Так мы поклялись в девятом классе. Мы были очень разные. Она пухленькая, хорошенькая блондинка, а я худая и смуглая, длинная как каланча У неё была красивая фигура, грудь и бёдра как у Афродиты и вздёрнутый носик, а у меня вообще не было никакой фигуры и нормальный еврейский нос. Впрочем, Лерка считала меня красивой. Я, конечно, не замечала никаких её недостатков. В ней не было свойcтвенной мне подростковой неуклюжести и затенчивости, она была маленькой женщиной сразу - от рождения. Она так красиво умела говорить, о чём угодно, даже о магните на экзамене по физике!
- Магнит! Как часто мы слышим это слово!!!
Мы были 'не разлей вода', скучали друг без друга, любили обниматься и гладить друг друга по волосам. Спали мы тоже вместе. Наши мамы не возражали. Правда, мой папа как-то сказал, что будь кто-то из нас мальчиком, то мы бы поженились. Все девчонки во дворе хотели с ней дружить, но она дружила со мной. В неё влюблялись все мальчишки из параллельных и старших классов нашей школы, а в меня - только один, тот, который сидел со мной за одной партой, дважды второгодник - в шестом и седьмом классах. После уроков я объясняла ему правила по русскому и украинскому языкам и теоремы, а на уроках шепотом подсказывала, писала на листке бумаги ответы и проверяла диктанты. Он был спокойный, низкорослый, с большой круглой головой. Он не мог меня не обожать - без меня он никогда бы не окончил восьмимлетнюю школу, не говоря о десятилетке. Меня любили также его младшие братья и сёстры, ужасно на него похожие и такие же добрые и туповатые, и маленькие папа, мама и дедушка. Лерка сидела сзади - на 'камчатке' с музыкально-одарёным и симпатичным Генкой Озеровым. На математике я успевала сделать свой 'вариант-экстра', а затем - три других - обычных - для Лерки и наших мальчишек. Лерке математика была не нужна, она мечтала стать актирисой. Актёрские способности у неё несомненно были, она прекрасно пела, танцевала и умудрялась выглядеть то как на Наташа Ростова, то как Аксинья, то как Людоедка-Эллочка.
А после десятого класса Леркина мама вышла замуж, и для Лерки настали нелучшие дни. Отчим отобрал у неё ключ от квартиры, ругал её поклонников, а когда Леркиной мамы не было дома, приставал к падчерице с ухаживаниями и поцелуями.
- Мама не может жить без мужчины, - объясняла мне Лера, но я не понимала.
- Она болеет. А отчим - замечательный для неё любовник.
В начале апреля она сказала, что до праздников выйдет замуж, ещё не знает за кого, кто сделает предложение, за того и пойдёт. Первого мая она позвонила:
-Полинка, приходи в гости. Познакомься с мужем.Только не падай в обморок, он старик и страшный урод.
После демонстрации я купила торт и поехала в район телецентра. У него была отдельная квартира - обязательное условие для Лериного замужества. Виталий оказался худым, болезненным на вид, невысоким тридцатипятилетним мужчиной, похожим на Николая Островского на его последней фотографии незадолго до смерти. Он работал инженером на областном телецентре, где Лерка с ним и познакомилась. Она вела какую-то передачу для младших школьников.
- Ты думаешь, наверно, какой некрасивый у Валерии муж?
Я не могла признаться, что после Лериного описания представляла его ещё хуже. Весь вечер он показывал свои фото-альбомы, пили чай. Он восхищался моей подругой.
Через месяц ранним утром она появилась под моими окнами.
-Полинка, Полинка! Проснись, - я услышала её жалобный голосок.
Через форточку на мою подушку полетел маленький камешек, потом другой. Я выбежала к ней в ночной рубашке, босиком. Её лицо было покрыто синяками. Она плакала. Как он мог ударить её такую нежную, прелестную! Я целовала её избитое, опухшее лицо и рыдала вместе с ней. Идти ей было некуда. Она осталась у меня, а в июле улетела в Ригу к теткам со стороны отца. Вернулась похудевшей, похорошевшей, с модной причёской, в кожаном длином плаще, сшитым одной из тёток, и вскоре уехала в Киев, где её новая прибалтийская подружка - племянница киевского полковника обещала помочь и с работой и с квартирой.
Она стояла посреди Крещатика - растерянная и расстроенная, без настоящего и будущего. Подружка своих обещаний не выполнила. Лерке помог случайно встреченный на перекрёстке милиционер Алёша. Он устроил ей временную прописку в Пуще-Водице, привёл к пожилым приятелям - художнику Лариону Шпицу и его жене Ольге Моисеевне. Те сдали Лере угол. Алёша не особенно активно ухаживал за ней, видимо, из-за своей некрасивости. Его лицо было покрыто ямками, прыщами и нарывами. По сравнению с ним Леркин муж Виталий казался красавцем.
Я с трудом дождалась своих первых зимних каникул в универстете и отправилась в Киев. Я везла Лерке тяжёлую дорожную сумку с гостинцами: от мамы - домашнее варенье, консервированные огурцы, несколько пакетов с крупами, блестящую кастрюльку с длинной ручкой, и от меня - пушистые жёлтые шерстянные перчатки.
