Бондарев Игорь : другие произведения.

Просто непростая жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В Лос-Анджелесе вышла книга Игоря Бондарева. Написал он ее экспромтом, благодаря Covid-19. Во-первых, потому что появилось время, во-вторых - вирусная тема знакома Игорю не по наслышке, а изнутри, так как работал он в бывшем Союзе в закрытой секретной области научных исследований, связанных с вирусологией. Игорь, ученый, доктор, кандидат наук, обладатель нескольких авторских свидетельств, в своей книге делится воспоминаниями о своей непростой жизни, о трагических и курьезных моментах в ней, о родителях и известных современниках.

   ИГОРЬ БОНДАРЕВ
  
   ПРОСТО НЕПРОСТАЯ ЖИЗНЬ
  
  

Для того, чтобы слушать, необходимо желание,

Для того, чтобы говорить, - право.

Автор

  
  
   Я начал писать эти заметки-воспоминания, когда мир был другим.
   Но, к сожалению, сейчас идет 3-я Мировая война. Вся ситуация, которая сложилась на этой многострадальной планете под названием Земля, как созревший нарыв требует своего выхода. Перед хирургами мира встала дилемма - каким образом нужно произвести вскрытие и какая, если нужна, анестезия.
   Война, да, нужна война. Воюют не народы, воюют правительства. Воюют не правительства - воюют лидеры этих правительств. Факторов много - личностная неприязнь, необоснованные амбиции, подкрепленные физическим, а иногда и физиологическим неприятием друг друга. Все это прикрывается необозначенным и обезличенным словом "народ", которым прекрасно манипулируют в решении собственных поставленных задач.
   Война, да, нужна война. Но какая - неважно, кто против кого - неважно. Важно как!
   Все эти наземные войска (пушечное мясо), танки, пушки и даже ракеты - все это паллиатив и, не побоюсь сказать, анахронизм.
   Ядерная война! Да, наверное, это то, что нужно. Но мы все заживо похороним друг друга и, что самое замечательное, навсегда. Идея не отпадает, но временно откладывается.
   Пойти на использование химоружия, да, это эффективно, но, к сожалению, строго локально, и спекулятивных осуждений слишком много.
  
   Бактериологическое оружие - тоже штука эффективная, но временная, недолговечная и, к сожалению, легко распознается вплоть до автора - а на долгосрочность - это неинтересно.
  
   А вот выпустить заранее подготовленный и адаптированный к человеку (как виду) вирусный, еще не гуляющий по популяции штамм - это интересно. Во-первых, это действительно не конструкция - руками не сделанная (упреков в адрес "пускателя" быть не может).
  
   Штамм абсолютно свежий - пока пройдет свои снижающие агрессию пассажи, много чего может натворить. Но ему для действия нужно подготовить почву. А в этом нам поможет заинтересованный люд в олигархической финансовой пирамиде. А правительства любых стран - их ставленники. Поэтому все власть предержащие, заинтересованные в общемировом финансовом крахе, работают в режиме N1. Они все разрушат. Более того - они договорились, кто и как будет восстанавливать.
   А как получится и получится ли ? - тут поставим вопрос.
  
   Но что настораживает! Полная разбалансированность в руководстве правительства США. Это патологическое "звериное", я бы даже сказал, безумное противостояние двух политических партий, преследующих категорически только свои эгоистические цели. Абсолютный провал демократических "масок", преследующих только одну цель, сохранение установившихся способов (после 2-й Мировой войны) и каналов распределения международных финансовых потоков.
  
   Откровенная раздробленность Европы (экономическая, политическая). Выход Британии из ЕС. Неконтролируемое, неуправляемое количество беженцев (миллионы) в разных частях света. Торговые войны и нескрываемый хаос в политических структурах, практически, всех стран мира.
  
   Так, может быть, то, с чем мы сегодня сталкиваемся и есть способ "политической" диссоциации.
   И еще. Эпидемиологические процессы имеют свои законы распространения. Им присуща волнообразность и временная последовательность в "оккупации" определенных регионов и территорий.
   Даже в нашу уважаемую эпоху абсолютной глобализации и стремительности перемещения людских потоков по всем континентам - практически за один месяц охватить всю планету?
   А, может быть, камикадзе? (в таких ситуациях все версии, как минимум, "обсуждаемы")
  
   P.S. Если бы эпидемиологическая ситуация в мире, с которой мы столкнулись сегодня, произошла в другое время, раньше или позже, может быть, моя позиция была бы несколько иной, хотя не думаю.
  
   P.P.S. Сейчас в массмедиа используют слово пандемия. Не уверен. Пандемия - корень слова "демос", т.е. народ. Значит, "Весь народ".
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   Эта книга, конечно, относится к мемуаристике. Если хотите, это как расширенная и, можно сказать, "растопленная" автобиография.
   Я буду стараться не касаться и, тем более, давать оценку социально-политическому и общественному укладу прожитого моего времени.
   Хотя каким-то боком этого обойти не удастся. Думаю, что и фамилии людей, окружавших меня, также обозначать не стоит, они ни о чем не скажут читателю, а некоторые указать бы стоило.
   История моей семьи также не окутана какой-то тайной, поэтому фрагментарно коснусь и судьбы моих папы и мамы. Я далек от графоманства.
   Самое алогичное в любом написании, будь-то научная публикация или повествовательное письмо - это незнание адресата - непонятно кому и, главное, неизвестно зачем!
   Но у меня получается именно так...
  
   ПРОЛОГ
  
   Научно-технический прогресс последних 20-30 лет, ворвавшийся в нашу жизнь, как цунами, лишил человечество такого чувства, как сентиментальность, а открывшиеся факты недалекой нам истории, как сострадание или, по меньшей мере, сопереживание.
   А посему факты жизни ординарной личности в принципе не прольют ничего необыкновенного, что может всколыхнуть какое-то чувство соучастия (да и нужно ли оно?). Это, как выставка экспонатов, которые всем известны. Но это для кого-то. А писать приходится мне и о себе.
   А это уже глубоко личностное, и сделать это не так легко, если не сказать - тяжело.
   Этапы жизни почти что календарной пунктуальности.
   Преследующая меня неуверенность - а нужно ли это?
   Но я попробую.
   Итак...
  
  
   ПРЕДЫСТОРИЯ
  
   Мой папа - Шлимович Наум Абрамович, коренной одессит. В семье было трое сыновей с разницей в возрасте два года и шесть.
   По окончании периода НЭПа к 1928 году дедушку (папиного отца) Абрама Ицковича Шлимовича, отнесли к разряду "лишенцев". Так что зарабатывание каких-то денег на проживание пришлось папе начать с 11 лет.
   Вначале он работал "мальчиком" на знаменитом в Одессе заводе "Марти", затем вместе со средним братом Марком (погибшим на Курской дуге во время Второй мировой войны) - акробатами в одесском цирке (Марк обладал недюжинной физической силой). Параллельно, естественно, была школа, а затем Рабфак.
   В общем, история знакома многим из старшего поколения.
   После окончания Рабфака папа поступил в медицинский институт. В начале войны институт был эвакуирован в г. Сталинабад (ныне Душанбе), Таджикистан.
  
   В Сталинабаде тоже был медицинский институт, в котором на 1-м курсе училась моя мама, Бондарева Галина Абрамовна. Дальнейшее понятно... и в октябре 1942 года я и появился на свет.
   Семья мамы оказалась в Сталинабаде в 1925 году. Они выходцы из еврейского местечка Ладыжино Винницкой области Украины.
   После усиливавшихся в своей регулярности еврейских погромов члены семьи были вынуждены бежать. Выбрали Среднюю Азию, дедушка Бондарь Абрам Натанович, бабушка Екатерина Гавриловна и ее три сестры Роза, Софа и Рашель.
  
   Дедушкина сестра была уже замужем. Они оказались дальновиднее и выехали в Канаду. Сестру звали Шлиме, фамилию я не знал (впоследствии мне ее напомнят).
   Вот такая предыстория моего рождения. Дальнейшая хронология обычна для того времени.
   К моменту моего рождения папа закончил мединститут и был отправлен на фронт в качестве военврача санитарного поезда. В этой должности (сначала заместителем, а потом начальником) он и прошел всю войну. Папа рассказывал, что санитарные поезда фашисты бомбили нещадно (оттуда у отца и фронтовые ранения).
   В 1944 году Одесса была освобождена от немецких и румынских войск, и в конце года папа приехал в Сталинабад и забрал всю семью (дедушку, бабушку, младшего брата и меня с мамой) в освобожденную Одессу. Естественно, я все это знаю со слов моих близких.
   После войны в 1946 году папа демобилизовался из армии, а мама к тому времени уже окончила Одесский мединститут и оба приступили к мирной врачебной работе.
   Интересна детская память. Конечно, не объемиста, но отдельные фрагменты, как вспышки, запечатлены и в сумме составляют воспоминания детства.
   Впоследствии, после переезда нашей семьи в Молдавию я каждое лето проводил в Одессе у бабушки с дедушкой, так что весь антураж и быт того времени в моей памяти абсолютно четкий.
   Это был типичный одесский дом, состоящий из трех-четырехэтажных зданий, выстроенных буквой "П", и в глубине большой-большой двор. Двор имел выход в катакомбы. Уже повзрослев, мы с мальчишками лазили туда, за что получали приличные оплеухи от взрослых.
   Ходили разговоры, что некоторые из жителей дома, укрывшиеся от мобилизации в 41-м (три или четыре человека), прятались в катакомбах. Потом они там же были расстреляны румынами (естественно, по доносу кого-то из соседей).
   Я ходил в детский сад недалеко от дома, помню крестовидные раскладушки, обтянутые парусиной. Там нас кормили один раз в день, и это было замечательно. А вообще-то, каждый день мы с бабушкой вставали в пять утра и шли в очередь за хлебом - магазин открывался в семь, но все боялись, что хлеба может не хватить, поэтому к пяти уже выстраивалась немаленькая очередь.
   Бабушке и мне (как представителям семьи) было по карточкам положено четверть буханки черного хлеба, что мы и получали. Готовили дома разные прозрачные супы - главное, чтобы иногда плавала картошка и сваренная крапива.
   Один раз в неделю мама ходила на базар, пыталась добыть куриные потрошки (горлышко, сердце, иногда печенка) - купить или на что-то выменять. Ну, это уже был праздничный обед. Отварные потрошки на блюдце подносились дедушке, и он распределял (в основном давал мне и маме). Папа обязательно присутствовал (если не был на работе), но, как правило, ничего не ел. Дедушка требовал, чтобы на обеде вся семья была в полном сборе. Когда все сидели за столом, он торжественно с палкой выходил из спальни.
  
  
   О ПАПЕ
  
   Я и сегодня точно не знаю, какую должность он занимал. По всей видимости, это была должность заместителя начальника санитарной службы одесского порта. Потому что он подписывал санитарный сертификат всем прибывающим иностранным судам. У папы был пистолет. И когда мы, очень редко, гуляли по улице - он меня держал левой рукой, а правая всегда была в кармане (время было очень бандитское, неспокойное). Санитарный сертификат подписывался на судне, стоявшем на рейде. Затем был обязательный фуршет у капитана (по-моему, эта традиция сохранилась и сегодня). Как я понимаю, учитывая, что время было голодное, папе давали сверток с банкой мясных консервов. Уже живя в Америке и видя в супермаркете эти банки, я вспоминаю - это был лэм.
   Уж коль скоро я стал об этом писать - внесу небольшое уточнение. В описываемое время в каждом доме существовал так называемый домовой комитет. Они, как правило, три человека имели право заходить в любую квартиру с 6 утра и до 12 ночи. Что они и делали. У нас в большой комнате-столовой на столе всегда стояла литровая банка с тюлькой (хамса), луком и постным маслом. Банку лэма (когда он был) папа открывал ночью, и все ели. Утром пустую банку он уносил. Куда он ее выбрасывал, знал только он. Что я отчетливо запомнил - это то, что папа настоятельно просил меня никому об этом не говорить, и наставлял - "Эти консервы ешь, сколько хочешь, а с хлебом поаккуратней, чтобы хватило всем". Особенно контролировал, чтобы были съедены все крошки. Вот так проходило мое не совсем "оранжевое" детство (как, впрочем, и у большинства детей моего поколения). Играли во дворе с ребятами в разные игры. Сами шили мячи, часто помогали взрослые тети-рукодельницы.
  
   В мяч зашивали старые тряпки, подсыпали немного песка - вот тебе и футбольный мяч.
   Как я писал, двор был очень большой, и во дворе построили несколько избушек из кирпича, собранного у зданий, разрушенных при бомбежках. Строили пленные немцы. Вот их помню отчетливо (я писал о "вспышках" в детской памяти). Мы, мальчишки, бегающие во дворе, таскали им из кухонь наших квартир, кто, что мог спереть съестное. Немцы были очень благодарны, у многих были слезы на глазах, они гладили нас по головке.
   В одной из избушек жил с семьей Колька-биндюжник. Так его все звали. У него была подвода и две лошади. Когда он поил лошадей, мы ведрами таскали ему воду. Он разрешал нам лошадей гладить. Колька-биндюжник был слабостью моего деда. Дело в том, что дед сильно болел, диагнозов - букет. Пить водку ему врачи запретили категорически (не уверен, что это было правильно). Дед выходил на балкон, дожидался, когда на подводе заедет во двор Колька, зазывал его к себе в квартиру, вынимал из буфета штоф с водкой, наливал несколько стопок и просил, типа, выпей Коленька, и мне полегчает.
   И вот в обыденном ритме нашего проживания произошел тогда для меня непонятный сбой. Вдруг где-то возле полудня из садика меня забрал папа и почти на руках, крепко обнимая, принес домой. Попросил, чтобы я вышел в другую комнату и о чем-то недолго говорил с дедушкой. Мамы, естественно, дома не было - на работе. Через короткое время я услышал, как громко захлопнулась входная дверь.
   Я спросил у дедушки, а где папа? Он сказал, что его срочно вызвали на работу. К вечеру пришла мама. Дед что-то ей сказал. Она громко рыдала, периодически обнимая и целуя меня. А произошло вот что. Папу вызвали в райком партии (он был кандидатом в члены ВКПб) и сказали, что его рекомендуют на какую-то там должность на остров Сахалин.
   Это уже потом, спустя несколько лет, рассказывал папа. Он им сказал, что прошел почти все годы войны и далеко не в тылу. Что у него престарелые родители, жена, маленький ребенок, которого он только два года назад привез из эвакуации. На что ему было сказано, что таково решение партии, и он не может отказываться. Мой папа был довольно высокого роста (182 см), жгучий брюнет с серыми глазами, достаточно атлетичен и несколько (если не сказать больше) вспыльчив. Он бросил на стол первому секретарю райкома партбилет и сказал, что больше его с ними ничего не связывает. Это он, придя домой, рассказал дедушке. Дед, понятно, проживший и переживший многое (напомню, советской властью определенный в "лишенцы" и т.д.) сказал: "Нюма, через 15 минут тебя здесь быть не должно. Собери маленький незаметный чемоданчик или сумку с самым необходимым". Что отец и сделал. Шел 1947 год. Вечером за отцом пришли двое... И дальше...
   Санитарный поезд входил в состав медицинской службы армии и подчинялся начальнику этой службы. Начальником был А.В. Хомутов. (Кстати, начальником политотдела этой армии был Л.И. Брежнев). В 1947 году А.В. Хомутов был министром здравоохранения Молдавской ССР. Во время войны, будучи в подчинении у А.В. Хомутова, видимо, папа был с ним в неплохих отношениях.
   Я не знаю, каким образом, откуда (ведь тогда связаться с другим городом по связи была проблема почти неразрешимая), но папа связался с А.В. Хомутовым. Деталей я, естественно, не знаю, но он сказал, чтобы любыми путями папа добрался до него. И он помог.
   Послевоенная Молдавия - врачей нет (считанные), разруха, трахома, сыпной тиф - в общем, все прелести разрушенной страны. Хомутов определил папу на работу главным врачом (звучит!) малюсенькой сельской больницы на 25 коек в селе Корнешты-Перевал, на самой границе с Румынией. Хомутов сказал отцу, что здесь его не найдут. Ну, пожалуй, деталей хватит. Факт - все пока выжили (через полгода папа через посыльного забрал нас с мамой) и таким образом мы оказались в Молдавии. Через год отца перевели в город Тирасполь, ненадолго в г. Бельцы, а в 1950 году папа и мама уже работали в столице МССР г. Кишиневе. Первым секретарем в Молдавии стал Л.И. Брежнев.
  
  
  
   ПЕРВЫЕ ШАГИ
   В НЕИЗВЕСТНЫЙ МНЕ МИР
  
   В школу в первый класс я пошел в 1949 году в г. Тирасполе. (Это был первый год совместного обучения девочек и мальчиков). Затем какую-то четверть я учился в г. Бельцы, ну, а уже второй класс пришелся на г. Кишинев. Меня звали Гарик, фамилия Шлимович. Папа и мама - врачи, у нас маленькая квартира из двух комнат (как тогда говорили, на земле), туалет на всех (около 10 семей) в конце двора, вода - колонка во дворе. Мы носили школьную униформу - брюки, гимнастерка, ремень, фуражка с кокардой (а в мечтах - кирзовые сапоги с отворотом и морская тельняшка).
  
   Классная руководительница (прошло около 70 лет, а ее фамилия не забывается) Баринова Людмила Алексеевна. Это была крупная дородная дама с несколько, я бы даже сказал, облагороженным лицом и не совсем определенным, плавающим взглядом.
   Впоследствии, когда я читал о боярыне Морозовой, у меня появлялось ощущение, что портрет списан именно с нее. Так вот. Каждое утро, когда она входила в класс, на ее приветливое "здравствуйте, дети" мы дружно, как положено, вставали. Она говорила: "Садитесь". Все садились. "А теперь, - говорила она, - евреи, встаньте". Мы вставали. Она смотрела на каждого из нас абсолютно невидящим взором. Как бы мимо, а потом тоже: "Садитесь". Нас в классе было восемь человек.
  
   Практически, я уже давно не жил в пробирке и достаточно осознавал, что есть определенная нелюбовь к евреям со стороны разного люда, а значит, и ко мне.
  
  
   Нашими соседями во дворе была семейная пара - она надзирательница в тюрьме, а он тоже какая-то тюремная персона. Она всегда ходила в форме.
   Так вот, каждый раз, проходя мимо нашей квартиры, она как "отче наш" произносила: "У проклятые жиды, убирались бы к себе в Палестину". В регулярности разных проклятий ей было не отказать. Так что, аккуратная сенсибилизация к ненависти к евреям была частной и повсеместной.
  
   Но это же школа! У нашей учительницы такой регулярности не было, видимо, поднимала она нас только под настроение, но уж больно часто. Объективности ради надо отметить, что на оценках по предметам ее отношение к евреям не отражалось.
   Но вот однажды мне это надоело, и на очередное ее "евреи, встаньте" я не встал. Она посмотрела на меня и с явным непониманием спросила: Гарик, а ты почему не встаешь?" Я говорю, что, во-первых, я вставал для приветствия со всем классом, а во-вторых, я не еврей, а я таджик. "Как это таджик?" - с возмущением и вместе с тем со смехом спросила она. На что я ответил, что я родился в Таджикистане, значит, я таджик. Недоумение от этого объяснения она скрыть не могла. Во всяком случае, я больше не вставал, а после еще нескольких попыток это издевательство над еврейскими ребятами с ее стороны прекратилось.
  
   Лето 1952 года я как всегда провел у дедушки в Одессе. Меня отпускали с ребятами с нашего двора на море. Каждый брал с собой бутылку молока, кусок белого или серого хлеба и на трамвае - на пляж. Купались, собирали мидии (сдирали со скал, у каждого для этого была заточенная ложка), рачков. А вечером бабушка варила суп из мидий, и все были довольны.
  
   В сентябре начался новый учебный год. Собрался весь наш класс, каждый делился проведенными летними каникулами. В основном, все ребята, естественно, оставались дома, кто-то был в деревне у своих "стариков". Сравнивались, кто вырос за это время, кто лучше загорел.
   Ребята знали, что у меня дедушка с бабушкой живут в Одессе и что лето я проводил на море. Естественно это вызывало зависть (быть на море - это, как впоследствии, выезд за границу) и утешением для ребят служило утверждение, что загар под водой из-под крана выглядит лучше и держится дольше.
  
  
   НУ, А ПОТОМ...
  
   Я уже не помню точно (а рыться в исторических архивах, честно говоря, нет никакого желания) не то в конце сентября или в октябре в газете "Правда" появилась большая статья (на 1-й странице) под названием "Убийцы в белых халатах". И... началась кампания, обозначенная в истории, как "Дело врачей". Об этом впоследствии будет написано очень много и по-разному. Естественно, в своем изложении я буду стараться отобразить участь моей семьи в этом кошмаре. Вынуждено отошлю читателя к некоторой предыстории этой трагедии (иначе я не могу это обозначить).
  
   Мой дядя Шлимович Семен (Бенцион) в конце 40-х годов закончил Ташкентский мединститут (после возвращения в Одессу из эвакуации дядя переехал в Ташкент) и получил назначение в г. Сталинабад. В начале 50-х годов он женился на крымской татарке (тоже врач), депортированной во время войны из Крыма. В то время два врача все-таки было значимо, и им выделили в старом деревянном, но двухэтажном доме отдельную двухклеточную квартиру, но в которой была небольшая кухня. Где они и жили, может быть, один год, может быть, полтора.
   Это о них.
  
   А ТЕПЕРЬ ПЕРЕНЕСУ ВАС В ДРУГУЮ ИСТОРИЮ
  
   В те годы была очень и очень известная семья по фамилии Вовси. Их были три брата. Один из них - знаменитый актер, основатель еврейского театра в Москве, председатель знаменитого Еврейского антифашистского комитета, носивший сценический псевдоним Михоэлс. Другой брат М. Вовси, врач, знаменитый академик АН СССР, возглавлявший Лечебно-санитарное управление Советской Армии, имевший массу регалий.
   Третий брат, насколько я знаю, доктор технических наук, профессор училища им. Баумана в Москве. Возрастных отличий братьев я не знаю, да и не хочется в это углубляться, так как это не имеет значения в моем повествовании. Итак, я многое могу написать о Михоэлсе, но это меня, да и читателя отвлечет от главной мысли моего повествования. В 1948 году Михоэлс был убит в Белоруссии в инсценированной автокатастрофе.
   Академик М. Вовси после этой трагедии с братом продолжал свою профессиональную деятельность зав. Кафедрой терапии Первого московского мединститута. Третий брат умер. В каком году это произошло, я не знаю. Но факт, что он был женат на Бэлле, враче-офтальмологе, естественно носившей его фамилию. Спустя какое-то время после его смерти она вышла замуж за некоего Л. Кальштейна, ленинградца, кандидата наук. В то время 50-51 годы в узаконенном порядке молодые перспективные специалисты с учеными степенями из ведущих вузов страны (в частности, медицинских) направлялись в развивающиеся республики для поднятия национальной культуры, а что касается медицины - для подготовки и становления национальных кадров в республиках.
   Очень много профессоров и специалистов из Москвы и Ленинграда, возглавлявших кафедры в Кишиневском мединституте. Так вот. Семья врачей Л. Кальштейна и Бэллы Вовси (а она сохранила фамилию покойного мужа) была направлена в Сталинабад, в мединститут, где он возглавлял кафедру отоларингологии, а она работала доцентом на кафедре глазных болезней. На первое время их поселили в квартиру моего дяди, т.е. по одной комнатушке. Они прожили совместно какое-то время, и именно на это время пришлось знаменитое сегодня в гибельно-устрашающее тогда "дело врачей убийц".
   Я не хочу останавливаться на многих деталях этого страшного действа, сегодня оно многократно в деталях описано в средствах массовой информации и в некоторых учебниках истории. Я прекрасно помню имя автора этой нацеленной композиции - Л. Тимашук, работавшая врачом в больнице 4-го санэпидуправления, называемого популярно - Кремлевской больницей.
   Вслед за этим были арестованы ведущие академики и профессора-медики евреи, и среди них первым арестованным был академик М. Вовси. Не касаясь ненужных в моих воспоминаниях деталей, я думаю, что читателю уже понятно, что дальше все пошло по профессионально отработанной КГБ схеме. Связь какая-либо моих родителей с дядей была полностью прервана, и через какое-то самое короткое время моя семья оказалась на домашнем аресте. Что это значило!
   У нашего дома (т.е. у нашего двора) 24 часа стоял дежурный. Папа не имел права выходить с территории двора. В двух кварталах от нас находился небольшой продуктовый магазин, куда имела право два раза в день ходить мама. Зарплату родителям платили - я даже помню ставку врача по тем временам - 725 рублей. Мама работала акушером-гинекологом. Из транспорта в городе имелись два трамвая, ходившие в определенном районе. На окраине города - либо пешком, либо на приданных двум городским больницам лошадях. В случаях сложных ситуаций с родовспоможением иногда приходили за мамой, как правило, в вечернее и ночное время.
   Ну, а я? Я ежедневно ходил в школу. Я уже был не Гарик-еврей, а к тому же сын врачей-убийц. Драться с мальчишками из класса и школы (иногда присоединялись и ретивые девчонки с чернильницами-непроливайками) приходилось ежедневно. Моя задача была по окончании уроков (на переменах я сидел в классе) первым, если получалось, выскочить из класса и стать спиной к стенке. Вот когда мне пригодился кастет немецкий, найденный когда-то в одесском дворе в катакомбах. Иногда он меня спасал, и мне удавалось после короткой драки убежать, иногда не очень.
   Папе я не жаловался, он о многом догадывался, Но...
   К счастью настал март 1953 года. 2 или 3 марта в школе состоялось собрание всех учащихся и педсовета. Директор зачитывал сводку о состоянии здоровья товарища Сталина. Все плакали. Школьников отпускали домой. Я постарался убежать первым, но несколько ребят меня все же догнали. Досталось. По ходу получили тумаки еще пару мальчишек-евреев. Вечером я слышал, как папа сказал маме, что кажется хозяин ушел. Так и было. 5 марта, по сообщениям, он умер, а 9-го состоялись похороны. Все это многократно описано. Главное - 16 или 17 марта утром идя в школу, я не увидел у входа во двор постового.
   После школы меня встретили улыбающиеся папа и мама. Вечером мама накрыла стол к ужину, папа выставил бутылку водки. Мама сказала, что с завтрашнего дня у меня изменится режим, потому что с утра они с папой выходят на работу, так что после школы я во всем буду более самостоятельным. Драки в школе практически прекратились, а стычки между ребятами и мной обрели характер обыкновенного возрастного общения. Про папу я как бы написал достаточно обстоятельно. По специальности он был рентгенолог, активный, читающий специалист (в доме вообще была хорошая специальная литература, учебники и другие книги).
   Вечером во время ужина мама с папой обменивались событиями прошедшего дня, говорили о своих больных, о правильной диагностике, нередко во время разборов обращались к литературе, так что ужин порой затягивался надолго. Мне все это было очень интересно, и я часто в отсутствии родителей просматривал эти учебники (особенно по акушерству и гинекологии).
  
