...бегут за днями дни, и каждый час уносит

частицу бытия, а мы стобой вдвоём

предполагаем жить... А.С.Пушкин.

18 июня 1989 Wexford

Дорогая Ирочка, обнимаю тебя сердечно и благодарю за поздравления, пожелания и добрые и точные слова сострадания, столь необходимые и впервые полученные. Сегодня Мамин День для нас. Необычно тёплое утро для нашего острова, дети ещё спят и во всём ленивая воскресная тишина. Перед сном уговаривал: "Пойдём до жары, поранее". Они смеются: "Какая здесь жара..." И всё ж редкие здесь 23-24 градуса я встречаю без восторга, хотя непременно такой день сменяется ночной свежестью, и при открытых окнах спать надо под тёплыми одеялами. Вот и случилось, что главное занятие моих детей - сон, даже у когда-то такого живёхонького жаворонка, каким был Миша. В пятницу он провалил экономику, что весьма сурово. Надо теперь по инженерному делу (последний экзамен) получить высший балл, чтобы получился минимальный проходной. А он и в ус не дует. Дело в том, что Англия принимает с очень низким уровнем, учит бесплатно, но уже поздно с документами. Осложнения и с Машей: неделю назад заболела ангиной и, совершенно разбитая, отправилась на биологию. Теперь предстоит экзамен по искусству: теория и практика (рисунок, композиция и пр.), требования - повыше худучилища, а Машу и калачом не заманить. Сидит у ТV или загорает во дворике. Надоело, конечно. Живём согласно, вновь с Машей гуляем перед сном: колесим по нашему городку, по старинной набережной над морем, по мосту над Слэнни. Говорим о маме, много - о вас, Израиле и России, пытаемся гадать: что будет с нами? Маша начинает склоняться к поездке в Мюнхен, к Волохонским, которые пригласили на "вообще", но теперь, когда здесь такая приятная теплынь, земной рай, какой и быть не может на континенте, не говоря о загазованности и прочем - не очень уверена. Миша намечает в середине июля ехать с товарищами в Лютон (это север Лондона), а перед тем, возможно, побывает в военном лагере. Вероятно, будь у него паспорт, он бы уже метил в Израиль. Младенческому его сознанию представляется, что там все его проблемы разрешатся сами собой. Твой портрет твоего сына списан с моего сына, только мой даже на гитаре не продвинулся дальше первых аккордов и, сочинив одну прелестную и тонко-печальную мелодию в момент маминого умирания, только её и нащипывает. Да слушает ночи и дни напролёт свою гордость - ирландскую группу "Ю-2".

...Ирочка, милая, возвращаюсь к тебе после обеда. Позади - прогулка к маме, вниз, к морю, через мост на ту сторону Слэнни вдоль берега, по излучине. Затем сквозь аллею вековых деревьев на кладбище, где наш холмик в коротком ряду других, ещё не закрытых памятником. С каждым разом как бы отпускает нас мама и благословляет для жизни.

19 июня 1989

Продолжаю в понедельник. Такая радость болтать с тобой, Ирочка, видеть твои глаза, улыбку, понимание... Маша приходила на ланч и вновь ушла рисовать натуру... Миша загорает на травке во дворике и не внимает моим воплям... Я же, дурень, вытряс его засранную комнату и отпылесосил весь дом... готовил... слушал радио, от которого страдаю и которым сам себя заневолил и только на week-end выключаюсь наглухо... страшно подумать, куда история качнёт наше отечество... в сторону Пекина или, Господи помоги, Варшавскую... Оставлю завтра детей наедине с солнышком и отправлюсь на серебряную свадьбу в Дублин к друзьям, только вот что дарить... меня они три года назад одарили компьютером, на котором работала Люся, а сейчас - золотыми часами "Сейко". Вот и призадумаешься, впрочем, есть скульптура... но зачем профессору математики мои "девушки", у него их живьём полно дома и на работе, только своих семеро... ей Богу, 25 лет работы... страшно подумать, Мари (жена) как девочка, да и сам Фергус, как говорит Маша, самый большой ребёнок в доме... такие вот друзья... Вернулась Маша... отрисовалась... жарко... пошла к себе наверх... завтра конец её страде... так придёт счастье было б солнышко а оно будет мы наверху блаженства сегодня впервые передвигался в тени с облегчением а ведь только +20 или чуть больше... я заинтересовано расписываю вот бы вам сюда на летний отпуск без чад пусть дед расправляется да и он мог бы вспомнить одного непутёвого навестить почмокать без особого осуждения наставить на путь истины думайте пишите... в Виндзоре скачки... королева с королевой-матерью в ландо с четвёркой белых лошадей рыцари с плюмажами и пиками вдоль тысячелетней дороги из замка на ипподром мильён туристов королевы в чёрном бархате мехах орденах принцы... принцессы... симпатичный Чарльз... будущий король... мама должна уйти на пенсию... ждёт слово Господне... и мы ждём...

Проблема проблем снятся стихи прежде скульптура складываются в полудрёме удалось протянуть руку нацарапать горе огромно и свободно как море нет оно не свободно стиснуто ложем берегом брегом бурями отягощено солью воспоминаниями чужого детства приливами и отливами секса смеха быть может это стих возможно только тема не имеет значения ведь здесь в письме я действительно свободен не суди не стало уха слышавшего единственного говорила как трагично как сильно ужасно... ни она ни я не знали они стихи знали были предвиденьем предчувствием виденьем сегодня потом прочитаешь их много они для второй книги вот читала Аня сейчас пишет гениально тогда испугалась залезала головой в камин и дымила носит папашу по весям видам жанрам стихи это слишком весьма подозрения пусть дымит что о ней скажешь пригласишь увидишь на недельку другую не более сигареты привезёт ест мало ночью псих думает умная муж - не муж на 10 лет моложе зови лучше сейчас ненароком распишется двое накладно Федей зовёт рабочий из образованных псих красивый дружат сын живёт с бабкой встречается совдействительность слушать скучно зови пока есть деньги потенциальный олим только по отцу подойдёт ей понравится новая жизнь как Валентина артколледж и далее везде... Париж Елисейские Поля Лувр была не разлюбила странно а я деда люблю он давно лысый даже в капитанских погонах с прозеленью бравый жених пока он воевал износил габардиновый спинжак я дар от тёти Зоси вернётся не вернётся от души носи вернулся да в женихи что со спинжаком не упомню стыд на всю жизнь спиной чую не одобряет дед с дядькой братом значит генетически любовь и ревность неправильно рос всё неправильно творчество и оно не в правилах пудра мозги эгоизм так и дочь криком в щель схоронился люди в грязи вернись зовут скажи слово поэт художник философ мудрец провидец уморил двух третью в психушку интеллигент убивать надо действительно надо скоро не будет кому дед любил баню военная очередь лестничными маршами к Куйбышеву выскреб до крови в Питере не помню каким вождём величались общественные бани издевался неженка обливался кипятком и чмокал гордость семьи доктор единственный Тель-Ханан не поощряю Вэксфорд море свободно принадлежит себе я принадлежу себе вот почему оно свободно всегда быть верным себе только дед принадлежит себе вот почему оно свободно всегда в высшей степени. Думаю дело литейка Иерусалим Авраам бизнес ха ха ха год книга лежит брошировать переплёт фигушки бизнесмен говаривал Анри Люсь а Люсь Лёвушке уж ничегошеньки не угрожает и верно ничегошеньки с тем и до свиданьица на крылечке не бери всерьёз такое время целуемся пока.

Лето 1989 Париж

Дорогой наш Лёвка!!! Получили от тебя письмо, сложное по форме и не совсем понятное. Хотя ясно, что это про нашу странную жизнь в этом странном и уж совсем малопонятном мире. Так вот, я - в Париже, и ничего не стряслось. Живу я так же, как если бы я жил в Жмеринке. Ем, сплю, работаю, единственная странность - это иностранцы, которых до хрена и непонятный мне язык. Весь этот месяц будет напряжёнка с деланием каталога и, кроме всего прочего, я пытаюсь нарисовать пару картинок продажных, так как тут очень плохо без денег. Эту программу надо успеть сделать, так как если ты приедешь, где-нибудь в конце сентября, то мы с Валюхой, ты и Витя сможем отметить нашу встречу в кафе, а при удаче - даже в ресторане.

Выставку Басмаджан хочет открыть 4-го октября. Так что ты смотри, когда тебе удобно. Я буду в Париже до 15-го октября. Как видишь, время у нас есть. Будем тебя ждать с нетерпением и надеждой. Валюшенька мне тут во всём помогает и сама много работает. Мы тут ещё делаем керамические тарелочки. Валюха лепит, а я крашу. Так что, думаю, Париж мы накажем, а может, и наоборот. Народ тут рачительный, если не сказать жадный, и с деньгами расставаться не любит. Ну, да ладно, было бы здоровье. Целуем тебя, будем ждать. Миша твой и Валюша (Брусиловские).

28 июля 1989 Вэксфорд

Дорогие Люба и Яша, Боря и Данися, сердечно обнимаем вас! В это лето - первое, действительно, летнее: солнечное и почти безветренное, каждый день начинается с долгого, мучительно тихого утра. Дело в том, что дети спят до 11-ти, хотя засыпают не поздно - около полуночи. Климат всё же прежний, да и расслабление необходимо после столь несчастного года и экзаменационного перенапряжения. Миша успел побывать в армейском лагере, заработать 170 фунтов, ещё одну звёздочку и съездить на неделю с товарищами в Англию. Маша не воспользовалась приглашением Волохонских, осталась со мной. Работает в кафе пять дней в неделю - освоила кухню и обслуживание. На недельные деньги купила себе бальное платье, туфли и прочие мелочи для выпускного школьного бала, который будет 15 сентября. Результаты экзаменов придут 14 августа, тогда будет понятно на что можно рассчитывать. Пока известно, что Миша провалил экономику, а Маша ходила на экзамен по биологии с ангиной, с высокой температурой, и сделала по нижнему уровню, хотя училась на высоком. Поскольку дети с 18 лет стали получать небольшие деньги, нам сразу стало легче, теперь нам хватает. Более того, Миша, как истый айришмэн, было увлёкся сидением в пабе. Но вчера, вернувшись довольно поздно, сказал мне, что понимает, как это плохо, и больше ходить не будет, а начнёт искать работу. В целом же у детей очень милые товарищи и опасности нет.

В конце сентября я, вероятно, поеду в Париж по приглашению Миши Брусиловского, который уже несколько месяцев вместе с Валей готовит свою выставку. Выставка откроется в начале октября. Сейчас они работают по заказам день и ночь, чтобы заработать и подготовить мне и другим друзьям возможность пребывания в Париже. К сожалению, я ещё не в рабочей форме, и в мастерскую только захожу. Всё моё время занято домом, детьми. Единственная работа, которую мечтаю осуществить - это надгробие. Мы уже заказали каменное ограждение могилки. Ходим на кладбище, которое за мостом, на высоком берегу Слэнни, вместе и врозь, в основном по воскресеньям. Вот и сегодня собираемся с Мишей. Скоро полгода нашего сиротства, но ни на мгновенье мамочка не покидает нас. Часто и чужие говорят: "Странно, что Люся не здесь, с нами". А Маша, когда мне бывает особенно трудно, говорит: "Не для мамы была эта земная жизнь, теперь ей лучше". Аня, моя дочь, была здесь два месяца, но с ней было только ещё больнее. Потом обнаружилась языковая проблема: русский язык ирландцев (бывших моих учеников) стал раздражать, а полноценного - нет, у детей - весьма ограничен. Конечно, моё будущее целиком предопределено будущим детей. Если Миша не будет иметь возможности учиться - поедет искать работу в Англию, так, по крайней мере, он говорит. Маша хотела бы учиться. Вот и прошёл этот день.

Лето 1989 Париж

Дорогой наш Лёвка!!! Дела у нас такие. Не знаю, может ты слышал: была информация в Париже и в России о том, что в Москве пропал наш Гарик Басмаджан. Он поехал по своим коммерческим делам и неизвестно, что произошло, его уже ищут месяц. Худшее, что можно предположить - он столкнулся с уголовным миром. Пока полная неизвестность. У нас тоже в связи с этим всё очень осложнилось. Вите вызов отослали, он должен приехать в конце сентября. Я в связи с этой ситуацией с утра до глубокой ночи крашу картинки, так как нам надо с Валюшей заработать деньги. Из-за отсутствия Басмаджана финансирование приостановлено: его деньги на его счету, и получить их - это длинная бюрократическая волокита. Что будет с выставкой и каталогом - пока не ясно. Но, дорогой наш Лёвка, в конце сентября, если всё будет нормально, мы все будем живы и здоровы, и Господь Бог нас помилует, мы тебя ждём. Может, мы что-нибудь заработаем - тогда будем пить нашу горькую; если нет - будем говорить за жизнь. Очень по тебе скучаю, трудно поверить, что ты недалеко. Вот вкратце наши новости. Твой Миша.

8 сентября 1989 Вэксфорд

Дорогой Фергус! Спасибо за письмо, за информацию - я уже не волнуюсь и сплю целую неделю после того, как побывал с Машей в колледже в Карлоу. У Миши не хватает баллов, так высок уровень, а Маша переоформила свои документы на самый высокий уровень по специальности "Бизнес", где проходной 35 баллов. Сегодня она уже там, на занятиях. Живёт недалеко от колледжа у хозяйки с подругой в комнате, с завтраком и обедом. Очень счастлива, что отправилась в самостоятельную студенческую жизнь. Миша не очень страдает дома, да и его выбор специальности в колледж представлялся не очень серьёзным. В школу для учёбы возвращаться не желает. Мы с Машей подумали, что пусть он спокойно приходит в себя после столь несчастного и напряжённого года. Послезавтра я вечером отправляюсь на корабле в Гавр и в четверг вечером, я надеюсь, Миша Брусиловский встретит меня в Париже. По телефону мне известно, что контракт недействителен, так как Басмаджан пропал (в Москве) и выставка будет, возможно, в ноябре-декабре. Я же вернусь через месяц. Напишите о своих планах мне в Париж. Я буду рад встретить Вас и Мари в Париже, если захотите приехать. Привет всем. Ваш Лев.

8 сентября 1989 Франкфурт

Дорогой Лев, дорогие Маша и Миша, здравствуйте! Дорогой брат, спасибо за письмо от 21-го августа, а также за слова сочувствия по поводу наших невзгод. Рады, что у вас жизнь восстанавливается, что дети стали добывать хлеб насущный. Понимаю их трудности и сочувствую. Не очень понял твою, Лёва, проблему, а также обязательность путешествия по Европе, ведь это требует денег, которых, как я понял, у тебя нет. Возможно, я огорчу тебя, прямо сказав, что и у нас дела в довольно нелёгком положении: интенсивная работа, неважное здоровье и стеснённость материальная. Всё это не позволяет нам сейчас принимать гостей, даже таких любимых, как ты, Лёва. Некоторые родственники из России уже на меня обиделись, но приходится терпеть. Они не хотят понять наших забот, их влечёт дикий Запад с его перенасыщенным рынком. Поэтому, извини, но мы не можем уделить времени и тебе, если ты собираешься к нам с долгим плаванием. Лида сейчас переходит на работу в журнал "Посев" ответственным секретарём. Сам понимаешь, сколько у неё новых хлопот. У неё проблема с почками, сегодня ходила к врачу, направили на исследование. Меня замучили зубы и высокое давление, а работа всё прибавляется, процесс в стране идёт ускоренным темпом, нужны мои альтернативы, статьи и прочее.

А материально у нас не намного лучше, чем у Вас. Я уже писал на эту тему, мы уже подумываем о том, что делать в будущем... Тут Рома прислал письмо, он собирается в Западный Берлин к Федоровским, но я не уверен, что смогу слетать к нему на свидание. Причины: те же. Сегодня получил письмо от папы, пишет, что Сёма доволен поездкой к нам. Надеюсь, что следующий год будет для всех нас полегче. Целую. Ваш Фред (Фридрих Незнанский).

21 сентября 1989

21час 25 минут Здравствуйте, Ванесса! Я всё ещё на этом корабле, который успел крепко надоесть, хотя у меня отдельная каюта. Здесь просторно и красиво, хорошая еда и не очень много публики. Просто ужасно одиноко среди непонятно говорящих людей. Постоянная сосредоточенность на своих мыслях очень утомляет и поэтому дважды пил пинту пива, а потом шёл в постельку и дремал. Таким образом я действительно отдыхаю от беготни и напряжения последних дней. Но главное - посмотрел последний фильм Д. Гофмана в роли ментально больного человека - это фильм об одиночестве, и он мне не принёс облегчение. Только ещё раз я подивился талантливости. Я ничего здесь в магазине не покупал, не мог заставить себя заниматься покупками. Такое бывает состояние, когда вдруг начинаешь понимать, что делаешь глупость - оставить единственно родных и близких людей, чтобы так остро и глубоко впасть в одиночество. Конечно, надо надеяться, что в Париже рядом с Мишей это пройдёт.

На корабле на самом деле очень спокойно, только важно отключиться от собственного необъяснимого беспокойства, быть может, вызванного внутренним напряжением, неясностью обстановки, времени прибытия в Париж и встречи. Абсолютное большинство здесь - студенты, французские и немецкие. Словно цыгане, они разбивают свои таборы на всех свободных пространствах в коридорах и площадках, обнимаясь у всех на виду. Погода поправилась и я выходил на верхнюю палубу - сверкало солнышко, но сильный ветер гнал внутрь. Так и прошёл этот длиннющий и одинокий день, а впереди неясная ночь и завтрашний день. Как мы встретимся с Мишей? Как вновь почувствуем друг друга? Знаете, Ванесса, мужская дружба, тем более художников, более романтична по идее и бескорыстнее, чем любая иная. В этой дружбе сближение душ всегда необъяснимо, ведь на самом деле мы очень, очень разные, несхожие люди. Нас больше сближает прошлое и потери, чем настоящее. А корабль продолжает потихоньку вибрировать - не спешит...

23 сентября 1989 Париж

Дорогой сынок Миша! Надеюсь, что тебе легко читать, вот писать будет труднее. Я удачно переночевал в отеле напротив вокзала в Гавре, а в 12 часов приехал в Париж и увидел Мишу Брусиловского. Очень обрадовались, хотя, конечно, за эти годы изменились, но не так, как можно было подумать: чуть-чуть. Вчера ездили весь день по разным делам и говорили. Валя завтра летит в Израиль на две недели и это время Миша будет жить со мной в квартире Дэвида. Здесь всё есть, жить можно - очень тепло, и странно, что я привёз столько тёплых вещей. Как твои дела, передал ли ты привет и спасибо Дэвиду, как я просил вчера по телефону Ванессу? Надеюсь, она всё передала вам. Сынок, дорогой, постарайся не терять напрасно время. Миша и Валя очень рады были видеть ваши фотографии, посылают вам приветы. Обнимаю и целую тебя. Твой папа.

29 сентября 1989 Париж

Здравствуйте, Ванесса! Только что вернулся пешком от Миши. Но по порядку. Утром сегодня шёл дождь и я собрался наконец-то разобрать бумаги, и увидел, что вчера отдал Мише не все стихи - часть (15) были в другом конверте. Затем вновь заголубело, солнышко сразу вытащило меня на волю. Я вновь зашагал вниз, и на сей раз новая дорога привела к Национальной Библиотеке. Там я просто ошалел: ничего более прекрасного, чем общий читальный зал, я не видел. Хотел было узнать как можно получить разрешение посмотреть русский отдел, но администрация уже закрылась. Во дворе Библиотеки увидел замечательную выставку современных плакатов и скульптуру. Пошёл далее к Мише, но было уже поздно и я спустился в метро. Потом искал магазин, чтоб купить молоко и хлеб и, когда наконец пришёл к Мише, уже темнело. Миша лежал в постели совсем больной. Он, оказывается, не спал ночь и страдал от зубной боли весь день, дожидаясь меня. Мы сразу схватили такси, всю дорогу до частной клиники Миша тихонько стонал. Приехали в семь, звоним, доктор на месте, открывает, и оказывается ещё работает - в кресле больной. Роскошный дом, богатейшая квартира, приёмная - ждём в ней полчаса. И вот я начинаю переводить. Миша - ни слова ни на каких языках. Полчаса врач Марк (американский молодой еврей) пытается спасти зуб, потом говорит, что надо удалять. Миша соглашается. Как только боль прошла - Миша воскрес и мы пешком пришли к нему. Он лёг в постель, я ел багет с молоком и яблоком, и вспоминали разное - больше нашего общего любимца Гену Мосина. Теперь Миша должен лежать до визита к врачу в субботу в два часа дня. Так что завтра с утра я должен ехать к нему, но, вероятно, пойду пешком, как шёл сейчас. Ночью Париж так прекрасен: полночь, а Эйфель горит, как гигантский факел, плещут воду фонтаны, на Мадлен толпы людей, во всех ресторанах веселье и обжорство. Теперь я не бываю в стороне площади Пигаль и противно видеть одиноких и всегда переминающихся с ноги на ногу представительниц самой древней профессии. Но сегодня недалеко от Тринити несколько очень не юных красавиц занимали свои посты. Их туалеты роскошны, и выглядели они богатыми светскими дамами в ожидании собственной кареты. Одна из них - красивая негритянка. В руках каждой - позвякивающая связка ключей, видимо, для привлечения тех, кто хотел бы сэкономить на номере в отеле. Скоро я неделю в Париже, а кажется - месяц, как я уехал....

9.08 утра. Доброе утро, Ванесса! Сплю здесь не очень хорошо - мешают всякие непонятные звуки внутри большого дома. Но прекрасно чувствую себя, вероятно, благодаря ежедневным многочасовым прогулкам. Вскоре ухожу к Мише, и пройду тот самый путь, который Вам вчера описал. Беру с собой бумагу и постараюсь по дороге вспомнить вчерашний стих.

... Продолжаю у Миши. Шёл сюда почти два часа, поскольку сочинял стих и записывал на бумажке. Миша уже в норме. Прочитал ему стих и он очень обрадовался и удивился.

3 октября 1989

Здравствуйте вновь, дорогая Ванесса! Вечером буду звонить Вам, а пока - продолжение моей повести. Вчера Миша приходил ко мне. И с ходу схватился отбирать фотографии, которые мой Миша дал для просмотра. Затем Миша стал рисовать меня, а я - читать рукописи. Миша сделал два очень интересных рисунка, потом мы ещё спорили о фотографиях некоторое время, потому что он всегда очень жадно их старается забрать себе. В конце концов я их всегда отдаю, так что у него собралась лучшая коллекция о моей семье. Проводил Мишу, позвонил Маше, и я вновь, уже в темноте, стал подниматься на Монмартр: кружил там по верху, посидел на маленькой площадке, где тихонько пиликал аккордеон, нагляделся на старые кривые улочки и начали складываться слова:

Холм Монмартр увенчан дивным храмом

Там по секрету от Господа и Ватикана

Грехи отпускаются заранее художникам

И поэтам вселенского балагана

Стих я буду дописывать отдельно, а сейчас продолжу. Спал я спокойно. Теперь я усердно молюсь на ночь по молитвеннику, который взял с собой, и это помогает лучше всякого снотворного. Утром, как и собирался ранее, отправился в Национальную Библиотеку, захватив с собой паспорт. Записали меня без всяких проблем. Несколько часов я знакомился с помещениями: несколькими залами и каталогом. Пока нашёл там русскую картотеку - ужасно устал. Кстати, случайно я попал в служебный ресторан и пообедал за 18 франков, обычно это не полагается, и работники не платят деньги, пользуются карточками. Вообще, в Париже на каждом шагу эти ужасные электронные автоматы и карточки, начиная от метро, телефонов, и так без конца. Потом я долго шёл-плёлся домой - скучно, нет солнышка, но тепло и тихо.

5 октября 1989

Ванесса, дорогая! Сейчас вернулся после разговора с Вами в маленькой печали - я не нашёл отклик у Вас. Я был, конечно, круглым идиотом, что так эгоистично хотел поделиться радостью стихосложения на бульварах Парижа. За это и наказан Вашим нетерпением и непониманием. Увы, действительно, грустно признавать, но как только выходишь на дорогу творчества - надо стать или откровенным эгоистом и упрямо гнуть свою линию; или хитрить, ловчить, обманывать на каждом шагу, откупаться, только бы иметь возможность оставаться художником. Я думаю, что меня можно упрекнуть в обратном: я слишком робко и компромиссно занят искусством, жертвуя собою в угоду бытия и ситуации постоянно. Я впервые как две недели не столько занят собой, сколько делами и жизнью друга, которого не видел 15 лет, и осталась только одна неделя. Я вот сегодня, когда остался один - не выдержал, пошёл к нему, по дороге сочиняя стих. Там, у него, записал, он сделал кофе, проводил. Ужасное чувство, что это сон и больше не повторится. А Миша сказал мне: "Вот теперь я вижу: ты - настоящий поэт". Это к тому, что он видел, как я записал стих, который старался не забыть, придя с улицы. Извините, Ванесса, я взял другую бумагу, и сразу стал писать крупно, надеюсь, уставать будете меньше, разбираясь в моем почерке. Не сердитесь на меня. Сейчас послушаю старую (не древнюю, как Вы написали) музыку, которую постоянно транслирует одна парижская станция на FM и буду спать.

6 октября 1989

Любимая моя Машенька, нежно тебя целую, потому что соскучился, но скоро увидимся. У нас очень интересно и весело проходит время только вдвоём. Оказывается, нам хорошо втроём с Парижем. Миша очень много работает и ещё рисует для моей новой книги. Смотрю тебе подарок, и не знаю, что купить. Пишу стихи, потому что Париж - город поэтов и бывать здесь очень важно. Желаю тебе здоровья и успехов во всём.

6 октября 1989

Здравствуй, сынок, обнимаю тебя! Очень жаль, что не пришло твоё письмо. Но это не страшно. Нам с Мишей очень хорошо. Я живу один, Миша приезжает кушать и рисовать меня для книги. Я очень рад за тебя, что ты самостоятельный и работаешь. Встречай меня днём 13 октября.

8 октября 1989

Дорогая Ванесса! Полчаса назад вернулся после провожания Миши. У нас образовалась традиция: он приходит после трудового дня, мы кушаем, беседуем. Затем я иду к нему через весь центр и, возвращаясь домой, перебираю в уме строчки складывающихся стихов, иногда записываю, если бумага оказывается под рукой. Как сказал Миша, у меня здесь "Парижская осень", по аналогии с "Болденской". Таким образом, вся здесь жизнь получилась: стихи, Миша с его рисунками, живописью и дороги - одинокие и совместные.

Утро 9 октября 1989

Ванесса, Вам несколько слов и я отправляюсь в новое путешествие, к сожалению, без солнышка. План такой: еду на метро до "Площади Италии", в том районе я не бывал - побродить там и к 4-м часам подъехать к дантисту, где встречаемся с Мишей и едем на Северный вокзал, а потом ко мне. Вчера Миша очень горячо и интересно говорил о поэзии Маяковского и Пастернака. Оригинально и сильно! Неслучайно в последнее десятилетие Миша сдружился с самыми интересными поэтами в России. Он говорит, что Фридрих сейчас один из самых знаменитых читаемых писателей - книги его буквально рвут на части даже в Израиле, где можно достать всё что угодно. Мне, конечно, очень хочется сейчас купить билет на самолёт и вернуться в Ирландию. Я бы так и сделал, если бы на моих руках не было такого бэби, что ни слова не может сказать, и я должен быть с ним.

9 октября 1989

Доченька, любимая! Сегодня пришло твоё большое и замечательное письмо. Тебе надо немножко заниматься русской грамматикой, и ты писать будешь без ошибок, и читать, конечно, по-русски. Об этом мы ещё поговорим, правда, Машенька? Я пришёл, как всегда, ночью от Миши. Сегодня видел дочь Миши Яну, она очень симпатичная. Купили билет Мише на поезд в Москву на 20 ноября. Потом были у дантиста, я ведь здесь переводчик. Мы вместе делаем книгу: Миша рисует, а я пишу. Ему очень нравятся мои стихи. Ещё он пишет портреты маслом, чтоб заработать деньги. Но вообще нам очень хорошо и время пролетело в одну секунду. Это, конечно, самое счастливое время после многих лет одиночества. Замечательно, что колледж тебе нравится. Я рад за тебя и Мишу. Надеюсь, в пятницу мы встретимся дома.

9 октября 1989

Дорогая Ванесса! Сейчас час ночи, недавно пришёл, выпил какао и надо немножко писать Вам. Сегодня Ваш голос звучал веселее. Оказывается, у Вас были огорчения - я не знал о болезни подруги. Такие вещи всегда действуют ужасно, надо молиться. Я здесь молился в католических храмах, в православную церковь не очень хотелось заходить - там большой шанс встретить знакомых, а я сейчас в таком состоянии, что не хотел и не хочу ничего иного, чем то, что есть, пока я в Париже. Мы с Мишей счастливы, что нет Вали, и мы только вдвоём. Весь день провёл на ногах - ходил на вокзал Сан-Лазар, узнал время отхода поезда. Потом пошёл по магазинам смотреть подарки - цыганские романсы и песни не нашёл, но Яна обещала прислать из Израиля. Пошёл дождь, я отправился к Мише и мы поехали к доктору. Потом поехали на Северный вокзал и купили билет на 20 ноября в Москву. Пришли ко мне, поели и пошли к Мише, забрали чемодан Яны и с ним пошли на площадь Конкорд, где встретились с Яной и проводили её на такси на вокзал. Потом сразу позвонил Вам, затем я проводил Мишу и около его дома, у башни Эйфеля, сел в метро, доехал до Оперы, а потом вновь пешком. Как Миша шутит - я каждый день прохожу минимум сто километров. Зато сплю, как убитый. Сегодня он рассказывал о своих грандиозных планах в живописи. Дай Бог - исполнятся. Он очень вырос как художник, и стал, как человек, ещё прекраснее. Вы увидите это по рисункам. Стихов сегодня не было, и два дня не работал Миша из-за Яны. Спокойной ночи, завтра продолжу.

10 октября 1989

Добрый день! Только что вернулся, поел, сейчас пью чай, а пока ел кашку - сочинил стих:

Целуются в Париже - как в Москве

Направо и налево,

Наяву, во сне,

По делу и без дела.

Целуют во Спасенье,

И в ослепленьи страсти,

Как на сцене,

Как в кино,

В знак согласья.

Ванесса, сегодня деловой день: купил место в каюте, сделал необходимые, но не все, покупки. Ломаю голову, что подарить Мише - и не знаю. Сейчас вновь ухожу по магазинам и отправлю письмо.

Октябрь 1989 Париж

Дорогой наш Лёвка!!! Без тебя Париж опустел: исчезли на Пигале девушки, в витринах исчезли продукты. Доктор перестал меня лечить, говорит, пока не приедет Лев Незнанский. Много произошло странного в этом городе. Приезжай. Здесь ждёт тебя вдохновение, длинные ночные прогулки и, возможно, приедет Витя. Письмо твоё получил, читали с Валюшей, рады, что у тебя всё хорошо, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. У нас тут всё как всегда, слава Богу, ничего нового: бегаем, едим, работаем. Выставку галерейные работники собираются открыть 15-го ноября и сделать каталог. Вот такие дела. Вот, пожалуй, всё. Написал картину на тему: Пигаль, тебя и себя. И крашу картинки. Доктору отвёз его портреты: троих детей и его с женой, им понравилось. Но как с ним я буду расплачиваться - пока неизвестно. Целуем. Ждём. Миша, Валя.

4 ноября 1989 Wexford

Дорогой Фергус! Получил письмо из Парижа от Миши Брусиловского. Открыть выставку работники галереи обещают 15 ноября, сам Басмаджан так и не появился. Я уже купил билеты на самолёт на 14 ноября с возвращением 20-го. Со мной летит мой Миша, заработавший деньги на ремонтах в Вэксфорде. Есть ли у Вас шанс поехать с Мари в Париж на это время? У нас всё нормально. У Маши сейчас маленькие каникулы, она дома. Миша занимается со мной - рисует, изучает изобразительное искусство. В моё отсутствие художники очень своевременно подсказали ему правильное направление. Способности у него есть, но работает под большим нажимом. К сожалению, это единственный путь для дальнейшей учёбы, так как для поступления в этой професcии требуется низкий балл. Так что я всегда занят. Работаю над стихами, написанными в Париже - около двадцати. Пишите, как у Вас. Привет всем.

12 декабря 1989 Wexford

Дорогой Мишенька, обнимаю тебя! Как и договаривались, в этот вторник я должен был отбыть в Париж, в Витины (Воловича) объятия. Но оказался совсем в иных - в своей постели с множеством подушек и подушечек; замечательной сиделкой и поваром - сынком, который с перепугу и работает на совесть (рисует) и ухаживает. Только сегодня, на третий день, очухался. Ущемление грыжи произошло всё по той же причине - легкомыслие моё: забыл затянуть грыжу бандажом. Провожая Машу в колледж, я потащил рюкзак. Очень спешили, я взмок. А когда остался один, понял - худо. Можно было отсидеться в ближайшем пабе, да и доктор мой вблизи, но я по своей природе настолько упрям, что попёрся, уткнув кулак в пах, домой. Сразу же, чтобы не пугать Мишу, сидевшего у телевизора, поднялся по лестнице, на ходу скидывая одёжку и наконец-то плюхнулся в постель, в коей постепенно прихожу в себя. Несколько ущемлений было и прежде. Хирург тогда и обещал мне кончину на улице, убеждая пойти на вторую операцию. Я согласился, был назначен срок, но к тому времени не я, а Люся попала в госпиталь. Сегодня к вечеру воскрес целиком: ел, пил, написал письмо Вите, отдохнул, вот тебе сейчас царапаю. Хочу эту неделю побыть в постели, тем более такая благоприятная обстановка! На поездку в Париж я возлагал определённые планы, связанные с изданием книги и устройством выставки. Но это чепуха, надо поначалу встать на ноги. Честно говоря, когда мы расстались - был такой страх за тебя, первую неделю не находил себе покоя. Должно быть, скверно всё было у тебя? А может быть, напрасный страх, напущенный беспокойством от всех новостей, радио и т.д.

Вот я лежу, а за окном - шторм с дождём, так что можно утешиться: поездка по морю была бы, как и первая, тяжёлая. Билетов на самолёт нет давно - это уже время Рождественских каникул. Надеюсь, что Витя в Париже оклемался настолько, что и без меня плавает там, как и мы с тобой - весело и непринуждённо. Необходимость написать Вите сегодня, не откладывая, приободрила настолько, что я уже сейчас забыл про свои потроха, сблизившись поначалу с Витькой, а теперь - и с тобой. Надо ведь понимать: твой Лёвка лежит один-одиношенек на целом острове в океане, средь штормовых волн, под солёными брызгами и перечитывает доктора Живаго в кремовом переплёте (первое советское издание). Вот какие времена! Там есть слова про таких упрямцев, как мы с тобой: "Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит её недостаточно", - говорит Николай Николаевич на странице 10. Перечитывается книга трудно, а стихи, прежде воспринимаемые совсем иначе, сегодня воспринимаются более зрительно, чем по звуку и душе. Упрямая рифма и чёткость размера прижимает, как ноготь вошь - не ускользнуть. Но и в этом есть особое пастернаковское настроение - невольность времени, насилие. Стержень самого времени - императив, универсальность - вот и железа рифмованного стиха - кандальные, пусть и звонкие. А сам я под тяжестью впечатлений только успевал записывать мелодию и тональность замыслов. Так они и лежат в тетради. Уж и не знаю - мёртвые или что-то скажут, если вернусь к ним, если пройдёт это душевное смятение. А пока я занят был сыном. У него очень уж порывист характер обучения - то в один день огромный прыжок, то полный провал, но есть признаки способностей. Маша уже завидует Мише, а бизнес ей стал надоедать, но успокоилась, когда я ей сказал, что и после колледжа не поздно заняться искусством. Конечно, для моего Миши встреча с тобой, открытие твоей выставки, прогулки с Дэвидом по галереям и Парижу - счастливый импульс для столь нудной учёбы.

С 1-го января возвращаюсь, уже вместе с Мишей, в скульптурную мастерскую, которая совсем без меня заглохла и остался один Дэклен. Начну вновь работать с помощником - надо вырубить надгробие, закончить некоторые вещи из прежних, готовить большую выставку в Дублине, в галерее, пригласившей ещё года два назад. Хотелось бы к этому времени напечатать новую книгу да отобрать фотографии из серии "Небеса Ирландии" и отпечатать большим размером - на стенах будет некоторое красочное отвлечение от моей весьма однообразно-мрачной скульптуры. Будет и каталог. Как только ясно станет время этой выставки - пришлю приглашение тебе с Татьяной и Вите. Напиши, пожалуйста, довёз ли до цели подарки, и вообще, как ты был встречен и что ты нашёл на том месте, откуда уезжал в Париж? Не вздумай отмалчиваться, поскольку как только нормализуется въезд и выезд для иностранцев (обещают скоро), приеду и выбью последние зубы. А как ведут себя парижские?

Вот и начался Второй съезд в Кремле. Это большая для меня проблема - слушать радио и жить своей жизнью. Но вот Господь велел тихонько полежать тут, под ласковый говорок и уход сынка, которого я совсем недавно полагал почти утерянным, по крайнем мере, в языке. Господь милостив к нам, только бы верить... Самое сильное впечатление от твоей выставки - и моё, и всех здесь, видевших каталог - это твоё глубоко затаённое, чисто поэтическое чувство перед ликом Творца, удивление, изумление через страдание и прощение. Но об этом надо писать отдельно, и это впереди...

17 декабря 1989 Свердловск

Дорогой брат, твоё письмо, а потом и открытку из Парижа получил, но задержал с ответом, так как ждал приезда М. Брусиловского из Парижа. Ты пишешь, что он привезёт от тебя письмо, фото и рукопись, а он привёз только буклет ирландской мастерской. Встретиться со мной Миша не захотел, даже не позвонил, а буклет передал через Женю, который ходил к нему домой. Так что я мало что знаю о вашей встрече, кроме того, что ты написал в письме. Теперь о возможности нашей с тобой встречи. Кажется, мы опоздали. Обменный курс валюты увеличился в десять раз, это значит, что чтобы получить 300 долларов, надо около 2000 рублей. Кроме того, билет туда и обратно, плюс виза, т. е. потребуется 3500 рублей, а у нас их нет, и не предвидется их появление. Теперь выгодно ехать сюда из-за границы, так что давай, собирайся, мы ждём. Что касается учёбы твоего Миши у нас, то я посылаю тебе вырезку из Moscow News, а насчёт учёбы в качестве вольнослушателя в Ленинграде, то я ничего не могу сказать. Посылаю тебе некролог о Б. В. Павловском, знаю, что позже ты с ним разошёлся, но ведь приобщил тебя к искусству именно ОН. Насчёт твоей уверенности, что вот-вот будет закон о свободном выезде, то я не так уверен, что он скоро будет принят. Пока только разговоры, да и кто теперь сможет выезжать: только хапуги и "кооператоры". Да, позавчера умер А. Д. Сахаров, очень жаль его, он много сделал для свободы у нас, и до последнего часа выступал на съезде, никого и ничего не боялся. Привет и наилучшие пожелания от Жени с семьёй. Целую. Итик.

Январь 1990 Свердловск

Лёва, дорогой! Я, естественно, был уверен, что ты не приедешь, но всё же невольно ждал тебя. А вдруг? Ведь почти двадцать дней я был совершенно один, не зная в Париже ни одной живой души... Оставалось ходить и смотреть, зато знаю теперь Париж лучше Москвы. Истаскался пешком по всему городу, куда только меня не заносило! И чего я только не видел! От мессы в соборе до дешёвого стриптиза в балаганах. Про изобилие выставок я и не говорю. А ты хорош! Уехал, оставив все каталоги, подписанные тебе Валей, все мои книги и каталог, которые я привёз для тебя... Знаешь, на кого ты был похож? Что-то среднее между королём Лиром и фальстафом. Уехал - и ведь мы ни о чём не успели поговорить, ничего толком рассказать друг другу. А увидимся ли когда-нибудь ещё?! Каталог я тебе посылаю отдельно, но это свердловская полиграфия, увы. Лучшей репрезентации у меня нет. Был бы ты деловым человеком - устроил бы мне выставку в Ирландии. Идея, конечно, бредовая. Сейчас у меня 17 листов (в том числе "Исландские саги") на какой-то выставке в Дании. Миша в хорошей форме, "пашет" холсты для выставки в Лондоне. Я "мажу" темперой, серия называется "Фарсы". Пытаюсь обрести хорошую форму: хожу в бассейн, но работается вяло, нужен какой-нибудь стимул, вроде выставки. У нас всё сложно и становится всё тревожнее. Процветает нескрываемое юдофобство в самых отвратительных формах... Жаль, что мы не поговорили, а надежды на новую встречу, увы, мало, чтобы не сказать нет. Обнимаю тебя сердечно! Будь здоров и, по возможности, счастлив! Твой Виталий Волович.

8 января 1990 Wexford

Дорогой мой брат, обнимаю тебя, Иру, Женьку с семейством! Поздравляю с Новым годом и желаю на всё десятилетие здоровья и всяческих благ! Маша была три недели на каникулах, вчера вернулась в колледж, отдохнула, правда, не очень весело. Дети почти всё время проводили со мной, не желая оставлять в одиночестве - были очень внимательны. Сами и индюшку запекли, и стол накрыли, мне только оставалось спуститься к столу и ёлке, да получать подарки. Сегодня с утра я на ногах. Были с Мишей в мастерской, где меня, оказывается, избрали директором, о чём узнал случайно. Утром Миша вполне удачный автопортрет нарисовал, впрочем, рисование это более схоже с бегом с препятствиями, поскольку глаз да глаз. Он быстро удовлетворяется успехом, а схватывает мгновенно, вот и возникает опасность иллюзии, что всё превзошёл... Впрочем, живём дружно, и чем далее, тем это более ощутимо - сближение с сыном. Машенька стала отодвигаться и всё более чужой возвращается домой. И когда я возражаю в смысле её времяпрепровождения или выбора ТV программ, то она почти, или едва снисходит к моему старорежимному вкусу, поскольку пошлость уже въелась в её натуру. На самом деле грех мне жаловаться - дети чудесные, добрые, добропорядочные и пока нет за них опасений. Вот энергии у них маловато, но это уже совершенно естественно в этом климате. Оформляем бумаги на телефон, вскоре, надеюсь, поставят, и будет шанс на контакт в любой необходимый момент. Да, позавчера видели в новостях из Лондона кадры из Свердловска, с улицы Ленина - очень это было неожиданно. Так что и до нас докатываются волны перестройки и гласности. Я молюсь за успех всех ваших начинаний и мечтаю жить в новой, неразделённой границами Европе. Мой приезд к вам зависит от появления нового закона, когда получение визы не будет обуславливаться долгой и сложной процедурой. Кстати, оба в Париже - и Миша Брусиловский, и Витя Волович говорили самые лестные слова о нашем Женьке, которого я теперь знаю меньше всех. Но вот как приеду - познакомлюсь как бы впервые...

11 января 1990 Wexford

Дорогие Рома и Валя, обнимаю вас сердечно и поздравляю с Новым годом, желаю здоровья! Сразу отвечаю на твоё письмо: дорогой братик, не кидайся спасать своих детей. Они давно взрослые, и чем раньше самостоятельнее, тем им самим и лучше. Прежде всего подумай о себе с Валей. Если Оля хочет ехать в Израиль, то это её святое и личное право и думаю, что она не вправе распространять своё желание на родителей, как и вы не можете определять её судьбу. Пусть сама принимает решение, и как знать, вдруг вы на самом деле захотите присоединиться к ней, если она обживётся в Израиле? Я не могу, к сожалению, сидя в Европе, да ещё совершенно обособившись на своём острове, давать советы относительно Израиля. Иногда, правда, я слушаю радио Иерусалима и знаю о массе проблем, связанных с возобновлённой алиёй: жильё, работа, накал в отношениях с этническими группами, враждебными русским евреям. Но будет нечестно, если я не скажу то главное, что сразу же побудило нас думать о выезде из Израиля. Ты знаешь это обстоятельство, и оно точно такое же у тебя и твоей дочери. Ей, если не отступать от истины, надо пройти гиюр и принять иудаизм, поскольку она не еврейка - национальность там по матери. Конечно, я не исключаю, что Оленьке это обстоятельство даже по душе. Я равно не исключаю, что и Валя там будет чувствовать себя, как дома. Так, по крайней мере, нас уговаривала чувствовать вся Гришина семья с самого начала. Но мы, к несчастью, и особенно наша покойная мамочка, были там не очень счастливы. Верно, что там масса людей вообще нечувствительна к этим вопросам, полагая, что всё, что за пределами узко-семейных дел - чистейший интеллигентский бред. С другой стороны, в давние времена пенсионерам было там, действительно, хорошо - получали бесплатные небольшие квартиры, пенсии, пособия и т.д. Помню, в Вене делились на две группы: молодые ехали прямиком, а стариков отправляли на шею Сохнута. Есть и ещё положительный момент в Израиле - это единственная страна, где можно прожить с русским языком. Только не надо бросаться с ходу изучать иврит, а затем переживать. Лучше относиться к чужой речи, как шуму морского прибоя. Так вот, Ромочка, если бы ты спросил, что бы я делал на твоём месте, я, не колебясь, ответил бы: менять жизнь в России, целиком включившись в общественную работу, хотя бы среди таких же отставников, как ты; встречался бы с бывшими и настоящими офицерами и стремился бы к некому посильному вкладу в общественное переустройство. И уезжал бы из страны только в том случае, если бы и здесь получил по сопатке или выяснилась собственная непригодность. Такова моя позиция. Если бы у меня сохранилось советское гражданство, я бы и сейчас многое делал и не сидел бы на своём острове. Что касается твоего здоровья и мыслей о старости. Прошу тебя - отодвинь дурацкие мысли о старости, о ней вообще надо запретить себе думать, как и о смерти. Это приходит не по произволу, в по воле Господа, и тут можно ответить только смирением и пониманием в меру сил своих, веры и разумения...

Февраль 1990 Blackrock Dublin

Дорогой Лев! Здравствуйте! Спасибо за письмо. Чувствую, что Вам одиноко в Вэксфорде, поэтому собираюсь приехать к Вам в воскресенье, если Вам угодно. Вчера вечером Ваш друг поэт Марк выступал на радио, я записал программу, но ещё не слушал. Мне интересно читать "Огонёк" каждую неделю. Интереснейшая для меня статья была "Жизнь Ефросинии Керсновской", также меня интересуют письма читателей. Но несколько статей, по-моему, скучные. У меня один вопрос, на который до сих пор никто не ответил: почему не хватает пищи в Советском Союзе сегодня? Почему положение, говорят, хуже, чем во время войны? На программе ББСи об Ашкенази по телевизору кто-то сказал, что людям нужна колбаса, и им всё равно, напечатают в стране Набокова или нет. Я видел по телевизору, что издали недавно книгу Зиновьева "Катастройка". Он думает, что Горбачёв обманывает всех со своей перестройкой. В Дублине сейчас идёт выставка "русского и ирландского искусства" - я хочу посетить её... Привет всем. Ваш Фергус.

15 февраля 1990

Дорогая Ванесса, здравствуйте! Утром пришло Ваше дружеское послание, всячески ободряющее меня в эти дни. Большое спасибо! Я немедленно воспользовался Вашим советом: пошли с Мишей на прогулку, затем в бар и снукер, в результате Миша отказался от своего плана поездки в Израиль в пользу России и учёбы у Брусиловского. Возвращаясь домой, зашли в мастерскую и я удивился, как интересно он поработал с камнем несколько дней, что я мрачно отсиживался дома. Словом, будет работать, совершенствовать свои способности - будет художником, и его судьба в его собственных руках. Сейчас он ждёт ответа из Дублина. Придя домой, Миша приготовил ланч и мы выпили водочки за успех наших планов. Затем я слушал русское радио - совершенно невероятные вещи происходят.

9 марта 1990 Челябинск

Дорогой Лёвушка! Так давно хотелось написать тебе, так хочется получить от тебя весточку. Как ты, как дети? Помню их смешными и маленькими, а сейчас они такие большие и красивые! С жадностью рассматривала все фото, которые привезла Анечка. Какие у твоих ребят планы с учёбой? Могу ли я хоть чем-нибудь помочь? Ещё осенью я послала тебе "Мифологические сюжеты". Аня сказала, что тебе очень нужна эта книга, вот я и выпросила её у моей сестры Ирины. Дошла ли? Пригодилась? Поискать что-нибудь ещё? Сейчас вроде бы проще стало с посылкой книг за рубеж. Я по-прежнему работаю на своём инфаке, с полгода назад меня выбрали (!) деканом факультета, работы уйма. Жизнь, хоть и медленно, но меняется к лучшему, особенно в сфере духовной. Мы ожили благодаря гласности и обилию печатаемого, и очень надеемся на улучшение, пусть не слишком скорое, но верное, в других областях жизни. В ноябре минувшего года я съездила в США (ещё одно доказательство перемен) как "народный дипломат" на конференцию: 5th General Conference of US - SU relations "Chautauqua at Pitt". Впечатлений - масса, контактов тоже, сейчас получаю много писем. Дарила там в качестве сувенира свой "Словарь пословиц" и было очень приятно, что он нравится специалистам. На днях Словарь вышел третьим изданием. Анечка сказала мне, что твой друг Фергус заинтересовался им и даже хотел послать мне свои замечания. Это было бы чудесно! Мы работаем сейчас над расширенным вариантом словаря, и для меня чрезвычайно ценны любые советы: и специалистов, и просто тех, для кого английский язык - родной. Передай своему другу мой привет и скажи, что я могу прислать ему собственный экземпляр словаря. Так было бы здорово завязать контакты с коллегами из университета! Но главная моя надежда - это то, что ты всё-таки откликнешься, напишешь несколько строк на досуге. Сердечные приветы шлют тебе Вася Павлов, Луиза и Иосиф Гоцкозины, Мая и Лёва Бондаревские (Вася и Лёва уже деды). Целую. Рита.

13 марта 1990 Франкфурт

Дорогие Лёва, Маша и Миша! Отвечаю, дорогой Лёва, на твоё письмо от 20-го февраля. Очень рад, что ты приходишь в себя после всего пережитого. Рад, что детки твои показывают класс: Маша добросовестно учится, а Миша оказался способным учеником своего талантливого отца. У нас всё по-старому. Переживаем: болен дед Евсей, работаем. Лида сейчас - ответственный секретарь журнала "Посев", а я занят своими альтернативными документами. В среде разных организаций антикоммунистического направления много волнений, так как фронт деятельности перемещается в Москву. Хотя нас лично это пока не касается, но мы в СССР ехать не намерены. Лучше в США или даже в Израиль. Мне оборвали телефон советские киностудии и издательства. Вот сегодня утром звонил какой-то режиссёр из Минска. Но связываться с советской стороной опасно: они обманывают, да и платят в рублях, фунт которых не стоит даже марки. То есть, всё это материально абсолютно невыгодно. Издательство "Советский писатель" намерено издать "Журналиста", а одна киностудия - "Сокольники". Но, повторяю, овчинка выделки не стоит. У Лиды много работы в журнале, и она умудряется ещё иногда подрабатывать на перепечатке (на компьютере) переводов на русский с других языков, тем и поддерживает несчастного мужа, который страдает из-за того, что работа над "Ящиком Пандоры" идёт медленно - много рутинной работы, да и таланта нет, весь вышел. Но намерен в ближайшие месяцы форсировать работу. Всех обнимаю. Ваш Фридрих.

19 марта 1990 Свердловск

Дорогой Лёва! Конечно, ты после столь долгого отсутствия на Родине потерял чувство реальности. А у нас ведь пока ничего не изменилось. Перестройка пока идёт на словах, и закон о въезде-выезде должен только рассматриваться на идущей сейчас сессии Верховного Совета, и я не уверен, что его проведут. А пока ещё нужны вызовы, и главное - никаких денег не меняют. Валя поехала в Венгрию два месяца назад, и ей ни одного рубля не поменяли на форинты - "нет валюты". Так что твоё желание, чтобы я приехал в Венгрию для встречи с тобой, абсолютно невыполнимо. В общем, у нас всё идёт с запаздыванием: как в политике, экономике, так и в личной жизни. Ещё в прошлом году можно бы было приехать к вам, но вы не были готовы, а теперь всё изменилось. У нашей власти ума хватает одной рукой дать свободу, а другой - отобрать. Вообще дела у нас в стране неважные. Все говорят, что этот год будет трудным, а потом, может быть, труднее. Все эти полумеры пока экономику не изменили к лучшему. Тебе всё это, наверное, известно из газет и радио, да и встреч твоих с Брусиловским и Воловичем. Но всё же много положительного есть, хотя бы то, что вы можете беспрепятственно приехать сюда, хотя бы увидеться на нашей многострадальной родине. Рома собирается приехать в Свердловск в мае. Мы живём помаленьку, две недели я проболел, сегодня выхожу на работу, работаю только на курсах, кружок в Обкоме распался после двух месяцев работы. И вообще, эта контора, похоже, скоро развалится, может, будет многопартийная система, хотя народ очень пассивен. Скоро весна, уже днём плюсовая температура, хотя снега ещё очень много. Готовимся к весне, то есть дачному сезону, жена собирается в мае уехать на дачу на всё лето. Как я понял, ваш приезд пока неясен, но думаю, что летом вы приедете и сообщите об этом заранее.

Твой брат Итик.

6 апреля 1990 Wexford

Дорогие Валя и Рома! Несколько дней назад я вернулся из Лондона, быстро от него устал, и понял, какой я счастливый, что живу в замечательной стране и городе, в котором живу. Всю эту неделю не могу нарадоваться нашему чистому зелёному убранству и уюту собственного дома, деликатности жизни людей, собак и кошек, всего здесь сущего. Вот почему я приглашаю тебя, Рома, в этот земной рай - отдохнёшь душой и телом. Возвращаясь к твоему письму. Напрасно совершенно пишешь, что Бог тебя обделил излагать зримо. Не думаю, эта способность у тебя есть, просто надо приложить труд, работу, а это уже другая песенка. Если, действительно, это не по зубам, как, скажем, Никите Сергеичу, то последуй его примеру и диктуй себе на плёнку. Но лучше пробовать писать. Это очень трудно, но это - реальная жизнь, и все мысли о возрасте исчезнут. Что касается наших судеб, то я прежде часто подшучивал относительно этого, используя формулу А. Эйнштейна: "Господь не злонамерен, а только ироничен". Ты хотел стать художником - стал лётчиком. Я мечтал быть лётчиком - стал художником. Я писал тебе, что лето хотел употребить для рубки памятника нашей покойной, но увы... Сейчас всё больше смиряюсь с мыслью, что надо заказать общепринятую здесь плиту из мрамора или гранита, поскольку любой иной формы надгробие будет более чем странным и чуждым на очень старом и традиционном кладбище. Я ещё не совсем готов к этому, но и дети начинают понимать... А пока на могилке только крестик и кустик её самой любимой вечнозелёной травки. Жаль, что почти весь цикл стихов, написанных непосредственно после похорон и посвященных Люсе, пропал. Сохранились только несколько, хочу поискать её стихи и, возможно, вместе с фрагментами из писем - издать. Только бы донести тишину и неяркий свет её безгрешной души. Сейчас - весна, время моих далёких и близких прогулок. Я так провожу мои лучшие часы жизни. Нашёл я одну невысокую горку, с которой открываются невероятные красоты, там можно и подремать, укрывшись в ложбинке от ветерка, согреваясь под всегда не жарким солнышком. Дети теперь мне не попутчики, только вот утром в воскресенье, когда приехал из Англии, Миша вдруг пошёл со мной на кладбище. Нам здесь уютно, все нас знают и очень приветливы, проблем нет, и только бы быть здоровыми...

25 апреля 1990 Blackrock Dublin

Дорогой Лев, вчера видел статью о Вас в "Irish Times", но небольшую, больше писали о других. Мы с Мари провели weekend на Западе Ирландии, хорошо отдохнули. Когда мы были там, Кевин с друзьями отпраздновали его 21-й день рождения в нашем доме. Кевин делает курс в FAS, и в связи с этим он ищет работу на две недели в конце мая, но до сих пор не нашёл. Несмотря на то, что он будет работать бесплатно, ему трудно найти место. В связи с этим у меня к Вам просьба - можно ли Кевину учиться у Вас искусству на две недели в конце мая? Он уже рисует неплохо, друзья подарили ему холст и масляные краски на день рождения. На время работы он будет получать стипендию от FAS. Если Вы согласитесь, ему надо будет работать каждый день. Наш Шон едет в Америку завтра на пять недель. Интересно, что запрещается ввозить в Америку больше 1200 ирландских фунтов. Сегодня отправил Вам номер "Огонька", у меня дома ещё пять номеров! В последнем номере начали печатать знаменитый роман Джона ле Карре "Шпион, который пришёл с холода". Роман написан в 60-тые годы во время "холодной войны". Сейчас надо окончить письмо, работа ждёт меня! Ваш Фергус.

26 апреля 1990

Дорогие Рома и Валя, приветствуем вас сердечно! Спасибо, Ромочка, за оба звонка. После первого Миша всё не мог надивиться схожести наших голосов и радости, что говорил с собственным дядей. Однако я хочу прежде всего высказать своё сострадание и боль. Телеграмма оказалась полной неожиданностью для меня, ведь именно с дядей ушли лучшие, вероятно, мои годы. И вот теперь нет дяди Евсея, которому, кажется, совсем недавно я отправлял поздравительную телеграмму из Москвы ко дню шестидесятилетия, а теперь нам самим уже куда более того... Передайте, пожалуйста, Галочке и Сёмочке с их семьями самые глубокие мои чувства сопереживания и печали - Мир праху его! Жаль, что даже через московскую телефонистку не удаётся дозвониться к тебе. Миша неоднократно получал отказ, а вот к Фридриху удалось, но, к сожалению, не получился разговор по телефону. Он постоянно жалуется на занятость и безденежье, словно я только о том и мечтаю, как бы залезть в карман или стать нахлебником...

6 июня 1990

Дорогой Фергус! Огромное спасибо за Ваше любезное, почти волшебное возвращение моей особы в мой дом, надеюсь, Вы вернулись без приключений. В понедельник была ужасная погода, и я весь день провёл как в параличе - в постели, невероятно устав и физически, и душевно в последнее время, да и мои воспоминания были тяжёлыми не только для меня... Но уже вчера выскакивало временами солнце, и я успешно, то есть с удовольствием, работал в дереве. Маша вернулась домой, и это не прибавило мне покоя и тишины, а напротив, хотя она очень хочет дружить со мной, совсем не понимая, что для этого нужно как минимум понимать меня. Миша валяет дурака, и эта роль для него самая натуральная. Пожалуйста, напомните Кевину о мраморе и, если возможно, пришлите несколько "Огоньков", они - лучшее лекарство от ностальгии, и всё же мне всё острее хочется самому там всё увидеть.

24 июня 1990 Свердловск

Дорогой брат, дорогие Маша, Миша! Я всё не писал, так как ждал, когда получу визы для вас. Но вот пролетели два месяца (я сдал ваши анкеты 30-го апреля), а ответа всё нет. Сегодня звонил, но вопрос пока не решён, у них большой завал работы. Это очень осложняет вопрос вашего приезда в августе. Завтра я уезжаю в Рябчиково. Ира уже там с 9-го мая, сейчас там и Миша. Он окончил школу, готовится поступать в УПИ на механический факультет. Женя собирается в Израиль. Ира В. выслала ему вызов 15-го мая, но уехать сейчас очень сложно, большая очередь, ждать нужно несколько месяцев. Что касается нас, то, возможно, и мы последуем его примеру. Очень страшно в нашем возрасте, очень трудно срываться с места, но дела в стране таковы, что началось массовое бегство. Хотелось бы побыстрее встретиться с тобой, обсудить все вопросы. Итак, до скорой встречи. Привет от всех нас! Итик.

18 июля 1990

Дорогой Фергус, поздравляю Вас с благополучным, надеюсь, возвращением из Китая домой! Очень интересно будет послушать Вас. Наш самолёт вылетает из Дублина в субботу утром 4-го августа, с посадкой в Ленинграде, так что прибудем в Москву ночью, как будто в Китай. С приветом, Ваш Лев.

25 июля 1990

Дорогой Фергус, пришёл Ваш привет из Китая, большое спасибо! Открытка с видом Великой Китайской стены очень живо напомнила мне время пребывания в мой медовый год с Люсей в Средней Азии, в горах Тянь-Шаня и Памира, только там даже летом вершины белые - ледники. Сегодня принёс печатную машинку в мастерскую и обосновался за письменным столом. Теперь буду на ней стучать, отдыхая от скульптуры, так что теперь эта мастерская, действительно, моя полноценная мастерская-студия. Хочу поработать и над стихами до отъезда. Скульптура идёт очень хорошо, начал работать и Миша, а Маша занимается подготовкой к поездке в Россию. Большое спасибо за приезд и беспокойство, за участие. Только я всячески себя подбадриваю и стараюсь не думать о болезни вообще, пока это удаётся.

9 сентября 1990 Вэксфорд

Дорогой Фергус, большое спасибо за открытку из Парижа! Вы знаете, что я не смог написать из России ни одного слова, да и сейчас не очень получается, поскольку сразу же стал работать в мастерской, и все силы уходят на скульптуру. Работаю над фигурой для Распятия, она упала и отломалась голова; получилось ещё интереснее - вновь большая работа над казалось бы законченной формой. Лечение моё закончилось в пятницу, там вручили мне письмо, в котором сказано, что мне предстоит болеть несколько недель, и я сейчас использую для работы каждую свободную и возможную минуту - благо отличная погода, и я рублю во дворике. В России ужасные дела. В воскресенье убит был топором по дороге к электричке о. Александр Мень - один из самых святых русских священиков, удивительный богослов и религиозный писатель. Так что сегодняшнее утро и всё, что далее - естественное следствие этой страшной новости...

12 сентября 1990 Вэксфорд

Дорогой Игорь (Пчельников), здравствуй! После недельного лечения в Дублине вернулся домой и начал работать. Мастерская - благодать Господня! Но позавчера так был сражён кончиной о. Александра, что лучше бы и не работать - уронил дерево к Распятию и отскочила голова. Так что теперь ещё новая вещь образовалась: "Голова Иоанна Крестителя". К Распятию преобразую то, что осталось - свято верую, что всё, что отламывается, искусственно возвращать негодно. Убийство о. Александра, которого я немного знал когда-то и много раз слышал, как некий апогей всего пережитого недавно - жить стыдно. В этой блаженной стране такая нынче тишь да благодать, да солнышко, а на душе скверно, одиноко. Только работой спасаюсь, не гуляю - после лечения только на дерево силёнки, так будет с месяц. Книга ваша с Ириной замечательна, у неё есть единственный недостаток - она прижизненная, но это вы и сами знаете. Фотографии получились, только живопись под глянцем пропадает. Маша отбывает в следующий вторник в Бостон, где должна провести год по контракту, а Миша размышляет над своим настоящим в смысле будущего, и в мастерскую не приходит. Я здесь один, вскоре появится Дэклен, который каждый месяц работает десять дней в электрической компании, чтобы остальное время быть скульптором. Без него в ланч я пью чай, с ним - кофе, он большой мастер и замечательный человек, как почти все ирландцы. Вероятно, следующая моя поездка будет в Штаты, там будет Маша и полузабытые друзья, особого желания нет, но возник повод. Пока же я куда более в России, чем здесь...

