Толик майоров был бойцовым романтиком. А это означает, что сердце его было нежным как ландыш, а удар - молниеносным и удручающе бесчеловечным. Оппонента не спасало даже то, что Толик был весьма неплотным юношей, хоть и вполне спортивным. Годиков Толику было тридцать семь, а росту - вполне достаточно для счастья. Наиболее примечательным элементом портрета были глаза. Глаза Толика были рапсодией в голубых тонах, в них невозможно было не утонуть навсегда. Девки плыли от одного взмаха ресниц. А от более пристального взгляда с них, как листья с берёзок ветреным днём, непроизвольно облетали капрон, поролон, шифон и прочие отягчающие душу аксессуары...Любовь Майорова была скоротечна, но искренна, и синьориты оставались блаженными принцессами на всю последующую жизнь, невзирая на то, что протекала она большей частью в коммуналках, малосемейках и общагах, где чистыми и трезвыми были только души младенцев...
Толик был беспросветным счастливчиком. Он сумел вместо тюрьмы попасть в армию, вовремя сдавшись в военкомат; вместо Афганистана оказаться в игрушечной стране Чехословакии, за время службы в которой он собрал полную коллекцию пластинок Карела Готта и вернулся домой в сокрушительных ботинках на полиуретановой подошве фирмы "Цебо". Чуть позже, во времена стремительного накопления капиталов Майоров стал большим человеком в родном городе - под своим скрипучим от многочисленных подруг диваном он хранил местный общак...
В последующие годы жизнь разбрасывалась Толиком как хотела и в результате он покинул места полового созревания и уехал расцветать в скромный провинциальный городок в шестистах километрах от родных пенатов, где тоже умудрился стать большим человеком. Городок был скромным только на первый взгляд, в нём имелось два умирающих, но весьма перспективных в любящих руках заводика: металлургический и ликёроводочный, так что Толик оказался здесь, в общем и целом совсем не случайно...
У Толика в квартире жили две чёрно-белые кастрированные кошачьи туши. Они были абсолютно идентичны по форме и содержанию. Разными были только имена - Фёдор (потому что звучит гордо) и Василий ( лень было думать). К Майорову эти двое попали совершенно случайно, уже кастрированными, что ввергло Толика в глубокую печаль по причине мужской солидарности, а функцию в жизни хозяина они имели абсолютно определённую: с похмелья, которое настигало Толю регулярно, он укрывался этими лоснящимися дирижаблями как грелками со льдом, и утверждал, что "оттягивает". Пушистые бегемотики были абсолютно счастливы и верили в бога. Богом был Толик. Только, к сожалению, у него время от времени (что обычному богу не свойственно) возникали некоторые половые надобности и в связи с этим в квартире иногда появлялись разнокалиберные барышни. После этого коты не разговаривали с Толиком по два дня. Кошачье непонимание и презрение к древним инстинктам напрочь отрезало Толику путь к нехитрому человечьему счастью и спокойной старости, с обязательно положенным каждому стаканом воды, который ни один кот в мире поднести не в состоянии...
* * *
В старинном городке средних размеров влево от центра российского Нечерноземья нехотя наступал пыльный июльский вечер. Ветер утих и свернулся клубочком над безымянной речкой, укладываясь спать. Облака расползлись, освобождая дорогу к горизонту тяжёлому, усталому солнцу. Птицы лениво поругивали друг друга, устраиваясь на ночлег в кронах снисходительных деревьев. Сквозь открытые окна было слышно, как Хрюша со Степашкой убаюкивают маленьких детей, а их любимые мамы нервическим полушёпотом, слышным за пределами области, высказывают любимым папам своё этическое несогласие с вольнодумством и нигилизмом, бытующим в рядах мужского контингента сотрудников местного ликёроводочного завода...
Директор серьёзной фирмы с тройной бухгалтерией Анатолий Сергеевич Майоров сидел в своём кабинете и, наблюдая торжественный ритуал заката, неспешно передвигал свои мысли и воспоминания в различных направлениях. Его нечасто беспокоили тревожные думы о былом, но если это случалось, то взгляд его становился прозрачным, как у ребёнка, смирившегося с неизбежностью взросления и навсегда запретившего себе плакать.
