Аннотация: Но если есть те, кто приходят к тебе - найдутся и те, кто придет за тобой (с)Наутилус Помпилиус
Эпиграф:
Всадник был высокий, и Сережа доставал до пряжки только подбородком. Он так и стоял, вцепившись в ремень и задрав подбородок, и смотрел на чудесного гостя.
- А вы вернетесь? - спросил Сережа.
Всадник серьезно сказал:
- Если будет нужно. Мы не можем всю жизнь торчать на подоконнике, у нас еще много боев. Но если тебе придется плохо, ты позови. Мы примчимся.
- Как позвать? - спросил Сережа шепотом, потому что хотелось заплакать. Не от горечи, не от обиды, а, наоборот, будто от любимой песни, когда вспоминается что-то хорошее.
Всадник улыбнулся.
- Как позвать... Ну встань покрепче, локти согни, кулаки сожми, будто в одной руке поводья, в другой - шашка. И скомандуй тихонько, про себя: "Эскадро-о-он! Ко мне!"
Владислав Крапивин, "Всадники со станции Роса"
***
Зимой двадцать девятого года голубая точка Аргуса-II горела на небе ярче любой звезды, и казалось, так будет продолжаться вечно.
Мать тогда работала в ночную смену, возвращалась с первым поездом, и я, одиннадцатилетний пострел, бегал на станцию ее встречать. Бабушка запрещала, но я не слушал: что могло случиться в нашем маленьком полисе? Фонари горели всю ночь; только свет их чуть приглушали. Мне нравилось бежать по пустым улицам и натыкаться среди искрящих сугробов на следы взрослой ночной жизни. Иногда удавалось найти что-нибудь занимательное: пару мятых банкнот, фотокарточку красивой девчонки, забавную бутылку из синего стекла или сломанный нож...
Поезд приходил точь-в-точь по расписанию, и мы с матерью не торопясь шли домой через просыпающийся город. Я завтракал, пил крепкий чай со сладкой булкой и отправлялся в гимназию клевать носом на уроках; или покупал с отложенных на обед денег билет на поезд по кольцевой и усаживался досыпать.
Однажды на площади у бывшего дома культуры я нашел настоящее чудо: серебристую монету с золотой каймой, покрытую вязью непонятных мне символов; на обратной стороне птица с массивным клювом и с гребнем на затылке сидела на вершине башни. Монета была диво как хороша! И так же загадочна. Набравшись смелости, я показал ее школьному историку: тот осмотрел находку и вернул мне, покачав головой и велев беречь.
Откуда она могла попасть в наш маленький полис?
Монета стала моим сокровищем. Я хранил ее в старинном деревянном ларце с замком, вместе с другими, столь же важными вещицами, но иногда доставал полюбоваться. Рисовал в воображении удивительную страну, где люди по-прежнему живут в замках, а письма им носят птицы...
Но плох тот собиратель, который не мечтает преумножить свое богатство!
Я стал выходить из дома на четверть часа раньше, чтобы сделать круг по площади у ДК. И однажды мне повезло.
Ночь в тот день была особенно темной.
Я услышал людей прежде, чем их увидел, и потому последний десяток метров через сквер не шел - бежал, охваченный предвкушением и тревогой. На площади, залитой синеватым светом, творилось невероятное! Там были солдаты в облегающих красных с золотом мундирах, с ружьями и в высоких фуражках - почти как в кино. Были похожие на квадроциклы приземистые машины: две таких столкнулись и опрокинулись, из-за чего происходила неразбериха. Пока одни солдаты помогали растаскивать машины, другие прохаживались без дела и глазели по сторонам.
"Я сплю. Почаще бы такие сны!" - подумал я и, не отпуская спасительной мысли, шагнул в бледно-голубое марево на площади.
Ничего не изменилось.
Солдаты по-прежнему не обращали внимания ни на меня, ни на трескучий мороз. Я лучше разглядел их одежду. Она только издали выглядела старинной; диковинные фуражки оказались шлемами неполной защиты с датчиками и антеннами. Вряд ли на фабриках нашего полиса собирали что-то подобное. Да что наш полис? В узловом конгломерате - и то знать не знали про такую технику!
"Я сплю", - повторил я сам себе и пошел посмотреть на столкнувшиеся квадроциклы. Может быть, подумал я тогда, я что-нибудь пойму, запомню и стану изобретателем, когда вырасту. И по нашим улицам тоже поедут такие машины.
