиняла их в собственных грехах и ошибках - но в обиде на книги и на выдуманный ими параллельный мир. Этот самый мир едва не затянул меня своими выморочными страстями, пока я не сообразила, что происходит какой-то чудовищный перекос - в реальности люди жили совсем по-другому: мои сверстницы думали и говорили только о сексе и о шмотках, они попросту ничего больше не хотели и не мыслили о другом. Различия между ними заключались лишь в том, что для одних главным были вещи, а для других - мужчины. Представьте себе мой небогатый выбор: я общалась или с туповатыми лошицами, которые видели в прыщавом Лехе из десятого "Б" воплощение своих снов о сказочном принце, либо моими подругами становились расчетливые девушки, типа Людки Калашниковой, которые хотя бы поддерживали разговор об актрисах, моде и косметике. А еще у Людки была старшая сестра Лена, которая уже несколько лет жила в Москве. Изредка эта столичная звезда навещала родных, как, например, в конце декабря 1991 года. Если вам невдомек, как общаются между собой провинциальные девушки в обычные дни, то, боюсь, вы разочаруетесь, узнав, что романтики, поэзии, или, там, духовности в наших разговорах было намного меньше, чем почему-то принято считать. Говоря проще, жизнь, описываемая в классических книгах, имела мало общего с нашими тогдашними реалиями. По правде сказать, наша жизнь вовсе ничего общего с классикой не имела....

***

- И как ты, Сонька, до сих пор целкой ходишь? - грубовато закинула Лена Калашникова. Блистательная москвичка, она неизменно обращалась к нам, жалким провинциалкам, сверху вниз.

Мы пили чай на кухне у Людки, а заспанная Ленка в халатике вынырнула из туалета и сцеживала себе в чашку остатки из заварочного чайника.
- Ну да, - ответила я. - Все больше по минетам гуляю.

На самом деле я еще не продвинулась дальше поцелуев и зажиманий по углам, обычно это происходило после танцев на "центряке". Но с Ленкой иначе нельзя, а мне она очень интересна - человек живет в Москве и знает настоящую жизнь...

- Ты глянь, - скалится Лена. - Хорошая подруга у тебя.

- Не гони на малую, - вступается за меня Людка. - Она прикольная.

- Какие-то вы здесь продвинутые стали, - недовольно морщится старшая сестра моей подруги. - В мое время парни и думать о таком не могли.

Ее время - это пять лет назад. Ленке 22, и она уехала в Москву сразу после школы. Там ей удалось поступить в институт, и это необычайно подняло ее мнение о себе, но потом что-то не заладилось. Возможно, Ленка не говорила всей правды, но когда она заявляет, что работать в коммерческой структуре намного лучше, чем учиться, то мне слышится в этих словах какая-то тайная обида. Но для меня важно другое: Ленка работает с косметическими и парфюмерными товарами, и я первая в Полесске (не считая Людки) жадно выслушиваю о новых коллекциях всемирно известных марок, о модных бутиках и о том, как нужно краситься, чтобы выглядеть... ну, хотя бы, как Ленка.

Это ей обязана я тем, что стала следить за внешностью намного тщательнее, чем большинство девушек в нашем городке. Со временем я смогла привить себе это качество настолько, что неровность полукружий моих ногтей причиняет мне настоящее страдание. Только на моих ногтях не бывает никаких неровностей, а на коже нет никаких лишних волосков, и она всегда пахнет кремом или духами. Все эти тайны отчего-то скрывает великая классическая литература, а ведь в них и заключается то, к чему мы, женщины, так упорно во все века стремились: способность быть желанной и любимой. Я прекрасно понимаю, что сами писатели в подавляющем большинстве интересовались ухоженными девушками намного сильнее, нежели грязнулями с дурным запахом изо рта, но вот как-то написать об этом подробнее руки у них не доходили. Возможно, казалось им это скучным, или недостойным, но я-то не они, а поэтому как раз считаю своим долгом разоблачить некоторые лживые постулаты, испортившие жизнь не одной российской девушке. Красота, ум и высокая духовность - вовсе не те достоинства, благодаря которым вас будут любить (или платить вам, что, в принципе, почти одно и то же, вопреки расхожему мнению). То есть, эти качества не повредят ни одному человеческому существу, но их вовсе не достаточно, чтобы вас любили и желали. Гораздо большее значение имеет запах ваших волос и вид ваших ногтей. Девушка, которая неспособна пожертвовать ради ухода за ними своим драгоценным сном или чтением увлекательных книг по прикладной лингвистике, обречена рано или поздно на то, что внимание ее любимого будет отдано сопернице, которая расставляет приоритеты в другом порядке. Впрочем, я ведь не собираюсь никого поучать или наставлять, а так, просто размышляю вслух. К тому же в нынешнее время глянцевых журналов и гламурных телепередач каждая уважающая себя женщина просвещена куда больше любой тургеневской барышни прошлых лет, и мне нет нужды ничего добавлять к этому. Кроме, может быть, одного: ни одной глянцевой просветительнице не придет в голову объяснить, что процедуры по уходу за собой будут отнимать массу драгоценного времени вашей короткой молодости, а значит, вам придется пожертвовать либо сном и отдыхом, либо развитием интеллекта и карьерой. Я благодарна Лене Калашниковой, которая дала мне понять это, чтобы я смогла выбирать свое будущее осознанно. И как-то безразлично было мне то обстоятельство, что Ленка некогда была ученицей моей мамы, и в ее наставлениях содержалась изрядная доля реванша: дескать, она теперь поучала дочку своей учительницы, она была успешнее и лучше устроенной в жизни. Мне вовсе не было обидно из-за этого, я рано поняла, что судьба по-разному распределяет стартовые позиции людей, и если за науку мне приходилось расплачиваться некоторым унижением, что ж, я была согласна. Польза этих и потом еще многих других уроков всегда перевешивала во мне амбиции. Хотя какие могли быть амбиции у невзрачной и малорослой дочери овдовевшей училки из провинции?

***

Вообще-то раньше я думала, что мне с внешностью не повезло. Помню, я подолгу вглядывалась в зеркало, не понимая, почему именно это лицо мое, и почему именно оно не чужое, а досталось мне, Соне Бурениной, и как смотрит в зеркало человек, у которого другое лицо, и что общего между этим лицом и тем, что я чувствую. Я много думала над тем, почему это я, что отличает меня от других, и почему я некрасивая. Мои родители оба мне казались очень симпатичными, а я взяла что-то от каждого из них, но в целом сочетание вышло невзрачным, так что лет до пятнадцати я и не надеялась, что смогу кому-нибудь понравиться. Правда, однажды вечером, это было на всероссийских сборах в Петрозаводске, Маша Игнатьева, позднее гражданка Австралии и призер Олимпиады в Сиднее, накрасила меня перед дискотекой. Уж не знаю, откуда у Маши оказался такой разносторонний талант, но я сама поразилась, разглядывая себя в туалете санатория, где мы жили во время сборов.

Вокруг догнивала перестройка, медленно умирал мой отец, а я думала, что самое главное в мире - это его изменчивость, и что важно научиться правильно менять себя: тело совершенствовать спортом, мозги книгами, а лицо - правильным уходом и макияжем. И тогда все вокруг тоже должно поменяться к лучшему. Удивительно позитивное мышление для девочки из городка, где половина мужиков к тридцати становились алкашами, а их женщины, измученные бедностью и абортами, к тому же возрасту безвозвратно теряли привлекательность.

В городе у нас было несколько предприятий, где работало почти все население: хлебозавод, молокозавод, фабрика по производству спичек и большой целлюлозный комбинат, который загаживал реку, несмотря на многочисленные статьи, которые в последнее время появлялись в огромном количестве, но ничего никогда не меняли.

Вообще, эта неизменность жизни в провинции, столь ностальгически воспеваемая в литературе, на мой взгляд, обманчива. Изменения как раз происходят, и непременно к худшему... Мое поколение выпускников практически не могло устроиться на работу, несмотря на рабочие специальности, полученные в последних классах. Я, к примеру, оператор автоматизированных систем управления каких-то там технологических процессов. Возможно, в этом был бы какой-то смысл в былые советские времена, но теперь предприятия в области неуклонно сокращались, люди переставали получать свои законные зарплаты, но все равно держались за рабочие места, по инерции надеясь на государство, которое раньше их кормило и хоть как-то защищало от голода, холода и болезней. Но время совкового равенства навсегда кануло в прошлое, и жизнь сдавала новые карты под названием "ваучеры". Я держала в руках эти солидные на вид бумажки, безуспешно размышляя, в какую игру с ними можно сыграть. В последние годы папиной жизни я старалась много с ним разговаривать, понимая, что его скоро не станет, и надеясь, что внимательно слушая его, я узнаю какие-то новые и сокровенные тайны, помогающие жить. Так вот, он говорил, что всегда из любой ситуации находятся по меньшей мере три выхода, и надо напрягать извилины, чтобы углядеть наилучший. Экая банальность, скажите вы, и будете неправы, потому что в последующей жизни я убедилась: большинство людей ведет себя так, будто выход всегда один. Это еще называется "плыть по течению". Так вот, по течению плыл, допустим, Гекльберри Финн, а большинство моих сограждан не столько плыло, сколько смывалось, как сами знаете что из туалетного бачка.

Я осматривалась вокруг себя и видела, как люди стараются вывернуться из надвигающейся безысходности. Наиболее предприимчивые открывали свои закусочные или кафе, ездили в Польшу и Турцию за шмотками, перепродавали пиво и колбасу, гоняли подержанные машины из Германии. Для всего этого надо было обладать хотя бы небольшим начальным капиталом, навыками и связями, которых у меня не было. У меня вообще ничего не было, кроме весьма заурядного личика, стройных ног и стремления выбраться из трясины, в которой барахталось население нашего городка. Вдобавок, у меня были проблемы с сексом. Точнее, с его отсутствием.

***

В нашем городке, где едва набиралось пятьдесят тысяч жителей, все знают почти всех. Я, подражая героиням книг, очень хотела превратить свою жизнь в роман. Только вот в романе рядом с достойной девушкой рано или поздно появлялся ну пусть не принц, пусть даже не герой-любовник, но хотя бы интересный человек, личность, заслуживающая того, чтобы о нем написать. Что ж, я общалась с мальчиками в школе, со спортсменами на тренировках и сборах, значит, тоже должна о них что-то рассказать.

Мишка был старше меня на полтора года, он как раз собирался в армию, и он очень хотел, чтобы я его дождалась. Вся история с ним - это рассказ о гуляниях в обнимку, поцелуях и его откровения о том, как он бухал и дрался. И вовсе не потому, что он был таким порочным - он как раз отличался спокойным и рассудительным характером - а просто вся эта болтовня о разборках и оторванных дружках, которые трезвыми вообще не бывают, была правильной, так надо было говорить со своей девушкой. А вот если бы он заговорил о Булгакове, или пригласил бы меня послушать симфонический концерт, то я и сама сочла бы его ненормальным. Конечно, тогда - не сейчас. А в те годы, несмотря на всю мою начитанность, я вполне спокойно воспринимала его глупые речи, даже пару раз он при мне нюхал клей, но вокруг почти все частенько нюхали "Момент" или растворитель, и я знала, что это нормально для моих сверстников. Все-таки, если бы я любила его, я вела бы себя иначе, но мне было легче наблюдать и изучать мой мир, а не бороться за Мишкино перевоспитание, и причина заключалась в моем знании: нам не суждено состариться вместе. Не могу ничего плохого сказать о Мишке - он, в сущности, добрый парень, и, возможно, он был бы рядом со мной в самые страшные годы - если бы его не призвали. Но именно с ним я сделала вывод, что верить словам моих ровесников нельзя.

А папа мне говорил, что женщина будет счастлива только с тем человеком, у которого есть Слово. Прошло много лет после папиной смерти, но я и сейчас думаю, что он прав.

Слово Мишки я оценила после ночи на старый новый 1992 год, когда он стал моим первым мужчиной. Дело было у меня дома, куда он меня проводил после посиделок с общими приятелями. Мишка, конечно, думал, что это его неотразимый напор пробил мою оборону, но я сама создала всю ситуацию, в частности, выбрала свою комнату, от которой было несколько шагов до маминой спальни. То есть, я боялась, что вдруг что-нибудь пойдет плохо, и тогда мне будет, куда бежать, и Мишка не сможет держать меня силой у меня же дома. В принципе, это было благоразумно, поскольку до этого я уже несколько раз видела сумасшедшие мужские глаза, в которых полыхающая жажда излить семя, начисто высушивает здравый смысл.

Впоследствии я поняла, что умные девочки, выбирая своего первого мужчину, должны находить человека постарше, опытного, увлеченного ими настолько, чтобы их первый опыт сопровождался присутствием чуткого и мудрого наставника. Этот человек раскрыл бы их трепетное тело без суеты и боли, помог бы преодолеть робость и подготовить к неизбежному. Но откуда мне было взять подобного наставника в Полесске? И я надеялась, что Мишка все-таки окажется таким, как мне представлялся - любящим меня парнем, не суетливым и хладнокровным настолько, чтобы не испакостить мою первую ночь с мужчиной. Нет, я не любила его, выбрала на эту роль умышленно, но, по крайней мере, я была увлечена, и мне не пришлось пережить расставание с девичеством в каком-нибудь грязном подвале, парадном или на чердаке, окруженной толпой глумливых подростков, как многим сверстницам, мечтавшим о чистой и светлой любви. И те, кому они доверяли, крали их любовь и пускали по кругу, а я не доверяла Мишке полностью, а поэтому подготовилась, как смогла, и все прошло на удивление хорошо.

-- Сонечка, малышка моя, - проговорил мой первый мужчина, прикасаясь к моему телу, покрытому пупырышками от волнения. - Я так долго ждал этого. Я люблю тебя.

-- И я тебя люблю, - ответила я. - Иди ко мне, только не торопись.

Он сдерживал свою страсть ко мне, а оттого дрожал, как щенок, поэтому я тоже начала дрожать, будто в комнате стоял такой же мороз, как за окном. Наши раздетые тела дрожали в унисон, когда мы обнялись, и я почувствовала его горячий столб, прижатый к моему животу. Мне стало интересно, и я начала водить по нему пальцами, до этого я никогда не доводила мужчину до оргазма, и я испугалась, что делаю что-то не то. Мишка совершенно мне не помогал. Его бил озноб, он стонал от моих прикосновений, но я чувствовала, что ему приятно.

-- Я не выдержу, - вдруг сказал он. Его глаза дико сверкнули в темноте, и он перевернул меня на спину.

Я послушно раздвинула ноги, чтобы ему было удобнее, но он все никак не мог попасть в меня, а я только чувствовала, что он тычется неловко своей горячей плотью и начинает все больше нервничать.

-- Не спеши, не торопись, - повторяла я, гладя его спину, но почему-то направить его самой не догадывалась.

Мишка спохватился, помогая себе рукой, нашел таки мой узкий вход и сильным толчком вторгся туда. Я же от внезапной боли стала отползать, пока не уперлась головой в спинку моей старенькой кровати. Но Мишка вцепился в меня, совершенно обезумев, вколачивая раз за разом свой полыхающий отросток, он не обращал внимания на скрип и на мои стоны, пока не забился в конвульсиях и не кончил. К счастью, этот мучительный для меня момент продлился менее минуты, после чего Мишка обмяк и стал целовать меня нежно, как мне и хотелось.

Я поняла, что все уже произошло, сползла немного ниже, чтобы моя голова и спинка кровати не соприкасались. Ноги мои по-прежнему были расставлены, но я успокоилась и даже подумала, что вот бы неплохо получить удовольствие, ради которого люди и занимаются сексом. Мишкин член все еще находился у меня внутри, но я не испытывала ничего, кроме легкого пощипывания, как от ссадины. Потом я поняла, что Мишка просто был молод и силен, а тогда, ощутив, что он снова задвигался во мне, я подумала, что так и надо, и старательно пыталась почувствовать что-то приятное. Вскоре мой первый любовник снова излил в меня семя, но я так и не испытала никаких особенных эмоций.

На этот раз Мишка вышел из меня, и мы с ним выпили бутылку крепленого вина, которое принесли с собой. Мишка вообразил себя моим мужем и стал описывать картинки, которые даже тогда повергли меня в скуку - как я дождусь его из армии, и мы станем вместе счастливо жить, он купит машину ("Опель", такой же, как у старшего брата), и мы поедем в Москву и Питер. Потом Мишка в третий раз овладел мной, потом в четвертый, все в той же позе, даже не пытаясь внести разнообразие. Его губы ни разу не опустились ниже моей груди, но мы долго целовались, и наши языки терлись друг о друга, уже когда остальные части тел окончательно устали и проваливались в сон.

После этого не прошло и двух дней, как на улице мне повстречался Карась из соседнего дома. Едва сдерживая поганенькую улыбку, он поведал мне, что у него есть коляска в отличном состоянии (его мать недавно родила от нового мужа), и что я могу обращаться к нему за помощью по вопросам воспитания младенца... Он нес такую чушь, а я находилась в полном ступоре, и в сознании у меня еще звучал шепот Мишки о любви, и я видела бледное лицо моего отца, когда он говорил о Слове мужчины.

Конечно, это была самая невинная из низостей, пережитых мной. Просто она была первой, а поэтому мне было больно, хоть я и знала, что большинство моих подруг уже лишилось девственности, а кое-кто успел и забеременеть, но я не могла так просто примириться с тем, что весь город уже знает, что теперь трахнута я. И так получилось, что я в этот же вечер встретилась с Мишкиным братом и дала ему - прямо в его долбаной машине.

А началось все с того, что я шла по улицам родного Полесска после разговора с придурком Карасем и меня переполняли мысли о чудовищной лжи, которой затоплен мир. В этой низкой лжи - о любви и высоких чувствах - люди формируются законченными жертвами, романтиками, которые вечно мечтают о том, что никогда не сбудется. Мир вообще ничего не дает, он лишь позволяет поддерживать жалкое существование, наполненное несбыточными иллюзиями в обмен на тяжелый и безрадостный труд. Значит, выдуманный мир - это чушь, болтовня о любви и возвышенных страстях - еще большая ерунда, а единственное, что имеет значение и к чему стоит стремиться - это деньги...

Итак, вместо моих детских мыслей о совершенствовании себя самой, пришли мысли о деньгах, - так я, кажется, повзрослела, и то, что это почти совпало по времени с потерей невинности, наверное, тоже неслучайно. Я шла, сама не помню, куда, талый снег оттепели чавкал под моими сапожками, и мне казалось, что я вплотную подобралась к разгадке тщательно скрываемой всеми тайны: ведь о деньгах не писала великая литература (многие писатели были сами нищими или полунищими, другие - аристократами, они не в счет), коммунистическая пропаганда тщательно обходила денежный вопрос, а новая, капиталистическая, поступала не менее лживо.

С одной стороны, нам внушалось, что можно открыть кооператив, или свободно торговать на улице пивом, только что купленным в магазине, и в результате этого обогатиться. С другой - в моем городке все ненавидели кооператоров, завидовали каждому, кто был хоть немного богаче остальных, и были убеждены, что деньги у богатых отбирать хорошо и правильно. Я задумалась о своих одноклассницах, и вспомнила, что по-настоящему все они хотели влюбиться и удачно выйти замуж, самые красивые мечтали стать моделями и выигрывать конкурсы красоты, о деньгах всерьез никто из них не думал, считая это сугубо мужской прерогативой. Людка Калашникова, самая неглупая из них, и то была увлечена парнем, у которого, правда, папаша был начальником городской санэпидемстанции. Людка была, конечно, ближе всех ко мне, но даже и она не задумывалась о деньгах, чистых деньгах неопосредованно, а значит, я оставалась совсем одна со своими мыслями.

Все-таки тяжело чувствовать свое одиночество в определяющие мгновения жизни. Мой семнадцатилетний умишко испугался отсутствия опоры, деньги вдруг представились мне чем-то недостижимым и едва ли не божеством, которому молятся какие-то особые жрецы в таинственных местах. Конечно, двуногих прямоходящих на Земле миллиарды, а золота, красоты и власти на всех никогда не хватит. И способы добычи всех этих благ держатся засекреченными. Я попыталась додуматься, как подобраться ближе к тайне денег, и мне пришло в голову, что наилучший способ - это общаться с теми, у кого они есть. Проблема состояла только в том, что я не знала никого, кто мог бы меня познакомить с богачами, а даже если бы такой человек нашелся, я не знала, что предложить им в обмен на их драгоценное общение.

"Как - что? - вдруг подумала я. - Себя! Больше-то все равно нечего". В эти минуты решилась моя судьба.

И почти сразу вслед за этой порочной идеей, я увидела распахнутый гараж, из которого выкатывался смутно знакомый вишневый "Опель". Брат Мишки, которого все называли Потап, вышел из машины и закрыл гаражные створки, повесив на них амбарный замок. За эти несколько секунд я преодолела желание убежать, сделать вид, что не узнаю Олега Потапова, с которым до этого перекинулась не более чем несколькими фразами, и, наконец, подумала, что, во-первых, Потап, пожалуй, наиболее богатый из тех, кого я знаю, а во-вторых, если уж какие-то караси знают про меня и Мишку, то родной брат наверняка посвящен в Мишкин подвиг, и мне стало интересно, как он теперь ко мне отнесется.

-- Так это ж Сонечка! - обрадовался Потап, рассматривая меня.

Волосы у него были светлее, чем у Мишки, глаза сидели глубже и от внешних уголков шли морщинки по вискам. Потап был гладко выбрит, и к его губам приклеилась сигарета. Ботинки на рифленой подошве, черная дубленка и рыжая ондатровая шапка завершали его наряд. Видимо, мой выжидающий вид натолкнул Потапа на самую простую мысль:

-- Садись, подвезу, - бросил он.

И я села в его машину.

-- Гуляешь? - спросил Потап. - Или по делу?

-- Просто так, - ответила я, рассматривая салон.

-- А, ну тогда давай подскочим в одно место. Ты ведь не спешишь?

Я не спешила. Честно сказать, мне было приятно ехать с ним, тем более, до этого мне никогда не доводилось ездить в иномарках. Правда, я насторожилась, когда оказалось, что мы уже почти у выезда из города. Но мне не приходило в голову, что Потап способен замыслить недоброе по отношению к девушке брата. Пусть я и не собиралась считать себя Мишкиной невестой, но ведь это он первый произнес слова о женитьбе.

Потап остановился у закусочной, расположенной у пересечения дороги на Полесск и трассы Брянск - Чернигов. Я знала об этом месте, но никогда не бывала здесь раньше. У входа в закусочную замерли еще две девятки асфальтового цвета, а чуть поодаль, на широкой обочине, громоздились три или четыре туши контейнеровозов.

Запах жареного мяса струился от мангала, стоящего при входе, и почти заглушал мазутный дух, присущий этому месту. Светловолосый парень в кирзовых сапогах и ватнике следил за шампурами и раздувал угли. Он, похоже, нетвердо держался на ногах, но это не помешало ему приветливо протянуть Потапу грязноватую руку, которую мой спутник пожал, не снимая перчатку. Мы вошли в закусочную, которая была изнутри обшита вагонкой, и наверное поэтому оказалась довольно теплой.

-- Кушать будешь? - спросил Потап, показывая мне, куда садиться.

-- Кофе выпью, если здесь нальют, - сказала я.

Сам Потап не спешил ухаживать за мной. Он заказал мне кофе и отошел к столику, где сидели, поедая мясо, трое сумрачного вида парней. Я бы с удовольствием послушала, о чем они говорят, но было слишком далеко, да и музыка, игравшая в закусочной, заглушала прочие звуки. Я осмотрелась и увидела, что из шести столиков половина уже была занята, и что я не единственная девушка, оказавшаяся в этом месте - за дальним столиком сидела компания немолодых мужиков, по-видимому, водителей-дальнобойщиков, и к ним пристроились две довольно молодые барышни. Еще одна женщина, постарше и довольно тусклого вида, сидела через проход от меня и пила, кажется, пиво. Рядом с ней стояла полная тарелка рыбных костей. Я углядела, что над маленькой стойкой заведения висят несколько сушеных подлещиков, а на самой стойке стоит электрический самовар, который почти скрывал от меня того, кто находился за стойкой, так что я не сразу определила, что вижу брата-близнеца того парня, который крутил шампуры у входа, с той лишь разницей, что этот был коротко пострижен.

-- Вы, блин, верите в такую херню, - это Потап стоял уже рядом со мной, но разговаривал все еще со своими мрачными дружками. - Как дети, ей-богу.

-- Шашлычка возьми, - Потап посмотрел на меня, вполне заботливо, но что-то нехорошее зашевелилось у меня на душе.

Потом я поняла, что всего-то навсего оказалась во власти Олега Потапова. Он смотрел на меня, как на свою собственность, впрочем, на всех остальных, кроме тех, кто был сильнее, Потап смотрел точно так же. Он властвовал, он жил собственным значением и ронял слова веско, продуманно, будто бы изрекал всегда нечто важное. Для окружающих это, в принципе, так и было, а поэтому семнадцатилетней девчонке было почти невозможно сказать ему "нет".

Я почувствовала свою легковесность и незначительность перед Потапом, хотя мы были знакомы, и я была девушка его брата, но здесь, на трассе, все это не имело значения. Здесь уже не был мой родной маленький город, и обычаи этого места тоже, казалось, были другие - правда Большой Дороги была начисто лишена юмора и тепла, и целиком зависела от простой грубой силы, которую стремились проявлять все собравшиеся здесь мужчины.

-- Ты часто бываешь в этом месте? - спросила я Потапа, присевшего рядом со мной. Впрочем, взгляд от своих прежних собеседников он почти не отрывал.

-- Часто. - Потап явно думал о чем-то своем.

-- А я бы не хотела общаться с такими парнями, как эти трое. - Наверное, я сказала глупость, но мне очень хотелось разговорить Потапа. Вместо ответа, он посмотрел на меня, как на пустое место, и ничего не сказал.

Тем временем, на грубо сколоченном столе передо мной появился горячий шампур с мясом, хлеб и соленья. Я успела сильно проголодаться, и с аппетитом принялась за еду, едва поблагодарив Потапа. Я и не заметила, как в руках у него появилась прозрачная бутылка.

-- Давай, за встречу, - улыбнулся Потап и разлил водку по белым пластиковым стаканам.

Я нерешительно подняла стаканчик, и мы с Потапом чокнулись.

-- Только до дна, - предупредил Потап и опрокинул водку в себя. Потом взял соленый помидор и целиком запихнул в рот, задвигал крепкими челюстями и невнятно добавил: - Пойду, закончу с этими пассажирами.

Я довольно быстро расправилась с шашлыком, а вскоре двое из Потаповых знакомых попрощались и ушли, а оставшийся переместился вместе с Потапом ко мне за столик. Оба они уже были подшофе, но, конечно, им было мало, и перед нами оказался еще один прозрачный сосуд. К сожалению, мне пришлось снова выпить, чтобы не разбивать компанию, и я уже с трудом замечала, как куда-то исчезли дальнобойщики, как появлялись и уходили другие водители, потом вошли милиционеры со злыми лицами и цепкими глазами. Они поместились в самом углу, и длинноволосый близнец несколько раз бегал к их столу, прислуживая.

Одновременно с появлением милиции разговор за нашим столиком совершенно завял, и я обратила внимание, как неприязненно смотрят мои спутники на ментов.

У нас в Полесске вообще было положено презирать представителей власти, но я раньше не воспринимала это всерьез, считая детскими глупостями, а теперь, хоть не было сказано ни слова, до меня дошло, что Потап и его друг находятся как бы по другую сторону закона. Тогда еще люди, одетые в милицейскую форму, воспринимались мной как представители пусть скучной, но в общем правильной части мироздания, тем более, что и папа, работая в пожарной охране, тоже относился к системе МВД.

-- Пойдем отсюда, Олег, - попросила я. - Уже поздно.

-- Во как! - почему-то удивился друг Потапа по прозвищу Леший. - Маленькие девочки хотят в кроватку.

-- Поедем отсюда, - продолжала я, подхватывая тяжелую кисть Потапа, украшенную "Командирскими" часами. Часы показывали полдесятого. - Мама уже волнуется.

-- Не нуди, Сонька, - поморщился Потап. - Скоро едем. Леший, ты не ведись на то, что Степанцов объявляет. Они все, фраера галимые, говорят, что мы мешаем развиваться, что курицу убиваем, которая золотые яйца несет. Только это туфта, брат, поверь. Во-первых, он может не развернуться, а прогореть, в коммерции ничего верного нет. А если он и в самом деле разовьется, то где гарантия, что не перебежит к брянской крыше, или к мусорам? Я вижу куш, братан, и он реальный уже, у меня чуйка на такие вещи, а журавлей в небе пусть лохи поджидают. Ты понял, Леший?

-- Ну да, Потап, - пробубнил Леший, сгорбившись над столом. - Ясное дело, будем сейчас предъявлять, а то отпустим совсем фраера. И другие вкурят, что мы такие сладкие, и тоже щеманутся от нас.

Я не разобрала значение всех слов, которыми оперировали мои спутники, но смысл был понятен. Впрочем, особой радости я не испытала, хоть и мысленно поблагодарила Потапа за первый урок по российской экономике. Но урок этот - я сразу поняла - был не для такой, как я, а для решительного пацана типа Лешего или, скажем, Мишки. Если бы я была крепким парнем, не слишком умным, но готовым ради денег перенести боль, раны и тюрьму, возможно, я бы и жила так, как говорил Потап. Но это была бы не я, а кто-то другой, а моя судьба ждала меня этим вечером в машине Олега Потапова.

-- Куда ты едешь? - испуганно проговорила я, видя, что мы не повернули к Полесску, а мчимся по Брянской трассе, мимо стены темных деревьев.

-- Печка пусть поработает, - загадочно отозвался Потап. - Прогреет салон.

-- Ты чего, Олег? - я внезапно испугалась. - Мишка же твой брат.

В это мгновение я почувствовала его руку в кожаной перчатке у себя на колене.

-- Вот именно, - сказал Потап. - Надо заботиться о младших братьях.

-- И как же ты собираешься заботиться? - Я вцепилась в его руку, чтобы скинуть ее, но Потап и не думал считаться со мной, мне едва удавалось не дать его сильной руке подняться выше.

-- Сними перчатку, - вдруг попросил Потап и вытянул черную руку перед моим лицом.

-- Зачем?

Вместо ответа Потап рассмеялся и указал вперед, где в свете фар высветился указатель на деревню Концово.

-- Вот это правильное место, - веселился Потап. - Все дороги ведут в Концово. - И он повернул машину к неизвестной деревне. - Сонька, ты вот себе воображаешь, что ты кто?

-- Я это я, - растерянно выпалила я.

-- Ничего глупее ты сказать не могла. - Усмехнулся Потап, останавливая свой "Опель". - Сними все-таки перчатку. И я расскажу тебе, кто ты есть.

Я была заинтригована и стащила ему перчатку с правой руки. Левую перчатку он снял сам. Дальше моя ладошка оказалась сжатой его сильными пальцами.

-- Давай по порядку, - прошептал Потап. - У меня найдется, что тебе сказать, но мне сложно это начинать, потому что я хочу кончить. - Потап вряд ли заметил каламбур, сразу же продолжив: - Ты умная девка, поэтому пойми - ты мне сразу дашь, и все будет красиво, а потом я расскажу тебе важные вещи. Или ты будешь строить тут из себя прынцессу, и я тебя по-любому возьму, но только промучившись минут двадцать или сорок, и тогда я буду относиться к тебе, как к любой девке, которая стоит внимания на один раз по пьяни.

-- А так ты будешь любить меня как сестру! - выпалила я.

-- Я сказал Слово, - жестко произнес Потап. - Доверься мне, и узнаешь важные вещи.

-- Боже! - взмолилась я, готовая заплакать. - Неужели это самое важное для вас, мужиков?

-- Нет, Сонечка, - откликнулся Потап. - Но без этого все остальное становится неважным. - Спустя мгновение, он добавил: - Ты мне очень нравишься, Соня, ты красавица.

Конечно, он врал, хотя возможно, мои глаза, на которых выступили слезы, были красивыми, когда я посмотрела на него. Я не знаю. Мне был любопытен Потап, не более того. Ему было двадцать шесть, и он казался мне стариком. Наверное, дело было не в возрасте, а в манере общаться, манере его поколения, которое входило в свои лучшие годы без иллюзий, готовое терпеть и умирать ради денег. Никогда - ради женщины.

-- В меня нельзя кончать, - сказала я, краснея, но этого не было видно в темноте. Потап молчал. - Ты слышишь?

-- Слышу, - отозвался Потап. - Ты хочешь залететь от Мишки?

-- Я не хочу плодить нищету, - сказала я. - Тогда было можно, теперь нет. Я считаю дни.

-- Надеюсь, ты не врешь, - сказал Потап. - Снимай пальто.

Если вы хоть раз занимались любовью в салоне обычной легковой машины, то вы знаете, что зимой делать это тяжело и скучно, еще скучнее, чем летом. Пока я снимала пальто, Потап хлебнул из горлышка прихваченной в дорогу бутылки. Потом он перегнулся и опустил пассажирское сидение, и я оказалась лежащей на спине. На мне были сапоги и колготки, которые явно могли помешать Потапу, но пока я решала, как избавиться от лишней одежды, Потап решительно задрал мне юбку и спустил колготки с трусами до колен. Он принялся расстегиваться сам, я же быстро сняла левый сапог, и колготки повисли на правом, а босая нога стала мерзнуть.

-- Здесь тепло, раздень свитер, - сдавленно сказал Потап. Он уже был голый по пояс, из расстегнутых джинсов что-то выглядывало, напоминая о деревеньке Концово. Я улыбнулась, скидывая свитер вместе с футболкой. Лифчик я не носила, и Потап тут же принялся тискать мою грудь, временами делая мне больно.

Сам по себе процесс соития не занял более пяти минут. Я снова не испытала никаких особенных чувств, но и противно мне не было. Зарычав под финал, Потап вышел из меня и обильно залил мой живот семенем. Все-таки он сдержал обещание. Мои руки сами по себе обняли Потапа, и я вытерла ему пот с лица. Потом Потап в одних штанах выскочил наружу и, не закрывая дверцу, отлил прямо на дорогу. Судя по звукам, которые он издавал при этом, оба природных процесса, испытанных им последовательно, доставили ему примерно одинаковое наслаждение.

Натянув колготки и второй сапог, я последовала его примеру за ближайшим деревом, держа свитер в руке. Между перспективой обтираться снегом и провести остаток пути с клейкой чужой субстанцией на теле, я выбрала более гигиеничную, и вскоре, уже полностью одетая и слегка дрожащая, сидела рядом с Потапом. Он хлебнул еще водки из горлышка, предложил мне. Я сделала глоток, чтобы согреться. Потом еще один, для куража. Потап между тем развернул машину, и теперь мы ехали на юг, приближаясь к Полесску.

-- Слушай меня, девочка, - Потап говорил благодушно, сигаретный огонек тлел у его подбородка. Наверное, в этом и состояло счастье Потапа и подобных ему. Я испугалась, потому как вдруг поняла, что счастливым мужчину мог сделать кто угодно, но я и на миллиметр не приблизилась к тому, чтобы понять, в чем состоит мое собственное счастье. - Ты умнее, чем обычные телки в нашем городе. Поэтому ты должна уехать из Полесска, чтобы получить образование.

-- Олег, я это знаю, - сказала я. - Причем давно. Мне только семнадцать лет, и я боюсь уезжать. А денег на образование у меня нет. К тому же я никого не знаю в других городах.

-- Научись верить в свои силы, - сказал Потап, веско выделяя слова. - Иначе ничего не выйдет. Иначе тебе конец. А я помогу тебе в Брянске, если ты пообещаешь бросить Мишку.

-- Зачем это тебе? - опешила я.

-- Мишка должен стать мужиком, - жестко произнес Олег. - Он должен уйти в армию без соплей, зная, что все женщины бляди, он должен разучиться верить в фуфло. Ты умнее его, ты понимаешь, что вы не пара, поэтому сделай, как я говорю.

-- А ты сам во что-то веришь?

-- Да, - сказал Потап. - В президентов Соединенных Штатов.

Я не сразу поняла, о чем он говорит, но потом догадалась, и замолчала. Мимо проносился лес, и это уже не была черная стена, а просто самое красивое, что входило для меня в понятие Родины, потому что мой уродливый городок был окружен самым прекрасным лесом на свете, и я поняла, что у меня ничего здесь не осталось, кроме мамы и папиной могилы, и что, как Потап честен со мной, я должна быть честной перед матерью, и больше не висеть у нее на шее.

-- А что я буду делать в Брянске? - спросила я, когда мы уже въехали в Полесск.

-- Работать, что же еще.

-- А у меня нет профессии, - сказала я.

-- Ну, тогда для начала будешь работать на самой простой работе, где образование не нужно, - сказал Потап. - А потом у тебя появятся деньги, и ты поступишь в институт.

-- А что такое "самая простая работа"?

- Однако, ты бываешь нудной, - улыбнулся Потап. - Думаю, это работа не для всех женщин, но для такой, как ты, в самый раз.

-- Это какая же я?

-- Умная и бесчувственная, - ответил Потап. - Знаю, что говорю.

-- Потап, - попросила я, - скажи правду. Это то, о чем я подумала?

-- Наверное, - пожал он плечами. - Ты же умная.

-- Повторяешься.

-- Ладно, приехали, - сказал Потап. "Опель" стоял уже напротив моей пятиэтажки. - Никто тебя не заставляет. Это твой выбор. В подарок от меня еще один знак доверия, - улыбнулся Потап. - Я ничего не скажу брату. Думаю, ты уже решила, что я прав, и весной тебя в Полесске не будет. А после майского призыва можешь вернуться.

-- Я не вернусь так скоро, - слова будто сами вырвались из меня. - И я подумаю. Немного...

-- Если б любила его, так бы не сказала, - Потап отчего-то помрачнел. - Думай быстрее.

Я вышла из машины и тут же поняла, что все это была проверка, и, поведи я себя иначе, залейся слезами и заголоси, как я влюблена в Потапова-младшего, Олег бы сразу отвез меня домой, и не было бы дурацкого секса на въезде в Концово, и никуда бы я не уехала из Полесска, и отгуляли бы свадебку после Мишкиного дембеля, и стал бы мне родственником Потап...

Сказать по правде, свобода, которую я обрела в Потаповом "Опеле", была до ужаса одинока и холодна. Но это все-таки был мой выбор, и я почти не жалела о нем, возвращаясь домой.

***

Ничего важного не происходило еще несколько недель, а на 14 февраля в нашем городке объявили о грандиозной дискотеке в Доме Культуры. Полесская молодежь внезапно узнала, что во всем мире празднуют день Святого Валентина, и этот новый праздник, выдуманный специально для влюбленных, круче и прикольнее, чем опостылевшие совковые красные дни. Вообще, среди молодняка тех лет было модно презирать все совковое, и Святой Валентин нашел свой путь к нашим сердцам, как светоч свободной любви, самогона и травки. Все парни пришли танцевать, уже изрядно загрузившись, и сама дискотека рассматривалась ими в основном, как способ стремительно зацепить подружку, и увести ее в какое-нибудь парадное или подвал... или там котельную. В то время владельцы машин в нашем городке были крайне малочисленны, и к таковым подружки приклеивались сами - не отцепишь. Что же касается хозяев собственного жилья, то я, к примеру, не знала никого из моих сверстников, кто жил бы отдельно от родителей. Ну, это так, между прочим.

Я пришла на дискотеку вместе с пьяным Мишкой, чтобы немного насладиться музыкой и танцем, а потом увести его к себе домой. Мама, очень сдавшая после похорон, не мешала нам, да и Мишка был ей давно знаком, что называется, друг семьи.

Дискотека оказалось даже круче, чем я могла предположить: на входе стояли охранники и брали небольшую мзду, но зато цветомузыка была новехонькая, мною дотоле невиданная, мощную аппаратуру оседлал первый в Полесске ди-джей, и в нише, обычно заваленной всяким хламом, работал буфет, который назывался баром.

Я никогда не восторгалась кислотным музоном, но в соединении со всем остальным это был сильнейший кайф для семнадцатилетней провинциалки, и я стала танцевать, как поведенная, забыв обо всем вокруг. Я еще не сказала, что танец - это моя стихия, и все мои подружки считали, что я двигаюсь так, как им не научиться в жизни. Я никогда не хотела заниматься танцами специально, возможно, я была слишком серьезная и не видела в них ничего, кроме дискотечной дури, но наверняка из меня вышла бы очень хорошая танцовщица. И в те редкие моменты, когда я могла расслабиться и отдаться стихии танца, я улетала в такие дали, что не чувствовала своего тела, становясь одной из вспышек цвета, частицей музыки и чистого движения, нет, правда, я красиво танцевала...

Ненадолго придя в себя, я обнаружила, что Мишки нигде нет, и я танцую в окружении каких-то невменяемых рож, на которых не отражается и частичка здравого смысла. Словом, было уже сильно за полночь, и все набрались до состояния свинячьего визга. Любопытно, что, несмотря на это, я увидела приличную очередь у буфета, будто бы выпивки все еще не хватало. О, милая моя Родина! Тогда это казалось мне совершенно нормальным...

Мишка стоял у буфета с какими-то дружками и пил водку. Он не сразу узнал меня, а, узнав, сразу окрысился:

-- Ну чё, танцуем? - Я поразилась, сколько злобы и ненависти было у него в лице. А ведь трезвый он был совершенно обычный, нормальный парень. Я, кажется, повторяюсь.

-- Давай, Сонька, балерина на хуй! Станцуй для пацанов! - Мишку несло, его дружки посмеивались, будто все им произносимое могло называться человеческой речью. Мишка покачивался на нетвердых ногах и продолжал осыпать меня пьяным бредом.

-- Пойдем домой, - сказала я. - Пожалуйста, пойдем.

По-видимому, этих слов он и ждал, поскольку безумно расхохотался и стал тыкать в меня пальцем, будто я сказала что-то смешное.

-- Ты в натуре, балерина, - гундел он, захлебываясь, но, продолжая пить. - Я тебе кайф ломать не буду. Я же не конченный, свою невесту вот так обломать!

Словом, это был дебильный экспромт, который слышал на Руси каждый тысячу раз, бесчисленные повторения того же самого, бессмысленного обвинения, вдруг вбитого намертво в бухие мозги, повторения повторенного с еще более чудовищными домыслами, в которые и сам-то пьяный, протрезвев, не поверит. На каком-то пассаже, я поняла, что больше не вынесу этого скотства, музыка уже меня не радовала, яркие вспышки раздражали, у меня заболели виски, и я, сказав, что иду домой, развернулась и направилась к выходу.

Если бы я была в юбке, а мой номерок от пальто хранился бы у Мишки, все могло бы сложиться по-другому. Несмотря на все Мишкино свинство. Но и себя, если разобраться, мне тоже не за что было осуждать.

Я вытащила номерок из кармана джинсов, забрала пальто, и тут какой-то неизвестный парень подхватил его и помог мне одеться. Рассмотрев незнакомца, я решила, что он не местный (лица наших были мне в основном знакомы). Впрочем, он мог приехать из какой-нибудь деревни, да мало ли откуда он вдруг возник в нашем захолустье. Главное, он мне совсем не понравился, поскольку лицо его было все в оспинах, и одет он был в какую-то едва ли не драную куртку. Впрочем, никто в Полесске не одевался от кутюр, да и время было тяжелое. На мне самой было перелицованное мамино пальто из потертого каракуля, и знала я, что не по одежке встречают. В том то и было дело - не в одежке, а в глазах этого типа, словно он знал что-то, о чем я еще не догадываюсь. Я вспомнила, что он сегодня тоже был рядом, когда я танцевала, но мало ли кто там был...

-- Можно, я провожу тебя? - спросил незнакомец.

-- Нет, спасибо, - я поискала глазами Мишку, народу в вестибюле хватало, но моего жениха-то и не было. Впрочем, кругом толпилось и так много знакомых, я бы и не вспомнила о каком-то типе, который раз в жизни ко мне обратился... если бы то оказался единственный раз.

Стояла морозная ночь. Мы шли вместе с Галкой Синицыной, ее Вадиком, Олькой Федорченко, ее парнем, имя которого я уже не помню, еще кем-то. Было весело, все смеялись, и я уже выбросила из головы Мишкину дурь, даже виски перестали болеть на свежем, ледяном воздухе. Попрощавшись с ребятами у перил маленького мостика над замерзшим ручейком, что протекал по трубе под асфальтом дороги, я повернула к своему дому, до которого оставалось не больше двухсот метров. И еще до моего среднего подъезда метров пятьдесят.

Именно на этих последних метрах я услышала, что снег позади меня ритмично скрипит. Надеясь, что это догоняет меня Мишка, я обернулась, еще через секунду узнала того, кто подал мне пальто. Все происходило рядом с моим родным домом, который знаком мне с самого детства, и я не могла поверить, что в этом месте со мной может приключиться зло. Поэтому я не крикнула, стоя, как вкопанная дура, пока он не ткнул мне нож под самый глаз. Я даже не почувствовала холод стали, оцепенев от изумления и обиды.

-- Крикнешь, изуродую! - злобно сказал этот подонок. - Заходи! Да не бойся, - его оспины вплотную приблизились ко мне, голос помягчал. - Разок выебу и отпущу, только тихо давай, а то порежу.

И я зашла в свой родной подъезд, а он придерживал меня за воротник. На первом этаже в моем доме был пункт приема стеклотары, квартиры начинались со второго этажа, поэтому я рванулась бежать с диким воплем, едва закрылась наружная дверь. Если бы моим возмущением и ненавистью можно было зажечь свет, мой городок утонул бы в звездной вспышке. Мне было плевать даже на смерть, хотя, возможно, в чужом городе я бы сочла благоразумным не перечить насильнику. Своим рывком я избавилась от его руки, и помчалась наверх. Он уцепился за мой сапог - проклятые каблуки подвели - и повалил меня на ступеньки, я все еще визжала, а он стал дубасить меня ногами и руками, но сверху донеслись голоса, и подонок выскочил из подъезда, успев пообещать мне скорую встречу. Моя бедная мама в одной ночной рубашке кинулась ко мне, как курица к последнему цыпленку, и обхватила меня, и завыла. Соседи, пожилая пара, помогли нам дойти до своей квартиры на третьем этаже, и все расспрашивали, цела ли я. Кстати, кроме этих стариков, никто не полюбопытствовал, что стряслось. Не знаю, может, спали крепко, а может, были пьяны.

Я отделалась синяками и царапинами, но пальтишко оказалось в трех местах надрезанным, так что я, наверное, должна благодарить судьбу, что дело не происходило в более теплое время года. Мама, во всяком случае, не уставала молиться за такой благополучный исход, а я почувствовала себя окончательно готовой покинуть родной дом. Безопасность, которую я здесь ощущала, навсегда осталась в прошлом, и я про себя думала, что уж лучше быть изнасилованной подальше от Полесска, чтобы не травмировать несчастную маму.

Мишка, кстати, на следующий же день явился, едва ли не развалил нам с мамой стены, демонстрируя бойцовский дух, и убежал искать моего обидчика, что было, в принципе, правильно, учитывая немногочисленность населения Полесска и мое подробное описание. Однако никто похожий не был найден, а рябой заправщик Филат рвал телогрейку и клялся, что мирно спал у себя дома всю ночь перед сменой. Быть бы Филату невинной жертвой, но Мишка по счастью уже протрезвел, и понимал, что Филат низенький и лет на семь постарше, чем описанный мною тип. Так никто и не нашелся, а вскоре Мишкин гнев остыл, мои ссадины зажили, и наступила весна, которая должна была разлучить меня с моей маленькой родиной.

В первых числах марта я встретила Потапа и, видя его недовольный взгляд, первая спросила, не передумал ли он мне помогать.

-- Когда едешь? - спросил Потап.

-- Девятого марта, - брякнула я наобум первую дату после восьмого.

-- Я позвоню, - бросил мне Потап и добавил, удаляясь: - Мишке ни слова.

А Мишка в последнее время был сама нежность, и я уже стала подумывать, не вышло ли ошибки, и по вечерам терзалась из-за своего дурацкого решения тогда в январе.

В тот год восьмое марта пришлось на воскресенье, и с утра мама, как обычно в последние годы, ходила в церковь, где ставила свечу и молилась за меня. Это была единственная мамина отдушина, ведь у нее так и не появился мужчина, и вообще она тяжело сближалась с людьми. Разговаривать с ней было после церкви труднее, поскольку на нее снисходили вроде как отголоски святости, а я, грешная, была недостойна общения с ней. Тем более что правду объявить я не могла, а лгать я не любила. То есть, это все я себя сама накручивала, чтобы просто не обнять ее и не расплакаться, и не говорить лишних слов.

Слава богу, под вечер накрыли стол, выпили беленькой, грибочками закусили, поплакали там, повздыхали. Сумка спортивная моя стояла уже собранная.

- Я, - говорю, - Мишку не люблю, но открыто признаться в этом духу не хватает, он же у меня первый...

-- Так что ему сказать-то? - мама спрашивает. - Он ведь настырный парень, проходу мне не даст.

-- Ну, скажи, я в Питер уехала, чтобы немного погостить у подруги по сборам, - придумала я. - Потом он и сам забудет. А потом я ему напишу. И в армию он как уйдет, так и забудет совсем.

На этом и порешили. Больше я Мишку уже никогда не видела. Он остался в армии на сверхсрочную службу, и погиб зимой 96-го под Грозным.

***

А мы с Потапом выехали в понедельник днем, и вскоре оказались напротив деревеньки Концово.

-- Ух, ты, надо уважить традицию, - рассмеялся Потап и свернул. - Я как раз только душик принял!

-- Олег, - попросила я, - давай обойдемся без этого. У тебя что, мало девушек?

-- Идиотский вопрос, - пожал плечами Потап, стягивая дубленку. - Какое кому дело до чьих-то девушек? Я же не хочу сказать, что ты будешь моей единственной навсегда. Но я чувствую, что ты меня возбуждаешь, я тебя хочу и буду тебя помнить. Честно.

-- Давай ты будешь меня просто помнить, за мой ум и красоту, без дурацкого перепихона в машине. - Я не собиралась сдаваться, поскольку ехать 80 километров с Потаповой спермой на коже было не менее неприятно, чем обтирать снегом голое тело среди яркого дня.

-- Нет, зайка, - ласково сказал Потап. - Возьми у меня в ротик, если тебе по-простому не хочется.

-- Блин, Олег, - я не ожидала такого предложения, - ты что говоришь такое? Я никогда еще этого не делала.

-- Ну вот! - обрадовался Потап. - Я тебя научу. А то позорницей в Брянск приедешь.... Будет лучше у незнакомых учиться?

А ведь он прав, растерянно подумала я, как ни подойди, а лучше с Потапом, чем невесть с кем. К тому же на теле ничего не останется - эта мысль и оказалась решающей.

Потап, видя мои колебания, тут же спустил до колен штаны, открыв сильные ноги, покрытые светлыми волосками, и я впервые увидела перед своим лицом лежащий мужской член с полуоткрытой головкой. Головка была розовой, совсем не противной, и я прикоснулась пальцами к члену, осторожно стараясь раскрыть всю розовую часть. Помню, как он напрягался, наливаясь кровью, вставая у меня под рукой. До этого я прикасалась только к уже готовому, набухшему органу восемнадцатилетнего Мишки. Теперь до меня дошло, что члены мужчин разного возраста тоже разные, и ведут себя по-разному. Это пробудило мое любопытство, и я осторожно перегнулась к Потапу - его уже бордовая головка коснулась моих губ, потом - языка.

-- Малышка, - прошептал Потап, и снял с меня вязаную шапочку. - Соси его, как конфетку.

Я и стала сосать, причмокивая языком.

-- Главное в этом деле - зубы, спрячь их, - приговаривал Потап. - Мужик не должен их чувствовать, представь, что ему должно казаться, будто он входит в мягкую дырочку, такую же, как внизу.

Я приподнялась, выпустив его член, и сняла пальто.

-- Но тогда ты должен двигать им туда-сюда, - сказала я, снова беря в рот и отмечая про себя, что это действие не вызывает во мне никакого внутреннего сопротивления.

-- Нет, это ты должна водить головой вверх-вниз, - Потап ухватил мои рассыпавшиеся волосы и решительно натянул мою голову на свой напряженный член, да так, что я едва не подавилась. Потом Потап стал задавать мне ритм, направляя то быстрее, то медленнее. Временами он напоминал мне про зубы, которые я забывала прятать. В какой-то момент я почувствовала губами, что орган напрягся еще сильнее, будто зажил своей собственной жизнью, и стал часто сокращаться, Потап зарычал, и я даже не сразу разобрала, что ко всем этим новым ощущениям присоединилось последнее - клейкая и солоноватая жидкость заполнила мой рот, мешаясь со слюной.

Чтобы не захлебнуться, я стала глотать, и перестала сосать и облизывать, только когда сам Потап мягко отстранил меня.

-- Ну, блин, Сонька, малолетка чертова, - Потап привел в порядок одежду и застегнулся. - У тебя точно талант! Мишка рассказывал, что он у тебя первый, и ты ему ни разу не отсасывала, но, наверное, ты с кем-то тренировалась.

-- Можешь не верить, - я отвернулась к окну.

-- Да не обижайся, - сказал Потап. - Ты и готовить умеешь?

-- Еще бы, - сказала я, - ты же все обо мне знаешь.

-- Золотая, - Потап уже выехал на трассу, - вишь, судьба-то как сложилась. А то бы женился на тебе. Вот, повезет кому-то...

-- Остановись, пожалуйста, - попросила я. - Выпьем кофе.

Мы остановились у первого же раскладного столика на обочине, где продавали бутерброды, выпечку и пиво, и где всегда были термосы с кипятком для кофе и чая. Такие столики тогда встречались на дорогах чаще, чем сейчас, и Потап купил мне горячий каппучино в бумажном стаканчике. Себе он взял пиво:

-- Что, колбасит, малая? - Потап пил из горлышка, и пиво оставляло белую пенку на его верхней губе. - Не думай, что я тебя просто брошу и все. Никто тебя там не обидит, а как себя вести, тебе твой же разум подскажет. Я знаю, никто из девок не жалуется. И последний совет - держи сбережения в баксах.

Я отхлебывала каппучино - импортный порошок, размешанный в кипятке, и клейкое чувство ушло у меня изо рта.

-- Я читала, есть много долларов фальшивых, Саддам Хусейн отпечатал. Как я отличу, если не видела ни разу?

-- Ну, София, маленькая, но мудрая, держи, и разгляди там на свет полоску с надписью, - Потап достал из кармана рубашки зеленую банкноту. - Думаю, ты единственная у нас в Полесске малолетка, которая читает газеты. Эх, женился бы, коли б не брат...

Я зачарованно смотрела на узкую и длинную купюру, которая отныне составляла наиглавнейший смысл моей жизни. В эту же минуту я дала себе слово в совершенстве выучить английский и понять написанное на заокеанских деньгах, овладеть языком этих денег, чтобы я могла разговаривать с ними, а они бы смогли мне отвечать.

***

Наступило лето, но я так и не покинула Брянск, хотя по нашему с Потапом уговору вполне уже могла вернуться домой.

Было очень тяжело, особенно вначале. Леший, как оказалось, имел прямое отношение к блядскому бизнесу - мы поехали все вместе к сорокалетней бандерше по прозвищу Мальвина, и после разговора с ней (я ждала на кухне) Потап покинул меня, пообещав быть на связи и помогать.

Прослушав недолгий инструктаж, я была отвезена на двухкомнатную квартиру в панельном доме на окраине, где ванная и раковины были украшена пятнами ржавчины, на кухне резвились полчища тараканов, и немилосердно дул сквозняк. Я прибыла туда довольно поздно, и оказалось, что встретить нас некому. Пока разбирались с ключом, я окончательно замерзла и проголодалась, но Леший, едва дорвавшись до пустой квартиры, начал пристраивать меня к делу, то есть, проверял мои сексуальные таланты, делая это очень энергично и совсем меня утомив.

-- Не унывай, подруга, - кончив в третий раз, Леший, не одеваясь, прошел к холодильнику и проверил его содержимое. - Ты тут со мной одним, а прикинь, когда будет по пять, восемь клиентов, так что привыкай.

Он принес мне кусок обветренного сыра и хлеб, поставил кипятиться чайник.

-- Дело-то нехитрое, - сказала я, отгрызая черствые куски. - Хотелось бы только видеть материальный стимул.

Почему-то упоминание о деньгах не понравилось Лешему, он погнал меня снимать с огня свистящий чайник, велел приготовить ему чай. Потом он засобирался уходить, но не преминул снабдить меня кое-какими наставлениями:

-- Ты пойми, Сонька, желающих работать девок миллионы, вся страна в нищете. Тебе обалденно повезло, что ты попала под крышу именно нашей бригады, круче нас в Брянике никого нет. И бабки у тебя будут, не пропадешь, только вначале надо показать, что ты хорошая работница, что от тебя нет проблем, и ты послушная. В этом деле, как и в любом другом, без дисциплины - никуда. Потому что, смотри, девки за хороших клиентов горло грызут, а ты, скажем прямо, не Синди Кроуфорд, так что все зависит от твоего правильного поведения. Я понятно говорю?

-- Да, - подтвердила я. - Яснее некуда.

Леший, уже почти одетый, замер с шапкой в руках.

-- Что-то ты дерзкая, погляжу, - он брезгливо прищурился. - А ну иди сюда.

Я покорно вышла в коридор, босиком, в одной футболке.

-- Ты можешь уйти отсюда прямо сейчас и вернуться к маме, - сказал Леший. - Давай одевайся, и я подвезу тебя на станцию, без проблем. Но если ты остаешься, то слушаешь старших, как бога! Каждое слово - и исполняешь. Поняла?

-- Я поняла, - произнесла я без выражения, опустив глаза.

-- Собираешься?

-- Нет, я остаюсь.

-- Точно?

-- Да. Со мной не будет проблем.

-- Тогда стань на коленки и пососи у меня. - Леший даже не расстегнул джинсы, только распахнул пошире полы своей дутой куртки.

Я сама расстегнула ремень, пуговицы, спустила штаны до икр и послушно сделала все, чего он хотел. Это выглядело как унижение, да это и было унижение, но добровольное, как и мой выбор, поэтому я сегодня не испытываю зла к Лешему, который, тем более, давно уже мертв.

***

А я жива, жива, несмотря на то время, которое ни за что уже не хотела бы пережить заново. Я оказалась не сильнее, нет, может быть, гибче, приспособляемой, что ли, все-таки мне еще и восемнадцати не исполнилось, и я смогла вынести эти годы, самые бедные и невыносимые для всей страны, они меня не сломили, может, и готовы были сломить, но я оказалась всего чуть-чуть, но крепче...

Наша работа начиналась с погрузки в "двадцатьчетвертую" "Волгу" под управлением Палыча, толстопузого и лысого водителя лет пятидесяти. Далее обязательным членом экипажа был Кузьма, то есть, Володя Кузьмин, охранник. Наконец, на заднее сидение садились проститутки: Марина, Света, Валя и я. Конечно, все четверо не влезали одновременно. Бывало, заказывали двоих, бывало одну, но обычно клиентам желательно произвести отбор, поэтому ездили, как правило, три девчонки. Одна оставалась в резерве, либо болела, либо была на заказе. В самом деле, нередко машина оставалась вообще пустой, в тех случаях, когда забирали всех девчонок одновременно.

Мальвина была диспетчером на телефоне, то есть, принимала заказы, а потом сбрасывала их нашим охранникам, регулируя очередность экипажей. Я говорю во множественном числе, так как в нашей блядской структуре находилось постоянно три машины на ходу, и частенько получалось, что меня, допустим, с заказа снимал не Палыч, а Иван, хозяин "шестой" модели "Жигулей" или Киря на белой "девятке". Это выходило обычно в авральные часы, когда Палыч ехал на поступивший срочный заказ, или забирал кого-то из наших с другого конца города.

Конечно, самым уязвимым местом любого подобного бизнеса является безопасность. Наша безопасность находилась под угрозой с четырех сторон:

Бандиты.

За исключением постоянных клиентов, никогда не знаешь, кто делает заказ. Если голос пьяный или слышен какой-то акцент, Мальвина обычно не отправляла девочек. Значение правильной работы диспетчера огромно: именно от нее во многом зависит, чтобы не вышло подставы, точно так же, как она должна мастерски не "отпустить" хорошего клиента, пускай тот и говорит с запинками от стеснения, или каких-то своих комплексов.

Но бригады братков отличались глупостью только в дешевых детективах - в жизни они знали о нашей подозрительности, и отправляли звонить самых интеллигентных, с нормальным произношением. Такой звонок не выкупит никакой диспетчер - машина едет на заказ для одного клиента, везет трех проституток на выбор. Здесь начинается работа охранника: его задача состоит в том, чтобы "пробить" место, и это, знаете ли, целая наука.

По большому счету, именно они, кого обычно презирают больше всех и кличут сутенерами - являлись нашими ангелами-хранителями. Не сильно ошибусь, если скажу, что более половины их не пережило начало девяностых, или стало калеками. И они никакие не сутенеры, потому что работали за зарплату, пусть и высокую, а сутенеры в моем понимании - это те, кто извлекает доходы от блядского бизнеса. Об этих я еще расскажу впереди, а пока воздам справедливость нашим охранникам, потому что каждый из них рисковал в те времена, ну, не меньше сапера на минном поле.

Итак, в задачу охранника входило наблюдение за окрестностями, выяснение, какие машины стоят поблизости, продумывание (вместе с водителем) путей отхода. Далее ему следовало подняться, позвонить в квартиру, из которой поступил заказ, или зайти в сауну. Это был самый неприятный момент, ибо если самих девушек обычно встречали приветливо (для удовольствия же их заказали), то на охранника сыпались насмешки, оскорбления и нередко удары. Но в любой ситуации, кроме подставы, охраннику предписывалось ни под каким видом не терять заказ, а если вдруг охранник бунтовал и кричал, что такой козел-клиент создал бы проблемы, охранника без раздумий штрафовали на сумму, которую недополучила контора.

Только после одобрения охранника мы заходили к заказчику и улыбались, отвечая на всякие вопросы, после чего одну или двоих из нас оставляли. Это в случае, если клиент один. Бывало, и нередко, что заказ приходил из сауны, где гуляла компания, то есть, им нужны были несколько проституток. В этих случаях Мальвина, знавшая все сауны Брянска, обсуждала с дежурным сауны, каковы клиенты и сколько их. Обычно заверения банщиков о том, что клиенты постоянные и беспроблемные, оказывалось достаточно - мы ехали париться...

Наши бандиты.

Если чужие бригады представляли крайнюю опасность для нас и наших охранников, то родные братки были, так сказать, неизбежным злом. Естественно, нас не били и не издевались, но для иных сукиных детей нормой было то, что являлось явным садизмом.

То есть, что такое нормальный секс? На мой взгляд, это пусть и самый фантастический секс, но до того момента, когда один из партнеров говорит: "Мне больно. Перестань!" Нормальный человек после этих слов что-то меняет, и все продолжают радоваться жизни. Но как объяснишь синему от наколок животному, что его инструмент, который зоновский умелец разукрасил целой гроздью шариков, попросту разрывает меня изнутри? Он, может, и выслушает, но речь идет о его гордости, он, демон проклятый, тоже терпел, когда это все резалось, вставлялось и заживало, поэтому вразумить такого шансов почти нет.

Опять таки, тюремная страсть к анальному сексу. Если я, маленькая и худая, обычно обращала на себя внимание только, когда начинала улыбаться, и часто меня это спасало от, скажем, кавказцев, склонных к барышням в теле, то многим проклятым уркам я как раз напоминала стройного мальчика, предмет их многолетних вожделений.

Мне было очень больно, иногда невыносимо, но я поняла, что без этого работать с тогдашним контингентом не смогу. Благо, к нам стали завозить всякие германские и английские свечи против геморроя, а вскоре я обнаружила в аптеке специальный гель, который облегчал моей попе ее незавидную участь. Со временем в этом открылся и положительный момент, вот уж нет худа без добра - много клиентов платило мне чаевые за "дополнительную услугу".

Кстати, одним из "наших" братков был и Леший, который пару раз "отмазал" меня на бригадных вечеринках в банях. Пользуясь этим, он иногда брал меня отдыхать, а я бесплатно исполняла ему всяческую камасутру почти до самой его смерти. Я, кстати, навестила его в той обшарпанной районной больнице, где он умирал. Он уже не мог разговаривать, только смотрел на меня, и эти глаза смертельно раненого животного заставили меня плакать, когда моя голова под следующее утро встретилась с подушкой. Для братвы он был уже прошлым, поэтому я была единственная, кроме матери, кто навестил его. Мать, конечно, приняла меня за Алешину девушку, пыталась обнять меня, начала расспрашивать, но тут в палату зашел Вадик и дал мне знак, что поступил новый вызов.

Да, общак все-таки оплатил похороны с музыкой и поминки на одной из своих точек, но нас туда, понятно, не приглашали...

Менты (ППС).

Это было хоть и не смертельным, но вполне омерзительным злом. Ведь, если ты одел форму и присягнул защищать закон, то твое поведение хоть в чем-то должно отличаться от замашек братвы. Но спросите меня откровенно, и я, видевшая тех и других, предпочла бы братву. От них, по крайней мере, и положено ждать подлянок, они хищники, и их "понятия" полагают женщину презираемым, низшим существом.

И все же многие братки, не случись у нас всяких социальных катаклизмов, были бы самыми обычными парнями, многим из них было приятно проявить себя хорошо перед девушкой, многие щеголяли своим благородством, были по-блатному великодушны и щедры. Конечно, дерьма среди них было больше, но среди брянских ментов мне не встретился ни один, который бы вел себя, как мужчина.

Именно они, эти "защитники граждан", научили меня тому, что

-- Мент никогда не платит. Плата денег за услугу выше его понимания.

-- Мент никогда не защитит. Нельзя даже думать о том, чтобы искать у них помощи. Оттрахают всем отделением, поиздеваются и вышвырнут, как использованную тряпку.

-- Мент не видит в проститутке не только гражданку, но и вообще человека. Я, к примеру, знаю немало случаев любви и браков между бывшими труженицами панели и братками. Про ментов не знаю ни одного.

Скажу, ради справедливости, что в тот период своей жизни я общалась только с простыми пэпээсниками, и поэтому не настаиваю, что, скажем, уголовный розыск, убоповцы и всякие там обноровцы ничем не отличаются.

Отморозки.

Самая непредсказуемая категория. Если вышеизложенные опасности более-менее прогнозируемы и видны, известны также и методы борьбы с ними (однажды патруль ментов я убедила в том, что сбежала из вендиспансера, и меня отпустили), то здесь заранее ничего нельзя сказать. Именно отмороженные придурки становятся причиной смертей большинства проституток. Порой их даже внешне невозможно распознать, они могут не отличаться от обычного клиента, а об их дебильности становится известно, когда такой урод вдруг впивается изо всех сил зубами в сосок или начинает душить, или тушит об тебя сигарету, когда ты стоишь к нему спиной.

Все проститутки знают об отмороженных клиентах, подобных катастрофе или стихийному бедствию. Мне самой довелось испытать все, о чем я пишу, и мое тело хранит побелевшие шрамы от укусов, ногтей и затушенных бычков, так что после этого до слез смешно читать милого старикашку Коэльо, который в бредовом романчике "Одиннадцать минут" пытается рассуждать о нас, шлюхах...

***

Впрочем, мы не употребляли этого слова по отношению к себе. Проститутками же называть нас было бы, пожалуй, неправильно, поскольку это слово слишком профессиональное, а ведь ни одна настоящая профессионалка (их я потом еще навидалась, и речь о них впереди) не стала бы исполнять минет без презерватива, работать забесплатно на "субботниках", и мечтать, в конце концов, не о деньгах, а о... чистой и светлой любви!

Не знаю, может, я такая циничная, но, по-моему, между моими юными одноклассницами и прожженными коллегами по блядскому цеху города Брянска не было никакой разницы! Мы все считали наше занятие временным, но, как известно, нет ничего более постоянного, нежели то, что считают временным. Во всяком случае, я надеялась обзавестись приличной суммой и, опираясь на эти деньги, правильно спланировать дальнейшую жизнь. Мои же шлюшки-подружки видели в охранниках, братках и клиентах своих потенциальных суженых-ряженых. Стоит ли говорить, как эти истории заканчивались? Думаю, что стоит:

Валентина.

Это была пухленькая девушка двадцати двух лет. Работая в конторе больше года, она уже прониклась равнодушием ко всему, что ее лично не касалось. Меня поражало, как она может смотреть часами в одну точку, крутить, наматывая на палец, свои светло-русые волосы, и ничего не делать. Глаза у нее были огромные, как у коровы, и такие же осмысленные. Лицо Вали с правильными, но невыразительными чертами, оживлялось только при появлении Кузьмы, который на нее практически не обращал особого внимания, поскольку был типом себе на уме, малословным и загадочным, как несгораемый шкаф. Маленькие глазки Кузьмы пробегали по нам, работницам, как по мебели, или, скажем, это был взгляд пастуха на овечек своего стада.

Вдобавок, Кузьма был женат, и у него недавно родился второй ребенок. В маленькой хрущевке на улице Шолохова жила вместе с его семьей еще Володина мать и младшая сестра, и Кузьма ежедневно повторял, что бросит проклятую работу в тот день, когда сможет отремонтировать трехкомнатную квартиру в Бежицком районе, которую он уже недавно выкупил на одолженные деньги. По мере погашения долга, нетерпение Кузьмы еще нарастало, и он допустил несколько оплошностей, одна из которых стоила мне двух гадких часов в компании азеров с Фокинского рынка.

Заказывал по телефону русский, в этом Мальвина могла поклясться. Подозрение вызывал адрес, прямо у рынка, на Московском проспекте, там уже почти не жили обычные брянчане, выгодно сдавая рыночникам площади под склады и жилье, и переселяясь в более дешевые районы. Но Кузьму в дверях встретил невысокий паренек славянской внешности, он пустил его в грязноватую квартиру, где была навалена куча полиэтиленовых мешков с товаром и стоял разложенный диван, покрытый пестрым покрывалом. Мне в первую же секунду стало понятно, что квартира нежилая, но я была еще слишком неопытна, и промолчала, а Марине, вставленной винтом, все было по винту. Невысокий и казавшийся безобидным клиент видимо выкупил состояние Марины и сказал Кузьме, что оставляет меня. Взяв отмаксанную мелкими бумажками плату за два часа, охранник с Мариной потопали вниз, а я заскочила в ванную и вышла оттуда уже голая и мокрая (полотенца не было), зажимая в руке сумочку с косметикой, презервативами и гелем-смазкой. Кузьма не обратил внимания на дверь в соседнюю квартиру, которая была, видимо, тоже выкуплена и соединена с той, в которую меня завели. Дверь, перед Кузьмой закрытая, была распахнута...

-- Ребята, я позвонить должна, - начала я, увидев рядом с молоденьким русоволосым заказчиком троих рыночных азербайджанцев с небритыми рылами и грязными лапами.

Они едва слюну не пускали, видя перед собой свежевымытую семнадцатилетнюю девочку, абсолютно раздетую, прикрывающую сумочкой грудь, и вдобавок на высокой шпильке...

-- Нэ нада званыт, красавыца, - сально проговорил один из небритых. - Буд умныца, мы тэбья нэ абыдым.

-- Мне не нужны проблемы, - сказала я почти не дрожащим голосом. - Если вы изнасилуете меня, люди найдут вас и спросят.

-- Кто тэбья насилует, сука? - возмутился другой тип, в кожаной куртке. - Ти целку строить пришла сюда, соска ебаная? А ну, станавыс раком, твар!

Видя такое дело, я не на шутку перепугалась, тем более, что кавказцы заводились все больше.

-- Мальчики, я же вижу, вы нормальные люди, - я решила не доводить их до кипения, - давайте по-людски, у нас крыша Клим, и Леший, его звеньевой, встречается со мной. Давайте договоримся, ну, пожалуйста!

Это был отчаянный блеф, потому что Леший не дорос до звеньевого, и азербайджанцы могли об этом знать, если они были при делах.

-- Дагаварымся, канэчна дагаварымся, - ответил первый из них. - Мы сами от Магомета, а Магомет с Климом друганы. Никто тэбья нэ абыдыт, дадым тэбэ свэрху тысячу рублэй.

Эх, была не была, решила я и расстегнула сумочку.

-- Деньги вперед, пожалуйста, и давайте по очереди, я все-таки еще маленькая, - у меня хватило духу улыбнуться. - И еще, сходите в душ, ребята.

-- Харашо, красавыца, выдыш, какие мы, - из кожаной куртки появилась мятая пачка денег, перетянутая аптекарской резинкой. Мне вручили тысячу, причем я даже не пожалела, что не торговалась о большей сумме, потому что оставался самый главный вопрос:

-- И только в презервативах, я иначе не работаю, - сказала я.

К счастью, мне обещали и это, и я села на разложенный диван, соображая, как я буду успевать обрезинивать горячих кавказских парней. Конечно, они не помылись толком, едва сполоснули свои могучие фаллосы и бросились ко мне. Я успела смазать свою промежность гелем, и все завертелось у меня перед глазами. Я нацепила первую резинку на того, кто больше всех говорил, и легла на спину. Тут же остальные, которым было некуда пристроиться, начали тыкать мне в рот, причем лишь на одного из них я успела одеть презик. Спорить было невозможно, я попеременно сосала и дрочила руками, да еще как-то успевала подмахивать тому, кто молотил меня снизу. В мою свободную руку лег еще чей-то орган, и я увидела, как русский паренек, открывший двери, полностью раздет, и требует своей доли ласк. Эта карусель продолжалась несколько минут, после чего первый из них кончил, и, воспользовавшись свободным местом у станка, меня начал наяривать другой. Его семяизвержение тоже не заставило себя долго ждать, а третий был уже тут как тут, и попытался войти без резинки, но здесь я уже не дала ему, и все-таки натянула презик. Он проявил новаторство и перевернул меня, после чего русский паренек переместился к моему рту. Хрипящим голосом номер первый осведомился, принимаю ли я в задницу, но здесь я возмущенно замотала головой, понимая, что игра не стоит свеч, и сверху мне вряд ли что-нибудь перепадет. К тому же и размерчики у двоих были - как у ослов.

Время текло мучительно медленно, а сил у рыночных героев было хоть отбавляй. Они все кончили по два раза, а я была в ужасе, оттого, что остался только один презерватив.

-- Будь другом, сходи за резинками, - попросила я русского, и, не остановленный кавказцами, он засобирался выполнить мою просьбу. Это показалось мне хорошим признаком, но тот азер, который лез ко мне без презика, вмиг возбудился, и сев на край дивана, велел мне сосать, стоя на коленях перед ним. При этом он хватал меня за волосы, норовя заткнуть своим членом, по счастью небольшим, мое дыхательное горло. Это продолжалось довольно долго, причем двое его друзей курили, разговаривали на своем языке и любовались нами, иногда похлопывая меня по спине и щипая за грудь.

Наконец появился парнишка с новыми резинками и апельсиновым соком. Однако сидящий на диване волосатый дьявол не позволил мне изменить позу, хоть колени у меня уже были расцарапаны в кровь - только когда его земляки через некоторое время что-то недовольно сказали ему, он схватил меня за уши, увеличивая темп до предела моих возможностей, и с победным воплем кончил мне в глотку. Я тут же закашлялась, побежала в ванную, но он еще успел врезать мне сзади ногой по бедру, так что я чуть не упала - за то, что отдернулась во время эякуляции и не сглотнула его драгоценный продукт.

Я потом поплачу, потом, уговаривала себя в ванной, но рыдание буквально рвалось из меня, и я поняла, что смогу, наверное, пытать, убивать, не раскаиваясь при этом ни на йоту. Я приняла душ и, немного успокоившись, вышла доигрывать свой номер. Оказалась, что негодяй в кожанке уже стоит у двери.

-- Давай, сука малэнький, - попрощался он, - сдэлай всэм харашо!

Хлопнув меня по мокрому заду, он пошел торговать, и, судя по тому, что прощался он только со мной, четверке предстояло вскоре снова увидеться. Дальше пошло довольно гладко, в положенное время я вышла к Кузьме, но, высказав ему все, что думаю о нем, сутки отмывалась, отсыпалась и начала с ним разговаривать только через два дня.

Валю вместе с рыжей украинкой Светой Кузьма подставил намного круче, но мы долго спорили, и я до сих пор не уверена, есть ли его вина в том, что он ушел, когда залетные придурки со стеклянными глазами сунули ему в лоб револьвер и приказали махнуть девчонкам, чтоб те заходили в сауну. Заранее ничего нельзя было выявить - там парковалась у входа всего одна несчастная "шестерка", словом, я не могу злиться на Кузьму, который стоял под дулом и вспоминал своих маленьких детей. Он, конечно, обязан был попробовать убежать, или подать условный сигнал об опасности, а не заводить девчонок вовнутрь... тут, понятно, испугался, но он ведь не просто ушел, он пытался просить бандитов, и его начали избивать, и Валька закричала, чтобы он уходил и не волновался, поскольку оставляет их с самыми классными парнями в городе...

Классные парни засовывали им в задницы пустые бутылки и упражнялись в стрельбе. Свету поцарапало пулей, но в конечном итоге обе остались живы, хотя и насиловали их во все места немилосердно, и прижгли окурками Вале соски.

Кстати, в таких тяжелых случаях охранник докладывает крыше, и климовские должны мчаться на разборку. Но кому ж хочется переться под стволы из-за каких-то шалав? Наши братки подтянулись, но с таким опозданием, что залетных уже и след простыл. А чего - ночь на дворе, тот спал не дома, у того машина не завелась, третий искал первого.... Полагаю, что если бы дело шло о Климовой заднице, сотня бойцов слетелась бы в течение получаса. Но это не проверено...