Сегодня Анатолий Сергеевич вспоминал один день из своей прошлой жизни по случаю приезда главного персонажа той далёкой истории...
...Молодой и дерзкий Толян Майоров, он же "Майор", в компании своих закононепослушных друзей отмечал небольшое корпоративное мероприятие в подконтрольном заведении типа "кафе"... Люди в костюмах поклонников уголовного кодекса появились в кадре незапланированно с точки зрения отдыхающих. Детали этого шоу память "Майора" сохранила смутно... Отчётливо он помнил только человека, который адресовал Толику две стандартные пули из табельного пистолета. Одна из них даже ранила Толяна в почти новую и очень дорогую кожаную куртку...
Майоров ни тогда, ни сейчас не сомневался, что если бы третий выстрел состоялся, то сейчас он подкармливал бы своими останками корневища цветов и кустарников, любовно посаженных родными и близкими на его могиле. Но, к счастью, оружие советских милиционеров было невместительным и , как всегда случается в жизни, не хватило какой-то мелочи...
***
Старый дрожащий "Ниссан" настороженно въезжал на центральную улицу незнакомого города. Преодолев шестьсот километров, эта грустная кляча всё ещё передвигалась, видимо, не без помощи каких-то автомобильных ангелов, а ещё - из жалости к своему хозяину, она чувствовала, что человек за рулём не просто напряжён, он чего-то боится... Поскольку Егор Никодимович Угрюмов был отставным полковником управления внутренних дел, то чувство страха было для него новым и абсолютно ему не свойственным, но оно появилось примерно на полпути и теперь, на финишной прямой, расцвело в его груди прекрасной бархатной орхидеей.
Трёхэтажный городок встретил его предзакатными всполохами церковных куполов и таким вековым спокойствием, какое по идее должно умиротворять и навевать мысли о вечности, смирении и великодушии, но отставной милиционер в вечерней тишине видел угрожающие тени, а голоса засыпающих птиц принимал за щелчки затворов. Бестолковый напарник безмятежно дремал после двух литров пива и надежды на поддержку не излучал... Испарина от страха ушла куда-то внутрь... В итоге Угрюмова скрутила малая и обидно несвоевременная нужда и от этого захотелось наплевать на страх и гордость и махнуть в ближайшую подворотню.
Между старенькими картонными бараками обнаружился тёмный неухоженный скверик, куда после недолгих колебаний и нырнул Егор Угрюмов с целью облегчить своё существование и восстановить убеждённость в собственной неуязвимости. Окропив чахлый ореховый куст, он расправил крылья и достал телефон. Теперь было важно придать голосу соответствующее выражение, чтобы : а) на том конце провода содрогнулись от его бесстрашия;
б) попытаться угадать намерения человека, к которому он направлялся. Пока полковник разминал мысли перед разговором, в кустах зашуршало, и от нового приступа нехорошего ужаса испарина Угрюмова снова вылезла наружу.
- Э, ты чего здесь ...? "Бизнес-партнёр" проснулся и пытался понять где они находятся и зачем. Зачем - понял по обильно политому кусту, остальное пока оставалось загадкой.
- Тьфу, мать твою ! От досады на собственные бессильные страхи Угрюмов окончательно вспотел, закурил и бессмысленно умолк. Очень хотелось отправиться в обратный путь . Но эта мысль так и не сформировалась в его мозгу, так как жажда наживы была гораздо более ярко выраженным в его сердце чувством и , как правило, всегда побеждала все остальные порывы.
***
Егор Угрюмов пришёл в милицию прямиком из армии. Папа и мама у него были милиционерами, поэтому мальчик досрочно был освобождён от возможности и права на сладостно-мучительный выбор. Егор имел отрепетировано злобный взгляд, сросшиеся брови (признак оборотня по версии одного гения) и отличные характеристики. Совокупность этих обстоятельств беспрепятственно сделала его борцом сначала с тунеядцами, алиментщиками и дебоширами, а потом - с бандитами и рецидивистами.
Юный сержант Угрюмов видел в снах не голых баб, как положено, а мириады звёзд на своих погонах, и не собирался гнушаться никакими средствами в достижении всевозможных , пока ещё достаточно мутных, вершин милицейского творчества...