  
   О МАМЕ
  
   Мама была очень одаренной от природы женщиной.
   Во-первых, она была очень красивой, в дальнейшем, с возрастом несколько располнела. У нее был абсолютный слух. Она прекрасно играла на пианино, умела и на гитаре. В доме всегда звучала музыка, было много пластинок, естественно, патефон. Папа очень любил оперу, поэтому дань отдавалась классической музыке. У нас всегда почиталась книга, имелась хорошая библиотека (по тем временам). Семья была читающая.
   Начинала мама работать, как акушер-гинеколог, а после 1954 года прошла несколько специализаций по радиологии и рентген терапии в Москве и Ленинграде. Как и мединститут, она заканчивала курсы на отлично с красным дипломом. В 1955 году в Кишиневе открылся онкологический диспансер, куда мама перешла работать из больничного гинекологического отделения в качестве рентген-терапевта. Кстати, она была одной из первых в Союзе, кто начал лечить рак шейки матки у женщин с помощью радиоактивного радия, который получали из Франции. Я прекрасно помню эти свинцовые четырехугольные коробочки, в которых находились радиоактивные иглы. Тогда работали без должной защиты (к великому сожалению), а неиспользованные радиоактивные иглы сдавали по акту. Такое было время.
   И еще о маме, как о враче, враче сердечном, человеколюбивом и сердобольном. Она работала в онкологическом институте в отделении, которое называлось "голова-шея". Одной из категорий пациентов были больные раком пищевода, которых, естественно, облучала мама. И вот, как-то в очередной (нелегальный) мой прилет к маме я застал такую картину. На кухне стояли литровые банки с едой, на которых были написаны разные фамилии. Я спросил, что это. Она говорит: "Я иногда готовлю протертые супы для моих больных. После облучения у многих образуются рубцы на внутренней стенке пищевода и больничную еду они кушать не могут - им плохо. Но ведь это МОИ больные и я за них очень переживаю, да и хочется видеть результат лечения. Ты, сын, не сердись. Лучше, если в твоих возможностях, чтобы хоть один раз в неделю за мной присылали машину, а то я с банками, да еще в двух маршрутках". Вот так было!
   Я уже писал, что к тому времени (после 53-го года) в Кишиневском мединституте работали профессора московских и ленинградских школ. Со многими из них дружили мои родители, а некоторые стали друзьями на долгие годы. В основном это были евреи, тоже пострадавшие в сталинские годы, особенно ленинградцы, да и москвичи тоже. В выходные дни часто собирались у нас дома.
   Мама была замечательной хозяйкой, удивительно вкусно готовила, пекла прекрасные торты (в этом я любил ей помогать). Надо не забывать о дефиците продуктов в то время, но мама умудрялась. Она была веселой, словоохотливой и излучала тепло и доброту. Поэтому всем нравилось встречаться у нас. Плюс - пианино, часто играли в четыре руки, соревновались, кто чаще подберет ту или иную мелодию, танцевали.
  
   Ну, как будто бы общую картину я представил. Время, естественно, проходило. Вот уже закончился и 54-й год, а я уже в шестом классе.
   Учился я, в общем, неплохо, отличником не был, да и в будущем тоже. Но старался обходиться без троек. Мне уже 13-14 лет и пришло время обращаться к спорту. До этого я ходил в кружки Дома пионеров (авиамодели, умелые руки). Кстати, в будущем, уже во взрослой жизни, мне это очень пригодилось (умение обращаться с молотком, зубилами, пилами, рубанками).
  
  
  
   ШКОЛА И ВОЛЕЙБОЛ
  
   В спорте я перепробовал много секций. Секцию бокса я посетил всего, по-моему, 2 или 3 раза, но этот мордобой пришелся мне не по вкусу. Секция борьбы тоже как-то не очень, особенно эти потные, слипшиеся тела (да и всю предстоящую жизнь я не очень любил разные прикосновения к себе, включая и так называемый лечебный массаж). В футбол мы итак играли на школьном дворе, а вот легкая атлетика была интересной. Но, увы. Тренеры сказали, что у меня короткие ноги - а посему отчислили. Волейбол. Я записался в секцию при стадионе "Динамо". Вернее, пришел записываться. Меня встретила довольно немолодая женщина, видимо, в молодости была довольно интересная, стройная, рослая, в прошлом, как потом выяснилось, известная в стране волейболистка. Не забывайте - это был 54-й год.
   Для своих лет я был среднего роста, при построении в классе я стоял третьим (мы, дети войны, вообще не отличались ростом, хотя редко, но были и ребята высокие). Я с удовольствием вспоминаю ее, Лидию Алексеевну Крупенину. Она на меня посмотрела и спросила, как меня зовут. Я ответил. Она говорит: "А ну-ка покажи мне свои пальцы. Потом покрутила кисти рук. "Ну, хорошо, - сказала она. - я тебя возьму. Только у меня ребята уже играющие, и тебе придется за ними тянуться". Назначила мне время тренировки, объяснила, какая нужна форма.
   Радость была неописуемая, и в этот день я стал волейболистом. Ребята в команде были на 3-4 года старше меня.
   Это была уже действительно команда, игравшая на различных внутриреспубликанских соревнованиях. Но, главное, мне было разрешено на равных приходить в спортзал в тренировочное время, и это уже была первая ступень во взросление.
  
   Ребята, ученики 9-10 классов, как мы говорили, "уже большие", отнеслись ко мне хорошо, я бы даже сказал, тепло (ведь я маленький).
   Правило было такое. Все приходили за 2,5 часа до тренировки, дожидались, пока закончат тренировку предыдущие секции (обычно наше время было после борцов), мыли пол в спортзале, натягивали сетку (что нелегко) и накачивали и шнуровали мячи (до современных ниппельных мячей оставалось еще 2-3 года). На тренировках к игре меня не допускали, я получал индивидуальное задание. С этого момента моя жизнь четко разделилась на две обязательные и взаимосвязанные стороны. Школа и волейбол. К сожалению, я отказался от занятий музыкой, чем очень огорчил маму, но предпочтение отдал волейболу, хотя теперь я понимаю, что вполне при должном упорстве мог бы и совмещать. Пребывание в любом коллективе - это модель жизни на выживание - не ищи сочувствия, а борись!
   У меня действительно были полные бедра и короткие голени, что меня ужасно удручало. Поэтому во время тренировки я обматывал бедра различными тряпками, разрезанными старыми солдатскими шинелями и прочим в расчете, что они похудеют. Чтобы увеличить прыжок (в волейболе это крайне важно) я собирал в мусоре разные железки, содержащие свинец, делал ямки в земле (своеобразная метода) и полученным свинцом набивал охотничий патронташ, делая в нем по 500-600 прыжков в день. В общем, я оправдал надежду тренера, понемногу вливался в команду, ну, а дальше - время. Папе я, естественно, помогал, сделал небольшую дощатую пристройку к нашей квартире, туда перенесли кухню (примус, керогаз обрели свою площадь). С нами стала жить домработница, пожилая молдаванка, одинокая Мария Ивановна.
   Так что, когда я приходил из школы, уже был готов ее постный суп с жареным луком и фасолью и еще что-то. К вечеру приходили с работы папа с мамой, и жизнь возвращалась в свою колею. Я с большим удовольствием много читал, все, что можно и нужно (школьная библиотека посещалась регулярно, да и по школьной программе было много интересного и, естественно, необходимого), да и в доме много литературы - Бальзак, Мопассан, Золя, Мериме и другие. Это уже был предмет сдерживания со стороны родителей, пытались установить цензуру, как-то регулировать, но... Мне нравились стихи, мне нравилось читать их вслух (когда в доме никого не было - я не стеснялся).
   В школе проводились вечера для старшеклассников, там пели, танцевали. Но нам допуска туда не было. Но для нашего возраста устраивались викторины, что-то еще, я не помню, и конкурсы любителей поэзии. Это я уже приближаюсь к году 56-57-му. На этих вечерах я часто читал стихи. На одном из конкурсов (это уже школьные каникулы) я читал Маяковского "Стихи о советском паспорте". У всех слушателей всегда вызывали нездоровый восторг слова "Я достаю из широких штанин... " а во что мы были одеты - сегодня даже представить страшно. Какие штаны? Где их взять? А еще и широкие!
   В общем, время катится, слава богу, каких-то потрясений особых ни у меня, ни у родителей нет - ура! К этому времени в составе команды, подчеркиваю, в составе, т.е. меня уже начали выпускать на площадку, мы (в каникулярное время) выезжали в некоторые города Молдавии на чемпионаты республики среди школьников. Это уж залихватски! Помню, на одном из соревнований мы получили приз - каждому игроку тренировочный костюм.
   Это приятно, но главное, что на блузе у горла была белая олимпийская полоска. Вот было форсу в школе, когда я пришел в этом костюме. И еще я мечтал получить нагрудный знак - зеленого цвета - 3-й разряд, синего - 2-й, красного - 1-й (красный - это уже несбыточная мечта!)
   Подошел 1957 год. Видимо, я играл неплохо, и меня включили в сборную школьников республики. Для меня это стало личной победой. Летом мы выехали на Спартакиаду школьников Союза в Ригу. Я уже не мальчик, мне 15 лет, я слышал, что за границей что-то необычное. Но Рига! - Это был для меня (да и не только для меня) шок! Нам выдали полотняные костюмы и резиновые тапочки - наша униформа. Другого ничего не было - состояние ужасное, опущенное. Но мы приехали на Спартакиаду - и этим все сказано. Мы ходили по магазинам, улицам - это казалось сном. Но что меня поразило очень - когда в магазине я увидел мужские носки на резиночках. Я даже не мог вообразить, что такое возможно.
   Ведь мы носили длинные, почти до колен носки и с ними специальные резиновые обмотки. В общем, я накупил пар десять и по приезде раздаривал ребятам. Ну, а дальше, когда мы сыграли в Вильнюсе, Минске, Львове, Москве и других городах - я уже был опытным "выезжалой" и почти возмужавшим.
   Если не ошибусь, в 1958 году, по-моему, в октябре состоялся слет, как говорили, "лучших" комсомольцев Украины и Молдавии. Где-то в начале учебного года во время урока в класс зашла секретарша директора и попросила, чтобы я сейчас же пришел в кабинет директора.
   Я подумал, что это опять связано с моими спортивными делами (ведь иногда приходилось пропускать занятия). В кабинете помимо директора сидела какая-то дама, представившаяся кем-то из райкома. Она мне протянула лист с отпечатанным текстом (вспомнились мои конкурсные чтения стихов) и попросила его прочесть вслух. Этот текст я помню и сегодня. "Мы, комсомольцы, великой страны, клянемся, что будем навеки верны..." и т.д.
   Я прочел текст дважды. Судя по выражению лица директора и райкомовской дамы - им понравилось. В то время я не был комсомольцем и продолжал быть Гарри Шлимовичем. Дома я рассказал об этом, и папа сказал, что с такой фамилией ничего ты читать не будешь. Кстати, после знаменитого "дела врачей" папа поднимал вопрос по поводу изменения фамилии.
  
  
   Ведь мамина фамилия Бондарева, фамилию отца она никогда не брала. Но как-то это все повисло в воздухе, а я это даже не брал во внимание. Директор школы был, как говорят, папин больной и очень уважительно к нему относился.
   Он позвонил папе, попросил зайти, рассказал о ситуации с клятвой и открытым текстом спросил, не будут папа и мама возражать против изменения фамилии. Дома папа спросил меня, как я к этому отнесусь. В принципе тогда мне было все равно, может быть, я что-то не понимал. Я согласился, папа на это отреагировал без эмоций, в принципе, в соответствии с жизненными обстоятельствами, хотя я думаю, что ему было бы приятно, если бы я возразил, хотя бы для проформы (ведь на тот период я был единственным сыном). Не хочу фантазировать, но в течение десяти дней были переоформлены все документы, и я стал Бондаревым Игорем Наумовичем.
   Где-то через неделю в райкоме комсомола мне вручили комсомольский билет. Дней через 5-6, буквально в преддверии этого слета комсомольцев во время урока меня опять вызвали в кабинет директора. На этот раз в кабинете сидели двое мужчин среднего возраста с серьезным и, я бы даже сказал, несколько злым взглядом.
   Они также попросили меня прочесть клятву, а я ее уже знал наизусть. Поблагодарили меня, и я ушел. На следующий день директор школы сказал мне, что гостям очень понравилось, как я читал, но, по их мнению, я не подхожу ростом. Когда я рассказал об этом папе, он рассмеялся и сказал: Вот видишь, а что бы они сказали тебе при старой фамилии". Как сказал мне папа: "Скорей взрослей - опять нехорошие звонки". Конечно, я расстроился - это было неприятно. Что я помню абсолютно точно - слет состоялся в воскресный день. Где-то около 6 часов утра раздался стук во входную дверь. Я спал.
   Мама и папа проснулись и, видимо, отзвуки прошлых лет ввергли их в ступор, потому что долго не открывали. Папа разбудил меня. На пороге стоял один из тех "слушателей" моего чтения в кабинете директора школы. Он извинился за столь ранний приход и сказал, что мне назначено сегодня читать на площади Ленина клятву комсомольцев. Я не уверен, что у папы от сообщения отлегло от сердца. Во всяком случае, когда он сказал, чтобы к девяти часам я был готов и за мной придет машина, папа попросил разрешения поехать вместе со мной. Мужчина ответил: "Конечно", и попросил, чтобы я был в белой рубашке и на груди комсомольский значок.
   Так и было. В девять часов к нашему двору подъехала машина, рядом с водителем сидел наш уже "старый знакомый". Мы с папой сели на заднее сидение. Нас подвезли к парку Пушкина, так он тогда назывался, мне вручили текст этой клятвы и попросили здесь подождать. Слет начался в 10 часов утра. Площадь Ленина была заполнена молодежью с флагами Украины и Молдавии (наверное, человек 300-400). Лилась молдавская и украинская музыка. А в 10 часов на трибуну Ленина поднялись руководители и партийные функционеры республики. Кто-то из них начал торжественную речь.
   В это время за мной пришли представители слета (и, естественно, мой знакомый) и проводили через строй охраны на трибуну. По окончании его речи объявили о "клятве комсомольцев". Я прочитал текст клятвы и после каждого куплета, оканчивающегося словами "клянемся", вся площадь дружно скандировала "клянемся". Стоявшие на трибуне в унисон тоже произносили эту клятву. Что мне запомнилось во время чтения текста - рядом со мной стояла стройная видная женщина (впоследствии она окажется моей тещей, но это будет лет так через 10). После чтения клятвы меня проводили обратно в парк, где меня ждал папа. И слава богу, (когда папа меня увидел, он с облегчением вздохнул) мы пошли домой. Где-то через несколько недель за мной приехали из киностудии (ведь все это снималось для новостных передач) на озвучение. Ну, а потом... на какое-то время я стал "героическим отрядом" в городе, при встрече знакомые ребята, да и вовсе не знакомые всегда говорили мне "клянемся".
   Закончился и 1957 год. Я перешел в 9-й класс. Все как-то шло по наезженной колее - школа, волейбол, соревнования и, естественно, обязанности по дому.
   В 1958 году летом состоялась очередная Спартакиада школьников Союза в Тбилиси (помимо календарных игр расписания). Я уже учился в 10-м классе, и, конечно, дома вставал вопрос - куда поступать, в какой институт? В то время, впрочем, как всегда, да как и сейчас спортсмены, в которых были заинтересованы те или иные вузы, пользовались определенными льготами при поступлении. В принципе - вне зависимости от результатов вступительных экзаменов - "нужные" спортсмены проходили. Но каждый вуз, каждый факультет имел свои интересы и, соответственно, свои квоты.
   Это общая картина. В отношении меня - конечно же, я хотел в медицинский. Я не хочу повторяться - действительно учился я хорошо, да и как игрок мединститута я был бы не лишний (впоследствии мне об этом говорили их тренеры). Но... мединститут категорически не брал евреев.
   Мне предлагали университет (биолого-почвенный факультет), естественно, пединститут - физвоспитание, да, пожалуй, и все. И вот, в последние дни Спартакиады в Тбилиси, ко мне подходит тренер сборной Таджикистана и говорит: Я за тобой наблюдаю уже несколько лет, ты мне нравишься. Куда ты собираешься поступать после школы?" Я объяснил, что я из семьи врачей и хотел бы в мединститут, но не знаю, как получится. Он спросил, какие у меня отметки в школе. Я ответил. "Дай мне свой домашний адрес", сказал он. Я дал, и он пообещал мне прислать письмо.
   Действительно, спустя где-то месяц (сентябрь или октябрь) я получил от него письмо, где он просил отправить на его адрес мой школьный табель за 9-й класс, удостоверение о присвоении мне первого спортивного разряда по волейболу. И пообещал, что если подтвердится все то, что я ему говорил, он мне гарантирует поступление в мединститут, тем более, что 1959 год - год 2-й Спартакиады народов СССР. Папа прочел письмо и сказал, чтобы я не особо верил, но, чем черт не шутит, - надо отослать эти документы. Мы отослали. Спустя буквально 2-3 недели мы получили от тренера подтверждение его предложения (хочу отметить, что этот разговор и переписка носит абсолютно приватный характер и не имеет под собой никакой официальной, тем более юридической основы). Но, правда, при одном неукоснительном условии - школу, то есть 3-ю и 4-ю четверть я должен заканчивать в Душанбе, то есть аттестат зрелости должен быть Таджикской республики.
   Вот и незадача. К этому времени мой дядя после всех описанных выше горестей работал уже на кафедре рентгенологии в должности доцента, в семье установился налаженный быт и все этому сопутствующее. Папа позвонил и рассказал ему об этом предложении, что на Украине и в Молдавии мне ничего не светит, и спросил, как он смотрит на сделанное мне предложение. Дядя был в огромном негодовании, упрекал отца, как он может об этом вообще помышлять и что дядю могут обвинить в семейственности и протекционизме, лишить работы и прочее. Папа ответил, что мы все это понимаем и против его желания не пойдем. Но попросил его учесть, что у меня уже другая фамилия, я теперь Бондарев, и чтобы на него не пала никаким образом тень, мне можно снять угол в чьей-либо квартире и я смогу там заканчивать школу.
   В результате дядя согласился, сказал, что ждет меня в январе, и жить я буду у него, а дальше посмотрим, как будут складываться обстоятельства. В общем, все так и получилось. В начале января 1959 года папа проводил меня до Москвы, посадил в поезд, купейный вагон Москва-Душанбе. Время в пути около шести суток.
   Папа снабдил меня деньгами, вошел в купе, познакомился с попутчиками, о чем-то говорил с проводником (думаю, дал какие-то деньги). Когда поезд отходил, я стоял у окна и впервые видел плачущего папу, причем он так заливался слезами, что, наверное, не видел меня у окна.
   Я не буду останавливаться на моих попутчиках в моем купе и о самом шестидневном "путешествии". Но об одном из "жильцов" купе я не могу не рассказать. Это был седовласый, видно, что в возрасте, старший лейтенант. Исключительно ухоженный и всегда пахнущий каким-то одеколоном (и тогда, и сейчас я не очень в этом разбираюсь, знал только одеколон "шипр", но это был не он). Как водилось в то время, пассажиры в основе своей пользовались припасенной в дорогу едой (знаменитая курица, отварные яйца, колбаса) "проводниковым" чаем с баранками, а потом уже станционным подкреплением. В такой дальней дороге, конечно, многие ходили в ресторан - обедать. Описываемый мною герой жил по своему распорядку. Просыпался, как и все, ежеутренне брился, пил чай, особо ни с кем не общался (первые 2-3 дня), где-то к 11 часам уходил ... в ресторан. Возвращался в 10-11 вечера, приносил бутылек водки, которую выпивал в течение ночи. Ни в коей мере никого не беспокоил и, выходя ночью из купе, старался очень аккуратно и бесшумно закрывать дверь. Приблизительно на 4-й день, к удивлению спутников, он остался в купе. Оказался очень разговорчивым, теплым собеседником. Показывал много фотографий, где непременно фигурировало застолье, да и на погонах были звездочки разного калибра и разного количества. Тут он вполне моложавый в звании подполковника, а тут он майор и другие. По специальности он военный топограф, много рассказывал о характере службы и прочее, прочее. Помню, по-моему, в Самарканде он вышел на перрон, кому-то продал часы, был в очень приподнятом настроении и еще сутки провел в ресторане. Ждал скорого прибытия в Душанбе, где на почтамте его ожидал перевод от мамы и он отправится в обратный путь. Вот такая зарисовка моего первого столь длительного вояжа.
   На вокзале меня встретил дядя, мы узнали друг друга (а не виделись около пяти лет, он приезжал на похороны дедушки в 1954 году). В квартире мне отвели спальное место в так называемой столовой (квартирка была небольшая из двух маленьких комнат) - утром собрал, вечером расстелил. С помощью тренера меня определили в школу недалеко от дома (да там все было недалеко). В классе ребята меня встретили очень дружелюбно, особенно мальчики (ведь на лацкане куртки был красный жетон 1-го разряда, парень тоже не без форса). Ну, а дальше опять все пошло размеренно, учеба, тренировки. В доме дяди имелась прекрасная библиотека (и по домашней закалке я был книгочей), так что жизнь пошла в старом режиме, правда, в несколько иной ипостаси, хоть и у дяди в доме, но это не мама и папа.
   Закончилась третья четверть в школе, учился я хорошо, но все-таки с математикой как-то не очень получалось. В конце четверти учительница математики, объявляя оценки ученикам, мне сказала (это мне очень хорошо запомнилось): "Бондарев, по алгебре я вам поставила тройку. Вы симпатичный молодой человек, по геометрии тройку - вы хороший спортсмен и защищаете честь нашей школы, а вот по тригонометрии я вам выставить оценку не могу, так как других заслуг я у вас не вижу". Воспроизвожу почти дословно, поэтому поставил, как цитату. Единственное для меня было успокоением - это предложение брать дополнительные занятия, что я и делал вплоть до окончания школы. Экзамены в школе на аттестат зрелости прошли в июне до 23 числа включительно.
  
  
   МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ В ДУШАНБЕ
  
   24 июня я уже сдавал первый экзамен в мединститут. Это был год Спартакиады народов СССР и сборная республики (нас было 8 человек) должна была сдать экзамены до 1 июля, так как 2 июля вся спортивная делегация отбывала в Москву. В течение недели я сдал четыре экзамена, набрал 18 баллов, проходных, я стал студентом и в прекрасном настроении уехал в Москву. За меня радовались дядя, тетя, в неописуемом восторге папа с мамой. Я пообещал, что по окончании Спартакиады я прилечу домой в Кишинев, а уже к сентябрю вернусь в Душанбе. Я так думал, мне так хотелось.
   После адаптации и акклиматизации в Москве я в составе сборной отыграл Спартакиаду школьников (несколько забавная ситуация - жеребьевка свела нас в игру с командой Молдавии, было как-то неловко перед ребятами - но спорт есть спорт). А спустя неделю начался большой праздник спорта СССР - Спартакиада народов. Читающему сегодня, несомненно, трудно представить это. Сейчас телевидение, интернет - тебе доступно все, что представляет для тебя интерес, и спорт в том числе. Тогда же, живя в принципе в абсолютно закрытой стране, не имея доступа практически ни к чему, что происходит за рубежом - это для советских людей, ну а уж для участников Спартакиады особенно - огромный воодушевляющий незабываемый праздник. В составе сборной Таджикистана я отыграл две игры, когда меня наутро пригласили к руководителю делегации. Он показал мне телеграмму из ректората мединститута, где за подписью ректора (тогда директора) меня срочно требовали прибыть в институт для прохождения мандатной комиссии. (Тогда я еще до конца не понимал, что это за комиссия).
  
  
  
   Руководство мне купило билет на самолет Москва-Душанбе, и на следующий день я вылетел. По приезде я спросил дядю, знает ли он что-либо. Он и понятия не имел.
   Я пришел в институт (это август месяц). Меня пригласили к ректору. В кабинете находились еще двое сотрудников. Я подтвердил документы, которые они мне представили (паспортные данные, место жительства и другие).
   Сказали, что им необходимо представить табель успеваемости в школе за 8-й и 9-й классы и как можно быстрее. Занятия в институте начинались 1 сентября. Не забывайте - это 1959 год - до факсов и интернетов еще очень и очень далеко. Что оказалось. Кто-то каким-то образом (конечно же, из доброжелателей) выслал анонимное письмо в ЦК Компартии Таджикистана, что некий имярек фактически в школе не учился, был "адаптивным" второгодником и так далее.
   Комиссия требовала документальных подтверждений. Последовали телефонные звонки домой, собирание нужных и ненужных справок, табелей за последние годы учебы в школе, почтовые пересылки...
   Слава богу, все закончилось благополучно и вовремя. В сентябре начались занятия в институте. Справедливости ради, напомню, что сначала студентов отправили на сбор хлопка (в средней полосе России и в Украине студентов отправляли на картошку, в Молдавии - на помидоры и виноград). Эпопея сбора хлопка - это отдельная история. Попробую очень коротко коснуться этой темы. Я, наверное, забыл упомянуть, что в мое время поступления в институт регламент для абитуриентов был приблизительно таков (могу ошибиться в числе 10-20). Всего набор - 200 человек - факультет один и только лечебный. Из них - 100 девочки-таджички, 50 - мальчики-таджики. 50 мест отдавались на остальные национальности (включая "золотых медалистов, демобилизованных из армии после событий 56-57 годов в Венгрии, спортсменов и "просто желающих").
   Для нас, европейцев, сбор хлопка - это процедура необычная, потому что мы вообще не представляем, как это должно выглядеть, и вообще, что это такое. Поселили нас в глинобитных кибитках, матрасы на полу (я и сейчас не знаю, чем они были набиты).
   Вокруг поля хлопковых кустов с белыми коробочками, геометрически очень правильно расчерченные арыками, водой из которых мы умывались, в ней купались. Питьевую воду и еду подвозили отдельно. Должен сказать - жили мы очень дружно, мы, русскоязычные, подтягивали ребят-таджиков в русском языке. Они взамен учили нас, как быстрее собирать хлопковые коробочки (курак) и не нахально обманывать бригадиров-учетчиков при взвешивании торб с собранным хлопком (либо подкладывать куски глины, либо аккуратно окунать собранный хлопок в арык с водой). Я не буду вдаваться в детали этого в какой-то мере экзотического для меня месяца. Только помню, как из-за кибиток на нас смотрели женщины (девушки) в парандже (что, согласитесь, было необычно), изредка издававшие вскрики "Буденный, Буденный". В то время я еще не до конца понимал значение этих слов, хотя сестра моей бабушки, тоже врач, участвовала в свое время в борьбе с басмачами (сейчас они называются моджахедами).
   В общем, начались занятия в институте. Анатомия (мне было интересно), гистология и другие менее значимые тусклые предметы, такие, как история КПСС, философия и что-то еще. Были уроки таджикского языка, которые мы, русскоязычные, откровенно игнорировали. О чем я очень жалею, особенно оказавшись в Америке, где очень много персов разного разлива, афганцев, но кроме нескольких обиходных слов и приветствий у меня ничего в памяти не осталось. Все это попутно и как бы. Но главное - я не был дома после Спартакиады, как мечталось, и теперь новый бастион. Сдать досрочно экзамены первой сессии и на Новый Год, каникулярное время, вырваться хоть на неделю домой, увидеть маму и папу.
   Опять-таки занимался хорошо, потому что увлеченно, тренировался, играл в городских и республиканских соревнованиях и ждал с нетерпением...
  