28 сентября 1990 Вэксфорд

Дорогая и любимая доченька, здравствуй! Такой замечательный день - пришло твоё письмо из Америки, из твоего прекрасного Бостона, спасибо большое! Ещё раз тебя поздравляю с удачей, с исполнением мечты! Вот и уголок у тебя свой, и подружки уже есть, и планы на будущее, и даже экстра мани! У нас здесь сверх всяких ожиданий всё сразу само собой сделалось - Мишу взяли на учёбу, он сразу нашёл жильё со всем готовым. Господь нам стал помогать, вот и пошло везение! Конечно, мне непросто сразу оказаться одному в доме, который сразу стал огромным и пустым. Утром я долго отлёживаюсь в тихой комнате, пью чай, затем иду в мастерскую и до вечера работаю. Также надо писать воспоминания о Гене Мосине в Свердловск для книги о нём, которую там будут печатать. Это срочная работа, а я всё ещё очень вялый и быстро устаю. Миша говорит, что рана на спине заметно стала меньше. Просто мне трудно после такой разнообразно весёлой жизни в Москве и Свердловске вновь жить здесь, да ещё в полном одиночестве. Миша о своей жизни напишет тебе, я надеюсь, подробно сам.

2 октября 1990

Дорогие Валя и Рома! Сейчас прибежали домой из мастерской. Миша готовит обед, а я сел писать это письмо. Прости, братец, что так долго тянул, честно говоря, силёнок было маловато. Я неожиданно трудно перенёс лечение - более месяца практически был в лёжке, а когда появлялись кое-какие силы, плёлся в мастерскую и работал уже до полного изнеможения. Но вот уже скоро две недели, как пошёл на поправку. В пятницу был здесь эксперт и назначил мазь, поскольку раковые клетки начали погибать и отваливаются в виде коросты. Сразу появились силы, так что работаю по 12 часов, не менее. Вот и сейчас - перекусим, к семи вертаемся в мастерскую и работаем до полуночи. Миша приближается к окончанию деревяшки, которую начал ещё летом. Эту неделю он дома - каникулы, потихоньку втягивается в искусство, в живопись и скульптуру; а в колледже постигает премудрости мультипликации. Дома с ним легко, и во всём помощник, с утра успел и постирать, и поработать. Словом, взрослеет.

20 октября 1990 Свердловск

Дорогой брат! Наконец-то получил твоё письмо с единственной фотографией, где я выгляжу довольно неожиданно и смешно, но Марк получился отлично! Прежде всего, я очень рад, что дела семьи вашей идут хорошо. У нас нового ничего пока нет, ждём вызова из Израиля. Но об отъезде сейчас ещё говорить рано, сам понимаешь, дела в том районе идут не совсем так, как хотелось бы. Уезжать страшно, конечно, но если Женя поедет, а он настроен, как ты знаешь, то нам остаться здесь одним ещё страшнее. Посылаю ещё несколько фотографий, думаю, что они будут постоянно напоминать тебе о приезде сюда и о всех тёплых встречах. Я очень, очень доволен вашим приездом, только очень жаль, что не мог лучше встретить вас, но сам понимаешь наше положение. А сейчас стало ещё хуже, правда, выдали талоны на водку (одна поллитра водки и одна бутылка вина в месяц), а в остальном ещё хуже: полки в магазинах пустые совершенно, а цены растут безумно. Ну, да ладно, может быть, в будущем году удастся что-то изменить. Привет от всех. Крепко обнимаем. Итик.

17 ноября 1990 Вэксфорд

Милая Машенька, обнимаю тебя! Ты перестала писать, понятно, как ты занята и этому я очень рад. Главное - результат, поскольку в жизни надо делать ТОЛЬКО самое ГЛАВНОЕ, остальное тогда само собой сделается. Это самое важное правило - постарайся жить именно так. Машенька, доченька, ты сразу увидишь, как проще станет жить и станет хватать и времени и денег. В Америке очень важно не терять голову и совсем не обращать внимание на то, как и сколько тратится денег - ведь всегда есть кто-то побогаче, тем более, если ты хочешь учиться искусству и стать художником, а не делать деньги и вести бизнес. Я не хотел тебе это писать раньше, но ты сама сказала, что не хватает денег. Поэтому прошу тебя написать подробно, как и на что каждую неделю уходят 100 долларов? Объясни, пожалуйста, я просто не понимаю, поскольку ты живёшь на всём готовом, более того - я надеялся, что ты будешь собирать на свой отпуск. Пока отправляю в письме 30 фунтов из пенсии, остальные идут на Мишу и минимум остаётся мне. Как только я получу от тебя ответ и пойму, что деньги у тебя не идут на ветер и действительно нужно помогать - пошлю ещё. Ты пойми, доченька, не денег мне жаль, а тебя. Я надеюсь, что ты вскоре сама станешь на свои ноги, будешь иметь профессию, работу. А для этого, как минимум, надо научиться надеяться только на себя, на свои силы и деньги. Это - условие успеха, о котором я так много говорил Жене в Свердловске, помнишь? Ты всегда была умницей, постарайся не потерять голову в безумно богатой Америке и сделать всё возможное для собственного обеспеченного будущего. А для этого, как минимум, надо отказаться от многих удовольствий и особенно - прекратить оглядываться на других и завидовать, иначе - конец. Надо упорно идти своей дорогой. Приятно, что Миша уже начинает понимать и работать. Я закончил замечательный "Кентавр", начал рубить мрамор. Я понял, что уехать сейчас, оставив мастерскую, мне почти невозможно, как когда-то в Иерусалиме, когда я не поехал в Италию. Силы мои возвращаются, работаю до 10-11 часов ночи, в мастерской установили специальный свет. Я теперь не гуляю совсем, все силы, слава Богу, уходят на работу. Иногда пишу в мастерской стихи, но они не получаются такими сильными, если я занят скульптурой. Меня ужасно мучает, что не работаю над памятником мамочке, хотя идея уже готова в голове. Это будет большой православный крест из мрамора. Пожалуйста, передай Юре Зильберберг с семьёй большой привет и спасибо за приглашение, но пока приехать не могу.

10 декабря 1990 Свердловск

Дорогой брат! Вот завтра Женя сдаёт документы в ОВИР на свою семью, мы же пока не получили вызова, но думаю, что скоро подойдёт и наш вызов и, в конце концов, мы поедем вместе. Без Жени, нам одним, очень трудно будет подняться. Скорее всего, отъезд будет летом, что тоже хорошо. Конечно, сейчас хотелось бы дождаться решения вопроса с Ираком. Угрозы Израилю со стороны С. Хусейна кажутся вполне обоснованными. Ему нечего будет терять, если начнётся война, и он может свои угрозы выполнить. Ну, ладно, поживём - увидим. В остальном новостей нет. Наступила зима, снабжение стало ещё хуже, даже на талоны нельзя отовариться. С 1 января в Свердловске собираются ввести карточки с обязательным отовариванием на уровне 89-го, но это только обещания. Да, о поездке в Краснодар к Роме я тебе, кажется, ещё не писал. Слетал я туда хорошо. Жизнь там намного легче, чем у нас в смысле снабжения и наличия продуктов, чему я очень рад. Мне удалось прочитать там три книги Фридриха: "Журналист для Брежнева", "Ярмарка в Сокольниках" и "Операция Фауст". Мне они очень понравились, написаны по всем законам детективного жанра. В новом году обещают что-то напечатать у нас в журнале "Нева" и собираются поставить фильмы по первым двум. Я думаю, что это письмо ты получишь уже после поездки к Маше в Америку, поэтому жду подробного описания твоей поездки в ответном письме. Как ты управляешься сейчас без детей? Думаю, Миша регулярно бывает дома и дела у него идут хорошо. Крепко целую. Итик.

P. S. Женя стал заниматься на двухмесячных курсах иврита.

Декабрь 1990 Свердловск

Дорогие родные, посылаю вам несколько фото, а с ними несколько строк. Я в курсе, более-менее, ваших дел, очень рады за Мишу и Машу и надеемся, что здоровье любимого дядьки в порядке. Это главное. У нас вынужденный перерыв - ждём приглашения для родителей. Я не могу их оставить, а они, наверное, нас; а в остальном - всё по-прежнему: Миша ходит в свой институт, Маркуша растёт и радует родителей, Аня пытается всех нас накормить - и это становится почти неразрешимой задачей. Я работаю, в основном на киностудии. Скоро, слава Богу, съёмки заканчиваются: большого удовлетворения не получил, но, во всяком случае, ознакомился с производством кино и вполне освоил профессию художника-постановщика. И, кажется, неплохо себя зарекомендовал - приглашения на другие картины уже получил. Папа съездил на недельку в Краснодар - погостил у Ромы, почитал Фридриховы книжки. Фридрих полностью реабилитирован: будет печататься один детектив, сниматься другой. Ну и ладно. Целуем, обнимаем. Женя, Аня, Миша, Маркуша.

21 декабря 1990 Франкфурт

Дорогие мои Лёва, Миша и Маша! Во-первых, поздравляю Вас с праздником Рождества и с наступающим Новым годом! От души желаю Вашей семье счастья, здоровья, успехов! Дорогой брат! Я получил твоё письмо и сразу же ответил, но поскольку писал на компьютере, то письмо там застряло и сидит до сих пор - вызвать его на бумагу я не смог. Таким образом, случился редкий казус: письмо написано и не отправлено... Любимый Лёва! Я смертельно расстроен, узнав из твоего письма о твоей болезни. Жестокая наша жизнь. Но пока человек жив, он должен бороться. Тем более, что, насколько я знаю, этот вид болячки поддаётся лечению. Дай Бог! Я тебя, Лёва, очень люблю и в отношении к тебе отразилась сублимация любви к старшему брату, ловкому и талантливому. Крепись, держись, молись. Мы тоже будем молить Бога за тебя. Лида и Ира сейчас в Москве, 26-го они уже приезжают, так как Лиде к 1-му нужно выдать очередной номер журнала "Посев". Лида пыталась вырвать хоть какие-то деньги в издательстве в Москве, но это ей слабо удалось. Впечатлений у неё, естественно, много, в основном печальных: несколько моих приятелей умерли от сердца и пьянки. Меня тоже часто беспокоит давление. Тут, видимо, сказались характер (легко впадаю в гнев) и генетика: мама тоже болела гипертонией. К расстройству ведёт борьба на два фронта: с Тополем с одной стороны, с директором издательства "Посев" - с другой. Уже вышел в Москве тиражом 500 000 "Журналист для Брежнева", моя доля 30 тысяч рублей, это где-то 2000 марок, не густо. И так далее. Хотя есть надежда, что следующие издательства будут платить проценты от номинала. Мои книги, к слову, в СССР нарасхват, я устал от предложений кооперативных издательств. Да и есть надежды в кино. Разумовский, о котором ты, Лёва, пишешь, тянет со съёмками "Сокольников". Ленфильм хочет снимать "Фауста", а студия Горького - "Журналиста". Журнал "Нева" объявил о печатании "Красной площади", отрывки были в "Труде" и др., но Тополь, как всегда, химичит. Готова первая часть "Ящика Пандоры", которую я сейчас пишу. Её намерен опубликовать в Израиле Эдик Кузнецов, он - редактор новой русскоязычной газеты. Когда он звонил, то трубку взял и некто Марк Доктер. Он сказал, что он - большой друг Лёвы Незнанского, ты жил у него в Москве, и что он просит передать тебе большой привет, что я и делаю. Пока заканчиваю. Удачи всем. Итик прислал фотографии, всё отлично. Он намерен ехать в Израиль. Целую Вас. Ваш Фред.

Осень-зима 1990 Свердловск

Дорогой мой Лёвка!!! После твоего отъезда существенных изменений и событий в жизни страны и города не произошло. Углубяется кризис и паралич советской власти. Жрать мало что есть, цены растут. Политика. Политика. По телевидению - спектакли, как бодаются члены Верховного Совета по выводу страны: быть или не быть частной собственности? Империя трещит, партия ушла в подполье. На этих днях пришёл в Союз художников - делили импортные и отечественные материалы. На 150 членов Союза художников пришёл один тюбик ультрамарина, два тюбика белил, по две щетинной кисти и т. д. В шапку положили бумажки и все тянули. Мне досталась бутылка с разбавителем, две кисти щетинные и один колонок. Вот такая интересная у нас жизнь. Молоко только для детей по карточкам. Подарок к Рождеству Христа нашего Спасителя - из одной палки колбасы, коробки конфет и бутылки шампуня, стоит 210 рублей. Если ты ещё ориентируешься в ценах - представь. Но это всё пустяки. Дела житейские. Как-то кончатся события в Персидском заливе? Меня волнует судьба Израиля и будущее человечества. Если Хусейн выиграет, то этот террорист будет держать под угрозой весь мир. Я бы этих фанатиков держал в резервациях и разоружил. Если у них останется атомная бомба и химическое оружие - это человечеству будет стоит дорого. Очень надеюсь на своего любимого Буша. Думаю, что он это понимает. Ну, с политикой всё.

У нас гостил всемирно известный скульптор Эрнст Неизвестный. Он делает мемориал. Мельком с ним увиделись. Посетили его с Витей в фонде, где он правил модели. Поговорили о жизни, выпили. Я должен был сделать выставку в Лондоне, но всё откладывается на апрель, а может, и не состоится, и всё из-за Хусейна. Лёвка, я понял, что ты хочешь вызвать к себе хозяйку Тому из Союза? Подтверди. Я дам ей твой адрес, шли вызов и пусть собирает чемоданы. Я рад, что ты работаешь, судя по письму, состояние твоего духа торжественное. Как дети? Я был счастлив их видеть и влюблён в них. Видел рисунок Миши, его автопортрет показал Женя. Знаешь, это рука гения. Это я говорю с полной ответственностью. На днях решается, поеду ли я в Канаду. Если решится - поеду писать картину. Жаль, Лёвка, что ты до сих пор не стал миллионером. Мы бы его (миллион) удвоили. Целую. Пиши. Миша (Брусиловский).

27 января 1991 Свердловск

Дорогой Лёва! У нас ничего нового, если не считать десяти дней войны на Востоке. К сожалению, блиц крига не получилось, и сколько она продлится - никому неведомо, а отсюда и неопределённость наших планов. Дело в том, что вызова мы до сих пор не получили. Несколько дней тому назад получил письмо от Фридриха. Он тоже одобряет наше решение уехать. Только что Женя получил документы на отъезд, которые действуют полгода. Вот теперь и стала задача со многими неизвестными! Израиль ещё держится, не вступает в войну, а если его втянут? И вообще, страшно ехать туда, где идёт война. Хотя уезжать туда продолжают, несмотря ни на что. Женя, конечно, хочет, чтобы мы ехали вместе, ему с нами будет легче, но страшно подумать, что придётся нам перенести. Но и оставаться страшно. Тебе известно, что у нас здесь происходит. Просто уму непостижимо, что стало со страной, не говоря уже о том, что со снабжением всё хуже и хуже - почти всё стало по карточкам, масла и по ним нет, а коммерческое, по 10руб., достать трудно. Яиц стали давать по пять штук на месяц! Да, вот и началась гражданская война, льётся кровь, а сегодня - новый указ: патрулирование военными улиц в крупных городах, то есть, военное положение вопреки конституции! И обмен 100 и 50 руб. купюр. У нас, правда, всё прошло благополучно - поменяли свои 350 руб. на работе, а у Жени всё на книжке. Вклады заморозили: не больше 500 р. в месяц. У нас нет сберкнижки, а продать дачу и машину будет, видимо, трудно: денег-то наличных у людей мало. В общем, голова кругом идёт, когда начинаешь об этом думать. Рома с Валей собираются в Венгрию навестить Маринку. Оля тоже поедет туда в гости, а потом - в Израиль, виза у неё на руках, действительна до конца года. Рома с Валей тоже собираются уезжать в Израиль, если всё будет нормально. Да, ещё одна неприятность: Миша бросил институт, не стал сдавать сессию, не смог осилить курс. Занимаюсь с ним английским, будет ходить к нам на курсы. Видимо, ему надо было поступать не в технический, а в гуманитарный вуз. Целую. Итик.

16 февраля 1991 Wexford

Милая моя девочка, обнимаю тебя! Вчера весело звучал твой голос и было очень приятно слышать тебя. Я рад, просто счастлив возможности в ближайшем будущем увидеть тебя, быть вместе. Теперь я вплотную займусь оформлением визы и буду интересоваться как лучше и удобнее покупать билет. Конечно, я постараюсь закончить работу в мастерской до поездки в марте-апреле, а может быть, я поеду раньше и мне, действительно, станет легче с тобой вместе в Америке, в новой стране. Сейчас я посмотрел на календарь религиозный из России и увидел, что Пасха начинается 7 апреля и продолжается всю вторую неделю месяца. Я подумал: может быть, это хорошее время, чтобы побывать в Нью-Йорке в местах, где бывала наша мамочка? Так что, как видишь, мне надо много работать, поскольку я смогу только тогда спокойно оставить мастерскую, когда увижу, что главная работа сделана. Так или иначе, но если Господу угодно, то весной будем вместе гулять по замечательному Бостону, и ты будешь моим проводником...

23 февраля 1991

Любимая моя Машенька! Пишу тебе в мастерской. Здесь моя машинка и вся моя жизнь и работа. Сейчас рублю мрамор с ангелом смерти и кельтским орнаментом. Почти закончил первую мраморную девушку специально для Америки. Надеюсь успеть приготовить ещё несколько "девиц лёгкого поведения", чтоб хоть подкармливали меня в Бостоне! Я надеюсь приехать к тебе в середине апреля. Думаю, что это и есть лучшее время года, весна в Бостоне. Остаётся только хорошенько поработать, получить визу и заказать билет.

5 марта 1991

Милая моя девочка! Устал я немножко день и ночь рубить мрамор, так что только минуту сегодня был в мастерской, а затем пошёл в город - получил билет и заплатил страховку. В Бостон я прилетаю 14-го апреля. В воскресенье была большая прогулка с Фергусом - всё с ним обсудили, Миша приготовил отличный обед, всё было хорошо. Только погода очень неровная, и я совсем не гуляю, да и некогда - работаю, а три вечера занят с русскими учениками. Мартин очень милый человек, и хотя ему очень трудно говорить по-русски и учить этот ужасный язык, он продолжает исключительно из уважения ко мне. Я уже отговаривал его, приглашал приезжать просто в гости - он остаётся при своих убеждениях. Молодые мои ученики очень быстро двигаются - очень способные и живые люди. Сегодня почему-то особенно остро чувствую своё одиночество и остро переживаю. Это ужасно для меня, когда дома никто не ждёт. Ведь впервые в жизни я один и не могу привыкнуть. У меня появился новый ученик - Доминик, очень интересный человек. Он очень интеллигентный человек и отлично всю мою жизнь понимает. Хочу написать Анри в Мюнхен. Недавно была огромная передача по радио "Свобода", где он читал стихи, рассказывал о себе. Его друг Алёша Хвостенко, с которым они вместе сочиняют, пел замечательные песни. Очень приятно было их слушать, вот теперь надо написать.

15 марта 1991

Любимая моя Котя-Мотя! Сейчас уже ясно, что месячная работа с мрамором получилось. Сегодня вырубилась последняя фигурка Льва в короне, и композиция закончилась, осталась мелкая детальная работа. Я очень счастлив был в этой работе, которая каждый день поворачивалась неожиданной стороной. Здесь я успел изучить кельтский орнамент для следующей работы. Завтра начинаем ставить с Мишей Крест и готовить к нему орнамент и, вероятно, Распятие - фигуру Христа на Кресте, как это часто использовалось в России. До отъезда уже меньше месяца, так что надо крепко поворачиваться. Спасибо большое за поздравление к празднику - замечательная открытка. Ты всегда находишь что-то особенное, молодец! А я вот так залез в свою берлогу, и только знаю, что ворочать камни, и не послал тебе. Всё же для художника это хорошо, что есть такая счастливая возможность заниматься своим делом, делать только то, что хочется, и ни о чём ином не думать. Это счастье впервые в моей жизни. Ведь и прежде я делал обычно только то, что по душе, но так или иначе приходилось считаться с тем, что форма должна быть удобной для бронзового литья, для копирования и продаж. Не знаю, смогу ли закончить ещё "девушек" для Америки - очень трудно делать мелкие вещи из мрамора. Сегодня, уже в самом конце работы, у Миши сломалась фигурка - это он выпиливает их машинкой из большого куска мрамора. Конечно, было очень обидно, но надо привыкать. Помнишь, как однажды в Иерусалиме мы все плакали над мрамором, который сломался в моих руках в самый последний момент?

24 марта 1991

Машенька! Сейчас закончил вторую "девушку" из мрамора, работал всего один неполный день. Так быстро, потому что день был счастливый - солнышко яркое, тепло очень и тихо. Во дворике работается под солнцем быстро и счастливо - сразу всё получается, и главное - пыль не летит прямо в глаза и нос. Девушка эта, вторая, чуть больше первой, и вместе, как сразу увидел Миша, очень хороши. Но только они больше похожи не на русский хоровод, а с Пигаль. Так мы и решили назвать: "Париж. Пигаль". Только что позвонил Миша и сказал, что Шеймос пригласил его в паб "Томас Мур". Я обиделся и сказал, почему меня никто не приглашает? Вот Миша и пригласил меня на кружку пива и скоро придёт за мной, и кажется, что сегодня я заработал. Поздравляю тебя с праздником Светлой Пасхи Христовой! Желаю здоровья, счастья! Советую пойти в ночь на Пасху 7 апреля в русскую церковь в Бостоне. Не пожалеешь!

Весна 1991 Свердловск

Мой дорогой Лёвка!! Получив твоё письмо, был приятно обеспокоен его сексуальной тональностью. Вот что значат экология, нормальное питание и отсутствие идеологических шор! Это письмо - из другого, счастливого мира. Завтра понесу его к Томе Р. А ты, Лёвка, зря тянешь резину: красивая, высокая, русская женщина. Это не только реклама. Это заставит тебя быть в форме, и просто быть. Рядом с тобой будет нежная Россия, ты почувствуешь аромат перестройки и холодное дыхание уральской зимы. Она пробудит в тебе далёкое прошлое и надолго заслонит собой неотвратимое будущее. Думаю, это убедительно. Написав это, я сам испытал нежность к русской женщине. Лёвка, несколько слов о себе и событиях в нашей родной стороне. Я загремел в больницу, у меня изъяли аденому, и у меня ощущение, что мне чего-то не хватает. Ну, да ладно, хрен с ней. Самочувствие хреновое: весна, грязь, в стране голод, вполне натуральный. Слушай, Лёвка, Запад шлёт посылки. Но тут в самом тяжёлом положении - кошки. Хлеб они не едят, а мяса и рыбы нет. Организуй в Ирландии общество по спасению в России кошек. Я не шучу. Ты представь, что тебе надо усыпить любимую кошку, иначе она умрёт голодной смертью. Или пусть в Ирландии организуют питомник для содержания животных, высланных из России. Кстати, я это пишу, потому что Тома - кошатница, и с ней можно было бы отправить пару тысяч кошек.

Дорогой Лёвка, судя по твоему письму, ты будешь в Америке. Жаль, что я не написал тебе раньше, а сам ты не догадаешься. Там есть богатые евреи, может, они взяли бы меня и Татьяну на год: написать картину "Бабий яр". На это у них есть благотворительные средства. В 91-м году будет пятидесятилетие этого события. Я в апреле поеду в Киев, сделаю рисунки и сяду делать эскиз. Это мои намерения на это лето. Ну, и надо ещё выжить. Я после операции пока не могу обрести ни физическую, ни духовную форму. Всё вместе сразу рухнуло. Все заняты политикой - великое противостояние Ельцина и Горбачёва. Все устали и хотят порядка, работать никто не хочет, да и не может. Вместо того, чтобы идти в мастерскую и красить, я глазею в телевизор на баталии Верховного Совета и актуальные интерью. Позор. И ничего не могу поделать. Вот жалуюсь тебе. Напиши, что ты увидел в Америке, как там наша очаровательная Машенька. Дай Бог ей счастья. Какой ты был провидец, когда увёз их. Ну, целую, здоровья. Пиши. Твои Миша, Таня (Брусиловские).

30 мая 1991 Бостон

Дорогой Фергус, сегодня пришло Ваше письмо, большое спасибо! Поездка в Китай ваша с Мари меня почему-то нисколько не радует - надоели эти комстраны! Другое дело - Грузия! Поезжайте с Мари туда: там коммунизмом никогда не пахло - ни при Сталине, ни при Мжеванадзе, ни при теперешнем, говорят, диктаторе. Вот уж попоёте ирландские песни от души, да выучите "Сулико"... Удивительно, как ирландские женщины, освобождаясь от подрастающих детей, начинают брать своё в науках. Ваша Мари поступает в университет UCD, а Ванесса написала, что поступает в Тринити университет. Нам с вами трудно подобное осознать, вероятно потому, что у нас с Вами процесс обучения протекал в молодом возрасте и теперь нет такой жажды знаний, как у них. Только позавидовать можно! Привет Мари и наилучшие пожелания! Сегодня, как и всегда, был славный денёк - солнышко здесь с утра как по заказу. Ходили в автомузей - необычайно милый и не грандиозный, автомобили - от самых первых до самых последних моделей и самый первый настоящий трамвай. Затем я рубил свою деревяшку в саду, выходит нечто замысловатое. В 9 вечера освобождается Маша и мы поедем в город - пройтись по полюбившимся нам улицам, благо городской транспорт работает регулярно. В weekend встречаюсь со старыми приятелями, объехал все памятные по Люсиному здесь пребыванию места. Побывал в большой усадьбе старых русских эмигрантов, где бывала Люся и где помнят и любят её.

Занимаюсь безуспешно устройством дел Брусиловского. Живопись его производит огромное впечатление, но деньги, оказывается, в Америке не валяются на дорогах. А встретить здесь богатого еврея нисколько не легче, чем найти на дороге чек на один миллион фунтов. Завтра у меня встреча с русской художницей (скульптором) Катей в Гарварде - я не прекращаю попыток нащупать тропинку к деньгам для Брусиловского! Она познакомит меня с другими художниками из России, здесь, в отличие от Нью-Йорка, маленькая группа. На самом деле я не стремился к этим знакомствам, это получилось на дорогах поисков для Брусиловского, так что по пути увижу, как здесь они работают. Мне осталось две недели. Это время уйдёт на заканчивание деревяшки и другой, только начатой, скульптуры. На последние встречи с друзьями, последние посещения с Машей музеев, прогулки; словом, самая беспечная и непринуждённая полоса моей жизни подходит к завершению. Но уже сейчас чувствую, сколь важно было остаться здесь на второй месяц. Первый прошёл в эйфории, и если бы уехал сразу - я бы жалел об Америке как упущенной в жизни возможности. Теперь же я вижу, что как ни прекрасно здесь мне дышится, как ни живителен здесь сам воздух, мой дом - в Ирландии, и там моя судьба. Впрочем, в Нью-Йорке я вновь стал возвращаться к мыслям о Греции, но уже в более конкретном смысле - ехать на Афон. Вы знаете об этой православной своеобразной монастырской автономии в Греции? Отец Михаил даст мне письмо туда и при первой возможности поеду смотреть - вдруг это именно то, что должно. Теперь я стал шире смотреть на мир и более, чем прежде, готов принять с радостью любой новый поворот судьбы. Но теперь и навсегда мой истинный дом - Ирландия.

18 июня 1991 Вэксфорд

Дорогая Машенька! Вернулся домой очень легко, незаметно перелетел океан, читая русскую газету; затем смотрел длинный фильм - очень скучный; кормили хорошим обедом и завтраком. В аэропорту меня встретила улыбка Фергуса, и вообще все улыбались, кроме погоды: шёл дождик и было холодновато. Вечер вчера был занят видео: приехал Доминик и помог Мише соединить видео и телевизор, это оказалось непросто. Затем смотрели фильм "Последний император", снятый в Китае, очень интересный и очень долгий, так что сели ужинать в полночь, поздно легли и поздно встали. Я не могу привыкнуть к утренней прохладе и влажности. Хотя дождя нет, но плотная облачность и свежий ветерок после американской жары заставили вновь вспомнить о ватном одеяле и меховой безрукавке. Нам сейчас очень важно вернуться в мастерскую и начать работать. Я говорю об этом Мише, он соглашается, да не очень спешит туда. Я же ещё не могу полностью войти в норму. С Мишей получается точно как с тобой - ему не по душе, что я не всем доволен и говорю об этом. Остаётся только заниматься своим делом, ходить в мастерскую и не ожидать, когда мой сын последует моему примеру. Я всё острее чувствую, что не столько стал вам в помощь, сколько помехой, так что надо действительно искать более здоровые отношения. Америка, ваш дом и садик - позади; Гарри и вся замечательная семья - все, все, кроме тебя, очень далеки для меня, только тебя продолжаю чувствовать. А всё остальное с каждым днём всё более отдаляется.

11 июля 1991

Любимая моя Машенька! Спасибо тебе, доченька, за письмо, видно, как улучшается твой русский язык. И у Миши, так как он сейчас - переводчик. Сегодня утром уехал с группой чернобыльских детей в Корк. Там, в Корке, Миша будет неделю, а я поеду в Дублин к Фергусу, возможно, увижу Ванессу. Она написала мне письмо с просьбой помочь ей с экзаменами в университете. Я так счастлив за тебя, что появилась перспектива с Америкой и одновременно уже соскучился по тебе. Поэтому у меня постепенно созревает план, по которому, когда ты будешь в Нью-Йорке, я бы смог поработать в доме Бабби на Лонг-Айленд: сделать несколько скульптур и привезти из Ирландии несколько с тем, чтобы устроить домашнюю выставку и продать дёшево для их знакомых. Как у Ханны Миллер в Кфар-Шмарияху перед отъездом из Израиля. Это позволило бы заплатить за твоё образование, а мне было бы очень интересно узнать своих родственников и подружиться с ними. Хорошо, если ты постепенно заинтересуешь этим планом наших американцев, возможно, не только в Нью-Йорке, но и в Калифорнии. У меня есть несколько действительно хороших новых мраморов, да и те, что впереди - не могут быть хуже. Если всё это продать, даже за полцены - будут реальные деньги. Даже если не в этом году, то всё равно надо потихоньку начинать наводить эти мосты. Естественно, что самим родственникам мы подарим те вещи, что им понравятся, или я специально сделаю там для них. Честно говоря, трудно очень мне после Америки быть одному без близких и друзей. Миша, хотя и бывает внимателен ко мне, но у него своя жизнь. Хотел было поехать в Москву, но, слава Богу, остановили документы, которые нет желания оформлять. Только работа спасает меня в моём диком одиночестве, да и то - не всегда.

23 июля 1991

Любимая моя Машенька, обнимаю тебя! Сегодня ужасный ветер, работать очень трудно. Второй день я просто изнемогаю от нервного напряжения, почти не спал, время от времени рублю то дерево во дворике, то мрамор - в мастерской. Я стал страдать от изменений погоды здешней почти так же, как в Израиле. Чувствую себя глубоко несчастным, одиноким, всеми кинутым. Я понимаю, как это нелепо, но не помогает. Приятно вспомнить, как замечательно легко было вставать в твоей комнатке, принимать душ, выходить во двор, первым делом поливать молодую травку, а затем пить ароматный кофе и начинать работу. Просто сказка, которая была наяву. Утром написал Мише Брусиловскому, поплакался немножко, после этого напишу Юре с Ирой и опять поплачу - вот и полегчает. В мастерской я всё время один, иногда появляется Дэклен. Работа идёт хорошо, но не могу без Миши закончить надгробие, а он постоянно занят с мальчишками. В прошлый weekend я ездил в Дублин, думал - побуду несколько дней, но в воскресенье сразу вернулся: спать у Фергуса невозможно, да и он сам был занят. Беседовал с Ванессой об её учёбе в Трините университете. Она почти враждебна ко мне, но у меня хватило ума и выдержки поговорить о её делах, дать необходимые советы и т.д. Выглядит она старухой, посоветовал сходить к врачу - наверное, это было напрасно. И главное, я так и не понял, почему и куда делась наша дружба. Но с Фергусом, Мари и Кевином было очень тепло и легко, они посылают тебе привет. В последний день июля они уезжают в Пекин и Шанхай. В городе почти не бываю и замечаю за собой желание сбежать куда-либо: к тебе ли, в Израиль, в Россию, или на Афон. А пока - здесь, дождусь тебя.

28 июля 1991

Любимая Машенька, я был счастлив так быстро получить письмо с фотографиями. Фото очень порадовали, только я мало заметил в Бабби наших черт. Возможно, это плохо передаётся в мёртвом изображении, поскольку такие вещи яснее проявляются в живой мимике, и вообще в непосредственном общении. Мне всё более становится желаемым повидать её и всех остальных, как ни говори, но и во мне заговорил голос крови. Очень интересно, какими будут остальные родственники в Калифорнии. Только полчаса назад уехали на машине Фергус с Кевином. Фергус приезжал прощаться перед Китаем, был очень короткое время. А Мишу я почти не вижу - он бегает с мальчишками и с Фили ездит играть в гольф, но об этом сам напишет. Я очень устаю сейчас - непрестанный ветер вызывает беспокойство и тревогу. Вчера ходил к доктору Дойл, он выписал мне лекарство и снотворное, и пригласил в группу, в которой он сам учит расслабляться и успокаиваться. Я начал оформлять анкеты для визы в Москву, хочу осенью пожить там и поработать. Мне стало невероятно одиноко здесь, и работа не спасает.

29 августа 1991

Дорогой Фергус, благодарю за спасение меня из самого глубокого кризиса в последнее время! Ваш приезд оказался в самый раз - Господь послал! Рублю мрамор в мастерской, от мрамора остаётся всё меньше и меньше, на самом деле очень хотелось бы продырявить его как замечательные полуфантастические скульптуры в Китае. Дерево не работаю, поскольку надо отдохнуть от него: слишком быстро вырубил, всегда необходима дистанция во времени. Миша продолжает кормить меня, а всё остальное время бьёт баклуши. На Афон ещё не написал, поскольку, если говорить честно, мне представляется рановато ехать туда человеку, который время от времени впадает во власть греха и соблазна. Сегодня утром почти час говорил с Машей по тебефону. Она в Лос-Анжелесе у моей двоюродной сестры, которой 74 года. Маша мгновенно влюбилась в старушку, у той с мужем богатый дом с бассейном в замечательном районе, и Маша уже загорела. А в Сан-Франциско мой кузен Рон, оказывается, был очень богат, но его обманули, и теперь его жена работает нянькой в чужой семье, и потому там было не очень весело. Маша говорит, что все мои родственники будут счастливы, если я приеду к ним в гости, так что, вероятнее всего, мой путь будет лежать в ближайшем будущем вновь в Америку. Мне почему-то представляется, что именно в Америке пойдёт вновь моя литературная работа, но перед тем я должен закончить последнюю скульптуру. Сейчас я меньше взвинчен московскими событиями, но всё же слушаю радио, особенно интересно - это балаган в Кремле: Верховный Совет.

3 сентября 1991 Дублин

Дорогой Лев, здравствуйте! Вчера я вернулась из больницы, чувствую себя хорошо, буду отдыхать несколько недель. Здесь прекрасно, сижу во дворике на солнце, читаю с удовольствием "Шинель" Гоголя и другие русские литературные шедевры, которыми мы будем заниматься в Тринити в октябре. Также смотрю с огромным интересом невероятные события в России по телевизору. Представляю себе, как ты рад - ведь конец коммунизма, власти КГБ, красный стяг падает, зазвонят колокола; словом, всё, что ты ждал, о чём мечтал - происходит. Это очень эйфорично. Ты собираешься поехать туда?.. Ванесса.

4 сентября 1991 Blackrock Dublin

Дорогой Лев! Здравствуйте! По пути домой мы с Татьяной говорили о многом. Она сказала, что удивилась, когда впервые увидела Ваши скульптуры, раньше она думала, что Вы - обыкновенный скульптор. Разнообразные формы Ваших скульптур произвели на неё большое впечатление. Она говорила со мной о своих друзьях. Например, у одного её друга есть самолёт, и однажды она летела с ним и любовалась ирландскими облаками, как и Вы раньше. Другая подруга - учительница в школе для детей с умственным недостатком, пригласила её однажды в школу и Таня очень удивилась, увидев весёлых детей и как все любили их. Конечно, это не так в России. Она позвонила мне вчера вечером - хотела познакомить с китайским туристом, которого она встретила. Но я очень занят, к тому же этот китаец - из Гонг Конга, и в этом городе не говорят по-китайски так, как в Пекине. Это совершенно другой язык. Обнимаю Вас. Ваш Фергус.

8 сентября 1991

Любимая моя доченька! Сегодня необычайно тихо вокруг. Я с утра во дворике рубил мрамор, конечно, самый замечательный в моей практике. Природа решила компенсировать за холодное лето и выдала такой сентябрь, что временами был вынужден искать прохладу и тень в мастерской или во дворике. Но вот сейчас, когда я это пишу, начало проступать солнышко, но уже осеннее - "бабье лето", как говорят в России. Нынче было невероятное количество малины в двух шагах от меня, в нашем саду, но довольно быстро кончилась. Зато пришла ежевика, да в таком невероятном количестве, что я пасусь на ланч и всё горюю, что нет мамочки и не будет варенья. Работа идёт славно: стоит огромная скульптура "Адам и Ева", и тут же, привязав к ней мрамор - долблю его в надежде закончить к твоему приезду. Я уже справился с кризисом, который был во время путча. Я звонил Наташе, она тогда плакала, стоя у окна, за которым были танки - ведь московский Белый Дом с Ельциным буквально рядом. Дима был все дни на баррикадах, а ночью Наташа умоляла его оставаться дома: ей казалось, что пришёл конец света. В таком же состоянии всю неделю был и я. Да и сейчас я не совсем уверен, поскольку совершенно непонятно, какие силы заставили вместе собраться таких ненавидящих друг друга людей, из которых состоял "чрезвычайный комитет". Главное в путче осталось "за кадром", и это очень тревожно. Разговаривал и с Анечкой, и ничего не понимал: почему работала связь, телефон, круглые сутки станция "Свобода" вела прямой репортаж из Белого Дома. И до сих пор нет этому объяснения. Я, конечно, счастлив, что скоро должен встретить тебя и мы будем вместе, Миша почти всё время с мальчишками. О здешней жизни написать нечего, она вся в мастерской, в городе почти не бываю, только по ТV очень интересные передачи о России. У меня очень большая просьба к тебе - сделать перевод писем для моих кузенов Роберты, Сюзен и Рони, которым я хочу написать. Миша, хотя и немножко стал читать по-русски, но ему очень далеко до твоего уровня - ленив, и не понимает, какое сейчас значение может получить в мире русский язык, вернее, его знание. Я долго ломал голову: что мне делать после этой скульптуры? Прежде хотелось ехать в Москву, но сейчас это невозможно - там особая ситуация, а главное - пропала моя мастерская, поскольку Игорь ушёл из неё. Второй вариант - Греция, Афон, но я ещё не совсем готов духовно и физически жить в монастыре, да и летнее время там мне не подойдёт. Остаётся Америка для зимы, и не столько для скульптуры, сколько для окончания новой книги стихов и прозы, если ты, конечно, отпустишь меня. Что касается Миши, то он говорит: "Езжай, пожалуйста, без тебя нам с Машей будет только лучше и спокойнее". И я понимаю, что так для вас лучше, поэтому кроме работы я бы хотел вновь оглядеться в Америке в надежде, что Господь подарит мне ту женщину, что будет рада сопровождать меня в этой ещё земной жизни, бок о бок, и меня оставит ужасающее чувство одиночества и сиротства... Я понимаю, что с каждым днём вы взрослеете, и как я ни привязан к вам обоим - единственным близким существам на всём белом свете, надо бы организовать мою жизнь автономно, и тогда дружба навсегда гарантирована. Я бы хотел привезти в Америку не только несколько своих вещей, включая последний мрамор, но и видеофильм, который надеюсь сделать вместе с тобой, как только ты приедешь. Мишу эта идея практически не заинтересовала. Хотелось бы сделать два фильма: о нашей семье - с помощью фотографий и воспоминаний, первую часть которого снимем здесь, вторую - в Америке, третью - в Израиле, а финал - в России. Второй фильм - проще, это будет о моей скульптуре и моей работе вообще. Так что, как только ты возвращаешься, мы можем сразу же очень интересно вместе поработать всерьёз и на ходу получить новое дело в руки.

15 сентября 1991 Мюнхен

Дорогие Лёва, Маша и Миша! Мы сейчас живём временно в Мюнхене и ваше письмо пришло сюда из Франкфурта с опозданием. Я спешу ответить, чтобы ты, Лев, ошибочно не решил, что я не хочу отвечать. Жизнь - штука детективная. Наша работа во Франкфурте подходит к концу, поэтому мы испробовали шанс попробовать свои силы в преподавании русского языка в американской школе для военнослужащих. В следующем году эта школа должна перебраться в Аугбург, под Мюнхен, но с нами неясно: возьмут или нет. У Иры тоже полно событий: в начале ноября она должна стать мамой, уже в декретном отпуске. Они переезжают на другую квартиру, один гость из СССР сменяет другого, а тут мы с Лидой - не только ездим в школу, но ещё и заканчиваем свой детектив, надо отдать в октябре. Что у Вас? Как пережил три дня путча? Что нового от Ромы и Итика? Как Маша и Миша? Конечно, мне хочется повидаться, как-то это должно устроиться. Может, в конце года нагряну к Вам. Но это, увы, больше желание, чем реальность. Наши все молодцы. Я имею в виду Иру, Лиду и Борю. Все работают как волы. Нелёгок хлеб на Западе. Немного удручает нестабильность нашего положения. В этом возрасте уже нужен миллион в банке и вилла на Канарах. От Лиды, Иры, Бори большой привет. Целую. Фридрих.

17 сентября 1991

Радость моя Машенька! Заканчивается твоя Америка замечательным образом: гостеванием у прекрасной нашей Бабби! Огромный ей и всем привет! Я слишком много работаю и сегодня, почувствовав усталость, пошёл на обед не в шесть часов, как всегда, а раньше. Миша очень скучает по Израилю и сегодня впервые позвонил в Иерусалим своему другу детства Ёне. Миша мечтает поехать в Израиль, здесь у него что-то не ладится, и он не совсем хорошо понимает, что пора где бы то ни было - работать. Большая моя скульптура приближается к окончанию и на всех производит сильное впечатление. Хорошо бы отправить её в Америку, здесь для трёх с лишним метров нет ни места, ни покупателя. А мрамор мой совершенно уникален, но трудно воспринимается, поскольку в нём как бы зашифрована общечеловеческая мифология, а это требует подготовки, культуры восприятия. Вот почему Фергус в восторге именно от мрамора. По вечерам я продолжаю рубить мрамор в мастерской, а днём работаю во дворике с деревом. Всё это похоже на маниакальность, как было, скажем, в Бостоне, где я одним зубом ковырял дуб, и всё же получилась скульптура, и ведь неплохая! Всё последнее время яркое солнце, хотя становится прохладнее, но всё же теплее, чем летом - камин не топим. А впереди прекрасное время: твоё возвращение, совместная наша жизнь и работа...

18 сентября 1991 Blackrock Dublin

Дорогой Лев, простите, пожалуйста, я так долго не отвечал на Ваше письмо. Жизнь у меня скучна, поэтому о чём писать? После Китая всё неинтересно! Я ожидаю с нетерпением начала нового учебного года, сейчас у нас экзамены. Я недавно читал китайский роман и несколько китайских повестей. Сейчас читаю воспоминания итальянского журналиста, который жил в Китае с 1980 по 1984 годы - очень интересная книга. Жаль, что я не прочитал эту книгу до поездки в Китай, иначе было бы у меня много вопросов к своей подруге в Пекине. Такие вопросы не могу спрашивать в письмах. Журналист сидел один месяц в тюрьме в Пекине в 86-м году из-за того, что его очерки в немецком журнале "Шпигель" критиковали современную жизнь в Китае. Он пишет о том, как коммунисты разрушили древние города, например, старый Пекин; и древнюю китайскую культуру. Много фабрик находятся в древних храмах и большинство китайцев мало что знают о своей культуре. Кевин сделал свою первую бронзу - голову, и, по-моему, неплохая работа. Шон недавно закончил своё путешествие по Австралии и скоро начнёт работать на фабрике, где работал раньше. Я приеду к Вам в воскресенье, если Вам угодно. До встречи. Ваш Фергус.

26 октября 1991 Тель-Авив

Дорогие! Прошло довольно много времени с тех пор, как мы получили ваши письма, но я никак не мог собраться с духом написать ответ. Хотелось написать оптимистическое, хорошее письмо, но, к сожалению, такое и сейчас не получается. Я вспоминаю, какие восторженные письма ты, Лёва, писал по приезду сюда. Конечно, положительных черт здесь много: чудный климат в Тель-Авиве, нет резких перепадов температур, чудесное море, изобилие всего - продуктов и прочего, но всё равно на душе у нас тяжело. Возможно, что прежде всего - из-за возраста. Жизнь, конечно, налаживается, потихоньку привыкаем к стране. Начали вдвоём ходить в ульпан. Пока не трудно, но всё равно устаём, голова уже не та, всё даётся с напряжением.

Марк стал ходить в садик, забираем его в час дня. Вечером, обычно, гуляем с ним по набережной. Домашнее хозяйство полностью легло на плечи Иры, я ей помогаю. Питание наладили, без деликатесов, но сносно можно питаться, если покупать продукты на базаре, где всё значительно дешевле, чем в супермаркетах. Базар не очень далеко он нас, вообще всюду ходим пешком, автобус здесь очень дорог - два шекеля за поездку. Багаж до сих пор не получили и неизвестно, когда получим. Кое-какую одежду взяли в синагоге. Конечно, жизнь будет легче, когда будет работа, но мне будет трудно найти её - стариков на постоянную работу не берут. Одна надежда - на частные уроки или переводы, для этого я и стараюсь хоть немного знать иврит. Женя нервничает из-за работы, уже зондирует почву, через два месяца кончит ульпан, но думаю, найдёт работу: архитекторы всё же нужны. Рома должен тоже вскоре приехать. Оля была у нас два раза. Она думает снять квартиру с родителями в Тель-Авиве, ульпан она уже закончила и старается устроиться на какие-либо курсы, иначе работы ей не найти. Миша наш уже работает, по 2-4 часа в неделю убирает в банке и какой-то конторе за 10 шекелей в час. Он вообще молодец, уже хорошо говорит, но учиться дальше едва ли будет, хочет пойти в армию. После армии легче устроиться и с учёбой, и с работой. У нас, конечно, как здесь говорят, "культурный шок": лишены кино, театра, телевидения. Два раза были в филармонии - на вечере памяти Бабьего Яра и на симфоническом концерте. Купили три абонемента на шесть концертов. К сожалению, давно нет письма от Фридриха. Не знаешь ли, что с ним? Напиши подробнее о ваших семейных делах, о своём здоровье. Целую всех. Итик.

Осень 1991 Тель-Авив

Дорогие родные, шалом! Я, конечно, полная свинья, что не написал сразу по прибытии с исторической Родины, но сначала - эмоциональный шок, усталость, отсутствие, казалось бы, интересных фактов и т. п. Теперь пошла нехватка времени, да и вы уже всё, наверное, знаете про наше житьё-бытьё от папы. Абсорбируемся мы, вроде бы, ничего, не хуже других. Учимся, Мишка молодец, уже худо-бедно говорит на иврите, меня худо-бедно понимают, а у Ани пока худо - только-только начала учиться, но она настырная и дисциплинированная - выучит. Не было времени съездить к дяде Грише, да и с Ирой виделся всего один раз после полуторамесячного нашего пребывания здесь, видно, со временем у всех плохо. Начал подыскивать работу, пока хочу взять временную. А вообще нам здесь нравится, и я счастлив от того, что сделали это, и что у детей будет (тьфу-тьфу) настоящая жизнь, а начальные препоны пройдут, как проходит всякая дрянь, и даже не вспомним об этом. Во всяком случае, когда я еду на велике по ночному Тель-Авиву, я пою и ничего и никого не боюсь (чего не скажешь об СССРе). Как ваше здоровье, как Лёвина кожа? Израильское солнце оказалось жестоким, я убедился на собственной шкуре. Будем уповать на Бога и современную медицину. Рад за кузенов, ужасно хочется увидеть вас и видеться и общаться часто - мы очень привязались за те две недели в Свердловске. Да и пора закладывать основу "Дома Незнанских".

Целуем. Марк, Миша, Аня и Женя. Пишите.

29 октября 1991 Wexford

Дорогой Фергус! Сегодня с большим трудом дозвонился до Брусиловского Миши, и он был не очень весел - визу ему обещали завтра, но с билетами скверно, поскольку тот самый американский жучок-агент, что пригласил, видать, не желает вкладывать деньги и не хочет покупать в Америке билет... Очень здорово было с Вами и Татьяной, да и с Домиником провести время. Но как только попрощался с вами - стало ужасающе сиротливо, только работа. Дети постоянно отсутствуют, а у меня в эту погоду сразу же заболела разбитая на мотоцикле нога и тяжко ходить. Одна надежда - выбраться на солнце. Как распрощался с вами, по дороге зашёл в артцентр - там все знакомые выражали восхищение открытием выставки. А одна женщина сказала, что она понятия не имела, что я за человек, выразила удивление и сожаление, что нет адекватного общения. Я возразил в том смысле, что, возможно, какая-то часть всё же остаётся в моих вещах... Словом, большое Вам спасибо!

8 ноября 1991 Екатеринбург

Дорогой мой Лёвка!!! Сегодня 8 ноября 1991 года от Рождества Христова. Сижу в Екатеринбурге, не даю тебе ни весточки, ни телеграммы - пытаюсь купить билет. Кажется, вот-вот всё устроится. Очень хочу тебя увидеть. Очень о тебе скучаю, думаю, если достану билет - приедешь ли ты? Это был бы счастливый период нашей жизни. Целую. Привет нашим деткам. Миша (Брусиловский).

Январь 1992 Россия

Дорогой мой Лев!!! Пишу тебе, сидя в поезде Љ35 Омск-Москва. Занимаю боковое нижнее место в плацкартном вагоне: жарко, грязно, вентиляция не работает. Всё как всегда. Но еду. Еду в Москву. Билет в Нью-Йорк прислал Юра Трайзман на 13-е января. Я не дал тебе телеграмму по одной простой причине - попробую объяснить. История с билетом, как ты знаешь, тянется уже три месяца. Билет мне должен был купить Саша, он живёт в Москве. Но события в стране развивались так стремительно, что Саша не успел купить за деревянные, а сейчас можно купить только за 3400 долларов, это по курсу - пять миллионов рублей. Теперь почему я не даю тебе телеграмму. Юра хочет в тот же день забрать меня на два месяца в свой Колумбус. Я его по телефону попросил побыть мне неделю в Нью-Йорке, расчитывая увидеть тебя, повидаться с родственниками и исполнить кое-какие поручения. Он в мягкой форме попросил меня сразу поехать с ним в Колумбус, а потом он оставит меня в своей квартире в Нью-Йорке заниматься моими проблемами. Дорогой мой Лёвка, напиши мне на адрес Юры о своих планах и возможностях, и мы с тобой решим, как нам увидеться. Теперь я тебе сообщу о своих, возможно, утопических намерениях. У Юры, если всё будет нормально, я предполагаю сделать десяток-полтора работ и заработать какой-то минимум, чтобы задержаться в Америке. Из Америки я должен сделать вызов директору одной очень богатой фирмы, которая торгует лесом, металлом и пр. Он хочет купить небольшую галерею и дать возможность нескольким нашим художникам поработать там. Я тоже примкнул к этой идее как художественный руководитель. Я думаю, что это всё реально, и у нас с тобой будет возможность общаться регулярно и в полное наше удовольствие. Вот коротко то, что происходит. Поезд приближается к бывшей столице их Родины, г. Москве. Настроение у меня отвратительное. Думаю, Бушу легче было победить Хусейна, чем мне преодолеть все эти сборы. Я уж хотел отказаться от этой затеи, залезть в мастерскую и красить. Но меня пугает грядущее нашей Родины. То, что ты, Лёвка, видел, когда тут был - это рай с тем, что есть. То, что может быть (не дай Бог) - непрогнозируемо. Я хочу сделать попытку помочь себе и нашим друзьям. Конечно, если нам поможет Бог. Лёвка, дорогой, очень тебя люблю, всегда помню и думаю о нас немногих. Свяжись со мной и давай думать как увидеться. Привет тебе от всех наших живущих. Миша.

29 января 1992

Дорогой Илья (Зильберберг), приветствую Вас сердечно! Спасибо за письмо и примите извинения за задержку с ответом: был не совсем здоров, предполагалась повторная операция, но отложилась на осень. Сейчас вновь ковыряю мраморы и погоняю Мишу, поскольку этот год он рисует под моим началом. Маша довольна своим положением в Дублине. Словом, у нас всё нормально, только вот меня тяготит одинокость. Собирался было скатать в Израиль, да пришло неожиданное приглашение в Нью-Йорк с выставкой на март-апрель, так что Израиль откладывается. Надеюсь побывать в Бостоне и вновь повидаться с Юрой и его семейством. Действительно, встречи с ним и Ирой, гостевание в их доме остались самым светлым и тёплым воспоминанием от всей огромной Америки. Предстоящей весной - десятилетие нашей с Вами встречи. То время возникает иногда в моём сознании, как та часть Луны, что всегда повернута к свету, казалось - впереди только свет, тепло и радости. Как было знать, что мы вновь поднялись только на одну ступеньку, что за ней - новые испытания и страдания, и такая потеря, оставившая незаполняемую пустоту. А сейчас приходят новые проблемы и заботы, как у всех.

Приятно было знать, что Вы так активны, что посещаете с лекциями отдалённые места, что не разочаровались и продолжаете в том же направлении. Желаю Вам и Элле крепкого здоровья, столь необходимого в активной жизни. Ваш всегда Лев.

Февраль 1992 Колумбус

Лев! Получил твоё письмо, из которого мало что понятно, а поэтическое творение очаровательно и гениально. Но в письме беспокоит одно прозаическое обстоятельство: твоя грыжа. Я знаю по собственному опыту, и от бывалых людей, что операцию надо делать чем раньше, тем лучше. И лучше всего это сделать в Америке. Тут самые дешёвые операции в мире. Так, теперь о прозе жизни. Юра, мой молодой коммерсант, держит меня в своём дворце как экзотическую птичку. Я целыми днями сижу на кухне, ем фрукты и такое, что впервые вижу и слышу. Смотрю телевизор, все 38 программ, забыл свою Родину и пребываю в сладкой истоме. Рисую его детишек, очаровательных ангелочков, портрет жены и, если успею, напишу картинку. С 15-го марта я буду в Нью-Йорке. Юра, я полагаю, даст мне какие-то деньги на дорогу и на житьё в городе "жёлтого дьявола". Там я думаю несколько месяцев крепко повкалывать, чтобы что-то заработать, и очень надеюсь, что мы с тобой увидимся. Пишу тебе на всякий случай все нью-йоркские адреса.

25 февраля 1992 Тель-Авив

Здравствуйте, дорогие Лёва, Маша и Миша! Вот уже полгода как мы здесь! Время летит беспощадно, и не знаешь, радоваться или плакать. Три последних месяца оказались очень тяжёлыми для нас, так как зима в этом году здесь такая, какой не было много-много лет. Вчера и сегодня даже в Тель-Авиве выпал снег! Но не это страшно, главное, что квартира оказалась абсолютно негодной: стены промокли насквозь, сырость ужасная, температура всё время 13-16 градусов. Немного обогреваемся эл. камином, но это очень дорого, да и нагреть комнаты невозможно - высота более 3,5 метра, насквозь продуваемые, от моря ничем дом не защищён. В результате все переболели, а Женя вторую неделю мучается синусидом, были ужасные приступы боли, надеемся, обойдётся без операции, хотя врач не исключает. Настроение у всех жуткое, главным образом из-за того, что ни Женя, ни Аня не могут найти работу. Получают пособие по безработице, это немного более 400 шекелей в месяц, чтобы не умереть с голоду, а квартира? Квартиру надо срочно менять, но пока нет работы - нет смысла, может, Жене придётся поехать в другой город. В общем, положение всех, приехавших в 91-м году, незавидное - никто не может устроиться по специальности, и даже найти работу по уборке помещений почти невозможно. Рома с Валей приезжают в начале марта, Оля ищет квартиру в Хайфе. Волнуемся, как они доберутся, оба ведь плохо ходят. Из Свердловска получаем кучу писем, там дела ещё хуже, и это немного успокаивает. Наверное, если бы не приехали сюда, то пришлось бы, возможно, испытать большие трудности. Вот вкратце всё, что я хотел написать. Как дела у вас, как с поездкой в Штаты? Ждём ответа. Привет от всех. Целую. Итик.

25 февраля 1992 Москва

Милый Лёвушка! Давно от тебя нет известий, да и я тоже никак не могла взяться за перо. Что тебе написать о нас?!.. Мы попали в дурдом: хаос, разруха, угроза голода, ведь даже из Ирландии идёт гуманитарная помощь. Мы с Аликом к концу жизни оказались совершенно нищими с нашей жалкой пенсией. Бумаги нет, издательства закрываются, книги не выходят - это никому не нужно. Магазины пустые, а в коммерческих и на рынках цены такие, что темнеет в глазах. Печально, не думали, что так будет в финале. Страшная инфляция, деньги ничего не стоят. К тому же у нас личное несчастье: сгорела дача, которую мы построили на все сбережения за всю нашу жизнь. Всё это не способствует укреплению здоровья. Вот такая печальная картина. Кругом все друзья и знакомые уезжают или умирают, остаёмся в вакууме. Вот я тебе наныла, но правда, очень уж плохо и страшно. Как твоё здоровье, как дети? Нашёл ли ты себе жену? Тебе надо найти хорошего человека, ведь одиночество тягостно, а у детей своя жизнь. Если вздумаешь приехать к нам - напиши или позвони, у меня будут небольшие просьбы. Хотя, я бы не советовала сейчас ехать в Россию, поезжай лучше в Америку или в Грецию, как ты собирался, и помолись за нас. Пиши, не забывай. Целуем, М. и А. Ревичи.

12 марта 1992 Wexford

Дорогие ребятки, радуйтесь! Так приветствовали друг друга в том самом древнем Риме, где мы с вами расстались. Письмо ваше пришло своевременно и обнаружилось время для беседы: последние дни чудовищно физически устаю к вечеру, поскольку оформляю скульптуру, возясь с подставками, с их подбором. Необходимо резать и пилить эти плинты, красить и клеить, химичить бронзу и т.д., словом, одна суета, но необходимая для показа на выставке. Вот и сажусь за машинку, как единственную возможность отдыха - перемена занятий... Тревога за происходящее в России естественна: маловероятно, что режим вернётся, но чем чёрт не шутит... Всё это заставляет меня думать о возвращении, с тем, чтобы помогать оставшимся в беде там. Здесь же, в благополучном мире, я никому, кроме своих детей, практически не нужен. Да и в Америке, кроме опять же русского художника М. Брусиловского, приехавшего на короткое время для работы по приглашению одного американского агента по искусству, никто особенно не ждёт. Впрочем, в Калифорнии, возможно, будут рады мои родственники - американцы в третьем поколении. Кстати, одна моя племянница (в Сан Франциско) вернула себе наше родовое имя, так что первая встреча будет с Незнанской. Другая племянница (в Нью-Йорке) носит арабскую фамилию своего первого мужа - Насер, из семьи египетского лидера, от которого у неё есть сын. Ещё жива моя двоюродная сестра Сюзи, но муж её сейчас после инфаркта плох, так что не исключено, что остановлюсь у Шнитке, старых друзей, живущих там же, в Лос Анжелесе. Оправданием моей поездки может быть только встреча с Брусиловским и возможность продажи скульптуры, которая здесь абсолютно неподвижна. Мой вероятный маршрут: Нью-Йорк, возможна однодневная остановка в Колумбусе, где Брусиловский, затем Окланд - Сан Франциско, далее - Лос Анжелес и снова Нью-Йорк. Интересно было бы проехаться поездом, поглазеть, да только всё же более реален самолёт, да и багаж довольно тяжкий: бронза, камень.

23 марта 1992 Окланд

Дорогие Миша и Маша! Завтра точно одна неделя, как я прилетел в Калифорнию. В Нью-Йорк прилетел в восресенье. В понедельник Миша Меерсон помог мне купить пакет купонов на четыре билета. Мне удалось поменять один купон на билет в Сан Франциско и утром во вторник вылетел. Очень долго летел через всю Америку, погода была отличная: видел бесконечные поля в центре Америки, затем снежные скалистые горы Невады и наконец Калифорнию. Очень трудно было поверить что уже так тепло. Сразу у выхода меня встретила Джули. Потом был Сан Франциско, море, мосты и мы приехали в очень тихое, зелёное место, близко от гор - отдельный дом, не очень большой, уютный, тонет в зелени. Есть маленький дворик, на котором я рублю скульптуру. Муж Джули Алан мне сразу понравился, а я - ему. Он легко понимает меня, я - его, вообще мой английский сразу стал быстро улучшаться и я стал легче и уверенней говорить. Уже перезнакомился со многими друзьями Алана и Джули, все они удивительно интересные, живые и весёлые люди. Я было хотел побывать на Гавайях, но Сюзи обещала позвонить и не позвонила, а я и не беспокоюсь: мне здесь очень хорошо, как в раю - ничего не болит, и странно, что недавно было всё иначе. Сегодня первый день Джули была на работе, и я один работал и гулял в одной рубашке. Очень странно - только весна, а мандарины и лимоны на деревьях вокруг уже созрели. Разговаривал по телефону с Мишей Брусиловским, он на этой неделе заканчивает работу и летит в Нью-Йорк и домой. Он написал девять холстов, получил несколько тысяч долларов, и на две тысячи красок и материалов, так что он доволен. Увидеться нам не удалось, но это уже не страшно. Словом, мне здесь очень хорошо, не знаю, как будет в Лос Анжелесе. Что у вас? Пишите обязательно.

24 марта 1992 Blackrock Dublin

Дорогой Лев! Получил Вашу открытку недавно, спасибо! Я очень рад слышать, что у Вас есть выставка в Сан Франциско - скоро все в Калифорнии будут знакомы с Вашими работами! Дома всё хорошо. Мари учится день и ночь, Браен работает с энтузиазмом, Кевин готовит и режет... Одна из скульптур Кевина стоит в букинистическом магазине в Дублине. Однажды пришёл канадский журналист и сказал хозяйке, что он пишет очерк о туризме в Дублине для своей газеты в Канаде. Он сфотографировал хозяйку магазина возле скульптуры и сказал, что это фото будет на первой странице. Кевин, конечно, в восторге! Недавно мы с коллегами выиграли первый приз в викторине и получили по бутылке виски! К сожалению, во время Большого поста я не пью алкоголя. У нашей команды большие успехи в шахматах - мы выиграли первое место в нашей лиге! В последнем матче моя партия была решительной. Я выиграл партию и поэтому команда выиграла матч! Через несколько месяцев мы получим трофей. С наилучшим пожеланиями, Христос воскрес! Ваш Фергус.

