- А разве волки воют так тонко? Они что, кастраты?
- Тише ты, вдруг услышат!
- Ну и что? Все равно ведь ничего не поймут!
- Поймут! И отомстят!
- Ничего, пусть приходят. Я их встречу! Пулей из своего Шульгоффа 1881 года. Жопу в клочья разорвет.
- Волки лицом подходят...
***
Я всегда мечтал сюда попасть. Есть какая-то романтика в снежных просторах. Наверно, в городе скучаешь по белизне. Она такая притягательная, как огонь: тянет к себе и дрожит. А здесь дрожит все, кроме тех серых точек милях в двух позади нас. Их девять, и я думаю, что это волки. Они давно уже идут за нами. Уже семь дней. И всегда на одном расстоянии. Я теперь даже не уверен, что они хотят на нас попасть: может они нас просто гонят.
Сначала мы в них стреляли. Но это не помогло. Если я или Майк и попадали в них, то подбитый не падал, и, казалось бы, безмятежно стоял и ждал.
Нас вообще-то было пятеро, но, когда закончились сигареты, Питер ушел. Поэт сказал бы: "Во тьму", но он ушел днем. Мы еще полтора часа наблюдали его медленно удаляющуюся спину, тоже стремящуюся стать точкой. Когда его желание достигло цели, одна из десяти точек отделилась и поскользила в сторону точки Питера. Я закричал, а Майк вскинул свой Шульгофф 1881 года и тоже целенаправленноточечно побежал в сторону Питера. Вскоре все они скрылись в лесу, а потом оттуда послышались выстрела. Наверно, там кого-то убивали. Интересно, кого?
Майк вернулся спустя пять часов. Один. Он сказал: "У меня кончились патроны", и сел подальше от огня. Утром его ружье начало сочиться кровью.
Джон спросил его: "А где Питер?" "В ружье", - ответил Майк и восемью движениями затвора выбросил на снег посиневшие пальцы Питера. "А где остальные", - спросил я. "А чем я, по-твоему, убил волка?" Я знал, что он врет: пальцы слишком мягки, чтобы убить. Почему он врет?
Итак, нас осталось четверо. И на четверых у нас восемь пальцев. Еда закончилась вместе с сигаретами, и мы все алчно смотрели на мясо. Но Майк не дал нам их съесть. Он вложил их обратно в прикладный магазин и сказал, что пойдет на охоту. Только охотиться было не на кого. Уже тридцать километров вокруг нас никто не жил. Кроме, естественно, этих точек. Но точки несъедобны, по крайней мере на таком расстоянии. На кого же Майк собирается охотиться? "А куда ты дел волка, которого убил?", - спросил я. "Его разорвало в клочья", - ответил Майк.
Майк ушел на промысел. Я хотел пойти с ним, но он запретил. Оставил меня вместе с Джоном присматривать за Гарри, который отморозил себе глаза и теперь лежал, не двигаясь. Он боялся пошевелиться, потому что его глаза могли выпасть и укатиться в снег. А там их найдут мыши (откуда бы им взяться) и съедят. И Гарри будет больно. Поэтому он лежал, глядя в небо, и только временами брал из-под себя горсть снега и прикладывал к глазницам.
--
Зачем ты это делаешь? - спросил я его.
--
Когда талый снег заполнит мои глазницы, мои глаза будут плавать там и я смогу увидеть свой мозг.
--
А зачем тебе это?
--
Чтобы знать, о чем я думаю, - ответил Гарри и замолчал. Наверно, он наконец увидел свой мозг и задумался.
Джон отошел по малой нужде и уже пять минут пытался нащупать ширинку и то, что под ней. "Что со мной?" - как-то истерично закричал он. "Ты не там ищешь. Повернись лицом к камню и ищи спереди, а не сзади!" Джон так и сделал и улыбнулся мне в процессе. "Спасибо!" - сказал он мне потом и пожал мою руку. Только чем он ее пожал, я сразу не понял. Сначала мне показалось, что ногой, а потом я его спросил. "У нас кончились патроны, Курт. А пальцев Питера надолго не хватит, вот поэтому я отрезал свои. Я буду ими стрелять".
