Приходит добрый почтальон и говорит:
	"Распишитесь в получении бомбы на дом".
	Расписываюсь - и жизнь становится адом.
	Рядом кого-то грызут, сосед кормит собаку-бяку.
	В руках начинается зуд, хочется душить, ако
	Иоанн-Душитель душил всех в Иордане.
	Пух тополиный застит глаза и ноздри.
	Развожу грязь из-под крана в ванне.
	Моюсь, подглядывая в чужие козыри -
	Моя карта бита. На обед - гепатит,
	Для ума - жевачка по телевизору.
	Если свят, то за десять дней развратит,
	Был человеколюб большой - станешь мизерный.
	Человекоблюй, человекоёб, 
	Особенно в общественном транспорте,
	Не трогали руками чтоб - 
	Накройся свинцовым панцирем.
	Посылаю доброго доктора Айболита за цианистым калием.
	Он не возвращается. Жаль его.

                  * * *

	Сидя в конуре,
	Накапливая инфекции
	Как главное достояние,
	Кажется ужасным
	Любое расстояние,
	И мерещится нужда
	В покаянии.

	Матерясь во дворе,
	Ища у бога протекции,
	Ждя весны в январе,
	Пальцем о палец не.

             * * *

	Письмена дождя
	На пыли двора
	Никого не ждя
	Здесь не быв вчера
	Здесь не став рекой
	Здесь своим не став
	Принося покой
	Для сожжёных трав
	Изгоняя прочь
	Всех людей, котов
	И с материков
	Смыв враньё-любовь
	Начиная ночь
	Чистотой воды
	Разровняв песок
	Под мои следы
	На часок, на миг
	На последний луч
	Даже ветер стих
	Из грозОвых туч

	На пыли двора
	Письмена дождя
	Распылив вчера
	Ничего не ждя.

            * * *

	МОКРАЯ ПАСТОРАЛЬ

	Лужа в небе синяя
	Висит огромным матрацем.
	Струи рисуют линии,
	Гром матерится басом.
	Моется лес доверчиво -
	Хлещет пьянчугой влагу.
	Делать прохожему нечего -
	Мочит его, беднягу.
	Радуга встала лестницей,
	В лужи макает ногу.
	Парень на девке женится
	Посередине стога.

             * * *

	"Винить ли Господа в бессилии своём?"

	За мелкие, но подлые тычки
	На Господа пенять, увы, негоже -
	Ему до фени едкие стишки,
	Ему потеть в твои чернющие очки,
	Ему неважно, с чем начинка в пирожки,
	Ему плевать с небес на пАсквильную рожу -
	Его твои проблемы не тревожат.
	
	Не станет Он перед тобой держать ответ -
	Затем, что Боженьки как будто бы и нет.	

               * * *

	Книга закрыта. Театр заколочен.
	Корыто разбито. Ограбили ночью.
	Бросив монеты в вонючую лужу,
	Рано отпетый уходит сквозь стужу.
	Только с котомкой да старой гитарой,
	В край, где не ропщут холопы и баре,
	Что мол не наш этот гадкий утёнок,
	Коль не молился привычных иконок.
	В край, где асфальт зарастает травою,
	Пыльное небо над головою,
	Но после дождичка, песенки иволги,
	Встанет большая и яркая радуга.

                 * * *


	Хотел сочинить я вам хайку про танка
	И танка про хайку -
	Но вовремя понял.

	Хотел сочинить я вам хайку про танка
	И танка про хайку -
	Но танк задавил.

	Хотел сочинить я вам хайку про танка
	И танка про хайку -
	Но подняли хай - я заткнулся, и в танке.

                  * * *

	Верблюд пролез в игольное ушко. 
	Вот гад! А мой багаж - не лезет. 
	Не лезет член, обрюзгшее брюшко, 
	А также ворох всяческих болезней. 
	Но главное - не лезет голова. 
	Она, скорее, станет треугольной, 
	Но не пролазят уши и слова
	В очко разверстой дырочки игольной.
	
	Просовываю зонт и кошелёк. 
	Бросаю вслед калоши и будильник.
	Меня пока там, правда, нет ещё,
	Но пригодится, чай, и холодильник.

	А если там жара? Не в рай - так в ад,
	Но тоже с подобающим комфортом.
	Возьму-ка плавки. Фотоаппарат -
	Пришлю друзьям портрет: себя и чёрта.