   НЕМНОГО ОТВЛЕКУСЬ, НО В КАНВЕ ИЗЛОЖЕНИЯ.
   Мой дядя и его коллеги (профессура мединститута) каждую неделю в определенный день играли в преферанс. Причем каждую неделю у другого - по очереди. Среди играющих был некий зав кафедрой общей химии Турдаков П.А., или, как его называли партнеры, "Петра". По факту я его видел в доме как минимум один раз в месяц. Все они ко мне относились очень дружелюбно, один из них, Гр. Меднек, зав кафедрой фармакологии, бывший одессит, увлечен был спортом, всякими спортивными сплетнями, байками, и делился всем, что знал.
   Уже в декабре я официально получил разрешение на досрочную сдачу экзаменов - а их было всего три - история КПСС, что-то еще и общая и физколлоидная химия (естественно, при наличии зачетов по другим спецпредметам). К середине декабря все было выполнено.
   Сданы все зачеты, два экзамена и оставался только экзамен по химии. Но двадцать какое-то декабря дядя заказал мне билет - Душанбе-Москва-Кишинев, и я был уже в предвкушении. В назначенный день я пришел на кафедру общей и физколлоидной химии. Меня встретил доцент этой кафедры, попросил войти в экзаменационную комнату. Вошли П.А. Турдаков, доцент и их ассистент.
   П.А. сказал мне типа "О, привет. Ну, как ты, готов?" И своим сотрудникам: "А вы знаете, что Бондарев - племянник С.А.", называя моего дядю. "Ну, хорошо, - говорит он мне. - Вот лист из 100 вопросов, из которых будут составлены экзаменационные билеты. Поехали. Начинай". Вначале я не очень понял, что все это значит. Короче, это я помню незабываемо точно - я дошел до 76-го вопроса.
   Правда, как только было слышно, что я знаю этот пункт, он говорил "достаточно, давай дальше". Когда на 76-м вопросе я поплыл - он мне сказал, типа того, видишь, ты не готов. Подучи! Спустя 3 дня я пришел опять. Состав тот же. Уже не получилось где-то на 30-м или 40-м вопросе. Я не буду искать объяснения - но так было. Я ушел. Кафедра фармакологии находилась где-то в соседнем корпусе. Я прибежал к Меднеку и сказал: "Григорий Львович, что же делает ваш "Петра"? я-то химию знаю, так вы знаете, что я знаю" Потому как я с ним консультировался, да и вообще мы с ним были в очень хороших отношениях. Меднек позвонил Турдакову, но...
   Билет на самолет пришлось сдать. Домой я опять не попал. Химию я сдавал в общем потоке, вместе со своей группой. Я вошел, как и все, взял билет. Когда подошла моя очередь, П.А. сказал своим ассистентам: "Ну что мы будем его слушать, мы же знаем, что он знает предмет хорошо" и поставил мне в зачетку - отлично. Все.
   Когда по прошествии уже Нового года, в очередной преферансной баталии, за столом, Г.Л. Меднек в присутствии, естественно, моего дяди спросил: "Петра, зачем ты это сделал?" он ответил: "Вы должны меня понять, все знают, что Игорь - племянник С.А., и могут подумать, что я у него принял экзамен по блату. Вопросы есть?" У меня нет.
   Начался 60-й год. Кафедрой анатомии заведовал по факту Л.Е. Этинген (формально министр здравоохранения Я. Рахимов). Этинген, ленинградская школа. Интеллигентный, живой, очень собранный и строгий. Мне анатомия нравилась, в анатомке я проводил много времени, вскрывал формалинизированные трупы. Как-то я обнаружил непонятный и не классический анастемоз (соединение) вены и артерии где-то в плечевой области и быстро побежал к Л.Е. показать это и спросить, что это? Он был тоже удивлен, и тут же сказал, что обратил внимание на меня. Во-первых, он ходит на все волейбольные игры института и ему нравится материал, который я готовлю в "анатомическом театре", так не вульгарно и достаточно помпезно называлась проформалинизированная холодная, для многих страшная и отталкивающая анатомка. Через некоторое время Л.Е. предложил мне поучаствовать в некоем научном эксперименте, который он собирается возглавить. Я с радостью согласился. И это оказалось моими первыми шагами в науке, которой я буду увлечен всю свою жизнь. Речь шла об архитектонике сосудов мозга (разветвление всей кровеносной сети) в норме и различных патологиях. Мне было отведено направление при опухолях. Из Ленинграда привезли (а в Ленинград из института Пастера в Париже) модельную опухоль Браун-Пирс. Жизнь моя приобрела новую окраску.
   По окончании занятий в институте - лаборатория, освоение методик наливки сосудов (целлулоид), работа с животными и осознание причастности к чему-то не повседневному и изыскательскому. Работа с книжками и журналами в библиотеке, составление рефератов и многое другое. Это занимало много времени, которое я с удовольствием отдавал. Но основой оставалась учеба в институте, спорт отбирал много сил, требовал режима и дисциплины. Да к тому же, что немаловажно, мне 18-19 лет и вокруг существует жизнь, тоже далеко немало интересующая меня.
   С ранних, юных, лет, как только у меня появились усы, я их никогда не сбривал и ношу по сей день. Правда, сегодня они уже "немного" седенькие. На втором (а может быть, на 3-м курсе) учились две девочки-грузинки, они играли в настольный теннис, я иногда тоже - в общем, мы по-хорошему подружились. На кафедре физвоспитания игровые виды спорта курировал тоже грузин - Тариэлл Мгеладзе.
   Он был старше меня на 10-12 лет, но, учитывая, что я играл еще и за сборную республики, у нас сложились почти что дружеские отношения. Здесь должен заметить, что в Душанбе жили сосланные после небезызвестного восстания 1956 года в Тбилиси (после смерти Сталина) многие. В частности, Тариэл - племянник бывшего во времена Сталина 1 секретаря ЦК Грузии. Одна из девочек, Нателла, внучка директора дачи Сталина в Гаграх. Где-то весной - апреле-мае проходило первенство вузов Душанбе по волейболу (на фоне повседневного графика учебы).
   В один из дней девочки-грузинки (они жили не в общежитии, а снимали комнату в частном доме, недалеко от института) пригласили меня на обед после занятий на грузинское сациви. Я поинтересовался у Тариэла, с кем мы завтра играем. Он назвал очень слабую команду. Тогда я спросил, а можно я завтра не приду, отдохну. На что он ответил, что конечно, да там не с кем играть.
   Назавтра в институте я подтвердил девочкам, что точно приду, уточнил время. Мы сидели, кушали сациви, болтали, как внезапно в дверь вломился Тариэл. "Ну что, я так и знал" и выскочил из комнаты. Мне все это было непонятно, девочки смутились, что-то защебетали по-грузински. Никто толком так ничего и не понял. Все было скомкано. "Сациви" не пришлись ко двору. Следующий день прошел в обычном режиме. Правда, один из игроков нашей студенческой команды сказал: "А знаешь, мы вчера проиграли". Я был в полном недоумении, но больше ни с кем не встречался.
   На завтра, придя в институт, я увидел несколько разделившихся групп ребят, одна из групп почти в полном составе моя учебная. Когда я подошел к ним, вместо многоголосого приветствия меня встретило молчание. Потом меня спросили: "Ты что, ничего не знаешь?" Я пошел к доске объявлений.
   Подхожу. Читаю. Студента 1 курса 1-й группы Бондарева И.Н. за непристойный поступок из института исключить. Основание - представление деканата. Хотя прошло около 60 лет, текст отпечатался в памяти на всю жизнь. Через два дня состоялось общее собрание студентов 1-го курса с приглашенными комсомольскими и другими активистами института. Я был обвинен во всех тяжких грехах, и общее собрание полностью одобрило решение дирекции института.
   Дома у дяди я поддержки не нашел. Более того, дядя позвонил папе и как-то по-своему представил ситуацию. Во всяком случае, когда я все-таки дозвонился домой в Кишинев (а это было далеко не просто), папа сказал: "Я все знаю, когда восстановишься в институте, позвони" и положил трубку. Много лет прошло, правда. Можно сказать - вся жизнь. А я так и не знаю, в чем меня заподозрили, в чем моя вина.
   Прошло 6 или 7 лет, я уже жил в Кишиневе. Тариэл привез на какие-то игры женскую команду республики. Мы встретились. Я спросил, почему он это сделал (а он написал на меня докладную на имя ректора, что я не явился на игру, и команда проиграла. Институт не занял подобающее место в городе и всякие другие неприглядности моего поведения - этого было достаточно). Он ответил: "Знаешь, скажу тебе честно - ведь я хотел жениться на Нателле". "Ну, а в чем дело, - не понял я. - Я-то здесь причем?". "Причем", - ответил он, и мы расстались. Но это было потом.
   А тогда... Что-то надо было предпринимать. Я пошел на прием к ректору. Разговор состоялся сверхкороткий. Ректор сказал: "Если хочешь восстановиться в институте - иди работай и принеси документ с места работы. Но только я знаю ваши штучки, устроишься куда-нибудь лаборантом или что-то такое. Так знай - только тяжелый физический труд. А тогда и поговорим".
  
   ВОТ И ПРИОТКРЫЛАСЬ НОВАЯ СТРАНИЧКА
  
   Недалеко от города, может быть 10-15 км, находился заброшенный аул - Гульбиста. Там располагался маленький цементный завод по изготовлению цементных блоков.
   Завод относился к душанбинскому домостроительному комбинату. То ли директором, то ли главным инженером был дядин хороший знакомый. Туда меня и определили на работу (ведь директор сказал - тяжелый физический труд). Труд и впрямь оказался и физическим, и тяжелым.
   Работа в три смены. На работу возили старым дребезжащим автобусом. Цемент отбивали в шахте где-то под землей, наверху бетономешалка и машины - прессы бетонных блоков. Все эти этапы я прошел и даже стал заправским прессовщиком, в одну руку надо было брать два чугунных поддона по 5-7 килограммов каждый, пока отходила вибрирующая каретка с бетонной смесью, укладывать их в ниши, затем подходила каретка, пресс, выходили два блока, которые надо снимать. Итак, смена 8 часов. Оплата хорошая. На третий или четвертый день работы ко мне подошел бригадир и сказал, что у них правило. Кто приходит утром в первую смену, приносит для третьей (ночной) смены бутылку водки. А когда выйдешь после ночной, принесут тебе. Правило есть правило, и я влился в коллектив. Пить по утрам водку как-то не по мне, а в остальном атмосфера была безвредной. Работа тяжелая, и, как говорится, не до отношений. В конце августа я взял расчет, получил характеристику, такую хорошую, что, казалось, производство расстается со мной с тоской. Даже вымпел за хорошую работу выдали, приуроченный ко Дню строителя. В последний день августа, взяв характеристику, вымпел, поехал в институт. Сидя в троллейбусе, посмотрел на свои руки, они были серые (ведь цемент впитывался в кожу), и я подумал, что это будет еще одним доказательством моего нелегкого труда (ведь директор требовал "тяжелый, физический труд").
   В приемной ректора я выдал секретарше характеристику и попросил, чтобы меня принял ректор, ведь он обещал восстановить в институте. Спустя несколько минут секретарша вышла из кабинета ректора, протянула мне обратно характеристику. Ректор сказал, что не он вас исключал, а общественность, пусть общественность, если найдет нужным, вас и восстанавливает. Сказать, что я был в шоке, покрылся холодным потом - ничего не сказать. Несколько минут я был в оцепенении. Но что-то надо было предпринять. Идя по коридору, я увидел секретаря парторганизации института. Я подошел к нему, естественно, извинился за беспокойство и попросил совет, как мне быть. Я показал ему справку, сказал, что ректор согласен издать приказ о восстановлении, но ему надо решение общественных организаций. Он ответил, что это не проблема. Мы пошли в Комитет комсомола, там же был один из профсоюзных боссов. Короче, через 20 минут отпечатали и подписали рекомендацию партийной, комсомольской и профсоюзной организаций восстановить меня вновь на первый курс. Я даже представить себе не могу, какие потом были разборки между ректором и "подписантами", но факт остался фактом, и с 1 сентября я был вновь зачислен студентом 1-го курса. Вот что значит ложь во спасение!
  
   И вновь началась моя студенческая жизнь с учебой, спортом и прерванной научной работой, правда, без стипендии. Уже в этом году я сдал досрочно экзаменационную сессию и в декабре приехал домой к маме с папой, а там уже к двум годам подползал братик. Он родился в марте 1958 года, и когда я уехал из дома, ему было 10 месяцев. Новый 1962 год мы встречали нашей семьей в полном составе. У всех было хорошее настроение - ведь мы так соскучились друг за другом. Особенно радовался мне папа. Я видел, что он доволен мной и в душе утвердился в правильности своего жестковатого воспитания, ну, и конечно, упивался своим карапузом. В определенные моменты мама, будучи мягкой и несколько сентиментальной дамой, становилась собранной и решительной (все-таки оперирующий акушер-гинеколог). Она сказала нам, что все, хватит отдаленности. "Гарик, ты должен быть дома. Ректора мединститута пересадили в кресло министра, нового ректора я знаю - буду просить о переводе тебя в кишиневский мединститут, главное, чтобы тебя отпустили из того института".
   Этот разговор не остался в воздухе. После Нового года я улетел в Душанбе, где все пошло по укатанной схеме. В институте в плане учебы и моей увлеченности экспериментами на животных все шло, слава богу, хорошо. Материально я был полностью достаточен (во втором семестре мне дали стипендию), ведь я жил у дяди в доме, как говорится, на всем готовом. Плюс мама с папой присылали мне ежемесячно 20 рублей - это было в то время немало. Продолжался спорт в своей каждодневности ведь я продолжал играть за Таджикистан, и понятно, за институт. Что-то в своем изложении очень часто говорю о спорте, но так протекала жизнь. Постараюсь в дальнейшем на нем не акцентировать, тем более, что тема спорта в моей жизни скоро закончится.
  
   ОБ ОДНОМ ЭПИЗОДЕ Я НЕ МОГУ НЕ РАССКАЗАТЬ.
  
   Ежегодно игрался турнир-матч городов Средней Азии и Казахстана. В этот раз мы играли в Алма-Ате. Нас разместили в прекрасной (по тем временам) гостинице. Первые два дня - адаптация. Нас возили по городу, показывали достопримечательности, различные исторические места.
   И вывезли на высокогорный каток Медео, знаменитый тем, что, во-первых, это был единственный в Союзе высокогорный каток, на нем знаменитая конькобежка Л. Скобликова установила свои мировые рекорды. Сама гостиница, маленькая, сбитая из дерева, но очень удобная. Запомнилось, как мы в плавках (солнце пекло прилично, все-таки высоко в горах) бегали по снегу и лепили снежную бабу. Уж очень экзотично! Наутро на автобусе нас отвезли обратно в город и после тренировки - свободное время. Я жил в одном большом номере люкс с тренером нашей команды. Номер состоял из одной комнаты с телевизором (не забывайте, это 1962 год), письменным столом. Спальня отдельно на две кровати, туалет, душ (почему я описываю столь подробно - будет понятно дальше).
   Свободное время, новый для нас красивый город. Мы с ребятами пошли по магазинам. Универмаг центральный, рядом магазинчики поменьше.
   У нас, что называется, отвисли челюсти. Такого разнообразия одежды мы не видели нигде, даже в Москве. В то время Казахстан имел прямую торговлю с Китаем. В магазинах одежды было все, о чем мы знали, но, кроме журналов, не видели никогда. Обувь, шубы натуральные, плащи, свитера, дальше я даже перечислять не буду. Как вы понимаете - во-первых, это не по моему запросу, да и деньги не мои... моя тетя, жена дяди, довольно модная, увлекающаяся нарядами женщина. И я, дабы сделать ей приятное, вечером позвонил и рассказал, что я видел (чтобы было понятно, таких вещей я в Союзе никогда в продаже не видел). Она сказала, что завтра же пришлет мне деньги и сделала заказ, что надо купить. На следующий день к вечеру я получил перевод и купил все, что было заказано. Позвонил, доложил. Она спросила, сколько еще дней мы будем в Алма-Ате. Я ответил, что дня два-три. Она поделилась моим сообщением о тряпках со своей приятельницей, и та тоже сделала заказ. Я получил очередной перевод, купил все, что просили. Вещи я сложил в два солидных по весу и форме тюка и поставил в спальне.
   Вечером состоялась финальная игра турнира, мы выиграли. Настроение приподнятое (нашу команду представили к званию мастеров спорта СССР, а это значимо и почетно).
   После турнира - традиционно официальное закрытие и неофициальный банкет. Мы, игроки, не кривя душой, к спиртному равнодушны, тем более, очень уставшие, и все мысли о том, скорее бы до кровати и спать, тем более, что утром улетать в Ташкент, а уже анонсирована игра с командой СКА, автобус придет за нами где-то к 6 утра. Во время банкета ко мне подходит наш тренер и спрашивает, не буду ли я возражать, если после банкета главный судья соревнований придет к нам в номер со своей приятельницей. Я сказал, пожалуйста, какое мне дело, ведь у меня отдельная спальня. Я ушел к себе и, естественно, уснул, еще не прикоснувшись к подушке. Как, когда, в какое время - меня тормошат, я с трудом просыпаюсь - над моей головой мой тренер: "Игорь, вставай, просыпайся, тебя обокрали! Не понимая, что, о чем, спрашиваю, где, кого, что? Он говорит, что исчезли мои тщательно запакованные два тюка. Мы с ним вышли из спальни, никого из гостей в номере не было. Я спросил, где этот судья и его подружка? Информации никакой, да и, как я понимал, смысла тоже никакого. И вот мой взгляд остановился между ножками телевизора - там лежал какой-то голубоватый плащ (видите, я даже цвет помню).
   Я рванулся к этому плащу и в кармане нашел письмо с прямым и обратным адресом. Мгновенно одевшись, вместе с моим другом-тренером ринулись в милицию. Время где-то около трех часов ночи. Благо милиция находилась рядом с гостиницей. Двое милиционеров вместе с нами сели в "воронок", и водитель-милиционер поехал по указанному на конверте адресу. Приехали - дом маленький на земле, открыли калитку, постучали, открыла женщина. "Такая-то (ведь на конверте и имя, и адрес) здесь живет?" - "Да. Но ее уже несколько дней нет дома". Милиционеры стали проводить дознание, что-то записывать, и вдруг открылась дверь, и на пороге показалась молодая красивая девушка, а в руках у нее... два моих тюка.
   Я не помнил, чтобы я до этого момента испытывал такое непередаваемое чувство радости. Милиция начала оформлять какие-то бумаги. Я попросил, чтобы они оставили это на потом, отвезли нас в гостиницу, потому что в 6 утра за командой должен прийти автобус. Мы сели в этот "воронок, что они делали с этой девушкой в машине, я описывать не буду, да вспоминать неприятно. По приезде в милицию я написал какую-то бумагу, что к этой "даме" я лично никаких претензий не имею, мой тренер также поставил свою подпись, и нас отвезли в гостиницу. Команда была уже в сборе. Я собрал свои личные вещи, и автобус нас отвез в аэропорт. В Ташкенте я от игры отказался, сидел в гостинице на своих тюках, как квочка на яйцах. Наутро улетели в Душанбе. Я сдал все покупки и с тех пор дал себе зарок на чужие деньги никогда и ничего не покупать!
   Ну, это обывательское отступление от моего протокольного повествования.
  
   Я СТУДЕНТ 3-ГО КУРСА КИШИНЕВСКОГО МЕДИНСТИТУТА
  
   Я окончил второй курс мединститута в Душанбе и стараниями мамы меня приняли на третий курс института в Кишиневе. Как будто бы все хорошо. Вот тут, я думаю: описывать детали перевода или нет? Попробую описать, если не понравится, потом вычеркну. Сложилась ситуация обоюдно неприглядная и, в какой-то мере, алогичная (как минимум, в нашей жизни). Я не хочу касаться национальных и межнациональных отношений в республиках. Кишинев, в принципе, не хотел бы приобретать нового студента-еврея, но, видимо, отказать маме новому ректору было как-то не совсем удобно, так как они знали друг друга очень давно, по еще ранним временам. Но, что самое смешное, меня наотрез отказался отпускать ректор Душанбе. Причем уже в этой ситуации подключился мой дядя - доцент кафедры рентгенологии, стоявший у основания нового витка развития института. Ответ был категорический - нет.
   Объяснений не было ни тогда, нет его и сейчас. Может быть, я просто многого не знал тогда, и, конечно, не знаю сейчас. И вот на экране абсолютная непредсказуемость завтрашнего дня. Будучи еще в 10 классе школы, я подружился с Мишей, парнем из другой школы. На какой почве мы сдружились я, честно говоря, не помню.
   Потом, будучи студентом мединститута, а он учился, по-моему, в университете, мы не часто, но продолжали видеться. Он бывал у меня в гостях. Я иногда бывал у него. Знал, что его отец военный по фамилии Цвигун.
   Оказалось, его отец - председатель КГБ Таджикистана. Про эти органы, как вы помните, я знал лучше, чем хорошо, но по своему восприятию. В конце 2-го курса, когда мама мне сказала, что Кишинев меня берет, и выяснилось, что Душанбе меня не отпускает - мое положение стало тупиковое.
   Я поделился этим с Мишей, рассказал, что даже не знаю, что делать. Спустя несколько дней ко мне приехал Миша: "Папа хочет тебя видеть". Я пришел к ним и Мишин отец досконально меня расспросил, что и как, кто родители, почему я хочу назад в Кишинев. Он мне сказал, что кое-что уточнит и постарается мне помочь. По окончании сессии, которую я сдал хорошо, меня вызвали в деканат. Там мне сказали, что, если хочу получить открепление, я должен прийти к ректору. В приемной ректора мне дали дубликат открепления, а оригинал отослали в ректорат Кишиневского мединститута. Вот так бывает в жизни. Еще один раз мне довелось встретиться с Цвигуном в Азербайджане в 1978 году. Но это уже другая история.
  
   Итак, 1962 год, сентябрь, я студент 3-го курса Кишиневского мединститута. В нашей группе прекрасные ребята, мы национальностей не различали. Несмотря на то, что я жил дома у папы и мамы, часто оставался ночевать в общежитии - мне было интересно и ребята ко мне относились по-дружески. А здесь же рядом библиотека и, что немаловажно, кухня. Вместе занимались, вместе готовили "жрачку" и, конечно же, недорогое, но хорошее молдавское вино. Особенно я подружился со своим сокурсником Славой Камко. Он уже был спец, окончил фельдшерское училище, а затем мединститут. Мы вместе готовились к занятиям, экзаменам. У Славы была безответная любовь и мы вместе разделяли эту несправедливость. Позже он станет свидетелем на моей свадьбе.
   А после окончания института мы встретились спустя 35 лет. В 1989 году я попал в тяжелейшую автоаварию на шоссе Киев-Москва, меня определили на лечение в Москву, в Кремлевскую больницу. В моей палате раздался звонок, спрашивают, может ли меня навестить зав. Физиотерапевтическим отделением. Я, конечно, согласился. И через несколько минут в палату вошел Славка Камко. Вот так бывает в жизни.
   Процесс обучения стандартен и календарен. Спорт - играл за институт, был включен в сборную молодежную команду страны (даже один раз получил стипендию). Нужно было тренироваться, что естественно, и выезжать на игры и сборы. Меня вызвал ректор института. Он сказал, что это мединститут, где нужно заниматься ежедневно, а если я все-таки отдаю предпочтение спорту, то ректор Киевского института культуры - его приятель, и он мне окажет всевозможное содействие в переводе в этот институт. Я понял, что моя спортивная стезя подошла к концу.
   Это, в общем-то, было действительно хорошо, потому что эта раздвоенность и, я бы сказал, разнонаправленность мне уже самому надоела.
  
  
   ТЕПЕРЬ О НАУКЕ
  
   Это оказалось очень и очень нелегко. Не по науке, как по науке, а чисто организационно. От своего научного руководителя в Душанбе Л.Е. Этингена я получил рекомендательное письмо к зав. Кафедрой топографической анатомии Кишиневского мединститута. Проблематика была довольно схожей. Беседа с профессором, которой очень импонировало, что я владею методикой наливок (об этом я писал раньше), что я знаю хорошо литературу по этому вопросу. И она будет очень рада, если я соглашусь разрабатывать проблему архитектоники сосудов матки (раньше было мозга) при опухолях. Тема, как она сказала, очень актуальная, несомненно диссертационная, и при должном упорстве она надеется, будет успешно завершена до моего окончания института. Я расстался с ней в приподнятом настроении - наконец-то я могу вернуться к тому, чем долго (как мне казалось) и с интересом занимался.
   Матка, женская матка - человеческий орган, а где его взять? С кроликами вопрос решался просто. Я им прививал доброкачественную опухоль и при эксперименте все было относительно ясно (хотя ясно, да не совсем - иногда наливка не получалась, да и после экспозиции в кислотах... в любой научной работе, потому она и научная, очень много непредсказуемого). В лоб стал вопрос изучения сосудов женской здоровой и "злокачественной" матки. Я начал ездить по моргам. В Кишиневе в то время было три больницы. Мое утро начиналось с обзванивания моргов - есть ли женские трупы. Если мне говорили, что есть - я пулей летел туда. Несколько раз я получал материал - оттуда в лабораторию. Однажды зав. патологоанатомическим отделением одной из больниц сказал мне, что я, наверное, кое-что не понимаю. Выдавать любой орган от трупа - это противозаконно, мы на это не имеем права - это подсудно. Потом я узнал, что это действительно так. Так как же мне быть? В одной из больниц патологоанатом мне предложил: "Если ты хочешь, пожалуйста. Но только между нами. Когда будет женский труп, я тебе дам знать, но... до начала рабочего дня ты придешь, вскроешь, как положено, труп, возьмешь матку. Мне меньше работы - тебе для твоей науки.
   Мне пришлось согласиться. Эту же схему я предложил и в других больницах. Возражений не было. Но приходить в морг практически ночью, где-то около четырех утра и в одиночку проводить вскрытие, чтобы получить этот злосчастный орган, согласитесь, несколько нервозно, как минимум. Все, больше я на этой процедуре не зацикливаюсь. Материал был собран неплохой, обработан, и я, и заинтересованные люди вокруг меня остались довольны. Время шло. В начале четвертого курса я пошел на работу в "неотложную помощь" - работал с 6 вечера до 12. Так что, во-первых, опыт работы, зарплата, я старался быть самостоятельным и материально от папы с мамой не зависеть, хотя, поверьте мне, никогда и ни в чем я отказа не знал. Плюс ко всему, после третьего курса мединститута я имел право работать фельдшером на различных соревнованиях, а в игровом спорте меня знали, так что в работе (и в деньгах) недостатка никогда не было.
   Чем еще замечательным было для меня это время.
   Несколько раз я выезжал в Москву для занятий в диссертационном зале Ленинской библиотеки, библиотеки 1-го МоЛМИ. В один из приездов я остановился в общежитии аспирантов 1-го МоЛМИ у знакомого аспиранта из института трансплантологии. И как-то в разговоре он меня спросил: "А хочешь увидеть что-то совершенно необычное? Давай завтра. Только надо купить бутылку водки". Мне неприятно вдаваться в детали, да я и не буду. Был такой замечательный хирург профессор Вехерев (могу ошибиться в написании фамилии), он занимался пересадкой различных органов. В силу своего неконтролируемого пристрастия к алкоголю он постепенно лишился всех своих должностей и регалий. Но (все-таки благородно) в подвале Боткинской больницы ему отвели достаточно большую комнату, подчеркиваю, в подвале, где он продолжал свою работу без всякого материального вознаграждения.
   Так вот там он нам показал, и я, обезумевший, увидел двух собак. У каждой из них было две головы. Это 1964 год! Я не специалист в этой области. Я не знаю индекс цитируемости этого гениального человека. Просто я не мог в своем жизнеописании не упомянуть об увиденном.
   Вот и подошло время оканчивать институт. Необходим опыт работы в неотложной помощи. После 4-го и 5-го курсов врачебная практика. Официально она длилась один месяц. Я на врачебную практику попросился в маленький городок Флорешты, где осели мои дедушка (он был шапочник, шил шапки) и бабушка. На практике, конечно, я жил с ними. Но моя практика длилась, как правило, около, а иногда и больше двух месяцев. Мне очень нравилось врачевать. Часто я оставался на ночь (иногда просто спать) в больнице. Во всяком случае, я многому научился - делал трахеотомию, ущемление паховой грыжи и мое зазнайство - сделал ровно 100 абортов.
   Шестой курс мединститута в расположении самого института бывал крайне редко - в основном по разным клиникам в соответствии с графиком. Как во всех медицинских вузах страны, у нас тоже военная кафедра. В том время, если призывали врачей в армию, то это в кадры - то есть на 25 лет. В стране было всего два института, где выпускались военврачи плюс Военно-врачебная академия в Ленинграде. Конечно же, врачей в армии не хватало, поэтому каждый медицинский вуз направлял по распределению 25 человек. Как-то уже в январе или в феврале 1966 года, сдав все зачеты по военно-медицинской подготовке, я посмотрел на список выпускников, определенных в армию. Моей фамилии там не значилось. Да и моя профессор сказала, что я могу не беспокоиться при распределении, так как она говорила с ректором и другими членами Ученого Совета (в аспирантуре она оставить меня не могла по понятным причинам), что после распределения, с учетом, что мною фактически выполнена диссертационная работа - я смогу через год выйти на защиту кандидатской диссертации. Каково же было мое изумление, когда я получил на домашний адрес повестку - срочно явиться в институт на военную кафедру.
   Я пришел. Зав. Кафедрой встал из-за стола, протянул мне руку и поздравил с тем, что я выбран среди 25 выпускников для службы в Советской Армии. Очередной от жизни "апперкот". Я пытался делать какие-то телодвижения, говорить, что в этом что-то не так... когда я пришел к своему профессору, она мне сказала, что в курсе, но ничего сделать не может. Я пошел на военную кафедру. Зав. кафедрой (фамилию помню, писать не хочу, полковник, служивый человек...) мне сказал: "Бондарев, что с вами - вы как будто беременный, ха-ха-ха" и пояснил, что еще Энгельс говорил, что Маркс был беременен революцией.
   К чему это - я и сейчас не знаю. Я спросил: "Это что, окончательно?" Он ответил - да. А если я не согласен, тогда, говорит он, вы не сдадите Госэкзамены. Понятно! "Хорошо (это диалог), а может быть морской флот?" (Ведь я вырос на море, люблю море - да морская офицерская форма мне нравилась, помните, я мечтал о морской тельняшке? Ведь многое остается от детства). "Нет, - говорит он, от морфлота у нас разнарядки нет! Скорее всего, ПВО". Видимо, подошел конец моей научной работе и вообще выйду в жизнь по отмашке. Есть в жизни ситуации, которые ты просто обязан принять.
  