Валя была влюблена в мощного, широкоплечего Кузьму, а тому нравились Валины сиськи 4-го размера. Как-то летом, в теплый августовский день, когда заказов почти нет, наши экипажи по очереди ездили на природу, находя изумительные места на берегу Десны. Я благодарна Палычу за то, что могла любоваться самыми красивыми местами русской природы, и это спасало меня в уродливом кошмаре, который наполнял восемнадцатый год моей жизни. Так вот, мы там все загорали топлесс (кто-то уже знал это слово), и Кузьма игрался роскошной Валиной грудью (шрамы успели зажить), а когда ему становилось невмоготу, они уходили в заросли, и там предавались любви. Ко мне подкатывался Палыч, но больше шутливо, а не всерьез. Палычу иногда давала равнодушная Марина, а он привозил ей ширево. Конечно, наш старый водитель не имел отношения к пристрастию Марины - она со школы была наркоманкой, но ему тоже хотелось секса, а Марине было все равно. То есть, по жизни ей было уже наплевать на все, кроме дозы, и Палыч обретал свой кайф в обмен на услугу. Насколько мне известно, Палыч почти не кроил на Марине, завышая цену на винт. Но я могу и ошибаться - рынок наркотиков, к счастью, я не освоила...

В один из последних теплых дней лета, или уже начался сентябрь, не помню, мы по-детски запекали картошку в углях на великолепном берегу Десны. Сумерки начали размывать наши лица, когда Кузьма, отхлебывая из бутылки пивко, вдруг сказал, что он навсегда покидает нас, потому что сегодня он проводит полный инструктаж новому охраннику, который с завтрашнего дня заступает на смену.

Это был, конечно, сильный шок для Вали, но что она могла сделать? Я так понимала, что ей обязательно быть влюбленной в кого-нибудь, и надеялась, что новому охраннику не меньше придутся по вкусу Валины тяжелые груди с крупными сосками, на которых проступали синеватые прожилки.

Я ошибалась - новый охранник сразу и безоговорочно выбрал меня.

Света.

Она была родом из пограничной деревеньки, где русские и украинцы жили вместе еще с советских времен, а то и раньше. Двадцатилетняя Света была в нашем экипаже и соответственно на нашей квартире единственной матерью. Она родила в семнадцать лет, и непохоже было, что ребенок, который рос под присмотром ее родителей в деревне, хоть сколько-нибудь ее волнует.

Все мы уже много раз слышали историю Светиной несчастной любви, предательской измены отца ребенка и ее сожаления, вызванные тем, что она не успела сделать аборт. Я была бы искренне удивлена, если бы ее шестнадцатилетний одногруппник по брянскому ПТУ вдруг оказался любящим мужем и прекрасным отцом. Такого, кажется, еще не сняли даже в каком-нибудь дебильном сериале, хотя насчет сериала я бы не поручилась.... Но, несмотря на то, что опыт Светы мог бы научить ее осмотрительности, она продолжала искать связи на стороне, встречалась с понравившимися клиентами в свое свободное время, гуляла с ними просто так, без денег, за что бывала уже неоднократно предупреждена и оштрафована. Нас всех инструктировали о недопустимости такого поведения, и, в принципе, мы могли бросить работу и начать жить с кем угодно, но если уж мы не хотели расставаться с конторой, которая по брянским меркам давала неплохо заработать, то мы должны были отказаться от "левых" контактов, не имели права игнорировать климовские "субботники" и, конечно, должны были вовремя выходить на смену и слушаться охранников и диспетчера.

Так вот, Света по какой-то своей природной склонности не могла отказаться от встреч с клиентами, и время от времени ее засекали в брянских кафе с мужчинами. Кстати, это была у них семейная болезнь, поскольку ее восемнадцатилетняя сестра еще зимой познакомилась с каким-то чернявым пареньком на брянском вокзале и... пропала. В середине лета Светины родители получили из Батуми телеграмму, в которой сестра сообщала, что у нее все хорошо. И исчезла уже навсегда.

Я не считаю печальных случаев, когда девушек заносило на Кавказ или в Среднюю Азию, но, касательно брянской проституции, должна признать, что наша работа была тяжела и нецивилизованна, но никого насильно не склоняли торговать собой, и, честно говоря, я считаю большинство таких рассказов сказками. Во-первых, не составляло (и, кажется, до сих пор не составляет) особого труда найти добровольных тружениц панели. С ними и дело иметь намного проще, и проблем меньше, чем с какими-то узницами, которые все равно общались бы с клиентами, и, значит, рано или поздно могли нарваться на доброго Робин Гуда.

Кстати, Клим и его ближайшее окружение, когда зависали с нами, всегда интересовались, не обижают ли нас, и обещали заступиться, если нас будут наказывать или обирать. Я доверяла их словам не больше, чем болтовне политиканов по ящику, но, согласитесь, такое не говорят тем, кого удерживают насильно. Мы получали всего лишь четверть того, что зарабатывали, на технические расходы (зарплата водителя, охранника и диспетчера, бензин, съем квартиры и счета) уходила еще одна четверть, а значит, Клим отгребал от нас львиный куш, но это была разводка, а не насилие, в этом я готова и сейчас присягнуть.

Я, правда, слышала о какой-то бригаде, имевшей базу в небольшой деревне под Брянском. Называлось даже погоняло бригадира - Мечик, а может, это даже была фамилия, не помню. Так вот, наши знали, что этот мерзавец держит девочек месяц или два под замком в погребе, где им не дают только умереть с голоду, и каждый день их жестоко избивают и насилуют, чтобы сломить волю. Вроде бы, потом абсолютно потерянных и трясущихся, как животные, девчонок продают за границу, и там, если они в чем-нибудь ослушиваются хозяев, стоит тем произнести имя Мечик, проститутки мгновенно начинают потеть от ужаса, и поведение их становится покорным. Я не очень-то доверяла этим слухам, потому что, во-первых, не считала, что человек, какой бы он ни был, так легко и безвозвратно превращается в дрессированного хомячка, а во-вторых, никто из говоривших сам не видел ни Мечика, ни его бригаду, ни забитых девчонок. Однажды я поинтересовалась у Лешего, что там на самом деле, но Леший сказал, что Мечик работает только на Турцию, Иран и арабские страны, поэтому с ним якобы никто и не знается, а девчонок он отбирает одиноких или из алкашеских семей, чтобы родня не хватилась. Вот такая история, хотите верьте, хотите - нет. Лично я думаю, что Леший тоже ничего толком не знал, а девочек, возвращавшихся из Турции и арабских стран, я потом встречала, и они не были похожи на измордованных мечиковых невольниц.

Впрочем, я опять забегаю вперед, все так соединено, воспоминания так связаны друг с другом, так путаются во времени и разных историях. Но я ничего не могу поделать, в этом память моя, осмысленное впоследствии неразрывно связано с тем, что было вначале, и я не вижу, как избавиться от этой связи, да и надо ли это делать. Главное, я пообещала быть честной, и я честна, а если кому-то неприятно сказанное мной, или там я кажусь отвратительной, то мне очень жаль, ведь я сама не могу себя считать какой-нибудь паршивой блядью, а если тем, что я пишу, я создаю такое впечатление, то я, знаете ли, пишу о мире, частью которого являюсь, или мир вместе с вами является частью меня, поэтому стоите ли вы на четвереньках и принимаете с двух сторон бандитские дурно пахнущие хуи, или преподаете в университете христианскую этику, я одинаково желаю вам добра и счастья. И то, что я пишу здесь правду о том, о чем принято врать, должно быть нужно этому лживому миру, ведь известно, что ложь это орудие дьявола, а значит, я, пишущая правду без прикрас, служу не ему...

Вспоминая о Свете, я должна добавить, что рожавших проституток было очень много, в других экипажах они составляли большинство, и не все они были похожи на Свету. Многие постоянно думали о своих детях, их лица буквально преображались, когда они мечтали о том, что подарить малышу, и как он обрадуется, словом, это были хорошие матери, которые вышли на панель от настоящей безысходности, и я бы хотела рассказать об условиях, в которых жили эти женщины и их семьи. Напомнить о том, что они часто голодали, что в те годы постоянно отключался свет и отопление, что горячая вода была праздником, что транспорт еле ходил и был постоянно переполнен, что честно накопленные советские рублики стали бумажками для оклеивания сортиров, что не было реальной медицинской помощи, и народ занимался самолечением, заглатывая любую отраву, забракованную европейскими комиссиями, но заполнившими наши аптеки. Добавьте сюда то, что среди парней того времени, наших потенциальных женихов, было принято мечтать не о профессии врача или космонавта, а о блестящей бандитской карьере и крутой тачке. А что есть баба для такого героя? Правильно, соска, блядь, не более того. И темные пустыри и переулки заполнила мрачная шпана, которая насиловала и калечила любую неосторожную девушку, по случайности попадавшую им в лапы.

Я не буду до конца честной, если скажу, что восхищалась женщинами, рожавшими детей в то мрачное время. Я считала их дурами и не собиралась повторять их глупости.

И все-таки я вынуждена признать, что мы не сильно-то отличались, и я не задирала нос перед теми, кто был, по моему мнению, ограниченнее или тупее. С одной стороны, мне не нужны были враги, а с другой - все мы были обездоленные российские невесты девяностых. Невесты, вышедшие на панель.

***

Нет, я не пытаюсь никого разжалобить. Мне не суждено было выйти за Мишку, потому что меня ждала другая жизнь, и я осознанно шла к ней, ради нее преодолев брезгливость, выдерживая боль и унижения. Наверное, это звучит слишком пафосно, и, пожалуй, тут время рассказать, как я совершила не меньшую глупость, чем другие.

В один из первых осенних дней меня выбрал симпатичный бизнесмен, который только что проводил жену к ее родителям. В те времена коммерсанты совершенно не отличались от братвы, поскольку честный бизнес на заре нашего капитализма мог привести только к банкротству. Это мне как раз и поведал тот парень, очень приятный и разговорчивый. Он взял меня на два часа, потом позвонил диспетчеру и продлил еще на столько же, мы с ним кувыркались в кровати, в ванной, на полу, а в перерывах пили вино и поедали содержимое его холодильника. Он рассказал мне, что закон составлен специально так, чтобы люди платили взятки, которые идут наверх, что нигде в мире нет такого закона, чтобы налогом облагалась прибыль еще перед тем, как ее получили, и что поэтому надо быть хитрым и уметь договариваться, а я впитывала все это как губка, радуясь, что почти не переспрашиваю его - и все понимаю.

Я очень старалась, чтобы этот коммерсант заказывал меня и дальше, делала с ним такое, что еще не пробовала ни с кем, и он, казалось, был тоже очарован мной. В Брянске вообще нечасто встречался клиент, с которым получаешь удовольствие от общения. Я с сожалением попрощалась с ним, а в машине узнала, что ожидается большой "субботник", и меня ждут в "нашей" сауне.

Вообще-то своих саун у бригады Клима несколько, но одна, самая большая, с бассейном, была излюбленным логовом отдыха самой бригады, и все называли ее "наша сауна" и говорили: "Давай твои именины отгуляем в "Нашей", или "Вчера в "Нашей" мы с Кабаном ужрались, как свиньи".

У меня даже не сильно испортилось настроение, потому что за четыре часа мне уже должны были перепасть деньги, плюс чаевые я получила хорошие. Что ж, не в первый раз это будет, да и в предыдущий Леший меня выхватил буквально из лап расписанного уркагана, так что я даже не успела познакомиться с его коллекцией шаров.

Оказалось, что имеет место прием гостей из Тулы. Хоть о таком и не говорят в открытую, все знают, что в этом городе производят лучшее оружие России, и поэтому все хотят дружить с тульскими, чтобы иметь канал поставок смертоносного железа, а самим тульским брянские были нужны как рынок сбыта и пушечное мясо на случай войны. От Брянска до Тулы можно доехать за несколько часов, и это немалый аргумент для бандитских стрелок, которые обычно принято назначать на следующий день. Что касается всей этой информации, то ее источник Леший, и благодаря ему я знала, что в оружейной Туле кровь льется намного чаще, чем у нас, и даже вроде бы там власти издали постановление для всех лепил не принимать подстреленных братков под угрозой увольнения и дисквалификации.

Представляю поднятого с постели врача, который решительно отказывает в помощи окровавленной толпе, волокущей подстреленных друзей.... Нет, законы точно у нас выдумывают или олигофрены, или расчетливые подлецы, чтобы вышибать из народа мзду.

Тульских было человек шесть, они приехали на двух машинах, и среди них был один пожилой авторитетный вор, один положенец, чуть моложе, а остальные были вроде бы обычными братками, без особенных регалий. Брянских явилось чуть больше, может быть, восемь или девять. Для такой толпы, которая с трудом поместилась за обеденным столом в центральной комнате "Нашей", было собрано около десяти девчонок. Конечно, гости и хозяева уже успели поесть до этого в ресторане, а за столом сидели, просто общаясь, по русской традиции. Само собой, была выставлена батарея бутылок с водкой и пивом, на блюдах громоздились раки и вяленая рыба из Десны. Вдоволь было вина для девочек, и еще модного тогда ликера "Амаретто", который считался роскошью, а конфеты для нас поставили на камин, так как на столе места уже не было.

До того, как я увидела Бориса, я не могла точно сказать, что вот некий мужчина "мой". Я слышала, как другие восторженно рассказывают, что де увидели "его" и низ живота свело, или между ног помокрело, или что-нибудь в этом духе. Я же всегда спокойно относилась к смазливым мужикам, считала себя холодной, но с другой стороны, про себя гордилась, что хоть и не испытала еще ни разу в жизни оргазм, но взамен мне достался реальный взгляд на вещи и на людей, а главное - я не побегу ни за кем как овца за бараном.

Посмотрев на Бориса, вдруг поняла - стоит ему пальцем поманить - ни на миг не задумаюсь. От этого стало жутко, как никогда, и сладко одновременно. Одна часть меня вопила, что я теперь и есть тупая овца, другая же умоляла - выбери меня, возьми меня, неужели ты не видишь, что я твоя, отныне и до конца времен.

Конечно, я понимала, что поджарый и красивый Борис привык к обожанию баб. Было видно, что он и не смотрит особо в нашу сторону, в то время, как остальная братва, уже чувствуя близость окончания ихних терок, маслеными глазками ощупывает наши тела, завернутые в простынки.

Этот момент, кстати, самый важный. В саунах очень быстро определяется, кто кому симпатичен, и обычно я старалась казаться грустной серой мышкой, чтобы поскорее улизнуть. Однажды я вообще никого не привлекла и, быстренько одевшись, выскочила к машине, сказав Палычу, что никто меня не захотел. Мой поступок остался тогда незамеченным, и я надеялась его в будущем повторять, если меня не будут выбирать в первую очередь.

Но в этот вечер какой-то злобный демон завладел мной, и я стала ловить взгляд немного раскосых Борисовых темных глаз, принимать соблазнительные позы, выставляя из-под простыни свою маленькую ножку с высоким подъемом, и звонко смеяться, вроде бы обращаясь к другим девочкам.

-- Что это с тобой, малолетка? - удивилась Валя.

-- А что? - лицемерно спросила я.

-- Ей тот кудрявый понравился, - буднично произнесла Мила, самая взрослая из нас, красивая тридцатилетняя мать двоих детей.

Я зарделась и вскочила к камину, якобы за конфетой, а на деле, чтобы грациозно пробежаться на носочках и обратить на себя внимание. Уже стоя у камина, я перехватила взгляд Бориса, ласково скользнувший по мне. Внезапно, будто замкнулась электрическая цепь, я проследила за Светиным взглядом и увидела, что он впивается в Бориса. Даже и не подозревала, что смогу так злобно думать о Свете. Признаюсь, я искренне возмутилась, как эта шалава, которая подманивает любых мужиков в силу своей порочности, вдруг нацелилась на единственного парня моей мечты!

-- Давайте, братва, приглашайте девочек на отдых, - вдруг услышала я густой голос Клима, - заждались вас русалки-то. Милу и Валю не трогайте, они пусть подождут.

Это означало, что авторитеты решили еще немного пообщаться без свидетелей, а тульскому гостю глянулась Валя. Милу с ее фигурой античной статуи обычно употреблял сам наш главный босс, и она числилась как бы привилегированной.

Парилка могла вместить человек десять, и обычно я неохотно шла туда, потому что в мой самый первый "субботник" один браток разлегся на верхней полке и, мутно посмотрев на Марину и меня, приказал Марине лизать ему член. Возможно, он и кайфовал, но любые движения, особенно на самой жаркой верхней полке, просто мучительны, и Марина страдала минут пятнадцать, пока браток не проследовал с возбужденным пенисом в бассейн, так и не кончив. Я, слава богу, пока не попадала под такие раздачи, и всегда старалась вообще не париться, а если уж и заходить в парную, то с Лешим, или с несколькими девочками.

Но сегодня Лешего не было, а я храбро заскочила в парную сразу вслед за Борисом и уселась рядом с ним на верхней полке. По счастью было слишком тесно, чтобы у кого-нибудь родилась мысль о минете, и Борис лениво положил ладонь на мое колено. Мне все в нем продолжало нравиться: узкая и сильная рука, длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, капли пота на высоком лбу, прямой короткий нос, чувственные губы, даже смуглый член, неподвижно спавший на его бедре.

Голос разума кричал внутри меня, чтобы я перестала кокетничать и думала, как убраться поскорее из вертепа, но в тот вечер демон был сильнее - кончики моих пальцев легли на спящий орган Бориса, и я аккуратно открыла ему головку.

-- Ну чё, Батон, возьмем малолетку промеж двух стволов? - раздался ленивый голос моего избранника, и я увидела, что он обращается к плосколицему лысому типу с белесыми глазами навыкате, который сидел под нами. - Чую, горячая пиздёнка у ней, огонь-девка, а я уже не осилю в одиночку, годы, мать их, берут свое....

На вид Борису не было и двадцати пяти, и я едва сообразила, что он куражится, чувство было такое, будто меня ударили по лицу.

-- Ну, уговорил, Боб, - отозвался плосколицый, накрывая ладонью мою ступню. - Люблю молодняк!

-- Ты давно работаешь? - впервые Борис обратился ко мне.

-- Полгода, - моя рука уже убралась подальше от его члена, и в эту секунду я дала себе зарок, никогда не прикасаться к мужчине до тех пор, пока он не откроет рот.

Только отработав между ними не менее получаса, причем Борис попеременно вставлял мне в зад палец или член, Батон, наконец, излил семя в мой рот и ушел, а Борис, как заведенный, вынимал из одного моего отверстия и вставлял в другое, монотонно, как автомат, я, поворачивая голову, смотрела, не уснул ли он за этим занятием, но он больно шлепал меня, чтобы я не вертелась, а лицо его было угрюмо, будто за выполнением тяжкой и противной работы. Наконец, когда мне уже стало совсем невмоготу, он упал на спину и приказал мне снять резинку, потому что он не может в ней кончить. Провозившись еще с четверть часа, я, наконец, приняла в рот финальный залп его орудия, после чего мужчина моей мечты моментально уснул.

На этом "субботник" для меня не закончился. Я вышла в главный зал и налила себе водки, чтобы продезинфицироваться и заодно побороть стресс.

-- Одна пьешь, малая, нехорошо это, - Батон сально пялился на меня своими бесцветными глазами. В его руке возникла бутылка с пивом, и он чокнулся со мной. - Не перегрузишься?

-- Пока нет, - я потупила взгляд, чтобы казаться незаметнее. Со временем до меня дошло, что это крайне неудачный вариант поведения для проститутки - он сигнализирует мужчине о твоем смирении, а ты сама теряешь контроль над ситуацией.

-- Заешь чем-нибудь, - Батон широким жестом провел над разоренным столом, где рыбные ошметки перемешивались с рачьими панцирями и оторванными клешнями.

-- Да уж, - хмыкнула я, - благодарствую.

-- А, ладно, - вздохнул Батон, - я уже тебя накормил, но не бросать же ребенка в беде, - с этими словами Батон обхватил меня за плечи и потащил к бассейну, потому что все комнаты с кроватями были заняты.

Куда мне было деваться? Навстречу нам выкатился из парной коренастый тульский положенец в замысловатых наколках. Издав сочный рев, он бросился в бассейн и через несколько секунд вынырнул, фыркая и сморкаясь.

-- Прокоп, смотри сюда, - с этими словами мой долбаный "кормилец" сдернул с меня простыню и представил красноватым глазам положенца. Взгляд его не выразил никакого энтузиазма - он уже успел кончить с Мариной - но Батон с чувством повел рекламную компанию: - Малая отсасывает, как эдельвейс! А дырочка рабочая - Боба уморила совсем, ей хоть роту подавай! Садись, Прокоп на бортик, накорми ребенка, а я сзади подмогну. Или хочешь, наоборот?

-- Вот не хотел же, - сплюнул в воду Прокоп, - ей-богу. Но умеешь ты людей убеждать, Батон. Только становись сам в воду, а старику дай присесть.

Я сжимала побелевшие пальцы, но вымученно улыбалась. Пришлось пережить еще и это, хотя повезло, что получилось не наоборот - художественная гроздь положенца едва вместилась в мой рот, и я

должна была радоваться, что сзади в меня входит вполне стандартный орган Батона. Прокоп оказался заботливым, как родной. Он выдавил все до капельки, приговаривая, чтобы я ничего не упустила и не оставила без внимания все его невероятные шишечки и бугорки.

Полагаю, оба были искренне убеждены, что осчастливили меня своим белковым ужином. Надеюсь, они оба уже сдохли. В конце того вечера я выхлестала еще много водки и, помню, Валя носила мне воду, чтобы меня не рвало одной желчью. Еще была одна картинка, которая почему-то не утешала: Борис обрабатывает сзади Свету, и выражение его красивого лица такое же злое и угрюмое, как и со мной. Светины висящие груди раскачиваются в ритм Борисовых толчков и скользят по ногам какого-то братка, которого она удовлетворяет орально. Снова подступает к горлу тошнота...

***

Куда ты ведешь меня, моя память? Почему другие так легко забывают все, что хотят забыть, а я педантично выковыриваю из твоих потаенных подвалов серые брянские рассветы, когда я, просыпаясь, улыбалась, уверенная, что мне приснились все эти рожи, болезненно похожие на горячие хуи. Потом до меня доходило, что надо вставать и умываться, а потом краситься, или это разум погружался в очередной блядский сон, а жизнь оставалась прозрачной, как зимний лес у меня дома, и столь же холодной и чистой. Наверное, я какая-то порченая, ведь на кухне смеются и Марина, и Света, и даже Валя, томная в своем любовном похмелье.

Кто-то дает мне чашку горячего сладкого чая. Я с жадностью пью, запрокидывая уже пустую, языком цепляю лимон и высасываю остатки кислого сока. Неужели это Валя догадалась? У нас не было лимона, я помню, нет, это дурачок, новый охранник, который всегда ходит в белом. Выпендривается. Белые рубашки, сколько их у него? Белые свитера, пиджаки, куртки, девки хихикают, что во всем Брянике такого тронутого не сыскать. И на наше счастье такое чмо нас охраняет. Ох, быть подставе из-за него...

Вдобавок Вадим Флексер был еврей. До этого я видела евреев только по телевизору, и в принципе, знала о них только то, что знают все: это лукавый жадный народец, который никогда не работает там, где тяжело, а норовит устроиться на теплые местечки.

Ну, меня это мало колыхало, местечко-то охранника теплым по-любому не назовешь, горячее оно, и было интересно, как этот Вадим справится с ролью нашего защитника. И в первое время - новичкам везет - подставы исчезли совершенно. Но когда-нибудь заканчивается любой фарт: нас остановил милицейский патруль.

В таких ситуациях самое нелепое - это изображать невинность.

Ушлые менты все брянские экипажи знают, а если не знают, то по рации пробьют за пять секунд. Вопрос в том, какое у них настроение. В игривом они тянут девочек на служебный перепихон, а в более деловом тянут деньги. Если же упрямиться и не давать денег, потому что ничего не нарушали, менты все равно найдут на нас управу, поскольку в нашей беспредельной стране они и есть закон.

Вадик выскочил к патрулю, отозвал старшего, пошептался с ним, и я увидела, как они засмеялись, после чего Вадим снова занял переднее сидение и мы снялись с места.

-- Что, едем к ментам? - голос у Марины всегда злобный, когда ее кумарит.

-- Кто сказал? - Вадим оборачивается к нам. Его карие глаза грустны, как обычно, но сухие губы улыбаются.

-- Что ты им говорил? - интересуюсь я.

-- Им-то? - Вадим прикурил сигарету и глубоко затянулся. - А сказал, что начальник городского СОБРа вас в баньке поджидает.

- И они поверили?
- А чего ж не поверить, если я выучил его имя-отчество с фамилией. Вполне достоверно звучит. Правда, на один раз. - Вадим

снова глубоко затянулся. - Важно самому поверить в то, что говоришь, и тогда другие тоже поверят. Метод Станиславского - проверено, - он был доволен собой, а я тоже была им довольна, потому Кузьма никогда бы не додумался до такого - выучить данные ментов и нагло водить их за нос, прикрываясь их же начальством!

Вообще, у Вадима впалые щеки, а рот похож на красную трещину между длинным тонким носом и вытянутым подбородком с ямочкой. Его лицо напоминает мне помесь месяца, каким его рисуют в детских книжках и посмертный портрет Владимира Маяковского. Что касается остального, то Вадим длинный и очень худой.

-- Выходите, красотки, - мы остановились у длинного дома, адрес которого сообщил клиент.

Вадим уже успел осмотреть окрестности, подняться в квартиру и вернулся к нам, чтобы объявить минутную готовность. Мы смотримся в зеркальца, добавляем последние штрихи к портрету. Каждая из нас уверена, что именно ее изображение способно забросить в седло пылкого принца из нашей общей мечты. Я вышвыриваю принца из седла. Я даю ему смачного пинка, и он кубарем катится в канаву на обочине. Клиент, бледный сорокалетний мужчина с незажженной сигаретой в зубах, выбирает не меня.

-- Пидор проклятый, - матерится Марина, спускаясь по лестнице с пятого этажа.

-- Хватит лаяться, - говорит Вадим. - Сама своим кумарным видом людей распугиваешь.

О проблемах Марины у нас не принято говорить. Каждый отвечает за свою жизнь, другие сами по себе. Но я месяца два не могла понять, что Марина наркоманка, а Вадим выкупил за считанные часы.

-- Иди в жопу, - говорит Марина. - Я сегодня больше не работаю. Скажи - ушла к гинекологу.

-- Сама набери номер и скажи, - отрезает Вадим. - А я думаю, что ты уже вообще не годишься для работы. Пора тебе профессию менять.

-- Это не тебе решать, козел! - кричит Марина, выходя во двор.

-- Именно мне и решать, - Вадим холоден, голос не повышает. - И прекрати орать, здесь дети.

-- Да мне похер! - взвивается Марина. - Не тебе, жидяра, меня учить.

-- Первое правило, - говорит Вадим, - не тронь мою нацию, получишь в морду. Правило второе: тебя учить больше некому, а если я откажусь от тебя, ты умрешь через месяц, вкатив себе вместо винта отраву. Я знаю, как это бывает. Денег на винт у тебя уже не будет, если ты перестанешь работать. Правило последнее: укороти язык, если хочешь, чтобы я тебе дал шанс.

-- Мне плохо, - вздыхает Марина и приваливается к багажнику нашей "Волги".

Я подхожу ближе и смотрю немного снизу вверх в ее большие темные зрачки. В самом деле, выглядит Марина неважно, и в последнее время она почти ничего не ест.

-- Тебе будет хуже, - говорит Вадим. - Ты еще можешь выбраться, но вначале ты сама должна захотеть этого. Или тебе нравится своим примером показывать другим девочкам, как не надо жить? А если ты все-таки нуждаешься в помощи, то, по крайней мере, не хами тем, кто реально может помочь.

-- Да я положила на вашу помощь, - устало говорит Марина. - Я могу работать и зарабатывать. У меня еще есть время.

Вадим закуривает "LM" и тоже становится у багажника. Его белая рубашка под белой курткой безукоризненно отглажена.

-- Когда ты в последний раз мыла голову? - спрашивает он. И, не дождавшись ответа, продолжает: - Маникюр ты сегодня сделала поверх старого, даже не сняв ободранный лак. Ногти на ногах у тебя, как у бомжихи, я видел, когда будил тебя на работу, и сами ноги уже с неделю небриты. Ты была очень красивая, Марина, но для нашей конторы ты уже не годишься. Следующим этапом будет вокзал или трасса. Но за те деньги тебе уже не продадут чистую соломку. Выбирай, времени у тебя, к сожалению, нет.

Я молчу, мне почему-то стыдно, хоть я держу себя в порядке и каждый день недосыпаю, чтобы успеть позаботиться о гигиене и красоте. Именно в таком порядке. В конце концов, мне только будет восемнадцать, и я нравлюсь многим не накрашенной, тогда как чистота и лоск тела - это мой вызов грязи, той, в которой я живу. К Марине я почему-то не испытываю жалости. Она все знает, но нарочно убивает себя. Если бы она попросила о помощи, я бы не отказала, но упрашивать ее полюбить наш прекрасный мир я не буду.

-- Я подумаю, - тихо говорит Марина, опустив голову. - Спасибо за поддержку. Мне надо немного побыть одной.

И она уходит. Вадим тоже удаляется в сторону телефона-автомата. Вскоре мы едем на заказ, где клиент как раз просил доставить ему стройную девушку, и по его первому взгляду я понимаю, что он меня оставит, потом я улыбаюсь, моюсь, работаю, моюсь, работаю, улыбаюсь, моюсь, улыбаюсь, прощаюсь, и совсем не вспоминаю о Марине. Совсем.

Наутро возле моей кровати стоит букет красных роз, возле Вали - букет белых, а Света находит рядом с собой букетик розовых роз. Понятно, от кого, но все мы приятно возбуждены. Утро обещает быть чудесным, несмотря на моросящий дождь. Маринина постель застелена, а вещи она забрала еще с вечера. Пропали также Валины золотые часы (она уехала на работу в простых), кулон и косметика, Светина цепочка и лучшее платье. Я еще не нажила драгоценностей, и у меня украдены мои свечи против геморроя, дезодорант и крем для ног.

Мы расстроены, Света ревет в три ручья, матерится Валя, а Вадим, закатав белые рукава, меняет замки на двери. О розах уже забыли, но я все равно благодарю его за мои первые цветы в Брянске.

-- Почему мне красные? - спрашиваю, когда другие не слышат.

-- Для тебя это важно знать? - отвечает он вопросом на вопрос.

-- Символика цветов слишком простая, - говорю я. - Мне нужно заработать очень много денег. Твои цветы завянут, а президенты США бессмертны, и я могу любить только их.

-- Господи, - его глаза, как у лесного оленя, - откуда ты такая взялась?

-- Too many questions, - отвечаю. - Take care.

Мне уже известно, что семья Вадима два года, как уехала в Израиль. Поэтому я почти уверена, что он поймет, и мне безумно хочется с кем-нибудь поделиться тем, что я урывками вычитываю в учебниках Бонка.

-- О, бэби, - говорит Вадим. - Ты, верно, привиделось мне, дивное творение дремучего леса!

-- Сонька, иди первая, - кричит Валя, накручивая бигуди.

Я захожу в ванную, покачивая бедрами на невысоких каблуках домашних тапочек.

***

В тот день мне плохо с самого утра, но я беру себя в руки, собираясь на работу. У квартиры клиента я уже в порядке, мне лучше всех, я применяю ослепительную улыбку, которую тренировала у зеркала накануне ночью, после того, как почистила зубы. Я всегда ложусь спать последней, чтобы никто не торопил меня в ванной. Черт с ним, если недосплю, зато я всегда долго моюсь и спринцуюсь раствором марганцовки, а перед этим, когда другие девочки занимают ванную, я успеваю почитать учебник английского. Вспоминаю, что вчера был "London is the capital of the Great Britain". Мне лучше всех, потому что я самая продвинутая, не наркоманка, даже не курю. Я - лучшая проститутка!

Лысый толстяк берет сразу двоих - Валю и меня. Обиженная Света уходит с Вадимом вниз, а мы начинаем слаженно работать. Благо, клиент спокойный и лежит на спине, как пай-мальчик, мол, ласкайте меня. Валя выкладывает ему на колени свои роскошные груди и медленно исполняет минет, она, мастерица, время от времени томно заглядывает в маленькие глазки клиента, облизывается и постанывает. Я же, попросив поставить музыку, импровизирую стриптиз в одних туфлях на шпильке. Клиент заворожено следит за нами, он честно блаженствует за свои деньги, как оно и должно быть.

В какой-то момент он протягивает ко мне руки, и вот я уже внизу под его тучным телом, а мои туфельки порхают над его плечами. Ритм - вот моя стихия, я подхватываю чужой темп, задаю свой, когда у партнера уже нет сил, в этом я лучше всех других девочек, потому что спортивное прошлое помогает мне включать любую скорость, и все мышцы, расположенные ниже талии, работают без устали, доводя до столь желанных содроганий тела моих одноразовых любовников.

-- О-х-х-о-о, какая ты узкая! - всхлипывает счастливый клиент, вынырнув из меня и целуя обнявшую его Валю. - Вы супер, девчонки! Мы точно еще погуляем вместе, обещаю вам.

Валя нежно снимает с него наполненную резинку и заворачивает ее в специально приготовленную салфетку. Вообще, все эти мелкие технические действия продажной любви должны производиться плавно, не вызывая раздражения клиента. Только когда я научилась незаметно открывать упаковку презика, ртом надевать резинку на член, не прикасаясь к нему, подготавливать салфетки и смазку, а в это время говорить или делать что-то приятное клиенту, только после я могу расслабиться и почувствовать себя лучшей проституткой,

А не маленькой сумасшедшей девочкой, которая потеряла отца и за год натворила такого, что убило бы его повторно, будь он еще жив и знай хотя бы сотую часть того, что произошло со мной. Есть ли смысл в этом? Куда я двигаюсь, профессиональная медичка с урологической специализацией, обслуживающая здоровых? Во имя чего изощренно подвергаю себя этим процедурам? Возможно, я, некрасивая провинциалка, убедила себя, что в заповеднике мужской похоти найду тайные тропочки, которые раскроют путь к их душам? Нет, к тому, что намного важнее душ: к их бумажникам.

Я, кажется, ничего не ела сегодня, только творог с чаем пила, отчего же так муторно? На следующий заход я уже не могла изобразить веселого блеска глаз - клиенты в сауне выбрали Свету и Валю, а поскольку их было пятеро, то чертова Света заработает сегодня больше меня.

-- На тебе лица нет, - говорит Вадим, когда мы выходим на улицу.

Не может быть!

Я забегаю в маленький скверик, и меня сворачивает пополам. Подбежавший песик невнятной породы обнюхивает то, во что превратился творог. Хозяин собачки что-то вопит, но животное упрямо нюхает передо мной, новая струя рвоты попадает на него, и псина отбегает. Подходит Вадим.

-- Что, плохо дело? - он курит свой "LM", на нем белая куртка и джинсы, он выглядит расстроенным.

-- Да, съела что-то несвежее.

-- Не разводи сама себя, - говорит Вадим. - Ты ела то же, что и все. Какой отсюда вывод?

Что изменится, если я буду и дальше изображать оскорбленную невинность? Мне не станет легче, это точно.

-- Мне неприятно, что ты сейчас пытаешься со мной говорить, как тогда с Мариной, - бросаю с вызовом.

-- А как мне с тобой разговаривать, если ты за чаевые трахаешься без резинки и позволяешь в себя кончать?

-- Что-о? - я остолбенела от такой неправдивой неправды.

-- То, что сама знаешь, - зло говорит Вадим и давит подошвой окурок.

-- Если я тебе скажу, что это подлое Светкино вранье, ты ей поверишь, не мне? - гляжу ему в лицо, не отрываясь.

-- Ну, а как это объяснить? - он поднимает руки в театральном жесте.

-- Это был "субботник",- говорю, - самый последний. Тульский бандит втулил мне прямо в бассейне, и я не могла физически одеть ему резину, потому что меня имели с двух сторон, и я стояла по грудь в воде!

-- А, так известно имя папаши?! - глумливо говорит Вадим. - Может, он обрадуется, как узнает?

Я разворачиваюсь и иду к машине, у меня слезы в глазах, но их никто не должен видеть. Вспоминаю, как Светка пристально смотрела на меня сегодня утром, понимаю, что как-то я себя выдала, а она, рожавшая баба, подметила мою оплошность. И тут же не преминула окунуть меня в дерьмо перед Вадимом. Сука! Сука. Сука,... да и он не лучше.

Какого черта мне делать в машине у Палыча? Там воняет бензином. Прогуляюсь.

-- Слушай, - начинает он из-за спины. - Ты не строй обидку-то. Я же сказал...ну, так, без умысла.

Я иду дальше, и осенний ветер путается в моих длинных волосах. Постричь их пора, что ли?

-- Подожди, - он уже идет рядом, трогает мой локоть. - Давай поедем к доктору...

-- Ты давно не звонил на базу, - резко говорю я. - Проверь, может, есть заказ.

Так и оказалось: клиент попался молодой, но трудный - корчил странные рожи и пару раз норовил укусить, но я уворачивалась, а, ощутив его твердые зубы на клиторе, засветила ему пяткой в лоб. Боялась, что он потребует возврат денег, но он выслушал мои извинения, жалобную просьбу не кусать - и стал вести себя немного лучше.

После проблемного клиента я уже не вспоминала о новых заказах - мы забрали девочек из сауны и поехали домой. Остановились у подъезда, Вадим придержал мою руку:

-- Я договорюсь с доктором на завтра.

-- Давай обождем, вдруг сами пойдут, - засомневалась я.

-- Сколько дней задержка?

-- Ну, около двух недель... может, дней семнадцать.

-- Самое время, - сказал Вадим. - Нечего тянуть.

И я не стала тянуть, кивнула головой.

***

У нас в России частенько вспоминают об аде: обычно он является тюрьмой или войной. Этот ад придумали мужчины, и в нем, как правило, они издеваются над себе подобными, упражняя свою молодецкую силу на слабых. Но редко говорится об аде, который те же самые садисты-мужики втихаря построили для нас: я имею в виду родильные отделения больниц, где не хватает самого необходимого, и маленькие россияне появляются на свет в муках, которых можно было избежать.

Но рождение - это хотя бы почетный долг, биологический - перед природой, социальный - перед семьей, религиозный - перед церковью, патриотический - перед Россией. Худо-бедно, но для рожениц, если и не делают ничего путного, то хотя бы не жалеют бесплатных добрых слов.

Происходящее в так называемом абортарии, покрыто презрением и холодным издевательством: поганые сучки, попадающие сюда, уклоняются от священного долга! Ну, так отомстим же их порочным телам - пусть знают!

Здесь никогда нет лекарств, здесь забывают стерилизовать инструменты, здесь шатаются бухие сестры и не могут найти тампонов и марли, здесь врачи отпускают циничные шутки, стоя с кровавым скребком в руках, и по ошибке здесь частенько прокалывают нежные стенки маток, или, походя, перерезают трубы яичников.

Мне повезло. Молодой доктор, принимавший меня, не был пьян. Он был вусмерть обкурен. Руки его двигались медленно, будто впервые изучая мир, сокрытый в тумане, а глаза с красными белками жили своей отдельной жизнью. Ему было хорошо, чего нельзя было сказать обо мне.

После осмотра доктор объявил, что на ближайший месяц все расписано, и он запишет меня на ноябрь. Вадим дал немного денег, и очередь сдвинулась на завтрашнее утро.

Потом доктор сказал, что нет лекарств, и обезболивающие препараты в последний раз больница видела при СССР. Вадим сказал, что купит в аптеке все, что продиктует эскулап, вынул из белоснежного кармана ручку и приготовился писать список. Врач немного поерзал и сказал, что он мог бы помочь достать то, что нужно, поскольку в аптеках это не всегда бывает и много подделок. Оказалось, что все необходимое находится в сейфе у доктора за спиной. Рискну предположить, что оно оттуда и не исчезало, то есть, нужду и дефицит создавали нарочно, чтобы пациенты раскошеливались. В конце концов, доктор долго жал руку Вадиму, предварительно объяснив, что с вечера я должна поститься и начинать пить антибиотик. Вадим же очень просил врача до утра воздерживаться от потребления спиртного и легких наркотиков.

Доктор пообещал. Я засунула в сумочку драгоценные лекарства, и мы ушли. Мне было тоскливо и плохо, как и большинству из нас перед абортом, но, вместо благодарности я спросила у Вадима, сколько я ему должна.

-- В жизни не рассчитаешься, - хмуро усмехнулся он, сказал, что опаздывает на работу, и убежал.

Признаться, у меня было какое-то звериное желание спрятаться, уехать к маме в Полесск, но здравый смысл тут же подавил эту бредовую идею. Вместо этого я с телеграфа позвонила маме в школу, и мы проговорили с ней, пока не закончились монеты. На прощание она поздравила меня с наступающим совершеннолетием, и я только в этот момент вспомнила, что завтра день мудрой святой Софии, давшей мне имя. А ведь могла и забыть, и оказалось, что только один человек на свете помнит о том, когда я родилась.... Когда не станет мамы, об этом забудут все.

И я сама забуду, потому что меня как бы и не было, если об этом никто не вспомнит, и лишь мои губы, мою походку и мою кожу будут вспоминать несколько клиентов, которым я понравилась, и они, старея, будут перелистывать приятные странички альбомов их жизней, и в момент, когда опустятся их веки, я возникну далекой сладкой вспышкой молодого оргазма и - выполню свое последнее на свете предназначение. Или все будет по-другому, и это их взнос в мою копилку позволит в один прекрасный - поистине прекрасный - день исполниться чему-то важному, о чем я еще не знаю, но чего очень сильно хочу? Пусть мои мысли циничны и кажутся временами низменными. Я читала, что высокие идеи и мысли внушают пустоголовой толпе перед каждым кровопролитием на Земле. Так что обойдусь-ка я моими недалекими мыслишками - вдруг они приведут к чему-то, наоборот, высокому и прекрасному.

Аборт

Состоит из двух частей: непосредственно изъятия плода и чистки. Если первую часть я почти не помню, то вторая была мучительна, как мне и не снилось. Мне вкололи дополнительную дозу анестезирующего препарата, но почему-то это слабо помогало. Когда я, покрытая испариной, бледная, потерявшая много крови, оказалась в общей палате, бабы постарше стали меня утешать, рассказывая о своих бесчисленных абортах и выкидышах. Оказалось, что у всех у них, кроме одной, были уже дети, и в большинстве взрослые. Здесь, в абортарии, женщины делились самыми интимными подробностями, поддерживали друг друга, зная, что они должны быть добры к своим сестрам перед натиском сумасшедшего мира, который воплощался в бесовских образах мужиков с огромными железными хуями, щипцами, топорами, ножами, скальпелями, скребками, яро наседающих на зареванную Богоматерь с младенцем на руках. Бесы требовали удовлетворить их похоть, любой ценой, в любом месте, а удовлетворенные, хохотали над Богоматерью и вразвалку уходили дальше - жрать водку и молодецки глумиться над стонами своих невест...

-- Ты стонешь во сне, - бледное лицо Вадима торчит над белым воротничком. Вдобавок на его плечи наброшен белый халат.

-- Ты не хотел бы стать человеком в белом халате? - несет меня еще сонная волна. - Помогать людям, спасать жизни, разве это не прекрасно?

-- Ты в порядке, - улыбается Вадим. - Я тут принес гранатовый сок, он восстанавливает гемоглобин в крови.

-- Я знаю, - произносит мой пересохший рот. - Мой папа умер от лейкемии. Радиоактивные изотопы расщепляют гемоглобин. Даже сок не помогает.

-- Не умничай, - говорит Вадим. - Выпей, у тебя губы потрескались.

Я пью, полбанки сока в один глоток, и удивляюсь, как в меня столько влезает. В туалете меняю размокшую от крови прокладку, потом одеваюсь. Врач заверяет, что все прошло успешно, и Вадим дает ему денег. Я замечаю, что многие мои клиенты дарят чаевые примерно с такой же барской миной на лице.

-- Доктор, - спрашиваю, - когда можно приступать к интимной жизни?

-- Дорогуша, и не думай об этом, пока хоть немного идет кровь, - лыбится врач. - Если не перестанет за десять дней - прошу ко мне на осмотр.

-- А может не перестать? - вдруг приходят на ум бабские россказни из палаты, о том, что после неудачного аборта некоторые утрачивают способность к рождению.

-- Не волнуйся раньше времени, - пожимает плечами доктор. - Если что - я здесь.

На улице было слякотно и зябко, а, может быть, я мерзла от потери крови. Вадим поймал такси, и поехали мы с ним на Покровскую гору, где недавно открылся новый ресторан в народном стиле.

Он заказал бутылку красного вина, салаты и запеченную в горшочке свинину, а я выбрала жаркое по-брянски. В детстве родители брали меня в рестораны, в основном, на отдыхе, в Крыму и в Ленинграде, но с мужчиной это был первый раз в моей жизни, ведь не считать же ресторанами забегаловки, где я оказывалась в компаниях Мишки, Потапа и Лешего. Я постепенно согревалась, обмениваясь ничего не значащими словами с моим спутником. Потом обнаружила, что у меня не совсем в порядке маникюр, и мне стало неуютно. Потом принесли главные блюда.

-- Ну, за тебя, София, - торжественно произнес Вадим. - В день совершеннолетия партия и правительство желает тебе крепкого здоровья, а все остальное у тебя и так будет.

-- Спасибо, - я хотела подняться и расцеловать его, но, наверное, от слабости осталась на месте, и мы оба выпили до дна.

Все было бы замечательно, если бы не кровь, которую я не успела заметить, а она протекла и запачкала джинсы. С этого момента я не могла уже больше ни о чем думать, кроме как о том, чтобы попасть домой, переодеться и устроить стирку.

Вадим, кажется, не хотел со мной так скоро расставаться, но ничего не мог поделать, как только проводить меня и пригласить на следующий день к себе домой. Вот так, все понятно, подумала я, конечно, я его отблагодарю, и пообещала сама себе устроить Вадиму маленький праздник, потому что только самый последний дурак может думать, что мы одинаково ласкаем клиентов, ментов на заднем сидении Уазика и человека, которому действительно хотим доставить наслаждение.

Так в свои восемнадцать я уже знала, что сумею подобрать ключик к воротам рая если не для каждого, то для очень многих мужчин, и

это ощущение было сродни гордости. Но Вадим не успел отведать изощренных ласк в моем исполнении.

Проводив меня, он отправился на смену, где его подменял Кузьма, который и теперь говорил, что был рад избавиться от нас, но ни разу не отказался от дополнительного заработка.

Вадим, отпустив Кузьму, успел забрать с заказа Свету и ехал к ближайшему автомату за очередными указаниями от диспетчера, как Палыча подрезала "девятка" с тонированными стеклами и четырьмя бандитскими харями внутри. Они выскочили очень неожиданно, на светофоре, а сзади "Волгу" блокировал случайный грузовик. Трое выскочили из дверей "девятки" как слаженная группа захвата. Только разноцветные спортивные костюмы давали понять, что это не милиция. Один сразу начал тащить девочек, отвешивая увесистые затрещины при любом замедлении движения, другой схватил за горло Палыча и придушил его так, что тот отбросил всякую мысль о сопротивлении. Вадим успел выскочить из пассажирской двери и встретился с тем, кто оббегал нашу "Волгу".

Собственно, никакого киношного действа - здоровенный бык уделал Вадима с одного (по словам Светы) или с трех (по заверениям Вали) ударов. Я склонна доверять Вале, потому что похитившие их бандюги оказались боксерами, как гордо говорили они о себе в перерывах между сексом, а о боксерах я знаю, что они привыкли работать комбинациями, и, скорее всего, намертво заученный на тренировках боевой рефлекс, а не вульгарный тычок, оказался столь эффективен против нашего охранника.

Девочек увезли в спортзал, где всласть поваляли на матах, а потом позвали друзей, но все-таки сильно не зверели, потому что их культом было здоровье, а не пьянка и наркота. В общем итоге, каждую поимели раз по пятнадцать, но с разнообразием, без жестокости, и Валя явилась домой разгневанная, но Свете, кажется, даже немного понравилось, потому что парни были хороши собой и мускулисты.

-- Культурные все-таки мальчишки, - говорила она возбужденно, размахивая сигаретой перед моим лицом. - Даже гандоны не забывали одевать.

-- Не кури здесь, Светик, - устало просила я, разбуженная, а втайне благодарила судьбу за то, что не оказалась вместе с ними.

Не сразу, но Света все-таки убралась курить на кухню, а Валя в третий раз подтвердила мне, что с Вадимом все в порядке, но будить ночью человека, у которого сотрясение мозга, намного дебильнее, чем навестить его утром. Палыч сразу после нокаута доставил Вадима в травматологический приемный покой, а девочки, когда их отпустили, отзвонились диспетчеру и были в курсе последних новостей. Вале со Светой сказали, что на их поиски выехали уже несколько машин с бойцами, так что они могли не волноваться, даже если бы с ними обращались хуже, чем это было в действительности.

Ну да, радовалась я, как здорово, что нас ценят, берегут, а завтра из-за нас вспыхнет война группировок, и мой ваучер выиграет КАМАЗ, груженый пряниками.

На деле же война и впрямь разгорелась, но не оттого, что двоих проституток бесплатно использовали по назначению, а по другим причинам. Однако, факт: тлевшее до той поры противостояние между боксерской бригадой Ардашева и "синей" группировкой Клима стоило в следующие месяцы Брянску множества жизней его сыновей. А иногда и дочерей...

Кстати, авторы остросюжетного чтива, пишущие о тех временах, уже приучили людей к тому, что преступники тогда делились на воров и спортсменов, и первые из них, формировавшие "синюю" братву, жили по воровскому закону, а вторые были беспредельщики и их моральным кодексом служили "понятия". Я имела дело с теми и другими, поэтому смело могу заверить: все они молились тем же самым покойным заокеанским президентам, и за них продавали все свои законы и понятия. Может, где-то на свете и существовали правильные воры, которые аскетично жили и умирали в зоновских клифтах, но мне лично они не встречались, и всю их информационную раскрутку, от карцеров, где они сидели за принципиальность, до пышных похорон, считаю типичным пиаром для лохов. Кажется, я вновь забегаю вперед, ведь в конце 92-го я еще не знала, что такое public relations. Но, к примеру, мои знакомые Леший и Потап ни разу не сидели, хотя и относились к "синим", а многие из спортсменов были знакомы с тюрьмой не понаслышке. Здесь дело было не в лоховской болтовне о "понятиях", которые, представляют собой упрощенный перевод традиционной фени на современный язык, а в том, где ты рос, кто были твои братья и друзья детства. Преступный мир моей страны пополнялся наивными романтичными пацанами, у которых были силы и дух, но не выбор, и принадлежность к той или иной группировке определялась тем, тренировались ли они со школы у одного тренера по карате, или старший брат Жора у них топтал зону малолетки, и они усваивали, с кем они и против кого уже с детского садика.

Когда я была ребенком, я скучала, если оставалась играть дома в одиночестве, и, помнится, просила у родителей подарить мне братика. А ведь если бы он появился, не исключено, что мне пришлось бы тоже ходить к нему в больницу или носить передачи в тюрьму. Если не хуже.... Во всяком случае, рожденному в Полесске было сложно выбрать другой жизненный маршрут, если он был здоровым, сильным и решительным парнем. А сын моего отца вряд ли родился бы другим.

Был уже пятый день после моего аборта и четвертый после сотрясения Вадима. Он достаточно хорошо себя чувствовал и собирался выписываться из больницы. Я проводила у него каждый день, принося соки и сладости, благо, вынужденный простой в работе это позволял. Мы смеялись, что эта больница не хочет нас отпускать, сначала меня, потом его.

-- Завтра покажу тебе, где я живу, - сказал Вадим.

-- Я так поняла, что ты приглашаешь в гости?

-- Ну, типа того, - он уже надел свои белые шмотки и шел выписываться.

-- Не знаю, найду ли я свободное время, - начала я.

-- Я не навязываюсь, - сказал он серьезно. - Если ты приходила все дни ко мне сюда, значит, навестишь меня и дома.

Возражать было глупо, да и не сильно-то хотелось, но меня все еще одолевали сомнения, я боялась, что с Вадимом это будет не так просто, как с Лешим. События последних дней сблизили нас, и последним толчком было общение с Валей наутро после ее возвращения с работы.

Поделившись, как обычно, впечатлениями от клиентов, Валя по секрету рассказала мне, что Светка, после изрядного подпития на заказе в сауне, злилась, как это получается, что она сама и рожала, и после этого еще сделала два аборта, и всегда являлась в эти проклятые больницы сама, без поддержки, а вокруг меня Вадим клеится, будто я медом намазанная.

Услышав это, я уже не сомневалась, впервые за брянский период моей жизни, собираясь в гости не для отработки эротических номеров, а просто так. Оказавшись, наконец, у Вадима дома, я увидела множество книг, и поняла, что ужасно скучала по ним. Увидела огромное количество пластинок и магнитофонных записей - и до меня дошло, как я буду когда-нибудь жить. И, наконец, я увидела много цветов. Букеты стояли во всех трех комнатах и даже на кухне, и все это были красные розы.

-- Почему ты не уехал вместе со своими за границу? - спросила я, когда мы сидели за бутылкой вина в комнате с большими книжными шкафами, заставленными доверху.

-- Я люблю эту страну, - ответил он просто.

-- А деньги? - вырвалось у меня. - Там платят больше, и вообще, разве у нас жизнь?

-- Ну конечно, - сказал Вадим. - У нас-то и есть жизнь, та, которую я знаю, и русские книги, и музыка, которую я люблю, и друзья.

После этих слов я почувствовала себя неполноценной.

-- А почему ты работаешь на блядовозке? - решилась я. - Неужели нет ничего лучше?

-- Дык, нравится мне, - вздохнул Вадим. - Я уже много где работал, и в конторах инженерных, и ди-джеем, и в Москве на заводе успел, но это все не мое. А когда еду по ночному городу, и опасность повсюду, а за спиной у меня хорошенькие девки надушенные сидят, мне в кайф, и настроение поднимается.

-- Черт, так ты не из-за денег это делаешь? - опешила я.

-- Ну, деньги тоже платят неплохие, - согласился Вадим. - Только это не главное.

Я ему не поверила, во всяком случае, не сразу. Думала, выставляется он передо мной эдаким разбитным парнем, но я ошибалась.

Мы сидели при свете свечей, играла классная музыка, и я чувствовала напряжение Вадима. Он деликатно не заводил разговор о сексе, но я уже заранее знала, что буду делать, и мы начали целоваться, а потом я расстегнула ему все, что мешало, и медленно довела его до состояния, когда он начал стонать и выгибаться. Он доверился мне и не трогал руками мою голову, чтобы побыстрее облегчиться. Я сама выбрала момент, несколько раз оттянув завершение, так что он уже был на пределе своей выдержки и завопил, наверняка переполошив соседей, когда я, наконец, приняла едва ли не стакан его влаги своим обученным ртом. Облизываясь, я смотрела на него снизу вверх, как это делала Валя, и очень хотела увидеть что-то большее, чем обычное самодовольное торжество мужика.

-- Слушай, ты чародейка, - сказал Вадим. Глаза у него были закрыты, но худое лицо сияло именно торжеством, так что я вполне уверилась, будто психика у всех самцов одинакова, и нет никаких исключений.

Так я начала жить у Вадима, и первым делом набросилась на книги, даже ненадолго оставив свой английский. Он уезжал на работу, а я готовила обед, убирала и читала, изредка включая телевизор, чтобы услышать новости о боевых действиях в Приднестровье, или концерт группы "На-на", о которой теперь, пожалуй, мало, кто помнит.

Через неделю я сказала Вадиму, что у меня уже не идет кровь, и что я готова продолжать борьбу за обладание вожделенными президентами. Конечно, я ждала другого, но готовилась именно к тому, что услышала:

-- Дык, хорошо, а то девчонки уже соскучились, каждый день спрашивают. Завтра и поедем.

Наверное, я была грустнее, чем обычно, понимая, что в последний раз наслаждаюсь продолжительным чтением в уютной квартире. За окном октябрь выкрасил склон Покровской горы в багрянец и золото, я любовалась этой красотой и даже не поинтересовалась у Вадима, почему собственно завтра, а не сегодня.

Он пришел под утро, забрался в постель с холодными ногами, от него пахло спиртным и сигаретами, и он дрожал, как щенок, а я вспомнила свою первую ночь с мужчиной, дрожавшим точно так же. Но, немного согревшись моим теплом, Вадим положил меня лицом вниз и стал целовать меня все ниже и ниже, а, дойдя до пяток, перевернул и медленно двинулся вверх. Мне стало сладко и хорошо, я только боялась, что он остановится, но страх мой был напрасен, потому что он ласково раздвинул мои ноги, и я ощутила его язык там, где мне втайне хотелось. Это не был первый раз, до этого некоторые клиенты уже опускались и целовали мое гладко выбритое лоно. Мне было иногда щекотно, но несколько раз показалось, будто я испытываю нечто новое - и это новое было приятно. Однако клиенты в Брянске редко лизали меня больше нескольких секунд, от силы минуты, и вообще, они будто бы стыдились своего порыва. Вадим же ласкал мою плоть, будто дорвался до волшебного источника - и я расслабилась, а едва напряжение ушло, волны невиданного блаженства начали расходиться внутри меня, я стонала, комкала простыню, дергалась, как в припадке, но Вадим крепко сжимал мои бедра, его язык нашел какую-то потаенную точку, и она взорвалась во мне криком и судорогами, когда я впервые в жизни испытала оргазм. Честное слово, я, как и все девочки, гладили там себя рукой, и это было приятно, но сравнивать мои детские шалости и то, что я испытала в эту ночь, все равно, что сравнить лампочку и Солнце, бурю и сквозняк, вялый цветок в горшке и весенний луг, покрытый - весь покрытый! - цветами.

Я не сразу пришла в себя, несколько секунд осмысливая, что это было, а когда сообразила - обняла Вадима за плечи и притянула к себе, не желая отпускать его, ни на секунду, никуда, никогда.

-- Ну, малышка, ты что, в самом деле, - все-таки он вырвался и потянулся за сигаретой.

-- Я сегодня впервые поняла, что такое секс, - призналась я. - Думала, что это другое,... а это же... ради этого живут!

-- Многие так и думают, - сказал Вадик, затягиваясь.

-- А ты? - я перевернулась на живот и смотрела на него. - Ты считаешь иначе?

Он некоторое время не отвечал, но худое лицо его будто закаменело, а в глазах полыхнул какой-то странный огонь.

-- Наверное, я был бы счастлив так думать, - сказал первый мужчина, с которым я испытала блаженство. - Если бы не знал, какой кайф от герыча.

Я не сразу поняла, а, поняв, подумала, что это не со мной происходит. Вообще все происходит с кем-то, кому снится кошмар, просто кошмар, который скоро пройдет, не оставив следа.

-- Ты бросишь, - решительно сказала я, восемнадцатилетняя проститутка, познавшая аборт и оргазм. - Ты сильный, ты уже бросил, понятно тебе?

Я обхватила его костистое тело руками и ногами, он обнял меня и мы еще долго так лежали, а потом любили друг друга до утра.

В тот же день я возобновила работу, будто ничего особенного не произошло.

Мир как-то так устроен, что наши эмоции абсолютно на него не влияют, но этого не понимаешь, когда ты молодой. В то время мне уже не казалось, что моя радость или моя боль значат что-нибудь большее, чем просто переживания, которые со временем пройдут. Я удивлялась, если кто-нибудь считал, что он со своими чувствами значит нечто исключительное. Мое смирение и стойкость появились на свет, когда умер отец, и вместе с этим я повзрослела настолько, чтобы перестать считать себя чем-то особенным в мире. Если бы я была не такая, как все, я сумела бы не допустить, чтобы папа ушел, но коль уж это случилось, я не могла позволить себе зависеть от эмоций, и я научилась их презирать. Это помогло мне прийти к пониманию того, что слова не стоят переживаний, и только поступки могут привести к результатам в жизни. Моя гордость не позволяла страдать ненужными словами, я должна была делать что-то для себя и для тех, кто был мне дорог. И я продолжала работать.

А Вадик продолжал любить меня после работы.

Даже старый мудрый Палыч долгое время не догадывался, что наш охранник сидит на игле. Другие девчонки тоже не видели ничего особенного в действиях и манерах Вадика, а я уже понимала, что его белые рубашки - это такой яркий поплавок, удерживающий его до времени от падения на дно.

Поведение его с клиентами было дерзким, и часто его били, а он давал сдачи, когда мог. Наш экипаж под его охраной почти не попадал в переделки, хотя на нем редко заживали синяки, а однажды ему сломали нос и ребро. Я жила у него и ухаживала за ним, как могла, но все равно он временами покупал у барыги свою дрянь, и с этим я ничего не могла поделать. Его главная страсть была сильнее меня, и временами я даже хотела, чтобы он уже ширнулся, и безумие на какой-то период покинуло бы его олений взгляд. Периодами же казалось, что Вадик полностью в норме, и я уже почти верила, что он справится с перепадами в его состоянии, заметными пока только мне одной.

Довольно долго я не сталкивалась с проблемами на работе, пока однажды мы не поехали на вызов, поступивший из частного сектора.

Там трудно было найти телефон, чтобы отзвониться на базу и уточнить адрес, а на домах не было номеров, и разбросаны они были беспорядочно и бестолково, будто бы планировщик специально задался целью сбить с толку вражеских шпионов. Мы долго плутали между одноэтажными домиками, падал декабрьский снег, и, когда наконец нашли нужный адрес, нас опередил и поджал серебристый джип, не давая проехать дальше. Он следовал за нами уже некоторое время, но Палыч просто не имел маневра и остановился, боясь увязнуть в снегу.

-- Так это вы до нас добираетесь! - обрадовано крикнула вышедшая из джипа личность, сверкая золотыми фиксами. От калитки к нам спешили еще двое парней в свитерах, видно, невтерпеж им было нас встретить.

-- Стойте, господа, - начал Вадик, выскакивая из "Волги",- вы ошибаетесь, мы с дороги сбились.

-- А это наши шалавы! - обрадовался фиксатый, открывая заднюю дверцу нашей машины. - А ну выходи строиться!

Я сидела в середине, между Валей и новенькой Наташей, которая заменила в экипаже Марину. Наташе было двадцать четыре, и у нее была дочь пяти лет, жившая в одном из райцентров с бабушкой.

-- Да вы чё, братья, - театрально изумлялся Вадим, - это ж беспредел, в натуре!

Между тем фиксатый выволок из машины Наташу, и настала моя очередь. Я вышла сама, понимая, что отсидеться мне не дадут. Но пока меня никто не трогал, и я потихоньку отступала за багажник "Волги". Тут быки в свитерах обратили внимания на нелепую фигуру в белом полушубке.

-- Хорош бакланить, сутенер, - веско сказал один из них и врезал Вадику в промежность ногой, обутой в тяжелый ботинок.

-- Забирай девок в хату, - распорядился фиксатый, не отпуская Валину руку.

-- Постойте, - взмолилась я из-за багажника. - Мы не сами по себе, наша крыша Клим, не надо драться!

-- С твоей крышей, прошмондовка, мы разберемся сами, - не меняя мрачное выражение, ответил тот, что ударил Вадика.

Обходя лежащее тело, он двинулся ко мне, но тут корчившийся на снегу Вадик вдруг схватил его за ногу и заорал:

-- Соня, беги!

Голос ударил меня, как хлыстом, и я помчалась туда, откуда мы приехали, разом вспомнив свои спортивные навыки. Если бы не проклятые сапоги на высоком каблуке, я наверняка оторвалась бы, но разъяренный ублюдок в удобных ботинках и легком свитере догнал меня, вязнущую в снегу. Правда, через метров двести... Дикую погоню видели, как минимум, несколько человек по дороге, но никто не пришел на помощь маленькой беглянке. Хотя смотрели все с интересом, это точно. Наверное, им понравился и последний прыжок здоровенного преследователя, после которого я буквально оказалась под ним, и мой рот и нос забился обжигающим снегом. Удачливый ловец видимо потерял немало сил в погоне, потому что почти не бил меня, так, пара оплеух по щекам, я и внимания не обратила, зная, что последует дальше, а главное, думая о Вадике.

Его избивали сладострастно, долго, радостно. В доме оказалось еще двое пьяных беспределщиков, а из-за руля джипа вышел водитель, и все они оттянулись на нашем охраннике, как могли. Нас почти не били больше, а Палычу вообще удалось убраться невредимому, увозя окровавленного Вадика без сознания.

Это не были ардашевские, но суть дела не изменилась оттого, что фиксатый оказался тоже "синим" и якобы приятелем нашего Клима - нас полтора часа имели во все места, причем обращались, как с рабынями, заводясь от собственного могущества и безнаказанности.

А потом подтянулись климовские.

Я услышала стук в дверь, стоя раком у горячей русской печки, а один из ублюдков вколачивал свой отбойный молоток в мою прямую кишку. Использовать смазку мне не позволили, и я кричала и царапала изразцы, ломая ногти, что нравилось насильнику, и он никак не мог оторваться, хотя встревоженные мужские голоса, долетавшие ко мне сквозь боль, вселяли надежду, что ситуация изменилась. Наконец, он кончил, и я стала собирать свои вещи и одеваться, пользуясь тем, что никто не обращает на меня внимания.

Дверь открыли, и на пороге зазвучали голоса наших избавителей. Мне было непонятно, что случится дальше, и я торопливо натягивала одежду, которую, как назло, не сразу удавалось найти. Постепенно до меня дошло, что резни и стрельбы не будет, и я стала прислушиваться к разговору, который происходил в сенях.

-- Да все путем, брат, - звучал хрипловатый голос фиксатого. - Мы немного отдохнули с курвами, все нормалек, они в порядке, вы ж знаете, мы беспредела не допускаем.

-- А че охранника отмудохали? - когда-то я слышала этот голос на одном из "субботников", но имя не вспоминалось.

-- Кого? Сутенера этого? - изумился фиксатый. - Да он оборзевший вконец! По понятиям ваще надо было его мочить на хер, да руки неохота пачкать. За него и подписываться впадлу, я еле моих пацанов удержал, когда он им такое зарядил...

-- Ну ладно, где бабы? - спросил его собеседник, и я поняла, что братки разойдутся миром, а мы, как всегда, останемся крайними.

Так оно и вышло: нас отвезли на базу, всех троих на грани истерики, но мне еще пришлось утешать рыдающую Наташу, у которой шла кровь, и я купила ей свечи, которыми пользовалась сама. Оказалось, что это был первый анальный опыт у нее в жизни, и я восемнадцатилетняя девчонка, была, выходит, более закаленная, несмотря на то, что Наташа и замужем побывать успела, и родить, да и выше она была на целую голову.

Я позволила себе поваляться со свечой не больше получаса, пока боль немного не затихла, а потом поехала в больницу. Меня не хотели пускать из-за позднего времени, но потом пожалели, и я до утра дремала, скорчившись на стуле и положив голову на постель Вадика, который по-прежнему не приходил в сознание. В эту ночь я усвоила, что нет по сути никакой разницы между ним и мной: мы оба были одинаково бесправны и столь же презираемы. Почему-то меня это согревало.

После этого случая Наташа перестала работать вообще, уехав к себе в райцентр, а на моей прежней квартире поселились сестры-близнецы Коняевы, причем, они были непохожи друг на друга - одна из сестер была заметно полнее другой. Их стали называть Большой Конь и Малый Конь, так что я запомнила их по этим кличкам, а не по настоящим именам, самым обычным.

Охранником с нами ездил Эдик, который раньше работал с экипажем Ивана, но что-то там они с водителем не поделили, и Эдик оказался у нас. Он был неприятный и скользкий тип (правда, Валя говорила, что мне не понравился бы любой сменщик Вадика), и с ним мы несколько раз оказывались у ментов, которые тупо и подолгу нас использовали, и в эти дни мы оставались без заработка.

Вот и Новый 93-й год я встретила в отделении милиции, сделав три минета и дважды отдав свое юное тело в употребление на разбитом диванчике в приемной начальника. Хорошо хоть, что я догадалась прихватить с собой мокрые салфетки, которые недавно стали продаваться в Брянске вместе с памперсами, томпаксами и прочими полезностями. Менты не возражали, когда я обтирала их члены, перед тем, как брала в рот, а презервативы эта публика давала одеть без особенных проблем - боялись заболеть и со скандалом вылететь со службы.

Новогодний праздник объединял и делал всех людей друзьями, даже тех, кто друг друга презирали и боялись, как менты и мы. Поневоле запертые в отделении шлюхи и служители закона, которым надо было как-то украсить новогоднюю ночь, пили шампанское, желали всем счастья, здоровья и любви. При этом если бы кто-то из нас изъявил желание покинуть этих милых и добрых людей, бунтарку заперли бы в "обезьяннике", били бы, как преступницу, и не отпустили бы еще сутки, как минимум. Конечно, это все в теории, потому что никто на самом деле не пробовал бунтовать. Я только всматривалась в простые пьяные лица этих мужиков, одетых в форму, и сомневалась в себе и в своем жизненном выборе.

-- За прекрасных дам! - провозглашал лейтенант, дежурный по отделению, а я думала, что, может быть, совсем ничего не понимаю в жизни, которая лишь бред, наваждение о том, что творится на другой планете, несчастной и обреченной, не моей родной...

Кстати, находясь в дежурке, я слышала, как много раз звонил телефон, какие-то люди срочно нуждались в защите и помощи, кого-то резали, грабили, насиловали, жгли, - рисовало мое воображение, а, может быть, это баловались подростки, нюхавшие растворитель, но телефон буквально разрывался, лейтенант же откинулся в рабочем кресле со спущенными брюками, курил сигареты "Магна" и сладостная щекотка в головке члена расходилась по его сытому и пьяному телу. Я нарочно ускоряла процесс, не улыбалась и не делала ничего такого, чтобы затянуть его оргазм хоть на секунду, а, когда добилась результата, отстранилась от него и ждала, пока он ответит на вызов. По счастью он встал с кресла и отвернулся от меня, чтобы поднять трубку, а я воспользовалась этим и выплюнула его сперму в угол казенной комнаты.

Звонок городского дежурного привел немного в чувство районных ментов, они начали суетиться, кто-то грузился в Уазик, чтобы ехать на вызов, а нас отпустили, усталых, злых, несчастных.

Мы собрались на квартире, где жили девочки, выпили, закусили. Вдруг приехал Палыч-Дед Мороз в красном халате поверх тулупа, привез нам водки, колбасы, всяких фруктов, он нас развеселил, и остаток ночи мы прилично набрались, пели и плясали. Помня, что Палыч так и не обрел партнерши после исчезновения Марины, я подмигнула Вале, и мы устроили курс молодого бойца для Коней, а Палыч, полностью раздетый, исполнял роль сержанта в учебке.

Света куда-то ушла, наверное, на праздничное свидание, а мы с Валькой сидели на ее кровати, курили и пили водку с апельсиновым соком. Напротив нас, на моей бывшей постели голые сестры облепили тучное тело Палыча.

-- Слушай, Сонька, - вдруг сказала Валя. - Я не думала, что Кони тебя так сразу послушают. Вот я их толком построить не могу, а ведь ты младше всех нас, как тебе удается?

-- Это врожденный талант, - сказала я самодовольно. Признаюсь, мне было очень приятно услышать такое. И захотелось отблагодарить Валю: - Знаешь, я вот уверена, что добьюсь в жизни чего-то стоящего. Не так, как Светка, мужика снять, или там Милка, которая к пахану приклеилась. А по-настоящему добьюсь. Обещаю тебе! - водка и воображение всерьез увлекли меня: - И ты только не толстей, Валюха, я тебя прошу, сохрани форму, ты ведь красивая, классная, я так твою грудь люблю...

-- Что ты несешь, малолетка? - Валя не понимала моего энтузиазма, а я уже закусила удила.

-- Да не как мужик, дурная, - говорю, - ты просто вся такая красивая, у тебя такое тело, кожа твоя пахнет, как молоко парное. Если б я мужиком была, влюбилась бы в тебя, а так - помогу тебе, как подруге, самой лучшей, ведь у меня ближе подруги нет, чем ты.

-- Ты пьяная, Сонька, мать твою, - смеялась Валя. - Ты б себя по-трезвому услышала, час бы ржала...

-- Запомни этот разговор, - я придвинулась вплотную к Вале и обняла ее. - Хорошо запомни эту новогоднюю ночь с ментами и мои слова. Больше ничего тебе не скажу, подумаешь, что я пьяная.

Я встала, ощущая возбуждение и прилив сил, подошла к своей бывшей кровати. Обняла Коня Малого, оседлавшего Палыча в позе наездницы:

-- Ну, кто ж так подмахивает? Это как танцуешь, ритм держи, потом бедрами работай, работай.

Конь Малый послушала меня и у нее пошло красивее, а я положила руки ей на талию и задавала темп.

-- Сама бы села, да показала, - вякнула Конь Большой, оторвав губы от седой груди Палыча.

-- И правда, Сонька, заменила бы новенькую, показала бы класс, - задыхаясь, проговорил наш сержант, тиская груди обеих Коней.

-- Это не по уставу, - засмеялась я. - Так молодежь вовек ничему не научится.

Под утро Палыч отвез меня домой к Вадику, я приняла ванну, высушила волосы, и, завершив дежурные гигиенические процедуры, поехала в больницу. Выздоровление шло медленно, Вадик почти все время спал и жаловался на то, что стал плохо видеть. Что-то произошло у него в голове, и врачи не могли определить, что именно. Три перелома конечностей были не так опасны, они заживали своим чередом.

Я помыла Вадика, постаралась накормить его, но он снова уснул, а я отправилась к Мальвине.

Контора только открылась, охранник Ваня встретил меня в дверях, выдохнув перегар мне в лицо. В первый день года никто желанием работать не горел, но в блядском бизнесе порядка было побольше, чем в других отраслях российской экономики, и диспетчер оказалась на месте.

-- С Новым Годом! - сказала я и села напротив Мальвины, которая пила чай на диване, подвернув под себя толстые ноги в шерстяных колготках.

-- И тебя по тому же месту, - отозвалась она. Вид у нее был неважнецкий. - Пришла поздравить меня?

-- Ну да, - сказала я. - И еще добавить, что Эдик выслуживается перед ментами. Я уверена, что он им стучит.

-- Почему? - спросила Мальвина.

-- Менты говорили вещи, которые могли узнать только от кого-то из наших, - сказала я. - Они пьяные болтали языками, и они знают наши адреса: твой и квартир, где живут девочки.

-- Точно? - сверкнула злым глазом Мальвина.

-- Шолохова 17, я там в жизни не была. Это адрес девчонок, которые ездят с Иваном, и объясни мне как-нибудь по-другому, откуда менты знают это место.

Я сказала серьезные вещи, достаточные для того, чтобы нажить смертельного врага, но я была уверена в своих словах. Менты, конечно, имеют с конторы свою мзду, но нередко у них проводятся спецрейды или приезжают комиссии, они получают головомойки от начальства, и тогда им надо показывать результаты работы. А вломиться в квартиру, где живут безобидные шлюхи, намного легче, чем накрыть наркопритон вместе с владельцами, или найти склад оружия, или ворваться на хазу к беглым уркам. Результат же операции на столе у начальства выглядит почти столь же весомой бумажкой. Так стоит ли напрягаться и выявлять действительно опасных преступников?

Мне пришлось повторить сказанное перед одним из Климовских звеньевых, тридцатилетним бандитом, уже знакомым по какому-то из первых "субботников". Он тоже вспомнил меня, но отнесся серьезно, не предлагая по ходу отсосать или трахнуться. Похоже, мои слова попали на подготовленную почву, да и братва вечно сидит на измене, подозревая всех в предательстве и стукачестве.

Вообще, исполняя роль скромной статистки на их сборищах, я прислушивалась к тому, что главные из них говорили между собой. Меня интересовал их стиль общения, их рассуждения и выводы. Ведь они были богаты относительно простых граждан, а я еще давно решила учиться у тех, кто был богат, чтобы при возможности брать с них пример.

Моя информация определенно была важной для климовских, и хотя я в деталях не могла знать, как они ею распорядились, но Эдик был вскорости арестован за хранение оружия. А Леший как-то поделился со мной, что Клим в хороших отношениях с кем-то из отдела по борьбе с распространением оружия. Убрать из своей структуры пособника ментов руками других ментов - это было красиво. Я подумала, что еще на шажок приблизилась к пониманию природы денег.

С нами же начал снова ездить Кузьма, каждый день бормочущий про то, как мы ему надоели. Я почувствовала, что откуда-то сверху ко мне протянулась ниточка расположения. Так я несколько раз не выходила вовремя на работу, задерживаясь у Вадика в больнице. Обо мне забывали, вызывая моих коллег на очередные "субботники". И пару раз я даже безнаказанно отказалась от клиентов, которые казались мне неприятными или опасными. Никаких санкций не последовало, но к своему огорчению я стала замечать, как Валя отстраняется от меня. Зависть соединялась в моей подруге с недоумением, почему я вдруг сделалась особенной, и против этого средств не существовало.

В книгах я читала про такое поведение близких людей, но сложно было применить книжное знание к реальности, а тут на моем ничтожном примере я вдруг почувствовала, что нет серьезной разницы между поведением безвестных брянских шлюх и блестящих придворных, или там, светских дам. Это открытие, с одной стороны неприятное, окрылило меня тем, что я поверила в собственные силы, поняв: законы поведения людей одинаковы на любом уровне. Более того - законы эти легко постигнуть и применять.

***

Вадик понемногу поправлялся и выписался домой. Наступила весна, и я каждый день перед работой гуляла с ним. Он сначала передвигался на костылях, потом ходил с палочкой, но к середине марта отбросил и ее. Голова его все еще беспокоила, и упало зрение. Я уговорила его купить очки, а так как своих денег у него не было, сама пошла с ним к офтальмологу и потом заказала красивые очки в тонкой черной оправе. Он, правда, не хотел их носить, но я была непреклонна, а в конце изобразила обиду, и он все-таки стал привыкать к моему подарку.

-- Ты сильно изменилась за полгода, которые я тебя знаю, - сказал однажды Вадик.