Когда малышу выдали табельное орудие, створки его души захлопнулись от внешнего мира. Она стала самодостаточной, а её обладатель - взрослым ментом. Взгляд его сделался металлическим, губы вытянулись в струну и Егору тут же дали общежитие, так как папа с мамой стали бояться жить с ним под одним потолком.
Через некоторое время на эту суверенную жилплощадь проникла с вещами разносчица Катя из милицейской столовой. Угрюмова-мама упала в многодневный обморок, но девочка оказалась недеревенской умеренной дурой, её изъяли из столовой и поместили трудиться в паспортный стол, строго настрого запретив брать взятки даже шоколадом в связи с переходом на незапятнанную недевичью фамилию. Для Егора вся прелесть семейной жизни свелась к тому, что половой вопрос превратился для него в половой ответ, он открыл в себе нечто, способное оспаривать пальму первенства у любимого пистолета. Это было первым в его жизни самостоятельным выводом, и он стал великим.
Дальнейшая служба сделала бывшего сержанта Угрюмова уважаемым и беспощадным. Уголовный кодекс он усвоил фрагментарно. Из словосочетания "презумпция невиновности" в его голове уместилось только окончание - "...виновности". Для самоутверждения этого ему было более чем достаточно.
Когда наступила мода на борьбу с организованной преступностью, капитан Угрюмов стал идейным вдохновителем самых передовых тенденций этого движения. Вдохновение это он черпал из невозможности пристроиться к источнику всевозможных коррупционных благ, который регулярно просачивался через территорию УВД. Дело в том, что Угрюмов-папа был старым коммунистом. Не по возрасту и партийной принадлежности, а по убеждению - глубокому и безнадёжно монолитному. И Егор больше всего боялся, что папа ему сильно "даст ремня", если сынок "посмеет". Этот страх не был надуманным. Однажды, когда папа узнал, что Угрюмов-сын "одолжил" у подозреваемого сто рублей, он очень доходчиво объяснил своему потомку, что еслинедайбогещёраз!, то папа сдаст сына в детский дом строгого режима. Оснований полагать, что папа пошутил, у Егора не было ни одного. Приходилось волочь по жизни тяжкое бремя служения родине за идею и зарплату. От этого у Егора с годами испортился характер и пищеварение. Поэтому когда он взялся за переселение бандитствующих элементов из любимого города в исправительные резервации, родные и близкие с обеих сторон затаили дыхание. К тому же Егору наскучило быть капитаном. Ему уже успели присниться майорские погоны, празднично украшенные блёстками, бантами и стразами... И...началось !
По задумке автора избирательно отловленных наглецов в подозрительных спортивных костюмах Угрюмов собственноручно допрашивал по ночам в своём кабинете. Им по старинному обычаю обещалась свобода в обмен на информацию. Превращаясь в кабинете капитана в кровоточащих сопляков, наглецы сдавали всех и вся и стройными косяками отправлялись в места отдыха пониженной комфортности. Но на титанов с циркулем не пойдёшь, тут нужен был полёт фантазии. Егор разбросал по городу свои и чужие глаза и уши и по истечении некоторого времени на его столе поселились четыре подробных жизнеописания руководителей местной незарегистрированной экономической корпорации.
Жизнеописания жили на столе у Егора Никодимовича в алфавитном порядке слева направо :
Абрамян С.Ю. 1959 г.р.
Лапорович В.Н. 1970 г.р.
Майоров А.С. 1967г.р.
Радков И.Ф. 1969 г.р.
Прилагались любительские фото...
Егор Угрюмов сочинил операцию, за которую грезил проскочить майора транзитом...
Накануне захвата вышеуказанных злодеев до сведения подчинённых было доведено, что каждый, кто облажается, будет расстрелян на месте конфуза лично Угрюмовым. Постановка была дешёвой и бездарной. Угрюмов, конечно, старательно махал шашкой, но выйти с поля боя в новых погонах ему помешали не вовремя закончившиеся патроны и скрывшийся вследствие этого из виду главарь - Майоров А.С. 1967 г.р., успевший схватить за хвост пролетавшего мимо ангела и умчаться за горизонт.