Я подобрался почти вплотную, но тут заметил на снегу пару монет.
Благие намерения тотчас были отложены на потом. Однако нагнуться и забрать добычу я долго не решался: на виду у солдат это казалось не лучше воровства... Наконец, я осмелился. Присел на корточки, снял рукавицу - и тут сзади басовито сказали:
- Смотри-ка, Йокс, а местный мальчишка нас видит!
От неожиданности я плюхнулся в снег. Двое солдат возвышались надо мной.
Отчего-то - из-за бледно-голубого марева или благодаря устройствам на шлемах солдат - речь чужаков стала мне понятна.
- А парнишка не из робких. - Тот, которого назвали Йоксом, широколицый мужчина с лихо закрученными вверх русыми усами, взглянул на меня с непонятной симпатией. - Привет, малой! Собираешь монеты?
Я смущенно кивнул.
- Молодец! Я тоже. - Йокс ударил ладонью по прикладу своего ружья: оттуда выскочил длинный черный пенал. - Вообще-то. - Йокс подмигнул мне, - считается, что мы должны носить тут ремнабор, но без теха эту пушку все равно не починишь, так что ни один дурак этого не делает. Держи: дарю! - Он вложил пенал в мою ладонь.
- Мне дед говорил, чтоб ружье почистить, нужен шомпол, - пробормотал я с глупым прилежанием троечника, решившего вдруг податься в отличники.
Йокс добродушно улыбнулся.
- Так то простое ружье. А это - лазган. Смотри! - Он навел оружие на тонкую березку у лавки, шагах в пяти от нас. Воздух прорезал ядовито-зеленый луч. Секунду ничего не происходило; затем деревце завалилось в снег.
- Ты что творишь, болван! - Напарник Йокса, смуглый парень с рассеченным носом ударил по "лазгану" так, чтобы ствол уперся в снег. - Хочешь, чтобы капитан с нас три шкуры спустил? Пошли отсюда, быстро!
Я смотрел на поверженную березку.
Мы дома каждое Рождество ставили срубленную елку, и отродясь я не видел в этом ничего дурного. Но эта береза росла здесь одиннадцать лет: ее посадили в тот же год, когда родился я, и вот уже два года я проходил мимо нее каждое утро.
Я глубоко вдохнул. Мне разонравился мой сон; и почти разонравился Йокс.
- Кто вы? - спросил я.
- Всадники. Но вернее было бы говорить "миротворцы"! - Йокс перемены моего настроения не заметил и улыбался с прежним добродушием. - Будут у вас тут худые дела - придем на помощь. Прощай, парень: может, еще свидимся! - Он махнул мне и поспешил догнать уходящего напарника.
Последнюю опрокинутую машину уже поставили на колеса. Водитель лихо запрыгнул в кресло и завел мотор, остальные солдаты выстроились рядом с техникой в шеренги; через минуту колонна тронулась. Одна за другой машины - и люди вместе с ними -исчезали за границей бледно-голубого пятна перед ДК.
Я стоял, глотал воздух ртом и пытался проснуться. А потом пулей помчался на вокзал: когда я прибежал, мать уже искала меня вне себя от беспокойства. Ей я, конечно, соврал, что проспал.
Срезанная выстрелом Йокса береза по весне дала новые побеги: через три года на прежнем месте красовалось новое - или прежнее? - дерево. Еще через три года вырос и я, и уехал из родного полиса в Университет. Мать писала, что в том же году Дом Культуры и сквер снесли и вырыли огромный котлован - под новый стадион.
***
Время шло. Станция Аргус-II обрела покой на дне Тихого океана; ее место на орбите заняла Аргус-III - чтобы через год бесславно погибнуть в огне пожара. Аргус-IV, как и стадион в моем родном полисе, так и не был достроен: Земля содрогалась от "энергетических" революцией, забастовок и бунтов. Человечеству стало не до космоса почти на десять лет - пока эпидемия лихорадки Крайтона, унесшая двенадцать миллиардов жизней, вновь не примирила его.
На Луне нашли удобные в использовании запасы подземного льда, и лунная программа получила вторую жизнь. Человечество устремилось к холодному и неказистому спутнику Земли за гелием-3, редкими металлами и смыслом, утраченным где-то в перипетиях XXI века...
Поэтому двадцать пятого февраля две тысячи двести пятидесятого года я оказался на борту челнока "Олдрин".
