Пан Венявский не соврал - поперла немчура. Да ещё как попёрла! Мощным, невиданным доселе напором. Вот вам и Пакт! Поверили в то, что не нападут. И кому поверили - фашистам. С другой стороны, ведь знали, что будет война? Знали! Она давно смердела с Запада. Так почему же оказались не готовы? Чья в том вина?
Знать бы обстановку, было бы на душе спокойнее. А кто её знает сейчас - кругом неразбериха и паника...
Сидевший на лесной опушке лейтенант-пограничник со злостью швырнул в костёр сухую ветку. Россыпь ярко красных искр на миг высветила в ночной темени скуластое лицо. Жилистые руки обвили согнутые ноги, и подбородок привычно уперся в колени. Взгляд серых глаз равнодушно скользнул по двум спящим, скрюченным ночной прохладой, мужчинам и отрешенно уставился на весело игравшее пламя...
Весь вчерашний день со стороны Бреста навстречу лейтенанту Воронову и Дмитрию Цыганкову, случайному попутчику с разбитого при бомбежке поезда, неслись натужно ревущие "полуторки" и "трёхтонки". В кузовах одних тряслись на ухабах составленные штабелями зеленые армейские ящики и фанерные короба. В других виднелись домашний скарб и, намертво вцепившиеся в борта, дети и взрослые. В первых в спешном порядке эвакуировали архивы государственных и партийных органов, во вторых - членов семей ответственных работников. Народ попроще ехал на безбожно скрипевших подводах и шел пешком. В некоторых телегах ехали раненые. Пока гражданские. Их лица были полны страданий и мученичества.
- Когти рвут, суки, - сплюнул Цыганков.
Воронов долго смотрел на встревоженные лица беженцев, и желваки нервно играли на покрасневших скулах.
- Куда вас черти несут? - кричали им. - Немцы в Бресте!
Воронов тогда не поверил. Какие к чёрту в Бресте немцы? Возможно десант, не более. Прорыв границы при поддержке с воздуха. Сволочи - мирное население бомбят! К вечеру уберутся к себе и назавтра принесут официальное извинение. Что-то вроде того, что проходили учения, да немного ошиблись. Увлеклись, знаете ли.
Сколько народа погубить успели. Одно слово - фашисты!
Воронов поспешал - сильно хотелось повоевать с немцем. Прямо до зуда в руках - вот как хотелось! И не из мальчишеского азарта или, чтобы орден заслужить (хотя, конечно, орден не помешал бы) - хотелось лично наказать за жадность непомерную. Мало им показалось захваченной Европы. Ещё хотелось отомстить за погибших в поезде людей.
Слышимая канонада к исходу вторых суток войны то затихала, то усиливалась, отдалялась к северо-востоку и югу. "Наши немцев гонят, - думал, вздыхая, лейтенант. - Жаль, если не успею повоевать".
После суеты у поезда, когда грузили на подводы и машины раненых, и убитых, после многочасовой ходьбы по лесу ноги гудели невыносимо. Усталость брала своё, и приходилось отдыхать каждые два часа пути.
На одном из привалов к ним несмело приблизился богатырского сложения сержант, с артиллерийскими эмблемами в петлицах.
Посидели, раззнакомились... Андрей Ковалёв, так представился артиллерист, сразу стал допытываться у Воронова об обстановке на границе, о том, что такое вокруг происходит, почему немецкие самолёты бомбят нашу землю. Тут же, не дожидаясь объяснений лейтенанта, высказывал свои предположения и опасения.
- Вот приду я в Брест, а части моей нет - допустим, куда-нибудь передислоцировалась. Что делать? - вопрошал он.
- Не знаю, - признался Воронов. - Найди штаб дивизии или армии... А сам-то, откуда идёшь?
- А у меня вот, - сержант извлёк из кармана сложенный вчетверо листок и протянул лейтенанту. - Предписание в действующую часть.
- Так ты со школы младшего начсостава, - ознакомившись с документом, кивнул Воронов и с иронией усмехнулся: - Ничего не скажешь - своевременно тебя направили. А чего ж пешком?
- Да нет, ехал на машине. Чего бы я пешодралом шёл? С утра пораньше выехал на попутке, думал скоренько доеду. Чего тут ехать! А потом, вдруг такое началось - конец Света, как сказала бы моя бабуля! Честно говоря, я сам здорово струхнул. Одна бомба рядом рванул, аж машину тряхнуло. Ну, шофёр обратно повернул. Говорит, мол мне жить не надоело. А мне-то что ж - предписание на руках, должен прибыть в часть вовремя. Вот и пошёл. И хоть бы одна попутка! Только оттуда - прут и прут. А тут смотрю - вы. Ну, думаю, может, попутчики. Вы не в Брест случаем?
- В Брест.
- Вот здорово! Я тогда с вами, разрешите?
- Почему нет, - пожал плечами Воронов. - Втроём веселее будет.
Неприязненно покосившись на Цыганкова, Ковалёв вполголоса поинтересовался, что он за тип.
Дмитрий Цыганков с независимым видом разлегся на траве и, блаженно жмурясь на солнце, лениво гонял во рту травинку. Казалось, происходившее вокруг его не касалось, и он самозабвенно наслаждался жизнью. Иногда он отвлекался от созерцания перистых облаков и матерился вслед проносившимся с грохотом машинам, тянувшим шлейф пыли.
Понять, что за фигура Цыганков, хватало беглого взгляда. Развязные повадки, сухощавость, характерная для заключённых, да и протокольная рожа за версту выдавали в нём уголовника. Тронутые ранней сединой виски и трехдневная щетина старили Дмитрия, и в свои тридцать два он выглядел на все сорок.