Ангел потаскал Толика по городам и странам и остался с ним навсегда.
А у Егора тем временем началась скрытая затяжная истерия, именуемая в народе депрессией. Излечиваться он пытался нехитрым сорокаградусным способом, но новые погоны это не приближало. Егор ненавидел Майорова до фиолетовых соплей. За то, что тот был неуязвим, за то, что ушёл из под носа, за то, что мог спрятаться навсегда под любой юбкой, за то, что кончились патроны, за то, что жизнь не удалась, за то, что........
За всё...
***
В тот момент, когда Егор Никодимович Угрюмов мочился на ореховый куст в полукилометре от офиса майоровской фирмы и соседствующего с ней ресторана, Толик беседовал с подобострастным (ресторан принадлежал Толику) официантом на предмет вечернего банкета по случаю приезда дорогого гостя. Для Майорова все, кто родился с ним в одном роддоме (а в его родном городе роддом был только один), были для Толика априори дорогими гостями, несмотря на то, что многие приезжали к нему нагло просить денег потому только, что у Майорова они были, а у них - нет. При этом пытались представиться друзьями детства, коими никогда не были, о чём Толик помнил совершенно отчётливо, несмотря на многочисленные травмы головы. И что удивительно - некоторых Майоров всё-таки одаривал нежностью своего сердца, а других неожиданно бил. Не то чтобы очень сильно, но осадок оставался. Гости не обижались, если честно, они именно этого и ожидали. Не стоит объяснять, что битыми уезжали те, кто пытался продать Толику свою мертворожденную детскую дружбу. Одним словом, он был человеком справедливым и аномально великодушным.
Именно эта аномальность и сделала Анатолия Сергеевича Майорова не только богом в глазах его пушистых друзей, но и несокрушимым благодетелем в глазах окрестных старушек ( богом старушки всё-таки считали традиционную ипостась).
Когда Толик купил квартиру в трёхэтажной "сталинке" тридцать седьмого года рождения на улице Коперника , он тут же выгнал из подвала всех бомжей в количестве одиннадцати голов и устроил на освобождённой территории спортивный клуб для различных возрастных и половых категорий. Но бомжи тоже были категорией, к тому же бесправной, и сердце Толика заныло.
И поскольку он был уважаемым человеком (уже тогда, восемь лет назад), то ему не составило труда проникнуть в нужный кабинет и внятно там объяснить, что среди изгнанных им из подвала на улице Коперника человеческих особей, четверо - несовершеннолетние дети, генофонд, которому нужно где-то расти и впоследствии размножаться. А на соседней с Коперника улице Танкистов имеются пустующие бараки с некоторой натяжкой пригодные для проживания маргинальных группировок. В итоге натяжка потянула на безболезненную для городского бюджета сумму, бомжей обязали трудиться на благоустройстве собственного радужного будущего и в итоге одиннадцать бывших членов общества и ещё десятка полтора примкнувших к ним конкистадоров с узаконенным в рядах промискуитетом обрели прописку, надежду и околочеловеческий облик для начала...
Толику стали носить цветы... Цветы он велел отнести на рынок, продать (скажете я разрешил ) и накормить детей...
Толику Майорову никогда не приходило в голову мысль, что он всё это делает из любви к человечеству. То есть это было именно так, но Толик об этом не знал. Он вообще не загонялся на тупиковых философствованиях. Даже несмотря на экстремальную юность и попытки недругов истребить Толика насовсем, страх не поселился в его сердце и не убил в нём ребёнка. И хоть деньги далеко не всегда, а точнее почти никогда не приходили к Майорову праведным путём, Толик не ожесточился. Он любил владельцев ларьков, у которых отбирал деньги, а владельцы ларьков, у которых он эти самые деньги отбирал, любили Толика и были счастливы, что им довелось платить именно "Майору", а не "вон тому барыге"...Всё это, конечно, было в далёкой юности и в не менее далёком городе детства, который Толик тоже любил и считал лучшим местом на земле. Иногда он даже грустил. Но не долго, потому что затяжного бездействия не переносил...