  
   Я ЖЕНИЛСЯ
  
   Как-то в один из приходов в институт я встретил одного знакомого студента младших курсов. Везде, в любом коллективе есть коммуникабельные персоны, которые знают все обо всех и обо всем. Мы стояли, курили (Тогда еще позволительно было курить) и разговаривали. Мимо нас прошмыгнула (или прошла) симпатичная девчонка с интригующими ножками. Я его спросил: "Ты знаешь, кто эта девушка?" он ответил, конечно. Что-то она пытается играть в баскетбол или настольный теннис - она с первого курса. Называет ее имя, фамилию.
   Я его спросил: "Ты можешь познакомить?" - "Какие разговоры, конечно". Вот он и познакомил. Встретились с ней один раз, второй.
   Признаюсь, но чтобы это не выглядело смешно. Я никогда ни с кем не встречался, или как говорили в школьные годы, "дружил". У меня было очень много знакомых девушек, женщин, но...
   Чтобы встречаться, как это принято говорить, регулярно, на какой-то взаимоинтересной и даже возможно перспективной основе у меня никогда не было. Понятие влюбленность у меня отсутствовало и в молодые годы и никогда не посещало в течение моей жизни. Я не Онегин, но это так. Девушка, с которой я встретился, мне была небезразлична, и даже больше, я ею увлекся.
   Познакомил со своими. Она им приглянулась, да и она к ним была как-то по-доброму и уважительна. И я подумал, если бы она не возражала - я бы женился. И не побоялся сказать ей об этом. К моему удивлению, она согласилась. Согласятся ли ее родители отпустить дочь, куда меня пошлют по назначению - этот вопрос оставался открытым.
  
   В результате все обустроилось, благодаря связям (ее мама) меня оставили служить в Кишиневе. Она продолжила занятия на 2-м курсе института. Я служил вначале младшим врачом развернутого полка, затем начальником полкового медпункта. Родилась дочь.
   Семья состоялась. Армейская жизнь, армейские будни, армейское применение врачебной специальности для моего читателя особого интереса не представляет, хотя каждый прожитый день человека в любой ипостасти не может быть неинтересным, хотя бы потому, что он был.
  
  
   ВЕСНА 1967 ГОДА.
  
   Армейские учения в районе города Николаева (Украина). У меня развернут ПМП (полковой медпункт). Учения в разгаре... в один из дней с раннего утра начинается полковое построение. Моя функция - в спецмашине идти и провожать боевые порядки. В середине дня не могу выйти из машины. Блок левого коленного сустава. Манипуляции, медикаменты - не помогает.
   Вертолетом доставляют в Николаев - военный медицинский госпиталь. Наутро хирург говорит, что необходима операция. Николаев, точно не знаю, но от Кишинева в районе 300 км. Прошу, если это возможно, отправить в Кишинев. Мне идут навстречу. А в Кишиневе меня осматривают хирурги армейского госпиталя, приглашают травматолога из кафедры мединститута - заключение едино - операция. Операция назначается на завтра. Я прошу разрешения переночевать дома. Получаю (может быть, я не пояснил) - блок в коленном суставе - нога в этом суставе согнута и не разгибается. В этом состоянии я находился трое суток. Встаю рано утром. Все именно встаю, т.е. левая нога полностью разогнулась. Пробую присесть. Все получается. Обе ноги сгибаются, болей нет.
   Как быть? Все бывает! В госпитале докладываю все, как есть. Хирурги несколько в недоумении.
   Я вообще в дурацком положении. Скажут, этот хитрый еврей не хотел две недели сидеть на полигоне. Он ведь врач, знает, как закосить. И вообще, как оправдаться перед командованием. В общем, неловко.
   Хирурги тоже в дурацком положении. Бригада готова. Главный мне говорит: "Слушай, доктор. Был блок один раз, будет и другой. Давай прооперируемся и на будущее ты обеспечен". Так и получилось.
  
   То, что обеспечен - точно (Вот уже прошло 55 лет, а левая нога в колене так и не сгибается). После операции два месяца хожу на физиотерапию, делают различные уколы в коленный сустав - результат минимальный. Как есть, выхожу на службу. Говорят, время лечит, но видишь, не все и не всегда. В сентябре у меня рождается дочь.
   В семье праздник, взгляды обращены в завтра. Осенью (а это осень, сентябрь) в полку массированный грипп. У меня на ПМП (полковой медпункт) 25 коек.
   Забито все. Ставлю дополнительные койки ПМП на карантине. Но и заболеваю сам. После 5-7-дневного пребывания дома, с высокой температурой отправляют в госпиталь. Обследование и прочее. Осложнение на почки. Острый период гасят. Но обследование показало - какая-то аномалия. Переводят в окружной госпиталь. Обследование (тогда еще не было MRT или по-русски MRI). Диагностируют добавочную почку. Сопутствующие диагнозы какие-то заумные. Меня вызывают на комиссию и предлагают увольнение из армии, с сохранением оплаты за звание (около 70 рублей) в течение года. Я соглашаюсь (внутренне с радостью).
  
  
   НАЧИНАЕТСЯ ОПЯТЬ НОВЫЙ ЭТАП
  
   Приехав домой, придя несколько в себя, иду в институт, встречаюсь со своим профессором, ведь оставлен огромный диссертационный материал и у меня есть возможность закончить мою научную работу. Без лишних слез счастья, что фактически я уже так скоро не появлюсь (кадры армии - 25 лет), а может быть, и никогда, под собранный мной материал они взяли двух аспирантов, которые давно приняты на ее научный баланс. Через какое-то время я получил официальное уведомление о своем увольнении из армии со всеми правовыми комментариями. Надо определяться. Благодаря определенным и немалым связям моей тещи (а она номенклатурный партийный, советский работник) мне предложили должность врача-лаборанта в Молдавском институте гигиены и эпидемиологии. Я попал в отдел, занимающийся диагностикой сибирской язвы, а возглавлял его известный в своих кругах профессор, направление которого (и, соответственно, отдела) - разработка накожных проб для выявления соответствующей инфекции.
   Одновременно (с помощью опять-таки моей тещи) я предложил читать в школах курс, в дополнение к урокам анатомии, по так называемой возрастной гигиене для учеников 9-10-х классов. С высоты сегодняшнего времени, может быть, это и выглядит смешно (сексология, использование противозачаточных средств для учеников 5-6-х классов), но тогда при всех строгостях тематики интима это выглядело, как инновация, а необычность этого предмета, как удивляла, так и возмущала многих учителей школ. Не последним в этом отношении было то, что предмет ведет молодой симпатичный парень, даром, что в прошлом врач-офицер. Особо придуманный мной предмет (кстати, получивший в дальнейшем развитие в других школах республики) лично для меня, никакого интереса не представлял. Но приработок к моему доходу (70 рублей за звание, зарплата 20 руб. в институте) 60-70 в месяц был очень даже кстати. Ведь жена-студентка, няня в доме, ухаживающая за девочкой. Большую помощь нам оказывали родители жены, да и мои тоже не оставались в стороне. Что называется, быт был обеспечен.
   Институт, в котором я работал, располагался на очень скромной территории с относительно большим домом (чей-то дом при "румынах"), где располагалась администрация. А во дворе - постройки из досок, где находились разные небольшие лаборатории, библиотека, виварий для животных, и что называется "надежные" службы. Объективно - далеко не шикарно, но... мы ребята привыкшие. Шеф-профессор предложил мне изучить возможность создания препарата - аллергена для выявления больных или переболевших дифтерией. Сам он был автором препарата, выявляющего с помощью накожной пробы переболевших или контактных с больными сибирской язвой - препарат назывался антарксин, имел хождение, как в нашей стране, так и за рубежом.
   Я буду стараться не нагружать читателя специфической терминологией, а в относительно популярной форме излагать профессиональные ситуации. Итак, нечто близкое и подобное было предложено попытаться сделать и мне. Признаться, еще был положен, что называется карт-бланш.
   Мое присутствие на рабочем месте не регламентировалось, я мог отлучиться с работы в любое время, а находясь в институте - сидел в библиотеке, почитывал и конспектировал материал по проблеме. В принципе, для меня это абсолютно новый предмет - иммунология. Здесь же надо было углублять свои знания в биохимии, имевшиеся у меня на сугубо студенческом уровне, типа сдать сессию, и практически, забыть. Поэтому, то, что я назвал карт-бланш, по факту был карт-казнь. Надо учиться, учиться, и, как говорил великий Ленин, еще раз учиться. Когда я уже создал ощутимую теоретическую базу, т.е. начитан материал, и я себя почувствовал "в проблеме" - можно сказать, я "проснулся" и был готов к началу экспериментальной работы.
  
   Мы знаем, чтобы приготовить рагу из кролика - надо иметь, как минимум, кролика. Чтобы начать изучение возможности получения аллергена к дифтерийному микробу, надо, как минимум, иметь бактериальную взвесь (массу) дифтерийного микроба. В наших условиях это было категорически невозможно. Есть такая всем известная вакцина AKDC (мамы знают хорошо). Ее прививают детям против коклюша, дифтерии и столбняка. Эта вакцина изготавливается в институте им. Мечникова в Москве, а производственный отдел находится недалеко от Москвы, в поселке Петрово-Дальнее.
   Вот туда я и отправился. Весь процесс получения различных вакцин (сывороток) начинается с выращивания микробной массы. Это большие чаны, наполненные питательной средой (бульон), в которой выращиваются при определенных режимах (температура, давление, аэрация и другие) бактерии. Продукт их жизнедеятельности (токсин) содержится в бульоне. Вот он и нужен для получения вакцины. Далее соответствующая технология автокларивание (обеззараживание), фильтрация и другое. Сама бактериологическая масса, как отработанный материал, выбрасывается. Это как если вы выдавили из апельсина сок - шкурки в отходы.
   А мне-то нужна эта бактермасса. Пройдя все режимные установки и получив предостаточное количество этой массы, я отбыл к себе в институт. Вот с этого и началось "исследовательство". Не забывайте, это конец 60-х годов и Советский Союз. Оборудование, технологии...
  
   Я использовал разные методы дезинтеграции микробных клеток (т.е. их разрушения) для выделения интересующих меня фракций. Использовались химические, механические методы и способ ультразвука. Последний - вообще метод совершенно новый для того времени. По прошествии многих месяцев я получил различные фракции, выделенные из этого микроорганизма. Получив биохимические характеристики этих фракций - приступил к их апробированию на животных. Это кролики, хомяки, морские свинки.
   О последних интересно. Двух морских свинок похожих не бывает.,. каждая имеет своеобразный окрас и рисунок. Поэтому каждую свинку, идущую в опыт (а их было сотни) приходилось зарисовывать. Вот так целый день сидишь в виварии и рисуешь свинок. И иногда некоторым из них, которые в долгом опыте, я давал имена разные (чтобы смеяться) популярные у разных народов (чаще еврейские). Наконец-то выявилась фракция, удовлетворяющая меня по всем параметрам.
   Реакция у животных абсолютно адекватная, повторяемость не вызывала сомнений.
   Я поставил кожно-аллергическую пробу на себе. Естественно, никому об этом я не говорил, не дай бог, кто узнает! Результат отличный. Я согрешил... этого делать было нельзя. Я поделился с двумя лаборантами и предложил проверить на себе - они согласились. Результат отличный. О результатах своей работы я доложил на Ученом Совете института. Препарат получил название дифтерин.
  
   Институт запросил разрешение на проверку препарата на ограниченном людском контингенте. Москва дала такое разрешение, и я выехал в Бендеры (Молдавия) на Бендерский шелкопроизводственный комбинат. Пробы были поставлены на 40 человеках - 20 мужчинах и 20 женщинах. Результат был более, чем хороший. 85%. Довольны все - я, естественно, рад до безумия, мой шеф-руководитель и администрация, которая как бы еще раз подтвердила полезность института для республики и страны.
   Шеф сказал, чтобы я садился и оформлял кандидатскую диссертацию. Защиту назначили на 1 ноября 1969 года.
   Она и состоялась на Ученом Совете Молдавского института эпидемиологии эта, как ее называли, "внутренняя защита" и ее рекомендовали к защите на специализированном Ученом Совете. После защиты ко мне в институт подъехал мой товарищ и пригласил меня отметить в ресторане это событие. Мы поужинали, немного выпили (а как же без этого) и поехали на троллейбусе домой, а жили мы недалеко друг от друга.
  
   "РУССКИЕ УБИРАЙТЕСЬ, А С ЖИДАМИ МЫ РАСПРАВИМСЯ САМИ".
  
   Предваряя дальнейшее развитие событий, хочу предельно коротко описать национальные взаимоотношения в Молдове вообще и, в частности, в столице. Заканчивался 1969 год. Практически завершалось поднятие "национальной культуры". Аналогичный процесс прошел во всех национальных республиках. В университете и во всех вузах республики практически кафедры возглавлялись только национальными кадрами. Объективности ради - это были специалисты, прошедшие аспирантуру и докторантуру в ведущих учреждениях, клиниках Москвы, Ленинграда, Киева. Студенты вузов - на 80% местной национальности. На этом фоне подспудно вызревали национальные противоречия. Попутно вырисовывался и антагонизм молдаван "правобережных" - это бывшая территория Румынии и "левобережных", так называемых "Советских" (впоследствии после развала СССР - это будет самостоятельная Приднестровская республика).
   В это же время на центральных улицах Кишинева можно было по утрам столкнуться с разбросанными листовками с текстом "Русские - чемодан, вокзал, Россия", которые, конечно же, мгновенно собирались милицией и просто жителями. Мне запомнился особо агрессивный крупным шрифтом плакат в самом центре города. Я ехал на работу и видел на здании в полный разворот "Русские убирайтесь, а с жидами мы расправимся сами". Не совсем приятно. Больше на этом я останавливаться не хочу - не это направленность моей книги.
   Итак, мы с моим товарищем сели в троллейбус на заднюю площадку. Люди моего поколения прекрасно помнят эту толчею, ее давку в транспорте. На одной из остановок "втолкались" двое мужчин с портфелями и один говорит другому на молдавском языке, что вот этот "рыжий жид" (причем "рыжий жид" сказано по-русски) не хочет подвинуться. Конечно же, я отреагировал на это (то, что жид - да, но почему рыжий, я не могу понять и по сей день - не знаю, что меня больше оскорбило).
  
   К сожалению, я повторяю, к сожалению, потому как в другом варианте и события бы разворачивались иначе. Но мы вышли на одной остановке. Выяснение отношений, перепалка, драка, милиция и... я в милицейском участке (больше я домой не попаду). Выяснилось, что один из них, наиболее агрессивный, заведует кафедрой французской филологии Госуниверситета (его фамилию я укажу - Чинчлей), а второй - доцент кафедры истории КПСС в политехническом институте.
  
  
   А у меня все по цепочке - камера предварительного заключения, следственная тюрьма, суд, решение суда - 3 года общего режима... Уже впоследствии я узнал, что дело имело большой общественный резонанс, всколыхнуло как националистов, так и противоборствующие им силы, а итог - срок 3 года был предложен первым секретарем ЦК Молдовы.
   На единственном пятиминутном свидании с женой (будучи в тюрьме) я просил ее, чтобы сохраняли животных, бывших в длительном опыте, и вовремя читали накожные пробы (какой наив!). По закону перед решением суда подсудимому дается последнее слово - это обязательно. И мне слова героя из книги Э. Триоле "Незваные гости", где говорится, что антисемитизм устарел для 20-го века. В этом же ключе попытался говорить и я, понимая, что это ни на что не влияет, но не говорить об этом я не мог.
   Вот и сегодня, прожив жизнь, я не понимаю государственный, подчеркивая, государственный антисемитизм. Бытовой - он понятен. Хотя до конца и необъясним. Это бездушное, немотивированное животно-агрессивное неприятие евреев во все времена, различными по устройству обществами во всех странах мира. Но в Советском Союзе - эти же люди науки (в первую очередь) ничего для себя не требовали - они только давали и готовы были давать еще больше. Почему не взять. Если предмет может создавать ветер, условно до скорости 40 м/с - подставь пропеллер и получай бесплатно электричество. Но нет, потому как эти же люди, несущие бытовую ненависть к евреям и возглавляют государства.
  
  
  
   МНОГОЕ УЖЕ ДАВНО ЗАБЫЛОСЬ, НО...
  
  
   Мне не хочется обращаться в столь далекое прошлое моего пребывания в тюрьме, многое уже давно забылось, но помню, что когда я оказался в тюремной камере, с самого начала у меня сложились хорошие отношения (я сказал, что я врач - а в тюремных условиях это уважалось). Камера следственная, кто-то уходил, новые прибывали. Человек привыкает к любым условиям, конечно, адаптация проходит по-разному.
   Спустя месяц, чуть больше, этапом меня отправили на зону общего режима в г. Кагул на строительство консервного завода - это на юге Молдавии. Ну и пошла новая жизнь, по новым правилам, устоявшимся в этом мире законам. Овладел специальностью бетонщика, старался выполнять норму - это и в моем характере, да и все заключенные мечтают об освобождении по половине срока.
   Один эпизод из жизни на зоне обойти не могу. С утра на разводе на работы начальник колонии объявляет, что сегодня побригадно все должны пройти рентген-обследование на туберкулез. Когда подошла очередь моей бригады, и мы вошли в рентген кабинет, подумал, что я помутился разумом. В белом халате у R-аппарата сидел мой папа и когда я стал за экраном, он мне сказал: "Быстро надень на себя робу и ватник". Я одел, и он начала засовывать мне за пазуху палки колбасы и пачки масла. Из кабинета я вышел как матрос Железняк, опоясанный палками с колбасой. Как папе удался этот маневр - это отдельная история. Но спустя где-то месяц после этого визита - я получил должность зав. Баней. Что это значит - обыкновенный читатель не поймет, да ему это и не нужно.
   Весной 70-го года в зоне была выездная сессия райсуда - формировались группы на стройки народного хозяйства, так называемая "химия". Я попал в группу на Архангельск. На "химии" ты уже не под конвоем, живешь в общежитии, работаешь, получаешь зарплату и другие блага. В общем, попасть на "химию" - это удача (Вот что значит хорошо работать на зоне!) но этого надо ждать. И вот он, обнадеживающий путь к относительному освобождению пришел.
   Нас погрузили в автозаки, причем в немереном количестве (это была первая "проба пера"). Доставили в отстойник вокзала, где стояли вагоны-"столыпины". Ночь. Конвой, рычащие немецкие овчарки и заталкивание зэков в вагоны (именно заталкивание ногами).
   Зарешеченные клетки внутри вагона забивали до отказа, едва оставляя пространство, чтобы как-то присесть. Куда везут, естественно, никто не знал. Через двое суток прибыли на какую-то станцию.
   Процедура выгрузки такая же, как при посадке - тот же конвой, те же овчарки... погрузка в автозаки - тюрьма. Бывалые определили сразу - так это же Одесса - одесские знаменитые Кресты. Я увидел, что такое Кресты. Система продуманная еще до большевиков - продумано все, потоки зэков не встречаются, отклонение от маршрута следования конвоира и заключенного просто невозможно, и прочие, прочие детали. Раскидали по камерам, наполненность больше чем. Ну и все по "правилам" - параша в углу, "толковище" - кому где положено спать и так далее.
   Стало очевидно, что "зона" - это был курорт. Но впереди ждало, пожалуй, самое страшное.
   В Одессе началась холера!!! Мы-то этого не знали (а если бы и знали - так что?) Зэков перевели на другой режим питания (горячей баланды не давали - тюремная кухня закрыта) - большая миска тюльки, две банки тушенки на камеру, вне зависимости от количества людей. Ну это не беда. Никто не знал, когда и куда. Через пару дней пошел новый этап. В этом этапе уже были смешаны все - общий режим, строгий и особый - главное начать освобождать тюрьму. Но это была публика поизощренней - если на общем режиме арестанты до пяти лет (как правило), то это уже контингент посуровей (10-20 лет) и способы выживания по совсем другим законам.
   Если со стороны властей отношение к зэку - убить в человеке человека, то отношение зэков между собой по принципу - умри ты сегодня, а я завтра. Я больше не буду останавливаться на этих мотивах - все это описано до меня людьми, испытавшими больше горестей и настоящими писателями.
   Очередной этап пошел на Харьков. Этап уже привычно бесчеловечный, но со всеми гадостями и обнаженностью, присущими человеческому естеству. Тот же график в Харьковской тюрьме. Большая камера, непроветриваемое помещение, жарко, потные тела, открытая "параша" в центре камеры, абсолютная непредсказуемость в поведении каждого. Ночью тусклая лампочка, спать боязно, да и особенно не поспишь на сетке (матрасы изъяли) односпальные кровати вдвоем - тем более в очередь. Дальше - повторение предыдущих дней, только этап уже на Новочеркасск. Опять узнаем об этом только по прибытии и опять от "стариков" либо уже когда-то побывавших здесь, либо просто по их "особой почте". По прошествии нескольких дней новый этап на Волгоград. От Новочеркасска до Волгограда около 6-7 часов на машине (около 450 км).
   Последний завершающий этап в этом маршруте.
   В автозак забили так, что фактически мы лежали друг на друге. Мне повезло - меня в эту машину "забили" одним из последних - так что я был "как бы сверху". Перед отправкой нас предупредили, что никаких остановок не будет, так что вопрос о, мягко говоря, "физиологических отправлениях" стоять не может. Будет так, как будет. Подо мной лежал мужик, который все время подхрипывал.
   В какой-то момент он хрипеть перестал. Я прощупал его сонную артерию - пульса не было.
   Рядом со мной лежал (я напоминаю - нас в автозак "забили" так, что все мы были как бы в лежачем положении) мужик в полосатой робе и колпаке - особый режим. Я ему сказал, что, по-моему, подо мной мужик умер. Ну и х... с ним, ответил он мне. "И запомни, парень, - сказал он - в этой системе надо быть крепким". Эти слова я запомнил на всю свою жизнь и всегда вспоминал их справедливость. Выгрузили нас в Волгоградской тюрьме. Там я провел двое суток. В один из прогулочных часов (в день 45-минутная прогулка) я обратил внимание, что за забором какое-то здание и в нем ходят люди в синих костюмах. Я и предположить тогда не мог, что в будущем окажусь одним из этих людей в "синих костюмах" и буду смотреть оттуда на тюремный прогулочный дворик. Наутро нас погрузили в "цивильный автобус и привезли на центральную проходную Волгоградского тракторного завода. Там по списку были выполнены все юридические формальности (ведь мы уже считались по суду не заключенными) и нас отвезли в общежитие тракторного завода. Комнаты на четырех человек. В коридоре кухня, душ, туалет. За время пересылок это уже как-то подзабылось, но вспомнилось мгновенно, но каждый раз приходилось говорить себе, что все это наяву.
   У стен тракторного, куда нас привез автобус, меня ждала моя молодая жена. Ведь ей, бедной, было всего 22 года. Ждала она у ворот завода несколько дней - ведь никто не знал, когда нас привезут. Комендант прибывших на "химию" - майор. Они с моей женой познакомились - ведь от него она и могла узнать о времени нашего "приезда". Она жила в гостинице, в центре города. Мы попросили, чтобы меня отпустили до утра. Он был добр, ведь жена приехала из Молдавии и не с пустыми руками. Он дал разрешение до утра.
   А дальше... невозможно передать непередаваемое. Мы взяли такси и приехали гостиницу. Стоп! А как забыть? Ведь на мне тюремная роба! Волгоград! Центральная гостиница, швейцар у дверей. Я уже не помню, какими хитроумными способами, но удалось проникнуть во внутрь. Роскошный в тогдашнем понимании номер - душ, бритье, сладко пахнущее мыло!
   Ура! В ресторан - ужин. Жена достала из чемодана брюки, рубашку, туфли. То, от чего я полностью отвык. Но вспоминается сразу, но размер... ведь я похудел вдвое, брюки не держатся... кое-как удалось затянуться ремнем, рубашка стала модной - навыпуск. Ужин состоялся, а утром я уже был в комендатуре, откуда нас распределили в цеха Волгоградского тракторного завода. Меня зачислили в бригаду грузчиков, выдали спецодежду и... вперед. Надо сказать, что после двухмесячной "доставки" тела от зоны до завода организм, мягко говоря, был не совсем готов к таким физическим нагрузкам (За смену приходилось грузить до двух тонн металла в различных паковках из кузнечного цеха). Еле добрался до гостиницы, где меня ждала жена. На завтра она должна улетать в Кишинев, ведь там дочка, да и занятий в институте никто не отменял.
   После ужина в холле гостиницы слышу: "Игорь, это ты?" Всматриваюсь, боже, Рубен! Обнялись. Он мне - как ты, где ты...
   Обычные вопросы у людей, которые не виделись около 10 лет. Пришлось что-то врать, что-то приукрашивать. Он говорит: "Старик, у меня через час самолет на Москву. Я здесь был несколько дней, высматривал натуру, где-то через 5-6 месяцев начну снимать художественный фильм. Обменялись телефонами (я с ходу выдумал какой-то номер). Недаром говорят, что трагичное и комичное ходят рядом.
  