29 марта 1992 Окланд

Дорогие Маша и Миша! Сегодня разговаривал с Мишей и почувствовал, что начинаю скучать о вас, такой уж ваш папа! Надеюсь, у вас всё хорошо, хватает денег и достаточно, чтобы заплатить за телефон, ведь именно для этого я оставил чеки. А то, что за телефон надо платить сто фунтов, так это именно те деньги, что обеспечили мне такое прекрасное пребывание в Америке: благодаря нашим звонкам в Калифорнию и Нью-Йорк. Самое главное - в наших родственниках я нашёл здесь очень близких людей, включая и Рона с Даной, с которыми вчера провели весь день и вечер в Сан Франциско и очень подружились. Что касается Джули и её мамы Бернис, то у нас горячая любовь и они всё это время на меня и наше времяпровождение потратили массу денег и ещё радуются, что есть такая возможность. Сегодня проводили на самолёт Бернис, которая прилетала на weekend познакомиться со мной, и поехали ужинать в китайский ресторан. Я вчера познакомился со многими русскими в Сан Франциско, но пока я очень занят работой над скульптурой. Рон и Дана мне очень понравились, договорились встречаться, хотя ведь осталось мало времени: в пятницу, 17-го апреля, вместе с Аланом и Джули на машине поедем в Лос Анжелес, там буду несколько дней. Если Роберта найдёт для меня время, то полечу в Нью-Йорк за несколько дней до 25-го, а если нет - постараюсь прилететь чтобы только успесть пересесть на самолёт в Дублин. Пока всё идёт лучше, чем я мог думать и ожидать, надеюсь, не хуже будет в Лос Анжелесе. Там у меня есть возможность остановиться у Бернис или в большом доме Барбары - второй жены отца Рона. Конечно, увижусь с Сюзи и Мартином, но все дела надо откладывать на следующий сюда мой приезд. Надеюсь, Мишенька, у тебя хорошо идёт работа над архитектурным рисованием. А что делает Маша? Я всё время с утра работаю во дворике, получается очень интересная вещь. С утра солнце, замечательное настроение, удивительно, что я вновь абсолютно здоров! Интересно, что встаю здесь в семь утра бодрым и сил хватает на весь день. Жалко, что так быстро уходит здесь время...

Апрель 1992 Екатеринбург

Дорогой Лёва! Я очень виноват перед тобой, и хотя не было дня, когда бы я не собирался написать тебе, путь от намерений до письма оказался долгим. Ты знаешь, жизнь совершенно сумасшедшая по бесконечным напряжениям, проблемам, которые возникают ежедневно, решить которые невозможно, ибо невозможно прогнозировать жизнь, непонятную мне по логике или по её отсутствию: непредсказуемую, бесконечно тревожную... Никто у нас не знает, что будет завтра. Жизнь требует всё больших усилий, чтобы выжить... Впрочем, я думаю, ты знаешь об этом не меньше, чем мы...

...Миша в Америке с 14-го января. Вот уже три месяца и, по всей вероятности, ещё пробудет там месяц-два... Мне он не написал ни одной открытки, поэтому знаю о нём от Тани не слишком много... О моих делах вкратце. Я получил два контракта из небольшой галереи в штате Джорджия, но не подписал ни трёхгодичный, ни разовый. Условия чисто коммерческие, в которых галерея не теряет ничего. А я могу потерять много... Издание моего альбома, которое было предпринято совместной американо-советской фирмой, затратив деньги за 200 слайдов и макет, остановилось, поскольку цены на бумагу растут, как и все остальные цены, впрочем. Цифры феерические... Возмложности, надо сказать, время от времени возникают, но и лопаются с не меньшей бытротой. Стало очень трудно существовать материально. В конце года я делаю в галарее выставку в том случае, если найду спонсора, который заплатит 30 тысяч за аренду помещения, и столько же за стекло, которого к тому же и нет. Нет бумаги, почти нет красок... Уже невозможно купить одежду - это немыслимо дорого. Тем не менее, одна частная галерея "Эстер", директором в которой Таня Брусиловская, отправляет меня 31-го мая в Вену на месяц. Пока трудно сказать об условиях. Вероятно, постараюсь что-то написать с натуры и, может быть, продать, если это будет возможно, и какие-то проблемы решить... Знаешь, и всё же, работаю очень много. Если не считать суеты, дней рождений, приездов, семьи - то всё время, свободное от этого, я провожу в мастерской. Пишу листы (86 на 61 см) темперой на темы "Средневековых мистерий", "Цирка", "Женщин и монстров"... Летом с Лёшей Казанцевым ездили в Переяславль рисовать с натуры... Работа, к сожалению, утратила в какой-то мере восторг и самодостаточность и приобрела качество убежища. В ней укрываешься от того кошмарного дерьма, которое всё больше определяет нашу жизнь. Происходит дикая поляризация возможностей. Пока я ещё держусь, и ко мне сохраняется известный интерес, но всё более я сползаю к существованию, более, чем скромному, чтобы не сказать - к нужде. Наша жизнь из "коллективной" становится более индивидуальной, все ищут какие-то новые возможности взамен развалившихся, дружеские связи утрачиваются или формализуются... Жизнь становится всё холоднее и всё более одинокой... Нужно привыкать к этой новой атмосфере отчуждения... К тому же, происходит ещё и процесс обессмысливания искусства и включения его в систему "рынка" в наиболее потребительской и примитивной его форме. Если раньше художник знал, как надо написать, чтобы работа была принята выставкомом, то сейчас все знают, как надо написать, чтобы средней руки "артсалонщик" заплатил деньги. С одной стороны, это расковывает художника в смысле формальном, он овладевает как бы общим местом общеевропейской системы знаков, но совершенно теряет индивидуальность и становится эффектным общим местом. Приезжим скупщикам картин это нравится... У меня был один норвежский художник, Виктор Спара, он спрашивал, как это я устоял против идеологии и рынка. Я ему ответил, что с идеологией не было особых сложностей - это был вопрос достоинства, а что касается рынка, то никто меня ещё всерьёз не покупал... А если без шуток, то устоять против "рынка" много сложней, чем против идеологии. Мне уже поздно приспосабливаться к "новому мышлению", и я начинаю видеть смысл именно в бессмыслице моих усилий. Вероятно, достоинство художника в том заключается, чтобы остаться самим собой, и хорошо, если тебя покупают таким, какой ты есть, а не таким, каким хотят тебя видеть те, кто платит деньги... А в общем-то, на фоне обнищания, всё усиливающегося антисемитизма, реализации омерзительных идей "национальных государств" в виде войн, разбоев и погромов, всё меньше становится интерес к искусству. Озлобленные, обездоленные люди ищут возможностей выжить, святой классовой ненавистью ненавидя тех, кто сколько-нибудь сносно существует... Всё более торжествует стиль хамства, беспардонности и неуважения всех ко всем, хамство нищих и нуворишей одинаково отвратительно...

...Прости, что описал тебе такую безрадостную картину, на самом деле она ещё безрадостнее... Кто помоложе - уходит в личную жизнь, а какая личная жизнь может быть в моём возрасте... Во мне всё ещё нет смирения, всё ещё нет мудрости, чтобы благодарить за прожитую жизнь. У меня ещё тьма претензий к жизни - необоснованных, конечно. Почему, собственно, я должен быть счастлив более, чем другие?.. Я всё ещё не смирился с недостаточностью таланта, неспособностью выразить, и уже не успею и не смогу выразить... Скажи мне, что значит удавшаяся жизнь?... Или неудавшаяся?... Да, я ведь не ответил тебе на твой вопрос относительно приезда твоего Миши поработать сюда. Ехать сейчас в нашу беспредельную уголовщину - безумие. Надо подождать до лучших времён, если они наступят... Здесь просто опасно жить... Верю всё же в то, что ещё увидимся, если не здесь, то где-нибудь ещё. Нет, я имею в виду ещё в этом мире, про "тот" я знаю ещё меньше, чем про этот, и не тороплюсь узнать. Прости за печальное письмо, будем благодарны за то, что живём, видим крушение империи, даже если будем погребены под её обломками. Обнимаю тебя. Пиши. Твой всегда Виталий Волович.

19 июня 1992 Вэксфорд

Дорогой Фергус, привет Вам! Как Вам нравится победа будущей Европы над закоренелой Ирландией? Если да, то поздравляю! Я же доволен, что как ни хороши старые традиции, нашим детям, тем более - внукам, следует жить в современном мире. Вот почему вчера спешил вернуться домой и проголосовать. В госпитале из меня высосали всю кровь из обеих рук для анализов. Оказывается, только сейчас начинается изучение моей болезни, а пока продлили лечение и 30 июля вновь к доктору. Второй визит в российское консульство был более удачен. Молодой, почти юный новый консул и, конечно, с самыми прогрессивными взглядами, первым делом повторил лозунг Ельцина: "Коммунизм пал навсегда!" и заверил меня, что теперь я могу ехать в Россию в любое время и на любой срок без московских приглашений. Я так удивился, что пригласил его к себе в гости. 30-го июня в Дублине состоится концерт наших знакомых музыкантов (Лойко), так что мы все приедем. Будет ли возможность остановиться у вас на одну ночь? А может быть и вам с Мари, да и ребятам, будет приятно послушать цыганско-русскую музыку и познакомиться с ними? Дорогой Фергус, большое спасибо за визит ко мне. Знаете, это похоже на свидание с заключённым на долгий тюремный срок, ей Богу, такое было чувство, когда Вы покинули меня. Спасибо ещё раз! Когда вчера ездил в Дублин, убедился, насколько удобно ездить бесплатно, меняя междугородний транспорт на городской, не думая, что там в карманах. Катайся себе в удовольствие! Жаль, что я один, ведь это право распространяется и на жену, следующую вместе с мужем. Вот бы покататься по Ирландии, посмотреть все интересные места. Я пытаюсь работать, но лекарство и ветер делают меня ленивым и равнодушным к работе. Что у Вас нового? Как жизнь?

2 августа 1992 Алма-Ата, Казахстан

Дорогой Лёва, вот я и здесь, в Средней Азии! Какая странная жизнь, правда? Я в отпуске - была одну неделю в Петербурге. Здесь я посетила все замечательные музеи, места Пушкина, и т. д. в самом Петербурге и вокруг вместе с Володей, с которым я сейчас путешествую. Впечатлений много, конечно: и прекрасные, и плохие, и печальные. Особенно фантастично для меня ехать поездом (почти четыре дня) через степь, пустыню, горы. Даже верблюдов видела с поезда. Алма-Ату, конечно, ты знаешь. Я помню твой рассказ-легенду об озере Иссык-Куль, но мы, к сожалению, не доедем туда в этот раз. Скоро вернёмся в Россию, в Москву, потом я лечу в Ирландию в середине августа. Я сдала экзамены в Тринити на отлично, и сейчас у меня много практики говорить по-русски. В Казахстане ничего страшного, а в Петербурге жизнь тяжёлая, ты это знаешь. Я надеюсь, что всё хорошо у тебя и у детей. До встречи, всего наилучшего. Ванесса.

11 августа 1992 Москва

Дорогие Маша и Миша, я остался в Москве, не поплыл на корабле по Волге, так как появился Игорь (Пчельников) и пригласил на дачу в деревню к своей новой семье. Был в мастерской, где увидел замечательные новые работы в живописи. Мне с Игорем также хорошо, как и прежде. Здесь очень тепло, сухо, много гуляю и самочувствие замечательное. Как вернусь из деревни - позвоню.

15 сентября 1992 Деревня Матюшино Тульской обл.

Дорогие детки мои, обнимаю сердечно и надеюсь, что у вас всё хорошо! Я уже немножко скучаю о вас, однако стараюсь привыкать к этой обстановке, в которой мне замечательно с близкими и понятными людьми, тем более в деревне с Игорем, его семьёй, в саду, в котором собираем яблоки и сливы, пьём чай из самовара и нет желания у меня возвращаться в город, в пыль и шум. Так что останусь здесь до тех пор, пока позволяет погода. Пока всё замечательно. Постараюсь звонить вам по телефону. Читайте русские книги, слушайте русское радио, иначе забудете язык. Будьте счастливы.

23 сентября 1992 Москва

Мои Маша и Миша, обнимаю вас! Приехал на два дня из деревни с Игорем, в пятницу туда вернусь собирать яблоки, сливы. В деревне я очень окреп и помолодел, сплю на очень прохладной веранде и вообще всё очень хорошо. Затем я вновь буду в Москве, возможно, поеду в Свердловск к Воловичу. Я заказал сегодня телефонный разговор, не знаю, застану ли вас дома. Желаю Машеньке успешной учёбы в Дублине. А что ты делаешь, Миша? Напишите мне письмо, можно по-английски. Поздравляю вас с новым учебным годом, желаю удачи, здоровья. Пусть дом будет без гостей.

14 октября 1992 Хайфа

Дорогие Маша и Миша! Прошу вас, напишите срочно, что случилось с Лёвой, мы очень волнуемся. Ведь прошло почти два месяца, как он уехал в Россию, с тех пор от него не было ни строчки, ни звонка. Я думаю, вы должны быть в курсе всех его приключений, хотя я не могу понять, для чего он туда поехал, какие были причины для этой поездки? Ситуация в России очень ужасная и опасная. Каждый день мы смотрим две программы российского телевидения и в курсе происходящего в стране.

Немного о нашей жизни здесь. Конечно, первый год оказался самым трудным. Три месяца назад мы переехали в Хайфу и почти что счастливы здесь, если не считать болезни, которые обычно сопровождают старость. Что касается погоды - она чудесная в Хайфе, температура держится днём 28-32 градуса, все три месяца. Климат в Хайфе гораздо лучше, чем в Тель-Авиве - не очень жарко, и мы не так сильно ощущаем влияние моря, так как живем на высоте 300 метров над уровнем моря. Дом наш находится в очень тихом районе, городкой шум до нас не доходит. В Тель-Авиве обстановка тоже улучшилась: Женя нашёл работу архитектора, хотя и с минимальной зарплатой, и у Ани есть временная работа. Миша учится на подготовительных курсах, хочет поступать в университет, если не поступит - пойдёт служить в армию. Как вы уже знаете, ваш дядя Рома живёт недалеко от нас, мы видимся каждый день, часто играем в шахматы, ходим на прогулки. Мы все огорчены, что вы не приехали к нам, как планировали раньше. Всё же надеемся увидеться вскоре. Пожалуйста, напишите о себе, чем занимаетесь, каковы ваши планы. И, ещё раз, прошу вас, напишите без задержки пару строк о Лёве, мы очень волнуемся. Привет от всех. Ваш дядя Итик.

Октябрь 1992

Здравствуйте, мои детки-конфетки, привет из Москвы. Вернулся с дачи с родителями Киры. Здесь я просто счастлив, так что не беспокойтесь обо мне. Сегодня уезжаю в Питер ночным поездом, мама Тани Горюновой уже напекла пирогов. Уже привык к шуму и новому времени, к новым друзьям. Здешние проблемы очень преувеличены - для меня всё доступно и вкусно. В Питере буду неделю, вернусь в Москву и буду ходить к дантисту - делать зубы. Будьте умницами и не теряйте головы.

Декабрь 1992 Москва

Дорогие Маша и Миша, сердечно поздравляем с праздником! Желаем здоровья, счастья в Новом 93-м году! Я очень соскучился, мечтаю увидеться, но вот держат здесь дела и новые возможности. Ещё точно не знаю, где буду встречать Рождество и Новый Год. Крепко обнимаем и целуем. Папа, Наташа, Дима и Надя.

23 февраля 1993 Гармиш

Дорогой Лев! Сегодня получил твоё письмо и решил тут же ответить. Я не предоставил радости моим врагам - не умер! Я, точно, давно никому не писал, в том числе и тебе. Жизнь закрутила. В августе-сентябре прошлого года был в России, в Москве и Новосибирске. Как только вернулся, пришлось нам с Лидой ехать в город Гармиш, на работу. Дело в том, что нужно было кардинально решать вопрос с работой и местожительством: наша организация перебирается в Россию, мы же решили не торопиться. До ноября снимали в Гармише временное жильё. С января перебрались сюда окончательно. Преподаём русский язык в институте иностранных языков, имеем по полставке. Лида работает в первую половину дня, я же во вторую. Снимаем неплохую квартиру, но они здесь дороги: съедает ползарплаты. Но живём, как всегда, неплохо. Правда, не можем ничего отложить в банк, как это принято в цивилизованном обществе. Рядом Ира, Ника и Боря. Всего в часе езды. И это нас радует, часто бываем в Мюнхене. Гармиш - небольшой альпийский горный курорт, олимпийский центр Германии. Привыкаем к новой жизни. Нужно написать письма Роме и Итику, и многим друзьям, но не было времени и, главное, настроения. Завтра займусь и этим. Я знаю, что ты, Лёвик, был в Москве. Короткое время мы находились близко друг от друга. Я жил у Толи Злотникова в районе университета Лумумбы, ты где-то у Вернадского. Я сократил на две недели срок пребывания, так как заболел желудком и было подозрение, что меня отравили мальчики из ГБ. Поэтому я раньше уехал к германским докторам. Тут вылечили. А как твоё здоровье? Не женился ли ты? Судя по оптимизму двух последних открыток, это может быть и правдой. По какому поводу поездка в Штаты? Привет всем американским родственникам, особенно Роберте. Как малыши, Миша и Маша, есть ли у них сдвиги на жизненном пути? Лида, Ира, Боря и Ника шлют вам поцелую и приветы. Обнимаю. Ваш Фред, случайно оставшийся в живых, несмотря на происки чекистов.

8 марта 1993 Окланд

Дорогой Миша, пишу тебе серьёзно, постарайся хорошо прочитать и понять. Твой разговор, конечно, очень меня обеспокоил не только тем, ЧТО ты говорил, но и КАК ты говорил. Ты, наверное, немножко выпил, да ещё поругался с Машей? Надо ли напоминать, что тебе скоро 22 года, что настоящий мужчина должен отвечать за свои слова и, прежде всего, за своё поведение. Я дал вам полную свободу и возможность быть самостоятельными. Сейчас ты строишь (или не строишь?) фундамент своей жизни - занимайся собой, не отвлекайся на мелочи. Ничего не ожидай, действуй каждый день и результат будет обязательно. Ссориться и ругаться нам нельзя, нас всего трое, и так будет всегда, пока я жив. Я надеюсь, что так или иначе ты найдёшь себе хорошее место в жизни, только для этого важно не упускать, не терять ни одного дня, а двигаться к цели: интересоваться своим делом, изучать по книгам и т.д. Желаю тебе успеха. У меня всё отлично: ещё больше подружился с Аланом и Джули. Всё время работаю, уже готовы три новые небольшие интересные скульптуры из дерева.

8 марта 1993 Окланд

Дорогая Машенька, прошёл ещё один weekend - я много раз звонил, а тебя ни разу не застал. Я надеюсь, что у тебя всё хорошо, что учёба идёт нормально и ты развлекаешься не в ущерб занятиям в колледже. Помнишь, ты обещала жить серьёзно, не тратить время и деньги зря. Желаю тебе успехов, хорошей работы и постарайся дружить с Мишей, нам нельзя ссориться. Где твоя новая квартира, удобно ли там, есть ли телефон? Здесь всё хорошо. Дружу с Аланом и Джули, всегда дома, всё время работаю. Будь умницей.

6 апреля 1993 Тель-Авив, DIZENGOF

Здравствуйте, дорогие Лёва, Маша и Миша! Выдался свободный вечер на второй день Песаха, с которым мы вас и поздравляем и желаем, наконец-то, "встретиться в Иерусалиме", и лучше в этом году. Наши дела таковы: все, слава Богу, работают и учатся. Я поменял не далее, как три дня назад, место работы. Новая фирма больше и намного приятнее, в ней я уже подрабатывал с Нового года и отношение ко мне не как к новобранцу. Ну, и денег, естественно, платят больше. Выпадают ещё халтуры: нарисовать перспективы, сделать макет - быстрая, вечерняя, выгодная работа. Постоянно думаю - а не открыть ли дело собственное? Но пока страшновато, да и нет хорошего иврита и необходимых связей, да и хочется заниматься своей архитектурой, а не подавать чужую. Аня работает архитектором в журнале "Архитектура Израиля", проектирует под началом главного редактора. Работой очень довольна, поскольку отношение к ней самое доброе. Обстановка там лёгкая и весёлая, на работу Аня идёт с удовольствием и чувствует себя вполне уверенно (чего не скажешь обо мне). Миша продолжает учёбу на подготовительных курсах в университете, маленько убирает в банке и конторе. Последнее время увлёкся спортом: бегает по утрам по пляжу, вечером ходит в спортивный клуб - таскает разное железо, готовится к армии. В начале апреля у него была экскурсия в Эйлат - очень доволен. Мы же пока в общем-то по стране не ездили (кроме ульпановских экскурсий). Но вот собираемся купить авто, и тогда можно будет, загрузив собак и детей, отправиться обозревать историческую родину. Маркушка ходит в садик и уготавливает нам весёлую жизнь - дико нервный ребёнок (думаю, не без нашей помощи) и избалованный, но очень любимый. Прекрасно рисует, имеет слух (что среди Незнанских большая редкость), говорит на иврите, свободно для своих четырёх лет собирает по чертежам (!) LEGO - не каждый взрослый сумеет, и прочее, прочее. Надеюсь, вырастет что-нибудь свободное и достойное. Досуг, если он есть, проводим дома, у ТV, который я ненавижу, ибо это ужасный пожиратель времени и кошмарная зараза, или встречаемся с друзьями. Иногда ходим на выставки, единичные случаи посещения театра, кино. Недавно купили стерео систему - можно теперь кайфовать под музыку, которую привезли из России и потихоньку приобретаем здесь. Иногда, к сожалению, всё реже и реже, я рисую, пишу. Рисунки мои печатают в архитектурной газете (бесплатно), но это неплохая реклама для меня. Рисунки Тель-Авива и Яффо, вроде того, что в этом письме, я их рисовал ещё в ульпановское время. А в принципе очень хотелось бы только рисовать, жаль, на это не прожить, особенно здесь, в Израиле, где отношение к искусству, прямо скажем, странное. И я говорю не о себе. Вся наша семья передаёт вам приветы и ждёт в гости, очень-очень ждёт. Приезжайте, правда, погостить, не всё же по Америкам слоняться. Погуляем по старому Яффо, покупаемся в море тёплом, позагораем и вообще... Целуем, обнимаем. Женя, Аня, Миша, Марк.

24 октября 1993 Хайфа

Здравствуйте, дорогие Лёва, Маша и Миша! Не знаю, кого винить, что связь между нами прервалась. Во всяком случае, после твоего, Лёва, звонка перед отъездом из Москвы мы ждали письма о твоём приезде в Ирландию и о состоянии дел там. Но так и не дождались. Ну да ладно, не будем искать виноватых, но хотелось бы, чтобы впредь между нами была нормальная связь, ведь нам осталось не бог весть сколько лет прожить, и любая весточка от родных и близких помогает преодолевать трудности и болезни. Что касается нашей жизни теперь, то день ото дня почти не отличается, как и местная погода. Договор на квартиру мы продлили ещё на год, она нас устраивает, прежде всего, из-за тишины и удобства. Материально у нас всё в порядке, пенсии нам хватает на прожиточный минимум. У Жени дела идут неплохо, он очень много работает. Летом сменил работу, стал немного больше получать, да ещё много работает дома. Аня работала, но сейчас у нее нет работы, будет получать пособие по безработице. Миша весной закончил подготовительное отделение университета, но поступать не захотел. Думал, что осенью его возьмут в армию, но выяснилось, что призовут только в марте 94-го. В августе он ездил в Свердловск, пробыл там месяц. Очень доволен, повстречался с родными и друзьями, был на даче.

Лёва, я очень обеспокоен вашими делами. Как твоё здоровье? Не ухудшилось ли оно после твоих вояжей? Чем ты сейчас занят, не пора ли тебе отдохнуть и заняться здоровьем и семьёй. Хотелось бы подробнее узнать чем занимаются Маша и Миша, какие у них перспективы. Недавно получили письмо от Фридриха. У него всё хорошо. Он с Лидой преподаёт русский язык в колледже под Мюнхеном. Когда же вы соберётесь приехать к нам? Мы бы тоже хотели попутешествовать по Европе, но ни материально, ни из-за здоровья пока не можем. Целую ваш брат и дядя Итик.

1 января 1994

С Новым Годом! Вновь в поезде: через несколько минут в обратный путь - домой, в Вэксфорд. Новый год встретил в большой компании музыкантов-невозвращенцев, сумевших обосноваться в Дублине. Было много музыки, пения и красивых молодых женщин. Затем до 8 утра собеседовал с московским приятелем, приехавшим на месяц в гости к дочери.

21 марта 1994 Иерусалим

Дорогой Мишенька, спасибо, что позвонил мне. На этот раз мне здесь не так хорошо, как прошлый раз в Иерусалиме - на меня тяжело действует ветер. Встретили меня очень хорошо, живу удобно. На следующей неделе Пасха, поеду в Тель-Авив и Хайфу, а потом, вероятно, вернусь домой. Здесь нет возможности работать и мне очень тяжело, что ты и Маша так далеко. Может быть, что-то случится хорошее и неожиданное и я задержусь, но это маловероятно. Так что не выкидывай мой обратный билет на поезд, я успею им воспользоваться. Желаю тебе успехов.

28 марта 1994 Иерусалим

Дорогая Машенька, спасибо за письмо. Здесь, у Славика Портного, мне очень хорошо. Сразу не ответил тебе, так как три дня была Пасха, и всё было закрыто. Квартира почти в центре, я много гуляю и многое узнаю впервые, так как раньше быстро ездил на автомобиле и всегда спешил. А сейчас есть время и возможность неспеша всё увидеть. Лидия, жена Руди, и Славик приняли как своего близкого человека. Надеюсь, что побываю в Тель-Авиве, возможно, в Хайфе - мои братья оказались не очень гостеприимны. Сейчас я чувствую себя очень хорошо, ветра нет - тихо, тепло. Вновь встретил старых друзей и счастлив. Может быть, успеешь написать мне.

28 марта 1994 Иерусалим

Дорогой сынок, здравствуй! Надеюсь, что у тебя всё нормально в жизни, на работе, дома, что ты оформил все свои бумаги. Жаль, конечно, что нет возможности говорить по телефону, но это не беда. Я живу отлично у Славика Портного, сына Руди. Наверное, ты помнишь их? Славику 28 лет, и он собирается жениться. Его невеста - американка Таня здесь сейчас на каникулах, и скоро возвращается в университет. Очень хорошая погода, много гуляю по Иерусалиму, встречаюсь со знакомыми. Я скоро вернусь, надеюсь, ты встретишь меня 19 апреля в Гатвике, если не будешь работать в этот день. Я звонил Маше, и она сказала, что у тебя всё нормально и у неё всё хорошо. Я очень рад за вас, но не могу быть долго на большом расстоянии, это оказалось невозможным. Славик и его мама Лидия очень хорошо помнят вас и приглашают в гости, а его папа Руди живёт давно в Москве. Для меня здесь хорошо только одно - солнце, тепло и тихо, приятно, когда нет ветра.

7 мая 1994 Вэксфорд

Дорогой сынок, отправляю тебе фотографии и сертификат из армии. Что у тебя? Надеюсь, всё хорошо. Я начал рубить новую большую вещь в мастерской. Погода хорошая и есть возможность работать во дворе. Вчера приехала Маша, так что мне веселей. Я всё время занят или дома, или в мастерской. Обо мне не беспокойся, но всё же звони мне раз или два в неделю. Желаю тебе успехов, здоровья.

14 июля 1994 Вэксфорд

Леночка, как было в Лондоне, в полёте? Опиши, пожалуйста, подробно прибытие, встречу, возвращение в дом, свои впечатления страны, Иерусалима, людей и главное - семьи с позиции возвращения из Европы. Только не отмахивайся, де мол не умею, нет времени и так далее. Помоги мне продержаться над пропастью, над той брешью, что обнаружилась с твоим отъездом... Ты знаешь, не могу с тобой расстаться. Отмечается сейчас столетие Бабеля, в России клянут его как советского соца, обливают грязью, как и прежде, когда замалчивался, только с противоположным знаком, людьми всё той же подлой породы - лакейской. Недавно было так: сидел в зрительном зале среди публики Ельцин, и вдруг привстал. Зал, как в былые времена - разом встал, а он, как ни в чём не бывало, поправил смятый пиджак и уселся, словно ничего не видел. Прежде говорили умные люди: велика да обильна страна, да досталась дуракам. Я бы ещё добавил - холопам. Скучные и противные дела, не знаю, что уж лучше - ведать или нет про отечество наше.

15 июля 1994 Вэксфорд

Пока Маша развлекает меня Довлатовым, да своими разговорчиками, я исподтишка с тобой затеял междусобойчик. День был хорош и переменчив, купил сегодня радио самого высокого порядка - ты уехала, обнаружилась пустота. Машу надолго не хватило - воткнулась в ящик, но успела потрафить мне, сказав, что теперь, когда она ходит на уроки медитации и постигает высокие материи, она поняла, что её отец есть живой идеал: духовно и физически свободный человек, а потому гармоничный и вполне замечательный папаша. Я не стал возражать из ложной скромности. Услышать этакое от взрослой дитяти, да на чужбине, где оное произросло в чужом языке - это тебе не хвост селёдки. Вчера, надо сказать, я увлёкся и не сказал главное суждение о Бабеле, которого прежде всегда читал вслух. И не случайно, его проза - истинная поэзия, а истинная его природа, материал, национальность - русский язык, и только, поскольку он эстет и романтик, а все остальное - не более чем повод. Если всерьёз разобраться в нём, то многое может стать понятным в художниках моего поколения, в том числе и во мне. Сам Бабель с его судьбой и эстетизмом повлиял на меня очень сильно. В своё время я устраивал с художниками читки вслух, как позднее Мастера. Какое было времечко! Оно совпало с нашей наивной и счастливой суетой в Союзе художников. Когда только доберусь до той счастливой, как теперь представляется, поры?! Вчера Доминик вернул Джойса, и я вернулся к нему. Эта проза, как и бабелевская - ритмически и звуково организована, только много усложнённее и разнообразнее. Очень трудное чтение и временами столь смутное, что приходится постоянно заглядывать в приложение, почти равное по объёму самому Улиссу. Сегодня легко рубилось - свыкся с дубовым упрямством, и даже стал находить в нём свои достоинства. Знаешь, ведь рубить дерево - это как взаимодействовать с женщиной: на каждом шагу компромисс и необходимость взаимности. Нашёлся интересный для меня ход, работа пошла много живее, да и прогретый дворик веселит душу, и мышцы мои наконец-то не могут нарадоваться любимой нагрузке.

23 июля 1994

Дорогой мой сынок, пишу тебе и потому, что очень соскучился по тебе, и потому, что без чтения на русском языке совсем забудешь родной язык. Позавчера я был у своего доктора, поскольку в последнее время совсем ослабел и тяжело стал вставать. Доктор посмотрел, сказал, что физически я абсолютно здоров, только то, что я живу в месте, где умерла жена, очень действует. Больше он ничего не сказал. Мне, конечно, с одной стороны стало спокойнее, поскольку думал, что плохо с давлением; с другой - изменить жизнь здесь, в Ирландии, в маленьком городе, практически невозможно. Но вчера утром, когда я встал, вспомнил о своём старом плане путешествовать в автомобиле, который всё откладывал, надеясь на появление попутчика, партнёра для такой жизни. Ведь не только жить на одном месте в одиночку тяжко. Таким образом в ожидании пройдёт весь остаток жизни, и если не сейчас, то позднее вообще уже будет невозможно. Словом, Мишенька, вчера с утра я пошёл по всем гаражам и разведал обстановку. Во-первых, ничего подходящего, да и цены слишком большие. Тогда купил газету с объявлениями, нашёл подходящий вариант - ван, переделанный для путешествий, 1980-го года, за 1000 фунтов. Я позвонил Маше, поскольку машина в Дублине, она позвонила и договорились смотреть в понедельник, так что еду в Дублин с утра. Ты, конечно, можешь сказать, что вначале надо сделать документы, все бумаги, как сказала и Маша, но тогда действительно ничего не произойдёт. А как только будет машина, она сразу же заставит проделать все формальности. Главное - поломается рутина моей жизни, будут новые места, новые люди и главное - исполнится моя давняя мечта. Если всё будет хорошо, немного посмотрим Ирландию, приедем к тебе в Лондон и посмотрим Англию вместе. Я смогу, возможно, учить вас водить. В последнее время, когда подсохло и стало очень тепло, стараюсь больше рубить в мастерской, хотя очень тяжело идёт - дерево дубовое. Кстати, во многом к лучшему может измениться и моя работа: смогу показывать скульптуру, искать и привозить материал, и вообще многое преобразуется. Мишенька, дорогой мой, если есть шанс, будучи у автомата, позвони из любого и скажи номер - я сразу перезвоню. Я понимаю, конечно, как ты занят, как ты устаёшь, только всё же не забывай отца и сестру, позванивай, пожалуйста.

31 июля 1994

...Не мог поутру встать, решил - давление, доктор удивил: здоров абсолютно, давал таблетки, оказались полезными на короткое время! Однако удивление без радости - пора оставить прошлое, вдовство, жить на полную катушку. Вперёд! Время! От доктора шёл, думал, спал безгрешно. Утром прочесал все гаражи в округе - мечта не обнаружилась. Старая, как моя дурная башка. Купил газету. Мечта являла себя во всей красе и подробности. Телефон. В понедельник Маша дозванивается. Едем. Сразу узнаю. Высокая, статная. Упругая, поджарая заденка. Светлая. Заходим. Высокая, сильная грудь. Я сражён. И Маша. Делаю предложение. Даю выкуп. Всё в пять минут. В четверг бумаги. Обженились.

7 августа 1994

Дорогой сынок, обнимаю тебя сердечно! Я очень хорошо себя чувствую, погода отличная, не жарко, как у вас в Лондоне, много работаю, гуляю. Сегодня писал письма, а со вторника начинаю ездить на автомобиле. Миша, очень прошу тебя, уже наступил август месяц, и именно сейчас идёт оформление в твой колледж для шеф-повара, напоминаю. Узнай всё и сделай всё, что надо, поскольку после отпуска может быть поздно. Если надо платить - я согласен. Пожалуйста, Мишенька, найди время. Желаю тебе всего наилучшего.

16 августа 1994

Дорогие Аня и Наташа! Примите мои самые искренние слова сострадания, любви и печали. Сегодня с утра, получив извещение, я в горечи неразделяемого одиночества с особой силой и весь сосредоточен на том лучшем прошлом, которое, безусловно, было у вашей мамы, во многом замечательным человеком, к несчастью, страдалицей, страдавшей более нас и уже потому более достойной покоя и вечного отдохновения на небесах. Вот и я вместе с вами в горе, в неизлившихся слезах раскаяния, без обиды на прошлое, напротив, прошлое вижу ныне совсем иначе, как, наверное единственный из живых ныне, кто помнит усопшую в том счастливом для всякого человека времени, когда казалось, что все мы в радости будем пребывать вечно, что нет зла и врагов, что вечно будет сверкать на её красивом лице счастливая улыбка. Все проявления жизни она переживала глубоко, а зачастую трагически, будучи наделённой невероятно чувствительной, а потому, возможно, и больной душой. В смысле памяти, поминания вашей мамы, я более счастливый, можно предположить, человек - она действительно была не просто моей первой женой, но и первой любовью, первой женщиной вообще. Всё последующее не суть как могло быть важным. Я всегда нёс в себе её свет и буду нести всегда. Этот её свет живёт в моём доме и в Машином в Дублине на большой, уже здесь увеличенной семейной фотографии. Этот её свет в моём сердце, как я это только сейчас понял, узнав из Наташиной записки, что земной путь закончила моя первая любовь. Каждого Господь метит по-своему: кого неизлечимой болезнью, кого неизбывным одиночеством. Так он развёл нас по разным городам, странам, оставив со своей участью, казалось бы без надежды на спасение. Но в конце её пути рядом были вы, ваши близкие и друзья, неважно, сколь в ней оставалось сознания, зрения, слуха - душа не нуждается в этих физических возможностях. У неё своё небесное зрение, прозрение и сейчас, отойдя в свой покой, она всеми своими силами служит вам, упреждая шаги и порывы ваши. Верьте ей, её голосу, в конечном счёте вашему внутреннему голосу, поскольку теперь это едино. Так или иначе, она, страдалица, свой крест снесла к месту вечного покоя, а нам ещё нести и нести, кому как... И пока живём мы - она с нами, с улыбкой, да такой полной, щедрой, какой редко кто был наделён. И вот с этой улыбкой пусть она помогает нам нести наши крестики, наши печали и радости.

На прошлой неделе я гостил у Маши в Дублине, был с обычной проверкой в своём госпитале. А ведь нет в ирландской столице иного, более близкого к вечности, места. И соответственно там царит тишина, предупредительность, сверкающая чистота - от всего этого веет тоской настолько, что потом, выйдя на улицу, я долго не мог понять: жив ли я сам или уже вознесён? Это я к тому, что надо помнить слова Учителя: мёртвые пусть хоронят мёртвых - их непросто понять, ещё труднее почувствовать. Сам иду этот путь без особых успехов. Конечно, надо бы мне быть в эти дни с вами, но судьба иная. Нынче я без отлучки на островах: у детей, на мой взгляд, решительное, поворотное время - надо быть рядом, надо помогать, а по мере надобности и влиять. В своих блужданиях мог и утерять своё влияние. В пятницу вечером встречаем в аэропорту Мишу, прилетающего из Лондона - прибывает на свой законный, первый, горбом отработанный полгода, отпуск на десять дней. Маша прошла в Монтессори колледж, будет учиться и работать в Дублине, а я - перемещаться от одного младенца к другому, да в антрактах работать, да продолжать жить...

16 августа 1994

Дорогие Ксюша и Юра, приветствую и обнимаю вас! Спасибо, милая Ксения, за добрые слова и вообще за душевное и подробное письмо. Сегодня весь день делился своими чувствами с Анной и Натальей - пришло известие о кончине моей первой жены. Так что и моё настроение под стать вашему, но жизнь берёт своё, и я как мог словами поддержал своих девочек. Надеюсь, что вы потихоньку выправляетесь, выпрямляетесь - тому и дача должна помогать. Впервые за последние годы провожу лето в Ирландии и, представляете - ничего, жив, здоров и бывает - весел. Очень занят, главным образом детьми: пришло время быть на изломе их жизни рядом, помогать, влиять. Есть результат. Вот в пятницу встречаем Мишу - полгода повкалывал, отпуск законный получил, но едет с пустыми карманами: Лондон виноват. Так что будем с Машенькой обхаживать нашего младенца вполне бескорыстно. И у Маши образуется потихоньку-помаленьку: вот выбрала Монтессори колледж по воспитанию дошкольников - без претензий, но вполне по зубам и нраву Маше, только мне сие накладно. Обучение в колледже дороговато, так что моим новым планам предстоит стать более скромными, если вообще что-либо останется. Дело в том, что я купил мотокараван, оборудованный кухней, холодильником, спальными местами. Стоит мой красавец в Дублине, где у Машиного дома частная стоянка, в нём я и спал последние четыре ночи в небывалой свежести и тишине, готовил завтраки, пока дочь соизволит глазки отворить и кликнет через окошко на свой кофе. Ездить пока не могу - нет ни прав, ни страховки. Сегодня провёл второй урок езды с инструктором автошколы, через месяц-другой, Бог даст, сдам экзамен, для чего зубрю книгу правил на бусурманском, на котором и предстоит пройти испытания. Боюсь загадывать, но первые пути-дороги, естественно, по Ирландии, далее - ближайшие острова и континент. Но главное - смогу искать и привозить материал, а то на последней дубине, в самом прямом смысле, обломал почти весь инструмент. Да и другая сторона дела будет, надеюсь, меняться к лучшему - смогу возить и выставлять вещи. Вот я о себе доложил. К сожалению, очень мало виделся с вашими. Кира постоянно занята и, как я вижу, совсем не страдает от одиночества. Мы, естественно, в основном говорили о вас. Главное - будьте здоровы, остальное приложится.

3 сентября 1994

Дорогой Мишенька, спасибо, что позвонил ночью, но я не был готов и потому не перезвонил тебе, не поговорил с тобой хорошо, о чём потом очень пожалел, поэтому с утра сел писал тебе. Главное, я не успел спросить тебя о колледже, о твоих планах и вообще о твоей жизни после возвращения из отпуска. Я же говорил только о деньгах для оплаты за мастерскую, потому что вчера был неожиданный митинг и с нас требуют значительно больше денег за пользование мастерской. Извини, что вынужден беспокоить тебя. В четверг открылась выставка в Арт-центре, приезжали Маша с Фергусом. Была отличная погодка, в России такая пора называется "бабье лето" - начало осени, когда ещё тепло, ещё ярко, но не жарко светит солнышко, очень тихо, небо высокое и мягкое и потому на душе в такие дни легко и радостно. Здесь редки такие счастливые деньки, их всего-то было несколько. Выставка чуть лучше прошлогодней, но и сейчас половина её - это самодеятельность, хотя все себя считают профессионалами. Были все наши, встретился с Майклом Вэй, он сказал, что в сентябре едет на своей машине в Париж перевозить Дэвида с вещами, который возвращается домой. Майкл предложил мне поехать с ним, если позвонит - поеду, это будет для меня почти бесплатно. Пили вино, Маша была с подружкой. Много раз меня пыталась целовать ваша учительница мисс Джеферсон и просила передать тебе привет. Затем меня вновь фотографировали для газеты. Я отказался от уроков в автошколе - нет денег, но катаюсь с Домиником на его машине и уже вполне прилично, восстанавливаются мои старые навыки. Вот и сегодня он должен приехать. Кроме автомобиля, мы занялись видеокамерой, поскольку Доминик хочет снять фильм обо мне и скульптуре.

А что у тебя слышно новенького? Сынок, я очень хорошо себя чувствую, поскольку у меня появились в жизни и работе новые возможности, а у тебя и Маши уже есть настоящее и перспективы на будущее. Я всё время занят, даже на прогулки нет времени, а возможно, я просто обленился, да и скучновать гулять одному, хотя и очень полезно. Поскольку по-русски мы не можем переписываться, ты звони мне, а я буду перезванивать тебе. Будь здоров и успехов тебе.

6 сентября 1994

Дорогой сынок, сегодня был замечательный денёк - весёлый, солнечный. Я дважды поработал в мастерской, точнее, во дворике. А сейчас, после обеда, решил вдруг остаться дома - растопил камин и сел писать тебе. Я очень хорошо продвинулся в последней работе: со вчерашнего дня всё яснее становится идея вещи, довольно интересная. Мешает только то, что дерево не совсем высохло и есть опасность, что со временем растрескается. Всё это время работает Дэклен. Он наделал множество маленьких фигур для того, чтобы понять, сколько отлить фигур из бронзы, идея его очень интересна. Эту композицию он готовит для Соломон галереи. Если у меня будет всё в порядке с бумагами для машины, то и я первым делом займусь показом своих вещей в галереях. В этот weekend Маша остаётся в Дублине, и я, вероятно, скатаю в Дублин. Может быть, вернётся из России Татьяна, я очень соскучился по ней. В последние месяцы мы часто встречались - я привык к ней. Она очень искренний и чувствительный человек, и главное - способна замечать и переживать проблемы другого человека. Посплю в своём караване, по которому тоже соскучился. И хотя ещё не пользуюсь им в полной мере, уже чувствую, как поворачивается жизнь к лучшему. Большая моя ошибка была в том, что я сам себя убедил, что ездить мне некуда, тем более, что появился бесплатный билет, который совсем сбил с толку. Конечно, дело было не только в машине, были и другие причины, и прежде всего та, что я не мог долго оставаться дома, в городе, вообще в Ирландии после того, как покинула нас мама. Когда ты был здесь, я не хотел огорчать тебя, но хорошо бы иметь такое нам правило, что первым делом, как только мы возвращаемся домой, приходить на единственную нашу могилку. Мы ходим, хотя и по отдельности, но хорошо бы вместе, пока я жив. Сейчас в Израиле празднуют Новый год, хотя наши там, конечно, ничего не чувствуют и не празднуют, как и мы в своё время поначалу. Надеюсь, что ты здоров и разумно проводишь время. Надо бы всё же поменьше курить да пить. Ты мне обещаешь, да тут же забываешь. А как с колледжем? Желаю тебе всего наилучшего.

13 сентября 1994

Дорогой сынок Мишенька, ты не обижайся на меня, но я должен говорить с тобой всерьёз, ты ведь взрослый человек. Очень огорчил меня твой ночной звонок из ночного клуба. Конечно, спасибо, что считаешь нужным возвращать долги, только уж слишком долго тянешь. И другое - надо начинать отвечать за свои слова и поступки. Пообещал - сделал. Надеюсь, ты понимаешь, о чём идёт речь. Конечно, ты очень тяжело работаешь, но это совсем не значит, что отдых заключается в гулянках с выпивками. Меня ужасно огорчает, что у тебя вновь повторяется - единственный интерес к жизни - пустая болтовня за кружкой пива или вина. Я сам не знаю, как тебе из этого выскакивать. Я просто переношу всё на себя. Ведь в своё время именно в твоём возрасте меня начали втягивать приятели на работе в выпивки после работы, что в России обычно буквально везде. Но вскоре я почувствовал такое отвращение, что решительно порвал с этим. Оставил работу на заводе с очень высоким положением и отличной зарплатой и пошёл преподавать в училище буквально за копейки, но был счастлив оказаться в кругу интеллигентных людей и высоких интересов. Я понимаю, сынок, что обстоятельства твоей жизни в Лондоне совсем иные, чем мои когда-то в России. Но должно же быть у тебя что-то от твоей фамилии, семьи, родителей, которые учились всю свою жизнь. Я и теперь учусь, хотя и малому делу, но очень трудному в моём возрасте. Я ждал от твоего звонка ответ на свои вопросы, и в первую очередь ответ относительно твоей учёбы, не обязательно в специальном колледже. Ну пойди хотя бы в вечернюю студию живописи или начни всерьёз овладевать гитарой! Вот Маша ходит на курсы медитации и стала заметно меняться к лучшему, по крайней мере стала внимательно слушать неприятные слова и делать спокойные выводы. Я был с ней два дня, встречался также в Дублине с Таней, которая вернулась из России точно с такими впечатлениями, как и мои год назад, и без желания возвращаться туда. Было очень приятно вновь побывать, поспать в караване, немножко поработать, да и домой возвращаться куда приятней. Отправить хочу тебе копию фото с газеты, о которой мне сказал хозяин магазина, когда я зашёл платить за кредит. Он спросил меня, не моя ли фотография в газете "People". Купил газету, показал Маше, теперь порадую и тебя. Я с Машей говорил о том, что писать воспоминания, мемуары, мне специально пока невозможно, поскольку главное моё занятие - скульптура. А вот писать письма с воспоминаниями сподручнее, естественнее, так что, если тебе интересно читать мои письма, я могу начать с воспоминаний о нашей мамочке.

18 сентября 1994

Дорогой Мишенька, как замечательно, что ты позвонил днём перед работой. Я очень скучаю по тебе, а как позвонишь - сразу легчает на душе. Немножко устало звучал твой голос: надо бы тебе основательнее использовать свободные от работы часы для элементарного сна, ни на что не отвлекаясь. Да ты и сам это знаешь, только вот не хватает у тебя времени для жизни, но постепенно всё станет, надеюсь, на свои места и с отдыхом, и с учёбой, и с работой. Как я понял, ты не очень расстроен тем, что более высокое место на работе получил человек, который работает куда больше тебя на кухне и, вероятно, имеет большее право на повышение. В этой истории, довольно обычной в жизни, важно понять то, что необходимо принимать по справедливости. Когда задевается самолюбие - это непросто. Если ты не обиделся и продолжаешь серьёзно работать, так это только тебе самому на пользу и твоей карьере. Но отступать нельзя, и хотя ты в действительности работаешь совсем недавно, надо изо дня в день совершенствоваться и в деле, и одновременно не забывать о будущем, о карьере. Извини, сынок, что пишу тебе слова, которые ты бы дома не стал слушать. В письмах есть для меня то преимущество, что не можешь отмахнуться. Я надеюсь, что письма прочитывать у тебя хватает и времени, и терпения, да и тренировка в языке. Сейчас и Маша начала куда более серьёзную жизнь с работой и учёбой, да парень, с которым она встречается, видать, очень серьёзный и почти всегда занят своими делами. Так что я надеюсь, что ветерок в её головке стал поменьше и она успешно будет учиться. Я не совсем понял относительно курса после Рождества, я надеюсь, что это не способ отодвигать учёбу. Мишенька, я уже писал тебе и говорил, что для серьёзных решений и важных дел не бывает благоприятных обстоятельств. Всё настоящее делается только вопреки обстоятельствам. Могу привести последний пример. Ты знаешь, что дерево - это не мой материал, но сейчас другого нет, и последняя работа, которую ты видел в самом начале, ещё долго совсем не радовала меня. Но я заставлял себя ходить в мастерскую и упрямо рубить, и вот только на этой неделе вдруг открылся образ. Буквально за несколько часов очень весёлой работы дело продвинулось и можно думать, что скоро наступит счастливый конец. Да и в мраморе чаще всего работа начинается безрадостно, почти как проклятие, очередное несчастие, а затем победишь себя и, прежде всего, страх. Да, Мишенька, элементарный, противный страх и начинаешь двигаться с Божьей помощью всё смелее и смелее. Так во всём в жизни, главное - преодолеть себя, свой страх, лень, глупость и нетерпение. У тебя впереди жизнь и вся она в твоих руках, от шагов сегодня многое будет зависеть завтра. Лучше для тебя, если шаги эти будут трезвыми и прямыми и направлены в одну цель.

21 сентября 1994

Дорогая сестричка Маечка, обнимаю тебя сердечно и спасибо за душевное письмо, давно ничего подобного не получал: бумага буквально светится от твоей доброты и сердечности. Я отвечаю на письма сразу, в тот же день, независимо от обстоятельств, если нет - это значит, что я или в отъезде или покинул сей мир и уже в лучшем. Впрочем, я ужасный грешник, так что не тороплюсь покидать всех вас, тем более, если будут приходить такие тёплые письма, а впереди, возможно, ещё более тёплые встречи! Но возвращаюсь к твоему письму. Мне представляется, что жизнь и в кавказских традициях может быть плодотворной - у тебя семья, дети, внуки, любовь и признательность людей, а это очень-очень много. Спасибо за комплименты, я их не заслужил, поскольку сделал куда меньше, чем мог бы. Вот, например, никак не могу продолжить и закончить после того, как покинула меня жена, вторую, обещанную в России, книгу. Первая, очень скромная, чисто лирическая, вышла в свет здесь и весь тираж разошёлся до последнего экземпляра, так что извини, прислать не могу. Конечно, по популярности соревноваться с детективом лирика не может, так что я искренне рад за успех Фрэда, как его теперь называют. Только вот сам он всё более жалуется на всяческие беды, и особенно - бедность, особенно как поселился в своём доме в горах вблизи Швейцарии. Так что переписка заглохла сама по себе, хотя несколько раз видались, когда я слонялся по континенту.

Поверь, Маечка, суета сует все те дома, что были, да и неверно, что в новой жизни не преуспели. В нашем городке, маленьком, но богатеньком, вскоре начинается ежегодный международный оперный фестиваль, на который приезжает группа солистов из Большого театра с "Демоном". Открылась выставка, на которой моя экспозиция и где меня сняли для газетки. Фотокопию отправляю, чтобы имела представление о женихе, когда станешь подбирать мне пару. Вкус у меня скверный - все мои женщины были красивыми, а Люся просто красавица и умница, это отягощяет моё положение. И хотя всё ещё юн душой и физически вполне мужчина - глядеть надо вперёд, и на молодух не заглядываться. Одинокая женщина, лучше вдова, жаждущая получить новую, не совсем стандартную жизнь с художником, немножко психом, но в меру, к сожалению, однако внешне и внутренне симпатичным. Можешь для знакомства показывать мои письма, секретов нет. Извини, сестричка, но мне действительно угрожает цейтнот - ещё год-другой, и сама судьба махнёт рукой, надо поспевать. Напиши, Маечка, чуток о родственниках, о вашей жизни и вообще, как выпадет минутка для письма - пиши.

23 сентября 1994

Милая Натали, хотя ты и не отвечаешь мне, и вообще не собиралась писать - я совсем не в претензии. Но, тем не менее, твой весьма своеобразный образ нет да нет переплывает Атлантику. Всё чаще вспоминаешься, отчего бы?... В моих планах нет Америки, точнее, не было, да неожиданное пришло письмо из Нью-Йорка от родственницы Маечки, которую знал только по имени. Она недавно из Таллина - там жила на широкую ногу, сейчас - как все. Судя по письму - добрая и сердечная, зовёт в гости. Но у меня сейчас иные планы: купил мотокараван, собираюсь путешествовать здесь и далее - везде, вот и пишу тебе, приглашаю в компанию. В конце октября собираюсь в Париж на разведку, в том числе и в галереи. Теперь есть возможность транспортировать большие вещи, прежде всего - мраморы. Если у тебя есть возможность махнуть ко мне - не пожалеешь. Живу один, Миша - в Лондоне, Маша - в Дублине, время от времени видимся, но практически вся жизнь в работе, в мастерской. Годы летят всё круче под откос, да стремительнее. У меня шансы выскочить из этой одинокой траектории на остаток пути с каждым днём всё ничтожнее, так хоть послоняюсь по Белу Свету. Жаль, что не любишь бродяжничество и бродяг, славная была бы пара!

1994 Екатеринбург

Лёва, у меня к тебе есть одна странная просьба - если она выполнима, конечно. После выхода в свет моего "Эгмонта" я получил письмо из музея Гёте в Веймаре с просьбой прислать им оригиналы гравюр, что я и сделал с удовольствием... Если бы ты мог написать письмо в Страдфорд, в музей Шекспира, о том, что в издательстве "Искусство", Москва, 1972 год, вышел "Ричард III" с моими иллюстрациями, и, что если бы они обратились ко мне с письмом, я с удовольствием выслал бы им оригиналы гравюр и книгу. И ещё одно... Моя приятельница была прошлым рождеством в Лондоне и видела "Ричарда III" на английском языке с моими иллюстрациями. Ей не пришло в голову посмотреть на издательство, поскольку она думала, что я-то уж об этом знаю и книгу эту имею. Я был бы счастлив иметь хотя бы один экземпляр этого издания, авторские права меня не интересуют, не буду же я судиться... Я понимаю, что это хлопотные просьбы, но тебе и выяснить с книгой, и с письмом в музей Шекспира всё же будет куда легче, чем мне из моего города. Очень буду тебе признателен. Кстати, если "Ричард III" с моими иллюстрациями был издан каким-то английским издательством, то в музее Шекспира об этом должно быть известно. Миша Брусиловский сказал мне, что твой Миша работает в Лондоне, может, ему всё это не так сложно будет узнать. Обнимаю. Твой Виталий Волович.

29 сентября 1994

Мишенька, здравствуй, дорогой мой сынок! Ночью был очень приятный твой звонок, а утром пришло письмо с деньгами, огромное спасибо. Теперь я могу потихоньку начать платить за мастерскую. Я надеюсь, что и в дальнейшем ты будешь помогать, тем более, честно говоря, долг образовался не без твоего участия. Можешь мне писать на английском, я всё хорошо понимаю. Во вторник побывал на концерте Лойко в Дублине. Ребята за те годы, что я не слышал их, здорово поработали - много нового, интересного. Публика в восторге. После колледжа подъехала Маша, мы говорили с Олегом, и он пригласил нас на следующий день к себе. Утром Маша поехала на работу, а я провёл весь день с Олегом, Катей и Васенькой, который нарисовал мне в подарок целую картинку. Затем Олег на своей Вольво повёз нас смотреть мой караван. Он купил за 600 фунтов старую машину, которая работает как новая, но мечтает купить мотокараван. Когда Олег с Катей увидели мой караван - их глаза буквально засветились, они искренне порадовались удаче с покупкой. Олегу понравился мощный дизель, который сразу же отлично завёлся. Затем Олег немножко покатался во дворе и сердечно поздравил меня с удачей, после он отвёз меня на вокзал. Дома я нашёл письмо с приглашением в Париж, точную дату сообщат дополнительно. Так что мне надо срочно готовить слайды, фотографии и, возможно, снять видео. Я смогу остановиться у старого русского эмигранта, который организовывает выставки русских художников во Франции и в Москве, а дочь работает по искусству в центре Помпиду. Конечно, Миша, твои деньги - это не просто материальная помощь, это определённый момент твоей самостоятельности и ответственности. Я думаю, что и тебе этот момент не менее радостен, чем мне. Я всегда больше радовался, когда отдавал долги, чем когда вынужден был брать. Надеюсь, что и в этом ты мой сын. Я ещё не знаю, поеду ли в этот weekend в Дублин - там, конечно, мне приятнее, а в караване я сплю, как младенец.

9 октября 1994 Париж

Дорогой сынок, устроился я в большой богатой квартире в самом центре Парижа, возле центра Помпиду. Я один здесь, хозяева - художница с мужем уехали в Москву. Проводил меня Доминик, а вчера здесь встретила женщина, которая помогает хозяевам. Она показала всё в квартире и дала ключи. Сегодня я уже встретился с другой русской женщиной, которой надо будет показать слайды и фото скульптуры. Сегодня пошёл гулять по Севастопольскому бульвару и немножко заблудился. Помог мне один молодой француз, говорящий по-английски. И пока мы не нашли дом и я не вошёл в квартиру, он не отходил от меня. Удивительно, но в Париже, где раньше люди казались не очень отзывчивыми, сейчас представляются добрыми и сердечными. Что будет дальше - не знаю, но есть надежда, впрочем, сама жизнь в Париже очень интересна. У меня большие планы, многое хочу увидеть. Мишенька, ты будь за меня спокоен, самое худшее было сегодня, когда я потерял дом. Но теперь всегда со мной адрес и телефон знакомых. Предстоит ещё много встреч и знакомств, а поскольку все очень заняты, нужно довольно много времени. Я надеюсь, что у тебя всё хорошо.

15 октября 1994 Париж

Сыночек, дорогой, я тебе говорил по телефону, что мне стало неважно, видимо, в дороге подхватил инфекцию и всю эту неделю сидел в доме, пока не вылечился. Каждый день утром приходила русская женщина, которая живёт близко и помогала мне стать на ноги. Впрочем, я совсем не лежал, а ходил в доме, читал очень много, смотрел телевизор. Очень интересный для меня дом, увидел много интересного. Сейчас меня пригласили в Лонжерон, это предместье Парижа, где большая русская колония и мастерские художников. На следующей неделе буду в галереях, в том числе и Басмаджана, узнавать свои возможности.

20 октября 1994 Хайфа

Здравствуй, дорогой брат! Наконец-то я собрался написать тебе. Твоё письмо получил давно, но жизнь такая однообразная, не сказать скучная, что вроде и писать не о чем. Хотя нельзя сказать, что вокруг ничего не происходит. Наоборот, вот вчерашний взрыв в Тель-Авиве был слышен, кажется, во всём мире. Как ты понимаешь, он произошёл в одном квартале от дома, где живёт Женя. Их никого не было дома, Женя и Аня были на работе, Миша утром уехал в свою часть. О взрыве писать не буду, думаю, тебе известно всё из ТV. В общем, чем ближе к миру, тем больше войны. Террор был, есть и будет до конца наших дней и, наверное, после. Миша уже пятый месяц в армии, недавно прошёл тиранут (курс молодого бойца). Теперь ему предложили 3-х месячные курсы, на которых он получит военную специальность "инспектор по боеприпасам". Считается, что это хорошая специальность, дающая самостоятельность и независимость, что в армии редко бывает. Женя работает много, у нас бывает редко. Аня почти весь сентябрь была в отпуске (были сплошь праздники). Марк пошёл в предшкольный садик, на продлёнку. У Ромы здоровье на прежнем уровне, только общаться с ним становится всё труднее: психует по всякому поводу и без повода. В сентябре Ольга с Геной две недели провели в Альпах, взяли в Мюнхене машину напрокат и объездили 4 страны: Германию, Австрию, Швейцарию и Италию. Приехали довольные, но усталые. Заезжали к Фридриху, но с ним не встретились, его не было дома. Он, вероятно, уезжал за Лидой в санаторий, где она проходила реабилитацию после инсульта. Подробности нам неизвестны. Что нового у вас, какие у тебя планы? Что это за "camper", нарисуй его хотя бы, а лучше пришли фото. Сдал ли на права? Напиши ответ не откладывая, и я обещаю впредь писать регулярнее. Твой брат Итик.

30 октября 1994 Вэксфорд

Милые мои, драгоценные и единственные на свете, поскольку вас многовато, и все прислали письма именно в мою недолгую отлучку, то не судите строго: наберу этот общий для всех и каждого текст и отправлю с персональным дополнением. ОК? Так вот, вчера вернулся на свою непотопляемую Атлантиду, плотненько укутанную в туманы и дождики и потому особенно прелестную после парижского угара и копоти. Впрочем, по порядку. От Парижа до Гавра путь стремителен и разнообразен, всего несколько коротеньких стоянок. Окружение в вагоне, то бишь французики, точнее их прелестные девицы и верные подружки - услада глаза и слуха, так бы и провёл весь остаток жизни в их чарующем окружении. Особенно хороша была молодая мамаша с проворным малышом: вся из ног и рук, припухлых губ, глаз с поволокой и тихой улыбки с непонятным на русском языке значением. Мужчин во Франции, да и в Париже, как бы нет, по крайней мере не замечаешь, или они сами, по собственной инициативе, держат на первом плане своих женщин. И надо признать - отлично получается. Приехали. До порта довёз автобус номер три, набитый людьми с рюкзаками, все в порт. И вот тихое, тихое море и мой ирландский корабль, точнее, паром с десяток этажей над водой. Такая махина невольно внушает покой, уверенность, несмотря на недавнюю трагедию на Балтике. Кинул я тут свою поклажу, попил кофей - так себе, окрест глянул - родные морды, только кое-где чужие со своими басурманскими наречиями. Свой же ласкает слух и душу, хоть быть может, куда ему, англицкому, до изысканности хранцузской мовы. Как, впрочем, морденции свои и простоваты, и всё говорят без утайки о нашей без затей особых, да изысков, жизни...

31 октября 1994 Вэксфорд

Милые наши Незнанские, привет вам всем сердечный от фамилии с тем же начертанием и чуть иным содержанием, поскольку Машенька возлежит рядышком на диване после замечательной прогулки под дождиком с промокшими ножками. Сейчас энергично желает выздороветь - завтра поране в Дублин с делами. А Мишенька на подходе: звонил ночью и через две недели прибывает для несения дальнейшей жизни на нашем острове. Обосновывает возвращение потребностью быть рядом с отцом. Мне бы радоваться, а я втолковывал оставаться в Лондоне, однако он уверен, что найдет хорошую работу в Дублине с теперешним опытом и отличными рекомендациями. Я вернулся, как видите, в самое потребное время. Что интересно в Париже? - девы, девушки, девицы, девчонки-школьницы (весьма привлекательные в эротико-сексуальных программах и фильмах, думаю, не без набоковского влияния), и просто - женщина. Больше в бывшей столице мира, на мой взгляд, ничегошеньки и нет, поскольку всё остальное - производно: искусство, поэзия, музыка, архитектура и т.д. Особняком стоит искусство любви, начиная от красоток и красавиц на Сен-Дени, что я мог наблюдать в двух шагах от дома, в котором останавливался. И вторая разновидность, уже вторичная, но зато и доступная - 6-й канал ТV. Впрочем, мне были доступны все виды визуально. Париж - это, безусловно, иное человечество. Был на ежегодной выставке лучших галерей с лучшими вещами. Некоторую скульптуру снял на видео, вчера смотрели вместе с нашими друзьями - практически нет статики; изобретательность, которой бы подивился сам Эдисон: человеческие, скотские и всякие иные, иногда и фантастические существа подвижны во всех своих членах с весьма распространённым использованием шарнирных, передающих движение, узлов от старых швейных машин "Зингер", то есть некая эстетика единства и вневременности в совершенно обескураживающем контексте роскоши. Пожалуй, последнее слово есть камертон всей экспозиции - роскошь. Таков там слабый пол, такова была и другая выставка, на открытии которой был в музее истории техники. Там каждый, обязательно действующий экспонат, модель, являют собой наивысшее воплощение гармонии. Всё то нарядное, элегантное и почти бестелесное человечество, что перетекало из отсека в отсек, из зала в зал, понятное дело, состояло из лучезарных особ на фоне статистов-мужчин и одновременно эта не масса, а некая воздушная среда свидетельствовала, что роскошь и есть единственно возможное на земле существование. Быть может, в этом трагедия Парижа. Как ни совершенны его ансамбли, звёздные перекрёстки, галереи и дворцы, набережная Сены и мосты, это всё великое имперское прошлое, как и его аристократия. Река жизни всё более вытесняет за кулисы. А жаль.. Относительно моих дел. Выставочные цифры безумны, и не имеют никакого отношения к истинной ценности вещей, как, скажем, подсолнухи к миллионам. Это веление рынка, разумеется, не абсолютно, возможны ниши, но и они требуют подавать товар в наилучшем виде. А заниматься этим и недосуг, и нет охоты, да и материальной потребности. Что касается честолюбия, то лукавый меня пожалел, спасибо ему.