Вот так он и жил - возглавлял религиозный культ внутри своей квартиры и серьёзный бизнес - за её пределами. Кроме того, он был весьма уважаемым в кругах местной "знати", и в перспективе небезосновательно собирался занять если не кресло, то по крайней мере один из стульев в местной городской управе. Не сказать, чтобы абсолютно все были в восторге от такого положения дел, но Толик умел дружить и ... "не загонялся".
***
Егор Угрюмов всё ещё репетировал интонацию и подходящие случаю слова, когда телефон вдруг зазвонил сам. Егор содрогнулся так, что у него сползли носки. Он сгруппировался, мгновенно возомнил себя Клинтом Иствудом и рявкнул во вспотевшую трубу:
- Да! Слушаю! Волосы на его теле распрямились и замерли.
- Здорово, земляки ! Почти весело донеслось из аппарата. - Добрались, не заблудились ? Егор на минуту растерялся, потому что последние два часа ждал только выстрела в затылок, а тут вдруг - совсем близкий и не страшный голос.
- А, ну это уже рядом. Дуйте по Герцена до церкви, первый поворот направо. Паркуйтесь на стоянке возле банка. Ко мне вход со двора, охранник внизу покажет. Всё,жду.
- Ну, чё, поехали ? "Компаньон" вернул его в реальность.
- Поехали. Егор чеканными движениями сел в машину, включил зажигание и до конца пути не произнёс ни слова.
За последующие пятнадцать минут в голове у Егора пронеслось почти полжизни, прожитых в ненависти к Майорову и безобразном желании невесть за что отомстить. Посадить или пристрелить - всё равно. Егор много лет видел во сне и то и другое. Майоров поселился в его душе, как таракан в коммуналке - навсегда. Даже алкоголь в конце концов превратился из друга в унылого Иуду - вяло предавал в последнюю минуту... Печальное пьянство унесло куда-то вдаль от супружеской спальни былую эротическую прыть. Егор перестал замечать свою паспортистку, которая поначалу смирилась, но, обнаружив, что превращается в бледную кадушку на двух ногах, в знак протеста наконец-то стала брать взятки и вдруг открыла в себе до сих пор дремавшую страстную мулатку. Сия метаморфоза случилась с ней в потных объятиях несвежего инспектора ОВИРа, похожего на одутловатого Никиту Михалкова.
Но Егор не заметил ни того, что любимая стала носить на работу вместо формы приталенное финское платье, ранее надеваемое только два раза в год, ни того, что она сделала химическую завивку. Он мечтал о встрече с Толиком, как здоровые граждане мечтают о рандеву с Джиной Лоллобриджидой на заброшенном сеновале.
Вот в такой, примерно, гармонии с миром Егор Угрюмов гордо вышел на пенсию в чине полковника. Он был ещё достаточно молод по паспорту, но совершенно сморщился изнутри от всевозможных желаний, на многие годы лишённых свободы передвижений. Покинув доблестные ряды, Егор внезапно оказался в мире обычных людей. Инопланетянин на враждебной планете. Какая-то неведомая хитроумная сила увлекла Егора в поисках приличного заработка в гущу той самой среды, с которой он всю жизнь боролся. Единственным неприятным открытием стало то, что , как выяснилось, Толик Майоров не просто по-прежнему жив и здоров, но ещё и вполне счастлив. И, хоть живёт далеко, но соратники по боевой юности его помнят, уважают, местами сильно завидуют и к тому же с удовольствием имеют с ним дела. Егор скрипнул зубами и решил как-нибудь воспользоваться ситуацией для разрешения своего многолетнего внутреннего конфликта.
Демоны оказались благосклонны к Угрюмову и спустя некоторое время он был откомандирован местной полупреступной диаспорой в восточном направлении по вопросам некоего межгалактического металлопрокатного бизнеса с какой-то невообразимой железякой на борту. Но вот истинная его цель была несколько иной и известно это было, естественно, только одному Егору. Он снова, как однажды в молодости, почувствовал себя великим, втихаря прихватив с собой пистолет и одев на себя лицо Пирса Броснана в роли небезысвестного агента...
