Пришел новый век, но я слышу слова,
Древней старушки на лавке,
"Царь Николай это был голова,
Другие с ней рядом, булавки!"
Драл батюшку Кайзер по белой спине,
Солдат превращая в смутьянов,,
Тут витязь примчался на красном коне,
Великий Владимир Ульянов .
Голодные массы вопили,"Ура!",
Он из шалаша попал в Смольный,
Ему обьяснялась в любви детвора,
На радость бошке той крамольной.
За ним пришел Иосиф, убил пол страны,
Хоть был он любим тётей Клавой,
Методы его были малость странны,
Он был бравый всадник, безглавый.
Вопил подлый карлик ,надевши мундир,
"За мной, айн, цвай, трай-головастики,
Нам весь шар земной превратить пора в тир,
И чисткой занятся еврейских квартир,
Пусть каждый сарай мира, как и сартир
Имеет на двери по свастике!"
В конце Шестидневной, Дайан наш ,Моше
Кричал,"Путь наш ляжет паласом!"
И может быть это конечно клише,
Лишь пол правды видать одноглазым!
Ильич взял держву из замка в избу,
Усач из избы той в трущобу,
И бил Фидель Кастро по Кеннеди лбу
Блестящей туфлёю Хрущёва.
Хрущёв боров был благородных кровей,
Жизнь сделал теплее на градус,
Костюм сел на трон его с парой бровей,
Что спал целый день всем на радость.
Вот входит на сцену актёр деловой,
Съиграть что-бы пьесу двусрочную,
Без каски, без шлема пробил головой,
Ту стену Берлинскою, прочною.
Однако зарыл бомбу в клумбу цветочную,
В чём был обвинён офицер тыловой.
Хотел прекратить он в Афгане войну,
Увы, был сезон непогожий,
Что сделал генсек со страною на лбу,
Чуть на Палестину похожей.
Страну перестроил он так хорошо,
Что имеет два смысла "Ракета"
Оставил другому мигрень и гаршок,
Прекраная вещь эстафета!
Но горе для Ваньки еще не беда,
И всё перемелит ведь мельница,
"Всем на зиму выдам муки три пуда!"
Бошка обещла нам Ельцина.
И с ним Жириновский, Гайдар номер два
Нахально всем рай обещали,
Где сейчас в основном проживает братва,
И все кому рай завещали.
Теперь на экране лихач-дзюдаист,
И хват при трубе и гармонике,
Душей и исподним кристально он чист,
Согласно сотруднице Монике .
А в Белом Дворце уж теперь Буш Второй,
Кавбой наш, на двери с подковой,
В комфорте воюет наш бравый герой,
Из офиса мща за Торговый.
Ждёт в будующем счастье, поверь мне дитя,
Ты в том убедишся , чуток погодя,
И произнесёшь вдхновенно слова,
"Царь Николай, это был голова!"
Старый хиппи держит лавку, водит древний Форд-Мустанг,
С желтой, глинистою кожей, патлы будто сто ужей,
Иногда он курит травку, хоть тот носит акваланг,
"Сэр, на зомби вы похожи!", слышит комплимент бомжей.
Рок в продаже наш и импорт: Хендрикс, Битлз и т.д.
Странно, он не по карману всем подросткам абсолютно,
Любит песнь калитки скрипа, танец поплавков в воде,
Блеск хрустального стакана, Йогу в уголке уютном.
И облезлая собака дремлет у ноги его,
Белая и в пятнах чёрных, точно как у Сальвадора,
Трудно точно знать однако кто тут сторожит кого,
Ей лет двадцать, что бесспорно , как и то что портит шторы!
Отправляется в походы хиппи наш, когда сам спит,
Пел о битвах во Виетнаме, в небесах искал созвездия,
Он не знал плохой погоды, не мешал любить всех СПИД,
Но постигла мир Сунами, всех страшнее войн та бестия.
Накрутив шарф для фасона, старый бард пустил слезу,
Причиняют боль природе, сказки о прогрессе бросъте,
Шведский сыр-кора азона, тут и там пожар в лесу,
В будующее мир наш входит старым инвалидом с тростью.
Торы часть читает часто, где Иосиф в пёстрой куртке,
Братьями был продан в рабство, коль отца был фаворитом,
Хочет громко крикнуть, "Баста, прекратите бой придурки,
Коль еврейство бьёт арабство, врежет Б-г метеоритом!"
Однако как юноши эти, что выжили в яме горячей,
Вы грешные бросьте идеи и грязные хитрости сложные,
Друзья на мольбы не ответят, родня не поможет тем паче,
Но поможет вам Бг не потея сидеть там и кушать мороженное!
Джек одет наш по домашни, ходит не стыдясь заплат,
И сандалии Биркенстока, носит на ступне корявой,
Продавая день вчерашний, тщетно ждать больших зарплат,
Но, даря людям счастья много, заслужил наряд дырявый!
