Брюханов Владимир Андреевич : другие произведения.

Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.08*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга Владимира Брюханова открывает его серию исследований деятельности Гитлера и сопутствующих ей интриг за кулисами мировой политики. Автор поставил под сомнение общепринятую версию, навязанную самим Гитлером, относительно заурядности его предков и якобы бесцельном поведении его самого в годы, предшествующие Первой Мировой войне. Приведя в систему общеизвестные факты, относящиеся к предкам Гитлера, его детству и юности, Брюханов построил убедительную версию о преступном прошлом предков Гитлера, длившимся не один век, о борьбе внутри этого семейного клана в XIX столетии, об особенностях воспитания Гитлера с раннего возраста и о первых преступных шагах этого прирожденного, воспитанного и обученного убийцы. Рассмотрены и истоки антисемитских устремлений Гитлера, возникшие в пору конфликтов его юности. Книга переворачивает все имеющиеся представления о формировании Гитлера как индивидуальной личности и как политического деятеля, заставляет пересматривать фундаментальные характеристики исторического феномена этого величайшего преступника XX века. Книга будет интересна историкам, политологам, всем, кто неравнодушен к тайнам истории.

   []
  
  
  
   Владимир БРЮХАНОВ
  
  
   Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера
  
  
  

Светлой памяти друга,

Ивана Карповича БЕЛАНА

(1923-2005),

разведчика и диверсанта

Второй Мировой войны,

антинациста и антикоммуниста

  
   Содержание
  
   Введение. Что мы знаем о Гитлере?
   1. Четыре столетия предков Гитлера.
   1.1. Экскурс в историю горных племен.
   1.2. Австрийцы и швейцарцы.
   1.3. Загадка предков Гитлера.
   1.4. Предки Гитлера меняют профессию.
   1.5. Братья Хидлеры-Хюттлеры.
   1.6. Иоганн Непомук рвется к сокровищам.
   2. Злоключения Алоиза Шикльгрубера.
   2.1. Похищенный заложник.
   2.2. Алоиз Шикльгрубер спасается бегством.
   2.3. Алоиз Шикльгрубер делает карьеру.
   2.4. Алоиз Шикльгрубер меняет фамилию.
   2.5. Гитлеры терпят крах.
   2.6. Алоиз Гитлер выходит на пенсию.
   2.7. Последнее дело Алоиза Гитлера.
   3. Адольф Гитлер: начало пути.
   3.1. Кое-что о характере и методах Адольфа Гитлера.
   3.2. Гитлер и другие вожди.
   3.3. Первые дела Адольфа Гитлера.
   3.4. Гитлер добирается до сокровищ.
   3.5. Гитлер рассчитывается с матерью.
   4. Гитлер выходит в большой мир.
   4.1. Тетушкины деньги.
   4.2. Адольф Гитлер, Гели Раубаль и злейший враг Адольфа Гитлера.
   4.3. Экскурс в будущее: 1941 год под Москвой.
   4.4. Совращение Адольфа Гитлера.
   4.5. Тайна ХХ века - дело полковника Редля.
   Заключение. Ахиллесова пята Адольфа Гитлера.
  
  
   Введение. Что мы знаем о Гитлере?
  