                   * * *

	Берёзы за окном недвижны.
	Полночные шумят машины.
	Орёт пьяный мудозвон.

	Клубочком кошка.
	Клубочком дочь.
	Жена клубочком.
	Клубочком ночь.

                  * * *

	Я гляжу миллиардами лиц.
	Растекаюсь миллиардами судеб.
	Я - молекула, просто спираль.
	Я - история, мысли и люди.
	Я - любовь и война, я процесс
	От рожденья до тлена и смерти.
	Краткий миг, бесконечная цепь.
	Ось скрипучей земной круговерти.
	Я - часть времени. Солнца глоток.
	Муравей средь зелёного поля.
	Я - себя осознавший листок.
	Брызги волн, океанская соль я.
	Я и вирус, и лечащий врач.
	Я и совесть, и злобная жадность.
	Я и мать,  я - убийца, палач.
	Я - тоска, я - случайная радость.
	Я разползся, я выстроил мир,
	Ломкий словно солома под градом.
	Я - конструктор великих идей.
	Я - слепое и глупое стадо.
	Я пришёл, я уйду. Сохранюсь
	В чём-то новом, а может исчезну.
	Я бесстрашен, чего-то боюсь.
	Я так нужен, и я - бесполезен.

                 * * *

	На полушаге, в полудрёме
	Полузастыть, полуупасть,
	Стать призраком в дверном проёме,
	Утратить козыри и масть,
	Утратить имя, вес и память,
	Истратить силы и слова,
	Лишь боли каплями истаять: 
	- Любовь мертва, мертва, мертва...

	И, не оставив даже тени,
	Стать ветром пыльных площадей.
	И, вняв свободы обретенью,
	Табун гнать диких лошадей
	До обалденья, до обрыва,
	Пока не выветрится боль...
	- Прощай навеки и - счастлИво,
	  А мне стать Фениксом позволь.