Майк вернулся через пару часов. "Смотрите, кого я принес", - весело прокричал он и бросил на снег чье-то тело. Сначала мне показалось, что это Питер, но Майк поклялся, что это общипанный большой гусь. Мы охотно ему поверили и приготовили гуся с яблоками. Было очень вкусно, только Джон подавился зубом.
***
Утром мы пошли дальше. Я и Майк несли Гарри, который больше не прикладывал снег к глазницам. Вчера, перед ужином он сказал: "Ребята, я наконец увидел свои мозги. Теперь мне глаза не нужны". Мы послушались его и окрестили их яблоками еще до того, как вытащили из глазниц для приготовления нашего блюда.
Девять точек так же двигались за нами. "Майк, а это правда волки?" - спросил я. "Ага", - как-то неуверенно и растерянно прошептал он и для верности выстрелил в их сторону. Но палец не вылетел, а только кусочками мяса разлетелся по стволу. Я точно знаю, потому что в тот момент смотрел четко в дуло. "Идиот, - сказал я. - Ты чуть не убил меня". "Извини." "Ничего. Что, осечка?" "Нет, - почему-то ответил Джон. - Просто патроны подмокли. Наверно начали гнить." Майк выбросил на снег оставшиеся пальцы. Действительно, они уже почернели и сочились какой-то дрянью. Нам почему-то стало плохо, и мы отвернулись, а когда пришли в себя, пальцев уже не было.
Мы сразу вспомнили про точки и посмотрели на них. Метрах в десяти от нас полз в их сторону Гарри. Мы догнали его, но нашли в карманах всего три пальца. "Где же остальные?" - как-то жалобно спросил Джон. "Я их съел." "А почему не все?" - спросил я. "Я несу их им." "Кому им." "Точкам: они требуют жертв." "Не надо", - почти ласково сказал Майк и оставшиеся три пальца мы поделили на ужин.
***
Утром точек стало восемь. Наверно одна потерялась по дороге. Или ее съели волки. Хотя они и сами волки.
Утром я почему-то рано проснулся, но решил не вставать пока, потому что есть все равно нечего и завтрак можно было пропустить. (Надеюсь, мамочка не будет ругаться?) Я лежал и слушал. Тишина звенела сотней маленьких колокольчиков, как будто вокруг нас стояли церкви, и в них служили панихиду то ли по нам, то ли по пропавшей точки. Только смущал какой-то тоненький хруст, вернее даже чавканье, как будто кто-то возле ел мясо. Я решил, что это от голода и вцепился зубами в спальник. Но чавканье стало отчетливее. Тогда я испугался: а вдруг это волки. Вдруг они уже пожирают наши последние патроны и тогда мы не сможем их убить. Волк стал жевать громче и я живо представил себе, как он жрет Гарри. Почему именно Гарри? Гарри слеп, а значит должен хорошо слышать. Тогда почему он не слышал, как они подходят и не поднял тревогу? Он с ними заодно! Он тоже волк, только слепой. А тогда он еще опасней: ему нельзя выколоть пальцем глаз - у него его уже нет... Я хотел кричать, но передумал: вдруг они меня не видят, пока я сплю. Но все же я решился приоткрыть один глаз, надеясь, что он меня не демаскирует. Когда он привык к белизне, я разглядел Майка, который лежал и тоже к чему-то прислушивался. Я понял это по его подрагивающим ушам. Рискнув, я прошептал:
--
Ты тоже слышишь голод?
--
Ага, - сказал он. - И жажду тоже.
--
Ты не понял. Я имел в виду эти звуки.
--
Ты тоже их слышишь? - как-то странно спросил он, будто я над ним издеваюсь.
--
Ну да, вроде кто-то что-то жрет!
--
Ах, это... Думаешь, это волки?
--
Не знаю. Посмотрим?