-- Надеюсь, не к худшему? - я сидела на диване и подпиливала ногти на ноге, поставив ступню на маленькое полотенце.

-- Думаю, ты стала сильной личностью, - Вадим не обратил внимания на мое желание услышать комплимент.

-- Господи, это плохо, - вздохнула я.

-- Почему?

-- Если женщина не может такое спрятать, то грош ей цена.

-- Если бы ты жила в Америке, - сказал Вадик, - ты бы так не рассуждала. Вообще, ты не думаешь, что тебе уже маловат Брянск?

-- Как так? - я подняла голову. - Ты хочешь от меня избавиться?

-- Меньше всего на свете, - сказал Вадик.

Я ему поверила. Не оттого, что мы жили на мои деньги (впрочем, и аренду квартиры я, в отличие от других девчонок, тоже больше не оплачивала), но и потому, что когда я возвращалась с работы, меня ждал горячий ужин, и в постель мы ложились как молодожены, несмотря на моих клиентов, сколько их там выходило в день. Вадик был нежен и заботлив, так что я чувствовала его самым первым, будто и не работала, и я сказала себе, что если он завяжет с наркотой, я останусь с ним навсегда.

-- Ты уже переросла наши масштабы, - сказал Вадик, и я увидела на дне его оленьих глаз все ту же безумную жажду. - Чтобы не пропасть окончательно тут со мной, тебе надо ехать в Москву.

-- Дурак, замолчи, я же тебя люблю, - в тот момент я по-настоящему страдала. - Ты что, выгоняешь меня?

-- Нет, - жестко сказал Вадик. - Ты просто меня жалеешь, а это не любовь. Такая сильная баба, как ты, не может любить наркомана. Вскоре ты испытаешь ко мне презрение, будешь жалеть и презирать одновременно, потом я украду у тебя деньги, но ты все еще будешь хотеть меня исправить. Говорю тебе: не трать драгоценное время, попробуй себя в Москве. А если что-то не сложится, я буду ждать тебя здесь. Как запасной аэродром для аварийной посадки.

Каждое его слово потрясало меня, но каждое было правдой. Я это чувствовала и... не знала, что мне делать.

-- Как ты можешь с такой легкостью ставить на себе крест? Неужели это дерьмо, которое ты вливаешь себе, важнее жизни и любви?

-- Нет, - замотал он головой и я поняла, что он тоже страдает, гораздо больше, чем я, тогда я подскочила к нему и запричитала, чтобы он отказался от проклятой отравы ради нашего счастья, обняла его, и мы так стояли, говоря всякие глупые слова.

Слова.

-- Обещаю, что я буду бороться со своей порочностью, - торжественно сказал Вадик, наконец. - Но ты тоже сделай что-нибудь, чтобы этот разговор не прошел даром.

-- Что, миленький?

-- Ну, начни ходить... хотя бы на курсы вождения, - ответил он. - Прямо с завтрашнего дня.

Я пообещала ему, и на следующее утро записалась в автошколу. Мне очень понравилась эта идея, возможно, потому что я всегда любила учиться и узнавать что-то новое. Невозможно описать, какую радость я испытывала, садясь за руль старенькой "копейки", как внимательно слушала инструкторов. В моей жизни вождение машины стало синонимом свободы, потому что на занятиях я забывала о работе и клиентах, о проблемах Вадика, о тяжком долге перед собой, который я добровольно на себя взвалила. И вдобавок у меня уже была собрана сумма денег, вполне достаточная для покупки неплохого автомобиля. Рубль в те годы обесценивался чуть ли не еженедельно, и, помня совет Потапа, я обменивала у Лешего доллары, храня свои сбережения в них, а значит, все, что я делала, было не зря. Я училась не просто, чтобы отвлечься, я твердо знала, что скоро буду управлять своим еще неизвестным железным другом.

Это были лучшие дни для нас с Вадиком. Он уже почти выздоровел, стал делать зарядку с гантелями, постепенно наращивая вес. Мы гуляли по весеннему Брянску, ели все, что хотели в кафешках и покупали всякие вкусности домой. Для того чтобы было удобней водить машину, мы решили купить мне кроссовки, причем не на рынке, а в центральном универмаге.

Помню, продавцы никак не находили маленький размер, а потом все же отыскали где-то бело-розовый "Reebok". Вадим стоял на колене передо мной, обувая мою ножку в тонком чулке, и я чувствовала флюиды зависти, исходящей от продавщиц. Для Брянска тех времен зрелище было и вправду необычное. Я встала, потопталась перед зеркалом, и поняла, что крылья растут у меня за спиной, и, если бы вдруг тогда передо мной раскрылась тартановая дорожка - я установила бы личный рекорд. Я так полюбила свою новую обувку, самую дорогую и фирменную из всех, которые были у меня до тех пор, что стала даже возить ее в пакете на работу. Между заказами нередко случались длительные промежутки, и в это время я переобувалась и совершала небольшие разминки в сквериках или на школьных спортивных площадках по пути. Вадик удивлялся, что даже после этих мини-тренировок я все равно хорошо пахну, и говорил, что, наверное, это оттого, что я небесное создание, а не человек. Я же просто знала, когда выступает первый пот, и вовремя останавливалась, но мне нравилось, когда он так говорил.

На Пасху я поехала к маме, нашла ее все такую же, будто бы не уезжала никуда, но она очень обрадовалась, как я уверенно и современно выгляжу в кроссовках, джинсах и новой розовой курточке.

Я сказала, что работаю в ремонтном бюро, замеряю помещения и разрабатываю проекты отделки. Мама помнила, что я всегда хорошо рисовала, сразу поверила и совсем не удивилась. В подарок я привезла ей радиотелефон с кнопочным набором, модный тогда предмет интерьера, заменивший наш старый дисковый аппарат, сломанную трубку которого еще папа обмотал изолентой. Я гостила дома несколько дней, мы с мамой сходили к отцу на могилку, а на следующий день я уехала назад в Брянск.

С приходом весны война между ардашевскими и климовскими разгорелась всерьез. Наши взяли штурмом спортзал противников, когда там находился сам Ардашев и трое из его людей. Всех перестреляли, но и те на прощанье огрызнулись: один из климовских был убит, а Леший смертельно ранен.

Теперь заместитель Ардашева по кличке Бугай прятался, а в городе даже бабки на лавочках гадали, ляжет ли группировка спортсменов под "синих", или новый лидер найдет силы дать оборотку.

Все эти романтические события не повлияли на нашу работу. Наконец, Вадик вернулся к своим обязанностям охранника, а Кузьма снова поклялся, что его больше калачом не заманишь к проституткам и спелым Валиным губам.

Кстати, моя пышногрудая подружка очень искренне обнимала меня и плакала, когда один отмороженный подонок распял мне руки своими клешнями и едва не отхватил зубами мой сосок. Адская боль заставила меня взвыть, я вывернулась и саданула гада коленом между ног. Вскочив с кровати, я кинулась к входной двери, наплевав на оставленную одежду, сумочку и кровь, льющуюся из прокушенной груди. Но пока я возилась с замком, урод подскочил ко мне сзади и повалил на пол. Я закрыла лицо и поджала колени, когда он стал молотить по мне руками и ногами. Спасло меня то, что новых заказов не поступило, и "Волга" с Валей и Большим Конем продолжала стоять под раскрытой по весне форточкой. Вадик, куривший у машины, услышал мой визг и бросился на помощь. Я, оказывается, успела открыть замок, и Вадик без труда ввалился в коридор, где голый ублюдок издевался надо мной.

Теперь наш охранник возил с собой тяжелый кастет, не надеясь полностью на собственные силы, - я была отмщена с яростью и, вероятно, тяжкими телесными повреждениями. Как-то не испытываю по этому поводу раскаяния, уж не обессудьте.

Зато поведение Вали было полностью предсказуемо: она носилась вокруг меня, брызгала перекисью и йодом, ревела белугой. Я же не плакала, сжав зубы, просто терпела ее заботу, думая, что в предстоящие выходные надо бы взять дополнительный урок у инструктора. По счастью, если не считать грудь, остальные синяки и царапины можно было отнести к незначительным повреждениям, не портящим товарный вид надолго.

По такому случаю Вадик, снова начавший зарабатывать, подарил мне французский лифчик - он поддерживал марлевую повязку, но одновременно и делал мою небольшую грудь более соблазнительной, особенно под обтягивающими блузками. Я решила продолжать носить бюстгальтеры и дальше. Напуганная возможным заражением, я сдала все мыслимые анализы в городской лаборатории. К счастью, ничего серьезного не обнаружилось, а то, что выплыло, оказалось нестрашным, - мы с Вадиком неделю глотали таблетки и ограничивались только оральными ласками. Для того чтобы отвлечься от однообразия, одним вечером, полным тополиного пуха и щебета птиц, мы отправились в недавно открытое в Брянске казино.

Вроде бы намечалось развеяться и увидеть что-то необычное - до этого я только в книжках про казино читала - а оказалось, будто бы угодила на "субботник". Повсюду мелькали знакомые бандитские хари, слышался мат, а крупье выглядели запуганными, как дичь, окруженная стаей волков. Понятное дело, что выигрывает в казино меньшинство, а вот проигравшие, чтобы оставить за собой последнее слово, чуть не били обслугу, кроя несчастных последними словами. Я лично видела, как проигравший серьезные деньги авторитет пообещал трахнуть девушку, которая закрутила шарик рулетки не так, как ему хотелось бы.

-- Хорошо, сучка, - проговорил он, оставшись без фишек, - за это ты у меня сейчас за щеку возьмешь.

Девушка в синей блузке и черной атласной жилетке вся зарделась, но промолчала. А что ей было говорить?

-- Слышала меня, блядь? Знаешь, кто я такой?

-- Я не проститутка, - выдавила девушка со слезами на хорошеньких глазках.

Настоящая проститутка, то есть я, стоявшая в каких-нибудь двух метрах от этого стола, переводила взгляд поочередно на всех, с позволения сказать, мужиков, свидетелей этой сцены, и видела только подленькие ухмылки, да отведенные глаза.

-- За те бабки, что я вам тут оставил, ты, сука, должна мне по жизни, - давил авторитет. - Не строй из себя целку, пошли.

-- Сейчас, минутку, уважаемый, - это администратор казино в темно-сером костюме и галстуке приблизился к девушке-крупье и начал что-то нашептывать ей на ухо.

Словом, через каких-нибудь пять минут эта барышня вместе с ее обидчиком скрылись в одном из служебных помещений казино, и я еще видела, как официант заносит им вслед бутылку шампанского в ведерке и бокалы. Вадик же, оставленный мной еще раньше за столом с "Блэк Джеком", к тому времени проиграл половину своих денег. Я, все еще под впечатлением от только что увиденного, села рядом с ним и постаралась переключиться на игру. Когда я немного разобралась в несложных правилах, мне стало удивительно, что Вадик прикупает карту на шестнадцати или семнадцати, словом, я в очередной раз поняла, какая ложь заключается в мифе об уме Вадикового народа. Даже мне, в ту пору совсем неопытной девчонке с провинциальным образованием было понятно, что нельзя удваивать ставку против десятки у крупье, сплитовать шестерки и вытворять прочие глупости, до которых был горазд мой спутник. Денег у него уже почти не осталось, когда я решила вмешаться и начала советовать Вадику, как играть. Удивительно, но наш столбик с фишками потихоньку стал расти, и неизвестно, как обернулось бы дело дальше, но вдруг наш сосед по столику, хлеставший до этого почти беспрерывно коньяк с лимоном, стал блевать прямо на зеленое сукно. Гадкая картина, и запах, доложу вам, преомерзительный: мы с Вадиком отшатнулись вовремя, и я посоветовала поменять деньги, чтобы уйти домой. Любопытная сцена последней в этот вечер отложилась в моей памяти: девушка-крупье ужинала за отдельным столом вместе с обидевшим ее авторитетом. Издали казалось, что они знакомы уже бог знает, сколько времени, и воркуют как голубки. Вадик, впрочем, не видел ничего этого, он только был опечален потерей части денег и несколько раз порывался отыгрываться. Я умоляла его не усугублять проигрыш, радоваться, что хоть часть удалось сохранить, и вообще, больше наслаждаться жизнью и тем хорошим, что в ней есть. В общем, тогда мне удалось без проблем доставить Вадика домой, и успокоить его своей любовью и ласками.

А потом я поняла, что он снова присел на иглу.

Сначала - после драки с малолетками, тащившими Свету в кусты. Чтобы снять стресс. Потом еще раз, и еще. Причина находилась всегда.

-- Ты же обещал! - говорила я со слезами.

-- Знаю, - отвечал он. - Это сильнее меня. Вроде бы мир тускнеет, и я должен вернуть в него краски. Вроде бы я уменьшаюсь, пригибаюсь к земле, и я должен расправить крылья и взлететь.

Ты никогда не поймешь, и в этом твое счастье.

-- Мое счастье ты разрушаешь, когда губишь себя.

-- У тебя будет много счастья. Я знаю.

И далее в таком же духе.

Между тем, в начале лета спортсмены подстерегли у ресторана, принадлежащего Климу, его самого и несколько приближенных к нему бандюков. Выстрелы скосили двоих молодых, стоявших ближе всего к пахану, но остальные "синие" успели скрыться в ресторане и сами начали отстреливаться. Кто-то из ардашевцев забросил внутрь две гранаты: одна взорвалась на кухне, убив посудомойку и покалечив повара. Другая вообще грохнула сразу у входа, но там была вторая дверь, поэтому только двое-трое наших братков пострадали от осколков стекла. Клим не получил даже царапины, но стал осторожнее и приказал уничтожить Бугая. Тот снова залег на дно, а наши бригады шмонали город, как завоеватели. Менты практически не мешали им, поскольку тогдашний мэр был дольщиком Клима по ресторану, а также по обналичке авизовок через подконтрольные городские банки.

Эту информацию сообщил мне Вадик, потому что он стал вхож на тусовки климовской братвы: все боеспособные люди под Климом были мобилизованы, а Вадик заслужил репутацию духовитого пацана с немного поехавшей крышей.

Он был горд своим возросшим статусом, и, хотя у него хватало ума, чтобы понимать: как-то его хотят использовать, но уклоняться от общения с братвой он не стал. Ему, в сущности, мальчику из интеллигентной семьи, льстило, что серьезные урки разговаривают с ним как с равным, и, думаю, он даже не был против отсидеть пару лет, чтобы стать для них своим. В те годы вообще для молодого парня было престижно иметь за плечами ходку-другую, так что сейчас даже трудно понять этих людей и их психологию. Я уже тогда знала, что имеет место быть разводка лоха, но Вадик был слишком упрям, чтобы слушаться меня. Да и кто я была такая по большому счету?

Он не поделился со мной, когда ему сунули в руку пистолет и приказали убрать одного из помощников Бугая, ардашевского звеньевого по прозвищу Безухов, о котором выяснили, что он иногда ночует у подружки в Фокинском районе. Безухов был бывший борец, и получил погоняло из-за своих уродливо деформированных ушей. Он должен был вроде бы появиться у подруги, чтобы поздравить ее с днем рождения, или она, приглашенная по телефону, должна была поехать на свидание с ним.

В задачу Вадика входило наблюдение за домом девушки. Или сам Безухов, появившись, облегчал ему исполнение приговора, или Вадик должен был проследить за девушкой, и, увидев объект, сделать ее день рождения незабываемым. Вроде бы простая задача оказалась для Вадика непосильной из-за того, что он постеснялся на крутое дело взять мой подарок - очки. Безухов появился неожиданно, когда уже начало темнеть, и Вадик не сразу узнал его, а узнав, сделал несколько выстрелов, опустошив макаровскую обойму.

Я думаю, дело было не только в плохом зрении, но и в неопытности доморощенного киллера: только одна пуля царапнула Безухова, когда тот кинулся бежать, петляя, как заяц. Вадик помчался за ним, и счастье, что напуганный Безухов не догадался развернуться, когда патроны кончились. Впрочем, он же не имел понятия, что у киллера всего одна обойма.

Опозоренный Вадик вернул оружие в кафе, куда должен был явиться после задания, под ледяными взглядами братвы покинул заведение и навсегда стал для климовских чмошником и недотепой. С горя, понятное дело, он ширнулся и дома рассказал мне в подробностях всю историю - вполне обычную по меркам начала девяностых. Я осознаю, что если бы этот случай закончился иначе, то и моя жизнь могла сложиться совсем по-другому.

***

Наша работа, впрочем, продолжалась, как ни в чем не бывало, Вадик по-прежнему охранял нас, а в свободное время я читала, брала уроки вождения и учила английский.

Как-то получается, что я рассказываю об отдельных случаях из моей брянской практики, и понятно, что запомнились именно экстремальные происшествия, но обычные дни ничем особенным не отличались друг от друга. Поэтому я не упоминала о своих постоянных клиентах, которых было немало. Этих людей я уже знала, и работа с ними не таила в себе опасностей: в промежутках между сексом я нередко выслушивала интересные монологи, которые сообщали мне многое о бизнесе в Брянске. Ведь обеспеченные люди, которые могли себе позволить многократное общение с проституткой, были по преимуществу коммерсанты или чиновники, знавшие о жизни намного больше меня. Я умела внимательно слушать, поддерживала разговор, иногда вставляя то, что вычитала в книжках, и порой выходило даже так, что мы почти не занимались сексом, болтая о разных вещах.

Был среди моих клиентов один старичок, жутко одинокий, который украл какие-то большие деньги еще в советское время. В доме у него царил жуткий беспорядок, а недавно умерла его собака, последний надежный друг. Старичок сам даже не раздевался, а я ложилась на скрипучую кровать, расставляла ноги и просто разговаривала с ним. Он гладил мое тело сухой прохладной ладошкой, иногда целовал, жадно рассматривая меня слезящимися глазами, но больше ничего у нас с ним не было. Мое общение было необходимо ему каждую неделю, он рассказывал много интересного, еще о сталинских временах, делился историями своей жизни, потому что они без меня пропали бы навсегда, а я думала, сколько же людей на свете несет в себе бесчисленное количество таких историй, которые уже никому никогда не достанутся, похороненные вместе с помнившими их, и забытые живыми.

Однажды мы приехали на заказ, и оказалось, что вызвал нас мой инструктор по вождению, не великая случайность для полумиллионного города. Я еще на уроках замечала, что он хочет меня, но, конечно, не зная, чем я зарабатываю, он скрывал желание, изредка делая мне прозрачные намеки. Я реагировала на них так же, как и на любые приставания вне работы - холодно и вежливо.

Увидев же меня, предмет его безнадежных вожделений, доступной его похоти, он едва дождался, пока за Вадиком и другими девочками закроется дверь, и набросился на меня прямо в коридоре, не позволив даже сходить в ванную. Я и сама жутко смутилась, но, не имея выхода, только успела одеть ему резинку. Он кончил за минуту, только потом смог разговаривать, и сразу же сказал, как здорово, что я досталась ему таким нежданным подарком.

Потом инструктор напоил меня ликером "Амаретто", хлопотал, как влюбленный на первом свидании, и мы с ним резвились по-всякому еще два часа. Он продлил бы и дальше, но ему надо было куда-то уходить, и так я получила еще одного постоянного клиента. Стоит ли говорить, что экзамен по вождению был мною сдан с первого раза, хотя такое удавалось без взяток далеко не всем. Впрочем, взятка была в виде одной бесплатной встречи, законспирированной для Вадика под урок вождения.

Ревность моего друга была для меня еще одной загадкой в мужчинах. Ведь, казалось бы, как можно ревновать женщину, которая принадлежит каждому, кто заплатит? Но Вадик почему-то не мог вынести даже мысли, что я отдаюсь кому-то просто так. И к этому "просто так" он относил наши "субботники".

Я и сама была рада избежать этих блатных гулянок, и на втором году моей работы мне уже много раз удавалось уклониться от приглашений в "Нашу". Но иногда нам давали понять, что нужно явиться всем без исключения девочкам, и тогда любое ослушание грозило санкциями в виде разных неприятностей с начальством. Ну, например, ослушница отбывала дисциплинарное взыскание на хазе, где скрывались разыскиваемые "синие" братки. Можете себе представить, как обращались со шлюхой те, кто и так был вне закона, находясь под постоянным стрессом и готовый вот-вот быть арестованным или попасть под пулю? Самой мне пока везло, но Валя как-то делилась, что проделывали с ней обколотые и пьяные уголовники, безвылазно проторчавшие на хазе неделю до ее там появления. Самое меньшее зло - это решительный отказ от резинок. Чего терять-то?

Словом, отвезли меня вместе с остальными на очередной "субботник" по случаю дня рождения Клима. Ну да, было это в августе, поэтому я помню, что он Лев по гороскопу. Самого именинника поздравляла неизменная Мила, а со мной уединился в одной из комнат прилично выпивший Кондрат, который был спецом по краже машин. К тому времени из простого угонщика тридцатипятилетний Кондрат вырос до главного барыги по сбыту краденых тачек во всей области. Во всяком случае, он так о себе говорил. Меня, понятное дело, волновали машины, как и каждого, кто недавно окончил водительские курсы. Поэтому я решила попытаться разговорить его, но вначале, само собой, следовало понравиться Кондрату в постели.

-- Какой ты классный! - стонала я, прыгая на нем сверху. - У тебя такой большой член! Ты лучше всех! Трахни меня как следует своим огромным хуем!

Словом, Кондрат сам, наверное, офигел от всех моих воплей и стонов. Он бы принял это за обычный блядский спектакль, но я уже почти полтора года мелькала перед братвой, и меня знали как исполнительную, но лишенную темперамента маленькую серую мышку.

-- Чего с тобой сегодня такое? - был первый его вопрос после оргазма.

-- Ох, Кондрат, - я закатила глаза, - что ты со мной сделал! Какой ты мужик! Я и не знала, что ты одновременно такой сильный и нежный, - и я стала его целовать, но он уже кончил и отодвинулся.

-- Ты ширнулась, что ли, малая?

Тут я подумала, что нельзя переигрывать и сменила тактику, чтобы он не возомнил обо мне лишнего и не кинул бы клич братве, какая Сонька первоклассная гетера.

-- Мне давно уже не было так хорошо, честно. Я и сама удивилась, Кондрат, ни с кем так здорово не было до тебя. Я вообще, между нами говоря, только терплю мужиков, никакого кайфа не получаю уже больше года, а ты меня разбудил как женщину. У тебя такие мускулы, - я дотронулась до его бицепса, - как тебя на самом деле зовут?

-- Юра, - ответил Кондрат и тоже стал рассказывать о себе. Все-таки он был польщен, и, наверное, подумал, чего мне обманывать и быть неискренней?

А так как единственной его любовью были тачки, которые он обожал с детства, я в течение следующих двух часов слушала, затаив дыхание, то, что меня интересовало. Мои водительские знания позволяли время от времени задавать ему вопросы, показывая, что я не тупая кукла, а собеседница. И сам Юра отогнал от меня еще каких-то братков, которые протягивали ко мне лапы. Так в отличном настроении мы завершили этот "субботник", и Юра поехал к жене домой, а я вернулась к Вадику.

Он сидел мрачный перед включенным телевизором, а на экране была развертка. Я сразу поняла, что он успел двинуться. Мой подарок, очки, цеплялись за кончик его длинного носа.

-- Сука! - сказал мой любимый. - Подлая бессердечная сука и дрянь.

-- Что случилось? - спросила я, внутренне сжимаясь.

-- Не знаешь? - он издал долгий истерический смешок. - Я от бессонницы гулял ночью вокруг "Нашей" и представляешь, слышал, что у Кондрата появилась новая соска. Сосочка такая маленькая, с узенькой сладкой дырочкой. Ты не знаешь случайно, кто она?

Никто мне до него не устраивал настоящих сцен ревности, и я сама не знаю, откуда взялись слова. Думаю, это гены моих предков, сотен поколений безвинно обвиняемых баб, откликнулись на внезапный вызов.

-- А по-твоему было бы лучше, если бы меня перетрахали там все? Или ты думаешь, что это была внезапная любовь? Что у тебя в голове осталось, кроме героина, идиот чертов! - я уже завелась не на шутку. - Да ты знаешь, вообще, что я вынуждена каждый день изображать театр, и я делаю это в сотый раз, и буду делать. Кондрат один вменяемый там и был. Или ты бы радовался, если бы все эти урки пялили меня с трех сторон, а я бы молча терпела. Отвечай!

-- Но как я могу знать, что ты со мной не играешь? - он растерялся и был смешным очкариком, никаким не Отелло.

-- Зачем бы я стала с тобой притворяться? - я говорила искренне. - Ради чего мне это, я же не рвусь тебе в жены. И вообще, как ты можешь мне не верить после всего?

-- Я верю тебе, я люблю тебя, - мы уже обнимались и трогали друг друга, как в первый раз.

-- Дурачок, милый мой, - шептала я. - Я никогда-никогда не предам тебя, Вадичек, родной мой.

Конечно, я предала его. Не прошло и месяца...

***

Стоял разгар бабьего лета, и заказы сыпались в тот день, как из рога изобилия. Мы все отработали по несколько заходов, так что стояла уже глухая ночь, и Палыч вытирал платком вспотевшую лысину, кляня могучее либидо своих земляков. Особенно радовалась Конь Большой, которую обычно выбирали реже остальных. В этот же день она не уступала по заработкам никому из нас, и это воодушевило ее настолько, что она угостила всех нас мороженым в центре у ночного ларька. Так обычно мы угощали ее, безденежную, и вот она вернула нам добро за добро.

Я издалека увидела Вадика, который шел от автомата после звонка на базу, и сразу поняла, что рабочая смена еще не окончена. После года совместной работы мне достаточно было и мимолетного взгляда, чтобы отличить его собранную походку перед очередным вызовом от небрежного шага перед тем, как он командовал отбой.

-- Едем в Отрадное, - сказал наш охранник, подойдя к машине. - Какие-то коммерсы ждут в сауне и обещают добавить за срочность.

-- Да ну их к бесу, - начал Палыч, - нажратые, наверное, как свинюки. Время-то какое!

Факт: время было спать всем людям доброй воли, и найти в такую пору трезвого и бодрствующего брянчанина на улице было не легче, чем снежного человека йети в Гималаях.

-- Мальвина говорит, что звонил трезвый и очень просил, - голос Вадика не выражал уверенности, но все мы обязаны были выполнять распоряжения базы.

-- Поехали уже, Палыч, - сказала я. - Чего тянуть.

И мы поехали в эту проклятую сауну, которая располагалась в глухом месте на окраине, и которую недолюбливали все экипажи. Дело в том, что находится она в тупике, и подъехать к ней можно только по одной дороге, которая издалека просматривается. Поэтому Палыч должен был остановиться метров за триста до сауны, а дальше сначала охранник обязан был топать пешком, проверить обстановку, а мы в это время ждали в "Волге" с работающим двигателем, готовые стартовать в любой момент, если что-то не заладится.

Темно-серое небо над нами с востока начинало розоветь поздним осенним рассветом, а мы сидели, и Вадика не было. Он все не приходил, и, по мере того, как нарастало волнение, мы уже понимали, что заказ этот не для нас.

-- Сваливаем, девки, - сказал, наконец, Палыч. Близкая опасность делала его голос моложе.

-- Разворачивай машину, - скомандовала я. - И ждите меня. Мы его так не бросим.

-- Дурная, что ли? - сразу окрысилась Света, бывшая третьей в тот день. У Вали был выходной, а Малый Конь должен был добраться домой сам - ее еще раньше оставили работать недалеко от квартиры, где жили девочки.

-- Заткнись! - решительно сказала я. - Вы будете сидеть здесь, а я пойду одна, посмотрю, что там творится.

-- Да подстава это! - истерично завизжала Светка. - Хочешь, чтобы нас всех приняли?

Формально она была права. Если в такой ситуации возникал форс-мажор, нам следовало как можно скорее убираться, и срочно звонить на базу. Там уже Мальвина сообщала о происшествии дежурной бригаде, которая обязана была разбираться дальше. Но вот только я прекрасно понимала, что в такое время наши дежурные братки наверняка уже разъехались или поотключали телефоны, или набухались, или еще что-нибудь, - но если кто-то и приехал бы, то не раньше, чем через час, а то и два.

Я не хотела больше слушать трусливую Светку и начала собираться - благо, кроссовки всегда ездили со мной в пакете. В минуту я сбросила туфли на высоком каблуке, переобулась и крепко завязала шнурки. Палыч уже развернул свою "Волгу" к выезду из тупика, я посмотрела на него и поняла, что наш водитель меня одобряет.

-- Не волнуйтесь, - сказала я, чтобы ободрить подруг. - Я хорошо бегаю. Если что, удеру, а вы будьте готовы.

К чему именно им быть готовыми, я не стала распространяться. Светка пошла красными пятнами и была на грани срыва. Но Большой Конь, тоже испуганная, кивнула головой. Я запомнила этот ее ободряющий жест.

Триста метров пути среди гулкой утренней гармонии, легкой осенней паутины и птичьего гомона, позволили мне размять мышцы. Я была одета в узкие обтягивающие брюки с узором из блесток, и была уверена в себе. Только беспокойство за Вадика нарастало с каждым шагом, и я загоняла внутрь голос рассудка, шептавший мне, что права Светка.

Сауна, издали вроде как безлюдная, при моем приближении начала проявлять признаки жизни - что-то творилось там внутри, злое и опасное. Смутные голоса и какая-то возня за бетонными стенами становились все четче.

-- Да они где-то здесь, - услышала я слова и сразу же крашеная в бордовый цвет дверь распахнулась.

Я прижалась к дереву на обочине, но двое мрачного вида малолеток меня увидели через секунду. Достаточно было мельком посмотреть на их перекошенные от наркоты, водки или клея хари, как я, позабыв обо всем на свете, кинулась бежать. Они - следом.

Но на этот раз не было повсюду глубокого снега, не было на мне неудобных сапог на каблуке - и я не дала этим шакалам ни единого шанса. Если у сауны моя фора была метров пятнадцать, то к "Волге" я примчалась, увеличив расстояние от них где-то втрое.

Палыч уже тронул машину с места, и мне оставалось только открыть переднюю дверцу, чтобы запрыгнуть, как страшный грохот разорвал воздух вокруг меня, потом еще раз, и тогда я догадалась, что в нас стреляют. Третий выстрел вдруг окрасил красным стекла нашей машины, я распахнула двери и вскочила на свободное место охранника, раздался очередной грохот, Палыч дал газ, и "Волга" рванула в самый важный отрыв за свою автомобильную жизнь. Следующая пуля просвистела рядом со мной и пробила переднее стекло, которое, мне показалось, целиком рухнуло ко мне на колени, на грудь. Я в ужасе зажмурилась, закрывая лицо, но к счастью наш водитель не потерял самообладания, он вырвался из тупика на широкую следующую улицу, и выстрелов больше не было слышно.

Решившись раскрыть глаза, я первым делом оглянулась, но сначала ничего не могла сообразить. Обе девчонки лежали на заднем сидении, и я поняла, что они прячутся от стрельбы, но только почему-то из шеи Большого Коня толчками вырывался темно-красный фонтанчик...

Эта картина у меня и сейчас встает перед глазами, и меня по-прежнему мучает вопрос: что я сделала не так? Мой поступок привел к последствиям, которые были страшны, но я не могла предвидеть ни одного из них: выстрелы, убившие Большого Коня, подняли переполох в тихом районе, малолетки в сауне не успели добить Вадика - они только повредили ему позвоночник, и он перестал чувствовать свои руки и ноги.

Когда милиция, наконец, добралась до сауны, он лежал на полу, и его поначалу приняли за труп. Малолетки же давно успели удрать, и я думаю, что их никто толком не искал. Только врач скорой помощи определил, что Вадик живой, но я этого в тот момент не могла знать.

Палыч направил машину по пустому городу к Десне, выволок тело нашей несчастной подруги и оставил его у воды. Я уже не видела, что он дальше делал с машиной, и что сталось потом со Светой, - я просто убежала от них. Нашла телефон-автомат, вызвала милицию, не называя себя, а потом долго отстирывала дома свои вещи. Хотя крови на них было мало - я заскочила в "Волгу" уже после того, как пуля попала в шею Большого Коня. Но все равно, я часами скребла куртку и брюки, пока до меня не дошло, что я схожу с ума. Тогда я выпила одним залпом начатую бутылку "Амаретто", свернулась под одеялом и не могла перестать плакать и дрожать, пока не забылась спасительным сном.

Когда я проснулась, настал уже глубокий вечер. Я почти была уверена, что Вадика больше нет в живых, но это "почти" заставило меня собраться, и я направилась в ту же самую городскую больницу, куда раз за разом заводили нас петли нашей судьбы.

Он оказался в реанимации, куда вход был воспрещен, но я подмазала суровый запрет извечным российским маслом - и через минуту стояла перед койкой моего любимого. Он мало отличался от покойника, но мне было сказано, что жить Вадик все-таки будет, и я вскоре ушла домой.

А наутро я отыскала в блокноте номер и позвонила в Израиль его родным. Они сказали, что приедут, как только уладят визовый вопрос, и я снова пошла в больницу. Мало что изменилось в состоянии Вадика, но я была с ним все дни, пока не приехали его мать с отцом - оба ниже его ростом, с усталыми и несчастными лицами. Они сразу же невзлюбили девушку своего сына, потому что я не могла не сказать им правду - Вадика покалечили, когда он защищал меня. Но конечно - ни слова о работе. Да и сама я о ней почти не вспоминала.

К счастью, Вадик уже пришел в сознание, и его глаза раненого оленя смотрели на меня с не меньшей теплотой, чем на родителей. Вот только речь ему давалась тяжело: он как бы заново учился говорить, и понять его было почти невозможно. Я, конечно, должна была остаться с ним, но это значило конец всем моим стремлениям. Я испытывала жуткое одиночество, почти не общаясь ни с кем.

Родители, понятно, вернулись жить в квартиру, которую считали своей, и я физически ощущала их недоверие и неприязнь. Тут ничего нельзя было поделать, и ситуацию мог изменить только Вадик, но состояние его оставалось стабильно тяжелым, и моя жизнь превратилась в кошмар.

Я не ищу оправданий и понимаю, что мне следовало снять комнатку у какой-нибудь старушки, ухаживать за Вадиком, сколько потребуется, жить надеждой на его выздоровление, но вместо этого я купила большой турецкий чемодан и собрала в него свои вещи, которые к тому времени уже не поместились бы и в двух спортивных сумках. С Вадиком оставались все-таки его близкие, которые собирались продать квартиру и увезти сына в свою страну.

Видеться с кем-то в Брянске у меня не было ни желания, ни сил. В дождливый октябрьский день я пришла в кассу железнодорожного вокзала. Сунула руку с деньгами в окошко и сказала:

-- Один плацкартный до Москвы.

В этот год я даже не заметила, что мне уже исполнилось девятнадцать.

ШЛЮХА.

Вагон отбивал монотонную мелодию своей супружеской жизни с рельсами, и в моей голове происходили перемены буквально каждый час по мере приближения к столице. Все-таки я была молода, здорова, и, если бы не происшествия последнего месяца, я бы знала, что в стране фактически произошел переворот и расстрелян парламент.

Но факты удалось быстро восстановить, попросив у кого-то из попутчиков уже прочитанную им газету. Надо же - я только сейчас узнала свежие новости и запоздало задумалась: куда черти меня несут?

Люди в вагоне вовсю рассуждали о последних событиях: большинство жалело Руцкого и симпатизировало ему. Было такое чувство, что Брянск вообще находился в другом измерении - впервые вокруг меня все интересовались политикой и судили о ней. Этот ажиотаж позволил перестать думать только о себе, и я с интересом вглядывалась в мятые вагонные лица, которые были озабочены не тем, как им выживать, но судьбами России.

Я слышала много пылких, но еще больше дурацких речей, временами осторожно пыталась участвовать в общении, но, в конце концов, мне наскучило, потому что ничего нового мне сообщить уже не могли, а то, о чем вокруг говорили, ни в малейшей степени не касалось моей личности и моего дальнейшего пути.

Неужели людям так важно, какие именно кровососы оседлают их плечи, думала я. Неужели кто-нибудь считает, что перемена власти хоть как-нибудь была способна изменить его собственную судьбу? И вдруг я сообразила, что именно там, куда я еду, это так.

Всю жизнь до этого проведя в провинции, я равнодушно воспринимала любые столичные перемены. Даже развал Союза, который сопровождал агонию моего отца, никак не всколыхнул застойные воды Полесска. Но вдруг теперь мне стало ясно, что я еду именно туда, где невидимые нити власти тянутся к судьбам десятков миллионов людей, и что происходящее там - это не вялые газетные отголоски и блеклые теленовости, но живая теплая кровь, льющаяся по мостовой, гром речей, зовущих на битву, и реальные танки, целящиеся в народ.

Выходило, что катаклизмы, происходящие в государстве, напрямую могли быть связаны с каждым, кто ехал со мной. Должностные перестановки оставляли одних без работы и куска хлеба, даже могли отнять жизнь, но другие от этого возносились к могуществу, сами могли карать и миловать, и все это так или иначе было связано с деньгами, а судьбы денег меня интересовали давно. Я начала по-новому вглядываться в лица попутчиков, но поняла, что вряд ли кто-либо из едущих в плацкартном вагоне вскоре окажется осыпанным деньгами. Это соображение охладило жар моей фантазии, но, пожалуй, воспоминания о Вадиме сменились более насущными мыслями. Главное же - я сполна ощутила силу и слабость перемен, и, мне кажется, поняла еще немного о моих любимых деньгах.

Незаметно для себя, я задремала, а проснулась только, когда поезд уже медленно втягивал себя в огромную серую Москву.

Не то, чтобы я никогда в ней не была, но детские впечатления от поездок с родителями были какими-то игрушечными.

Сейчас, когда толпа выплеснула меня на площадь перед Киевским вокзалом, у меня возникло чувство, что я не более чем крошечное насекомое, вроде жучка или гусеницы, столь оглушил меня грохот, расплющила толпа, столь яркими были блистательные автомобили и огромные автобусы, мчащиеся мимо унылой нищеты прохожих.

Боже, что я делаю здесь, затравленно думала я, куда я попала, кому нужна в этом каменно-стальном желудке, переваривающем миллионы жизней?

Телефон Ленки Калашниковой не отвечал, а я сидела в грязном скверике у Большой Драгомиловской, и тяжелый чемодан стоял у моих ног, а спортивную сумку с деньгами и самыми важными вещами я прижимала к себе, как якорь, без которого мне грозило сорваться и унестись в гибельный водоворот.

Потом я поняла, что на этом месте практически не встретишь москвича, но тогда мне казалось, что у всех москвичей угрюмые и злые лица, что все они жутко заняты и спешат по каким-то своим важным делам, плохо одетые и мятые, как мои вагонные попутчики.

В какой-то момент затянул промозглый осенний дождик, и я спряталась в переход метро, забитый нервной и серой толпой. У некоторых были, как и у меня, чемоданы, они толкались, ругались, ненавидели нищих, которые тут же просили милостыню, а я в своей нелепой розовой курточке даже не удостаивалась поворота головы, когда меня толкали плечом или били по ногам тяжелой сумкой.

Думаю, что все закончилось бы истерикой и бегством по маршруту вокзал-Брянск-Полесск, но внезапно на меня снизошла какая-то холодная ярость. Я вспомнила об одном мужчине, которого я любила, и который ушел два года назад, и о втором, искалеченном, с оленьими глазами, и я сказала себе, что этому зловещему городу не одолеть меня и не сломать. Я поняла, что я буду драться за себя, за свое будущее в нем, что если будет надо, я убью, если надо - солгу, и если потребуется предать - предам. Только так. Здравствуй, Москва!

***

У Ленки дома было тесно и накурено. Я сразу поняла, что все в этой маленькой квартире сосредоточено вокруг единственного царька - Ашота Мовсесяна, крепкого невысокого мужика лет сорока, может, немного меньше. Уж какой королевой Ленка приезжала в Полесск, какой опытной и разумной она казалась мне оттуда - сейчас лишь я поняла, что нет в ней ничего выдающегося. Передо мной была просто двадцатичетырехлетняя хозяйка, обычная клуша, которая угождает своему мужчине и жутко боится его потерять.

Исходя из этого, я и решила себя вести со всей скромностью, на которую была способна. Ленка привыкла видеть во мне вторую младшую сестрицу: я никак не собиралась разочаровывать ее.

И я дала себе слово ни в чем не спорить с ними, быть предельно молчаливой и все мнения Ашота воспринимать как истину в последней инстанции.

-- Богдан Титомир казьёл, - изрекал Ашот, глядя концерт по ящику.

-- Прыгает, как заводной, больше ничего не умеет, - подхватывала я, хотя мне очень нравился знаменитый шлягер "Делай, как я".

-- Попробуй настоящий хаш, - говорил Ашот, - скажи, вкуснее ничего не ела в своем Полесске.

-- Объедение, - кивала я, запихивая за обе щеки эту жирную пищу, которую вряд ли стала бы есть добровольно. Лена, научившаяся готовить настоящий хаш, была счастлива, глядя на довольное лицо Ашота.

Я, впрочем, не знала, как еще мне отблагодарить дружескую пару за гостеприимство. Для начала дала им понять: я и дня лишнего не собираюсь сидеть у них на шее. Но когда я заикнулась о поисках работы, Ашот по-барски потрепал мои волосы рукой: не торопись, мол, все улажу.

Оказалось, что вдобавок ко всем своим достоинствам, он, еще не видя меня ни разу, а только услышав, что я звоню от вокзала, махом определил мою судьбу. Так, без особенного напряжения, я оказалась пристроенной в точку, торговавшую посудой на Измайловском рынке.

Несколько дней я ходила туда на экскурсии, сидела рядом с беременной продавщицей и училась торговать. Сама по себе точка представляла собой восемь квадратных метров железного контейнера, снабженных прилавком и стендами, на которых красовались рюмки, сервизы, чашки и прочая мелочь, которая завозилась земляками Ашота из Турции или Китая.

Подсчитав примерно, сколько денег зарабатывается в этом месте, мне стало понятно, что я едва смогу снимать где-нибудь в дальнем районе комнату и не умереть с голоду. О том, чтобы купить себе красивые вещи, пойти в парикмахерскую, или там, на хороший концерт, я уже не могла и мечтать, если только рядом со мной не появится в ближайшее время состоятельный мужчина. Однако я решила все-таки попробовать себя в рыночной торговле, потому что сразу отказаться было бы верхом неблагодарности по отношению к Ашоту и Лене. А они-то ни секунды не сомневались, что облагодетельствовали нищую провинциалку. Вопрос о мужчине тоже был, как оказалось, загодя решен.

В середине ноября, когда я уже отработала свою первую неделю на Измайловке, ко мне подошел Ашот и сказал, что хочет меня познакомить с хорошим человеком. К тому времени я уже разобралась, что Ашот ведает поставками промышленной группы товаров на рынок, а поэтому я прониклась к нему почтением, и мне не пришло в голову ослушаться, когда столь уважаемый человек велел мне закрыть свою точку и идти с ним.

Пропетляв немного в торговых рядах, мы оказались где-то у забора со стороны линии метро, и там зашли в теплушку или вагончик, в котором был включен электрообогреватель. На узкой кушетке за неубранным столом сидел толстый земляк Ашота, который был мне представлен как уважаемый Хорен. Кушетка была застелена темным одеялом, на столе валялись какие-то документы, колода карт и меховая шапка, сам же уважаемый был небрит, одет в тяжелое кожаное пальто, а на его толстом безымянном пальце сверкала тяжелая золотая печатка.

-- Нравится работать у нас, девочка? - спросил Хорен с ощутимым акцентом.

-- Работа как работа, - ответила я. - Все нормально, только выторг маленький, людей совсем нет.

-- Это потому что народ сейчас не о покупках думает, - сказал Хорен. - Но ничего, к Новому Году увидишь, табунами повалят. Политику на хлеб не намажут. Выпей со мной коньяк, за знакомство.

Ашот разлил для нас коричневую жидкость в одноразовые стаканы, мы выпили за встречу, потом за процветание. Я заметила, что себе Ашот по-новой уже не наливал. Потом он не прощаясь, вышел, плотно закрыв за собой дверь.

-- Хороший коньяк, - Хорен поднял пузатую бутылку с надписью "Юбилейный". - Французы завидуют, говорят, у нас лучше, чем ихний. Пила раньше?

-- Не-а, - сказала я. - В Брянске все больше водочку или самогон употребляют, или там спирт "Рояль".

Мне было понятно, чего добивается Хорен, подпаивая меня, и, пожалуй, я бы нервничала, не будь за моей спиной брянского опыта общения с кавказцами. Но теперь я старательно разыгрывала туповатую провинциалку, видя перед собой всего лишь очередного клиента, которого надо обслужить.

-- Дверь закрой на задвижку, - сказал, наконец, Хорен. В его масляных глазках горело возбуждение. Он отодвинул стол, а я сделала шаг к дверям, украдкой вытащила из кармана презерватив, и, разорвав зубами обертку, спрятала скатанную резинку за щекой. Обернувшись, я увидела, как Хорен сбрасывает плащ и торопливо расстегивает черные брюки.

-- Можно, я свет выключу, день-то на дворе, - спокойно сказала я, и, получив разрешение, повернула выключатель и в полумраке двинулась к лиловому органу, обросшему густым черным мехом.

Я нарочно не прятала зубы, чтобы Хорен не заметил резинку, делала ему больно, вроде бы случайно, как и пристало неопытной продавщице, а потом он поставил меня у стола и вошел сзади, едва я успела приспустить джинсы.

-- Когда гандон одела? - удивился Хорен, но я изобразила страстный прогиб, застонала, и он задвигался во мне, теряя нить размышления, готовый пригвоздить меня к столу, все сильнее и сильнее.

Все завершилось минут за десять, я технично вытащила его член из себя, причем резинка осталась в моей руке, и я выбросила ее в мусорное ведро, наполненное объедками и окурками почти до краев. Другой рукой я поправила джинсы, потом застегнулась, заколола растрепанные волосы и холодно улыбнулась:

- Разрешите вернуться на рабочее место?

-- Слышишь, сколько тебе лет? - вяло поинтересовался Хорен, так и не одевшийся, сидя на кушетке голым задом.

-- Девятнадцать, - я решила быть краткой, чтобы никак не зацепить его внимание. Ну не хотела видеть его своим "уважаемым" мужчиной, ни даже многоразовым партнером. Уж больно специфический запах исходил из его черных зарослей.

-- Если б Ашот не сказал, кто ты, я принял бы тебя за блядь с Тверской, - сказал Хорен. - У вас в Брянске всех учат с гандоном обращаться?

-- Не всех, - сказала я. - Только, если кому здоровье дорого. Так можно идти?

-- Иди, - Хорен махнул рукой, теряя ко мне интерес.

Можно сказать, я осталась довольна собой после первого эротического опыта в Москве. Не без тайного злорадства я представляла себе, через что прошла кичливая Ленка, завоевавшая к двадцати четырем право спать с одним мужчиной и торговать в стеклянном павильончике, куда не проникал холодный ветер и снег, своей парфюмерией. От Ленки мои мысли скакнули ко всем лимитчицам, так или иначе вынужденным приносить на жертвенник столичного благополучия свою молодую плоть.

Образ Богородицы отчетливо засветился передо мной, и я решила в воскресенье после работы найти ближайшую церковь, чтобы поставить свечу за выздоровление Вадика и за собственное благополучие.

Приближались новогодние праздники, снежная Москва прихорашивалась к ним, забыв или почти забыв о кровопролитии. Торговля шла на подъем, и я даже увлеклась, бойко замолаживая покупателей, составляя списки заказов для пополнения ассортимента и вечерами штудируя учебник Бонка в уютной квартирке Ашота и Лены. В понедельник, выходной день рынка, я ездила в центр, знакомилась с какими-то ребятами, впрочем, без продолжения и без намека на близость, а иногда просто ходила по музеям и универмагам, чтобы согреться.

К сожалению, работа на холоде все-таки вылилась для меня в ангину, так что Новый Год я провела в постели, глядя на вечную Пугачеву по ящику, в то время как Ашот с Ленкой уехали за город к его друзьям. К этому времени я уже поняла, что рынок мне не даст серьезных денег. Я только зарабатывала прибыль для ашотов, хоренов, их крыши (которую не видела никогда, но знала, что армян уважают), их поставщиков, но я сама в этом списке не стояла даже на последнем месте.

И вот, пользуясь тем, что мои благодетели уехали, я взяла газету "Из рук в руки" и начала обзванивать номера, которые прилагались к объявлениям о том, что на работу требуются молодые и красивые девушки. Мой хриплый от ангины голос не внушал особой симпатии по телефону, а может быть, сами диспетчеры, отвечавшие на звонки, отходили с новогоднего бодуна, но я упрямо продолжала звонить, пока не услышала на другом конце провода очень милый и доброжелательный женский голос. Мы договорились о встрече на следующий день, после чего я остаток вечера лечилась медом, чаем и малиновым вареньем.

На утро меня разбудил Ашот, но я соврала ему, что мне жутко плохо, и они с Ленкой уехали на рынок, а я надела сапоги на высоком каблуке, и, потратив с полчаса перед зеркалом, отправилась по адресу, полученному накануне. Это оказалась обычная квартира в блочной многоэтажке, где меня встретила обладательница приятного голоса, дама лет сорока с претензией на образ светской львицы.

Она представилась как Екатерина Андреевна, напоила меня чаем из фарфорового сервиза советских времен и завела душевный разговор о работе, которую я уже знала по Брянску. Я, впрочем, прикинулась начинающей, несколько раз краснела, когда речь заходила об интимных вещах, а потом пришел некто Эмиль от ее крыши и тоже стал меня допрашивать. Молодой, но уже облысевший спереди, он сразу перехватил нить разговора, и стало понятно, что Екатерина Андреевна не более чем болонка в услужении у хозяев. С этого дня - наших общих хозяев.

Уточнив, сколько я буду зарабатывать с каждого вызова, я в уме сосчитала, что это будет значительно больше, чем в Брянске, и не особенно сомневалась, когда Эмиль приказал мне раздеться. В конце концов, я в душе знала, что не оставила навсегда поприще проститутки, а если уж решение принято, то к чему оттягивать начало?

Эмиль хозяйски потрогал мои соски, погладил ягодицы, попросил стать на четвереньки и выгнуть спину.

-- В попку работаешь? - сверкнул он жадным черным глазом.

-- Только за хорошие чаевые, - ответила я.

-- Ну-ну, - сглотнул он. - Бывает, что клиент не ведется на доплату за это дело. Что, послать его?

-- Ваше дело договориться, - упрямо сказала я. - Лишние деньги мне не помешают. Можно одеваться?

-- Да ты конкретная девка, - оскалился Эмиль. Вопрос он оставил без внимания, продолжая разглядывать мое тело. - А что у тебя с руками?

-- Это от мороза, - сказала я. - На рынке зимой не мед.

-- Ну-ну, - повторил Эмиль, рассматривая мои ноги.

-- За неделю в тепле будут, как у младенца, - сказала я, думая, что за слоем тонального крема и пудры он еще не видит, что лицо у меня тоже обветрилось.

-- Ладно, одевайся, - сказал Эмиль, закончив осмотр. - Жить будешь у нас, или как?

-- А у вас по сколько девочек в комнате?

-- Две, иногда три.

-- И сколько платить за жилье?

Вечер вопросов и ответов продолжался еще с полчаса, и надеюсь, мне удалось оставить впечатление, что я не совсем тупая лимита, и знаю, чего хочу. В конце разговора я спросила:

-- У вас принято брать девчонок на "субботники"?

-- Слушай, - сказал Эмиль, уже начинавший скучать, - не грузи меня, что ты не работала раньше.

-- Нет, - я стояла на своем, - но у меня подруги работали, я много от них успела узнать.

-- Где они? - вцепился Эмиль. - Почему к ним не пошла?

-- Потому что они в Брянске, - ответила я. - В Москве я только с октября.

-- Шустрая ты, - в голосе Эмиля звучало скрытое одобрение. - Это как раз хорошо. Я не люблю тормознутых телок. Когда вещи забираешь?

-- Завтра к вечеру, - ответила я. - Готовьте апартаменты.

Вот так просто все и решилось.

Этим вечером я заявила Ашоту и Лене, что мне совсем плохо, и я наверное поеду лечиться к маме. Они почти не уговаривали меня остаться, так что я поняла: в душе они рады избавиться от обузы, а на мое рыночное место всегда найдутся желающие. Тем более, что я вполне успешно торговала в самый оживленный предновогодний период, а дальше ожидалось послепраздничное затишье.

Квартира, на которую я переехала, оказалась весьма похожей на брянскую, ту, в которую меня почти два года назад привез Леший. Те же самые лампочки без абажуров на кухне и в коридоре, небрежно застеленные кровати, потрепанные косметички девушек, одежда, которая не умещалась в шкафу, слишком тесном для пятерых.

Деньги, заработанные в Брянске, я решила спрятать в распоротом брюхе чемодана, засунув их в промежуток между жесткой картонкой и плотной тканью обивки. В принципе, это был довольно корявый тайник, но пока я надеялась, что вряд ли кому-нибудь придет в голову обыскивать новенькую. Я всех уверяла, что только начинаю работать, а значит, было глупо подозревать меня в наличии секретной копилки. Правда, мне пришлось часто распарывать и заново зашивать злосчастную обивку, но пока толщина спрятанной стопки долларов не могла привлечь нежелательное внимание, и больше неудобств я не испытывала.

Если не считать мутного ощущения дежа вю, которое вроде бы присутствовало повсюду вокруг меня. Та же квартира из двух комнат, где жило пятеро девчонок: дорогая аренда в столице заставляла уплотнять жилплощадь, и мы, не вполне осознавая это, оказались в тисках коммунального конфликта. Дневные очереди в туалет и ванную, крики опаздывающих, злобная ругань за право первой гладить или включить фен. Я старалась отгородиться от всего этого, но самое большее, что мне удалось, это перетащить свое кресло-кровать в эркер, где я могла включать торшер и не мешать двум другим девушкам, с которыми я делила комнату. Они были уже подругами к моменту моего появления, и мне приходилось с трудом искать с ними общий язык. Кира и Диляра, обе откуда-то с Поволжья, приехали в Москву за полгода до меня, и к зиме 94-го они считали себя уже едва ли не москвичками, что в их понимании давало им право поучать и пытаться командовать.

Наверное, я не открою секрет, если скажу, что Москва довольно скверно влияет на приезжих. Сама по себе она замечательный город, и, возможно, заслуживает право именоваться великой столицей. Но проблема в том, что ее достоинства как бы скрыты от чужаков, и прошло немало времени, прежде чем я докопалась до них. Зато ее недостатки видны сразу же, и большинство "гостей столицы", осознав их, уже не особенно ищут хорошее, настраиваясь на агрессию и злобу, которая, как бы то ни было, помогает выживать в Москве.

Ну, скажем, они перенимают холодность и высокомерие самих москвичей, причем, если для тех это все же выражение некоей имперской обезличенной гордости, то для приезжих это, прежде всего инструмент, при помощи которого они унижают тех, кто оказался в Москве позже, чем они сами.

Кира и Диляра были довольно высокими крашеными блондинками, и я в сравнении с ними получалась эдакой мелкой и затурканной Золушкой, которую можно было не принимать в расчет, ставя, к примеру, чайник на плиту, или выбирая программу телевизора. Назло им я выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет, и в свою очередь не звала их, когда сама готовила себе на кухне. Мой демарш был не оставлен без внимания, и частенько я замечала, что они кипятят именно две чашки воды, чтобы мне не осталось, или нарочно используют всю чистую посуду, чтобы я была вынуждена разгребать гору грязных тарелок в раковине. Эти мелочи портили настроение, как будто не было иных проблем, но трудно писать о моей работе в Москве и не вспомнить об этом.

Кстати, в маленькой комнате нашей квартиры жили две девушки из Украины, которые тоже не любили Киру с Дилярой, но и меня они не слишком привечали, так что в этот период жизни я обходилась без подруг. Впрочем, общение с клиентами оставалось, и этого было вполне достаточно.

Клиенты в Москве были тоже другими. Если народ в Брянске на втором году работы совершенно перестал удивлять меня, то здесь я что ни день, видела перед собой совершенно неожиданные вещи. Изощренность некоторых была безобидна и вызывала даже сочувствие, но хватало и таких, которые выглядели чудовищно.

Скажем, в один из первых дней моей работы я попала к какому-то толстенному банкиру, который восседал в особняке неподалеку от Садового кольца. То есть, он так и продолжал сидеть в кресле, время от времени поднося ко рту рюмку с коньяком, а меня поочередно имели его охранники. Я начала возмущаться, потому что вызов был к одному, но банкир приказал растянуть меня на диване, а один из охранников снял ремень и выпорол меня. Он не слишком усердствовал, но его природной силы хватило на то, чтобы я плакала от боли. Сукин сын банкир получал видимое удовольствие от этой сцены, а потом я с исполосованной спиной сделала ему минет.

Провожающий меня охранник, тот, что меня порол, вдруг улыбнулся, уже стоя во дворе особняка и сказал:

-- Ты не переживай сильно-то, девочка. Тебя, что, отец не наказывал?

-- Никогда, - всхлипнула я.

-- Ну а меня батя охаживал, не приведи Бог, - поделился охранник. - А я не в обиде, вот, человеком вырос. Шкура-то быстренько заживает. Чтоб легче тебе было, на вон, купи себе конфет. - И я увидела в руке у него несколько сотенных банкнот зеленого цвета.

Это был самый большой мой гонорар за один вызов, и я, в самом деле, даже забыла о саднящей спине. Воистину, деньги оказались прекрасным лекарством. И вообще, я заметила, что чем страннее прихоть или желание клиента, тем больше он дает чаевых. Так один пожилой мужчина попросил меня опорожнить на него мочевой пузырь в ванной и тоже выделил мне вдвое больше того, что стоил сам вызов.

Другой, жутко стесняясь, попросил меня потанцевать, а сам даже не прикоснулся ко мне и кончил на моих глазах себе в руку. Другому то же самое сделала его жена, когда они оба глазели на мой стриптиз. Все эти чудаки водились только в столице, я и подумать не могла в Брянске, что люди могут вести себя столь необычно, а классические книги, понятно, стыдливо обходили запретную тему.

К сожалению, в Москве было больше не только денег, но и подстав, потому что здесь и бандитов было немерено, и всяких кавказцев водилось в сотни раз больше, чем в провинции.

Последние вели себя, как хозяева жизни, видя в нас не более, чем податливое мясо. Мы и были жалким напуганным мясом в их руках, и хуже не было, чем вызовы к ним в сауны и на квартиры. В Брянске я помнила, что Мальвина не принимает заказы, если они поступают от людей, говоривших с характерным акцентом. В Москве оказалось по-другому: Екатерина Андреевна, похоже, не проводила никакой селекции, и мы частенько обслуживали волосатую чернявую публику с бывших имперских окраин. Я пыталась спрашивать, почему так происходит, но мне объяснили, что заказы принимают не от всех, а лишь от кавказцев или азиатов, состоящих в хороших отношениях с нашей крышей - казанской братвой.

То есть, селекция все же была. Да иначе и невозможно было работать в Москве: настолько огромна она, и так много в ней всяких залетных подонков, которым ничего не стоит прихоти ради изувечить или убить человека, а тем более - жалкую проститутку.

Экипажи, задействованные в московском эскорт-бизнесе, имеют хорошо разработанную систему условных сигналов и знаков, которые показывают водителю, что надо немедленно уезжать. Ничего подобного не было в простодушном Брянске. Вдобавок, существовали свои правила для квартир. Скажем, если девчонка стучала в дверь, а не открывала своим ключом, или звонила не условленным звонком, значит, остальные уже знали, что она не одна, даже, может быть, к ее горлу приставлен нож, и срочно связывались с крышей.

И, тем не менее, всякие происшествия время от времени случались. Так в один холодный мартовский вечер за нашим старым "Фордом" погнались два джипа. То есть, погоней это было трудно назвать: наш водитель Коляша заметил, что окно едущего рядом джипа опустилось, и высунувшийся бритоголовый тип жестом приказал нам остановиться. Как они поняли, что в "Форде" девчонки, едущие на вызов, я не поняла - стекла в блядовозках всегда тонированные. Однако, факт: они нас вычислили и ехали некоторое время за нами. Коляша сделал вид, что его не касаются жесты бритоголового, мигом свернул направо, но оба джипа, взревев моторами, прижали нас к придорожному сугробу. Дурное дежа вю снова всколыхнуло мою память. Рядом отчаянно материлась Кира, но ее первую выхватили и запихнули в джип. Я вышла сама, видя, как охранника и Коляшу пинают по снегу здоровенные братки. Большая рука схватила меня за воротник и уверенно забросила на заднее сидение второго джипа.

-- Не боись, рыжая, не к зверям в гости едете, - успокоил меня водитель джипа.

-- Я и не боюсь, - ответила я. - Мы же все братья и сестры.

-- Ну, ты сказанула, - хмыкнул водитель. - Верующая, что ли?

-- А ты не православный будешь? - ответила я вопросом на вопрос, как это любил делать Вадик.

-- Я-то? - не сразу нашелся водитель. - Известное дело, крещеный.

-- Значит, я твоя сестра, - уверенно закончила я.

Тут в джип загрузились остальные братки, видимо, решив, что Коляша наказан достаточно, и наша беседа завершилась.

В сауне, куда нас привезли, было прохладно и темно, похоже, здесь не ждали гостей. Банщик забегал, как угорелый, включая все, что можно включить, накрывая на стол и раздавая простыни. Притихшая Кира сидела рядом со мной, и под глазом у нее зрел свежий фингал.

Вдруг один из наших похитителей остановился, глядя на меня, и на его лице отпечаталась работа мысли.

-- Буренка, ты, что ли?

Проклятая кличка, как я ненавидела ее с первого класса! Но сейчас это было по-другому, и я тоже вгляделась в бандита.

-- Твою мать! - смущенно хохотнул он. - Сборы в Петрозаводске, пять лет назад. Вспоминаешь?

-- Ты ядро толкал! - вспыхнуло во мне. - Толик, да?

-- Пацаны! - радостно крикнул Толик. - Это же Соня Буренина из Брянска, она короткие бегала.

Остальная братва никак не отреагировала на открытие Толика.

-- Ну и че теперь? - вяло отозвался какой-то тип с перебитым носом. - Может, ей уже впендюрить нельзя? Или она не блядь, а олимпийская надежда, нах?

-- Не гони беса, Хохол, - отмахнулся Толик. - Я танцевал с ней по молодости, она еще целкой была. Блядь, как все меняется!

И точно: я вспомнила те единственные всероссийские сборы, куда меня пригласили как перспективную бегунью. Меня впервые в жизни ярко накрасила Маша Игнатьева, а я почти поверила, что из серой мышки могу превратиться в красавицу. И последнее сомнение рассеяли глаза молодого Толика, когда он танцевал со мной. Потом были поцелуи в темноте лестницы, горячие руки по моему телу. Я давала трогать себя везде, но цеплялась за трусики с комсомольским фанатизмом, пока грозный голос кого-то из тренеров, совершавшего ночной обход, не оторвал нас друг от друга, и Толик отправился в комнату, где жили восемь мальчиков, а я вернулась в свою кровать и долго-долго не могла заснуть.

Позволь я этому парню с доброй улыбкой и сильными руками тогда еще немного, и моя жизнь вновь-таки сложилась бы по-иному.

Или не могла она сложиться иначе, и все было предопределено заранее? Я еще раз легко отделалась, будто бы ангел-хранитель берег меня. Нас не вывезли в лес, не пытали, не убивали в снегу, не прятали в прорубь тела, но каким-то несчастным выпала именно такая, страшная судьба, и не было никакой гарантии, что я не следующая.

В те годы газетные и телевизионные новости состояли из калейдоскопа криминальной хроники, так что казалось, будто Россия сошла с ума и катится к своей гибели. А в бытовых разговорах клички авторитетов и бандитов звучали чаще, чем фамилии президента или мэра. Даже школьники начальных классов знали, что в их районе все вопросы решает какой-нибудь Питон или Тигран, которые распоряжаются жизнью и смертью своих подданных, и это нормально, потому что, если в стране отсутствует закон, то должны быть хотя бы "понятия"...

Мне везло, я была жива и здорова, то есть насилие, которое доставалось на мою долю, казалось мне терпимым. Но я думала о том, что везение не бесконечно, и мне очень хотелось избавиться от постоянно возникающих ситуаций дежа вю. Поэтому, когда я на очередном вызове познакомилась с Егором, я стала думать, что, возможно, встретила своего мужчину.

Он был лет на двадцать пять старше меня, носил длинные волосы, начинающие седеть, а его лицо в мелких морщинках, с глубоко сидящими серыми глазами, казалось мне апостольским. То есть, я иногда тут поминаю библейские персонажи, но это не потому, что на меня снизошла какая-то там особая религиозность, а просто стареющих апостолов я представляла с такими лицами, как у Георгия Самарина. А так я уже видела множество лиц, которые имели вполне одухотворенный вид, но на деле под ними жили и процветали кондовые скоты, извращенцы и психопаты.

В 94-м году меня уже не привлекали просто красивые и накачанные самцы, была я равнодушна и к мужчинам, которых полагала не способными к интеллектуальному общению. В то же время рядом со мной не было вообще никого близкого, и появление Егора стало лучом света во мраке моего тогдашнего бытия. Он был не такой как все: кандидат математических наук, успешный предприниматель, в прошлом кандидат в мастера спорта по теннису, обладатель настоящей дворянской грамоты, чудом сохранившейся в эпоху смертей и лагерей. Кто, как не такой человек, мог поразить мое воображение?

Я не имела привычки назначать свидания клиентам, зная, что это наказуемо и помня опыт брянской Светы, которая вечно сидела у разбитого корыта после всех своих романов на стороне. Но когда о встрече попросил Егор, я согласилась, не задумываясь, и на следующий день пришла к нему под памятник Гоголю, для приличия опоздав на пять минут.

- Тебе не идет эта работа, - сказал Егор почти сразу же, когда мы шли по бульвару.

Вообще-то процентов восемьдесят клиентов нашей богоспасаемой страны заводят с проститутками разговоры о мерзости древнейшей профессии, причем почти все они начинаются после первого клиентского оргазма. Меня неудержимо тянет блевать ото всей этой ханжеской болтовни, поэтому я старалась обходить тошнотворную тему, но тут рядом со мной шел человек, которого я выделила из толпы, и мне было не все равно.

-- Мало ли кому что не идет, - со злостью сказала я. - Многие могли бы выглядеть королевами, но они носят то же, что и десять лет назад, да и всей России не идет побираться. А тебе не идет назидательный тон и попытки выглядеть не тем, кем ты являешься.

-- И какой же я? - спросил Егор, немного удивленный.

-- Жизнь тебя не баловала, но она и не давила, как асфальтовый каток, - сказала я. - Ты очень непростой человек, но ты яркая личность, и мне очень интересно с тобой. Только не опускай планку и не говори банальностей, это не нужно нам обоим.

-- Офигеть, - засмеялся Егор, - ты натурально затыкаешь мне рот, девушка. Если для тебя это игра, то тебе надо подыскать для нее какого-нибудь Каспарова, а не простого инженера, вроде меня.

-- Это игра и для тебя, - сказала я. - Мужчина может купить женщину, но гораздо увлекательнее ее завоевать, правда? И тогда вы играете вашими достоинствами, двигая их по доске.

-- Это ты сама придумала?

-- Нет, это говорил мой папа, - призналась я. - Мы с ним часто играли в шахматы в его последние годы, когда у него уже не было сил гулять.

И он меня спросил, а я рассказала ему об отце, говорила и чувствовала, как нужно мне выговориться. Тогда я поняла, что уже полгода не общалась по-человечески, и мне стало страшно, что я вот так и могла превратиться в резиновую куклу для слива спермы, вроде той, что с неделю назад показывал мне один клиент.

"Голландия, - хвастливо говорил он, - самая дорогая модель, с подогревом и пятью вариантами общения. Правда, сучара по-английски шпрехает, хрен поймешь ее. Видела б ты хлебальники таможенников в Шереме - они чуть не обкончались. Ну, и друзья, понятно, иногда просят попользоваться, а один спрашивает: "На кой тебе это чмо резиновое? Неужели с нормальными бабами проблема перепихнуться?" Я-то не сказал ему, что меня прикалывает засаживать и одновременно бить, какая живая подруга вытерпит? А вот машке резиновой все параллельно - ее хоть еби, хоть пизди! Это ж сокровище какое!"

Между тем, Егор предложил тост в память об отце. Мы сидели в небольшом ресторанчике на Арбате, и я расслабилась от выпитого, вдруг поняв, что с самого начала жизни в Москве меня так и не отпускало напряжение. Получалось, что Егор, возможно, и не столь важен был для меня как личность, но я просто выбрала его, чтобы смягчить свой непрерывный стресс.

-- Расскажи, ты с детства хотел стать таким, как сейчас? - попросила я, чтобы проверить свое подозрение.

-- Нет, наверное, - сказал Егор. - В молодости я мечтал стать рок-музыкантом. Бредил битлами, Элвисом.

-- А теперь жалеешь, что не стал?

-- Нет, вряд ли, - сказал Егор. - Я неплохой электронщик, у меня всегда ладилось с математикой. Если я и ошибся где-то, то наверное в личной жизни, - он помрачнел и задумался.

-- Разве можно прожить так, чтобы не ошибиться? - подумала я вслух.

-- Наверное, нет, - ответил он. - Когда друзья уже все переженились, а ты один холостяк, начинаешь задумываться, почему ты не такой, как все. От этого плавно переходишь к мысли, что надо найти себе самую-самую, и, как правило, находишь... какую-нибудь стервищу.

-- Ага, - поддакнула я. - В молодости на стерве жениться невозможно.

-- Не о том речь! - отмахнулся Егор. - Когда женишься по любви, это совсем другое. Это простительно, это можно исправить, времени-то впереди много. А когда уже хорошо за тридцать, и вроде бы опытный и не дурак - тут уж только пенять на себя остается.

-- Все так скверно?

-- Еще сквернее.

-- Тогда не надо об этом, - сказала я. - Лучше уж о работе.

-- Ну да, - согласился Егор. - Работа отвлекает, я люблю ее, но у меня не просто работа, а бизнес.

-- И в чем разница?

-- В деньгах, - сказал Егор и поднял очередную рюмку. - За тебя, Софья Николаевна. - Он выпил и продолжил: - Люди вообще-то не становятся лучше со временем. Мы руководим фирмой вместе с моим близким другом, вместе аспирантуру заканчивали. Но в последние годы он очень сильно изменился.

-- Это как? - мне действительно было интересно.

-- Он, по сути, отстранил меня от всех важных решений, оставил на мне только техническую часть. А сам всем говорит, что фирма его, а не наша. Общие знакомые уже думают, что я у него на зарплате.

-- А ты пытался поговорить с ним по душам, выяснить все?

-- Ну да, - в тоне Егора слышалась растерянность. - Он отвечает, что управлять всем должна одна голова, а сиамские близнецы не выживают. Ты слышала про таких близнецов?

-- Читала.

-- Ну вот, - продолжил Егор. - И получается, что вроде он прав, заботится обо мне, разгрузил от административных дел, оставил себе все самое проблемное. Только я уже не контролирую финансы, и это мне не нравится, потому как умные люди говорят, что если кто управляет денежными потоками, то, значит, бизнес принадлежит ему.

-- Звучит правдоподобно, - кивнула я. Слова "денежные потоки" вошли в мою подвыпившую голову сказочной музыкой. Они звенели, как весенний ручей, низвергались, как водопад, осененный радугой счастья, их мелодичный шелест ласкал мой слух, так что я на некоторое время отвлеклась от монолога Егора, и опомнилась только, когда он закончил совсем грустно: - ...все мои связи, и если меня не станет, ничего не изменится.

-- А тебе не приходила в голову мысль разделиться? - сказала я.

-- И потерять всю клиентскую базу? - обреченно поднял глаза Егор. - Строить заново всю структуру, финансы, менеджмент? Все, что нарабатывалось столько лет огромным трудом? Нет, это не выход.

И до меня дошло, что Егор жаждет спокойной и безбедной жизни, что он не хищник, а усталый неудачник, чьи морщины есть не что иное, как печать крушения. Черт, вдруг подумала я, неужели меня тянет к неудачникам? Ведь и Вадик был такой, и папа после Чернобыля. Но у папы это был удар судьбы, подлый удар ниже пояса, а ведь эти-то двое запросто могли бы спастись! Проще всего плакаться, когда вокруг твоей лодки плавники акул. Но какой-нибудь Потап остервенело навалился бы на весла, и по крайней мере, он бы погиб сражаясь. Но я не могла бы полюбить Потапа, а Егора - могу. Или мне так только кажется?

Позже, когда Егор заснул, я с нежностью глядела на его сухое тело, на седые пряди, почти закрывшие лицо. На его худощавых ногах просвечивали сквозь бледную кожу варикозные вены, и я думала, что мне хорошо с ним, именно потому, что в нем нет зла и подлости, и это, может быть, важнее всего. А, может быть, и нет, змейкой вползла мне в голову другая мысль, о том, что я снова не с тем человеком, и делаю что-то не то. Слишком уж велика была пропасть между мной, провинциальной девушкой по вызову, и Егором, коренным москвичом с дворянскими корнями, который умел вести себя, как аристократ, был умен, эрудирован, и казался столь же далеким от меня, как моя дешевая бижутерия была далека от перстня Фаберже, украшавшего безымянный палец левой руки Егора.

На следующий день нас вызвали на заказ и оставили вместе с Дилярой сразу на пять часов. Клиенты были вроде бы такие же спокойные и образованные люди, как Егор, даже его сверстники. Нам поставили задачу: лежать и не шевелиться. На моем плоском животе клиенты играли в карты, а на более пухлом брюшке Диляры поставили угощения - бутерброды, конфеты, нарезанный лимон. Бутылку дорогого коньяка разместили у нее между ног, и каждый раз, когда кто-то тянулся за выпивкой, ее щипали за самые интимные части тела. От меня же требовалась полная неподвижность, и однажды, когда я пошевелилась, и прикуп свалился с моей груди, мне обещали, что за еще одну подобную оплошность мне затолкают бутылку во влагалище. Сказано это было настолько буднично, холодным тоном повелителя жизни, что я едва не расплакалась. Эти люди, несмотря на их интеллигентный вид, умные фразы и тонкие шутки, казались мне гнуснее оравы кавказцев и их напором и жестокостью. Мы для них были даже не мясом, а просто столиками для забав, существами без душ и мыслей.

-- Ну что, - сказал один из игроков, когда карты еще не были в очередной раз сданы, - пора разрядиться.

С этими словами он ущипнул за сосок Диляру и приказал ей выйти в соседнюю комнату. Поднимаясь, она нечаянно опрокинула одну из тарелок, которые сняла с живота и поставила рядом на узкий столик. Резкий удар по щеке прозвучал в ту же секунду, и тут же спокойным тоном ей пообещали выбить зуб, если такое повторится. Когда Диляру увели, оставшиеся картежники решили, что грех будет не пристроить к делу и меня. Кинули жребий: старшая карта была вытянута самым пожилым из игроков, и он завел меня в ванную. Я знала, что он проигрывает, и старательно пыталась поднять его увядший орган, однако все мои усилия пропадали впустую. Пора было делать нестандартный ход.

-- Если тебе это поможет, - прошептала я, стоя на коленях и глядя снизу вверх, - сделай мне больно. Ты же хочешь этого. Возьми меня за волосы, накажи меня.

Его усталые глаза за толстыми линзами очков оживились, а рука протянулась к моей голове. Однако сказал он совсем другое:

-- Ты с ума сошла, девочка, - и он погладил меня. - У меня дочка такая, как ты. Вставай, глупышка.

Я встала и оказалась почти вровень с ним. От него пахло коньяком и сигаретами. Он робко улыбнулся:

-- А могла бы ты сказать...

-- Конечно, ты трахнул меня, еще бы, - улыбнулась я. - Если мы останемся одни, ты так и поступишь, и тебе будет хорошо.

-- Что ты делаешь со мной, девочка, - он оторопело посмотрел вниз, где моя ладонь сжимала толстый, налитый кровью член.

-- Борис Аркадьевич, вас ждут, - рокотнуло из-за двери. - Вы скоро там?

-- Иду-иду, - сказал Борис Аркадьевич. - Ты придешь ко мне завтра?

-- Если вы будете один, - ответила я.

-- Один, конечно один, это просто партнеры для карт, - сказал он, - не друзья, а так...

Грусть и одиночество плескались за стеклами очков, а на следующий день мы встретились с Борисом Аркадьевичем наедине, и он оказался умницей и замечательным собеседником. Коренной москвич и чиновник с огромным опытом, он объяснил мне многое, чего я раньше и предположить не могла о жизни в столице. С ним я встречалась за деньги, причем платил он, как за обычный заказ, с той лишь разницей, что все деньги оставались мне.

Это мне понравилось, и я начала думать, что стоило бы, наконец, послать подальше осточертевшую коммуналку с ее дурацкими склоками и снять отдельную квартиру. Но все-таки аренда отдельного жилья в Москве образовала бы сильную брешь в моих накоплениях, а хорошей компаньонки я так до сих пор и не нашла. Я уже хотела отнести свои сбережения в солидный банк или куда-нибудь типа МММ, как вдруг разразился скандал, МММ обанкротился, и Москва заполнилась враз обнищавшими людьми с безумными глазами. Они стояли в бессмысленных очередях, ждали чуда, а я думала, что могла бы оказаться вместе с ними, будь у меня немного больше денег, или просуществуй МММ лишних пару недель. Его агрессивная реклама уже почти довела меня до решительного шага, и я теперь просто не могла опомниться, настолько близко было от меня разорение и крушение надежд.