   Здесь я должен пояснить. Где-то в 60-м году, когда я жил и учился в Душанбе, на Таджикскую киностудию на практику прибыли двое выпускников ВГИКа Рубен и Юрий. Как раз в это время меня пригласили на кинопробы (к счастью, не прошел). На студии мы и познакомились, подружились. Они оба были с женами - снимали комнаты.
   Часто проводили время вместе. Парни пользовались машиной от киностудии, выезжали за город. Они меня познакомили с очень известными тогда артистами (Изольдой Извицкой, Олегом Стриженовым и другими). Помимо того, что было интересно, но и мне по понятным причинам это льстило. И хоть все были старше меня, я как-то вписывался в эту компанию.
   В течение полугода, пока они были на практике, мы общались очень тесно. Да и потом, когда я бывал в Москве, как правило, встречались, перезванивались.
   Ну и вот. Эта встреча в Волгограде. Действительно через год Рубен начал снимать два фильма, один за другим. К этому времени мы с женой поменяли нашу кишиневскую квартиру на Волгоград, я уже был на другой службе. Периодически Рубен жил у меня (Мое вранье раскрыто не было).
   Ну а теперь вернусь к погрузочно-разгрузочным работам. Как я уже писал, живем в спецобщежитии, комната на четырех человек. Работа в три смены. Один раз в неделю отмечаемся в комендатуре. Отношения между собой живущих в комнате, да и в бригаде не то чтобы дружеские, но для совместного проживания - нормальные.
   Волгоград всегда, да и в мое время не отличался удобоваримым снабжением (вспомните "знаменитый" голод Поволжья). У нас был договор - кто работает во вторую смену, обеспечивает продуктами комнату. (Это многочасовые выстаивания в очередях за колбасой, картошкой, если удастся - маслом. В городе на Волге - мороженая треска на асфальте - деликатес. Ну да ладно). Зато у стен завода у браконьеров можно было купить черную икру, недешево, но и недорого. Продавали огромные куски сома, ну действительно большие - в диаметре сантиметров 50-50, какая длина даже не могу представить. Однажды я спросил у одного из торгующих, что это за рыба и почему она такая крупная. Он ответил, что в Волге столько человечины (имелось в виду во время войны), что сома хватит еще на несколько поколений.
   После этого я не ем сома никогда, даже в Америке (cat fish). Несмотря на все тяготы, свободное перемещение - это уже кусочек счастья. Вообще, Волгоград очень своеобразный город, он вытянут вдоль Волги на 80-82 километра и по берегу на всем протяжении заводы, заводы, заводы (и все связаны с оборонкой). Через несколько месяцев меня перевели в кузнечный цех резчиком на гильотину, работать только в ночную смену. Гильотина - это большая машина, в которую подается стальная лента шириной около 25 см (длина ее метров 6) и по заданному размеру гильотина отсекает часть ленты. Я резал траки для танков. Работа большого искусства не требует, но физически тяжелая и от машины не отойдешь. Учитывая, что нам платили приблизительно 60% от вольнонаемного, денег хватало впритык, а порой и не хватало. Я договорился с одним рабочим, "вольным", который чистил крышу на кузнечном цехе (а им платили сдельно), что после ночной я буду чистить с ним, а он мне будет отдавать часть денег (кузнечный цех - это высота пятиэтажного дома с громадной площадью, а крыша покрывается запрессованной гарью).
   В одну из смен стальную ленту на транспортере заклинило в машине, она, как змея, взвилась в воздух, я успел отскочить, но не до конца, и она ребром опустилась мне на пальцы ноги. Обувь выдавали специальную - носки ботинок были закрыты металлическими пластинами. От болевого шока я потерял сознание, пришел в себя уже в медпункте завода, металл ботинка сплющился вместе с пальцами. Ботинок снимали с помощью электросварки.
   Попади эта лента на 1 сантиметр в сторону, уже было бы некому описывать это событие. Но, видимо, это не моя смерть. Больше месяца я провел на больничном. Появилась возможность вылететь домой в Кишинев. В спецкомендатуре оформили все документы. Прилетел на неделю к семье, к папе с мамой. Микрооперации, перевязки и все, что с этим связано. Позвонил своему научному руководителю, он сказал, что очень занят и увидеться со мной не может. Это было и так ясно. Из других источников я узнал, что журнал с моими публикациями из печати изъят. Тема по разработке препарата - дифтерин переименована, а все результаты идут под фамилией другого сотрудника. Стало ясно. Занавес опущен.
   Вернулся на завод. Определили легкий труд. И в то же время сложилась новая жизненная ситуация.
  
  
  
   НОВАЯ ЖИЗНЕННАЯ СИТУАЦИЯ
  
   К Волгограду подобралась холера. Как принято говорить, "загорелась" Астрахань, случаи холеры в Саратове, Куйбышеве, то есть загорелась Волга. С помощью определенных связей (мои родители и близкие все это время искали пути к облегчению моей ситуации), был использован факт, что я бывший работник института эпидемиологии и все, что с этим связано. По определенной рекомендации, согласованной с областным управлением внутренних дел, на условии отбывания наказания на "химии", но в связи со сложившейся ситуацией в области, в качестве исключения (красиво обосновано?) меня приняли на работу в областную санэпидемстанцию. Что это для меня значило, передать словами невозможно. Я включился в работу, в неописуемом восторге выполнял работу на отведенном мне участке. Жить, естественно, продолжал в зэковском общежитии, несомненно вызывая не то чтобы зависть, а откровенную злобность окружающих, (теперь я понимаю, что надо было уйти на съемную квартиру),. и раздражение (опять эти евреи устроились, тем более, что я единственный еврей).
   В эпидотделе санэпидемстанции сотрудники отнеслись ко мне более чем дружелюбно, с пониманием и, я бы даже сказал, с некоторой жалостью. Каждый старался принести мне из дома какую-нибудь еду, особенно выделялись милые добросердечные женщины. Вообще, русские женщины всегда (вспомните классику) были особенно сердечны и жалостливы к обиженным и ущербным. А тут вот такой объект. Молодой парень, врач и в таком положении. А то, что попал в тюрьму - да с кем не бывает, кстати, тоже очень по-русски. Работал много, выезжал на разные объекты. Поставил себе раскладушку в одной из комнат (а чего мне ехать в общежитие), электроплитка. Всегда что-то можно приготовить на ужин, вскипятить чай.
   Много бумажной работы. Статистика, отчетность по области. Каждое утро нужно было докладывать сводку в штаб, специально созданный, по ситуации с холерой в городе и области. Вот я до ночи и работал, а утром доклад главврачу.
   Несколько слов об этой замечательной женщине.
   Невысокого роста, немногословная (как все казаки, а она донская казачка), жесткая, что не так, могла и закрутить "по матери", депутат чего только можно, член тоже всех советских партийных органов.
   Неизменно ходила в пиджаках разного покроя и на лацкане Орден Ленина. С первых же дней после предварительной беседы относилась сверхтепло (думаю, что тоже жалела). Так прошло два или три месяца. (Я сейчас детально хронологию не помню). Я вписался в этот стиль и режим жизни (как у Окуджавы) "ведь от любви беды не ждешь..." И вот в один далеко не прекрасный день в отделе появляются двое милиционеров и предъявляют мне ордер на арест. Доложили Касьяновне, как ее называли за глаза, по отчеству (кстати, так в России принято). Она выскочила из кабинета, закрыла меня своей орденоносной грудью и закричала: "Я его не отдам". Милиционеры связались по телефону со своим начальством, и минут через десять раздался звонок. Звонил прокурор области. Он что-то сказал Зинаиде Касьяновне. Она разрыдалась, положила трубку, обняла меня и ушла к себе в кабинет. Мне на руку надели "браслет" и отвезли в тюрьму. (Видимо, кто-то из "химиков" написал анонимку, а может быть, и подписал "сигнал", и это по-человечески нормально, и прокуратура соответственно отреагировала). После двух дней тюрьмы в регламентирующем бумагами порядке меня возвратили в кузнечный цех тракторного завода.
   Этот цех - завод в заводе. Если на тракторном работали 40-45 тысяч человек, то на этом - одном из главных цехов - 10 тысяч. И вот этот начальник выбрал для меня время и со словами "что не удалось увильнуть вашему брату" отправил меня снова в грузчики. В этот раз все было несколько посложнее. Подошла осень-зима. Побитая нога мерзла. Да и участок мне был дан не самый простой - погрузка коленвалов для танков и тракторов. Из литейного цеха они выбрасывались на землю, покрывались снегом. Снег замерзал. На улице минусовая температура. Приходилось поковку выгребать на морозе из замерзшего снега и грузить на площадку электрокара. Вес каждой поковки 90 кг.
   Это нелегко, но за Волгой и для меня земли не было. Где-то в январе уже 71-го года по приказу того же начальника цеха - на два дня в неделю я назначался бригадиром похоронной бригады. В бригаде 5 - 6 человек. Надо на спецкладбище копать могилы для умерших бомжей и лиц, как бы без родственников. Хоронили без имен, под номерами. Земля промерзлая, температура от -20 до -30 градусов. Использовали ломы, кувалды, заливали участок могилы бензином, поджигали. В общем, технология и процесс не самый интересный. Как-то в один из дней я договорился с экскаваторщиком (за бутылку водки), чтобы он снял хотя бы мерзлый слой. Все получилось. Так было несколько раз в мою смену бригадирства. Но опять кто-то стукнул. Опять нарекание. А я ведь жду суда по половинке (половина определенного судом срока, то есть полтора года). В общем, суд состоялся, я был освобожден.
   Получил документы. Кишиневская квартира обменена на Волгоград. Квартира хорошая, дом "хрущевка" на самом берегу Волги. Я вновь возвращаюсь в областную санэпидемстанцию. Встретили меня, в общем, радушно. Я видел в глазах искреннюю радость за меня (такое встречается ох, как нечасто").
   Вечером в отделе после работы сотрудники накрыли стол. Кто жил недалеко, принес из дома вкусную еду. Выпили, покушали, мне говорили теплые добрые слова.
   Я себя чувствовал именинником. Где-то, спустя дней 10, меня вызвала к себе главная. Она сказала, что только что вернулась из Москвы. В Министерстве стройматериалов ей удалось "вырвать" хоздоговорную тему. Это большое дело. Так как деньги идут напрямую от заказчика и к бюджету не имеют никакого отношения. А ей надо расширять и достраивать станцию, открывать новую лабораторию. Тема относится к токсикологической оценке новых полимерных материалов, которые используются в строительстве. (Старое поколение помнит, что во вновь сдаваемых жилых объектах полы были покрыты разноцветными полиэтиленовыми плитками - речь шла о них). Она знает, что в городе есть такие специалисты-токсикологи, но узнав, что это хоздоговорная тема, потребуют большие зарплаты, да и работать они будут по совместительству. Штатные токсикологи, во-первых, люди пожилые, работают по старым из года в год повторяющимся методам и они это не потянут. Возьми это на себя. Все, что тебе потребуется, будет дано (оборудование, животные и все остальное).
   Мое положение, сказать, затруднительное, значит, не сказать ничего. То, что я совершенно незнаком с токсикологией - в этом ничего удивительного нет. Да и откуда. Несколько часов по гигиене в курсе мединститута и некоторые познания химии и токсикологии за время службы в армии. Но это совсем другая токсикология. Я понял, что от меня ожидают только утвердительный ответ, и я сказал "да".
   Здесь я постараюсь быть кратким, не буду касаться "профессиональных вопросов". Около полутора месяцев я просидел только над учебниками, научными работами, хоть как-то близкими к предстоящим исследованиям. Должен сказать, что начитать материалы и, что называется, войти в проблему и почувствовать в ней себя своим, даже при недюжинной трудоспособности дело сложное.
   Начитанный и впитанный в себя материал должен в тебе рассосаться и уже сам материал должен тебя почувствовать своим. На это уходит время. Но мы начали работать. Конечно же, не все шло гладко, были и проблемы с сотрудниками, так как работа не предусматривала рабочего временного регламента. Нужно работать и по ночам, в особенности это опыты с животными (белые крысы, мыши и другие).
   Но по составленному плану все шло как будто бы в графике. Хотя, как всегда бывает, вмешиваются непредусмотренные "закавыки". Я обратил внимание, что мне стало тяжело ходить. 20-30 шагов и появлялись боли в икроножных мышцах. Приходилось останавливаться.
   Рядом с ОСЭС (областная санэпидемстанция) практически на одной территории - областная клиническая больница. Я обратился к хирургам. Диагноз - облитерирующий эндартериит. Кровь не поступает в ноги вследствие сужения артерий, питающих кровью нижние конечности.
   Что делать! Кладут в клинику. Палата на 10 человек - все с таким же диагнозом, некоторые уже с ампутированными ГОЛЕНЯМИ, стопами. Сказалось и длительное курение, отморожения во время работы на заводе, "похоронная" эпопея - все вместе. Факт остается фактом.
   Работа в лаборатории продолжается. Я каждый день там, периодически на процедурах ночью в клинике. Каждый день встречаюсь с сотрудниками станции. В один из дней ко мне пришел сотрудник эпидотдела, очень интеллигентный, что называется, "из старых", очень приятный дядька. Главный эпидемиолог области. Он мне сказал, что здесь в клинике есть ассистент, у него какой-то им придуманный коктейль для больных с таким диагнозом. Но он этим рецептом ни с кем не делится. Так как он в контрах с зав. кафедрой, который его хочет убрать, а убрать есть за что, он хронический алкоголик. Надо с ним поговорить.
   После работы (их работы) я пришел в эпидотдел. Туда же пришел и этот врач. Он меня осмотрел, мы поговорили. Он согласился сделать мне две инъекции своего коктейля. Чтобы были мне ясны результаты, он мне дал три телефона его бывших больных, а моему, с позволения сказать, товарищу их адреса, чтобы он мог с ними поговорить.
   Отзывы самые положительные. Короче, я согласился. Единственное его условие - когда он мне будет вводить коктейль, а это будет ночью в операционной в графике его дежурства, я принес бутылку водки, так как у него трясутся руки, а к спирту у него доступа нет. Все прошло по оговоренному сценарию. Ночью он пришел за мной, мы вышли в операционную, он закрыл изнутри дверь. Выложил какие-то ампулы. Выпил стакан водки. Из этих ампул набрал содержимое в шприц Буже (мы видели такой шприц в комедии "Кавказская пленница", когда вводят снотворное легендарной тройке) и ввел мне этот коктейль в паховую артерию. Я ушел в палату. Нога горела. Мне стало страшно. Я клял себя за безумный поступок. Уснул. Проснулся в середине дня. Первая мысль - живой! Но смотрел на ногу - она была нежно-пурпурного цвета. Встал.
   Ходить могу. Может быть, пронесло! Через три дня днем Леша (имя хирурга) зашел ко мне в палату и сказал на ухо, что сегодня ночью вторая нога. Я пошел в СЭС и попросил, чтобы принесли бутылку водки. Ночью процедура со всеми мизансценами повторилась. Через неделю я выписался из клиники. Что мне вводили, я не знаю и по сей день. Впоследствии, на протяжении многих лет проблем с ногами у меня не было. По прошествии нескольких лет, уже работая в противочумном институте, проезжая мимо одной из пивных (пивных условно, так как в Волгограде пиво - один их крупных дефицитов, в основном, там продавали разные крепленые "гадости" под названием вино) я видел Лешу, абсолютно опустившегося человека. Один раз я остановился и дал ему деньги. Он, конечно, взял, но, по-моему, так и не понял, кто я. Больше я его никогда не встречал, но благодарен ему по сей день.
   Ну, это как бы вставка, в основное русло моего повествования. К началу или в январе 1972 года хоздоговорная тема была успешной, я подчеркиваю, успешной. На ее основе я полностью оформил материал, как кандидатскую диссертацию и подарил ее зав. Лабораторией, пожилому человеку за 60 лет. О дальнейшей судьбе диссертации я не знаю.
  
  
   ВОЗНИКЛО НОВОЕ ПОЛЕ СРАЖЕНИЯ НА ВЫЖИВАЕМОСТЬ!
  
   Я могу ошибиться в обозначении дат, месяцев (ведь прошло очень много лет), но хронологический порядок соблюден.
   Где-то в январе 1972 года мне на работу позвонил папа и попросил, чтобы вечером я обязательно перезвонил домой. Тогда международные разговоры заказывались на почте, и надо было ждать эти разговоры по несколько часов. Я дозвонился. Папа сказал, что отправил мне подробное письмо. А суть такова. В Кишиневе разоблачили антигосударственную прорумынскую организацию, которую возглавлял некий Чинчлей, зав. кафедрой университета (помните, я его упоминал, как зачинщика драки) и якобы его лишили ордена Ленина, который он получил после моего судебного дела. После получения письма от папы, где уже не сумбурно, как по телефону, а содержательно, с фактами и некоторыми предположениями мною была получена эта важная информация. Я пошел в КГБ области, записался на прием к кому-то, которого я даже не знал, но заявление, в котором я изложил причину моего обращения, отдал дежурному. Записал его фамилию, звание и оставил свой рабочий телефон. Через несколько дней мне перезвонили и назначили время приема. Со мной разговаривал подполковник, я вновь изложил мою проблему и сказал, что я не считаю себя ни в чем виновным.
   Он меня спросил, а почему я обращаюсь в органы КГБ. Моя позиция однозначна, я был осужден несправедливо, более того, я просил, чтобы это дело рассматривалось чисто в политическом ракурсе, а меня осудили по хулиганской статье. Поэтому в объективность судебных органов я не верю. А в свете вновь открывшихся фактов - я хочу просить органы государственной безопасности о реабилитации, если это возможно. Буду честен, я действительно так считал. Подполковник меня внимательно выслушал и сказал: "Мы вам позвоним". Спустя неделю или около того позвонили на работу и мне назначили определенный день и час. Я пришел. Меня проводили в кабинет председателя (генерал). Не задавая мне никаких вопросов, он сказал, что в этом кресле он всего где-то около трех недель. До этого он был зам. председатель КГБ Молдавии. "Я в курсе вашего дела, - продолжал генерал. - и в курсе всей ситуации в Молдавии. Прямой вопрос - чего вы хотите?" Я ответил: "Реабилитацию. Я ни в чем не виновен и осужден незаслуженно". Ответ: "Это невозможно". "Я в курсе, - опять повторил он. - Знаю, где вы работаете, о вас хорошие характеристики, вы обменяли квартиру из Кишинева..."
  
  
   ВОЛГОГРАДСКИЙ НИ ИНСТИТУТ
  
   МАЛЕНЬКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.
   Буквально в эти дни вечером у себя в квартире я ужинал. Мою нехитрую холостяцкую снедь я разложил на газете "Волгоградская правда". Смотрю, в колонке объявлений Волгоградский НИ институт объявляет конкурс... я и говорю генералу, что я в прошлом офицер Советской Армии, в последующем научный работник. Наукой занимался с первого курса мединститута и хотел бы и дальше идти по этой стезе.
   Вот, говорю я, в Волгограде есть противочумный институт, и я бы хотел подать туда на конкурс, но с моим тюремным прошлым - это не жизненно. Он мне ответил, что это не совсем так, вы уже освобождены судом, то есть, восстановлены во всех правах. А дальше это уже решение конкурсной комиссии и местного комитета. На этом мы расстались. И что вы думаете, я набираюсь боевитости (что-то меня в тоне генерала обнадежило) и подаю документы на конкурс, со всеми автобиографическими выкладками. Прошло дней десять. Звонит секретарь директора и назначает время, когда меня примет директор (не председатель конкурсной комиссии).
   Я пришел. Он попросил рассказать о себе и, что у меня в активе. Я все чистосердечно рассказал и о прошлой научной деятельности, и что мои публикации были изъяты. Он все внимательно выслушал и сказал, что он в курсе всего (это просто я, по своей неосведомленности, не понимал свои претензии). Спустя какое-то время (может быть неделя, две) позвонила секретарь конкурсной комиссии и сообщила, что со мной хочет познакомиться некий доктор медицинских наук, зав холерной лабораторией. Я пришел на собеседование - результат: "Вы мне не подходите. спасибо". Через неделю звонок - "Вы прошли конкурс и зачислены в штат института". Для меня это был шок. Я ничего не понимал. Пришел в институт. Уже на проходной - милиция. Представился. Позвонили - доложили.
   Разговор с Зам. директора по науке. "Мы имеем о вас положительные рекомендации, ваш опыт в науке нам подходит. С мнением зав. Лабораторией холеры администрация не согласна. Решение конкурсной комиссии утверждено. Выходите на работу".
   Я поблагодарил. Сказал, что пока я не завершу тему в лаборатории токсикологии а областной СЭС - выйти на работу в институт не смогу. Он удивился: "Вот даже как" - это похвально, значит, характеристики на вас справедливы". Я вышел на работу через месяц или полтора.
   Буквально несколько слов об этом институте.
   Это была ординарная противочумная станция, коих немного по Союзу, но расположенных в регионах эпизоотий (то есть распространения) особо опасных инфекций. Позже станция была перепрофилирована в институт, и не просто институт, а первый категории. А это означает очень многое. Совершенно иное обеспечение, по всем параметрам, серьезно высокие зарплаты (хотя чумологов всегда оплачивали несравнимо с другими медицинскими специальностями). Один из главных вопросов - квартирный решался без промедления и многое другое. Многих старых врачей-чумологов отправили на пенсию. Пригласили молодые кадры из ПЧС (противочумная система) других институтов, кандидаты и доктора наук генетики бактериологи, биохимики и другие.
  
   Меня определили в лабораторию холеры (в ту, заведующий которой от меня отказался). В это время на юге страны свирепствовала холера. На карантин посадили ряд городов, в частности, Одессу, Астрахань, Волгоград. В институте работал так называемый СПЭБ (санитарно-противоэпидемические бригады). Работа в три смены со своей спецификой. Мой новый шеф - молодой доктор наук, специалист по холере, имевший уже имя в этой области. Он мне объяснил, что я буду работать в СПЭБе, помощником. В течение месяца необходимо "начитать" литературу, чтобы он мог со мной адекватно разговаривать. Вне зависимости от того, что я буду делать в качестве помощника в СПЭБе, я должен 15 часов отработать препаратором (т.е. мыть пробирки, чашки Петри и другую лабораторную посуду, потом освоить лаборантские навыки).
   Да, вначале это выглядело немного, а может быть, и много унизительно, вернее, обидно. Но хочу признаться, это оказалось мне очень полезным и в дальнейшем, когда у меня уже самого появились молодые сотрудники, аспиранты, я им предлагал (это мягко) начинать именно с этого. Ведь в любом научном эксперименте мелочей нет. А если прокрадывается оплошность в долгосрочном опыте - "под хвост" летят месяцы, если не больше.
   В середине 1972 года в Женеве подписали Международную Конвенцию о запрещении разработок и использования бактериологического оружия. Спустя неделю изменился "воздух" и поведение сотрудников. У входа в институт появилась двойная система пропусков и наружные два поста (одна сторона соприкасалась с тюрьмой). Одновременно открыли буфет, в котором продавались вполне хорошие продукты, которых в магазинах и в помине не было.
  
   29 апреля (вы поймете, почему эту дату я несу и буду нести до конца моих дней) был день рождения у моего нового шефа, ведь я работал в лаборатории около или чуть больше месяца. В рестораны "по режиму" уже ходить запретили, а своей квартиры у него еще не было. На застолье собрались в квартире у одной из сотрудниц. Пришли не только научные сотрудники лаборатории (нас всего было что-то двое или трое) а также из других номинальных лабораторий, так как всё находилось в стадии организации. Это были уже давно, как говорят "остепененные" ребята, прошедшие аспирантуру у действительно серьезнейших профессоров разной специализации. Многие вообще не были знакомы, кое-кто, что называется, "шапочно". Как водится, после нескольких тостов компания пошла на сближение, выяснялось - кто откуда, все ли из "Системы" (имеется ввиду противочумная), кто какой проблематикой занимался. Мы с женой, понятно, чувствовали себя не в своей тарелке, да и вообще что-то у меня было вязко на душе. Через час-полтора мы, что называется, "по-английски" ушли. Хочу заметить, когда я пишу о наших сотрудниках, это не облагороженные сединой и бородками портретные ученые в ореоле какой-то профессиональной славы. Это молодые ребята 40-45 лет, хорошо о себе понимающие и с неистовой агрессивностью продолжающие свою карьеру в надежде обрести эту славу. Научная среда - это не внешняя припудренность с учтивым приподнятием шляпы при встрече, далеко нет - это и жестокость, и неприязнь друг к другу, и способность на гадость и подлости (генетики плевали в пробирки с генетическим материалом - а это похороненные 6-8-месячные опыты). Ну, в общем, все, как у людей.
  
   В доме, где мы жили, со мной на лестничной клетке жила семья. Он - зам. начальника областного телеграфа - у него стоял телефон. Мы по-соседски состояли в хороших отношениях, иногда вместе ужинали. В эту ночь около 12 или часа раздался звонок в дверь. Я открыл - мой сосед позвал меня к телефону, звонок из Кишинева. Я подбежал. Звонила теща: "Игорь, с Наумом Абрамовичем (моим папой) несчастье". Я спросил: "Он умер?" она ответила: "Да". Я пообещал завтра прилететь. Утром побежал к директору, так и так: "Я должен сейчас (не сегодня, а сейчас) вылететь в Кишинев".
   Директор (благороднейший человек, генерал в отставке) сказал, что это невозможно.
  
   Он должен на меня получить спец. разрешение из Москвы. Я объяснил, что для меня нет никаких препон, я все равно улечу или уеду.
   Мне тоже было нелегко так говорить человеку, который отнесся ко мне с душой при приеме на работу, а работал-то я в институте всего ничего. "Подожди в приемной", через минут десять вышла секретарша и сказала, что директор дает свою машину отвезти меня в аэропорт, а там именная бронь для меня "Волгоград - Ростов - Кишинев".
   Папа был известным врачом. Похороны. Много людей. Многие плачут (не только женщины).
   Папа высокий, красивый, ему исполнилось 54 года, мне - 30. О трагичности говорить не буду, но в мыслях... 54 все-таки папа прожил, даже не хочу давать оценку этим мыслям, но когда мне исполнилось 54...
   Все.
  
   Вернулся на работу, работал, учился. Да, ощущал некую ущербность - недостаточность знаний, но зато есть маяки. Уж больно грамотные профессионалы! Как младшему научному сотруднику - руководитель дал тему по выявлению холеры во внешней среде.
   Это было ответвление от его докторской диссертации, но в науке отрицательный результат - тоже положительный! Большая и усекающая в работе проблема - это "режим", то есть неукоснительные правила - работа в "заразном блоке" - (это помещение где-то 5-7 метров под землей, специально оборудованное, но с плохой вентиляцией) не более двух часов. В "боксе" - специально отгороженном блоке, обработанном десятипроцентным лизолом (очень тяжело дышать - 3 часа). Для интенсивной и масштабной работы мало - приходилось нарушать. Институт режимный, все всё докладывают. Работаю много, опыты развернутые, масштабные. Вызывает директор, он меня почему-то называл Игорь свет Наумович, но, правда, я всегда чувствовал к себе какое-то отеческое отношение, почему, не знаю. "Ты нарушаешь режим, нельзя. Еще раз - выговор". Я это серьезно не воспринял. Ну, пожурил! Через год на собрании - влепил! Я внял. Но был сделан хороший задел. Что-то стало проясняться и даже получаться. 1974 год - ситуация по холере в стране не улучшается. Что-то выплывает, что-то затушевывается. Приезжает очень высокий чин, из этих, кто платит деньги. Мой шеф показывает, что у нас получилось. Чин остался доволен. Еще ряд контрольных испытаний - по результатам получилось. Государственная комиссия - хорошо. Оформляю кандидатскую диссертацию, все проходит в открытом режиме без грифа "секретно". Свыше рекомендовано оформить препарат, как изобретение. А как это делать, не знаю. Патентной службы нет. Благо в этот раз без "грифа" можно советоваться.
  
   Пришел на завод "Красный Октябрь" - он весь на военных заказах. Там ребята битые, знают все (потом я уже узнал, как они знают все и откуда). Помогли. Нужно провести поиск по пяти ведущим странам. Короче, попутно ознакомился с тем, что называется патентоведением. Дошел до Всесоюзного института патентоведения (Москва, Бережковская набережная). Там ко мне отнеслись по-доброму, помогли. В 1975 году получил авторское свидетельство на изобретение, в этом же году защитил диссертацию. Не от нескромности, а по факту - это было первое изобретение и первый патент (подчеркиваю, патент) для института.
   Я не знаю, как сейчас, но думаю, что также изобретение принадлежит институту или организации, где оно выполнено. Автор - может получить материальное вознаграждение, а может, и нет. К периоду защиты диссертации, получения авторского свидетельства - я уже полгода работал над другой инфекцией. И все это время меня преследовало осознание, что знаний недостаточно. Да, в какой-то узкой области что-то получается, но...
   Как каждое здание должно стоять на прочнейшем фундаменте - тогда ему ничего не страшно, девочка, вырастающая в женщину и становясь женой - делает все, как учила мама и как она видела. Также и в науке. Фундамент!!! Ты можешь многому научиться, но это должно ложиться на фундамент. Поэтому всю свою профессиональную жизнь я (а только я и знаю) старался учиться и заполнять в своем фундаменте те пустоты, о которых я знаю лучше всех.
  