Меня, рядового инженера по металлоконструкциям, безработица долго гоняла по планете; за годы из всего багажа остались только ламинированная фотокарточка матери и пенал, который дал мне Йокс. Внутри были монеты: круглые и шестиугольные, легкие и тяжелые, дырявые и цельные... На самом дне пенала я с изумлением нашел старинный американский двадцатипятицентовик и советский рубль, юбилейный, с гербом и хитро щурящимся Лениным: смотрелись они в общем ряду так же странно, как Всадники на площади, и когда я задумывался, что бы это все значило, меня пробирала дрожь.
На некоторых чужестранных монетах тоже были отчеканены профили: одни были обманчиво похожи на человеческие, другие - смущали взгляд неестественностью пропорций, а третьи я вовсе не возьмусь описать. Дела на Земле творились самые что ни на есть худые, но "миротворцы" никак не проявляли себя, да и мне не приходило в голову искать встречи с ними.
Я испытывал к пеналу противоречивые чувства, но хранил его. Наверное, каждый хоть раз в жизни, медленно просыпаясь после сна, пытался прихватить что-нибудь в реальность, и потом с досадой смотрел на пустую ладонь; а мне - мне это удалось! Я и верил, и не верил в то, что увидел когда-то на площади. Это было опасное чудо, но прежде всего - именно чудо, а чудеса нельзя выкидывать в мусоросжигатель.
Скитания мои по Земле продолжались до тех пор, пока, будучи приписанным к Институту Космических Исследований, я не вытащил счастливый билет: молодость, здоровье и пройденная в прошлом подготовка по работам в невесомости сыграли роль, и я получил место в подразделении, которому предстояло построить Первую Лунную Станцию.
Антарктические тренировки и первая миссия прошли успешно.
Всего я возвращался на Луну трижды и в общей сложности провел на ее поверхности около полугода. Вернулся бы и в четвертый раз: но наступило двадцать пятое февраля.
Мы сидели в пассажирском отсеке "Олдрина", крепко примотанные ремнями к креслам. Справа от меня сопел Билл Николсон; слева беззвучно шевелил губами Лех Вученевич. Билл был опытным монтажником, летал на Луну, как домой. Его невозмутимость могли поколебать только пять двойных порций виски: тогда он начинал много болтать, напевал шлягеры десятилетней давности и обещал приехать в Саратов, жениться на моей сестре и научить младших братьев водить коптер и пить "как мужчины".
Для Вученевича полет был первым и нежеланным: поляк-геолог боялся космоса и плохо переносил невесомость. Но за работу на Станции хорошо платили, а дома у него болела дочь. Церебральный паралич и еще что-то генетическое, из-за чего она нуждалась в дорогих лекарствах: эту нехитрую историю в Центре наземной подготовки много раз слышали все, кто не затыкал уши.
Вученевичу сочувствовали, помогали с тренировками и даже разрешили обустроить пустующую подсобку под молельную комнату. Некоторые втихаря завидовали. Болезнь - болезнью, но, все же, у поляка была настоящая семья и был дом, где его ждали, была цель и надежда, был бог, в которого он верил: после лихорадки Крайтона этим могли похвастаться немногие из нас.
Как опытному "летуну" и почти-соотечественнику, мне поручили присматривать за Вученевичем. Перед стартом я подбадривал его, как мог, а когда мы вырвались за пределы атмосферы он, к моей радости, предпочел ободрениям молитву.
Первые пять часов и одиннадцать минут полета проходили штатно. На двенадцатой Землю в иллюминаторе закрыло вдруг черное облако. Завыла сирена, челнок сильно затрясло. Нас вдавило в кресла жесткой перегрузкой; затем тряска и перегрузки прекратились. Но сила тяжести - осталась; по ощущению, примерно равная земной.
Включилось аварийное освещение и громкая связь.
- Чрезвычайная ситуация! - передали из рубки очевидное. - Всем оставаться на местах. Ожидайте дальнейших команд...
- F*ck! - Билл был краток. Остальные разделяли его чувства.
- Что?.. - Вученевич задергался, пытаясь ослабить ремни. - Сила тяжести!.. Мы падаем? Падаем!
- Не суетись, Лех. - Я удержал его. - Жди приказа.
- Но что происходит?! - Он, не отошедший еще от перегрузок, смотрел на меня расширившимися глазами.