Словоохотливый Цыганков ещё по пути, сдабривая рассказ матерком и уголовным жаргоном, поведал "начальнику" о своих злоключениях.
Из-за чего на нарах оказался? Да по глупости вышло... По молодости лет захотелось фраернуть перед Ганкой - первой местечковой красавицей и его подругой. В то время Цыганков шоферил в колхозе и был, по его словам, в большом авторитете, в чём Воронов ни на грамм не сомневался. Он помнил, как в детстве ватагой бегали за каждым проезжавшим мимо автомобилем и, как он чёрной завистью завидовал соседскому мальчишке, которого иногда катал отец на служебной машине. Правда, потом выяснилось, что отец враг народа...
Машина Цыганкову досталась не ахти какая - раздолбанный на российских дорогах старый "Форд", невесть как попавший в руки председателя. Подвеска разбита, кабина крыльями махала, как дикий гусь на взлёте. В общем, ещё та "каламбина" была! Дмитрий сызмальства был к механике способен. Он сумел поставить на ход грузовичок, за что председатель назначил его шофером.
С тех пор "форд" часто громыхал по улочкам родного местечка, дразня дворовых псов и распугивая кур и гусей. Машина ломалась, Дмитрий чинил. И не было этому ни конца, ни края. Сколько он раз просил председателя помочь с запчастями, но тот лишь раздражённо отмахивался. Его Дмитрий не винил - понять можно: кто ж даст запчасти для списанного "форда" - то посевная, то уборка, а то вовсе никак не объясняли - нет и всё!
В тот, несчастный для него день, он, радостный от того, что рядом сидела восторженная Ганка, разогнал "колымагу" настолько, насколько она позволила и, сигналя, направил её к правлению, где столпились колхозники в ожидании председателя.
- Хотел я перед ними тормознуть, чтоб с визгом и клубами пыли, - говорил, горько усмехаясь, Цыганков. - М-да... В общем, затормозил я у председательского стола. Снёс на хер полправления - тормоза, понимаешь, в пол провалились... Ганка разбилась... А я вот, сука, - уцелел... Десять лет прошло, а я, как вспомню, так...
Вот такую историю поведал попутчик лейтенанту. Что было правдой, а что вымыслом он узнает не скоро.
Воронов смотрел на нежившегося под солнцем недавнего зека и думал, как обманчива внешность. Хлипкий с виду уголовник показал недюжинную выносливость и силу, когда помогал Воронову оттаскивать от горевшего состава раненых. Вспомнив с какой самоотдачей носился с пострадавшими у искореженных жаром вагонов под рвущимися бомбами, лейтенант решил, что Цыганков всё ж человек не пропащий. Неважно, что сидел - не вор всё-таки и не безжалостный убийца. Правда, характер не подарок - дерганный какой-то, разговаривает не пойми как...
К вечеру поток беженцев постепенно иссяк, и странная троица какое-то время уныло брела по пустынной дороге. Цыганков, размазывая по лицу пот, смешанный с пылью, пер чемодан и бросал завистливые взгляды на командирский планшет Воронова и вещмешок Ковалёва. Наконец, он выдохся и стал навязывать сержанту свою ношу.
- Ты чего, голуба, с дуба рухнул? - возмутился Андрей. - Твои вещи - ты и тащи! Нашёл дурака...
- Дурак у тебя в штанах! - завёлся Цыганков. - Бери угол!
- Какой ещё "угол"?
- Како-ой. Темнота. Чумадан, говорю, бери!
- Да пошёл ты...
- Ты кого послал, сявка?! - взъерепенился Цыганков, бросаясь на Ковалёва.
Пришлось Воронову на правах старшего по званию вмешиваться и растаскивать спорщиков, иначе дело дошло бы до потасовки, конец которой предугадать не сложно. Ковалёв на две головы выше Цыганкова и раза в четыре шире. Единственно в чем совпадали размеры - это голова Цыганкова и кулаки Ковалёва...
- Ниче, сопля, я тебе юшку-то пущу, - пообещал Цыганков, свирепо глядя снизу вверх. - В лагере б я тебе быстро перо под ребро замастрячил...
- Ростом не вышел, огрызок...
- Чего-о-о?
- Тихо! - рявкнул Воронов, и все замерли, прислушиваясь к ясно различимому шуму моторов.
- Наши?
Лейтенант пожал плечами.
- Быстро с дороги! - скомандовал он. - Сейчас посмотрим - наши или совсем не наши...
Прошла минута, может быть две, и в просвете еловых стволов показался незнакомый профиль машины. Крупный чёрный крест на водительской двери развеял последние надежды. Вереница урчащей техники, растянувшаяся метров на триста, неторопливо змеилась на восток. Мелькала серо-зелёная униформа, и сытые, весёлые лица балагуривших солдат вермахта. Воронов машинально отметил "не по-уставному" закатанные по локти рукава и презрительно сплюнул. Бравируют сволочи...
Землю била крупная дрожь, притихли птицы, затаилось зверье, и только кровь гулко пульсировала в висках лейтенанта, и пальцы добела сжимали рукоять выхваченного из кобуры пистолета...
Когда колонна скрылась из виду, они еще долго лежали не в силах подняться, будто фашисты проехались по их телам. Позже, отойдя от первого потрясения, коротко посовещавшись, решили углубиться в лес и переночевать.
