Аннотация: представления о божественной канцелярии
За прошедшую ночь сгорбленные тополя в конце аллеи сплелись в настороженно-колючий комок обглоданных ветвей и грязно-желтый, смешавшийся с затхлой жижей саван гниющей листвы покрыл все обозримое пространство между домами. Улица казалась совершенно пустынной - нетрезвый апатичный дождь своими шуршащими мантрами безаппеляционно вычеркнул из будней все следы суеты. Только тощий черный кот меланхолично балансировал на кромке крыши, да еще несколько случайных прохожих устало жались по углам в надежде, что кто-нибудь их найдет. Водить никому не хотелось.
Ана на цыпочках вышла из дома, аккуратно притворив за собою дверь, и завернула за угол. Cлегка заношенная, но зато прекрасно вышколенная шкура бурого медведя, послушно стелилась под ногами, изо всех сил пытаясь двигаться в унисон неровным шагам и угадывать повороты.
Несколько белых пластмассовых столов были небрежно свалены в кучу слева от входа в кафе, рядом с ними в луже валялась сорванная ветром вывеска. Словно бы отворачивая обложку скучной книги, Ана со вздохом приоткрыла тяжелую железную дверь, ведущую в подвал.
По полупустому залу столовой разносился мелодичный звон кастрюлек, за столиком в ценре восседало благородное семейство; отец, мать и мальчики - сиамские близнецы в одинаковых матросских шапочках сосредоточенно пережевывали серое содержимое тарелок, изредка помогая себе отточенными по форме зубов ногтями пальцев ног. Ана пренебрежительно повела плечом и, не заглядывая в меню, заказала порцию грибного супа, оказавшегося обжигающе-горячего и безвкусного - чтобы не терять времени ей пришлось приправить его несколькими каплями перченных слез. Она откинулась на спинку стула и рассеяно посмотрела в нарисованное на потолке окно. Через несколько минут бутоны атомных amanitae начали ворчливыми сполохами расцветать в ее желудке, и она заторопилась к выходу. Едва Ана успела расплатиться, как дверь бесцеремонно вытолкнула ее наружу под струи осеннего ливня.
За поворотом показался желтый козырек остановки. Под угрюмым взглядом нависающих бетонных коробок, Ана боролась с давящим чувством собственной несущественности. Как хорошо было бы вернуться сейчас домой, удобно забиться в самом дальнем углу на потолке и послать послушное тело искать выдохи между отрезками пути, думала она, уютно сворачиваясь внутри себя в клубок . Почувствовав как ее глаза начали медленно закрываться, Ана едва не залепила себе подщечину - она даже занесла для удара руку, но та, отмахнувшись, бессильно соскользнула в карман черного пальто, не дойдя несколько миллиметров до лица.
Дойдя, наконец, до остановки, Ана нетерпеливо оглянулась по сторонам; дождь с прежним упорством ревматического маятника продолжал выстукивать мелодию Штрассбургского вальса, страшно фальшивя; сладковато-приторные испарения разлагающихся листьев становились все более осязаемы. Медвежья шкура к тому моменту промокла до нитки и жалобно хлюпала, поэтому Ане пришлось щелчком пальцев отправить ее домой. Автобуса по-прежнему не было. Внезапно Ана почувствовала как струя горячего воздуха, выскользнув из-за спины, ударилась о борт ее пальто и пробралась вовнутрь, раздувая его изнутри. Удивленно обернувшись, Ана обнаружила стоящего неподалеку ребенка 6-7 лет, облаченного в лохмотья и тяжело дышащего.
Цыгане, оробела она, сейчас налетят шумным роем, словно бы размножаясь на лету, груда оборвышей свалиться к ногам, а их мать-матрешка будет рассыпаться в банальных проклятиях.
Но, к ее удивлению, этого не произошло, наоборот, стало еще тише, воздух напрягся, удары сердца гулом отзывались в ушах, тело стало ватным. Как это часто случается во сне, она прилагала огромные усилие, чтобы сдвинуться с места, но не могла оторвать ног от асфальта, мускулы лица тоже оставались неподвижны, а взгляд - прикован к расползающемуся в попытке артикуляции рту, словно бы управляемому рукой неумелого аниматора. Гаврош обретал в ней свою силу, хватка его становилась все сильнее, и мир кружился вокруг неустойчивой оси, превращая минуты в тягучую карамельную массу.