Возможно, все не сложилось бы столь удачно для меня, и я все-таки впихнула бы свои деньги в МММ, если бы не ... теннис. Я уже неоднократно говорила здесь, что люблю спорт, а в девяностые годы спортом номер один для России был теннис. Это, конечно, произошло благодаря увлечению президента, но в нашей стране сверху распространяется не всегда плохое. Оказалось, что Егор много лет увлекался этим спортом, и весной 94-го он приобщил к своему увлечению меня, благо, корты в теплое время вырастали в Москве, как на дрожжах. Собственно, техника тенниса далась мне очень быстро, тяжелее обстояло дело с подачей. Лишь к лету у меня стало получаться что-то похожее на правильную подачу, и сразу же я стала выигрывать у Егора два-три гейма за сет - ведь скоростью я значительно превосходила его.

Вот и представьте, что, занимаясь теннисом, я еще уделяла время английскому языку, и вдобавок мы с Егором ходили в театры и рестораны: вполне естественно, что я так и не успела вложить свои сбережения в какой-нибудь чудо-банк.

- Может, бросишь, наконец, свою гнилую работу? - предложил Егор месяца через три после нашего знакомства.

Мы сидели в загородном ресторанчике, окруженные зеленью подмосковной природы, и слушали пение птиц - удивительная разрядка перед ночной сменой в эскорте.

- Конечно, брошу, - ответила я. - Еще вот заработаю немного, и, пожалуй, хватит, чтобы начать учиться.

- Я имею в виду, чтобы ты бросила уже и переселилась ко мне жить.

В общем-то, я ждала, что он рано или поздно такое скажет, и мне, не скрою, было очень приятно. Я накрыла ладонь Егора своей ладошкой и сказала:

- Боюсь, мы оба можем пожалеть о таком шаге. Представь себе, что через некоторое время один из нас испытает сожаление, что его свобода принесена в жертву понапрасну. Это будет, когда я уже привыкну жить в хорошей московской квартире, и уходить оттуда мне будет некуда. Ты станешь тяготиться моим присутствием, но будешь продолжать содержать меня из жалости. Мы все равно расстанемся, но это принесет нам обоим страдание. Одиночество после этого будет для меня невыносимо, потому что я привыкну к правильной хорошей жизни, и менять ее вновь на участь проститутки будет для меня жутким ударом.

Я замолчала, глядя в мудрые глаза Егора, а он молчал, глядя на меня. Наконец, он откашлялся и сказал:

- Все равно, так встречаться тяжело для нас обоих. Когда-нибудь нам придется менять эту нелепую ситуацию.

- Все точно, - подтвердила я. - Мы только должны быть к этому готовы. Такое решение нельзя принимать скоропалительно.

- И когда же его принимать?

- Возобновим этот разговор через полгода, где-нибудь в декабре, - сказала я. - Тогда уже мы точно убедимся, что нам нужно быть вместе, или, наоборот, поймем, что мы слишком разные.

- Какое-то глупое испытание временем! - повысил голос Егор. - Мы любим друг друга, что может быть важнее?

- Это самое важное, - кивнула я с ободряющей улыбкой. - Через полгода вернемся к этому разговору, и, если тогда ты вновь повторишь мне эти слова, я уже буду готова к тому, чтобы изменить жизнь.

- Я знаю уже сейчас, что повторю их, - сказал Егор. - Может, не будем усложнять?

- Неужели ты не понимаешь, что через полгода я смогу сказать, что сделала все, чтобы не входить в твой дом домашней зверушкой?

- Я люблю тебя и уважаю, Соня, - мягко сказал Егор. - Ничего не изменится за это время, просто я стану еще старше, вот и все, а в моем возрасте это означает намного больше: потерять полгода счастья.

- Мы же будем общаться все это время, милый, - сказала я, постаравшись вложить в голос всю нежность, на какую была способна. - Я готова доставлять тебе радость и счастье всегда и везде. Это вовсе непохоже на какое-то там испытание. Просто нам нужно повременить еще с такой унылой штукой, как совместная жизнь.

- Я все-таки не пойму этого, - покачал головой Егор. - Ты очень упрямая, и всегда настаиваешь на своём.

- Вот видишь? - рассмеялась я, хотя смешно мне не было. - Может быть, через полгода ты поймешь, что я только испорчу тебе жизнь, поселившись под твоим кровом.

- Глупости какие-то....

- А вот, раз это глупости, скажи мне тогда умную вещь, - я решила увести разговор от этой щекотливой темы.

- Какую?

- Как может быть, чтобы люди за год удваивали капитал, вкладывая деньги в финансовую пирамиду? Неужели это реально, зарабатывать с такой легкостью?

- В твоем вопросе, если задуматься, уже содержится ответ, - сказал Егор. - Так всегда бывает с хорошо поставленными вопросами.

- То есть, ты не слишком доверяешь телевизору?

- Господи, - сказал Егор, - неужели все время нашего знакомства ты была обо мне настолько плохого мнения?

- Понимаешь, - сказала я серьезным тоном, - меня постоянно окружают люди, которые никому не доверяют, считая, что весь мир только и думает о том, как их обокрасть.

- Ты говоришь сейчас о своих подругах, - догадался Егор.

- У меня нет подруг!

- О коллегах, - поправился Егор.

- Не только о них. Водители, охранники, многие простые люди тоже настроены всегда на худшее. Почему так получается?

- Снова ты почти уже ответила самой постановкой вопроса, - лицо Егора на миг преобразилось из строгого апостольского лика в лисью ухмылку хитреца и всезнайки. Я очень любила эти его преображения, тем более что случались они реже, чем мне бы хотелось.

- С древних времен крестьянская психология отличалась подозрительностью и недоверчивостью, - начал Егор. - Урожай мог быть вытоптан барскими конями. Отсюда недоверие к начальству. Его могли отнять и присвоить разбойники, за него вечно норовили недоплатить перекупщики - отсюда недоверие к прочим людям. Наконец, урожай мог быть уничтожен градом, засухой, саранчой и так далее по списку. Отсюда доверия был лишен даже бог.

Березовый сок, вспомнила я, березовый сок, который заливают мочой ребятишки. Обман и мерзость разлились повсюду вокруг нас.

- В принципе, это психология людей недалеких, но и она помогает уберегаться от неприятностей, - продолжал тем временем Егор. - У нас, в общем-то, страна крестьянская, по сути, и поэтому так мыслит множество народа, который нас окружает.

- Почему же повсюду такое количество разводок и кидняков? - спросила я.

- Овечьи стада испокон веков были приманкой для хищников, - развел руками Егор. - Сейчас время волков, любимая, жестокое время.

Я запомнила этот наш разговор в загородном ресторане, и сейчас привожу его почти дословно. Благодаря ему, или нет, но я все-таки не успела сделаться жертвой финансовых хищников, и сохранила свои сбережения в целости. Ах, если бы так можно было сказать обо всем остальном, но тогда и этого мне казалось довольно.

Благословляя судьбу за своевременное вмешательство, я взяла короткий отпуск - работа в период после краха МММ совсем упала - и поехала в Полесск, где пристроила свои денежки в самом надежном банке: коробке от обуви на антресолях. Мама, видя меня в новой одежде, бодрую и жизнерадостную, воспряла духом и даже ходить стала немного иначе, расправив сутулые плечики и с высоко поднятой головой. Заметив это, я поняла, что если бы кто-нибудь рассказал маме о моей взаправдашней работе, я бы без колебаний убила гада. А если бы не смогла сама, то заказала бы его киллеру - благо, репортажами о заказных убийствах были заполнены все газеты и каналы телевидения.

Людка Калашникова вроде бы и рада была меня встретить после долгого перерыва, но в голосе ее сквозила горечь:

-- Надо было тоже уехать, ты права была, Сонька, что выбралась из нашего гадюшника. Я-то думала, что в семнадцать лет уже самый срок семьей обзавестись. И что? Ни хрена в жизни не видела, не училась, не работала. Тоска смертная, да и только. Давай напьемся, что ли?

-- Напиться, что ж, - произнесла я, - это мысль. По крайней мере, снимем стресс.

-- Ты в Москве, небось, к хорошим винам привыкла? - закинула Людка, доставая из буфета бутылку молдавского вина.

-- Нет, - сказала я, - там и пить-то почти не приходится, разве что на презентации фуршет какой-нибудь накроют, мимоходом рюмочку-другую дерябнешь - и все. Главное там - держать себя в руках.

-- Ну да, - сказала Людка, возясь со штопором, - а то к пьяной приставать начнут.

-- И это тоже, - согласилась я. Людка знала о моей жизни примерно столько же, сколько и мама, чтобы им, часто встречавшимся в маленьком городишке, не пришлось изумляться при разговорах обо мне.

-- А кто-то знаменитый там бывает, на тусовках этих? - Людку видимо всерьез зацепило мое небрежное упоминание о светской жизни.

-- Ну, как без этого, - лениво сказала я. - Все и делается для того, чтобы привлечь внимание известных людей. Потом говоришь, что у тебя на презентации был Лужков или Листьев, и все понимают - ты серьезный человек, с тобой можно иметь бизнес.

-- И ты видела Листьева?

-- Как тебя сейчас, - хладнокровно соврала я.

-- Твою мать! - рука Людки тряслась, когда она наливала вино в мой бокал. Мне стало немного стыдно. - А мы-то тут общаемся - Василий Петрович, Федор Иванович, и это все, потолок! И вроде бы так и должно быть.

-- Выше нас только небо, - сказала я задумчиво. - Однако же, если я видела кого-то вблизи, это вовсе не значит, что эти люди мои друзья. Они даже не знакомые. Работа, Люда, вот что главное, без работы, денег, инвестиций ты не стоишь ничего. В Москве это особенно чувствуется.

-- А что, могут уволить? - спросила Людка, и я углядела нехороший огонек в ее глазах.

-- Мне это пока не грозит, - сказала я, - но маловато перспектив. Хочется ведь большего, но не хватает знаний, образования.

-- Так иди учиться, - сказала Людка, - ты ведь умная. Если бы не проблемы твои с отцом, думаю, ты могла бы золотую медаль получить, как Генка Семенов. Он, кстати, уже на третьем курсе.

-- Времени мало, - сказала я и вдруг поняла, что Людка права, и мне впору подумать о своем образовании.

Ведь если все будет идти, как идет, проклятое дежа вю рано или поздно доконает меня, и одна из острых ситуаций окажется последней.

-- Ты права, подруга, - доверительно шепнула я, благодарная Людке и за ее неосознанную помощь, и за этот спокойный домашний вечер, и за вино, которое презентовалось ее свекру, начальнику санэмидемстанции, столь часто, что он не успевал его выпивать, даже с друзьями и семьей.

-- Я думаю поступить на экономический, только еще не решила, куда именно, - сказала я. - Если не случится гражданской войны, то осенью уже буду учиться.

-- Везет, - сказала Людка, наполняя рюмки по-новой. - Ну, удачи тебе!

Потом Людка заинтересовалась моими мужчинами, и я, уже подготовленная, рассказала ей о Егоре как о своем начальнике в дизайнерском бюро. Моя вдохновенная ложь была настолько правдоподобной, что я слушала себя, будто бы со стороны, и сама себе нравилась, не шлюха, покорно сосущая у чурок в нечистых притонах, а чистенькая продвинутая девочка, небрежная с поклонниками, ненасытная до яркой и насыщенной событиями московской жизни. Работа моя заключалась якобы в общении с клиентами (ну, какая-то часть правды в этом была), приеме заказов, выездах на объекты для замеров помещений, для чего мне выделялся водитель на машине фирмы.

-- Слушай, - вдруг прервала меня Людка, - если ты такая крутая замерщица и дизайнер, то почему бы тебе и не поступать в строительный, а ты в экономисты намылилась...

-- Понимаешь, - важно сказала я, - всеми фирмами управляют люди, которые контролируют денежные потоки. А это обычно экономисты.

-- А-а, - протянула Людка и на несколько секунд замолчала, пораженная моими уверенными рассуждениями. - Ну, давай выпьем за экономику.

Мы выпили. Я, решив, что отработала свой номер успешно, начала расспрашивать Людку об ее семейной жизни.

-- Да ничего особенного, - сказала она. - Вроде все, как и быть должно. Только, когда мы мечтали о любви в детстве, я себе это не так представляла.

-- Детство-то у нас недавно кончилось, - сказала я, запретившая себе мечтать о принце уже года два назад. Слова о том, что Людка попросту не любит своего мужа, едва не сорвались с моего языка. Но я вовремя закрыла рот.

-- Да, глупо как-то, - сказала Людка. - Я не знаю даже, как сказать, и вроде бы жаловаться не на что. Сергей работает, деньги приносит, другие бы завидовали. Да и старики его подбрасывают единственному сыночку на карманные расходы. Только если бы нам лет пять назад сказали, что это предел желаний, то мы бы завыли и заплакали, точно.

-- Ребеночком не хотите обзавестись?

-- Нет, рано пока, - Людка налила снова. - Есть хочешь?

Я успела проголодаться, и мы пошли на кухню, продолжая разговаривать. Я почти не слушала Людку, а думала, что не променяла бы свою паршивую жизнь на ее удачный, казалось бы, брак, где все заранее расписано на годы вперед, потому что для меня было бы гибелью жить, как она. И пусть это нередко бывало опасно и через день - гнусно, вот только верила я в то, что будущее сулит множество восхитительных вещей, и мне было интересно, что ждет впереди.

***

А впереди ждала Москва с ее пыльным летом, океаном несчастных обманутых людей вокруг, работой в эскорт-сервисе, дрязгах на кухне и в ванной. Одна из украинок уехала к себе после очередного залета в ментовку, и я переселилась в комнату к ее подруге, двадцатитрехлетней Оксане. Кроме типичного имени, Оксана ничем не напоминала образ хохлушки, который почему-то навязывается нам книгами и глупыми фильмами. Она была не из села, а из промышленного Запорожья, волосы у нее были русые, намного светлее, чем натуральные мои, фигурка тонкой, даже грациозной, несмотря на высокий рост, а речь ее, старательно избавленная от характерного "гэ", впитала московский выговор и характерные словечки, которые, по мнению Оксаны, придавали ей имидж коренной москвички.

Я несколько раз наблюдала, как ее спрашивали клиенты о том, откуда она родом, и Оксана отвечала, что из Обнинска, ни разу не вызвав подозрений. Я как-то не могла объяснить, чем Запорожье было хуже Обнинска, но видимо я ошибалась, потому что ксенофобия у нас намного сильнее, чем принято считать, и девушки из сопредельных государств СНГ остро чувствовали это на своей шкуре. Оставшись без подруги, Оксана стала искать товарища во мне, но сначала выяснила, не питаю ли я неприязни к ее землякам.

-- Бред, - уверенно ответила я. - Не думай об этом.

-- Ну, ты же знаешь, - сказала Оксана, полулежа на своей кровати, - у вас не любят хохлов, у нас - москалей.

-- Подонки борются за власть, - объяснила я, - и натравливают одни народы на другие. Нормальный человек никогда не смотрит на нацию, а судит по делам конкретных людей.

-- Это правильно, - одобрила Оксана, но почему-то тяжело вздохнула.

-- Так мой отец говорил, - добавила я, - и я ему верю.

-- Хочешь чаю? - спросила Оксана, и, получив мой утвердительный ответ, пошла на кухню, оставив меня наедине со справочником для поступающих в вузы.

Потом мы сидели на кухне, пили чай с бутербродами, Оксана вполголоса рассказывала о хамстве и наглости Киры, о причудах клиентов, а я думала, что, пожалуй, остановлюсь на заочном отделении Плешки, потому что слова не должны расходиться с делами, если ты не хочешь потерять уважение к себе.

Фантастическое чувство я испытала, сдавая документы в приемную комиссию: повсюду бурлила толпа молодых и красивых людей, или это мне так казалось, потому что я пересекла границу миров. Новое прекрасное место, где все были равны, а в окружающих лицах присутствовал интеллект, будто бы защищало меня от оставленного за спиной бардака, насыщенного смрадом и похотью.

К сожалению, учеба стоила денег, так что моя эйфория длилась недолго, но все-таки мне казалось, что избран правильный путь. Правда, пришлось реально взглянуть на вещи, и я отложила мысль о покупке машины до лучших времен.

Лучшие времена не торопились наступать: установочная сессия по утрам чередовалась с ночным изнуряющим сексом, так что я несколько раз ссылалась на нездоровье и прогуливала работу. Это не могло остаться без внимания хозяев нашей эскортной конторы - однажды в квартире объявился Эмиль, открывший входную дверь своим ключом.

С Эмилем до этого мы виделись не больше десяти раз, в основном на "субботниках". В первый же раз он трахнул меня, видимо, не впечатлившись, поскольку свои лучшие выступления я приберегала для клиентов, которых надеялась сделать постоянными, а для всякой братвы и ментов натягивала личину маленькой серой мышки, чтобы от меня поскорей отцепились. Но недолгое общение с Эмилем не мешало мне иметь о нем представление как о человеке, который управлял эскорт-бизнесом, подконтрольным казанской группировке. Он и был под стать своей поганой роли: жесткий и вспыльчивый тип, начисто лишенный сантиментов.

-- Чё за хуйня? - резко взял с места Эмиль, войдя в нашу с Оксаной комнату и заметив стопку книг на столе, который украинка использовала как туалетный, а я в основном как письменный.

-- Что-то не так? - с наивным видом поинтересовалась я. Конечно, я подозревала, что такой момент наступит, но все равно было не по себе.

-- Хочешь самой умной быть, овца? - Эмиль выплевывал слова со злобой и презрением.

-- Разве это грех? - привычка отвечать на вопрос вопросом, воспринятая от Вадика, прочно засела во мне.

-- Мне похер, - сказал Эмиль, - в принципе, но ты стала хуже себя вести, и пропускать работу я тебе не позволю.

-- Мне действительно было плохо, - начала я, но Эмиль резко схватил меня за подбородок и задрал голову вверх. Я была в домашних тапочках, без каблуков, и поэтому его лицо со свирепым оскалом оказалось прямо надо мной.

-- Не грузи меня, сучка! - прошипел Эмиль. - Ты перестала выходить на работу, потому что твоя сраная учеба тебе мешает. Если еще раз ты не вовремя сядешь в машину, или, не дай бог, на тебя пожалуется клиент, я запру тебя в подвал за городом, где тебя бесплатно будут жарить приезжие чурки. Веришь, что у нас есть такое место, и не одно?

-- Верю, - согласилась я, и холодные пальцы Эмиля, наконец, убрались от моей челюсти.

-- Хочешь съездить туда на экскурсию?

-- Нет, не хочу, я все поняла, - сказала я тихо, мысленно убивая Эмиля выстрелом в висок.

Когда Эмиль покинул наше жилище, Оксана с таинственным видом сообщила мне, что это Кира наябедничала Эмилю о том, что один из вчерашних клиентов был мной недоволен. Суть претензии состояла в том, что я отказалась трахаться с ним во второй раз, потому что он и первый-то еле кончил, потратив на это минут пятьдесят. Нас уже вот-вот должны были забирать с заказа, но тут клиенту взбрело в голову, что оставшиеся пять минут я должна ему делать минет - видимо, мысль о том, что хоть какие-то минуты нашего общения я буду простаивать, казалась ему нестерпимой. В принципе, он имел право требовать от меня ласки, потому что оплаченный час еще не окончился. Но если подходить не формально, а по-человечески, то его требование было просто скотским капризом. Жаловался клиент не нашему охраннику по кличке Муха, а своему другу, с которым была Кира, и вот она решила таким подленьким способом проявить преданность Эмилю. Тварь! Я сама никогда не опускалась до доносов на других проституток, зная, как им и без того нелегко.

На следующий день после лекции я встретилась с Егором, жутко усталая и не выспавшаяся - ведь никакая учеба не отменяла мою гигиену, маникюр и прочие женские хлопоты, которые пожирают уйму времени. Но Егор не обратил внимания на мой замученный вид.

-- Я решил располовинить бизнес, - возбужденно объявил он.

-- Мудрое решение, - сказала я, чтобы он ощутил поддержку.

-- Русланчик совсем отбился от рук, - продолжал Егор, увлекая меня на набережную. Над Москвой клубились осенние тучи, грозя разверзнуться ливнем, но Егор ничего этого не замечал. - Представляешь, что он вычудил? Взял с клиентов предоплату за очень серьезный проект и сунул ее в банк. Говорит, нам банк отвалит кредит, если мы покажем оборотные деньги, а не распилим их вчерную, как обычно. Ну, я не выдержал, устроил ему разборку, все вспомнил, и как он, оборзевший, меня отстранил от важных решений, и как он облажается перед всеми, если я покину фирму, потому что никто другой не сможет обеспечить такой технический уровень, какой задаю я.

-- А что Руслан? - глаза у меня слипались, но я мужественно поддерживала разговор.

-- Говорит, ладно, уходи, - сказал Егор. - Совсем одурел от самомнения. Пора с него спесь-то стряхнуть. Теперь пусть выкручивается, как знает. Я с тремя нашими ребятами ухожу в самостоятельное плавание, и посмотрим, как мы будем выглядеть через годик-другой.

-- Знаешь, Егор, - сказала я, подавив зевок, - я не хочу гулять, пойдем домой, а то скоро дождь начнется.

-- Да, у тебя вид усталый, - наконец-то он обратил на меня внимание. - Пошли, конечно, малыш.

И мы отправились к его машине, оставленной возле жилого дома на Фрунзенской набережной.

-- Вообще-то я не сомневаюсь в тебе, - сказала я по дороге, - но вы обговорили условия раздела?

-- Да, - весело сообщил Егор, - он согласился на мои условия. Момент выбран удачно, потому что большой заказ упускать нельзя, и я предложил, что буду работать над этим проектом, если он одобрит мой план разделения. Сами клиенты не должны знать о том, что мы уже порознь, а пока мы оба заинтересованы в них, он успеет найти помещение под новый офис и оборудовать его.

-- Так это ты остаешься на старом месте! - обрадовалась я. - То есть, все будут со временем знать, что ты единственный хозяин?

-- Конечно, малыш. Лучше момента и выдумать было нельзя! Руслан именно сейчас целиком от меня зависит.

Я попыталась представить себе студенческого друга Егора, который прижат к стене новыми обстоятельствами, и мне пришло в голову, что его покладистость сквозь сжатые зубы должна скрывать за собой зависть к техническому таланту бывшего сокурсника и, наверняка, что-то еще большее. Но мысль додумать не удалось, потому что я уснула и очнулась только под Егоровым подъездом на Юго-Западе столицы.

Оставшиеся дни до конца сессии я продержалась буквально на автопилоте, вконец измотанная бессонным образом жизни. Но по счастью дней этих было не слишком много, так что моя воля все-таки справилась с тяжестью нагрузок. Мы с Егором не виделись, пока я доучивалась последние дни, а потом, когда сессия осталась позади, я рухнула в кровать и спала подряд часов пятнадцать, чего раньше со мной никогда не случалось. Я хотела позвонить Егору перед работой, но было уже слишком поздно, и я в спешке перед выездом едва не забыла дома сумочку.

Как назло, выдалась муторная ночь с очередным бандитским загулом в бане, и, вернувшись домой, я снова уснула, как убитая.

Разбудил меня визгливый голос Киры, выгонявшей Оксану из ванной. Их обеих торопил Муха, который только что поднялся и хотел поскорее увезти Киру на вызов к постоянному клиенту.

Дождавшись, пока Муха с Кирой, наконец, убрались, я, не завтракая, отправилась на прогулку к телефону-автомату, откуда обычно звонила Егору и еще трем-четырем клиентам из моего тайного списка "деньги-мне-одной". Трубка автомата была безжалостно вырвана, и мне пришлось топать еще два квартала до следующих таксофонов. Я набрала рабочий номер и попросила секретаршу соединить меня с Егором.

-- Егора Андреевича больше нет, - меланхолично отозвался женский голос.

-- В каком смысле - нет? - спросила я.

-- Вы не знаете? - секретарша сделала паузу. - Он погиб три дня назад.

-- Как погиб? - до меня не дошло сразу.

-- В автокатастрофе, - теперь голос женщины выражал печаль. - Похороны вчера были. На Даниловском кладбище.

-- А как случилась авария? - спросила я.

-- Милиция говорит, что была тяжелая авария, - холодно ответила секретарша, явно начиная тяготиться разговором. - Его машину ударил грузовик, и он умер, не приходя в сознание. Вы, собственно, по какому вопросу, девушка?

-- По личному, - ответила я. - Скажите, пожалуйста, ведется следствие?

-- Я не в курсе, - она уже потратила на меня больше времени, чем заслуживал личный звонок. - Извините. - Она положила трубку.

Асфальт закачался у меня под ногами, но я закрыла глаза и считала до тридцати, пока не успокоилась. С моими мужчинами всегда происходили жуткие вещи - они будто бы принимали зло на себя, чтобы я могла продолжать дальше оставаться живой и здоровой.

Когда эта мысль пришла ко мне, я решила, что теперь уже не могу быть безучастной, а должна предпринять что-то решительное. Держись, София, сказала я себе, во что бы то ни стало, ты выплачешься позже, а сейчас загони боль на самое дно. Будь сильной! Чувствуя себя сосредоточенной и ясно мыслящей, я вернулась домой, переоделась и поехала на Юго-Запад. Если догадка моя была правильной, аварию подстроили у дома или у офиса. У дома даже легче - значит, надо начинать с него.

Впервые я заявилась в РОВД не как бесправное униженное существо, а с достоинством гражданки, болеющей за справедливость. Правда, в этом качестве меня долго футболили из кабинета в кабинет, пока, наконец, не объявился молодой оперативник с колючими наглыми глазами, который указал мне на ободранный стул напротив себя. Сам он сидел за канцелярским столом, с которого только что убрал несколько папок.

-- Я хочу поделиться с вами сведениями об аварии, в которой погиб Егор Васильевич Самарин, - произнесла я заготовленную фразу. - Это же произошло на вашем участке?

-- Я в курсе, - сказал опер, - но это не наше дело, а ГИБДД. Там же нет никакой уголовки. Правда, водителя КАМАЗа до сих пор не нашли, но он в розыске. Климов Сергей Трофимович сорока пяти лет. Знаете, где его искать?

-- Полагаю, он уже никогда не найдется, - нагло заявила я. - Это заказное убийство.

Неожиданно оперативник рассмеялся и предложил мне закурить. Я отказалась, но зато закурил его коллега, который оседлал стоящий рядом стол, так что мне пришлось вертеть головой, чтобы поочередно видеть каждого их них.

-- И кто заказчик? - равнодушно спросил тот, что сидел на столе.

-- Его партнер по имени Руслан, - сказала я.

-- Вы имеете в виду Руслана Толгуева, владельца контрольного пакета акций "Компьютраста"?

-- Совершенно верно, - сказала я, отмечая про себя, что эти менты, похоже, цепкие профессионалы.

-- И вы подтвердите в суде, что слышали, как господин Толгуев заказал убийство своего давнего друга?

Оперативники говорили по очереди, понимая друг друга с полувзгляда, а я в первый раз за этот день растерялась.

-- Я сама не могла этого слышать, - я опустила голову, - потому что даже самый последний дурак не скажет такого при свидетелях, а Толгуев не дурак.

-- А мы что, похожи на дураков? - поднял голос курящий опер. - Версия про делового партнера в самую первую очередь приходит в голову, потому что партнеру это выгодно. Но у Толгуева есть алиби и хорошие адвокаты, а ты, девочка, не принесла нам ни одного доказательства. Ты вообще, откуда взялась?

-- Я знакомая Егора, - сказала я. - То есть, Георгия Андреевича.

-- Ну, понятно, - вздохнул оперативник, сидящий за столом. - Иди гуляй, девушка. Если не скажешь ничего нового, делу будет дано определение "несчастный случай", а розыск гражданина Климова выделится в отдельное производство по месту прописки Климова - в УВД области. Нам лишняя головная боль без надобности.

Так завершился мой первый поход на поиски справедливости. Причем приходилось признать, что опера рассуждали вполне разумно, а я со своей уверенностью была беспомощна, как обычно. Зло торжествовало, но я решила закусить удила и, выйдя из райотдела, набрала номер моего давнишнего ухажера, а ныне московского бандита Толика.

Мы не виделись с ним после той сауны, и я не была уверена, что он обрадуется моему звонку. Впрочем, зачем-то же свой телефон мне Толик оставил?

-- О, Сонька, - радостно заорал Толик в трубку. - Давай, приезжай!

-- Ты один? - спросила я, немного волнуясь.

-- Да один, один, - заверил меня Толик и продиктовал адрес.

Пришлось ехать на другой конец Москвы, так что я уже понимала - на работу мне сегодня не успеть. В вагоне метро я подумала, что Эмиль меня точно не простит, но, похоже, некая высшая сила уже направляла меня прочь от эскорт-сервиса, и я не сильно цеплялась за прошлое. От выхода станции я позвонила Екатерине Андреевне и сказала, что иду к врачу и не успеваю на работу. Участливый голос диспетчера не мог меня обмануть - главным было отношение ко мне Эмиля, и оно мне сильно не нравилось.

Толик встретил меня в широких спортивных трусах и босиком, в руке у него была жестяная банка пива.

-- Что празднуем? - спросил он, когда я разувалась в прихожей, и я только в этот момент вспомнила, что даже не позвонила маме на свое двадцатилетие, которое прошло, забытое всеми, около недели назад.

Мне совершенно не улыбалось оказываться в какой-либо зависимости от бывшего толкателя ядра, но я знала, что мужчины совершенно по-разному ведут себя, когда они в кругу хамоватых друзей и когда они наедине с девушкой, которая им симпатична.

Я же к тому времени научилась мигом выделять тех, которым я нравилась, и насчет Толика никакие комплексы меня не мучили. Если бы я захотела, он бы набросился на меня моментально. Теперь оставалось проверить, как серьезно вообще он способен меня воспринимать.

-- Я к тебе не надолго, - сказала я, усаживаясь на низкий диван перед большим телевизором.

-- Ну вот, сразу обламываешь, - улыбнулся Толик, плюхнувшись на кресло и вытягивая волосатые ноги с огромными ступнями.

-- Я пришла поговорить о деле, - сдержанно улыбнулась я. - Может, кофейку для начала?

-- Ох, извини, малая, - Толик поставил на ковер банку с пивом и встал. - Растворимый пойдет? У меня и молоко имеется.

Через несколько минут мы снова сидели перед телеэкраном, на котором прыгали гонконговские гуттаперчевые бойцы. Я подумала, что Толику будет проще, если я изложу свой план языком братвы.

-- Тема связана с минимальным риском, - говорила я, - но на кону там фирма с миллионным оборотом в баксах. Короче, один коммерс партнера своего швырнуть надумал, потому что тот объявил о расходе и дележе имущества. Партнера заказали, исполнили под несчастный случай, но он перед смертью мне рассказал, что боится заказухи. Сомнений у меня нет, но менты даже не роют, потому что им нужна раскрываемость, а этот случай - глухой висяк. Правда, есть зацепка: известен шофер грузовика, который участвовал в аварии. Проблема, в том, что он скрылся...

-- В землю или в воду, - закончил за меня Толик.

-- Но заказчик-то не сам его закапывал, - улыбнулась я.

-- Ну и что?

-- А то, что коммерсант не может сам быть на сто процентов уверен, что его заказ выполнен в точности до конца. Он же не из бандитов и не мент, значит, действовал через посредников. Теперь, если водила вдруг объявится и потребует лавэ за молчание, не наложит заказчик в штаны?

-- М-да, - Толик наморщил покатый лоб, - ты права. Только где этого водилу найти?

-- Зачем его находить? - спросила я в ответ.

-- Ты хочешь сказать... - морщины Толика стали похожи на глубокие борозды в целине.

-- Ну, у тебя права-то имеются? - улыбнулась я.

-- Да.

-- Вот, значит, ты и есть водила!

-- Буренка, ты, блин, даешь! - Толик едва не расплескал пиво.

-- Только никаких звонков из дома.

-- Обижаешь! - сказал бывший толкатель ядра и сгреб меня в охапку.

Позже этим вечером Толик провожал меня до метро. На прощание, когда я уже готовилась шагнуть в переход, он вдруг сказал:

-- Слышь, может, останешься на ночь?

-- Ты к себе уже, небось, пол-Москвы перетаскал, - сказала я. - Лучше, завтра созвонимся, и, если не передумаешь, я рассмотрю твое предложение.

Дома меня ждала веселенькая Кира, и я поняла, что назревает что-то паршивое. На всякий случай я затолкала самые дорогие и ценные вещи на дно чемодана. Денег там было совсем немного после возвращения из Полесска и оплаты учебы.

Обостренным слухом я услышала, как поворачивается ключ в наружном замке, и пожалела, что не осталась у Толика.

-- Собирайся, Соня, - сказал Муха, возникая на пороге комнаты. Его правая рука была спрятана в карман черной кожаной куртки.

-- Куда?

-- На вызов, куда же еще? - голова Киры мелькнула за Мухиным плечом, и я поняла, что та прислушивается. - Нарисовался американец, наш старый клиент, большой ценитель лесби-шоу. Раньше к нему Хохляндия ездила исполнять, а теперь Оксана одна, а ты английский вроде разумеешь. Поедешь с ней, развлечетесь по-западному.

-- Я тебя прошу, - поморщилась я, - какая из меня лесбиянка?

-- Такая же, как и любая другая, - ответил Муха. - Это все шоу, а оно маст го он.

Цитата из песни Фредди Меркьюри в те годы была известна каждому, и я подумала, что боялась худшего, и новый опыт может выйти даже интересным. Окончательно подняло мне настроение то, что предстояла возможность поупражнять свой разговорный английский, и я начала быстро собираться.

Америкос жил в прекрасной квартире, съем которой наверняка стоил кучу бабок. Я уже несколько раз работала в роскошных апартаментах с дизайнерским ремонтом и мебелью, которые получались из выкупленных коммуналок в центре столицы. Мне было бы интересно узнать, какие люди населяли этот дом раньше, чем они жили, и как их удалось выселить. Я слышала, что многих стариков, исконных обитателей таких коммуналок, даже убивали, если они добровольно не соглашались расстаться с имуществом. Почему-то судьба этих людей, настоящих москвичей с корнями в истории города, не была мне безразлична, я даже иногда мечтала, что когда-нибудь у меня появится свободное время, и я на прогулке, допустим, по Чистым Прудам, познакомлюсь с аккуратненькой старушкой, которая поведает мне массу интересных историй. Эти мысли так увлекли меня, что я не сразу заметила американца, маленького, лысого, утопавшего в недрах мягкого дивана.

-- Вперед, красотки, - сказал поджарый охранник, впустивший нас в квартиру. - Я буду на кухне, если что.

Мы уже расстались с верхней одеждой, вошли в гостиную, и я поняла, что Оксана волнуется, не зная, что говорить. Как же это было у них раньше, растерянно подумала я, но времени на подготовку уже не оставалось.

-- How are you? - лучезарная улыбка сияла на моем накрашенном лице.

-- I'm fine, - ответил америкос, улыбаясь в свою очередь.

И общение пошло. Признаюсь, мне было трудно разбирать его быструю речь, но я попросила говорить медленнее, и он согласился. Присмотревшись, я заметила, что мимика у него живее, чем у наших людей, и это происходило оттого, что сам английский язык требует сильной артикуляции, а вдобавок хваленый заокеанский smile набрасывается на лицо всякий раз, когда говорят не только что-то смешное, но и просто вежливые слова.

В какой-то момент мне показалось, что Оксаны в комнате как будто нет, но она сидела в кресле с мартини в руке, и на ее лице читалось дурное настроение.

- Ты чего? - спросила я.

-- В первый раз тоже мы трепались обо всякой херне, - сказала Оксана, - а потом он пожаловался Андреевне, что мы умышленно тянем время, чтобы развести не на два часа, а на три. Не думай, что он такой сладкий, как выглядит.

-- Нет проблем, - я решила, что Оксана может оказаться права. Чертовы западные люди не приучены командовать женщинами, предпочитая делать пакости у них за спиной. Я повернулась к Джиму и, поставив свой бокал, произнесла: - Time is money, is it?

Джим завел электронную музыку, и я впервые оказалась в постели с женщиной. Оксана небрежно вытерлась после душа, ее спина и ноги были влажными, когда мы начали изображать неземную страсть на Джимовой широкой кровати. Сам хозяин смотрел на нас, улыбаясь, в руке у него переливался в широком стакане коричневый дринк, наверное, виски, а я думала, что действо мне напоминает какой-то дешевый порнофильм. Интересно, что когда меня охаживали отечественные самцы, подобная мысль не приходила мне в голову - видимо то оставалось для меня элементом не фильма, а кондовой российской жизни. Здесь же было все слишком понарошку: сначала я, взвалив на себя бремя лидера, пыталась ласкать Оксану, но та прошептала, что я ни черта не умею и перевернула меня на живот. Ее руки и язык пробежались по моей спине, ягодицам, и дошли до пяток. Вдруг я вспомнила, что это же самое проделывал со мной Вадик. Мысль настолько меня возбудила, что, перевернувшись, я уже была вся мокрая, когда Оксанин язычок нырнул мне между ног. Не хочется писать о "сладостной истоме" и "приливе счастья", но поверьте, Оксана была в сто раз опытнее Вадика и знала все сокровенные точки женского тела. Да я самая настоящая лесбиянка, сообразила я, когда волна схлынула. Возбужденный член Джима вдруг возник перед моим лицом, и на меня брызнула сперма. Я закрыла глаза, сомневаясь, надо ему помочь или нет, но умница Оксана опередила мое замешательство и умелым языком вылизала все достоинство американца, а потом вдобавок и мое лицо.

-- Черт возьми, подруга, - сказала я, когда мы вместе принимали душ. - Похоже, ты и в самом деле вошла во вкус этого спектакля.

-- Мне нравится, когда и тебе хорошо, - мурлыкнула Оксана.

-- Научишь меня, чтобы я тебе тоже сделала? - закинула я сквозь зубы, намыливая лицо.

-- Конечно, Сонечка, - одна ее рука проникла ко мне между ног и начала мыть, а другая направляла струю воды.

-- Врать не буду, - сказала я растерянно, - мне это, кажется, по кайфу.

-- Я знаю, - шепнула Оксана мне в ухо. - Я люблю тебя, маленькая сучка.

Неужели это происходит со мной? Я пыталась взглянуть на нас со стороны и видела двух зябнущих шлюшек в коротких юбках, которым не терпится забраться в теплую машину, теплую постель, ощутить хоть какое-то суррогатное тепло в холодном и злом городе, где тоска и надежды перемешались в миллионах ячеек жилищ, где умирают из-за денег достойные люди, а подонки рвутся к власти по трупам. Что мы можем изменить в злобном круговороте жадности и похоти, во что сами превращаемся? И что могу лично я?

Номер Толика не отвечал, прошел еще один осенний день. На следующий он взял трубку, но оказался загружен делами. Встретились мы еще через два дня, и он сразу взял мое равнодушное тело на ковре перед телевизором.

-- Как наш вопрос? - спросила я после душа, сидя на диване с чашечкой кофе в руке.

-- Какой вопрос? - не понял Толик.

-- Ну, коммерс из "Компьютрейда", который своего дольщика заказал.

-- А-а, - протянул Толик. - Забыл совсем. Наверное, фуфло какое-то, - он махнул своей здоровенной рукой. - Не до этого сейчас, дел невпроворот.

Меня непросто было обидеть после всего, что я пережила за прошедшие годы. Я знала, как отгородиться щитом презрения от клиентов, сутенеров, шлюх, бандитов, таксистов, ментов, нищих, отморозков, кавказцев, - словом, всех, кто мог думать, что ему под силу унизить меня. Тем больше меня задел этот жест Толика, его пренебрежение к тайне, которую я выложила ему, надеясь на его участие. Какой идиоткой я, должно быть, выглядела - со своими надеждами и хитрыми дедуктивными рассуждениями перед глыбой мяса, которой вздумалось бесплатно попользоваться мной под видом старой дружбы. Какая вообще может быть дружба между бандитом и шалавой?

-- Чего молчишь, малая? - я еле сдерживала слезы, и Толик решил подбодрить меня: - Пошли, может, пообедаем где-нибудь?

Тут я представила, что, незримый, за мной наблюдает Егор, и слезы все-таки покатились из моих глаз. Я выбежала на кухню, где поставила, наконец, кофейную чашку и дала волю слезам. Толик подошел сзади и обнял меня:

-- Ну, чего ты, малыш, не реви, не надо. - Его сильные руки сдавили мне дыхание. - Если тебе это так важно, я позвоню прямо сейчас, по дороге. Мы же идем обедать?

Мне хотелось послать его подальше и убраться из его дома, но более достойного человека, которому бы я могла поведать тайну смерти Егора, рядом не было, и я заставила себя успокоиться.

-- Я не голодна, - соврала я. - Ты все испортишь, если позвонишь без подготовки. Хочешь отделаться от меня - лучше скажи прямо.

-- Какой еще подготовки?

Я вытерла слезы, размазывая макияж, и повернулась к нему.

-- Звонить надо так, чтобы одновременно наблюдать за офисом. Я уверена, что Толгуев не выдержит и бросится перезванивать тем, через кого он делал заказ. Но из офисного телефона это стремно, поэтому он выйдет, чтобы звонить из нейтрального места. Тут надо его перехватить и вывезти куда-нибудь, чтобы под прессом он раскололся до жопы, выл и ползал на коленях. Тогда он согласится на любые условия.

-- Блин, Сонька, я ... - Толик не мог подобрать слов. - Откуда это у тебя? Ты рассуждаешь не как ...

-- Блядь, - закончила я за него. - Мои рассуждения останутся пустышкой, если за ними не будет тебя. Ты - реальная сила, вместе нам все по плечу.

Я нашла в себе силы улыбнуться. Толик потянулся ко мне и стал целовать, но дежурное совокупление как раз сейчас было бы мне отвратительно. Я напрягла руки и отстранила его.

-- Так что, я могу на тебя рассчитывать?

-- Мы же друзья, - сказал Толик. - Конечно, можешь. Только откуда тебе знать, что он именно так себя поведет?

-- Я пытаюсь ставить себя на его место, - объяснила я. - Обычно у меня это неплохо получается.

-- Ты еще и психолог, - заулыбался Толик. - Давай только, я расскажу пацанам, что это я сам придумал, а ты только давала информацию. Иначе они не подпишутся.

-- Конечно, это ты придумал, - согласилась я. - Мне лавры ни к чему, лишь бы дело прошло, как надо.

-- И что ты хочешь лично для себя со всего этого?

-- Половину твоей доли, - храбро сказала я, - и голову этого гада.

Толик присвистнул и опустился на кухонный табурет рядом с холодильником. Потом потер ладонями виски.

-- Мочить его? - удивленно сказал он. - За какие бабки-то хоть?

-- Только не говори, что тебе запрещают моральные устои, - я сама поражалась холодной злобе, звучавшей в моих словах. - Там, я знаю, в банке висит три десятка зелени, под которые он собирается брать кредит. Пускай обналичивает. А жить он по делам своим не заслужил.

-- Четверть моей доли, - Толик поднял холодные серые глаза. - И за мочилово не отвечаю - будем действовать по обстоятельствам.

Я и не понимала, какую ответственность взвалила на себя, соглашаясь с условиями бандита. Лишь увидев бритого Джозефа с глазами садиста и Хохла, который заметно нервничал, я перепугалась не на шутку. Кто я такая была для этих парней, впитавших насилие с детства, как материнское молоко? Только непонятная симпатия Толика охраняла меня от того, чтобы быть убитой и закопанной вместе с Толгуевым в случае запланированного исхода этого дела.

Но отступать было некуда.

Следующим утром я, снова таки после бессонной ночи, встретилась с бандитами и заняла место в машине у офиса "Компьютраста". Я помнила Руслана по фотографиям, которые мне показывал Егор, и одна могла его узнать. А народу у высокого административного здания на проспекте Вернадского, где размещалась Егорова фирма, было полно. Я знала, что Толик уже позвонил, и жутко волновалась, что выйдет из моей затеи. Вдобавок пошел мокрый снег, и сквозь тонированные стекла машины ничего нельзя было толком разглядеть.

-- Я подойду поближе, - сказала я. - Отсюда плохо видно.

-- Смотри, по ходу не сними кого-нибудь, - Хохол, сидевший за рулем, издал нервный смешок.

-- Заткнись, - оборвал Джозеф, поворачиваясь назад. - Как ты дашь нам знать, что он вышел?

-- Пойду за ним, - сказала я. - Вы поймете, когда я переложу сумку в правую руку.

-- Блин, - проворчал Джозеф, - ты, подруга, не из органов ли часом?

-- Нет, просто в кино типа так показывают, - сказала я и вышла, хлопнув задней дверью.

Рабочая сумка, набитая всякими необходимыми проститутке вещами, болталась на моем левом плече. Я пошла ко входу в здание, где постоянно двигались в разные стороны люди, одетые в плащи, куртки и пальто. Большинство лиц мелькало под зонтами, некоторые прятались от слякоти и холода в поднятые воротники. Я подумала, что неплохо бы войти внутрь, иначе я рискую просто не узнать Толгуева, которого видела всего лишь на нескольких снимках. Вдруг он успел отрастить усы или бороду, вдруг стал носить очки? Но вестибюль охранялся ВОХРом, я испугалась, что меня запомнят, и продолжала стоять на улице.

Рядом со зданием, у троллейбусной остановки, пара бабусь торговала сигаретами. Сейчас разноцветные пачки были прикрыты полиэтиленом, и снег падал и таял, делая разные марки сигарет почти неотличимыми. Я остановилась поблизости, вроде бы приглядываясь к сигаретной раскладке. Боковым зрением я замечала, когда кто-то выходил из стеклянных дверей, и внимательно вглядывалась, если это был мужчина.

-- Какие вы курите, девушка? - оказывается, я приняла за бабку совсем не старую женщину. Просто одета она была, похоже, в бабкино наследство.

-- Да вот, не знаю, стоит ли начинать курить, - сказала я.

Торговка мигом потеряла интерес к моей персоне. Черт с ним, подумала я, Толик извинится перед братками, никто ничего не потерял, кроме времени. Может, оно и лучше, что все так закончилось. А Егор? Оставить все, как есть будет предательством по отношению к нему тоже. Я их обоих предам, и буду тихонько жить дальше, накапливая деньги на московскую квартиру, машину, образование, потом устроюсь на приличную работу, и все у меня будет, как у любой из этих офисных женщин, от которых никто не требует, чтобы они спали с мужиками, вопреки своему желанию. Я стану спокойной и уверенной, такой, как обычная москвичка, пробившая себе дорогу в жизни. Но я не хочу быть, как все! Я хочу большего, чего-то, способного вывести меня за круг забот средней гражданки. Наверное, смерть Толгуева, которого я даже не знаю, и будет событием, меняющим мою жизнь. Ведь, если я стану убийцей, никто не сможет помыкать мной безнаказанно. Появляется что-то новое в душе убийцы, или нет? Но причем тут Егор и память о нем? Тогда, выходит, я лгу себе самой, что делаю все это ради него. И к тому же я не отказываюсь от грязных денег за шантаж. Но все мои деньги грязные, у меня не было бы ни копейки, если бы я хотела с самого начала честно работать. Или деньги все же не пахнут?

Моя голова раскалывалась от нахлынувших мыслей, от волнения и неизвестности, которая была в поведении человека, засевшего где-то наверху, в бетонном офисном муравейнике. Когда станет ясно, что ожидание бессмысленно? Толик мог в чем-то проколоться, Толгуев не поверил и остался у себя, наверное, так и было. Я перевела взгляд на серую машину бандитов, которая продолжала стоять на том же месте, откуда я вышла. Толик наверняка уже вернулся в нее, а я смотрела в другую сторону и не заметила этого. Между нами было метров сорок, но я не видела, сидит ли кто-то сзади. Хотелось, чтобы Толик догадался опустить стекло, сделал что-нибудь, от чего я перестала бы нервничать и бояться. Но его или до сих пор не было, или он не слышал моей мысленной просьбы, болтая с дружками в теплом салоне. Еще десять минут, нет, пятнадцать, сказала я себе.
Человек в черном кожаном пальто озирался по сторонам, как иностранный шпион в дрянном фильме советской поры. Это выглядело немного забавно, и я лишь через несколько секунд сообразила, что передо мной Руслан Толгуев. Я отвела глаза, и он вряд ли обратил внимание на маленькую девушку, стоящую у сигаретной раскладки. Моя увесистая сумка перелетела в правую руку, и я почувствовала, что левое плечо уже успело занеметь. К остановке подъехал троллейбус и Толгуев встал в очереди входящих пассажиров. Я знала, что у него есть машина и водитель, но сейчас ему казалось более удачной идеей проехаться в общественном транспорте. Я втолкнулась в троллейбус, уповая, что Толик с друзьями не отвлеклись на болтовню, и увидели мой знак. Люди закрывали мне заднее стекло, и даже мои попытки встать на цыпочки ни к чему не приводили. Толгуев протолкался к передней двери и вышел через две остановки. Я выскочила из задних дверей и со смесью облегчения и ужаса увидела, что бандиты уже здесь. Двери их машины синхронно открылись, Толик с Джозефом шли на цель, как два Терминатора, грозные и неумолимые. Благо, на этой остановке, кроме Толгуева, вышли только две женщины, и парням не составило труда понять, кто им нужен.

-- Марш в машину, - скомандовал Толик, проходя мимо меня.

Джозеф заходил с другой стороны, отсекая Толгуева от телефона-автомата, к которому он направлялся. Я запрыгнула на заднее сидение, тут же услышав грубый голос Хохла:

-- Вперед садись, дура! Они ж его запаковать должны.

Я снова открыла дверь, чтобы пересесть, и увидела, как метрах в тридцати от меня Джозеф стоит перед Толгуевым, обращаясь к нему. В руках у бритоголового я разглядела сигарету - видимо бандит просил огонька. Толик пружинисто подошел к Толгуеву сзади и ткнул ему в поясницу огромный кулак, в котором что-то блестело. Я опустилась на переднее сидение и закрыла глаза.

-- Ведут лоха, - удовлетворенно сообщил Хохол. Из его голоса - странное дело - исчезла тревога.

Я заметила, что двигатель он не выключал, готовый сразу тронуться. Сейчас, как и в отделении милиции, когда я общалась с операми, мне подумалось, что все дела, хорошие и плохие, лучше, когда проводят профессионалы. Похоже, люди делятся на них, и на бесполезных болтунов. Сзади послышалась возня, раздался звук закрываемой двери, и в тот же миг Хохол сорвал с места машину.

Теперь важно было не нарваться на проверку ГИБДД, поэтому мы ехали, соблюдая все правила. К тому же был день, и потоки машин запруживали выезд на МКАД.

-- Почему бы не разрулить вопросы на месте? - голос Толгуева я слышала впервые и сразу напряглась, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. - Кто вы такие, пацаны?

-- Нам сказано доставить вас к шефу, - степенно произнес Толик.

В его голосе не слышалось и признака волнения, а вот его собеседник заметно нервничал, хотя и старался не проявить этого.

-- Я думаю, произошла ошибка, - продолжал Толгуев. - У меня нет никаких проблем с крышей. Может, было бы лучше, если бы вы с ними пообщались напрямую?

-- А кто у вас крыша? - поинтересовался Толик.

-- ОБОП, - сказал Толгуев. - Давайте сделаем звоночек, если не верите.

-- Чего нам лишнее на себя брать, уважаемый, - отозвался Толик. - Вот приедем к шефу в гости, там и позвоните.

-- В гости обычно по-другому приглашают, - сказал Толгуев. - Я бы не отказал, ей-богу. А вы, точно дикие, навалились, везете незнамо куда. Если речь пойдет о бизнесе, то так дела не делают.

Я подумала, что попытки Толгуева прощупать цель его захвата выглядят довольно-таки жалко. Видимо, Толик был того же мнения, продолжая изображать туповатого исполнителя.

-- О бизнесе, о бизнесе, - сказал он миролюбиво. - Хочет вам шеф предложить кое-что, вот нам и сказал, доставить в целости и сохранности.

-- И что именно хочет шеф от меня?

-- Ну, этого нам в точности не докладывали. Не нашего уровня дело-то. Но я бы вас попросил передать шефу, когда вы вдвоем говорить будете, что мы с вами хорошо обращались, без обид. Согласны?

-- Да, конечно, - я услышала, что Толгуев говорит уже немного бодрее, и мне стало смешно, как такой серьезный человек ведется на простейшую разводку, которую не проглотил бы и школьник.

А у меня самой хватило бы духу попробовать вырваться из лап двух здоровенных бугаев, броситься бежать, звать на помощь? Да, я уже делала это в Брянске, но тогда все-таки было расстояние между мной и подонками, и сейчас я не могла бы сказать наверняка, что бежала бы, если бы они были совсем рядом. Угроза жизни ломает людей, но до этого дня я понимала истину скорее умом, а на даче Толика осознала ее всеми своими чувствами.

Позитивно мыслящий Толгуев до последнего момента ожидал, что его привезут в какой-нибудь роскошный особняк, но по мере того, как мы въезжали в скромный дачный поселок, дурные предчувствия его одолели, и он принялся расспрашивать с возрастающей тревогой:

-- Куда мы все-таки едем?

Толику уже надоела его недалекая роль, и он молчал.

-- Вы сказали, что будут переговоры по бизнесу, - не унимался Толгуев. - Что происходит?

-- Заткнись, козел, - не выдержал Джозеф, до тех пор молчавший, и я услышала звук удара и сдавленный всхлип.

Мы остановились у железных ворот, выкрашенных в темно-зеленый цвет. Ворота располагались в сплошном прямоугольнике бетонного забора. Здания внутри периметра почти не было видно, только черепичная крыша указывала на то, что мы заехали не на военную базу. Хохол, оставив водительскую дверь открытой, побежал к воротам и долго ковырялся в замке. Цепочка его следов нарушила снежную целину у забора. Здесь, за городом, снег и не думал таять, и я отстраненно подумала, что труп смогут найти разве что весной. Или трупы - жуть волной нахлынула мне в душу. Хохол наконец-то справился с замком и распахнул ворота.

-- Всего-то один этаж, - сказала я Толику, когда он выбрался из машины, и мы оказались рядом.

-- Да, зато какой глубокий здесь подвал! - он с гордостью посмотрел на меня, а я поцеловала его с открытыми глазами, стараясь лицом к лицу проникнуть в его мысли.

Но Толик отодвинул меня, из другой задней двери Джозеф вытягивал Толгуева, жалко озиравшегося по сторонам, с разбитыми губами. Спуск в подвал находился внутри самой дачи, налево от входа. Толгуева подволокли к открытым загодя дверям, ведущим вниз. Он остановился на верхней ступеньке. Джозеф придержал бизнесмена.

-- Не будем нарушать традицию, - загадочно улыбнулся он.

-- Ага, - отозвался Толик, отступил на шаг и вдруг впечатал в спину бизнесмена подошву своего здоровенного ботинка. Толгуев кубарем скатился вниз и тоненько завыл оттуда.

-- Это путь всех наши врагов, которые попадают сюда, - объяснил мне Толик с нескрываемой детской радостью. - Первый этап пройден чисто и в нормативный срок. - Он подмигнул мне, и я вымученно улыбнулась в ответ. Потом Толик повернулся к своим помощникам: - Займись им там, Джозеф, пусть дозревает, ты, Хохол, дуй за жратвой, я растоплю печку, а Сонечка уберет и накроет на стол. Вперед, господа и дамы!

Чудненькая поляна у нас получилась: водка, пиво, мартини, красная рыбка, колбаса, огурчики. Я нажарила большую сковороду картошки с луком - и мы расселись в теплой зале, от которой отходил маленький коридорчик, наверное, в спальни. Выпивали мы и закусывали, не скупясь на тосты, а в подвале рядом с нами дрожал от страха и холода вчерашний уважаемый бизнесмен, а теперь всего лишь пойманный предатель и убийца, ожидающий свой приговор.

Меня в этой ситуации волновало слишком многое, и выпитый мартини почти не повлиял на мои мыслительные способности. Во всяком случае, мне самой так казалось. А вот Хохол заметно расслабился, и с каждым новым стаканом его взгляды на меня становились все красноречивее.

-- Ну, хорош, - сказал Толик, выхватывая из-под руки Хохла непочатую бутылку с еще завинченной крышкой и целой акцизной маркой. - Клиенту самое время дозреть, а нам рано отрываться по-полной. Допьем, когда делюгу сдвинем конкретно.

Хохол открыл было рот, чтобы возразить, но то ли аргументов у него не нашлось, то ли он предпочел не ввязываться в ненужные пререкания - губы его сомкнулись, так и не издав ни звука. А молчаливый Джозеф принялся натягивать свой черный свитер, который он повесил на свободный стул после третьего или четвертого стакана. Впрочем, братки контролировали себя - все стаканы, о которых я упоминаю, были наполнены едва ли на треть.

-- Работает Джозеф, - сказал Толик, в свою очередь одеваясь, - он специалист по допросам. Я вмешиваюсь по мере надобности. Ты, Соня, просто слушай и связывай концы с концами. Хохол, неси мобильник в дом и тоже спускайся вниз. Будешь нагонять жуть своими плоскими приколами.

Я в очередной раз удивилась способности Толика толково распоряжаться и принимать четкие решения. А ведь до вчерашнего дня я была довольно невысокого мнения об его умственных данных. Больше никогда я не буду думать о больших и сильных мужчинах свысока, сказала я себе, хотя вроде бы всегда знала, что судить надо только по поступкам.

Джозеф с Толиком деловито нырнули в подвал, а я немного задержалась у выхода, одеваясь и наблюдая, как Хохол достает из багажника установку мобильной связи. В те годы никто и не мечтал, что такие аппараты вскоре станут компактными и доступными для всех - мобилка тех лет была запредельной мечтой простых граждан и атрибутом успеха лишь для немногих банкиров, бизнесменов и преступников. Хохол перехватил мой любопытный взгляд, и его физиономия растянулась в похотливой улыбке. Я торопливо стала спускаться по крутой лестнице вниз.

Впервые я оказалась в бетонной камере, выстроенной специально для допросов и других грязных дел. Всю свою жизнь я убеждалась, что абсолютно все, что пишут и снимают о людях, все, что с благими целями внушается нам с детства, - зиждется на ханжеском вранье. Это убеждение окрепло с той поры, как я своими глазами увидела пропасть, лежащую между правдой о проститутках, и тем, что показывают и рассказывают о них. Теперь я уставилась на обычное оцинкованное ведро, стоящее перед прикованным к стене Русланом Толгуевым, и мне пришло в голову, что тысячи книг и фильмов повествуют об узниках, но почти ни одно из этих произведений не упоминает о самой простой и естественной штуке, необходимой человеку, у которого нет иной возможности опорожниться в условиях импровизированного дачного застенка. Почему-то именно блестящее ведро, а не мучения человека, произвело на меня столь неизгладимое впечатление. Не знаю ответа. Может быть, его и вовсе не существует, но так было.

Я даже не сразу поняла, о чем идет речь, и только разглядев у Толика в руке поднятый кверху шприц, я заставила себя переключить внимание с проклятого ведра. К потолку холодной и зловонной (о, снова ведро!) коробки из бетона был пришпилен зарешеченный светильник, и в его тусклом освещении лица моих подельников смотрелись настолько зловеще, что трудно было поверить, как эти самые люди только что ели, пили и смеялись в десятке метров отсюда. Да я бы их с трудом узнала, если бы не была все время рядом.

-- Все по-порядку, - шипение Джозефа, - в подробностях. Одно фальшивое слово и я выдавлю тебе глаз. Потом - другой. Мне похуй, что ты не знал, какие друзья есть у Георгия Андреевича. Если б ты и знал, то меньшей гнидой от этого бы не стал. Просто из осторожной гниды ты превратился в оборзевшую. Но был такой писатель Достоевский, так вот у него есть книга "Преступление и наказание". Читал в школе?

Глубина эрудиции Джозефа поражала меня в самое сердце.

-- Читал, - послышался лепет узника. Он сидел на табурете, и его прикованная рука висела почти у самой понурой головы.

-- Так вот, там пишется о неизбежности наказания за преступление, и о том же самом толкует наш российский уголовный кодекс, - продолжал Джозеф. - Неужели твое сраное высшее образование не вложило тебе таких простых вещей в мозги?

-- Ребята, давайте договоримся, - взмолился Толгуев. - Я все осознал. Честно сказать, Егор был моим ближайшим другом больше двадцати лет. Это было какое-то затмение, ну не знаю, нашло на меня.

-- Как низко пали наши коммерсанты! - с обидой в голосе сказал Джозеф, и я не уловила момент удара, но Толгуев дернулся и захрипел, не в силах набрать воздух в легкие.

-- Да чё на пидора этого силы переводить, - сказал Хохол, возникая в дверном проеме. - Давайте просто разденем его тут и оставим на ночь. По утряни глянете, какой он разговорчивый будет, с воспалением-то легких.

-- Вот всегда ты такой, Никодим, - с укоризной произнес Джозеф и нанес еще несколько несильных ударов по лицу Толгуева. - Я тут себя не жалею, чтобы на человека просветление сошло, и он уже почти перевоспитался, а ты пришел и сразу предлагаешь заморозить живого-то. Нет, не любишь ты людей, Никодим!

-- Послушай, придурок, - доселе молчавший Толик со шприцом наклонился к Толгуеву, - мы тут можем держать тебя до морковкиных заговений и веселиться с тобой, как захотим. По концовке ты подохнешь в мучениях, или станешь животным, пускающим слюни. Есть еще вот этот препарат, - Толик поднес иглу к самым глазам Толгуева, так что тот отдернулся, - который развязывает язык. Правда, в некоторых случаях он и сердце останавливает, но нам это до фени. Или ты честно и точно излагаешь все события, или мы делаем свой ход.

-- Вы убьете меня все равно, - сказал Толгуев. - Не вижу перспективы.

Это было сказано все-таки по-мужски, и я тихо шагнула вперед, чтобы увидеть лицо Толгуева, которого почти закрывал собой Джозеф.

-- А ты сам ее предложи, перспективу-то, - быстро сказал Толик. - Дай нам ее оценить. Терять-то тебе все равно нечего. Отчего бы не попробовать?

-- Могу предложить вам содержимое моего бумажника в обмен на легкую смерть, - рассмеялся вдруг Толгуев. - Вы же мстить собрались, пацаны, вот и мстите. По крайней мере, Егор не мучался, и я имею право просить вас о том же.

Я ничего не понимала. В машину к нам сел обычный немолодой мужик, который сразу дал слабину. Теперь же в страшном бетонном подвале перед нами сидел пускай и убийца, но не глупее всех нас, а главное, дерзкий и не сломленный, несмотря на издевательства и побои. Но Толик не растерялся:

-- Брось понты колотить, фраер, - твердо сказал он. - На тебе кровь, и я не вижу причин, почему мы должны идти тебе навстречу. Не важно, что ты говоришь сейчас, когда еще надеешься быстро подохнуть. В этом тебе отказано - заруби на носу. Подыхать будешь медленно и страшно, или соглашайся на наши условия. Вот они: сначала рассказываешь все, что связано с убийством, все детали, телефоны и прочее. Потом выкупаешь себе жизнь. За сотку зелени. Легкая смерть стоит сороковку.

-- У меня нет таких денег, - сказал Толгуев. - Это все бессмысленно.

-- Раздевайте идиота, - скомандовал Толик и отошел назад. Он уловил мой взгляд боковым зрением и повернулся ко мне. Его широкое лицо не выражало никаких человеческих чувств, и я поняла, что внутри он такой же, как и Руслан Толгуев. Может, немного сильнее. Или закаленнее.

Между тем Джозеф с Хохлом, освободив прикованную руку Толгуева, быстро сорвали с него всю верхнюю одежду и рубашку с майкой. У бизнесмена оказалось довольно крепкое, самую малость полноватое тело, почти полностью заросшее волосами.

-- Гляди, - сказал Хохол, немного отстраняясь, с ворохом одежды в руках, - с его мехом и холод не страшен.

-- Чтобы зиму пережить, он еще обрастет, - поддержал приятеля Джозеф, - станет здесь, как мишка в берлоге.

Мне в теплой одежде сделалось вдруг зябко, и я впервые подумала, что не пожелала бы такой участи даже убийце Егора. Толгуев не опустился на табурет, а стоял и дрожал. Наручник, держащий мертвой хваткой его правую руку, вновь был соединен со стальной петлей, вмонтированной в мрачную стену.

- Пошли, водочки выпьем, и перекусим манёха, - сказал Толик и первый зашагал наверх.

Остальные, включая меня, молча последовали за ним. Джозеф закрыл дверь наверху и обернулся ко мне:

-- Если пассажир не разведется, я с тебя имею, подруга, - холодно сказал он.

-- Почему это? - кровь, после виденного внизу, ударила мне в голову.

-- По кочану, - так же холодно сказал Джозеф. - За беспокойство, звезда панели, нах. Мое время стоит дорого, но с тебя возьму по-свойски - пятерочку зелени.

-- Мое время тоже стоит дорого! - крикнула я. - Не дешевле твоего.

-- Ты, лярва, меня с собой равняешь? - кулаки Джозефа сжались, и он пошел на меня.

-- Джозеф, отвянь! - сказал Толик, вернувшийся из залы, услышав наши голоса.

-- Эта сучонка думает, что, если ты ее трахаешь, она может со мной быть на равных, - глаза Джозефа сузились, но наступать на меня он больше не решался.

-- Да ты чё, брат! - развел Толик огромные руки. - Она же в три раза меньше, чем ты.

-- Джозеф, братуха, - вдруг вмешался Хохол, - ты здесь в натуре не прав. Подруга вывела нас конкретно на заказчика, упакованного коммерса. Посуди сам, он же не бродяга и не мент, весь ее базар правдой оказался. Если мы пока развести фраерка не смогли, то это наши проблемы. В чем ее вина?

Джозеф молчал, но желваки его высоких скул все еще играли.

-- Давайте бухнем, пацаны, - предложил Толик, - а то внизу сыро и холодно, нах. Сонь, разогреешь картофанчик?

-- Мигом, - сказала я и быстро пошла на кухню.

За окном уже успело стемнеть. Я сказала Мухе, прощаясь с ним прошлой ночью, что еду на пару дней в Полесск. С этой стороны проблем возникнуть не должно, хоть я и не забывала о предупреждении Эмиля. И вот я в идиотской ситуации, похоже, зря теряю время и наживаю врагов. В жизни все всегда получается не по плану, а наперекосяк. Интересно, это только со мной происходит? Правда, Егор уже отчасти отомщен - это единственное, что утешает. Если чьи-то страдания способны вообще утешать.

Вечерняя трапеза вышла не в пример дневной - молчаливой и безрадостной. Я почти не ела (вдруг, заставят возвращать!) и куталась в плед, подобранный на старом диване, стоящем в дальнем углу. Почему я на самом деле не поехала в Полесск? Сколько глупостей должен совершить человек, прежде чем не станет мудрым и не научится понимать других людей?

-- У него свой человечек из ФАПСИ налаживал безопасность, так что там прослушки быть не могло, - тихая речь Толика предназначалась для ушей Джозефа, который, немного наклонившись, внимательно слушал. - Или кто-то из своих сдает, или это гнилые дела. Я не хочу лезть туда, где пахнет гнилью.

Ба, Толик, неужели есть что-то не гнилое, чем ты занимаешься, невесело подумала я. Твоя жизнь состоит из беспрестанных разводок, наездов, проверок на вшивость, интриг и случайных денег. Ты и твои друзья не принадлежат к большой бандитской группировке, поэтому вы, будто бы независимые, существуете все время между молотом и наковальней. Твоя жизнь, оборвавшись в несчастливый момент, не вызовет ничьих сожалений и слез, кроме родительских. Ты и сам пройдешь по головам, предашь и не раскаешься ни в чем. Совсем как я, только ты больше и намного сильнее. Не хочу, чтобы ты стал моим мужчиной, даже ненадолго. Что вообще я делаю на твоей даче? Не проще ли было поплакать на Егоровой могиле, как я уже плакала на могиле отца, или над искалеченным Вадиком. Русской бабе пристало изойти слезами, а потом вернуться, как тягловой лошади, к своему хомуту. Если вести себя так, никто и не заподозрит, что ты неправильная, не такая, как другие, паршивая девчонка, которая хочет выиграть Большой Приз. Бедная девочка, ты увянешь раньше срока, твое тело перестанет быть хоть кому-нибудь нужным после первых или вторых родов, веселье будет приходить только по праздникам, когда ты, или такие, как ты, смогут напиться и фальшиво затянуть какой-нибудь душевный бред. Провалитесь вы с такой жизнью, я не хочу знать ваших правил!

-- Давайте спустимся вниз, - звонко произнесла я, и все, казалось, вздрогнули от неожиданности, а задремавший было Хохол, раскрыл глаза и дико уставился на меня.

-- Рано еще, - отмахнулся Толик своей ручищей.

-- Он не ты, - сказала я. - Он старше, и у него наверняка проблемы со здоровьем. Сейчас он как раз дошел то такой точки жалости к себе, что созрел. Если пропустить момент, он попрощается со здоровьем, и будет смеяться нам в глаза.

-- Блин, ты что, ясновидящая, подруга? - пробормотал Хохол.

-- Давайте попробуем, - сказал Толик, пожимая плечами. - Баба сердцем чует, или как оно было, в том кино?

-- Мы зайдем вроде как попрощаться, - сказала я. - Скажем, что вернемся не завтра, а через день. Типа, дела зовут.

Толгуев, синюшно-бледный от побоев и холода, глядел, как полудохлая собака, которая приползла в дом, чтобы умереть. Но его губы, разомкнувшись, произнесли членораздельные слова:

-- У меня есть около двадцати шести тысяч долларов. Есть способ, чтобы их передать так, что получить вы их сможете только, если я буду на свободе. Вы соглашаетесь и переводите меня в человеческие условия. Если нет, я умру, но есть люди, которые будут искать очень долго и упорно. Пока не найдут вас. Вы же не из воздуха появились - откуда-то у вас была информация о водиле КАМАЗа. Это уже зацепка, и я, уходя, оставил в сейфе записку. На всякий случай.

Если слова узника были правдой, это означало, что при известном старании, поиск мог бы выйти на девушку Егора, которая однажды появлялась в РОВД и там узнала о злополучном водителе Климове. Но сама я была уверена, что Толгуев блефует. Другой вопрос: не является ли даже блеф достаточным основанием для того, чтобы отделаться от меня? Так, на всякий случай, для страховки.

-- Я думаю, ты действительно сдохнешь быстро, - спокойно сказал Толик. - Бред у тебя уже начался. За ту сумму, которую ты называешь, я бы и жопу от дивана не оторвал. Поговорим послезавтра, счастливо оставаться.

И Толик развернулся, чтобы уходить. Все мы двинулись вслед за ним.

-- Стойте! - крикнул отчаянно Толгуев, дергая свой наручник. - Я же подохну здесь!

-- Это твои проблемы, чувачок, - сказал тусклым голосом Джозеф. - Мы тебе санаторий, сам понимаешь, не обещали.

-- Но у меня больше нету ни копейки! - воскликнул Толгуев. - Моя фирма, понятно, стоит дороже, но фирму не продашь, находясь в карцере. Никто не согласится на сделку, от которой дерьмом несет за версту!

-- Тебе внесли предоплату за заказ больше того, что ты сейчас назвал, - Толик вернулся в подвал и подошел к Толгуеву, пристально глядя на него.

-- Ты здорово информирован, парень, - без запинки ответил Толгуев, - но это была безналичка в рублях, из которой уже заплачена аренда за этот месяц и предыдущий. Сотрудники, опять же, получили зарплату, а новых заказов не было.

-- Сорок штук, и ни копейки меньше, если хочешь жить, - сказал Толик.

-- Это потому что вас четверо? - прикованный к бетонному гробу человек находил в себе силы шутить, и я подумала, что полное ничтожество никогда не могло бы основать и раскрутить фирму, выведя ее, как я знала от Егора, на оборот в миллион долларов. - Я старше вас, ребята, и знаю, как делить, чтобы не потерялся даже дробный остаток.

Но Толик поддержал юмор собеседника:

-- Уговорил, старичок. Ты должен сорок одну штуку. Плюс урок арифметики бесплатно.

-- Пойми меня, наконец, - устало сказал Толгуев. - Или двадцать шесть, или ничего. Любая сумма больше сказанной требует моего физического присутствия в офисе и в банке. Ни у кого другого нет права подписи, это же просто, парни, поймите и берите то, что есть.

-- Ну, что скажешь? - Толик обратился к Джозефу.

-- А что это за безопасный способ передачи? - спросил тот.

-- Я делаю несколько звонков с ближайшей станции, или что тут поблизости есть. Потом встречаетесь с моим доверенным лицом и забираете деньги, а я еду домой на электричке.

-- Нам надо посоветоваться, - сказал Толик.

-- Дайте хоть одеться, братва, - попросил Толгуев. - Вы же выиграли. Вчистую.

-- Хорошо, - сказал Толик и кивнул Хохлу, который пошел за одеждой бизнесмена.

Я была отстранена от участия в разговоре, который состоялся через считанные минуты наверху. Впрочем, вмешиваться мне никто не запрещал, просто мнение мое никого не интересовало, и я сочла за благо молчать, пока бандиты совещались. Собственно, решение брать то, что предлагают, было единогласно и с немалым облегчением принято почти сразу. Камнем преткновения стало решение, кого отправлять для встречи с посыльным Толгуева. Джозеф рвался ехать сам, но Толик настоял на том, чтобы отправились мы с Хохлом.

-- Наше место здесь, - вдалбливал Толик жадному Джозефу. - Если возникнет обострение, мы разрулим ситуацию отсюда, а малую никто ни в чем не заподозрит. Она скажет, что ее наняли за две копейки, как курьера, доставить пакет. Ты же не заявишь, Буренка, что писалась в такое паленое дело, как похищение с целью выкупа? Ты маленькая и молодая - они и не подумают, что ты в теме.

-- А вдруг они пробьют ментов с Юго-Запада...- начала я.

-- Дура! - перебил меня Толик. - Он убийство заказывал, или нет? Какие на хрен менты! Он сам побоится к ним соваться. Крыша у него тоже ментовская, братвы за ним нет, но даже если и будет какой-то друг-одиночка, тебя-то он не приплетет к этой теме. Информацию ты только сама о себе можешь дать, пойми это!

-- Да и сумма, в общем-то, смешная, - вставил Хохол. - Не будет подставы из-за таких бабок.

Ну вот, если вам привычны чемоданы с пачками денег, погони и перестрелки, то боюсь, вы разочаруетесь. Скорее включайте любимый сериал, где герои мыслят категориями миллионов и мочат всех подряд. Я же обещала писать только правду, так что извините, если скажу, что двадцать семь тысяч по размеру меньше упаковки тампонов, и эта отнюдь не астрономическая сумма благополучно доехала в моей наплечной сумке до дачи Толика, где в подвале ждал по-прежнему прикованный Толгуев. Правда, он уже был накормлен и полностью одет.

Единственный раз он поднимался наверх, чтобы сделать звонки. Мне показалось, он расстроился, когда узнал, что у бандитов есть мобильный телефон, и не придется никуда выезжать. Но отступать он не мог, к тому же ему завязали глаза, выводя наружу, и пообещали в дальнейшем тоже вывезти на МКАД с повязкой, закрывающей зрение. Такую заботу вроде бы бессмысленно проявлять к человеку, которому осталось жить не дольше момента передачи денег, - и бизнесмен, кажется, расслабился, четко распорядившись насчет оговоренной суммы.

В том, что денег оказалось меньше ожидаемого, были и положительные моменты. Во-первых, я не взяла на душу грех нарушения пятой заповеди, и соответственно, никому не было нужды избавляться от меня самой. Во-вторых, мне настолько опротивело общество бандитов (хоть спала я пару раз только с Толиком), что месть за смерть Егора перестала казаться мне достаточным поводом для пересмотра всех своих жизненных планов. А за пару дней на даче я поняла, что возмездие способно так изменить того, кто сполна отдается ему, что последствия мести камня на камне не оставят от того, что казалось раньше важным и любимым. А впрочем, если вы считаете меня недостаточно крепкой духом, это ваше право. В конце концов, я была только двадцатилетней шлюшкой, так что мои решения, как видите, страдали переменчивостью и непостоянством.

Несмотря на радость, которую я испытывала, все-таки меня терзала мысль о том, что как бы после невыполненной задачи не потерять что-то важное, уважение к себе, например. Поэтому, когда я все-таки услышала, что Джозеф настаивает на том, чтобы замочить Толгуева, несмотря на договоренность, во мне взыграло двоякое чувство: с одной стороны я боялась, что передавший деньги бухгалтер "Компьютраста" составит мое описание, годное для фоторобота. С другой же стороны, мой план тогда полностью осуществится - и вряд ли все-таки меня будут с ищейками разыскивать по городу, в котором число насильственных смертей далеко перешкалило отметку Чикаго тридцатых годов.

С некоторым облегчением я услышала, что Толик с Хохлом категорически против кровожадных планов Джозефа.

-- Брось, братуха, - Толик ласково положил лапищу на бритый загривок приятеля, - я сам раз десять не мог найти сюда дорогу, пока дача строилась. А ему за один-то раз до этого ли было? И не станет он нарываться на неприятности из-за таких денег. Нутром чую, постарается просто забыть все поскорее. Мы-то ему ничего такого страшного не сделали. Кто б на нашем месте не нажился, скажи? Только дурак ленивый, - ответил Толик самому себе, и я поняла, что Джозеф смирился с мирным исходом.

Деньги делили без меня, но, выдавая мои две с лишним тысячи, Толик отводил глаза, объясняя, что было много расходов, типа приобретения мобилки, платы каким-то своим ментам за уточнение информации и еще много разных трат по мелочам.

В который раз я вспомнила мудрую фразу Егора о том, что по-настоящему управляет делами тот, кто разруливает финансовые потоки. Бедный Егор, деньги, которые мне вручил Толик, оказались платой за молчание об убийстве и были, на самом деле, Иудиными серебряниками. Хотя, если разобраться, я вряд ли могла жаловаться на исход. Дурацкая история, согласитесь.