Воронов очнулся от раздумий и подбросил в костёр пару еловых лап, в надежде, что едкий дым отгонит жадных до крови комаров. Сипло закашлял Цыганков и, не просыпаясь, на кого-то застрожился. Ковалёв спал, тихо посапывая, с самым безмятежным видом, и счастливая улыбка сияла на лице.
Лейтенант хмыкнул. Совсем недавно мог ли представить себя в такой компании. А ведь свела же судьба...
Да, судьба... Она - штука не предсказуемая. Страшно подумать, что было бы с ним, если бы не он повёз пана Венявского в Москву.
Невеселые воспоминания вернули Воронова за два дня до начала войны...
***
В предрассветное время, когда обычные люди видят "десятый" сон, на одном из охраняемых участков брестского погранотряда из реки выбрался человек. Он с опаской оглянулся и торопливо пересек контрольно-следовую полосу, оставляя на вспаханной земле глубокие вмятины. Мужчина растеряно посмотрел по сторонам и, наугад, ускоренным шагом пошел по тропинке вдоль КСП. Он не крался, прикрываясь кустами, не углублялся в лес - шёл открыто и только изредка бросал взгляд на ту сторону границы. Вскоре, вздрогнув от внезапного окрика: "Стой!", был остановлен и задержан пограничным нарядом...
Воронов проснулся от робкого стука в дверь. Он открыл глаза и прислушался к тишине. Гулко тикали настенные "ходики", из полуоткрытого окна доносилась ночная трель сверчков, где-то рядом раздражающе пищали комары.
Стучали или показалось? Черт, на самом интересном месте! Только попробовал сахарные губки Машеньки, еще бы немного и... Стук повторился. Черт!
Воронов встал, протяжно зевнул и, стряхивая остатки сна глубоким вдохом и резким выдохом, босиком прошлепал к двери.
- Кто там? Открыто, - хриплым спросонья голосом по ходу сказал он.
Дверь робко скрипнула, и на пороге с виноватым лицом показался посыльный, боец из нового призыва.
- Товарищ лейтенант, вас в штаб вызывают, - с улыбкой сказал пограничник и по-девичьи смущенно отвел глаза от стоявшего в трусах начальства.
- Иду, - буркнул Воронов. Опять не удастся выспаться...
Лейтенант, разогнав складки гимнастёрки, решительно постучал в дверь заместителя начальника отряда по разведке:
- Разрешите?
- Проходи, лейтенант.
В кабинете кроме майора Молодцова находился неопрятного вида мужчина. Воронов беглым взглядом пробежался по застывшему на краю стула посетителю. Короткий рыжий с проседью ежик, пышные обвислые усы, голубые чуть навыкате глаза, на вид лет сорок-сорок пять. Одежда мятая и сырая. Всё ясно - поляк с той стороны...
- Собирайся в командировку, - проворчал майор. Его тоже подняли с постели. - Доставишь пана Венявского в Москву, - добавил он, кивнув на поляка.
- Есть, товарищ майор!
Майор равнодушно посмотрел на вытянувшегося лейтенанта.
- Пакет возьми, - сказал он и пододвинул к краю стола запечатанный конверт. - Отдашь там...
Воронова и Венявского отвезли на аэродром, и к вечеру военно-транспортный самолет доставил их на один из подмосковных аэродромов. По пути в столицу пан Венявский рассказал, что является членом польского Сопротивления и перешёл границу по "важному" делу. Потом он надоедливо предупреждал, что немцы нападут рано утром 22 июня. Воронов кивал, но разговор не поддерживал. Его то ли с непривычки, то ли от голода мутило, и он с нетерпением ждал конца полёта.
Столица встретила прибывших моросящим дождиком. Настроение Воронова было под стать погоде. Он боролся с рвотным рефлексом и вяло смотрел в иллюминатор. Сквозь залитое водой стекло лейтенант разглядел подъехавшую "эмку". Из распахнувшегося черного зева машины стремительно вышел человек в штатском и бегом направился к трапу.
- Здравствуйте, - он протянул руку сначала Венявскому, затем Воронову. - Прошу в машину, товарищи.
***
Чуть слышался легкий шепот посеребренного луной леса, потрескивало пожираемое пламенем дерево. Ночное безмолвие убаюкивало, но разум не позволял расслабиться, с трудом принимая необходимость постоянной бдительности. Кто знает, что там прячет густая темь леса.
Александр вновь почувствовал прилив злости. Война... Сколько судеб проклятая ломает...
В будущем году он собирался жениться. Семья - великое дело! Разве не здорово, когда два любящих человека создают маленькое общество, небольшое государство со своими законами, большими и маленькими гражданами...
Вспомнилась его первая прогулка с Машей по ночному городу, первый поцелуй...
Маша Егорова... Даже себе стыдно признаться, что до неё у него не было интимного опыта в общении с девушками. Когда служил срочную и после - в училище, товарищи травили байки об амурных похождениях, а он лишь слушал и тихо завидовал. У ребят, на словах, было все просто - прижал да поцеловал. А как ее прижмешь, когда она говорит и скачет, не прерываясь? И он, робея, как бы ненароком касался ее руки, тут же одергивал и вновь касался. А Маша все говорила и говорила...
Когда из-за горизонта степенно выплыл огромный диск Солнца, подсветив небосклон фантастическими розово-зелеными разводами, Маша, непроизвольно стиснув мужскую руку, зачаровано воскликнула:
- Смотри, Саш! Какое чудо! Я еще никогда...
Вот тогда, расхрабрившись, он поспешно чмокнул ее в краешек губ - промахнулся с налету. От такой неожиданности у девушки перехватило дыхание. Широко раскрытые глаза, выражавшие одновременно испуг и восторг, трепетно искали его глаза. Александр же бросил на застывшую девушку виноватый взгляд, промямлил какие-то извинения и от позора не знал куда деться. В пору было провалиться под землю, к чертовой матери, в тар-та-ра-ры...