1 ноября 1994 Вэксфорд

Дорогой сынок, давно тебе не писал. Сегодня первый рабочий день, как я вернулся, была Маша, приезжали Фергус и Доминик, вместе посетили выставки. Странно было всё это видеть после Парижа, но были и не совсем плохие. Огромным успехом пользовалась выставка поразительно безобразных композиций в виде смеси ужасной живописи и почти скульптуры из крашеных тряпок и прочей дряни огромных размеров, почти всё было продано. Автор - молодой ирландец, поживший среди аборигенов Австралии и там, видать, поднабрался всего этого безобразия. Сейчас звонил Майкл Вэй, просил завтра помочь с переводом, поскольку кто-то прилетает из Москвы, так что утром он приедет за мной. Я думаю, что и тебе будет нелегко, как и мне после Парижа, привыкать к здешней обстановке и жизни. Она, конечно, несравненно здесь спокойней и жить легче, только надо вновь свыкнуться с ней. На самом деле, я очень рад твоему возвращению - мне всё труднее даётся одиночество. Вот сегодня уехала Маша, и мне совсем было скверно, но тут позвонил Майкл, и хоть маленькое будет занятие. В мастерскую, как всегда зимой, не тянет, остаётся литература, компьютер, единственно спасающие меня.

1 ноября 1994 Вэксфорд

Веточка, невольно приходят слова поэта А.Иванова: "Если как поэт я буду жить, то как человек я умираю", - вот точное настроение момента. Эти дни писал ответы на письма, сидели дома этот праздник, Маша болела, я ухаживал за ней, почти также повелительно, как Вы за мной в Париже, но больной не покорялся. Звонил Миша, возвращается в середине месяца, возможно, приободрит меня. Я сегодня совсем пал духом, оставшись один после отъезда Маши в Дублин, даже не стал звонить в офис для теста по автомобилю. Эта затея вдруг показалась надуманной, чужой, а моя единственная пассия Татьяна даже не обрадовалась и не удивилась моему неожиданному возврату, невразумительно жевала и пережёвывала свои тяжёлые обстоятельства. Выходить сегодня из дома нет охоты, хотя с утра ярко и сухо после дождей. Простите, Веточка, за нытьё, но Вы знаете, после Вас, как аккумулятора энергии, чувствуешь себя отключенным, и только по инерции, на отстатках, чуть-чуть тянешь, волынишь... Вот был бы рядом человек в нужде, в ещё большей слабости, вот как сейчас была дочь, или как прежде наша мама - очень слабая и уязвимая, тогда поворачивайся со всей мерой ответственности за всех, беречь их надо да голубить. Знаете, Юнг писал, что если первая часть человеческой жизни естественна (продолжение рода, вида), то вторая не обязательна и потому - парадоксальна. В этом смысле все, кто сейчас в орбите разговора нашего, прямо, на мой взгляд, отвечают этой оценке, а Вы с Ирэн в особенности, поскольку и первую часть можно отнести ко второй, интересная позиция? Извините, пожалуйста, не то что-то пишу Вам от дурацкого настроения своего... Вы знаете, в ответных письмах этих дней я более всего, описывая парижские впечатления, писал о женщинах и роскоши. Как только начинаешь удаляться от столицы - всё более это становится контрастней, а в Ирландии просто кричаще. Простите меня, старого дурака, если подпортил настроение, но не писать не могу и, к сожалению, не умею занять другую позицию, более разумную. Шагать же в мастерскую совсем нет охоты... Тут дурацкую думу стал думать, прямо как в анекдоте - зачем я вообще? Всё тот же Юнг считал, что когда человек на границе двух жизней, то он заново появляется на свет - духовно. И тогда возникают переживания, связанные со смыслом жизни. Неужели у меня так поздно серёдка жизни, или это обыкновенная ипохондрия никому не нужного человека...

3 ноября 1994

Сегодня - мрак, вновь погруженье в атлантический мрак, кругом воды и воды, даже пальцы не хотят нажимать на клавиши. Сижу дома, а надо бы идти на почту, отправить написанные письма. Не бывал в мастерской, и не тянет. Словом, я как бы всё ещё пребываю если и не в Париже, то где-то в ином месте. Всячески устремляюсь вновь вживаться в эту жизнь, в быт, в суету и подробности. Тем временем наша Атлантида окончательно с головкой погрузилась в пучину мрачного небытия, брезжит средь дня, как в белые ночи. Инстинктивно только одно работает: закопаться в берлоге, забраться поглубже под одеяло, раствориться, исчезнуть... Самое простое - не двигаться... Что мне ещё сказать в своё оправдание, в то, что ещё жив и здоров без сострадания и веры, в оправдание этой растительной жизни без тени потребности выбежать к свету, солнышку, как год назад, когда засуетился, закружился и сбежал в Израиль. Годовые кольца судьбы, если и охватывают предыдущие, но нарастают как бы сами по себе и ничуть не зависят ни от предыдущих, ни от последующих, которые уже совсем необязательны, а если и нарастут, охватят, то и захоронят навеки веков...

7 ноября 1994

Сегодня 77 годовщина Октября, 7 лет неудачной операции, сегодня должен быть экзамен по вождению у меня, не будь Парижа, и сегодня же весь день ожидания вечернего звонка. Я сказал правду. Моя на весь день пассивность, почти окаменение, омертвение - это невольность и оцепенение от чувствительного тока с Вашей стороны, целого вихря чувств и мыслей, смиренье, готовность принять. Звонок Ваш с переносом смысла в факс где-то витал до того, но этот смысл занимал уже куда меньше, чем сам звук, музыка Вашего голоса, его нежность, интонационное разнообразие. В трубке ожил утерянный, казалось, безвозвратно, мир. Вот и тянул телефонные секунды, словно не внял сказанному. Но уже далеко за полночь, недавно вернулся из мастерской, пора на боковую.

...В вещах из дерева я инертно имитировал камень, что было насилием, безрадостной волевой акцией. Постепенно материал всё более активно действовал и обязывал, выявляя декоративные возможности. Словом, мы поладили. Я надеялся, что эта школа искусства и жизни поможет мне более гибко и компромиссно ладить с женщиной, но, как видите, это не так.

Второе. Плоскость бумаги - это опасное, коварное пространство для воображения, тем более - художественного. Здесь чепуха мгновенно перерождается в нечто грандиозное, реальность отдаляется и замещается фантомом, зачастую совершенно случайным, и так далее. А к переписке пунктуальной, конкретно деловой не приспособлен, а потому несу обычно жуткую чушь, интересную мне в сию секунду и нелепую для моего корреспондента. Самый примечательный пример - переписка с женой. Она была невероятно интенсивна: ежедневно - письмо. Каждый день начинался и заканчивался чтением и писанием писем, и в каждом - пропасть, полный разрыв и заклинания понять, образумиться, и т.д. и т.п. А стоило заговорить по телефону - мгновенно возвращалась гармония и любовь. И когда встречались - письма не существовали для нас: в них витали духи зла, аримановская сила разлуки. ..

....Мы, на самом деле, мужчины и женщины - из разных миров. Мы есть два самостоятельных человечества из разных миров с чисто внешним сходством, но в силу законов всемирного тяготения назначенные друг другу. А поскольку у нас иные мысли и чувства, возникли искусство и литература, поэзия и музыка, в которых мы, мужчины, ищем понимания, отклик. Иногда пытаются самые даровитые женщины, но уже ценой самопожертвования, поскольку им назначено приятие и восхищение, как, помните, в Карамазовском процессе, где они так натуральны в роли публики и гротескны в активной роли. УВЫ Я НЕ МУЖСКОЙ ШОВИНИСТ КАК МЕНЯ ИНОГДА ПЫТАЛИСЬ ИЗОБРАЗИТЬ ЗДЕСЬ. Я был счастлив видеть в Париже не только признание женщин как иного, более высокого, более совершенного человечества, но и реальное воплощение в тамошнем светском обществе, где мужчин не видать ни на первом, ни на втором плане. Они есть где-то вообще, как необременительное обрамление...

Тихое утро 17-го, робкое солнышко уже выбралось из морской пелены в вдруг ярко и весело влетело ко мне в дом. Сынок ещё сладко доглядывает наверху свои сны. Вчера, вернувшись домой, позвонил мне в мастерскую и позвал домой, однако я ещё с удовольствием порубил. У меня возникла идея не навязывать материалу свою волю, а пойти по прихоти и капризам самой структуры дерева. Это не совсем получается, ведь организующая система моей эстетики, как вторичной природы, откровенно противоречит. Намахавшись, я вышел из мастерской и отправился в противоположную от дома сторону на прогулку. Это любимое моё занятие, когда в ночной тишине - окружающей и душевной, легко ходить и, задрав голову, перемигиваться со звёздами, благо ни души. Дома был готов роскошный ужин, я чуток поел, попил, послушали музыку и пошли на боковую....

19 ноября 1994

Привет Вам, Лара, из ветреной и полузатопленной Ирландии! Сейчас вернулся с долгой субботней прогулки. День с утра обещал был ясным, но как здесь частенько происходит, солнышко вскоре слабеет, а затем вообще натягивает на себя скучную чадру, и если и улыбнётся, то не мне, а другому, более счастливому и в другом месте... И вот эта изменчивость, видать, навеяла грустные чувства, связанные, естественно, с Вами, поскольку Ваше письмо и мимолётный разговор как бы определили душевное состояние этих дней. Я перечитывал письмо и вновь мысленно отвечал Вам, беседовал с Вами. Позвольте быть до конца откровенным, я просто иначе не могу, да и нельзя нам иначе, ведь мы не флирт для мгновенных удовольствий затеваем, так ли? Самым важным, бесценным делом я считаю отношения между людьми - дороже всяких денег и любых иных дел и благ, потому столь внимателен и точен к людям. И мне везло: и в России, и за её пределами, сколько себя помню - всегда был счастлив, не ходил, а летал. У меня всегда были прекрасные, благородные друзья, умница и красавица жена, чудесные дети и любимое занятие, в котором преуспевал. Иная пора ныне: когда лохмы побелели, дети сами по себе, кругом чужой язык и нравы, и непрестанное одиночество, даже когда оба моих чада рядом. Все эти годы даже кота не было - путешествовал, работал нещадно, ничто не спасало и вот впервые такая ясная и понятная интонация в чистом миноре - Ваша, Лара. Постепенно я проникся Вашим состоянием, тем, что Вы победили свою гордыню и нашли в себе силы не только дать об этом знать, но и написать об этом мне без тени лукавства и позы. Вчера и сегодня рука тянется набрать Ваш номер, но то соображение, что Вы не просили звонить, и у Вас дела, сын, да и вообще не такие ещё отношения, чтобы ни с того, ни с сего тревожить Вас, Лара. С другой стороны, Ваша чисто женская потребность участия, помощи, активного содружества и соучастия в общей жизни - эти Ваши слова на вес золота. А в моём случае это может составить совершенно счастливое содержание, не говоря о делах, связанных со скульптурой. Есть у меня и живопись, огромный материал для новой книжки, как поэзии, так и прозы. Я, действительно, чистый лирик и в пластике, и в слове, на беду свою - и в жизни, а потому ужасно уязвим и беззащитен, как утверждает Татьяна в Дублине, вышедшая замуж за здешнего человека и ставшая в значительной степени моей ученицей, она художница. Годы и годы на острове, на отшибе поначалу были спасительны, пока был не один, а затем всё обернулось в свою противоположность. Мне представляется, что проблема очень понятна и сродни Вашей... Я даже не знаю, отправлю ли это письмо или буду ждать Ваше. Не хотел бы казаться назойливым и бесцеремонным, ведь и я давно живу среди европейцев и проникся условностями. Но я, как и Вы, живу и руководствуюсь чувствами, интуицией, а рассудок зачастую только помеха. Однако, я человек искусства. ... Милая Лара, намахался в мастерской, сейчас под дождиком вернулся домой. Тут с покупками явился сынок и уже колдует на кухне. А я же, пока почти механически углублялся в материал (в любой работе есть рутина), продолжал со всё возрастающей приязнью думать по отдельным "пунктам" Вашего письма. Невольно возникали всякие соображения, например, что Вы, будучи учёным по профессии, артистичны по природе, как, скажем, мой здесь единственный близкий ирландец Фергус - математик, профессор университета. Вот почему Вы каждый раз иная вообще, а с людьми в особенности. Неслучайно радость и удовлетворение дарит Ваше хобби, и Вы так горько обмолвились о своём основном занятии. Скажу о себе (поскольку никого другого так пристально не изучил и, признаюсь, хорошего мало). Так вот, Лара, у меня это свойство до безобразия скверно. Стоит поменяться бумаге или ручке - всё другое, не только почерк, куда ни шло, это понять можно, так и слова и слог, наверное, и мысли. Только как и чем это проверить? Что там поведение - походка, физиономия, фигура, голос - всё как погода, так что при таких свойствах в дипломаты нет хода, да и в чинах не пройдёшь - оставалось двигать в художники. Но вот с людьми у меня обратное Вашему, наверное, поскольку мужик. И опять скверно: мало приспособлен менять поведение по людям и обстоятельствам. Ваше свойство говорить о себе как бы со стороны, почти отстранённо - огромная редкость вообще, а для слабого пола - исключительная. Так вот, я думаю, что Вам бывает интересно понаблюдать себя в общении, затем поглядеть на себя и других для редкого удовольствия, правда? Надо взять ручку и записать, так может явиться миру писатель со своим миром, абсолютно несхожим со всеми другими, да и есть что сказать Вам, Лара. Другой невероятный пункт, это позиция не взять, а дать, коротко говоря. Моё сердце сладко, сладко растаяло, когда читал Ваши слова: "помощь, которая доставит радость, а любая работа для него не будет в тягость"... Действительно, есть место чудесам, и вдруг нам повезёт. Вот и заканчивается мой субботний разговор с Вами.

20 ноября 1994

Тихий, тихий день и гулять бы бесконечно под мягким, ласкающим светом, но тут говорить с Вами, Лара, пришла пора, я и вернулся. Сын уже встал и ушёл, так что мы с Вами в полном одиночестве. Быть может, потому и не звоню, чтобы ненароком не вспугнуть мечту, а ещё того страшнее - услышать признание в том, что передумали и решили оставить всё как есть... Вы знаете, наши мечты нам зачастую так дороги, что мы начинаем побаиваться реальности. Это промелькнуло у Вас... Но знаете, Лара, наше знакомство с полным правом можно считать случайностью, менее всего планируемым... TV выдаёт "ДОН ЖУАНА" Моцарта - безумный контраст божественной музыки, голосов и постановки: большая часть действия - нагишом, иногда в трусиках, картина ада, сами понимаете, зримое воплощение греха. А затем вдруг строгие современные вечерние туалеты и безумное томление Моцарта, словом, совершенно откровенное эпатирование намеренной эклектикой. Я люблю этот современный ход в искусстве, но до сих пор не привык к демонстрации наготы. Простите, отвлёкся... Я убеждён, что гармония не бывает случайна и если посещает, выделяет красотой, то уже навечно, независимо от возраста, но под воздействием которого и, главное, помыслов и поступков, преобразуется в ту или иную сторону. Вы ведь знаете, как величественно прекрасна старая Анна Андреевна. Вот почему я люблю говорить, что сам человек во второй половине жизни ответственен за свою внешность, за то, какое впечатление производит его лицо. Я думаю, что оно у Вас радует взор, поскольку красота не исчезает, а Ваши мысли и чувства - самого высокого свойства. Другое дело, что несчастья, тревоги и потери не украшают и могут быть разрушительны... Опера, оказывается, была Венская. И всё же трудно видеть, что донна Анна не просто стягивает с героя штаны, а с таким сладострастием проделывает этот музыкальный стриптиз, что можно подумать, что она поменялась с ним ролями. Вообще же тема оперы мне, как автору, близка. Один из моих самых больших и интересных, с моей точки зрения, мраморов так и называется: "ИСКУШЕНИЕ". Это очень сложная вертикальная композиция, по научному называемая фаллической. Началась она два-три года назад с попытки в мраморе изучить кельтский орнамент, а затем возникли новые мотивы - библейские, христианские и вполне современные. Композиция очень сложна и хрупка, только однажды показывал её в Дублинском университете, где возникла вокруг нее целая дискуссия именно по причине намеренного смешения стилей. Разумеется, самую страшную силу разрушения имеет время, необратимость, казалось бы, смертельная, а вот вдруг возникает образ, просто картинка, вызванная Вашей памятью: ленинградский домик, ограждённый забором, а во дворике под падающими цветами - вы все. Картина на всю жизнь, как прекрасно, даже если цветы летели в пустовавший двор, поскольку этот двор, цветы, поклонники, все вместе - Вы, Лара. Такая картинка уже есть счастье. Если бы я был живописец, непременно изобразил бы Вас вот как: под яркой голубизной небесной тверди другая твердь - земная, а на ней дворик (как если бы смотреть свысока), а в нём Вы с беспомощно вперёд вытянутыми руками, потому что все цветы падают мимо, а прекрасное лицо - само как нежный цветок, смущённо улыбается...

Лара, хотя я и скульптор, однако целиком и полностью согласен с Вами - теперешнюю скульптуру не понимаю и не воспринимаю. Вот был несколько недель назад на самой представительной ежегодной выставке в Париже, где почти все французские галереи выставляют свои лучшие вещи. Кое-что я снял на видеокамеру. Наибольшее внимание привлекали роботообразные подвижные фигуры, с позиции техники просто изумительные. Но какое это имеет отношение к искусству как к духовному, эстетическому самопознанию человека - сказать не могу. Или, например, как бы специально для нас: большие ленинские бронзовые головы, около двух десятков, точнее - сегменты, поскольку они разрезаны особым образом. Скажем, в разных местах стоят головы. У одной сверху вырезан сегмент, этакий треугольник, как из арбуза - значит, получилось два экспоната. Честно говоря, сама идея замечательна и сделана здорово, но опять же мой дурацкий вопрос: какое отношение этот изобретательный цирк имеет к тому, что мы называем искусством? Или это понятие не вечное, и мы не успели заметить, как оно стало обозначать совсем другое, обращённое исключительно к базару и зрелищам. Вы знаете, Лара, вопрос не новый и ответа нет, увы... Вот мы с Вами ещё не успели повидаться, а в Англии стало сразу на семь миллионеров больше. Все газеты вышли с огромными цифрами на первых страницах. А что бы Вы, Лара, сделали с миллионом? А я, знаете, построил бы мастерскую на каком-нибудь острове в Эгейском море, сплошь состоящем из мрамора, чтобы не покупать материал. Пристроил бы к ней клетушку для Лары и себя и жил бы как Робинзон с верной Пятницей. После таких отрадных картинок пора поработать на этом мокром острове, так что временно расстаёмся... Вот и намахался, прогулялся, а вернувшись - рубанул курицу и вот вновь с Вами, Лара, а инерция ассоциаций такова, что не остановить. К грекам еду больше 20-ти лет, самоучитель завёл, пытался списаться, а воз поныне там, хотя пару лет назад, признаться, поехал на перекладных через весь континент, да застрял в Италии. Так что теперь с Вами мечта может обрести реальность, так, Лара? Пусть не удивляет Вас, что я так бесцеремонен с реальным положением вещей, уже и с Вами беседую, словно с милым старым другом. Вы сами, конечно, повинны в том своим искренним и откровенным письмом, так что не обессудьте, голубушка. Вот возникала здесь тема искушения, она также вездесуща, как и слабость, вот поборюсь ещё день-другой и позвоню Вам... Какое прекрасное для нас время: сколь угодно фантазируй, твори себе идеальный образ того, кто где-то там пишет письма, дышит другим воздухом, ходит по иной земле. Знаете, что такое истинная любовь, которая выше и шире любого искусства? Это - память, живая память волнений первых минут, которая не гаснет, не стирается ни временем, ни рутиной. Компьютер считает строчки и велит заканчивать, осталось сказать "до свидания, извините, если утомил"...

4 декабря 1994

Дорогой мой Ваня-Ванечка, дорогая подружка моя далёкая-близкая! Второй день, как вернулся из Амстердама на ветреный наш остров и, сам не знаю почему, постоянно думаю вновь о тебе. Казалось бы, столько воды утекло за эти годы, всё могло бы неузнаваемо измениться, да только моё сердце нелегко впускает, и совсем не желает расставаться со старыми привязанностями, дружеским теплом и участием. Особенно это сильно чувствуешь, когда возвращаешься с материка с его цивилизованными, вежливыми и холодными людьми. В Голландии я был ровно неделю и двое суток в пути через Лондон и Остенде, на двух кораблях и множестве поездов. Таким образом, хорошо узнал путь, по которому, возможно, надо будет на караване к Пасхе доставить скульптуру и живопись в галерею. Конечно, очень приятно получить приглашение, иметь постоянную выставку в музейном городе Рембранта и Ван Гога. Более того, мне предложили быть экспертом-советником галереи, где выставляются только русские художники и половина денег идёт в пользу детских художественных школ в Белоруссии и России. Открывает галерею голландский комитет "Дети Чернобыля". Странно, но моя живопись, о которой я забыл, вызвала там куда больший интерес, чем скульптура. Так или иначе, но объявился новый шанс в моей судьбе. Помнишь, как много об этом говорили в своё время, как важна в жизни художника везуха, счастливый жребий. Вот почему, как только мне позвонили, я сразу отчалил. Кроме того, мне заказана эмблема выставки, и я обещал прилететь, как только будет готово помещение.

... Наша с тобой последняя прогулка во время фестиваля была как раз перед звонком-знакомством из Германии. Женщина оказалась переводчиком поэзии на немецкий, речь шла о возможном переводе моих стихов. Она очень высокого мнения о твоей работе, и не поверила, что ты профессиональный музыкант, а не поэт. Возникла переписка - интересная, голос её невероятно эмоционален и выразителен, она давно живёт в Германии, одинокая, моих, вероятно, лет, но знакомиться, встретиться с ней я побаиваюсь. Лучше переписка и даже пустые мечтания, чем жестокая действительность в нашем возрасте. Одно дело, когда бок о бок идёшь год за годом по жизни и меняешься не в лучшую сторону, даже на расстоянии, как мы с тобой. Другое дело, когда со всеми своими морщинами и сединой обрушиваешься на нового для тебя человека. Знаешь, сколь много потребовалось самообладания Ганской, когда впервые она увидела Бальзака, приехавшего для женитьбы на этой аристократке? А ведь она почти точно знала, как он выглядит, получала дегоротипы - ничто не может помочь увидеть как наяву. Вот хорошо бы завели видеотелефон, но, видать, не доживу. Понимаешь, Ванечка, так не хочу вновь очаровываться и затем разочаровываться... Как бы ты поступила на моём месте, что победило бы в тебе: сохранение знакомства только в переписке и редкими беседами по телефону или реальное знакомство с огромным риском потери? Я так доверяю твоей женской интуиции и проницательному уму, что рискнул задать именно тебе столь интимный и важный для меня вопрос. Я знаю, как ты всегда занята, тем более сейчас, перед Рождеством. Однако надеюсь, что найдёшь время для ответа, а если захочешь, я приеду специально в Дублин и встречу тебя после репетиции, как в добрые, старые времена...

Похвала подействовала на меня и вновь потянуло к краске, так что не исключено, что займусь живописью, уж очень надоело дерево, надо сменить материал. Вообще же цвет - сам по себе уже радость, тем более на этом острове, когда приходит эта серая скучная пора и есть шанс разогнать тоску интенсивным светом и цветом. В Амстердаме всё затмил старик Рембрант, даже не мог долго вспомнить ни Ван Гога, ни других авторов из музея современного искусства. Перед глазами остался только автопортрет и портрет жены. Вероятно, дело в том, что если он и страдал в своём диком одиночестве и нищете, не меньше, чем Ван Гог, то выразил это страдание с невероятной глубиной и сдержанностью, во всяком случае, противоположно тому, как это сделал Ван Гог. Конечно, другое время, иной стиль, но старик всеми силами прячет себя, уходит в портретную традицию, только временами разрушая пространство и перспективу, как в портрете жены, выворачивая левую часть её лица вперёд, на зрителя, наплевав на все каноны своего времени. Но не в этом дело, главное - стыдно сегодня показывать свои страдания, говорить о них, когда можно молчать и всё оставлять в себе. Наверно я утомил тебя и тебе не так просто разобраться без привычки постоянно заниматься русским языком. Желаю тебе всего наилучшего.

Декабрь 1994 Екатеринбург

Дорогой Лёва! Понял из твоей "парижской" открытки, что письмо Миши и два моих ты не получил... Пишу третье без всякой надежды. Обычно мы пользуемся оказией, но ты забрался так далеко, что какая уж там оказия! Миша должен вернуться из Израиля к середине декабря. В Штаты он не смог уехать из-за "сведений" о нарушении чего-то там, в связи с неуплатой налогов, поскольку раньше он ездил по рабочей визе. В общем, поездка отложена, пока всё это не отрегулируется. ...Что касается моей жизни, то она, как у всякого неврастеника с нестабильной психикой, то вроде - ничего; то хоть башкой об стену!.. Летом писал этюды и был счастлив совершенно, накрасил 100 листов, и это - лучшая моя поездка. Там я отдохнул душой от сложностей и несуразностей городской жизни, которую стал ощущать как всё более непереносимую. Жизнь становится жёстче и холоднее, чувствую себя всё более одиноким... С одной стороны, социальная ситуация определяет "расползание" по собственным "нишам", с другой - возраст и ощущение ненужности новых связей, а старые... "Иных уж нет, а те далече"... Всё чаще испытываешь горечь и полное отсутствие каких-либо надежд. Что касается дел материальных, то мне удаётся чего-то продавать и быть независимым. На том скудном уровне скудного быта, к которому я привык. Поездка за рубеж - это более, чем сложно. Это, всё-таки, могло бы как-то отвлечь, но, увы... Но дело, конечно, не в этом... Как говаривал принц Гамлет: "я вдруг утратил всю свою весёлость"... Как-то жить стало безрадостно, ничего уже, кроме плохого, не может случиться, жизнь без вариантов. Она образуется помимо моей воли из обязанностей, долга, обстоятельств, которыми я не управляю... Единственное, что мне удаётся внутри этого стереотипа - быть в мастерской в свободное от суеты время и что-то делать. Правда, с полным ощущением ненужности своей, но это наш общий удел... "Крашу" большие листы - "Средневековые"... Продолжаю делать цветные цирковые "Притчи", "Женщин и монстров" - они то, в основном, меня и кормят... Нувориши "баб" любят, но, поскольку рынок наш примитивен, если считать, что он есть, то всё это - по жуткой дешёвке... Ты когда-нибудь задаешь себе "запрещённые" вопросы, вроде: "а удалась ли моя жизнь"? Произошло ли "самоосуществление" и что оно означает: только ли рисунки или что-то ещё?.. Мало что получилось из первоначальных представлений о том, какой должна была бы быть жизнь. С точки зрения религиозной, кощунственно, прожив 66 лет, работать на Господа, но как грустно от того уже никогда неосуществимого, неслучившегося, несбывшегося... Правда, смешно читать, как горюет недопивший, недорисовавший старик, живущий на этом свете, в то время как тех, кто был моложе и талантливее - уже нет?.. А вот нет смирения, нет благодарности, кротости, а ведь это свинство! Вот сидел бы ты сейчас напротив, достал бы я из шкафчика бутылочку, может, мы бы и решили какие-нибудь "проклятые" вопросы к общему удовольствию и пользе... Иногда я теряю самообладание и меня охватывает смертная, волчья тоска, от невозможности поделиться ею становится ещё хуже... Прости за этот печальный тон и не думай, что уж совсем я "закис". Да нет, я ещё "хоть куда" - и работать, и выпить. И в компании слыву "весельчаком", хотя имидж этот поддерживать всё труднее. Уж очень густо образуется поток мелких неприятностей, но они без пауз и это изнурительно. Шкаф набит работами: и печатными, и цветными - куда это всё? Может, "жить" надо было, а не красить? А может, красить - это и есть жизнь?.. Кто знает, но, как говорит Ирина Лаврова: "Лучше всего так, как есть". Хотя так, как есть - далеко не лучше всего... В плане социальной жизни - смутные времена, умираем от страха, что беспорядки и беспредел вызовут к жизни национальную тоску по сильной власти с примесью православия и антисемитизма. Что уже довольно часто происходит, реализуясь в разного рода "патриотических" движениях, сильно попахивающих погромом. Но что зависит от нас? Печально, что эти неблагополучия наложились на неблагополучия внутри собственного существования. Сочетание не из лёгких... И не вовремя возникшее. А может, виной всему усталость и от работы, и от психических перегрузок, от невозможности что-то изменить, да и просто сил нет для этого. Я работаю много, но одна из причин - убежище. Я не слышу себя, когда работаю, и мерзкий голос внутри отступает на время, чтобы снова наброситься, как только выйду из мастерской... Ещё раз, прости за нытье... Чего, в общем-то, плакать: независим, хоть и не богат; делаю, что хочу. Ну, не могу уехать куда-нибудь передохнуть, хотя меня сильно зовут друзья в Гамбург и, может, я исхитрюсь, и насобираю нужную сумму для поездки. Там нет проблем где остановиться, только дорога... Ещё и унизительное незнание языка, создающее тьму проблем. А надо бы "выскочить" из стереотипа, бесконечно утомительного... И всё же, при всех потерях моей жизни я отдаю себе отчёт, что многое стало естественнее и сущностнее. Ушло честолюбие (почти), не хочется суетни, радует сама работа, а не сопутствующие ей обстоятельства. Всё меньше хочется показывать свои листы, сделаны - и хорошо... Они для себя, а не для кого-то. Радуют только старые дружбы, новые не "приживаются". Всё более хочется быть одному... Жду лета, чтобы уехать "красить" с натуры. Это становится всё более необходимо, суета остаётся позади, хоть на время... Вспоминаю Париж и то время, когда я был захвачен своими "переживаниями". Куда всё делось!... Ну, вот так... Прости за сумбурное и не очень весёлое письмо. Не надеюсь, что ты его получишь и, дай-то Бог! Сердечно тебя обнимаю. Твой Виталий Волович.

P. S. Вчера встретил Мишу. Он привёз мне вызов из Израиля. Хотя надежды на поездку нет, но всё равно приятно. Миша в восторге от страны, но виделись мы кратко, после вокзала, толком ещё ничего не рассказал... Привет тебе от него огромный!

16 декабря 1994 Вэксфорд

Спасибо, дорогая Лара, за столь серьёзное и внимательное отношение ко мне. Я даже слегка вздрогнул, настолько долго болтался в какой-то совсем иной, необязательной и расслабленной жизни. Вы это абсолютно точно усекли и приняли совершенно необходимый тон. Тут невольно вспомнился давний общественный диалог "физики - лирики". Будем надеяться, что в нашем союзе возникнет не только сотрудничество и обязательность, но и удовольствие, сверх того. Письмо Ваше буквально выдернуло меня именно тогда, когда необходимо остановиться, отойти и оглядеться - запалился настолько на живописи, которой занят дома и скульптурой вечером и ночью в мастерской, что без оглядки можно и дров наломать. Состояние совершенно замечательное. Я очень Вам обязан своим новым самочувствием, обретением времени и пространства в совершенно конкретном и обязательном плане. Перечитываю Ваше письмо. Милая Лара, пусть Вас впредь не пугают некие неточности и возможная неряшливость в почерке. Это, гарантирую своим честным словом, не может иметь ни в чём продолжения, хотя, естественно, сама моя артистическая увлечённость и порою - горячность, и есть нормальное продолжение определённых достоинств, без которых нет художника. Я принимаю все требования дела Вашего, галереи, как совершенно естественные и необходимые. Более того, когда-то я сам был выставочным деятелем и для меня эти требования элементарны. Готовясь к появлению на свет Божий под Вашей эгидой и Вашим пристальным взглядом, я всё буду делать своевременно и тщательно, как бы ни заносило меня в увлечённости краской, от которой я совсем сейчас с голодухи свихнулся. Плохо, что кроме новых вещей полез на старые - ведь я сейчас совсем иной, чем десять лет назад, когда доски были записаны и была выставка. Эмблемой займусь сразу после Рождества и подготовкой письменного материала. Хорошо бы для статьи о детской живописи получить что-то из Вашего архива на русском, или в переводе, дабы не открывать Америк. Я мало что знаю в этой области, кроме общеэстетических позиций, поскольку специально не знаком ни с самим предметом, ни с литературой. Подумайте, чем можете помочь мне. Эмблема, вероятно, пойдёт в разных материалах и я заранее буду предлагать на выбор, если он возникнет. Что касается макета каталога, то эта работа возможна только тогда, когда под рукой есть весь без исключения изобразительный материал и все текстовки. Кроме того, необходим прямой контакт с техническими исполнителями, знание бумаги, формата, насколько возможен цвет и многое другое. Короче говоря, лучше для дела всё это готовить на месте и со знающим дело книжным графиком, по здешнему дизайнером. Но если это очень дорого, не по карману, или есть иные соображения, то я постараюсь специально приехать поранее и с моим почти однофамильцем изготовить макет, поскольку мне приходилось неоднократно делать принципиальное, образное решение макета. Впрочем, если Вам будет угодно и будет место в новом доме для меня, чтобы не обременять Вас, то как только я здесь закончу основную подготовку работ, то смогу приехать и на месте делать всё необходимое. Во всяком случае, я всегда готов. Что касается просто совета относительно макета, то пожалуйста: первый каталог должен иметь все качества премьеры - праздничность, привлекательность и одновременно солидность, ни тени дешёвки, чтобы не возникло ощущение, что галерея собирается ходить с протянутой рукой для нищих славян. Что касается поездки в Россию, то у меня есть большие сомнения относительно моего участия, тут Вам лучше разобраться без меня. Не надо обо мне говорить как о "добровольце" - при всём моём желании это невозможно для меня по самому определению: искусство, и всё с ним связанное - это сфера моей профессии. Желаю Вам в это тревожное и увлекательное время получать побольше радости и от выставки, и от живых людей, и прежде всего от Вашей семьи. Спасибо, Лара, за поздравления и пожелания. Надеюсь, что Вам хорошо жить сейчас на Белом Свете и Вам будет славно в праздники! С Рождеством Вас счастливым!!!

2 января 1995 Вэксфорд

Понедельник. Последний день Рождественских каникул - высокие, голубые-голубые небеса, чистенькое солнышко и лёгкий морозец с ночи сразу же выгнали на прогулку по узким фермерским дорогам, с которых вид открывается волшебный с рекой Слэнни, с её излучиной внизу у моста, а далее холмы и горная цепь Виклоу, жемчужина Ирландии. Весь этот счастливый Божий мир сверкает и не перестаёт радовать взор и сердце. Что и говорить - Благодать Господня над этой несуетной землёй и пребывание здесь наполняет душу покоем и желанием обогреть и успокоить всех близких и знакомых, разделить прогулку и беседу, кресло у камина и место у стола, всё-всё, что может дарить радость и покой. Но сегодня последний день встреч моих детей с друзьями на этих каникулах и они отчалили. А я, запалив камин, сел писать, а завтра начну вновь вкалывать вместе со всем христианским людом. Хотя, честно говоря, уже тянет размяться слегка в мастерской - там у меня на выходе несколько вещей. Смена работ очень благодатна, как сейчас - компьютер, живопись и скульптура.

3 января 1995

Дорогая Веточка, наконец-то сегодня заработала почта, получил ворох писем и Ваше поздравление - огромное спасибо. Живопись моя не пошла во вновь затонувшей Атлантиде, и потому первое письмо - Вам. Мы славно встретили и проводили праздники, даже солнышко было, а я и отдохнул, и поработал. За время после Амстердама написалось пять вещиц, начиная от портрета Князя Тьмы и кончая романтически-рыцарским пейзажем с замками и горными цепями. Мои единственные зрители впервые за многие годы выражают положительные оценки - и то хлеб... Среди сегодняшней почты пришло приглашение с русского ТV принять участие в создании фильма о шестидесятых годах с моими воспоминаниями, для начала просят наговорить на видео и послать. Поскольку дело прежде всего касается покойных моих друзей-художников, откладывать в долгий ящик нельзя. Дело трудное и ответственное, с ходу не наболтать, надо думать... Здесь всё с большей ясностью и железной очевидностью видно, как на глазах взрослеют дети, особенно дочь. Теперь она не просто хороша, но и очень интересна своей уже не кукольной красотой, я даже пытался рисовать - безуспешно. Сегодня Маша вернулась в Дублин на свою трудовую деятельность, а Миша остался дома: нажарил беляшей, выпили чуток и он опять отправился на свою гулянку. Такая у него однообразно-весёлая житуха. К величайшему огорчению, приходится сознаться, что наш с Вами в Париже квартирный хозяин абсолютно прав. Более года назад и я точно с таким же чувством покинул отечество без всякого желания вернуться. Трижды в последние годы я возвращался в Россию с тайной мечтой вновь обрести отечество, вернуться в свой круг, но тщетно... Пишут мне милейшие мои друзья, их взрослые дети, зовут-зазывают, но не дрогнуло моё сердце. Ещё больше кругов по Старому и Новому свету я оставил позади с надеждой на встречу с женщиной...

Полночь. Живопись сегодня не пошла - темно, цвет не виден, но продуктивно повкалывал в мастерской - деревяшка вдруг ожила после многомесячной неопределённости, стала поддаваться, обретать форму и смысл, и совершенно неожиданно для самого себя я сам впервые осознал это. Деревяшка - вертикальная метровая штука с двумя противоположными фигурами, причём у одной голова резко задрана вверх, а у другой смотрит чуть вниз. И очень различен ритм, у первой - порывистый, птичий; вторая - словно в пеленах. Это всё было и прежде, а сейчас увидел: "Гордыня" и "Смирение". Поверьте, этот процесс настолько бессознателен, по крайней мере мной персонально, что часто не видишь очевидное. Ведь я и чувствую себя не творцом, поэтому не люблю слово "творчество", потому что на самом деле есть только один Творец. А художник - не более как тот избранный, кто воспринимает Его замыслы и, если находится в чистоте, то иногда способен стать исполнительным инструментом в Его руках. Вы знаете главную молитву поутру Пушкина: "Не оставь милостью Своею"? Поскольку тот совершенно искренне не понимал, откуда в его дурацкой, взбалмошной кудрявой голове появляются Божественные строчки. Конечно, от Него. Вы можете возразить - ведь масса ужасного, конечно, ведь и Дьявол не спит.

Очень трудно писать о скульптуре, тем более - собственной, но попытаюсь. На самом деле то, что можно увидеть в скульптуре глазами, это ещё можно как-то описать, невозможно передать главное - впечатление. Вот, например, есть такой мрамор с названием "Искушение". Это вообще главная тема моя. Мрамор весь изрезан множеством фигур - у основания Адам и Ева в райских кущах с яблоком, затем всякие условные формы из древнего кельтского искусства, которое я здесь изучал. Потом Ангел Смерти, Рука Судьбы, переходящая в автопортрет и фигуру моей покойной жены и много чего другого из кельтской, христианской и греческой мифологий. Чаще всего это греческая. В дни (скоро шесть лет), когда умирала моя жена, главная ирландская газета выбрала меня художником года, что было одной из последних её радостей, поскольку в то время на выставке в Дублине была моя композиция "Икарус". Это как бы упавшая с небес и разбившаяся на куски греческая колонна, один из них как бы с изображением Икаруса. То был образ распавшейся гармонии, счастья - она производила впечатление. Ещё одна - это как бы застывшие, устремлённые ввысь языки пламени, весьма утончённые - первая часть ("Юность") большого триптиха "Жизнь". Затем очень сложная "Средняя" часть и третья - "Смерть". Выставлял только первую часть с успехом. Вы знаете, сейчас я так увлёкся живописью, что вдруг легко оказалось писать о скульптуре, как бы со стороны. Совершенно неожиданно привлёк пейзаж, но не натуралистический, а тот романтически-волшебный, который старые мастера иногда писали на заднем плане икон, картин. Один такой удался разом, в день, с голубыми, сверкающими горами и таинственным замком на скальном обрыве. Но другой, куда более сложный, разнообразный по цвету и ритму, доставил мне в работе огромную радость, но вот масло прожухло, как и должно быть, втянулось в грунт и всё поблекло - надо бы поднять, но не пошло, но зато продвинулась скульптура. Должен Вам сказать, что я почти мгновенно остываю к готовым вещам и почти забываю. Но ведь свято место пусто не бывает, и зарождаются новые. Таким образом, вся радость - в работе, в самом одолении материала и, прежде всего, инерции собственного сознания, собственной тупости, поскольку Благодать Господня требует всего человека и всех его сил, если этот человек берёт на себя ответственность за реализацию замыслов в чистоте и полной мере. Конечно, быть художником непросто и нелегко, это прежде всего дикое одиночество. Какое бы занятие у человека не было, как бы он не был им захвачен - это дело всегда меньше самого человека, поскольку вся полнота жизни - только в любви, и все мы жаждем любви, а всё остальное: поэзия, искусство, наука и так далее - только приближение к ней. Пока жив человек - всё возможно, только надо хотеть и стремиться к истине, а истина только в любви...

18 января 1995 Вэксфорд

Дорогие девочки-подружки Клавушка и Настенька, сердечное спасибо за поздравления и добрые пожелания! Здравствуйте и будьте счастливы в Новом Году! Извините, что не сразу ответил, я был в Амстердаме в связи с предстоящей в апреле выставкой, да занятость, да суета, да надо было сосредоточиться на Мосине. Поначалу казалось, что я смогу наговорить на видеокамеру, но вскоре понял, что не могу - это всё же актёрство, и заставить себя сесть перед камерой не могу. Другое дело - текст. Клавушка, если сочтёшь полезным - перешли его Галине в Пермь с приветом от меня. Так или иначе, невольно возник старт тем самым мемуарам, о которых так много говорили друзья и близкие, да махнули рукой. Впервые в эту пору не бегу на солнышко (в прошлом году пригревался в Иерусалиме, позапрошлом в Калифорнии). А сейчас сдурел настолько, что уж ничего не замечаю, слава Богу, Миша вернулся из Лондона и кормит меня. На другую б галерею плюнул бы, но эта в Амстердаме при голландском комитете "Чернобыль", и половина от продаж пойдёт не живоглоту-торгашу, а детским художественным школам в разных наших городах. Кроме того, есть важное дело суеты: я купил мотокараван, в котором хочу не только путешествовать, но и отвозить вещи в галереи. Вот какая жизнь, девочки милые ...хорошая жизнь, я люблю её, как вы свою, и очень рад был читать ваши строчки об этом, что само по себе величайшая по этим временам редкость. Клавушка, где ты была в Италии и что там поделывала? Должен признаться, что страна крайне разочаровала меня (исключая Флоренцию и Римские руины), особенно сами итальянцы, напомнившие противных израильтян. Дорогая Настенька, мне очень понравилась твоя почеркушка и рад за тебя искренне, спасибо за добрую память! Так редко слышу или читаю в свой адрес нечто схожее. Спасибо за приглашение, рад буду и тебя видеть у себя в гостях, если сможешь приехать. Сам я пока так занят, что не планирую будущее. В Россию не тянет не только по причине последних мерзостей, но и вообще, хотя дико соскучен и хотел бы видеть, в том числе, и тебя с мамой. А пока напиши мне подробнее обо всём, что тебе интересно, смотришь, и мне станет веселей на моей Атлантиде. В Амстердаме сказочно красиво. Ван Гог в большинстве оказался скучен, но открыл мне глаза на тамошний типаж невероятно точно и сильно, так, что затем всё вздрагивал, глядя на аборигенов. Но перед отбытием успел увидеть Рембранта, и всё разом забыл, уже дома начал вспоминать всё прочее. Не вам мне говорить о тайне старика, его страданиях, потерях и о том, как скупо, сквозь зубы, он едва-едва промолвил свою исповедь. Странно и непонятно было вспоминать иную живопись, совершенно лишённую аскетизма и отрешённости старика Рембранта, вот с него и пошло это теперешнее наваждение. Как только вернулся, вытащил давно забытые свои картинки, которые возникли в начале здешней жизни сразу после смерти Гены, и то был знак. Потом выставил и благополучно забыл, но вот слайды их были среди прочих, когда показывал в галерее, и они понравились более скульптуры. Затем старик, и круг замкнулся, так внешне возник плен. Если действительно в Голландии будут мои вещи, значит, действительно, как говаривал Брусилович, Лёвка - счастливчик. Всех вам благ и, прежде всего, здоровья.

20 января 1995

Дорогая Лара, здравствуйте и спасибо за письмо из грохота и суеты Вашей неуёмной натуры, Вы молодец! Радостно, оказывается, было взять Ваш конверт в руки, открывать и читать. Только вчера писал, что всё в моей жизни говорит за то, что обязан я быть счастливым: любимая, взахват работа: и дома - с маслом, и ночная - в мастерской; так, что не замечаю непогоду, точнее, не бегу от неё, как в прежние годы в солнечные края. Вот и Миша балует обедами, даже экзамена не боюсь, что будет шестого, словом, всё отлично, а вот грызёт одиночество... Так писал вчера, а сегодня вдруг с Вашим письмом в руках понял: есть близкий, со всё более родной интонацией человек, это, если позволите, Вы - Лара. Извините за невольную лирику в нашей столь прозаически деловой переписке. Хотя Вы сказали несколько слов о приятных совместных днях и выразили надежду на будущие. В мастерской заканчивается работа над последними вещами, но предстоит огромная и безрадостная по окончанию двух бронз, отлитых в Иерусалиме. Таким образом, во дворике (спасибо за чертёжик) можно спокойно поставить штук 6-7 бронз и несколько мраморных вещей. Надо сказать, что только сейчас начинаю чуть-чуть понимать сколь различны моя скульптура и живопись. Они производные двух различных миров: сознательного почти (скульптура) и бессознательного, потаённого (живопись) и потому столь трудно совмещаются. Несколько моих подходов выявили мою полную несостоятельность в рекламном жанре. Прежде всего, полетел план с керамикой - печь у нас не работает, а сам процесс даже у специалистов плохо поддаётся контролю. Затем стало понятно, что графическая эмблема не сочетается с живописным решением, когда я увидел, что керамики не будет. Я говорил со здешним специалистом Тони Робинсон, он согласен с моими доводами и считает, что надо вывеску на месте заказать текстовую в обычных для улицы материалах, что совсем недорого. Милая Лара, не сердитесь на меня. Я хотел, как мне казалось, лучше, а между замыслом и исполнением всегда пропасть и заполнить её, слава Господу, мне удаётся в трёх областях, и за то спасибо. Вообще же практическая сторона всегда была моей слабой стороной, но вот появились Вы, и я с ещё большей надеждой смотрю в будущее.

22 января 1995 Вэксфорд

Дорогой Анри (Волохонский), с наступившим годом тебя и прибылью! Проснулся сегодня, сражённый новорожденным младенцем твоим и от усилий понять - сколько лет жене твоей. Да, было ещё усилие понять пол младенца, тут пришлось открыть глаза и переводить увиденное в метафорический план, хотя, видит Бог, нисколько не сомневаюсь в прародительских возможностях вашего семейства. Стих ли, книга ль новая явились, черкни, пришли - вновь порадуюсь за тебя. Мне хотелось написать тебе с каким-то сложившимся представлением о последней книге. Так случилось, что Париж привёл в Амстердам, в пригласившую меня галерею. Старик Рембрант обратил в живописца. Я совсем спятил: маслом мажу картинки и намерен выставить в апреле вместе со скульптурой. Был ли ты в тамошнем национальном музее, где рядышком два портрета - самого старика и его покойной жены, со всеми возможными нарушениями канонов и правил? Шок был таков, что всё виденное перед тем, в том числе и Ван Гога, забыл начисто. Только дома потихоньку восстанавливалась память, но рассудок, увы, не воскрес - намалевал уже штук семь досок, а ночами заканчиваю в мастерской рубить последние вещи. Галерея требует от меня не только экспонаты, так сказать, но и тексты, зная, что мне знакомы правила русского правописания. У меня, Анри, просьба-предложение: поскольку ты был свидетелем самого интересного времени моей работы в скульптуре, а что касается более поздних работ в живописи - то есть слайды и фотографии. Так вот, что ты, милый, скажешь о моих работах, можешь ли изобразить текст? Стыдно сказать, но меня всё более увлекает ложная классика, точнее, романтическая разновидность гладких масел-пейзажей с фантастикой скал, гротов и дубрав с замками и руинами, осваиваю технику и пространство. Если тебе недосуг или просто нет охоты - я отлично пойму и буду писать сам, поскольку за все эти два десятка лет встретил только одного человека, который мог бы осчастливить меня своим участием в выставке. С наилучшими пожеланиями семейству и тебе. Твой Л.

3 февраля 1995 Вэксфорд

Привет, обнимаю тебя сердечно, дорогой Витя! Как видишь, письмо с вложением от Мишки добралось таки... Что можно сказать о старости и смерти, даже при столь очевидном сближении? Ничегошеньки сказать нельзя, сам понимаешь, а потому все остальные проклятые вопросы повисают в неопределённости, а обсуждение может выявить исключительные познания, даже талантливость дискуссии, не сдвинув ни на шаг... Проблематика, на мой взгляд, здесь сугубо индивидуальна, как сам конец этой истории. И тут кто как понимает и чувствует. Прагматичные америкашки, например, подменили понятием счастья всё на свете и определили: если к 65 годам работается, играется и любится, то ты прожил прекрасную жизнь, счастлив. И, с улыбкой поудобнее укладываясь в подушками и бархатом обитый гроб, не забудь под занавес нечто ободряющее изречь и благословить со всё более светлеющим ликом безутешное человечество. А Восток, сам знаешь, труд и его результаты ни в грош не ценит и созерцание пупка понимает как адекватный ответ на все твои вопросы. Витенька, я не отмахиваюсь и не отшучиваюсь, хотя и способен чувствовать и понимать твоё состояние, сам же не задаюсь вопросом: удалась ли жизнь, поскольку, как и Сашка Пушкин, жив от благодати Господней, и не перестаю благодарить и просить, чтобы и далее не оставил своей милостью. И представь себе, я отлично чувствую, насколько небеса в тот или иной момент благосклонны и почему тот или иной замысел ни удаётся и тому вижу причину в неготовности или непригодности моего духа для реализации. Более того, я не осознаю себя истинным автором вещей или поступков, я - инструмент. И дело тут ни в гордыне, ни в смиреньи, ведь и они от Господа. Вот почему так люблю язычников и последние годы читаю только Геродота или Плутарха. Прости меня, но я заключён в круг гармонии. Как я понимаю, возможно за то, что в прошлой жизни не только не был сукиным сыном, но и совершил нечто весьма достойное, за что по закону реинкарнации награждён той самой судьбой, что известна тебе. По моему внутреннему совершенно искреннему убеждению она многократно богаче, ярче и значительней всего того, что я только мог бы себе представить при весьма своём не бедном воображении. И так изо дня в день не оставляют меня впечатления, события, волнения и работа, хотя и живу словно на необитаемом острове - по неделям не видя людей вообще и не слыша ничего, кроме радио и музыки. И меня занимает работа, но в ней меня, прежде всего, поражает всё та же Благодать, нисхождение, так сказать, если не Духа Святого, так Милости ко мне. Ведь ты сам понимаешь: разве кто-либо мог предсказать это настоящее в той, прошлой жизни, до чужбины. Конечно, были и есть некие усилия мои, но грош им цена, не будь Промысла Всевышнего. Видишь, милый, как я это понимаю - смиренье иль гордыня? Последняя деревяшка так и назвалась, и две фигуры так и являют собой это единство в духе закона диалектики. Снизошли небеса в Галилее, и в одно лето вырубились неведомо как камни. Снизошли на меня в Амстердаме, в момент великого потрясения при одном взгляде на старика Рембранта. Его автопортрет, единственный, в котором все твои вопросы, проклятые вопросы и страдание начинают постигаться как бы с другой стороны, из-за роковой черты. И потрясение уже от увиденного оттуда...

6 февраля 1995

Понедельник. Милый Витенька, облаять бы тебя, старого дурня, трёхэтажным, так жаль бумагу. Да и не поможет, как и прежде не помогало - гордыня штука скользкая и ловкая. Смирись и покайся, всё тебе простится и полегчает. А грехов у тебя, сам знаешь - кот наплакал... Прости, Витя, за столь решительную увертюру, так совпало: письмо твоё и счастливая сдача важнейшего экзамена в этой моей жизни. Получил ирландские водительские права, и всё - сегодня, а ещё говорят: понедельник - день тяжёлый... Значит, парниша, начинаем новую жизнь в избушке на курьих колёсиках, что означает надобность осваивать мотокараван в ближайшие недели, оформлять скульптуру и живопись, да через два моря и Англию - в Амстердам, в галерею, где должна состояться моя выставка. Я там уже побывал, признаться, не без сюрприза, а именно - обнаружил в Амстердаме действительно художника, обалдел, и как только пришёл в себя, а лучше сказать - совсем потерял голову, стал красить доски и холсты. Да, этот художник, представь себе, старик Рембрант. Речь об автопортрете в голландском национальном музее. Все прежде виденные, вместе взятые - не стоят его одного. Другой музей, битком набитый Ван-Гогом, оставил равнодушным до удивления. А сам город, висящий над водой - этакий манерный пряник, испускающий бурую мочу. Впрочем, народец так себе - сухой и серьёзный...

Вторник. Днём была весна, был на кладбище, что на пригорке в излучине нашей реки Слэнни за мостом. Помолился над плитой - шесть лет сиротства. А в остальном - пустой день, с бумагами дело не сдвинулось. В Ирландии, даже когда хочешь отдать деньги, как я сейчас, за страховку машины - не берут. Так что новая эпоха отодвигается. Мне бы, не теряя времени, вернуться к последней доске, да на ней начать малевать мечтаемое, а именно - некое подобие ложных красот с романтикой горных цепей, замков, их величественных руин, разумеется, с пастушками, Флорой, Хлоей и прочим ностальгическим антуражем. Как видишь, дружище, тематически, как прежде у нас говорилось на выставкомах, я совсем иной автор. Реальность, любая притом, не интересна мне совсем, тем более волевая, экспрессивная, хотя, честно признаюсь, отдал должное модерну и в скульптуре, и в живописи, например, в портрете Князя Тьмы. Витя, я не стану вынуждать у тебя признаний, тем более неискренних. Я знаю, как нежно мои старые побратимы любят меня и старательно избегают говорить обо мне как об авторе-художнике. В лучшем случае толкуя о простительной вполне на склоне лет эксцентричности, тем более не только безобидной, но и позволившей весьма успешно продержаться на плаву вот уже два десятка лет, да ещё на чужбине. Увы, самолюбие моё не страдает, а честолюбия вообще в наличии не имею. А потому столь уютна деревенская затерянность на отшибе Европы, но потихоньку и меня искушать начинает судьба выставками.

15 февраля 1995

Дорогой мой дружок Женька, привет сердечный тебе и семейству твоему от меня и семейства мово! Письмо твоё, спасибо за которое, пришло неделю назад. Здесь своя война - футбольная, которую сейчас наблюдаю по телевизору. Ирландцы забили первый гол Англии, и чёрт знает, что творится на поле и стадионе: полиция беспомощна. Играли двадцать минут, и вот уже час происходит как бы наведение порядка. Матч не состоялся... А у меня свои игры, прежде всего - краски. Готовлю вещи к выставке, смогу взять десяток картин да скульптуру. В апреле, если всё будет в порядке с документами и машиной - двинусь в путь. Рад, милый, что идея срабатывает, смотришь, и ты выберешься в шутавы, а то и в ацмаи. В этом мире главная ценность - это возможность принадлежать самому себе, надо жить, а не выживать. Старайся рисовать, красить холстики, если налажу отношения с галереей - то сможешь показывать, поскольку я приглашён не только как автор, но и как экперт по отбору. Спасибо, что взял в свою нестареющую компанию - иначе нет художника, да и не моя в том заслуга. Ужасно жаль братьев, особенно Ромочку - невозможно соглашаться с судьбой, с увяданием, хотя и неизбежно, естественно, как факт. Хорошо бы многое не видеть, не понимать, не замечать. Мне легче с моей молодостью вдали от всех из прежней жизни, только бы пореже видеть свои кудри (не трогаю по капризу детей). Да и вообще, несмотря на все потери - я счастлив. В своё время Израиль поставил жёсткий предел завихрениям моим. Как та чужбина, что ставит в неравные условия нас и наших совсем уж не еврейских жён. Были там красотки, одна другой притягательнее, да со своими ночными звонками, настойчивыми визитами в мастерскую и домой. Надо было противостоять, а ведь не всегда удавалось, и пробивал не стыд, не раскаянье, что тут скрывать, а страх за обречённость самого близкого человека, безысходность ситуации. Так сохранилась семья в юдоли греха, хотя опять и опять искушение и находило, и терзало, и торжествовало. Так что эта тема неслучайно стала центром большинства моих работ. Вот и сейчас одна красотка заманивает в Софию, другая - к немцам, а есть и в Париж. Так иронично измывается судьба над моим одиночеством и свободой. Во всех этих вариантах легко утерять себя, а обрести гармонию всё проблематичнее, а вскоре вообще перейдёт в область теории и чистой сублимации, если Господу будет угодно и далее не оставлять меня своей милостью. Так вот, Женечка, позднее допишу, сегодня крепко устал. Да, забыл сказать, что напрасно жаловался на своих: пробрались почти чудом письма от Воловича и Брусиловского, очень интересные и с рисунками.

Суббота, 13 мая 1995 Паром, 19.15

Под ярким солнышком, развалясь в креслах носового бара, начинаю эти путевые записки. В порту, куда я неспешно прикатил на отяжелевшем от скульптуры караване, было тихо, светло. А на подходе полицейские патрули надзирали за кучкой свирепых и лохматых вегетарианцев с плакатами супротив убоя скота за морями. На контроле нам назначили 11-й ряд, совсем пустой. Миша с Дэвидом пошли менять деньги. Впереди стоял паром, задорно задрав коротенький нос, и в образовавшийся провал один за другим выруливали огромные грузовики. Затем дошла очередь до легковых, затем машины покрупнее, а я оказался замыкающим. Тем временем вернулись мои мальчишки, как всегда, увлечённые разговором. Я получил деньги, распрощались. Затем я увидел высокую, с наклоном вперёд, фигуру Дэвида и низенькую Мишину, словно раздумывающую на каждом шагу: пойти ли иначе, или совсем не идти - весь в колебаниях, нерешительности. И тут мелькнул он весь, с младенчества - вечно второй, всегда за чьей-то спиной, и моя вина велика в том. Помнится: ещё в Челябе, бывало, прикатим к лесной опушке, тропка - летом ли, зимой ли: стоп, шалунишка, дорогу Машеньке, девочке, не лезь, не забегай. И так всегда. Всегда вот и ходит, лепится тенью то к маме, то к Маше, то к одному, то к другому дружку... На первой передаче въехал по команде в брюхо и вскоре был остановлен. Вокруг - автомобильное царство, в основном французское и немецкое. Господи, сколь тревог вызывало требование быть каравану не выше 2м 40см, а тут до потолка ещё не менее полуметра, и так во всём - совершенно излишние заботы, тревоги, ужасающие догадки. А тут разом всё успокоилось: караван так стоял в ряду машин, словно только и делал всю жизнь, что бороздил моря да океаны. Да и я разом душой стих и впервые вдруг ощутил караванное одиночество, как долгожданное. Разложил по полкам и шкафчикам продукты и вещички, и не хотелось покидать, но порядок заведён такой, что полагается время проводить в каюте и верхних палубах. Как всегда на корабле долго плутал, пока один из моряков со спадающими на каждом шагу брюками, и всё же не падающими почему-то совсем, поплутав вместе со мной, наконец-то не отыскал мой отсек, а в нём - каюту 139. На верхней полке полудремал молодой человек, а внизу, словно рыцарские доспехи, валялась мотоциклетная амуниция: огромные высокие бутсы, из тяжёлой чёрной кожи брюки и куртка, пробитые заклёпками сумки. Разговорились: Филипп, 30 лет, дублинец, бармен, мотоциклист, своим ходом в Грецию на малый остров на летнюю работу. А здесь, в баре, пьют пиво, шумят детишки-французики, телевизор. Солнышко почти целиком простреливает от борта до порта - уже висит над горизонтом, чуть поотстав. Значит, действительно, идём в Гавр, во Францию, курс на Юго-Восток. Море совсем стихло и трудно верить, что вчера и позавчера, когда ездили в порт и казалось, что штормовой ветер снесёт с дороги караван, и что был пронизывающий холод. Тем временем по ТV начали транслировать концерт Евровидения, третий раз из Дублина, европейский рекорд. Вот я и глазею, да слушаю всякие языки, в том числе - русский. Это впервые на европейском конкурсе. Пел слащавый, в кудрях да локонах до плеч красавчик, и, понятное дело, взывал весьма истошно, как и положено, к миру, радости и разуму, кажется, на слова Резника. А имя певца, послышалось - Кирков (Киркоров).

... Вот уж и сумерки, только серовато-розовая полоска далеко позади. Более половины стран пропело, лучшая, на мой взгляд, была Англия, ... пропел Израиль, и кабы не призывы к добру и миру под весьма решительный, почти маршевый ритм, можно было счесть лучшей после Англии. В остальных песнях - сплошь шаблон, крики или стоны. Победила Норвегия, что ещё можно понять, но только с чисто салонной позиции. Тем временем пала тьма на это море, ни зги за окнами. Скоро полночь, и пора в каюту...

Вторник, 16 мая 1995 Амстердам

Дорогие Миша да Маша, сердечный привет и наилучшие пожелания на экзамены и устройство всех дел! Как Вы уже знаете, я сказочно быстро и легко, почти без усталости, оказался прямо напротив галереи, где и сейчас стоит караван, ни разу не чихнувший за пять часов непрерывной работы от Лиля. А рядом сидел очередной ангел-хранитель с именем Эрих и показывал направление на многих десятках перекрёстков и пересечений. Он пригласил меня к родителям в гости на север Голландии. Буквально не успел переступить порог, как Лара дала работу по отбору детской живописи для выставки и каталога. Так работали до полуночи, затем я уснул мертвецки, легко встал, позавтракал и в 9 часов уже был на работе. Таким образом, я провёл уже две ночи в караване и очень, очень доволен свежим воздухом, тишиной и своим собственным уютом. Здесь очень хорошее место, но хозяйка настаивает, чтобы сегодня я переехал в кемпинг. Оно и лучше - буду платить и буду от неё и её удобств свободен. Скульптуру и живопись не трогал и не смотрел пока, ведь дороги были гладкие, да я вообще не успел и глазом моргнуть, как был на месте. Я доволен всем, и прежде всего тем, что караван оправдал надежды и, надеюсь, вернёт меня благополучно домой. Надеюсь, у вас всё хорошо и вы здоровы, всем привет, молюсь за вас, целую, папа.