   НУ, А ДАЛЬШЕ. ЧТО ДАЛЬШЕ?
  
   Продолжаю работать над новой инфекцией. Она мало изучена, но представляет большой интерес для заказчиков - платят деньги они. Они и контролируют. Каждые два-три месяца приезжают, как мы их называли "мальчики" - что надо, какое оборудование и прочее, что сделано, какие приблизительно сроки исполнения. На этом фоне убирают нескольких сотрудников, причем очень грамотных специалистов. Кого по национальным делам впрямую (естественно, еврея). Нас остались трое евреев - но все трое с русскими фамилиями. Кого по другим неподходящим анкетам. Каждые три месяца мы заполняли стандартные формы - адрес, родственники, отношения в семье и что-нибудь еще. Всегда предупреждение - делиться о своей работе с женой/мужем - непозволительно.
   Выезд за пределы города - не более 72 км. Отпуск (2 месяца) - о каждом передвижении докладывать по спецсвязи. Я думаю, что это абсолютно правильно, да и в других странах то же самое. Секрет - есть секрет, разведка есть разведка. Ко мне отношение со стороны сотрудников и руководства хорошее, если не сказать больше. Я старший научный сотрудник (через год член Ученого Совета института - это больше, чем серьезно). У меня право самому определять направление и тематику, а это уже много!
   Каждое утро из окна моего кабинета я вижу прогулочный дворик тюрьмы, ведь нас отделял только высокий в проволоке забор. И меня не покидало ощущение, что все-таки мы в какой-то одной связке.
   Вспомнился анекдот. "В тюремной камере Абрамович все время ходит вперед-назад. Сокамерник ему: "Яша, ты думаешь, что если ты ходишь, то ты не сидишь!"
  
   ПЛАНИРУЮ И ВЫПОЛНЯЮ НЕСКОЛЬКО МАСШТАБНЫХ ОПЕРАЦИЙ.
   РАССКАЖУ О ДВУХ ИЗ НИХ.
   Несколько лет назад я работал с бригадой 10-12 человек в Азербайджане, город Ленкорань. Эта прямая граница с Ираном. Тыл границы составлял 15 км (тыл - это расстояние от линии границы вглубь территории) то есть это как запретная зона - жители тыла по жесткому списку, ни больше, ни меньше. На предусмотренном расстоянии вдоль границы - заставы, мне пришлось побывать на всех. Дважды под контролем лазера переходил на территорию нейтральной полосы. Все под жесточайшим контролем. Рядом с городом Ленкорань город Астара. Он разделен как бы пополам. Половина на стороне Азербайджана, половина на стороне Ирана. Одни родственники здесь, другие - там. Под землей проложена большая канализационная труба. Жители переходят с одной на другую сторону. Пограничники всех знают. Мне эту трубу показал начальник погранотряда - это хозяин всей приграничной территории. Все всё знают, все под контролем - никаких нарушений (когда я приехал в Америку, я вообще не понимал, каким образом появляются нелегальные эмигранты, и вообще, как такое возможно).
   Мои экспедиции на границу с Ираном имели определенную цель, никак не связанную ни с какими эпидемиями или какой-либо заболеваемостью. По согласованию с министром здравоохранения Азербайджана (он дал мне свою машину) я базировался в противочумном отделении. Природа там сказочная, Талышские горы, прекрасные леса. Масса белых грибов (мусульмане грибы не едят, собирать их некому). Кто был доволен - это наши волгоградцы - буквально косили эти грибы, сушили, закатывали в банки - просили меня, мол, мы согласны работать, сколько и когда скажете - но дайте набрать грибов. Ну и, конечно, для нашего голодного города - это ой какое подспорье. В одну из ночей слышу стук в окошко моего домика-штаба. Выглядываю. Местная врач-бактериолог, русская. Лет двадцать тому назад вышла замуж за азербайджанца, работает в этом отделении. Муж умер. Она здесь осталась. В чем дело, спрашиваю? Пожалуйста, только не дай бог, если кто-то узнает, зайдите в лабораторию и посмотрите мазки. Я пришел, посмотрел - холера. Спрашиваю, откуда - она называет.
   Утром спрашиваю начальника (там все или Ахундовы или Мамедовы) - у вас все в порядке? Отвечает: "Все очень хорошо, никаких проблем" мое положение дурацкое - я знаю, что и где (везде есть "нужные" люди), но я не уполномочен, у меня другая здесь задача (что и где - это 40 трупов погибших от холеры на берегу Аракса - река, пограничная с Ираном). Сажусь в машину, еду в Баку. Подъезжаю в КГБ республики (пока никуда не докладываю). Показываю дежурному свой документ, а он серьезный. Он меня не пропускает. Говорит, что надо подождать. В это время выходит супергенеральский чин. Проходит мимо меня. Смотрит. "Игорь, это ты, что ли?" Я говорю; "Да, СК. Я" (помните, я писал, кто помог мне в переводе из Душанбе в Кишиневский мединститут) - "А что ты здесь делаешь?" Я ответил. "А где ты работаешь?" Ответил. "А что здесь?" И я докладываю ситуацию. "Так, - говорит он. - Забудь, что ты мне сказал и не влезай в это дело. А у меня здесь дела поважнее". Я все усек, чисто интуитивно, вернулся в Ленкорань и постарался в течение нескольких дней закруглить работу и уехать.
  
   ЧТО ОКАЗАЛОСЬ?
   Начальник какой-то колонии застрелил министра внутренних дел республики. Якобы министр взял деньги за перевод этого начальника в другое, более престижное место, не выполнил то, за что взял деньги - он его и застрелил. И потому высшее руководство КГБ здесь и разбиралось.
  
   Вторая история тоже со своими закавыками. Туркмения. Та же граница с Китаем.
   Цели экспедиции, то есть моя задача прежняя - основная тема по той инфекции, которую я изучаю. Помните - как пароход назовешь, так он и поплывет (капитан Врунгель). Прилетаю в Ашхабад. Захожу к министру здравоохранения. Мы оговариваем все организационные вопросы. Встаю из кресла - у меня лопаются брюки сзади по шву. Трусы белые. Оба понимаем, но не подаем вида. Я прикрываю зад. "Моя машина вас довезет до гостиницы" - "Спасибо". Утром самолет на Небит-Даг. Там меня уже ждут свои, они прилетели раньше, 2 машины ГАХ-69, один грузовик и моя ГАЗ-67. Модель старая, но как мне объяснили, самая надежная. Выезд назначен на 5 утра.
   Впереди - переход через пустыню Кара-Кум. Далее оформление в погранотряде (это хозяева границы). И по маршруту пять небольших городков.
   По маршруту предупреждены все секретари райкомов, местная администрация. Машины (соответственно) обеспечены запасом бензина, продовольствием (это банки с черной икрой, спирт в канистрах, консервы, указываю главное) и все прочее. Исходная база - Небит-Дагское противочумное отделение.
   Небит-Даг - небольшой город нефтяников. Когда-то там добывали большое количество поверхностно расположенной нефти, секретари обкомов получали золотые звезды героев. Ученые предупреждали, что с такой агрессией откачивать нефть нельзя. (Это уже тонкости технологии). Их никто не слушал. А нефть перестала подниматься.
   Уже несколько лет как работали "качалки", но разорвать воздушную подушку не получалось. Нашли другое месторождение - километров за 300.
   ПЧО (противочумное отделение) находилось в живописном ущелье. Над строениями нависал огромный горный козырек - как грузинская кепка. Когда я подъехал, первое, что сказал как бы в шутку: "А что если землетрясение? Нас всех раздавит". Посмеялись.
   Начальник отделения мне говорит: "Хоть и горы, но у нас землетрясений не бывает". К вечеру на веранде второго этажа накрыли стол, по-восточному много зелени, разных вкусностей и, конечно же, дежурный плов. Затягивать посиделки не приходилось, так как в 5 утра мне выезжать в пустыню, а другая машина, приданная мне должна выехать в 7 утра, то есть спустя 2 часа - так мы договорились, чтобы уложиться в график, составленный заранее. Я и не только я обратили внимание на то, что три караульные овчарки, пристегнутые ошейниками к длинным цепям, начали метаться по двору. Из-под крыши как-то очень шумно стали вырываться гнездившиеся на ночь птицы.
   За столом нас четыре человека. Поглядываем друг на друга с некоторым непониманием происходящего. Минут через десять послышался ужасающий гул из-под земли, под нами все зашаталось, баллон с газом оторвался от плиты и отлетел на несколько метров, рухнул холодильник. Произошло два мощнейших толчка, причем один за другим.
   Выбежали люди из близлежащих домов, женские крики, детский визг, в общем, все то, что сопровождает любые катаклизмы. Почему-то зарокотали танки, вышедшие из расположения, ревом моторов создавая дополнительный грохот. Через час все улеглось, но, естественно, спокойствия быть не могло. Сидели в ожидании очередного толчка. В половине пятого пришел водитель. На пять часов назначен выезд. Честно говоря, я уехал с удовольствием. К семи часам утра рассвело, мы вошли в пустыню. Месяц май, цветут тюльпаны, море красных тюльпанов. Следующая реакция после землетрясения и у меня, и, как я вижу у водителя тоже. Он живет в этих краях с 50-х годов, водитель-пустынник 20 с лишним лет. Прошли по пустыне около 30 километров, как небо затянулось черными тяжелыми облаками, и грянул ливень. Есть выражение, льет, как из ведра, в этом случае это уже не метафора. На машину обрушивался поток, в буквальном смысле, воды. Через какой-нибудь час колеса нашего бедного газика были полностью в воде и впечатление, что ты едешь на нерве - как в песне "вода, вода, кругом вода".
   Как бы для справки - пустыня - это не песок - песок. В основе это глина (вот она-то и не дает всасываться воде в почву) с навеянными песочными горками (больше или меньше) - барханы. Как только пошел этот невообразимый для меня ливень, я спросил водителя, может, есть смысл вернуться, на что он ответил, что в пустыне назад не ходят.
   Я умолк, хозяином был он. Двигались со скоростью 5 км в час. Водитель с гордостью сказал, что у всех других машин уже давно закипела бы вода в радиаторе, а эта выдержит все, как он ласково назвал "моя доченька". Весь день мы ехали - плыли, дверцу открыть невозможно, бензин заливал изнутри салона. Периодически раздавался устрашающий гром, вспышки молнии, стрелы которой, казалось, пронизывают машину и вот-вот вонзятся в тебя. Это страшно, но деваться некуда. К вечеру впереди замелькали огни поселка или городка. Я обрадовался и говорю: "Ну вот, скоро мы доберемся, видишь огни!"
   В ответ он усмехнулся: "Это мираж, не засматривайся, доктор, сдвинешься разумом". Ближе к ночи мы подъехали к маленькой избушке, стоявшей на возвышении. Это была стоянка "пустынщиков". Малюсенькая комнатушка, в полу погребок, в углу несколько матрасов. Водитель разжег горелку (типа паяльной лампы), сделал чай, открыл банку с черной икрой, достал хлеб. Я выпил грамм 200 спирта - водитель ни-ни, дядька оказался вообще не пьющим. Раскинули матрасы и как будто бы провалились. Утром подъем и в путь.
   Дождя уже нет, с тракта немного сошла вода и часов что-нибудь через 5 прибыли в распоряжение погранотряда. Там, конечно же, знали о нашем прибытии, теперь я попадал как бы под их контроль. Стал дожидаться машин, следовавших за мной.
   Представился командиру отряда - полковнику. Здесь он больше 15 лет, отсюда будет уходить на пенсию (это он уже потом, во время ужина, поделился со мной). А пока я сидел у него в кабинете. Зашел майор, спросил, как мы добрались, и перепроверил: "Вы Бондарев... и так далее". Командир отряда спросил меня, не играю ли я в настольный теннис. Я удивился такому вопросу, ответил, что когда-то играл, но очень давно. Ну, говорит он, пошли, попробуем. Ну, и пошли, ну, и попробовали минут 30. В зал, где стоял стол для тенниса, вошел этот майор, что-то сказал полковнику на ухо. В ответ тот кивнул головой. И говорит мне, обращаясь по имени отчеству: "Ну, пойдемте ко мне, еще поговорим немного, я вам покажу, где вы будете отдыхать с сотрудниками и оговорим график работы и маршрут". Все определено верно, ведь это граница, а еще придется бывать на заставах. Зашли в кабинет, спрашивает, как жена (называет имя и отчество), довольна ли она работой в мединституте и на какой она кафедре, и как учится дочка (называет имя). Доволен ли я своим "Москвичем 425", как обстоят дела с запчастями. Вот он выйдет на пенсию, думает что купить, "Жигули" как-то не хвалят.
   Я понял, что за эти полчаса игры в теннис меня по в/ч полностью "пробили". Пришла машина с сотрудниками. Мы разместились на ночлег.
   Вечером пришел командир и пригласил меня на ужин. Во время ужина (был и майор) "толковище" о жизни, быте. Пришли к тому, что большой город - это когда много пятиэтажных домов, в которых на первом этаже магазины. Майор как-то пытался возражать начальнику, но, по-моему, безуспешно. Да! Видимо, 15 лет безвылазно в таких местах многовато! Моя работа шла по плану. В графике - каждый день другой район. Размещались в местных больницах. День переход - день работа.
  
   Не буду углубляться в детали, но два случая опишу. В этом регионе Каспий (Каспийское море) обмелел, вода ушла километров на 5 вглубь моря. Поселки строились на деревянных сваях. Занятость населения - овцеводство, разведение верблюдов, немного хлопок, рисовые поля. Колоссальное количество мух - большие, черные.
   Пригласил на обед секретарь райкома. Учился в Москве, хорошо говорит по-русски. Полулежа на ковре, подушки, как положено, пьем чай, конфетки. Входит жена (в парандже), вносит блюдо с пловом.
   Плов из осетрины, белый. Через минуту рис становится черным - весь покрыт мухами. Методика еды проста - отодвигаешь пальцами мух (как пласт), захватываешь рис, кусочек рыбы - и в рот. Он посмотрел на меня, я на него. Имея опыт работы в разных регионах, я всегда носил с собой фляжку 350 граммовую со спиртом. У мусульман пить алкоголь не положено (якобы). Но я ведь не мусульманин, да дезинфекция необходима - а не кушать - обида. Достаю флягу, наливаю чистый в пиалу, выпиваю. Показываю ему - дать? Он машет головой утвердительно.
   Процедуру повторяю, все бессловесно, без комментариев. Еще немного времени на обед, расстаемся. Я благодарю, ну, и как принято, "будете в Москве, заходите". Следующий день переход. Во второй половине дня уже прибываю в другой район (где-то сто с лишним километров от предыдущего). Подъезжаю к райкому партии - никого. В местный совет - закрыто. В местную больницу - сторож.
   Главного нет. Дежурный врач "Я никаких указаний не получил, ничего не знаю". Я показываю мое предписание - ноль реакции. Доступа к телефону нет. Начинает смеркаться. В поиске ночлега едем по району. Смотрю, на какой-то халупе вывеска - гостиница. Сидит пожилая женщина, по-русски не говорит. Водитель как-то ей объясняет. Платим какие-то деньги. Показывает 3 маленькие комнаты, железные сетчатые кровати. Дает чистое белье и матрасы (уже счастье). В машине припасы еды есть, а вода кончилась. Спрашиваем, где есть питьевая вода - она не знает, воды нет. Выхожу на крыльцо этого домика покурить. Передо мной метрах в трех двугорбый верблюд. Смотрим друг на друга, но он верблюд, а я...
   Вдруг он плюет в меня - помимо того, что это, как удар, я практически весь в этой слизистой пене, ощущение довольно гнусное, да и теперь надо отмываться, а где? Верблюд отплевался и ушел. Рядом арык. Беру ведро, кое-как отмываюсь, отстирываюсь. Хочется пить. При входе стоит графин с какой-то водой. Понимаю - пить нельзя (Все-таки какой ни какой "профи"). Знание знанием, понимание пониманием - и пить ведь хочется. Старый апробированный способ - 1/3 спирта + 2/3 воды. Думаю, пить я не буду, только смочу губы, в крайнем случае, прополощу рот. Куда там, глотнул. Ну раз глотнул - выпил пол стакана.
   Наутро переехали на новую точку. Все-таки элемент везения имел место быть. Я срочно понадобился в институте (потребовали заказчики). За мной прибыл транспорт. Доставили в Ашхабад и рейсовым самолетом в Волгоград. Из аэропорта сразу в институт. Часа три разбирались по проблеме. Чувствую, меня мутит, подбирается тошнота, обливаюсь холодным потом. Прошу, чтобы меня отвезли домой. Благо успел. Да простят меня читающие. С унитаза я уже не слезал. Рвота, понос, температура.
   Утром следующего дня привезли в институт, в изолятор. Капельница и прочие процедуры. Посев материала на определение возбудителя не проводили во избежание ненужных неприятностей.
  
   Все, что положено в плане лечения, провели (а о причинах можно только догадываться). Через три дня все нормализовалось.
   Впоследствии я все же созвонился с зам. министра здравоохранения Туркмении и спросил о причинах этой неувязки в том районе, где произошло отравление. Он долго извинялся и объяснил, что это их недоработка, так как я не должен был останавливаться в этом районе после предыдущего. Оказывается, эти два района (расстояние меду ними около 100 километров) враждуют между собой чуть ли не 100 лет. Воруют друг у друга верблюдов, овец, часто случается поножовщина. Есть какое-то у них разночтение в Коране, придерживаются различных толкований. Но, слава богу, это уже не моя история.
  
   А все началось с разорвавшихся брюк на приеме у министра. Ну, это так, немного развлекалочек в моем повествовании. В основном русле моей работы все шло пока что благополучно. По проблеме той инфекции, которой я занимался, был получен новый диагностический препарат, заказчики были довольны (не напрасно платят деньги). Оформил заявку на изобретение (конечно, в закрытом режиме) и в конце 1977 года получил уже второе авторское свидетельство. Я старший научный сотрудник (должность доктора наук), приглашающийся на каждое заседание Ученого Совета института, руководитель двух сов.секретных тем, при очень хорошей зарплате. Дважды приглашал секретарь парторганизации с предложением подумать о вступлении в КПСС (что-то меня удерживало). Приступил к написанию докторской диссертации (до этого еще далековато, но фундамент заложен основательный). Ничто не предвещало бури.
   После смерти папы в 1972 году как бы рухнул остов семьи. Бабушка с дедушкой по маминой линии осели в небольшом молдавском городке. После переезда к 50-му году из Сталинабада (Душанбе) в Одессу, поближе к своей дочке, моей маме, они купили небольшой гараж (тогда это еще было можно). Из этого полуподвала выстроили маленькую двухкомнатную квартирку, а когда окончил институт их сын, мамин брат, оставили квартиру ему, а сами перебрались в Молдавию, опять поближе к дочке, ведь мы жили в Кишиневе. Мамин брат остался в Одессе, переделал фамилию на похожую с маминой, но несколько в другом звучании, в паспорте записал национальность - украинец, видимо, ему казалось, что так будет легче жить. Папин брат, как я уже писал, в Душанбе. Мама с братом остались одни.
   Когда папа умер, брату исполнилось 14 лет, так что его "тинэйджерство" проходило без отца. Парнем он рос очень способным, но со своеобразным характером. Так что маме это доставляло много беспокойства. У меня с папой были всегда очень теплые отношения, но, как говорят, по мужскому типу (может быть, сказалось мое не совсем обычное взросление, спорт, разъезды по городам и все эти тяготы общественного несовершенства), то есть, без всяких сюсюканий. К маме у меня было особое отношение любви, уважительности, почтения, окутанного сентиментальностью. И мы с ней очень хорошо дружили. Она мне открывала какие-то свои тайники, я ей свои.
   Когда она играла на пианино и пела, я всегда находился рядом и подпевал. И вот сейчас я нахожусь в другом городе, а меня часто охватывает тоска по маме. Случалось, в нарушении режима моей работы я втихаря вылетал в Кишинев, хотя бы на половину дня. И вот в конце 1977 года звонит мне мой дядя, мамин брат из Одессы. Говорит, что выдает дочь замуж и просит, чтобы я прилетел на свадьбу, приедет туда моя мама. А свадьба через два дня, в какую-то из суббот. Поступаю крайне опрометчиво, и мы с женой вылетаем в Одессу, ночуем, а утром в воскресенье обратно домой.
   После свадьбы мы с женой, моя мама и дядя с женой ночуем в одной большой комнате в гостинице.
  
  
   И вот мой дядя говорит: "А ты знаешь, что мы подали документы на выезд в Израиль!" мне стало немного не по себе (зачем же ты меня приглашал на свадьбу?) Я ему говорю, что если так, то так. Единственная просьба не указывать меня в списке родственников, на что его жена возмутилась, как это не указывать - нас выезжает большая семья и если что, то мы все пострадаем.
   Я ей объясняю, что я живу в другом городе и давно, особых контактов у меня с ними нет, да и фамилии у нас звучат по-разному. "Ну, ладно, - отвечает она. - Что мы будем тянуть резину - мы тебя уже указали, так что будь в курсе дела". Это был уже не звонок - это был колокол. Утром в воскресенье улетели в Волгоград. Думаю, утром надо идти в отдел и сдаваться, что родственники держат путь, а вылетал я без разрешения...
   Понедельник ушел у меня на размышления. Во вторник утром у меня в кабинете звонок. 1-й отдел. "Игорь Наумович, когда будет время, загляните". Холодный пот. Беру себя в руки. Как всегда, с милой улыбкой полковник (в войну молодым лейтенантом был в СМЕРШе). Дежурные "как успехи" и кладет передо мной фотографию. На ней моя мама, жена, дядя и его дочь, и я на свадьбе. Пишу объяснительную! Ну а дальше все как в хорошо отработанном сценарии. Пришел 1978 год. Все постепенно (в моем настроении) начало успокаиваться. Правда, перестали приглашать на закрытые заседания Ученого Совета. Звонок!
   В середине года перед отпуском подхожу к подъезду моего дома. Вечер, от стены отделяется фигура. Мужчина. Предъявляет удостоверение КГБ (подсвечивал фонариком). "Вы бы не могли прийти по указанному адресу?" Адрес написан на листке бумаги - он мне его передал. Спрашиваю, когда?
   Оговариваем время. Обыкновенный жилой дом в центре города. Звоню. Открывает дверь мой новый знакомый. Идея встречи - нам надо помогать, говорит он. Я был готов к такому обороту, поэтому ответил, что я помогаю своей работой. Каждые 3-6 месяцев я подписываю документ, где есть пункт, что если я увижу и услышу что-то, не соответствующее режиму, - я обязан сообщать. Он говорит, что этого мало. Никто не произносит никакой конкретики. Я отказываюсь. Мы очень миролюбиво расстаемся. Уезжаю в отпуск, настроение муторное.
  
   Понимаю, что надо срочно форсировать докторскую. Раньше времени возвращаюсь из отпуска. Новый директор института (его назначили в начале года) рекомендует отдыхать до положенного срока.
   В августе приходит документ из Госкомитета по делам открытий и изобретений о нашем (3 автора) приоритете на новое изобретение. Первым в этом авторском я поставил своего диссертанта, у кого я был научным руководителем. Почему первым? Корысть! В НИ институтах - для получения звания профессор (почему-то так считалось - звание, фактически, профессор - это должность) нужно иметь пять кандидатов наук. Это был бы третий.
  
   Уже ближе к защите выяснилось, что я исключен, как научный руководитель. Этот препарат, который мы сделали, был очень нужен заказчикам, и они настоятельно требовали начать выпуск хотя бы экспериментальных серий. Начали к этому готовиться.
   Я редко говорил из дома по телефону, но каждый раз были слышны какие-то щелчки. Как-то рано утром, часов в 7 (так нужно было по работе) прихожу в институт, а имел право входа в лабораторию 24 часа, захожу к себе в кабинет и... за моим столом сидит начальник 1-го отдела, на стол вывалено содержимое всех ящиков. Картинка не из приятных. Без доли смущения, с улыбкой он говорит: "Извините, Игорь Наумович, ситуация такая". Что-то звонки участились! Конечная цель мне ясна. Но по какому пути идти? Через какое-то время он мне говорит, что со мной хочет побеседовать какой-то важный чин из КГБ, но для этого надо прибыть к нему в оговоренное время. Я приехал в "желтый дом", как его называли в городе.
   Когда-то, если вы, читающий, вспомните, я тут был после тюрьмы и просил о реабилитации. Захожу в кабинет. Вышел из-за стола, крепко пожал руку. Присели. Он меня спрашивает, имею ли я какие-то данные о родственниках, уехавших в Израиль. Я ответил, что абсолютно никаких.
   "Ну, тогда, я вам могу сообщить, что да, они приехали... в Америку. И у меня еще один вопрос к вам, какие у вас связи с Канадой? Кто такая Шлима Штейн?" Канада? Шлима? Видимо, у меня на лице отразилось столько. На этом и договорились. Вечером звоню маме. Задаю прямой вопрос, недоумения, что он мне поверил, это было видно по нему. Я ему ответил: "Знаете, что, я сегодня же вечером позвоню маме, может быть, она что-то знает". заданный мне (знаю, что телефон прослушивается - что скажет, что скажет). Что такое материнское сердце? О нем столько сказано, столько пролито слез - как оно все чувствует!
   Мама мне ответила не задумываясь: "Откуда тебе это знать! Это дедушкина сестра, в 1925 году она вышла замуж и вместе с мужем уехала в Канаду. Ты ведь родился в 1942 году. Правда, после смерти Сталина они прислали на наш адрес (разыскивали дедушку) письмо из Канады. Но мы с папой после всего пережитого отвечать побоялись и не ответили. Вот все, сынок, что я знаю". Наутро я позвонил этому товарищу в КГБ (он мне дал свой прямой телефон).
   Рассказал, что вчера вечером я разговаривал с мамой. Он меня прервал: "Не надо, мы все слышали, у нас записано. Продолжайте работать". В общем, игра пошла, что называется, в открытую.
   Скажу вам искренне, дорогой читающий. В этой ситуации я на их стороне, говорю это без наигранного кокетства. Конец 1978 года, два политических лагеря - откровенное противостояние. И на их территории в режимном институте работает в сверхсекретном секторе потенциальный, подчеркиваю, потенциальный человек с не совсем благополучными связями. Да, в научном плане он плодоносит, но... Не он один.
  
   Докторская в принципе закончена (то, что называется, "Собственные исследования). Захожу к зам. директора по науке, мужик серьезный. Он, конечно, в курсе моих затруднений. Прошу его прочесть мой материал и дать свое заключение. Дело в том, что в это время ВАК (высшая аттестационная комиссия при Совмине СССР) определила новые требования к докторским диссертациям. Это конкретный и прямой практически выход и, в обязательном порядке показать ответвления (с теоретическими и практическими подработками), которые в перспективной разработке могут дать практические результаты. Через две недели он меня вызвал, сообщил, что материал без нареканий. Давайте будем планировать защиту на 81-82 год. Процедуру, оппонентов и прочее институт возьмет на себя.
   Январь или февраль 1979 года. Меня вызывают в Минздрав СССР - начальник Главного управления карантинных инфекций (частично мы работали под этой "шапкой"). Встречает его машина. У Управления своя бронь в гостинице "Россия". Утром в Минздраве. Захожу к нему в кабинет.
   Через пару минут туда же входит генерал КГБ, курирующий медицину и еще что-то. Мы и раньше с ним встречались, отношения добрые. Без всяких вводных разговор прямой и откровенный. "Ты знаешь, - говорят они мне, - как мы к тебе относимся. Но дальше так продолжаться не может. Давай думать вместе, как быть! То, что ты должен уйти из института - двух мнений нет, вопрос - куда? Ты важный автор для заказчиков препаратов. Давай сделаем где-то производственную базу, ты получишь все необходимое оборудование, средства. Подумай - где? (любой город, республика - там, где есть наши подразделения)". И тут начальник управления говорит: "Слушай, у тебя же мама в Молдавии. А там у нас станция, люди не заняты, ни черта не делают. А что, если туда?"
  