Маша опустила глаза и улыбнулась. Она несмело взяла его под руку и, чуть прижавшись, пошла рядом. Потом, уже у самой двери Егоровых, охваченные желанием, они самозабвенно целовались и долго не могли оторваться друг от друга. Через две недели он, смущаясь, попросил ее руки. Родители, которые их и познакомили, не скрывая радости, договорились на будущий год справить детям свадьбу...
Воспоминания привели Воронова в благодушное настроение и он, не замечая того, расплылся в блаженной улыбке. Мысли унесли его в безоблачное будущее, где он стал мужем Маши и отцом двух очаровательных девочек и маленького сорванца, как две капли воды похожего на него...
- Сколько времени, товарищ лейтенант?- донесся издалека голос Ковалёва.
- Что?
- Времени сейчас сколько?
- Третий час... Два двадцать, - взглянув на часы, уточнил Воронов.
- Ага, спасибо.
Ковалёв до хруста суставов потянулся и передернулся, сгоняя сон.
- Ух, хорошо поспал, - сообщил он радостно.
- Неужто выспался?
- Не то чтобы выспался... Но спалось хорошо. Лидочка приснилась. Это моя... невеста, - с нежностью сказал Андрей и тут же помрачнел. - Мы с ней договорились, как отслужу срочную - поженимся. А теперь вот и не знаю что думать... Может, всё же провокация, а товарищ лейтенант?
- Не похоже. Как-то слишком уверенно они двигались, по-хозяйски.
Ковалёв достал пачку "Беломора".
- Угощайтесь, товарищ лейтенант.
- Спасибо. Богато живёте, товарищ сержант.
- Да это начальник школы на прощание подарил. Мол, за хорошую службу...
Молча задымили.
- Значит, война, товарищ лейтенант? - нарушил тишину Ковалёв.
- Не знаю, Андрей. Похоже на то.
- Куда же теперь идти?
Воронов дернул плечом.
- Вопрос... Где-то у Бреста идут бои. Доберемся до наших, а там видно будет. Разберёмся на месте, сержант.
Лейтенант швырнул окурок в костёр и протяжно зевнул.
- Я посплю чуток. А вы, Ковалёв, заступайте на пост. Смотрите только не усните. Слушайте лес, а то мы у костра, как под лампой. Бери нас тепленькими и вяжи.
- Не засну, - заверил Ковалёв. - Вы ложитесь, отдыхайте...
***
Сдавленные хрипы и шум возни прервали тревожный сон Воронова. С трудом разлепив веки, он сквозь сонную пелену увидел намертво сцепившиеся тела сержанта и бывшего зека. Андрей огромными ручищами сжимал горло Цыганкова. Побагровевший Дмитрий хрипел, но не сдавался. Он ожесточенно давил большими пальцами глаза сержанта и часто бил коленом в бедро.
- С-сука... Я тебя ... научу армию уважать...
- Хр-р... хр-рен тебе, падла...
Воронов, позевывая, какое-то время безучастно наблюдал за разыгравшимся поединком, но когда хрипы Цыганкова стали тише, и лицо приобрело синюшный оттенок, скомандовал:
- Отставить!
Он поднялся и тщетно попытался расцепить Цыганкова от Ковалёва.
- Прекратить, я сказал. Ковалёв, отставить! Отпустить Цыганкова!
Андрей с неохотой брезгливо отшвырнул Дмитрия. Тот, сипло дыша, растирал шею и ненавидящим взглядом буравил сержанта.
Воронов, по опыту знал, что раздор в коллективе нужно давить в зародыше, когда неприязнь не переросла в ненависть и не захлестнула разум.
Лейтенант разогнал на суконной гимнастерке складки и приказал:
- Встать! Оба!
Ковалёв безоговорочно поднялся, неторопливо отряхнулся и с открытой неприязнью посмотрел на продолжавшего сидеть Цыганкова.
- Команда "Встать!" была, урка недорезанная, - процедил он.
- Я, начальник, к тебе в армию не записывался, - огрызнулся тот, но, поймав взгляд лейтенанта, со стенаниями поднялся. - Ну? Может вам еще польку-бабочку сплясать? Вас же тут двое...
Лейтенант, нахмурившись, погонял желваки и, пересиливая раздражение, заговорил:
- Вот стоите вы, два здоровых мужика. У одного уже седина в голове, у другого сержантские погоны на плечах. А ведёте себя, как малые дети! Чего вы не поделили? Немец в двух шагах стоит, а вы мутузите друг друга. Да вы бы с фашистом так дрались! Или с ними кишка тонка? А? Что молчите? Ковалёв, вам, как младшему командиру, должно быть стыдно вести себя так по отношению к гражданскому населению. Видел бы это ваш комполка - со стыда бы сгорел. Точно говорю! А вы, Цыганков, не ухмыляйтесь! Вас это тоже касается! Вы что же, считаете, если гражданский, то никакого долга нет? Есть, дорогой товарищ Цыганков! Есть!
Цыганков иронично скривил губы и цыкнул сквозь расселину зубов:
- Я, начальник, свой долг отдал. Похлебал бы баланду с моё, потом базарил бы про долги.
- Я говорю о долге перед Родиной! Враг пришёл на нашу землю. А вы тут обиды строите. Вас что - несправедливо осудили, а? Молчите? Как только язык повернулся такое сказать... Да сейчас каждый должен в строй стать, чтоб все как один... Чтоб так дать гаду под зад!