Вместо ответа Майк резко вскочил и выхватил нож. Я вскочил следом и первое, что мне бросилось в глаза, был Джон, что-то лихорадочно прячущий в спальник.
- Что это? - спросил Майк.
- Ничего! - крикнул Джон и вскинул ружье.
--
Нет подходите ко мне? У меня еще осталось четыре пальца, - опять крикнул он.
--
Они уже давно сгнили! Ты их слишком давно отрезал, - усмехнулся Майк.
--
Это другие пальцы. С ноги.
--
Они слишком толсты, - сказал я, как будто что-то понимал в оружии.
--
Верно, - согласно кивнул Майк. - Ну-ка, выстрели в Гарри.
--
Чтобы доказать? - неуверенно спросил Джон.
Не дождавшись ответа он выстрелил в голову Гарри и мизинец прощекотал любимый мозг нашего спящего напарника.
--
Ты блефуешь, - сказал Майк и, широко расправив грудь, приставил ее к дулу.
Джон выстрелил и тут же упал с разорванным лицом...
--
Следующая пуля была большим пальцем. К тому же у него была мозоль.
--
Молодец, - сказал я и еще больше зауважал Майка.
Я наклонился и достал из джоновского спальника то, что он там прятал. Это был глаз Гарри. То есть, я хотел сказать, яблоко. Джон испек его и теперь тихонечко поедал, отрезая кусочки роговицы.
А милях в пяти позади нас растворились в воздухе четыре точки, оставляя на произвол нашей судьбы свои четыре подруги.
Мы наелись и пошли дальше. Какое-то время шли молча, а потом Майк спросил:
--
А ты больше ничего не слышал утром, кроме Джона?
--
Еще я слышал колокольчики.
--
Какие колокольчики?
--
Ими звенела тишина до тех пор, как пришли волки.
--
Какие волки? Ведь это был Джон.
--
Нет. Джон был потом, после волков. Джон грыз глаз, а волки грызли Гарри.
--
Но Гарри был цел, когда его убил Джон. Вокруг не было ни капли крови.
--
Кровь была внутри Гарри... Но это не важно... Почему ты меня спросил про колокольчики.
--
Я тебя про них не спрашивал. Я просто хотел узнать, слышал ли ты что-нибудь, кроме Джона.
--
Нет. А ты что-нибудь слышал.
--
Понимаешь, у меня с детства отличный слух. Я всегда слышу то, что другие сразу не замечают.
--
И что ты слышал сегодня?
--
Сначала храпел ты, потом к тебе присоединился Гарри...
--
Я тебя спрашиваю, что ты слышал кроме колокольчиков...
--
Я их не слышал, черт возьми!
--
Не беги от разговора. Ты сам его завел так и доводи его до конца!
--
... Питера...
--
Но Питер мертв!
--
И я так думал... А откуда ты знаешь?
--
Мы ведь съели его!
--
А если это был не Питер, а... Гарри!
--
Гарри только сегодня убили пальцем, не сходи с ума.
--
Я уже сошел. На самом деле Гарри мертв давно: без своих глаз он - не он.
--
Это точно, мы и в поход его взяли из-за отличного зрения... Но мы все равно не могли есть Гарри вместе с Гарри. Ты об этом не подумал.
--
Да, Гарри тоже ел. Значит съеден был все же Питер. Но кто же тогда всю ночь говорил мне из леса?
--
А что он говорил?
--
Я не понял. Он говорил на каком-то странном языке. Но я хорошо расслышал одно слово - он его часто произносил.
--
И что это за слово? Может я знаю?
--
Оно как-то странно звучит... Как-то...голодно. Что-то вроде "Сафирка"...или, нет, "Сйафиркас", вот, точно. Тебе знакомо это слово.
--
Из всех знакомых мне языков это больше всего похоже на греческий, но слово мне не знакомо.
--
Тебе виднее.
***
Ночью Майк разбудил меня и, держа руку за спиной, спросил:
--
Слушай, а это не ты мне все время шепчешь это слово?