Среда, 17 мая 1995 Амстердам

Дорогие мои детки, мне очень трудно не писать вам письма. Все мои мысли даже здесь прежде всего о вас, мои котятки любимые... Сейчас утро, отлично поспал в караване и позавтракал, затем пришёл в галерею. Лара угостила кофе и уехала, я остался допечатывать статью для каталога, скоро закончу. Это была самая срочная работа, а днём появятся люди и Лара, все они - члены комитета и вкалывают бесплатно с утра до ночи, не произнося ни единого слова, как это могут только голландцы. Лара - очень суровая и временами грубоватая женщина, но я ей не поддаюсь, и я ей очень нужен, так что мы ладим. Но вот мой караван мозолит ей глаза, что уж совсем не понять. Так что, как только сегодня вытащу скульптуру и живопись - перееду за угол к большому каналу, где бесплатно паркуются уже несколько караванов. Интересное дело, зачем выкидывать деньги за кемпинг и постоянно быть во взрослом и детском муравейнике, когда столько совершенно замечательных мест вдоль каналов. Я не знаю планов Лары на мои вещи, она пока помалкивает, да и не видела, хотя заранее считает хорошими. Возвращаюсь к работе... Мишенька, как ты? Постарайся быть здоровым и пользуйся полезными советами, а главное - прояви инициативу, самостоятельность, как в Лондоне, и тогда наш дом перестанет быть для тебя берлогой, в которой можно скрыться от жизни.

Среда,17 мая

Пишу в первую появившуюся возможность вернуться к этому "бортовому журналу". Я оказался один на своём утлом судёнышке в голландской тихой гавани, на берегу большого канала в Амстердаме, на улице Парнас. Вот уж не мечтал так вознестись даже в самых честолюбивых снах. Впрочем, вокруг на табличках названий улиц почти одни имена художников. Надо вернуться к воскресенью. Как только я осторожненько выполз из железного чрева корабля, оказался под ярким, почти жарким французским солнцем. Свернул направо, как посоветовала француженка в информации на корабле, и хотя было воскресенье - машин было изрядно. Однако я спокойно держался своей правой стороны и так старался, что прозевал огромный указатель с перечислением городов. А мне надо было держать курс на восток - на Амьен. Тут была маленькая своротка вправо - поехал по абсолютно пустой дороге - ни души. Остановился, как только увидел прямо как с картинки Монэ живописную группу отдыхающих под сенью деревьев. Показал карту, и улыбчивые туземцы объяснили как ехать дальше и где будет круг и указатель на Амьен. Увы, указателей было так много, и городов на них, что поехал наугад и вскоре убедился, что еду правильно. Дороги были малолюдны, ехал шажком, иногда обгоняли, иногда плелись за мной. Совсем не было могучих траков, этих грузовых мастадонтов. Мелькали городишки, весьма однообразные, с узкими торцами, этакие поджарые, стройные, очень старые. Проехал воскресную ярмарку не останавливаясь - манила дорога вперёд, хотелось пробраться как можно далее, пока монотонно, без перебоев ворчит дизель и крутятся колёса. Вдруг разом оказался в Амьене - большой город, опять же случайно оказался на главной улице. Вижу - можно остановиться на широкой привольной обочине, какой на моём острове сроду не найдёшь. Всё-таки материк, большая земля. Пошёл размяться. Хотел было купить телефонную карточку, но всё было закрыто. Далее мой путь лежал на Лиль. Качу себе сквозь сказочно ненатуральный ландшафт со стройными шеренгами деревьев, через луга со странными существами неприятного белёсого цвета - не то коровы, не то свиньи, не то ещё что-то, чёрт знает что. Уже солнышко склоняется, вдруг оказываюсь неожиданно перед указателем "Реймс". Понимаю, что хорошо бы поглядеть знаменитый собор, а тут большая площадка - ни души, ни машин, простор, тишина. Тут впервые развёл свой очаг, приготовил супец, чаёк, поел, размялся, да вернулся в деревню к перекрёстку. Увидел впереди многоярусное заграждение, стал догадываться, что это платная дорога с автоматами, как в Калифорнии и Дублине, в которые кидают монеты и ворота отворяются. А у меня ни одной нет, только одна банкнота 100 франков. Вышел человек из будки-офиса, да, говорит, Лиль - туда, за эти самые дурацкие ворота, но платить на въезде не надо. Нужно нажать на кнопку и выскочит бумажка, которую нужно взять и шлагбаум откроется. Вот поехал я. Да, забыл сказать, что дорога будет стоить 37 франков. Вот, значит, еду - три или четыре полосы в одну сторону, появились траки и множество огромных зверюг в автобусном обличьи. Поначалу я думал, что накрывается мой дизель: вдруг караван почти останавливается на полном ходу, словно сбоку и спереди кто-то живой давит могучим плечом. Оказывается, это при обгоне образуется воздушная яма и караван почти проваливается в неё. Но вскоре привык, еду я себе тихонько по крайней. А они всё норовят если не перепрыгнуть через меня и затоптать, так хоть обогнать...

Четверг, 18 мая

Весь день вчера был в галерее, работали, на ночь глядя чуток погулял, успокаиваясь после почти грубого Лариного непрощания. Ведь опять случилось так, что от капризного нрава женщины может рухнуть вся моя затея с этой экспедицией, хотя уже сейчас можно говорить, что главная её цель достигнута: путешествие наполовину удалось (в смысле расстояния), выставка на месте. Только бы не поддаваться на капризы и хамство, отметая всё личное, не имеющее отношение к делу. Но вот, когда я решил впервые отлежаться в караване и был уже час дня - стук в дверь. Смотрю в окошко - Тео, большой голландский доброхот, с утра до ночи, будучи на пенсии, пашет на Лару. Вот она и прислала его за мной, якобы нужен совет. Ей надо сдать в печать приглашение на выставку и надо выбрать репродукцию. Я остановился на лубочной картинке и вернулся в караван.

18 мая 1995 Амстердам

Дорогие Миша и Маша! Вчера, как раз, когда я закончил писать статью к каталогу, появился мой дорожный ангел Эрик и помог быстро вытащить скульптуру и живопись. Затем мы вместе поставили караван на площадке у моста через большой канал, здесь сегодня впервые переночевал. Погода - неважная, второй день дождик, сыровато и холодновато, так что вся моя тёплая одежда и постель оказались нужными, хотя во Франции мне показалось, что все эти вещи взял напрасно. Скульптура смотрится очень хорошо, всё в полном порядке. Ларе вчера очень понравилось, даже предложила выпить за удачу выставки, тем более, что вчера звонил бургомистр Амстердама и обещал приехать на открытие. Но она, прежде всего, коммерсант, и думает, понятное дело, о своих интересах, хотя говорит всё время противоположное. Но это всё не так важно, как то, что я очень доволен исполнением, и пока очень удачным, этой затеи с караваном и вообще поездкой и жизнью в караване. Всё здесь так удобно и уютно. Сейчас иду в галерею, скоро пять часов, закончу завтра.

19 мая 1995

Дорогой Миша, вчера стал известен срок открытия выставки - это среда, 14 июня в 10.45 утра. Только в это время может быть бургомистр (мэр) Амстердама, что очень важно и для открытия, и для будущего галереи. Вчера, когда я узнал об этом, даже не хотел думать о продлении обратного билета. Всё же одному нелегко и непросто даже в любимом караване, даже в таком замечательном городе. Но, проснувшись утром, я понял, что нельзя повторять ошибку первой выставки в Дублине, когда не поехал на открытие. И если будет возможность поменять билет - то я должен остаться.

19 мая 1995 Амстердам

Дорогие М + М, обнимаю, скучаю! Сейчас 9 вечера, есть только один час времени на ужин и короткий отдых. Работы - тьма, хозяйка как железная, а я уже третий раз отдыхаю в караване, благо только два шага. Подготовили текст на голландском языке для каталога, названия, размеры. Цены я отказался назвать, действительно, не представляю. Все, кто приходит в галерею и видят скульптуру - в восторге, так что хозяйка была весёлая, впервые накормила меня полным обедом. К вечеру зашпаклевал две новые дощечки для живописи. Очень хочется здесь, в городе Рембранта и Ван-Гога, помазать маслом. Скоро будет готов домик во дворе галереи и хозяйка отдаёт его мне под мастерскую. Хозяйка требует поставить цену на каждую скульптуру, так что утром пойду посмотреть цены в галереях, а то я в полной растерянности.

20 мая, суббота.

Миша, по всему видно, что надо остаться. Вчера вечером в галерее был амстердамский журналист. Ему очень понравились работы и он сказал, что главное - это паблисити с выставки, а для этого мне надо быть здесь. Так что, Миша, если бесплатно нельзя будет перенести дату - доплати из моей пенсионной книжки. А к каравану я так уже привык и ещё больше полюбил, что хоть на всю жизнь оставайся. Желаю Маше и тебе удачи.

23 мая 1995 Амстердам

Дорогие детки мои, всё утро отдыхаю в караване, позавтракал, всё очень удобно и приятно. Наблюдаю голландцев, как они передвигаются, в основном на велосипедах. Передо мной канал, мост и Олимпийская улица. Терять эту замечательную стоянку не хочу, очень удобная позиция под огромными деревьями, лицом к улице, пешеходам, богатым домам, а спиной к каналу и кустикам, справа - мост, а слева, подальше - Олимпийский стадион. Вчера весь день и вечер до 10-ти мазал краску, уже что-то получается на первой дощечке. Вечером занял под мастерскую домик - там хороший свет и есть отопление. Вчера же сделал большую закупку в супермаркете, затем привёз с Тео на его машине полную канистру воды. Я сегодня хорошо продвинулся во второй картинке, а завтра буду заниматься подставками под скульптуру и подписывать живопись. Сегодня опять появился мой ангел Эрик и пригласил в пятницу поехать к его родителям на север Голландии, будет ещё один студент, который заинтересовался мной. Скоро 7 вечера, возвращаюсь в галерею работать.

28 мая 1995 Амстердам

Дорогие мои детки, я вновь на своей стоянке у канала на Парнасе, вернулся почти в 5 вечера, более двух часов плелись почти шагом 80 км из города Den Helder - это самый край Голландии, красивый портовый город. Там я гостил в семье моего Ангела, его родители - красивые и добрые люди. Мистер Крамер прежде проектировал и строил корабли, теперь на пенсии и охотно стал моим учеником по скульптуре. У него такая богатая мастерская по дереву, какую я вообще никогда не видел. Оказывается, западные люди бывают необычайно гостеприимными и душевными. За мной ухаживали, как за самым дорогим родственником. Много гуляли, дважды были в порту, смотрели корабли мистера Крамера, были в гостях у родителей Элли, мамы Эрика. С утра были на службе в церкви. Я успел почти полностью вырубить красивую деревяшку в подарок. Ещё раз убедился, что ездить по Голландии одному невозможно: то надо всё время плестись, то лететь как сумасшедшему и перестраиваться на повороты, иначе не впишешься в ритм. Так что поставил свой корабль на якорь в прежней гавани, возможно, до отъезда. Спасибо, Миша, за хлопоты и беспокойство, это дело, действительно, важное - вдруг на открытии или после возникнет перспектива. Конечно, и я хочу продать, и подороже, постараюсь дерево и бронзу продать примерно по ценам, как ты говорил. И, пожалуйста, так не волнуйся за меня. Мне, действительно, скоро 69, а потом и 70, только я ведь художник, значит, молод всегда и полон сил и планов. Мистер Крамер подарил мне замечательное редкое дерево, так что и здесь буду рубить скульптуру, кстати, им же подаренным уникальным инструментом. Конечно, богатство голландцев поражает, особенно, если бывать в домах, видеть, как живут обыкновенные, совсем не богатые, но всю жизнь очень много и старательно работавшие люди.

31 мая 1995 Амстердам

Здравствуйте, детки мои! Надеюсь, и Маша читает мои письма, которые я пишу в первую же свободную минуту. Вот сейчас пришёл перекусить, а вообще-то утром был тяжкий, мерзкий сон - сбылся. Хозяйка затеяла разговор о контракте. Вчера мы мирно поставили цены на скульптуру, примерно как мы с тобой говорили, Миша. Собственно, ничего неожиданного не произошло: галерея берёт себе 45%, это обычно, ведь ещё надо продать, а это большая проблема. Но то, как жёстко и хамски разговаривала хозяйка - вернуло меня в Израиль, в Аршах, к братьям Диамантам. Однако, надо на это плевать и работать, пока есть возможность. Сегодня как раз очень красиво, интересно шла картинка. Сейчас мне надо вернуться в галерею - вскоре должен придти мистер Крамер с дочерью, которая хочет познакомиться со мной.

1 июня, четверг. Вчера поздно вернулся домой и не успел написать, что в галерее около 5-ти часов появился Эрик и пригласил на обед в китайский ресторан, где я встретился со всей его семьёй. Туда я вёз его вместе с велосипедом и он показывал дорогу, а назад опять с его сестрой Кариной, которая окончила университет в Амстердаме и в нём сейчас преподаёт. С ними отдохнул душой и поел вкусно. Вернувшись из города, встал на своё обычное место. А сейчас иду вновь работать - картинки продвинулись очень интересно.

4 июня, воскресенье, уже вечер, но светло. Дорогие М + М, сегодня слышал твой, Машенька, усталый и немножко печальный голосок, и мне было ужасно тяжело, что я постоянно подвергаю тебя и Мишу тяжким испытаниям своими поездками, особенно этой последней, связанной с огромным риском и расходами. Только сейчас я понял, что надо окончательно жить и радоваться жизни в Ирландии, поскольку там, только там, лучший народ в этой противной Европе. Дорогой Миша, ты правильно упрекаешь меня, что я не практичен и не понимаю бизнеса. Только тебе самому пора стать человеком дела и устроить свою судьбу. Прежде всего - понять, что тебе делать в этой жизни и затем - делать! Я, конечно, очень виноват перед вами, детки мои, но меня только то может оправдывать, что я не жалею себя. Вчера вечером и сегодня утром был на службе в русской православной церкви, и мне сразу стало легче и не одиноко. Будьте умниками, и Бог даст и поможет - будем всегда вместе.

7 июня 1995 Амстердам

Дорогие мои детки, вчера ушло предыдущее письмо, и я вновь начал писать вам. Это даёт возможность на бумаге быть вместе с вами. Я соскучился, истосковался, как никогда прежде. Пишу только вам, да Роме отправил поздравительную открытку. Нет сил писать письма и дневник, как я было начал, ни душевных, ни физических - всё уходит на эту неожиданно сложную и острую обстановку. Сегодня изучал вновь карту дорог назад, в Гавр. Выписал названия дорог и километры, всего около 600. По расстоянию это совсем немного, только вот перекрёстки. Теперь понятно даже мне, что ехать одному невозможно, хотя бы потому, что один человек должен быть свободен от руля и с картой в руках следить за дорогой, читать все указатели. Верно, что для дорог надо быть смелым, молодым и не одиноким, тогда можно получать максимальное удовольствие. Так что, как вернусь - мы втроём составим хорошую компанию для путешествия по Ирландии. Теперь я понимаю, почему многие едут путешествовать из этих плоских, однообразных мест к нам. В церкви я познакомился с молодой голландкой Клэр с хорошим русским языком, и сама очень приятная. Я хочу попросить её переводить, если потребуется, на выставке. До открытия осталась только одна неделя, скоро надо будет устанавливать скульптуру. Сейчас больше времени провожу в караване, радуюсь уюту и удобству. В город почти не хожу, гуляю здесь вдоль канала в парке, до него пять минут. В галерею я не ходил, приходила мать Ларисы поговорить. Я сказал, что на 45% для галереи не согласен, а только на 25%, и чтобы была живопись на выставке, и если не будет гарантий сохранности, то заберу мраморы. Она согласилась, что мои условия справедливы и ушла, пригласив к Ларисе на обед. Я отказался и сходил в магазин за покупками. Таким образом, всё с выставкой повисло в воздухе. Когда я соглашался на низкие цены, то речь шла о 25%. Теперь же, когда половина уходит - мне достанутся крохи. Словом, я совсем не годен для той задачи, которую надо было здесь решать с этой хищной и коварной кошкой. Посмотрим, что она решит, такой контракт подписывать нельзя. Ужасная, хуже нашей, погода - холод, дождь, ветер, вот и отсиживаюсь в караване, да изучаю карту дорог и все варианты.

4сентября 1995 Тель-Авив

Дорогие Лёва, Маша и Миша, снова приходится начинать письмо с покаяния, но, видит Бог, что каждым утром, обдумывая план на день, оставлял место для вас, но так и не хватило у меня сил на этот подвиг в течение, по-моему, полугода. Сейчас же сижу на работе и, наплевав на огромное количество дел, восстанавливаю с вами мост. Прежде всего - вопросы к вам, на которые хотелось бы получить ответ, вернее, вопрос один: КАК?.. Ибо интересно всё, и интерес наш отнюдь не праздный - всё-таки родная кровь. У нас же дела вот какие. 1-го сентября, как и положено, Марк пошёл в школу (а приняли его в школу искусств). Школа очень хорошая и очень дорогая - нам приходится платить на всю катушку. 3-го же сентября Марк заявил, что больше в школу не пойдёт, так как там всё время заставляют что-то делать, а он не хочет. Но сегодня всё-таки отправился - автобус останавливается около дома и привозит обратно. Пока первые дни Аня с ним, а что будет потом - сами не знаем. Один он категорически не остаётся даже на секунду. Я же меняю место работы, произошло вот что: мой первый босс Заксенберг, у которого я работал год за минимальную плату, сейчас главный архитектор города Рамле. Должность эта ему очень подходит, он по жизни полковник. Так вот, видимо, он не встречал архитекторов лучше меня (шутка!) и пригласил работать в мэрию. После длительных раздумий и переговоров я согласился. Должность моя не чиновничья - буду проектировать в этом городе. Там новый мэр, горящий желанием построить New Ramle, почему не помочь человеку, к тому же мне дают там очень хорошие социальные условия. Но самое главное - возможность построить связи с подрядчиками и т. п., и через какое-то время открыть свою фирму, это - сверхзадача на год, два, три.

... Аж 13 сентября. Ушёл с одной работы, и пока не пришёл на другую, взял недельку привести дела в порядок, да и хотелось порисовать что-нибудь. Однако, как обычно, неделя пролетела незаметно. В воскресенье выхожу на службу - комната для меня уже готова, готов и я. Марк с удовольствием ходит в школу - домашних заданий не задают, да и в школе, похоже, не больно мучают - всё больше танцы, песни, скульптура, драма, живопись... Почему я не учился в такой школе? Родители мои более-менее, в августе три недели сидели с Марком, очень нам помогли, сейчас отдыхают. В октябре в гости приезжает из Екатеринбурга Анина мама. Собираются порисовать в Иерусалиме Волович и Казанцев, вообще свердловчане зачастили очень в святые места - то сами гужуются, то детей присылают. Это приятно, свобода передвижения - важное завоевание Октября, пардон, перестройки, пардон - демократии.

... 19 сентября! Письмо пролежало в сумке забытое-заброшенное, однако можно кое-что приписать. Пишу, например, с нового места работы, из мэрии замечательного (!?) арабско-марокканского, а сейчас и русско-грузинского города Рамле. У меня свой кабинет! Вокруг, если не слышать иврит - чистой воды горисполком, да ещё не миллионного города Свердловск, а, скажем, Ревды: скандалы, сплетни, пересуды и прочие радости государственной службы. Городишко - ужасный, работы на 100 лет. Впервые в Израиле я стою перед работой с перспективой: сейчас всё зависит от меня и, как ни странно - от правительства, которое в соответствии с моими прожектами (будущими) должно выделить деньги. На этом прощаюсь. С любовью и извинениями Женя & Family.

30 июня 1996 Амстердам

Дорогой Лев! Я поздравляю вас с 70-летием! С праздником! Я должен честно сказать, что мы забыли от этой дате, и всё-таки мы поздравляем вас не менее сердечно! Семьдесят лет - это действительно замечательно, невероятно! Вы пример, что возраст не имеет никакого отношения с жизненностью, правда! Скоро у меня будет экзамен по русскому языку, поэтому это письмо является хорошим упражнением для меня. После экзамена начнутся каникулы, около семи недель! Пишите о своих планах на лето. Если вы поедете на континент, мы с Эриком можем встретить вас в порту Гавр. Я желаю вам всего хорошего. Ваш Ад.

25 сентября 1996 Хайфа

Дорогой брат Лёва, дорогие племянники Маша и Миша! Наконец-то удалось выбрать время, чтобы написать вам, хотя это и звучит глупо. Ведь 24 часа ничем вроде не заняты - на работу ходить не надо, детей малых в доме нет, а всё же время бежит, и только успевай за ним... На самом деле дни заполнены у меня до отказа: то надо сходить или съездить на рынок или в магазины, то надо посмотреть ТV, то почитать свежие газеты. Я покупаю две газеты еженедельно, каждая почти в сто страниц. И хотя не читаю от корки до корки каждую, но большую часть их одолеваю, особенно дайджесты русской прессы "Глобус". Читаю и большую часть "Новой Недели", где много места уделяется местной политике, в частности много материалов о партии Щаранского "Исраэль ба-Алия", за которую мы голосовали на последних выборах и провели в Кнессет 7 депутатов, двое стали министрами: Щаранский - министр промышленности и торговли, и Эйдельштейн - министр абсорбции. Кажется, их деятельность уже оказывает влияние на положение олимов, во всяком случае, им удалось заблокировать несколько нежелательных для нас законов нового правительства: закон о налоге с хозяев за сдаваемые квартиры ( что привело бы к увеличению квартплаты), закон о предоставлении гос. квартир в зависимости от количества детей (что дало бы возможность получения квартир только религиозникам), и некоторые другие нежелательные законы. Коалиционное соглашение между партией и правительством предусматривает за 4 года построить 15000 квартир для стариков и пр. социальных случаев. Во всяком случае, "русские" теперь постепенно набирают силу в израильском обществе, хотя истеблишмент продолжает утверждать, что понаехали бездельники, преступники и проститутки. Да ещё они хотят разобраться с "русской мафией". В полиции, вроде, есть список 35 мафиози, которых надо выслать из страны, но никак их найти не могут. Кроме местных проблем, существуют и проблемы в России, которые нас очень беспокоят, в частности, здоровье Ельцина - как раз сейчас решается вопрос об операции. И, хотя как президент, он много дров наломал, всё же у демократов выбора не было. А если он сойдёт со сцены, то ещё неизвестно, что будет. Не дай Бог!

Ну вот, я описал, чем заняты мои мысли, хотя, возможно, не это главное, главное - здоровье близких. А здесь хвалиться нечем. Я, прежде всего, имею в виду здоровье Иры. Она прошла курс лечения у мануального терапевта (стоило это 1000 шекелей), но результата никакого. Из-за её болезней нам пришлось отказаться от планов поездки в Лондон и Париж. За всё лето мы на море съездили только один раз, и после этого она ещё долго приходила в себя. Я чувствую себя неплохо. Женя, наконец-то, 19-го октября переедет в новую квартиру, где ещё предстоит сделать ремонт. Это тоже будет стоить немалые деньги. Аня ещё в июле закончила курсы и сразу устроилась работать в частной фирме. Мишеньке осталось служить 9 месяцев, мечтает поехать сразу в Свердловск. Они купили компьютер, чтобы можно было брать работу на дом (Аня получила патент). Сейчас все архитекторы переходят на компьютерное черчение. Что касается твоих жалоб в последнем письме на старость, то ничего не поделаешь, дорогой брат, всему своё время. Ты ведь вёл активную жизнь все последние годы, наверное, пора сбавить темп. Крепко целую всех. Итик.

27 сентября 1996 Гармиш

Дорогой братец Лёва! Спасибо за твоё последнее письмо, шло оно почему-то довольно долго. Два с лишним года, прошедшие со дня (21 июня 1994 г.) Лидиной трагедии, были, пожалуй, самыми тяжёлыми в моей жизни. В течение 15 дней Лида находилась в коме. Она перенесла жутчайшую операцию, потом вторую - косметическую. В течение двух лет, слава Богу, она почти восстановилась, хотя и осталась 100% инвалидом, но ходит после паралича, почти всё понимает, лишь говорит немного, так как был разрушен центр речи... Но теперь всё как бы стабилизировалось, за Лидой постоянно смотрит няня (это польские женщины, приезжающие на три месяца), она почти нормально выглядит, ухожена, хорошо одета. В связи с этими событиями мне пришлось поднапрячься. Я работаю инструктором русского языка в военной школе и занимаюсь своими детективами. Обе работы в совокупности дают мне и Лиде относительно безбедную жизнь, но я нахожусь в довольно сильном напряжении, так как приходится тянуть большой воз забот. А сегодня мне - 64 года, как известно, 27 сентября - день моего рождения. Так что считай, ты поздравил меня с этой датой. Семья Иры живёт сейчас в Цюрихе, это Швейцария, где Ира получила работу. К сожалению, Боря - безработный, он пытается создать какой-либо бизнес в России. У Иры отличная девочка - Ника, в ноябре ей уже пять лет. Лида, Ира, Боря и Ника шлют тебе, уважаемый Лев Наумович, большой привет, а я тебя целую. Как твои детки. Пиши. Обнимаю. Твой братец Фридрих.

4 октября 1996 Wexford

Дорогой Итенька, спасибо за столь подробное и сердечное письмо. Несколько дней шторма, однако, настолько были тяжкими, что я не смог ответить сразу. Очень трудно сосредоточиться в такие дни: ветер и безумные перепады давления, да влажность. Только работа с мрамором, сам процесс рубки, способен отвлечь от мрачных мыслей, вообще от всего на свете. Но такая возможность выпадает так же редко, как и солнечные часы, лучше сказать, минуты. Сегодня мне веселее - на weekend приехали Миша со своей подружкой Мишель. До последней недели каждый weekend ездил в Дублин. Теперь же опять вернулся к идее поездки на континент. Так или иначе, но долго не смогу быть здесь. Я люблю и свой караван, и свободное и неторопливое перемещение за рулём оного, да к тому же смогу повидать новые места, старых друзей и, возможно, родственников, если доковыляю до Мюнхена. Получил письмо от Фридриха. Я и не представлял, и не знал, как тяжко и давно больна Лида. Удивительно, что Фридик не только сдюжил, но и так плодотворно сработал в это время. Да и впервые не только не пожаловался на свою судьбу, как всегда прежде, но и вообще весьма активно настроен. От его письма я проникся и горечью, и надеждой, неплохо бы повидаться... Слишком много горечи в этой жизни. Последние иерусалимские события потрясли бессмыслицей и жестокостью политиков, в том числе израильских - погибшие ни за что 18 мальчиков на их совести. Извини, если ты иначе настроен. Я знаю, как ожесточает Израиль, повседневная жизнь, и как это способно исказить смысл очевидных истин...

7 октября 1996 Wexford

Дорогие мои москвичи, как пелось в какой-то популярной песенке, приветствую от всей души! У меня вдруг образовался некий интервал, передых в моей закрученной повседневности - слез с коня, лучше сказать, с тарантаса своего. А новая жизнь только предстоит в Риге, куда вылетаю 18-го октября до середины декабря, в гости к женщине, с которой познакомился в Париже два года назад. Что принесёт мой визит к ней - предвидеть невозможно. Она очень непростой судьбы человек с достоинством и ещё сохранившейся красотой. Но я уповаю на лучшее будущее, поскольку с тех пор, как более года дети обрели полную самостоятельность в Дублине, мне всё труднее одному, не столько физически, сколь в других отношениях. Летом ещё как-то всё заглушалось поездками, поломками и ремонтами, живописью на солнышке. Главное - я оставляю детей в той определённости, которая даёт мне некую свободу от них, на самом деле, мнимую, ты же родитель и понимаешь, почему душа всегда в волненьи. Миша со своей длинноногой красавицей-блондинкой Мишель живут в крошечной квартирке в центре Дублина, там же работа у них. На Рождество, возможно, будет помолвка. У Маши посложнее с Барри. Через пару недель Барри летит к арабам в Эр-Риат на три месяца налаживать бизнес, получит хорошие деньги и они будут подыскивать себе страну проживания. О своей же судьбе я должен побеспокоиться сам, хотя явно обленился. Время стремительно уходит из-под ног, а я то слонялся по острову на своём тарантасе, то принимал гостей, то собирался ехать на встречу с Романом в Венгрию, и не поехал, и т.д. Словом, после длительной паузы я вновь еду в некую новую неизвестность. Сегодня на Мэйн-стрит услышал русскую речь, и чуть не упал в обморок, но успел сообразить, что это солисты на оперный фестиваль, и не упал. А у меня на этот фестиваль предполагалась выставка живописи последнего года, да уж теперь не знаю, состоится ли...

28 октября 1996 Амстердам

Дорогой Лёва! Мы с Эриком провели очень приятно наши каникулы. Мы были в Венгрии у друзей матери Эрика, оттуда мы летели самолётом (впервые для меня) в Софию. В Болгарии мы путешествовали десять дней, погода была отличная, и Болгария очень красивая страна. К сожалению, болгары были немного "закрыты". Было трудно начинать разговоры с ними, и они не были очень гостеприимны. Говорят, это результат бедности и небезопасности. Очень, очень жалко... Но всё-таки каникулы у нас были хороши. Высылаю вам фото - мы с Эриком на вершине горы! Эрик сейчас живёт во Франции, в городе Бордо, где он поступил в университет. Он вам желает всего хорошего. У меня большие планы на эту зиму: я хочу провести три недели в России, в русской семье. Это будет хорошая практика моего русского языка. Вот все новости из Голландии. До свидания. Ваш Ад.

25 ноября 1996 Амстердам

Дорогой Лев, спасибо за скорый ответ! Рад, что у вас всё в порядке. А я сейчас почти в восторге после звонка в Москву знакомой женщине, с которой познакомился в Болгарии. Она сказала, что я могу приехать к ним в гости. Я очень, очень рад! Сейчас мне надо получить визу. Я планирую поехать 13-го декабря, а до этого у меня будут жить латыши. Они актёры, у них будут представления в Амстердаме. Они говорят по-русски, у меня будет хорошая практика перед отъездом в Россию. Какие у вас планы? Я вам желаю всего хорошего. Ваш Ад.

24 декабря 1996 Москва

Дорогой Лев! Это письмо не из Астердама, как обычно, а из столицы вашей родины Москвы. Всё удалось, и мои планы стали реальностью! Я очень рад! Сейчас я в библиотеке Ленина: это отличное место, чтобы заниматься, читать или писать письмо! Атмосфера здесь очень спокойная и "вдохновлённая". Что касается семьи, у которой я остановился, вы были, конечно, правы - места у них очень мало и очень неудобно им принимать гостей. Но они так добры, так гостеприимны - это замечательно! В Москву я приехал автостопом, мне не надо было платить за транспорт. Честно говоря, я боялся криминала в России и Москве, но, к счастью, я не встретился с преступностью (хотя, конечно, есть). Конечно, я сейчас лучше говорю по-русски, но мне очень трудно понимать людей и говорить то, что я хочу сказать. Я не предполагал, что это будет так трудно, каждый день я очень устаю от напряжения. Я много хожу, смотрю Москву, пытаюсь понять образ жизни русских людей. Всё мне очень интересно и приятно. Сегодня я увидел книгу писателя Фридриха Незнанского. Он, может быть, родственник ваш? Я пробую получить информацию о Грузии и Сталине, потому что я хочу делать доклад на эту тему в следующем году. С Новым годом вас!

P. S. Здесь меня зовут Андрей. Я узнал, что слово "ад" немного странно по-русски.

29 декабря 1996 Wexford

Дорогие мои близкие и далёкие, родные и милые родственники и друзья! Лучше, как говорят, поздно, чем... Так что, впервые по возвращении домой использую шанс для письма. Позади гостевание в Риге у Любы, затем у Маши в Дублине, и вот накануне Рождества, почти в Сочельник, наконец-то оказались втроём: Маша, Люба и я в осиротевшем было доме нашем. Тут же развели огонь в камине, включили отопление и отправились за рождественскими покупками, благо караван завёлся, несмотря на двухмесячный простой и холод, с первой же попытки - первый приятный сюрприз. Так что вскоре вернулись с теми самыми припасами, без которых, как уверена Машенька, Рождество - не Рождество, праздник - не праздник...

Продолжаю на следующий день. Тоскливо на душе - отвёз к автобусу Мишу с Мишель, с покупками и Любой вернулся домой, и вновь - то самое сиротство, что, казалось, покинуло меня. Во всяком случае, ни разу не посещало с тех пор, как два месяца назад отчалил в Латвию. Так или иначе - праздник позади. Как начинать жить, и вообще жить буднями в новом, с позволенья сказать, почти семейном составе - не ясно...

31 декабря 1996 Wexford

Дорогие мои, сердечно поздравляю с уже наступившим Новым Годом! Желаю всех благ, и прежде всего, здоровья и благополучия! Милая Наташенька, прочитал твоё письмо накануне Рождества, когда вернулся домой из Риги. В праздник здесь гостили Маша и Миша с Мишель. Вскоре Маша улетела в Эдинбург с подружками. Крайне удручает меня безуспешность попыток моих не подружить, а хотя бы примирить не столько Мишу, сколько Мишель с Машей. Более полугода они во вражде. Я наивно надеялся на Рождество, как на праздник мира, но увы... Был скандал и Маша уехала. Семейные распри, сама знаешь, ужасно досадны. Они преследовали меня с братьями, правда, позднее они каялись и сейчас как бы всё быльём поросло, но душевные раны скверно рубцуются, особенно нанесённые несправедливостью самых близких. Я всегда молил братьев не любить меня, а уважать. Но это не даётся обычно тем, кто родился и возрос на беспредельных просторах отечества нашего. Наташенька, дружок мой, скверное дело - распря, да ещё по наследству. Хорошо бы миром покончить, да так, как тебе это представляется. Что же можно сделать с моей стороны? Ни на одно моё письмо Анна не отвечает, хотя по праздникам звонит с поздравлениями. Адресоваться к её совести, тем более, что звонит обычно в подпитии - абсурдно. Мой печальный отцовский опыт свидетельствует только одно: словами делу не поможешь, природа человека эгоистична, а в денежных делах - в особенности. Разумеется, очень обидно. Позволь ещё один актуальный пример. Сейчас здесь гостит моя дама из Риги, не однажды виделся там с ней и всё шло как бы к благополучному завершению. Но здесь с первого же дня железной рукой начала наводить свой порядок, отчего остаётся только взвизгивать, и с каждым днём всё тяжелее. А сколько сил, времени и денег убито уже... Мало надежды, что как-то образуется... И одному оставаться уже непосильно, ведь у детей своя жизнь... Прости, Наташенька, если я обманул твои надежды и единственно, чем могу помочь, так советом мирно поговорить, сославшись на то, что я целиком разделяю твою позицию.

1 января 1997 Wexford

Дорогой братик, с Новым Годом! Прими самые наилучшие пожелания! Новый год встретил я с подружкой. Она пытается преобразовать мой дом в подобие семейного гнёздышка, отчего я потихоньку сатанею и начинаю подумывать о неизбежности её возращения в Ригу. Благо волею случая мы не попали на благословенный средиземноморский остров и предполагаемый брак не состоялся. Вот, собственно, дорогой Фриденька, все дела. Тривиально, как белый свет: без женщины трудненько, а вместе - утомительно, временами невозможно, тем более в этом случае, когда практичность и деловая хватка, помноженная на редкую энергию, хватают за горло. Прости, что плачусь тебе в жилетку - больше некому.

... Здесь был звонок из Амстердама. Оказывается, моя скульптура и живопись показываются до сих пор, есть договоренность о продаже. Разговор был очень приятен и слегка согрел, во всяком случае, не меньше глотка моего BLACK LABEL, хотя в своё время были сложности с этой галереей. Накануне отбытия из Риги, когда, увы, обнищал разом, встретил на книжном развале сразу три или четыре твои новые книги, чему подивился, поскольку за год до того их не было. Не совсем ясно: результат ли плодовитости автора или активности книгоиздателей? Невольно возникает образ твоего мощного бизнеса. Во всяком случае, искренне поздравляю с успехом, независимо от денежной стороны. Ведь решена главная задача художника: у тебя есть своя аудитория, к тому же - огромная. В ближайшее время предполагаю вплотную сесть набирать текст картинок и зарисовок к возможной книжке о художниках и вообще "ЖИЗНИ", стремясь чем-то быть схожим с "ДУМАМИ". У меня будет огромное преимущество перед Герценом - ни я сам, ни мои персонажи неведомы публике. Уповать наивно, вот бы Господь наделил бы чуток талантом да работоспособностью, т.е - временем, продлив и так немалую жизнь. Как состояние Лиды, как встретили Новый год, наведывались ли наследницы? Бывают ли родственники? Словом, интересно всё, всё, что происходит в твоей жизни. Всех благ тебе с Лидой, и прежде всего, здоровья. Пиши.

1 января 1997 Вэксфорд

Дорогие Ирочка, Юрочка (Зильберберг), с Новым Годом! Всех благ вам и вашим девочкам! Спасибо Ирочке за письмо, за заботу о моей персоне. Миша с Мишель приезжали на Рождество, и уже вчера Миша вернулся на работу в свой французский ресторан, где он работает старшим шеф-поваром. Он всё ещё робок и застенчив, я продолжаю в тревоге пребывать за него, хотя внешне всё благополучно. Машин дружок Барри должен через месяц вернуться из Саудовской Аравии в отпуск. Поедет ли Маша с ним туда позднее - не ведаю. Отношения у них складываются непросто. Я же уповаю на доброту и разум Барри и его любовь к Маше. Вероятно, сейчас самая непонятная ситуация у меня с моей дамой. В Риге в гостях всё было мило и симпатично и ничто не предвещало осложнений. Но тут на неё разом обрушились, словно лавина, непривычный климат, безъязыкость, дороговизна, мой запущенный дом, и многое другое, о чём можно только догадываться. В результате, а может быть, совсем по иным причинам, возникло такое отчуждение, что она занимается домом, а я - своими делами, почти не соприкасаясь, словно в разводе. Сколь долго возможно сие? Разумеется, есть обратный билет, замечательная квартира в Риге и даже машина, которую я купил ей там. Но как вернуть то состояние души, те отношения, которые обещали конец одиночеству?

Дорогие Ирочка и Юра, мне представляется, что "самостоятельные" ваши девочки всё же только детки малые ваши, как все наши дети. Пока мы живы - и они не осиротели. А пока они любят нас, тревожатся о нас, не забывая нас - мы счастливы. И когда они звонят в полночь Нового Года - это значит, всё в порядке. Не правда ли? Мне остаётся пожелать вам здоровья и помечтать о встрече в Новом году.

4 января, первая суббота Нового, 1997 года. Вэксфорд

Дорогие мои братья и сестры, как вы уже знаете, 19-го декабря я вернулся в Ирландию. Разумеется, каждое возвращение в этот устойчивый, покойный и красивый мир, столь несхожий с тем, где я провёл почти два месяца, само по себе замечательно. Только вот осложняется каждый раз сменой климата, отсутствием прогреваемых круглосуточно комнат. Я-то привык, а моя гостья, хотя и была предупреждена, вошла в шок, и так до сих пор, кажется, не выходит. Новый Год встретил в одиночестве. Гостья, утомившись встречами вначале по-уральскому, затем по-московскому и балтийскому времени, уже спала. А я дождался ровно в полночь звонков от Маши и Миши, выпил за всеобщее благо, да посмотрел репортаж фестиваля из Эдинбурга: представления, фейерверк на горке с замком, снегопад. К этому времени на Британию и Ирландию навалилась, как и на всю Европу, такая зима, какой не было десятки, говорят, лет. И вот только сегодня начал таять снег, так что эти дни передвигался шажком да гуськом следом за ирландцами, не имеющими опыт снежных дорог и гололёда. В это холодное времечко невольно позавидуешь Средиземноморью. Казалось бы, чего проще перебраться поближе к солнышку, скажем, на юг Франции. Но прежде хотелось бы утвердиться в устроенности детей. Тем временем, иные уже сроки, страшно сказать - уже в восьмом десятилетии. Пора подбивать бабки, а моё существо всеми силами противится природе, что само по себе неразумно и недальновидно. А в свете последних глупостей можно вообще усомниться в трезвости рассудка. Впрочем, и предыдущие десятилетия не шибко были разумны, как вам известно. Но что можно изменить в уже состоявшемся импульсивном характере, вечно бегущему к новизне? Можно только позавидовать нашему братику, так упорно и с блеском разработавшему одну тему со сквозными персонажами во многих своих книгах. К сожалению, для меня сам процесс оказался куда как привлекательнее результата, что само по себе нисколько не оправдывает легкомыслия. Более того, сам результат не ахти сколь значительный, никому вообще не нужен и едва ли когда востребуется. Простите за ненужные размышления, объяснимые, быть может, просто обычным человеческим одиночеством, да ещё на склоне лет, да ещё в Новогоднюю пору, да когда до вас рукой не дотянешься, а хотелось бы обнять да выпить по маленькой и вспомнить что-либо весёлое. Вот на этой ноте я хотел бы закончить это послание и пожелать здоровья и всех благ в Новом году.

5 января 1997

Когда покидает разум и голова полнится страхами, тревогами, дурными предчувствиями - это начинает терзать своими извечно неприкаянными утопленниками Атландида, что таится где-то поблизости. Это, как считают некоторые ясновидящие люди, из глубин выныривают их души для обогрева среди живых... Одно спасенье, что не могут надолго - чуток подсох атлантидец, как пора возвращаться, поскольку, как известно ясновидцам, эфирно-глицериновая субстанция теряет прозрачность и родная стихия может отвергнуть помутневшего собрата, обитающего в морском, а точнее, океанском царстве-государстве. Мне лично эти существа досаждать начали в самом начале вдовства. Возникает беспокойство, словно кто-то незримо постоянно следит не только за каждым твоим физическим движением, но и душевным. Следит, и только... Внимает, так сказать, без осуждения или одобрения. Вам знакомо это самое подглядывание? Вы начинаете озираться - никого. Начинает мерещиться чертовщинка. Не паникуйте, если вы живёте на острове вблизи Атлантиды - к вам пожаловал атлантидец.

11 января 1997

Дорогие Ира, Юра! Мне ужасно неловко перед вами за своё долгое молчание. Для собственного оравдания только один возможен довод - неочевидность положения. Был с Машей разговор. Пытались понять, что же мне планировать на будущее, исходя из того, что окажусь вновь в одиночестве. Рассмотрели варианты в плане окончательной, возможно, оседлости: израильский или калифорнийский. Как ваши дети стали американками, так мои - ирландскими людьми, и здесь им нехудо, судя по всему, по крайнем мере, нет желания к перемене мест. Моя ситуация совсем иная. Как был космополитом с русским языком и культурой в виде неотъемлемого отечества, так им и остался, хотя не без приязни и благодарности Ирландии. Простите за промедление, всех благ, привет девочкам.

16 января 1997

Дорогой Витенька (Волович), давненько нет известий от тебя. У меня же, поскольку обитаю на тишайшей европейской окраине, если что и происходит, то в тех же семейных пределах, что тебе известны, однако с той лишь разницей, что дети в Дублине, а я - в том же доме. На Рождество (западное) вернулся с континента, гда расслабленно провёл два месяца. С каждым разом новизны всё меньше, и всё же не теряю надежды приткнуться где-либо на остаток дней. Здесь меня держат дети, но не сегодня-завтра они обретут свою семейную жизнь. Там же наблюдал издали жизни ваши в ТV- варианте, среди знакомых лиц было и Жутика, трудно узнаваемого и мало симпатичного. А само интервью показалось не очень умным, претенциозным, и что самое страшное - самодеятельностью, что, правда, относится более к ещё менее симпатичному ведущему. Видел ли ты? И если да, то какое впечатление, неужели десятки лет моего отдаления исказили настолько мои ощущения, что я не способен к позитивному восприятию?

Здесь серенькая пора. С неделю на Новый год попугал снежок, да был таков, а так обычное безвременье +12 с ветерком, от которого частенько едет крыша, как сейчас выражаются. А год назад зиму до марта провёл на континенте, даже побывал в Риге, колесил и не находил себе успокоения. Впрочем, и ныне не спокойнее, а пора, казалось бы, в соответствии с природой - покориться, зашагал восьмой десяткок, и принять долю вместе с одиночеством и иными сопутствующими аргументами судьбы. А я всё ещё ломаю дурную свою голову в попытке понять - куда на самом деле податься, связать ли себя женщиной или нет... Вдруг замаячат Святые и столь памятные Земли: Иерусалим, Галилея, Иордан и дорога на Западном его берегу, по которой пилил еженедельно, поначалу падая круто вниз с Иерусалимских холмов к Мёртвому морю по Иудейской пустыне. Затем по ещё имперскому Римскому тракту, пробитому легионами, на север - вдоль колючки перед нейтральной пограничной полосой с аккуратным песочком и так, виляя средь холмов, незаметно вкатываешь в низину Иордана и впервые видишь не только высокий излом противоположного сирийского берега, но и речушку, именем которой полнится весь Старый и Новый Свет. Теперь остаётся миновать излучину, где по преданию принял крещение Учитель и где ныне на мостиках паломники умильно вслушиваются в шелест волн, записывают на магнитофоны и неутомимо фотографируются. Иногда я тормозил вблизи и мы шумно купались под неодобрительными взглядами туристов, в основном американцев. Впрочем, память - не резон, тем более, что дважды побывав в Израиле в последние годы, убедился в ином: теперь там магистраль, и по ней катят автоволны от одной до другой автостоянки с буфетами и игральными автоматами. Есть другой край земли, омываемый не безумной Атлантикой с её схватками с жестокой Арктикой, а мирным и тёплым Тихим океаном - это, разумеется, Калифорния. Там я дважды курсировал из Сан-Франциско в Лос-Анжелес и назад по скучнейшей автостраде вдоль океана, где скука американских просторов примиряет настолько, что перестаёшь реагировать на безумную скорость...

24 января 1997

Только утих ветер, и вновь я сижу перед экраном компьютера с надежной сказать нечто важное для себя, не говоря о том, что само собеседование, сам процесс - сейчас единственное моё спасительное занятие. Дорогая Леночка, моя ситуация такова, что я свободен в равной степени переместиться как в самой Ирландии, скажем в Дублин, хотя непонятно зачем - дело хлопотное, а все проблемы одиночества, климата, отдалённости останутся. Другое дело - перебраться на континент или в Новый Свет, короче говоря, старый еврейский вопрос: ехать или не ехать, и если да, то куда. И тут, Леночка, ты мой первый, если не единственный человек в Израиле, способный к разумному искреннему совету на предмет возврата в страну, гражданином которой давно являюсь. Разумеется, хорошо бы самому созреть, прежде чем беспокоить тебя, но ведь это во многом зависит от правил и условий возврата, их приемлемости, скажем, в главном - в пенсионном и квартирном обеспечении. Что может светить мне в принципе? Сейчас много сижу за компьютером, пописываю без всякого энтузиазма. В мастерской противно зимой. Караван мой будут страховать только с марта, тогда и начну посещать вновь столицу и своих чад. Надеюсь, у тебя всё хорошо, ты здорова и твоя личная жизнь устроилась.

24 января 1997

Дорогой Мишенька (Брусиловский), привет и наилучшие пожелания в Новом, уже наступившем, году! Оказывается, ничего нет проще, чем потерять тебя, в то время как прежде, в глухие годы и десятилетия, мы не терялись - превратность наших судеб. С тех пор, как ты вернулся из Нью-Йорка и мы виделись у Игоря (Пчельникова) и на его выставке в Москве, я ничего не знаю о тебе. Возможно, в том была вина почты. Я не знаю, что с теми твоими работами, что остались в Нью-Йорке и где предполагалась выставка? Жива ли Белла Абрамовна (мама Э. Неизвестного)? Что накрасил за эти годы? Что нового в работе твоей и жизни? Как жизнь в славном граде уральском, существуют ли СХ, Правление и т.д.? Досаждают ли всё ещё патриоты? И главное - обеспечен ли ты, зарабатываешь ли на хлеб насущный или пенсия кормит? Пока воздержусь от остальных вопросов. Мы все здоровы, включая и меня, хотя в прошлом году стукнул восьмой десяток. Однако всерьёз не воспринимается сие обстоятельство, в том числе детьми моими и женщинами, что с одной стороны приятно, а с другой - обязывает. Дважды я мило провёл время в Риге с молодой и красивой дамой. Привёз домой к себе и постепенно охладел на предмет законного сочетания, поскольку отказался покупать новую мебель, тем более - спальню. Видать, моя голубушка плохо распознала меня, хотя я всячески подчёркивал чуждость свою комфорту, если повисает якорем на ногах. Быть может, это мой последний шанс и её возвращение - роковая ошибка. Однако через несколько недель возвращается в свой более чем ухоженный и уютный дом. А я вновь, как и в предыдущие годы, буду жить в моём излюбленном караване и курсировать то в Дублин, то в другие места. Возможно, вновь поеду на континент, тем более что всё ещё моя выставка в Амстердаме. Далековато крутить баранку в Израиль, да ещё море посерёдке, но так или иначе хотел бы там побывать в этом году. Собираешься ли ты, Мишенька? Прошу тебя ответить, не откладывая и восстановить переписку. Твой Лёвка.

28 января 1997 Амстердам

Дорогой Лев, уже давно я получил ваше письмо. Приятно узнать о ваших планах путешествия в Израиль и в США. Но знайте, мне будет приятно, если вы будете моим гостем в Амстердаме. Таким образом я как-то смогу ответить на русское гостеприимство, которым меня встречали в Москве. Московская семья приняла меня очень радушно - совсем незнакомого человека из чужой страны. В Голландии люди не так хлебосольны. Я слышал о гостеприимстве русских, а сейчас я знаю, что это правда. Моё пребывание в Москве было отличное. Лучший момент был, когда я после занятий в библиотеке выходил на улицу со снегом и морозом, справа видел Кремль, и после я шёл в консерваторию слушать хор (Рахманинова)... Тогда я себя чувствовал настоящим русским человеком! Город очень красивый, только большая проблема - в магазинах всё дорого. Всё есть в магазинах, все продукты, но даже для меня, голландца, это дорого. А для русских - очень дорого. Пишите. Ваш Ад-Андрей.

5 февраля 1997 Вэксфорд

Февраль встречает неизменно в штыки ветрами, перепадами давления, загоняя в бессоницу и мрачное состояние духа, словно желая испытать на прочность - хватит ли силёнки дотянуть до весны или нет... И возникает лёгкая-лёгкая тоска, почти как исчезающая память, как последняя надежда на обновление по весне - тоска по любви. По тому теплу, обволакивающей, как в ватке, любви, что сродни материнской, дарующей без возврата всю себя и тем утоляющей свою жажду. И трудно сказать - что это: тоска ли по собственному младенчеству и детству или по будущей грядущей привязанности до гробовой доски. Разумеется, эта мечтательность пуста и одновременно с детским же упрямством уповает на чудо Промысла Господня, которому всё по плечу. И всё же тягучий с воем ветер упорствует и делает своё дело, возвращая на круги своя и вот-вот задует лёгкий язычок пламени и вместе с ним мою жизнь на этом островке средь волн морских и океанских. И потому ещё одна мечта посещает время от времени, сродни первой - о материке, как утерянном рае, где непременно от всех ветров и бурь житейских ладошкой сбережёт любимая, неведомо как возникшая, да только известно, что её место на континенте, как здесь называют материк. Кто же она? Что может таить Промысел? С другой стороны - доколи, предаваясь ипохондрии и стенаниям, безжалостно испытывая всех ближних безрадостным омрачением духа, отдавать себя на распинание воображаемым силам зла, когда жизнь продолжается и надо просто дышать, жить. Тем более, что у Господа все живые, как сказано в Святой книге Евангелия. На этой неделе вернулся из Дублина на автобусе истерзанным, утешаясь тем, что скоро придёт приглашение на страхование собственных колёс, и тогда, как и раньше, смогу с лёгкостью и удовольствием посещать столицу. Дома застал письма, пришедшие в мой отъезд. Надо было ответить сразу, да сил не было, провалялся два дня и только сегодня пишу через пень-колоду с интервалами на радио. Не мысли, а какое-то подобие инстинктов побуждают вспомнить о кухне, позвонить в Дублин и переговорить с детьми, единственными моими собеседниками на этом острове и вообще на всём белом свете. Затем можно забираться в постель с тем, чтобы с перебоями всё же дождаться утра и вновь затем опускаться в новый день для той же никчемной пустоты. Всё это ужасающий грех уныния и неверия, сам себе твержу, перечитываю и твержу слова Божии, а сам остаюсь при своей духовной нищете.

8 февраля 1997

Можно закончить набирать текст, отпечатать и даже отправить в далёкий край. Нельзя выключить сознание, как компьютер. Попытка переключиться на что-то иное не состоялась, я вновь возвращаюсь к тексту. Моя беда в том, что моя религиозность почти не знает церковности, ведь в давние года это было вообще исключено, а ныне приход и батюшка далековаты - в Нью-Йорке. Маленькая черта Ирландии: до начала вечерних новостей в 6 вечера по первому каналу ТV несколько минут показывают русскую икону с Богородицей и Младенцем под мерный звук колокола, призывая к молитве. Здесь много замечательных сторон и есть место для поэзии, музыки, искусств вообще. Хотя нигде так тяжко не приходится художникам, как на этом острове, неслучайно многие предпочитают чужбину. Сейчас читаю и перечитываю сборник ирландской поэзии, переведенный, в том числе, и моим старинным московским другом А. Ревичем. Не перестаю поражаться невероятной образности языка при том, что каждый поэт - неповторим. Неслучайно покойный Бродский часто бывал здесь, дружил с поэтами, а в прошлом году ирландец Шеймос Хинни был признан лучшим поэтом и получил Нобелевскую премию. На время вручения премии он удрал куда-то на греческие острова и его искали битую неделю. Я с удовольствием следил за этими поисками с севера Шотландии по радио, слоняясь по лесам лорда Грэга, в старинном доме которого работала и жила моя подруга художница Татьяна. Спал я в своём караване, зато на кухне лорда нам довелось неделю жарить фазанов, да с водочкой под натуральный сей продукт приобщиться к барскому застолью. Сейчас я с удовольствием вспоминаю поездку с Таней, хотя была она нелегка. Прежде всего, погода на невероятно напряжённой трассе в Лондон была штормовая, караван буквально сносило с полосы. Но всё же к вечеру добрались до пригорода, где на заправке я отдохнул, пока Таня с атласом размечала дорогу к дому покупателя её натюрморта. Только на первой же кольцевой развязке, с которой по меньшей мере по шести радиусам разбегались дороги, я начал пилить круги, ожидая команду навигатора. В этот время Татьяна судорожно соображает, точнее, впадает в шок, поскольку время пиковое. Надо своевременно перестроиться в левый ряд, а кругом поток сверкающих лимузинов, тормозить не могу. Ей бы, бедолаге, успеть прочитать указатель. Но вот не сдержалась, и со всей своей казачьей страстью накинулась: "Блин, поворачивай наконец-то!" Я предложил ей прикусить язык, перестроился, тут же вынырнул на поверхность спокойной лондонской улочки и затормозил. Разъярённая неудачным въездом в столицу, Татьяна довольно быстро с помощью тамошних жителей выяснила, что мы на верном пути. Мы вновь и вновь колесили по округе, пока узнанный ею дом действительно оказался тем самым, что искали. Таня ушла к лорду, а я возлёг позади на полати позади картины, занимавшей всю длину и высоту вдоль каравана. Затем с натянутой рожей лицемера появился покупатель, познакомились, и он с Таней утащил картину, а я остался отдыхать...

11 февраля 1997

Случилась маленькая катастрофа: исчез текст с монитора за минуту до того, как надо было отпечатать - мигнуло электричество, и работы целого дня как ни бывало. Ужасно обидно, да и не впервые, а восстановить невозможно. Непросто затем сесть и вновь набирать буквицы, да охота пуще неволи. Я начинаю чувствовать свои тексты как "Послания Прекрасной Даме", из чего можно образовать сокращённое условное название ППД, одновременно обозначающее направленность, ориентацию в пространстве. И главное - внимать этим строчкам, я мечтаю, будут не только глазами, но и сердцем далёкие ПД, время от времени откликаясь сладкозвучным эхом.

Сегодня было два приятных звонка. Поначалу из амстердамской галереи, где появился покупатель на моего "Лёву". Я согласился на копию бронзы, переговоры будут продолжаться. Затем позвонила Маша, они с Барри вернулись из Амстердама, где обручились и теперь у неё есть особое колечко. На weekend они приедут ко мне, будем поминать нашу мамочку, поскольку восемь лет назад поутру отошла она к Господу. Вспоминаю её светлой, лучистой и просто сказочно красивой. Увидев её первый раз, я мгновенно потерял голову - возвращался в гостиницу по ночному городу и пел от избытка чувств, даже помню, что именно: "Ночной троллейбус" Окуджавы. Как жалочко, как говорила моя покойная, что в пропавшем тексте было нечто такое важное для моей ПД, что сейчас ни восстановить, ни даже назвать не могу, поскольку менее всего пытался запомнить. Ведь характер моего письма свивается из узелков, петелек в живую ритмическую вязь под впечатлением мгновенья. В любое другое время, иную минуту будет другая фраза. Черёд буквиц, изменившись, донесёт чувство, мысль в новом обличье и Вы не узнаете меня, потому что и я совсем другой, не только из-за косматой гривы. Вновь закружил, заметался над островом шторм, даже дождь сбежал куда глаза глядят и пропал невесть где. А я, видать, уже пообвык, заматерел и не реагирую - душа легко и спокойно взирает на мир Божий, в котором под покровом штормов беснуется сатана в своей немощи.

18 февраля 1997

Тяжко садиться за компьютер после исчезновения текста, на который был убит весь этот день. Но вот отошёл... И понял, что не надо придуряться, делать вид пишущего вообще для человечества, а не для Вас, Прекрасная Дама, за что и наказан. Вы знаете, что художник всегда влюблён, и это чувство способно в нём преображаться необыкновенно, временами овеществляясь в неких образах: в словах ли, в красках, звуках или материале. Но чаще всего в любовных коллизиях с женщиной, и почти всегда невезучих, что естественно, поскольку невольная идеализация всегда конфликтна и заранее обречена. Но сколько великолепных шедевров! Сейчас ночами перечитываю ДАНТЕ, кружусь по его кругам Ада и не перестаю удивляться тому, что вся эта титаническая работа проделана единственным любовным импульсом - встречей с Беатриче, кажется, единственной. Несколько лет назад, будучи во Флоренции, понял самое главное: великое искусство не могло не возникнуть - настолько прекрасны юные флорентийки, которые, словно патрицианки, шествуют мимо людей прямо в вечность, обеспеченную им художниками. Долго стоял перед невероятно узким и высоким домом Данте, возможно, на тех самых плитах, по которым он подходил к дому, бормоча очередной стих и чувствовал то же самое, что в Уффици и в других заповедных местах Флоренции. Столь совершенно и полно искусство прежних веков, Возрождения в частности, что глупо и наивно прикидываться художником. И будет честно сказать себе: хватить, батенька, займись чем-либо полезным... И так было долго. Но затем попал в Америку, полярный по духу и сути мир. Увидел нечто настолько иное, что зачесались руки и стали что-то изображать, пытаясь сотворить нечто. Но это пустое, хотя я могу допустить, что одну-две вещи за всю жизнь удалось чуток приблизить к Божественным творениям Возрождения. Однако весьма самонадеянно и неосмотрительно об этом говорить вслух. Гордыня убивает, и прежде всего - художника, претендующего самим термином "творчество" на сопричастность с Творцом. Понимание этого ужасающего обстоятельства не спасает от соблазна. Более того - есть потребность рук, головы и сердца в неком единстве пытаться вырваться из мерзости быта, рутины, повседневности. А это, как ни крути, опять творчество, некое созидание. Все слова столь высокие, что душу воротит, а других вроде бы нет, словно сам русский язык подключился иронизировать да подначивать над тщеславием и тщетой человеческой. Опять занесло чёрт знает куда, хотя намеренье говорить по душам с Вами, моя ПД, было единственным, и я не хотел прятаться от Вас во Флоренции. А как чудно было бы вместо слоняться по залам и улочкам Флоренции, скажем, потихоньку добравшись туда в караване через Францию, Альпы, Италию. И сам ход экипажа, позволяющий созерцать мир Божий в лучших его проявлениях, наполняет не столько зрение, сколько душу и сердце таким волнением, каким способно дать путешествие в ненавязанном ритме и во взаимности переживаний с тем, кто чувствует и понимает с полувзляда-полуслова, как моя Прекрасная Дама. С ней рука об руку иду по Флоренции, останавливаюсь у дома Данте, и мы оба закидываем назад головы, чтобы на фоне флорентийского неба увидеть жёсткий, острый профиль поэта и услышать его бессмертный стих, ниспадающий с небес благословением самого Господа. Меня словно вновь унесло в сторону, на самом же деле, напротив - чем далее уносит порыв воображения от прямолинейной беседы в некие эмпирии, тем ближе и понятнее мы друг другу. Не так ли, Прекрасная Дама?

19 февраля 1997

Свирепый свой нрав океан выдаёт сполна именно в эту пору. Нет сомненья, что и Атлантида была проглочена вот в такие денёчки, и невольный холодок пробегает по спине в ночной тьме, когда представляется, что наступила пора Ирландии оказаться в пучине волн. Но приходит утро и сквозь поток воды можно обнаружить, что остров устоял, можно приготовить чай, позавтракать... Ночной кошмар, навеянный штормом, забывается. Нечто схожее довелось пережить как-то в пустыне на полуострове Синай на берегу Красного моря. Поздней осенью в Иерусалиме оказался Алёша Гастев, матлогик и правозащитник, московский приятель Ильи Шмаина, матлогика и православного батюшки, ныне настоятеля одного из Парижских приходов. И ещё один математик и правозащитник Владимир, мой собутыльник, склонивший меня отправиться на моём древнем "Жучке" в экспедицию на Красное море...

26 марта 1997 Амстердам

Дорогой Лев! Вот и наконец моё письмо. Надеюсь, настроение у вас стало лучше, чем было шесть недель назад. Погода, к сожалению, ещё не стала лучше. Ирландия - чудесная страна. Ирландцы - приятные люди. Но есть только одно но... климат, который ужасный. Сегодня у меня был экзамен по русской истории. Трудно было изучить всю историю России за три месяца, но я постарался, и теперь я знаю немного историю вашего отечества. Мне было очень интересно! В начале мая я еду в Грузию, в город Гори, на три месяца. Я буду делать исследование о жизни Сталина. Многие люди в Грузии любят Сталина и, кажется, в Гори есть какой-то культ личности Сталина. Там всегда много туристов - это как паломничество, пилигримство. Мне очень интересно будет выяснить почему Сталин так популярен в Грузии, почему некоторые люди распространяют хорошие воспоминания о нём и почитают его. И что грузинское государство думает об этом. Вы понимаете, что я должен хорошо говорить по-русски (к счастью, грузины хорошо говорят по-русски), чтобы сделать такое исследование. Для вас это всё немного странно или даже неприятно. Вероятно, вы сами помните сталинскую эпоху в Советском Союзе и страх за жизнь всех, особенно евреев. Но, кажется, много людей в России ещё восхищаются этим человеком. А сейчас я еду на собрание голландских "русофилов". Там будет лекция о певце и артисте Александре Вертинском. Вы его знаете? Всего наилучшего. Ад-Андрей.