Воронов замолчал, прислушиваясь к лесу. Тихо. Только ветер, гулявший в кронах деревьев, негромко о чём-то нашёптывал.
- Значит так, товарищи, - сказал он. - К Бресту будем пробиваться вместе. А там каждый пойдет своей дорогой. Как старший по званию, до прихода в Брест принимаю командование на себя. В случае боевых действий - команды выполнять чётко и беспрекословно. Вопросы есть?
- Я воевать не буду! - вдруг заявил Цыганков. - Нашли фраера... Я на "хозяина" по самые некуда спину погнул. Хватит! Вам надо, вы и воюйте, а мне воевать - западло...
- Ах ты, сука! - взъярился Ковалёв. - Жрать не западло, а родину защищать западло?!
- Отставить разговоры! - прикрикнул Воронов. - Цыганков, я не знаю ваших уголовных законов. Я не знаю, что вам там положено, а что нет... Честно говоря, мне на это плевать! Но я знаю одно - или мы будем дальше вместе, или немец перебьет нас по одиночке... Может быть вам, Цыганков, действительно все равно, что станет с родиной, что наших людей превратят в рабов, в бесправную рабочую скотину... Только вы забываете, что среди этих людей ваши мать и брат, что это вас сделают рабом, и будете прислуживать им не только вы, но и дети ваши... - сказал Воронов, глядя в глаза Цыганкову. - С вами или без вас, Цыганков, мы победим. За всю историю еще ни разу немец не одерживал над Русью верх. И в этот раз победа будет за нами. В этом я уверен на сто процентов... - Воронов мысленно отругал себя за то, что говорил, как с трибуны на партсобрании. "Не те слова для Цыганкова нужны, не те", - но и "по душам" говорить не хотелось. Внутри всё клокотало от злости. - Вы вот корчите из себя конченного уголовника, какого-нибудь бессердечного вора-рецидивиста. Но я видел, Цыганков, как вы спасали людей. Тогда вы почему-то не кричали "западло", молча переносили раненых. Так зачем же вы сейчас пытаетесь казаться хуже, чем есть на самом деле?
- Ладно агитировать, - сверкнул глазами Цыганков.
Откуда знать лейтенанту или этому пацану в сержантских погонах, что ему крайняк как нужно в Брест попасть? Ему, Филину, сам Трофим поручил брестскому смотрящему маляву передать. Чтобы признали гонца, Никифор назвал слово-пароль и отзыв. Слова эти Цыганков запомнил крепко. Именно поэтому он увязался за лейтенантом. Командир-пограничник - нехилое прикрытие для бывшего зека. Если что, перед "мусорами" отмажет.
Передать послание с лагеря - дело нехитрое, думал за пять дней обернётся. А опосля и к матери в Новгородскую наведаться думал. В последнем письме, полученном полгода назад, писала, что младший брательник в "люди" вышел - стал агрономом (надо же!). Зажили они теперь не в пример лучше прежнего. "Конечно, - прикидывал Цыганков, - агроном - не шофер. Чего ж не зажить. Только и агрономов пачками сажают". Так что, может, скоро и Лёха загремит. Братку в обиду он не даст. За "колючкой" Филина многие знают.
Цыганков вдруг представил, что сказали бы мать и брат, услышав его "отмазку", и на миг устыдился. Нет, трусом он не был. Но за какой хрен ему идти на нож? За "мусоров", отбивших ему почки? Видел он их всех в гробу!
Цыганков, как и все уголовники, нутром ненавидел "вертухаев" и "мусоров" всех мастей. Хоть и за дело посадили, а всё ж злости за годы отсидки накопилось много. С каждым ударом сапога под зад или в спину, с каждым матерным словом в свой адрес, с каждым днём скотской жизни злость росла и множилась. Закон блатного мира один - пойдёшь работать на "хозяина" получишь перо в бок. И он соглашался с таким законом. Считал его, если не справедливым, то правильным. За это (в том числе за это, если быть до конца откровенным) его "блатные" к себе приблизили. По закону - брать из рук "хозяина" оружие то же, что и горбатиться на него. Приговор "законников" тот же - на нож! Вот и спрашивается - за что? Нет, воевать он не пойдёт.
Тогда как быть? Маляву ту передать надо. Не простая она, Филин это печёнкой чувствует. Какой-то шифр. Не зря же Трофим пообещал, что после выполнения поручение, примут его в авторитеты, а там и коронация светила бы в скором времени. За пустяки такое благо не обещают. Значит, догадка о том, что малява связана с общаком, не такая уж и бредовая.
"Раз такое дело нужно идти с ними до Бреста, - решил он. - Для дела можно и повоевать. А в Бресте разойдёмся, как в море корабли и как будто не встречались".
- Я, начальник, вот что тебе скажу, - кашлянул Дмитрий. - До Бреста я с вами пойду. Если что могу и немца мочкануть. Это ежели он на меня полезет. Я ж не дурень - свой лоб под его маслята подставлять! А дальше, мужики, разбегаемся по своим интересам. Лады?
- Что ж, хорошо, Дмитрий, - ответил Воронов. - В общем, я об этом и говорил. Но повторяю мои приказы выполнять безоговорочно! Всем ясно?
- Так точно! - козырнул Ковалёв.
Цыганков криво усмехнулся и сплюнул.