Честно рассказывая о своей непоследовательности, я прекрасно понимаю, что по меркам дешевого детективчика у нас был прокол на проколе. Во-первых, поведение Толгуева, когда его усадили в машину, было самым нелепым - он ни разу не упомянул о выманившем его телефонном звонке, и объяснить это я с трудом способна, разве что в критическом состоянии его мозг запер все, что касалось заказного убийства, зато выпятил самую желаемую версию насчет переговоров по бизнесу. Потом глуповато выглядела его якобы безопасная схема передачи денег. Она с обеих сторон была выстроена настолько по-любительски, что остается только благодарить судьбу за то, что нам с Хохлом не прицепили грамотный хвост - и, если бы это произошло, я бы уже не писала этих строк. Вообще, столько дилетантизма и легкомыслия было проявлено всеми сторонами сделки, что я могу объяснить это разве только тем, что все, рассказанное мной, является чистейшей правдой.

Немногим позже рассказанной мною истории Москву и всю Россию потрясло убийство Влада Листьева. Сам президент пообещал на могиле журналиста, что дело будет раскрыто. Количество людей, которые могли бы пожелать зла этому замечательному и всеми любимому человеку, легко было пересчитать по пальцам, не разуваясь. И если до сих пор убийца не найден, не значит ли это, что наша жизнь ни грамма не правильнее и не логичнее, чем я здесь пытаюсь толковать?

***

Обзаведясь шальными деньгами, я решила наградить себя, любимую, исполнением давней мечты - купить, наконец, машину. Глубокой ночью поезд из столицы прибыл в Брянск, и я набрала домашний номер Палыча, которого не видела уже больше года. Никто не поднял трубку, и это могло означать, что старина по-прежнему несет трудовую вахту в нелегком деле круговорота спермы в родной природе. Конечно, существовали еще варианты, что Палыча посадили, или он умер, но я решила пренебречь столь маловероятными шансами. Такси от вокзала до его дома стоило смешно, если сравнивать с Москвой. На темной улице было тихо, почти как на Толиковой даче. Я уже бывала здесь десятки раз, когда Палыч поднимался наверх с Мариной, а я листала книжку в его "Волге", или он заскакивал домой, оказавшись рядом в промежутке между вызовами. В его крошечную квартиру я заходила всего однажды, когда Палыч упросил нас с Вадиком посмотреть во время простоя на работе футбольный матч. То есть, Палыч был бы рад видеть меня в гостях намного чаще, но я не могла ему предложить ничего, кроме дружбы, а для этого не обязательно подниматься домой к убежденному старому холостяку.

Воспоминания, конечно, обладают способностью согревать, но в морозную ноябрьскую ночь даже они не могут помочь надолго: когда Палыч, наконец, приехал, уже брезжил тусклый рассвет, и я почти перестала чувствовать пальцы ног. Удивление Палыча было настолько велико, что он даже на некоторое время потерял дар членораздельной речи. Я с наслаждением погрузилась в горячую ванну, наплевав на местами выступавшую ржавчину, а Палыч поехал в круглосуточный магазин, закупаться к торжественному случаю. Я вылила в воду порядочное количество шампуня, взятого в дорогу из Москвы, намылила голову, да так и заснула. Конечно, холостяцкая ванная комната не запиралась, и я проснулась в остывшей воде, прозрачной без лопнувших пузырьков шампуня, под масленым взглядом Палыча, стоящего надо мной.

-- Ох, извини, - сказала я, открыв глаза и прикрываясь руками.

-- Ну, дай полюбоваться, Сонька, - хрипло выдохнул Палыч. - Эх, плюхнуться бы к тебе, - мечтательно добавил он.

-- Мы же друзья, - завела я вечную как мир женскую присказку, которой мы утешаем самцов, не вызывающих нашего желания.

-- Друзья-то друзья, - грустно сказал Палыч, - а пустила бы разочек старика в ванную, неужели от тебя убудет? Ты же мне всегда нравилась, малая...

-- После Марины, - оборвала я его.

-- Да что наркоманка эта конченая, с ней у меня как договор был, услуга за услугу. А тебя во сне по ночам я вижу...

-- Ох, врет-то! - рассмеялась я. - Ты ночами даже не спишь!

-- Когда сплю, тогда и вижу, - серьезно сказал Палыч. - Иногда, правда, с Вадимом. Столько всего вместе пережили, а ты ржать.

-- Ну, а как же тут серьезной быть, - продолжала я по инерции улыбаться. - Давай, ты мне дашь одеться и расскажешь, как ты выкрутился тогда.

-- Так что, не пустишь старика, спинку потереть? - сказал Палыч, и столько грусти и мольбы в его глазах я прочитала, что, на секунду задумавшись, решила стать на несколько мгновений доброй феей из сказки.

-- Только один раз потереть спинку? - кокетливо спросила я, глядя на него, и, когда вмиг зажегся его усталый взгляд и расправились плечи, я подумала, что добрые дела сами по себе иногда могут быть наградой. Без материальной стимуляции, к которой я, чего уж там, успела порядком привыкнуть.

-- Дай тогда сумочку, вот она, на крючке висит, - мои мокрые руки оторвались, наконец, от груди, и я достала из протянутой сумки упаковку резинок, с которыми уже почти три года не расставалась никогда.

Голый Палыч, прямо скажем, на Аполлона не походил, но вид обнаженного мужского тела, давно перестал мне внушать какие-либо чувства. Ну, или почти перестал. Снятую одежду Палыч ногой задвинул под ванную.

-- Соняша, девочка, ты ...- он остановился, а я поднялась из воды, ежась от холода, и решая, как с ним быть. - Твой голос, как серебряный колокольчик, девочка, я всегда заслушивался, когда ты говорила. Как сказала тогда "Мы его там не бросим!" Я бы год жизни отдал, чтобы ты это обо мне...

-- Ох, ну иди же сюда скорее, - сказала я и опустила голову, делая вид, что регулирую температуру воды, бегущей из душа, а, на самом деле, пряча слезы. Господи, я даже не знала его имени!

Палыч, как послушный большой ребенок, делал все, что я хотела от него: дал себя вымыть моим шампунем, поднимал руки и ноги, поворачивался, чтобы мне было удобнее. Он не делал никаких попыток хватать или щипать меня, лишь легонько гладил мое влажное тело. Мне не пришлось прилагать никаких усилий, чтобы возбудить его - Палыч был готов, уже оставшись без одежды, а может, и раньше. Вот и верь после этого тому, что простатит считается профессиональной болезнью водителей. Ванная комната Палыча менее всего подходила для занятий любовью, но это не помешало мне нарядить достоинство Палыча в резиновый скафандр, и, наклонившись, упереться руками в оба крана - горячий и холодный.

-- Ничего прекраснее никогда не видел, - сказал, глядя сзади на то, что открылось ему, грубый пожилой водила, который вроде бы и не произносил никогда красивых слов. Неужели это я пробудила к жизни романтический дар простого брянского трудяги?

-- Возьми меня за попку руками, - простонала я, изогнувшись и ритмично помогая Палычу.

-- Ох, девочка, я с ума сойду, - он снял наждачные ладони с моей талии и переместил на ягодицы.

-- Теперь раздвинь мне попку, прошу тебя, раздвинь ее шире! - зашлась я в крике, в этот же миг Палыч заревел, как пещерный медведь, и я почувствовала его содрогания внутри себя.

Как легко управляться с влюбленными мужчинами, как нетрудно делать их счастливыми, получая в ответ их щедрость, благородство, доброту. Мне и в самом деле было ужасно интересно влюблять в себя, подбирать слова-ключики к разным характерам, делать встречи нестандартными, потому что обычную профессиональную проститутку быстро забывают, но девушку, которая в миг соития коснулась словами чего-то сокровенного в душе, будут помнить очень долго, и неважно, сколько стоила ее ласка - мужчина, услыхавший что-то необычное в самый интимный момент, захочет встретиться еще.

Я заснула на раскладном диване, для которого нашлось чистое белье, а Палыч устроился рядом на раскладушке. Перед этим он поведал мне о том, как, оставшись один на берегу Десны, после нашего со Светой бегства, поначалу запаниковал, но собрался и смог кое-как замыть окровавленные боковые окна и повыбрасывать из салона осколки заднего и переднего стекла. Ему повезло, что было раннее утро, и в это время милицейские проверки в Брянске крайне редки - натерпевшись страху, он сумел загнать "Волгу" в гаражный кооператив, где у него были знакомые. За время общения незаметно опустел скромный кухонный столик, и закончилась бутылка водки. Мыть посуду сил уже не было, и мы просто свалили ее в облупившуюся раковину.

Проснулись мы поздно, как уже оба привыкли, и я беспокоилась, что Палыч начнет ко мне приставать, но он был вполне деликатен и спешил предугадать все мои желания. К примеру, сам вымыл посуду, в то время как я нежилась под одеялом с закрытыми глазами.

Пока кипятился чайник, я вкратце изложила Палычу свой план и попросила о помощи. Отказавшись, он вполне мог оставить мою мечту несбывшейся, но я почему-то не сомневалась в его содействии.

Оказалось, что он был давно знаком с Кондратом, и это облегчило нашу задачу: в этот же день Палычу предложили пятилетнюю "восьмерку" черного цвета экспортной сборки, конечно же, ворованную, с уже перебитыми номерами, но за две трети от рыночной стоимости. Палыч стал торговаться и сбил цену до двух тысяч, которые я могла заплатить. Так я избежала опасности быть обманутой и разделить судьбу множества народу, желавшего приобрести железного друга на авторынках тех разнузданных лет. Покупателей выставляли на куклы, разводили на доверии, швыряли внаглую, избивая и калеча, но я положилась на пожилого и опытного Палыча, влюбленного в молодую проститутку, и он меня не подвел. Не обманул и Кондрат - впрочем, еще на том "субботнике", где нам удалось пообщаться, он заверял меня, что качество его товара безупречно, отсюда и слава о нем, как о лучшем специалисте во всей области.

На "восьмерке" было две маленьких вмятины, которые помогли Палычу сбить цену до минимума. В остальном она выглядела, как новенькая, что, впрочем, было одним из необходимых элементов предпродажной подготовки.

Если вы выросли в обеспеченной семье и с детства разъезжали на машинах, вы никогда не поймете, какие чувства испытывает человек, впервые садящийся за руль собственного автомобиля. Это было слаще, чем секс... ну да, о чем это я... слаще всего сладкого, что я пробовала в жизни. Черная металлическая подруга, которая была покорна движениям моих рук и ног, символ того, что я чего-то стою на этом свете. Вдобавок цвет машины идеально гармонировал с ярко-рыжим оттенком моих волос.

Палыч наблюдал за мной со стороны и давал скупые, но верные советы, которые помогали мне, впервые выехавшей на дорогу без инструктора. Мы катались по городу, в котором прошли для нас полтора года совместной работы, и это было непередаваемое чувство.

-- Сказать бы нам тогда, что вот так будем ездить через годик, - улыбнулся Палыч, когда я подвезла его к "Волге", - мы бы не расстроились.

-- Это точно! - чудесное состояние не покидало меня. - А давай сегодня я девок повожу, - предложила я.

-- Зачем ментов дразнить? - улыбнулся Палыч и вышел из машины (Моей машины!)

Он уже уехал на смену, а я все сидела и гладила руль, чехлы сидений, торпеду, рычаг переключения скоростей, ну, надеюсь, вы понимаете. Потом я сделала еще пару кругов по знакомым улицам и припарковалась у магазина, где решила закупить продукты, чтобы угостить Палыча вкусным ужином. Выходя с пакетами в обеих руках, я заметила, что возле моей машины вьются какие-то подозрительные малолетки, и в мою чистую радость вползло беспокойство. Вдруг я поняла, что каждый, у кого есть что-нибудь свое, жутко боится потерять нажитое, и страх этот возрастает пропорционально ценности того, что имеешь. Ну, устроен так этот мир, что не может в нем эйфория длиться долго. Достаточно того, что она вообще есть, и мы можем вспоминать о ней в дни наших поражений.

На следующий день мы с Палычем отправились в ГИБДД и превратили его доверенность в техпаспорт на мое имя. Уплатив положенные сборы, плюс еще немного сверху за срочность, я стала законной хозяйкой "восьмерки", хотя сердце у меня едва не выскочило из груди, когда молодой лейтенантик въедливо разглядывал перебитые номера под капотом. К счастью, Кондрат снова не подкачал, и мое уважение к нему выросло до небес.

На другое утро я выехала в Полесск, подарив Палычу на прощание ночь на скрипящем диване. Это все, чем я могла отблагодарить его, и он этого стоил, наш добрый водитель и друг, на которого я могла всегда положиться. Кстати, я теперь знала его имя - Василий и фамилию - Иванов. Так было написано в доверенности.

-- Девочка, помни всегда, что это лишь кусок железа, - сказал мне на прощание Палыч, когда мы ожидали у гаража его знакомых, где на машину устанавливали сигнализацию. - За свою биографию я перевидал десятки тонн битого металлолома, который раньше ездил и радовал владельцев. По сравнению со здоровьем, свободой и жизнью он не стоит ни черта, поверь старику.

-- Ты не старик, перестань это повторять, - ответила я. - Мужик в расцвете сил - вот ты кто!

Я поцеловала Палыча и села за руль. Он стоял, глядя мне вслед, пока я не повернула за угол.

Счастьем называется чувство, с которым впервые едешь домой на собственной машине. Вот так мне казалось, когда голые деревья моих родных лесов приветствовали меня с обочин, когда я включала дворники, чтобы отогнать снег, и фары, чтобы рассеять ночь. Собственно, был только вечер, но дни шли на убыль, и я въехала в Полесск, когда стало уже совсем темно. Поставив машину под окнами, я гордо вышла из нее и нажала на кнопку дистанционного пульта. Машина мелодично пожелала мне спокойной ночи - у старушки с четвертого этажа, проходившей мимо, едва не выпала вставная челюсть. Назавтра все соседи узнают, что София Буренина вернулась погостить к матери на своем авто. Возможно, ради этого тоже стоило бороться.

Мама отнеслась к моему приобретению довольно спокойно и повторила слова Палыча, что здоровье намного важнее. Людка Калашникова чуть не визжала, как она гордится мной, и как рада за меня. Правда, от нее не укрылось, что номера на машине брянские, и мне пришлось выдумывать легенду про областной филиал. Кажется, это не вызвало подозрений.

-- По-моему, Сергей мне изменяет, - поделилась моя школьная подружка, когда восторги, наконец, утихли.

-- Почему ты так думаешь?

-- Он стал не такой, как был, - сказала Людка. - Все время приходит с работы поздно вечером, а денег больше не становится. Может быть, я бы не обратила внимания, но теперь он спит со мной ну... раза три в неделю.

-- По этому еще нельзя делать выводы, - рассудительно сказала я. - Не расстраивайся раньше времени, и думай, что же он не получает у тебя, если ищет на стороне.

-- Ты скажешь, тоже! - фыркнула Людка. - Мы с ним уже третий год вместе живем, я его, как облупленного знаю.

-- Это-то и плохо, - сказала я. - Должна быть какая-то загадка, даже в браке. Ведь он-то тебя тоже знает, и ему скучно.

Мы снова сидели у Людки дома и распивали бутылку грузинского вина, что становилось приятной традицией.

-- Жаль, тебя на свадьбе не было, - вспомнила Людка. - Я так хотела, чтобы ты свидетельницей стала, но ни адреса, ни телефона ты даже не оставила, подруга, блин, называется.

-- Извини, - сказала я, отпивая чудесное красное вино. - У меня как раз был тяжеленный период, и я даже с мамой не созванивалась. Думала, объявлюсь, когда достигну чего-нибудь. Если бы ты не спешила так сильно замуж, я бы была у тебя свидетельницей.

-- Может, я на самом деле поторопилась, - сказала Людка. - Обычно ранние браки нестойкие. Но отпускать Серегу было бы глупостью, вряд ли такого жениха у нас легко найти.

-- Ну, теперь чего уж говорить, - пожала я плечами. - Дело сделано. Может быть, он еще не перебесился, и добирает свое, если ты права насчет его гулянок.

-- Знаешь, Сонька, - сказала моя подруга, глядя на меня слегка затуманенным взглядом, - если это так необходимо, чтобы мужик ходил на сторону и "добирал свое", то классно было бы, если бы я знала, что он гуляет с тобой.

-- Что-о?

-- Да не ерепенься, коза, - поморщилась Людка. - Просто я не представляю себе, чтобы ты увела у меня мужика. Ну, не укладывается у меня такое в голове.

-- Это потому что я порядочная, - согласилась я, - и никогда бы такого тебе не сделала.

-- Не только, - сказала Людка. - А ты могла бы жить втроем, ну, ты понимаешь...

-- Понимаю, - сказала я, - только это все глупости. На трех ногах даже стол не удержится.

Для убедительности я даже потолкала рукой тяжелую столешницу.

-- А вчетвером? - Людку уже несло. - Я читала, что в Москве есть такие свингеры, которые меняются парами, представляешь, у них клубы специальные, в которых пара может встретиться с другими парами, и, если кто кому понравился, то они меняются партнерами на ночь.

-- Тебе тоскливо тут, - догадалась я. - Молодая, здоровая, сидишь в четырех стенах и маешься дурью. Это от безделья в голову дикие мысли лезут.

-- И что мне делать? - грустно спросила Людка.

-- Давай в Москву поедем, - предложила я. - У Ленки остановишься, она мне, кстати, сильно год назад помогла. Да и за рулем одной не так по кайфу полтыщи кэмэ пилить.

-- Ух ты, а это идея! - Людкины глаза загорелись. - Пускай Серый меня поревнует!

-- И если приключений захочется, - добавила я масла в огонь, - мы это мигом обстряпаем.

-- Ты моя драгоценная! - Людка оббежала стол и расцеловала меня. - Ну, кто б еще такую идею подкинул! У меня пара костюмов есть, и платье, которые тут надеть некуда даже.

Вскоре моим глазам был представлен весь Людкин гардероб, она переодевалась, красилась, меняла прически, словом, мы и не обратили внимания, что наступил уже поздний вечер, очнувшись только, когда домой вернулся Сергей.

Он с удивлением воззрился на жену, которая в полном макияже и декольтированном платье подбежала к нему, чмокнула в холодную щеку и выпалила наш свежеиспеченный план. Лицо Сергея, и без того усталое, приобрело землистый оттенок и он, не задумываясь, отрубил:

-- Даже думать забудь. Никуда не поедешь без меня. Чем херней страдать, ужин бы разогрела.

Я протиснулась в коридор мимо его начинающей полнеть фигуры и начала одеваться. В этот вечер я поняла, что в лице Людкиного мужа обеспечила себе врага. И в Москву мне пришлось возвращаться одной.

Это была тяжелая дорога, местами из-за гололеда произошли аварии, и пробки тянулись на многие километры. Я ехала очень осторожно, и нередко машины мигали фарами позади меня, сигналили, а, увидев девушку за рулем, вертели пальцами у висков, матерились и пытались всячески меня достать. По счастью, я уже давно научилась не реагировать на оскорбления и думала только о том, чтобы не попасть в аварию и не повредить мою любимую "восьмерочку".

Усталая и сонная, я добралась до своего московского пристанища намного позже, чем рассчитывала. Была глухая ночь, и оказалось, что моя кровать занята новенькой девушкой, которая перепугалась из-за моего неожиданного вторжения.

Вообще-то я полагала, что не способна навести страх на кого-нибудь, даже ночью, но вскоре поняла: новенькая просто по жизни была несчастной и забитой девчонкой. Она прибыла из Казани, где нравы совсем не такие, как в знакомых мне городах. Малолетние банды делили там все районы на зоны влияния, и девчонки, у которых не было крутого брата, отца или любовника, становились общаковым достоянием. Они по команде спали со своими бригадными пацанами, выполняли любые распоряжения лидеров, и становились проститутками против своего желания, если только подходили по внешним данным.

Я знала о казанских порядках задолго до этого, общаясь с Кирой, Дилярой и слушая их разговоры между собой. Какие бы у нас не были отношения, в маленьком коллективе, который варится в тесной квартирке, ничего нельзя утаить. Ну, или почти ничего...

Новенькую звали Аленой, и она была еще несовершеннолетней, даже младше меня, когда я только начинала свою карьеру проститутки. Мы пили на кухне чай, и я вполуха слушала, с каким страхом и почтением девушка говорит о казанских бригадах. Алена не утаила от меня, что стала женщиной в двенадцать, и с тех пор хорошим поведением заслужила отправку в столицу, что считалось очень круто для простой казанской девчушки. Меньше всего я хотела близко сходиться с казанскими, и сейчас был как раз повод задуматься об этом. Что, если я своими отлучками настолько достала Эмиля, что он не остановится перед осуществлением своей давней угрозы?

Пожалуй, я была не слишком желанным кадром для сутенеров из-за своей самостоятельности и плохо скрываемых собственных целей. В моей практике, правда, отечественные сутенеры были достаточно равнодушны к судьбе проституток, что было, в общем-то, неплохо и давало нам известную свободу. Пока что ни один из наших хозяев не подкарауливал девушек, решивших переменить жизнь и профессию, не избивал и не вредил им другими способами, но сейчас рассказы Алены посеяли во мне нехорошие сомнения. Даром, что я была не из их мест родом, все равно я уже стала частью их бизнеса, и на меня распространялось их отношение к своим землячкам. Хуже того, именно то, что я не имела отношения к их родине, делало меня вдвойне уязвимой.

Я как раз собрала чемодан и спортивную сумку, поместив в них все мои пожитки, когда со смены вернулась Оксана. Наша внезапная близость с ней на вызове у американца как-то отошла у меня на задний план из-за последних событий, но выяснилось, что украинка и не думала ничего забывать.

-- Маленькая моя, - ее поцелуй застыл на моих губах вместе с привкусом помады, алкоголя и сигарет, - я скучала за тобой, где ты пропадала?

-- Надо говорить "скучала по тебе", - поправила я типично украинскую ошибку, как часто это делала раньше.

-- Ай миссд ю, - нашлась Оксана и снова обняла меня.

-- Для меня уже нет в квартире места, - сказала я, отодвигая ее. - Пожалуй, самое время сматываться.

-- Как, насовсем?

-- Не знаю, - признаться, у меня еще не было никакого плана, но даже если бы и был, я вряд ли стала бы делиться с Оксаной, чья лояльность казанским была проверена полутора годами работы на них.

-- Тогда я с тобой, - вдруг решительно заявила Оксана, - только вещи соберу.

-- Да ты сдурела! - испугалась я не на шутку. - Малолетка сейчас тревогу поднимет. Ты пьяная совсем, и сейчас остальные припрутся, вот им потеха будет.

-- Осточертели мне они все, - Оксана понизила голос до шепота, - хуже горькой редьки. Но рано девки не заявятся - я знаю. Они после работы таблетками закинулись и на дискотеку рванули до самого утра.

-- Так утро уже скоро.

-- Мне собраться - пять минут, не веришь?

-- И куда мы пойдем, горе мое?

Наше перешептывание в коридоре грозило затянуться, и мы то и дело оглядывались на дверь, за которой спала Алена. Или делала вид, что спит.

-- А у меня есть один телефончик, - прошептала Оксана, - нас примут с дорогой душой.

-- Где это?

-- Это одна тетечка держит элитный салон. Под фээсбэшной крышей. Бабки там посерьезнее, чем у нас, и клиентура побогаче.

-- Откуда у тебя их координаты?

-- На вызове дал один человек хороший. Я уже встречалась с тетушкой. Если бы тебя не ждала, так позавчера бы туда переехала.

-- Ты-то модельной внешности, - продолжала сомневаться я, - на кой им Дюймовочка нужна?

-- Я и о тебе говорила, и описала тебя уже, - прошептала Оксана, гладя мои волосы. - Не пропадем, малая, мы с тобой.

Вот так я дала себя уговорить. Странно, как может измениться жизнь из-за единственного разговора, ночью, шепотом, в тесном коридоре. Что было бы, уйди я минут на десять раньше, до возвращения украинки с работы? Этого мне узнать не дано никогда. Ну, и ладно.

Факт: мы покинули постылое жилище никем не остановленные, две молодые девчонки, еле волокущие туго набитые чемоданы и сумки. Чтобы выйти на улицу и ловить такси, нам следовало повернуть от подъезда налево, но я помотала головой и свернула направо. Оксана чуть не свалилась на месте, когда я остановилась у освещенной стоянки, где приткнулись друг к другу несколько легковых машин, и нажала на кнопку дистанционного пульта. Дар речи вернулся к украинке только, когда я вывела "восьмерку" на Варшавское шоссе и спросила небрежно:

-- Куда ехать-то?

***

Тетеньку звали Камиллой, и она напоминала расфуфыренную мечту малолетнего онаниста. Карие глаза с поволокой томно смотрели из-под челки иссиня-черных волос, полные губы в яркой помаде каждый раз складывались в трубочку, когда Камилла раскрывала рот, то ли разговаривая, то ли втягивая кофе. Вообще, я не встречала до этого столь явно чувственный рот. Одето на Камиллу было много дорогих интересных вещей, но при этом почему-то складывалось чувство, что она голая. Наверное, это был такой талант, не знаю, как объяснить иначе, но при виде ее впервые, я одновременно поняла, что мне она не нравится, и что у нее можно многому научиться. Ну, например, как добиться того, чтобы собеседник не мог догадаться, сколько тебе лет. Видна была только дороговизна всего: одежды, колец, серег, ожерелий, белья, обуви, духов, которые обволакивали Камиллу осязаемым облаком. Она двигалась, как в ритуальном танце соблазнения, вся яркая, сочная, ароматная, сладкая. Невозможно было представить, чтобы кто-нибудь обратился к ней с обычными словами, ну там: "Камилла, разогрей котлеты и борщ!"

Минут через десять нашего общения, я заметила, какими глазами на "тетеньку" пялится Оксана, и вдруг ощутила... укол ревности. Неужели такое возможно со мной, подумала я, и безжалостно задавила гаденыша, колющего под горлом. Это будет даже хорошо, если Оксана переключится, решила я окончательно, но не испытала облегчения. Было видно, что у Камиллы и Оксаны уже успела образоваться какая-то доверительность отношений, отчего я чувствовала себя не в своей тарелке. Впрочем, я старательно улыбалась, несколько раз щегольнула эрудицией, вспомнив какую-то аналогию из Чехова и процитировав четверостишие Ахматовой. К концу разговора Камилла смотрела на меня куда как благосклоннее, чем в начале.

-- Я, знаете ли, хотела работать в таком месте, где буду не проституткой на конвейере, а гейшей, которая способна поддержать любое общение, - заявила я под конец. - Мне нравится разнообразие, и я люблю разговаривать с клиентами даже в самом процессе.

-- Оксана, твоя подруга восхитительна, - сказала Камилла мурлычущим голосом. - Ей недостает стиля, но над этим мы поработаем.

Это значило, что у самой Оксаны стиль был, и ей работать было уже не над чем. Я вгляделась в смазливое личико украинки с большими глазами и вздернутым носиком - по-моему, стиля ей как раз недоставало, но спорить я с Камиллой не стала, а расслабилась, потому что здорово устала. Нас провели в отдельную квартиру, которая примыкала к собственно салону, и там я, наконец, добрела до кровати и заснула, будто провалилась в темный омут.

Так началась моя работа в салоне, который представлял собой ничто иное, как публичный дом, камерный, в меру шикарный, с евроремонтом и японской аппаратурой, но я видывала к тому времени и более крутой дизайн, и самую навороченную мебель, и всякую бытовую технику, а поэтому не слишком-то восторгалась.

Кроме нас с Оксаной, здесь работало еще пятеро девушек, причем одна из них была москвичкой, а остальные делили с нами квартиру, в которой не было, конечно же, никакого евроремонта и вообще не было ничего лишнего, но сама по себе она была большая и удобная, поскольку в ней располагались две ванные комнаты, и у нас не возникало особой толчеи по утрам.

Что касается клиентов, то здесь, пожалуй, Оксана погорячилась, сказав, что в салон будет заходить исключительно элитная публика. Да, на вызове двери мог открыть полуголый небритый мужик с воблой в руке, а сюда приходили одетые люди. Но на этом, кажется, все различия и заканчивались. Бывало, и нередко, что к нам заваливалась компания бизнесменов в малиновых пиджаках, или сибирских нефтяников, едва ли не в унтах, но счесть эту публику элитой можно было разве что по пьяни или обкурке. Эти люди, впрочем, сами были о себе чрезвычайно высокого мнения, но я давно уже знала, что достоинство людей измеряется не самолюбованием, а другими вещами. Меня мало волновала всяческая элитарность, подлинная или надуманная, зато мне было интересно общаться и находить новые стороны в людях, перенимать их знания, суждения, их уникальный жизненный опыт.

Оказалось, что Камилла без труда разбиралась в мужчинах, ее определения были всегда точны и остроумны. Ее даром было находить слова-ключики к любым типам и характерам, и я временами диву давалась, как она, едва переговорив с клиентом, предупреждала девушку, которая шла с ним работать, что это неврастеник со склонностью к садизму, хотя человек производил самое благоприятное впечатление. Или она успокаивала проститутку, которая не хотела уединяться с грубым и пьяным типом, заверяя, что это на самом деле безобидный, добрый человек, который просто немного закомплексован. Камилла почти никогда не ошибалась, и я просто жаждала развить в себе подобный дар, надеясь, что у меня есть к тому задатки.

В салоне все девушки представлялись не своими собственными именами, а псевдонимами. Я стала Сильвией, а Оксана выбрала имя Роксана, созвучное ее собственному. Она даже из-за этого купила компакт-диск Стинга с одноименной песней, и стала слушать хорошую музыку, а не тупой транс, что водилось за ней раньше. Я не особенно интересовалась подлинными именами остальных проституток, работавших тогда с нами, поэтому здесь вы тоже найдете только их псевдонимы:

Виолетта.

Азиатская кровь явно проступала в ее немного резких и хищных чертах. Она приехала откуда-то из Ферганы, и в жизни ее было много насилия и унижения. Характер у Виолетты был бесповоротно испорчен ее прошлым, но я и до этого и после видела людей, которые все-таки справлялись со своими проблемами, и не переставали быть людьми.

Виолетта же относилась к большинству: на зло она отвечала злом, только ее ответ не мог быть обращен к тем, кто причинил страдания ей, и она вымещала свою ненависть на ни в чем не повинных людях. Она ненавидела всех мужчин, каждый ее заход в комнату с клиентом был актом возмездия, и я диву давалась, что у нее есть немало постоянных посетителей, которые к ней возвращались.

Однажды, когда мы с ней вдвоем сидели в салоне (остальные работали в комнатах), Виолетта нашарила бумажник в кармане пьяного клиента, который уснул, ожидая своего друга, и вытащила оттуда пачку какой-то валюты. Отстегнув несколько купюр, она с победным видом засунула бумажник обратно во внутренний карман и, взглянув на меня, вручила мне две сотенные бумажки. Это оказались дойчемарки, но хоть бы это были и британские фунты, я никогда не взяла бы так нагло то, что мне не принадлежит. Впервые в жизни я оказалась в таком сложном положении: с одной стороны, было противно становиться соучастницей воровства, с другой же - доносить на такую же, как я девчонку было не в моих правилах.

Вскоре друг обворованного вышел из комнаты, где он провел около часа, и разбудил спящего. Они еще выпили приготовленный Виолеттой кофе, поболтали и ушли, причем коварная воровка строила глазки, якобы изнемогая от желания уединиться со своей жертвой. Но человек, которого она обокрала, не поддался ее чарам, сказав, что не изменяет жене. Когда они покинули салон, я уже приняла решение и, дождавшись, пока мы закроемся, подошла к Камилле, которая считала вечернюю выручку.

-- Есть разговор, - сказала я, выкладывая из сумочки двести марок на столик перед Камиллой.

-- Я слушаю, Сильвия, - отозвалась Камилла, досчитав пачку купюр и делая запись в маленьком блокноте.

И я рассказала все, что произошло, не испытывая никаких угрызений. Камилла слушала с непроницаемым видом, потом сказала:

-- Не надо было давать ей вынимать деньги. Теперь, если они вернутся, мы будем все отрицать, понимаешь?

Я понимала.

-- Она давно меня раздражала, - добавила Камилла. - Но у нее есть постоянные клиенты, и ты сама тоже немного виновата. Я выгоню ее в том случае, если ты займешь ее место.

-- То есть...

-- Будешь садисткой, милая, - закончила за меня Виолетта. - Думаю, ты справишься.

-- Но я уже юная пионерка, студентка, лесбиянка, - перечислила я свои роли в борделе. - Не чересчур ли это?

-- Для тебя - в самый раз, - усмехнулась Камилла. - Ты ведь уже понимаешь, что мы все актрисы в театре, и новая роль пойдет тебе только на пользу. Кто говорил мне, что любит разнообразие?

К тому времени я уже обзавелась беленькой рубашкой и синей пионерской юбочкой, чтобы удовлетворять прихоти педофилов. Красный галстук и белые гольфики, которые оставались на мне в конце спектаклей, возбуждали любителей нимфеток настолько, что я уже полностью освоилась в этой роли. Но теперь мне предстояло играть нечто новое, не менее порочное, и к моему гардеробу добавился кожаный комбинезон с вырезами для грудей, черная фуражка, перчатки до локтей и хлыстик. Поразительно, но и с этим имиджем я справлялась без труда, вгоняя мазохистов в такой трепет и экстаз, что Камилла, слыша восторги клиентов, загрузила меня работой больше всех остальных девчонок. При этом я умудрилась как-то сдать зимнюю сессию в академии, и была вполне довольна собой.

Что же касается Виолетты, то я случайно встретила ее через пару лет в одном из московских клубов, она была явно под дозой, как и большинство народу в том месте, и не узнала меня. Или не захотела узнавать.

Изабелла.

Была беженкой из Туркменистана. Вроде бы там не было никаких военных действий, но русские, чувствуя враждебное отношение к себе, уезжали оттуда, если только могли это себе позволить. Семья Изабеллы переехала в какую-то российскую глубинку, где не было больших проблем с жильем. Видя, что ее близкие находятся в полунищем состоянии, и жалеют каждую копейку, которая доставалась тяжелым трудом, восемнадцатилетняя девушка решила отправиться за счастьем в столицу. Естественно, мысль о панели пугала ее поначалу, как и всех нас, но она все-таки решила начать, и выбрала для этого Тверскую. Точнее, это Тверская в лице каких-то сутенеров обратила внимание на хорошенькую девушку и предложила ей стать проституткой.

Работа нашего заведения заканчивалась обычно в районе двух часов ночи, и я нередко, чтобы избавиться от надоевших лиц, выходила на улицу, шла к платной стоянке, где под охраной ждала моя любимая машинка, и ехала по ночной Москве. Нередко я проезжала по Тверской улице, наблюдая за мерзнущими уличными феями из прогретого салона своей любимицы. Временами я даже останавливала "восьмерку" у тротуара Тверской, покупала какой-нибудь сэндвич или мороженое, а потом сидела на пассажирском сидении и не спеша, ела, запивая сухую пищу соком из пакета или кофе из бумажного стаканчика. В такие минуты моим глазам открывались картины работы уличных девушек, среди которых попадались совершенно разные, от потасканных страшненьких бабенок до малолетних дурочек, от писаных красавиц в модной одежде до ущербных бродяжек без передних зубов.

Я никогда не стояла на улице, но сам этот бизнес был мне знаком, и я понимала, что тротуар поделен между сутенерами и крышующими их ментами, отсюда и разница в подходе к делу и во внешности девушек. Чем ближе к Кремлю, тем они становились симпатичнее, хотя временами попадались исключения, и какую-нибудь потенциальную Мисс злая судьба забрасывала к Белорусскому вокзалу. Было интересно наблюдать, как за проститутками выстраиваются в очередь машины, причем какой-нибудь "шестисотый" мерс мог терпеливо ждать, уткнувшись в зад скромной "пятерки". В деле удовлетворения похоти самцы казались равны, и не имели решающего значения их деньги или социальный статус: проститутки запрыгивали как в дорогие кожаные салоны иномарок, так и в старенький отечественный транспорт, лишь бы им платили и не обижали.

Так вот, я слышала, что работа на Тверской портит девушек, и элитная проститутка уже никогда не получится из той, кто привыкла работать на потоке, не раздеваясь полностью, быстро и жадно отжимая неприхотливую клиентуру. Так говорила и Камилла, но, тем не менее, туркменская беженка Изабелла все же оказалась у нас. Возможно, это произошло из-за того, что стаж ее на Тверской не насчитывал и двух месяцев, когда один из товарищей, подрабатывавших нашей крышей, познакомился с ней и перетащил юный талант к нам.

Вообще-то, я никак не могла привыкнуть, что крышевали наш бордель не братки, а наследники Железного Феликса, доблестные защитники безопасности нашей чудесной державы. Я не собираюсь воздевать руки к небу и стенать о вопиющей безнравственности этого явления - в те годы большинство населения России и так исходило проклятиями в адрес тех, кто был богаче. Парадоксально лишь то, что именно меньшинство умеет зарабатывать деньги, а толпа всегда завидует и поносит людей, которые смогли вырваться из нищего стада. Исключение не составляли и все до единой работавшие со мной проститутки, чьим любимым занятием было обсуждать, какой пресс бабок вынимал из кармана тот или иной мужик. Они бы с удовольствием отобрали эти деньги, если бы могли, забывая, что у кого-нибудь могло зародиться желание проделать то же самое с ними.

Так вот, рассказывая о крыше, я должна признать, что с ними было намного спокойней и комфортней, чем с братвой. В отличие от наглых, шумных бандосов, чекисты были предельно корректны, почти не устраивали "субботников" и не напрягали нас больше необходимого. Может, вы думаете, что к нам приходили эдакие правильные дядьки с Лубянки, сверкая красными корочками и собирая причитавшиеся им деньги в дипломаты с двуглавым орлом. Если вы настолько наивны, то мне придется объяснить, что непосредственно нашим салоном занимались люди из охранной фирмы "Сатурн", кадры которой комплектовались из бывших работников КГБ, ФСК и как еще там эта организация называлась. Однако, факт, никаких бандитских наездов на нас не было, чему, по всей видимости, мы обязаны грозному имени охранной фирмы и парочке мордоворотов, служивших некогда в "Альфе", которые наводили ужас на всех, кто, может быть, и намеревался превратить наш салон в дойную корову.

Я лично не могла присутствовать на стрелках, которые, как мне известно, происходили у нашей крыши с тамбовскими и потом с измайловскими, но салон продолжал спокойно работать, и это было результатом успешных действий "Сатурна", отражавшего любые проверки на вшивость.

Однажды, скажем, в салон забрели какие-то неместные братки, и я была свидетельницей, как они окружили Камиллу, буквально задавив ее огромными телами. Однако их голоса звучали вполне дружелюбно, когда выяснилось, что им просто жаль нас, бедолажных, лакомых кусочков мяса для рыскающих по Москве волков.

-- Сама посуди, - вещал самый бойкий из братков, - на вас же наехать, что два пальца... Вы даже не представляете, сколько беспредельщиков голодных здесь в районе, сколько урок отмороженных. Могут всех изнасиловать и поубивать нах, а деньги заберут. Мы же предлагаем самую надежную охрану, такую, что ни одна собака, если узнает, кто вам крышу ставит...

Я так и не дослушала, сидя на диване, любопытную историю про собаку.

-- Вы поговорить пришли, хлопцы? - раздался добродушный голос из раскрытой наружной двери. Правда говоривший был всего один, да только в его нарочитом дружелюбии сквозил такой металл, что мне на миг стало страшно - я почувствовала, что умертвить человека для нашего "альфовца" Антона, в самом деле, не тяжелее, чем произвести ту самую процедуру с двумя пальцами, о которой минуту назад толковал браток.

-- А ты кто будешь? - бандиты не теряли гонора, и я с ужасом заметила, как руки двоих или троих потянулись под куртки. - Я, к примеру, Швед, а ты обзовешься, дружбан, или как?

-- На месте замерли, суки! - грозно заорал Антон, и настолько плавно втянулся в салон, что я даже не увидела, шагнул он или прыгнул. Главное же, в его руке сверкнул серебристый пистолет, а из-за его спины в салон ввинтились еще двое наших охранников, оба с короткими автоматами у груди. Стволы были нацелены прямо в братков, и никто из последних не сделал попытки дернуться.

-- Медленно руки вверх, медленно, сказал, если кто взборзеет, мигом станет дохлым мясом, - командовал Антон, ни на секунду не отводя цепкого взгляда от братков, которые уже послушно стояли с поднятыми руками. - А теперь все к стене, да по одному, не толпиться!

Я вжалась в диван и замерла. Пульс у меня колотился так, что сердце, наверное, решило, будто я бегу четырехсотметровку.

-- Ай-яй-яй, - укоризненно покачал головой Антон, - совсем вы тупые быки, как я погляжу. Ну, повезло вам, что сегодня мясокомбинат уже закрылся. А о телках забудьте, мой вам совет, даже не пытайтесь рыпнуться. И выходим, так, спокойненько, с поднятыми руками. Первый от двери пошел! Да, тебе говорю, бычара!

Честно говоря, на меня произвело сильное впечатление это зрелище, и я подумала, что очень даже здорово, когда тебя охраняют настоящие профи. Если когда-нибудь, решила я, мне понадобятся телохранители, я буду искать их среди таких вот серьезных ребят, как наши.

В эти дни уже шла полным ходом первая война в Чечне, и кадровая кузница боевых действий вовсю ковала крутых бойцов, попутно отсеивая слабых, но я тогда и помыслить, не могла, что эти события коснутся лично меня. 95-й год вошел в мою память, как время нескончаемой работы, почти без отдыха и перерывов. Может быть, я вырвалась на дискотеки раза два или три, в отличие от остальных моих коллег - свободное время я посвящала учебе, а не отдыху, как они.

Но я начала говорить об Изабелле, и, вспоминая эту меланхоличную девушку с безразличным хорошеньким личиком, мне кажется, что именно она, несмотря на свою молодость, была прирожденной жрицей любви. Работая в блядском бизнесе, мы все относились к сексу, ну,... по крайней мере, без отвращения. Я имею в виду, процесс, как таковой, не рассматривая отдельно каких-то мерзких клиентов, которых временами приходилось терпеть. Естественно, что если приходится заниматься эротическими упражнениями по несколько раз в день, то делать это нужно по возможности, как любимую работу - иначе попадешь в дурдом. Впрочем, есть немало проституток, которые забивают отвращение к мужикам алкоголем или наркотой, - так вот, их участь в конечном итоге всегда плачевна, как судьба брянской Марины.

Но Изабелла была наделена природой удивительным талантом: она оживлялась только вблизи мужчин, и работала с каждым из них как со своим единственным возлюбленным, даже если приходилось меняться при исполнении парного номера. Казалось, любые виды секса были ей приятны, но особого совершенства она достигла в минете. Постоянные клиенты возвращались к ней, называли ее королевой минета, и это прозвище льстило самолюбию Изабеллы. Думаю, если бы Камилле потребовалось уволить всех девушек, кроме одной, осталась бы именно Изабелла.

История ее перехода с Тверской улицы к нам была такова: однажды замдиректора "Сатурна", проезжая вечером по Тверской, углядел хорошенькую девчушку, которая зябла на тротуаре вблизи памятника Маяковскому. Он договорился о цене, оставил деньги в руках бабенки-сводницы и заехал в укромное место. Через несколько минут ему стало понятно, что, несмотря на свой сорокалетний опыт, он все еще чего-то о сексе до этого дня не знал. Прямо на месте бывший чекист предложил девушке начать новую жизнь.

-- Настоящему бриллианту нужна золотая оправа, - пересказывала Изабелла его слова в машине. И какая женщина останется равнодушной к предложению, сделанному в таком романтическом тоне?

-- Но у меня забрали паспорт, - растерянно сказала Изабелла.

-- Кто посмел?

-- А вы ее видели...

На следующий день Изабелла стояла на том же месте и наблюдала, как ее сутенершу берут в тиски здоровенные дядьки со стальными глазами. Подъехал милицейский патруль, готовый уже примерно наказать чужаков за вторжение на свое пастбище, но при виде грозных книжечек энтузиазм ментов как-то увял. Чтобы не навлекать гнев Старшего Брата, менты быстро переговорили со сводницей, и через час паспорт Изабеллы благополучно перекочевал в руки законной владелицы.

К моменту нашего с Оксаной появления в салоне, Изабелла из грязноватого утенка с цыпками на руках уже успела превратиться в царевну-лебедь с красивой прической и маникюром. Только изредка, выпив ликера или вина, она давала выход воспоминаниям, в которых ее держали как рабыню в запущенной квартире, заставляли спать с какими-то гнусными типами, плохо кормили и совсем не давали денег.

Изабелла обожала парней из "Сатурна", в особенности своего спасителя, и не хотела ничего менять в своей жизни. Из чистого любопытства я как-то попросила ее показать подробно, как она заслужила свой титул, и для этой цели купила целую гроздь бананов. Известно, что банан это самый сексуальный фрукт, который по своей форме идеально подходит для обучения неопытных проституток. Так вот, я смотрела, как облизывает вкусный имитатор Изабелла, потом сама по-всякому сосала и лизала другой банан, только почти ничего в итоге не поняла. Единственной разницей между нами было то, что моя коллега помещала учебный фрукт почти целиком в рот, а у меня при такой попытке начинали слезиться глаза, и я давилась кашлем. Видимо, дело было в строении полости рта и горла, то есть, я пришла к выводу, что опыт Изабеллы уникален из-за ее анатомии. Скажем, она не сможет никогда пробежать наравне со мной дистанцию, а я никогда не назовусь королевой минета. Ну и пускай.

Многие проститутки, как я замечала, уверенны в том, что они самые лучшие в постели. Возможно, это происходит оттого, что презрение общества, отвергающего их, стимулирует желание как-то отомстить. Я еще в Брянске слышала, как кто-то из наших хвастался, что, дескать, она даст мужчине такое, чего ему никогда не узнать от жены или других баб. Это чувство собственной уникальности, без которого не может обходиться большинство людей, живет и в падших женщинах. Хотя не помню, чтобы мы падали чаще остальных. А назвать падением наш грациозный переход в горизонтальную позицию способен лишь убогий ханжа и святоша.

Общаясь с Изабеллой, я поняла, что несовершенна как проститутка. Это, к счастью, не принесло мне никакого дурного чувства, тем более, зависти. Кстати, мы с Оксаной как-то пытались вовлечь Изабеллу в наши тайные лесбийские игры, но та с отвращением убежала - вот уж пример того, как талант любви к мужчинам вытеснил в человеке все остальное.

Не подумайте, что я каждую ночь после работы самозабвенно кувыркалась с украинкой - это происходило довольно редко, потому что я обычно уставала или ложилась спать после чтения, ночных прогулок, подготовки к экзаменам, - словом, всего того, что составляло мою личную жизнь, в которой Оксане не было места.

Сабрина

Была названа в честь поп-звезды тех лет, которая часто мелькала в музыкальных клипах. Оригинал отличался красивой грудью, не меньше третьего или даже четвертого размера, удивительно свежей, стоячей, как было видно в кадрах, где звезда снималась в пеньюаре без лифа. Самое главное, что грудь Сабрины-звезды производила натуральное впечатление, без всякого намека на силиконовые вставки, которые всегда, в принципе, заметны.

Так вот, нашу Сабрину природа наградила такой же замечательной грудью, самой эффектной у нас в салоне, но, видимо решив, что и так уже расщедрилась, не дала девушке больше ничего примечательного. Кожа на лице у нее оставалась жирной, несмотря на всякие лосьоны и чистящие средства, фигура была приземистой, а ноги - полными и коротковатыми. По счастью, внешние недостатки компенсировались живым и веселым характером, и Сабрина почти всегда улыбалась. Мне очень импонировала искренняя улыбка девушки, и я сразу поняла, что мы можем стать близкими подругами. Оксана даже начала меня ревновать, и они с Виолеттой, помнится, всячески злословили и насмехались у Сабрины за спиной, но я старалась давать им отпор, и, когда Виолетта нас покинула, Оксана, незлобивая по натуре, перестала язвить в адрес полногрудой коллеги. К тому же украинка поняла, что Сабрину и меня связывает не сексуальное влечение, а простые приятельские отношения.

В самом деле, Сабрина, которая была родом из Петрозаводска, не могла мне дать ничего интересного, и я довольно быстро охладела к ней, потому что у меня было полно других дел, и, при всей доброте этой девушки, меня напрягало, когда Сабрина заявлялась в мою комнату и начинала без умолку болтать, не давая мне сосредоточиться на книгах. Однажды, во время летней сессии, она так довела меня своими мечтами о том, как мы с ней отправимся в Кижи, что я бесцеремонно выставила ее в коридор, и с этих пор наша взаимная симпатия дала заметную трещину. Такое частенько бывает между людьми, ставящими в жизни разные задачи. Я сознательно пожертвовала своей дружбой с хорошей девчонкой, но поступить по-другому означало дать слабину, а в этот период жизни я убедила себя, что должна быть сильной, вопреки всему.

Кристина.

Не знаю, стоит ли вообще говорить о нашей единственной москвичке, которая скрывала от нас все, кроме того, что мы видели на работе. Мы не знали, где она живет и с кем, чего хочет добиться, кроме денег. Ее излюбленными фразами были "не важно" и "все равно", а когда ваш собеседник изъясняется подобным языком, отпадает всякое желание иметь с ним дело. Кристина отменно одевалась, покупая наряды в лучших столичных бутиках, и я заметила, что иногда начинаю слушать ее, как некогда слушала Лену Калашникову, обучавшую нас с Людкой искусству макияжа и московским манерам. И хотя нас с Кристиной разделяло намного большее, чем с сестрой моей одноклассницы, все равно иногда было любопытно слушать ее рассеянные сплетни о стильных прикидах и гламурной жизни Москвы. Я уже тогда была уверена, что Кристина передает чужие слова и мысли, но сама по себе ее информация нередко заслуживала внимания. К тому же у меня не пропадала уверенность, что со временем я перестану ощущать ее мнимое превосходство, как уже давно не чувствовала превосходства старшей Людкиной сестры.

Однажды в нашем салоне появился новый клиент - немолодой и знаменитый писатель, живший в основном за границей. Я не стану раскрывать его имя, но скажу, что он здорово обрадовался, когда я сказала, что читала одно его произведение, и оно мне пришлось по душе. Поговорив некоторое время на литературные темы (Камилла, вытягивая губки, тоже призналась в любви к его творчеству), писатель выбрал меня и Кристину, и мы остались в комнате втроем.

В принципе, я бы одобрила такой выбор, потому что я маленькая и стройная, а Кристина роскошная такая женщина с большой грудью и широкими бедрами, и кожа у нее белая и нежная, так что я рядом с ней выглядела, как арапчонок. Проблема была лишь в том, что у писателя, несмотря на все наши старания, отказывался стоять член. Он целовал и ласкал нас по очереди и вместе, но все было впустую. Я очень хотела применить один из своих приемов со словами-ключиками - кому, как не литератору, оценить их оригинальность - но близость напыщенной Кристины делала невозможной мою импровизацию.

-- Фу-ух! - наконец вздохнул писатель. - Перекурите, девчонки.

Кристина вытащила из своих вещей пачку тонких сигарет и затянулась, а я откинулась на подушку, перебирая пальчиками седые волосы на писательской груди.

-- Все любят писать, - сказал он, обнимая меня одной рукой, - о героях, которые в присутствии раздетой женщины вспыхивают, как огонь. Практически в любой книжке на раскладке, стоит женщине хоть как-то выразить желание, герой уже готов к бою, и он трахает всех подряд, практически не отвлекаясь на сон.

-- Ну, вроде того, - вставила я, чтобы поддержать разговор.

-- А я вот напишу о человеке, которому скучно, когда его соблазняют. Он будет нормальный и веселый парень, но его будет воротить от всех этих красавиц с обложек, лежащих перед ним с раздвинутыми ногами. Представь, он недоумевает, почему всем кажется, что он должен откликаться на призыв хорошенькой самки.

-- Ведь женщины-то не откликаются охотно на призывы самцов, - усмехнулась я. - Во всяком случае, не сразу.

-- Вот! Ты понимаешь?

-- Ну да, - сказала я. - Герой ваш не импотент никакой, а нормальный человек, просто он возмущен этой несправедливостью. Почему это он должен бросаться на предложенные куски, в то время как вокруг все ведут разговоры о равенстве полов и эмансипации.

- Ты прямо выхватываешь мысли у меня из головы, - писатель

вывернул шею, заглядывая мне в глаза. - Ты студентка?

-- Да, - сказала я чистейшую правду.

-- И где...

-- На экономическом, - опередила я его вопрос.

И тут же перехватила взгляд Кристины - презрительный и ни черта не понимающий. Она вообще не слушала нас, поглядывая на свои позолоченные часики. В этот момент я испытала торжество - Кристина была просто самодовольным животным из Московского зоопарка. Такой она и осталась в моей памяти.

-- Уже время выходить, - брюзгливо сказала эта холеная москвичка. - Сильвия, ты идешь мыться, или сначала я?

-- Ты иди, девочка, - отозвался тут же писатель, - а мы с Сильвией еще поболтаем часок.

Когда мы остались, наконец, одни, я сказала писателю, чтобы он расслабился, и я все сделаю сама. Он удивленно посмотрел на меня, а я сказала, что ему самое время начать привыкать к насилию и боли. При этом я начала щипать его полное тело в самых интимных местах, а мои слова сулили ему такие чудовищные и сладкие пытки, что он застонал и закрыл глаза. Я перебросила ногу через его голову и села сверху, прижавшись вплотную к его лицу. Это было снова снизошедшее на меня наитие, но я была уверена, что не ошибаюсь, и не прошло десяти минут, как этот талантливый и знаменитый на всю Россию человек испытал сильнейший оргазм в руках простой, никому не известной провинциалки.

С тех пор всякий раз, бывая в Москве, он обязательно навещал меня, а потом мы еще встречались в других местах, и эта связь наполняла меня уверенностью в своих силах и своем интеллекте.

Карина

Вместе с Кристиной составляла пару девушек, трудившихся в салоне дольше остальных. Вряд ли это связано, однако получилось так, что москвичка стала недосягаемым образцом совершенства для приезжей из Ярославля, которая начинала работать в Москве маляром на стройке, но не выдержала и сбежала в публичный дом. Она была высокой и даже внешне в чем-то напоминала Кристину, только если ту было можно, в самом деле, принять за аристократку, то Карина скорее походила на неудачную поделку под благородную девицу. Она была даже худее москвички, но широкая кость и крупные руки и ноги выдавали ее плебейское происхождение. Пальчиками Кристины с длинными продолговатыми ногтями мог восторгаться любой, кто смыслил хоть что-нибудь в маникюре, ее ножка была даже слишком миниатюрной для сравнительно крупного тела. В случае с Кариной все обстояло с точностью до наоборот: издали она выглядела намного лучше, чем вблизи, и никакие женские ухищрения не могли скрыть грубую ступню или кисть, тяжеловатую челюсть и низкий лоб. Впрочем, находились посетители, которым нравился именно такой тип сложения, и нельзя сказать, что Карина была обделена вниманием клиентов. Возможно, во мне говорит сейчас полуосознанная неприязнь к ним обеим, ведь я внешне представляла собой противоположность Карине во всем.

Надо вспомнить, что Карина любила выпить лишку, и часто такое происходило на днях рождения кого-нибудь из девушек. Это были моменты, когда салон закрывался на ночь, и мы дружно сервировали стол в квартире, празднуя два-три часа и полностью расслабляясь. На эти праздники был запрещен вход посторонних, но свои могли быть приглашены. К примеру, Изабелла зазвала на свое девятнадцатилетие ребят из "Сатурна", которые начали тащить всех нас на оргию. Мне едва удалось скрыться тогда в своей комнате, и поэтому, когда праздник наступил для меня, мы пьянствовали в чисто женском коллективе.

Я накрыла неплохой стол, не пожалев усилий, чтобы угостить подруг, а они расщедрились на подарки, снабдив меня золотыми сережками, новой сумочкой и маникюрным набором. Оксана тогда же подарила мне колечко из червонного золота, но сделала она это уже потом, когда мы остались вдвоем.

Карина, как обычно в таких случаях, немало приняла на свою широкую грудь, и стала рассказывать, какая у нее была с детства горестная судьба, и все такое прочее, что поведывает подругам в расслабленном состоянии каждая вторая проститутка.

Из этой исповеди я помню, что папаша Карины был авторитетным бандитом старой закалки, который едва ли вспоминал о дочери, полжизни оттянув в местах не столь отдаленных, а мать с горя пила, да колотила дочурку, которая напоминала ей о былом сожителе. Когда Карина подросла, она в свою очередь принялась поколачивать родительницу, и сбежала в Москву при первой же возможности, окончив строительное ПТУ. Неприязнь к стареющей алкоголичке видимо возродила в душе девушки память о редких встречах с отцом, и он ей представлялся эдаким романтическим бродягой, который когда-нибудь вернется к заблудшей дочурке и усадит ее на колени.

Я, конечно, не возражала Карине, надеясь, что мне не придется присутствовать при их встрече после многолетней разлуки. Если такая встреча когда-нибудь состоится.

-- Да, дождешься ты его, кобеля старого, - вдруг вмешалась Сабрина с несвойственной ей злостью. - Лучше б ты его никогда больше не видела!

-- Что ты мелешь? - подняла пьяную голову Карина.

-- Тебе повезло, что ты его хорошо не знаешь, - продолжала Сабрина, колыхая грудью в тесном декольтированном платье. - Поверь, я лучше тебя разбираюсь в папашах из зэков, мой-то откинулся, когда мне еще пятнадцати не исполнилось. После десятки сроку-то.

-- Ты своего с моим не равняй! - тяжелая голова Карины окончательно поднялась, и мутный взгляд уперся в декольте.

-- Так ты дура после этого, - не останавливалась Сабрина. - Он уже забыл, что ты его ребенок, увидит перед собой бабу в соку и сразу под юбку полезет, я по себе знаю.

-- Такую суку, как ты, только трахать и надо, - злобно процедила Карина, поднимаясь во весь свой немалый рост. Стул позади нее с грохотом упал.

-- Ты чего? - запоздало перепугалась Сабрина. - Я о тебе слова плохого не сказала.

-- Так я тебе сейчас слова твои в глотку вобью! - выпалила Карина и двинулась в обход стола.

-- Кто подерется сейчас, завтра пойдет на улицу, - прошипела Камилла, сидящая напротив.

-- А чего она гонит! - разъяренная Карина будто и не слышала предостережения. Мы с Оксаной повисли с двух сторон на ее широких руках.

-- Все! Все, хватит! - кричали мы, но Карина будто бы и не слышала, отшвыривая нас, как медведь вцепившихся собак.

-- Карина, прекрати сейчас же, - строго произнесла Кристина, не вставая с места, - это дурно выглядит, в конце концов.

И чудо произошло. Медведь вдруг замер на месте, и на его физиономии возникло некоторое подобие работы мысли.

-- А чего она, - повторила Карина уже спокойнее, - пусть не лезет в чужую жизнь, а то мигом отхватит. Каждый за себя говорит, и не хер тут мне своего пахана блудливого в пример ставить.

-- Она права, - согласилась я, опасливо переводя взгляд на утихшую Сабрину. - У каждого своя жизнь, и вы как-то забыли, что мы здесь по другому поводу.

-- Ну, выпьем за именинницу, - поддержала меня Изабелла, - чтобы не болела никогда!

-- За Сильвию!

-- За тебя! - Оксана улыбалась искреннее всех.

Так закончился этот инцидент, а у меня в памяти осталось удивление от того, какое, оказывается, влияние имеет Кристина на свою неотесанную подружку. Тогда никто не знал еще слова "клон", а теперь я хотела бы его употребить, потому что оно, как ни одно другое отображает отношения Кристины и Карины.

Последняя покупала похожую одежду и обувь, пыталась подражать надменной московской речи, использовала такую же помаду и лак для ногтей. Доходило буквально до того, что стоило Кристине переменить цвет волос, как на следующий же день Карина, якобы невзначай, спрашивала у нас, пойдут ли ей пепельные (каштановые, рыжие, обесцвеченные) волосы, и, не проходило и суток, точно так же изменяла прическу. Я все думала, что Кристина должна когда-нибудь возмутиться, но той продолжало быть "все равно", и я со временем поняла, что поведение подруги попросту развлекает москвичку, добавляя ей толику поклонения, в котором, единственном, она по-настоящему нуждалась.

Зима 96-го года обрушилась на меня вместе с очередной сессией, а когда я, уставшая до предела, сдала последний экзамен, вдруг пришла телеграмма из Украины, в которой сообщалось, что отец Оксаны лежит в реанимации.

-- Все, Сонька, настало время прощаться, - грустная Оксана наедине обращалась ко мне, называя настоящим именем. - Я уже не вернусь, и тебе советую тоже не затягивать с началом нормальной жизни.

Это было удивительно слышать от подруги, которую я считала намного беспутнее меня. Оксана вроде бы любила Москву с ее бешеным ритмом, обожала клубные гулянки и дискотеки, изредка баловалась легкими наркотиками, - но при всем этом она никогда не забывала о своих родителях, преподававших в Запорожском техникуме за нищенскую зарплату, которую и ту не всегда платили в срок. Чем больше я узнавала свою соседку, тем больше удивлялась, потому что мне привычней было откапывать в других людях зло, но в ней я никак не находила темных сторон, и Оксана осталась в моей памяти милой, доброй и привязчивой девушкой. Теперь она была по горло сыта развеселыми ночами и тысячами мужиков, которых пропустила через себя. Ей было всего двадцать четыре, и она решила завязать.

-- Денег у меня хватит на квартиру и ремонт, даже останется на учебу, если надумаю, - говорила Оксана. - Хотя вряд ли я учиться пойду, нет во мне твоей настырности и трудолюбия. Скорее всего, выйду замуж в своем городе, а там и детишки пойдут. Жених на квартиру-то отдельную поведется, как думаешь?

-- Ты красавица, - сказала я. - Он должен любить тебя без памяти и сам забросать подарками и жизненными благами.

-- Не знаешь ты мужиков наших, - невесело усмехнулась Оксана. - Они на тебе прокатиться норовят, и только бывают щедрые, когда им не даешь. До первого раза.

-- Так и не давай, - посоветовала я, - пока не будешь уверена, что это достойный отец твоих будущих детей.

-- Легко других жизни учить, - сказала Оксана и вдруг разревелась, обнимая меня. Я и сама не удержалась от слез.

Мы стояли на Курском вокзале, куда я привезла Оксану вместе с ее багажом. И я понимала, что снова остаюсь одна в этом жутком огромном городе, где мне некому больше доверять.

-- Ну, телефонами, адресами обменялись, чего тянуть, - Оксана резко отвернулась и пошла к вагону, ее вещи мы занесли еще раньше. Стоя на подножке, она в последний раз повернула ко мне заплаканное лицо. - Будет плохо - ты знаешь, как меня найти.

-- Ты тоже, - откликнулась я негромко, чувствуя, что душевные силы покидают меня. - Прощай, Оксанка!

Ох, миленькая моя, что же это за скверный спектакль мы тогда разыграли, разве вся эта перронная толпа стоила того, чтобы не сказать друг другу напоследок, как нам было хорошо вдвоем, больше года мы были самыми близкими и желанными друг для друга, а теперь остаемся двумя одинокими дурочками в разных мирах, на разных дорогах. Я буду вспоминать твои огромные глаза, твою беззащитную кожу, то тепло, которое ты дарила мне в самой холодной столице на всей Земле. Ты делала это бескорыстно, и я, забывшая уже про это понятие, хотела бы отплатить тебе тем же, но у меня не нашлось ничего, что бы ты могла взять себе. Даже колечко в ответ на твой подарок я не успела купить, потому что твой день рождения наступил позже, чем слег твой отец. Ты не была исключительно умной, и я встречала, пусть и нечасто, более красивых, но ты была живым человеком возле меня в то время, когда я не доверяла всем остальным людям, и мы не предавали друг друга. Я буду очень скучать по тебе, Оксанка!

В эту зиму я отгородилась от всех непроницаемым щитом, и деньги были единственным, что радовало меня и давало силы для дальнейшей работы. Сабрина, которая переселилась ко мне в комнату, пыталась развлечь меня своим нескончаемым трепом, но я предпочитала не прислушиваться к ней, зато количество моих книг увеличилось настолько, что Камилла подшучивала, спрашивая, когда, наконец, я закончу диссертацию, и остальные проститутки не отставали от администраторши, только остроумие их было намного более плоским.

Однажды, когда я уже готовилась выключить свет перед сном, Сабрина вдруг повернулась в своей кровати и спросила, глядя на меня:

-- А правду говорят, что вы с Оксаной спали вместе?

-- Врут, - отрезала я, хотя и знала, что о нас с украинкой ходят сплетни.

-- Жалко, - сказала Сабрина, и ее лицо, которое не могло скрыть ни одной эмоции, выразило глубокое огорчение.

-- Что тебе жалко?

-- Да так, - сказала Сабрина, поворачиваясь на спину, - если бы у вас что-то было, я бы хотела попробовать ее для тебя заменить. Всем видно, что ты стала совсем другой с тех пор, как она уехала.

-- И что? - спросила я из любопытства. - Ты когда-нибудь спала с женщиной?

-- Не хотелось как-то, - сказала Сабрина. - Если клиент просил показать лесби, я, конечно, изображала ему, но только понарошку, как в дочки-матери играла. Да и было это пару раз всего.

-- Ну, а сейчас чего тебе неймется?

-- Думала, ты захочешь, - простодушно ответила Сабрина. - Ты ведь именно меня выбрала, чтобы жить с тобой.

-- Не со мной, а в моей комнате, - сказала я, будто бы имела права на эту комнату.

-- Я не так поняла, - сказала Сабрина. - Извини, если тебе неприятно.

-- Не извиняйся, - смягчилась я. - Ты же хотела позаботиться обо мне. Разве за такое просят прощения?

-- Ну, я думала, вы с Ок...

-- Не думай, - сказала я и выключила свет. - Спокойной ночи, Сабрина.

-- Спокойной ночи, Сильвия.

В поисках выхода из одиночества я даже в конце февраля позвонила Толику, о котором за минувший год успела подзабыть. Он взял трубку и, казалось, был удивлен моему звонку.

-- Рад слышать, Буренка, - сказал он, однако в его голосе я не услышала настоящей радости. Мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами, из которых я поняла, что наша совместная авантюра, как мы и рассчитывали, осталась без последствий.

-- Ну что, есть новая тема для разработки? - поинтересовался Толик. Он и не думал приглашать меня к себе, из чего я сделала вывод, что женщина находится рядом с ним.

-- Она хорошенькая? - спросила я, и Толик расхохотался.

-- Метр восемьдесят, ноги от зубов растут, и тоже из наших, - ответил он. Я услышала недовольное женское бормотание в трубке и поняла, что девушка с ним в постели.

-- Чем занималась, говоришь?

-- Прыжки в высоту. Высокие планки, понимаешь, ставит по жизни.

-- А, это хорошо, - откликнулась я. - Не завали планку-то.

Толик снова рассмеялся. Я повесила трубку, и на душе у меня было пусто и одиноко.

***

Не изобрели еще у нас метод борьбы с этим недугом лучший, нежели пара-тройка веселящих стаканов с пойлом под названием коктейль. Я заказала себе уже третий под модную в те времена музыку гранж, сидя в клубе, о котором узнала в рекламной листовке. Эту листовку засунули под дворник моей машины, и я, прочитав, что в этот день недели для девушек вход бесплатный, решила, что, собственно, почему бы и нет?

Я почти перестала ненавидеть окружающий меня мир, потому что некогда мне посчастливилось встретить Егора Самарина. То, что он жил в этом городе, сделало и меня более терпимой к Москве, и порой мне казалось, что я стала старше, пусть не на все двадцать пять, но на какие-то годы, которые нас разделяли. Насколько более убогим оказался мой мир, когда в нем больше не было Егора. Чем не подходящие мысли для человека, в одиночку пьющего под музыку гранж?

Вот так, очень весело, просидела я у барной стойки более часа, и успела изучить народ, который тусовался поблизости. Пару раз поддатые парни пытались меня снять, но их незатейливые шутки и красноречивые взгляды слишком топорно обнаруживали возможные последствия общения с ними, и я холодно цедила дежурные слова отказа. Хотя из-за шума мои слова и слышны-то не были. Несчастные люди, мы, слов которых никогда не слышат. А намного ли счастливее те, чьи слова пусть и слышат, но тут же забывают?

Никто примечательный так и не возник на горизонте, да я и сама не слишком представляла, кого бы мне хотелось увидеть. Возможно, был виноват алкоголь, может быть, красные дни календаря, из-за которых я взяла выходной, но во мне накапливалось раздражение, и я выплеснула его на бармена, который подал мне четвертую "маргариту", не заполнив стакан даже на две трети.

-- Не надо нервничать, девушка, - бармен в просторном свитере, потрясая в такт музыке сосульками длинных волос, долил мой стакан и снова поставил его передо мной. - От этого красота пропадает.

Я едва расслышала слова из-за напора децибелов, от которых дрожала стойка. В самом деле, чего я взбеленилась? Каждый зарабатывает, как может. Уж мне ли не знать, что проститутка разбавляет время в постели разговорами, чтобы ее не трахали целый час непрерывно. Бармен же недоливает выпивку. Заправщик разбавляет бензин, а в словах политиков смысла в процентном отношении еще меньше, чем октанового показателя в топливе, или там ликера в моем коктейле. Все мы потихоньку жульничаем, урывая чужие куски, но разве это главное в жизни?

-- Хочешь потанцевать? - спросил меня молодой парень, едва ли старше меня возрастом.

-- Сначала выпьем, - отозвалась я, показывая на соседний со мной высокий барный стул с полукруглой спинкой.

-- Легко, - улыбнулся парень и запрыгнул на сидение.

Он был невысок ростом, худощав и одет во все черное. Пожалуй, он скорее походил на яппи, заглянувшего на чужую территорию, чем на небрежно одетого завсегдатая тусовки в стиле гранж. Лицо его было самым непримечательным и могло принадлежать кому угодно. Красила парня его улыбка, которая была немного ехидной, но от этого не утрачивала обаяния.

-- Я Артур, - сказал он и повернулся к бару. - Черного русского! - крикнул парень, чтобы быть услышанным в грохоте.

-- Тебе заказать? - спросил он у меня.

-- У меня есть, - ответила я, наклоняясь к нему, чтобы не кричать.

-- Как тебя зовут?

-- Гиневра.

-- Что?

-- Гиневра, - повторила я. - Если ты Артур, то я буду Гиневра.

-- Ну что ж, приятно познакомиться,- широко улыбнулся он, и мы сдвинули стаканы.

-- Не каждый день встречаешь свою судьбу, - он поставил наполовину выпитый стакан.

-- Я еще не твоя судьба, - сказала я.

-- Но не против ею стать?

-- Только, если ты уже извлек из камня свой меч и занял подобающее место за Круглым столом.

-- Мой меч не знает отдыха, - продолжал подыгрывать Артур, - днем, а в особенности ночью.

-- Этим похваляются все простые смертные, - вздохнула я. - Как мне знать, что ты особенный?

-- За особенных! - Артур ловко увильнул от ответа и, чокнувшись, мы допили наши коктейли. - Так что, потанцуем?

Нельзя сказать, чтобы танцы совсем не доставили мне удовольствия, но пришлось дважды пудрить носик в туалете, и под конец громкая музыка прилично меня утомила.

-- Прогуляемся, Гиневра? - Артур почувствовал мое настроение, и мы с ним вышли в прохладную весеннюю ночь.

-- Куда пойдем? - спросил он, запахивая черный плащ из тонкой лайковой кожи.

-- Просто пойдем, - сказала я и кивнула в направлении Проспекта Мира, который зажег перед нами огни фонарей.

-- Давно я так просто не гулял с девушкой, - сказал Артур.

-- Давно я так просто не гуляла с юношей, - отозвалась я, ни в чем не погрешив против истины.

-- Язычок у тебя проворный.

-- Он двигается естественно, - сказала я. - Не люблю притворяться.

-- Это мне в тебе и понравилось.

-- Больше, чем скромность и красота?

-- Да, - сказал Артур серьезно. - Может, расскажешь немного о себе?

-- Я родилась в замке батюшки моего, короля Гвендолина, и с детства меня обучали пению, игре на лютне и вышиванию, - начала я. Артур, как ни странно, слушал. - Мои братья были отважные рыцари, они вместе с отцом ушли на войну, когда в края наши вторглось войско ирландцев, и мы с матушкой остались одни в опустевшем замке. Известие о поражении и гибели всех мужчин в нашем роду принес нам старый монах, и он же посоветовал мне искать приют в обители, что на мысе Дракона. С тех самых пор жизнь моя протекает в молитвах и чтении старинных рукописей, которыми полнится библиотека монастыря.

-- Грустная история, - сказал Артур.

-- Да уж, - сказала я, - но есть надежда, что некий рыцарь, одолев множество врагов, явится однажды под стены обители, и его образ наполнит любовью сердце бедной принцессы.

-- Я мало похож на рыцаря, - сказал Артур, - и до этого дня я жил не столь романтически. Но ты мне нравишься, принцесса.

-- Как ни одна другая до меня? - спросила я.

-- Не знаю, - ответил он. - Здесь вообще-то Москва 96-го, и ты, прости, кажешься немного сумасшедшей.

Я искренне рассмеялась. Артур подошел ближе, из его рта в холодном воздухе выходил пар.

-- Да, это так, - закончила я смеяться, - именно здесь-то у нас нормальный мир, в котором придурки в бордовых пиджаках воруют банковские кредиты и считают себя повелителями Вселенной, очень удивляясь, когда наутро становятся дохлыми трупами. Правильный такой мир, который выталкивает молоденьких сирот на панель, вырезает донорские почки у детей, и посылает на смерть сопливых мальчишек в хаки.

-- Ты права, права, - примирительно сказал Артур, но я выпила довольно много в этот вечер, и мне нужно было выговориться.

-- Наверное, тебе хотелось бы, чтобы я немного повыебывалась со своими фантазиями, а потом ты, конечно, обнял бы меня, и мы составили зверя о двух головах и спинах. Это такой у тебя сценарий, и он не кажется тебе скучным? Нет? Любые отклонения ты считаешь признаками идиотизма, а сам всегда безупречен и логика тебя не подводит? По-твоему, если ты молод, хорошо одет и у тебя французский одеколон, то я уже автоматически должна стать твоей?

-- Ладно, - Артур, кажется, начинал злиться, значит, я расшевелила-таки его. - Ты-то сама чего хочешь? Я не готов играть в ролевые игры про принцесс и героев, и что дальше? Может быть, я еще плохо тебя знаю, может, у меня другое настроение на сегодня, но ты-то чего злишься? Мы же ничем друг другу не обязаны...

-- Вот именно, - понуро сказала я.

-- Если хочешь, давай разойдемся, - сказал он уже более спокойно.

-- Давай разойдемся, - эхом ответила я.

-- Я работаю в рекламном агентстве, - сказал Артур. - Вот моя визитка.

Картонный прямоугольник перекочевал в мою холодную руку.

-- Позвони, если захочешь снова поиграть. В следующий раз я лучше подготовлюсь, - и он развернулся и зашагал прочь.

И мне в какую-то секунду захотелось его остановить, но желание было не слишком сильным, к тому же, мне нечего было ему предложить. Кроме игры, которая была нужна только мне одной.

В книгах часто пишут, что вот так, случайно, люди встречают свою недостающую половинку, и у них начинается чудесная любовная история. Меня всегда бесило такое общее для всех продолжение, потому что в жизни полно этих самых любовных историй из книжек, и хоть я понимала, что в их основе лежит извечный круговорот расцвета и увядания природы, но люди живут намного сложнее, чем все эти растения и животные. Ведь, если ты выросла, твои формы развились, и ты готова понести ребенка, то еще несколько шагов, и ты уже оставляешь за спиной восторги молодости, старишься, дряхлеешь, и тебя, в конце концов, ждет терпеливая вечность. Не то, чтобы я считала себя бессмертной, но моя работа влияла на меня таким образом, что извечное женское предназначение я исполняла по много раз в день, в презервативе, надеюсь, достаточно профессионально. И что, теперь прикажете мне восторгаться всеми этими прогулками под луной, в обнимку, с едва скрываемой похотью? Да гори она огнем! Почти все проститутки только и думают о счастливой любви. Я, как и они, привыкшая к постоянным унижениям и грязи, настолько, что уже не замечаю их, буду мечтать о большем. Назло всему. Но есть ли что-то большее и высшее, чем любовь? Да, проклятые лицемеры, для меня есть. Но я всего лишь продажная женщина, и не исключено, что когда-нибудь я передумаю.

Еще через пару дней я собиралась ложиться спать, когда Сабрина вдруг подсела на мою кровать и заговорщицким шепотом сказала:

-- Сильвия, тут мне предлагают поработать за границей. Ты когда-нибудь думала об этом?

-- Не конкретно, - ответила я. - А кто предлагает?

Самые удивительные вещи способны возникать в людях, о которых мы ошибочно считаем, что знали их, как облупленных. Оказывается, Сабрина уже давно слышала от девчонок на прежней своей работе, что проституткой лучше всего быть не среди родных осин, а в богатом европейском зарубежье. Я и сама участвовала не раз в таких разговорах, но не решалась действовать дальше, поскольку, во-первых, думала об учебе, а во-вторых, боялась начать полностью зависеть от незнакомых сутенеров, от которых не сбежишь так запросто к маме в Полесск.

-- Я уже была в агентстве, - поделилась Сабрина, - и они за семьсот долларов продают турпакет в Германию, вместе с билетами туда и обратно. Виза уже включена в стоимость, и даже паспорт входит в эту сумму, не общегражданский, а мидовский. Его и ждать-то не надо, три дня - и готово.

Я немного опешила от хватки Сабрины, которая до тех пор не казалась мне особенно ушлой и самостоятельной.

-- Одна ты ехать не хочешь, потому что язык не знаешь? - догадалась я.

-- Ну, и это тоже, - кивнула Сабрина. - Вообще, не хочется ехать туда, где ни одной души знакомой нет. А с тобой мы не пропадем.