--
Не строй из себя параноика, - пробормотал я. - Тебе не подходит. И я, между прочим, сплю!
--
А вдруг ты разговариваешь во сне, а днем я тебя слушаю и так, потому и не слышу?
--
Интересная формулировка. Давай сделаем так: я сейчас встану и буду все время что-нибудь тебе рассказывать. Если ты услышишь голоса снова, ведь уверен: я - не они
--
Нет, так я буду слушать твою трепотню и не услышу голоса из леса. Мы сделаем другое: я отрежу тебе язык и уж тогда ты точно не сможешь мне ничего сказать.
--
Я, в принципе, не против. Но тогда ты и днем будешь слышать своего лесного друга.
--
Не называй его так. Вдруг он обидится... А если это ты говоришь! Ну, пожалуйста, давай сделаем, как я сказал.
--
Хорошо, но с одним условием: утром я выращу себе новый язык, поев старый. Так что смотри: не выбрасывай его и не жри!
--
Хорошо!
Я как можно дальше высунул язык и Майк полоснул по нему ножом. Было немного больно, но чувство боли притуплялось сильным чувством голода, ведь останки Джона и Гарри мы оставили ТАМ. Я лег мечтая о том, что утром поем отварного языка.
Так я и уснул, не слыша того, как звенят колокольчики, воют волки и плачет Майк.
***
Когда я проснулся, рядом уже сидел Майк. Он выглядел как-то необычно, но я не сразу понял, в чем дело. Я хотел спросить его, где мой язык, но у меня ничего не вышло. Майк как-то странно на меня посмотрел. Выглядел он тоже странно. У него как будто не хватало чего-то, что раньше мною не замечалось, а теперь отсутствует и поэтому не замечается тоже, но как-то по-другому. Я жестами спросил его, где его уши. Он показал пальцем на котел, из которого так приятно пахло. Я жестами спросил, суп это или бульон. Майк объяснил, что просто бульон. Потом он почему-то извинился и указал пальцем на точки за нами. Я обернулся и увидел, что их осталось всего две. И только в этот момент я понял, что больше не верну себе языка, который верой и правдой служил мне так много лет, зарабатывая мне деньги, помогая мне найти подругу на ночь и друга на жизнь. Я гневным жестом показал Майку, что не смогу выжить без своего языка и потребовал компенсации. Он согласно кивнул ,достал из спальника нож и перерезал себе горло. Несколько капель упали на мою руку и я слизнул их.
***
Я остался один. Вернее, один на один со своей точкой. Точка Майка исчезла вместе с ним. А моя жива - здорова. И приближается ко мне. До нее с милю - это очень далеко. Я могу спокойно полежать и послушать колокольчики. И голос, твердящий одно только слово: "Сйафиркас". Я наконец понял, что оно значит. Просто и я, и Майк лежали к голосу не тем ухом: нужно было лежать левым, а мы ложились правым, указывая ногами дальнейший путь. (Ха-ха! Как будто здесь можно заблудится. Здесь все белое: земля, небо, лес, солнце и луна. Не все ли равно, куда идти?!) Я прекрасно знаю это слово. Как, впрочем знал его и Майк, и Гарри, и Джон, и Питер. Это слово моего родного языка и означает оно просто "жертвоприношение". И кого-то здесь принесут в жертву. Я даже знаю, кого, всех прочих уже принесли. И я давно смирился со своей ролью и теперь спокойно смотрю на своего палача, несущегося ко мне во всю прыть. И я знаю чьи глаза так яростно сверкают на его морде; чьи пальцы рассекают этот снег, неся его тело ко мне; чьи уши навострены, внимая каждому издаваемому мною звуку; чей фаллос неимоверно напряжен в предвкушении уже и не знаю чего. Я даже знаю, чей язык свешивается из его пасти, мечтая о моей крови. И я боюсь его, но не буду бежать. А куда бежать? На север, от собственных сомнений и воспоминаний. Туда, где только больше снега, больше ночи, больше холода. Туда, где больше волков.