***
Сергей Павлович Горчаков, служивший последние годы в колхозе "Рассвет" счетоводом, сидел за массивным столом с облупившимся на ножках и столешнице лаком. Обложившись амбарными книгами, справками и обычными тетрадными листочками с записями кладовщиков об отпущенном семенном фонде, он каллиграфическим почерком вносил данные в книгу расходов. Его худощавое породистое лицо выражало сосредоточенность, присущую очень ответственным людям. Внимательность, аккуратность и подозрительная для простого счетовода образованность заметно отличали Горчакова от других колхозников. Хотя образованность его могла объясниться прежней работой.
Многие в селе помнили, что Горчаковы появились в Липовицах где-то в середине восемнадцатого года. К чужакам тогда отнеслись настороженно, издали было видно - господа пожаловали: чистенькие, одеты с иголочки и ходят, словно, аршин проглотили. Но вскоре выяснилось, что молодая пара приехала преподавать в школе. Директор, он же единственный учитель, работавший в школе с давних времён, принял их с распростёртыми объятиями. Ещё бы - в такое лихолетье, когда только отгремела война, сразу два новых учителя!
Горчаковым выделили пустующую хату, оставшуюся после смерти бабки Матрены, помогли сделать кое-какой ремонт, и стали бывшие дворяне сельскими жителями. Относились к ним с почтением, с каким обычно относятся в селе к учителям. Правда, Сергей Павлович быстро перешел в разряд чудаков, и отношение к нему стало соответствующим. Молодой учитель принялся каждое утро бегать за село в срамных синих штанах, схожих с мужицкими кальсонами, делал непристойные движения - то задом повертит, то ноги выше пупа задерет. Молодые потешались над чудаковатым учителем, а бабки крестились и плевали в след. По первому времени только и было разговоров о нем:
- Учитель-то, слыхали, чего учудил? С кузни наволок железяк и таскает их во дворе. То поднимет, то опустит. То поднимет, то опустит...
- Барствует сволочь...
- Много ты понимаешь. Они ж телегенция...
- А я так думаю, нравится тягать железо - иди работать в кузню...
До тридцать девятого года Горчаковы, исправно трудились в школе, ликвидируя безграмотность среди сельского населения. Потом, по непонятным для многих причинам, Сергей Павлович в одночасье ушел из школы и устроился в колхоз на скромную должность счетовода. Варвара Ильинична осталась преподавать в школе. Поговаривали, Горчаковым интересовались органы. Мол, потому и убрали от детишек. Только Микулич, председатель колхоза, рад был такому повороту. В колхозе грамотных днем с огнем не сыщешь, а тут учитель арифметики в подчинении! До сих пор в селе его иначе, как "учителем" не называют...
В контору вбежала запыхавшаяся колхозница.
- Немцы! - истошно крикнула с порога и без сил рухнула на стул. Но тут же, опомнившись, подскочила.
Глаза забегали по встревоженным и растерянным лицам выскочивших на крик людей. Выхватив среди них Горчакова, колхозница всхлипнула:
- Сергей Палыч! Там... Там Варвара Ильинична... Там Варвару Ильиничну... Возле школы... И-иии, - она прикрыла пухлыми ладошками лицо и разрыдалась.
- Да что же "там", Татьяна? Что с Варварой Ильиничной? - сердце Горчакова бешено заколотилось. Рука рванула ворот рубашки, ставший вдруг тесным, и пуговицы запрыгали по дощатому полу. - Говорите же, чёрт бы вас побрал!
- У школы... у... уби-иили, - завыла женщина...
Сергей Павлович пришел в себя глубокой ночью. Он вдруг осознал, что лежит одетым на кровати в своей, погруженной в полумрак спаленке. Рукой нащупал на лбу влажную марлю, кем-то заботливо положенной. Убрал ее, пошевелился, скрипнув пружинами. Взгляд еще рассеянный перешел с металлической спинки кровати на старый двустворчатый шкаф, окрашенный темно-коричневой краской. Большое зеркало завешено покрывалом. Зачем?.. Он силился, но не мог вспомнить как оказался дома. Отчетливо помнил утро и день, когда прибежала Татьяна... Варенька! Татьяна сказала - убили...
Горчаков встал с кровати и вышел в горницу.
На четырех табуретах стоял гроб, наспех сработанный столяром. Рядом сидели две сгорбленные годами, одетые в черное, бабки. Они тихо перешептывались, вздыхали и покачивали головами. Тяжелый дух от горящих восковых свечей и едва уловимый кисло-сладкий запах неподвижно висели в хате, будто боялись потревожить вечный сон покойницы.
Кто же в гробу?
Сергей Павлович прошаркал к домовине и заглянул в лицо покойницы. В женщине с обострившимся носом, в по-старушечьи повязанном белом платке, он с удивлением признал жену. "Неужто ты, Варенька?.. Как ты изменилась", - Горчаков наклонился ближе, и слеза упала на скрещенные руки, сжимавшие крест.
Старухи поднялись.
- Посиди, Палыч. Попрощайся с Варварой Ильиничной.
Сергей Павлович опустился на табурет и склонился к гробу. Перед окутанным маревом взором проносились прожитые с Варенькой годы. Много они трудностей пережили, бездну испытаний выдержали, но всегда и страдали, и радовались вместе. И тем были счастливы. Боль стиснула сердце, и пустота навек поселилась в душе. Как жить теперь? И стоит ли...
Смахнув тыльной стороной ладони слезы, Сергей Павлович поднялся, и подошел к плакальщицам.
- Милые, вы побеспокойтесь о Вареньке. Чтобы, как положено... В шкафах там... возьмите себе что пожелаете и людям раздайте. Ей уже ничего не понадобится...