-- Немцы обычно понимают английский, - подумала я вслух, припоминая своих клиентов из Германии, которых было, может быть, с десяток за время работы в московском эскорте.

-- Ну, видишь, - обрадовалась Сабрина, - я же говорю.

-- Не спеши на меня рассчитывать, - остудила я энтузиазм подруги. - До летней сессии никуда я не сдвинусь. А там видно будет.

-- Ну, давай хоть сходишь со мной в агентство. Познакомишься с людьми, составишь свое мнение. Ты же любишь обо всем судить сама, - сказала моя соседка с хитренькой улыбкой.

Это, в принципе, не накладывало на меня никаких обязательств, и я согласилась поддержать Сабрину, а заодно и расширить свой кругозор в незнакомой мне области.

Офис туристической компании располагался на Ленинградском проспекте, в квартире со следами недавнего ремонта, на первом этаже одного из жилых домов неподалеку от станции метро "Аэропорт".

Обходительный, немного суетливый клерк был в простеньком черном костюмчике и сером галстуке, с пробором в редких волосах. Его звали Костей, и я гадала про себя, является ли он сутенером в обычном смысле этого слова.

Костя угостил нас растворимым кофе и принялся рассказывать о сладком житье-бытье проституток в объединенной Германии. Он сыпал названиями городов и земель, показывая, что досконально знает предмет, презрительно отзывался о Востоке, зато Рейнскую область и Баварию описывал, как рай земной. У меня не было никакого основания ему не доверять, но к концу разговора никаких сомнений не осталось: сутенер он и есть сутенер, что в неухоженной брянской хрущевке, что в московском офисе, где установлены компьютеры и снуют деловитые секретарши.

На обратном пути Сабрина ерзала от нетерпения, ожидая, что я прямо сейчас дам свое согласие. Ее можно было понять, поскольку в нашем салоне выбор клиентов останавливался на ней реже, чем на остальных. Но я, вместе с Изабеллой и Кристиной, как раз не могла пожаловаться на отсутствие заработка, и не видела особенного смысла искать добра от добра. Поэтому Сабрину я старалась не обнадеживать, хотя и вариант с Германией таил в себе немало любопытного.

Так и не приняв окончательного решения, мы продолжали работать и жить в одной комнате, а еще через некоторое время я встретилась с Борисом Аркадьевичем, моим пожилым клиентом из тайного списка, который приглашал меня в гости раз или два каждый месяц.

-- У меня случилось кое-что, - сказал Борис Аркадьевич, когда я вышла из ванной, где принимала душ после непродолжительного секса.

-- Да, что такое? - изобразила я интерес, удобно раскинувшись в кресле, забросив ноги на постель и прикрыв их простыней, чтобы не мерзли - снаружи было жарко, и в квартире работал кондиционер.

-- Меня отправили на пенсию, - сказал он, продолжая лежать и глядя в потолок.

-- Это хорошо или плохо? - спросила я.

-- Ну, плюсы, конечно, есть, - ответил Борис Аркадьевич. - Появилось время, чтобы грибы собирать, рыбачить.

-- Невесело же ты об этом говоришь.

-- А как думаешь, с таких мест уходят по своему желанию? - спросил он.

-- Не знаю, - сказала я, - тебе виднее.

-- Молодые кадры подпирают, надо давать дорогу, - голос отставного чиновника выражал обиду.

-- Это всегда происходит, - отозвалась я, не зная, как еще его поддержать.

-- У меня была машина с водителем, - сказал он, - зарплата невысокая, но вопросы решал, и всяко-разно деньги заходили. А теперь это закончилось...

-- Но вопросы можно помогать решать и неофициально, - наморщила я лоб.

-- Это слезы, девочка, по сравнению с тем, что было раньше. Нормальный стоматолог берет за коронку больше, чем вся моя пенсия. Придется нам сократить наши свидания, тем более, что мне надо купить машину, - лицо Бориса Аркадьевича при этих словах так скривилось, что я подумала, будто он испытывает зубную боль.

-- Крутую, небось, хотите? - спросила я.

-- Да нашу, российскую, и то со вторых рук ищу! - в сердцах выпалил Борис Аркадьевич и отправился, наконец, в ванную.

Пока его не было, я успела одеться, зная, что повторный заход не в обычаях пожилого чиновника. Краситься тоже не стала, ограничившись одной помадой - до вечера было еще далеко.

Борис Аркадьевич вернулся в мохеровом халате синего цвета и пригласил меня на кухню, где мы пили изредка чай или кофе с коньяком, если у обоих было время. Сейчас наступили дни, когда он был по-настоящему свободен, что не улучшало его настроение, но мне, по большому счету, не было до этого никакого дела.

-- Только сейчас я раскрыл для себя, что не так уж много смыслю в обычной жизни, - продолжал жаловаться отставной чиновник. - В Москве как раз открылись отличные супермаркеты, и я покупал в них все, что хотел, не глядя на цены. Теперь уже надо скупаться на рынках, попроще жить, экономно. И машина мне нужна, чтобы за город ездить, иначе, говорят, пенсионеры долго не живут. А там найдутся, что называется, натуральные увеселения - ягодки, грибочки, дачка, удочки, мать...

-- Дались тебе эти удочки-грибочки, - улыбнулась я, чувствуя свое превосходство. - Начинается новая жизнь, а это всегда здорово!

-- Тебе, молодой и красивой, здорово, - Борис Аркадьевич на мгновение поднял взгляд на меня. Мешки под его глазами набрякли, а морщинистые щеки, кажется, обвисали больше, чем месяц назад, в нашу прошлую встречу. - Я вот даже за рулем-то отвык ездить, а как подумаю об автосервисах наших, вообще тошно делается.

-- Тут я тебе помогу, - снова улыбнулась я. - Машина есть шестилетняя в отличном состоянии, как раз для Вас.

-- Что за машина? Откуда? - подозрительно спросил Борис Аркадьевич.

-- Моя машина, восьмая модель, никаких посредников. И отдаю задешево.

-- Какой год, говоришь?

-- Ей шесть лет, ну, почти семь, но пробег минимальный. Я-то не езжу почти никуда.

Кондратовы умельцы смотали в свое время счетчик моей "восьмерки", но чиновнику знать это было необязательно.

-- И сколько ты хочешь?

-- Всего четыре штуки зеленых, - сказала я, не моргнув глазом.

-- Спасибо, - сказал Борис Аркадьевич, но огонек в его глазках не пропал. - Это слишком дорого.

-- Дорого?! - возмутилась я. - Да это даром, как своему, и то, потому что я уезжаю, и мне надо побыстрее отдать машину.

-- Куда это ты собралась?

-- В Мюнхен, - сказала я уверенно. - Мне там работу предлагают. А время тратить на возню с продажей неохота. На рынке я бы пятерку с закрытыми глазами отхватила, но там кидалы и все такое.... Послушай, Борис Аркадьич, это экспортный вариант, в отличном состоянии, я цену сказала ниже реальной, потому что мы друзья, и при желании оформили бы все за день.

-- Ты на ней приехала?

-- Конечно, - я допила свой кофе и встала. - Пойдемте смотреть.

Я не стану углубляться в подробности, скажу только, что сторговались мы с чиновником на трех восемьсот, и вдобавок я ему пообещала бесплатное свидание как бонус.

На следующий день я переоформила свою первую "восьмерочку", и мы вышли из душного здания ГИБДД, что в районе Дмитровского шоссе, в горячий послеобеденный воздух.

-- Подвезти тебя куда? - спросил Борис Аркадьевич, открывая двери машины, на которую только что навесили новые московские номера.

-- Не откажусь, - я села на пассажирское сидение теперь уже чужой машины, которая принесла мне почти двойную прибыль и массу счастливых минут.

Есть люди, которые испытывают сожаление, расставаясь со старыми вещами и машинами, но я не относилась к их числу. В конце концов, еще Палыч сказал, что транспорт есть ни что иное, как груда металла, а главное - это человек, то есть, я. Провернув автомобильную сделку, я только еще больше поверила в себя и поставила перед собой очередную задачу - обзавестись столичной квартирой.

-- Поосторожнее будь в Германии, - вернул меня к действительности голос Бориса Аркадьевича. Он произвел на меня самое любопытное впечатление, оказавшись утром в коридорах ГИБДД. Я поражалась, как экономно и точно он общается с тамошними служащими, моментально выделяя тех, от кого зависят решения.

Старый лис плавно миновал все очереди, моментально изменяя поведение, когда наталкивался на чье-либо недовольство. С одними он был елейно-ласков, для других суров и значителен, однако главным было то, что он мгновенно располагал людей к себе и, походя, решал проблемы, которые бы кого-нибудь другого задержали на целый день.

-- Я буду осторожной, - сказала я.

-- Ты такая молодая, - продолжал Борис Аркадьевич, - и еще не понимаешь, как время влияет на человека. Я обобщаю, но всегда надо видеть, что мы все зависим от времени, в котором живем. Если забыть об этом, то выпадешь из него и разобьешься, как те коммунисты, которые бросались из окон в девяносто первом. Или как белогвардейцы, которых расстреливали в гражданскую. Тебе не скучно?

-- А заложники, которые погибли в Буденовске? - пришло мне на память. - Они тоже выпали из времени?

-- Нет, они жертва времени, - ответил Борис Аркадьевич. - Выпасть, или наоборот, оседлать время может тот, кто живет осознанно, знает свои риски и задумывается о себе в потоке истории. Ну, как Руцкой с Хасбулатовым, или генерал Лебедь.

-- А если речь идет о простых людях, - начала я.

-- Тогда, подумай о родителях, отдающих своего сына в военное училище. Если они не хотят, чтобы он погиб на войне, им следует настроить его на другую карьеру. Такие же родители, но которые хотят, чтобы их ребенок стал программистом, имеют намного больше шансов на счастливую старость.

-- А твои дети кем стали? - спросила я.

-- Моя дочка замужем за программистом, - сказал Борис Аркадьевич. - У них все хорошо, я уже дважды дедушка.

-- И ты еще говоришь, что тебе нечем заняться! - обрадовалась я.

-- Они живут в Хьюстоне, штат Техас, - грустно закончил Борис Аркадьевич. - И моя бывшая жена вместе с ними. А мне и, правда, нечем заняться...

Я хотела бы сказать ему что-то хорошее, но придумала только одно:

-- Обязательно позвоню тебе, когда приеду. Не забывай обо мне.

На самом деле, я еще не решила, стоит ли мне покидать Россию, но это вранье так здорово мотивировало срочную продажу машины, что я сама едва не поверила в свой скорый отъезд.

-- Я тебя не забуду, - пообещал Борис Аркадьевич, и я вышла в последний раз из "восьмерки" напротив входа в охранное агентство "Сатурн". В одном квартале от него располагался и салон, где вот-вот должна была начаться моя трудовая вечерняя смена.

Верная привычке не накапливать слишком много денег в чужом месте, я, спустя несколько дней, взяла очередной короткий отпуск и поехала на поезде в Полесск. Кстати, глазастая Сабрина успела заметить, что "восьмерка" больше не стоит на обычном месте, но я наплела ей про ремонт двигателя, не желая, чтобы хоть кто-нибудь знал о том, что в руках у молоденькой проститутки находится довольно крупная сумма. Будучи восприимчивой к мудрым советам, я хорошо осознавала, что из нашего времени, а заодно из самой жизни, в первую очередь выпадет тот, кто болтает о своем богатстве, но при этом не защищен толстыми стенами и хорошими охранниками.

Сейчас уже трудно припомнить все в подробностях, но нередко, еще с брянских времен, возвращавшиеся ко мне клиенты грустнели, когда я спрашивала их, где тот друг, который весело напевал в прошлый раз, или угощал девушек шампанским, или поднимал Карину одной рукой. Клиенты говорили, что этих молодых и веселых парней уже нет на свете, потому что кто-то напился и врезался в столб, кто-то поссорился с кавказской крышей, а кто-то просто болтнул спьяну о классной комбинации с банковским кредитом, причем только один раз, и только самому близкому... или близкой.

Посторонний человек не может представить, сколько всяких интересных и подчас секретных сведений выбалтывается в нежные ушки девчонки на один раз. Это похоже на исповеди в вагонах поездов дальнего следования, что неоднократно уже подмечалось в литературе. Я имею в виду поезда. Но там вначале должна установиться хоть минимальная приязнь между собеседниками, потом выпивается бутылочка-другая, и душа раскрывается навстречу незнакомцу, который вновь станет чужаком на следующее утро.

С проституткой дело идет намного проще - ведь она уже вызвала симпатию, раз человек решил заплатить за ее услуги. И вот расслабленный клиент лежит в отдельной комнате, наедине с обнаженной девушкой, которая в его жизни не более чем эпизод. В поезде он должен еще уговорить собеседника выслушать его, а проститутка просто выполняет все желания. Хочешь ее распахнутого тела - бери, хочешь ласки ее нежных губ - пожалуйста, а хочешь ее одобрения и внимания - да никаких проблем! Так даже легче. И зашлакованная душа освобождается от своего груза вслед за телом, уже свободным от семени. За годы работы проституткой я выслушала столько исповедей и тайн, что одно это способно составить объемистую книгу, но здесь я рассказываю о себе, а не о других. Так вот, из всей информации, которой снабжали меня по своей воле клиенты, я усвоила, что не следует говорить никому ничего важного о себе. И каждое сказанное тобой слово может сделать тебя уязвимой.

Будь осторожен,

следи за собой.

Так пел Виктор Цой, и я следила, напряженно следила за своим телом и своими словами.

В Полесске, конечно, я позволяла себе немного расслабиться, но в этот раз Людка с мужем уехали на юг отдыхать, и я провела пару свободных дней с матерью, которая как раз закончила принимать школьные экзамены, и была в отпуске. В первый же день мы навели порядок на папиной могиле, а когда закончили убирать и подкрашивать, я спросила:

-- Ты не думала никогда во второй раз выйти замуж?

-- Не знаю, - сказала она, поправляя букет полевых цветов, оставленный нами на надгробии в стеклянной банке.

Почему-то мне казалось, что она сразу резко оборвет эту тему, и вопрос я задавала, честно говоря, надеясь на ее отповедь. Но теперь предстояло выяснить, что таит в себе неуверенность матери.

-- У тебя кто-то есть?

-- Давай не будем обсуждать это у могилы, - поморщилась мама.

-- Значит, есть, - я не обратила внимания на то, что ей неприятно. - И кто сей счастливый избранник?

-- Не устраивай мне допрос, - резко сказала мать. - Если хочешь, поговорим позже.

Последняя идиотка, я даже не обратила внимания, что мама и выглядит в этот мой приезд по-новому. Куда-то подевались ее ханжеские темные наряды, которые она пошила специально для церкви, исчезли даже морщинки в углах рта - передо мной стояла еще хорошенькая женщина, которой едва перевалило за сорок, в легком воздушном платье, подчеркивающем стройную фигуру. И эта женщина хотела любви, то есть, того, в чем отказала себе ее молодая проститутка-дочь. Когда это дошло до меня, я вдруг ощутила небывалую злость: оказывается, папу можно было забыть, моя жертва вообще будто бы не существовала, и эта, единственная родная мне женщина наслаждалась сейчас жизнью, вопреки всему.

-- А где твоя машина? - спросила мама, будто бы только заметив, что на кладбище мы добирались на частнике.

-- Любовнику подарила, - сказала я, поджимая губы.

Мама тяжело вздохнула, ничего не ответив.

-- Я познакомлю вас, - сказала она дома, когда я после ванной уселась за учебник, поджав ноги в своем любимом кресле на балконе.

-- Сделай одолжение, только не дома, - сказала я. - Если хочешь, пусть он приходит в кафе. Скажи ему, дочка оплатит счет, пусть не стесняется.

В Полесске уже существовала парочка вполне пристойных частных заведений, и одно из них даже обзавелось выносными столиками, поставленными на площадке у зеленого сквера. Столы и стулья были, правда, из дешевого пластика, но запах мяса на мангале и дармовые, если сравнивать со столичными, цены компенсировали отсутствие стиля в обстановке и небрежность обслуживания.

Если бы мужчина моей матери оказался, скажем, пожилым серьезным дядькой, каким-нибудь отставником или бухгалтером, возможно, я бы смогла примириться с ним. Но Алексей был - о, ужас! - даже младше ее, и выглядел с нами за столиком, как мой старший брат. Брат-неудачник. Он был одет в затасканные джинсы и светлую рубашку с коротким рукавом. На ногах у него были сандалии поверх белых носков, а лицо являло признаки, как интеллекта, так и одновременно некоторой ущербности, происходившей, наверное, оттого, что он никогда не был мужчиной-лидером, человеком решений и действий. За моими плечами был к этому времени такой опыт, что я мгновенно срисовала слабость маминого избранника, и решила этим воспользоваться. Это был жестокий выход, и я не оправдываю себя, но выбор передо мной стоял такой: либо плакать сегодня будет она, либо нам в будущем предстоит наплакаться вместе.

Я была одета лучше всех в провинциальном ресторанчике, яркий макияж и сережки тоже играли не последнюю роль в том, что люди вокруг обращали на меня внимание, и денег у меня хватило бы на то, чтобы угостить и напоить каждого в этом заведении. Но швыряться деньгами не входило в мой план - достаточно было и того, что Алексей, нагрузившись по-полной, совсем перестал обращать внимание на маму.

-- Что ты вытворяешь? - прошептала она, когда ее мужчина в очередной раз побежал в туалет.

-- Раскрываю тебе глаза, - холодно сказала я. - Не волнуйся, ситуация у меня под контролем. Я не забыла, чья я дочь.

-- Сонечка, ты прямо, как ангел с неба в нашем богом забытом Полесске, - бормотал Алексей заплетающимся языком еще через несколько минут.

-- А поедешь со мной в Москву? - кокетничала я, не забывая отодвигать кисть, в которую он то и дело норовил вцепиться. Похоже, яркий маникюр манил его, как свет бабочку.

-- С тобой - хоть на край света, - говорил Алексей, и, вспомнив о маме, добавлял: - Мы же теперь, как одна семья, да, Алина?

-- Да, - каждое слово, казалось, стоило маме титанических усилий. - Давай уйдем отсюда, - просила она меня уже во второй или третий раз.

-- Здесь так медленно подходят официанты, - манерничала я, пропуская мимо ушей мамину просьбу, - а в Москве они летают.

-- Что, мы едем в Москву? - вспоминал Алексей, вдруг выныривая из пьяной полудремы.

-- Конечно, - говорила я. - Только я и ты, да?

-- Да, ты это...- и он снова ронял голову на грудь.

Ночью я подслушала, как мама плачет у себя в комнате, и зашла к ней. Она свернулась, маленькая и несчастная, на широкой двуспальной кровати из цельного дерева. Кажется, именно на этом ложе была я зачата почти двадцать два года тому назад.

-- Если бы он был настоящий человек, я бы не сделала этого, - сказала я, кладя руку на голову матери.

-- Теперь ты будешь решать, кто настоящий и кто мне нужен, - сдавленным голосом сказала она, не отрывая лица от подушки.

-- Мама, я очень тебя люблю. Я не могла поступить иначе, прости меня, - сказала я.

-- И тебе приятно будет раз в год приезжать сюда и видеть, как я становлюсь никому ни нужной старой развалиной, - она не спрашивала, а утверждала.

-- Мама, прошу тебя, дай мне два-три года. Пожалуйста, всего два-три года. Ты увидишь, как мы заживем.

-- Что ты такое говоришь? - она, наконец, повернулась ко мне.

-- Всего два или три года, - повторила я, - очень тебя прошу. Мне тоже трудно. Я все это время живу так, будто не имею права на ошибку. Ни один человек не вынесет такого, все ошибаются, а я хочу без ошибок. Помоги мне, мама.

И остаток ночи мы плакали вдвоем, потом разговаривали вполголоса, а под утро уснули на одной кровати, как в далеком-далеком детстве.

Сессия заочников снова оставила меня выжатой, как лимон. К этому времени мои восторги от учебы уже поутихли, как это часто случается с второкурсниками. Свежесть и новизна студенческой Москвы казалась все менее привлекательной, тем более, что я не испытала на себе преимуществ, какие дает стационарное обучение. Мы, заочники, в сущности, были вторым сортом, собираясь вместе дважды в году и привязанные все остальное время к работе. У меня-то профиль был специфический, а однокурсники мои вовсю трепались о своих фирмах, начальстве, зарплатах и расходах. Почти все они жили очень экономно, а радость их от учебы составляло распитие дешевой водки в общаге, куда я постоянно приглашалась, но после двух-трех раз поняла, что ловить мне там совершенно нечего. Романы между заочниками, конечно, происходили, но это мне было неинтересно, а полезную информацию на тусовках нищих студентов выудить было столь же трудно, как рыбу в Москве-реке.

Наверное, главным и бесценным алмазом студенческих открытий была рекомендованная нам библиография, в которой центральную роль занимали труды Филиппа Котлера. Если вы далеки от экономики, то представьте себе, что такое Библия для христианина, или Коран для приверженца ислама. В практической жизни человека, желающего создать что-то свое, "Маркетинг и менеджмент" Котлера должны занимать не менее почетное место. Это мое мнение, и я, наверное, снова опережаю события, но именно тогда, в 96-м, я впервые прочитала эту великую книгу, и не постесняюсь сказать, что она меня изменила.

Если раньше я воспринимала обывательское отношение к бизнесу довольно спокойно, то после чтения Котлера как же мне стали ненавистны все эти плебейские рассуждения о том, что торговля и спекуляция суть одно и то же, что все коммерсанты воры, и как хорошо было жить при социализме. Если вы думаете так же, то вы, конечно, не читали Котлера, но я еще буду не раз возвращаться к нему в этой книге, а пока поверьте, что вам еще далеко не все известно о нашем мире, и, когда вы узнаете то, что произошло со мной, возможно, ваше мнение тоже хоть немного переменится. Ведь вы же достаточно умны, чтобы сохранять интерес к повествованию простой шлюхи, родившейся в брянских лесах.

***

В один из августовских дней наша администратор Камилла вдруг собрала нас после работы и объявила, что выходит в отставку по причине замужества. Наверное, она имела немало воздыхателей, несмотря на загруженность работой, и посчитала, что пора позаботиться не о деньгах, которые были уже собраны ею в достаточном количестве, а о своем будущем. Мне легче было представить Россию без новоизбранного в то лето старого президента, чем наш салон без Камиллы. Она была его душой, и казалось, ее спокойное обаяние никогда не покинет этих стен. Возможно, вы не представляете, что такое по-настоящему хороший администратор для борделя, и ваши представления сформированы дешевым чтивом, которое рисует универсальный образ алчной и циничной бандерши. Но я уже достаточно описывала Камиллу, и круг ее забот был намного шире, чем представляет далекий от секс-индустрии человек, начитавшийся детективных или женских романов.

Начнем с телефонных звонков. Камилла отсеивала опасных клиентов и приглашала нормальных, как это не делал больше никто на моей памяти. Далее она заведовала доставкой чистого белья и полотенец, моющих средств и продуктов. Ее общение с посетителями было неподражаемым, а когда у какой-нибудь работницы возникали истерические срывы, она, как никто другой, могла успокоить и развеселить девушку. Камилла умела ровно и дружелюбно строить отношения со всеми. Признаться, я поначалу недолюбливала ее, и причиной этому была Оксана. Но впоследствии я разобралась, что Камилла просто разглядела лесбийскую сущность моей подруги, а вставать между мной и украинкой она и не помышляла. По прошествии времени, проанализировав и ее подход ко мне, я нахожу его мудрым и безупречным. Мое любопытство Камилла старалась использовать, возлагая на меня все новые роли, что сделало меня более сведущей и подготовленной ко всем нюансам, возникающим в этой сложной и нервной работе. В остальном же я была предоставлена себе самой, что меня вполне устраивало. Камилла избавила меня от мелочной опеки, не проводила душеспасительных бесед, как с другими девушками, и ни разу не унизила меня, как личность.

На прощальном застолье, которое она устроила для нас, я полностью осознала, что теперь будет только хуже. Новым администратором салона стала Диана, которая временами подменяла Камиллу в ее выходные, а муж Дианы был водителем и снабжал нас всем необходимым, а также ремонтировал сантехнику, аппаратуру, словом, у него были золотые руки, непритязательные мозги и невысокие амбиции. Эта супружеская чета перевалила уже за третий десяток, и у них росла школьница дочь, от которой скрывалось настоящее место работы родителей.

Я помню, как в конце августа "сатурновцы" устанавливали в салоне видеокамеры и новую сигнализацию с дублирующей кнопкой вызова, спрятанной в туалете. Раньше Камилла обходилась одной кнопкой, которая размещалась с обратной стороны столешницы, но от нее шел провод, который сообразительные налетчики могли перерезать, а теперь сигнализация становилась беспроволочной, и надо было немного подучиться, чтобы уметь ее использовать. Кажется, мы все ржали, видя, что техник "Сатурна" в десятый раз объясняет новому администратору элементарные вещи, а Диана все не может взять в толк то, что давно дошло до проституток. Ну, есть такие люди, которые с техникой не дружат, что ж теперь... Речь-то пойдет не об этом и даже не о Диане.

Хотя именно она озвучила нам с Изабеллой приказ собираться на выезд. Практически, наша работа всегда была в салоне, но иногда случались исключения. Это были редкие "субботники" чекистов и выезды к людям, рекомендованным самим "Сатурном". Такие заказы тоже оплачивались, правда, временами мы получали деньги не от самих клиентов, а через один-два дня их передавала Камилла. Никакого особенного значения это не имело, и новый выезд был, казалось, такой же, как и все предыдущие.

Разница обнаружилась только, когда замдиректора "Сатурна" лично обрисовал перед нами задачу.

-- Девчонки, садитесь, поговорим, - бывший гэбэшник учтиво разместил нас в двух потертых креслах, что стояли в гостиной нашей квартиры по соседству с салоном, а сам прислонился спиной к балконной двери.

На улице ярко светило летнее солнышко, и он прекрасно видел нас, в то время как его собственное лицо оставалось не то, чтобы в тени, но смотреть на него против солнца было неприятно.

-- Вы знаете, что сейчас на юге идут боевые действия против бандитов в Чечне, - начал он. - Этого не хотят ни наш, ни чеченский народ, но есть люди, которым война выгодна.

Я была озадачена подобным вступлением, а Изабелла, по-моему, вообще ничего не понимала, преданно глядя на человека, избавившего ее от лап уличных сутенеров.

-- Сейчас умные люди с обеих сторон думают о заключении мира, - продолжал бывший чекист, - а для того, чтобы заключить мир, надо вначале провести переговоры. Так вот, сообщаю вам секретную информацию о том, что переговоры идут, а для этого наши партнеры прибыли на закрытую дачу в Подмосковье. Туда приезжают и российские официальные лица, но вам все подробности знать необязательно. Вы поживете на этой даче, создавая, так сказать, комфорт ее обитателям. Потом они уедут, и вы вернетесь сюда.

-- С чеченами работать? - сразу напряглась я, пропустив мимо ушей всю ерунду о переговорах.

-- Ну, можно сказать и так, - согласился замдиректора. - Только ведь это не бандюганы какие будут, а официальная делегация с помощниками. Всего их там шестеро, - опередил он мой следующий вопрос.

-- А можно отказаться? - желания работать с кавказцами у меня никогда не возникало, а тут еще речь шла о врагах, которые, возможно, сами убивали наших.

-- Понимаешь, Сильвия, - сказал замдиректора душевно. - Ты умная девушка, и мы бы хотели, чтобы вы поехали добровольно. К тому же, за каждый день вы будете получать по пятьсот долларов. В принципе, я мог бы и не разговаривать с тобой, а послать вас с водителем, как обычно. Но я хочу, чтобы вы знали, куда едете, и держали бы ушки открытыми. Возможно, вы услышите что-нибудь, важное для безопасности России. Это маловероятно, но все же не будем сбрасывать со счетов такой вариант. А ты девчонка умная, студентка. Помоги нам, и мы потом поможем тебе. Возможности наши ты знаешь...

-- Выходит, это не приказ? - продолжала я искать лазейку.

-- Понимаешь, девочка, - я уловила в его голосе хорошо скрываемое раздражение, - есть такие просьбы, которые вроде бы и не приказ, а ослушание... крайне нежелательно. Мы на войне, сама понимаешь. Поэтому лучше, если вы согласитесь, тем более что это самая обычная ваша работа.

-- Если надо, так надо, - не выдержала молчания юная дурочка Изабелла. - Мы все понимаем.

"Отвечай за себя!" - хотела я рявкнуть на нее, но промолчала, а вместо этого спросила:

-- Когда мы получим наши деньги?

-- Как только вернетесь, - пообещал с улыбкой замдиректора, видя, что инструктаж близится к концу. - Мы еще не знаем, сколько дней вы там пробудете, но разве когда-нибудь мы вас подводили? Главное, прикиньтесь обычными девушками по вызову, меньше разговаривайте сами и больше слушайте.

-- Да все понятно, Николай Николаевич, - сказала Изабелла, знавшая замдиректора по имени-отчеству, наверняка столь же настоящему, как наши псевдонимы.

Для поклонников политических детективов сразу скажу, что ничего важного для судьбы России мы не услышали и не узнали, а российских переговорщиков ни разу даже не видели в глаза, хотя какое-то движение в холле происходило, и определенно несколько раз слышался шум подъезжающих машин. Я не собираюсь выдумывать интригующую чепуху, и если вы настолько наивны, что верите, будто ловкий разведчик или разведчица могли как-то повлиять на окончание той военной компании, то вам лучше обратиться к патриотическим сериалам, которых нынче наснимали целую прорву. Еще я думаю, что в то время велись десятки подобных переговоров, и, вполне возможно, на наших решилась участь каких-то российских военнопленных, не более того. Мне искренне хотелось бы верить, будто неизвестный мне паренек из деревеньки под Орлом попал домой только потому, что я душевно отдалась главному чеченцу по имени Аслан, но, даже если бы это было так, никто об этом не узнает, ибо Аслан не оставит своих мемуаров, а даже если и напишет их, то вряд ли опустится до такого приземленного истолкования мотивов своих решений.

Для нас же самих пять дней, которые мы провели в задних и хозяйственных комнатах как настоящие кавказские пленницы, были кромешным адом. Горные орлы в лице четверых из делегации оказались обычными бандитами, ненавидящими все русское, как и положено врагам, но в обстановке закрытого особняка Россия воплотилась для них в двух несчастных шлюшек, и они вымещали на нас свою лютость, как могли.

Старших чеченцев мы обслуживали всего три или четыре раза, и этим уже немолодым аксакалам было не до нас, но их подручные тешили себя нашим обществом неутомимо, едва отвлекаясь на сон.

Трудно сказать, кто из них выполнял какую роль на переговорах, но если они и занимали должности, допустим, референтов, то скрывали это настолько хорошо, что мы не слышали от них ничего, кроме отборного русского мата и унизительных приказов. Ах, да, среди них один был поваром, а другой водителем, впрочем, насчет последнего я не уверена, а так все они могли показаться со стороны боевиками, да, вероятно, ими и были. Какой смысл имела пара-тройка головорезов в месте, которое при желании раскурочил бы в полминуты СОБР или спецназ, я не знаю, но предположу, что присутствие огромных и злобных земляков способствовало престижу и придавало старшим дополнительные штрихи к имиджу. Интересно, отражались ли хоть как-нибудь на свободолюбивом имидже горцев надругательства и оскорбления, выпавшие на нашу долю?

Хоть я и думала, что невменяемой от наркоты скотине оскорбить меня невозможно.

Ну, скажем, они предпочитали всем другим видам секса анальный, самозабвенно вгоняя в нас свои огромные чресла. Ни о каких презервативах речь, конечно, идти не могла. Мои жалкие протесты обернулись побоями и наказанием в виде стояния на коленях на присыпанном крупной солью полу. На дачном участке был небольшой бассейн с пластмассовой горкой, так вот, горку полили растительным маслом, и нас использовали в качестве досок, подкладывая под себя при спуске в воду. Когда у них уже не оставалось мужской энергии, они не знали, что еще невиданного придумать, и на нас мочились, заставляя раскрывать рты, а когда я сжала губы и закрыла глаза, подошедший сбоку подонок затушил об меня окурок, шрам от которого остался до сих пор.

Все это сопровождалось не поддающимися описанию проделками, типа внезапного запрыгивания на нас с лестницы (это у них называлось "засадой"), или хрюканьем, что должно было считаться намеком на наше русское свинство. В последний день самый молодой мучитель приволок откуда-то крупную дворнягу, и нас пытались покрыть этим блохастым трясущимся кобелем. Впрочем, собаку я бы предпочла любому из двуногих обезьяноподобных ублюдков, но человечность животного превзошла низость людей - пес не слушался насильников и был выброшен за высокий наружный забор.

А ведь у них тоже были родные, семьи, люди, которых они любили. Это не вызывает никакого сомнения, но означает, что нас они считали не то что не людьми, а какими-то неизвестными природе существами, достойными лишь мук и унижений. Почему так произошло, виновата ли в этом война, или что-то другое в их психике, этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. С древних времен были заведены надругательства над женщинами поверженных народов, когда победитель позволял своим войскам свободу разгула. Нам, правда, сохранили жизнь, но я позволю себе считать, что испытания, выпавшие на долю женщины, чьи мужчины не смогли ее защитить, я изведала в полной мере.

Вернувшись в Москву, я в первые часы чувствовала близость с Изабеллой, как с боевым товарищем. Ей досталось не меньше моего, только вместо ожога, у нее выбили передний зуб. Наши тела покрывали неисчислимые синяки и царапины, но замдиректора "Сатурна" не захотел появляться у нас, сказав по телефону, чтобы мы прилично оделись и зашли в офис. По дороге мы с Изабеллой единодушно решили, что прощения за такое быть не может. Николай Николаевич, добрейшей души человек, был единственным, кто нес ответственность за случившееся на этом проклятом выезде, и в наших глазах он выглядел, вроде армейского командира, добровольно передавшего на растерзание врагу деревеньку, населенную беззащитными согражданами.

Он выслушал нас, вполне убедительно качая головой, рассмотрел царапины от собачьих когтей, ожог, сломанный зуб, синяки, и выплатил нам гонорар, добавив еще по миллиону рублей на медицинские расходы. Это было почти вполовину меньше пятисот долларов, если вы забыли диковинный курс рубля того времени.

-- Лапы, девочки мои, я и подумать не мог, что это окажется такое зверье, - сокрушенно сказал Николай Николаевич.

-- Любой солдат Южной группировки знает, с кем он воюет, - сказала я. - Странно, что вы, располагая источниками информации, отправили нас без всяких гарантий, даже не оговорив с чеченцами, что с нами нужно нормально обращаться.

-- Ну, мы сказали, что вы обычные девушки по вызову. Вы не должны были вызвать подозрения.

-- Мы и не вызвали, - сказала я. - Они с любыми русскими обошлись бы не лучше. Независимо от пола.

-- Ну вот, - сказал Николай Николаевич, - кто мог знать про их садизм? Вы-то хоть продаете себя за деньги, и привыкли к разным клиентам.

-- Ошибочка, уважаемый, - прищурилась я, отпивая минеральную воду из стакана, который был в самом начале принесен секретарем. - За деньги себя продают те, кто добровольно отдает донорские органы. Или там волосы состригает, для последующего сбыта изготовителю париков. Мы же оказываем платные услуги, а не продаемся, поэтому вы были обязаны всеми мерами обеспечить безопасность нашей работы. И с задачей не справились.

-- Виноват, - развел руки замдиректора, - с тобой невозможно спорить, Сильвия. Сразу видна хватка экономиста. Чего же ты хочешь?

-- Компенсации за моральный ущерб, - сказала я подготовленную фразу, и Николай Николаевич рассмеялся.

-- Так я и думал, - сказал он. - Деньги, всегда только деньги.

-- Можно заменить их примерным наказанием выродков, - сказала я. - Только чтоб на наших глазах, словам уже мы не поверим.

-- Они же уехали, - сказал замдиректора, будто бы всерьез размышляя о проведении акции возмездия.

-- Вызовите их снова под каким-нибудь предлогом, - сказала я. - И привезите в засаду.

Последнее слово напомнило мне о выходках горских подонков, и я скривилась бы, если бы не боль от ожога.

-- А ты, Изабелла, что скажешь? - спросил замдиректора мою подругу по несчастью.

-- Как решите, так и будет, - произнесла она, стараясь не открывать рта, чтобы не отвращать симпатию начальника видом сломанного зуба. - Мы же понимаем, что вы знать не могли, какие там будут животные.

Мы договаривались с Изабеллой, что она поддержит меня в наших справедливых требованиях, но оказалось, что для нее данное слово не значит вообще ничего. Как и для многих моих коллег, кстати. Люди не уважают проституток еще и за это, и я всегда старалась идти против расхожего мнения, но для Изабеллы обещание было совершенно пустым звуком. Она была такой, вела себя соответственно, и я понимала, что глупостью было бы ожидать от нее большего. Все равно, что от курицы ждать молока, или там, нежности и милосердия от горцев на проклятой даче.

Закончилось наше общение с Николаем Николаевичем тем, что мы стали еще немного богаче. Последние два миллиона были названы "выходным пособием", потому как в таком жутком виде на работе мы не могли появиться еще неделю, или даже две.

Изабелла была вполне довольна, и призналась мне, что даже удивлена, как такой солидный и могущественный человек снизошел до общения со шлюхами. Я посмотрела на туркменскую беженку, которая в очередной раз стряхнула с себя насилие и унижение. Такая как она никогда не поймет, что человек - это, прежде всего, то, кем или чем считает себя сам. Красивый и дорого обставленный офис "Сатурна" был для нее символом начальственности, и вряд ли хоть раз ей придет в голову, что самой воссесть на роскошное кресло во главе организации ничуть не труднее, чем вытерпеть все, что вытворяли с нами в прошедшие дни. А ведь по дороге в "Сатурн", чтобы придать ей хоть немного уверенности, я напомнила ей о том, что нельзя считать себя ниже других людей, какие бы посты те не занимали.

-- Министры, как и прочие, общаются с такими же, как мы, - сказала я Изабелле, имея в виду громкий скандал вокруг министра юстиции, заснятого на пленку с двумя нашими коллегами. - Неужели ты думаешь, что мы хуже тех девчонок?

-- И точно, - вспомнила Изабелла кадры, которые десятки раз крутили по ящику в те месяцы. - Мы даже лучше. Те какие-то жирные...

-- А ты видела хоть раз самого директора "Сатурна"? - спросила я.

-- Нет, никогда.

-- Его, может, и в природе не существует, - задумчиво сказала я.

-- Почему это? - спросила Изабелла.

-- Да так, - пожала я плечами, - если кого-то не видишь и не знаешь, то его как бы и нет. А министр, вроде как есть, хотя, если бы не те две проститутки, кто бы о нем вспомнил?

Вот, подвела меня память, этот разговор состоялся только через год, и собеседницей моей была Сабрина. Наверное, приличному автору воспоминаний следовало бы вычеркнуть отсюда этот разговор и вставить его туда, где ему подобает быть хронологически. С другой стороны, кто сказал, что наша память похожа на календарный органайзер? Так что оставляю здесь этот разговор, потому что он отвечает на вопрос о значении человека вообще.

Признайтесь, вас тоже волнует ваша значительность, кто бы вы ни были, потому что ребенком вас не всегда замечали большие и загадочные взрослые, а если вам посчастливится дожить до глубокой старости, вы с каждым годом все острее начнете осознавать, что миру больше нет до вас никакого дела. Значит, думаете вы, в годы своего расцвета следует притянуть к себе все мыслимое внимание, выиграть чемпионат мира по вниманию, стать звездой, ну, хотя бы попытаться стать. А если не звездой, то быть солидным, уважаемым, таким, на кого нельзя не обратить внимание, от кого не отмахнешься, как от назойливого насекомого, жужжащего в ухо. В те годы, когда я решила заниматься малопочетным и презираемым делом, я сознательно принесла в угоду деньгам собственное значение. Я знала много нищих и довольно никчемных людей, говоривших о себе, что предпочли деньгам гордость и честь. Думаю, большинство из них само не ведает правды - ведь насколько приятно хвастать своей неподкупностью тому, кого никто никогда не подкупал. И если на вашу честь никто не посягает, мне, извините, плевать на то, что вы думаете, будто сохранили ее. Есть множество людей, у которых нет ничего, чем бы они могли гордиться, но с какой спесью и отвращением они судили падших своих сестер.

На обследования, анализы и лекарства мною была потрачена сумма, втрое превышающая два миллиона, выданные с барского плеча в качестве бонуса за вредность ремесла. И, когда выяснилось, что жизни ничто не угрожает, а внешность понемногу пришла в порядок, я сама предложила Сабрине отправиться в агентство, вербовавшее проституток для Германии.

Трудно передать, как обрадовалась Сабрина, очень переживавшая за меня все время после моего возвращения из "кавказского плена".

-- Пока гром не грянет, баба не перекрестится, - объяснила я ей причину своего решения.

Но хотя грянувший гром перевесил все остальное, меня уже мутило от вида Дианы, глупости Изабеллы, спеси Кристины и жлобства Карины. Как-то раньше я старалась не замечать плохое в своей работе, но тут ее однообразие и отсутствие движения вперед начали очень сильно меня раздражать. Пожалуй, я и так пересидела в этом борделе, отдав ему едва ли не два года своей драгоценной жизни. Хоть и не бесплатно, следует признать.

Еще было страшно просыпаться ночью от собственного крика, потому что мучители являлись ко мне во сне, издеваясь надо мной вновь и вновь. Во снах изверги пытали всех моих подруг - Оксану, Сабрину, Валю из Брянска, даже Людку Калашникову, а я стояла, смотрела, и не могла пошевелиться, когда подходили ко мне самой.

Лишние вещи и деньги я снова отвезла в Полесск, но даже там сны преследовали меня, становясь все фантастичнее и страшнее. Правда, я вырвалась из оцепенения, и теперь сны часто были наполнены движением. В одном из них я убегала от чудовищных демонов, а рядом бежал Вадик, и я наблюдала, как твари терзают его, когда он отстал. Удивительно, но и в сновидениях я бегала быстро, теряя по дороге в очередной раз Егора, а потом свою маму, которую демоны жутко насиловали у меня перед глазами.

Я пошла к невропатологу в городскую поликлинику, и он выписал мне успокоительные таблетки. Врач с грустным запойным лицом сказал, что перемена места отразится благоприятно на моей расшатанной психике, и я еще больше укрепилась в желании уехать из России.

По возвращении в Москву готовые документы уже ждали нас, и мне оставалось только оформить академический отпуск, что оказалось при платном обучении совсем несложным.

В дождливое октябрьское утро мы с Сабриной, ни с кем не попрощавшись, покинули осточертевшую квартиру и с легким туристическим багажом сели на большой и красивый автобус, который увез нас к берегам далекого Изара.

Мы ехали вдоль позолоченных осенью русских лесов, мимо бедных деревень и незнакомых городков, похожих на мой Полесск, изредка останавливаясь на заправках и автостанциях. Накатившая свобода и раздолье совершенно опьянили нас, никогда прежде не помышлявших о таком путешествии. Мы пели песни, дурачились и знакомились с попутчиками, ели орешки, щелкали семечки, играли в карты, пили пиво, - словом, делали все, что приходило нам в голову, и от этого веселились еще больше. После белорусской границы ничего не изменилось вокруг, только пришлось однажды поменять остатки наших рублей на непонятную валюту с изображениями лесных зверюшек.

В Польше рубли уже были не в ходу, впрочем, эту страну мы почти целиком проспали, а под утро встали в очередь на пограничном пункте у границы Германии. Я сразу обратила внимание, что, в отличие от Белоруссии и Польши, немецкие туалеты были бесплатными, и это внушило мне уважение. В самом деле, от страны, которая считает выше своего достоинства взимать побор за отправление естественной нужды, пристало ждать чего-то хорошего.

Но на память пришел старина Филипп Котлер, и я сообразила, что экономически просто невыгодно платить немецкую зарплату кассиру туалета, в то время как в более бедных странах доход от сортиров с лихвой перекрывает нищее жалование кассира. Сними розовые очки, дурочка, сказала я себе, все решает простой расчет, и немцы такие же люди, как остальные.

В книгах и по телевизору нередко рассказывают о Германии, и поэтому вам вряд ли будет интересно, если я буду утомлять ваше внимание описаниями широких автобанов, аккуратных городков с игрушечными кирхами, чистотой и порядком на заправках и в отелях.

Первым городом, в котором мы остановились, был Брауншвейг, потом Нюрнберг, и, наконец, на дорожных указателях возник Мюнхен, конечная точка нашего маршрута. В столице Баварии нам предстояло затеряться в толпе, и далее автобус должен был везти туристов, от которых осталось едва ли две трети, на какой-то известный курорт в горах. Не только мы одни покинули нашу группу, многие уже затерялись в Швабии, и наверняка многие отстанут в Мюнхене. Это не вызывало удивления руководителя группы, и я поняла, что в каждую поездку попадают, наряду с нормальными туристами, люди, которые едут на заработки. Не только наши коллеги, но и нянечки, домработницы, посудомойки, сезонные рабочие, - всех принимала и оплачивала Германия, чтобы собственные ее дети не занимались простым тяжелым трудом. Впрочем, это были и остаются проблемы всех развитых стран, а мы встретились на площади перед ратушей с широкоплечим парнем по имени Вальтер, и он отвез нас в пансион, где нам предстояло провести ближайшие полгода, предусмотренные контрактом.

Вальтер с явным акцентом говорил на немецком, но русский оказался тоже не родным для него, поскольку происходил он из Латвии, и был стопроцентным латышом.

В чистеньком пансионе мы познакомились с двумя девушками из Риги, потом выспались, а вечером следующего дня нас привезли в пуф - маленькую квартирку, до боли похожую на московский салон своей атмосферой и предназначением. Принципиальной разницей было лишь то, что здесь душ был в каждой комнате, а не в коридоре, как в Москве.

Знакомыми до тошноты оказались и разговоры проституток, обсуждавших бандитские дела и клиентов - проклятое дежа вю не собиралось отпускать меня и здесь. Более того, выяснилось, что наши хозяева, прибалтийские сутенеры, боятся всего куда как больше, чем "Сатурн", о котором, по правде, я и не скажу, будто бы он чего-то боялся. В Германии существовало множество бригад, промышлявших рэкетом, и добычу свою они искали среди нелегальных бизнесов, таких, как наш. Эти бригады и слухи о них не давали нам покоя чуть ли не ежедневно, а иногда мы запирали двери и часами не работали, потому что охранник снизу предупреждал, что в округе мелькнул кто-то из людей Аскера, Черепа или Магомета. Это все были прозвища бандитских главарей, которые занимались угонами машин и разбойничали среди нелегалов, боясь попасться в поле зрения бундесполиции.

Вот представьте, что вокруг спокойненько себе процветали сытые бюргеры, не задумываясь о том, что на самом дне их распрекрасного общества существует клоака, набитая бесправными нелегалами, а внутри этой клоаки рыщут гнусные хищники, и каждый день там происходит борьба за выживание. Ну, а как бы вы отнеслись, если бы вам красочно рассказали о помойке с крысами, на которую вывозят мусор из вашего дома? Вы предпочтете о ней не вспоминать, и будете правы. Так же, примерно, вели себя и немцы. Я сужу по разговорам с клиентами, которые были буквально наивными детьми, расспрашивая нас про работу и про условия, в которых мы живем.

В нескольких дурацких книжках я читала, что русские мафиози расправлялись с добрыми Альбертами и Фрицами, которые хотели помочь несчастным проституткам, что сутенеры, стреляя направо и налево, отбивали своих рабынь у благородных заступников, и прочую чушь в этом роде. Я вновь рискую не угодить вашим ожиданиям, но в Германии я не встречала ни одного вооруженного сутенера, а Ганс или Фриц, хоть бы они и были нищими безработными, вызывали у этих самых сутенеров неподдельный страх. Дело в том, что полноправные немцы могли одним телефонным звонком в полицию расправиться с любым нелегалом и закрыть, как вредный для общества, любой бордель.

То есть, нелегальный бордель существовал до того момента, пока какая-нибудь жена, выследившая неверного муженька, или соседка, которая слышала музыку в неурочный час, не заявляла в полицию, и той не было угодно перевести на нас негодующий взор. Опять же, в Германии я слышала, что есть места, где проституток держат в рабстве и бьют за любое ослушание, но обычно говорилось, что этим грешат албанцы или югославы. И поскольку я и те, кого я знала лично, никогда близко не сходились с албанцами, то полагаю всю эту болтовню досужими вымыслами. Во всяком случае, мы с Сабриной и наши коллеги, рижанки, готовы были еще и заплатить какие-то проценты от заработка, только чтобы нас оставили в покое все эти сердобольные Гансы, полицаи, и нервные домохозяйки впридачу. Кстати, немецкие проститутки, обычно это были наркоманки и такие же нелегалки во втором поколении, могли расправиться с нами не хуже ревнивых жен. Они и делали это, донося в полицию на незаконных конкурентов, а мы едва успевали унести ноги на другую квартиру.

За три месяца, которые мы проработали в Мюнхене, наш пуф менял адрес четырежды, а потом снова грянул гром.

Но вначале был замечательный день отдыха, который мы вместе с Вальтером провели на Лебедином озере, по-немецки Шванзее. Восхитительный замок Нойшванштадт, будто бы построенный гениальным ребенком, сошел в реальность, как из диснеевского мультика, и его можно было пощупать, войти в него, любоваться им. Знаете, у меня к тому времени было недоверчивое отношение к понятию красоты. Возможно, дело здесь в том, что клиенты очень часто делали нам фальшивые комплименты, и мы выработали в себе иммунитет к не имеющим ценности словам. Но помимо красоты людей, для меня существовала красота природы, восхищавшая с самого детства, и эти два понятия как бы жили по отдельности. Человеческое начало в красоте было неискренним и преходящим, а красота леса не таила в себе никакого практического смысла, просто радуя глаз.

Созерцая Нойшванштадт, я поняла, что величие человека все-таки не вымысел, раз он способен создавать творения, подобные этому замку. И раз так, то я тоже должна создать что-то красивое и осмысленное в своей жизни.

-- Соня, ну иди к нам! - наконец, я услыхала девчонок и оторвалась от ажурного парапета, где могла бы простоять, любуясь, весь день, не обращая внимания на холодный ветер с гор.

-- Я хочу повести вас в хороший ресторан тут поблизости, - сказал важный Вальтер. - Обещаю, вы такого вкусного мяса никогда раньше не ели.

Последние слова были обращены к нам с Сабриной, потому что Вальтер считал девушек из России настолько обездоленными, что их восторг вызывается всего лишь упоминанием вкусной еды, ну, как слюна у собачек Павлова. Большая голова Вальтера возвышалась над нами, когда он уверенно вел нас к своей хорошей германской машине, заходил в ресторан, усаживался с уверенным видом за стол. А мне казалось, что если мужчина подчеркивает свою значительность каждым движением, значит у него в жизни серьезные проблемы. Сколько таких вот внушительных мужиков я знала, и вроде бы ни разу не ошиблась. По-настоящему уверенные в себе люди улыбчивы и раскованны, уж поверьте моему опыту.

Вальтер сделал заказ для всех, а потом официант принес бутылку водки, покрытую инеем, и веселье началось. Бюргеры за соседними столиками с интересом косились на странную компанию, но мы вели себя пристойно, слушая Вальтера, который начинал понемногу расслабляться.

-- Их было четверо, - говорил он, - и я решил отоварить самого здорового из них, чтобы другие обосрались. Ну, он выпал с двух ударов, а другие повыхватывали перья. Все турки носят с собой ножи, это у них в крови. Мы вот любим в морду, чуть что, а они сзади пыряют, и ноги. Так я к забору прислонился, дрын выломал такой, - он развел руки примерно в мой рост, - и думаю, хрен вы ко мне подойдете. Тут наши пацаны услышали шум, и тоже выбегают...

Что-то мне это напоминало, ах да, первый мой мужчина легко нашел бы с Вальтером общий язык. Уйду ли я когда-нибудь от этого дежа вю?

-- На корабле было заняться нечем, так мы затаривались в портах вином, чтобы в баре не платить наценку, и эти девчонки бухали наравне с нами, но почти не пьянели.... Со школы они все, как вы, мечтали стать валютными проститутками, хорошо, когда мечты сбываются, да? Светка, красивая, в натуре фотомодель, никому не давала, сколько не пила. Но мы с ней как-то зарулили в казино.... Нет, в Баварии они запрещены, поехали в Баден-Баден, а это уже Райнланд-Пфальц, там самое старое казино в Европе, такое навороченное, с картинами на стенах, на потолках, ну, это надо видеть. Она проиграла в одну ночь половину того, что заработала за полгода, слава богу, другую половину домой отослала через "Вестерн Юнион"... Ну и началось, они догнали нас у Магдебурга, подрезали, а мы с Виктором выходим и говорим.... У меня в руке балонный ключ, у него "беретта" с двумя патронами в обойме, но те-то не знали...Меня обшмонали полицаи, и ничего, а он до сих пор сидит...

Отголоски чьих-то жизней, глупостей, ошибок... мне было почему-то приятно слушать Вальтеров треп, и особенно хорошо, что ему нравилась не я, а одна из рижанок, светленькая, очень ревнивая девушка, имя которой как-то не вспоминается. Если Вальтер смотрел на кого-нибудь другого, она пинала его под столом, и он переводил взгляд на нее. Они спали вместе за стенкой в том же опрятном недорогом пансионе, где жили мы все, и я каждую ночь слышала их возню и страстные стоны, если не уставала настолько, что засыпала беспробудным сном. Мои кошмарные сны прекратились, кстати, в тот день, как мы сели в международный автобус, и я жалела только, что не взяла с собой в дорогу из России хороших книг. Хотя бы и учебников.

-- Молчать, суки! Это налет! - классическая фраза, которую все слышали в кино, звучит жутковато, если обращена к вам лично. В реальной жизни, в тихом и чистеньком германском борделе.

Выкрикнул ее приземистый тип с красной мордой и короткой бандитской стрижкой. В руке у него чернел револьвер, который он переводил на всех девчонок по очереди, но дольше всех задерживал на Вальтере, который выглядел, как обиженный Винни-Пух.

-- Да что вы труситесь! - завелась я в сердцах, видя эту постыдную сцену. - У него стартовый пистолет, игрушка!

Я в свое время перевидала уже этих револьверов на соревнованиях, и сейчас моментально определила, что настоящее оружие не могло иметь красную пломбу в дуле.

-- Ты чего, братан? - жалобно протянул Вальтер, боясь мне поверить и теряя лицо.

-- Может, испытать хочешь? - стриженый тип не растерялся, а хладнокровно ткнул револьвер в пузо Винни-Пуха. Теперь несерьезная начинка ствола перестала быть видна. Вальтер по-прежнему стоял с поднятыми руками, бледный от страха.

Кстати, никто команды "Руки вверх!" не отдавал, но как оказались сильны киношные стереотипы!

-- Ну, хватит, надоело, - сказала я и встала с дивана. - Сабрина, пошли домой, пускай эти в ковбоев поиграют.

Моя подруга лихорадочно переводила взгляд то на меня, то на бандита, но подняться не решалась. В этот момент в дверях пуфа возникла еще пара дружков налетчика - перед собой они толкали понурого молодого охранника, который снизу должен был подать нам сигнал, чтобы мы заперлись. Не знаю, почему он сплоховал, должно быть отвлекся, или его отвлекли, но физиономия у него была уже украшена качественным фингалом, и один глаз стремительно затекал, что не придавало охраннику веселья. Я села и мне тоже сделалось не по себе, потому что уже не имело значения, вооружены братки, или нет, - Вальтер и одного-то испугался, а теперь он и подавно наделает в штаны.

Трое налетчиков закрыли за собой дверь, и на их мордах теперь читалось облегчение - главное было позади.

-- Открыли сумки! Бегом! - скомандовал стриженый, убирая револьвер в карман толстой куртки. И комбинацией из трех коротких ударов опрокинул тушу Вальтера на пол. Раздался грохот падения, мы начали синхронно выполнять команду.

-- А тебя, наглая сучка, я сам оттрахаю, - сказал стриженный бандос. - Чтоб не залупалась на людей. - Он подошел ко мне и встал сверху, возбужденно дыша.

-- Так что сначала, деньги или секс? - спросила я, не поднимая голову.

Звонкая пощечина хлестнула меня по лицу, и у меня полились слезы. Сами собой, я не хотела плакать, просто не сдержалась.

-- Бабки собираем! - рявкнул стриженый. Его дружки принялись выхватывать сумочки у всех нас и сортировать добычу. Вскоре на журнальном столике выросла горка презервативов, косметики, разной мелочи и германских марок.

-- Сколько здесь, чукча, пересчитай? - спросил стриженый у другого налетчика, в котором не просматривалось ничего азиатского, и я поняла, что это кличка.

-- Две штуки, - сказал Чукча через минуту.

-- Суки! - загремел стриженый, обращаясь к нам. - Вы целый день работали за такие бабки? Сейчас уже час ночи, крысы вы подлючие, сейчас всех раздену и раком поставлю, если добром не отдадите.

-- Мы все отдали, - сказала Сабрина, - честное слово.

-- А между сисек не заныкала? - хихикнул третий бандит. - Смотри, какие они у тебя.

-- И точно, - ухмыльнулся стриженый. - Ты первая будешь. Скидывай платье. Шевелись!

Сабрина поднялась, покорно спустила бретельки и расстегнула лифчик, заведя руки за спину. Между ее роскошными грудями ничего не оказалось, но каждый из налетчиков счел своим долгом облапать мою подружку. Было видно, что они возбуждаются при этом, как малолетки, хотя всем им было уже хорошо за двадцать.

-- Ладно, курва, садись на место, - распорядился стриженый. - Сначала дело. Так что, ни у кого больше денег нет?

Мы отрицательно замотали головами, Сабрина тоже мотала, прикрываясь легким платьем, но не одевая его. Боялась видно, что ей запретят.

-- Теперь ты, - обратился стриженый к подружке Вальтера, который по-прежнему сидел на ковролиновом полу, спиной к стене. - Раздевайся.

Девушка с надутыми губками встала и скинула платье, презрительно глядя на своего ничтожного возлюбленного, который отвел глаза. У нее была красивая фигурка, самую малость полноватая, на мой вкус.

-- Красава, - сказал Чукча, протягивая жадную руку, - отсосешь у меня...

-- Не отвлекаться! - прикрикнул стриженый. - Мы еще не закончили официальную, мать его, часть.

Он повернулся к сидящему Вальтеру и сильно двинул ему носком ботинка по вытянутой ноге. Вальтер взвыл и поджал ногу.

-- Шо грабли свои растянул? Где деньги, пидар?

-- У меня тут... вот, - он протянул бандиту пачку денег, извлеченную из внутреннего кармана.

-- И свой бумажник давай, мудила, - сказал стриженый. - Если здесь не все, мы тебя в жопу отымеем, прямо при бабах, отвечаю.

-- Это беспредел, братва, - выдавил из себя бледный Вальтер, на всякий случай сжимаясь.

Но удара не последовало - налетчик считал выручку. Зато Чукча уже вовсю тискал рижанку, торопясь стащить с нее крошечные трусики, она нерешительно сопротивлялась, вцепившись в них руками, и уже не обращала внимания на рот Чукчи, поглотивший ее бледный сосок.

В этой скованной тишине вдруг прозвучал мелодичный звонок в дверь.

-- Ох, мать-перемать, - сдавленно сказал третий бандит, подходя к дверному глазку. Стриженый замер с пачкой валюты в руке. Я злорадно ухмыльнулась. За дверью мужской голос произнес какую-то немецкую фразу.

-- Это клиенты пришли, - спокойно сказала я, стараясь не выдать волнения. - Мы всегда работаем в такое время...

-- Заткнись, сука проклятая! - сдавленная ругань стриженого налетчика звучала для меня музыкой.

-- Хэлф мир! - вдруг заорал охранник, о котором все успели забыть, и он задвинулся в проход, ведущий к маленькой кухне. - Хэлф мир! Полицай! Хэлф!

Град ударов обрушился на этого щуплого паренька, и он умолк, скорчившись на полу. Голос за дверью выкрикнул что-то грозное, в дверь принялись стучать.

-- Валим! - крикнул стриженый, сгребая все деньги себе в карман. - Пока менты не подтянулись.

Но они были уже тут как тут, и дверной косяк с грохотом отвалился - люди в зеленых мундирах заполнили пуф. Их было всего четверо, но здоровы же были германские парни - места в небольшой комнате почти не осталось. Стриженый разбил окно и попытался выпрыгнуть, но сильная рука поймала его за куртку и втащила назад. Самый высокий из налетчиков едва доставал до подбородка самому низкому из полицейских. Потом я ощутила озноб, но, наверное, виноват был холодный воздух из разбитого окна.

-- Оденься, - сказала я Сабрине, - простудишься ведь.

***

-- Ты не имела права работать в Германии, - повторила переводчица по фамилии Рабинович, миловидная брюнетка лет под тридцать. - Ты и твои подруги находились в пуфе незаконно.

-- Ну, и что теперь? - вяло спросила я.

-- Поедете к себе домой, в Россию.

-- А что с бандитами будет? - поинтересовалась я, не обращая внимания на холодный тон и подчеркнутое "к себе" - домом переводчица уже бесповоротно считала Германию, где всего несколько десятилетий назад ее соплеменники ходили с желтыми звездами на груди, миллионами сгорая в печах крематориев. Странное место - этот наш мир...

-- Насчет них суд решит, - переводчица, похоже, считала себя существом особенным, и общалась она со шлюхой, будто бы исключительно по своей милости, а не за гонорар от баварских властей.

-- Откуда они вообще? - спросила я.

-- Кажется, из Донбасса.

М-да, разговорить эту дамочку было нелегко.

-- Скоро нас отправят в Россию?

-- Это зависит от вашего консула.

-- Тогда нескоро, - сказала я, припомнив родную бюрократию. И была не совсем права.

Консул появился в женской тюрьме буквально через пару дней. Держался он холодно, видимо рассматривая возню с нами как досадную обязанность, которая подмачивала дипломатический имидж великой державы. Консулу мы с Сабриной поведали нашу вымышленную историю в третий раз. Первый вариант был изложен мною по-английски следователю в ночь задержания, а второй - повторен следующим днем по-русски в присутствии переводчицы.

Немецкая тюрьма оказалась наполнена разными женщинами, среди которых преобладали наркоманки и нелегалки из всех развивающихся стран. Пожалуй, интернациональный состав этого пестрого контингента позволял провести Олимпиаду, или, на худой конец, игры Доброй Воли. К несчастью, желания заниматься спортом у наркоманок не возникало, а я не успела обзавестись в Германии спортивной одеждой, и поэтому ограничивалась тоскливыми взглядами на спортивную площадку и зал с многочисленными тренажерами - куда там какому-нибудь бандитскому спорткомплексу у нас в России.

Но выход нашелся: я договорилась с одной колумбийкой, и за сотню марок (заработок последнего дня был нам возвращен в полиции до пфеннига) ее бойфренд приволок ладный костюмчик, сидевший на мне, как влитой, и стоптанные кроссовки тридцать шестого размера. Вообще-то мне нужен был тридцать пятый, но тюремному коню кто ж заглядывает в зубы - я надевала две пары носков и тренировалась все время, которое оставалось до нашей отправки - уже в 97-м году.

На Рождество и Новый Год нас кормили всякими вкусными вещами, но выпить не дали даже пива - так впервые после детства мы с Сабриной провели безалкогольную встречу этих праздников. Я подарила подружке выкупленную у той же колумбийки футболку, чтобы приобщалась к спорту, а она где-то достала сборник рассказов Роберта Шекли на английском, чтобы я упражняла свой интеллект.

За полтора месяца, проведенных в баварской тюрьме, я успела познакомиться с некоторыми интересными женщинами. Зная, что нас готовят на депортацию, они не подозревали во мне стукачку (моя судьба совершенно не зависела от германских властей, и они не могли применить ко мне кнут или пряник, необходимые для вербовки) и снабжали меня весьма любопытной информацией.

Если отбросить конченых наркош, заключенные делились в целом на три категории: меньшинство составляли заурядные уголовницы, чуть больше было тех, кто попался на разных нелегальных бизнесах, и наконец, большинство сидело за неуплату налогов. Любопытство толкало меня узнать побольше об их жизни, и я старалась выискивать среди женщин тех, кто охотно шел на контакт, тяготясь однообразными буднями тюрьмы.

Колумбийка, с которой мы сошлись вдобавок на взаимном незнании немецкого, сидела вовсе не за кокаин, как все думают, шаблонно ассоциируя название ее родины с Медельинским картелем. Ее закрыли за незаконную переправку латинских эмигрантов в Европу, и задержали в Мюнхене по чистой случайности, это могло произойти в любом другом месте Старого Света. Оказывается, девушки из Латинской Америки поставлялись в бары и стрип-клубы Европы, где работали на консумации. То есть, они считались не проститутками, как мы, а снимали клиентов, якобы по взаимной симпатии, и шли с ними в отели. Разные заведения в разных странах получали доход с входных билетов в такие места, и, конечно, за выпивку, заказанную клиентами. Только немногие владельцы отгребали свой процент за непосредственно секс, большинство же не жадничало, сохраняя тем самым внешнюю законность. Доходы девушек в таких местах были не выше, чем в нашем пуфе, но и работали они с меньшим числом клиентов, вдобавок, отказывая тем, с кем не хотели иметь дела.

-- Европейцы считают наших девушек самыми страстными, - говорила колумбийка, - и очень любят их. Ты знаешь, какие красивые наши девушки?

-- Ну да, - кивала я, - Мисс Мира, Мисс Вселенной - чаще всего из ваших мест. Но ваши красавицы разве не платят сутенерам?

-- Наши сутенеры, - делилась колумбийка, - самые гнусные на Земле. Они, представляешь, даже бьют проституток.

-- Звери!

-- Настоящие мерзавцы. Но девушки не заявляют на них в полицию, боясь расправы на родине. Сутенеры могут убить всю их семью. Я слышала, русские тоже бьют своих женщин.

-- Не все, - отвечала я, - но попадаются и такие.

-- Русские девушки тоже красивые, но считается, что им не хватает темперамента, - говорила колумбийка. - Думаю, это все глупости, любая женщина способна разыграть в постели сцену.

-- А ты сама работала? - вкрадчиво интересовалась я.

-- Когда была помоложе, - отвечала со смехом колумбийка, которая была лет на десять старше меня. - Мне больше нравится встречать новых девушек, устраивать их в клубы. Мои девушки всегда хорошо зарабатывали и были довольны. Я знаю, как делать деньги красиво, скоро я выйду отсюда под залог и поеду в Швейцарию. Там власти выдают разрешения на работу для женщин, а клиенты особенно любят наших...

Другой любопытной дамой в нашем закрытом обществе была американка, арестованная за торговлю оружием. Бизнес принадлежал ее другу, который тоже томился в неволе в баварской тюрьме. Я бы не стала рассказывать о банальном сбыте уголовникам каких-нибудь стволов или патронов, но речь шла о движении совсем другого размаха. Правительство США давно ввело эмбарго на поставки оружия в Ирак и Иран, но американская парочка закупала смертоносные грузы якобы для поставок в Европу, а в европейском порту документы переделывались, и оружие шло на Ближний Восток, якобы от европейского поставщика. Это какими же связями и официальными бумагами надо было обладать, чтобы продвинуть столь крутые сделки, едва ли не на правительственном уровне! Неудивительно, что об этом деле упоминали в репортаже канала CNN, который регулярно смотрели те из нас, кто не говорил по-немецки, и я в том числе.

Мы сошлись с американкой в спортзале, куда ходили чаще остальных, сыграли несколько партий в большой теннис на закрытом корте и подружились. Вообще-то я научилась играть только благодаря Егору, и после его гибели ни разу не бралась за ракетку, но в теннисе, если вы не в курсе, главное - скорость, и тут я давала фору сорокалетней американке, успевая отбивать ее коварные удары по углам. Свою подачу я, таким образом, чаще всего удерживала, и она побеждала с форой в три-четыре гейма, что держало ее в тонусе и одновременно льстило самолюбию.

-- Еще несколько месяцев, и ты бы стала выигрывать у меня, - говорила американка. - Ты намного быстрее, но я просто вижу все твои шаги наперед. Когда ты научишься читать мои действия и обманывать в ответ, я лишусь преимущества.

-- Я знала, что ты уйдешь в этот угол! - азартно кричала я. - Просто класса не хватило послать мяч в свободный корт.

-- Ты не могла - у тебя корпус был повернут, чтобы бить только влево или в аут, - улыбалась она.

Словом, я повысила уровень игры в Мюнхенской темнице, но мне не терпелось узнать еще что-то, кроме теннисной грамоты.

-- Слушай, мне вот интересно, - начала я однажды, когда мы после очередной ее победы шли в душ, - ты ведь очень высоко забралась в своем бизнесе.

-- Есть, кто забирался и повыше, - она одарила меня пронзительным взглядом, соображая, не наседка ли я. Впрочем, я почти без утайки рассказывала все о себе, надеясь на ответную откровенность.

-- Мне не нужны подробности, - сказала я, преданно глядя ей в глаза. - Просто скажи, может ли обычный человек, без связей и состояния, пробраться в такой крутой бизнес?

-- Наверное, нет, - сказала американка. - Но он может сначала добиться успеха в обычном бизнесе. У Джоя была строительная фирма, поднятая с нуля. Он начинал, набрав рабочих на выполнение небольших подрядов. Потом окончил университет, стал работать в самом престижном районе Вашингтона, сошелся с полезными людьми. Думаю, чтобы человеку повезло, он просто должен оказаться в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Тогда следует предложение, которое приведет к большим деньгам... или к большому сроку...

-- А идея для бизнеса? - продолжала я. - Это что, ничего не значит?

-- В одном случае из ста, - невесело ответила она. - Если ты придумал лекарство от СПИДа, или новую игру для детей. Хотя и тут нужно везение - лекарство может вызвать побочный эффект, а ребятишки останутся равнодушны к твоей затее.

-- Так что же главное? - спросила я.

-- Наверное, главное - это создать команду. Безупречную структуру, которая приносила бы прибыль. В нашем мире люди покупают не вещи, а идеи. Вещи давно уже в переизбытке. Люди приобретают "Кока-Колу", "Мерседес" или "Картье", потому что эти слова давно уже намного больше, чем сладкая вода, красивый кусок металла или ткани.

-- Что это тогда?

-- Это смысл жизни, - вдруг сказала американка. - Это называется "бренд". Если тебе удалось создать свой бренд, считай, что ты почти что победила. Ты уже не простой человек, а небожитель. Только позаботься, чтобы перед этим твой бренд зарегистрировали и взяли под защиту хорошие адвокаты. Иначе падать будет больно.

Так я впервые услышала заветное слово, которое экономисты запустили в обиход уже после Котлера, и которое подчинило себе людей нашей планеты. Но тогда я еще не понимала всю глубину понятия "бренд", просто обдумывая слова американки. Ее, кстати, депортировали за день до меня, и ФБР наверняка позаботилось, чтобы она и ее дружок сели надолго.

Шереметьево встретило нас лютым морозом, и мы, одетые в осенние курточки, успели замерзнуть, пока у трапа ждали автобуса, наконец, доставившего пассажиров в терминал. Сабрину и меня отделили от общего потока на паспортном контроле, и повели в комнату, где сидел полный человек в штатском, который представился лейтенантом ФСБ.

Ему было уже за тридцать, и я решила, что вряд ли этот человек доволен своей карьерой. Его тусклые глаза и казенные выражения в сочетании с унылым кабинетом нагоняли тоску, хотя чего еще было ожидать в этот паршивый день, когда еще на вылете, в Мюнхенском аэропорту наши паспорта украсили штампы о высылке из Евросоюза. Теперь нам был запрещен въезд туда сроком на семь лет, и, хоть я и не строила планов возвращения, это было неприятно, как и любое ограничение свободы.

-- Так что же мне с вами делать, гражданки Буренина и Мальцева? - спросил офицер, выслушав нашу историю о случайном задержании.

-- Мы просто хотели подзаработать, - сказала жалостно Сабрина, - устроились полы мыть в одно место, а туда бандиты нагрянули.

Версия о том, что мы уборщицы, была изложена еще консулу, и, несмотря на ее нелепость, мы повторяли ее и сейчас, зная, что никому нас не проверить, да и смысла в такой проверке не было. Лейтенант прекрасно знал, что мы врем, но за вранье не судят, и он, проведя с нами идеологическую профилактику, неминуемо обязан был нас отпустить.

-- Сейчас сядете у меня на пятнадцать суток, - грозно сказал он.

-- За что? - спросила я.

-- Нарушение общественного порядка, - отчеканил эфэсбэшник.

-- Но мы не виноваты... - заныла Сабрина, готовясь расплакаться.

-- Мы готовы заплатить разумный штраф, - ввернула я и прочла некоторое оживление в глазах лейтенанта.

-- Думайте о вашем поведении, иначе придется принять меры, - неопределенно пригрозил он, извлекая из ящика в тумбочке газету "Спид-инфо" и бросая ее на стол перед нами.

С этими словами эфэсбэшник покинул комнату, а я со вздохом достала из сумочки сотню дойчемарок и вложила ее между газетных страниц. Он вернулся через пару минут, ответил на телефонный звонок, проглядывая одновременно временем "Спид-инфо", сказал в трубку "Сейчас поднимусь" и вывел нас в казенный коридор.

-- Вам прямо и налево, - сказал эфэсбэшник, - там, на ленте ваши вещи, наверное, еще крутятся, если никто не помыл...

С таким напутствием слуга закона растворился в закоулках аэропорта, а мы поспешили к нашему багажу, который уже не крутился, а сиротливо стоял в уголке, рядом с конвейерной лентой, нагруженной теперь вещами с другого рейса. Признаться, мы уже не чаяли увидеть снова наши пожитки, но полицейские накануне депортации завезли нас в пансион, где оказалось, что сумки с нашими вещами не пропали, а собраны в маленькой кладовой. Немецкая аккуратность изрядно порадовала нас, потому что в глубине сумок хранились и деньги, которые мы заработали. А ведь пансион был самый непрезентабельный, и я уже было попрощалась с несколькими тысячами марок, которые не успела выслать матери через "Вестерн Юнион". Так Германия улыбнулась нам под конец, чтобы затем выслать, без права возвращения в ближайшие несколько лет.

В принципе, мы могли бы вернуться и в наш бывший салон, повинившись перед "Сатурном" за глупую самоволку, но это значило бы пытаться дважды войти в одну воду, а я знала, что такое делать нельзя. Без всяких дополнительных причин - просто нельзя и все. Хотя Сабрина не стала бы возражать, но она, как я уже поняла, была простой человек-флюгер, и ей нужен был вожак по жизни. Мне же все не давала покоя идея работы на консумации, о которой я слышала и раньше, а теперь, после общения с колумбийкой, во мне укрепилось желание попробовать себя в каком-нибудь московском клубе поприличнее.

Неожиданно оказалось тяжело снять квартиру в столице - люди не хотели брать к себе двоих одиноких девушек, подозревая (и не без основания), что мы можем оказаться проститутками, или (а вот это уже полная напраслина) начнем приводить в гости нахальных самцов. Так, ничего и не добившись, мы расстались: она уехала к родным в Карелию, а я нанесла неожиданный визит Борису Аркадьевичу, застав того врасплох. Правда, это был приятный сюрприз - я сразу успокоилась, видя, как преображается его морщинистое лицо с обвисшими, как у старого пса, брылями.

-- Сонечка, девочка моя! Не забыла старика, а я уже не ждал, не гадал.

-- Я всегда держу свое слово, - гордо сказала я. - Прямо с самолета - к тебе.

У ног моих стояла объемистая сумка, которую я только что забрала из камеры хранения на Белорусском вокзале. На этом же вокзале я и переночевала после попыток снять жилье накануне. Кстати, на сумке еще были ярлыки "Люфтганзы", что придавало полнейшую достоверность моим словам.

-- Я обещала тебе любовь без денег, - пропела я простуженным голосом, стаскивая сапоги, - но было бы здорово, если бы ты позволил мне пару дней пожить здесь, пока я ищу квартиру.

-- Да хоть сколько угодно! - просиял старый чиновник. - Мы же добрые друзья.

-- Кстати, с машинкой все в порядке? - спросила я.

-- Да, она в крытом гараже, стоит до весны, - сказал он, - не гонять же ее по гололеду. Да и некуда.

-- Ну, пойдем пить чай, - улыбнулась я, шмыгнув носом.

-- И за встречу, по маленькой!

Морозная Москва, покрытая сугробами, преобразилась за время моего отсутствия, или это раньше у меня не хватало отстраненности, чтобы по-новому взглянуть на нее. Теперь мне было, с чем сравнивать, и я принялась изучать столицу уже не глазами провинциальной девочки, которую возят под конвоем на обязательные случки, а более разумно, подмечая ее достоинства и сравнивая с Мюнхеном. Рискую навлечь на себя гнев германофилов, но скажу, что в столице Баварии, несмотря на ее чистоту и порядок, жизнь текла в более размеренном ритме и была скучнее. Москва же, избавленная от мрачных картин начала девяностых - копеечных разносок у каждой станции метро, народных толп, жаждущих справедливости, - представляла собой город, где, может быть, как ни в одном другом месте на Земле, чувствовалось движение денег. То есть, богат был и Мюнхен, но то был устоявшийся десятилетиями достаток, а у нас работали новые деньги, и мне, в отличие от большинства соотечественников, это нравилось, потому что давало надежду. Ведь средний россиянин думает о чужих деньгах с праведным гневом, порождающим, в лучшем случае, анекдоты про "новых русских", а я уже успела полюбить старину Котлера, и он мне объяснил, что эти деньги, извлеченные из недр, именно должны работать, а лясы пускай точат невежды и неудачники. Я понимала, что казино, наполненные разбогатевшим сбродом, показы мод, куда приходят знакомиться с красотками, бутики для жирующих бездельниц, - это только вершина айсберга. Досужий глаз не увидит, скольким людям дает работу проигрывающий состояние бизнесмен, как влияет на экономику международное признание талантливого модельера, и что маркетинговая схема Томаса Клайма построена специально под отечественный рынок. Если вы помните, последнее имя было символом успеха в российском мире высокой моды, хотя оно было калькой с прославленной американской торговой марки. Секрет был в том, что большинство потребителей узнали об американце чуть позже - и этот год был триумфальным для бизнеса, обреченного угаснуть с новой волной информации для россиян.

