Занавес. Сиреново-золотой протуберанец пламени солнца - театра. Занавес открывает темень сцены, темень режиссерского мозга, темень актерской игры и будки суфлера.
Занавес взмывает вверх всплеском шнурков и материи, всполохом темного пламени.
В глубине сцены... Нет, не ружье. Хуже. Актеры. Если на сцене есть актеры, то хотя бы в третьем акте они будут играть. Они играют. Не в третьем акте, а с самого начала. С первой минуты первого акта, с первого движения.
Их двое. Один толст, нищ и убог. Лоснящееся, красное лицо с удивительно тонким носом, удивительно тонкими губами и удивительно удивленным лицом. По крайней мере для столь прозаического лица. Он - мистер Удивление. Его роль - удивляться. Он - старый бог юного чувства. Его зеленый камзол дополняет арбузный имидж бога.
Второй актер тощ, высок и необычайно сутул, до соприкосновения рук с полом. Он может понюхать собственный подмышки просто повернув голову. Безнравственно-хвалебные мыслишки болидами проскакивают в глубоких черных глазах. Его черный плащ, его козлиная бородка и густые брови дополняют образ того, кого Гёте окрестил Мефистофелем, Булгаков назвал Воландом, а евреи обозвали Вельзевулом. Естественно, они лишь театр.
Они не будут рассказывать сюжет того спектакля, в котором выступают в роли рассказчиков, а может и виновником. Они лучше представят участников сего действа. Именно в том порядке, в каком они значатся в программке:
--
герр Ангельман
--
герр Кляйнфельтер
--
фрау Шерешевская
--
мисс Тернер
--
мистер Даун
--
мистер Вернер
--
мисс Патау
--
Кри Дё Ша.
А теперь наша пара - Дьявол и Господь Бог - представят... не нам, скорее друг другу, главных героев.
Толстый Бог:
--
Мистер Вернер? Чрезвычайно стар! Даже оскорбительно. Человек не доживает до такого возраста. Стар, безобразен, но при этом бегает как мальчик. Он вообще похож на постаревшего юнца: невысок, неширок, неумен - вообще никак.
Худой мистер Девиль:
--
А герр Ангельман? Под стать своему сценическому партнеру. Полная его противоположность. Молод, пухл и... не поверишь, всегда улыбается. Мне кажется, что если его ударить, с пола он поднимется улыбаясь. С синяком.
Толстый:
--
Самый удивительный случай - это фрау Шерешевская и мисс Тернер. Они похожи! Да что там похожи, одно лицо. Обе невысокие, толстые, как близняшки.
Девиль:
--
Самый удивительный среди них, пожалуй, герр Кляйнфельтер. Рост более 7 футов, худой, длиннорукий, длинноносый.
Толстый:
--
А как называется спектакль?
Девиль:
--
"Генетическая жизнь".
Бог:
--
Это что, модерн? Или театр абсурда?
Девиль:
--
А вы видели что-нибудь абсурднее модерна? Разве что модернизированную абсурдность!
Бог:
--
Хорошая игра слов! Надо запомнить... Но вы не правы. Модерн тоже неплох, весьма и весьма. Но, вернемся к нашим баранам, то есть актерам. Ружье выстрелит?
Девиль:
--
А что?
Бог:
--
Я боюсь шума! Не люблю я все это: шум, крики, выстрелы. Помню, когда Люцифер восстал... О, мой Бог, какое жуткое было время. Вы не поверите!
Девиль:
--
Ну, почему же? Охотно! Люцифер вообще мой большой друг.
Бог:
--
Да что вы? Ну так вот, мне стало так плохо от этой гари, шума, пальбы... Ужас! А знаете от чего мне было хуже всего? От запаха горящих перьев. Вы когда-нибудь нюхали горящие перья?
Девиль:
--
У меня их почти контейнер. Весьма экзотический аромат. Некоторые из моих жен предпочитают эти духи.
Бог:
--
Да что вы? А по-моему это вонь...
Девиль:
--
Кстати, а вот и наши актеры. На сцену выходят наши извечные спутники, наши пажи и шуты, наши ревнители и удовлетворители... Нет, не актеры. Люди. Просто люди, разные ростом и толщиной, кожей и умом: вечно улыбающийся Ангельман, доходяга Кляйнфельтер, близняшки Шерешевская и Тернер, короткопалый, с вечно открытым ртом Даун, старый мальчик Вернер, немощный Патау, узкоглазый Кри Дё ША, постоянно мяукающий под нос песенку.
Начался спектакль. С самого начала первого акта действие стремительно несется в тупик. Наконец, оно втыкается в стену и затихает, бередимое лишь дыханием герра Кляйнфельтера, целящегося из маленького Смит-Вессона в улыбчивую толстушку Шерешевскую. В резонанс Кляйнфельтеру взволнованно дышит мисс Тернер, которая с явным удовольствием целится полунормального Дауна. Даун изящным движением кисти достает из рукава тонкий длинный нож и уже готов метнуть его в старого козла Вернера. Мистер Вернер поспешно точит небольшой топорик, плотоядно поглядывая на мистера Кляйнфельтера. Из всех присутствующих только фрау Шерешевская не приобрела заранее оружие. Поэтому она поспешно сняла со стены ружье и взяла на мушку герра Ангельмана, ее законного супруга, решив попутно избавиться от такой обузы. Герр Ангельман давно подозревал свою жену в склонности к однополой любви. Но по доброте природной и простоте он не мог допустить даже мысли о том, что фрау Шерешевская виновата в чем-то. Следовательно, винить нужно было только фрау Тернер, мерзкую лесбиянку. Единственный ракурс, в котором Ангельман мог смотреть на нее, проходит через мушку охотничьего ружья, целящегося ей в правый глаз.
Китаец Кри Дё Ша уже давно ненавидел немощного Патау, расиста и наркомана. Он приготовил заранее лошадиную дозу цианистого калия и втихаря подсыпал ее в бокал Патау. Но ему не повезло: Патау давно уже собирался покончить с собой. Ему надоела эта злость в мозгу и злость в теле, но, привыкший к эффектным выходкам, он ждал удобного случая покончить с собой на глазах толпы. От тоже купил пару лошадиных доз цианистого калия и для верности насыпал их в два бокала, стоящих перед нам на столике. Второй предназначался для Кри, но он об этом ничего не знал...
Все умерли почти мгновенно, и только фрау Шерешевская, раненная в левое легкое, еще некоторое время пускала пузыри на сцене. Реакцией на все произошедшее на сцене был лишь жалкий крик где-то в середине зала и паническое бегство зрителей.
Все как в жизни!
Занавес. Кроваво-черный поток реки времени. Занавес закрывает темень потухших лиц, темень окровавленных вещей, темень актерской смерти и страха суфлеров. И лишь одна занавес, сиренево-красная еще долго будет находится в поднятом положении, открывая актеров лицам двух главных героев, двух героев-режиссеров, мастерски поставивших столь типичный для этой сцены спектакль.