Мерзкие панки
Готовя обед, в суп швырнул я сметанки,
Ну и в окно смотрел я тоскливо:
Под грохот кассет там на улице панки
Пили гавно - зарубежное пиво.
И врубили так громко свою панкофонию,
Хоть есть и попсы не менее жуткие,
Что в миг заглушили Петьку с гармонией.
А соседские псы от страха прям в будки все.
Подковы в носах, а в ушах их сережки.
И их гребни торчали будто заборы,
Все в драных портках, как лишайные кошки.
И камни швыряли они в светофоры,
Сам с дества с друзьями кирял по полбанки,
Нас не согревал революции пламень,
В музее ночами мы писали в танке,
Но никто не швырял в светофор подло камень.
Да, любили мы шкоды и были мы дерзкие,
А эти панки до того безобразные,
Ведь эти уроды - они просто мерзкие,
Сучьи сынки, извращенцы несчастные.
На них даже глядеть - это уксус на душу,
Да, да, Перестройка во всём виновата
Как ушанки одеть на гребни их в стужу,
За шкирку бы их и до военкомата!
На куртках скилеты в противогазах,
Владимир Ильич наш в фуражке со свастикой.
Я видел все это во снах жутких разных,
Эх, паралич взял бы вас - головастиков!
Но вернулся я к делу и начал опять
Половником смело в кастрюле вращать,
Я сдвинул гардины, поправил картины,
Указкою длинной порвал паутину,
Подмел я паркет и достал я баранки
И сухариков также насыпал я в супчик свой,
Но не тронул обед - аппетит сбили панки,
Их подвесить за шарики надо, голубчиков!
Выхожу покурить на плющистый балкон,
Гляжу, двое дерутся на детской площадке,
Не детский однако звучал лексикон,
Понял некуда деться, закон есть закон,
И я как гражданин не могу играть в прятки,
Я фальцетом пропел,"Может хватит ребятки?"
Хоть квартал весь на схватку глядел из окон.
Там внизу мой сосед, Михаил Фаренгейт,
Цельсию Феде ботинком мял шорты,
А тот, что вонял,как горящий Кувэйт,
Его задушить решил в качестве спорта.
Прикинул, меж них не поделенна баба,
Ведь в детском саду я ел с ними шпинат,
Как борова двое ,что у баобаба,
Устроили Дарвинский чемпионат,
А на кочелях сидящие детки,
И плюс кое-кто на пластмассовой горке
Швыряли в дерущихся косточки метко,
Я думал,"Их вылечит триста грамм порки!".
И стал очевиден мне следующий пункт,
Что впрок героизму мы школьников учим,
Но коль угодит из них кто-то под грунт,
То я до седин буду совестью мучим.
Что удалюсь если, задёрнув гардины,
По норам попрячется дом остальной,
И мне режиссёром быть мрачной картины,
За что статуэтки не вручат стальной.
Призывный набат било сердце внутри,
Коль звякну ментам,то приедут не скоро,
Я понял что здесь только я реффери,
Майор, дережер, красный свет светофора.
Я молниеносно ведёрко схватил,
Хотя танцевали чечётку коленки,
Водой ледянной петухов окатил,
И сразу изчез за балкона я стенкой.
Но видел сквозь щель, я дуэль прекратил,
И Федя порвал фотографию Ленки.
Подумал я ,"Ленка, да не может быть,
Мы в детском саду вместе с ней ели кашу,
Приходит в мой дом она часто,чай пить
И вечно приводит любовницу- Дашу,
И вскоре они разошлись по домам,
Велевши друг-другу подальше катится.
Я думал,"Дерётся лишь зверь из за дам,
Что он Джин Ван Дамм ,из них каждому мнится,
Имея отвагу во двор свой спустится,
Обоим бы я надавал по задам!"
Наш пес
Наш пес кофе пьет постоянно
Весь день и всю ночь напролет
Он от него вроде пьяный,
Он, можно сказать, кофеглот.
Он носится по квартире,
Как сумасшедший ковбой.
Спит в сутки часа он четыре,
Не знает он слова "покой".
Наш пес постоянно пьет кофе,
Закусывает колбаской,
Костлявый он будто дистрофик,
Глядящий на мир весь с опаской.
Конечно, он зверски трясется,
Да, это побочный эффект,
И он по собачьи смеется,
Почуял коль запах канфет.
Ему молоко наливали,
Но он на него не глядит,
Без кофе он жив едва ли,
Все, он пристрастился, бандит.
Быть может, в водичке той черной
Нашел он счастье собачье.
Да, что-то в ней есть бесспорно,
Весельнкий Рекс у нас мальчик!
Нам псом нашим надо гордиться,
Он из миллиона один.
Герой он наш, как говориться,
Виват, эх ко-ко-кофеин!
Есть странная форма тоски,
Когда успокоились воды,
Волны ласкают пески,
Целует мир лик небосвода.