Улицу Саксаганского киевляне называли 'Еврейскими Кварталами', хотя в огромной коммунальной квартире с длинным коридором, уставленным велосипедами, детскими колясками и коробками, евреями были только та семья, у которых Лерка снимала жильё, - Ольга и Ларион Шпицы и глухая, как тетерев, престарелая тётя Соня. Рыхлая, расплывшаяся, ленивая Ольга Моисеевна почти всегда находилась в кровати. Она провела в летаргическом сне много лет и ещё не совсем не очнулась. Говорила она медленно и манерно, складывая полные, пухлые губки бантиком. Лариону Давыдовичу не нравилась его жена, ему нравились молодые девушки. Квартиранток они держали постоянно, и он их всех любил.
Он притрагивался к щиколотке и пальцам моей ноги своей тонкой сухощавой рукой, проводил между пальцев, и его лицо становилось отрешённым. Ольга Моисевна похрапывала рядом. Почему-то моя левая нога ему нравилась больше правой. Я смущалась и не знала, что делать с его руками, и его замирающим лицом и учащенным дыханием. Ларион Давыдовияч испытывал оргазм, но я и понятия об этом не имела.
- Тебе противно, Полечка? Пожалей меня. Посмотри на Ольгу. Я бы женился на тебе, и ты бы жила в Киеве.И на Валерочке. И никакая Пуща-Водица ей не была бы нужна. Я бы на всех вас женился!
У Лерки была узкая железная кровать в комнате тёти Сони у окна рядом со шкафом. На шкафу стояло радио. Ровно в шесть утра на максимальной громкости оно начинало играть бодрый марш, и Лерка подскакивала как ужаленная и выдёргивала шнур из розетки. Тётя Соня продолжала спать. Она была образованная и любознательная старуха и вечером всегда включала радио, чтобы послушать новости. А если Лерка или я выключали его даже в полночь, оно всё равно нас будило. Соня никогда не забывала подняться в средине ночи, и проверить и, если что, - повернуть рычажок.
На кухне располагались две газовые плиты - по две камфорке на семью, и возле каждой плиты с обеих сторон - по картонному ящику для картошки и лука. Половину туалета занимала древняя, потрескавшаяся ванная - ею не пользовались - все жильцы посещали баню. На стенке внутри ванной красовались четыре выключателя. Счётчики тоже были отдельные, но телефон - один на всех. Первой к нему всегда подбегала старенькая, но шустрая соседка - баба Лида. Кроме Шпицев и Лиды в квартире обитало ещё несколько человек -дочь бабы Лиды с двух-годовалой толстой малышкой, её престарелая двоюродная сестра Алефтина, немолодая, но молодящаяся старая дева Арина Петровна и украинский писатель и поэт Григорий Голубенко - крупный мужчина с пышной гривой каштановых волос.Последний также как и Лерка был квартиросъёмщиком, он снимал комнату у сестёр. Арина Петровна - набожная, сухая, с прямыми плечами боялась изнасилования и избегала мужчин любого возраста и поэтому закрывала свою дверь на два замка, а входную - на цепочку и молилась. Баба Лида закрывала ту же дверь на щеколду - для порядка. И Лерка и я, возвращаясь поздно вечером с прогулки, кино или концерта (благодаря связям Лариона Давыдовича нас пропускали в 'Украину' и драматический театр без билетов и на лучшие места), будили весь дом. Григорий Голубенко писал небольшие рассказы и стихи. По-видимому, они были очень небольшие, так как первый и второй тома его прозведений оказались тоненькими книжечками. Он подарил мне обе сразу, как только увидел меня, и пообещал третий. Он был странным, но вероятно, пообщавшись с Ларионом Давыдовичем, у меня появился некий иммунитет против человеческих странностей. Голубенко рухнул передо мной на колени и поцеловал мне руку, начиная с пальцев до локтя. Затем он выразительно, как-будто на сцене, громко прочёл несколько своих стихотворений и признался в любви. Стихотворения повествовали об украинской природе - птицах, кошках и собаках на украинском языке, и говорил он тоже по-украински.
- Боже! Ларичко! Яка гарна дивчина! Я нiколи не бачив таку красу. Звiдки ти приiхала, красуня Полiнка?
Узнав, что я не киевлянка, он тут же предложил мне себя в мужья.
Чтобы быть поближе к Лере, я перевелась в Киевский Политехнический и поселилась в общежитии, куда приходила только ночевать. Лерка работала на Крещатике, на Главном Почтамте, и готовилась поступать в театральный институт. Почта была единственным приличным местом, куда (при наличии знакомства). брали с временной пропиской. Помог опять Алёша. Мы быстро справлялись с её обязанностями - разносили 'Вечерний Киев' по почтовым ящикам жильцов Бульвара Шевченко. Её дома находились на чётной стороне улицы, а мои - на нечётной. Леркина зарплата составляла пятьлесят пять рублей, двадцать из которых она отдавала Ольге Моисевне за угол в Сониной комнате, и десять - старушке из Пущей Водицы за прописку. Моя стипендия разнилась всего-лишь на двенадцать рублей, а общежитие было почти бесплатным. Я чувствовала себя миллионершей и хотела кутить. Но Лера сдерживала мой порыв и приучала к экономии. Мы покупали на базаре курицу, варили из неё жирный бульон и обильно заправляли петрушкой. Бульон служил первым блюдом, варёная курица с рисом или гречневой кашей - вторым в течение недели. Если бы можно было приготовить из курицы компот или суфле, мы бы сделали и это.
Мы всегда будем вместе, - думала я. Мы - 'не разлей вода'.
Через пол-года тяжело заболела моя мама, и я была вынуждена вернуться в родной город, чтобы ухаживать за ней и быть рядом с ней, пока она мучительно умирала.
Тем временем Лерка вышла замуж за сына Лариона Давыдовича, о существовании которого я и не подозревала, и уехала в Австралию. Мы никогда больше не встречались.