   Я думал, взвешивал все "за" и "против". Все-таки хоть и давний конфликт, а дух за мной недобрый. Республика - национальная, нехорошо. Но там мама, совсем одинокая (брат в отъезде). Я приезжаю в совсем новом качестве, фактически со спецзаданием. Плохо никому не будет, не должно быть. Я дал согласие и в июле приехал в Москву подписывать согласие о переводе и приказ о назначении меня на должность зам. начальника по науке Молдавской противочумной станции.
   Эта противочумная станция была открыта (я думаю, с помощью коньяка и хорошей водки) в период эпидемии холеры в 70-72 году заинтересованными еще людьми не без корысти. Для такой малюсенькой республики с районированной сетью санэпидемстанций во главе с Республиканской - это явно подразделение бесполезное.
   Пять врачей-бактериологов. Семь врачей эпидемиологов, три зоолога. Около 12 лаборантов. Хозчасть - с пятью машинами с водительским составом, бухгалтерия и т.д. все сотрудники. "Чьи-то" мужья, жены, родственники.
   Все молдаване (Следует учесть, что зарплата вдвое выше, чем в общей медицинской сети). Что делала станция - непонятно, писались надуманные планы и непонятные отчеты. В общем, "малина". И тут появляюсь я. Понял, что попал в логово. Но ведь сам согласился.
   Жене предоставляют работу в мединституте на кафедре терапии, она кандидат наук, зарплата очень хорошая. Они с дочкой уезжают в Кишинев, там и ее, и моя мамы. Два месяца я подчищаю концы в институте и готовлю специфические взвеси микробов (не патогенных) для сотрудников в Кишиневской противочумной станции, а конкретно везу материал на две кандидатские диссертации. Хотите это назвать подкупом - да, наверное, это так. Для получения определенных взвесей мне нужна суперцентрифуга (на то время немыслимое число оборотов). Когда- то мне в 73 году она была привезена из Штатов, через Швецию специально по моему заказу, и все эти годы я работал на ней. В связи с моим отъездом ее установили в другой лаборатории. Все находится под кодом, под шифром.
  
   Я получил спецразрешение на работу на этой центрифуге в течение рабочего дня до 12.00 ночи. Но я задержался. Кто-то закрыл лабораторию снаружи (видимо, охрана). В пять утра открылась дверь - стоят зав. этой лабораторией, сотрудник охраны и два сотрудника спецотдела. На меня надевают наручники и отвозят в изолятор на время, пока ни снимут отпечатки пальцев с термостатов (они запечатаны печатью, замками), которые стояли в этой комнате. Это мое счастье, что за 12 часов работы в этой комнате я не прикоснулся ни к одному термостату. К приходу администрации института, после докладов и разрешения спецотдела меня выпустили.
   Мне уезжать через 5-6 дней. Через два дня общее собрание сотрудников - и мне за нарушение режима работы объявляют строгий выговор с занесением в служебную карточку.
   Что называется "на посошок". 1 сентября прилетел в Кишинев. Моя семья (жена, дочка) живут у тещи, ну, и я там. 3 сентября (как точно помню дату) приступил к работе. Что собой представляла эта станция. Расположилась она в особняке румынской постройки старого времени. Когда-то в этом доме жил - это в 50-е годы - председатель Совета Министров.
   В доме - 5-6 комнат. А как звучит красиво - удобства во дворе. Двор большой. В этом доме ютились (когда приходили на работу) все сотрудники - начальник - отдельная комната, так называемый эпидотдел, бактериологическая лаборатория, раздевалка. Сотрудников около 12-14 человек в одном доме. Представлять меня приехал один из ведущих сотрудников управления (впоследствии он станет главным санитарным врачом России). Собрание сотрудников станции - представление, рекомендации, все по регламенту. Вечером мы с ним ужинаем. Он мне: "Игорь, куда ты попал!" В ответ: "Вижу. Если сможешь, помогай, мне здесь работать".
  
   ДЛЯ ЯСНОСТИ.
   Меня перевели под предлогом предстоящей в 80-м году Олимпиады. Олимпийский огонь несли от границ Румынии до Украины. Санэпидобстановка по трассе - моя ответственность. Ответственный за проведение Олимпиады - зампред. Совмина СССР. В сентябре он прилетел в Кишинев. После совещания (видно, по чьей-то рекомендации) вызвал меня и сказал, что за все я отвечаю головой, потому как это нацкадры, что и как у них, он не знает. "Мой кусок Олимпиады, прошел", - продолжил он.
   У меня свои задачи.
   Для производства препаратов нужно помещение. Мне передано оборудование стоимостью около 150 тысяч рублей. Под него нужны площади - их нет ни в помине, ни в перспективе. Использую связи моих знакомых, знакомых моих знакомых. Удается заполучить домик строителей (стандартный). Ставим его во дворе - там две комнаты.
   Туда перешла бухгалтерия. Освободившаяся комната - придается баклаборатории. Нужно строить помещение под производство. Ни денег, ни фондов на это нет. Молдаване - народ рукастый, все выросли в селе, что касается построить на земле - вопросов нет. Вопрос: хотят ли. Договорились - строим удлиненный домик своими силами - половина ваша - под эпидотдел, половина - под производство. Опять иду на непотребный шаг. Под видом неликвида мне завозят камень (под Кишиневом шахты, где режут камень - котелец). Бухгалтерия использует разные графы для оплаты.
   Я в этом вообще ничего не понимаю, но дело сдвинулось с мертвой точки. В результате площади для установки оборудования построены. Приглашаю на работу инженера, запускаем оборудование. Работа пошла. Пишется быстро, а время тоже не стоит. Но у меня нет квартиры, живу у тещи, каждый день бываю у мамы. Звоню в Москву - как быть. Свою квартиру в Волгограде я официально сдал.
   Получаю какой-то документ, что мне выделено на квартиру какое-то количество денег. Иду к зам. пред. Совмина Молдовы, показываю эту бумагу. Он мне говорит, что денег у них самих полно - пусть дадут фонды (Я в этом вообще ничего не смыслю). Лечу в Москву в Минздрав. Ребята! Что получается - мне срезали зарплату, я без квартиры, производство как будто бы вот-вот... начнется, на станции никто не работает - собирают виноград, помидоры на Гостранспорте, пишут непонятные командировки, оказываются, по месту жительства их родителей, чувствую, опять я не в игре... Наконец-то мне выделяют через Совмин СССР квартиру. Я опять иду к зампреду и говорю, что получится неудобно. Работники станции с момента ее организации в 70-м году (на фоне воинствующей холеры) не получали ни одной квартиры. Он мне идет навстречу. Все равно все решается на почве личных отношений - он оказался каким-то боком другом одного из Зам. Пред. Совмина СССР.
   Он своим приказом выделяет три квартиры станции. Я счастлив. Не будет разговоров, что опять эти ... получают, а нам не дают. Проходит заседание местного комитета, наверное, так положено. Все три квартиры распределили в порядке какой-то очереди (может быть придуманной, может быть, нет). Обо мне в распределении квартир даже не было и разговора. Отношение ко мне со стороны сотрудников - полный игнор. Практически со мной никто не разговаривает, да и не по каким вопросам не обращается. При мне все нарочито говорят на молдавском языке. Конец 81-го года, я не был в отпуске два года. Звоню зам. министра Союза - говорю секретарю (мы с ней были всегда в хороших отношениях), чтобы напомнила "генералу" (так мы в своем кругу его называли), что я жду отпуск.
   Прошел Новый год. В январе звонок из Москвы. Секретарша, я слышу, плачет. Она говорит: "Игорь, дорогой, генерал подписал письмо". - "Ну и слава богу, пойду, наконец, в отпуск". Она: "Ты что, ничего не знаешь?" - "А что вы имеете в виду?" - "Он подписал приказ о твоем увольнении".
  
  
   Я ОКАЗЫВАЮСЬ БЕЗ ПРОПИСКИ, БЕЗ ЖИЛЬЯ, БЕЗ РАБОТЫ.
  
   Вот те раз! Я понимал, что обстановка не жизнеобеспечивающая - но такой финал? Я оказываюсь без прописки, без жилья, без работы.
   Что-то опять не так. Как в старом анекдоте: "Из командировки муж дает жене телеграмму, что приезжает тогда-то. Приехал. Зашел в квартиру. Смотрит - жена с любовником. Думает, что-то не так - или б..дь, или телеграмму не получила."
   Вылетаю в Москву. Понятно, никто не встречает. Приезжаю в Минздрав. Гостиница Минздрава на "Речном вокзале" (спасибо и за это). О гостинице "Россия" надо забыть. Захожу в Управление. Начальник, говорит секретарша, за границей. В коридоре меня увидел зам - быстро куда-то сгинул. Мне стало все ясно - да и до этого было понятно. Не буду описывать все этапы.
   Иду в ЦК КПСС (я не член партии). Там все только по телефону. Стоит длинный ряд с кабинками. Внутри - список телефонов - так сказать, по проблемам.
   Начинаю идти по телефонным лабиринтам - везде ответы, очень вежливо, и... отсылают. На какой-то из дней добиваюсь встречи - лицом к лицу - результат - мы все выясним - ответ по почте, на домашний адрес.
   Прилетаю домой. Через неделю или больше официальный вызов в Минздрав. Прием у Зам. Министра здравоохранения СССР. Он ко мне всегда относился хорошо. К разговору приглашает, опять-таки мне опять хорошо знакомый генерал КГБ, курирующий здравоохранение и еще что-то, не помню. О защите докторской (а она готова, есть отзывы) - сейчас это невозможно - у тебя нет характеристики с места работы (а еще хуже - ты уволен).
   Мне предлагает - Благовещенск, мединститут, заведовать кафедрой микробиологии (я вспомнил папу - ему рекомендовали Сахалин, Курильские острова - как все в жизни повторяется!) Я отказываюсь. Генерал - за тебя кто-то может поручиться из членов ЦК? Я - откуда? На этом расстались.
   У меня была мысль обратиться за помощью к Н. Щелокову, тогда еще министру внутренних дел СССР. Я был с ним знаком, когда его жена С.В. в Кишиневе работала в отделении моей мамы врачом-гинекологом. Мои родители часто встречались с ними семьями. А моя жена училась с их сыном Игорем еще в школе. Он заведовал каким-то отделом в ЦК ВЛКСМ. Когда я воевал" в Москве, моя жена (без моего ведома) позвонила Игорю. Он ей бодро ответил, чтобы не беспокоилась - они все решат положительно. А через два дня Игорь ей перезвонил с упреком, что она не сказала о моих родственниках в Израиле.
   После смерти Брежнева и самоубийства супругов Щелоковых я подумал, что хорошо сделал, что не обращался к ним. В последствии, через эдак года 3 или 4 я встречался с Игорем в Москве. Он возглавлял какой-то кооператив, они продавали за рубеж распиленные подводные лодки из Северодвинска, где был расположен Северный подводный флот, как металлолом.
   Он пригласил меня домой на ужин в свою огромную квартиру на Кутузовском проспекте. В столовой и коридоре маленький "Эрмитаж".
   Ели вкусно, пили сладко, говорили друг другу неправду и сошлись на том, что все окончится хорошо. Коммунисты и комсомольцы всегда были слаженными бойцами против народонаселения страны проживания (я не люблю выражение "свой народ", ибо его никогда не было и нет)
   Через короткое время (а жил я с семьей у мамы) звонок. Мужской голос выясняет, возможна ли встреча. Говорю, пожалуйста, приходите (я понимал, от кого звонок). Через полчаса приходит очень симпатичный мужик лет 40-45 (предъявляет удостоверение). Предложения два - старший научный сотрудник в Академии Наук в Молдавии и доцент на кафедре в сельхозинституте. Я отказался.
  
   МНОГОЕ СТРАННО И НЕОБЪЯСНИМО В НАШЕЙ ЖИЗНИ.
  
   Отказаться-то отказался, а как жить дальше. Прописываю семью у мамы (тоже непросто). У жены зарплата в институте хорошая, даже очень, но и расходы... начинаю заниматься извозом - днем боязно и неудобно, а по ночам нормально (благо, что есть машина). Утром подсчитываю денежку - получается неплохо. Как-то прохожу по местному рынку. Там отдельные два (или три) больших ряда прилавков - торгуют - кустарный промысел. Поинтересовался, как и что, и как это работает. Добрые (заинтересованные) люди все объяснили. Купил у них же специальный пресс-форму, установил в гараже. Начал "давить" сережки и другие изделия и отдавать им - меня устраивало и их даже очень.
   Никогда не предполагал, что там зарабатывают такие деньги. Это очень важно конечно. Но для меня это было еще как отдушина, а может, и как месть. Кому? Я понимал всю наивность, но ею и прикрывался.
  
   В июле 1982 года умерла мама. Она работала в онкологическом институте. Ей позвонил главврач Республиканской больницы и попросил проконсультировать больного. Мама согласилась, от предложенной машины отказалась и сказала, что с удовольствием пройдет пешком - это действительно очень близко. В вестибюле клиники - инфаркт. Подняли в кардиологию. Мне позвонили - когда я приехал, застал распластанную на полу мертвую маму - рядом лежал аппарат для электрошока - не помог! Если бы я знал, что случится с моей мамой? Разве бы я приехал в Молдавию?
   Каждое утро у подъезда дома, в котором я продолжал жить в маминой квартире останавливался "жигуленок" красного цвета и стоял. Иногда, когда я возвращался откуда-либо - я видел эту машину на том же месте. По прошествии небольшого времени хозяин машины подошел ко мне, представился, показав удостоверение, и сказал прямым текстом: "Игорь Наумович, мы будем вместе два года". Я ответил, что это очень хорошо. В принципе у нас сложились хорошие, здесь неуместно, но я бы даже сказал - дружеские отношения. Мы были почти что сверстниками.
  
   Здесь я позволю себе очень краткую ремарку.
   Очень многие люди как-то недоброжелательно отзываются о работниках КГБ (может быть, это связано с периодом жесточайших репрессий сталинского времени), я не буду судить. На протяжении тех лет, когда мне доводилось впритык работать с представителями этой службы - я ничего негативного сказать не могу - такая у них работа, - а что в этом плохого. Разведка всегда нужна (и это есть во всех странах, а как иначе) сохранность секретов - святое дело, а подозрительность? А посмотрите вокруг себя - люди все, даже в свободной, светлой жизни - тоже относятся друг к другу с подозрительностью; кто-то в карьере метит на твое место, кто-то, как тебе кажется, не так посмотрел на твою жену... зато обыкновенная жизнь со своей состязательностью - игра на опережение.
   Я далеко не апологет надзорных органов бездумно, бессердечно, незаконно карающих ни в чем неповинных людей. Я только пишу о людях (при форме), с которыми меня столкнула судьба.
   Как-то утром вышел из своего подъезда, подошел к его машине, я уже к этому привык, закурил (он не курил). Он мне сказал: "Вчера освободил вашего брата". Я: "Не понял". - "Ваш брат вчера в г. Бельцы (а мой брат по окончании мединститута, женившись, жил там) вечером в ресторане имел хулиганско-политическое выступление. Его забрала милиция в КПЗ. Когда нам доложили, я выехал туда - все определилось, он уже дома. И вот я здесь".
   Я его поблагодарил. У нас продолжали укрепляться отношения на базе откровенного взаимопонимании. Как-то он меня спросил: "Вас устраивает то, что вы делаете?" Я ответил, что пока да. У нас состоялся абсолютно откровенный разговор. Суть такова: "Чтобы и вам и мне, как ответственному за вас, было спокойно - вы делаете то, что вам по душе, но в рамках, вы понимаете, что я имею в виду, а в случае необходимости я лично вам помогу. На этом и договорились". У меня был его контактный и домашний телефоны, ну, это касается меня - вы понимаете. Периодически мы просто по-дружески встречались и, как мне всегда казалось, очень тепло друг к другу относились. Он не скрыл, что передал меня другому сотруднику...
   Вскоре к его помощи (ну не так уж вскоре) мне пришлось обратиться. Конец 1983 года. Я продолжаю в гараже "давить" всякие сережки, клипсы. В моду вошли пояски для женщин - тоже в наших силах - предпринимательство!
   Но милиция на рынках с моих "реализаторов", то есть продавцов на рынках стали требовать непомерные суммы. Тогда я попросил своего "друга" помочь мне (не поверите, тогда это было совершенно безвозмездно). Он попросил список людей, кого нельзя трогать. В течение одного дня все было решено. В результате, как бы не нацелено, сформировался "подпольный цех". И вот прошел 1984 год. Кооперативы стали официальными. Закладывался фундамент узаконенного хулиганства, бандитизма и последующего разрушения и разграбления страны.
   Я купил большую кооперативную квартиру (на имя тещи). Наконец-то приобрел прописку, выстроил на берегу реки Днестр двухэтажную дачу. Совершенно случайно судьба свела меня с неким одесским предпринимателем бывшим известным в Союзе футболистом. Он мне сделал простое предложение: Если вы можете обеспечить реализацию моего товара на нескольких базарах (он назвал каких), мы с вами заработаем тысяч по 100. (Читающий, наверное, не сможет поверить в эту цифру, да и я, если честно, в это тогда поверить не мог).
   Но это оказалось сущей правдой. Мы поддерживали деловые отношения еще где-то порядка 5-6 лет. Сейчас он олигарх, мультимиллионер (долларовый). Ситуация в Молдавии накалялась день ото дня. Появился и расправил "крылья" народный фронт. В Кишиневе стало беспокойно.
   Участились драки, мордобой и поножовщина на национальной почве. В 89-м году моя старшая дочь вышла замуж. Я был против этого брака. Парень внешне симпатичный, но рафинированный бездельник, с трудом окончивший, а, может быть, не окончивший среднюю школу. Ко всем прелестям он был братом жены моего брата. Но, как водится, мнение родителей дети не очень-то и жалуют. Пришлось смириться и выложить очень большую сумму денег на отправку всей этой компании якобы в Израиль.
   С дочкой, помимо валюты, которая ее уже ожидала за кордоном, я передал три рисунка художника А. Зверева, которые в Москве купил у него лично, а он уже высоко котировался на Западе. Они временно осели в Италии. Потом позвонил мой дядя из Лос-Анджелеса ("благодаря" семье которого и начались мои несчастья в 1978 году). Он передал, что моя дочка просит дать вызов (аффидевит) на всю семью. Спросил меня, давать этот вызов или нет. Я сказал, если это возможно - дать.
   В этом же году с меня сняли "допуск к секретности". Но мысли об отъезде из страны не было. В ноябре 1989 года я ехал на машине со своим приятелем из Киева в Москву (к этому времени мы с семьей периодически жили в Москве). На трассе мы попали в аварию - лобовое столкновение двух машин, я очнулся где-то в 15 метрах от трассы, был без сознания - когда пришел в себя, уже стояли две машины "скорой помощи".
   Почему я об этом пишу? Многое странно и необъяснимо в нашей жизни. Через два месяца либо в конце этого года, либо в начале следующего я позвонил своему приятелю в Минздрав Союза и рассказал, что со мной произошло. Он доложил об этом Зам. министра (помните мои коллизии после увольнения с работы, ведь прошло столько лет). Мой товарищ позвонил мне и сказал, чтобы я срочно вылетел в Москву, т.к. "генерал" пробил для меня место для лечения в Кремлевской больнице на Мичуринском шоссе. Это было что-то невообразимое.
   Я прилетел. Мы встретились. Он мне вручил отпечатанное на спецбланке направление. В то время в этой больнице имели право на лечение только зав. отделами ЦК и другие того же ранга. Я спросил товарища, как это получилось? Он ответил: "Когда я доложил "генералу", тот ответил, что для Игоря я все сделаю". Как это понять, не знаю и сегодня.
   Лечился там я два года подряд - 1990-1991 годы. А ситуация в стране - все знают.
   В Молдавии - война. Конец 91-го-начало 92-го годов - бойня, погибло около 38 000 человек. Я своими ушами слышал выступление генерала А. Лебедя - командующего 14-1 Армией. Он сказал следующее, обращаясь ко всем жителям республики: "если вы в течение двух часов не прекратите войну, то мне никто не указ. Я введу свою армию, и тогда все националисты будут уничтожены".
   Мы с женой и младшей дочкой фактически находились в Москве. Я специально поехал к Американскому посольству и в ящик для писем опустил письмо с указанием всех моих данных и адрес (телефон), по которому можно связаться. В конце 1991 года получили все документы (единственная просьба - пройти на общих основаниях медкомиссию).
   Первый шок в предстоящей эмиграции я испытал во время прохождения этой комиссии. У входа в здание скопилось очень много людей, среди них старики на каталках, на костылях, дети.
   И вот между ними началась драка за право первым пройти в здание. Единственное, на что меня хватило - это подбежать к дерущейся толпе и с криком, что вы делаете, вы же евреи, попытаться остановить их. Но уж куда там. Примерно за неделю до вылета меня с женой пригласили в американское посольство. Встретили предельно учтиво (я был смущен - как бы не по рангу). Нас принимал третий секретарь посольства - кофе, что-нибудь еще? Нам вручили билеты на самолет. Состоялся недолгий разговор (по-русски). Секретарь сказал, что они ознакомлены с моей научной деятельностью, знают проблему, которой я занимаюсь - эта проблема интересует и их. Знают, что последние годы я был отстранен от науки и знают, по какой причине. Назвал город, в котором я буду работать, и они дадут о себе знать, когда я обустроюсь. Мы очень тепло расстались, я в приподнятом настроении, но все думал, как мне придется возвращаться в науку - ведь за прошедшие годы я, конечно же, прилично отстал.
   В багаже мы привозили в основном книги (много классики) и какие-то шмотки на первый период. Я не предполагал, что все эти Бунины, Манны, Фейхтвангеры и прочие Драйзеры читаться будут с трудом, а впоследствии и совсем не будут читаться.
   Для младшей дочки взял учебники по билетам, физики, химии - конечно же, напрасно. Захватил несколько книжек Барто, Чуковского (если у старшей родится ребенок - буду ему читать).
   Смешно, да? Мою дачу на реке Днестр разбомбили, квартиру со всей обстановкой (достаточно дорогой) и библиотекой просто оставил. Впоследствии моя младшая дочь так лет через 15 побывала в Кишиневе. В этом доме, в нашем подъезде жила ее подружка, вместе росли. Она попросила новых жильцов разрешить ей войти в квартиру. Они нелюбезно, но все-таки позволили. По приезде она рассказала, что все, как было - ни убавлено, ни прибавлено - расстроилась, всплакнула... Жизнь!
   В марте 1992 года прямым рейсом из Москвы мы втроем прибыли в Лос-Анджелес.
  
  
  
  
  
   ЭМИГРАЦИЯ
  
   Содержание этого подзаголовка, пожалуй, будет самым коротким. Написал слово "коротким" и усмехнулся. Ножницы, парадоксы. Половину сознательной жизни провел здесь, в эмиграции, а по содержанию - "короткий". Ну да ладно, по порядку. Где-то в своих ранних записях я отождествлял эмиграцию с социальной и ментальной трансвестицией. Где-то рядом.
   Сняли однокомнатную квартиру. Получили велфэр и медицину на трех человек (младшей дочке 13 лет). Я пошел в школу - английский язык. Возил сосед, у него была машина, и он тоже учился в этой школе.
   Естественно встал вопрос денег. Спросил у старшей дочки. Деньги, что я им передал, они как она сказала, проели. ведь у них семья 6 человек и какие-то родственники.
   Рисунки А. Зверева они по приезде сдали в какой-то русский арт-магазин (на комиссию), который был арестован FBI через неделю (что правда, что нет - кто может знать). Финансовая позиция стала ясна. К этому времени получил звонок по телефону. Прекрасно говоривший по-русски голос поздравил меня с прибытием. Сказал, что они в курсе, где я живу, что я хожу в школу, чтобы я не беспокоился - когда начну работать, у меня будет переводчик. Мне перезвонят. Настроение поднялось, но не на долго - больше звонков не было.
   Но зато был другой звонок. Звонил мне товарищ, спец по генетике. В 1989 году в Подмосковье (Протвино) собрали лучших генетиков - специалистов в направленной области в определенную фирму ("Биопром"). Дали квартиры в Москве и неплохие зарплаты.
   Так вот, он звонит в абсолютной растерянности - их практически расформировали, все над чем мы когда-то работали и что делал в последние годы он - все распродано (его слова), кому, когда он не знает и сейчас подал на конкурс профессора в 1-й МОЛМИ. После этого сообщения мне стало ясно, что и мне больше ждать звонка неоткуда. Откровенно, это справедливо. Мне 51-й год (Америка любит молодых), я достаточно в науке отстал, и никакой заинтересованности во мне нет. Живя в Волгограде, жена работала в мединституте на кафедре терапии, отчасти курировала иностранных студентов.
   Имея базовый английский, там немного практиковалась. И вот, когда вся лучезарность по поводу моей работы растворилась, мы решили определиться - на кого будем делать ставку, как на "коренного". Она представила свои документы - аттестат по школе, диплом врача, диплом кандидата наук в соответствующую комиссию. У жены диссертация посвящена вопросам иммунологии при ревматизме.
   Но в названии каким-то боком присутствовало слово "физиотерапия". Ей предложили сдать один экзамен для получения лицензии физиотерапевта. Физиотерапевт в Советском Союзе - это врач, в Америке - это абсолютно другое. Надо заниматься. Скоро дочке идти в школу. Нужна машина. Еще в Союзе я одолжил одному молодому человеку 25 тысяч рублей (тогда это были очень большие деньги). Спасибо ему, здесь он мне вернул по курсу 1 к 25, то есть 1000 долларов.
   Это уже что-то. Купили за полторы тысячи старую машину. Каждое утро отвозил жену в библиотеку. Домашние заботы на мне, вечером забирал жену, ну и так по графику. С началом учебного года возил дочку в школу. Когда в первый раз я подъехал к школе и увидел этих разнузданных "детей", девочек с вываливающимися из маек грудями - мне стало немного не по себе. Куда я привез своего ребенка! Через несколько дней моя дочка сказала, чтобы я на этой машине к школе не подъезжал, стыдно.
   Я понял - начала осваиваться.
  