6 апреля 1997

Вновь приветствую Вас, моя ПД! Легко писать обо всём, что на сердце, если есть влечение к корреспонденту. Продолжаю свой монолог. Сегодня - ровно тысяча дней до нового тысячелетия. Знаете ли об этом? На Западе, особенно во Франции, только тем и заняты, что предрекают, особенно на 1999, год Зверя, если перевернуть. Странным образом и я связан с этим числом. Дело было в Иерусалиме под иудейский Новый Год. Я очень редко вижу сны и почти не запоминаю. А тут абсолютно вещественно, зримо, перед моими глазами появились три девятки, объёмно отлитые из сверкающей бронзы. У них была особая конфигурация - с неким обострением дуг в верхних и нижних точках, как когда-то в полтинниках двадцатых годов из серебра. Эти бронзовые плашки как стояли перед моими глазами в ту ночь, так и продолжают, нисколько не тускнея. Сон и обрадовал, и напугал. На следующий день спросил у Мирьям, жены моего мецената Авраама, что сие значит. Она изучала оккультные науки в самом Гарварде. Мирьям отделалась общими словами, хотя было видно, что видение встревожило. Вскоре приехал из Тиверии мой тогдашний дружок и великий человек вообще, а в частности - поэт и учёный, о котором в энциклопедии написано, что он сейчас представляет на Земле феномен гения Возрождения. Это Анри Волохонский. На мой рассказ он ответил: "Мой герцог, - так обычно полушутя, полулюбя он обращается ко мне - это значит, что Господь заметил тебя, выделил в ту самую минуту, когда родился Антихрист. Так что в этом перевёртыше - две стороны: Господь и Зверь, и всё это - в тебе... Беги Зверя и спасайся в Господе". А в Париже на башне Эйфеля сегодня зажглось световое табло с цифрой 1000, и каждый день будет меняться. А в момент Нового тысячелетия над Парижем зазвучит набат из самого большого, специально по этому случаю отливаемому, колокола, который будет слышан в радиусе тридцати километров. И вообще будет масса всяких празднеств и увеселений, правительство Франции только этим и занято, благо экономикой и прочими делами руководить надобности нет. А вот британское правительство только тем занято, что ломает голову над проблемой компьютеров, которые в новом столетии взбунтуются, якобы не понимая нового времени, что грозит обвалом, анархией, реальным концом цивилизации...

9 апреля 1997

Нет слов описать всю роскошь последних дней, и хотя окна, двери дома и каравана настежь отворены, как и вся моя душа - нараспашку, навстречу свету и ласковому теплу, надо быть воистину поэтом, а лучше - музыкантом, дабы воспеть тончайший лиризм и лёгкую печаль, поскольку нет рядом Вас, моя Прекрасная Дама, чтобы разделить восторг и удивление перед этим ликом Господа. Остров мой улыбается и сверкает от моря до моря под белесо-голубым небом так безмятежно, что кажется, это - навечно, навсегда и не настигнет уже никогда шторм, не сотрёт краски, не сорвёт цветы и не унесёт радость Бог знает куда...

В прихожей обнаружил письмо из Амстердама от моего молодого дружка Ада, сдавшего экзамен по русской истории. Попытается приехать ко мне в гости после 16-го, затем поедет на родину Отца Народов в Грузию, в Гори, на три месяца для курсовой работы по Сталину. Интересный малый, ведь только в позапрошлое лето начал со мной учить алфавит, а сейчас прислал письмо на трёх листах почти без ошибок. Усиленно приглашает в гости, у него есть квартирка в Амстердаме, которую он получил от города, как студент. Вчера вечером, как и в прежние годы, подобно древним солнцепоклонникам, на закате вышел на дорогу в Корк, что идёт точно на запад и увидел огромный пылающий диск над холмистой линией горизонта. Как я ни спешил надивиться этим редким зрелищем, ускоряя шаг, диск, чётко обрисованный вечерней дымкой, плавно опустился за холмы, кинув на небеса прощальный сноп лучей. И тут же, чуть выше и левее, возникла едва заметная ниточка молодого месяца. И только уже тогда, когда вошёл через калитку в свой задний дворик, ниточка наполнилась серебром и стала видеться как тончайший, сверкающий серпик.

15 апреля 1997

Сегодня тяжёлый день. После солнечной недели перелом погоды неприятен, нет сил выйти, обхожусь чем Бог послал. Невольно подумаешь с надеждой на будущее, в котором, может статься, запахнет в доме вкусными вещами. В Дублине, как всегда, отсыпался в караване, а в промежутках передвигался от Маши к Мише и наоборот, в основном, вдоль канала, на котором открылось движение очень своеобразных корабликов. Они узкие и очень длинные, с множеством кабин, и публика на них весьма колоритна, без стеснения, свободно располагающаяся на новых причалах как у себя дома, не обращая внимания на гуляющую публику. 200-летие канала отмечалось прошлым летом. Я - зевака с большим и разнообразным стажем, какие только картинки не наблюдал в Бывшей Империи и за её пределами. Напротив меня, на другой стороне канала, на точно такой же скамеечке, только бронзовой, сидит поэт (Патрик Каванах), что завещал не воздвигать ему надгробий, а поставить в его память скамеечку у любимого канала.

...Ненадгробье, друзья, аскамью
Поставьте над зеленью мутной Канала.

...Немного, немало
Прошу ясебе- ниплиты инистатуи -
Всего лишь простецкой скамьи уКанала.

Жил и помер поэт в безвестности и нищете, потом вдруг услышали и соорудили не только скамеечку, но и посадили таким, каким запомнился: с худым, усталым лицом, в помятом костюме и стоптанных туфлях. Одинокий и не самый счастливый ирландец, пришедший, подобно Есенину, из деревни в столицу, но не узнавший при жизни признания. До сих пор помнят здешние жители поэта, обычно не очень трезвого, бывшего посмешищем благополучных обывателей. Уверен, что поэту дико повезло: как был при жизни зевакой, созерцавшим Дом Божий, так навечно им и остался. Ирландцы - редкостно симпатичный народец, только вот без русского языка, да и без собственного, пользуются чужим, как своим. А потому без чванства и претензий, не выделяют себя среди народов, всяк приветлив и доброжелателен, нетороплив и участлив, чаще, верно, на словах, поскольку сердцем добр и сказать "нет" не может. Опыт мой и моей семьи на этой чужбине более чем красноречив - живи себе, оплачивай счета, не трогай, и тебя не тронут. А коль приходит беда, как было у нас, появляются неведомо откуда десятки, сотни участливых людей и начинаешь понимать, что полторы тысячи лет христианства на этом острове - не пустой звук.

16 апреля 1997

Дорогой мой любимый братик, сердечно обнимаю тебя с Ирой и прошу простить меня великодушно! Только сейчас, когда я позвонил Машеньке и она рассказала о твоём письме, я осознал, что ныне тебе стукнуло 75 годиков. А я даже не поздравил, но как говорят, лучше позже, чем никогда. Так что от всей своей легкомысленной души, но привязчиво-благодарного сердца поздравляю с замечательной датой и желаю всей полноты жизни, отличного здоровья и ещё долгих и отрадных дней жизни! Минуло, Итенька, скоро четыре месяца, как случилась та драма, которая отшибла память и прекратила всю мою переписку и вообще общение... Но хватит, и забудем. Обещаю писать и вообще присутствовать в этой жизни. Спасительным оказалось сидение у компьютера и заботы с тарантасом, да и общение с детьми. День ото дня разматываю потихоньку клубок своей жизни, прослеживая узелки. И по мере понимания на расстоянии, разматываю и вновь нанизываю на канву событий и переживаний буквица за буквицей с тем, чтобы затем собрать в рукопись и отпечатать книгой на принтере в несколько десятков экземпляров, да разослать всем близким. Так что есть надежда, что через пару, другую лет смогу тебе и Роме прислать итог этой работы, только быть бы нам всем здоровыми.

23 апреля 1997

Дорогой Ленок-дружок, спасибо за письмо и твоё искреннее участие! Нет слов выразить, сколь радостно иметь на белом свете такую сердечную дружбу, тем более - в моём положении. После двух-трёх недель удивительной, почти летней погоды - вновь серые небеса и сильно ветрит. Вот тебе, милая, и скверное настроение и зябко в моём сиротстве настолько, что вновь начинаю подумывать о монастыре... Если в ближайшее время не будет чуда, и я не обрету себе земное общение, то, действительно, начну искать иное. Для начала поищу свою бывшую очень любезную приятельницу-художницу Джорджину, ушедшую в дзен-буддистский монастырь где-то на юге Франции. Вообще-то, всего ближе, разумеется, православный, русский монастырь, быть может, без послушания... Понимаешь, Леночка, сейчас, накануне православной Пасхи, когда так естественно быть среди своих, даже мои дети, как и все вокруг, ведать не ведают, что такое не только не иметь праздничное застолье, но и перемолвиться словечком. Я уж не говорю о церковности, поскольку я вообще вне её и привык к тому. Проблема моего одиночества - в самом жестоком смысле, о каком когда-то писал Бродский в стихе о том, что Запад - это место, где о том, что помер человек, начинают догадываться только когда молочник замечает, что три дня бутылки у порога остаются нетронутыми. Со мной ещё хуже - от молока совсем отказался. Не отменять же только для того, чтобы дать знать соседям и молочнику? Даже дети почти не звонят мне, поскольку избаловал своими звонками... Прости меня за минор - на твою искренность отвечаю своей. Леночка, вся обстановка в Израиле настолько тревожна и для меня, что я целиком разделяю все твои переживания, тем более сынок в армии. У меня нет ни мыслей, ни чувств, ни слов. Я давно запретил себе судить-рядить покинутую мною землю, тем более, это действительно Святая моя земля, земля моих предков, Библии и Вознесения. Более иронический поворот судьбы трудно придумать. В тупом недоумении вынужден видеть на экране ТV тех, кого нынешние жестоковыйные привели к власти. Пиши мне, подружка моя, даст Бог и свидимся..

24 апреля 1997

Только что радио Парижа в своей литературной программе сообщило, что первая литературная премия присуждена поэту Александру Ревичу. Так что мне предстоит приятная возможность поздравить старинного своего друга с такой высокой премией и возобновить переписку...

19 мая 1997

Серенький денёк после солнышка и дождика так и гонит вновь в постель, однако я устоял и включил экран с целью неторопливого общения с Вами, ПД. Летнее расслабление всех членов уставшего моего организма приводит к тому, что всякое напряжение оказывается невозможным, даже сама идея перемещения - словно вериги. Одна радость на свете, как в далёкие времена - остаться в постели с книгой в руках. Weekend провёл с томиком О. Мандельштама, перечитывая не столько стихи, сколько статью С. Аверинцева. В этой статье есть всё, что только может подарить мысль такого замечательного русского учёного, тончайшего исследователя, каким является Сергей Сергеевич. Чтение стихов сопровождается знакомством с комментариями на каждый стих, хотя издание не академическое. И вот такое:

Куда мне деться в январе?

Открытый город сумасбродно цепок...

От замкнутых я, что ли, пьян дверей?

И хочется мычать от всех замков и скрепок.

И переулков лающих чулки,

И улиц перекошенных чуланы -

И прячутся поспешно в уголки

И выбегают из углов угланы...

И в яму, в бородавчатую темь

Скольжу к обледенелой водокачке

И, спотыкаясь, мёртвый воздух ем,

И разлетаются грачи в горячке -

А я за ними ахаю, крича

В какой-то мёрзлый деревянный короб:

- Читателя! Советчика! Врача!

На лестнице колючей разговора б!

1 января 1937

И вот, представляете себе одиночество поэта в Воронеже, если он бежит к телефону-автомату, читает этот и другие стихи следователю НКВД, под надзором которого находился, и кричит в трубку: "Нет, слушайте, мне больше некому читать!" А я вот смею временами ныть, сетовать на отсутствие писем. И устыдился.

21 мая 1997

Знаете ли Вы, далёкая Прекрасная Дама, как под натиском книг испаряется воля, рушатся планы и гибнут добрые намеренья? Быть может, виной тому погода с её истомой начала лета, когда как бы и тепло, да только не очень. А солнышко - за облаками, из которых нет-нет да побрызгает мелким дождиком. А в постели или на диване куда уютнее да надёжнее с книгой в руках. После Мандельштама дошла очередь до переводных романов, что в годы моего отсутствия публиковались в толстых московских журналах, извлекались из них и бережно собирались под общим переплётом моими знакомыми. Сегодня прочитал американца Генри Джеймса "Письма Асперна", а до него - нашего ирландца Джеймса Джойса "Портрет художника в юности". Несколько одурел от непривычности длинных и витиеватых фраз Джеймса, не без труда пробирался сквозь хитросплетения первых страниц. Втянулся. А затем предавался тихому гурманству, вкушая тончайшее лакомство, поданное на старинных венецианских хрусталях вперемежку с гондолами на каналах и дожами. Особый, утончённый изыск американца, влюблённого в старушку Европу и прожившего большую часть жизни в ней.

22 мая 1997

Так вот, голубушка моя ПД, запой удаётся прервать неким усилием и сесть перед экраном для набора того самого текста, что сейчас перед Вами. На этот раз вкушаю довольно крепкое содержимое из прежнего "Нового мира" - "Потоп" Роберта Пенна Уоррена. Такое чтение, как сейчас, схоже с состоянием забытья, переходящего в сон, перемежаемое яркими картинками далёкой американской жизни, сопричастной моей жизни, моим чувствам и мыслям. Значит, настоящая книга... Милая ПД, я всё ещё мечтаю встретить свою половинку. Мне бы хотелось соединиться со своей половинкой не только для обедов и тёплой постели, но и для сердечной дружбы, совместной работы над очередной большой книгой о моей жизни, о русских делах и художниках, тем самым исполнив долг перед всеми, кто остался там в живых или в памяти.

29 мая. Утро. Только что отзвучал голос Вертинского. Моё сердце сжималось, я глотал комки, но слёзы сдержал. Голос и песни его - не только величайшая музыка и поэзия, но и вся трагедия России двадцатого столетия, да и моей лично, включая изгнание. Это станция "Свобода" отметила сороколетие ухода из жизни. Захлёб чтением миновал благополучно. Теперь только перед сном перечитываю своего любимца Герцена "Былое и думы" - во многом мой наставник и образец, особенно с богатством языка и живостью мысли. Наступившее лето заставляет интенсивнее использовать время: планы огромные, но приезд брата из Израиля заберёт минимально две-три недели, да и сам чертовски ленив и люблю валять дурака в этой замечательной летней истоме.

15 июня 1997 Москва

Дорогой Лёвушка! Большое тебе спасибо за память и поздравление Алика с премией! Откуда ты это узнал? Правда, сейчас пошли статьи в прессе: в "Литературной газете", "Независимой", в "Новом мире" и т. д. Но ведь ты вряд ли их получаешь. Агриппа довольно долго лежал в "Художественном мире", но у нас все государственные издательства пришли в упадок. К счастью, наш приятель художник Лёня Рабичев вывел Алика на частное издательство, которое и издало этот том. Книга роскошная, издана под старину, с гравюрами Дюрера, правда, цена её (около 11 долларов по нашему курсу) - дороговата для нашей интеллигенции, поэтому не очень расходится. Алик получил диплом и 15000 франков, это 3000 долларов, может быть, его пригласят в Женеву осенью, так что эти деньги весьма кстати. А в остальном!... Алик преподаёт в Литературном институте - раз в неделю ведёт семинар перевода с французского языка. Это держит его морально, да и небольшая добавка к пенсии, которая у нас вдвоём составляет около 200 долларов. Мы два раза собирались в Израиль, но, видимо, Господь не хочет, чтобы мы поехали. В прошлом году у Алика была история с лёгкими, а в этом году (когда мы уже имели визы и билеты) у него пошли камни из почек, так что мы, конечно, не поехали. Мы очень рады за тебя и детей. Были бы рады тебя видеть. Целуем. Ревичи.

Я присоединяюсь к жене и тоже желаю вам всем хоть какого-нибудь счастья и покоя. Ведь надо было быть А.С.П., чтоб так просто выразить: "На свете счастья нет, но есть покой и воля..." Крепко целую. Алик Ревич.

7 августа 1997 Хайфа

Здравствуйте, дорогие Лёва и Мила! Лёва, вчера получили твоё письмо. Поздравляем с законным браком вас обоих! Желаем, чтобы скорее закончились все бюрократические препоны и вы могли бы жить нормально. Думаю, что всё должно кончиться благополучно. Жаль, конечно, что мы не смогли присутствовать в мэрии и в ресторане, где по твоим словам, всё было отлично. У нас особых новостей нет. Погода солнечная, дождей давно нет, особой жары пока нет. Женя и Аня очень много работают, у Марка каникулы. У Ромы с Валей ничего нового. Оля с Геной едут в отпуск в Венгрию, будут отдыхать у Марининой свекрови. Израиль живёт по-старому, вроде ни мира, ни войны, но есть взрывы и Катюши, и много жертв, и никто не знает, что будет дальше... С нетерпением ждём новостей. Когда приедете в Вэксфорд, сразу сообщите. Всего самого лучшего. Привет от всех нас. Целую. Итик.

Ноябрь 1997 Санкт Петербург

Дорогой Лёва! Как обещала, по приезду из Англии я отослала тебе письмо, но ответа не получила. Это письмо уйдёт в Европу с Настей, она едет на стажировку в Германию. В октябре мы побывали на Сицилии и юге Италии, увидели много прекрасного, забирались на Везувий. В Италии всегда хорошо и всегда хочется туда поехать снова. Продолжаю работать, и работать много, но только в Эрмитаже. Понемногу строю дачу и развожу летом цветы. Именно цветы мне всего более понравились в Англии, не считая готических соборов. На днях был Серёжа Голынец, приезжал как член-корреспондент на Юбилей Академии. Был поклон от всех наших. Галя Лебедева, для которой ты сочинил две странички о Мосине, настоятельно просит тебя писать, и я к этому присоединяюсь. Если есть у тебя время - попиши. Напиши настоящие воспоминания о тех днях борьбы и надежд. И о Мосине: и больше, и серьёзнее. В Екатеринбурге учреждена премия его имени для студентов - художников. А Лебедева ждёт твоих трудов. Мне кажется, воспоминания твои будут всем интересны. Клава и Настя Гордеевы.

27 декабря 1997 Амстердам

Дорогой Лев! Спасибо за письмо. Как-то мне не удалось вам быстро ответить - я сейчас, как и всегда, очень занят. Из-за пребывания в Грузии и из-за того, что часто общаюсь с грузинской девушкой, я уже довольно хорошо говорю по-русски. Я также посещаю лекции в университете и думаю, что скоро смогу читать вашу книгу, когда она будет готова. Я надеюсь, что ваши проблемы не мешали вам писать. Мне очень интересно, что вы пишите. И хотя я не знаю на какую тему вы пишите, но интересно читать книгу писателя, которого я лично знаю и уважаю! Успешно ли продолжается ваша работа? Моя работа идёт нормально. Я уже начал писать первые главы своей диссертации, и сам доволен своей работой. Надеюсь, что мои профессора также будут довольны. Вы пишите, что было бы интересно заняться исследованиями других диктаторов, таких как Гитлер или Франко. Да, было бы интересно, и совпадает с моей темой, но как-то, после исследования феномена Сталина, "усатого таракана", я больше не могу... Мне иногда бывает плохо от такого "фанатизма". Не всегда приятно было в Грузии говорить с такими верными сталинистами, которые пытались убедить меня в том, что Сталин - самый справедливый, гениальный человек этого века. Многие из них даже смели положительно говорить про Гитлера. Они понимают так: Сталин - их герой, он победил Гитлера, но из-за того, что Гитлер осмелился воевать против "их" Сталина, они его тоже уважают, такого "сильного" государственного деятеля... Так что после Сталина мне больше не хочется заниматься подобными делами, может быть, позже... 30-го декабря я снова уезжаю в Грузию, чтобы отметить Новый год со своими новыми друзьями. Также мне нужно будет получить кое-какую информацию из музея Сталина. Вы спросили про Эрика. Он сейчас в Сенегале, тоже делает какое-то исследование с подругой из Франции. Они исследуют, как идёт проект помощи для развития Сенегала. В феврале он вернётся в Голландию, мне его очень не хватает. Я приглашаю вас к себе в гости, буду очень рад увидеться. До скорого и всего хорошего! Ваш Андрей.

3 января 1998 Wexford

Далёкие мои други, чем далее, и с нарастающим ускорением катят года, так, что в их мелькании стираются черты настоящего - прошлое, словно в обратной перспективе, не только затуманивается, напротив - выступает всё с большей отчётливостью. Возможно, абберация зрения в зависимости от десятилений и расстояний свойственна и вам, мои милые, сердечные друзья, о чём я могу только догадываться. Словом, с Новым Годом! Славные летние денёчки в Лондоне не минули бесследно, подарив мне жену. Бракосочетание прошло в мэрии WESTMINSTER, что в двух шагах от дома Великого Сыщика в июле месяце. Но только две недели назад, после получения ирландской визы, мы воссоединились. И вот уже две недели я семейный человек. Мила оставила в Лондоне дочь, аспирантку Лондонского университета, умницу и красавицу и обрела мои авгиевы конюшни. Впрочем, грянули праздники, а с ними и гости, да и шторма один за другим вламываются, пытаясь сокрушить этот остров. Вот и валяемся в постели под завывание и свист Атлантики, да отсиживаемся в креслах и в застолье, попивая водочку под пельмешки, что великолепно удаются моей хозяйке.

4 февраля 1995 Пермь

Дорогой Лёвочка! Твоё письмо - как снег на голову! Когда в январе я была у Клавушки (Гордеевой) в Питере, я просила её связаться с тобой на предмет воспоминаний. Прочла твой текст с интересом, и он, безусловно, вызвал у меня волнение в сердце. Припомнились отчётливо дни и нашего с вами (со всеми) знакомства, мне дорогого, ибо всех вас мы, пермяки, тогда нежно полюбили. И мне казалось - не безответно! Наши встречи в Перми и в Свердловске оставили в душе какой-то ясный свет. Может, от того, что возникла эта дружеская любовь, совершенно бескорыстная привязанность друг к другу единомышленников. Так мне всё это видится. Потом все разбрелись и каждый плыл по реке жизни в одиночку. Мы с Клавой, однако, не потеряли друг друга: часто видимся, нежно друг к другу относимся, переписываемся. По-моему, Клавушка держит связь и с Мосиными (семьёй Гены), и с другими действующими лицами из Екатеринбурга. Правда, Гены уже давно нет, но память о нём живёт. Друзья о нём и печалятся, но и помнят. В Пермской галерее висят его работы - тоже узелок на память. Мы с Клавой нередко вспоминаем и тебя, из песни слова не выкинешь. Всё пережитое остаётся с нами. И, конечно, рады были бы увидеть тебя. Может, надумаешь навестить Россию - тогда не пролетай мимо, извести заранее. Может, сбежимся в Питере, а ещё лучше в Екатеринбурге. Миша Брусиловский по-прежнему творит там. Я его не видела, правда, очень давно. Наслышана только, что он был в США, жил у Неизвестного, виделся с М. Зисмановым, который обитает в городке в 50 км от NY. Кажется, город именуется Миллтаун. К своему 60-летию в 1994-м я получила от него видеокассету с поздравительным репортажем. Миша, судя по изображению - всё тот же, не изменился и внешне. Трудится в какой-то газетке программистом. Его искусствоведение осталось невостребованным и там. Он из-за этого огорчается. Правда, я припоминаю твою строгость к нему и призыв: "Миша, только не говори об искусстве!" Он не обижался, или делал вид, что не обижается. Парень-то он добродушный!

...Так вот, о воспоминаниях! Мне бы очень хотелось, чтоб ты припомнил историю с картиной Гены и Миши "1918год" (с Лениным на трибуне). Мне хотелось бы сделать видеофильм "История одной картины" и за всем этим показать, как давила система на всё, что в искусстве не укладывалось в её стальное прокрустово ложе. Ты ведь был, кажется, директором выставки, на которой разразился скандал в связи с этой работой. Картину сняли, изъяли книгу отзывов, была партийная проработка виновных. Но я знаю это со слов ваших в общих чертах. А ты, возможно, вспомнил бы интересные детали. Если не сложно, откликнись оперативно. Может быть, ты бы записал свой рассказ об этом на видеокамеру. Я собираюсь записать Люсю Мосину, Мишу Брусиловского, Витю Воловича, Гуссиса. (Кстати, Толя живёт теперь в Перми). И твой голос влился бы в общий хор! О своей жизни писать особо нечего. "Свобода слова" на нас упала слишком запоздало. Мы уже умученные и немолодые. Однако в последние два года мне удалось хорошо поработать. Несколько моих видеофильмов по Гулаговской теме были закуплены телекомпаниями Запада. В частности, друзья мои, живущие в Нью-Йорке, видели там один мой фильм "У последней черты Гулага". Это фильм о последних узниках политзоны "Пермь-35". Но молодые уже наступают на пятки. Экономически телевидению в провинции очень трудно, так что пенсионеров начнут скоро провожать. А жаль: только во вкус вошли! Всего тебе доброго, Лёвочка, будь здоров! Поклон твоей семье! Любящая и помнящая тебя Галка (Лебедева).

25 января 1998 Wexford

Дорогая Галина, только вчера, 24-го января 98-го года, получил твоё послание от 4-го февраля 95-го из Перми. Долгое время письмо валялось в Москве и только сейчас оно попало ко мне. Боюсь, что мой ответ смертельно запоздал. Жаль, в тот момент я внутренне был готов к исполнению моего долга перед покойным Геной. Тем более, когда он приезжал в Челябинск проводить меня за кордон, прощаясь, просил написать о былом. Я обещал - долг мой велик и тяжесть его с каждым годом всё более гнетёт меня, а память, увы, убывает. Да и нет знаков прежней жизни в этой моей, даже о том, что вышла книга о Мосине я случайно узнал от Клавы по телефону. Переписка с Россией и даже с Уралом угасла после трёхкратного посещения... Разумеется, хотелось бы видеть "Историю одной картины". Жаль, если не исполнилась затея, по крайней мере, я не слышал... А вот "Пермь-35" видел точно по ТV - так убедительно, что до сих пор вспоминаю с содроганиеми. У меня сейчас весьма благоприятные условия для работы. Много лет я слонялся по Старому и Новому свету в одиночестве, оставляя своих деток в Ирландии. Летом на свадьбу моей Машеньки прилетал старший брат из Израиля, которому я показал Ирландию, затем Англию. Путешествовали в моём караване, останавливались в кемпинге в Лондоне, где я и застрял до осени, поскольку встретил женщину. Сочетался там же законным браком, а затем вернулся домой, а жена только к Рождеству воссоединилась со своим мужем. Словом, впервые за многие годы в моём доме полный порядок, в тепле и заботе, только бы желание работать не убывало. И поскольку мрамор рублю летом под солнышком, то самая пора посидеть перед компьютером. Вырваться из повседневности, из её суетной тины в волшебное пространство мосинского мифа со своими деталями и подробностями, как ты просишь - более чем заманчиво. Я попробую... Возврат в те далёкие дни даётся трудно - не мысленно, не воображением, а делом - словом: трудно понять, что именно сопротивляется. Здесь нет ни свидетелей той нашей жизни, ни одного рисунка или картины того круга художников, о которых хотелось бы свидетельствовать. День за днём отодвигаются образы прошлого. Столь яркие прежде контуры тускнеют, приобретают отрешённость, отдалённость... И всё же многое до сих пор предстаёт таким, что вновь и вновь волнует и очаровывает...

Весной шестьдесят четвёртого года мне, новоявленному директору Уральской зоны в рамках Союза художников вручили в правлении Свердловского отделения толстенную папку договоров с художниками. Договора в папке распределялись строго по своей тематической принадлежности. Предпочтение отдавалось, разумеется, историко-революционной теме, гражданско-патриотической, трудовой, а быт, будни советского человека вместе с пейзажем и натюрмортом теснились в конце. Убедительным аргументом неуважения в соцреализме ко второстепенной тематике свидетельствовали цены, как правило, на порядок меньше. Нельзя не сказать, что и они были не малые: небольшой холст оценивался в несколько сотен рублей, иногда в тысячу, и это в то время, когда средняя зарплата учителя, врача или инженера не достигала и сотни. В ней был один договор, сразу же обративший внимание. Картина называлась "Вихри враждебные", авторы - Г. Мосин и М. Брусиловский. Сумма договора показалась фантастической: шесть тысяч рублей, впрочем, и размер холста - три на четыре метра представлялся неким эквивалентом цены...

Отрывок из возможных глав "Вместе с Мосиным".

Писать о Мосине, вспоминая дела давно минувшие, приятно, даже сидя в Ирландии, которая в это время притворяется, будто не она есть Атлантида и не утонула, а только слегка влажная и даже тогда, когда жуткая занятость, прямо помешательство на живописи, буквально наваждение, вероятно, насланное на меня неукротимым и весёлым духом покойного. Гена вошёл в мою жизнь ярко и очень памятно. Что и говорить, я счастлив, что был близок с ним, с радостью пишу эти строки, тем более - за мной должок. Пора вроде бы по срокам жизни писать мемуары и, прежде всего, о нём, однако, жизнь продолжается и всё нет времени заглянуть в историческое зеркальце. Не мне после двух десятков лет чужбины оценивать его труды и дела, но вот вспоминаются два эпизода, характерные весьма для него, касающиеся лично моей персоны. Первый эпизод - лета шестьдесят четвёртого, когда я, будучи так называемым зональным директором, познакомился и вскоре подружился с его компанией, из весьма незаурядных особ состоящей. Я не буду отвлекаться в сторону, эти художники всем известны. Так вот, шатаемся по солнечной стороне Ленина, двигаемся от центра из мастерской четвёркой мушкетёров в сторону Втузгородка и Геннадий Сидорович предаётся мечтам в связи с предстоящей зональной выставкой "Урал социалистический". Точнее, он как бы вкушает удовольствие от показа главной своей, совместно с Брусиловским написанной картины с Лениным (вопреки партийному руководству) и пожинает плоды признания и славы. "Ну и что, этакое необыкновенное, можно извлечь из богатства, если оно упадёт на вас, милостивый государь Геннадий Сидорыч?", - почти без ехидства прищурился со своей высоты Волович, и даже склонил для внимания свою носатую голову. Мосин чуть прикусил свои нервные губы, весело вскинул глаза, погрозил тому указательным пальчиком и сплюнул коротко, как это умел только он. "Эх ты, пролетарий умственного труда, а ещё живой классик! Волович, стыдно мне за твою нищету. Извлечь?! Жизнь, понимаешь, жизнь, а не выживание! Широко и весело будем жить, не так ли, Брусиловский?". Всегда нейтральный Брусиловский семенил где-то сбоку, но тут вскинул потешно круглые свои ручки и почти торжественно изрёк: "Так точно, Геннадый Сидорыч!" Я с интересом наблюдал этот междусобойчик, никак в нём не участвуя - был новым человеком. Но вскоре и до меня дошла очередь. "Как вы думаете, кому я доверю самое ценное в моём поместье - псарню?", - Мосин строго оглядел нас троих поочерёдно и процедил: "Тебе, Мишка, дворнягу доверить нельзя. А тобою, Волович, даже собаки могут подавиться, больно ты несъедобен и костляв. А назначу я начальником на псарню Незнанского, и буду спать спокойно!" Брусиловский шутейно отшатнулся от меня, Волович склонился в низком поклоне и стряхнул пыль с плюмажа своей роскошной мушкетёрской шляпы: "Милорд, изъявите свою благодарность! Извольте в этот исторический момент свидетельствовать Вам и Вашему владыке свою преданность и лояльность!" Мосин коротко сплюнул, точнее, плевок не был натуральным у такого прирождённого эстета, каким он был, а некая выразительная метафора - и барственно, снисходя, освободил меня от церемонии. В тот момент я не ответил признательностью, только позднее, когда увидел, как Мосин переживает гибель своих охотничьих лаек, я смог понять, сколь не шутейно было моё высокое назначение в том памятном разговоре.

Через несколько лет, передвигаясь по выставочным делам по стране, я попал в мастерскую Мосина, где встретился с теми же действующими лицами у большого холста на мольберте, названного, кажется, "Мастер Данило" по сказу Бажова. Я не принял холст, показавшийся мне пустоватым и театрально вычурным, хотя исполнен был с любовью и истинной артистичностью. Мосин не мог не чувствовать не только моё прохладное отношение. Миша, и особенно Виталий, также не были в восторге, а надо сказать, что обычно в той мастерской стоял устойчивый фимиам, воскуриваемый не только почитателями, но и нами, его друзьями. А день был праздничный, день его рождения. Мы ушли от прямой критики, особенно старался Брусиловский, гася любые попытки ясности. Это ему удалось, и мы расстались до вечера. Застолье мосинское - уникальное, но это особая тема, и здесь вспоминается другое. После общих тостов он подсел ко мне, опрокинули ещё, и тут он насел: почему это я ворочу свой нос от последней картинки? Неужели я не понимаю, что в искусстве место для красивых, мирных сюжетов куда более достойно, чем для идеологии, ненависти и вообще борьбы. То был характерный предмет споров у шестидесятников. В ответ я сказал, будучи крепко под мухой, что-то обидное. Что дело не только в том, что у него своё сильное амплуа художника-гражданина с большой буквы, как тогда величали таких, и что не время расслабляться (мы тогда, как и правозащитники, были максималистами), а дело в том, что написал он вещь не в своём стиле, а потому она просто не спелась. Я и прежде бывал свидетелем гнева Мосина, но тут он просто поднял меня, и на глазах всех гостей и родственников вытолкнул за дверь. Минула зима, и на подходе тёплых деньков, когда я вновь был на Урале, меня пригласили к телефону. В трубке я услышал глуховатый голос Мосина, всегда не расположенного к телефонным разговорам, тем более - болтовне. Без каких-либо предисловий, почти мрачно спросил, могу ли я завтра утром быть у него дома. Я испугался и спросил, не случилось ли чего. Рано утром я позвонил в его дверь, она открылась и, к моему изумлению, в коридоре стояло всё его семейство при полном параде, начиная от хозяина в пиджачной паре и кончая женой в глубине со сверкающим взглядом. Мосин выразительно указал на вход в гостиную - там стоял празднично накрытый стол, придвинутый к дивану. Он усадил меня на диван, сел рядом, налил водки и поднял рюмку: "Так больше нельзя, я больше не могу, давай поцелуемся и забудем". Мы так и сделали, и нам стало действительно хорошо. Тут я впервые увидел скупые и редкие его слёзы, в тот момент - радости, а через некоторое время - иные, в момент прощания, в мой отъезд на чужбину. Как только я вспомню Мосина - мне становится хорошо, покойно, а главное - светло. Во все времена года и дня он как бы ярко освещён, словно на сцене под лучами юпитеров. Я помню его таким, каким впервые увидел - то было в Свердловске, в правлении Союза художников. Он вошёл в сопровождении Брусиловского. К тому времени я был несколько наслышан о Брусиловском в связи с претензиями к нему как к графику. Познакомился с ним в мастерской Воловича, в которой он работал поначалу, приехав по распределению преподавать рисунок в Свердловское художественное училище. То был подвижный, улыбчивый и смешливый паренёк с нечёсаной шевелюрой, с мягким южным говорком. Он был полной противоположностью Воловичу - высоченному и сутулому, исхудалому, лик которого под сильными очками был то аскетично-отрешённым (словно находился в состоянии глубокой меланхолии), то нервно-сосредоточенным. Иногда, при всей своей удивительной воспитанности, он не мог спрятать раздражение от непрошенных посетителей его мастерской. Они так гармонировали друг с другом, будучи внешне живым напоминанием классического единства Дон-Кихота и Санчо Пансо. Однако с тем отличием, что каждый из них искренне уступал первенство в дружбе другому...

8 февраля 1998 Амстердам

Дорогие Лев и Мила! Очень приятно было узнать от вас новости, тем более, такие хорошие новости. Кажется, что у вас семейная жизнь наконец наступила. После моего недавнего возвращения из Грузии мне было трудно настроиться на голландскую жизнь. Люди в Грузии, особенно зимой, довольно депрессивны - работы нет, часто нет света, даже, говорят, некоторые люди голодают. Это немножко неприятно бывать там как турист и видеть как люди хотят уехать из страны. Я чувствовал зависть у многих, когда прощался с ними. Правда, таким образом человек учится ценить жизнь в своей стране, но всё-таки очень неприятно оставлять своих друзей в такой ситуации. Постепенно я успокоился и нашёл силы для учёбы, а сейчас ищу работу, чтобы иметь немного денег. Честно говоря, мне даже приятно немножко работать - не очень здорово всё время заниматься только русским языком и "усатым тараканом" (какое прекрасное выражение!). После окончания учёбы, примерно через полгода, начнётся моя рабочая жизнь! Я ещё не знаю, где я буду работать, но я бы хотел, чтобы моя работа была связана с русским языком. В Голландии сейчас не очень трудно найти работу, но очень трудно найти работу по своему желанию. Честно говоря, я даже не знаю, какую работу я желаю. Будет приятно встретиться с вами в Голландии или в какой-нибудь стране на континенте. Я очень надеюсь, что вы скоро сможете путешествовать по Европе. Сообщите о своих планах. Всего хорошего, привет всем. Ваш Андрей.

22 февраля 1998 Хайфа

Дорогие Лёва и Мила, наконец-то я собрался ответить на ваши последние два письма. Очень рад, что я угадал с книжками, надеюсь, что вам они помогут освоить компьютер. У нас особых изменений нет, хотя последние две недели в связи с иранским кризисом среди израильтян прошла большая паника, подогреваемая СМИ и коммерсантами: очереди за противогазами, продажа полиэтиленовой плёнки в больших количествах, заготовка продуктов. Мы в этом безумии не участвуем, так как не верим, что Израиль будут бомбить, но Женя попался на эту удочку. Завтра должен решиться этот вопрос - ООН-ская делегация сейчас в Багдаде, думаю, всё окончится миром. Нас больше беспокоят дела семейные. Во-первых, здоровье Ирины всё ухудшается, она всё слабеет, иногда не может выйти из дома. Беспокоит нас и будущее Миши. Он продолжает работать физически, хотя зарабатывает неплохо, но хотелось бы, чтобы он стал учиться и получил какую-нибудь нужную профессию. Женя с Аней работают много. Женя сейчас занят поисками квартиры и устройством Бориса с женой. Борис - брат Миши Локшина, мужа Сони. Они приехали из Екатеринбурга, так как Борису нужна операция на сердце (шунтирование). Они привезли видео, на котором мы увидели "живьём" наших родных - Соню, Мишу и остальных членов семьи Локшиных. Увидев, как они все постарели за эти шесть лет, мы поняли, что и мы не стали моложе. Рома отказался от назначенной операции грыжи. Ольга купила ему бандаж, вроде можно обойтись и без операции. Кстати, Ольга с Геной решили пожениться, но ещё неясно, где они будут заключать брак - гражданских браков здесь нет, придётся ехать на Кипр или в Венгрию. Раньше здесь можно было заключать так называемые "Парагвайские браки", но теперь их запретили, т. к. министр внутренних дел - ортодокс. Ортодоксы набирают силу, их 23 депутата в Кнессете и они всё больше прижимают светское население. На этом заканчиваю и желаю вам всех благ и счастья! Привет от всех нас. Итик.

21 марта 1998 Амстердам

Дорогой Лев! Весна сегодня, и даже немножко чувствуется. С большим удовольствием узнал про ваше знакомство с компьютерами. Очень интересно. Совпадение, что я в январе купил довольно хороший компьютер и пишу свою диссертацию на этом компьютере. Хорошо будет общаться с вами по компьютеру, возможности почти безграничные. Но тогда вам придётся совершенствовать знание английского языка, особенно насчёт компьютерного жаргона. Мне очень нравится, как вы сейчас окунаетесь во что-то новое, что-то потихоньку начинаете писать, рисовать... Возродились, перешагнули через трудный период, мне кажется. Очень приятно! У меня были денежные проблемы, и мне пришлось найти работу. Сейчас у меня три работы: две в двух гостиницах ночным портье и одна - почтальоном, развозить почту на машине (у меня же есть водительские права). Но, таким образом, у меня мало времени остаётся для учёбы. Я пока не знаю, как я всё сделаю, но, видимо, мне придётся пожертвовать учёбой по русскому языку. Боюсь, что не будет времени ходить на лекции. Это жалко, но надеюсь продолжить учёбу в будущем. В Голландии говорят: "Человек никогда не бывает старым, чтобы учиться" (трудно переводится). Вы, по-моему, отличный пример правильности этой поговорки. Но зато у меня больше не будет денежных проблем и я смогу путешествовать, чтобы пользоваться своим знанием языков. Возможно, приеду в Ирландию. Эрик недавно вернулся в Голландию и тоже хотел бы приехать в Ирландию. Всем привет, желаю всего хорошего. Ваш Андрей.

3 апреля 1998 Wexford

Дорогая Клавушка, спасибо за письмо и открытку с перспективой Bridges on the Arno - нежданная и великая радость. Что и говорить, Флоренция живёт в сердце как знак сопричастности к искусству, к совершенству. Помню, как в Свердловске однажды Брусиловский преподнёс тебе или Воловичу ко дню рождения альбом собраний репродукций шедевров UFFIZI и, заметив мой ревниво-завистливый взгляд, пошутил: "А тебе, Лёвка, альбом ни к чему. Не пройдёт и года, как ты прилетишь во Флоренцию и прямым ходом в галерею, ей Богу!" И действительно, не прошло и четверти века, и я, ни живой - ни мёртвый, вспоминаю пророчество Брусиловского и сам не свой, отдалённо, отстранённо, через призму бесчисленных репродукций созерцаю свою Мекку. И только спустя сутки-другие вижу камни, лица, краски, ночные огни и небо над Флоренцией так, словно только родился. Я вдруг осознал, что мир Божий совершенен и что добавить никому не дано, и надо забыть своё занятие. Сейчас я не завидую тебе, Клавушка, надеюсь, и ты была счастлива на берегах Арно... Замечательная возможность увидеть тебя с Настей в Англии, к великому сожалению, маловероятна - мы спешим на солнышко в Испанию.

7 мая 1998 Wexford

Дорогой Витенька, прежде всего поздравляю тебя с предстоящим днём рождения, если мне память не изменяет - Юбилейным!!! Желаю тебе всех благ, долгих лет бодрости и благополучия! Скоро третий годик на восьмом десятке твоему покорному слуге - это моё единственное серьёзное достижение, хотя особых усилий и не прилагал. Всё остальное, по сравнению с тем, что живой и способен не только созерцать и удивляться, но и радоваться, строить новые планы, пускаться в новые дороги с молодой женой - всё остальное, включая работу, мелко и преходяще... Я ничего практически не знаю-не ведаю про тебя и Мишку. Только как-то год назад звонила Клавдия и сказала, что процветаете, много путешествуете. Клавдия, помнится, сказала, что бывал ты в Лондоне, а почему не позвонил? Постоянная болтовня о невероятных изменениях в России, и особливо в столице, заставляет думать, что с разрухой покончено и жизнь наладилась вообще, и у художников в частности. Легионы внутренних и зарубежных выставок, блестящих изданий, череда выдающихся безумно разбогатевших художников по всему белу свету заставляют думать, что наступил расцвет талантов, прежде угнетаемых соц-артом. Так ли это? Как ты сам видишь всё это, как ты с "молодыми" и вообще - как чувствуешь время, скажем, последнее десятилетие уходящего века, и какие признаки, и какие предчувствия? В моей деревенской жизни только радио время от времени сообщает в основном всякую чушь из политических игр или клановой суеты. Ни газет, ни журналов, ни книг, ни писем - только есть надежда что побывать, хлебнуть и тем жить. Однако есть и своя прелесть - сам собой, вроде бы и без натуги, выстроился ряд доморощенной, в самом буквальном смысле, живописи под условным названием "Замки Ирландии", в работе мрамор, да и пописываю по настроению о былых наших временах. Да только вот с годами одолевает созерцательность. Моя жизнь, если тебе интересно - это погода, климат, Витенька. Словно весточку от возлюбленной, жажду видеть прогноз погоды. Мы отчаливаем через несколько дней, таким образом, лето начинается с бегства. Мой остров одолел ныне хлад, а про шторма и говорить не хочу. Оказывается, на этой планете способен достать хамсин не только в Израиле, но и в Ирландии. Только там приносит из пустыни жару и песок, а здесь бесноватый Океан грозит смять и сокрушить душу. Ближайший месяц хотелось бы отдохнуть в пространстве материка с его устойчивостью и широтой, теплом и покоем. Путь будем держать на юг, на то побережье, что между Монте-Карло и Испанией. Вернуться к моему дню рождения 10 июня представляется желательным, тем более, что пару летних месяцев бывает тепло. Очень хотелось бы к возвращению получить твоё и Мишкино письмо. Ему, Брусиловскому, персональный поклон и пожелания. Твой Лёвка.

11 мая 1998 Wexford

Милые Лида и Галочка, дорогой братец, сердечно обнимаю вас! Вчерашнее телефонное свидание с вами настолько подействовало, что я сегодня с утра сел писать вам. Дело не только в том, что малознакомо звучали голоса Лиды и Фридика, но встреча с тобой, Галочка, столь неожиданная, всколыхнула массу воспоминаний. Они связаны со свердловским прошлым, когда ты, затянутая в коричневую школьную форму, удивительно тихая, наблюдала, как я с Нэрой разучивал элементарные па танго и вальса под пластинку. Помнишь ли ты тот самый патефон, на котором так любил твой замечательный отец слушать пластинки с записями Карузо? На всех вечерах и даже свадьбе Саррочки все слушали Карузо - то был почти ритуальный, культовый момент того военного и послевоенного времени. Тебе было тогда лет семь, помнишь ли ты Свердловск? Ходила ли ты тогда в пятую школу, что была на 9 января, а Фридик ходил чуть дальше, за угол, где напротив консерватории была девятая школа, бывшая первая екатеринбургская гимназия. То было не очень сытое время. Я вернулся из Москвы и очень часто приходил на обед к дяде в техникум. Ему доставляло истинное удовольствие кормить меня в своей столовке. И вообще, он самым благотворным образом влиял на меня и пытался всегда защитить. Достаточно сказать, что когда меня выставили из института перед самыми госэкзаменами, он вмешался. Хотя это было не совсем безопасно: мне приписывали идейное разложение. Когда я впервые появился, уже семейным человеком, в Краснодаре, дядя тут же занялся моим устройством. Вскоре я получил место в районной газетке в станице Архангельской, где затем заведовал школой. А когда в страшные дни "убийц в белых халатах" я заявил несогласие со статьёй и оставил свою работу в областном лекционном бюро в Майкопе, дядя потихоньку помогал и советовал скрыться где-то в большом городе. Так я вернулся в пятьдесят пятом в Свердловск, проездом через Москву. И, кажется, именно тогда встретил меня на Курском вокзале стройный красавчик - братик, и мы почему-то поехали на фортепьянный концерт Шостаковича в зале консерватории... Могу тебе сказать, что как я ни привязан к своей семье, как я ни тоскую о живущих и ушедших, судьба, которая, как известно, иронична, постоянно отдаляет от самых близких. И вот уже много лет вблизи меня были только мои Маша да Миша, но и они ушли уже в свою жизнь. Однажды, Галочка, я мог вас всех повидать и ещё застать дядю, когда позвонил Рома и я попросил прислать телеграмму. Я сразу же кинулся к российскому консулу в Дублин за визой, успев заказать билет. Но очень уж скользкий тип отговорился, что ему следует изучить дело - отправился к начальству, а через полчаса заявил, что дядя - не ближайший родственник, а потому дать визу нельзя. Уговоры были бесполезны. Как оплёванные, мы с Мишей вернулись домой...

18 июня 1998 Wexford

Дорогой Итик! Сегодня такой день, что невольно руки потянулись вернуть на своё место компьютер, убранный на время отъезда, и сесть за это письмо, дорогой братик! Помнишь ли ты, как ровно год назад, день в день, в лондонском автобусе, сойдя в нижний салон, нос к носу столкнулся со мной и Милой, которую я пригласил к нам в гости в кемпинг, в Хакни. Немаловажно, что она понравилась тебе, а я - её дочери, что и повлияло, а возможно, даже предрешило ход событий, так памятно начавшихся год назад на Пиккадилли, где мы впервые встретились...

Несколько слов о нашем возвращении из Франции. 10 июня вечером, когда мы поздравляли Рому с днём рождения из порта Роскоф, был шторм: малахитово-изумрудные волны накатывались так, что казалось, не будет корабля. Но утром он появился, и мы совершили последний закуп в гигантском супермаркете - дело не только в дешевизне, но и в качестве продуктов. Так что во Франции, начиная от Нарбонны-пляжа, мы основательно загружали тарантас продуктами, начиная от вина с коньяком и кончая гречневой блинной мукой. Так что, сегодняшний праздник, свидетель и участник которого ты есть - годовщина знакомства с Милой, будет отмечен соответствующе! Наш с Ромой праздник мы отметили в ресторане, где вкушали гречневые блины с сёмгой и прочими приправами - обалдеть! Вспомнил я тут детство с мамиными гречневыми блинами! Нам очень понравилось бродить по просёлкам и весям Франции. Поначалу это было вынуждено, поскольку надо было обходить стороной города со светофорами из-за барахлившего переключателя скоростей. А затем очень стало по душе катить по невероятно живописным дорогам с идеальным асфальтом, с холма на холм, останавливаясь в деревеньках, где на каждом шагу поразительно обильно цветут цветы, а на улочках - ни души. Картина Франции складывается в нашем понимании не только из непосредственных впечатлений на дорогах, в кемпингах, посещениях Парижа, но и удивления от иных, куда более высоких культурных и бытовых проявлений. Например, во всякое воскресное утро с рынка двигается череда жителей больших и малых городов и деревень с огромными букетами цветов в руках. Удивительная чистота и аккуратность, но ничего похожего на мертвечину и скуку немцев. Кстати, они и голландцы буквально заполонили бедную Францию, их не любят, как и англичан, но терпят. Своим присутствием те кормят не только побережье, но и иные места, так что оккупация в определённой степени совершилась, и Гитлер мог бы быть удовлетворён тем, что его дети и внуки важно и беззаботно наслаждаются прелестями ветреной красотки...

23 июня 1998 Wexford

Дорогой Ад, спасибо за Ваше подробное письмо. Я действительно недавно вернулся домой из Франции, где путешествовал в караване с женой почти месяц. Пребывание во Франции с первой до последней минуты было днями лёгкого, светлого и красочного счастья. Хотя мы и проехали более двух тысяч километров, и не всегда было легко находить дорогу. Короче говоря, с порта Роскоф в Бретани мы сразу же помчались на юг, к морю, и менее чем за два дня доехали по платной дороге, как в трубе - без проблем и перекрёстков. Остановились в кемпинге в Нарбонна-пляж, маленьком приморском городке, там Мила загорала и купалась в довольно ещё холодном море, я гулял и занимался живописью. В конце первой недели погода стала портиться, на пляже потянуло песком, да и захотелось вновь в путь. Так что снялись и направились в обратную дорогу, но уже не по скучной однообразной трубе, а маленькими дорогами и деревенскими просёлками, которых-то и на картах наших не было. Перед отправкой я нашёл в атласе название "Бержерак", которое мне напомнило о поэте Сирано и я решил, что надо непременно там побывать. К сожалению, это оказался обычный городок, там ничто не говорило о поэте, и мы проехали мимо. Остановились в деревушке, в центре которой был кемпинг со всеми удобствами - наш караван там был в полном одиночестве. Место, как и многие другие, сильно холмистое и очень живописное, с великолепной стариной, так что нам постоянно хотелось остаться там навечно, но увы... Утром купили ящик местного вина, бутылку которого выбрали накануне вечером для пробы, и оно нам понравилось, и поехали по мягким холмам, иногда серпантину, т.е. по очень извилистой дороге, имея направление на городок, название которого мне ничего не говорило. В путеводителе о нём было сказано как об одном из самых примечательных мест в знаменитой долине Луары, где провёл последние три года своей жизни Леонардо да Винчи. И что отличный кемпинг расположен в центре этого городка на острове, прямо напротив королевского замка.

АМБУАЗ - всё оказалось правдой. В первый же вечер прямо из кемпинга я сфотографировал замок, возвышающийся над рекой и городом. Затем прогулялись у его подножья, где туристы вкушали за столиками под ясным вечерним небом французские яства. Прошлись по древней улочке, с одной стороны которой шла обрывистая стена горы, и в ней - пещеры, в которых продолжают жить люди с незапамятных времён, правда, ныне - со всеми возможными удобствами и даже с современным телевидением, что видно по спутниковым тарелкам. Так мы дошли до замка-дворца Леонардо Кло-Люси, который находится в красивом парке. Музей уже был закрыт, но через окна мы увидели много конструкций, изготовленных по его рисункам и чертежам. Известно, что Леонардо привёз с собой в Амбуаз три знаменитые картины, как бы в дар своему другу и покровителю королю Франциску 1-му. Среди них - ту самую Богородицу с обескураживающей полуулыбкой, Мону Лизу, что показывают ныне в отдельном зале в Лувре. Почти десяток лет назад и я был удостоим милостивой Судьбой взглянуть на Её лик, но тут же невольные рыдания сотрясли мою грудь, а слёзы затмили свет. Мои дети, удивлённые и испуганные, вывели меня на некоторое время. Затем я вернулся, и вновь был сотрясён и только чувствовал, как в меня вошла какая-то сила и там, в глубине души, всё перевернула.

Так что понятно, сколь боготворим мной Леонардо и город, в котором он закончил свою уникальную жизнь, река и её берега, на которых он мог искать покой и уединение. Здесь он прогуливался со своим королевским другом и покровителем, который, говорят, понимал, сколь велик его знаменитый гость и делился с ним планами строительства замка, стены которого поражают мощью и красотой. Так вот, максимальное время из поездки я провёл в Амбуазе, а моя жена в это время знакомилась с Парижем. Когда она вернулась, потихоньку, наслаждаясь непрерывно меняющимся ландшафтом, отправились в обратный путь. Надо ли говорить, что просёлки и деревушки Франции полны очарования, словно старинные картины. Каждое такое место заставляло остановиться и всматриваться, как в произведение искусства. Хотелось всё забыть и навечно остаться в этих местах... Я рад, что у вас много работы и есть деньги, это важное условие свободы и придёт время для новых путешествий. Что касается нас, то я уже заказал билет для каравана в Англию. На сей раз неторопливо посмотрим некоторые достопримечательности, на денёк-другой наведаемся в Лондон. Возможно, и Маша поедет с нами.

23 июня 1998 Хайфа

Здравствуйте, дорогие Лёва и Мила! Лёва, твои открытки и письма мы получили. Я был очень обрадован тем, что вы очень хорошо устроились во Франции и, надеюсь, действительно хорошо отдохнули. По прошлогоднему опыту могу судить об этом и, хотя в смысле комфорта можно желать лучшего (я имею в виду караван-квартиру), но свобода передвижения, которую он даёт, ни с чем несравнима, и я сгораю от дикой зависти. Мне об отдыхе приходится только мечтать, и в этом году собирался попутешествовать, в первую очередь по Франции, побывать хотя бы недельку в Париже, но из-за состояния здоровья Иры навряд ли удастся это осуществить. Этот коварный диабет провоцирует всё новые болезни и уехать, оставив её одну, я не могу. В общем, жизнь стала неинтересной, надежды на кардинальное улучшение здоровья нет, да и возраст у нас такой, что пора подумать и о "душе" (3 июля Ире исполнится 75!). Женя с Аней работают очень много, видим мы их редко. Мишенька наш работает на старом месте. Он сдал "психо-тест", т. е. вступительные экзамены в университет, который продолжался пять часов, но поступить на этот учебный год он опоздал. Да и до сих пор он не знает кем хочет стать и на каком факультете учиться. У Маркуши через неделю кончается учебный год. Женя хотел бы съездить с ним и Аней в Европу, но куда и когда - не знаю. Надеюсь получить скорый ответ на это письмо. Какие у вас планы? Надеюсь, Мила подробно напишет, как она провела время в Париже, может быть, это мне пригодится: о гостиницах, о питании и прочее. Привет всем от меня и Иры. Целуем. Ваш Итик.

24 июня 1998 Екатеринбург

Дорогой Лёва! Спасибо за письмо. Читали его вместе с Мишей, горячо обсуждая его смысл, подробности и бесспорные литературные достоинства. Качество не только твоей одарённости, но и понимания, что жизнь можно моделировать словами: среди множества её смыслов мы навязываем ей наш, единственный... И мы в этой мистификации тоже не последние люди... Что же происходит у нас и с нами... Ты уехал в другие страны. Мы, оставшись, обнаружили вдруг, что и мы живём в другой стране. Страна эта, почти неподвижная в глубине своей, находится в истерической гонке за признаками западной жизни... Внешне, даже Екатеринбург, превратился в среднеевропейский город. Все первые этажи заняты шикарными магазинами, встроенными в убогие "хрущёвки", иногда искусно, чаще - безвкусно и пародийно. Реклама европейских товаров. Вывески на русском и английском. Множество БМВ, мерседесов, шевроле и мицубиси... Бурное строительство банков, квартир, магазинов. В Екатеринбурге сто публичных домов, и я собрал уникальную коллекцию афиш с уникальными фотографиями девиц в рискованных позах и дивными названиями: "Бесстыжая маркиза" ( с одним С), "Миледи" (с двумя Л), "Слияние двух лун", "Адам или Ева" (для бисексуалов), "Тандем", "Райское наслаждение" и прочее, и прочее... Немыслимое количество казино... Внезапно мы оказались на низшей ступени социальной лестницы. И по случайности доходов, и по потере когда-то значимого статуса: "Поэт в России больше, чем поэт"... Все прежние амбиции смешны, и мы не более, чем оформители эстетической среды тех, кто за это платит... Рынок, посредники - всё это ещё только формируется... Мы живём за счёт прежде накопленного авторитета. Мы - любимые художники Кировского района города Урюпинска... У меня редко покупают мои "Средневековые мистерии", или "Цирки", или "Исповедь художника". Чаще - графика, эксклюзив на торговлю которой имеет одна частная галерея. Из мастерской "торгую" пейзажами, более всего городскими. Кстати, к юбилею города (275 лет) у меня выходит цветной альбом "Старый Екатеринбург" из 60-ти сюжетов. Нашёлся координатор проекта, доставший деньги на издание из нескольких банков. Печатают в Словении. С тревогой жду, чего из этого произойдёт... Живём не роскошно, но всё необходимое есть и, главное, есть возможность делать свой бред, никак не сообразуясь с "рынком". Это благо переходного периода... В ноябре у меня большая персональная выставка, увы, юбилейная. 70. Спятить можно. Показываю сто листов графики и сто в цвете. Темпера, гуашь. Выставка на Вайнера в картинной галерее. На условиях частичного спонсорства... Сейчас я занимаюсь тем, что крашу рамки, заказываю стёкла - всё это дорого, хлопотно и суетно... Работал несколько лет с огромным напряжением, без отдыха, изнуряя себя обычными для меня самоедскими комплексами, с которыми так и не научился справляться. Не знаю, смогу ли издать хотя бы небольшой каталог. Написал для него страничку текста. Привожу его полностью, поскольку она что-то объясняет:

"Всю жизнь я рисую одни и те же сюжеты, объединённые в нескольких сериях: "Средневековые мистерии", "Цирк", "Женщины и монстры"... Прежде в офортах и литографиях. Сейчас в цвете. В основе многих из них лежит избыточность материала, не использованного в книжной графике. Именно из этого возникло ощущение жизни, как сценического действия. Отсюда - интерес к построению мизансцены. К условности. Метафоричности. К тому же театр интересен мне, как способ отстранения сюжета. Возможно, это самое главное. Последняя серия наиболее близка к принципам театра. Она называется "Исповедь художника". Действие её происходит в мастерской. Мастерская, как пространство жизни, как сценическая площадка. В этом пространстве жизнь реальная легко переплетается с вымыслом, возвышенное с ничтожным, глубокое с поверхностным. Жизнь неотделима от игры, а игра, собственно, и есть жизнь. Художник полон противоречий. От амбиций до полного самоотрицания. От восторга до изнуряющей иронии, от глубоко интимного до выставленного напоказ... Это притчи из жизни художника. Самые важные сцены из неё: Размышления, Творческая неудача, Честолюбие, Жажда Совершенства, Старость, Смерть... Впрочем, такова любая жизнь. Это цикл, в который могут быть включены всё новые и новые сюжеты. Это роман в рисунках. Роман с продолжением... Но замысел этот возник от ощущения, что круг очерчен. Он возник от исчерпанности и одновременно от недосказанности. От надежды на новую интонацию. От желания придать жизни завершённость, как-то подправить её. Может быть, даже прожить её ещё раз. Иначе. Эта работа словно придумана для того, чтобы объединить все прежние сюжеты и серии - в одну. Выстроить разрозненные эпизоды жизни в некий осознанный порядок. Придать смысл тому, что возникало скорее интуитивно. Найти стержень, вокруг которого сообразовалось бы всё сделанное. Работы последних лет выполнены в цвете. Это работы - станковые. Тем не менее, я не перестал быть "книжным" художником, и всё ещё продолжаю думать категориями книги. Поэтому я вижу свои станковые серии именно в книге. Как иллюстрации с обязательным сюжетным развитием. Возможно, с текстом. Какие-то заметки. Фрагменты писем. Наспех набросанные мысли и впечатления. Это будет самая большая и самая главная моя книга. Вместившая всю жизнь. Вряд ли книгу эту можно закончить. Да и так ли это важно? Особенно сейчас, когда восторг сменился осознанием тщетности попыток. В конце концов, главное - иллюзия полноты жизни, возникающая в процессе работы. Остальное - не в нашей власти".

Не знаю, удастся ли мне сделать каталог только из цветных листов. Сильно напрягаюсь в этом отношении... После Вены, где я работал полтора месяца по изнурительному контракту, я месяц жил в Иерусалиме, вместе с Лёшкой Казанцевым. Так и поездка у нас называлась. Мы едем на историческую Родину Лёши Казанцева. Коварная еврейская девушка увезла туда его сына... В Иерусалиме мы много рисовали, привезли цветные (акварель, цв. карандаш) листы. Часть из них продана и окупила поездку, часть будет на выставке. Нас возили по стране от Цфата до Мёртвого моря, и это было замечательно. В прошлом году я гостил у друзей в Гамбурге и Гейдельберге, проехал множество средневековых городков и дважды побывал в Страсбурге... Но в Лондоне я не был. Поездка всё ещё - огромное напряжение, и готовить её (материально) надо два-три года. При условии, что чего-то у тебя покупают.