А голубоглазый Толик узнал, что к нему едет его нерадивый убийца практически в последнюю минуту. Так уж случилось. Но Толик никакой опасности в этом не унюхал. Его карманный ангел лёгким движением крыла вовремя смахнул с его души все тревоги. Поэтому Толик немного погрустил, вспомнив некогда испорченную "косуху", но не более того. В его памяти, в отличие от памяти оппонента, вся эта история давно обросла мхами и лишайниками, поэтому он велел накрыть царский ужин в частнособственном ресторане, пригласил пару приближённых для знакомства и обсуждения деталей и преспокойно дожидался своих гостей в офисе. Всё-таки решать вопросы для него было первичнее , нежели бухать...
***
Пока Егор, вслед за охранником, поднимался по лестнице, ему казалось, что за эти двадцать ступенек он похудел, постарел и поседел. В его голове произошло землетрясение, цунами и столкновение космических кораблей. Он жмурился, шевелили ушами, судорожно сжимал в кулачки руки и ноги, но мысли никак не выстраивались в спасительные ровные рядочки и Егор так и не успел решить что же он будет делать - сразу стрелять или ждать, пока выстрелят в него. Дело в том, что за время пути его первоначальная воинственность испарилась, как спирт при кипячении. И он признался себе, что совершил роковую ошибку...
Охранник невозмутимо открыл дверь и Егор после долгой разлуки увидел, наконец, Толяна Майорова не во сне.
- Здорово, Никодимыч .
Сердце Угрюмова грохнуло где-то на кончике носа, он обрызгал страшным взглядом все углы в поисках опасности, но почему-то ничего похожего не обнаружил.
- Проходи, на пороге не стой.
Майоров встал навстречу и протянул руку. У Егора внутри что-то оборвалось и улетело на Луну. Он сделал шаг вперёд и какой-то оборотень внутри него неожиданно пожал приветственно протянутую майоровскую руку.
- Угрюмов, не тупи. Проходи давай, стреляться потом будем.
"Потом, так потом"...
Глаза Егора сделались девственно бессмысленными. Толик разглядывал его с любопытством довольного жизнью щенка.
За этот металлолом Толик, кстати, грозился заплатить совершенно нечеловеческие деньги, на что Егор уже абсолютно не надеялся.
- Загоняй свой тарантас во двор, пусть под охраной стоит. Перетрём и в кабак пойдём.
Угрюмов послушно встал и пошёл к выходу. Толик блаженно смотрел ему в спину, наслаждаясь осознанием того, что чувствует сейчас этот пережёванный и выплюнутый жизнью бывший мент. А бывший мент в ту секунду попрощался с Катей и впервые в жизни мысленно перекрестился.
"Бедолага. С такой биографией на чужой территории и обоссаться недолго." Толик был большой гуманист.
Машину загнали куда следует. Железяку исследовали под бурные аплодисменты, деньги пересчитали и уложили спать в сейф до утра...
Ресторан был в двух шагах, но Егор не верил, что дойдёт до него. Он был мёртв, в его душе догорали торфяники вместе с жизненным опытом. Человек, отравивший ему сознательную половину жизни, вёл его в ресторан как лучшего друга. Лёгкая тошнота сопровождала Егора ещё и от того, что на этой сделке он заработал свою почти полугодовую пенсию, и эти деньги завтра нежно лягут ему в карман из рук Майорова А.С. 1967 г.р.
Ресторан гудел, как ни в чём не бывало. Халдеи при виде хозяина внутренне накрахмалились и слегка подогнули коленки. Компания вальяжно распределилась за столом в сладком предвкушении. Трезвенников в ряды не затесалось, посему наполнение сосудов инородной жидкостью происходило с лошадиной скоростью. Через час Егору захотелось сказать Майорову что-либо значительное, через два - что-то главное, но он не умел ни того, ни другого. На исходе третьего часа Егору захотелось заплакать от счастья и слова пришли вместе со слезами. В пьяном кособоком порыве Егор неуклюже ссутулился в сторону Майорова и трагическим плюющимся шёпотом выдавил из себя :
- Толян, слышь, ...ты меня прости, а ? Прости, Толян, что я... В тебя... Стрелял... Сука я, Толян, прости...А ?