Я промолчал. Мне представлялась огромная ладонь, схватившая наш челнок, как муху, и лишь по прихоти пока не раздавившая.
Как выяснилось вскоре, не так уж я был далек от истины.
***
В жизни не встречал уфолога, который представлял бы себе первый контакт человечества со внеземной цивилизацией как будничный террористический акт.
Однако реальность оказалась именно такова.
Чужаки в серых комбинезонах походили на неандертальцев, какими тех изображали на музейных реконструкциях, и без проблем дышали нашим воздухом, а главный в группе захвата вполне сносно изъяснялся по-английски. Когда они ввели в отсек пилотов и объявили, что мы заложники, кое-кто из команды принял их за людей и потребовал прекратить глупые шутки. Но выстрел из черного прямоугольного устройства, превративший один из аварийных скафандров в оплавленный остов, расставил точки над i.
Челнок "висел" в космосе, зафиксированный полем неизвестной нам природы и присоединенный кишкой шлюза к чужому кораблю. Положение было абсурдным и опасным.
Командир нашего челнока, Костя Мазур, когда-то был военным летчиком и видел Ад на Земле и в небе: человек-кремень, человек-штык.
- Мы можем задавать вопросы? - невозмутимо обратился он к главному.
И мы узнали больше. Но не сильно больше поняли.
- Через вашу планету проходит луч нар"данцев, - объяснил увешанный оружием "неандерталец". - Эти, - он произнес несколько нечленораздельных слов, - вынуждены делать в пути остановки... как же это будет по-вашему?.. Обретать материальность, чтобы не рассыпаться на атомы. Мы не желаем вашей расе вреда: по правде, вы нам вообще не очень-то интересны. Но сейчас нам нужно содействие вашего правительства, чтобы разместись ловушки в местах касания лучей и надрать ублюдкам зад.
- С вашими-то технологиями - какое вам дело до Земного правительства? - как будто искренне удивился Мазур.
Его глаза - пилотские кибер-импланты - хищно отсвечивали красным. Он искал у противников слабости, нащупывал скрытые в ситуации возможности.
- Человеческое оружие не так уж слабо: мы не хотим недоразумений, - сказал главный "неандерталец". - Поэтому и выбрали ваш корабль... Малый ценный объект. Когда взаимопонимание будет достигнуто, вы продолжите полет.
Вероятно, он не врал насчет их намерений. Чужаки держались спокойно и выглядели довольно дружелюбно. Настолько, насколько вообще дружелюбно могут выглядеть вооруженные инопланетяне, считающие захват заложников хорошим началом для мирных переговоров.
"Луч?" - я вспомнил бледно-голубое сияние, в котором когда-то исчезли Всадники и их машины, и подумал, что влип. Еще одна группа "неандертальцев" сейчас обшаривала грузовой отсек челнока в поисках оружия или других опасных вещей, а среди моих инструментов - в отверстии для давно потерянного ремнабора - был припрятан пенал с монетами. Он был не так уж тяжел, и я слишком дорожил им, чтобы оставлять на Земле.
Надежда, что его не обнаружат, быстро пошла прахом. У захватчиков были сканеры, настроенные неземные металлы - или же они просто знали свое дело.
По тому, как "неандертальцы" вдруг рассеялись по отсеку, взяв каждого из нас на прицел, я понял: нашли.
- Среди вас нар"данский шпион, - веско сказал главный. - Выходи, мразь! Избавь нас от трудов, и проживешь дольше.
Я решил, что торопиться некуда и лучше пока помолчать. Главный прохаживался по отсеку, недобро на нас поглядывая. Минут через пять двое "неандертальцев" притащили мой кофр.
- Чье это? - пророкотал главный. - Отвечайте! Или мы особо допросим каждого.
От его "особо допросим" мурашки побежали по спине.
- Это груз для станции, укомплектованный на Земле. Он никому не принадлежит, - соврал Мазур и тут же получил прикладом в лицо.
- Следующий! - Главный шагнул к нам. - Чей это груз?!
Некоторые молчали из принципа, а другие действительно не знали. Но кое у кого оказалась отличная зрительная память.
Пока я расстегивал ремни, намереваясь встать сам - Вученевич указал на меня.
- Он. - Поляк был мертвенно бледен. - Это его груз...
***
О произошедшем за следующие несколько часов моя память сохранила милосердно мало; но даже будь иначе - вряд ли стоило бы приводить здесь подробности.
