Каждый день по дороге на работу я встречала эту женщину. Она стояла у входа в метро, на лестнице, крестилась, кланялась и тихим голосом просила всех проходивших мимо: ЈПомолитесь за Ирину. Простите меня. Простите, ради Бога. Помолитесь за Ирину." Зимой она спускалась в подземный переход и стояла возле церковной лавки, без конца повторяя свою просьбу. Чтобы прочитать про себя ЈОтче наш" не нужно много времени, и я молилась за неё, как она просила. Но мне казалось, что этого недостаточно. К сожалению, моё стремление не было связано с христианской добродетелью, у меня были свои, сугубо эгоистические причины.
Однажды я протянула ей десять рублей. Она отшатнулась, но, когда я отошла, окликнула меня: ЈДевушка, купите мне ладан"...Спасибо, помолитесь за меня, я Ирина". А я готова была купить ей что угодно, лишь бы она перестала произносить своё имя. Потому что это МОЁ имя.
Сложно сказать, что я чувствовала, слыша, как моё имя повторяют таким жалобным, надтреснутым голосом с назойливой просящей интонацией, с каким-то обыденным отчаянием. Мне казалось, что это я стою посреди людского потока и прошу о помощи без надежды получить её. Я не обращаюсь к равнодушно обходящим меня людям, я кидаю слова мимо них, в никуда. Она стояла там как воплощённое Одиночество, или ещё что-то очень страшное, промозглое как серый ноябрьский день, что-то будничное, безысходное и пронзительное.
И однажды днём, когда я снова услышала её голос, это будничное, безысходное и пронзительное влилось в меня и заполнило до краёв. Мне стало тяжело идти. Я очень чётко помню этот момент. Забыла сказать, что это был день, когда я потеряла его, а вместе с ним потеряла сон, способность улыбаться, желание выходить из дома и цель в жизни. И с того дня я ждала, когда же тоска, влившаяся в меня, начнёт выплёскиваться и бить через край. Ведь наступает же предел, критическая точка, и тогда всё меняется. Но, удивительное дело, предел вроде уже наступил, а тоска никуда не девалась. Я всё также носила её в себе и мне было тяжело ходить.
А женщина в переходе метро всё говорила и говорила...обо мне, и от её голоса почему-то было больно. Это превратилось в манию. Я везде искала доказательства ненужности моего имени, а значит и меня самой этому миру. Во всём, что меня окружало, не было места Ирине: приветы по радио передавали Ленам и Катюшам, в любви объяснялись Светам и Оксанам, стихи посвящали Ольгам и Маринам. И в том же переходе метро, как будто назло мне, из музыкальных киосков всё время раздавались разнообразные песни про Наташ.
В один из таких невесёлых дней, прослушав очередную такую песню, я села в вагон и начала себя жалеть. Ехать мне предстояло сорок минут, так что на жалость к себе у меня была масса времени. Передо мной, обнявшись, стояли юноша и девушка, лет пятнадцати. Очень молодые и очень счастливые. Смотреть на них было невыносимо. К тому же, на рюкзаке молодого человека шариковой ручкой было написано: ЈТанечка". ЈНу конечно",- подумала я, бросив хмурый взгляд сначала на рюкзак, а потом на Танечку, - Јкто бы сомневался, что не Ирочка". И снова погрузилась в свои мысли о несчастливой судьбе Ирин вообще и меня в частности.
Мои размышления прервал голос Танечки, щебетавшей что-то своему кавалеру. ЈА ты бы смог такое сделать ради меня?", - донеслась до меня фраза. ЈПредставляешь, у тебя будет татуировка с моим именем, и я всегда буду с тобой". ЈНу, это уже слишком", - возмутилась я про себя, злобно посмотрев на девушку, - Јездят тут, понимаешь, всякие, мешают страдать". И вдруг я заметила её заинтересованный взгляд, направленный куда-то вправо от меня. Невольно повернув голову, я увидела руку. Рука принадлежала мужчине, сидевшему у самых дверей. И ничего особенного в этой руке не было, за исключением того, что на ней была татуировка. Не модный в последние годы татуаж с экзотическим рисунком, а обычная наколка: сердце пронзённое стрелой и имя. Большими и неровными синими буквами на руке было выведено: ИРИНА.
Я довольно долго сидела, уставившись на эту татуировку. И чем дольше я смотрела, тем яснее понимала, какая я идиотка.
Весь оставшийся путь пассажиры, ехавшие в этом вагоне, опасливо косились на странную девушку, то и дело хохотавшую безo всякой видимой причины.