Красноречие иссякло, Егор сдулся, вытер сопли и умолк. Кто-то добрый за столом пошутил :"За что простить-то, что не попал ?..." Егор инстинктивно дёрнулся, но опомнился и промолчал. Толян тоже был уже глубоко нетрезв и ничему не удивился.
- Э, полковник, не мороси... Слушай сюда, один раз говорю... Ну стрелял ты в меня, ну и что, попал ? Нет, не попал... А мог бы и попасть... Но ведь не попал ? Ты ж мне, можно сказать, жизнь сохранил... Молодец, полковник, стреляешь ты хреново. А не научился стрелять - сиди пей... Уймись и отдыхай нормально, а то колбасит тебя целый вечер. Я зла не помню и даже не записываю... В следующий раз можешь без пушки приезжать. Наливай мировую и харэ сопли жевать... Всё, тема закрыта.
Егор ещё некоторое время что-то молитвенно бубнил себе под нос, но всеобщее алкогольное благодушие сделало его бесповоротно другим человеком.
Поутру Угрюмов был тупо счастлив и преисполнен ранее неведомых ему чувств. Он всех любил, мечтал остаток жизни провести в кормлении бездомных собак и сопровождении тщедушных старушек через полную опасностей проезжую часть. Деньги, согревающие правую ягодицу, умножили эти чувства во много раз, и Егор едва не выбросил пистолет в безымянную речку в порыве кровавых угрызений совести. Но побоялся, что пацаны сочтут это слабостью, и отложил на потом...
***
Толик проводил гостей, купил отборных рыбьих хвостов для Фёдора с Василием и поехал домой. Была сияющая июльская суббота, хотелось пива и любви, кругом щебетали дети и птицы, но Толику было тоскливо. Почему-то именно сегодня ему важно было прийти в дом, где пахнет борщом и тёплой женщиной, но борщом его кормили только в ресторане, а тёплыми в его доме были только коты... Ангел молчал и ничем не успокаивал, видно тоже не выспался. Для согревания души Толик позвонил маме в далёкий детский город, выпил коньяку и свернулся на диване пятилетним мальчиком, обложившись преданными урчащими подушками. На грани сна и бодрствования мысли его потекли в привычном миссионерском направлении : "Ветеринарка в городе одна? Одна. Доктор там тоже один. Значит он и покалечил моих котят. А что если ему предложить денег, чтобы он всё вернул обратно? Или припугнуть ? Лучше, конечно, и то и другое... А вдруг уже нельзя ?.. Тогда много денег...... А пугать не буду, у меня же коты, а доктор один, ...вдруг они заболеют, а он..."
***
Егора снедала жестокая похмельная зависть. Напарник Серёга (сссука !) успел окропить свой организм живительной утренней росой ещё до того, как Угрюмов проснулся, и теперь разговора о том, кто поведёт машину, не могло быть в принципе. Но Егор вспомнил, что вчера стал другим человеком и покорился судьбе. По дороге он был тих и возвышенно опустошён. Временами нарыв в его душе вскрывался и он с трудом сдерживал вдохновенные слёзы. Егор слышал какие-то совсем новые звуки совсем другой жизни. То ли ангелы тревожили струны арф, то ли количество промилле со звоном ударялось об ограничительную шкалу.
Егор был запредельно счастлив, он точно знал, что теперь всё будет совсем по-другому... Он поклялся купить Катьке шубу, покреститься, выбросить пистолет, накормить бездомных мух, съездить к тёще на дачу, положить в туалете итальянский кафель (Катькина мечта), завести собаку... На этой мысли он задремал... "Да, собаку, обязательно..."
***
Старый дрожащий "Нисан" испуганно протаранил дорожное ограждение и, обречённо зажмурившись, с визгом уткнулся в колени столетнему дубу... Все погибли на месте - и "Ниссан", и водитель , и пассажир. Дуб печально вздохнул и поник. Он больше не плакал - он был старым и мудрым и уже не боялся смерти. Он давно привык к тому, что на его ветвях отсиживаются в ожидании души погибших у его основания. Бренные оболочки увозят в последний путь, а души, попрощавшись с дубом, улетают для заселения новых человечков...