- Да ты не сумливайся, Палыч, мы все сделаем, как надо. Уж не впервой, - деловито закивали старушки. - Иди полежи, а мы посидим с ней...
Горчаков бросил прощальный взгляд на тело жены и печальный вышел из комнаты. В сенях мимоходом прихватил семилинейную лампу и спустился в подпол.
За двадцать с небольшим лет земля уплотнилась, и первое время лопата с трудом вгрызалась в грунт. Но скоро дело пошло и, прокопав на пару штыков в углу подпола, лопата звякнула о жестяную коробку из-под индийского чая, купленного когда-то в Санкт-Петербурге у купцов Елисеевых.
Горчаков сорвал расписную крышку и на тусклый свет керосинки извлек промасленный сверток. Дрожащими пальцами развернул густо смазанный револьвер. Руки привычно разобрали оружие, протерли от смазки и вновь собрали. Щелкнул заполненный патронами барабан. Сергей Павлович со щемящей грустью посмотрел на отливавший вороненым благородством револьвер и с волнением провел пальцем по золотой пластине на рукояти. "Лучшему стрелку поручику Горчакову". В памяти всплыл декабрьский день четырнадцатого года, когда великий князь Константин Константинович перед строем кадетского корпуса вручил ему, командиру лучшей роты кадетов и лучшему стрелку, именное оружие...
Над бывшим правлением колхоза уныло висело красное полотнище с черной свастикой на белом круге. Над входом отсвечивала свежей краской вывеска "Die Kommandantur". (И когда только успели?) Тусклый фонарь слабо освещал камуфлированный бок бронетранспортера, приютившегося у залитых светом окон комендатуры.
Перед входом лениво прохаживался часовой. Серая униформа мешковато сидела на солдате внушительных размеров. Казалось, такого здоровяка пуля не возьмёт. Горчаков понимал, что впечатление обманчиво - пуля-дура, она возьмёт кого угодно. Однако стрелять в солдата Сергей Павлович не торопился - ждал, когда из комендатуры покажется офицер. Сперва умрёт он. А уж потом и этот здоровяк. Каждый патрон унесёт по жизни фашиста. Но сколько бы он не убил сейчас, всё равно будет мало. Нет такого количества фашистской сволочи, смерть которой компенсировала бы смерть Варвары. Разве что, все они сдохнут мучительной смертью.
О собственной безопасности Горчаков не думал. Он осознавал, что погибнет в неравном бою, но что ему жизнь? Теперь, когда нет Вареньки. Бог не дал им детей и забрал саму. Так, может, и его к себе примет, чтобы уже навечно соединить их души на небесах.
Знакомо скрипнула входная дверь, и рука решительно подняла револьвер.
***
Внимание Воронова привлекла непривычная глазу бронемашина. Она, едва освещенная, стояла у бревенчатой избы, с фашистским флагом на крыше. Залезть бы внутрь, мелькнула у лейтенанта мысль, глянуть - нет ли оружия. Пулемет там наверняка есть, все же боевая машина. А вот личного оружия водителя и стрелков, возможно, и нет - наши бы не оставили. Воронов кивком указал на бронетранспортер Цыганкову и шепотом спросил:
- Сможете по тихому пошарить внутри?
- Обижаешь, начальник, - отозвался Цыганков. Глаза его масляно блеснули и сощурились.
- Гляньте осторожно, может, что-нибудь из оружия есть...
Из-за машины показался часовой. Солдат остановился и склонил набок голову, вслушиваясь в ночь. Где-то побрехивали собаки, доносилась пьяная немецкая речь. Часовой что-то недовольно пробормотал и ушел обратно.
Воронов выдохнул.
Горизонт серел. Ещё полчаса, может, минут сорок и рассветёт совсем.
- Значит так, товарищи, - сказал лейтенант. - Времени у нас в обрез - скоро рассвет. Поэтому действуем быстро и слажено. Задача такая: снимаем часового, захватываем бронетранспортер и по пути уничтожаем фашистов столько, сколько сможем.
- А, если они нас мочканут?
- Значит, Цыганков, у тебя есть шанс погибнуть героем, - тихо хохотнул Ковалёв.
- Я в герои не рвусь...
- Тихо! Цыганков, проверяете бронетранспортер на предмет наличия оружия и ключей в замке зажигания. Надеюсь, разберётесь с немецкой техникой?
- Обижаешь, начальник. Чтоб я да не вскрыл эту консервную банку?
- Так, ладно, успокойтесь, Цыганков. Я уже понял, что сможете. Ковалёв, мы занимаемся часовым.
- А что делать?
Что делать... Что делать понятно - убить часового. Только как? Убить в бою, это одно. А так? Вот он часовой - мирно прогуливается. Такой же человек, как и все...
Воронов сердито отогнал сомнения: "Враг он, а не человек! Зверь! Фашист! С врагом разговор может быть один - смерть!"
- Я обойду дом справа, ты слева. Если будет мне сподручнее - я сниму, если нет - дам знак.
- Какой?
- Какой... Да хоть ветку сломаю. Дай-ка мне вон тот сушняк... В общем, Ковалёв, как услышите треск - действуйте вы!
Воронов посмотрел на усеянное звёздами небо. Они, такие далёкие, безмятежно подмигивали лейтенанту, приглашая радоваться жизни. Сверху всё кажется таким ничтожно малым и незначительным. Что там жизнь горстки людей, когда вокруг бесконечность.
Александр со вздохом "вернулся" на землю. У него в распоряжении бесконечности не было.
- Все, ребята, начинаем. С Богом! - выдохнул Воронов и мысленно усмехнулся - надо же и Бога вспомнил...
