"Тихо как, лишь изредка какая-нибудь птица прочирикает да трава шуршит под ногами, густая, мягкая. А солнце светит ласково, тепло, греет, а не обжигает и ветерок, несущий свежесть Дона, ласково треплет усы. "Я вернусь", думает стоящий на холме мужчина..."

- Эй, там, шевелись, не останавливаться!

Окрик, ожёг словно плетью, вырвав из дум и воспоминаний о родной земле, древко копья ткнулось в спину. Солнцеслав чуть пошатнулся, оглянулся на подгонявшего война и пошёл дальше, один из многих тысяч пленных захваченных смуглыми войнами под зелёными знамёнами.

К вечеру остановились на привал, разбили лагерь. Пленным выдали скудную порцию еды. Но человек везде человек и поев, невольники стали вести негромкие разговоры.

- Слышь, Солнцеслав? - позвал невысокий щуплый мужичёк с редкой бородой.

- Чего тебе, Ждан? - отозвался Солнцеслав . Он был полной противоположностью своего собеседника: не очень высок, но крепок и силён, с чёткими чертами лица; голова было брита, только с левой стороны спускался клок волос; подбородок тоже был выбрит, и лишь усы свисали ниже подбородка. Волос же был темно-русого цвета.

- Да вот в толк никак не возьму, куда нас ведут? Который день идём, да всё не придём. И жарко-то как; может это и есть это, как его..., а да - хрыстианское пекло, ад то есть? Да и эти - Ждан кивнул в сторону охранников - как есть черти; башку тряпкой обмотали - рога прячуть.

- Ты слушай больше чернецов христянских, - Солнцеслав устроившись поудобнее сел рядом со Жданом - они тебе и не такое расскажут. Что нам в аду-то христианском делать, мы же Богам своим верны. Или как, а Ждан?

- Оно так. - как-то неуверенно ответил Ждан.

- Да и стражи никакие не черти, обычные люди.

- А чего ж смуглые какие? - не унимался Ждан.

- Смуглых что ль не видал? Агаряне это. А голову повязали чтоб не напекло. - ответил Солнцеслав.

- Ишь ты, горяне какие-то, кого только на Земле - Матушке нет. Эх, ладно. - Ждан вздохнул и стал устраиваться на ночлег. Солнцеслав ещё раз посмотрел на утихающий лагерь пленных, на бдительных войнов охраны и, последовав примеру Ждана, лёг спать.

С утра поднимались рано, солнце только начинало выглядывать из-за горизонта, но уже палило нещадно. Идти было тяжело, хотелось пить; женщины сберегали на привалах воду, чтобы потом напоить детей. На привалах сначала поили коней и верблюдов, а только потом пленных. Многие от жары и жажды падали в пути, некоторые кое-как вставали и шатаясь шли дальше, некоторые уже не поднимались. Так продолжалось много дней - палящее солнце над головой и обжигающий песок под ногами.

О побеге или бунте даже не говорили, вообще было не до разговоров, люди падали полумёртвые вечером спать, а утром такие же полумёртвые поднимались и снова шли, шли, шли...

Города и селения обходили, лишь иногда всадники уводили нескольких пленных для продажи в город. Пленные, как понял Солнцеслав, делились на три части: первые являлись добычей войнов, но это была меньшая часть, вторая часть - доля военачальника и других крупных командиров, третья же часть - самая крупная - принадлежала халифу, который и отправил этот поход. С последними обращались лучше чем с остальными, по крайней мере их не продавали и не насиловали женщин. Либо боялись попортить товар, либо к чему-то готовили. Через несколько дней подтвердилось второе.

Всех пленных собрали недалеко от города, окружили войнами и, вскоре появился всадник. Он был в богатом вооружении, за ним следовала большая свита из тоже богато одетых войнов, сразу было видно, что это и есть правитель здешних земель. А вперёд выехали несколько войнов, один из них стал говорить, а второй переводил.

- Великий воин, перед которым трепещут враги, защитник правоверных, пусть всегда цветут его сады, победитель народа хазар, брат великого халифа, да продлит Аллах его дни, ширваншах Мерван ибн Мухаммед Безжалостный!

Вперёд выехал богато одетый воин.