Кстати, об информации - это были сумасшедшие, восхитительные годы, когда мир натянул на себя сеть всемирной паутины Интернет, и людей соединила сотовая связь. Удивительно, что писатели просто отстают от жизни и начинают писать о временах Сталина или Брежнева, когда буквально на их глазах планета преобразилась столь чудесным образом. Мне, двадцатидвухлетней девушке, было видно великолепие горизонтов, а они (во всяком случае, большинство) описывали бандитов, отморозков и шлюх, даже не стараясь искать то хорошее, которое буквально расцветало рядом.

Впрочем, цены на мобильную связь еще кусались, а компьютером пользоваться я не умела, но последнюю недоработку планировала устранить, как только нормально устроюсь в снятой, наконец, двухкомнатной хрущевке вблизи станции метро "Молодежная". Это было довольно престижное Кунцево, и мне, можно сказать, повезло, что у Бориса Аркадьевича нашлась там знакомая в риэлтерском бюро, подыскавшая удачный вариант из "резерва". И задешево, если сравнивать с ценами в том районе. Мое скромное обаяние и рассказ Бориса Аркадьевича о том, что я его родственница и студентка, помогли внушить пожилой, интеллигентной даме, хозяйке квартиры, что лучшего варианта ей не найти. Так мы с Сабриной оказались устроены в Москве, и сразу же приступили к поискам работы - стали обзванивать ночные клубы.

К концу первой недели поисков стало понятно, что на работу в клубах устраиваются после конкурса, сравнимого с вузовским. Но если знания можно приобрести, то модельную внешность взять неоткуда - живи со своей, серая мышка. Я к этому времени уже не особенно комплексовала, зная, что нравлюсь многим мужчинам, несмотря на маленький рост, но столицу буквально оккупировали по-настоящему красивые девушки из всех областей России и СНГ, и моя, казалось бы, изжитая неуверенность снова расцвела после нескольких отказов.

Сабрина переживала еще больше моего, и я старалась успокоить бедную подружку, которая жутко не хотела танцевать и порывалась вновь и вновь вернуться к работе в салоне, пусть и не "сатурновском", или в эскорте. Во мне же неудачи только распаляли желание добиться своего, и я продолжала таскать с собой Сабрину, которая уже не верила мне, а называла ослицей и сумасбродкой.

Но, кто ищет, находит, в конце концов, и нас приняли на испытательный срок в новый ночной клуб, находившийся в только что выстроенном развлекательном комплексе в Северо-Западной префектуре. Дирекция этого заведения набрала на работу большое количество девушек, рассчитывая впоследствии уволить часть, которая не удовлетворит требованиям места.

Так я впервые стала танцевать у шеста, и оказалось, что мое спортивное сложение, координация и чувство ритма способны заменить хореографическую подготовку, похвастаться которой могли, впрочем, лишь две или три девушки. Одна из этих профессионалок была мастером народного танца, и мы едва сдерживали смех, видя, как она меряет узкий подиум мелкими шажочками на носках, как плавно разводит худые руки, которые должны были прятаться в широких рукавах русской народной одежды. Бедная танцовщица решительно не знала, что ей делать с проклятым шестом, и под конец, когда некоторые из нас уже не могли сдержать смех, плача, убежала в раздевалку. Бедный ребенок, выпавший из времени, она сунулась в жесткое порно со своими кокошниками и кружевами, и время безжалостно выплюнуло ее. Я же сразу ухватилась за металлический шест, провернулась на нем, легко забралась под самый потолок, и оттуда увидела, как хлопают администраторы и другие девчонки - мой легкий вес и сильные ноги, оказалось, значили больше, чем десятилетняя выучка. Впрочем, завистливые коллеги, поняв, что в обращении с шестом превзойти меня крайне трудно, дали мне кличку "Обезьяна", которая преследовала меня некоторое время. Правда, при мне никто произнести ее не осмеливался, но я знала, что за спиной они на все лады повторяют кличку и радуются возможности хоть как-то мне насолить.

Остальные набранные на работу девушки тоже выступили у шеста. У некоторых получалось лучше, возможно, они уже работали раньше в таких местах, некоторые, как Сабрина, выглядели неуклюжими, но почти никого не отсеяли сразу же, потому что окончательное утверждение, или наоборот - отказ от работы, зависели от клиентов.

Я опять немного забегу вперед, но посетители, голосовавшие своими бумажниками, не провалили Сабрину, и она успешно работала в этом месте, потому что за столиком, в полумраке, в отличие от салона, недостатки Сабрины скрывались, а красивая грудь и обворожительная улыбка как раз были видны. Она так и не научилась хорошо танцевать стриптиз, но хватало и восторгов от вида ее чудесной груди без лифчика - зарабатывала моя подружка в этот период едва ли не больше остальных в нашем заведении. Оно, кстати, тоже по американской кальке называлось "Медовый носорог", и это название прижилось у нас не хуже, чем в Штатах. Ведь люди падки на контраст, и, когда название зверя с грубой морщинистой кожей и карикатурным членом на морде сочетается с нежнейшими девушками, танцующими пляску соблазна, это почему-то возбуждает...

В предыдущих местах моей трудовой - ха-ха, как это ни странно - биографии я уже пообвыклась с тем, что клиентура наша происходила из делового, бандитского или чиновничьего сословия. В клубе же оказалось, что не меньше трети посетителей составляют люди, работающие за жалованье - не бюджетники, пускай, но не было редкостью встретить водителя, электрика, строительного прораба, инженера, начальника отдела фирмы, - словом, появилась масса народа, который позволял себе излишества, вроде общения с нами, и у меня не было сомнений, что тратятся на проституток не последние, отложенные на черный день, сбережения. Москва становилась зажиточней, но боялась сама себе в этом признаться. Конечно, остальная Россия оставалась прежней, или почти прежней. Во всяком случае, во время моих наездов в Полесск никаких перемен я не замечала. Школа, где преподавала мама, только что не разваливалась, нуждаясь в срочном ремонте, лица горожан были не более жизнерадостными, чем всегда. Зарплаты выплачивались пусть немного регулярнее, но мужское население городка по-прежнему инвестировало каждую свободную копейку в бюджет винно-водочной промышленности. Да и то сказать, большая часть водки в городе оставалась палёной...

Чтобы не расслабляться, я записалась на компьютерные курсы и с весны начала учиться грамоте ПК, знакомясь с "Windows 95" и удовлетворяя интеллектуальный голод. Впрочем, привычка к постоянному самосовершенствованию не отпускала меня и на работе: я подружилась с Мадлен, которая окончила хореографическое училище в Иваново и вдобавок Московский институт легкой промышленности. Она была моей первой подругой с высшим образованием и здорово помогла мне развить пластику танца. Не скажу, чтобы я стала после этого великой танцовщицей, но в стриптизе меня превосходила только Мадлен. Настоящая сумасшедшая, вот, что думал каждый, глядя на нее в неверном свете цветомузыки. Я назвала это ее состояние "менадой", вспомнив, что когда-то читала про древнегреческих служительниц Диониса и Афродиты, которые исступленно совокуплялись с мужчинами во славу богов.

Трудно описывать движения Мадлен, плавные и страстные одновременно, но каждый, кто смотрел на нее, верил, что эта женщина рождена для любви, что она всегда мечтает о Хуе, именно так, с большой буквы, неважно, кому будет принадлежать этот орган, она, эта чудесная нимфоманка, рождена для своего повелителя и надо, нет, просто необходимо, дать ей эту штуку, всунуть ее в жаждущие отверстия, наполнить ее, именно ее одну.

Всем нам было далеко до того воздействия на мужиков, которое оказывала Мадлен, несмотря на то, что ей было уже под тридцать. Только я, единственная ее подруга, знала, что она холодный и несчастный человек, совершенно безразличный к сексу. В светлые моменты нашего общения она рассказывала мне, что мечтает о том, чтобы открыть свою модельную линию, участвовать в показах, снять в аренду площадь под магазин. В темные же свои дни она уходила в одиночное плаванье на волне эйча, как теперь было модно называть "старика Герыча", или попросту - героин. Это был уже второй случай в моей жизни, когда проклятый наркотик медленно убивал небезразличного мне человека, но здесь я снова решила не сдаваться и вступила в тяжелую борьбу. Вадик был все-таки мужиком, и не мне было меряться с ним силой, Мадлен я перетащила к нам домой, несмотря на косые взгляды Сабрины, и заперла в своей комнате.

-- Ты никуда отсюда не выйдешь, - заявила я решительно, - только через мой труп.

На следующий день она набросилась на меня и стала душить, когда я задремала на кушетке. Я не без труда оторвала от себя ее худое гибкое тело и приковала наручниками к батарее. Наручники, кстати, были снабжены хитрым замком, который открывался без ключа, если знаешь секрет, и нежной розовой выпушкой. Оксана подарила их мне, однажды посетив секс-шоп, только открытый тогда в Москве, и я специально привезла их из Полесска, где они пылились больше года. Привезла, думая о Мадлен, которую на самом деле звали Машей. В ее внешности отдаленно проступали раскосые восточные черты, но плавность линий, нежный овал лица и пухлые губы могли принадлежать только славянке. Было ли в моих мыслях о новой подруге то, что она может мне заменить Оксану? Честно говоря, да, признаюсь, было, но вначале следовало вернуть ее человечеству, для чего я подготовилась, переговорив тет-а-тет с администратором по имени Влад. Спасибо ему, нам разрешили отпуск сроком на пять дней - был август 97-го, и народ разъехался из Москвы, так что "Медовый носорог" не собирал и половину обычной клиентуры.

-- Прости меня за вчерашнее, - Маша выглядела ужасно, но слова ее позволяли считать, что дело идет на поправку.

-- Мы же договаривались неделю назад, - сказала я. - Ты еще не присела так плотно, чтобы назад не было дороги. Я не хочу говорить, что у тебя ребенок в Иванове, и что есть много хорошего в жизни, кроме наркоты. Думаю, даже почти уверена, что ничего кайфовее, чем героин, нет и быть не может. Но просто надо понять, что это смерть.

-- Давай выпьем тепленького чего-нибудь, - попросила она.

Мы пошли на кухню и заварили крепкий чай. Машу бил озноб, и она куталась в одеяло, а я сидела напротив нее в топике и смотрела в окно, за которым шелестела зеленая листва, и в ней прыгали солнечные зайчики. С весны я успела полюбить этот кунцевский двор, так напоминавший мое детство, потому что из моего полесского окна в теплое время года видна тоже лишь зелень деревьев. Это была первая съемная квартира, в которой я могла воображать, что по-прежнему нахожусь дома, маленькая девочка, которая никуда не уезжала, а просто ждет родителей, сидя у окна.

-- Ты еще не жалеешь, что взялась за это? - спросила Маша.

-- С чего бы мне жалеть? - привычка Вадика отвечать вопросами плотно въелась в меня. - В крайнем случае, это будет твое поражение. И только немножко мое. Я ведь почему тебя хочу поддержать? - задала я вопрос и сама на него ответила: - Просто в жизни я не встречала такого лживого человека, как ты.

Маша не перебивала меня, но продолжала внимательно смотреть, поджав одну босую ногу. Что-то в ней было теперь птичье, в этой угловатой позе на табуретке, и удивительно было знать, что эта женщина вдруг способна перевоплотиться в "менаду".

-- Ты врешь всем вокруг, даже себе самой, - продолжала я, - трудно представить, какой ты была в детстве.

-- К чему это тебе?

-- Да так, любопытно. Я вот была очень искренним ребенком, всегда рассказывала правду родителям. Не веришь?

-- Нет.

-- Ну и черт с тобой, - пожала я плечами. - Знаешь, чем отличаются успешные люди от других?

Не дождавшись ответа, я продолжала:

-- Тем, что они ставят перед собой цель и уверенно идут к этой цели. А ты изолгалась, не веря никому, и уже перестала верить собственным словам.

-- Что это меняет?

-- Ничего, если хочешь быстрее подохнуть, - сказала я. - Но если нет, слушай меня и верь мне.

-- Да ты кем себя воображаешь? - хрипло рассмеялась Маша.

-- Может быть, если мыслить глобально, я и никто, органическая молекула. Но для тебя я - свет в окошке и твоя последняя надежда. Я просто излагаю нынешнюю ситуацию, как она есть. Неделю назад мы договорились, что ты соскакиваешь, и я не тянула тебя за язык. Тогда ты доверилась мне, мы разговаривали как равные, и ты дала обещание соскочить. С тех пор изменилось только то, что химический баланс в твоем организме ухудшился, и ты должна втереться по-новой. Если этого не происходит, ты впадаешь в депрессию, хочешь убить кого-то или сдохнуть самой. Все это очень предсказуемо, потому что ты не первая и не последняя. Девять из десяти обычно ломаются, один выдерживает, и я хочу, чтобы ты стала этой одной.

-- На самом деле, не одной, - я немного запуталась и приводила мысли в порядок, - потому что этих единиц тоже миллионы, так что есть выход в конце тоннеля, и хорошо бы сформулировать цель, за которую ты борешься, потому что без цели наркоману выжить невозможно.

-- Нет у меня цели, - глухо сказала Маша. - Пусть все катится к дьяволу.

-- А ты про модную линию так просто меня нагружала?

-- Посмотри на нас! - крикнула Маша. Ее хорошенькое личико исказилось. - Мы просто две жалкие бляди, которые болтают языком на сраной кухоньке. Какая в жопу цель может у нас быть? Какое будущее?

-- Такое же, как у любого человека, который молод и здоров. Мы, если хочешь знать, способны очень на многое, если будем вместе.

-- Ты специально мне врешь, - убежденно сказала Маша. - Просто хочешь успокоить. Я понимаю, на твоем месте я бы вела себя точно так же. А сама ты хочешь скопить деньжат, встретить принца на белом "Мерседесе" и нарожать ему детей.

Я усмехнулась, но не перебила ее - пусть выговорится.

-- Таких как ты, может, есть еще человек пять у нас в клубе. Остальные ширяются, как я, или сидят на колесах. Скажешь, это не так?

-- Да ну, - ответила я, - неужели? Я-то думала, мы состоим в обществе благородных девиц.

На самом деле, я понимала, что здесь Маша права - работа наша была настолько нервной и тяжелой, что редко кто обходился без стимуляторов, или наоборот - расслабляющих средств не совсем натурального происхождения. На прежней работе Кристина с Кариной тоже баловались амфетаминами, да и в Германии я насмотрелась всякого. И все же я сама держалась, находя в учебе отдушину, не позволяющую сорваться и утратить цель в своей жизни. Наверное, это отличие от большинства девчонок наполняло меня чем-то сродни мании величия, но пусть и так, значит, чувству собственной исключительности я обязана тому, что пыталась влиять на Сабрину и Машу. Неужели это было плохо? А подруга моя, постукивая зубами, продолжала:

-- Кто сейчас добивается успеха в России? Посмотри вокруг - к нам приходят воры и бандиты, взяточники и аферисты, наглые, сильные, уверенные в себе. Мир сейчас принадлежит этим крутым самцам, а мы только подстилки, мразь, без имени и души. Каким делом можно заниматься в этом сортире? Да тебя в порошок сотрут, замучают поборами всякие крыши и раздавят конкуренты.

Она замолчала, переводя дыхание.

-- Ты рассуждаешь, как подстилка, значит ею и останешься, - холодно сказала я. - Мразь именно боится что-то делать, придумывает дешевые аргументы, чтобы пальцем не пошевелить. Если хочешь знать, все эти люди, которые кажутся тебе жутко сильными и влиятельными, тоже чего-то боятся, тоже не уверены в себе...

-- Ага, боятся, что у них не встанет, - снова она хрипло засмеялась.

-- Не притворяйся тупой сучкой! - вспылила я. - Тебе я помогаю, потому что ты умнее других, даже меня, может быть, в чем-то. Сила это не главное - иначе Землей бы правили слоны и медведи. Заведи себе грамотную охрану, и все будут бояться уже тебя. Думаешь, у всех этих мудаков, которых ты перечислила, не трясутся коленки от страха перед наездами, стрелками, предъявами? Ты вбила себе в голову, что ты ниже их, и вся беда идет у тебя из головы. В реальности люди равны и умирают одинаково все - бляди, банкиры, авторитеты.

-- Наглая ты девка! - восхитилась Маша. - Будто бы не из провинции. Это даже странно: в Иваново я ни хрена не слышала таких рассуждений, это тебе Москва навеяла.... А меня с детства папаша бил, пьяный приходил вечно, потом замерз как-то зимой, так я даже не плакала, хотя мне всего восемь исполнилось. У матери было нас двое - я и старший брат. Он военный был, погиб в Афгане, под самый конец.... Если бы не он, я бы не доучилась. Его привезли в свинцовом гробу через месяц, как я диплом получила...

-- И что потом?

-- Ничего. Замуж вышла, родила, потом развелись. Он бухал сильно.

-- Слушай, ты же из мужиков веревки вьешь. Как можно от такой, как ты, уйти?

Она разметала по плечам длинные волосы, и сквозь них, улыбаясь, посмотрела на меня - это был ее взгляд менады, от которого мужики валились в штабеля.

-- А я тебе нравлюсь, - не спросила, а уверенно сказала Маша. - Я давно уже заметила.

-- Нравишься, - не стала я лгать. - Если хочешь, считай это одной из причин.

На самом деле, мне нравилась не просто она, а ее талант. С той же легкостью, с которой она соблазняла мужчин, Маша делала в жизни все: готовила, рассуждала об умных материях, шила... Она рисовала совершенно изумительные модели одежды, в которые я сразу влюбилась, когда увидела Машины альбомы. Впрочем, разве можно было отделить талант, от личности, которая старалась изо всех сил этот талант угробить? Кстати, Влад-администратор по секрету сказал мне, что брат Маши погиб в тюрьме, куда сел за убийство их отца. Но к 97-му году я научилась хранить как свои, так и чужие секреты.

На мой день рождения Сабрина сообщила страшную тайну: она собралась уходить к своему поклоннику, Жене, с которым уже полгода встречалась вне работы. Он был управляющим фабрикой по производству керамики в Подмосковье, и ради Сабрины оставил жену и двенадцатилетнюю дочь. Самому ему было уже около сорока, и они с моей подружкой сняли гнездышко в Чехове, где готовились наслаждаться друг другом. Квартиру в Москве этот человек оставлял жене и ребенку, а сам уходил в неустроенность подмосковной жизни вместе с проституткой. Бывшей, надеюсь.

Я довольно хорошо помню, как Женя впервые появился у нас в клубе с германскими партнерами. Они где-то раньше успели набраться, и пришли уже заполночь, желая украсить бурный отдых женским обществом. У немцев были расслаблены галстуки, а Женя свой вообще развязал, и я его запомнила по этим длинным, перекинутым через шею концам.

-- Эй, телки! - нагло орал Женя сквозь громкую музыку. - А ну, бегом сплясали для моих гостей из Дойчланда русский народный танец стриптиз!

-- Там девушка на сцене, - утихомиривала я борзого клиента. - Она уйдет, мы пойдем танцевать в свою очередь.

-- Вы чё, оглохли?! - кричал Женя через минуту. Капельки пота блестели разными цветами на его лысине, а большие глаза навыкате горели праведным огнем. - Я сказал - стриптиз!

-- Ну, обожди чуть-чуть, - увещевала Сабрина, сидевшая с другой стороны. - У нас тут очередь, все девочки танцуют, когда положено.

-- А где тут у вас в бардаке администратор? - не унимался керамический топ-менеджер, сотрясая стол сильным кулаком своей жилистой руки. - Ща его раком поставлю, козла!

Ну, примерно так вел себя вполне законопослушный управляющий фабрикой, и со стороны его, в самом деле, можно было принять за какого-нибудь бандита, но тогда все считали такой стиль принятым и нормальным для ночного клуба, и поведи он себя иначе, Женя в собственных глазах и глазах окружающих выглядел бы лохом. А тут все было, что называется, комильфо, и даже немцы вроде как соображали это, меньше церемонясь с нами в Москве, чем у себя на родине. С одним из этих Жениных гостей я и провела остаток ночи, а Сабрина тогда впервые узнала близко своего будущего спутника жизни. И ничего особенного не появилось между ними, я хорошо это помню по впечатлениям, которыми она вполголоса делилась со мной на заднем сидении утреннего такси.

Сабрина не удивилась, и когда Женя появился в клубе через неделю - на этот раз один. Я вообще его даже не узнала сразу, настолько интеллигентно он выглядел в двубортном костюме с образцово повязанным галстуком. Клиенты нередко возвращались к девушкам, которые им нравились, а я знала, что моя подруга мастерски ублажает мужчин в постели. Потом он стал появляться еще и еще, и я вскоре узнала, что они встречаются во внерабочее время. То есть, для нас нерабочее, потому что Сабрина стала ездить и в Чехов на свои выходные, а Женя все реже появлялся в семье, ссылаясь на загруженность работой. Похожих историй не перечесть, и не у всех бывает такой финал, но к осени Сабрина полностью созрела для того, чтобы расстаться с карьерой шлюхи-стриптизерши, и я была первая, кто от всей души пожелал ей счастья.

В этом же октябре Маша-Мадлен перебралась ко мне, и мы стали жить с ней вдвоем, а Сабрина, нет, уже добропорядочная гражданка Татьяна Мальцева, часто наведывалась к нам, и даже пару раз оставалась ночевать, когда Женя уезжал в командировки.

Примеряя на себя ее судьбу, я не завидовала Сабрине, но сама старалась все-таки приглядываться к своим поклонникам - не ровен час, среди них мог найтись тоже достойный человек. Самым близким к тому, чтобы я пересмотрела свои взгляды, был Тимур Ахарцахов, личность загадочная настолько, что я, наверное, могла бы в него влюбиться.

Крупный, одетый с иголочки, пятидесятилетний восточный мужчина с глубокими залысинами и огромным горбатым носом, который был похож на птичий клюв - я заподозрила в нем кавказца, перса или араба, но он оказался ассирийцем. Это заинтриговало меня - раньше я не сталкивалась с потомками этого некогда великого народа, чьи колесницы потрясали древнее египетское царство, наводя ужас на фараонов и жрецов. Поначалу я и дотрагивалась до него с опаской, как прикасался бы человек к мумии - ну как, скажите мне, воспринимать наследника столь древней нации, полузабытого всеми народа, чьи современники давно уже стали памятью на желтых папирусных листах и глиняных табличках. Хотя живут ведь среди нас армяне, евреи, китайцы, - но эти народы имеют современную историю, а об ассирийцах вы можете прочитать только в исторических книгах. Каково это - чувствовать себя осколком чего-то невообразимо древнего?

Ахарцахов чувствовал себя прекрасно - от него буквально исходила уверенность и сила, причем не та бычья мощь и наглость, которые нередки среди наших авторитетов, а именно древняя аура власти, которая подчиняла все вокруг. Впрочем, Маша говорила, что я романтизирую надутого восточного дядьку, и ничего в нем необычного нет. Как же, поверила я, видя, как обаяние и женская прелесть менады раз за разом разбиваются о спокойную невозмутимость Тимура Ахарцахова. Ясен пень - она сама, соблазнительница Мадлен, хотела завоевать и приручить ассирийца, но видать в генах его струилась кровь чернобородых героев, которые навидались разных нимф и менад, и прекрасно знали им цену.

Что же нашел Ахарцахов во мне, вроде бы самой обычной провинциальной девчонке, миниатюрной и не самой красивой? На этот вопрос я не знаю ответа до сих пор, но могу догадываться, что этому прирожденному владыке недоставало кого-нибудь, достойного, чтобы взять его под защиту. Это не отвечает на вопрос: "Почему именно я?", но хотя бы объясняет его мотивы. Ведь я уже много раз видела, что слабых и безвольных мужиков притягивают большие и крепкие женщины, которые ведут себя с ними как матери. Настоящих же мужчин способна взволновать маленькая беззащитная девушка-ребенок. Многие женщины пользуются этим, изображая слабость, чтобы привязать сильного самца, но я ничего не изображала, а Тимур был достаточно умен, чтобы оценить мою искренность. Или это я сама себя убеждаю?

Но, так или иначе, Ахарцахов занял главное место в моей жизни вне работы, и я стала встречаться с ним все чаще. Впервые после Егора я позволила себе проявить женскую слабость (не считать же Бориса Аркадьевича и других клиентов из секретного списка, которые платили мне, как девушке по вызову), и сразу привязалась к таинственному ассирийцу. С ним я была ласковой и покорной, не перечила и не огрызалась, так что сама, кажется, начала задумываться: где же я настоящая? Не скажу, чтобы я утратила способность рассуждать, общаясь с ним, или вдруг перестала быть личностью - нет, просто с Тимуром мне приятно было быть именно такой, и я в угоду ему научилась находить радость в подчинении. Если вы не понимаете меня, то вы или мужчина, или рядом с вами никогда не было такого человека, как Ахарцахов.

В его присутствии все делались как бы немножко ниже - таким даром обладал он, а я видела его в обществе высоких милицейских чинов, банкиров и политиков, - словом, вращался он в довольно солидных кругах. Не подумайте, что он всюду брал меня с собой и представлял как любовницу. Просто мы шли в театр, на концерт или на презентацию - и я поневоле наблюдала, как Тимур встречает разных знакомых и как ведет себя с ними. Благодаря ему я узнала, наверное, больше, чем от любого из своих прежних мужчин, и он походя делился со мной крупицами своей мудрости, за что я ему по сей день благодарна.

Я не хочу создать у вас впечатление, будто до встречи с ним была совсем уж темной провинциалкой, но ведь часто прочитанное в книгах потому и кажется нам великим и прекрасным, что совпадает с нашими мыслями, которые раньше мы просто не могли правильно выразить. Ахарцахов своей речью нередко формулировал принципы, которые я потом старалась применять для себя. Он, скажем, любил изобразить перед интеллектуалом недалекого восточного сладострастника, изъясняясь с кавказским акцентом, а какому-нибудь банкиру вдруг на чистейшем русском говорил:

-- Вам бы пересмотреть ставку рефинансирования, любезный Афанасий Иванович, иначе вряд ли Центробанк продлит лицензию на следующий год.

-- Но мы работали по этим ставкам, и все было в порядке, - огорчался Афанасий Иванович.

-- Ужесточается контроль со стороны МВФ, - говорил Тимур, - и эти меры ударят по вам. Если вы хотите и дальше быть в игре, пора менять инвестиционную политику, вкладывать хотя бы в развитие ТЭК, а не банкротить якобы убыточные структуры, а потом перепродавать их западным инвесторам, как вы поступили с N-ским комбинатом.

Я удивлялась таким преображениям и не раз говорила об этом Ахарцахову.

-- Соня, девочка, - улыбался он, - никогда нельзя оставаться одним и тем же, иначе все привыкнут к тебе и перестанут обращать внимание. Ты должен быть загадочным, непредсказуемым, и люди тогда будут уважать и остерегаться тебя, а ты сохранишь влияние.

Должность Ахарцахова состояла в том, что он входил в совет директоров и одновременно был акционером огромного холдинга, который объединял заводы, банки, электростанции и даже какие-то рудники. По своим обязанностям он отвечал за внешнеэкономическую деятельность этого монстра, и ему часто приходилось выезжать за границу. Намного чаще, чем мне бы хотелось. Однажды он позвал меня с собой в Испанию, но я со своим меченым паспортом вообразила, какой позор ждет меня и моего спутника в Мадридском аэропорту, и довольно решительно отказала ему. Больше таких поездок Тимур не предлагал.

А если бы предложил? Если бы я стала для него кем-то более значительным, чем просто приятная подружка для совместного выгула? Не знаю. У Ахарцахова была жена, которая обычно звонила ему не реже двух раз за вечер на мобильник, а если вдруг раздавался третий звонок, он хмурился, отвечал короткой рубленой фразой с несколькими "х", и жена больше его не беспокоила. Взрослые дети тоже не слишком докучали ему, и я знала, что Ахарцахов-младший учится в Кембридже, а дочка усердно штудирует сольфеджио в Московской консерватории. Наверное, у Тимура, который воплотил мечты почти любого россиянина, появилось больше свободного времени, и часть его он любезно предоставил в распоряжение двадцатитрехлетней подружке, которая к тому же могла связывать слова в достаточно правильную речь. Нет, на большее рассчитывать я не могла, и сама не проявляла матримониальных намерений, за что, возможно, Тимур тоже был мне признателен. Да, так, пожалуй, верно, это была сделка, где мы наслаждались друг другом ровно до той грани, где начинаются признания с объяснениями, и связь может то ли вспыхнуть яркой страстью, то ли стать обузой для одной из сторон и источником страдания для другой.

Между тем, миновало 850-летие Москвы, отмеченное грандиозным лазерным шоу, которое устроил знаменитый Жан-Мишель Жарр, понемногу убрались в страну баек и анекдотов малиновые пиджаки вместе с их владельцами, рубль деноминировали, и он стал себя вести, подобно приличной валюте. Я изредка покупала газеты с объявлениями о продаже недвижимости, и с грустью понимала, как скакнули цены на квартиры в столице. То есть, я, в принципе, зарабатывала неплохо, но цены тоже все время шли вверх, и заветную покупку приходилось откладывать, потому что хотелось вселиться не в убитую гостинку на окраине, а в более-менее достойное жилище.

Кстати, с нового учебного года я восстановилась на экономическом факультете заочного отделения Плешки, и мне не составляло труда вычислить, что, если не произойдет чуда, то при текущей динамике цен, я скоплю на квартиру, которая бы меня устраивала, только года через три. Тогда мне будет двадцать шесть, и все еще я могу считать себя в графике. Или уже нет? Признаюсь, я устала за долгие шесть лет, которые проработала в чертовом секс-бизнесе, причем, усталость была и физической, но больше моральной.

Я сама чувствовала, какой лживой и приторной становлюсь, общаясь с клиентами, причем, если раньше у меня легко получалось перестраиваться, и, скажем, Вадику и Егору я говорила честные слова про любовь, раскрывая душу и вкладывая в отношения с ними настоящую нежность, то с Тимуром я уже отчасти притворялась, подыгрывая ему. Хоть это, повторюсь, было именно с ним для меня приятно. Маша, которая, кажется, стала относиться ко мне, как к единственной подруге, была и вовсе чужой мне человек, пока не произошла история с наркотиками у нас в "Медовом носороге".

Возможно, вы в курсе, что ночные клубы служат излюбленным пристанищем барыг, промышляющих сбытом дурмана для клиентов и проституток. Хорошая служба безопасности должна выявлять эту публику максимально быстро, а дальше все зависит от политики самого заведения: места попроще предлагают барыге делиться выручкой от улова на своей территории, а самые приличные клубы выметают эту мразь, внося ее в черный список. Возможен еще промежуточный вариант, в котором клуб разрешает работать одному-двум барыгам, из своих, чтобы не отдавать в руки чужаков перспективный рынок сбыта. Словом, в наркобизнесе вокруг клубов или там дискотек всегда происходит невидимое постороннему глазу движение, за которым пытается следить и милиция. ОБНОН внедряет своих людей в клубы, чтобы разнюхивать обстановку, а людей у них, по правде говоря, не счесть. Ведь сами барыги рано или поздно попадаются, и тогда ушлые опера начинают прессовать задержанного по всем правилам ментовского искусства.

В барыги-то идут не идейные подвижники, а самый что ни на есть человеческий хлам, который со страху готов продать кого угодно, что в жизни и происходит. Не знаю, может быть, где-то герои боевиков, подобные Аль Пачино, и существуют, но, на мой взгляд, наши барыги были чем-то вроде крыс. Они выглядели, как люди, умели цинично острить и могли казаться продвинутыми парнями в хороших шмотках, и на дорогих машинах, но в глазах у них я всегда читала ужас перед ментами и перед своими крышами, и этот кошмар могла пересилить только жажда наживы. Так крыса ворует отравленный кусок, специально оставляемый для нее - просто барыга любит деньги больше даже самого себя, иначе я не знаю, как объяснить существование этой заразы.

Я всегда быстро обрывала разводку этих подонков, и после нашего сближения с Машей старалась следить еще и за ней, что было очень тяжело. Вообразите, что я и она работаем с клиентами в разных концах зала, танцуем, заходим в свою очередь в раздевалку, чтобы поправить макияж - словом, иногда за вечер нам не удавалось перекинуться и парой слов. Но я все-таки умудрялась разглядеть в полумраке клуба, как очередной разводящий подсаживается к моей подруге, и старалась оказаться рядом, чтобы не допустить их общения. Понятно, барыга по кличке Сахно (а, может быть, это была и фамилия), люто возненавидел меня. Ну, представьте:

-- Вставляет, круче, чем Люся (это ЛСД он так величал), и никакого привыкания.

-- Сахно, я же объяснила тебе, что завязала, - это Маша говорит.

-- Так я ж тебе не эйч впариваю, красавица, - обиженно твердит он. - Я что, не понимаю? Эта штука ваще безобидная, ее на Западе студенты хавают, и экзамены на пятерки сдают. Давай вместе парочку марок уберем - сама увидишь. Даже капусты за пробу с тебя не возьму.

-- Сахно, ты опять здесь, - это я появляюсь на арене. - Сколько раз тебе говорить - иди от нее подальше. Ты что, русский язык не понимаешь?

-- Грубая ты, Сильвия, - морщится Сахно. - Два вершка от горшка, а туда же, людей смущать. Ты, наверное, хочешь, чтоб я тебя выебал. Скажи честно, хочешь ведь?

-- Мечтаю, Сахно, просто снишься ты мне в своем крутом "Версаче". Это любовь, и когда-нибудь мы сгорим в ее пламени, а теперь уйди, пожалуйста.

Нам запрещено хамить клиентам, а Сахно вроде бы клиент, хотя все знают, кто он, чем живет и для кого занимается своим дерьмовым бизнесом. И вот мне пора уже идти танцевать, Сахно провожает меня:

-- Покрути жопкой для меня, Сильвия, люблю смотреть, как ты на шест запрыгиваешь, обезьянка.

И я ухожу, не отвечая ему, а сама бледнею от злости, хорошо, что в полумраке этого не видят клиенты. Пробовала я говорить и с администратором.

-- Влад, разве проблема сказать этому козлу, чтобы отвял от Мадлен? Она же в завязке, и работает лучше всех, пусть даст ей дышать спокойно.

-- Он уже впарил всем, кому мог, - улыбается Влад, коротко стриженый блондин с лицом комсомольского вожака прошлых лет. - Мадлен-то была его раньше, а теперь отказывает, кому ж приятно клиента терять?

-- Он преследует ее, работать мешает, - подыскивала я аргументы, способные убедить администратора во вредности Сахно. - Вчера она могла бы сделать больше заказов для бара, если бы он не маячил.

-- Сильвия, ты же в курсе, - снисходительно объяснял Влад, - если бы он не платил кому надо, его бы здесь не было. А так он же ее силой не заставляет - пусть болтает себе языком. Профессия у него такая - лохов разводить.

Но вот настал день - это было в середине зимы - когда государевы люди в черных масках с трех сторон хлынули в "Медового носорога", и все работники и посетители послушно легли на пол. Я как раз была на сцене, успев сбросить платье и кружась вокруг шеста. У меня было желание увеличить число кругов до пятнадцати, и, чтобы это эффектно выглядело, я обхватывала ногой шест и вертела несколько кругов, не касаясь подиума, потом еще несколько и еще, пока не чувствовала, что головокружение уже слишком сильное, и только тогда останавливалась. Как говорила Мадлен, это было похоже на фуэте, только с шестом, и неизменно вызывало аплодисменты зрителей. А в клубной работе очень важно привлечь к себе внимание - тогда наверняка тебя пригласят за столик, угостят выпивкой, ну, и так далее.

В общем, когда ОМОН с ОБНОНом ворвались в клуб, я как раз кружилась, и не сразу поняла, что произошло. Свет уже зажгли, разогнав интимный полумрак, музыка утихла, слышались грубые команды и звук ударов, а я торопливо натягивала на себя платье, не глядя, что творится вокруг. На меня-то и внимания почти не обратили, поскольку ОМОН занялся в первую очередь теми, кто сидел в дальних углах - валились столики и стулья, падали те, кто, увлекшись дамой, или попросту пьяный, не услыхал команды лечь на пол.

Сахно уже лежал лицом вниз, а Маша сидела рядом с ним на стуле, глядя в пол. Девушек не сбивали прикладами и не трогали руками, если они не дергались сами. Я быстренько села рядом с подругой, схватив сумочку, которую оставляла тут же, под ее присмотром, на спинке стула. Это был уже второй на моей памяти милицейский рейд в "Медовом носороге", и я знала, что дело не окончится быстро. Вначале увели каких-то клиентов в наручниках, видимо, разыскиваемых. Потом стали допрашивать по очереди других мужчин. Если документы находились при них, они тут же отправлялись восвояси, а когда документов не было, задавали вопросы клиентам и их друзьям, если клиент пришел не один. Словом, процедура тянулась медленно и периодически прерывалась на избиения, когда не допрошенный еще посетитель делал попытку подняться или просто шевелился на полу. Парням в масках и камуфляже физические упражнения доставляли явный кайф, и я замечала, как их глаза в прорезях шныряют по залу, выискивая нарушителя, на котором можно размяться.

Я немного удивилась, когда в числе последних прошел проверку и Сахно - камуфляжные ребята вроде бы грамотно обыскивали всех, и для барыги не было сделано исключения. Некоторых, вызывавших подозрения клиентов, даже раздевали в углу, чтобы прощупать все швы. Особенно доставалось кавказцам - я видела, как двоих грузин, постоянных клиентов, которых я хорошо знала, раздели догола и дали им несколько унизительных пинков. Эти люди занимались импортом вин со своей родины, и вся их оплошность состояла в том, что они пытались объяснить защитникам порядка, кто они такие, вместо того, чтобы покорно стянуть с себя трусы.

В общем, Сахно тоже обыскали, как и большинство, то есть, без медосмотра, и отпустили на все четыре стороны. Я злилась, что не взяла выходной в этот день, и не пошла с Тимуром на выставку, рекламу которой приметила на афише, совершенно не думая о более важных вещах: куда барыга сбросил свой груз, тянущий на хорошую статью.

Только когда зал опустел, и менты занялись на закуску девушками, я увидела в своей раскрытой для осмотра сумочке товар проклятого барыги. У омоновца, стоящего передо мной, зрачки заполнили обе прорези.

-- Эй, понятые! - заорал он. - Идите, полюбуйтесь.

-- Это не мое, - выдохнула я, представляя, как идут в тартарары все мои мечты и надежды.

-- Это мои наркотики, - спокойно сказала Машка. - Соня пошла танцевать, а я испугалась, и переложила это ей в сумочку, пока был вначале переполох.

-- А теперь чего одумалась? - спросил милиционер.

-- Совестно стало, - сказала Маша.

-- Да, тут у нас целое дело! - радостно сказал другой страж закона, подходя к нам. - Преступное сообщество!

Я не видела его лица под маской, но голос был довольный, как будто он только что обезвредил целую дилерскую сеть.

Наркотиков оказалось вполне товарное количество, с ними обошлись бережнее, чем с людьми, запаковав при понятых в большой целлофановый пакет, и запечатав его пломбой с печатью. Мы с Машей, уже переодетые в обычную одежду, были помещены не в подвальную камеру временного содержания, а за загородку для случайных задержанных, или, по-народному, "обезьянник" местного райотдела, и обноновский оперативник поочередно вызывал нас на допрос. Меня выдернули первую, и я оказалась в кабинете, оборудованном новой офисной мебелью и компьютером. В детективах этих лет старательно описывалась нищета служителей закона, и по контрасту подчеркивалась вызывающе крутая обстановка, в которой жили преступники. Я же в очередной раз убедилась, что все это очередная ложь. Без всяких пристрастий, подумайте и вы: неужели милиция была настолько безмозглой, чтобы травиться паленой водкой, или там корячиться на обшарпанных стульях, когда сколько угодно предпринимателей готовы были раскошелиться на спонсорскую помощь, только бы их защитили по-настоящему? То есть, исполнили в отношении их свои прямые обязанности. Ах да, настоящий героический мент просто обязан быть бедным и голодным, ездить на автобусе и терять семью в угоду священному долгу...

Впрочем, перед оперативником, внимательно глядящим на меня, я думала вовсе не об этом, а рассказывала ему подлинную историю, честно встречая недоверчивый взгляд.

-- Вы, пожалуйста, проверьте отпечатки на пакетиках, - попросила я под конец. - Если я говорю правду, вы не найдете ни моих, ни Машиных отпечатков, будут только пальцы этого Сахно, которые, я уверена, уже есть у вас в картотеке.

-- И на хрена мне это надо? - зевнул опер, что было вполне естественно после трудовой ночи. - У меня есть вы, понятые видели, что находится в сумочке, которую ты признала своей. Дело, в общем-то, можно передавать следователю. А ты предлагаешь его усложнять, добавляя мне лишнюю головную боль.

-- То есть, вы хотите сказать, что справедливость для вас вообще ничего не значит?

-- Ты знаешь, малявка, сколько тут, передо мной сидело всякой швали? - Он указал на мой стул. - И все они, как один, только и говорили о справедливости, причем наркотики, найденные в их вещах, на голубом глазу объявляли подброшенными.

-- Но меня-то проверить легче легкого!

-- Это тебе так кажется, - опер закрыл покрасневшие глаза и откинулся в своем кресле. - Даже если ты не врешь, ваш этот Сахно сейчас заляжет на дно. Ух ты! - обноновец широко раскрыл глаза и с чувством продекламировал:

Наркоторговец Джек Сахно

В который раз ушел на дно.

Видать, в милиционере пропадал талант стихотворца, и я с трудом подавила желание посоветовать ему поступать в Литературный. Но творческий пыл у моего собеседника уже и так погас. Он вытянул из кармана сигарету, не спеша, закурил и равнодушно сказал:

-- В этом случае мы имеем пустышку с неизвестными перспективами, или, попросту говоря, дело зависнет. А с вами, драгоценные путаны, в качестве обвиняемых, оно раскрутится в два счета, что улучшит показатели раскрываемости.

-- Спасибо за откровенность, - сказала я, - только ведь мы не знаем цепочки наверх, а, насколько я понимаю, от вас требуется не просто засадить мелкого барыгу, а выяснить, откуда поступает отрава.

-- Это ты в фильмах высмотрела? - презрительно скривился обноновец. - Барыги боятся нас меньше, чем своих поставщиков. Знают, что те им не простят лишних показаний. Максимум, на что они идут, это сообщают о таких же мудаках, как они сами, чтобы нашими руками придавить конкурентов.

-- Но вы мне кажетесь порядочным человеком, - сказала я, начиная отчаиваться. - Мы же в этой истории совершенно невиновны. Неужели вы захотите просто так поломать нам жизнь?

-- Вы ее сами себе уже сломали, - холодно сказал опер. - Ты могла бы работать у себя в городе на фабрике, выйти замуж, рожать детей, а вместо этого приперлась в Москву и стала блядью. Нет у меня к тебе сочувствия, и быть не может.

-- Это предубеждение, - быстро сказала я, - люди наклеивают ярлыки на девушек из клубов и предвзято относятся к нам. Но и милицию, многие не любят, так что же теперь, нам из-за этого пропадать? Ведь Христос сказал о проститутке: "Пусть кинет в нее камень, кто сам без греха". А мы просто танцовщицы, у нас нет богатых родственников, зарабатываем, как можем, и никому ничего плохого не делаем. Вы, милиционеры, защищаете народ от яда, я, что, не понимаю, как это важно? Не надо нас делать обвиняемыми, ну, пожалуйста!

-- Софья Николаевна, - милиционер заглянул для верности в мой раскрытый паспорт, лежавший на столе, рядом с исписанными листами бумаги - протоколом моего допроса, - ты мне здесь баки не забивай своими хитростями. Ишь, даже религию приплела. Лучше скажи, как ты насчет того, чтобы помочь правосудию действием?

-- Скажите только, что требуется, - обрадовалась я.

-- Вначале прочитай и подпиши протокол. Пока что это протокол допроса свидетеля.

Я быстро вгляделась в почерк оперативника и, убедившись, что ничего он к моим словам от себя не добавил, поставила подпись. Бумаги вновь перекочевали на стол. Я вопросительно посмотрела на стража закона, как бы спрашивая, что еще. Он устало улыбнулся. Совсем по-доброму, по-человечески.

-- А теперь, раз ты согласна помогать следствию, возьми-ка у меня в ротик.

-- И вы нас отпустите? - я не ожидала такого поворота.

-- Экая ты шустрая, гражданка Буренина, - сказал опер. Он поднялся, не спеша обошел стол и запер дверь на задвижку. - Утром изложу начальству твою версию, так и быть, но посидеть немного придется, по крайней мере, до результатов дактилоскопии. Видишь, я с тобой разговариваю откровенно, без ложных обещаний. Но, надеюсь, если ты не врала, дело против вас не возбудят.

Он уже стоял передо мной со спущенными до колен камуфляжными штанами, и тянул вниз резинку трусов. Я вскочила и подбежала к двери, дернула задвижку.

-- Нет, господин офицер! - зло выпалила, глядя ему в глаза. - Не затем я здесь, чтобы доставлять вам удовольствие. Или выпускайте, или сажайте меня назад. А ваши разводки приберегите для бомжих и наркоманок. Без гарантий освобождения ничего не выгорит.

-- Во-от, как мы завернули! Типа, порядочные, нах, - сказал опер, поправляя свою форму - в любую секунду мог войти кто-то из его коллег. Он все-таки находился на территории районных ментов, а не в своей вотчине.

Я решила, что дальше говорить с ним бессмысленно, и продолжала стоять у дверей, схватившись за ручку. Опер подошел совсем близко и вдруг сильно ударил меня в живот. Я захрипела, потеряла дыхание и перегнулась пополам, но не упала, все еще держась за дверь. Новая оплеуха свалила меня на пол.

-- Блядь, соска ебаная! - выдохнул мент и пошел к столу, где поднял телефонную трубку. - Слышишь, Попов, это ты? Распорядись, чтобы вторую ко мне подняли. Марию, как там ее, ну да, не родственница, часом? Ну, давай. Только они встречаться не должны, чтобы пели каждая своим голосом, понимаешь? Ага. Я рыжую эту, Буренину, к черной лестнице отведу, а ты свою родственницу в кабинет заведешь, а потом рыжую примешь. Ну, ладно, я ж не виноват, что вас полстраны Поповых. Ты хоть Библию читал? Знаешь, что Христос говорил о блядях? Ну, давай, жду...

Опер вывел меня в коридор и приказал ждать за крайней дверью, которая выводила на прокуренную лестницу. Сам он стоял рядом, повернувшись в профиль и поминутно выглядывая, чтобы не пропустить момент, когда на допрос доставят Машу Попову. Я, получалось, не могла ее увидеть, чтобы сказать хоть слово, но, в общем-то, ей и оставалось только подтвердить мои показания, в которых все было честно изложено. Что же касается дополнительной услуги, то Маше предстояло решать самой, делать блюстителю закона минет, или послать его, как поступила я.

За все годы своей блядской карьеры я столько раз давала ментам, московским и брянским, на нарах в КВС или на их рабочих стульях, стоя на полу или лежа на столе, на диванах в приемных или в патрульных машинах, что уже вряд ли смогу точно сосчитать количество этих служебных совокуплений. Но и динамила я блюстителей закона, когда только могла. Если представлялась хоть малейшая возможность увернуться от их домогательств, я лгала, клялась, придумывала истории, - словом, изворачивалась изо всех сил. Но этот день стал особенным, потому что это был первый мой откровенный отказ человеку, который не только был облечен властью, но еще и мог ее конкретно против меня применить. Почему же я решилась на это?

Наверное, я уже давно перестраивала себя, была лидером для своих подруг, говорила им правильные слова. Чего бы стоило все это, если бы я безропотно подчинилась грубому давлению? Восемнадцатилетняя Сонька могла покорно сосать и раздвигать ноги в милицейском отделении или тарахтящем Уазике. Двадцатитрехлетняя София Буренина, без пяти минут бакалавр экономики и любовница Тимура Ахарцахова, уже не хотела сдаваться без борьбы. Хотя, если бы в награду нас точно освободили, я с улыбкой бы нагнулась к вздыбленному члену обноновца и высосала бы все его содержимое до капли.

Машу вернули через полтора часа, когда в зарешеченное окошко отделения уже заглядывал серый рассвет. За это время в "обезьянник" запихнули вонючего бомжа, который почти сразу же захрапел в дальнем углу.

-- Ну что? - спросила я.

-- Повторила ему всю историю про Сахно, - шепотом ответила Маша, косясь на храпящее пугало. - В подробностях. О тебе сказала, что ты чиста, как младенец.

-- Он каверзные вопросы задавал?

-- Да нет особо. Усталый, видно, был. Под конец попросил сыграть ему на кожаной флейте.

-- И что ты?

-- А что, - она нагнула голову и снова бросила на меня волшебный взгляд менады из-под распущенных волос, - поиграла немножко, что нам стоит? Яйца в одну руку, флейту в другую, мелодия длилась полминуты, не больше.

-- Ты мастерица, - усмехнулась я без особого веселья.

-- Видишь, он меня специально после тебя вызвал, - сказала моя подруга, загадочно улыбаясь. - Думаю, еще по дороге решил меня попробовать.

Позже до меня дошло, что виной всему была разница в пять или шесть лет, разделявших нас. Маша была готова принять на себя грозное обвинение, спасая меня, но там, где дело касалось мужчин, ей была ненавистна сама мысль о том, что кого-то могли ей предпочесть. Особенно, если речь шла о девушке моложе, чем она. Природа наградила Машу настоящей красотой и умением преображаться - какой дар для женщины сравнится с этим? Прибавьте сюда еще и многолетние занятия танцами, сделавшие ее стройную фигуру совершенной, а движения отточенными. В самом деле, не мне было с ней тягаться, но и не я стояла часами перед зеркалом, высматривая морщины на правильном лице с немного раскосыми глазами, не массировала шею, не тратила свободные деньги на хорошую косметику и солярий. Из всех талантов, которые были даны ей свыше, она пестовала один, по ее мнению, самый главный, и не мне было ее судить. Наверное, она и с иглы соскочила только потому, что теряла привлекательность из-за наркотиков, и, если это так, то я понимаю ее, как поняли бы и вы, увидев Машино точеное личико на высокой шее, маленький нос с чуткими ноздрями, правильную линию бровей и мягкие припухлые губы. Машка была совершенством, и я думала над тем, как сохранить ее дружбу надолго и какое утешение придумать для нее, когда время все-таки начнет неумолимо ее менять.

Женское отделение СИЗО не только условиями содержания, но и своим контингентом довольно-таки сильно отличалось от баварской тюрьмы. Здесь сразу бросались в глаза суровые уголовницы, а наркоманки составляли меньшинство. Но какие бы страшные истории вы не читали в детективах, хочу снова вернуть вас к реальности: в камере на пятнадцать человек никакого особенного насилия не практиковалось, не довелось мне видеть ни грозных коблов, ни развращаемых девочек-первоходок. Возможно, в мужской тюрьме порядки и в самом деле зверские, но туда я, сама понимаете, не добиралась, а о женской скажу, что самое главное, оставшееся в памяти - это атмосфера тоски и безысходности. В Германии я не ощущала этого, поскольку не была преступницей, а всего-то готовилась к высылке.

В России я тоже никакой вины за собой не имела, но разве только виновные у нас сидят? А значит, не все невинные гуляют на свободе - вот вам простой физический закон в нашей жизни. Кажется, еще Ньютон додумался. Или Ломоносов - не помню точно.

Словом, рассказывая про наш СИЗО, я представляю, что вот мужик, какой бы он ни был, однажды уходит из дома, и на одной из своих дорог совершает глупость или ошибку. Так он попадает в тюрьму, и это, конечно, плохо, но он ведь что-то искал, выйдя из своих дверей? Может быть, он нашел чужое, возможно, нашли его, подло подставив, но это его предназначение - уходить, чтобы искать добычу, и поговорка "Не зарекайся от тюрьмы да от сумы", придумана именно для мужчин.

А предназначение женщины совсем другое - она хранит очаг, следит за домом, и ей вовсе не надо выбираться на полную опасностей дорогу, чтобы испытать себя. От этого-то заключенные женщины выглядят нелепо, и тюрьма для них поистине дом вздохов. Нигде ни до, ни после не слышала столько тяжелых бабских вздохов, как там, будто бы сама женская душа жаловалась казенному дому на печальное недоразумение, переживая не о себе, а о своем настоящем доме, волнуясь, как там обойдутся без нее, и обойдутся ли.

Какие же законы нарушали женщины, томившиеся со мной? Убийцы и соучастницы налетов и ограблений волновали меня меньше остальных, как, впрочем, и наркоманки. Но сюда попадали женщины, которые занимались бизнесом, и вот они-то были мне по-настоящему интересны.

Ирина с мужем были акционерами преуспевающего торгового дома, который занимался оптовыми поставками продуктов в московские розничные магазины. Им принадлежали две птицефабрики в Подмосковье и завод по выпуску сладких молочных сырков. Для тех, кто не понимает: это изнурительный способ зарабатывания денег, в котором должна быть построена безупречная логистика. Проще говоря, продукт скоропортящийся, и должен поставляться точно в срок, соответственно заказам ваших розничных клиентов. Если вы думаете, что это просто, значит, вы никогда не занимались бизнесом, и не представляете себе, чего стоит соблюдение графика поставок, и какие проблемы создает всего лишь прокол колеса, ошибка кладовщицы, или там затоваривание склада. Жизнь производителя и оптовика продуктовой группы товаров - это постоянное пребывание между молотом и наковальней, даже Филипп Котлер описывает этот бизнес с некоторым сочувствием, а что уже говорить о наших, российских условиях, постоянных проблемах то с транспортом, то с персоналом, который на Подмосковной птицефабрике, чего уж там, не из роботов состоит. Вы вообще, когда-нибудь были на птицефабрике? Или рядом с ней? М-да, я и сама, давно преодолевшая брезгливость и приноровившаяся не обращать внимания на неприятные запахи, думаю, не выдержала бы такой работы на трезвую голову.

В один пре...паршивый день к Ирине и ее мужу домой пришли крутые ребята из уважаемой подмосковной группировки и разжевали, что птицефабрики вообще-то находятся на их территории.

-- Так чего вы ими не занялись, когда они убыточными были? - спросил Иринин муж.

-- А мы же вам три года дали, - объяснил тугодуму браток. - Типа, сначала на ноги встаньте, а теперь, понятное дело, фабричные зарплату плюс премиальные получают, значит, наладили вы процесс. Пора подумать о том, чтобы начать делиться с ближним.

Братки были перенаправлены к московской крыше торгового дома, и крыша заявила, что это не ее проблемы, потому что она отвечает только за московские дела, а следить за коровами, или там курицами серьезным людям по статусу не подобает. Но вот если уважаемых акционеров кто пальцем тронет, тому не поздоровится. Расчет крыши был, в общем-то, прост: еще никто на птицефабрику налетов не совершал, а жизнь и здоровье Ирининой семьи вроде бы находились под опекой.

Однако, часть акций птицефабрик, которые были одним АОЗТ, оказалась через подставную фирмочку в руках районной администрации, и вот этот-то акционер, о котором все думать забыли, вдруг возмутился неправильным распределением доходов и обратился в районный суд. Правильно думаете, все это было одно кодло с бандитами, и даже кто-то на ком-то был там женат: судья на двоюродной сестре каких-то бандитских братьев, а глава администрации был зятем начальника милиции соседнего района, который всех местных ментов тоже держал в дружбанах. Злоупотребления быстренько нашлись, суд именем Российской федерации обанкротил птицефабрики и передал их во временное управление кому-то из своих. Московская крыша, наконец, спохватилась, но ей было сказано, что слово подмосковное блюдется, здоровье и жизнь никто ни у кого не отнял, а что до курочек, то вы сами, господа хорошие, сказали, что сия мелочь слишком ничтожна для сиятельных москвичей, вот мы тут по мелочишке и расстарались.

По всем понятиям выходило - правы подмосковные, и гневная крыша взвалила вину на саму Ирину и ее мужа, дескать, не углядели возможность иска от подзабытого акционера. Ну, что уж там, промашка действительно была, но это вина юристов из московской штаб-квартиры торгового дома, своих-то законников у Ирины с мужем не было. В общем, чтобы как-то ситуацию разрулить по-людски, уже стало нечего и думать, и тогда в отчаянии муж Ирины схватил вороненый "Мосберг" и помчался на джипе к тому самому главе администрации своего района, который был кукловодом всей этой затеи.

Здесь начинается уже чистая уголовщина, потому как переговоры по бизнесу зашли в тупик, и в условиях нашей родной отчизны горячий народ вспоминает о запредельных методах воздействия. По счастью, обошлось без жертв: грамотно сработавшая группа захвата (могут, когда хотят, для друзей-то) застала стоящего на коленях главу администрации, борова, пудов под десять, и мужа Ирины, приставившего "Мосберг" к необъятной груди своей жертвы. Картину дополняла моя новая знакомая, которая с воплями и слезами пыталась вклинить свое хрупкое тело между муженьком и его приговором. Впрочем, она тоже проходила как соучастница, поскольку чиновник-терпила дал на нее показания.

Ирина была хорошенькой и выглядела жутко несчастной, потому что адвокат, защищавший супругов, повел дело так, чтобы в обмен на свободу жены, муж загружался по-полной, то есть, брал всю вину на себя. Конечно, это происходило с его согласия, но что ему еще оставалось? Таким образом, Ирина вышла под подписку о невыезде до суда, на прощание оставив мне номер своего мобильника. Ее ждала куча дел, среди которых главным было - сохранить хотя бы молочное производство, которое теперь оставалось единственным источником дохода их семьи. Я сочувствовала ей, зная, что крепкий и верный мужчина, на которого она привыкла опираться, оставляет ее надолго одну, а сама она вряд ли настолько сильна, чтобы управиться со всеми своими проблемами.

Маша, видя мое общение с Ириной, в свою очередь сблизилась с мрачного вида женщиной, которая попала в СИЗО по статье за нанесение увечий. Приглядевшись к ней, я поняла, что в нормальной жизни она, может, и была лет десять назад по-своему симпатичной, но кто ж не помрачнеет после того, как отправит на больничную койку любовницу собственного мужа, отца двоих общих детей и отчима старшей дочери? Мне было не совсем понятно, что Машка нашла в этой угрюмой бабе, но оказалось, что та была владелицей небольшого пошивочного ателье, и это объясняло наличие у них общих интересов с моей подругой.

-- Представляешь, это могла быть и ты, с ее мужиком-то, - шепнула я Машке как-то ночью.

-- Дура сопливая, - беззлобно огрызнулась она. - Ничего в жизни не смыслишь.

-- Не скажи, гражданка Попова, я так и вижу тебя, голую, и ее со скалкой в руке...ха-ха-ха, - безделье запертой камеры расшевелило во мне желание хоть как-то позабавиться.

-- Это потому, что ты просто любишь представлять меня в обнаженном виде.

-- Да я тебя видела такую тысячу раз! - возмутилась я.

-- Ну и что? Я чувствую, как ты не по-детски ручонками елозишь, когда я прошу спинку намазать кремом.

-- А ты сама меня не зовешь, что ли? То маску наложи, то мазь разотри ей! И все голая расхаживаешь по квартире.

-- Вот и признайся честно, что я тебе нравлюсь, - сказала Маша. - Между прочим, твоя Сабрина уже давно говорила мне про какую-то Оксану-украинку...

-- И что она наплела? - упоминание Оксаны неожиданно сладко отозвалось во мне.

-- Сама знаешь, что.

-- Она была замечательной подругой, - сказала я. - Прошло два года, как мы расстались, и я вспоминаю о ней только хорошее.

-- Расскажи мне, как вы это с ней делали.

-- Не хочу, - сказала я.

-- Почему?

-- Потому что с тобой у нас все иначе.

-- Это как?

-- Ты слишком любишь мужиков, тебе не нужна женщина, - объяснила я.

-- А если бы я сказала, что ты мне нужна?

-- Я бы не поверила. Слишком хорошо я тебя изучила. Даже сейчас мы болтаем обо всем этом только потому, что закрыты в компании одних баб. Появись вдруг хоть один мужик, ты бы сразу забыла обо всем и...

-- Знаешь, - перебила меня Маша, - я и в самом деле никогда не любила других женщин и не доверяла им. Но ты другая, Сонька, не такая, как большинство. Я знаю, что ты в глубине души мечтаешь о возвышенном, пусть даже для тебя вначале это будет что-то типа собственной пельменной. Да все, что угодно лучше нашей нынешней работы. Поэтому я прощаю тебе твои попытки командовать и твое самомнение, потому что я тебе верю, и хочу, чтобы ты знала - я очень к тебе привязалась.

-- Ну, спасибо, - в темноте не было видно, покраснела я, или нет. - Ты мне тоже очень нужна.

-- Хватит болтать, девки, - раздался недовольный голос из мрака.

И мы замолчали, думая, каждая о своем.

На следующий день следователь объявил нам, что на пакетиках в запечатанном мешке не найдено ни одного нашего отпечатка, и мы вышли из сырого и мерзкого СИЗО на вольный морозный воздух. С нас даже подписки никакой не взяли, правда, мы заверили следователя, что найти нас можно в "Медовом носороге", где всегда рады видеть доблестный ОБНОН.

Всего-то и проторчали мы взаперти меньше недели, но я не привыкла к безделью настолько, что мне казалось, будто целый месяц миновал со времени нашего задержания. В баварской тюрьме я провела гораздо больше времени, но там разговорная практика в английском и спорт целиком занимали мои дни, а бесцельно валяться часами на нарах, слушать бабские вздохи, - увольте, это не ко мне.

Чтобы пребывание в СИЗО не оказалось совсем вычеркнутым из жизни, я позвонила Ирине, рассчитывая возобновить отношения с этой интересной женщиной, но она очень сухо поговорила со мной, сослалась на загруженность и отсоединилась. Мне было немного обидно, но я поняла, что человек, который кажется вам едва ли не другом в особых обстоятельствах, может с легкостью не узнать вас, встретив на улице. К счастью, у меня оставалась Маша, которая накрыла роскошный ужин по случаю нашего освобождения, когда я прибежала поздно вечером из академии, с библиотечными книжками в пакете, совсем позабыв о моей настоящей подруге.

На столе стояла бутылка итальянского кьянти, в большой салатнице дымилось спагетти карбонара (заправленное мелко нарезанной ветчиной, если вы не в курсе) и влажно блестели парниковые огурцы и помидоры в отдельной тарелке. Горели две свечи в чугунных подсвечниках, изогнутых в форме сердец - словом, я ощутила себя скотиной, что даже не вспомнила о Маше ни разу с того момента, как мы расстались в полдень у станции метро.

Но моя подруга, наряженная в изумительное вечернее платье бирюзового цвета, пошитое ею самой, не сделала мне выговор за позднее появление, а просто улыбнулась и поставила в недавно купленную стереоустановку мой любимый CD - голос Стинга наполнил нашу уютную комнатку.

-- С возвращением, Соня, - сказала менада, - сполосни свои маленькие ручки и садись к столу. Только не трать времени на маникюр - остынет все.

Мне стало стыдно, ведь я даже не умылась и не привела себя в порядок после СИЗО. Но так приятна была эта праздничная атмосфера и Машина забота обо мне - я выполнила все, что она хотела, ведь она была самой милой и самой красивой, и я гордилась, что такая женщина оказывает мне честь, считая меня своей подругой.

-- Было бы грешно не отметить наше освобождение, - сказала она, разливая кьянти в хрустальные бокалы, оставленные хозяйкой в серванте советских времен.

-- Было еще грешнее нас арестовывать, - улыбнулась я, - но такая встреча мирит меня с несправедливостью. Я даже рада, что, благодаря этой истории, смогла лучше узнать тебя. За твое здоровье, Маша!

Я так проголодалась, что смела полную тарелку спагетти, лишь однажды оторвавшись, чтобы выпить за самую умную стриптизерку и самую развратную студентку, то есть, за себя. Это Машка загнула, видимо, загодя подготовила такой тост.

-- Слушай, королева, - я, наконец, утолила голод и раскачивалась на стуле, за что родители еще в детстве частенько делали мне замечания. - А как вышло, что ты не занималась показами мод, не участвовала в дефиле там, во всей этой крутой тусовке? Ты же достаточно высокая, а?

-- Во-первых, недостаточно, - сказала Маша, глядя на свечу. - Под строгие модельные критерии я не подхожу. Но я пробовала в свое время. История вышла не из приятных. Я не люблю ее вспоминать, но для тебя сделаю исключение, если хочешь.

-- Интригующее начало!

-- Ну, слушай, только не перебивай, как ты любишь.

-- Я разве люблю перебивать?

-- И очень часто, - заверила меня Маша. - У тебя просто привычка умничать до того развилась, что ты уже сама этого не замечаешь. Постоянно в чужую речь вставляешь свои глубокомысленные ремарки.

Я пристыжено затихла, вот уж не знала такого за собой. Но Маше в этот вечер я верила во всем безоговорочно.

"Во времена перестройки у нас открылись первые модельные агентства, и, конечно, в Иваново, где развита легкая промышленность, они вообще появились чуть ли не раньше, чем в Москве. Город, который славился по всему Союзу, как заповедник невест, даже песня такая была. Не помнишь?"

Я не помнила. Мое музыкальное образование началось с любимых папиных битлов, а мама держала в доме пластинки Баха, Моцарта и Бетховена. Советская попса прошла явно мимо нашей семьи.

"На самом деле, в городе для демографического баланса давно открыли военное училище и построили секретный ящик, но слава осталась прежней, - мужики до сих пор приезжают к нам в поисках невест. Устроители конкурсов красоты тоже не забывали об ивановских невестах, и в конце восьмидесятых у нас открылось несколько модельных агентств, и состоялось два или три конкурса. На одном из них я тоже затесалась в массовку - после училища хореографии у меня, казалось, были неплохие шансы на проход во всесоюзный отбор. Двигалась я точно лучше всех участниц, но мне было сказано, что мои метр шестьдесят восемь - это не то, что нужно для подиума, и я осталась за бортом финала.

Понятное дело, там были десятки таких, как я, не прошедших конкурс, но я расстроилась больше остальных. Веришь?"

Я верила, зная Машу, в это - без вариантов.

"Тогда к нам подходила такая участливая дама и советовала, якобы от себя лично, отправиться в одно из городских агентств, которые интересовались моделями для фотосъемок. Я не с Луны упала, и хотя все кругом говорили, что так вербуют проституток, но решила пойти. Что мне было, в общем-то, терять? Короче, они предложили нам с другими девчонками, которые тоже явились устраиваться, работу в Турции. Я не хотела ехать, но на всякий случай оставила у них анкету с фотографиями. Сказала, что в Европу бы, наверное, согласилась, а гарем какого-нибудь паши обойдется без меня.

Но, что интересно, я таки оказалась в Турции всего через месяц. Но не от них, а мой руководитель в хореографическом училище набрал шесть танцовщиц для одного турецкого импрессарио. Послал с нами руководителем свою жену, а я ведь их семью с детства знала и не могла отказать. Но ты не думай, ничего страшного не произошло, только пришлось выступать раза по три за вечер, и мы уставали, как проклятые, возвращаясь под утро в дешевую гостиничку в районе Аксарай. Ну, как сарай, пардон за каламбур, даже душ был там такого размера, что и тебе бы тесно пришлось. А когда подошло время расчета, турок сослался на временные трудности и внаглую нас кинул. Там же я могла ехать с клиентами в отели после выступлений, но нам всем сказали, что это крайне нежелательно для имиджа коллектива, а ведь клиенты предлагали хорошие деньги и подарки к тому же.... Одна из наших наплевала на имидж и съездила пару раз. Мы волновались, что ее украдут, но это все страшилки для дураков оказались - она хоть заработала что-то, а мы в Москву добирались на автобусе, без копейки, голодали по дороге. Я злая была, не передать, думаю, теперь буду давать только за деньги. И главное - баксы вперед!

Словом, завидовала обычным проституткам, представляешь?"

Я кивнула, помня о том, что Маша просила не перебивать.

"Через неделю после моего возвращения домой вдруг раздается звонок из агентства для съема, то есть, съемок. Думала послать матом, если снова Стамбул начнут предлагать, но оказалось, что меня приглашали на обычное свидание. Какой-то вроде бы москвич признался, что заплатил агентству за просмотр анкет ивановских красавиц, и, увидев мои фотографии, потерял покой и сон. Что бы ты сделала, услышав такое по телефону? Можешь не отвечать, я встретилась с ним через час, в центре, у входа в театр.

Наверное, ты думаешь, что это был какой-нибудь плешивый московский толстячок, фалующий провинциалок, и это у него было хобби, играть с наивными дурочками в любовь. Ничего подобного. Он вышел из крутой по тем временам "Волги", поджарый, с проседью, лет под тридцать, высокий, одетый, как на картинке... Словом, я всегда была о себе не самого низкого мнения, и тут решила, что вот она, моя судьба.

Его звали Сергеем, он сразу сказал мне, что он волк-одиночка, что у него и фамилия Волков, и друзья зовут его Волк. Бляха-муха, только по дороге в Москву мне показалось, что так не бывает: Сергей Волков - Серый Волк. Слишком уж складно все получается. Но мне только восемнадцать стукнуло, и я не стала слишком задумываться".

-- У нас в школе Миша Медведев учился, - подала я голос. - Правда, он был совсем не похож на ...

"Я же просила не перебивать, - сказала Маша. - Так вот, с этим Сергеем мы провели волшебную неделю в Москве, а потом Сергей на моих глазах проиграл в карты свою крутую тачку. Он был аферист и катала, а такие люди умеют разводить, как никто другой. Я поверила, что у моего любимого, в самом деле, проблемы, и в тот день сказала ему, мол, сделаю все, чтобы тебе помочь. Он выглядел очень взволнованным, пообещал, что обязательно что-нибудь придумает, что деньги - дело наживное, и мы ночью снова исступленно трахались, пока не рассвело, а на следующий день сели на поезд и поехали в Одессу. Тогда еще это была одна страна, и никаких именных билетов пока не выдумали.

Как раз был конец июня, пляжи были забиты отдыхающими, и мы, такие красивые оба, легко знакомились с людьми, в основном с одинокими курортниками, которые норовили подснять пару. В общем, этот сукин сын просто обворовывал теток, которые думали, что затевают грандиозный курортный роман, а я своим ухажерам подмешивала клофелин в алкоголь. Знаешь, что это такое?"

Я слышала истории про этот препарат, который способен в сочетании со спиртным резко понижать кровяное давление, и знала, что это может быть опасно. Но Маша была первой из моих знакомых, кто признавался мне в том, что лично имел с этим дело. Я попыталась представить Машку, которая хладнокровно роется в карманах потерявшего сознание ухажера. Картина мне не понравилась.

"Словом, мы выставили нескольких лохов на бабки, а потом очередной дядька заподозрил что-то, отнял у меня сумочку и стал в ней рыться. Найдя две ампулы, он ударил меня, а я сказала, что это мое лекарство. Оказалось, что у него был шприц, и он захотел тут же втереть меня этой дрянью, представляешь? Я говорю, мол, сегодня я уже ввела дозу, а он не верит, говорит, зачем таскаешь тогда с собой? И рвется в ментуру звонить.

А по нашему с Волком плану, я должна обождать, пока клиент отрубится, и впустить Волка в квартиру. Шмонать вдвоем легче, быстрее, и ошибок меньше. Короче, понял Сергей, что я дверь не открою, принялся звонить. Но дядька, не будь дурак, слышит звонок и сам в ментовку наяривает по телефону. Я кричу, что, мол, засажу тебя за изнасилование, и начинаю рвать на себе одежду.

-- Дура, - он отвечает, - я же насильник, и я их вызываю?! Да я тебя и не трогал еще, любая экспертиза подтвердит.

Я понимаю, что еще минута - и конец моей свободе и мечте о высшем образовании.

-- Сергей! - кричу, - не колоти в дверь, мы обо всем договоримся. Иначе милиция приедет.

Серый там выматерился, слышу, но стучать и звонить перестал. А я падаю на колени перед ушлым дядькой этим и говорю:

-- Не звоните в милицию, пожалуйста, я вам все сделаю, что захотите.

Он с минуту поколебался, но у него номер был уже набран, и там, в трубке, отвечают, мол, дежурный по городу и все такое.

-- Вы извините, тут недоразумение вышло, - он говорит, прижимая трубку к голове. - Мы с девушкой познакомились, и мне показалось, что она имеет преступное намерение, но теперь все уладилось. Претензий нет. У вас нет претензий, девушка?

-- Нет, никаких, - сказала я в поднесенную трубку. Дядька одобрительно улыбнулся мне. - Моя фамилия? Ющенко, Виктор Семенович, из Киева. Извините за беспокойство. - И трубочку положил. - Теперь, ненаглядная моя, надеюсь, ты еще помнишь, что твои ампулки у меня?

-- Помню, - говорю, вставая и отряхивая колени. - Но ты вряд ли второй раз будешь им голову морочить. У них и так работы хватает.

-- Ну, смотри, - и он снова набирает 02.

-- Стой! - я нажимаю на рычаг и говорю: - Чего ты хочешь?

-- Тебя, моя сладкая, всего один разочек. И разойдемся без проблем. А то, наверное, у тебя уже длинный список жертв, и есть такие, кто твои приметы милиции описал. Хочешь лично проверить в отделении?

Говорит это и улыбается, доволен собой, как сытый котяра. Наверное, мне надо было сказать, что он теперь до конца отпуска из квартиры не выйдет, если не отпустит меня, потому что он уже слышал, что я не одна, и мой дружок подкараулит его в подъезде за наглое принуждение. Но вместо этого я сняла с себя все, кроме босоножек, и легла тут же в комнате на тахту. Представляешь, раскрытые окна, роскошный закат на юге, крики чаек и детей, играющих на улице, облупленный старый одесский дом - и вонючий пятидесятилетний мужик дышит мне в лицо и ебет, как суку..."

-- Почему так драматично? - я подняла брови. - Обычная разводка на запугивании, просто неприятный секс.

Маша покачала головой, уголки ее губ двинулись вниз.

"Это было на втором этаже, и Сергей умудрился залезть на балкон по виноградной лозе. Он слышал через дверь общение с милицейским дежурным и понял, что никто не приедет. Я пару секунд видела его перекошенное от злости лицо, а потом он схватил со стола бутылку вина - тогда все ухажеры на юге считали своим долгом распить сухое вино с девушкой, перед тем, как тащить ее в постель. Водка летом хуже идет. Этот Ющенко в последний момент что-то понял по моему взгляду и начал поворачивать голову, но не успел. Я зажмурилась за миг до того, как кровь и вино вперемешку хлынули мне на лицо. Еще повезло, что осколком стекла не зацепило... Я не знаю, выжил он, или нет. На этом мужике было столько крови, и лежал он неподвижно, но мы не притрагивались к нему, и ушли, как только я умылась.

На следующее утро мы сели в автобус до Ялты, и там снова занялись тем же самым. Хоть я и хотела удрать домой, но Волк сказал, что теперь я прошла боевое крещение, и мы вместе до гробовой доски. Он жил, как безумный: напивался, курил траву, выигрывал в карты, обхаживал стареющих баб, любил меня, воровал, дрался, унижал официантов, грабил тех, кого я опаивала клофелином, проигрывал в бильярд. У него всегда была куча идей в голове, и все они были криминальными. Кажется, если бы ему заплатили, чтобы он месяц жил, как нормальный человек, он бы повесился с тоски на следующий день. Он постоянно напоминал мне, какая я красивая, сексуальная, классная, как он любит меня, но при этом не забывал отправлять меня чуть ли не ежедневно на поиск новых жертв. Я бы все-таки ушла от него, но Волк знал обо мне все, и мне было бы страшно жить, зная, что в любую секунду он может появиться на пороге и начать меня шантажировать. С другой стороны, я не могла не понимать, что рано или поздно очередная жертва снова почует неладное, и я могу поплатиться за это свободой и жизнью.

Между тем, Волк повстречал знакомых московских бандитов, и они пустились в такой разгул, что у меня появилось чувство, будто все это происходит не со мной. Это был конец восьмидесятых, и я тогда даже не подозревала, что существует столько разной наркоты! Но не это и не преступления, в которых мы участвовали, напрягали меня больше всего, а то, как Волк называл меня любимой и принцессой, но буквально через минуту подсовывал под своих корешей. Там было еще много девок, некоторые считали себя подружками бандитов, но большинство из них парни просто снимали на танцплощадках, или прямо на набережной, то есть, я видела, что ни одна постоянная любовница этих людей в оргиях не участвовала.

-- Как ты можешь обращаться так со мной? - возмущалась я. - Почему ты хочешь, чтобы я была, как все эти девки, которые просто отрываются по жизни? Ни один из твоих корешей не позволил бы вести себя так со своей девушкой. И ни одна из этих одноразовых телок не позволила бы такого в своем городе, общаясь со своим парнем. Выходит, они все здесь просто развлекаются на отдыхе, а мы так живем!

-- Малыш, ты мыслишь, как провинциальная мещанка, - отвечал Волк. - Это и понятно, если вспомнить, откуда я тебя вытащил, чтобы показать настоящий мир. И вот, вместо благодарности за то, что вместо ивановского убожества ты купаешься в теплом море, ешь и пьешь самое лучшее, не отказываешь себе в нарядах и вообще ни в чем, ты вдруг несешь высокоморальную чушь, и амбиции прут из тебя, как дерьмо из прорванной канализации. Почему бы просто не наслаждаться каждой минутой, которую я тебе подарил?