Ступая с кошачьей осторожностью, лейтенант продвигался вдоль избы. Ладони слепо шарили по растрескавшимся бревнам. Накалившееся за день дерево еще хранило тепло. У оконного отсвета, Воронов остановился и отдышался. Капелька пота проторила дорожку с виска до подбородка, долго дрожала и, наконец, сорвалась, уступив место следующей. Лейтенант снял фуражку, смахнул пот и осторожно заглянул в окно. За столом, небрежно развалившись на стуле, сидел грузный офицер. На раскрасневшемся лице играла пьяная ухмылка. Судя по пустующим бутылкам, стоявшим на столе, успехи на восточном фронте отмечались изрядно.
Напротив, у стенда с фотографиями передовиков-колхозников, стоял второй, высокий и худой. Посмеиваясь, он тыкал куриной ножкой в фотографии и строил рожицы, копируя изображенных.
Воронов скрипнул зубами - скоты!
Послышалась шаркающая поступь часового. Воронов вжался в стену и непроизвольно задержал дыхание. Из-за угла выползла удлиненная тень, и следом показался человек. Немец со скучающим видом поправил оружейный ремень и достал портсигар. Со второй попытки подкурил сигарету и глубоко затянулся. По лицу солдата разлилось блаженство, аж глаза от удовольствия прикрыл, сволочь.
Шло время, и, казалось, часовой никогда не докурит чертову сигарету. Немец, как чувствовал, что она последняя в его жизни и растягивал удовольствие до последнего...
"Чёрт, здоровый гад - справлюсь ли? - засомневался, было, Воронов, но тут же стал гнать неуверенность. - Чтобы я, красный командир да не одолел какого-то немца? Да хрен ему! Я его, сейчас, паскуду, под орех разделаю. Главное, постараться вырубить с первого удара. Эх, нож бы..."
Гитлеровец сделал последнюю затяжку, поискал глазами урну и, не найдя, бросил окурок под ноги.
Пора!
Воронов двинулся вслед за часовым и, когда их разделяло каких-нибудь два шага, под сапогом лейтенанта неожиданно хрустнула ветка. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, часовой среагировал мгновенно. Повернувшись на звук, он скинул с плеча карабин. Воронов сильным ударом ноги вышиб оружие и провёл боковой в челюсть. Голова немца дёрнулась, но на ногах он устоял. В глазах немца первоначальный испуг сменился растерянностью. По его штанам расползалось позорное мокрое пятно. Часовой силился закричать, но лишь как рыба, беззвучно разевал рот.
"Ага, обоссался! Ну, сейчас я тебя сделаю!" - мстительно подумал лейтенант и бросился на часового. Однако немец умирать не хотел. Он обхватил Воронова так, что из лёгких со свистом вышел воздух. Они упали на землю, и лейтенант почувствовал, что задыхается под навалившимся немцем. Коротко размахнувшись, Воронов хлопнул гитлеровца по ушам, и тот, вскрикнув, ослабил захват. Лейтенант сипло втянул ртом воздух.
- Хэк! - услышал он и почувствовал, что немец обмяк.
Неведомая сила подняла и отшвырнула тело часового, и на лейтенанта воззрилась бледная физиономия Ковалёва.
- Не знаю. Я его сильно ударил. Прям по шее попал.
Ковалёв, нагнулся к поверженному солдату и прижал сонную артерию.
- Не, каюк.
На крыльце стукнула о косяк распахнувшаяся дверь, и показался худощавый офицер.
- Шнайдер, что за шум?
Продолговатое лицо немца вытянулось еще больше, когда он увидел труп часового и стоявших рядом советских военных. Рука офицера метнулась к кобуре, и в этот момент гулко хлопнул револьверный выстрел. Голова гитлеровца дернулась, ноги подкосились, и тело шумно повалилось на ступеньки.
Мгновенно отозвались дворовые псы, где-то с другой стороны местечка жахнул одиночный выстрел.
Из кустов вышел мужчина лет пятидесяти. Бледное даже в ночи лицо выражало решимость. В опущенной руке он сжимал револьвер.
- Вы кто? - спросил Воронов, не отводя от незнакомца оружие.
- Горчаков. Сергей Павлович, - с вызовом ответил мужчина. - С кем имею честь?
- Лейтенант Воронов. Со мной сержант Ковалёв и... - Воронов вспомнил о Дмитрии. - Цыганков!
- Здесь я, начальник.
Из-за бронетранспортера вышел довольный собой Цыганков. В руке он держал автомат с длинной ручкой-магазином. МП-40 - Воронов без труда опознал модель автомата. На занятия по командирской подготовке майор Молодцов иногда приносил немецкое стрелковое вооружение, и командиры изучали его как оружие наиболее вероятного противника. Спасибо Молодцову за те знания.
- Гля, какая "дрына"! - радостно сказал Дмитрий. - Там еще пулемёт и маслят до хрена и больше...
В этот момент из-за дома донеслись стук оконных створок и удаляющийся заполошный крик второго офицера.
- Чёрт! Второй...
- Ну ты даешь, начальник! Мочи урода!
Воронов вскинул пистолет и, прицелившись, выпустил вдогонку гитлеровцу две пули. Немец вскинул руки и упал. И в этот раз местечко отозвалось стрельбой и лаем собак. В соседнем дворе выскочивший из избы гитлеровец увидел советских военных, закричал и дал в их сторону длинную автоматную очередь. В одном из окон со звоном лопнуло и осыпалось стекло. Несколько пуль с чмоканьем впилось в древесину рядом с Вороновым. Затарахтели мотоциклетные двигатели.