Миша переехал в трёхкомнатную квартиру. Купил машину для Татьяны. Много работает, красит картины. Ты спрашиваешь, распался ли круг? Нет, но сильно сузился. По-прежнему: Миша, Лёша Казанцев, приезжает Ирина (Лаврова) изредка, изредка пишет Игорь (Пчельников). Выехать в Москву - дорого и сложно, и случается всё реже. Гера Метелёв ушёл в православие, и при этом сильно попивает... Да и вообще, всё усложнилось. Все устают, стремятся в свою нишу. Всё чаще слышишь: извини, старик, это твои проблемы. Чесноков интригует в Союзе, который превратился в полный гадюшник. Террариум единомышленников. Он нужен лишь для того, чтобы сохранить льготы на оплату последней совковой привилегии - мастерской. Ибо платить полную стоимость никому не под силу. Е. В. Гилёвой исполнилось 92 года. Позвонила на днях, говорит: "Вот, Витенька, уже и сердцебиения начались..." Что касается безумно разбогатевших художников, прежде гонимых, то это относится, прежде всего, к нескольким художникам постмодернизма - Кабакову, Неизвестному, Янкилевскому и др. Мы же живём на обочине. И, хотя здесь появляются третьестепенные галеристы, я не связываюсь с ними, ибо, связавшись с одними, получил письмо о том, что сто листов графики потеряны по дороге в Чикаго. И ещё два-три опыта убедили меня, что без юриста и языка ввязываться в эти отношения сложно и бесперспективно... Довольствуюсь тем, что есть, здесь меня чтут, как "мэтра", и в отношении этом откровенный оттенок мемориала. Выставка ничего не изменит, ибо поезда наши давно ушли, да и Бог с ними. Моё честолюбие сузилось и скукожилось: положил очередной лист в шкаф, затоваренную лавку - и слава Богу. Впрочем, здесь я вниманием не обижен, а на иные пространства нет сил, и нет желаний... У меня славный внук и прелестная внучка. Тома сильно сдала, болеет. Я держусь, ибо на мне держится и моя семья, и семья дочери, и внук, живущий теперь отдельно... Прости за довольно сумбурное и бессвязное письмо. Вот сесть бы друг против друга и за рюмкой водки поболтать бы всласть... Что скажешь в письме?!... Надеюсь после выставки чуть сбавить обороты, ибо устал от постоянной дисциплины, от стереотипов, самим для себя установленных, от отсутствия пауз, столь необходимых... Хочется о чём-то подумать, что-то записать. Пожить как-то "полегче"... Возможно, это очередная иллюзия... Вот таков беглый обзор моей жизни, подчас счастливой и наполненной интересной работой, подчас изнурительной и безнадёжной... Обнимаю тебя сердечно, большой привет твоей жене. Надеюсь, что вдруг жизнь нас ещё побалует и мы свидимся... Пиши, мы рады твоим письмам и душевная наша связь не может и не должна прерываться... Твой всегда Виталий Волович.

24 июня 1998 Екатеринбург

Лев! Ау! Где-то ты потерялся в этом крохотном из миров. Витя мне говорит: "Лев наш женился". В это легко поверить, хотя уже сложно осознать. Тем не менее, тебя надо поздравить и пожелать всё, что тебе положено: здоровья, денег. А твоей очаровательной супруге - терпения. Витя написал тебе длинное и подробное письмо, я не буду тебя утомлять, скажу только, что нежно тебя люблю и подтверждением этого - прожитая наша жизнь. В Свердловске, как в далёком прошлом - мало что меняется. Только всё меньше и меньше друзей. Много стало знакомых из новых русских, как это сегодня называют, но с деньгами они расстаются тяжело и зарабатывать в нашем городе сложно. Хотя жаловаться грех, мы никогда так хорошо не жили. Утратив иллюзии, делаешься свободным и счастливым. Твой Миша.

13 июля 1998 Wexford

Ау-ау, Мишенька! Вроде бы вновь нашлись! "В этом крохотном из миров" проще простого потеряться - мне ли не знать на этом острове. Да и когда слоняюсь на континентах: Старом ли, Новом ли - ни лиц знакомых, ни собеседников, ни новых, ни старых друзей, ни родственников. Вглядываюсь в лица, более пристально - в женские и детские, в собачьи морды - отыскивая близкие или симпатичные черты. Нелепая, глупая привычка! А вот письмо напишешь - и награда: ответ! Спасибо, родной! Машенька даже всхлипнула, увидев рисунок. Она помнит прежние, где парил кругленький, как Карлсон, улыбчивый и вечно юный Брусиловский. Это случилось вчера утром, когда мы вернулись из Англии, прервав до срока странствование по не очень гостеприимному острову, да погодка хреновая, да и футбол. Вечером были вознаграждены: какой финал! Радуемся за хранцузов, тем более что искренне полюбили их в предыдущую поездку. Слонялись от моря до моря, по весям и городкам Франции, пили и ели, руководствуясь той байкой, что любил поведать в застолье Витенька: о том, для чего родится человек. Франция примиряет с жизнью и человечеством, вдруг понимаешь, как славно жить на свете: хорошо есть и хорошо пить, просто дышать и глазеть, удивляясь тому, что может создать человек... А на прошлой неделе слонялись вдоль и поперёк доброй старой Англии, которая на самом деле хмурая и неприветливая. Из Лондона скатились в Стратфорд-на-Авон, где всё дышит Шекспиром настолько, что быстро начинает утомлять, хотя сам городок - очарователен, а церковь Троицы, где крещён и похоронен Шекспир - бесподобна. К тому же захолодало, задождило, повернули мы оглобли в порт Пемброук и вот мы дома! Здесь лежал конверт с письмами. Ныне это редкость. Очевидность одиночества столь красноречива, что можно было бы и не писать об этом. Нет у меня здесь ни друзей, ни товарищей. Видать, в определённом времени жизни уже не приобретаются - появляются, но не приживаются...

Вернуться к письму удалось только через неделю. Затеялся дома ремонт, да только моя Милка, к счастью, прогнала меня к чёртовой бабушке. Так что потолкую с тобой, словно сидишь ты напротив, крепко обхватив чашку с чаем, как на фотографии в мастерской на Пигаль, где я щёлкал тебя, а ты рисовал меня. Удивительно, что даже от той, казалось бы, вчерашней минуты минуло столько годков, сколько хватило бы другим, более удачливым и пробивным, сколотить состояние, обзавестись яхтами или, хотя бы, скромным гаремом. Но Бог с ними, с удачливыми. На самом деле, счастливчики - мы с тобой, да Витенька наш, сам того не ведающий: на седьмом десятке пашет круче трактора! Благодарение Господу! Знать, слышны молитвы наши безмолвные, что невольно, сами того не ведая, творим за своим безмолвным занятием. Знаешь, как я об этом узнал? Одна из наших первых знакомых в Ирландии была молодая прелестная особа Джорджина, в которую влюбились с первого взгляда всем семейством. Будучи преуспевающим художником-декоратором, она неожиданно ушла в дзен-буддийский монастырь. Появилась она вновь в наших краях через несколько лет. Как тебе описать своё первое впечатление? Прежде всего, надо сказать о глазах. Ты помнишь взгляд моей покойной жены? Их мягкое, деликатное сияние? Ты помнишь взор Богородицы Леонардо, проникающий и взыскующий? Так вот, глаза Джорджины, у которой было уже иное имя, обрели деликатность и проницательность, почти нестерпимые. Всей душой обращаясь к тебе, она как бы вела свой разговор с твоей душой, с твоей совестью. Надо ли говорить, как она помогала мне в дни болезни Люси? Появлялась бесшумно и незаметно в своём дзен-монашеском одеянии, с неизменной нищенской сумкой через плечо, поскольку питаться она могла только подаянием, делала в доме что-то самое необходимое и вновь исчезала. При своём более чем скудном английском я легко и внятно беседовал с ней. И вот однажды, работая на площадке перед мастерской - рубил большую деревяшку, я ощутил взгляд. Она стояла чуть поодаль, вся в своём чёрном, и смотрела так, словно впервые видела меня. "Что с Вами?" - невольно вырвалось у меня. Она подошла и сказала, что только сейчас, наблюдая за моей работой, она поняла, что моя работа есть ничто иное, как медитация. Что я, как всякий художник, устремлённый к идеалу, близок к небу, как никто иной. А произведение - это не более, чем земная, грубая оболочка, нечто вторичное. Моя жалоба на душевную слабость, безверие и тоску, которые стремлюсь утопить в работе, встретила понимание, какое я не предполагал встретить на чужбине... Ради Бога, прости, если эти строчки невольных воспоминаний предстанут чрезмерным сантиментом. На самом деле, Мишенька, жизнь моя не столь уж тяжкая, скорее - наоборот, да и работа потихоньку двигается, правда, как ни странно - в живописи.

12 августа 1998 Хайфа

Дорогие родные, несколько дней тому назад получил ваши письма. Большое спасибо за подробное и обстоятельное описание вашего пребывания во Франции. Франция и нам стала ближе в связи с футболом. Я посмотрел все матчи и сегодня, наконец, финал. Хотелось бы, чтобы выиграли французы, но... бразильцы сильнее. Чудесно, что вам удалось поездить по сельской Англии, её описывают во многих английских путеводителях и в художественной литературе с восторгом, и я завидую вам. Мы с тобой, конечно, могли бы свернуть с трассы по дороге в Лондон, но у нас ведь не было времени. Я в Лондоне всего-то был четверо суток и посмотрел минимум. У нас здесь новостей почти нет. Позавчера Валя вернулась из Венгрии, очень довольна своим пребыванием там. Пиштик отгрохал шикарную виллу, два этажа вверх и два вниз. Пишу тебе по поручению Жени. Он очень занят, работает с утра до ночи, последние семь лет совсем не отдыхали, не считая его и Анину поездку в Париж три года назад. И вот в этом году они втроём собираются в Лондон на полторы недели. Они хотели бы побывать и в Ирландии, если, конечно, вы сможете их принять, показать немного страну и дать им немножко отдохнуть. Так что хотелось бы знать, как лучше им добираться до вас и до Лондона: самолётам или поездом и паромом. На днях я тебе позвоню, приготовь ответы на эти вопросы. Привет от всех, целую, ваш брат Итик.

14 августа 1998 Вэксфорд

Дорогой Витенька, не удалось преподнести тебе сюрприз - звонил во все дни твоего юбилея, однако, увы... Не было ответа и у Мишки, должно быть, на дачке прогревали бока и выпивали на лоне... Так что порешил побыть с тобой часок-другой, словно ты на самом деле сидишь здесь и только изредка похахатываешь в ответ на мои потуги соответствовать очаровательно-щедрой оценке моей персоны. Поскольку, Витенька, в самой, самой глубине души я верую в бессмертие души, постольку я более чем мизерным вижу всё то, что в ничтожных паузах суеты вдруг выявлялось почти помимо моей воли и зачастую наперекор способностям, знаниям и опыту. Оставим... Богово - Богу. Город, которому ты верен вечность - не последний на планете, как, впрочем, и Кировский район города Урюпинска, настолько бессмертного по прихоти таланта, насколько каждый из "любимых художников", вопреки утери статуса застыкуется сам с собой в пространстве собственного "Я". Открой, милый, Данте. Ни Ад, ни Рай, тем более - Чистилище не освобождает поэта, везде сводит счёты, казнит и милует: не оценив, не приняв и не поняв изгнание. А не будь - кто знает, была бы счастливая возможность нам с тобой кружить по тем самым кругам, что возвышают не только поэта, но и нас с тобой, поскольку всякий читатель - почти Создатель... У меня дикая суета, завтра встречаю племянника Женьку с семьёй из Тель-Авива. Предстоит гостям показать остров, омыть ноги в океане, скатать в Дублин да проводить гостей на корабль в Англию.

...Продолжаю во вторник. Текст от пятницы, который сейчас пробежал глазами, вызвал досаду - писать надо просто и односложными сочетаниями. Понятное дело, всему виной - барокко. А как бороться? А Женька издевается и норовит серпом помахать. Ему не по душе мифология, особливо моя и нет-нет пытается засунуть в семейной нашей иерархии на пронумерованную полочку. Тем временем гости вернулись в Лондон. Я показал им остров и океан, кружил с ними среди туч в поднебесье крутых гор... Дело в том, что практика жизни здесь позволяет оставаться абсолютно искренним, не фальшивить и не кривить душой...

Не фальшивить и не кривить душой - роскошь, позволительная на этом острове. А потому, возможно, завистливый англоязычный мир потешается над ирландской ментальностью. А мне хорошо. В основе своей простодушный и наивный, я отчасти в своего отца, не понимавшего зло, только вот превратности судьбы заставили вникать в неприятные стороны жизни и психологии. Это замечание к тому, Витенька, что соприкосновение с повадками иными, скажем мягко, - более эгоистичными, приносит боль. Можно и дальше сетовать, поскольку обида всё же есть...

Но с твоего разрешения перейду к постулату твоего письма, где ты пишешь: "все прежние амбиции смешны, и мы не более, чем оформители эстетической среды тех, кто за это платит". Всё правильно, только вот "не более" и "тех" - твою формулу, на мой взгляд, пригодную для всех времён и почти всех судеб в искусстве, уводит от полноты содержания фразы. Поскольку просто амбиции всегда смешны, а за работу всегда кто-то должен платить. Можно, конечно, писать в стол или мазать красками и отворачивать к стене, но это удел аутсайдеров, каким является и твой покорный слуга. В этом случае отношения с человеками вполне гармоничны. Претензии можно предъявить самому себе, жене, детям и друзьям, если таковые есть. Но поскольку всяк художник ужасающе одинок, то, оставшись наедине с собой, понимаешь, что всё благо и справедливо. И что истинная награда, когда овеществляется дух в точке пространства, где она - точка, пересекаясь с мгновением, обретает если не вечность, то полноту жизни. Вот награда. А если и это только амбиции, только мираж в пустыне людей, то можно довольствоваться собственной глупостью и от души потешаться над ней вместе со своими близкими, которым такое ерничество куда более по душе, чем сожаления по неудавшейся судьбе и нереализованных талантах, если таковые не без горечи признавались...

14 августа 1998 Амстердам

Дорогой Лев, я не знаю, где вы находитесь - в Ирландии, или уехали куда-то. По-моему, последний вариант лучше бы, такая в Европе сейчас погода. Я очень хочу на юг, но сначала надо закончить диссертацию - как-то это стало долгой историей. Наверное, я не поеду в Россию до зимы, да и зима не самое хорошее время... Посмотрим. Сейчас ситуация в России вообще сложная: забастовки, денежный кризис. Но меня всё-таки очень тянет побывать на вашей Родине. Мне дали адрес человека, он голландец, который организовывает проекты для работы в России: работать без зарплаты, жить в семьях. Эта работа - ремонт старых церквей. Интересно! Пока это только план. У меня вообще много планов, но не знаю, насколько они выполнимы. Я также очень хочу заниматься музыкой. Когда закончу диссертацию - мои родители подарят мне пианино. Я также хочу много путешествовать. Я понимаю, какой я счастливый человек, потому что у меня есть возможность учиться и путешествовать. Вот такие у меня дела. Как у вас идут занятия с компьютером и вообще, как вы поживаете? Ещё терпите эту проклятую ирландскую погоду? За погодой не стоит приезжать в Голландию, но хорошо было бы нам увидеться. Я, наверное, сам скоро приеду в Ирландию. Надеюсь на скорое свидание. Всего хорошего. Ваш Андрей.

30 сентября 1998 Тель-Авив

Здравствуйте, дорогие родные! Сегодня - Йом-Кипур, Судный день, поэтому жизнь в Израиле остановилась, все с напряжением следят за тем, что Всевышний напишет в Книге Судеб, так сказать ГМАР ХАТИМА ТОВА ВЭ ХАТ САМЭАХ - хорошей вам записи и весёлого праздника. Ну, а неделю назад был еврейский Новый год Рош-А-Шана, и с ним мы вас поздравляем и желаем счастливой и лёгкой жизни на фоне семейного и материального благополучия. В Йом-Кипур, между прочим, всё (ну, почти всё) прощается, так что и вы нас простите: уехали, мол, и молчат. Просто по возвращении жизнь наша израильская схватила нас, закрутила, заморочила своими проблемами. И только в Судный день, когда запрещено вообще что-либо делать, я взял себя в руки - и вот результат.

Мы с удовольствием и грустью (потому что у всего есть конец) предаёмся воспоминаниям о нашей поездке, спасибо вам огромное за ваше гостеприимство и долготерпение. А кассеты с Наутилус Помпилиус я давно приготовил, с Божьей помощью отправлю завтра. Буду рад, если вам действительно понравится Слава Бутусов, я от него торчу. Наша жизнь такова вкратце. Мы с Аней работаем, Миша наконец-то записался на учёбу в колледж - будет изучать средства массовой информации, говорит, что это ему интересно. Маркуша желает учиться играть на фортепиано, пытаемся сейчас решить этот вопрос без больших потерь. В данный момент он гоняет на велосипеде, как и почти всё детское население Израиля. В Йом-Кипур ведь машины не ходят - все дороги в полном их распоряжении. Как ваши путешествия, как дела у Маши и Миши? Всех целуем, обнимаем. Женя, Аня.

10 октября 1998

Дорогой Евгений, рад приветствовать тебя с семейством с превеликими благодарностями за само послание и музыкальный подарок. Послание изучено на семейном совете, принято и подшито к делу, а приложение прослушивается по утрам на свежую голову в постели - кайф, говоря языком твоего поколения... Признаюсь, что совсем не был готов к такой дозе и обилию сверхметафор, от которых изрядно глупею и начинаю понимать, что своевременно отбыл в израильскую провинцию, где властвовала атмосфера Окуджавы или Высоцкого, в зависимости от круга, рыдали над своими текстами московские, сейчас полузабытые поэтессы, ностальгические слёзы вызывала какая-то безвестная Вероника... Всё это давно позади. Более того - безвозвратно. И вдруг в моём ирландском доме начинает ходить кругами и шаманить взнузданный ритм того самого времени, в котором, казалось бы, никогда не жил, более того - от которого ушёл, простившись навсегда. Мерзость запустения, одичания России, столь явственно обнаруженная в первый же приезд с детьми в 90-м, вдруг эта самая мерзость, непристойность обрела нервную, почти сумасшедшую энергию колдовского круговращения и полнейшей безысходности, невозможности исхода... Разумеется, есть пустоты и нормальные паузы, столь важные для разбега души в предверии новых высот, но они, хотя их, как и положено, всего несколько, сверкают алмазными гранями поднебесных ледников. Среди них и та случайная, что ты услышал в моём тарантасе. По наивности своей я наслаждался в своём одиночестве годами той самой полуфразой с двойным бурбоном, полагая, что только мне повезло перехватить и записать с радио этот фрагмент. Оказывается, по меньшей мере два поколения - твоё и твоего сына балдеет от сверх-метафорических ассоциаций. И тут представилось мне, что твой дружок Бутусов нашаманил своими кругами, начертал тот магический круг для России, из которого без покаяния ей не выбраться. Вот и идут один за другим обвалы государственные, политические, экономические и прочие... Напиши своему дружку, намекни - пусть кинет клич: "На колени, православные и неправославные, покаемся!" Тут не моя вина, а моя беда, что не совсем любимый мною современный лад музыки и текста вдруг обнаружил во мне нечто новое, хотя бы способность к восприятию чуждой мне культуры рока. Как-то недавно была передача о Гребенщикове с американскими записями, сколь ни вслушивался - всё мимо, поскольку надуманность, манерность... а тут - искренность и жалоба, бессилие эпатажа и всё прочее, что находит живой отклик. Вот и моя жёнка говорит, что всегда предпочитала всем другим группам, а дочь её была просто влюблена... У нас в городке начинается оперный фестиваль, появились русские солисты и музыканты. Открывается масса выставок, устраиваются концерты со всякими знаменитостями, несколько лет назад приезжали "Виртуозы Москвы".

15 ноября 1998

Дорогой Мишенька, приветствую тебя сердечно! Мой образ жизни прост, как Божий день: едва-едва выкарабкаешься из постели - если шторм и всю ночь слонялся по кроватям и диванам в поисках затишья, как уже смертельно устал и надо бы отдохнуть. А если тишина и солнышко, как сейчас - бегом на волю, в тарантас или на дальнюю ли, ближнюю ли прогулку... Посерёдке этих полюсов - будни и работа. Живописую в основном в тарантасе, где свет со всех сторон, даже в это мерзкое время года. Уж очень хлопотливо описывать собственные картинки. Зрителей и критики у меня нет. Был тут Женька, так и не побывавший в моей мастерской, но увидел последние работы дома, в моём кабинете. Сам их расставил, позвал и вроде бы к одобрению, посоветовал перенести на большие холсты. На что я ответил, что сие есть не эскизы. Более он ни разу не коснулся моих вещей, хотя в доме есть и скульптура...

Как ты знаешь, у детей моих своя жизнь, я как бы вновь свободен, а в ветреные дни, особенно - ночи, не разбирая пути кинулся бы поперёк моря-океана, лучше бы всего - к лягушатникам, на худой конец - к макаронникам или грекам. Да везде одни бусурмане, ни шиша не смыслят в русской мове, - надоело, устал от ихних звуков, правильных черт их лиц и поведения. С годами всё очевиднее, сколь я не пластичен, не приспособляем - есть предел. Я думаю, ты был прав, что не поддался искушению пространством. Я понял сегодня, что тебе и всем вам в старых пределах тяжко, особенно Вите с больной женой и разорительной выставкой, однако, говорят, что дома и стены помогают... А вот у меня нет этой стенки, чтоб опереться, только вот жёнка...

Спасенье - наша занятость. Пока есть силёнка. Милка наполовину занята в местной галерейке, другой половинкой осваивает английский язык и компьютер. Есть план купить новейшую модель компьютера с Windows-98 (где уже будет встроен русский язык), для общения по интернету на русском языке, а также для издания нового труда в собственной полиграфии, с иллюстрациями фотоматериалов с включением твоих, Витиных, Гениных, Игоревых и Иркиных работ, быть может, и моих, если потяну на такой уровень. Текст, понятное дело - наше прошлое, в котором куда больше истины, сермяги, чем мы сами понимали. Мне бы увидеть монографию о Мосине, о которой говорила Гордеева, последний каталог Вити, но потерял все координаты... Однако мало надежды на почту, остаётся только одно: прискакать самому. Судьба понуждает к работе, пинает в зад, а я по природе чистый созерцатель и сибарит - мне бы катать себе по европам. В прошлом письме, неполученном тобою, отписал я тебе, душа моя, как славно, оказывается, бродить по Франции, особливо вдоль Луары, её островов и замков. Старался представить себе как за полтыщи годков до того выходил на прогулку из своего дворца окладистый старик, погружённый в расчёты очередного механизма, осуществление которого станет возможным через сотни и сотни лет. Здесь, в Амбуазе, в тени королевского замка, построил себе дом Леонардо и тихо, одиноко гас, заполняя листы эскизами невиданных конструкций и время от времени устраивая невероятные празднества для себя и короля. Любил ли он? Что оставил в Италии, почему оказался на склоне лет на чужбине и умер здесь? Гулял он себе вдоль Луары да рисовал не портреты, а нечто, совсем непонятное людям - почему? Неужели только усталость? Представляется мне, что если поныне Амбуаз и сама долина Луары - очарование, праздник души, то во времена Леонардо там был рай, в котором и нашёл себе успокоение чужестранец... Вот и меня тянет, тянет в тот не такой уж далёкий край. Сейчас мой план - дожить до весны и драпать на Луару и далее везде...

4 января 1999

Дорогие Ира и Юра, рад за вас, наконец-то начинаете обретать столь драгоценные не только для американцев качества, как потребность в отдыхе, отличном отдыхе с впечатлениями, да ещё в Неваде, Аризоне и т.д. Рад за вас, я бы и сам не прочь, да только в будущем, если буду жив-здоров. Отвечаю на твои вопросы, Ирочка. Мы давно не отдыхаем. Вскоре после прогулки по Франции Мила начала по два-три дня в неделю работать в галерее с рамочной мастерской, да ходить на компьютерные курсы, не говоря о домашних делах, которым она придаёт первостепенное значение. Я же и в поездке продолжал живописать и привёз, на мой взгляд, редкую удачу. В Амбуазе, на Луаре, написалась как бы сама собой обнажённая, со спины, как бы в лёгком французском плане. Работая дома, точнее, в караване, закончил последнюю серию масел "Замки Ирландии". А сейчас, домучив портрет, начатый ещё в Англии, намерен приступить к новой работе - абстракции.

Вопрос о Маше с Барри сложен для меня, особенно о Барри. Если сейчас я впервые, когда Маша вернулась на работу и стала учиться на курсах по рекламному делу, разделяю её позицию самостоятельности, то я совсем не понимаю Барри. Временами он предстаёт перед нами добрым, мягким и предупредительным, да и работящим; как вдруг всё рушится и возникает мрачно замкнутый грубиян. Что касается его профессии - работал у арабов менеджером-консультантом по производству молочных продуктов, поскольку там высокая зарплата без налогов. Буквально сейчас они с Машей отправились в Амстердам на интервью. Если Барри и получит работу в Бахрейне, то Маша намерена оставаться в Дублине. Честно говоря, дорогие, мои суждения о Барри и Мишель, которая ещё более отдалена, очень приблизительны. Они из чуждой мне, если не цивилизации, то культуры, которую называют массовой. Даже мой сынок, восприняв её вместе с Мишель, стал весьма неодобрителен ко мне и моим занятиям. Впрочем, здесь тема совсем иная, и не менее грустная. Миша отдалился по всем пунктам, целиком уйдя в другую семью, благополучно дублинскую, что, собственно, спасительно в его сиротстве. Мне же остаётся только наблюдать и радоваться, тем более, что он ожидает прибавление семейства, лелеет жену и поглощён семейными радостями без остатка. Все мои тревоги о том, что надо учиться, обретать новые знания, искать пути самореализации - пустое... В остальном всё ясно: моя Милка вкалывает на производстве и дома, всё настойчивее выталкивает меня на солнышко на Канары. Возможно, уступлю и отдохну от штормов и вообще от этой жизни. Вечерами по интернету знакомимся с русской прессой, выставками, свежими анекдотами, и т.д. и т.п., что совсем, слава Богу, отвлекло от ужасного ТV. Будьте всегда здоровы и счастливы.

5 января 1999 Екатеринбург

Лёва, дорогой! Кажется, Б. Шоу сказал о каком-то из своих приятелей: "Он был настолько глуп, что не смог дожить даже до семидесяти". Я дожил. И, к тому же, последние "предюбилейные" два года были прожиты с непредставимой интенсивностью. Это - не для нормального человека, это - темп неврастеника с последующей и неизбежной расплатой... 12-го августа, за несколько дней до кризиса, я сделал выставку и презентацию только что вышедшего и отпечатанного в Словении альбома "Старый Екатеринбург". По условиям договора, эти листы (их 60) принадлежат координатору проекта. В первый же день было продано много работ и, хотя я получаю только 30% от проданной суммы - это был успех и, в том числе, коммерческий. Я строил радужные планы, но, увы, 17-го случился финансовый обвал и я едва успел купить внуку компьютер. Остальное быстро растаяло в расходах на оформление большой персональной выставки, в инфляции и ежедневном росте цен... А выставка, тем временем, неотвратимо надвигалась и 30-го октября открылась при невиданном стечении народа, более тысячи человек. У нас, как это ни странно, чем хуже жизнь, тем выше интерес к искусству. Приехали Ирина Лаврова, Игорь Пчельников, Б. Жутовский, автобус из Челябинска, Тагила и т. д. Были цветы, речи, безудержно хвалебная пресса, губернаторские часы, очередь на улице и пьянь, пьянь, пьянь... Сначала в Доме кино, затем, и уже до утра, в мастерской. А после пьянь грандиозная распалась на множество мелких, но ежедневных попоек уже по разным домам и мастерским. На выставке 140 листов графической ретроспективы и более двухсот цветных листов. Напряжение, в котором я находился, было столь велико, что я постоянно ощущал полное раздвоение... Тело двигалось, ело, пило, непомерно много курило, говорило. Дух же пребывал в немом оцепенении. Ну, а потом, и это бывает всегда, возникло изнурительное чувство, что та атмосфера, та интимная связь, которая возникает между художником и его работой, которая бывает в мастерской - исчезает... Всё, что любимо, вдруг и бесцеремонно, выставляется для обсматривания, общупывания, обглядывания и безвозвратно уходит из работ дивная близость, и сам ты смотришь на них уже похолодевшим взглядом. Тяжёлое ощущение. Но, видно, отчуждение это необходимо, ибо с ужасом обнаруживаешь самоубийственные ошибки и просчёты, скрытые и невидимые прежде. В этом смысле "развод" оказывается полезнее, нежели "брак"в расцвете чувств. Уже перед самым Новым годом перетащил выставку в мастерскую, успев сделать ещё небольшую выставку в губернаторском особняке, поскольку Геру Метелёва и меня "выдвинули" на губернаторскую премию. Теперь медленно сбавляю обороты и прихожу в себя. Навожу, наконец-то, порядок в мастерской, оформил множество рисунков и эскизов, извлечённых из завалов по углам мастерской, множество неудавшихся вынес на помойку, к великому моему облегчению. Удавшиеся - разложил по папкам. Мечтаю теперь отпечатать тиражи старых досок, тоже разложить по папкам, законсервировать доски и навести порядок, при котором, если завтра ЭТО случится, друзьям было бы по возможности меньше хлопот...

Я настолько устал и выдохся, что почти наслаждаюсь мыслью о том, что и выставка, и все эти перенапряжения остались в прошлом году. Наслаждаюсь тупостью, вялостью и полным отсутствием желаний. Словно в анабиозе - сонно, расслабленно, замедленно... Время остановилось. Нет цели, нет сроков, следовательно, и напряжения. Вводится в некое обычное русло повседневная пьянь. Ничего не хочу делать. Ненавижу сделанные работы... Перед самым Новым годом приезжал Игорь Губерман, знакомый по странности жизни. Позвонил мне с выставки (моей), а уж потом, после его концерта, была пьянь у Брусиловских. Эпиграф к Иерусалимским гарикам, который он прочёл со сцены, звучал так:

"От шабата до шабата

"Брат на...вает брата"

Получил из Страдфорта, из шекспировского центра, письмо с просьбой прислать книги и несколько оригиналов к "Отелло" и "Ричарду III"... Уже отправил их через местное отделение Британского совета. Тома не вылезает из хворей, простуд и бронхитов. Почти всю выставку пролежала в больнице. К моим многочисленным обязанностям прибавились ещё и рейды по магазинам и аптекам - удручающие. Цены растут, прилавки пустеют, освобождаясь от импорта. А мерзость общественно-политической жизни такова, что, как в прошедшие годы, хочется замкнуться в собственном внутреннем пространстве и всё послать подальше, как можно реже сталкиваясь с внешними обстоятельствами. Но, как?!.. Конечно, было бы неверно думать, что всё так уж плохо. Плохо, конечно. Но есть друзья, работа, мастерская. Пока какое-то здоровье (тьфу-тьфу). К сожалению, резко снизились возможности поездок, в особенности зарубежных. Капкан захлопнулся снова, но не из-за идеологии, пока (надеюсь), а из-за непредставимо возросших цен. Зато бурное, иногда слишком, общение. Ежедневный кофе у Брусиловских. Возможность дружеской пьяни - когда и где угодно, тоже, временами, немалое утешение. Миша много и замечательно красит. Я, по-прежнему, "насквозь литературен". Последняя работа "Моя мастерская" - это попытка соединить эстетику с жизнью на уровне собственной биографии. Она возникла из-за исчерпанности и, одновременно, недосказанности. Возможно, из желания прожить жизнь, отчасти, заново. Это притчи из жизни художника, самые важные сцены из неё: "Размышления. Творческая неудача. Честолюбие. Жажда совершенства. Старость. Смерть... Пока их около сорока листов, цветных, размером 61 на 86. Пожалуй, это лучшая и самая важная моя работа, но она лишь в начале. Если Бог продлит мои дни, я буду и дальше над ней работать... А ты хорош!.. Десять слов в открытке и ни слова о делах, о жизни... В щедрости тебя не обвинишь, скуп на слова, в чём прежде тебя обвинить было сложно... С Новым годом! Обнимаю! Желаю здоровья, достатка, творчества! Привет твоей милой жене - в этом я уверен! Твой Виталий Волович.

15 января 1999 Вэксфорд

Дорогая Ирочка, обнимаю тебя сердечно вместе с твоим семейством! Спасибо, милая, за звонок - твоя особенность обогреть словом, участием так дорога для меня, тем более, что ты не балуешь меня. Да и что тут причитать: с каждым годом расстояние между нами всё более схоже с пропастью, которую не перепрыгнуть... Ровно через месяц минет десятилетие, как оставила нас, покинула сей мир наша мамочка, моя Люсенька. Это непостижимо, поскольку она присутствует здесь во всём, оберегает и упреждает нас. Даже именно этот мой брак, представь себе, точно не состоялся бы, а был бы иной - ужасающий, разрушительный по последствиям, если бы Люсенька с помощью небесных сил не отвратила в последнюю минуту казалось бы неизбежный шаг. Она оставила мне возможность помучиться, но в конце концов приняла моё раскаяние и предоставила шанс иметь спокойное, благополучное и даже уютное существование; и даже те силы, что позволяют работать и наполнять повседневность не суетой, а разумным и плодотворным содержанием. Сейчас закончил цикл живописи "Замки Ирландии" и пытаюсь нащупать свою тропку к абстрактному стилю, не геометрическому, а красочно-ритмическому, без какой-либо внешней поддержки или узнаваемости. Если тебе интересно, я сделаю специально для тебя фотографии и пришлю. Дело в том, что я всё более погружаюсь с годами в такое художническое одиночество, когда перестаёшь чувствовать насколько ты сам можешь быть интересен кому-либо, кроме собственной персоны. В моём городке бывает много разных выставок, есть художники, и их с каждым годом всё более прибывает, поражая воображение изобретательностью и неожиданностью. Однако за эпатажем я постоянно обнаруживаю пустоту, как, впрочем, во всём западном шоу-бизнесе, которую пытаются возмещать самым невероятным, но всегда скучным образом. Ты профессиональный художник, и так или иначе, но именно в этом кругу интересов шла и протекает твоя работа - это самое главное. Я, признаюсь, пытался вновь наладить перписку с художниками, моими друзьями в России, но сразу же обнаружилась пропажа писем с фотографиями. А просто из письма следуют всякие восторги по тому поводу, что я ещё не только существую на этом свете, но ещё что-то там ковыряю. Ирочка, у тебя есть шанс на минутку отвлечься от всего того, что упало на твои плечики, сосредоточиться и написать мне - быть может, это станет дополнительным импульсом как-то возвыситься. Я тут вновь перечитал Мандельштама и вновь подивился, сколь он неравноценен в разные времена. Потрясают короткие, ранние, действительно гениальные, пророческие и оставляют равнодушным поздние - многословные. Быть может, слишком поздно поэт пришёл в мою жизнь. Я, ещё будучи в Израиле, был несколько удивлён твоим собиранием книг Мандельштама, твоей восторженностью. Я отнёс эти чувства тогда к тому, что называют старо-питерским патриотизмом. Действительно, вспоминая то время, когда в вашей квартирке на Невском с невероятной любовью собиралось и хранилось всё, что было возможно из бесценной культуры прошлого Северной Пальмиры, наблюдая, как твой отец буквально с Гобсековской страстью добывал старые книги и дрожал над каждым листиком, и видя, как глубоко входит в твоё сознание всякое Питерское имя, преданное забвению, и среди них имя Мандельштама - я чувствовал себя неловко. Из акмеистов я с нежностью принял Ахматову, хотя многие из моего круга отвергали и её. Хотел бы сказать несколько слов о том, что глубоко покоится на самом донышке моего сердца: о моей любви и привязанности к твоим родителям. Ты меня прости, если тебе тяжело читать эти слова - слишком рано покинула мама, так болен папа, но во мне они живы такими, какими были до Израиля. Казалось бы, такая тяжкая повседневная жизнь, мелкие житейские заботы, болезни и коммунальная теснота. А ведь я, будучи у вас, буквально вдыхал в себя ваш воздух, вашу атмосферу заитересованности, влюблённости во всё непреходящее, возвышенное. И надо сказать, что вы, девочки, не были статистами. Помнится, как ты, Ирочка, будучи, вероятно, шестилетней, взяла меня за руку и повела в Летний садик, сопровождая прогулку, словно экскурсовод, комментариями по истории архитектуры, скульптуры, цитировала Крылова и т. д., чему я и тогда не мог надивиться... Прошли годы, десятилетия, и "Камень" занял своё место на моём ночном столике. Если не бояться красот, то можно сказать, что он стал краеугольным, определяющим самые важные моменты моей островной жизни. Ведь я такой же изгой, каким был Мандельштам, но в более широкой географии - в СССР, в Израиле, на Острове.

Видишь ли, душа моя, пришло и моё время, как сказано, собирать камни, раньше или позже - оно неизбежно для каждого мыслящего и глубоко чувствующего. Один "Камень" уже занял своё место в том собрании, которое я разбросал за свою жизнь в разных местах по разному поводу, начиная со своей не совсем спокойной юности. Это тяжкая работа, потому что делать её можно только честно, не уклоняясь от самого себя, именно такого, каким был на самом деле. Мы все зачастую льстим себе совершенно бессознательно, невольно. К счастью, мой остров, отдаленье от всех и каждого, кто мне был и остаётся дорог, представляет шанс не впасть в позу и, вглядываясь в прошлое, воссоздать на бумаге в меру моего понимания и способности к оному. В какой-то мере и это к тебе письмо - с оглядкой на ту работу, которую я уже начал. Прежде всего - это обязательство моё перед моими друзьями-художниками о наших общих временах пяти-шестидесятых и начала семидесятых.

18 января 1999

Дорогой мой Витенька, обнимаю тебя! В постели поутру сегодня застало меня твоё письмо, прочитал с превеликим удовольствием, насладился новогодней твоей почеркушкой, невольно сопоставив с прежними, где убегавший подбородок и взлёт линии лба ещё не образовывали одну линию, как ныне. Ты, Витенька, действительно, чуток повзрослел, в том смысле, что почти, вероятно, утерял столь холимую прежде верхнюю растительность. А на самом деле, судя по письму, ты такой же, как и прежде. В дни твоих Торжеств мне удалось только однажды обнаружить дома Мишку и он сказал мне о Триумфальном поклонении народов твоей выставке. Твои 70, Витенька - просто некая горбушка, отдохнув на которой, вновь сдирая, как и прежде, кожу до мяса, одолеешь, как и следующую, и так до бесконечности... Я обещаю тебе клятвенно, что тебе не дано заметить ЭТО, поскольку всегда недосуг. Причастием может статься последний росчерк, движение руки, в котором очевидно, что всё сделано и пора на покой... Пусть этот мотив оставит тебя целиком, хотя, конечно, чувство порога, если оно острое не до паралича, весьма плодотворно... Хотел бы видеть то, что делаешь сейчас, быть может, пришлёшь какие-то почеркушки, черновики, фотографии, можно по интернету. Почему мне надо ощутить вас не только в физическом смысле? Дело в том, что я начал исполнять свой важнейший урок, обязательство, если хочешь, данное перед отбытием покойному Мосину. Неторопливо пишу текст, который затем будет набран на новом компьютере. Есть возможность включить многое: иллюстративный материал, отрывки из писем, при условии согласия, и т.д. Кроме более чем скромного реального тиража, предполагаю, что виртуальный вариант запустим на постоянную орбиту для всех желающих, поначалу на родном, а затем и на английском. Касаемо "внутреннего пространства" - совершенно согласен с тобой. А что ещё есть на чужбине? Если не считать месяца во Франции, нескольких недель по Англии за весь год - Ирландия всё более пустеет для меня, и скоро можно будет, не оглядываясь, плыть куда глаза глядят. Если для тебя сие пространство есть свобода от суеты и тщеславия, то я просто обречён на постоянное присутствие во мне меня самого. Спасают, конечно, картинки, которые мажу в караване, который не только автомобиль, но и мастерская, да тексты, да редкие письма - как сегодня, да моя жёнка. Словом, грех и мне жаловаться...

Касаемо "насквозь литературен" - то не только понимаю, но и сострадаю. Всеми силами стремлюсь отделаться, отцепиться, исчезнуть для всего зримо или ассоциативно узнаваемого, обнаружить истинную гармонию ритма-света-цвета, ан - фигушки: нет да нет, от себя куда денешься... У меня нет ни твоего замаха, ни твоего удара. Я мажу и скребу почти до дыр картинки почти эскизного размера по многу недель и месяцев. Ведь я, не имея школы, не могу заставить себя заранее выжать из тюбика краску на палитру и смешивать затем. Только тот я могу взять тюбик в руку и отжать краску на кисть, которую я чувствую, подобно очередной клавише. Так возникает некая гармония, некий процесс, который, видимо, как и у тебя - истинная жизнь. Крепко заитригован последней работой твоей, сообщив о размере - ни слова о материале. Вернулся к доске? Жутко интересно увидеть попытку СОЕДИНИТЬ, как ты пишешь, эстетику с жизнью на уровне собственной биографии. Я о таком замысле и сам не задумывался, и не слышал сроду... Для меня эти начала взаимоисключающие, более того - враждебные. Быть может, удалось тебе выразить именно эту смертельую схватку в своих притчах, они с текстом? Непременно надо повидать и повидаться, вроде бы нет препятствий, хотя вновь строгости с визами. Рад за тебя, рад, что смог всех, почти всех, обнять на своём юбилее, поскольку рождён ты для Славы и Страданий! Обнимаю тебя с Мишкой, и всех благ! Твой Лёвка.

Январь 1999 Москва

Дорогой Лёва! Я - свинья! Я, я ... Ну, в общем, нет мне никаких оправданий, что я тебе так мало пишу! Я был в Екатеринбурге с месяц назад. У Воловича была выставка в картинной галерее. Фурор! Масса народа! Волович получил всеобщее мнение, что он - реликвия, памятник культуры Свердловска, на уровне Авроры или Кунсткамеры в Питере. Я рад за него. Он замечательно выглядит и танцевал после Вернисажа всю ночь. Гигант. Я в основном пил, но не напился. В общем, я восхищён обстановкой обожания Воловича (и других художников) в Екатеринбурге. Нам бы так, Лёва! Я тебя люблю, приезжай! А?

P. S. В последнее время много рисую на бумаге разными красками. Но это не графика. Это - картины-композиции на бумаге. Например: "Завал крестов". Несколько лет назад я увидел репродукцию иконы, где Христос несёт свой крест, а вокруг много-много крестов с надписями: "неправда", "зависть", "злоба" и т. д. Частью картинки - библейские, а большей частью - однофигурные композиции. Приветы от всех нас! Целую. Обнимаю! Игорь Пчельников.

9 февраля 1999 Вэксфорд

Игорёк, представь себе: примерно в полдень вчера я - в лёжке от скверной погоды, валяясь в креслах, наблюдаю похороны короля Иордании; тут входит жёнка и подаёт почту, в том числе и твою почеркушку. На душе, понятное дело, полегчало: на чужбине, да в зиму с ветрами да дождями - письмо, как солнышко! Спасибо тебе! Не очень прояснилась для меня твоя нынешняя жизнь, да и о работе так скупо поведал, что больше надо догадываться. Что касается Воловича, то ты внёс новые краски, поскольку поначалу о ТРИУМФЕ по телефону говорил Брусиловский. Затем прислал подробное, в виде литературного шедевра, исповедь сам триумфатор, со всеми своими сложностями и сомнениями. Так, что можно было подумать о полном провале и напрасно сделанной работе, не будь иных свидетельств. Игорёк, ты ведь знаешь Витьку, ему, конечно, как воздух надобно признание и поклонение. А нам с тобой не светит уральская атмосфера - другой климат, другая жизнь, иные дела... Даже такая простая вещь как дружба, здесь - понятие абстрактное, да и в Москве выветривается. Да и в предыдущем своём письме Волович писал, что только после августовского обвала вновь сплотился круг художников. Материальное преуспевание, как видишь, даже там сделало своё дело, правда ненадолго. Стоило летом написать письмо и сказать Брусиловскому по телефону, что никогда прежде так хорошо, беззаботно не жилось, как случился обвал. И тут он вдруг сник, а ведь так и должно было произойти, как я понимаю... Очень не хватает тебя всегда, а за рюмкой - тем более, вот бы по душам потолковать! Неделю назад был болен: перепил в Дублине с Юрой, прилетевшим из Москвы в гости к дочери. В одиночестве потерял навык, ведь рюмка виски за обедом, и только! Спасибо, милый, за приглашение. Приеду при первой возможности, только шанс вновь скатать во Францию перевешивает всё остальное. Всё же может случиться именно так, что приеду - не только соскучился, но и надо от всех вас иметь материал для рукописи. Пусть это будет не такой памятник культуры, как Волович, однако описание оных памятников-реликтов (среди них и ты), быть может, позабавит. Кстати, первое, что сказал мне Юра здесь, что я - некий реликт культуры, сохранившийся по случаю на почти необитаемом острове. Понятное дело - и я от души рад за Витьку, Мишку, счастлив их дружбой и вниманием. Всякий раз Волович в грациозном полупоклоне, размахивая плюмажем, тепло приветствует меня в письмах. Он действительно уникален вообще, и в частности. Передай ему и всем привет при случае.

27 февраля 1999

Вечером по ТV была программа о России, о Москве. Показали кадры подлёдной рыбалки и праздника "моржей", нагишом отплясывающих под гармонь у клубящейся проруби. Промелкнули два скульптора: Кербель и Церетели. Церетели красовался на фоне Лужкова и прочего начальства, и своего памятника Петру - был откровенно доволен собой. Невольно возникло воспоминание тридцатилетней давности. Если не изменяет память, в Манеже готовилась Всесоюзная выставка, посвящённая двадцатилетнему юбилею Победы. Холст Мосина и Брусиловского "1918 год" был доставлен в Манеж для показа Всесоюзному выставкому. Так вот, готовя положительное решение выставкома, Тимошин принял условие: авторы обязуются выслушать замечания и сделать необходимые поправки. Боюсь утверждать, что Мосин потому и не поехал со мной и Брусиловским в Москву, что не желал идти на какие-либо уступки. Безусловно, эти обстоятельства, связанные с судьбой "18-го года", всесторонне обсуждались в нашем кругу. Однако, щадя самолюбие Мосина, никогда при нём никто и не заикался о каком-либо компромиссе с властями. И хотя Брусиловский и был полноценным соавтором, однако и он сам, и все вокруг осознавали, кто здесь хозяин. Впрочем, вспоминается шутливое замечание Геннадия Сидоровича о том, что в угоду выставкомам и вообще начальству во всякой картине следует собачке, например, пририсовывать лишнюю ножку, так сказать, заранее удовлетворять намеренными ошибками страсть к пожеланиям и рекомендациям...

8 марта 1999

Дорогие Итик и Ира, сердечно поздравляем с НОВОСЕЛЬЕМ! Надеемся, что на новом месте обретёте душевный покой. Здоровья и благополучия! Я бы с удовольствием скатал к вам на новоселье, если бы не был так занят. Вот сегодня в один присест написался портрет, совершенно неожиданно, ведь я намерен был продолжить серию очень условных, почти абстрактных вещей. А тут смотрю - голова, да ещё с трогательно-узнаваемыми чертами. Пришлось подчиниться прихотям подсознания и продолжить работу. Мне недоступна техника портрета во всей его академической полноте. Мне представляется, что будь я наделён таковой, я бы с наслаждением, как, скажем, Рембрант, воссоздавал гармонию тварного мира, его вершину, его венец - человека, его лицо. Рассказывал ли я тебе, брат мой, что будучи в Амстердаме, я посетил поначалу музей Ван-Гога, а затем - национальный, после которого забыл и Ван-Гога, и всё остальное, настолько был потрясён двумя работами Рембранта: портретом жены и автопортретом. Сразу же замечаешь неправильность перспективы и пропорций, намеренный сдвиг по ритму к центру - к глазам. В них не то, чтобы печаль или тоска, или попытка заглянуть за край сущего, где, быть может, мрак вечности и ничего более. Нет, ничего подобного, просто лица, и поныне - ж и в ы е лица, трагически замершие на мгновенье, потрясённые тем, что все ушли, а перед ними - только чужие. Одиночество художника в этом мире, одиночество в веках, и готовность к такой доле, почти физически осязаемая - вот что в них потрясает. Вот почему была мгновенно отринута память, отшиблена обо всём ином. До сих пор я почти не могу вспомнить ничего из ужасающе неудобной живописи Ван-Гога, заполонившей музей его имени. Безусловно, он есть некий знак, предзнаменование безумия двадцатого века... Что мне остаётся сказать - Богово Богу... Скучновато нам бывает здесь, в праздники тем более, да ещё погодка добивает, однако всё ещё держимся, с надеждой скатиться по континенту до самого синего и тёплого моря. Да к тому же у нас, кроме работы, есть вечерне-ночное занятие - новый компьютер с интернетом открыл нам весь мир, из которого, оказывается, нам потребна только Россия: её издания, книги, культура вообще. А поскольку годами ничего не было, кроме радио, поглощаем всё подряд, начиная от Комсомолки и Огонька, и кончая толстыми журналами... Здоровье моё всё более выравнивается, летом, надеюсь, полностью вернусь в норму.

13 марта 1999 Тель-Авив

Здравствуйте, дорогие Лёва и Мила! Наконец-то выбрался написать вам с нового места жительства. И вот через шесть с половиной лет мы снова в Тель-Авиве. Наверное, мы правильно сделали, что переехали: есть много положительных факторов этого переезда, но есть и отрицательные. Плюс в том, что квартира на целый порядок лучше, чем в Хайфе: просторная, по площади в два раза больше, сухая. Но мы лишились звенящей тишины и зелени вокруг дома. Здесь, хотя и самая окраина города, транспорт очень интенсивный. Автобусная остановка прямо под окном, автобусы сильно газуют, когда трогаются с места - к этому я ещё не привык. Да ещё самолёты идут на посадку, снижаясь прямо над нашим домом. Но главное - Женя живёт в пятистах метрах от нас и, наконец, мы стали видеть их чаще, хотя не так часто, как бы нам хотелось. Сегодня две недели, как мы переехали, и практически всё уже готово к нормальной жизни. Конечно, нам немного одиноко: нет больше друзей и знакомых, что приобрели в Хайфе, нет Роминой и Гришиной семей, нет шахматных баталий, к которым я привык, играя почти каждую пятницу и субботу. Как дела у вас, когда едете во Францию? Ваш брат Итик.

12 апреля 1999

Дорогой Витенька, прими слова участия и поверь, что твою великую потерю, твоё горе разделяют многие, кто, как и я, принимали твою жену и тебя, вас обоих, как единое, над всеми нами возвышающееся существо: неизменная артистичность, яркий и дружеский юмор, особая, только вам свойственная гармония единства. Всё это и многое другое, что подсказывает память сердца, если оно отозвалось болью, заставляет сказать тебе, Витенька, что я любил и люблю вас обоих. Трудно быть всегда на отшибе, а в такие минуты - трагично. Много лет назад, когда я вдруг осиротел и прилетел из Москвы, именно вы подставили плечо, обогрели и, окружив меня своим вниманием, участием, помогли выйти из мрака. Хочу думать, что и у тебя сейчас есть опора - работа и близкие возвращают тебе твою работоспособность. Витенька, пытался дозвониться, но Миша сказал, что редко бываешь дома, вот я и сел писать. Миша сказал, что вновь печатаешь листы - это заказ? Мы здесь обнаружили в интернете и отпечатали на принтере материалы из газет о твоих выставках и продажах. И, хотя дело прошлое - ещё раз порадовался за тебя. Признаться, впервые за долгое время ощутил боль нашей разлуки, свою отдалённость - как потерянность... Всем привет. Тебя обнимаю, целую. Твой Лёвка.

8 мая 1999 Екатеринбург

Лёва, дорогой! Спасибо за дружеское письмо и душевное сочувствие... Я и сам, до сих пор, не могу поверить в случившееся, хотя всё произошло на моих глазах... Этот год был для меня поистине "шекспировским" по драматургии жизни и чрезмерности всех её напряжений... Знаешь. Как в дурной пьесе, где всё смешалось без меры и стиля...

...И выставка, и издание альбома, и организация всего этого, и поиски "благодетелей", способных хотя бы частично оплатить расходы... И проблемы моральные и творческие, и комплексы, и пьянь, и приезд друзей, и пресса, и хула и похвала, и несметное количество забот - всё то, что предшествует и сопровождает большую, ретроспективную персональную выставку... И, наконец, "вершинное" событие - присуждение мне губернаторской премии, о которой стало известно 13-го марта, и по поводу которой Томка и Анечка (внучка) устроили праздничный ужин... Утром, как обычно, я ушёл в мастерскую, внучка уехала в двенадцать, а в три часа Томе позвонила её подруга и они договорились встретиться и куда-то вместе пойти... В четыре подруга стала снова звонить, но уже безответно... Я пришёл в девять часов, света не было. Я взломал дверь, закрытую изнутри... Тома была в коме уже шесть часов... Вывести из этого состояния её не удалось, и через двое суток, уже в реанимации, она умерла, не приходя в сознание... Не знаю, как я пережил весь этот ужас: похороны, поминки, дикое количество народа. Я что-то говорил, делал, двигался, не помня как, что и с кем... Пока у меня живёт Ленка, через месяц она уедет в деревню... Всё, что случилось, осознаётся медленно, и с каждым днём всё тяжелее. Надо привыкать к какой-то новой жизни, к одиночеству, самообслуживанию, пустоте и тоске... К неизбежному чувству вины - недослушал, чего-то не понимал, был поглощён своими проблемами... Я привык, что Томка была растворена в моей жизни, и всё, что было со мной, было и с ней. Сейчас я остался один, с ощущением дикой душевной усталости и опустошённости... И запоздало понял, что её присутствие было гораздо важнее и необходимее, чем я мог предположить... Да я и не думал об этом, полагая, что это естественно и навсегда... Боюсь, что самое тяжёлое ещё впереди. Я не жалуюсь. Просто пытаюсь осознать смерть, которая оказалась оскорбительно простой, сама по себе, а след её всё тяжелее, всё нелепее, всё невыносимее... Месяц я жил на водке и диком количестве сигарет, подымаясь каждый день из постели, словно из гроба, пока не опомнился...

Привожу в порядок свои дела, окончательно потеряв веру в личное бессмертие, и до этого достаточно сомнительную. Печатаю небольшие тиражи с офортных досок, сделав за это время более двух тысяч оттисков. Эта техническая работа занимает всё время, и слава Богу, поскольку ни рисовать, ни думать я просто не могу... В конце лета надеюсь уехать на Чусовую "покрасить" этюды и, может, как-то втянусь и в творческую работу. А идеи есть. Идеи давние. Побывал в бутафорских цехах драматического и оперного театров. Это продолжение темы "Моя мастерская", но в ином плане. Тема абсолютно автобиографична. Представь себе роскошные некогда вещи, сейчас уже никому не нужные, сваленные вместе вне всяких связей и логики: шпаги, костыли, пиджаки и кардинальские мантии, разных эпох часы, парики, маски... В общем, самых разнообразных предметов в самых бессмысленных сочетаниях. Это ведь о нашем поколении, обо мне. И мы, в значительной степени, исключены из смысла и логики жизни, ставшей совсем иной. И мы - отработанные предметы, ещё сохранившие некоторую мишуру и подобие жизни и то, лишь в глазах друг друга... Один молодой "концептуалист" на открытии какой-то выставки сказал, между прочим, что Брусиловский и Волович - это что-то памятника Ленину на площади Пятого года... Да, ведь, так оно и есть. В Париже, на монмартском кладбище, я был поражён, что все эти склепы, арки, контрфорсы, решётки, витражи, аркбутаны, скульптуры производят впечатление огромного храма, но не в совокупности частей в строгом и выверенном порядке, подчинённых общей идее, а в том произвольном и фантастическом разъединении, разобщённости и нарушения связей, в каком движение жизней было остановлено смертью и застыло в нелепости казаться жизнью, уже не будучи ею... Смерть - нарушение системы связей, и в этом смысле кладбище - реквизитный цех, а реквизитный цех - модель жизни в старости... Конечно, не всё так однозначно. "Отработанные" предметы нагружены смыслами и ассоциациями и представляют собою некоторую специфическую форму жизни, но всё же, это жизнь и странность её может быть многозначной... Этим я и займусь в начале зимы, если сумею преодолеть ту душевную опустошённость, в которой сейчас нахожусь. Ещё раз спасибо за дружеское письмо и сочувствие. Ты всё это пережил сам и в полной мере обо всём знаешь... Предложение твоё приехать не слишком реально. Проблема визы, денег, отсутствия языка и сложности индивидуального туризма в связи с этим - всё это трудно преодолимо. А главное - полная исчерпанность внутренних ресурсов. Лучше и проще уехать на Чусовую и там, за работой, может быть, как-то придти в себя, может быть, как-то восстановиться... Сейчас мне настолько скверно, что лучше для меня и для других побыть одному... Привет всем твоим, обнимаю тебя. Твой Виталий Волович.

18 мая 1999 Амстердам

Дорогой Лев, мне стыдно, что я так долго не писал. Но сейчас у меня появилось свободное время. Позавчера я официально закончил учёбу - была торжественная церемония, на которой мне вручили диплом. После церемонии был хороший праздник, на котором присутствовали почти все мои друзья. Вечер прошёл замечательно, я остался очень доволен. Я больше не студент! Должна начаться "серьёзная жизнь"... Интересно! Вскоре я уезжаю в Россию на несколько месяцев, уже заказал визу. Я буду работать на ферме в Тверской области и преподавать английский в ближайшей деревне. Как у вас жизнь, какие планы? Если будете в России летом - можем увидеться. Привет всем. Ад.

7 июня 1999 Тель-Авив

Здравствуйте, дорогие Лёва и Мила! Простите за долгое молчание. Твои открытки, Лёва, мы получили и я с завистью смотрю, в каких райских местах вы побывали. Так хочется уехать куда-нибудь в тихую, глухую местность подальше от шума большого города, а теперь этот шум (автобусов и самолётов) мы слышим 24 часа. Под грохот пролетающих над нашими головами Боингов снятся страшные сны. Короче, переезд наш в Т-А хотя и принёс нам много радости и удобства, но есть и большие недостатки в нём. Хорошо, конечно, что дети рядом. Женя старается помочь: водит по больницам, переводит на иврит, когда Иру обследуют местные светила и прочее. Болезнь у неё прогрессирует, чувствует она себя плохо, ходит с трудом, лекарств глотает много, плюс по два укола инсулина в день, но они не очень помогают. Что будет дальше - неизвестно. У Жени вроде всё хорошо, правда они очень много работают, свободного времени мало. Женя много труда положил на сборку мебели, сделанной по его проекту в комнате Марка. Один раз в неделю он возит Марка на уроки музыки, у Марка хороший слух и он захотел учиться играть на пианино. Миша работает и начал второй семестр в университете. Он успешно сдал экзамены за первый семестр, числится одним из лучших студентов в группе. Надеюсь, что лето наконец-то дошло и до вас, и вы больше не мёрзнете. Лёва, Женя получил твоё послание по интернету. Привет от наших. С днём рождения и наилучшими пожеланиями! Ваш брат Итик.

6 июля 1999 Вэксфорд

Тёплый, летний привет Вам, Ирина, из Ирландии! Послание с Вашим адресом пришло сегодня, большое спасибо! Отыскали городок Ваш в атласе, затем в энциклопедии "Британника". Оказывается, городок Ваш очень даже знаменит уже тем, что в нём Верди родился, делал первые шаги в музыке, вернулся из Миланской консерватории, будучи исключённым, продолжал образовываться и женился на дочери своего патрона. Вскоре у них родились двое детей, которые умерли в младенческом возрасте. Через несколько лет умирает жена. После всех этих несчастий Верди покидает Busseto. Вот какие подробности открыл нам Ваш адрес. Можно предположить, что в Вашем городке не так нещадно эксплуатируется имя Верди, как на родине Шекспира, где всё на свете носит его имя, до тошноты. Во всяком случае, уже то, что прежде я не сталкивался с культом Верди - утешает и даёт надежду, что Ваш городок хранит память достойно. У нас, действительно, относительно тёплое лето, а это значит, что удаётся много и довольно успешно работать. После трёх портретных композиций сегодня стал замазывать новый холстик на любимую свою тему: полуфантастические замки. Последняя поездка в Испанию и Францию каким-то образом так воздействует, что заметно меняется стилистика, и это понятно. Я счастливый необыкновенно человек, поскольку всякий Божий день с утра красками крашу, размазываю, затем соскабливаю и снова мажу до бесконечности, и только вечером, изрядно измотавшись, оставляю краски. У меня на работе есть радио, которое очень хорошо ловит Москву, да и музыка постоянно звучит. Сегодня почти весь день были оперы Гайдна. Я люблю старую музыку, она в согласии с моей работой. Теперь у нас есть возможность просматривать свежие московские газеты и журналы, при желании почитать новые стихи, романы и т.д., словом, всё, что прежде было недоступно. К тому же наш компьютер имеет отличную объёмную звуковую систему, вот и услаждаем себя время от времени музыкой сфер. Спасибо, Ирочка, за приглашение. Непременно воспользуемся, скажем, в сентябре-октябре.

28 июня 1999 Тверская область, Россия

Дорогой Лев, спасибо за письмо. Приятно получить информацию от друзей, поскольку жизнь у меня здесь так далека от них. Я уже полтора месяца нахожусь в России, и мне, в общем, очень хорошо здесь. Я попал в хорошее место, к хорошим людям, здесь много работы. У моего хозяина большая ферма, где он разводит коз и овец. Кроме того, у него много земли, он выращивает картошку, зерно, свеклу и пр. для продажи и для себя. Он родился в московской области и считается городским, но в 91-м он решил переехать в деревню и работать на земле. Человек он очень интересный, смелый, у него было много проблем, но как-то он справляется. Я не знаю, насколько вы разбираетесь в особенностях новой России, но в общем жизнь здесь тяжёлая. Мне, конечно, трудно понимать всё, что здесь происходит, но я заметил, что "общественный климат" и действия властей пока очень неблагоприятны для моего "агро-бизнесмена". Сверх того, трудно найти хороших рабочих в этой глубинке, которые не пьют. Серьёзные, непьющие люди, которые здесь жили, уже давно уехали. Одним словом, трудно. Выход из этой ситуации, мне кажется, ещё очень далёк. Я в основном работаю на огороде, большую часть которого я сам посадил и посеял. Сейчас здесь очень сухой период, давно не было дождя, поэтому мне приходится каждый вечер поливать грядки и теплицы. Пока нет дождя, я не могу уехать посмотреть Москву, Ленинград, Суздаль и другие города. Я очень хочу, но пока невозможно. Как-то я даже не осознаю, что я в России, поскольку я нахожусь только здесь, в Торжокском районе. Я стараюсь много читать, особенно "Известия", и смотреть телевизор. Я пока не очень доволен прогрессом в русском, поэтому хотел бы остаться подольше, до сентября. В конце лета работы меньше будет, и будет больше времени для поездок и чтобы заниматься языком. Завтра, кстати, мой хозяин одолжит мне свою машину, чтобы я смог посмотреть Тверь. Если у вас будет возможность - обязательно приезжайте. Природа здесь прекрасная, погода хорошая, чистый воздух и много пространства. Замечательно. Наверное, для меня будет большой шок, когда я вернусь в Голландию, привыкать к обычной бурной жизни, шуму и т. д. Мне очень нравится тон вашего письма - как-то вы очень беззаботно написали о ваших делах. Кажется, что вы сейчас "максимально" живёте. Очень хорошо. Как идёт ваша книга? Желаю вам всего хорошего, привет Миле. Ваш Ад.