Ландшафт вокруг застывшей в неловкой позе Аны поспешно преображался: грязно-розовые пятиэтажки попятились назад, уступая место пробивавшимся из-под земли стенам, которые по ходу роста покрывались белой кафельной плиткой и связывались между собой мембранами дверей. Сооружение, по своим очертаниям все больше напоминающее больницу, уверенно наводнялось снующими взад-вперед людьми в белых халатах и противогазах. Все они двигались в привычном, деловитом ритме, не обращая внимания на медленно текущие потоки воздуха и запаздывающее эхо - общая картина создавала странное ощущение наложения нескольких измерений. В нескольких метрах от Аны удивительно длинношеяя женщина корчилась в судорогах на полу и пускала пену изо рта. Группа врачей сбилась в кучу рядом с ней, все они сочувственно покачивали короткими хоботами противогазов, но подойти ближе никто не решался.
"Эпидемия эпилепсии мгновенно распространяется тактильным путем, даже резиновые перчатки не помогают," - почувствовав ее недоумение, не разжимая губ, пояснил старик в пурпурном редингтоне. Он лежал в привинченном к операционному столу открытому гробу, оббитом тем же материалом, что и его редингтон. При этом старик ухитрялся держать за руку свою жену, удобно устроившуюся на боку в соседнем гробу. Для удобства коммуникации в стенках деревянных ящиков были выпилены специальные отверстия, достаточно широкие, чтобы можно было просунуть в них руку.
Лихорадочное оживление, харившее в холле, было прервано внезапным появлением огромного, как бык, директора больницы. Он выкатил из-за угла гаубицу небольших размеров.
"Разойдись," - раздался зычный зов.
Ане не удалось досмотреть конец представления: в то время как директор заряжал орудие, два молодых, по-дурацки хихикающих, санитара подошли к ней из-за спины и, подхватив ее превратившееся в статую тело, пронесли его через длинный коридор, неуклюже двигаясь буквой "Г" по черно-белым плиткам. Прислонив ее к стене возле одной из дверей, они, так и не произнеся ничего членораздельного, удалились. Стены и пол завибрировали от раздавшегося вдалеке взрыва. Все с той же деловитой немногословностью появившаяся через несколько минут медсестра взгромоздила понемногу начинающую приходить в себя Ану на узкую кушетку. Легкие электрические разряды будоражили ее мышцы, оставляя неприятно-сладковатый привкус во рту. Мечущаяся внутри злость по поводу собственного бессилия уступала место усталости и тошнотворной неловкости. Вязкая, вымытая водоворотом метаморфоз масса сознания лениво отмахивалась от восприятия превосходящего себя, корчащегося в метафизических судорогах мира.
Медсестра посмотрела сквозь стену пустым прозрачным взглядом. Аморфные мысли в голове Аны лениво периворачивались с боку на бок, пока совсем не затихли. Ана погрузилась в сон, поджав под себя ноги и отвернувшись к стене. Во сне она была десятилетней девочкой, оказавшейся в незнакомой гостинной, тишина которой нарушалась лишь легким покачиванием занавесок. Она подошла к запыленному пианино, бесшумно откинула крышку. Пальцы сами по себе забегали по клавишам, наощупь пробираясь сквозь режущий слух сумбур звуков. Ана попыталась оторвать руки от пианино, но ну тут-то было - словно взбесившись, пальцы расползались в стороны щупальцами осьминога, все глубже и глубже погружаясь в пучину какофонии...
Проснувшись словно от толчка, Ана инстинктивно спрятала деформированные руки за спину и приглушенно вскрикнула, заметив сидящую напротив фигуру. Гладко прилизанные волосы, сидит выпрямившись, как будто кол проглотил, но больше всего, конечно же, привлекало внимание словно бы писаное с картин Фрэнсиса Бэкона лицо, представление об очертаниях которого можно было получить лишь глядя на его левую половину, ибо правая представляла собой фиолетово-бордовую палитру авангардиста.
- Я все-таки хочу знать, что здесь происходит, - выпалила Ана и тотчас же едва не рассмеялась - до того комично это прозвучало. Жаль нет старика в редингтоне, посетовала она, он бы наверняка объяснил что к чему.
- Искривленное взаимодействие возможности и действительности, восстановление необратимости, так сказать, - внезапно оживилась затаившаяся в углу медсестра.