- Люди сакалиба: мужчины - войны, побеждающие своих врагов и женщины, рожающие настоящих мужчин; я - Мерван ибн Мухаммед обращаюсь к вам. И говорю вам - вы стали жертвой вероломства и трусости народа хазар, вы стали залогом победы правоверных над народом хазар, но мы не враги, поэтому я, Мерван ибн Мухаммед, являю свою доброту и отныне вы не пленники, но войны. Готовы ли вы принять великую честь и обязаться защищать границы от врагов государства и веры...

Долго ещё говорил ширваншах. Говорил о дружбе, чести, доблести и многом другом, но с каждым его словом славяне всё чётче понимали, что больше не увидят родного дома; не будут трудиться на родных полях и в родных мастерских и кузницах; не будут больше радоваться теплу и свету родного солнца, а будут проливать кровь за чужих людей и чужого бога. И плотнее прижимались к взрослым дети, женщины с надеждой смотрели на мужчин, а мужчины с тоской смотрели в сторону родного края.

***

Время шло и люди стали привыкать: женщины вели хозяйство, мужчины воевали. Не раз бились с греками и побеждали, платя своей кровью и жизнями. Всё настойчивее становились мусульманские священники говоря о принятии ислама, и кто-то уже его принял, кто-то крестился, к христианам относились всё же лучше чем к язычникам, но многие остались верными своим Богам и жить им становилось всё тяжелее. И все понимали, что скоро не станет славян сражающихся за арабов, а будут лишь мусульмане воюющие за мусульман. Об этом поговорить и собрались однажды те, кто взяв на себя заботу и ответственность за сородичей, встали во главе всей общины.

- Мы исчезаем - сказал Солнцеслав - неужто мы так и будем сидеть, пока не растворимся среди смуглых людей и горячих песков?!

- Что мы можем? - вступил в разговор Славимир - даже решившись, далеко ли сможем уйти с женщинами и детьми?

- А далеко и не надо - ответил Солнцеслав - я слыхал, что местные правители друг на друга волками глядят, готовятся делить стол. И этот ширваншах может сколько угодно говорить о дружбе, но это он жёг наши дома и убивал нашу родню. Да и от нас ему нужны лишь наши жизни, которые мы потеряем, защищая его.

- К тому же мусульманские жрецы всё настойчивее говорят о принятии ислама. - добавил Славимир. - Но если уходить, то куда? - спросил он - гоже ли уходить от одних агарян, чтобы придти к другим?

- Домой - твердо говорит Солнцеслав.

- Да, домой - поддерживает Славимир.

- Домой... - соглашаются остальные.

Стражник не успел ничего понять, как упал от удара кулаком. Еще двое выбежавших на шум стражей были заколоты ножами. Остальные арабские войны, увидев что славяне завладели оружием не решились сопротивляться и сложили оружие, после чего были заперты в мечети. Только к следующему утру славяне собрались и отправились в обратный, трудный путь домой. А еще вечером ширваншах Мерван получил об этом известия.

- О, владыка, - говорил вестник - сакалиба взбунтовались и ушли из города.

- Я всегда говорил, - проговорил ширваншах - что с ал-маджурами нельзя по-доброму - словом и подарками, но только силой от них можно чего-то добиться.

- Ты как всегда прав, повелитель.

- Ну, что ж, раз они уходят, стоит их догнать. - усмехнулся ширваншах.

Их нагнали через два дня. Солнце блестело на доспехах и наконечников копий всадников. Беглецы остановились. Мужчины встали впереди, прикрывая женщин и детей.

Так и не увидели берегов родного Дона множество славянских семей: мужчин прикрывающих женщин, женщин защищающих людей, детей цепляющихся за родителей. Яростно бились славяне, сакалиба арабских сказаний. Со щитом и мечем бился Солнцеслав, хотя и заливала глаза кровь из рассеченного лба. Топором крушил противника Славимир, так, что разлетались в щепы вражьи щиты, но вот просвистела стрела, а за ней вторая и третья, и пал под стрелами Славимир не прикрытый щитом. Копьем, с криком: "Перун!", разил Ждан, но вдруг осел, держась за рассеченный живот...

Так двадцать тысяч славянских семей, коварством и слабостью хазар угнанных с родной земли, бившихся против греков за арабов, но решивших вернуться домой, навсегда остались средь жарких холмов, в чужой земле. Мало, кто смог уйти либо выжить после битвы.

А через несколько лет в междоусобной борьбе был свергнут ширваншах ибн Мухаммед и, говорят, что отрядом кавалерии его противника командовал человек по имени Солнцеслав. И он часто смотрел на закат и повторял: "Я вернусь".