12 июля 1999 Вэксфорд

Дорогие Ревичи, сердечно вас обнимаю! Вновь на моём радио звучал твой голос, дорогой Алик, на сей раз удалось записать. Милый Алик, рад поздравить тебя со всеми твоими преуспеваниями. Недавно звонил вам безрезультатно, встревожился - позвонил Боре, ответил внук и успокоил, сказав, что вы в Переделкино и что дед получил Государственную премию. Я попросил при случае передать привет и поздравления. Словом, Алик, мне очень отрадно чувствовать твою удовлетворённость, что признание более или менее адекватно твоему весу, твоей значительности в кругу тех ценностей, ради которых мы, причастные к искусству, живём и работаем. В моём отдалении от вас всё более не хватает родных, точнее, интеллигентных интонаций. Радио "Россия" заметно преображается, остальные голоса чудовищно суетны, русский интернет весь в грязи, остаются толстые журналы - кое-что можно читать, но с монитора утомительно. Мне бы, понятное дело, хотя бы ещё разок глотнуть "дым отечества", да, признаться, тянет в другую сторонку. Весной повторили вояж во Францию, прокатились по Испании, осенью предполагаю вновь скатать на континент и более основательно разглядеть Италию. Однако, Россия - статья особая. Но как подумаю, что надо просить прислать приглашение, да испрашивать визу, да подвергаться шмону - руки опускаются.

27 июля 1999

Витенька, дорогой, вернулся домой - и вот письмо твоё! Спасибо превеликое! Задержался с ответом. Всякий раз возвращение в колею - и труд, и печаль, всё бы мне колесить по неведомым дорогам или так просто - куда потянет. А здесь невольная инерция не только быта, но и работы. Хотя краски всё свободнее мешаются на холсте и выявляют некую суть, почти всегда неожиданную, видимо, как ныне полагают - подсознательную. Представляется сие занятие чистейшей воды мистификацией, рутинным заполнением времени в целях разумного расходования избыточной энергии... Дорогой Витенька, постоянно думая о своей удручающей беспомощности ответить на твоё письмо, я способен только со всё большей очевидностью констатировать душевный паралич, захватывающий меня. Способы имитации потенции нисколько не тешат: пенелопство с картонками, которые то крашу, то соскабливаю; механический набор, который временами высвечивается на мониторе и затем исчезает - обнаруживают бессилие с ещё большей ясностью. Ни зависти, ни ревности - полнейший покой. Так что мучайся, Витенька, в родовых муках в полнейшем одиночестве. От боли кричи себе на весь белый свет, ведь ясно, что никто не слышит. Будь счастлив, милый, твоя пуповина ещё пульсирует, а моя - отсохла. Мне понятны твои планы, готов завидовать, да только несвойственно мне заглядывать наперёд: хорошо бы свалить ещё денёк, а главное - не откинуть копыта до утра: почти всякая ночь истязает, знать совесть... В контурах того сознания, где ещё временами мерцает размытый знак былого понимания, сейчас зияют всё большие прорехи: пустоты вытесняют на поверхность, где уже ничто не в помощь. Только во снах ещё, бывает, вынесет куда-то на угол Луначарского с Декабристов или Куйбышева (каковы имена-то по нынешним временам, да ещё на краю Атлантики), откуда, бывало, неспешно семенили в столовку, иль проведать кого, делясь теплом взаиморасположения - чем же ещё? Во снах ты всегда не громогласен, - тих, сосредоточен, с чуть нервным вскидыванием глаз в упор, словно есть вопрос, на который надо отвечать, а сил нет ни задать, ни ответить... Потом и это уходит. Смутный знак тут же тускнеет. Тепло всё же таится где-то в недрах. С ним жив ещё. И всё же я возвращаюсь к тебе, к этому письму - прошлому, как нескончаемому настоящему, с единственной целью: ощутить себя в том же измерении, пространстве, что и ты с Мишкой. Даётся это трудно, как и само письмо, поскольку краски не только привлекательней сами по себе, но и самодостаточны. Помахал кистью и, смотришь - нечто возникшее на плоскости имеет настроение и даже некий смысл, образ. Глупости, конечно, как сказал бы наш Мишка, и был бы прав - всё даётся трудом и сосредоточенностью...

Несколько слов о поездке. Началась она из морского порта Роскоф, что на северо-западной оконечности французской Бретани. Эта древнейшая гавань и городок кельтов сколочены из могучих блоков гранита настолько основательно, что, скажем, часовня, где Мария Стюарт была обвенчана в весьма нежном возрасте, стоит и поныне. Однако и порт, и город уютны, а сами бретонцы: крупные, сильные, с жёсткими лицами - потомки каменотёсов и пиратов, резко отличаются от туристической мелкоты, вечно там пребывающей. Да, Витенька, Франция - не Париж, и даже не большие города. Просёлки, деревушки, городишки, почти невидимые на самой подробной карте, всякий раз повергают в изумление чем-либо непременно своим. Это может быть какой-то особенный замок, кованые ворота, которые могут быть закрыты на ночь, а взамен замка на один виток закручены проволокой. Это может быть собор более чем тысячелетней давности, или никому неведомый университет, и т. д. и т. п.

А главное - истинная любезность, гостеприимство, прежде всего очевидные тем, что ни в одном городе нет платы за парковку машин. Располагайся в самом центре, напротив мэрии, и живи себе на здоровье, благо, как правило, здесь же - туалет, вода и так далее. Однако было холодновато, и после гостевания в дзен-буддийском монастыре на юге Франции, где настоятельница - моя старая приятельница ирландка, отправились в Испанию. Благополучно перевалили через Пиренеи, надо сознаться, на расстоянии внушавшие изрядный страх мрачным величием, и вскоре по ошибке оказались в невообразимой толкотне центра Барселоны. Как случилось, что пересекли этот грандиозный город с его бешеными водителями, не задев никого, до сих пор не могу понять. После Барселоны был серпантин, на котором взмок окончательно и дал себе высокую водительскую оценку, подивившись тому, что вновь и вновь приходится сдавать экзамены по автовождению. И совсем без сил добрались в первый испанский кемпинг. Вода в кранах там оказалась непригодной для питья, но такой целебной силы, что после душа все мои болячки исчезли, ей Богу! Там, прогревшись, слопали несколько ящиков клубники, и было это в апреле. Нам казалось, что место райское: пальмовые аллеи, непривычно высокое и прозрачное небо, тишина. Однако последнее обстоятельство оказалось обманчивым - в weekend появились испанцы. Народец громкий, бесцеремонный. Наутро выехали, и чем далее ехали, тем досаднее становилось - казалось, мы не в Европе. Угадать место, где испанцы не будут после полуночи петь да плясать, не представлялось возможным, а потому на рассвете в воскресенье решили покинуть Испанию. К вечеру, одним махом одолев Пиренеи, спустились в знакомые ещё с прошлого года места. Франция оказалась для меня такой, какой представляется правоверным евреям Земля Обетованная - земля сердечной тишины и душевного покоя. Именно поэтому так трудно что-либо выделить. В памяти остаётся светящийся след, словно мы, подобно метеору, пронеслись над её просторами. Осенью, даст Бог, отправлюсь вновь на континент, однако без жены - теперь уже квалифицированного навигатора, повара и просто попутчицы не только по жизни, но и в путешествиях. Поэтому я с ещё большей настойчивостью повторяю тебе и Брусиловскому приглашение. Хотелось бы вновь побывать в Италии. Появилась знакомая оперная певица, живёт около Милана и приглашает. На самом деле, это только предлог, поскольку караван сам по себе обеспечивает автономию. По возвращении из поездки так потянуло красить холстики, что уподобился тебе: корплю, сколь хватает силёнок. Многое я совсем не знаю-не ведаю, в смысле школы, а потому обучаюсь на ходу, как прежде в скульптуре. Удивляюсь, что удаётся. Главное - в работе есть та полнота жизни, без которой на чужбине, да на острове - каюк. Стали интересно получаться портреты знакомых, близких, довольно-таки условные, но узнаваемые по состоянию и каким-то совсем непонятным признакам. Даже автопортреты удаются, что воспринимаю как дар небес. Жутко интересно. И засасывает - представляется, что физиономия и есть истинное поле. Понятное дело - нужна встреча, о которой ты, Витенька, писал как-то. Остаётся предолеть лень, а перед тем понять, что есть некое завершение работы, контуры которой в полнейшем тумане... Витенька, хочу надеяться, что лето помогло тебе вернуть рабочую форму, что прежний напор вернулся к тебе и - настоящее - всё ещё, как всегда, впереди.

28 августа 1999

Дорогой Витенька, обнимаю тебя сердечно! Спасибо за столь откровенное, не без искренней горечи, письмо. Как не понять тебя, как не разделить с тобой всё, что выпало на твою долю... Надеюсь, поездка на .Чусовую состоялась, и ты чуток пришёл в себя. Что касается моей особы, то я занялся портретной живописью, которая поначалу совсем не давалась, однако кое-что выявилось. Нечто образуется на холсте, приходит удача неожиданно и неведомо с какой стороны, а план обдуманный - терпит фиаско неизменно. Потому, возможно, всякое начало, каждое приближение к холсту требует преодолеть жуткое сопротивление, да и потом, если временами чуть отпускает, то лишь для того, чтобы тщательно соскрести краску. И вот ненароком, смотришь: заиграли, запели, зашевелились и затеяли краски хоровод. Хорошо, если без фальши и тем самым голосом, что по душе. Тогда пилю рейки, склеиваю-сколачиваю подрамник, натягиваю холстик, как сегодня, ставлю в сторонку и примиряюсь исподтишка, приглядываюсь и потихоньку молюсь, дабы сподобил Господь, подкинул бы силёнок... Ныне Атлантика балует нас, по Ирландии не катаемся, даже в Дублине были только по случаю рождения внучки Люсеньки, что появилась на свет неделю назад у моего Миши и жёнки его Мишель, так что поздравить можешь. В связи с этим звонил тебе и Мише, но безответно, увы... Очень соскучен, хотел было приехать, обнять тебя, помянуть и всплакнуть, да чёртова бюрократия с визами и таможнями стреножит. Здесь время поделилось с появлением интернета на две части: работа днём, знакомство с толстыми и тонкими журналами, газетами - вечерами-ночами. Витенька, непременно прикачу! Ты пойми, сколь ни тешит, ни развлекает интернет, тоска необитаемого острова, которая распространяется всё шире на англо и не англоязычный мир, хватает временами за горло... А пока у тебя есть шанс увидеть человека, который был у нас в доме, познакомиться. Это Ирина Лазарева, она из Нижнего Тагила, симпатичная талантливая певица, пела в нашей опере. Сейчас живёт около Милана, муж временно работает в Казахстане, а она едет на родину навестить родственников. Витя, хотелось бы приехать, поработать вместе, послоняться там да сям, как бывало прежде. Подумай и напиши, если действительно надо - прикачу без разговоров и знаю: буду счастлив. Я ведь, действительно, до гробовой доски помню и люблю тебя и Мишку.

30 августа 1999

Дорогой Мишенька, обнимаю тебя! Названивал тебе, желая порадовать тебя рождением внучки в Дублине, но мимо, приходится писать. Неделю назад у моего Миши и Мишель родилась девонька в три с половиной кило. Со вторника они дома, Миша мой счастлив, как никогда прежде. Маше везёт совсем иначе: побыла замужем, разобралась вскоре, что ошибочно, подала на развод и ейный муж Барри согласился, вопреки всем прогнозам, так что и ей хорошо... Вновь снимает, как прежде, квартирку в Дублине, работает, закончила колледж по новой профессии - реклама на ТV. Что касается меня, то продираюсь сквозь стену необразованности и бесталанности. На вольных ландшафтах с романтикой руин ещё удавалось выкручиваться, а как столкнулся лбом с портретом - упёрся бычком, так и продолжаю беспомощно красить и перекрашивать... А шило в заднице не отпускает: опять перебираю варианты, куда бы по осени махнуть. Было собрался послоняться в караване по Франции в который раз, да избалованность спеленала: самому покупать, да готовить, да в картах разбираться - в тягость. Тогда решил Канаду поглядеть на всём готовом в тур. группе, да вскоре осознал свою полную непригодность передвигаться, насыщаться впечатлениями и едой в коллективе. Можно слетать к Галке в Берлин или в Америку, да только опять же... что-то мешает. Приеду к вам, если позовёте, даже бюрократию пробью. Моя Мила поспевает работать, осваивает премудрости компьютера, летает в интернете, заготавливает для меня чтение и чтиво. Живопись днём худо ль, бедно двигается, а книга забуксовала, да так, что Маша сегодня попрекнула в телефоне на сей счёт. Лето мы получили отличное, надеюсь на сухую осень, так что можно Ирландию перетерпеть с Божьей помощью. Надеюсь, ваша жизнь вновь вошла в нормальное русло: Таня раскатывает в своём авто, а Мишка немилосердно малюет холсты, благо Бог дал ему такой талант живописца и рисовальщика, что хватило бы на все мои холсты малая толика.

9 сентября 1999

Дорогой Женечка, привет сердечный и благодарности! С удовольствием наблюдаю твоё мастерство... Увы, все мои живо писаные холстики, с которых собираюсь прислать изображения, вызывают суждения полярные, предполагаю, по естественной причине неопределённости: а) выставлять нет желания, б) продавать нет надобности, в) показывать - не против. Да только на этом необитаемом острове - ни души, даже собственные люди все, как один, пребывают исключительно в своих интересах и делах. А Мише моему, предполагаю, наличие многочисленных семейных обстоятельств мешает взглянуть на отцовские труды, что само по себе не столь важно, был бы здоров и счастлив, да позванивал бы почаще... И ещё: школы-ремесла, как ты знаешь, у меня нет. И если для скульптуры потребовался год рубки камня над водами моря Галилейского под ироническим взором Анри Волохонского с Тивериадской стороны, и всё же признавшим ученичество небесполезным, то обретение языка живописи продолжается - с переездом на сей остров день в день, семнадцать лет назад. По возвращении из Испании и Франции накрасил более десятка холстиков - получается кое-что, да стали удаваться портреты... Однако тупое мое однообразное, унылое островное заключение стеной заслонило всё в себе самом живое и яркое - стал рваться за горизонт, заказал билет на континент, да обстоятельства повернули вспять благой порыв...

Мне представляется, что как только ты сможешь уходить от суеты в живопись, у тебя всё пойдет само собой. Имея в помыслах своих интересы искусства, достигнешь многого... Старт с Питера Б., как писал один мудрец: "Шаг вперёд в искусстве делается по закону притяжения, с подражания, следования и поклонения любимым предтечам". Что касаемо повседневности, то:

Мой идеал теперь - хозяйка,

Мои желания - покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Компьютер многое изменил, прежде всего подчинил себе мою хозяйку, да и мне выдаёт такие дозы текстов, что ночь уходит на невольное преображение в кошмары, хотя, казалось бы, действительность русского языка и действительность самой жизни кошмарней любого кошмара.

23 сентября 1999

Дорогие мои, приветствую вас сердечно! Минуло сносное лето, удалось хорошо поработать. С той поры, что вернулись из Франции весной, накрасил почти два десятка холстиков, в том числе портреты и автопортрет. Неожиданная склонность вглядеться в лица не поверхностно, а взглядом, глазами художника-портретиста, зачастую кидала в отчаянье, доводя до иступления. Многократные безуспешные попытки изобразить на холсте то, что чует только душа, заставляли кидать кисти и проклинать всё на свете, в первую очередь - свою бесталанность и всю понапрасно промотанную прежнюю жизнь. И странно, когда унынье почти безысходно, без всякой надежды возвращаешься к холсту и вдруг чувствуешь - пришёл момент: всё делается само собой и наилучшим образом. Иногда, правда, вещь возникает спонтанно, одним махом. Так или иначе, но пришла осень с дождями и ветрами. Остался только один чистый холстик, возможно, ещё вытяну. Хотелось бы по памяти накрасить почти забытые цвета Мёртвого моря и гор по берегам. Практически ландшафт этот вспоминается абстрактным, где не то серебро, не то ртуть воды окаймлена золотом берегов и синевой небес - всё, что помню. Конечно, пора бы мне освежить эту картину, повидаться с вами, да только - когда? Быть может, в суровую зимнюю пору... Надеюсь, что все вы к тому времени оправитесь от своих болячек, настроение будет нормальным и пригласите меня. Я было собрался покататься по континенту или скатать в тур, но мы затеяли ремонт: поставили двойные герметичные окна, о которых давно мечтали. Так что у нас ныне не сволочной, выматывающий и сковывающий климат, а удивительно уютно и тепло.

1 октября 1999

Женечка, спасибо за электронное письмо, вчера полученное. Разумеется, сегодня отправим короткий ответ, а здесь, с твоего разрешения, постараюсь выразить своё отношение к той величайшей новости, которая так или иначе образуется, и ты обретёшь свободу, но прежде хотелось бы вот о чём. Ты помянул Мосина в смысле короткой, но плодотворной жизни. Поверь, я хорошо знал покойного. Возможно, то был самый близкий мне человек, быть может, более, чем Брусиловский или Волович. Расстались мы со слезами, он взял с меня обязательство написать о нашем лучшем времени. Сей долг мой неисполнен и всё более тяготит, надеюсь, что этой зимой исполню, тем более, что свет день ото дня меркнет, краски на глазах жухнут и закрашивается последний из холстиков, натянутый летом на подрамник. Так вот, Женечка, знаешь ли, что Мосину было свойственно крайне редкое свойство жить так, словно всякий новый день - последний. Когда он узнал свой приговор, то закрылся в мастерской (жена приносила еду) и работал до последнего, пока рука держала кисть. Сидя в Москве на своей, как он сам знал, предсмертной выставке, был немощен, бледен, как смерть, но спокоен и строг, как всегда. Особенно разителен был контраст с сидевшим рядом на открытии известным актёром, кажется, Солонициным, умиравшим, как и Гена, от рака - нервно-возбуждённым, почти истеричным. Об этом писал мне тогда Пчельников...

Возвращаясь к твоему решению, скажу, что два обстоятельства должны обеспечить успех: это, прежде всего, геннабор творческой потенции (фамильный) и личный уровень мастерства. Дело, как говорят, за малым - в путь, но уж непреклонно. Главное, чтобы тебя радовал, мучил и бесил сам ход работы, чтобы неудовлетворённость гнала тебя к холстам, а остальное приложится. Куда как безрадостно мне. С последним холстиком, надеюсь, справлюсь, скрепя сердцем. Надлежит сесть за эту вот машину набирать слова для воспроизведения прошлого, которое, как заметил Бродский, ускользает от автора, как футбольный мяч из рук младенца. Сермяга та, что для маневра ни времени, ни пространства. Замкнулось всё на этом пятачке, на этом островке, на этом доме, на этом кабинетике, где, к счастью, за новым компьютером сидит моя работящая половинка и тем самым содействует и моей работоспособности. И что ещё важно: приказал долго жить телевизор, освободив от глупейшей страсти - футбола. Впереди зима, и к весне мечтаю накропать текст. Беда в том, что у меня нет ни одного каталога, кроме Брусиловского из Парижа. Я не намерен следовать хронологии событий, как ты сам понимаешь. Моё дело - слепить некий образ времени и некого круга, не более. Но свидетельства не повредят, так что, будь хорошим и пришли всё, что найдёшь, пожалуйста.

4 октября 1999 Тель-Авив

Здравствуйте, дорогие Лёва и Мила! Лёва, письмо твоё получил. Действительно, переписка между нами как-то постепенно затухла и виноват в этом, наверное, я. Болезнь Иры всё время накладывает отпечаток на моё настроение и настроиться на то, чтобы написать письмо, бывает очень трудно. Хотя мы и переехали в огромный Тель-Авив, мы чувствуем себя здесь более одинокими. Женя очень занят, Марку с нами неинтересно, даже в каникулы не приходил. Ему намного интереснее с друзьями и компьютером. Миша навещает нас часто, как только у него есть возможность. На днях у него начинаются занятия в университете - второй курс. Больше половины зарплаты ему приходится платить за учёбу. Сегодня звонили Соне и Мише в Екатеринбург. Они получили паспорта, подали документы на визу, собираются прилететь к нам в конце октября. Для нас это большая радость, но и большая нагрузка. Но надо сделать всё возможное, чтобы они хорошо провели время, особенно после того ужаса, который творится в России. У нас тоже экономика движется "не в ту степь". Предвыборные обещания никто не собирается выполнять, доллар растёт непомерно, квартира теперь очень дорогая для нас. Расходы на электричество, воду, телефон сильно подскочили, еле укладываемся в пенсию. Очень рад, что вы сделали такой необходимый ремонт. Привет от всех нас. Целую, ваш брат Итик.

6 октября 1999

Дорогая Ирочка, после прочтения письма Вашего сердца наши наполнились не только искренним состраданием, но и тоской по своим близким, поскольку почти все наши родственники, как и Ваши, практически малодосягаемы и не пишут письма. К сожалению, и нас не ласкают участием, полагают, что если мы "за бугром" (как говорят в отечестве родном), то более ничего нам не полагается. Такова наша эмигрантская судьба - вот и приходится набираться терпения... Но Вам одной ещё более тяжко.

Что касается моей особы. Не надо удивляться моей способности манипулировать словесами, ведь по одной из главных моих профессий, я - художественный критик, написавший уйму статей по искусству. Кстати, одно время я преподавал в Свердловском музучилище и мелькал на экранах ТV, обозревая выставки. Только чужбина способна была меня, "признанного мэтра", заставить взять в руки молоток с зубилом и начать рубить камень; а затем и кисть, что, к моему крайнему удивлению, оказалось ещё тяжелее. Вот и сегодня, казалось бы, выбрался на искомую тропку, продираясь более двух недель сквозь дебри почти враждебных красок. Только перевёл дыхание, да соблазнился тронуть лаком - всё пропало. Пришёл к обеду убитый, жалуясь на свою несчастную участь - жестокое моё занятие. Вот, скажем, поэт, писатель, или тот же композитор: царапает, зачёркивает, вновь царапает на бумажке - ничто не исчезает, выбирай себе наилучший вариант. А тут - краски, а прежде - камень. Вот и вгрызаешься в глубину и постоянно, словно умирая, мелькают, слой за слоем, образы и всё манит и манит вперёд, словно в лабиринте. Вдруг там, за новым слоем краски - истина. Так что у нас с Вами есть общее не только в смысле Отечества и Искусства, а и то, что я начал вкалывать на чужбине практически с нуля и примитивного уровня. Несколько лет рубил камень, лил и обрабатывал в Иерусалиме бронзу, пока не выступил на выставке, получил признание и деньги. Но как только всего достиг, как только обзавёлся и своим кругом, и тем, что называют здесь рынком, так одним махом вынесло меня в океан на остров, где Судьба заговорила совсем иначе, отдав на растерзание штормам и хладу. Однако, жив курилка, да нет-нет, что-то ещё рождается... Как только отпустит на покаяние последний холстик, надлежит мне надолго поселиться в это кресло, всячески удобное, и вновь (в который раз) приступить к тексту, приближение к которому причиняет не только радость, но означает тяжкий труд. Как писал Иосиф Бродский: попытка писать воспоминания столь же неверное занятие, как младенцу удержать футбольный мяч. Конечно, многое из того, что было - ускользнёт, но главное: время, атмосферу, круг моих друзей и недругов, надеюсь, удастся обозначить.

Когда я покидал Отечество из Челябинска, приехал на своей машине из Свердловска с семьёй Гена Мосин. Прощание было тяжким. Тогда, в семьдесят пятом, уезжали, как умирали - навечно, без тени надежды свидеться... Мы стояли у машины и ревели в три ручья - суровые бородачи. Сказал Гена, как высек на камне в моей памяти: "Ты единственный из нас - пишущий, ты и напишешь там." А так совпало, что в первое возвращение в Свердловск, в галерее на Малышева, я увидел буквально все холсты Мосина, буквально все залы! Это был триумф провозглашённой гласности! Я ходил со своими детьми по залам и не мог поверить! Вечером нас принимала вдова Мосина, были сыновья. Квартира на Ленина стала мемориалом, куда водят школьников. А на днях я получил письмо от племянника, он архитектор и художник. Женя случайно наткнулся на каталог Мосина и поразился: "Так мало жил (52) и так много сделал!" Да, Геннадий Сидорович не только огромный, яркий художник, быть может, самый грандиозный по таланту, но истово уральский, очень своеобразный человек. Я уже писал Вам о своих друзьях Воловиче и Брусиловском. Когда-то, в шестидесятые славные, и в семидесятые-не очень, мы были известны как неразлучные, бесконечно преданные друг другу, словно мушкетёры. Нам было хорошо вместе, очень хорошо. В семьдесят пятом я уехал, в восемдесят втором, когда уже перебрался на остров - не стало Гены. Именно тогда я стал пробовать в живописи. Время от времени приходили письма, а затем я трижды возвращался. И вот более нельзя откладывать, начну набирать текст и, если Бог даст, весной закончу.

13 октября 1999

Не успел отправить своевременно: практически всё это время хлопотал и суетился в доме и, признаться, с удовольствием. Ведь мои занятия искусством столь призрачны по результатам, хотя отнимают всё время, душевные и физические силы, что и сравнивать невозможно... Конечно, я тоскую по дальним и близким, хотел бы повидаться... Всё более, однако, врастаю, быть может, впервые в жизни в быт, уют, ухоженность, что все помыслы затеять поездку далее заказанных и отменённых билетов не двигаются. А ещё с понедельника начинаю преподавать русский язык, так что появляется вроде бы как служба.

Октябрь 1999 Вэксфорд

Милая Ира, привет Вам и добрые пожелания! Сегодня получили Ваше послание, спасибо! Нам представляется, что для Вас в Вашем одиночестве необычайно важно время от времени не только получать, но и писать письма. Ведь невольно возникает надобность понять, разобраться во всём, что происходит, и если рядом нет друга, то в письме это происходит ещё глубже, основательней. Теперь относительно "невезучих обстоятельств": так иногда бывает, судьба как бы испытывает на прочность. Отношение может быть только одно у художника, у артиста: действовать вопреки обстоятельствам, памятуя, что не бывает благоприятных обстоятельств для совершения серьёзных дел. А это значит: гипс, не гипс - Вы улыбаетесь и смеётесь, не забывая, что надо кое-что спеть... Договорились? Звоните, теребите, завлекайте, привлекайте к себе, своему голосу, своему таланту серьёзное профессиональное внимание. Живите не только надеждой на успех, но и двигайтесь к нему каждую минуту жизни. Только на этом пути ждёт удача, только здесь начинается везение, поскольку небеса не безучастны: наблюдают нас, и в момент, когда выдержан экзамен жизни, достойно отражены удары судьбы - незримая для нас улыбка сфер, её беззвучная музыка вдруг обнаружится в счастливом сочетании положений, о которых Вы столько мечтали, голубушка Ира! А здесь действительно минуло лето - светлое и тёплое, и совсем не мокрое, как обычно. Пришла осень с дождями и ветрами. У меня остался ещё один незакрашенный холстик, сегодня заканчивал очень трудную работу. Да и вообще, как только слабеет солнышко, всё труднее иметь дело с красками. Пора мне в Италию, куда всегда устремлялись русские художники... Таким образом, после Испании и Франции завершается очередной круг моей работы: почти два десятка разнообразных вещей. В последнее время привлекать стал портрет, поскольку здесь невероятная тонкость изменчивых нюансов, почти столь же невесомых, как звуки пения или свирели. И всякий раз душа беспомощна что-либо изменить, усовершенствовать. В отчаяньи начинаешь молить небеса сжалиться - и вот приходит момент, и всё делается само собой, и... совершенно. Ира, я с удовольствием пишу Вам, почти не зная Вас. Так отдалённы мы на чужбине не только от своих близких, но и друг от друга, что и соломинка во спасение... Мы с женой не только помним, но и молимся за Вас, всех благ!

7 ноября 1999

Дорогая Сонечка, обнимаю тебя сердечно! Впервые пишу тебе вообще, тем более в обстоятельствах, менее всего ранее предполагаемых, если взглянуть с тех самых школьных скамеек, на которых, бывало, мы сиживали рядом - то на Малышева, то на Розы Люксембург или Ленина в девятке. Оказывается, стоило минуту-другую слушать твой голос, как волна сновидений накрыла меня с головой. Пробуждался, переводил дыхание и вновь погружался в столь близкое-далёкое, что, проснувшись, весь вчерашний день предавался воспоминаниям, рассказывая своей жене кое-что из прошлого. Был, как это бывает на этом острове осенью и зимой, летний денёк с прозрачными небесами и зеркальной гладью залива - прогуливались по набережной, поражаясь тому, как мгновенно уходит шторм с ветрами-дождями. Одно из достоинств Милы - способность слушать. Быть может, обстоятельство сие несколько тормозит начало работы над текстом воспоминаний. Однако, как известно, естественное появление текстов обусловлено одиночеством, и чем оно глубже - тем натуральнее в принципе автор. В моём случае склонность к изустному повествованию отодвигает работу, хотя весь свет, кроме тебя, знает, сколь я необязателен.

... Продолжаю письмо через несколько дней. Прервал шторм: я сам не свой днями, а ночами ещё хуже. Сонечка, дружок мой древний, жалоба моя пусть не очень огорчит. Шторм, как вообще непогода - не вечен, есть шанс, что и мне улыбнётся солнышко. Если не удаётся писать - возвращаюсь к холстам: на этой неделе заканчивал портреты. Понятное дело, что всего охотнее для меня повести разговор именно о них: последних работах. Насколько интересно для тебя, не видя эти портреты - знать не могу, однако попытаюсь. Начинается сказка, Сонечка, с двух мраморов: белоснежных, доставленных из каменоломни в Греции специально для реставрации Храма Господня и подаренного мне митрополитом Иерусалима по рекомендации покойного отца Всеволода. Отец Всеволод в Париже был обращён в католичество и принял монашество. Светлая память. Умолял не ехать в Ирландию. Внезапно вскоре умер. Так вот, первый портрет возник сам собой в Иерусалиме, когда ночами стоял на часах вблизи города, охраняя танки. Утром чуток дремал, а затем весь день колотил камень. Я не знал, что выявится в конце-концов именно портрет отца Всеволода. Я впервые работал в мраморе, двигался едва-едва, как сомнамбула, а поскольку моя пластическая идея состояла в том, что поверхности должны стремиться принимать отрицательную кривизну, то из глубин формы материал извлекался в виде пудры. Так я и корпел, дыша пылью весь месяц мелуима и потерял почти десяток килограммов веса. Сама идея кривизны продиктовала условность портрета, однако строгая геометрия только помогла выявить одухотворённое благородство и простоту моего героя, если позволительно так сказать об отце Всеволоде. Более того: мягкий свет мрамора помог передать самое поразительное в нём - отсвет святости, свет Благодати, который был в нём. Отвлекусь на секунду. Однажды он предложил мне экскурсию по стране в качестве экскурсовода... Однако же не буду отвлекаться, ведь собирался поведать тебе о портретах. Удался, как я понимаю, и следующий камень - портрет В. Воловича. И тут же, на выставке в Иерусалиме, был продан. Вскоре ушёл и камень-портрет о. Всеволода. Затем были другие портреты, однако всерьёз сей жанр занял меня в последний год, и менее всего в плане формальных поисков. Возможно, обращение к холсту и краске после камня столь безумно, а в плане моих поисков - тем более, что я не стал отстраивать свою концепцию цвета, пространства и т. д., а наощупь, словно слепец, постоянно спотыкаясь, выбираться на свет Божий. Всякий новый холстик после неоднократных неудач, соскрёбывания, тихих истерик и ясного понимания, что занят не своим делом, и вообще полнейшая бездарь, всё же заканчивался раньше или позже, и всегда неожиданно неким моментом просветления: пусть на минутку, часок, денёк - до очередного потемнения рассудка, когда постылым представляется всё, отвёрнутое к стенке. Извини, милая Сонечка, мне бы тебя развлечь байками о всяких приключениях, а я, зануда старая, упёрся в портреты, как в новые ворота. А всё потому, что пытаюсь разгадать тайну сфинкса: что есть я, ты, мы. Если верно, что поэта создаёт язык, на котором он пишет, скульптора - камень, из которого извлекается всё лишнее, то портретист возникает только тогда, когда душа художника абcолютно мистически перемещается в пространстве и преображается, изображая нечто, что на самом деле никогда не существовало, даже если это портрет автора. Давненько в Галилее вырубил Моисея, вновь перечитываю пятую книгу Моисея ВТОРОЗАКОНИЕ, поскольку завёл новый холст - это композиция "Моисей"...

21 ноября 1999 Тель-Авив

Дорогие Лёва и Мила, здравствуйте! Наконец собрался написать вам письмо, ведь только в прошлую среду улетели наши дорогие гости Соня и Миша. Четыре недели пролетели как один миг. Им очень повезло с погодой, в этом году необыкновенно тёплая осень: днём было 25-27, а вода в море - 24-25 градусов Цельсия. Они даже перед отъездом выкупались в море. Купание в море для Сони оказалось самым любимым делом, не надо было ей никаких поездок к достопримечательностям и историческим памятникам. После завтрака они на автобусе отправлялись к морю, и к обеду возвращались. Вечером ходили гулять в парки, недалеко от нас есть хорошие парки. Конечно, им удалось увидеть кое-что в стране: побывали в Иерусалиме и Вифлееме, посмотрели христианские святыни. Женя возил их в Кейсарию и на Мёртвое море. В общем, они были очень довольны проведённым здесь временем, оба загорели и поправились. Долетели домой они благополучно, но там их встретила зима: минус 11, холодная квартира (не все батареи работали), почти нищенская пенсия и остальные "прелести" российской действительности.

У Жени пока дела идут по-старому. Миша второй месяц работает на новом месте. Он купил мотороллер и работает на нём в фирме по доставке корреспонденции - весь день на колёсах, пока ему нравится, но заработок меньше, чем он ожидал. На днях Миша со своей подружкой Натали переехал в отдельный домик на север от Т-А, довольно далеко от нас. Мы очень расстроены - переехав сюда, мы радовались, что он рядом и часто навещал нас, а теперь этого уже не будет. Марк же к нам совсем не приходит, ему с нами неинтересно, ему куда интересней общаться с компьютером. Он сидит перед ним часами и мы думаем, что это довольно вредно для его здоровья. Рому я не видел с нашего юбилея. Валя приезжала из Хайфы на встречу с Соней, а он не захотел ехать автобусом. Вот, в основном, все наши новости. Желаем вам стойко перенести штормовую погоду, всякого благополучия во всех делах. Будьте здоровы и счастливы. Ваш брат Итик.

8 декабря 1999 Амстердам

Я живым вернулся в Голландию и уже нашёл работу. Работа хорошая в том плане, что я прилично зарабатываю, но ужасно много работаю, иногда по 12 часов в день. Работа интересная. Я работаю уже семь недель для знаменитого китайского цирка, они гастролируют по всей Голландии. Я лично работаю в кассе - продаю билеты, бронирую их и делаю рекламу. На следующей неделе цирк уезжает в Германию, а я начинаю другую работу, даже интереснее. Я буду работать помощником-переводчиком для Кировского балета вместе с русской женщиной, живущей в Голландии. Я уже услышал от своих коллег, что Кировский балет очень избалован, танцоры очень заносчивы, и, в общем, трудно с ними работать. Но всё равно я очень рад, что у меня будет возможность поработать с такой знаменитой труппой. Я вообще ничего не знаю о балете, но мне сказали, что это не мешает. Им только нужен помощник, переводчик, шофёр, кто будет выполнять все их желания. Эта работа будет очень полезна для моего русского. Я не смогу делать вид, если что-нибудь не пойму. После этой работы у меня будет полная свобода и будут деньги! Наверное, я поеду в Испанию, к солнышку. А как у вас? Очень давно вы мне не писали. Я только после моего пребывания в России осознал как хорошо мы живём в Европе, как ужасно много у нас денег, что здесь мы имеем в какой-то степени свободу, возможности, порядок и т. д. Моя знакомая голландка сейчас живёт и работает в России. Она предпочитает жить в России, потому что в Европе "скучно". Пишите. Я вам желаю всего хорошего. Ваш Ад.

20 декабря 1999 Екатеринбург

Дорогой Лёва! Спасибо за письмо и дружеское сочувствие... Надеюсь, ты получил ответное наше письмо, где Миша и я подробно описывали свои "жития"... Наверное, я писал тебе, что выставка, семидесятиление и смерть Томы, более всего, конечно, провели черту под огромным куском моей жизни, отделив и отдалив её от теперешней, пока сложно и депрессивно складывающейся... Та, прежняя, кажется мне законченной и даже, как бы, исчерпавшей саму себя... Всплеск прежней энергии был лишь в августе, на Чусовой... Там я месяц, по двенадцать часов в день, стоял за этюдником на своих, теперь уже артрозных, ногах. Привёз около пятидесяти листов, среди которых, как это ни странно, есть что-то новое и свежее... Но в городе снова сдох и погряз в суете, пью и таскаюсь по выставкам, презентациям, неизбежным междусобойчикам, потерял вкус к работе, что впервые со мной... Когда работа на первом плане, а жизнь - на втором, то ещё куда ни шло. Но когда работа на втором, а жизнь - на первом, сдохнуть можно от уныния и тоски... Да ещё взялся о будущем думать, в моём-то положении и на восьмом десятке, идиот!.. Надо как-то ориентировать жизнь на новые реалии и ценности, от многого отвыкнуть и отказаться... И прежде всего, от изнурительной и бессмысленной самогрызни, в которой я гнусно и мерзко преуспел... А в общем, что ни говори, приближается Новый год, и давай договоримся, что в последние часы этого года обнимемся мысленно и пожелаем друг другу здоровья, и вспомним друзей, которых становится всё меньше. Ушла Томка, и совсем недавно - Ирина Лаврова, вовсе уж неожиданно. Совсем недавно она жила почти месяц у нас, приехав на мою выставку. У меня, вообще, ощущение, что мы, "шестидесятники", живём в некой резервации, а за пределами её - иная жизнь, другие ценности, а мы - реликты и монстры прежней жизни, цепляемся друг за друга, поддерживая некую иллюзию полноценной жизни... Ах, только бы без маразма - авось минет нас чаша сия!.. Итак, выпьем за творчество, любовь, за друзей, и за всё то, что так стремительно пронеслось в нашей жизни! Оказывается, прожитая нами жизнь и есть единственная наша реальная жизнь, а та, что всегда откладывали на потом - увы, не более, чем миф... В Новый год буду у Брусиловских, где мой второй дом и где мне тепло и хорошо... Мишка также обнимает тебя, привет от Тани и привет жене и Маше с Мишей!.. Надо репрессивно включаться в работу и делать хоть что-нибудь, но делать - единственное спасение... Обнимаю тебя сердечно! Твой Виталий Волович.

25 декабря 1999 Екатеринбург

Дорогой Лёвушка, несколько дней тому назад я отправил тебе новогоднее письмо, а месяцем раньше письмо, написанное вместе с Мишей... Но вдруг, совершенно неожиданно, вoзникла оказия в Дублин, и мы (Миша сидит напротив меня) пишем тебе поспешное письмо, чтобы успеть передать его. Из короткого телефонного разговора мы узнали, что ты нездоров, что ты в больнице... Что случилось?... Горячо надеемся, что ничего серьёзного. Я тоже недавно три недели отлежал с переломом ребра, мучаюсь с артритными ногами. Миша тоже постанывает и кряхтит, в общем, как ни крути, а старость есть старость. В одном из разговоров кто-то сказал, что я хорошо для своих лет выгляжу. На что одна девушка, присутствующая при разговоре, заметила, что моложавый старик - всё равно старик. Грустно, но попробуй не согласиться. Увы. Жизнь, в общем-то, прожита... Мы уже доигрываем "неоконченную партию"... Хорошо-ли, плохо-ли мы её сыграли - теперь даже и оценивать бессмысленно, всё равно ничего не изменишь. Главное - сыграли. Кто из счастливцев этой жизни может сказать, что он вполне доволен тем, как и сколько он в этой жизни сделал, или просто, качеством прожитой жизни?.. Этот - картин мало накрасил, тому - баб не хватило, а тот всю жизнь мучится неизвестно от чего... Счастливая жизнь - это если ты думаешь, что она счастливая. Но до этих высот мудрости трудно подняться: извечный скепсис и ирония - омерзительные свойства наши, как я их теперь оцениваю, а не как нечто благодетельное и важное для творческого движения, мешают нам жить в состоянии душевного покоя и примирённости со всем тем, что могло произойти в нашей жизни, ожидалось нами, но, увы, не произошло, не дождались... Утешимся тем, что наш вариант жизни - не типовой, и не худший из индивидуальных проектов - а это уже удача... Мы прожили свою жизнь, а не тавтологию других жизней... Посмотри-ка, ведь это звучит почти гордо...

Лёвка, дорогой, Витя сидит у нас на кухне, случилась оказия, и мы спешим ею воспользоваться. С письмами, как ты понимаешь, всегда напряжёнка: пока собираешься написать - проходит вечность. Надеемся, что наше послание из заснеженной страны Урал дойдёт. Хорошо бы встретиться на нейтральной земле. Мы часто вспоминаем эти счастливые дни ушедшей от нас жизни. Чёрт побери, выздоравливай, мы в этом уверены, и тряхнём стариной. Мы готовы увидеться даже в твоей стране, как её называют? Кажется, Ирландия. Привет большой Мишеньке и Машеньке, и всем, кто тебя любит. Твои любящие тебя Миша, Витя.

P. S. Похоже, что письмо, проделав странный путь из Екатеринбурга в Тагил, а после, через Италию - в Ирландию, не успеет придти к Новому году. Давай уговоримся так: мы пьём за тебя 31-го декабря в 23.30, и в то же время - в Старый Новый год. Обнимаемся мысленно и пожелаем друг другу здоровья, душевного покоя... Передай нашу любовь твоей милой жене, Машеньке и Мишеньке. Мы тебя очень любим. Твои Виталий Волович. Миша Брусиловский.

10 февраля 2000 Wexford

Дорогой Игорёк! С тех пор, как прорвался твой голос в клинику, я постоянно слышу: "Не умирай, Лёвочка, мы любим тебя, мы очень любим тебя!" С тех пор прошло два месяца. Ожидание неминуемого быстрого конца сменилось жуткой рутиной "выздоровления". Надо ли тебе говорить о том, насколько это странно и непонятно. Но, тем не менее, день за днём мы с Милой выполняем все требования медицины, а также подключили народные средства: травы, соки, которые, вероятно, и поднимают меня (больше, чем химия). Конечно, здесь есть весь тот комфорт жизни и лечения, о котором в России можно было только мечтать. Но всё это - ничто по сравнению с тем, что я испытываю здесь, на чужбине, вдали от всех. Твой голос, твои письма, которые, надеюсь, ты напишешь - для меня единственная ниточка, соединяющая меня с Россией. И, представь себе, что особенно остро я это почувствовал сейчас и осознал, что всё моё "зарубежье" - сплошная ошибка. Я понимаю, Игорь, что скажешь ты, когда прочитаешь это, поскольку, действительно, для такого больного, как я, человека, в русских условиях давно бы пришёл конец. Однако, когда мы вдвоём с Милой в этих стенах заточены настолько основательно, что только наша близость и любовь спасает нас. Конечно, на три четверти моя жизнь зависит от жены. Бог послал мне спасенье на мой тяжкий последний путь. Совсем недавно я предполагал очередную поездку во Францию на караване, перед тем стремясь закончить серию портретов маслом. Вот и стоит мой караван под окнами с незаконченной живописью. В мечтах мы ещё предполагаем с Милой не только поправиться, но и путешествовать. Говорят, бывают чудеса. Большая у нас надежда на "китайского" доктора-иглотерапевта, которого мы посещаем в Дублине каждые две недели. Сегодняшнее письмо - это знак того, что прекратился недельный шторм, от которого я изнемог больше, чем от болезни. Сейчас - голубое небо, и не верится, что Атлантика сотрясала не только остров, но и убивала тело и душу. Игорёк, что происходит в твоей жизни? Что с мастерской? Какая атмосфера у художников? Маше и всем - сердечный привет. Целую. Твой Лёвка.

10 февраля 2000 Wexford

Дорогая Наташенька, за твоё искреннее беспокойство и внимание ко мне вознаградить могу только одним - письмом. А это много значит. Я ещё не могу писать, но могу диктовать. Полностью обслуживаю себя, пытаюсь гулять, словом - оживаю. Особенно, как сегодня, когда голубое небо и Атлантика перестала сотрясать этот остров. Моё положение меняется очень медленно, несмотря на все героические усилия Милы. Но есть надежда на улучшение. Словом, к весне мы надеемся восстановить силы настолько, чтобы начать передвигаться и более полноценно жить. Конечно, вся заслуга в том, что я чувствую себя лучше, принадлежит Миле, поскольку определяющим в выздоровлении является уход, забота, любовь. Этим я обеспечен в полной мере. Так уж мне повезло.

А ещё у нас есть новый член семьи, зовут её Киса. Она любит примоститься, как сейчас, на моей груди и урчать, стремясь своим целебным инстинктом воздействовать на мою грудь. Она - красоты необыкновенной: бело-чёрно-золотая с белыми лапками. Киса немножко хулиганит и потому постоянно скандалит с хозяйкой (любит украсть блин и съесть его). Так что видишь, Наташенька, у нас всё нормально. Мила вернулась на свою небольшую работку, куда она ездит на своей маленькой машинке, что, действительно, облегчило ей успевать со всеми делами. По пятницам мы ездим в Дублин к иглотерапевту. Каждый weekend у нас Маша, она посылает вам сердечный привет. Маша постоянно звонит нам, в остальном же мы одиноки, несмотря на комфорт этой жизни, мед. обслуживание и т. д. Очень скучаю, хотелось бы вас повидать. Но уже ваши голоса - твой и Игоря, радуют меня и согревают. Обнимаю тебя, Надю и Диму. Целую. Дядя Лёва.

10 февраля 2000 Wexford

Дорогой Витя! События последнего времени настолько изменили наши обстоятельства, что даже писать письмо кажется странным. На самом деле, со мной ничего ещё не произошло, просто поначалу было приоткрылась могильная плита, куда попытались засунуть меня доктора в первые пять дней. Но я продолжаю дышать и постепенно прихожу в себя. Я понимаю, насколько тяжело тебе знать о моём положении. Я понимаю, как трудно будет тебе находить слова ободрения и сострадания. Но, чем более я крепчаю, тем более мысленно обращаюсь к моим близким, моим друзьям в надежде обрести снова опору и понимание. Моя драма - это прежде всего драма не столько физическая, сколько драма чужбины: обнажилась пропасть, в которой мы оказались с Милой вдвоём. Слава Богу, что Мила оказалась практичным и разумным человеком с английским языком. Весь остальной здешний комфорт обеспечивает условия для поправки, на которую, в общем-то, нет особой надежды. Моё лечение, в принципе, идёт успешно. Надеюсь к весне восстановить силы, чтобы вести более активный образ жизни. Надеюсь, что у тебя всё так или иначе образовалось. Надеюсь, что и у Брусиловского всё нормально и он жив-здоров. Пусть черкнёт мне свою почеркушку - порадует меня. Привет его Татьяне. Я тебя люблю, пиши мне. Твой Лёвка.

12 марта 2000 Екатеринбург

Дорогой Лёва, чёрт знает, что происходит с письмами... Я понял, что, по крайней мере, ты не получил двух последних писем. Одно мы писали вместе с Мишей - позвонила Татьяне Брусиловской некая женщина, сказала, что ты болен, лежишь в госпитале и что она может передать тебе письмо, поскольку она летит в Дублин. В этот же день мы отправили письмо по указанному ей адресу. Твои письма доходят. Тебе же пишу без всякой надежды, что ты его получишь. Ну, а вдруг... Мы не знаем, что за болезнь на тебя свалилась и в какой мере она серьёзна... Но мы очень встревожены... Дай Бог, чтобы она прошла мимо... Мы можем... Что мы можем?.. Только молиться за тебя... Увы, мы все подошли к границам болезней и неизбежного... И наша беспомощность, наша растерянность, беззащитность наша, жалка и непреодолима... Горячо надеемся, что всё обойдётся... Ты человек сильный, умеющий собраться, когда необходимо... Беда и напасть - ведь не в первый раз... Пусть минут они скоро и безвозвратно!.. Ты пишешь о трагедии чужбины... Да, я могу это понять. Лишь, в общем-то, в воображении, а не в той тяжёлой подлинности, в какой это пережито тобой... Как бы ни было, здесь, рядом - те, с кем прошёл всю жизнь, на кого можно опереться... И, хоть сильно поредевшие, но верные друзья... Мы с тобой, к несчастью, судьбой разделены и винить здесь некого... Каждый проживает одну, ему только предназначенную, жизнь, и не от него (что бы он по этому поводу ни думал) она, эта жизнь, зависит... В судьбу и предопределение приходится верить... Я с трудом прихожу в себя после черты, проведённой под моей жизнью уходом Томки... Долго не мог работать. Лишь в августе "покрасил" на Чусовой с натуры... Сейчас понемногу втягиваюсь в новую большую серию - "Трагифарсы"... Чистая трагедия стала повседневностью. Как у Бродского: "трагедия хора, а не героя"... Это трагедия с переодеваниями, масками, шествиями, где перемешаны люди и животные - идущие, плывущие, пляшущие на фоне разваливающихся античных декораций... Гибель мира под хохот Богов... Одиннадцать листов, поставленных в ряд, образуют панораму в десять метров длиною... Картоны для половины сюжетов готовы... В июле-авгуcте, вероятно, поеду на этюды, на Чусовую... Лёвушка, мы с Мишкой горячо тебя обнимаем и очень любим... И перестань валять дурака - поправляйся, напряги все свои силы! Мы с тобой, и ругаем тебя, и молимся за тебя... Надеюсь, что письмо всё же дойдёт до тебя. Твой всегда Виталий Волович.

Март 2000 Москва

Дорогой Лёвочка, я очень рад, что провидение, Господь Бог посылает тебе облегчение. Очень хорошо, что в трудную минуту твоей жизни у тебя рядом появилась Мила. Лёва, ты пишешь о чувстве ностальгии, ну что ж поделаешь, так сложилось, может быть, и к лучшему. Вот, посмотри. Несколько месяцев назад умерла Ирина Лаврова. Подруга устроила её к хорошему знакомому хурургу. Но... слишком много но... И как бы этот хирург ни бился за её жизнь - медицина, вся, - сработала очень плохо. Не нашлось даже спец. машины, чтобы перевезти лежачую больную из больницы домой, пришлось везти её в "Ниве" в скрюченном состоянии. У тебя весь медицинский комплекс, конечно, гораздо лучше.

У нас всё более-менее благополучно. Работаю очень много, и в архитектуру тоже. Но если раньше из наших эскизов осуществлялось, наверное, одна пятая часть, то сейчас происходит какая-то нереальная вещь: два объекта из сотни идут в осуществление, но денег нет. Заказчики: город в одном случае - фонтан перед Рижским вокзалом; крупные банки, оплачивающие центр Меерхольда. Ни у кого денег на искусство нет. Такое ощущение, что где-то, в нужном месте, работает пылесос и деньги никогда никуда не дойдут. 20-го апреля у меня должна быть большая выставка на Беговой. Буду выставлять в основном новые работы на бумаге. В основном - листы ватмана 100 на 75 см. Не "графика", а композиции, только не на холсте, а на бумаге. Сейчас в Москве, в выставочном зале Фонда культуры (бывший дворец Голицыных) на Новой Басманной идёт выставка свердловчан (екатеринбуржцев). Заявлены были (и вышел шикарный альбом) Волович, Метелёв, Чурсин, Алексеев-Свинкин, Оля Штукатурова. А приехали и выставились только Алексеев-Свинкин и Штукатурова. Все мэтры отказались. А жалко. А книжка (монография) очень хорошая и шикарно изданная. Лёва, помни, что мы тебя очень любим и душой с тобой. Желаю тебе хорошего самоощущения и успешной борьбы с недугом! Обнимаем, целуем. Игорь, Маша.

22 марта 2000 Вэксфорд

Дорогой Витя! Сейчас получил твоё письмо от 12-го марта, огромное тебе спасибо. Катавасия с письмами закончилась благополучно. Все твои письма, в том числе совместное с Мишей, я получил. Возможно, я несколько темнил в смысле моей болезни, не желая тревожить, но и обнаруживать действительное положение вещей было без надобности. Медицина приговорила меня в первые пять дней, как только я попал в госпиталь. Прилетали мои братья из Израиля и родственники из Америки в начале января - прощаться со мной. Диагноз рака лёгких и рака мозга в запущенной форме не оставлял никаких надежд. Пятикратно облучали мозг. Конец казался скорым и неизбежным всем, кроме самых близких людей. В утешение мы с Милой имели отдельную палату в Дублинском госпитале и принимали гостей, в том числе адвоката с завещанием. Словом, прощались. Полагаю, что я всех подвёл по той причине, что рядом круглые сутки находилась Мила, да и Маша весь месяц пребывания в госпитале, взяв отпуск, помогала нам всем, чем могла. Через пять недель меня выписали из госпиталя. Дома мы решили, что медицина сделала всё возможное и мы не можем больше уповать на неё. Так мы решили обратиться к народной медицине, постепенно отказываясь от лекарств. И дошли до полного маразма, целиком отказавшись от прежнего образа жизни, питания и т. д. То есть, мы стали сыроедами, а также выполняем много, казалось бы, глупых и бессмысленных процедур. Однако, сейчас я двигаюсь, читаю интернет, многочисленные русские новости по интернету. Для меня сейчас нет проблем спуститься и подняться по лестнице. Витя, извини за подробности, но без них было бы непонятно, что произошло. Однако уповаю на будущее. Мечтаем снова путешествовать на караване, хотя бы по Ирландии. По крайней мере, я сделаю всё возможное, чтобы использовать, может быть, последний шанс повидать ещё раз мир (вместе с Милой). Витенька, видит Бог, я постоянно тревожусь за тебя и пытаюсь представить себе как ты в своём одиночестве справляешься с трудными для тебя всегда бытовыми проблемами. Конечно, я понимаю, что Мишка и Татьяна не оставляют тебя своими заботами, и всё же очень трудно понять, как ты всё это вытягиваешь. Это же счастье, Витя, что ты способен вновь вернуться к работе, к новой серии, "Трагифарсам". Надо думать, что чистая трагедия и есть сущность искусства, а не только повседневность. Витя, я живу тем, что повидаю и тебя, и Мишку, и Игоря, который прислал вчера письмо и много написал о тебе и других художниках-свердловчанах. Витенька, дорогой мой, сверх всего на свете судьба дарует мне то, о чём я уже и не мечтал - способность писать. Хотелось бы на твоё ответное письмо обойтись самостоятельно, только вот окрепнут руки, да и вообще, поднаберусь силёнок. Я несказанно благодарен судьбе, что она одарила меня теплом такой любви и дружбы, что и в холодной Ирландии способен не только чувствовать ласку, но и спасаться ею. Мы "напрягаем все свои силы" - молитесь за меня. Мишке с Татьяной всех благ! Обнимаем вас! Всегда твой Лёвка.

28 марта 2000 Вэксфорд

Дорогой Игорь! Как всегда, моя радость получать письма не только не убывает, но и ещё более обогревает вдали от всех вас. Извини, что ввёл тебя в заблуждение предыдущим письмом - письмо писала Мила под мою диктовку, поскольку сам я только пробую писать. Дрожание рук постепенно проходит, и это письмо я смогу закончить несколькими строчками. Ты прав, Игорёк. Господь действительно посылает мне облегчение и, представь себе, каким неожиданным образом: полным (почти) отказом от медицины и переходом на альтернативное лечение. В результате этой тяжкой работы, которую мы осуществляем вдвоём с Милой, радикально улучшилось самочувствие. Хотя, на самом деле, болезнь, связанную с облучением головы и практически нелеченными докторами лёгкими (уже поздно), победить непросто. Стали много передвигаться на машине, ездим на прогулки. Подумываем о том, чтобы использовать наш караван хотя бы для местных путешествий (по Ирландии). Мы постоянно видим и слышим (по радио, ТV, интернету) что происходит в Москве и России. Понимаем, как сложна у вас жизнь, особенно с заработками. Однако, нас поражает, как роскошно выглядят на улицах москвичи. Относительно твоей удивительной работоспособности. Я никогда не сомневался, не удивлён твоей большой выставке на Беговой. Но, к сожалению, 20-го апреля я не смогу обнять тебя на вернисаже. Желаю успеха!!! Игорёк, помни, что я тебя очень люблю и душой с тобой!

Дорогой Игорёк, милый, обнимаю тебя сердечно! Как видишь, результат работы процедур альтернативного лечения последних недель очевиден - я пишу тебе, я вновь владею даром письменной речи, казалось бы, утраченной навсегда. А это - великое счастье, которое может понять только тот, кто обрёл его вновь. Надеюсь, что на ответное письмо смогу ответить куда увереннее и не так коряво. На выставке твоей побывать не успеваю, однако самая большая моя мечта - это вновь оказаться в кругу своих, в твоей мастерской. Понятное дело, нет абсолютной уверенности, однако мы прилагаем максимум усилий, чтобы мечта повидаться осуществилась. Игорь, насколько действительно изменился центр Москвы к лучшему и сам город похорошел? Если для тебя не очень обременительно прислать самые скромные фотографии работ - буду счастлив. Ужасно не знать самое главное. Желаю всех благ! Удачи! Успеха! Обнимаем тебя с Машей!

Апрель 2000 Санкт Петербург

Дорогой Лёва! В эти трудные дни твоей жизни я хочу вспомнить о нашем свердловском периоде. Тогда было много сложного, но и весёлого, были надежды, была вера в дружбу и возможность добиться справедливости. Ты столько делал, чтобы поддерживать ту яркую творческую атмосферу, о которой помню и я, и наши общие друзья. Память об этом времени пусть будет тебе утешением. На смену нам идут наши дети, которым мы посвятили большую часть жизни. Хорошего самочувствия, поправляйся! Обнимаем, целуем. Клава и Настя Гордеевы.

Май 2000 Екатеринбург

Лёва, дорогой! Сразу же после Нового года начал рисовать десять сюжетов из ногого цикла "Трагифарсы". Очнь сложные картоны с множеством фигур и, сегодня, кажется, я их закончил. Теперь надо делать эскизы в цвете. В июле - красить этюды и осенью приступать к оригиналам... В начале апреля Таня и Миша Брусиловские и ещё некие Аворкины, она - профессор консерватории и педагог по итальянскому языку, он - старый приятель, довольно крупный технарь, и я, разумеется, - съездили в Италию. Венеция, Флоренция, Падуя, Рим, Ватикан, Помпеи и Неаполь... Конечно, галопом, в чудовищном темпе и всё же - это было прекрасно... Километры живописи Тинторетто, Веронезе, Тьеполо, фрески Микель-Анжело, гробница Медичи, Донателло... Плотность культуры, истории, искусства - немыслимая... В отличие от почти безгласной русской истории... Культура и история, осознавшие себя, - вот что потрясает более всего, и накопившееся за почти три тысячелетия немыслимые по красоте свидетельства этого осознания... После 1400 залов Ватиканского дворца сидим в траттории, чего-то едим, и после обеда должны ещё поехать в собор Св. Павла. Таня Брусиловская говорит: "Вы как хотите, а у меня ни ног, ни головы, в гробу я видела эти красоты и никуда больше не пойду..." Я говорю: "Да ладно, Таня, выпьешь вина, посидишь минут двадцать и всё будет нормально, восстановишься..." На что Таня с немыслимой злобой отвечает: "Мне ведь не семьдесят лет, чтобы я за двадцать минут могла восстановиться!.." На одной из площадей Венеции экспансивно жестикулирующая женщина-гид с невыразимой интонацией и акцентом говорит: "Если кто-нибудь из Вас хотел купить этот дворец, то Вы опоздали. Сегодня утром его купили за 20 миллионов долларов..." Об Италии можно без конца говорить... Приехав, я ещё умудрился съездить в Ижевск. Там есть такой роскошный Восточно-Европейский университет, в котором, кстати, работают по два-три месяца в году Лёша Казанцев и Боря Жутовский. У меня была выставка из 150 листов графики. На пьяни ко мне подошёл, кажется, мэр и говорит: "Очень мне понравилось "Слово". Вот только не понял лист "Плач Ярославны". Лежит она на мужике, обнимает его, а плачет-то чего?..."

Днём всё нормально, а вечерами с дурным настроением, а иногда и отчаянием - не справляюсь... Каждый день, либо вечером, либо утром - у Брусиловских. Так и живу, как писал И. С. Тургенев - "на краю чужого гнезда". Слава Богу, что оно есть... Таня уехала в деревню до осени. Чего-то готовим с Мишей нехитрое. Картошку жарим - с рюмкой водки совсем неплохо... Надо готовить разбитый этюдник к летним этюдам... Июль-август - на Чусовую... Лёвушка, милый, поправляйся, собери всю волю, не поддавайся!.. Мы с Мишей обнимаем тебя, любим и молимся за тебя!

Твой всегда Виталий Волович.

25 мая 2000 Вэксфорд

Игорёк! Отрадно было получить от тебя такое замечательное графическое послание с твоей выставки. Самым замечательным оказалось то, что я совершенно зримо ощутил тебя, твой характер и фактуру. Если есть возможность прислать другие рисунки - я буду очень рад, поскольку каждое твоё движение в рисунке приносит ко мне движение твоей души. Я просто счастлив, что ты продолжаешь не просто жить как мой друг, но и продолжаешь работать, как истинный художник. В День Победы мы звонили, поздравляли вас с Машей. Приятно было узнать от Маши много хорошего, об успехе на выставке и вообще, как рассказала Маша, - дела твои поправились. Игорёк, к сожалению, мне порадовать тебя нечем. Моё состояние не очень стабильно. Но, тем не менее, вторую половину дня я, как правило, провожу на воздухе, в нашем садике. Там мы с Милой обедаем, иногда принимаем гостей. Почти всегда с нами Маша в выходные дни. Что касается лечения, то мы продолжаем народные средства. Извини, но я не могу писать. Это письмо, как ты видишь, написано Милой. Обнимаю тебя, Машу. Всех вам благ. Твой Лёва.

13 октября 2000 Амстердам

Дорогой Лев, дорогая Мила! Последние недели для меня были очень тяжёлые, заняты полностью, но и радостные. Моя жизнь совсем изменилась (к лучшему), а она и так была неплохая. Я продолжаю работать курьером, и при этом начал учёбу на профессионального переводчика. Я надеюсь, что через три-четыре года я буду иметь профессию официального переводчика. Учёба очень интересная, много учусь. Но главное - у меня появилась подружка. Я с вами, Лев, не раз о ней разговаривал. Может быть, мы поедем в Ирландию, хотели бы заехать к вам, если вы, Лев, в хорошем самочувствии. Я понял из e-mail Милы что ваше состояние оставляет желать лучшего. Сейчас наступает очень плохое время года. Главное, что вы с Милой не теряете надежду. Я думаю о вас и надеюсь на лучшее. Желаю вам всего хорошего. Ваш Ад-Андрей.

5 ноября 2000 года в возрасте 74 лет прервался земной путь Льва Наумовича Незнанского. Царства тебе Небесного, милый Лёвушка.( Мила Незнанская)

Прощайте,

Хороводы звезд,

Своды храма,

Запах ночи,

Сиреневой косынки

Синь,

Мерцание луны.

Не поминайте

Лихом.

Я ухожу,

Чтобы вернуться

Снова

Для встречи

С новым словом

Вопреки всему.

Лев Незнанский.