- Вы должны были встретиться семь лет назад на острове. Совместимость - 87%, вероятность зачатия - 93, - сверившись с больничной картой, которую она все это время держала в руках, кратко изложила медсестра, не то заговорчески подмигнув, не то просто моргнув, - а момент смерти - в автокатострофе, как сама видишь - оказался чрезвычайно удачен - полнолуние осеннего солнцестояния.
- Но...- Ана никак не могла подобрать нужные слова.
- Конечно же, ты и знать не знаешь ни о каком острове, - казалось медсестра знала абсолютно все и без труда предугадывала вопросы, - а все от того, что проект создания его никогда не был реализован, в свое время его посчитали коммерчески невыгодным, хоть и звучал он романтично - бесконечная тьма и непреходящая мерзлота, звездное небо, зеркально отражающееся в вечных льдах...
- Погодите, но какое мне дело до небытия - не случилось одно, произошло нечто другое...
- А ты только представь себе все количество нереализованных возможностей - расплодилось их в наше время великое множество- которые, словно завядшие побеги, пылятся себе в небытии, но, в то же время, чешутся, как это часто случается с ампутированными конечностями. Неспокойно им там. А между тем, возможность - как перспектива развития - единственный способ ощущения мира. Ведь ваше сознание слишком толстокоже, чтобы суметь просочиться между секундами, расчленить каждый вздох.
Меня просто переезжает обозом чьей-то судьбы, Анины мысли рассеянно копошились в голове, а они все-таки ловко латаю реальность - я-то уже успела позабыть, кто я или кем я была, кирпичи мне, кажется, на голову не падали, но зачем мне все же понадобился столяный клей?
- Минута ребенка гораздо длиннее минуты взрослого, - продолжала женщина, не прислушиваясь к Аниным мыслям, - потому что с возрастом всякий промежуток времени составляет все меньший процент по отношению к общему количеству прожитых лет. Это на уровне личностного восприятия, но эту же теорию можно применить к общему опыту человечества, если представить его этаким виртуальным Левиафаном с миллиардами душ. Дети и сами не замечают как вырастают в стариков - школа-институт-развод - все это проглатывается одним залпом, вот и получается, что действительность заметить никак не получается - только возможность.
Мы к жизням без предвзятости относимся, стараемся изо всех сил создать эффект убедительной неповторимости, хотя сложно лавировать как между сплетением судеб, так и сбивчивостью провидения, да и беспорядочность воли тоже привносит свой хаос.
- Я только не понимаю, это сколько же шагов нужну назад отступить, чтобы представить себе возможность этой ситуации. Мне кажется, вероятность, о которой вы говорите, совсем уж абстракта. Она - ничто, - Ана цеплялась за последний шанс.
- Т-а-а-к, - медсестра намеренно растягивала слова, - начнем по порядку: во-первых, ничто не существует, во-вторых, главное не количество шагов, а пропорциональность. Хотя о формулах меня не спрашивай - не моя это специальность, да и времени у нас немного осталось...
Точно по сценарию, в этот момент открылась дверь и те же смешливые санитары, что в свое время доставили Ану, торжественно внесли в комнату тяжелый серебряный поднос, с покоящимся на нем белоснежным яйцом. В потоке пронзительного флюоресцентного света чешуйки опоясывающей его змеи поочередно отливали разными цветами радуги.
Внезапно обвивающая яйцо змея настороженно зашипела. На шероховато-белоснежной поверхности появилась первая трещина, вслед за ней в мгновение ока вторая, третья. Не проронив ни звука, уродливый младенец с пластилиновым тельцем землистого цвета стряхнул с себя частицы скорлупы и попытался шагнуть вперед, не удержав равновесия, упал, но, не теряя ни секунды, встал на четвереньки и устремился вперед, вегетативно руководимый своей целью. Оба санитара и медсестра отступили в сторону и застыли в почтительных позах лакеев, уступая ему дорогу. Стремительно преодолев разделяющее их пространство, ребенко вцепился ручонками в край кушетки и попытался втащить на нее свое пухлое тело, от напряжения на его лбу выступили капли пота, но в конце концов ему это удалось. Он бесцеремонно откинул в сторону полу Аниного пальто, в напрященной тишине раздался треск разрываемой материи.
Закрыв глаза, Ана почувствовала как внутри нее начали стремительно расти осколки битого стекла. Назавтра ей предстояло проснуться в беспамятстве совершенно новой жизни.