   Устроился на работу - убирать офисное двухэтажное здание. Договорились - 120 долларов в месяц. 30 в неделю. Для нас тоже неплохо. Бензин тогда стоил $1.10 галлон, пачка сигарет $1.50.
   Да и продукты просто дешевые, к нашему вэлферу хорошее подспорье. На распродаже купил две теннисные ракетки по 1 доллару, чтобы чем-то занять ребенка. Так как в программе школьного обучения разобраться не мог. В знаменитом Пламмер-Парке, где много теннисных кортов смотрел, как играют, как работают тренеры с учениками. Немного научились и мы с дочкой. Ей потом это очень помогло - играла за сборную школы - девочка рослая, симпатичная, да и в школе авторитет (здесь спорт любят)
   В 1994 году в Лос-Анджелесе большое (не знаю, применимо ли это слово) землетрясение. Кому война - кому мать родна! Один из моих вновь приобретенных знакомых (кстати, на теннисных кортах) имел какое-то отношение к строительству. Он организовал бригаду по ликвидации последствий, то есть уборка мусора и прочее.
   Платили очень хорошо - 25 долларов в час - это большие деньги, учитывая, что работали по 10 часов в день. Конечно же, половину надо было отдавать но зато и мне оставалось. Бригада работала около четырех месяцев. А тут и теща приехала - продала мою кишиневскую квартиру - 20 000 долларов. Уже сняли двухкомнатную квартиру, купили новую машину. К концу года жена сдала экзамен.
   Получила право на работу. Работа физиотерапевта в госпитале - физически тяжелая, а в 50 лет это уже сложно. Да и мне надо было себя как-то применить. Не имея нужных навыков, все же поддались искушению и решили открыть свой физиотерапевтический офис. Денег на открытие не было. Появились двое соотечественников - мы берем все расходы по офису - вы профессиональную работу. Договор состоялся. В центре Вест Голливуда открыли офис. Партнеры сказали, что в данный момент у них денег нет, (а офис на наше имя), но вот-вот деньги подойдут, ведь у них большой бизнес с Россией. Пришлось выложить свои. Мы с женой позволили себе уехать на неделю. У меня на душе неспокойно. По возвращении выясняется, в наше отсутствие в помещении офиса собиралась непонятная публика, говорили на непонятном языке, курили, пьянствовали. Рядом расположены медицинские офисы - врачи с возмущением сделали им замечание, с одним из врачей "партнеры" подрались. Следом полиция и так далее.
   Нас с женой пригласили в одну из учебных комнат колледжа в пригороде Лос-Анджелеса. Мы пришли в указанное время. В комнате сидели двое благообразного вида мужчин. На столе лежали наручники(если вспомните мои "союзные" коллизии - не уйдете от аналогии). Беседа была краткой и достаточно доброжелательной. Нам посоветовали, с учетом отсутствия опыта, не вступать ни в какие партнерские отношения. Слава богу, на этом все закончилось. В этот же день офис закрыли, мы понесли приличные денежные издержки, но это было уже в радость.
   Пошли по пути заключения контрактов с медицинскими агентствами. Научились работать не только профессионально. Много было проблем - обманы, откровенная неуплата за работу, приезжаешь за чеком - а этого агентства уже не существует. Да мало ли с чем пришлось столкнуться. Первые годы работали порой по 8-10 часов, работа связана с разъездами в разные районы города. Это не только тяжело, но и опасно в так называемых неблагополучных районах. В 1996 году купили дом, после землетрясения цены были сносные. В доме пришлось много чего ремонтировать. Спасибо "Дому пионеров" и кружку умелые руки - много чего могу делать сам. По нашей советской закалке - никаких долгов, жили очень скромно (да и сейчас не шикуем, наверное, не знаем, как, да и не в характере роскошь). Поэтому главную цель - выплатить дом - осуществили довольно быстро.
   Помогли детям, как говорят, встать на ноги, получить образование. Вышли замуж дочки, выстроили свои семьи. Живем в разных городах. Мои бывшие сослуживцы и сотрудники в Союзе все умерли, не с кем созвониться. На могиле у папы и мамы не был. Я знаю, что так не положено, но не был. Они меня поймут...
  
  
  
  
   ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  
   Человек изначально заявляет о своем появлении первым криком. Физиология. Заканчивает жизнь последним вздохом (выдохом). Физиология. И это многолетняя дистанция (у кого как по длительности) называется жизнь. И при всех сложностях и трудностях этого перехода мы все равно желаем друг другу долгих лет жизни. Психология.
   Мне довелось прожить несколько жизней... и в каждой из них я был органичен, так как в каждой стержнем было - выживание. Может быть, поэтому я сегодня немного устал. Но я не обижен на судьбу, видимо, такова моя карта. Зато я пережил для себя сказочный период (научный кусок), где я, без прикрас, ощутил радость самовыражения в своей работе.
   Вот и все. Скоро мне 78 лет. За спиной какая-то странно и непонятно прожитая жизнь и только ... мама!
  
   О себе я как будто бы все написал.
   Я никогда и нигде не называл себя ученым. Научным работником - да, и очень преданным делу, которому я служил.
   Мною опубликовано около 50 научных статей в разных сборниках (в основном) и в центральной профессиональной печати - открытой. В своей основе - все мои работы носили гриф "секретно" и оседали в сейфе.
   Одним из показателей "стоимости" научного работника - это индекс цитируемости - это твоя значимость в области, в которой ты задействован. К сожалению, я и мои исключительно талантливые специалисты были лишены этой возможности.
   Вполне вероятно, с прошествием времени наши имена всплывут в профессиональных трудах. Но ... такая определенность!
  
   Мы купили дом в 1996 году. В 2001 году сделали полный ремонт с модернизациями. Главное - мы сделали большую столовую, громадный стол, массивные стулья. Моя мечта - соберется вся уважительная друг к другу семья, с теплыми глазами, обращенными в сердца членов семьи. Всем станет "по-домашнему" вкусно. И пока мама и папа живы - у нас есть заслон, есть тыл.
   И нам с женой радостно - мы смогли, детям не в нагрузку и, главное, они знают, что, если понадобится, помощь наготове!
  
   Жаль, не получилось!
   Дети хорошие, самостоятельные, помощь наготове, но...
   Видимо, что-то в консерватории не так.
  
  
   Во всю мрачность моей исповеди хочется внести хоть что-то развлекающее, а то уж совсем больно и скучновато.
  
  
   ВСЕ БЫВАЕТ
  
  
   Работая в Азербайджане, Ленкорань, ко мне обратился зоолог местной противочумной лаборатории с просьбой быть у него консультантом по микробиологической части. Парень русский, очень увлечен своей работой, но всему предпочитает серпентологию. Ну, такое у него увлечение. Я ему порекомендовал и расписал ряд методик, он все выполнял скрупулезно - в переписке мы выполнили, что должно. В последний мой приезд мы встретились, он мне показал результаты и пригласил вечером к себе домой на ужин.
   У него небольшая квартира, что называется на земле, маленький огород. Жена, тоже русская, двое детишек. Ленкорань, как небольшой городок, находится у подножия Талышских гор - там живет большая колония староверов. Я так думаю, что его семья из них.
   Говорили, как всегда, о жизни, о заботах - все как обычно. И тут его жена просит меня выйти за ней и, о, ужас, действительно, ужас! Небольшая комната разделена на два отсека, правда застекленных, и оба отсека заполнены змеями. Один - ядовитые, другой, якобы, не ядовитые. И вот эта бедная женщина в слезах умоляет меня хоть как-то повлиять на него, у нее же маленькие дети, она не спит по ночам и не живет днем. Естественно, никакого моего совета, да, я попытался что-то говорить, но...
   Через несколько дней я уезжаю. На поезде в Баку, оттуда самолетом на Волгоград. Меня провожают несколько человек (так положено), а моего зоолога нет. И вот поезд начинает движение, и я из открытого окна вижу, как бежит к поезду мой дорогой зоолог, в окно уже двигающегося состава мне забрасывает коробку из-под обуви. Он улыбается - очень доволен, что успел. Я улыбаюсь, спасибо за внимание.
   По приезде в Волгоград, разбрасывая свой багаж и вынув обувную коробку, и раскрыв ее, я увидел маленький мешочек, в котором была - да, она, змея! Вот это подарок! Некоторый шок. Жена схватилась за голову. Что делать? Поместил в стеклянную трехлитровую бутыль, закрыл марлей в несколько слоев. Ночь была не из самых спокойных.
   Принес из института белую мышь, забросил к змее - у нее никакой реакции. Жена и дочка просят - выкинь змею. Обещаю завтра выбросить. На завтра, утром, в решимости выбросить змею подхожу к бутыли - а змеи-то нет. Обыскал и облазил всю квартиру - нет. Жена забрала дочку, ушла к соседям (там они и ночевали). Но где же змея? Не дай бог, переползла к соседям - вот будет скандал!
   И только через сутки, выйдя на балкон, увидел ее свисающую с балкона (мертвую). Вдвоем с соседом захоронили на пустыре. Ну, а потом небольшие поминки и раскрепощение!
  
  
  
   ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ
  
   1978 год. В Волгограде проходит полуфинал Чемпионата мира по волейболу среди женщин. Я бывший волейболист - как же без меня. Мой товарищ (сосед) - начальник управления связи области. Накануне вечером мы созвонились и обговорили встречу на завтра. Он сказал, что весь день будет в пресс-центре, так как очень много работы - надо обеспечить международную связь всем службам, а за мной он пришлет машину - спорткомплекс окружен разными спецслужбами и через эти кордоны не пробиться.
   Так и было. Я приехал, меня проводили в пресс-центр. Там спецбуфет со всеми волжскими прелестями - икра, балыки, осетрина и прочее. Я после работы, он замотанный - сели перехватить, ну, конечно же, с коньячком. До начала игры где-то час. Он показывает мне мое место, где расположилась пресса. Договорились. Но я ведь куряка. Спустился в зал, где можно курить. Обратно меня не пускает милиционер. Он говорит, что никого он звать не будет и, как говорится, проходите. Зашел в игровой зал, нашел свободное место, сел. Через пару минут пришел хозяин этого места - показывает билет. Спортсменки вышли на разогрев. Скоро начало игры. Встал в проходе. Подходит милиция - стоять нельзя, где ваш билет! Начинаю объяснять - бесполезно.
   Короче, меня в сопровождении двух стражей выводят из спорткомплекса. До свидания! Вдруг слышу: "Наумыч". Смотрю - зав кафедрой терапии мединститута профессор Зборовский с доцентом той кафедры машет билетом. "Что, не досталось билета? У нас лишний. Пошли". Зборовский в прошлом тоже волейболист, даже играли вместе за мединститут.
   Заходим. Они мне говорят: "Пошли в буфет, перед игрой остограммимся". Я отказался, ведь я уже перехватил. "Ну, тогда жди здесь". Только они ушли - как появляются эти два милиционера, которые минут за десять до этого меня вывели. "Как, ты опять здесь?" закручивают руки за спину, выводят через запасной выход и затаскивают в милицейскую машину. Там уже несколько подвыпивших мужиков - привозят в райотдел, оформляют протокол и отправляют в "обезьянник" (отгороженное решетками специальное помещение). Напомню. Это Волгоград, район завода "Красный октябрь". Дело к вечеру - так что в "обезьяннике" - полный набор. Быстро снимаю с себя галстук, чтобы не началось "О, он еще и в шляпе". Где-то к часу ночи стало немного поспокойней. Я прошу дежурного офицера подойти к решетке. На очередной раз моего завывания подходит майор. "Ну что тебе?" Я, как можно вразумительнее, пытаюсь объяснить, что все это недоразумение, и прошу разрешения позвонить. Видимо, он уразумел, что здесь что-то не так. Разрешил.
   Звоню своему другу-связисту. В нескольких словах излагаю ситуацию. Через минут сорок он приезжает вместе с зам начальника УВД области (полковник). Изымает протокол задержания, отвозят меня домой. Смеются - ну, тебя и угораздило! С тебя банкет!
   Утром приезжаю в институт. Звонок в лабораторию - звонит зам. по науке. Спрашивает, был ли я вчера на волейболе. Отвечаю - нет, был занят. "Ну, тогда у меня для вас сюрприз - в нашем городе у вас 100% двойник. Сижу я на трибуне, вижу на противоположной стороне - копия вы, еще помахал вам рукой. Мужик такого же роста, прическа, усы. Потом он стал в проходе, и его вывела служба. Вот интересно, бывает же такое!" Я ответил: "Всякое бывает - но чтобы такое сходство! Действительно интересно". Спустя какое-то время в дружеской беседе я ему все рассказал. Посмеялись. Это же надо.
   Но у меня, видимо, с правоохранительными органами какая-то эзотерика.
  
   БЫЛО СТРАШНО!
  
  
   1987 год. Моя дочка учится в Ленинграде - Институт киноинженеров. Я не хотел, чтобы она шла в медицину, с моей фамилией, так мне казалось, ей будет нехорошо. Я оказался категорически неправ. Кстати, о понятиях "научный сотрудник", а я говорю "научный работник". По-моему, где-то в 1977 году состоялась конференция ученых по линии АН СССР. У меня был небольшой доклад, где я просил рассмотреть определение "Научный сотрудник". Мое кредо, моя позиция - в науке сотрудничать нельзя - только работать. Поэтому понятие "научный сотрудник" всуе неправомерно.
   Дочке исполняется 20 лет - дата! Мы с женой вылетели в Ленинград и, конечно же, устроили празднество. Через два дня я улетел в Москву.
   В самолете, в кресле рядом сидит дама, как бы среднего возраста. Уложенная короткая стрижка, белая рубашка, черный пиджак, ну прямо работник райисполкома или какой-нибудь секретарь, и тем более скрытые и поджатые губки.
   Летим. Она открывает газету, читает. Я боковым зрением никак не могу определить эту газету. Как там... "Правду" знаю, "Известия" знаю, а эту... не знаю. Смотрю в упор, читаю... "Освободим нашу Русь-матушку от жидов и всякой нечисти". Я смотрю на нее с недоумением. Она видит, что я читаю.
   Я интересуюсь, где она работает? Отвечает, что она прокурор какого-то района Ленинграда. И тут же: А вы что, еврей?" Я говорю - да. Она резко встает, а у меня место у прохода. "Дайте мне выйти". Я встал, она вышла. Смотрю, что-то говорит стюардессе, пошептались, и та ее препроводила на другое место. Я знал, что в Ленинграде в то время зверствовало общество "Память".
   Прилетаю в Москву. Меня встречает мой приятель. Садимся в машину. "Слушай, - говорит он мне. - Поехали в Лужники - там митинг общества "Память". Я ответил: "Поехали, посмотрим. Но я уже имел возможность..."
   Приехали. Действительно, на большой площади возведена трибуна. На трибуне люд разный - тут и генералы при параде, много военных и другой разный люд. Микрофон, выступающие не задерживаются. В основном, построения выступлений - все выступления объединяет единое - уничтожить, изгнать, очистить. От них (евреев) все наши горести. Народу на митинге - трудно сказать - тысячи две, может, чуть больше. Я говорю своему приятелю: "Давай, аккуратно смоемся, не то узнают наваляют". А вы знаете, честно - было страшно!
  
   ПОСТСОВЕТСКИЙ КРУИЗ
  
  
   В период моей "цеховой", или, как сейчас говорят, бизнес деятельности приходилось сталкиваться с разной публикой. Особо угнетающе выглядели 89-91 годы. Бандитизм, всех завораживающее воровство и жизнеутверждающая анархия.
   Жаль было смотреть на спивающуюся и опустившуюся творческую публику. Особо отличались (по моему видению) в лживости и откровенном воровстве люди, прикормленные какими-то постами в так называемых интеллигентных сферах. Совершенно случайно я оказался при распродаже здания ВПШ в Миусском поселке, в Москве.
   Его бандитам, даже по внешнему виду, распродавали директор историко-археологического института, всем известный либерал Афанасьев и в то время бывший мэр Москвы Гавриил Попов - тоже исконный либерал. Ну, это так, что называется, по ходу.
   Бесчеловечной (а может быть, человечной) грязью обладали многие. Относительно, очень относительно были честными "цеховики" старой школы. И вот, один из таких, будучи мне должным энную сумму денег, позвонил и сказал, что он не может вернуть долг, но как компенсацию мне купит каюту 1-го класса на теплоход, который совершит первый в постсоветское время круиз по маршруту Одесса - Кипр - Египет - Турция.
   Я, конечно, согласился. Это был август или сентябрь 1992 года. Мы с женой приехали в Одессу, в морской порт. Роскошный теплоход (не помню названия, но из очень больших), действительно большая каюта с балконом (это сейчас для всех все просто и обыденно, а тогда!) . В первый же вечер за ужином мы познакомились с сатириком Михаилом Мишиным и его женой, с известной киноактрисой Татьяной Догилевой - в общем, путешествие обещало быть интересным, тем более, что Мишин мне сказал по секрету, что, возможно, с Кипра мы сможем на один день поехать в Израиль, якобы он это точно знает.
   Вся прелесть этого круиза обозначилась уже утром следующего дня. Практически все судно было закуплено бандитами, новоявленными банкирами, проститутками, так сказать, на службе, а главенствовал некий авторитет по фамилии Тимофеев, известный как Сильвестр. Я не буду описывать всю эту вакханалию, а последний штрих упомяну. На подходе к Одессе судно остановилось, и к пассажирам обратился капитан.
   Смысл обращения - на судно погружено большое количество огнестрельного оружия. Ко всем пассажирам просьба закрыться в своих каютах, ни на какие призывы каюту не открывать. Я жду помощь с берега - в порт войти не могу.
   Был такой поэт Игорь Иртеньев (он так же, как и я Бондарев, не то Шейман или еще как-то). Он подошел ко мне и говорит: "Я Игорь и ты Игорь, у меня есть бутылка водки - пустишь меня к себе?"
   Вот мы втроем и заперлись в каюте.
   Ну, а потом... ведь я же пишу.
  
   Благотворительный конфуз
  
  
   В моей трудовой биографии было два благотворительных конфуза. Когда меня по болезни комиссовали из армии, по положению в течение года мне положено было выплачивать за звание. Каждая маленькая звездочка оценивалась в 25 рублей. Я пришел к райвоенкому и подал заявление, в котором просил эти выплаты отдать в фонд солдатам, пострадавшим после ввода моего полка в Чехословакию (1968 год, 23 августа). Мне казалось, что это возможно. Военком принял мое заявление - и оно пошло гулять по инстанциям. После трех месяцев меня вызвал военком и сказал почти прямым текстом: "Я двадцать семь лет в армии, мне осталось три месяца до пенсии, твое заявление гуляет по инстанциям, потому что никто не знает, что с ним делать. Поэтому, доктор, прошу тебя, забери это заявление и иди ты на х... вместе с ним".
   Второй конфуз.
   Это случилось лет 15 назад, наверное, в 2005-2006 году.
   В период моей работы в Волгоградском ПЧИ я очень тщательно отбирал лаборантов. Лаборанты в научной работе, пожалуй, самое главное звено. Если ты состоятельный научный работник - идеи и методики твои.
   Но их же нужно воплотить в жизнь. А это делают руки, руки тех людей, которым ты не можешь не доверять. И если не по злому умыслу, а просто по расхлябанности (то, что называется человеческим фактором) что-то сделано неправильно - летят ко всем чертям твои выстраданные идеи и программы. В холодное и голодное время я ходил на рынок и покупал своим животным (кроликам, хомякам, крысам) морковку, капусту, другую зелень - чтобы получить от животных адекватный иммунный ответ.
   Мои лаборанты это видели и всегда были за меня. В моей кандидатской в первых строках я поблагодарил свою верную лаборантку А. Барышникову, а уже потом (так положено) директора, научного руководителя и других.
   Так вот. Будучи уже в Америке и кое-как став на ноги, я захотел перечислить 20 000 долларов институту, чтобы создать поощрительный фонд для лаборантов. Я имел в виду ежегодный конкурс лучших лаборантов с премиями за 1-е, 2-е и 3-е место. Деньги небольшие, а для хороших работников подспорье. Директором института в то время был мой диссертант (я у него был не то что научный руководитель - а просто за него все сделал и написал).
   Я позвонил ему и высказал свое пожелание. "Да, конечно, - сказал он. - Я все согласую в Минздраве, большое вам спасибо, это будет несомненно здорово". Потом он проворовался, исчез, ушел в бега... и тут мое искреннее желание помочь людям потерпело крах.
  
   Кремлевская больница в моей жизни
  
  
   Не могу обойти соблазн хоть кратко, но описать, что такое Кремлевская больница или, как она официально называлась, Центральная больница 4-го управления. Располагалась она по Мичуринскому шоссе на Ленинских горах (ныне Воробьевых). Это большая территория за высокими заборами, естественно, строго охраняемая. К ней примыкают несколько больших двухэтажных коттеджей в стиле сталинской "победной" архитектуры.
   Как мне объяснили, там проводятся правительством приемы высокопоставленных зарубежных гостей. На территории больницы два длинных пятиэтажных корпуса. Самое примечательное - "зеркальный", точь в точь аналог, находится под землей, и к нему подведена ветка метро от Кремля. На всякий случай наготове. (Мне это показали!)
   Палата. Высокая, как бы парадная дверь, большая прихожая - раздевалка (вешалка), из нее дверь в туалетную комнату (ванна, душ, туалет, биде, телевизор и несколько телефонов). Вторая дверь из прихожей - большая комната, наверное, 40-50 кв.м. с балконом. В ней два дивана, большой из дуба письменный стол и все, что к нему полагается (несколько телефонов). Обеденный стол, холодильник. Средних размеров спальня - большая кровать, телевизор и другие приставки.
   В здании замечательный "зимний сад". На стенах картины из музеев Москвы, причем, экспозиция меняется (я в этом убедился, так как лежал в этой больнице дважды). Интересно составлен график прогулок. Расписание предусматривает, чтобы больные не встречались друг с другом. Правило - никто не должен знать - кто лечится и тем более - диагноз. Больные для среднего медперсонала обозначены под кодовыми номерами. Ну, это, что называется, про них.
   И немного про себя. Я попал в эту больницу после автомобильной аварии (про нее я писал). Около двух недель лежал на "щите" - это специальное из дерева покрытие на матрас.
   Затем физиотерапия и занятия в плавательном бассейне. Последнее тоже интересно. В бассейне с тобой занимаются два инструктора. На бортике - реанимационная аппаратура с врачом и два врача наблюдателя. В этом огромном зале, где расположен бассейн, "сырая" баня, сауна и еще что-то. Там я не был. Кстати, во время моих утренних занятий туда дважды (при мне) привозили на "реабилитацию" Павлова, он был тогда Предсовмина СССР (говорили, большой любитель ночных попоек).
   Так как видимых сдвигов в моем состоянии не было, мне предложили операцию на позвоночнике. Я согласился. Почему-то операцию назначили на 8-е марта (1990 год). Утром за мной приехали, привезли в операционный блок. Хирурги уже были готовы. Сделали премедекацию, то есть ввели какие-то препараты. И вдруг! Не знаю, что со мной произошло. Я этого описать не могу. Какой-то, как сейчас говорят, внутренний голос сказал мне "нет".
   Я соскочил со стола и отказался от операции. Все в абсолютном недоумении! Но "нет" - есть "нет". Конечно же, мне никто и слова не сказал. Мне было очень неудобно, это правда, но жизнь показала, что я поступил правильно.
  
   Размышления
  
  
   Мама, папа. Папа мама. Мама - это земля - хорошая, плохая - но она родит. Папа всегда рассматривается сквозь призму полезности - кормилец, надсмотрщик" - как бы дисциплинирующее устройство. Недаром говорят - безотцовщина, то есть, беззащитность, "безподдержность".
   От многих эмигрантов слышишь - "это не моя страна", а подумал ли ты - нужен ли ты этой стране? Вот тогда суждение будет объективнее.
   Я не могу приходить в семью со сложившимся многовековым укладом с преподношением особенности своей личности - ведь это свой особый уклад. Я не думаю, что Сайреддин Айни или Омар Хайям, эмигрируя (в свое время) в Японию обрели бы свое неповторимое историко-литературное имя. Не та почва - там такое не растет. Не растет авокадо в Швеции - не тот климат, не та почва. Так имеешь ли ты право давать оценку той стране, куда ты эмигрировал. Как говорят: "Вас что здесь ждали?"
   Дорогие эмигранты! Не оценивайте и, тем более, не судите! Приехали? Приспосабливайтесь, а если вам еще и пусть немного помогают - благодарите! А если еще и ваши дети смогут ассимилироваться и стать детьми этой страны - считайте, что и вы - Земля!
  
   P.S. Пришелец! Прежде чем позвонить в дверь, подумай - нужен ли ты здесь!
  
   Зарисовка (почти Эзоп)
  
   1991 год. В один из портовых городов приезжают из-за рубежа двое бандитов советского разлива и привозят одного миллионера, несоветского разлива. Заносят взятку очень крупного разлива первому секретарю обкома. Покупают территорию и расположенный на ней завод.
   Вечером на уж очень охраняемой даче - банкет. Двое сегодняшних олигархов выступили в роли официантов - подливают разное, меняют тарелки и нахваливают "вкусненькое". Один из них спрашивает меня: "Почему ты сидишь?" я подумал, что они ведь правы. И я ушел по-английски.
   И когда в Лос-Анджелесе я убирал офисы, квартиры, работал разнорабочим на уборке города после землетрясения - я никогда, никогда не пожалел, что ушел!
  
   Сказка
  
  
   С давних времен, а с каких, я и сам не знаю, было большое-пребольшое озеро. А в том озере водилось всякое живое и неживое. Червяки кушали гниль, караси кушали червяков, заводи накрывались тиной, а тину тоже кто-то съедал, и на ее месте образовывалась чистая вода. И так было много-много лет.
   И ветры были, и бури были, и всякое с неба на землю шло. Но как-то все переживалось и по наметке свыше выживалось. А тут, вдруг, неведомо откуда, и кто, и зачем послал - появилась в озере щука. И давай карасей гнать и сжирать. Засуетились караси, кто попрятался, а кто и щукиной жертвой стал. Попрятались и червяки, их стало много - а жрать их некому. А их все больше и больше, больше и больше - вот и стали червяки жрать друг друга. Жрут да жрут, переползают друг на дружку да кровушку друг у друга высасывают. Щука та давно уж сгинула, караси-то повымерли, да и червяки подушили друг друга.
   Вот тут гниль и засмерделась, все озеро отравила, мертвое стало оно, да и вокруг что было - тоже засмерделось!
   Сказка-то сказкой, а намек-то со смазкой!
  
   И в конце
  
   Мемуаристика! Это интересно. В плане: "А что у него?". Есть общественная мемуаристика, где читатель выискивает что-то "клубничное", или неважно что, но располагающее к бытовым сплетням. Мне доводилось встречать людей, у которых при упоминании имени Л. Ландау лица мгновенно озарялись, и они вскрикивали: "Конечно! Мы знаем это имя - он же был расторможенный блядун. Вот что в их воспаленном мозгу возникало при имени Ландау. Во Фрейде их больше всего занимало, что он был кокаинист. Эту галерею можно продолжать долго-долго. Но обратите внимание на восприятие!
   А личная мемуаристика? Это что, излияние твоего жизненного календаря? Ну и что? Нелегкая судьба? А у кого она легкая? И в принципе - кто ты такой?
   Писатель? Много их и пишут по-разному. Ученый? Ой, не говорите, все ученые. Просто кто чему учился. А что? Заведовать складом (особенно дефицита) легко? Попробуй покрутись!
   И вообще. Если ты пришел к женщине (на любовь) и начинаешь ей рассказывать о былых любовных победах... и только! Не будь смешным!
   Ну, хорошо, пишите, если Вам от этого легче!
   Постарайтесь не искать плохое, рассмотрите во мне хорошее!
  
   * * *
  
   В канве прожитой жизни я не выделяю, что сделано хорошо или плохо. Самый объективный и совестливый судья - я себе сам. И, поверьте, очень строгий. Может быть, и некоторая противоречивость моего восприятия пройденного мною пути и есть сегодняшнее отсутствие спокойствия.
   Да, я неудобный человек для пустопорожнего общения, а может быть, и для "порожнего" тоже. Но каждый из нас индивидуален и построил жизнь по-своему.
   Никто не осуждаем!
   ***
   Самый главный вопрос, который обязан стоять перед каждым евреем
   - СОГЛАСЕН ЛИ ОН БЫТЬ ЕВРЕЕМ!
   Если он несет еврейство, как кару, как предопределенность, обрекающие его на разные способы выживания - это его внутренне неуправляемое никем и ничем "обустройство".
   Если он перед самим собой честен и СОГЛАСИЛСЯ БЫТЬ ЕВРЕЕМ (не для социума, который постоянно меняется) - это мощь, это непобедимая сила - это убить нельзя!
   И потому, что среди нашего народа есть такие столпы - нас не могли, и никогда не смогут уничтожить!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"