-- Ты подарил? - я хохотала в его самодовольную рожу. - Да я сама зарабатывала все эти клофелиновые бабки, подставляясь под каждого урода, а ты обычный сутенер, и сам это знаешь. Тебя твои же бандиты презирают, потому что только такой подонок, как ты, берет свою девушку на оргии с блядями.

-- Заткнись, истеричка! - говорил Волк и покидал комнату.

В принципе, я нарывалась на то, чтобы он меня ударил, но Волк не хотел, чтобы я в такой момент окончательно сорвалась с катушек, ведь я была ему нужна. Я чувствовала это и провоцировала его все более изощренно. Ты же понимаешь, как может достать мужика женщина, которая с ним живет?"

Я снова кивнула в ответ.

"В общем, наступил какой-то вечер, когда я заявила при всей этой публике, благополучно собравшейся за ужином в алуштинском ресторане, что их Волк на самом деле не более, чем шакал и обычный сутенер, с которым правильному урке знаться впадлу.

Волк побледнел и сказал, что я обкурилась, но самый авторитетный из бандитов заявил:

-- Убери от нас эту сучку и разбирайся сам со своими делами. Не порти нам застолье.

Дома он меня, наконец, избил, но мне только стало от этого легче - теперь я знала, что буду делать. Еще через день мы отправились в Ригу, чтобы на прибалтийских курортах продолжить наш промысел. Я вела себя образцово перед ним, извинилась за крымский инцидент, и он успокоился, несколько раз, правда, сказав, что я отношусь к тем женщинам, которые от побоев становятся только покладистей. Вроде, как это наша русская черта в бабах, и тем же латышам этого не понять. Я улыбалась, слушая это. На следующий день мы собирались ехать в Юрмалу, где Волк договорился о встрече с кем-то из своих бесчисленных знакомых. Он, и правда, сходился с людьми невероятно легко - не отнять у него этой черты в характере.

В общем, я уже заканчиваю. Накануне отъезда я устроила ему феерический вечер любви, а бутылку водки зарядила тройной дозой клофелина, как он сам меня и учил. В последний момент он что-то заподозрил, но уже ноги не держали его, и он свалился посреди комнаты съемной рижской квартиры. Я собрала свои вещи и этой же ночью уехала в Москву. Некоторое время я тряслась, ожидая, что Волк нагрянет ко мне в Иваново, но мать никто так и не побеспокоил. Я же поступила в институт легкой промышленности, куда в те годы и конкурса-то почти не было. Через пару лет прибалтийские страны отделились, и я поняла, что теперь могу вздохнуть спокойно.

Вот такая история".

Маша пристально смотрела на меня, ожидая реакции, но я не знала, что следует говорить.

-- Ты еще кому-то рассказывала об этом? - спросила, наконец.

-- Нет, честное слово, - ответила она. - Я всегда знала, что мне нужно поделиться с близким человеком, но мой муж был полным ничтожеством и синяком. Даже Волк был больше личностью, чем он, хотя и был порочный до костей. Как такое возможно: ведь нас всегда учили, что добрый человек - это уже много. А муж был добрый, но личностью не был, а Волк был. Почему так?

-- Ну, видишь ли, - улыбнулась я. - Вот, к примеру, ты, и добрая, и красивая, и личность, - столько сразу хороших качеств дано человеку. А другие оказались чем-то обделены: твой муж не был личностью, Волк оказался недобрым, а во мне красоты на самом донышке...

Машка рассмеялась, и я видела, как ее глаза блестят от слез.

-- Иногда я хочу тебя нашлепать из-за твоего лукавого язычка, а иногда хочу тебя очень сильно обнять и расцеловать. Что мне делать, скажи?

-- Только дай мне принять ванную, - попросила я, наконец-то, переставая раскачивать стул.

Тимур Ахарцахов прилетел из длительной командировки к концу зимы, и по телефону сказал, что меня ждут подарки из Америки. Я была рада видеть его и без всяких подарков, но, чтобы доставить ему удовольствие, визжала от восхищения, разворачивая свертки и флаконы. Я ничего не стала говорить ему об аресте в клубе, потому что хотела отмести даже гипотетическую возможность того, что я могу скомпрометировать такого человека. Хоть он и не был государственным чиновником, а его восточная жена сидела дома тише воды, ниже травы, но все-таки роль любовницы столь значительного человека налагала определенные обязательства. Скажем, в Москве было более-менее комильфо появиться в обществе с молоденькой танцовщицей, но если бы та же самая любовница оказалась вдобавок подозреваемой в торговле наркотиками, это был бы уже явный перебор. А мне очень хотелось проводить больше времени в кругу знакомых Тимура, и я обрадовалась, когда он заговорил о поголовном увлечении теннисом в чиновничьих кругах. В принципе, в Москве все знали, что нужную подпись легче получить на корте, чем в официальном кабинете, и чиновный люд выстраивался в очередях к тренерам по теннису.

-- Не нужен тебе тренер, - сказала я расстроенному Ахарцахову, - я сама научу тебя играть. Только найди крытый корт для тренировок.

-- Ты что, серьезно кумекаешь в теннисе? - удивился он.

-- Послушай, - важно сказала я. - Ты меня уже полгода знаешь. Скажи, есть ли что-нибудь такое, что бы я делала плохо?

-- Ну, давай начнем, - улыбнулся Тимур. - Тебя хоть стесняться я не буду.

И мы обзавелись новыми ракетками, мячами и обувью для тренировок в специализированном магазине, о котором говорили, будто вся московская элита покупает экипировку именно там. Возможно, вы думаете, что самые крутые люди России возили для себя спортивные аксессуары из-за рубежа, но я опять-таки напомню вам, что струны теннисной ракетки нужно время от времени подтягивать, а мячи быстро изнашиваются, теряя прыгучесть. Не летать же всякий раз по такому поводу в Лондон - поэтому я не удивляюсь, что магазин этот буквально поражал выбором, и цены были этому выбору под стать.

Вообще, цены в Москве тех лет были такими заоблачными на одежду, обувь, еду в ресторанах, номера гостиниц, да и вообще на все, что, например, средняя семья в Полесске год жила на деньги, которые Тимур Ахарцахов оставил всего лишь в магазине товаров для спорта.

Но мы нравились друг другу в наших обновках и Тимур, зная, что сам российский президент был большим любителем тенниса, перестал стесняться своего колышущегося живота, бегая по крытому корту в Сокольниках. Не нуждаясь в тренере, у которого рабочий день заканчивался обычно к девяти вечера, мы, бывало, играли до полуночи, платя лишь охранникам спорткомплекса небольшие сверхурочные. Я в эти дни, конечно, пропускала работу, но утешала себя тем, что сохраняю таким образом нервы и здоровье, которое не купишь за деньги. Впрочем, Тимур не мог себе позволить ночные тренировки слишком часто, а днем корты занимали за две недели вперед, и самые заядлые теннисисты имели свои постоянные часы, расписанные на месяцы.

Я, кстати, просматривала теннисные репортажи по телевизору, специально заезжая в спортивные бары, где шли трансляции, и Тимур не мог пожаловаться, что его тренер не идет в ногу с последними веяниями в этом спорте. Видя, как подают мяч мастера, я научилась и сама довольно сносно подавать, что довольно тяжело при моем росте. Что до высокого Ахарцахова, то подача вообще стала его главным оружием: ею он компенсировал недостаток подвижности, вполне естественный при его-то животе.

После майских праздников Тимур отважился наконец-то на партию с одним из высоких чиновников. Конечно, он проиграл, взяв лишь несколько геймов на своей подаче, но, поздравив своего противника с победой, мой ученик перешел к обсуждению перемен, возникших в правительстве после отставки старого премьер-министра. Я, тихонько сидя в нескольких метрах от них, гордилась собой, как и всякий человек, видя результат своего труда.

-- Не нравится мне эта ситуация, - поделился Тимур со мной на заднем сидении своей служебной машины, едущей из Сокольников в центр. - Мне кажется, новый премьер не для того назначен, чтобы экономикой командовать.

-- А для чего?

-- Не знаю точно, - ответил мой проницательный любовник. - Но больше всего он напоминает козла отпущения.

Больше Тимур не добавил ни слова, а я вспомнила его слова в августе, когда нежданно-негаданно разразился финансовый кризис, и рубль подешевел в пять раз.

Но до этого я успела получить первую степень по экономике, написав дипломную работу по маркетингу в текстильной промышленности. Эту тему я выбрала из-за того, что Маша Попова давала мне консультации по предмету, в котором я мало разбиралась. Ведь экономисту, в общем-то, все равно, какой отраслью заниматься, законы рынка одинаковы для любой индустрии. Если бы Ирина, с которой я познакомилась в СИЗО, нашла время для общения со мной, а Маша так и не соскочила бы с иглы, возможно, моя работа была бы посвящена молочным изделиям. И тогда моя жизнь стала бы тоже другой.

Кризис 98-го года возродил во мне кошмарные воспоминания 91-го и 93-го. Снова Москву заполнили лютые толпы с ненавистью в глазах, закрывались магазины и рестораны, люди, начавшие уже было верить в благополучное будущее, теряли состояния и терпели жизненный крах. Средний класс, который составлял едва ли не половину наших клиентов в "Медовом носороге", остался без зарплаты и перестал тратиться на развлечения, мы простаивали целые вечера напролет, причем, насколько упала работа проституток, настолько заполнила столицу волна новых искательниц легких денег. Безработные девицы были готовы выцарапать друг другу глаза из-за считанных клиентов, притягательно-порочная атмосфера злачного места наполнилась ненавистью и упадническим духом.

Работать в клубе стало бессмысленно, мы с Машей решили, что глупо биться головой об стену, и перестали выходить на работу.

Она придумывала новые модели и рисовала выкройки, которые скапливались на полу, не давая пройти по комнате, а я по совету Бориса Аркадьевича, одобренному Тимуром, занялась поисками квартиры. Ведь нет худа без добра - квартирные цены упали вместе с народным благосостоянием. Уже не помню, сколько объявлений я перелистала в сентябре, сколько звонила по агентствам, сколько квартир придирчиво осмотрела, - и вот, в конце сентября, под самый мой день рождения, я подписала предварительный договор на покупку трехкомнатной сталинки в Очаково, рядом с Олимпийской деревней. Последним аргументом, убедившим меня в принятии именно этого решения, послужили железнодорожные пути, проходившие недалеко от дома. Многие считают близость поездов и рельсов недостатком, я же с детства обожала гулять по путям. Они вызывали во мне легкую и светлую грусть, уводя за леса и поля свои сверкающие нити, напоминали о далеких и прекрасных местах, где я когда-нибудь побываю. Конечно, самыми приятными звуками на свете для меня был шелест зеленых листьев и бумаг, но далекий гудок тепловоза, грохот сцепки и перестук колес всегда навевали на меня лирическое настроение, немного печальное, как воспоминание о вечности, но милое сердцу, как мысли о далеком доме. Самое интересное, именно эта железнодорожная ветка, проходившая неподалеку от моего нового дома, вела от Москвы в Брянск и далее в Полесск, то есть, это и были те самые рельсы моего детства, которые привели меня к новой московской квартире. Ну, как тут было не поверить, что передо мной знак судьбы!

Итак, 30 сентября мне исполнилось 24 года, и я привезла в Полесск Машу, чтобы в последний раз отпраздновать свои именины в квартире, где я родилась. Пришла и Людка Калашникова, одна, беременная, с большим животом и отекшими ногами. Сергей, ее муж, тоже был приглашен, но в последнее время он старался все меньше времени проводить в компании Людки. От этого она грустила, завистливо глядя на нас, стройных красивых москвичек, шикарно одетых по случаю праздника, пахнущих дорогими духами. Ну, может быть, я не совсем честно употребляю слово "красивых" во множественном числе, но по сравнению с беременной Людкой я выглядела точно, как фотомодель. Есть женщины, которым беременность идет, но Людка явно не относилась к их числу. Я переводила взгляд с ее одутловатого лица на безупречное личико Маши, и - прости меня, Людка - думала, что они отличаются, как мое прошлое от моего будущего.

-- За тех, кто тебя любит, Сонечка, - произнесла мама очередной тост, и я по очереди чмокнула их всех, немного дольше, чем следовало, задержав поцелуй на чутких Машиных губах.

Маша изменилась за последнее время - стала более спокойной, сдержанной, в ее глазах появилась какое-то глубокое и мудрое выражение, а огонек менады зажигался реже, чем раньше. Всего год назад это была просто наркоманка и проститутка, и я должна была быть счастлива этим переменам, но, признаюсь, если менада когда-нибудь окончательно исчезнет, мне будет ее недоставать.

-- За успех, девчонки! - я поднялась, гордо выставив руку с бокалом. - В двадцать четыре года я сделала это. Бакалавр экономики с квартирой в Москве! Кто в нашем городе добился большего исключительно своими усилиями?

Сколько стыда, мук и унижения стояло за этими словами, сколько риска и терпения, сколько труда и бессонницы. "Если у меня когда-нибудь будет дочка, если я могу еще рожать, и у меня будет девочка, пусть она никогда-никогда не узнает и сотую долю той мерзости, через которую прошла ее мать, - про себя подумала я. - Святая Богородица, прошу тебя, даже сотая часть для нее - это слишком много".

***

Известно, что гордыня суть смертный грех, и бывает наказуема. Я не думала, что наказание за грехи происходит буквально, не верила в приметы и в дурные сны. Не то, чтобы я была такой уж рациональной и продвинутой - просто мои коллеги, продающие любовь за презренный металл, слишком много значения придают этим глупостям. Из нескольких десятков проституток, которых я лично хорошо знала, едва ли не каждая любила посудачить о сглазе, порче и пророческих снах. Больше половины хоть раз, да оставляли свои денежки у гадалок, колдуний и цыганок, которых развелось у нас в те годы - не перечесть. Мне был непонятен этот простодушный мистический угар, который, к слову сказать, не обошел ни Валю, ни Сабрину, ни Оксану. Когда кто-нибудь из них пытался втянуть меня в глуповатый бабский разговор о чужих волосах, найденных под ковриком, или там, о черной кошке, из-за которой сегодня ее не выбрал ни один клиент, я отвечала односложно и коротко. Мой совет всегда был одним и тем же: сходите в церковь и поставьте свечу. Если подруга не успокаивалась, я рекомендовала ей душевно поговорить с батюшкой, вот, собственно, и все. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Просто вышло так, что я столкнулась сама с тем, что показалось мне наказанием за гордыню. Хотя, возможно, события сами сложились таким образом, что после достижения мною вожделенной цели, последовал ответный ход судьбы.

Маша первая заметила, что за нашим домом следят, и я сразу же сильно испугалась. Было неверное кризисное время, когда Москву наводнила толпа нищих бездельников, готовых за сотню долларов перерезать глотку кому угодно. Меня могли выследить от риэлтерского агентства, где сотрудники знали, что я обладаю немалой суммой для покупки жилья. Любой из них мог навести знакомых бандитов на лакомый кусок, находившийся в руках совершенно беззащитной девушки. Конечно, я не держала деньги в доме - они находились у матери, которая должна была привести всю сумму втайне от всех, на поезде, одевшись поскромнее. Никто бы не заподозрил, что потертая сумка в руках немолодой женщины, вместо копеечной бюджетной зарплаты, скрывает десятки тысяч американских рублей. Но кто в России не знает о паяльнике и утюге, которые развязывали языки битым жизнью, ушлым мужикам, не говоря уже обо мне? Страх пыток и увечий грозил свести меня с ума, мы с Машей закрыли хлипкую входную дверь и задернули шторами окна, понимая, что настоящих злодеев не остановят эти жалкие преграды. Тимур Ахарцахов, как назло, снова уехал за кордон, а кроме него, у меня не было ни единого знакомого, который мог бы помочь в таком деликатном деле. Не считать же нескольких бизнесменов и программистов из "особого списка", которые изредка встречались со мной втайне от жен, и вечно конспирировались от них. Конечно, можно было обратиться к Толику, но я еще не настолько обезумела, чтобы самой указать этому бандиту на легкую поживу. Неопределенность и сомнения изводили нас весь остаток дня, а наутро я поняла, что больше не выдержу, и решила уехать к Борису Аркадьевичу, который по телефону в очередной раз пообещал приютить меня на несколько дней. Мы с Машей решили, что одну ее вряд ли подвергнут нападению - преступников интересовали мои деньги, и, раз так, мы должны были немедленно расстаться. Я оделась по-спортивному, обула на всякий случай кроссовки и поцеловала свою подругу у дверей, пообещав звонить.

-- Сильвия? - двое мрачного вида парней двинулись мне навстречу, едва я захлопнула кодовый замок подъезда.

Это обращение сразу озадачило меня - в риэлтерском агентстве знали только мое настоящее имя. Я остановилась.

-- Привет тебе от Сахна. Помнишь такого?

У меня немного отлегло от сердца - кто бы и зачем не искал меня, это не было связано с мечтой о квартире и с кровными деньгами.

-- С трудом, - я пригляделась к мрачным лицам парней. Нет, никогда раньше мы не встречались.

-- А он тебя помнит, - недобрая усмешка скривила вытянутое лицо говорившего. - Из-за тебя, мелкая обезьяна, правильный пацан сел в тюрьму.

Я пропустила мимо ушей подзабытую уже оскорбительную кличку, сообразив, наконец, о чем идет речь: ОБНОН все-таки добрался до наркоторговца Сахно и вытащил его на свет божий из придонной тины.

-- Бред какой-то! - заявила я уверенно. - Уже скоро год, как я его даже не вспоминаю.

-- Молодец, - неожиданно похвалил меня парень с вытянутой физиономией. - Если бы ты сказала, что не знаешь его, я бы для улучшения памяти выбил у тебя зуб.

Он вытащил из кармана крепкий кулак с набитыми костяшками пальцев и поднес его к моему лицу. Я отступила на шаг.

-- Зачем я буду вам врать? - хлопая ресницами, спросила я.

-- Короче, - вмешался второй парень, до того молчавший. У него оказалась золотая фикса во рту, и он был одет проще и дешевле своего дружка. - Ему сейчас шьют статью за торговлю наркотиками, и ты по плану ментов пойдешь свидетелем. Мы знаем, что ты уже дала показания против пацана.

-- Ваш пацан спрятал наркоту в мою сумочку, - сказала я. - Мне до Сахна дела никакого нет, но, вместо него, я в тюрьму садиться не собираюсь.

-- Слышь, ты, шалава, - оскалился тот, что первый заговорил со мной, - мне похуй, сядешь ты, или нет, я же в ментуре не работаю. Но показания свои ты заберешь, типа прошло много месяцев, и ты уже забыла, откуда и что появилось в твоей сумке.

-- Но у них протокол есть... - начала я.

-- Пусть они засунут в жопу свой протокол. Если свидетель не уверен в чем-то, например, в том, что именно Сахно тебе подбросил дрянь, давняя бумажка теряет силу. Понятно тебе?

-- Да, понятно, - кивнула я. Не спорить же было с ними.

-- Может, уже сегодня менты тебя найдут, или завтра, или послезавтра. Если слово лишнее вякнешь, мы твой хорошенький ебальничек перьями попластаем - будешь не мужиков потом снимать, а в фильмах ужасов сниматься, - вытянутая голова заржала, приколовшись от собственного каламбура.

-- Без грима, - добавил фиксатый.

Угроза содержала в себе и комплимент, но в гробу я видала такие комплименты.

-- С Мадлен нам тоже поговорить, или ты ей сама все передашь? - спросил тип с вытянутой головой.

-- Конечно, передам, - заверила я бандитов. - Можно идти?

-- Помни, что, раскрыв хлебало, вы обе подписываете себе смертный приговор, - сказал фиксатый, игнорируя мои слова. - Без права пересмотра. С этого дня мы будем следить за каждым вашим шагом.

-- У нас есть люди в органах, - вмешалась вытянутая голова. - О любом вашем косяке станет известно в течение часа. Все тебе понятно?

-- Да, - я снова кивнула, изображая испуг. - Все поняла, бегу предупредить Мадлен, пока менты не заявились.

На этот раз меня отпустили, и я вернулась в подъезд. Все наше общение заняло не больше десяти минут.

-- Как эти уроды нас выпасли? - задалась я вопросом еще через четверть часа, сидя напротив Маши и держа в руке чашку горячего какао. - Мы ведь темнили в клубе насчет адреса.

-- Это легко, - она была серьезной и сосредоточенной. - Таксисты у клуба тусуются одни и те же. Наш адрес казался секретом только нам самим.

-- Секрет Полишинеля, - кивнула я. - Вижу только один выход из этой дерьмовой ситуации.

-- Какой?

-- Нам обеим надо срочно уходить на дно, как сделал в свое время Сахно. Это снимет сразу все вопросы, причем, главное для нас - укрыться от ментов. Если они не найдут, бандитам мы сто лет не понадобимся.

-- Ты же квартиру оформляешь на днях, - сказала Маша.

-- Составим договор на маму, - нашлась я, - это не проблема. Что будет, если явятся в Иваново, к твоим?

-- Ничего не будет, - отмахнулась Маша, - у матери есть только этот телефон.

-- Знаешь что, - сказала я, - мы тут болтаем, а к нам могут позвонить в дверь каждую минуту. Если бандосы без проблем нас вычислили, менты сделают это и подавно. Надо сваливать прямо сейчас.

-- Но тебя найдут через твоего Бориса Аркадьевича, - сказала Маша. - От него цепочка тянется к хозяйке этой квартиры.

-- Черт! - я волновалась все больше. - Значит, и к нему нельзя, разве что, на день или два, пока они пройдут по цепочке.

-- Лучше на одну ночь, так быстро они не сработают.

-- Ты-то куда денешься?

-- У меня, что, нет своего секретного списка? - улыбнулась Машка.

-- Тогда быстро собираемся, - я отставила пустую чашку и встала. - Прощай, Кунцево!

Я думаю, у всех проституток, кроме самых новеньких, есть хоть один постоянный клиент, о встречах с которым вовсе необязательно знать сутенерам. Не удивлюсь, если у девушки с данными Маши Поповой, такие люди ждут свидания в длинной очереди. Маша, как и я, общалась со своими особыми клиентами, никак это не афишируя, и я не сомневалась, что в трудную минуту ей найдется, у кого остановиться. Однако я ошибалась насчет нее. Впрочем, не буду забегать вперед.

Мы соблюли конспирацию до конца: вызванное такси отвезло нас и наши вещи по выдуманному адресу, а оттуда мы поймали уже частников, которых отследить было невозможно, и разъехались с Машей, договорившись, что будем держать связь через Бориса Аркадьевича. Встречаться мы условились не в точно называемых по телефону местах, а там, где уже однажды проводили время.

Ночью мне приснился необычный сон.

Я оказалась в больничной палате, на узкой койке, но я знала, что ничем не болею, а на соседней кровати лежал Вадик, тоже здоровый. Оба мы не говорили ни слова, но почему-то не вставали и не шевелились, глядя в потолок. Затем в палату вошла Маша в белом халате и шапочке, неся в руке шприц, направленный иглой кверху.

Я не сделала даже попытки шевельнуться, когда почувствовала, что она закатывает мой рукав.

-- Не бойся, это не опасно, - сказала Маша. - Тебя надо вылечить.

-- Но я же не больна, - отозвалась я.

-- Нет, Софья Николаевна, - сказала Маша, наклоняясь. - Ты постоянно всех обманываешь. Патологическая лживость - это разновидность шизофрении. Пока болезнь еще не захватила весь мозг, мы ее остановим. А потом ты расскажешь, где лежат твои деньги.

-- Хорошо, - покорно согласилась я.

-- Вот и умница, - ласково сказала Мадлен.

-- Пожалуйста, не делай мне больно, - попросила я.

-- Тебе не будет больно, - успокоила меня Маша. - Ты выздоровеешь, и мы уедем отсюда. Далеко-далеко.

А потом она уколола меня, и я уснула, точнее, это во сне я провалилась в сон, а наяву - проснулась. Как нерпа выныривает из реки с рыбой в зубах, так я вернулась к реальности с новой идеей.

Лежала, обдумывая ее под аккомпанемент храпа Бориса Аркадьевича, а наутро оделась и поехала на Ленинградский проспект, в туристическое агентство, где по-прежнему, в отдельном кабинете, восседал мой давний знакомый Костя. При виде его я даже немного позавидовала: Россию сотрясал кризис, к тому же на дворе был самый, что ни на есть, убыточный дня туристического бизнеса сезон - а вот, поди ж ты - секретарши по-прежнему вертели подтянутыми задками, звонили телефоны, а Костя был одет в очень стильные вещи и шелковый галстук, чего я не помнила за ним раньше. Он, правда, немного поправился за полтора года, а волос на голове у него стало еще меньше, но память ему не изменила.

-- Софья Буренина! - он просиял заученной улыбкой. - Рад видеть в добром здравии. Вернулась из Германии?

Я вкратце рассказала ему о своих заграничных приключениях. Костю, в самом деле, интересовали подробности, поскольку любая информация была полезна при общении с иностранными партнерами и потенциальными работницами секс-бизнеса. Я понимала, что далеко не каждая проститутка возвращается к отправившему ее агенту, и старалась удовлетворить его любопытство.

-- Понимаешь, Костя, - сказала я в конце. - У меня теперь проблема с въездом в Шенгенскую зону, и я хочу, чтобы ты помог ее решить.

Честно говоря, я помнила, как легко Костя снабдил нас международными паспортами, и думала, что разживусь у него новыми документами, без печатей о высылке, возможно даже, на другую фамилию. Но Костя выслушал меня без энтузиазма:

-- Ты что? - наигранно удивился он. - Это же открытый криминал! Наше агентство занимается целиком легальной деятельностью, в подделке бумаг мы тебе не помощники, извини, Софья.

Я приуныла. Костя казался мне таким же сутенером, как прочие, но формально он и вправду был не при делах. Наш первый разговор о работе в германских пуфах был просто ни к чему не обязывающей болтовней, ведь отправились мы в совершенно легальную поездку. Логика Кости не содержала изъяна: мы могли бы тогда вернуться в Россию вместе с туристической группой, получив свои законные десять дней путешествия и загрузив багажник памяти целым ворохом достопримечательностей. Придраться к агентству за то, что мы по своей воле покинули автобус и устремились на панель, было невозможно.

-- Я этим не занимаюсь, - повторил Костя, - но есть люди, которые, возможно, могли бы тебе помочь.

-- Что за люди? - я подняла голову.

-- Учти, я их почти не знаю, и они к нам не имеют никакого отношения.

-- Это понятно.

-- Вот номер мобильника одного из них, - Костя быстро набросал на бумажке ряд цифр, - Зовут вроде бы Марат, я с ним почти не знаком, но попробуй позвонить. Только учти, я ни за что не отвечаю, это твои дела с ним.

-- Спасибо, Костя, - сказала я, пряча бумагу в сумочку. - Я поняла тебя. Это только мои проблемы.

Марату оказалось лет тридцать пять, у него был длинный кривоватый нос, русые волосы и каре-зеленые глаза навыкате. Принял он меня на убитой съемной квартире в Чертаново, нищенская обстановка которой резко контрастировала с дорогой одеждой и часами сутенера, его золотой зажигалкой "Дюпон" и пижонской трубкой, которую Марат за время нашего разговора несколько раз набивал и подкуривал.

-- Ты точно хочешь работать за границей? - спросил он, усадив меня на шаткий стул в гостиной, которую освещала одинокая лампочка без абажура.

-- Да, - уверенно сказала я.

-- Ебля за деньги тебя не смущает?

-- Нет, нисколько.

-- Ты уже где-то работала?

-- Да, в Брянске, а потом немного в Германии, - повторила я то, что когда-то рассказывала Косте.

И Марат застрочил словами, как пулемет:

- Как ты ладишь с людьми в коллективе?

-- Были проблемы со здоровьем?

-- Дисциплину сможешь соблюдать?

-- Дружишь с наркотиками?

-- А с алкоголем?

Перечень его вопросов был очень велик, временами он даже повторялся и спрашивал в другой формулировке то, на что я уже дала ответ. Думаю, у этого въедливого типа был к тому времени уже огромный опыт вербовки девушек - я перестала обращать внимание на бедность обстановки, понимая, что передо мной профессионал своего дела.

-- С полицией нравов сталкивалась?

-- Нет, - соврала я, - в России я мало работала.

-- А с ФСБ?

-- Боже сохрани!

-- Разденься.

Я выполнила его распоряжение, оставшись стоять босиком на давно не метеном полу.

-- Трусы снимать?

-- Д-да, - наконец-то Марат проявил некоторый мужской интерес, всматриваясь в мой лобок, фигурно выбритый Машиными стараниями. Было у нас, признаюсь, такое развлечение.

-- Стань на диван, да не так, на четвереньки. Теперь прогнись в талии. Ух ты, ничего! Трахаться любишь?

-- Не больше, чем нужно для работы.

-- А в рот глубоко заглатываешь?

-- Средне, но клиенты не жаловались.

-- В попочку?

-- Только за хорошие чаевые.

-- А знаешь, что такое, "каменное лицо"?

-- Нет, - снова солгала я. Эта разнузданная забава была знакома мне еще по брянским "субботникам".

-- Ну, пососи мне, - сказал Марат, вынимая член из черных вельветовых джинсов.

-- Это нужно для работы?

-- Слушай, Соня, - сказал он, - это не нужно для работы. Это нужно для приема на работу. Ты можешь сейчас отказаться и спокойно уйти отсюда. Но, если ты хочешь, в самом деле, уехать, в твое оформление придется вложить большие деньги, а как я рискну это сделать, если у тебя проблемы с послушанием? Любое сомнение в твоей лояльности я буду трактовать, как аргумент в пользу того, чтобы не отправлять тебя. Я не слишком сложно говорю?

-- Нет, я прекрасно вас понимаю. Я согласна.

И я с улыбкой взяла у него в рот, а потом он еще переменил несколько поз. Все было технично, без грамма страсти, и минут через пятнадцать он кончил. Конечно же, в презервативе, в мою закаленную прямую кишку. Я ушла в ванную, где висело лишь одно сомнительного вида полотенце, на скорую руку помылась и оделась.

-- Ну что, норматив принят?

Марат обошелся без ванной, он, уже полностью одетый, стоял у окна и раскуривал свою трубку.

-- Знаешь что, - сказал он, - все хорошо, даже слишком.

-- И в чем здесь проблема?

-- Ты слишком умная для проститутки, - сказал он. - Однако при этом разговариваешь односложно, даешь конкретные ответы, те, которые я и хочу услышать. Это вроде бы даже неплохо, но такое чувство, что тебя заслали ко мне специально.

-- Я всегда такая, - сказала я, пожимая плечами. - Хочу уехать, потому что в России кризис, а мне нужны деньги. Просто заработать много денег, вот и все.

Марат немного постоял, втягивая трубочный дым и глядя мне в глаза. Я не отвела взгляд, но и не изображала никаких эмоций, понимая, что передо мной далеко не дурак, и сейчас он решает, подхожу я для его целей, или нет. Книжки и фильмы обычно изображают сутенеров ограниченными и порочными типами, но я-то за годы своей работы давно поняла, что это бред. Марат же казался умнее и проницательнее, чем обычный сутенер, а, судя по его речи, на среднем образовании он вряд ли остановился.

-- Ты сама ни о чем не хочешь меня спросить? - редкие брови Марата немного приподнялись.

-- Конечно, хочу.

-- Почему не спрашиваешь?

-- Жду разрешения.

-- Ну, молодец, - его рот изогнулся в сдержанной улыбке. - Валяй свои вопросы!

-- В какой стране я буду работать?

-- В Израиле.

Вот так-так! Я всеми силами контролировала мимику, чтобы воспоминание о Вадике никак не отразилось на моем лице.

-- Сколько денег я лично буду получать?

-- За вычетом кассы, пятьдесят процентов с самого начала, а потом больше. Последние два месяца отработаешь чисто на себя.

-- На сколько времени заключается контракт?

-- Минимум, год. Потом договоришься об условиях с моими партнерами, если захочешь остаться дольше.

-- Что с графиком работы?

-- Часов около двенадцати ежедневно, четыре выходных в месяц. Если заболеешь, больничный не оплачивается, но лечение бесплатное.

-- Как это так? - я знала, что поход к врачу в Германии стоил больших денег.

-- Это большое преимущество, - подтвердил Марат. - Дело в том, что ты поедешь туда как израильская гражданка, под чужой фамилией и с другими документами.

Этот аргумент окончательно убедил меня дать согласие на отъезд в Святую Землю. Марат раз десять переспросил, окончательно ли я уверена в своем выборе, даже просил взять несколько дней на раздумье. Ему нужны были девушки, которые желали работать добровольно, четко представляя, на что они идут. Проститутки без проблем. На меня же давили собственные обстоятельства, и я заверила его в своей полной боевой готовности.

Мы расстались, договорившись, что я буду звонить ему на мобильник ежевечерне, и вроде бы мой вторичный отъезд из России стал делом считанных дней. Покинув явно нежилую квартиру, я спустилась на лифте вниз, но решила задержаться во дворе дома. За припаркованной неподалеку "Газелью" разглядеть мою невысокую фигуру в вечернем освещении было крайне тяжело. Ожидание не затянулось: минут через пять Марат вышел вслед за мной и направился к темной машине "БМВ", стоящей у торца дома на широком асфальтовом пятачке. Мой новый знакомый открыл пассажирскую дверцу и сел рядом с водителем - на короткое мгновение я услыхала музыку из динамиков автомобиля, а потом дверь захлопнулась, и машина тронулась с места. Габариты при этом зажглись, и, на всякий случай, я запомнила номера. Они оказались германские...

Еще через день Борису Аркадьевичу позвонила его приятельница из кунцевского бюро по недвижимости. Она была недовольна скоропалительным переездом ее протеже, тем более что к хозяйке уже являлся участковый с вопросами. Я боялась худшего и немного успокоилась, узнав, что наши поиски проводятся силами всего лишь участковых, а не обноновскими спецподразделениями. Но подставлять дальше пенсионера, который и так мне помог, я не хотела. Борис Аркадьевич не взял денег, нашего с Машей долга хозяйке, сказал, что разберется с нею сам. Тепло распрощавшись с моим добрым знакомым (назвать его клиентом было бы уже несправедливо), я села на электричку, которая с Курского вокзала отправлялась в Чехов. Сабрина встретила меня на платформе и крепко обняла. Ее Женя выделил фабричную машину с шофером, чтобы отвезти к ним домой тяжелые сумки и чемодан.

Несколько дней я наслаждалась уютом в подмосковном гнездышке, которое представлялось Сабрине настоящим раем. Ей не было нужно более ничего, лишь бы Женя оставался рядом, и мне казалось, что он тоже относится к ней с любовью и заботой. В их обществе я снова начала сомневаться, правильно ли поступила, согласившись на ту же самую работу в чужой незнакомой стране. В создавшейся ситуации можно было убедить саму себя, что денег собрано уже достаточно, что безопасность можно было обеспечить, уехав всего лишь в другой город, или там на Украину. Ведь я могла попытаться работать экономистом, пусть даже и в сером бизнесе, скажем, в какой-нибудь структуре по обналичиванию денег. Этот вариант я тоже рассматривала, да и кой-какие знакомые могли вначале помочь. Но получалось, что я сменю одно полулегальное существование на другое, а мне хотелось совершить качественный скачок. Маша как-то говорила об открытии пельменной, еще приходил нам в головы стильный бар для женщин. Но не надо забывать, что новые бизнесы в этот кризисный период почти не выживали, и я с дрожью представляла себе, как в открытое с немалыми вложениями дело не будет приходить клиентура, как повиснут непосильным грузом расходные статьи, вроде арендной платы и содержания сотрудников. Будучи все-таки экономистом, я смотрела на мир без розовых очков, твердя себе, что нужен еще небольшой капитал, еще один рывок, всего один...

Киевский вокзал гудел вокруг меня смешанной речью, грохотом тележек, гулкими объявлениями о прибытии и отходе поездов. Пока я шла сквозь толпу к нужному перрону, со мной раза три пытались познакомиться какие-то парни. Это была уже средняя дневная норма, и я удивилась, насколько эффективной может быть простая перемена во внешности.

Мама не узнала меня, пройдя мимо, она была хмурой, глядела в землю, и я понимала, что несколько бессонных часов с такой суммой в руках не могли не притупить ее внимания. Я тихонько окликнула ее, чтобы не напугать.

-- Ох, доченька! - воскликнула она. - Что ты наделала со своими волосами?

-- Ну как, нравится? - я крутанулась перед ней на каблуках.

-- Ты... была красивая и так.... Немного вульгарно, не находишь?

-- В принципе, так оно и предусмотрено. Все в порядке, мама.

Накануне я провела три с лишним часа в парикмахерской, после чего мою голову украсила химия с "мокрым" эффектом, а цвет волос поменялся с надоевшего рыжего на яркий блонд с золотистым отливом. Рыжая бездомная проститутка Сильвия была мертва, а ее преемница хотела новизны и разнообразия. Она, черт возьми, имела на это право.

Я загодя предупредила агента по недвижимости, что хочу составить договор на мамину фамилию, и в нотариальной конторе нас ожидали все необходимые документы. Я думала, что такое значимое событие потребует намного больше времени, но вся процедура заняла не более трех часов, причем один только пересчет денег продавцами - пожилой супружеской четой - длился не менее сорока минут. Супруги волновались, слюнявили пальцы, пыхтели, но это были уже не мои проблемы, я же, тем временем, договорилась с агентом, чтобы регистрация маминого имущества в жилищном реестре БТИ оформилась без ее присутствия. Нам пообещали решить вопрос за два дня, а мама вдруг попросила у нотариуса составить завещание на мое имя. Я не остановила ее - в конце концов, эта бумага ничего не меняла в нашей жизни, а мама была убеждена, что так поступить будет правильно.

Событие мы отметили в китайском ресторане, хотелось удивить маму экзотикой и заодно убедить ее в том, что Полесск далеко не лучшее место для жизни. Я немного не ожидала, что она так явно обрадуется мысли о переезде.

-- Слушай, Сонь, я не буду тебе мешать?

-- Мам, что ты такое говоришь!

-- Но ты уже взрослая, - улыбнулась она. - Думаю, у тебя кто-то есть.

-- Даже если и так, мы не встречаемся на моей территории.

-- Расскажешь, кто он?

-- Он менеджер крупного предприятия, - уклончиво сказала я.

-- Не женатый?

-- В разводе.

-- А-а, - мама хотела бы услышать продолжение, но я не собиралась раскрывать перед ней карты.

-- Скоро я уезжаю за границу, - сказала я.

-- Снова? - она, похоже, не ожидала такого поворота. Я и сама не думала об отъезде две недели тому назад, в Полесске, на своем дне рождения.

-- О, господи! - сказала мама. - А как же ремонт?

-- Тебе надо уволиться из школы, где ты все равно ничего не получаешь, - категорично, как о давно решенном деле, сказала я. - Потом ты проследишь за ремонтом в новой квартире, продашь старую и переедешь в Москву. За это время в стране дела потихоньку наладятся, и ты устроишься на работу в Москве. Хороший учитель будет востребован здесь больше, чем в нищем Полесске.

Я смотрела на мать и видела, что она побаивается Москвы и страшится самостоятельности. Я была, черт возьми, старше и опытнее ее. Это казалось неправильным и несправедливым.

-- Мне придется тебя материально поддерживать, - добавила я. - Но твоя дочь в одиночку уже решала намного более сложные задачи. Ты тоже справишься.

-- Не знаю, - она растерянно смотрела вниз, в пустую тарелку, где лежали вилка и нож. Палочки в бумажном конвертике мама так и не распечатала.

Вообще, за ворохом проблем, она, кажется, даже не обратила внимания на китайский интерьер и необычную еду. А ведь ей предстояло заниматься пускай хлопотными, но в целом достаточно приятными вещами. Чего я не могла сказать о себе. Неужели я тоже к пятому десятку могла бы стать такой непрактичной, закрытой для всего нового, предсказуемой? Или это я сама слишком требовательна и придирчива к самому родному человеку?

Мама уехала в Полесск еще через два часа. Она должна была уволиться, продать все ненужное из старой квартиры и подготовиться к переезду, который предусматривался договором к первому декабря.

Борис Аркадьевич довольно быстро поднял трубку.

-- Ну, что у тебя слышно? - нетерпеливо спросила я.

-- Вчера были гости, - сказал пожилой чиновник. - Искали Буренину, я сказал, что она собиралась уехать из Москвы.

-- Она едет в Петербург, - сказала я. - Вернется нескоро.

-- А, хорошо, раз так. Пусть позвонит, когда вернется. - Борис Аркадьевич говорил ровным, немного усталым голосом.

-- Чем ты сегодня занимался? - спросила я.

-- Стариковские дела, - буркнул он, - ходил по врачам с самого утра.

-- Понятно.

-- Еще звонила некая Мадлен, сказала, что свяжется снова завтра утром. Говорила очень вежливо.

-- Это хорошо, - обрадовалась я. - Передашь ей, что ровно в девять вечера я буду там, где выбросила колготки в воду.

-- Ты? Колготки в воду?

-- Ну да, она знает. Не забудешь?

-- Ты хочешь сказать, что у меня склероз?

-- Если бы я так думала, - засмеялась я в трубку, - то ничего не передавала бы через тебя. Ты умный и бодрый мужик, не валяй дурака, притворяясь стариком. Цём-цём, приеду из Питера - позвоню.

Тимур Ахарцахов был теперь целые дни занят и пребывал в мрачном настроении - банковские структуры холдинга объявили себя банкротами, и западные партнеры били тревогу, апеллируя в международный арбитраж. Тимур не мог долго разговаривать - он находился в гуще событий, решал неотложные вопросы. К известию о том, что меня не будет некоторое время, отнесся довольно равнодушно.

-- Позвонишь, когда вернешься.

-- Обязательно, милый, удачи тебе!

Я не могла его осуждать, прочитав накануне в купленном Женей "МК", что застрелился один из друзей Ахарцахова, банкир, которого нашли мертвым в своем особняке на Рублевке. Я видела пару раз этого человека, и он казался мне жизнерадостным и полным энергии. В статье писалось, что версия о самоубийстве не единственная, и я тоже склонялась к тому, что дело нечистое. Да и были ли тогда в России полностью чистые дела?

-- Ну и блядский же у тебя видок! - это была первая фраза Маши после недельной разлуки.

-- Так и планировалось, - повторила я вчерашнюю версию для матери, легко целуя Машу в губы, чтобы не стереть помаду.

Мы стояли у парапета на набережной в Лужниках, в том месте, где гуляли однажды, месяцев пять назад. Тогда у меня пошла стрелка на колготках, я сняла их и бросила в воду. А вечером после этого мне было холодно - май в Москве редко просто дарит солнце, не сменяемое тут же грозой, ливнем или ночной прохладой.

Сейчас бы я не сняла колготки и с десятью стрелками: во-первых, моросил промозглый осенний дождь, а во-вторых, поверх колготок на мне были одеты брюки. Чтобы не мокнуть, мы зашли в павильон кафе у самого стадиона и сели за столик.

-- Ну, как твои дела?

-- А твои? - спросила я, верная своей, точнее, Вадиковой привычке. - Мне рассказывать дольше.

-- Я живу у Зинаиды, помнишь ее?

-- У кого? - я была уверена, что Машу приютил кто-то из ее клиентов.

-- Ты должна ее помнить, - сказала Маша. - Мы даже жили дней пять все вместе.

-- Что ты несешь?

-- Бляха-муха, я думала, ты сообразительнее.

-- Я тупая, как брянский валенок.

-- В одной камере.

-- А-а! - осенило меня. - Та угрюмая бабища, которая ухайдакала мужнину кралю?

-- Фи, как вы изъясняетесь, Софья Николаевна? - скривилась Машка.

-- Как выгляжу, так и говорю.

-- А, понятно, - вздохнула Маша. - У Зинаиды работает семеро человек, включая водителя, бухгалтера и так далее. Она обшивает очень серьезную клиентуру. Между прочим, кто-то из ее клиенток и помог ей отмазаться от того обвинения. Ну, год условно не в счет.

-- А муж ее что?

-- Ушел. Я потому у нее и поселилась.

-- Не тесно, с тремя детьми-то?

-- Старшая дочка живет уже со своим парнем отдельно. Мне выделили ее комнату. Вообще, там огромная квартира.

-- А свою почему бы не купить, как я? Зачем от кого-то зависеть?

-- У меня денег не накопилось столько, - грустно сказала Маша. - Я вообще-то, восхищаюсь тобой. Сколько же надо было работать, как проклятой, во всем себе отказывать. Ты умеешь добиваться своей цели, как никто.

-- Маленькие женщины бывают такими, - гордо сказала я. - Иногда.

-- А я транжира, - улыбнулась Маша, - растратчица. За три года работы в стриптизе всего-то и скопила несчастные десять штук. Правда, Настенька ни в чем не знала нужды.

-- А если бы я предложила тебе заработать за один год вдвое или втрое большую сумму? - момента удачнее было не подобрать.

-- Что ты имеешь в виду? Как заработать?

-- Я лечу в Израиль, - сказала я. Машка вдруг рассмеялась. Ее хохот, в котором я расслышала истерические нотки, привлек внимание немногочисленных посетителей кафе.

-- Перестань, - сказала я, - хватит!

-- Ох, извини, - ответила Маша, наконец, - это нервное.

-- Ясен пень, - грубовато сказала я. - Что такого смешного я сообщила?

-- Это не смешно. - Маша аккуратно вытерла слезинку, чтобы не испортить макияж. - Мало тебе твоих шести лет в этом дерьме? Хочешь заработать все деньги на свете? А вот я решила остановиться, поняла, что больше не хочу и не могу видеть все эти похотливые хлебальники и километры хуев! Довольно с меня. Теперь я буду шить настоящие классные вещи, как и мечтала всегда.

-- Рада за тебя, - холодно сказала я. - Между прочим, я сделала все, от меня зависящее, чтобы сейчас видеть перед собой не конченую шлюху на игле, а гордую модельершу, которая меня же и оскорбляет.

-- Сонька, прости! - Маша порывисто схватила меня за кисть. Я освободила руку. - Что ты хочешь от своей жизни, девочка, что ты делаешь с ней? Я чувствую, что ты совсем обезумела от жажды денег, все время думаешь только о них. У тебя светлая голова, но ты не доверяешь ей, делая ставку на тело. Сколько еще времени твое тело будет кормить голову? Пять лет? Десять? Ты же никогда не остановишься, пока не заболеешь чем-нибудь, или не превратишься в старую потасканную шлюху.

-- Сплюнь.

Маша послушно поплевала через плечо и постучала по столику.

-- Мне понятен твой пафос, Машка, но ты не понимаешь главного. Ты просто плывешь по течению, как большинство людей. Если ты выйдешь замуж, пока меня не будет в России, то совершишь умный поступок, потому что иначе тебе не на что будет жить через десять лет.

-- Это почему?

-- Простой экономический подсчет, - я демонстративно зевнула. - Сколько ты планируешь зарабатывать в месяц?

-- Ну, сама знаешь, какой сейчас период, - неуверенно сказала Маша.

-- Времена могут измениться к лучшему, но вместе с этим цены на жилье снова вырастут. Это вариант белки в колесе: бежишь все время, по пути получаешь орешки, чтобы не сдохнуть от голода, а весь доход идет хозяину. Все приезжие, кто снимает жилье, это знают, и от этого потихоньку сходят с ума.

-- Неужели нет другого выхода? - на этот раз ее вопрос был задан со всей серьезностью.

-- Существуют варианты. Можно, к примеру, выиграть в казино.

-- А без шуток?

-- Открыть собственную модельную линию, сеть бутиков, одевать всю Россию, выйти на рынок СНГ и, наконец, осчастливить планету новым брендом "Мария Попова". Ты ведь этого, кажется, добиваешься?

-- Мечтать не вредно, - грустно сказала Маша.

-- Это не мечты, а бизнес-проект, - сухо сказала я. - Но для этого надо создать структуру, вложить капитал или привлечь инвесторов.

-- Ты думала об этом? Давай вместе...

-- Нет, - отрезала я. - Денег недостаточно. Рынок любит, когда на него выходят с размахом, а у нас нет ничего и никого, кроме ОБНОНа на хвосте. Возможно, через некоторое время я рассмотрю это предложение, и тогда бренд будет называться "София Буренина", - я покачала головой. - Нет, не звучит. А жалко.

-- Я бы поехала с тобой, - сказала Маша. - Если я тебе буду там нужна, я поеду.

Я пристально посмотрела на нее, в глазах Машки читалась готовность к самопожертвованию. Я наклонила голову, мои белые локоны закрыли лицо, сквозь них я бросила томный взгляд на подругу, соблазнительно улыбаясь, провела кончиком языка по губам. Но Маша не поняла, что я копирую "менаду", она смотрела с грустью, не улыбнулась в ответ.

-- Там нужны танцовщицы? - спросила она.

-- Нет, - я была расстроена, что мои старания пропали даром. - Только проститутки, матерые такие блондинки, которые готовы принять километры хуёв, не поперхнувшись.

-- Я не хотела жаловаться, - сказала Маша, - но у меня в последние полгода часто болели яичники. Под каждым длинным членом я корчилась и терпела, а они думали, что я ору от кайфа.

-- Сходи к гинекологу.

-- Уже, - сказала Маша. - У меня хроническое воспаление, это может вернуться.

-- Я и так поняла, что ты не едешь, - сказала я. - В этом случае, сделай одолжение, не работай больше вообще никогда. Если я узнаю, что ты снова вышла на российскую панель, мне будет обидно.

-- Я не выйду, - покачала она головой, - честное слово. Правда, у меня есть несколько человек, с которыми...

-- У всех у нас есть, - перебила я. - Эти не считаются. Я же не хочу запереть тебя в монастырскую келью.

-- Да, - сказала Маша, - давай не будем о грустном. Ты все-таки мир повидаешь, святые места. Поставишь за меня свечечку в Иерусалиме?

-- Без проблем, - улыбнулась я.

Нам принесли давно заказанные блюда, и мы принялись их уплетать, на время прервав разговор. Только сейчас я почувствовала, как мне будет не хватать моей милой Машеньки, я снова окажусь совсем одна, и это предчувствие одиночества тяжким грузом легло на меня. Все-таки я надеялась раньше, что она обрадуется моему плану вместе улететь из России.

-- Мама здесь будет совсем одна, - сказала я под конец. Мы уже остались одни в заведении, официант забрал пустые чашки из-под кофе и всем своим видом выражал усталость и желание избавиться от нас.

-- Можешь не продолжать, - сказала Маша, - оставь только телефон. Я помогу ей, чем смогу.

Я записала на салфетке мой новый домашний номер, перешедший от прежних владельцев, Маша спрятала салфетку, и мы встали из-за столика. На улице по-прежнему торжествовала слякоть, очертания Воробьевых гор чернели на другом берегу, речная вода едва мерцала в темноте, кое-где освещаемой редкими фонарями. Было уже за полночь, мы быстро шли по мокрой аллее в сторону Комсомольского проспекта.

-- Хочешь, поедем ко мне, - предложила Маша.

-- Это будет ужасная ночь, - я ничего не хотела больше этого, но видеть Зинаиду и ее детей, украдкой пробираться в душ, и после слез и объятий все-таки расстаться, было похоже на агонию.

-- Пообещай лучше повторить эти же слова, когда мы снова увидимся, - сказала я.

-- И скоро это будет?

-- Не знаю. Но я буду звонить маме... Знаешь что, - вдруг решилась я, - переезжай к ней!

-- Нет, это неудобно.

-- А приживать у работодательницы и мешать ее детям удобно? - взвилась я. - Ты же от нее зависишь, и она наверняка не платит тебе полную зарплату. Так?

-- Ну, в общем... А тебе сколько я буду в месяц должна?

-- Нисколько, - сказала я, - просто помогай матери.

-- Так не бывает, - покачала головой Маша, - ты же повернутая на деньгах...

-- Ты самый близкий мне человек, после мамы, - мой голос задрожал. - Мне приятно будет знать, что есть место, где думают обо мне и помнят меня.

-- Боже, Сонька, маленькая моя, - Маша обняла меня, и мы так стояли какое-то время, как дурочки, забыв о дожде.

-- Я все равно буду давать твоей матери какие-то деньги за жилье, - сказала Маша наконец, - пусть собирается сумма, которую потом, если захочешь, пустим в общее дело.

Я не обратила внимания на эти слова, тоска и нежность буквально разрывали меня, хоть сейчас и самой мне это признание кажется излишне сентиментальным, как лирическая попса в минорном ключе.

-- Если не отпустишь меня сейчас, я никуда не полечу вообще.

-- Ну и не лети, что мы, не проживем?

-- Что ты говоришь, Машка, глупая, я должна сделать еще одно усилие.

-- Кому ты должна?

-- Себе. Я решила, - с немалым усилием я оторвалась от нее, наконец, перестала чувствовать ее чудесный запах, ее тепло, заметила, что ночь, осень и дождь поглотили весь мир вокруг.

-- Береги себя и маму, - сказала ей и побежала к проспекту, уже у самой дороги обернулась - Маша отстала метров на сто, я видела только ее неверный силуэт на фоне темной аллеи.

-- Что я делаю? - сказала себе самой. - Куда мне ехать? Зачем?

У такси, вместо обычных шашечек, на крыше была укреплена помпезная подсвеченная реклама казино "Кристалл". С момента моего прилета из Германии я слышала множество раз по радио рекламу этого места, открытого с прошлого года, и помнила, что в рекламном тексте объявлялось о бесплатной подвозке игроков. Впрочем, таксист не спешил трогаться, видимо, он работал не только на владельцев "Кристалла".

- Куда едем? - спросил он, наконец.

-- В казино, куда же еще, - ответила я неожиданно для самой себя.

За исключением единственного похода, еще с Вадиком, в заблеванное казино брянских бандитов, я ни разу не появлялась в таких местах. Хотя больше года я провела в "Медовом носороге", то есть, буквально, в двух десятках метров от игорного заведения, размещенного в том же комплексе, я ни разу не переступила его порога. С одной стороны, мне не хотелось, чтобы менеджеры моего клуба пронюхали, что я присела на иглу азарта, но главным было не это, а просто тот факт, что мне вовсе не хотелось рисковать нелегко заработанными деньгами. Хоть известно, что в рулетке шанс проиграть всего лишь один из тридцати шести, но выиграть-то шанс еще меньше, если быть точной, он составляет один из тридцати семи.

Изучая математику в Плешке, я помнила кое-что из теории вероятности, и понимала, что если бы в казино играли роботы, они бы почти ничего не проигрывали. Не то люди - мы способны на глупые, даже безумные затеи (вроде похода в казино - ха-ха-ха), и наша неуемная жажда выиграть чаще приводит к тому, что мы спускаем все, что имеем. Но я-то считала себя особенной, и поэтому решила доказать "Кристаллу", что я могу быть роботом, а не обычным игроком, который сорит деньгами, не имея представления о теории вероятности. По правде говоря, так я убеждала себя в такси, чтобы не податься просто на Курский вокзал и не ждать в полудреме первой электрички. Впрочем, на вокзале у меня могли проверить документы со всеми вытекающими последствиями, а так получалось, что я совмещаю приятное с полезным, да еще и еду развлекаться на бесплатном такси.

Внутри "Кристалла" было ярко, шумно и многолюдно - вот и пойми после этого, кризис в России, или фарс. Наверное, решила я, кризис настоящий для девяноста девяти процентов населения, а оставшиеся как раз набились сюда толпой пирующих во время чумы. Но лица некоторых игроков за столами были столь напряженными и нервными, что я переменила мнение. Ведь нашу страну не понять умом, вполне вероятно, что некоторые несчастные пришли сюда с последней сотней долларов, чтобы попытаться выиграть и поправить свои дела. Они, стоя у пропасти разорения и нищеты, просили фортуну улыбнуться им и спасти их. Я видела, как один человек, вместо денег, совал крупье свои массивные часы, сорванные с руки, другой же так сильно побледнел, когда фишки перед ним забрали вместе с проигравшей комбинацией карт, что я была уверена - сейчас он грохнется в обморок.

Оказалось, что просто обходить столы и вглядываться в лица было безумно интересно. Вот женщина в золотом колье тянет за руку своего удачливого мужа - ему только что придвинули выигрыш, и самое время было вспомнить о семье. Вот огромный кавказец обзывает молоденького крупье пидарасом и сукой, а тот вежливо улыбается и обещает в следующий раз выдать более удачный расклад. Вот двое моих коллег обсели пожилого папика с огромным перстнем на пальце, убеждая того уехать в чертоги любви, пока еще есть, чем заплатить за их услуги. Молодой парень в черном свитере шепчет что-то на ушко хорошенькой брюнетке, чем-то отдаленно похожей на Машу. Думаю, зря я не взяла мою подругу, развлеклись бы напоследок. Мне жалко еще и оттого, что не с кем поделиться впечатлениями, переброситься словом. Нет, не выйдет из меня робота, к худу ли, к добру ли.

-- Would you seat near me? - на меня пялится явно выпивший иностранец, растрепанный блондин с красными от алкоголя щеками.

-- Oh, thanks, - я присаживаюсь между ним и парнем в черном свитере, который отворачивается от своей подруги и смотрит на меня. Кажется, его лицо я уже видела раньше.

-- Гиневра, - улыбается он, - вот уж не чаял повстречать тебя в этом скорбном месте.

-- Артур! - вспоминаю я с улыбкой - слава богу, это оказался не клиент.

-- Sorry, - говорит иностранец, - I didn't know, you're not alone.

Я улыбаюсь ему, Артуру, всем вокруг, мне хорошо, вот уж не думала, что казино мне так понравится.

-- Ты здесь играешь, или... - это Артур интересуется.

Никаких или, черт возьми, этого еще не хватало. Достаю из сумочки сотню долларов, даю их крупье.

-- Вам как менять? - спрашивает он.

Я не знаю правильный ответ, вопросительно смотрю на Артура.

-- Лучше по пять, - говорит он.

-- По пять, - повторяю я, стараясь вспомнить правила игры. Кажется, нужно набрать двадцать одно очко, если больше - сгораешь, если намного меньше - крупье выиграет твои деньги.

Мои деньги! Я сосредоточилась и стала считать, напрягая свои извилины и на время отвлекаясь от прочих мыслей. Что-то мне вспомнилось из слов Вадика, вроде бы, крупье должен остановиться при наборе семнадцати очков. Я поставила на кон пятидолларовую фишку.

Перед крупье лежала десятка, иностранец докупил карту к своим тринадцати и сгорел, у меня было уже восемнадцать на руках, и я отказалась прикупать. Артур с пятнадцатью тоже сказал: "Stay". Ага, здесь принят английский жаргон.

-- Пятнадцать, - сказал крупье, открывая пятерку. Следующая карта была дамой. - Слишком много. Тоо many.

К моей одинокой фишке придвинулась еще одна. Не бог весть, но это был уже маленький выигрыш. Я оставила первую фишку на ее месте, а вторую положила сверху столбика, выданного мне при размене. Артур повернулся ко мне и заговорил:

-- Я вспоминал о тебе много раз. То, как ты назвалась, как вела себя, - он запнулся, - никакая другая девушка не запомнилась бы так надолго. Я, веришь ли, после той нашей встречи даже фэнтези начал читать, Артуровский цикл, - сказал Артур, наклоняясь ко мне. - Почему ты не звонила?

-- Я хочу вначале разбогатеть, чтобы потом общаться на равных с рекламными копирайтерами, - я вспомнила, какая должность значилась на визитке Артура.

Иностранец опять сгорел, и крупье перевел взгляд на меня.

-- Stay, - сказала я.

-- Почему? У тебя только двенадцать, - удивился Артур.

-- Двенадцать и картинка будет двадцать два, - объяснила я.

-- Карту мне, - сказал Артур.

Крупье выдал трефового валета.

-- Вот видишь! - гордо сказала я. Теперь у него на руках был "блэк джек".

-- В самом деле! - обрадовался Артур. Ему выдали сразу полтора столбика фишек, придвинув их к тому, что стоял у него на игре.

Крупье перевернул свою карту.

-- Шестнадцать, - сказал он и перевернул короля. - Too many.

Я добавила еще одну фишку в свой столбик.

-- Ты фартовая, - сказал Артур. - До твоего появления у меня был минус.

-- Девушка рядом с тобой не приносит удачу?

-- Как-то не замечал за ней такого, - поморщился Артур. - В отличие от тебя, она из Мытищ, а не из волшебной легенды.

-- Видишь, - улыбнулась я, - без нескольких десятков баксов ты и не верил, что я оттуда.

-- Один-ноль в твою пользу, - сказал Артур. - Так ты позвонишь мне?

-- Конечно.

-- Визитка не потерялась?

-- Как я могла? Карту мне.

Передо мной лег бубновый туз.

-- Блэк Джек, - объявил крупье и выплатил полуторный выигрыш.

-- Пойду, наверное, - сказала я, собирая фишки в сумочку. - Не обижай свою девушку. Она симпатичная.

Поменяв деньги в кассе, я стала богаче на несколько долларов и перешла в другой зал, чтобы не маячить на виду у Артура. Но удивительная ночь неожиданностей продолжалась: за одним из рулеточных столов важно восседал никто иной, как Руслан Толгуев.

Перед ним возвышались несколько столбиков цветных фишек, Толгуев курил и сосредоточенно расставлял их по клеткам с изображениями цифр. Это занятие целиком поглощало его внимание, и я остановилась за его спиной. Если уж родная мать не сразу признала меня, то этот человек тем более не узнает во мне рыжую девчонку, которая мелькнула перед ним несколько раз три года назад, подумала я.

Толгуев, самую малость располневший, но с прежней шапкой густых черных волос, был дорого одет и явно проигрывал не последние гроши. Во всяком случае, вид у него был вальяжный и уверенный. А бедный Егор Самарин уже стал землей, превратился в пустое воспоминание для тех, кто знал его, стал печальной и светлой памятью в моем сердце. Он никогда не подчеркивал разницу между нами, поддерживал меня, восхищался моей личностью, а не только глазами, походкой и волосами, как другие.

Мой любимый человек, благодаря которому я не превратилась в пустую заурядную шлюху, ни один мужчина после отца не верил в меня, как он. Его убийца наслаждался жизнью, как будто ничего не произошло, а я оказалась неспособна по-настоящему отомстить, вдобавок использовала смерть Егора для грязной аферы, позволившей мне купить машину. Я ощутила себя последней дрянью и решила уйти из казино.

Было уже около трех часов ночи. Дождь прекратился, и я решила идти пешком до Курского вокзала, чтобы не сидеть в зале ожидания, а подгадать к первой электричке до Чехова.

Я жутко испугалась, услышав топот ног позади, мои мысли все еще крутились вокруг нечаянной встречи с Толгуевым. Я обернулась, готовая звать на помощь - освещенный вход в казино был совсем неподалеку - но это оказался Артур.

-- На этот раз я не потеряю тебя, как тогда, - он запыхался, но выглядел весьма решительно.

-- Громкие слова, - засмеялась я от облегчения, - в них мало чести.

-- Будут и дела, - пообещал Артур и взял меня за руку. - Пошли, оседлаем железного коня, которого я оставил у выхода.

-- А твоя девушка, где она?

-- Найдет себе другого, - безразлично бросил Артур. - Мы же не обвенчаны.

Мне было любопытно, какими способами Артур попробует впечатлить меня, и я не стала ломаться. В эту ночь мы промчались еще по четырем клубам, то модным и дорогим, то закрытым, с каким-то особым драйвом, но в целом это был настоящий фейерверк алкоголя, кокаина, музыки, тусовочного сленга и отвязного циничного общения.

Меня интересовал вопрос, откуда у скромного копирайтера деньги на хорошую машину и всю эту сладкую жизнь, но Артур мимоходом упомянул, что рекламное агентство принадлежит его отцу, и даже квартира стараниями предков у него отдельная - осталась после бабки. С одной стороны было неплохо, что парень откровенен со мной, но все-таки я бы предпочла видеть в нем личность, а не заурядного мальчика-мажора с не выветренной инфантильностью в мозгах, пускай и развитых образованием.

У Артура оказывались знакомые почти в каждом из клубов, и всем им он представлял меня как Гиневру, его новую подругу. Впрочем, никто из этих людей не обратил на меня особого внимания, кроме одного совсем юного паренька, поделившегося со мной своей бедой - его бросила подруга. Я снисходительно потрепала его вихры и не стала вступать в бессмысленный разговор. Тут Артур приволок знакомого барыгу, мы убрали еще пару дорожек фена, и тема с подругой сама собой иссякла. Вы уж не обессудьте, что я так легко говорю вам про кокаин, просто так было: я никогда в жизни не вкалывала себе наркоту, но нюхать было мне вовсе не противно, да и траву я курила несколько раз, впрочем, без особого удовольствия. Но если кто из моего поколения скажет вам, что не делал этого ни разу, прекратите общение с такой личностью - это лжец, либо сумасшедший.

Уже под утро, в клубе, стилизованном протестной атрибутикой, вроде красных знамен, портретами Мао, Че Гевары и прочей лабудой в этом роде, мы повстречали господина в черном френче, который был коллегой и знакомым Артура. Его звали Стас, и на холеной физиономии он носил сдержанную печать достоинства и скуки.

-- В мире не осталось ни единого места, не изгаженного проклятыми транснациональными корпорациями, - вещал он.

-- Но ты же работаешь на них, - Артур поймал очередной приход и то и дело смеялся невпопад.

-- В этом-то и парадокс, - вздыхал Стас. - Я ненавижу их, но днем вынужден изображать почтение и преданность. Единственной отдушиной стало то, что я снимаю клипы с двойным или тройным подтекстом, а заказчики не врубаются в это. К примеру, ты помнишь мой ролик для "Голдстара"?

-- Это с механической девушкой?

-- Нет, девушки это не мой жанр. С космическим кораблем.

-- А... не помню.

-- Так я туда им Гагарина подсунул.

-- Круто.

-- Ну, не самого Гагарина, а его "Поехали". Оно же совсем им не в тему, но отстойные буржуи сожрали это, представляешь?

-- Остроумная фишка, - сказала я, и внимание Стаса переключилось на мою персону.

-- Я тебя раньше не видел в этом месте, - сказал он.

-- Это потому что у меня консервативный вкус, - объяснила я.

-- Так свежо повстречать в наше время красивую девушку с консервативными наклонностями. Вы, вероятно, хотите тем самым заявить, что вы гетеро, или, как модно говорить сейчас, стрэйт.

-- Нет, я би, если вам интересно, - сказала я. - Мой консерватизм состоит не в этом, а в том, что я уважаю всемирные корпорации.

-- Только не это! - воздел руки Стас. - Артур, ты провел вражеского агента на наш корабль!

-- Ох, Стас, это же прикольно! - Артур все еще ржал, схватившись за живот. - Давай снова по вискарику.

-- А позволено мне будет спросить, что ты нашла хорошего в империалистах? - спросил Стас.

-- Они никому не завидуют, - сказала я, - в отличие от тех, кто их ненавидит.

-- Ты не понимаешь, - снисходительно усмехнулся Стас, поднаторевший в левой риторике. - Они завидуют чужой самобытности. Это же современные фашисты, которые хотят унифицировать весь мир.

-- А товарищ Мао, значит, хотел свободы самовыражения для человечества? - улыбнулась я.

-- Ты знакома с идеями чучхэ? - спросил Стас.

-- Ровно настолько, чтобы предпочитать им идеи либеральной экономики и свободного рынка.

-- Но именно империалисты душат свободу рынка! - взвился Стас. - Любой перспективный бизнес подминается ими, или становится таким же, как они.

-- Для этого существует антимонопольное законодательство, - сказала я.

-- Артур, - растерянно сказал Стас. - Твоя Гиневра точно свалилась к нам из Америки. На русских почвах такие не произрастают. Ее заслало ЦРУ.

-- К тому же, быть поглощенным, или развиваться самим, это все-таки уже выбор, - я не дала холеному демагогу сбить себя с мысли, - полагаю, вряд ли авторам чучхэ понравилась бы хоть чья-нибудь свобода выбора.

-- Представляешь, - сказал Артур, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь, - она свободная, эта женщина. Ты что-нибудь понимаешь, Стас? Почему она такая? Я, кажется, готов ее полюбить. Может статься, я уже ее люблю, - мечтательно проговорил он, прикрыв глаза, а у меня от этих слов пробежали мурашки по спине, хоть я и понимала, что спутник мой не совсем вменяем.

-- У тебя хороший вкус, старик, - покровительственно сказал Стас.

-- Пошли, Гиневра, - сказал Артур и встал.

-- Было очень приятно общаться с вами, - сказала я Стасу на прощание, тоже вставая.

-- Надеюсь, мы еще встретимся, - наклонил он лысеющую голову.

Мы вышли на улицу, когда уже рассвело, утреннее движение людей и транспорта было неприятно, как возвращение к повседневным заботам после отпуска на море. Подумать только, на море я и была-то в последний раз еще с отцом, после четвертого класса... У меня, странное дело, даже не возникала мысль о том, чтобы поехать куда-нибудь просто на отдых, расслабиться после напряжения стольких лет. Все мои передышки состояли из гуляния по лесу или в парке, чтения книг, редких дискотек. Много ли моих сверстниц выдержали бы такое? Но сейчас рядом со мной на водительском сидении находился симпатичный и неглупый парень, который как нельзя лучше подходил для нового романа. А вдруг, даже больше, чем просто романа! Его последние слова почему-то не выходили у меня из головы. Могло ли статься, что Артур, перестав контролировать себя, выдал неподдельные чувства, которые испытывал ко мне? Ведь он, единственный из всех, с кем я общалась, не знал, что имеет дело с проституткой. И он не забыл меня за столько времени! Я повернулась к Артуру:

-- Почему ты не едешь?

-- Руки не мои, - он снова расхохотался. - Они сами по себе. И ноги тоже. Ты зря от марочки отказалась. Так вставляет не по-детски!

-- Давай я машину поведу, - предложила я.

-- А умеешь?

-- Да, и права с собой.

-- Садись, - согласился он, мы вышли и, огибая машину, столкнулись у капота, Артур обнял меня.

-- Откуда в тебе столько уверенности? - спросил он, выдохнув мне в лицо смесь табака и алкоголя. - Я думаю, ты не ходила в такие места раньше.

-- Это от злости, - сказала я.

-- Я давно заметил, что ты недобрая. На кого ты злишься?

-- Это абстрактная злость. К тебе она не имеет отношения, да ты и не поймешь...

-- Я постараюсь, - Артур смотрел почти нормально, может быть, его немного отпустило на воздухе, подумала я.

-- Для того чтобы понять, постарайся представить, что всю жизнь ты видишь свое отражение только над нижней кромкой зеркал в общественных местах, что никто не разговаривает с тобой всерьез, не обсуждает действительно важные вещи. А большинство видит перед собой не более чем нежную маленькую дырку, понимаешь?

-- А ты, значит, не смотришь на мужика, как на хуй в денежной обертке? - Артуру вдруг стало смешно от собственной аллегории, и он согнулся пополам. Его хохот все не прекращался, утренние пешеходы с удивлением и неприязнью глядели на обдолбанного хлыща, нагло высмеивающего их привычный мир.

Наконец, Артур дополз до пассажирского сидения и захлопнул дверь. Я отрегулировала зеркала и положение водительского кресла под себя. Педаль газа оказалась гораздо более чуткой, чем в моей первой "восьмерке", а другие отличия были не так уж существенны - я с удовлетворением поняла, что не забыла навыки вождения. Между тем, Артур, сидя рядом со мной, любовался своими руками, будто видя их впервые, начинал говорить какие-то немыслимые слова и фразы, внезапно обрывая их и переходя к другим, таким же нелепым возгласам.

-- Куда тебя отвезти? - спросила я. Мы стояли в пробке на Беговой, и конца ей не было видно.

-- Перед мостом повернешь направо, - отозвался он и добавил без всякой связи. - Не будет тебе орденов и медалей, таланты и юность в земле закопали.

-- Чей талант?

Он не торопился отвечать.

- Твою, что ли, юность закопали в землю?

-- А, что мне терять! - Артура изобразил рукой нечто вроде патетического жеста. - Я влюбился, маленькая Гиневра, я влюблен в тебя не на шутку.

-- Ну и приход же ты выловил, - пожала я плечами. - Почему я не могу так оттягиваться!

Это был не вопрос, а скорее жалоба себе самой. Я никогда не могла потерять разум и память от водки или от легких наркотиков. Когда я перебирала, меня просто тошнило, и я не умела, как другие, прятаться в блаженный запой или обкурку, если мне было скверно на душе, а, может быть, и смогла бы, только для этого следовало извлечь из себя некий стержень, но кем бы я стала после этой процедуры? Да, пожалуй, девушкой, которой бы не показалось глюком Артурово признание в любви. Или, все-таки, это был не до конца глюк? Пора было признаться, хотя бы самой себе, что вопрос взволновал меня больше, чем мне бы хотелось.

- Я хочу быть с тобой всегда, - сказал Артур на удивление трезвым голосом, снова обнимая меня на парковке у дома. - Ты не думай, что я обжабался и несу чушь. Сердце подсказывает мне, что ты - та единственная, которую я всю жизнь искал. Опущен подъемный мост и трубят герольды, возвещая о том, что нареченная принцесса Гиневра восходит в Камелот.

Я потеряла дар речи и подала ему руку, потупив взор. Что же это со мной творится, спрашивала себя, направляясь к подъезду, прекрати сейчас же строить иллюзии, Соня Буренина. Спустись на землю. Так не бывает. Не может так быть!

Артур жил на Хорошевском шоссе, в кирпичном девятиэтажном доме, и я с некоторым удовлетворением увидела, что его двухкомнатная квартира намного меньше моей. Я пошла в ванную, долго не выходила оттуда, а когда появилась в комнате, то увидела, что Артур заснул на кровати, даже не раздевшись. На письменном столе мерцал заставкой компьютер, я села к нему и начала открывать разные программы, которые проходила полтора года назад на курсах. Со дня получения диплома о первой степени, я вообще не приближалась к компьютерам, и теперь мне хотелось вспомнить работу разных приложений "Windows", удостовериться, что я не сильно отстала в развитии. Артур начал храпеть, и я попыталась представить, каково это, быть его девушкой.

И вот, я осознала, что не хочу думать ни о каких компьютерных программах, а только о парне, который лежал в двух шагах от меня, беззащитный, доверившийся мне. Что, в сущности, я знала об Артуре: с ним было интересно, он хорошо одевался, и его непримечательное лицо было скорее симпатичным, он был образован, имел интересную работу. Кстати, о работе: на поверхности стола были разбросаны бумаги, неряшливо покрытые строчками текста. Я вчиталась в одну из верхних страничек.

" Мохнатый енот в лесу пробегает перед камерой. Тот же енот, но подстриженный появляется в офисе (двигается в обратном направлении) на фоне аппаратуры. Слоган: "Даже еноту понятно...

Я так и не узнала истину, понятную еноту, потому что текст был оборван. Вероятно, Артур крепко задумался на этом месте и отложил рукопись. Вот он, срез творческого процесса, момент рождения слов, которыми будут блевать радио- и телевизионные динамики, миллионы услышат и поверят им, устремятся покупать очередной бренд. О, как была права та американка в мюнхенской тюрьме! А что творец волшебных слов? Вот он, решил подогнать разум шенкелями ЛСД, хлыстом кокаина, шпорами экстези, - и скоро он проснется и допишет наилучшее окончание для енота. Как-то мне не казалось романтичным, что творческий процесс должен стимулироваться столь противоестественными способами. По разным причинам жрут таблетки, ширяются и нюхают бомжи, проститутки, мажоры, богема, ветераны горячих точек. Конечная станция их маршрута как-то мало напоминает Пантеон.

Но Артур не наркоман, нет, просто все наши встречи происходили в каких-то увеселительных заведениях, только и всего. Располагая возможностями мажорного московского мальчика, он веселится, прожигает молодость. Не исключено, что вырасти я в тех же условиях, что и он, между нашими привычками было бы тяжело заметить разницу. И все-таки я совсем не знаю его душу, его сердце - ведь эти материи не проявляются раньше, чем изучишь человека по-настоящему. Я вдруг поняла, что сильно волнуюсь.

Ну да, я увидела выход, не связанный с бегством за тридевять земель, ментами, бандитами, проклятой работой, бессонницей и вечным терпением. Соня Буренина уже и так достаточно натерпелась. И теперь сама судьба раскрывала перед ней лазейку в тихую беспечную гавань, где мечтали бы оказаться миллионы девушек. Жить с приятным парнем в московской квартире, готовить, следить за внешностью, развлекаться по вечерам. Здесь меня не достанут никакие менты, а со временем уголовное дело Сахно ляжет в архив, и никто больше обо мне не вспомнит. Что еще нужно для счастья?

Внезапно я увидела себя как бы со стороны, и поняла, что в этот момент кривые петли моей судьбы пересеклись, и дальше ведут совершенно разные дороги, а от меня требуется сделать выбор прямо сейчас.

И вопрос, на который предстояло мне ответить, был таков: смогу ли я полюбить Артура? Как просто! Я ощутила, что мое сердце забилось учащенно - неужели это предвкушение счастья, со страхом подумала я, но потом догадалась, что у человека просто обязан ускоряться пульс, если он оказывается на развилке собственной жизни.

Любить или не любить, вот она, Гамлетовская проблема, когда дело касается женщины. Датский принц долго выбирал и выбрал действие, как подобало мужчине. А можно ли выбрать чувство, как это предстояло сделать мне? Я вскочила на кровать, уселась верхом на Артура, повернула его голову к себе. Халат на мне распахнулся, и мое обнаженное тело приблизилось к нему, будто бы я сгорала от желания. Но Артур негромко посапывал в беспамятстве, и ни в чертах его лица, ни в теплом теле под одеждой не содержалось ответа на мои вопросы.

Ответ, как и всегда, был только во мне самой.

Комментарии: 13, последний от 29/06/2019. © Copyright Блейк София Николаевна (sophie.blk@gmail.com) Размещен: 04/09/2010, изменен: 04/09/2010. 652k. Статистика. Роман: Проза Скачать FB2		Оценка: *5.806** Ваша оценка:

Блейк София Николаевна : другие произведения.

Невеста. Шлюха