Под озадаченными взглядами товарищей меня отконвоировали из скорлупки челнока на корабль чужаков, геометрия которого вызывала головокружение сотнями едва уловимых несоответствий привычному. Там меня отвели в ярко освещенную комнату, зафиксировали в кресле-трансформере и первый раз допросили. Потом сделали какой-то укол и допросили еще раз; потом на голову мне надели шлем и снова что-то вкололи. Руководил допросом тот же "неандерталец", что и группой захвата; от гнева он мешал английские слова с непонятной тарабанщиной. Я ничего не пытался скрыть и рассказывал раз за разом свою историю, но, очевидно, она его не удовлетворяла.
В конечном счете он решил, что научные методы себя исчерпали: меня вытащили из кресла и начали бить. Били больно; повторяли вопросы и снова били. Но человеческий организм слаб - неосторожный удар быстро отправил меня в глубокий нокаут.
***
Очнулся я на койке, опутанный проводами и бинтами. В глаза светил такой же яркий свет, но рядом был только один невооруженный неандерталец - по-видимому, врач или медбрат. И - неожиданность! - Вученевич.
- Выслуживаешься? - спросил я у него. Зубов во рту оставалось столько же, сколько и раньше, но болело все немилосердно.
- Мазур отослал с глаз подальше, - равнодушно ответил поляк. - Не двигайся. Программа регенерации тканей еще не завершена... Так мне объяснили.
Двигаться я бы не смог, даже если б захотел. Страшно мучила жажда.
Вученевич из обычной чашки-поилки - хоть что-то здесь было обычным! - дал мне воды с неприятным металлическим привкусом.
- Давай сразу проясним, - сказал он. - Мне стыдно. Но из-за тебя, Саша, нас всех чуть не убили. И еще, может быть, убьют. Тебе тоже должно быть стыдно. Хочешь, считай меня Иудой; но тридцать серебряников лежали в твоем багаже... Что я мог подумать?
Я не стал спорить. Он был прав.
- Каково сейчас наше положение? - спросил я. - Есть ли связь с Землей?
- Чужаки называют себя колбонгами, - сказал Вученевич. - В радиограмме с Земли потребовали для начала отпустить заложников. Колбонги взяли паузу на обсуждение. Мазур считает, они готовы удовлетворить требование частично. Но с тех пор, как меня перевели к тебе, я о наших ничего не слышал.
- Ну а здесь что?
- Кажется, те, кто заправляют всем на этом ковре самолете, не очень-то довольны рвением подчиненных. Мертвый нар"данский шпион им неинтересен. - Он скривился, помолчал. - Саша, мне показывали запись допроса. Ее начало. Это все правда?
- Постарайся что-нибудь узнать про то, как идут переговоры. - Я не хотел оправдываться еще и перед ним. - Вдруг от нас хоть что-нибудь, да зависит.
Но надеяться на это было бы глупо. Как и на то, что Земля добровольно согласиться вмешаться в конфликт двух инопланетных держав, не выяснив, на чьей стороне сила... Но был ли выбор?
Мы попали между двух жерновов, и Земля вместе с нами.
Возможно, нар"данцы могли бы оказать помощь - будь они в курсе происходящего. Но колбонги не казались дураками, которые будут ставить ловушки на виду у врага.
Вученевич молчал, ничего не происходило, и вскоре я уснул глубоким сном без сновидений.
***
По пробуждении меня накормили консервантами из наших запасов. Чувствовал я себя уже сносно и ожидал продолжения допроса. Но вместе со знакомым колбонгом-экзекутором через раздвижную дверь прошел еще один инопланетянин: с чисто выбритым лицом, тоньше в кости, но выше ростом и, очевидно, рангом тоже, хоть и носил такую же серую форму.
- Капитан шлюпа "Савой" Эстен Норнис, - представился он на хорошем.
- Александр Кремнев, старший инженер Первой Лунной станции. - Я сел на койке, насколько позволяли провода. - Мы по-прежнему заложники?
- Они, - тяжелый подбородок Норниса качнулся в сторону Вученевича, сразу постаравшегося стать как можно более незаметным, - да. Но Ваш статус не определен. Мы не можем исключить случайности. Однако доктор Хеймес и старшина Квифт, - Норнис посмотрел в сторону колбонга-экзекутора, - подозревают, что вы подверглись глубокому кодированию. Поэтому для ясности будем считать вас военнопленным.