То, что еврей был стар, стало понятно, лишь только он протиснулся в двери купе. По запаху.
Хм... чепуха. Вернее, не совсем точно. Правильнее сказать так: Лишь только человек протиснулся в купе, стало понятно, что он в преклонном возрасте, и что еврей.
Первое угадывалось по тонким переплетающимся ноткам плесени, сладковатого неизбежного разложения и едва уловимого послевкусия от нафталина, что проявлялся не в носу, а уже на нёбе, когда воздух "проваливался" в лёгкие.
Второе можно однозначно утверждать по ароматам чеснока, чернил и желтушной бумаги медицинской карты - старик держал её в руках.
Своё "вторжение" еврей начал с неизбежного вопроса:
- Сколько у вас пальцев?
- На руках или вообще? - глупо уточнил Сеня. Он несколько опешил.
Еврей ответил не менее бестолково:
- Зачем мне только на руках, если у вас есть ноги?
Сеня молчал.
Разговор, откровенно, зашел в тупик, и еврей продолжил, не дожидаясь ответа. Предположил, что у Сени двадцать пальцев.
- Равно, как и у меня, как и у вас, милая девушка. Двадцать и только двадцать.
Кроме Семёна в купе более никого не было, и на мгновение он решил, что старикан спятил. Но только на мгновение. Как только этот интервал времени миновал, гость пояснил, что выражался фигурально: "Для наглядности".
- У всех нормальных людей двадцать пальцев. И потеря одного из них - утрата несущественная. Согласитесь.
Сеня хотел возразить, однако не стал этого делать - старик предупредительно поднял руку.
- Я знаю, что вы хотите мне сказать. Большой палец - потеря весомая. Однако Анатолий Дмитриевич Папанов... надеюсь, вам знакомо это имя, потерял на войне большой палец правой ноги... а равно и ещё несколько пальцев. При этом научился ходить без хромоты и даже танцевал на сьёмках.
Спорить было сложно, и Сеня вздохнул. Подумал: "Послал Господь попутничка... хоть бы он вышел побыстрее... в Сызрани или раньше. Замордует умными разговорами".
- Лишиться большого пальца на руке, удовольствие тоже малоприятное.
Старик оттопырил палец, посмотрел на него, затем, словно прикидывая, каково это будет без пальца, "спрятал" его в ладонь. Рука стала напоминать обезьянью. Перевёл взгляд на ладонь Семёна, задержался на ней. Сеня инстинктивно отодвинул руку за спину. Спросил с некоторой нервозностью (даже истерией) в голосе:
- Вы кто?
Старик представился, сказал, что его фамилия Мендельсон - "Да-да, как у автора вальса" - и что работает он в Загсе (по счастливому стечению обстоятельств).
- Мендельсон поёт в центральном зале, - пошутил, - Мендельсон поёт в архиве. К-хе, к-хе. В архиве пою я, молодой человек. Я архивариус. Так вот, если вам отрезать палец, потеря будет несущественная. И даже плёвая, если говорить о безымянном органоиде или о мизинце. Ну нет у вас безымянного пальца и что? Ваша жизнь рухнет? Остановится?
- Кольцо... - осторожно предположил Сеня.
- Что кольцо?
- Кольцо некуда будет надеть.
- За кольца ближе к ночи, - меткой фразой парировал Мендельсон. - Давайте разберёмся с пальцами. Или вот мизинец на ноге. Если нет его, так от этого одни плюсы. Вы имеете представление, как трудно в моём возрасте подстригать ногти? Нет? И, слава Богу! Иногда мне кажется, что Природа переусердствовала. Два-три пальца на ноге было бы достаточно.
В купе всунулась мордашка проводницы, спросила, хорошо ли пассажиры устроились? Мендельсон ответил за двоих, сказал, что ничего подобного не испытывал вот уже двадцать пять лет.
- Клянусь богом, ничего подобного! Последний раз, когда ехал в Париж, на Рю де ла Пэ...
- Но вообразите себе, что самый паршивый из ваших пальцев вдруг заболел. Вы порезали его, отдавили или, не приведи господь, сломали.
Старик настолько смачно проговаривал слова (помогая себе жестами), что Сеня определённо почувствовал, как палец на ноге... заболевает.
- Палец ноет, дёргает, нарывает. Вы пьёте обезболивающие и антибиотики. Не спите ночью, размышляя, кто из вас сильнее виноват, и что вы сделали не так. Чем обидели; и почему нельзя было сказать правду в лицо? Как это делают взрослые люди. Боль не проходит, но только усиливается. Или того хуже - переходит в молчаливую фазу. В конце концов, вы не выдерживаете и ведёте ваш отдавленный палец к врачу-психологу, этой бездари, которая назначает вам процедуры и следующий визит, вместо того, чтобы сразу отрезать виновника страданий. - Еврей рубанул ладонью воздух. - В итоге, приходится тащиться через весь город искать процедурный кабинет, а потом высиживать три часа, ожидая покуда ваш "любимый пальчик" потешится соляными ваннами, солярием, шоколадными обёртываниями и прочей чепухой, какая только придёт ему в голову. Чепухой, весьма, замечу, недешёвой.
- Не понимаю... - промямлил Сеня.
- А нечего тут и понимать. Вся ваша жизнь начинает вращаться вокруг этого адского существа! Вы не можете спать, вы не можете есть, не можете думать ни о чем другом, кроме больного пальца. Вы беспрестанно звоните, спрашиваете, как он себя чувствует, что ему купить, и куда вы пойдёте в субботу. А палец капризничает, устраивает сцены и - я это подозреваю категорически, - всеми силами симулирует болезнь. Ибо природным своим чутьём доподлинно знает, что лишь только он пойдёт на поправку, как немедленно станет самым обычным заурядным пальцем. И вы тут же о ней позабудете!
Мендельсон замолчал, а потом спросил, что это Семёну напоминает?
В словах старика чувствовался подвох и некоторая двусмысленность... Сеня подозревал, что речь идёт вовсе не о пальцах, однако высказать своих предположений он не решился и промолчал.
Тогда Мендельсон застелил постель (было уже поздно), разделся и немедленно уснул, оставив на столе толстую медицинскую карту (напоминающую том "Графа Монте-Кристо") и специфический запах (в воздухе).
Сеня, не без волнения, подумал, что так пахнет Мудрость, и даже представил себя седовласым старцем источающим подобный аромат.
Наутро, выходя из вагона (он сходил в Сызрани) Мендельсон попрощался и посоветовал Семёну никогда не жениться на молодых.
На вопрос, почему? Ответил, что от старого пальца легче избавиться.
- Не так страшно, - он пожевал губами. Прибавил: - Да и облегчение это приносит значительное. М-м-да-а... как будто заново родился. А палец... хрен с ним с пальцем.