                   * * *

	Мазки на картине моей - царство тунцов и теней.
	Если картина моя - то главный боярин здесь я.
	Это неважно, был бы отважным,
	А не вальяжным или наглаженным.
	Акулы опасная тень бросается на плетень.
	Бобик лает - но подыхает. Страшно.
	Бобик чует себя неважно - и берёт день отдыха -
	Пожрать творога, набраться пороха,
	Навести шороха,  навестить Рериха,
	Посетить невропатолога и паталогоанатома
	Всеми пятью лапами.
	Гении приступают к прениям о пении,
	Пока не превращают в пень его, в кипение.
	Тогда на сцене появляется камбалА,
	У неё голова плоская, своя в доску она.
	- Такие, братцы, дела, я вчера что-то пила,
	  Но задела меня рыба-пила и я всё позабывалА.
	Ретируется. Появляется курица.
	Вроде бы море? Но курица важна в споре -
	В её мозги не втемяшишь ни зги.
	- Ко-ко-ко, надо жить и тонуть легко.
	Мимо проплывают айсберг и "Титаник",
	У титана - кнут, у льдины - пряник.
	Айсберг шустро тонет. Где-то ржут кони.
	Мимо, без драки, пятятся раки.
	Проплывает скат, разряжает снаряд,
	Одевает наряд белый, пушистый,
	Не слишком говнистый. Аж золотистый.
	Впрочем, мы не юные натуралисты,
	Потому обойдёмся без истых
	Борцов за. Намозолили глаза.
	Бобик возвращается, вновь огорчается,
	Уходит - но не прощается.
	Быть может позже, когда вычистит кожу
	И рожу, чтоб принять объятия и плевки
	Взаимного приятия.
	Начинается мероприятие. Хвалить нельзя
	Ругать. Можно язык сломать, мать.
	Но хочется спать.
	Проплывает подводное облако.
	- Не хотите ли принять форму бублика?
	- А зачем?
	- Так теперь модно искупать грех первородный.
	- Это как?
	- Тор - идеальный артефакт. Все становятся
	  бубликами. Все надеваются на верёвочку.
	  Прошиваются, нумеруются и складываются в кладовочку.
	  Там их и запирают. Остальные тем временем - играют.
	- Остальные - это кто?
	- Дед Пихто с тётькой Любавой. Авторы этой забавы.
	- Иди-ка ты на хутор, облако. Со своим мороком.
	Опять тихо. Где-то в подвале бьют психа.
	Он кричит, но общественность молчит - это не
	колышет, надо сидеть мышью - тогда не тронут
	коты в погонах. Мышки при троне - жемчужины короны.
	Осьминог поднимает муть. Его рвут на части,
	бесчестят, кусочки на счастье. Слишком много ног.
	Имел бы семь - другое дело совсем. А не попал
	в струю - сожрут на корню.
	Проплывает кит-инвалид. Он молчит.
	Лишь фырчит, себе в китовый ус не дует.
	Ну и пусть себе плывёт к китовой бабушке, лапушке.
	Жабу душит жаба. Её талисман - сушёная лягушачья лапа -
	не помогает, враг побеждает. А вложить своё
	терпение ей не позволяет воспитание. Жалко.
	Пчёлка тут как тут.
	- Что дают? Мёд, сахар?
	- Иди-ка ты на хер.
	Пчёлка прилежно летит трудиться, ей и это пригодится.
	Жаба падает бездыханная. Хана ей.
	- Кто сегодня дежурный бог по кухне? - орёт прапорщик, 
	- У меня спёрли новые тапочки! Ходишь-ходишь в школу,
	  а потом тапочки пропадают! Я так не играю!
	  Такое искусство пахнет невкусно!
	Прапорщика утешают, в чай снотворное подмешают,
	прапорщик счастливый замирает. Жабу кидают в котёл
	и варят в спиртном угаре, отваре, скипидаре.
	Супчик колдун тащит украдкой намазывать на фею, на шею ваткой.
	Иных персонажей тоже намажет.
	На стене столовой плакат: "Пожрал - убирайся сам. И быстро".
	Происходит лекция на тему "о вреде эрекции". Собрались онанисты.
	Лектор говорит: Если у вас болит, то
	дерзайте и дерзите - все мы талантливы
	до последней капли, до плюшевой куклы,
	до чуждой нам сакли с крышей поехавшей -
	Ну-ка всё к лешему! Пусть себе чешется.
	- Чаво, чаво надо? - высовывается Леший.
	- Кто тута потерпевший? Ща будем учить терпеть,
	  достаю плеть.
	Лешего усыпляют хлороформом и сдирают с него военную форму -
	чтоб не смущал и не развращал. А только стращал, но это -
	когда Родине надо. А так - помалкивай в тряпочку,
	молчи на цыпочках, носи галстук-бабочку и налоги плати
	в баночку.
	Выбегает доктор Айболит.
	- Ай, бузит! Ай, бузит! Ай, бубнит.
	Динамит просто, среднего роста.
	Ему надевают смирительную рубашку и уводят.
	Остаются одни ваши благородия.
	Тишь да гладь. Хоть глаз коли - нет земли.
	Одно море-океан, остров Буян на дне морском, перископ торчком,
	град Китеж, хрен что увидишь. Не поймать
	голос Америки, не видно и берега.
	Будь готов - сейчас будет истерика.
	Вода без края - тони, родная!
	Это Солярис в собственном соку,
	Для тех, кто висит на суку и пилит его
	зубами соседа - душеспасительная беседа.
	Не путай Солярис и салями, это разные вещи -
	как трУсы с трусАми. Все в райские кущи!
	Там поиграем, яблочек поищем, посвищем, подрищем.
	Закусим - и в кустик. Ягодки рвать,
	когти тоже, рвать после выпивки,
	рвать зубки, вырвать тайну у шпиона,
	из рва спасти тонущего питона, понтона,
	полтона, пиона, компаньона, Лиза Мона, блюдолиза
	с карниза, вызов, виза, easy, take it easy...
	Вот и приплыли - траулеры, сейнеры, бройлеры.
	Репина картина: "Возвращение блудливого Буратино".
	Если картина моя - то главный боярин здесь я.
	Кидаю оземь шапку, то бишь маску акваланга и -
	выхожу на поверхностную поверхность,
	Ну её в бололото всю эту мерзость и неизвестность,
	неизбежность, небрежность, каверзность, неизверженность, само-
	отверженность (кого отверг, дядя? на ночь глядя). 
	Даёшь всем в глаз Сдержанность (лучше нежно в промежность,
	чем грубо в зубы).
	Окончена подводная охота. Больше не охота.
	Ох ты. Сдох ты. Трах-тиби-дох-лый.
	- Ну и не в рифму.
	- Зато смертельно.