А на волоске мне-б висеть,
Воюя с Нептуном поддатым,
Тянуть тяжеленную сеть,
Мазолить ладони канатом.
В боты врастать и в свой плащь,
Кусая края капюшона,
Когда нам смешон бабский плачь,
И со всех сторон окруженны
Ведь мы моряки, не пижоны,
И нам худший шторм не палачь!
А нынче дрейфуем мы тихо,
И палуба будто платформа,
Хоть знаем, по чём кило лоха,
Но в душе тоски странная форма
Рос у церквушки колокольчик Ванька,
Он был по деревенски груб и прост,
Вдыхал порой душистый пар из баньки
И слушал как скрипит дощатый мост.
А рядом с ним росла одна ромашка,
Прекрасна как Кристина Агилера,
Но звали ту красавицу -Любашкой,
И лез лопух к ней вечно в кавалеры.
Иван глядел на колокол чугунный
Не озабчен симпатягой-Любкой,
Весь день ныл ,"Как обделен я фартуной,
С тем пароходом рядом ,быть мне шлюпкой!"
Когда звенел он призывав к обедне,
Как был раскатист звон и величав,
Но как не надрывался Ванька бедный,
Бык -Фредрих заглушал его, мыча.
Он заявил подруге Любке как-то,
"В сравнении с ним лишь гнида я в меху!"
Она ему в ответ,"Такой дурак ты,
Простителен твой бред лишь лопуху!
Весит за годом год он над деревней,
Весь день глядя на пастбища и пашни,
Он холостяк не старый, нет он древний,
Еретик как в средневековой башне.
И гадит на него порой ворона,
И ей не страшен камень и патрон,
Кому нужна в алмазах вся корона,
Когда народу не доступен трон?
Он нужен только лишь ходячим рясам,
Молящимся уныло в унисон,
Тем невдомёк косматым лоботрясам,
Жизнь без любви не клумба а газон!"
Беседа с Кафкой
Мне снился сон, вот травка
На ней сидит Франц Кафка,
В тени громадной ели,
Погодка как в Апреле.
По райски было тихо,
Дул тёплый ветер с Юга,
Лишь прыгала зайчиха
По пёстрой ткани луга.
Подкрался я как сыщик,
Спросил, " Писал ты Кафка,
Что человек как прыщик,
Как ржавая булавка.
Клубника в венигрете,
Паук упавший в суп,
Он кончик на берете,
Молочный просто зуб.
Телёнок в полку стадном,
Не видящий дороги,
Он как швейцар в парадном
Забытой синагоги.
Всю жизнь насквозь проходит
Ругаясь и куря,
Когда же смерть приходит,
Во тьму душа уходит
И там всю вечность бродит
Без даже фонаря"
Но мне ответил Франц,
" То знают все гадалки,
Познать имеем шанс
Мы в жизни кайф и палки.
Умрут все те кто живы,
Пройдут дни в ритме вальса,
И лучше жить красиво,
Я в книгах ошибался!"
Есть люди своим полом недовольные
Хотят его зачем-то изменить
Да, это неестественно и больно
Но к сожалению трудно запретить.
Лишь разберется анастозиолог,
Их катят в кабинет тот белоснежный,
И как портные с помощью иголок
Перекроить берутся орган нежный.
Над ними трудятся блестящие хирурги,
Они волшебники а кое -кто и маги.
И дурами становятся придурки,
Заполнив предварительно бумаги.
И вскоре, через несколько часов,
Со дня того и до плиты могильной
Начнется смена жизни, адресов
Что жизни не способствует стабильной.
И ходят дамочки с квадратными плечами
И ленточками в жестких волосах
С широкими, костлявыми ступнями,
Со знаком вопросительным в глазах.
Глотают всевозможные гормоны,
И удаляют волосы на заднице.
Им кажется они секс-Робинзоны,
Но даже тот не домогался Пятницы!
Однако в этом есть аспект забавный
Вернутся коль к птенцам в гнездо-обитель,
Их не зовут уж детки папой, мамой,
Их легче просто называть-родитель
Для многих эти люди - Франкенштейны,
Но правда, лучше быть гермафродитом
И не ходить на пляжи и в бассейны,
Чем жизнь пройти самим собой избитым.
Что должен в заключение сказать я -
Как учит Пятикнижье и ислам -
Мужчины не носите лучше платья,
Не лезьте в туфли с горем пополам.
Мадам, не забинтовывайте груди
И в трусики Вы не пихайте ваты
В душе своей Вы женщина по сути,
В чем абсолютно Вы не виноваты!
Не верьте Вы, мужик, ни на секунду,
Вы жертва этой глупой свистопляски,
Где все вокруг цитируют Зигмунда,
Врут не моргая и сгущают краски.
Учесть прошу, что после процедуры
В родимый край не повернуть штурвала
И горько плачут дураки и дуры,
В конце поняв, что знал Господь сначала.