   В 2005 году отмечалось шестидесятилетие завершения Второй Мировой войны.
   К 1945 году Вторая Мировая война стала для человечества величайшей эпопеей за всю прошедшую историю. Для нас, ныне живущих, последующие шесть десятков лет оказались еще более важной эпохой - потому, что происходило осознание жестоких уроков, возникших в ходе прошедшей величайшей битвы народов, а еще более потому, что продолжалось дальнейшее развитие и углубление исторических процессов, органически вытекавших из событий Второй Мировой войны и ее последствий.
   Кое в чем эти уроки оказались усвоены вполне успешно: человечество действительно стало умнее и разумнее - и избежало и продолжает избегать катастрофы, грозящей уже всеобщей гибелью и прекращением человеческого существования. Хиросимы и Чернобыля ныне опасаются больше, чем чего-либо другого - и это весьма неплохо! Мы пока еще не докатились до того, чтобы добровольно разделить судьбу динозавров - есть чем гордиться!
   Но все же человечество не стало столь умным и разумным, как этого бы хотелось.
   Не только стремление к совершенству, но и самые насущные проблемы, от успешности решения которых зависит наше настоящее и будущее, заставляют постоянно обращаться к уже полученному опыту - это и легче, и полезнее, чем заново учиться на еще не совершенных ошибках, и уж тем более разумнее, чем повторять прежние.
   Но действительно ли прошедший опыт достаточно глубоко и объективно изучен? Имеем ли мы дело в настоящее время с конструктивно восстановленной историей Второй Мировой войны или это по-прежнему только трескучая политическая пропаганда, подобная той, которой исправно отравляли всех людей во всех странах (и во всех странах по-разному) еще в ходе самой войны?
   К сожалению, ответ на этот вопрос находится где-то посредине: это и то, и другое, а самое печальное состоит в том, что грань между объективно установленной истиной и утвердившимися пропагандисткими мифами сложна и не всегда уловима. А так ли уж полезно пользоваться не действительным опытом, приобретенным весьма дорогой ценой, а злонамеренно придуманными мифами, сочиненными про те горькие годы?
   Подвергнуть ревизии все ошибки, недочеты и плоды злонамеренной лжи, бытующие в современной историографии, одному автору, разумеется, невозможно - для этого требуются многочисленные тома, все еще не написанные. Однако в естественных науках, построенных на основании логического анализа эмпирических фактов, приняты простые постулаты, позволяющие достаточно легко опровергать теоретические конструкции какой угодно сложности: вовсе не обязательно искать все допущенные ошибки, а достаточно выявить только отдельный пункт, на котором принятая теория дает очевидно неверный результат.
   Попробуем и мы продемонстрировать шаткость современных историографических построений, относящихся ко Второй Мировой войне, на одном частном, но весьма выразительном примере: на биографии одного из главнейших персонажей данного исторического периода.
   Едва ли нужно объяснять, почему такой подход имеет самое непосредственное отношение ко всей истории Второй Мировой войны: все важнейшие решения, приведшие к ее развязыванию, наращиванию и расширению и определившие ее исход, принимались не какими-то абстрактными человеческими массами, народами, классами, партиями или даже правительствами, а вполне конкретными людьми. Их было совсем немного, и главнейших можно поименно перечислить: Невиль Чемберлен, Адольф Гитлер, Уинстон Черчилль, Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт - кто еще? Гарри Трумэн возник на первых ролях лишь в самом конце войны - и не успел совершить тогда ничего значительного, кроме выдачи санкции на атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
   К перечисленным лидерам, разумеется, нужно добавить еще их ближайших соратников и советников - и тут уже трудно воспроизвести бесспорный поименный список: не только сами люди этой категории обычно предпочитают не выставлять себя перед публикой, но и их шефы нередко ревниво и подозрительно относятся к успехам и влиянию подчиненных.
   Сталин и Гитлер (и не только они!) постоянно тасовали колоды своих "серых кардиналов", а отставка людей подобного типа нередко сопровождалась фатальным для них исходом.
   Зато можно утверждать, что Муссолини, Чан Кайши, Мао Цзэдуну и даже, пожалуй, императору Хирохито со всеми их министрами, адмиралами и генералами не нашлось места среди членов этого избранного клуба вершителей судеб человечества - этим приходилось плестись в хвосте событий, едва поспевая за решениями главных действующих лиц, и только пытаться играть самостоятельные роли. Тем более не было места среди лидеров высшей категории таким разнокалиберным деятелям, как Бенеш, Даладье, Геринг, Гесс, Риббентроп, Молотов, Маннергейм, Петэн, Лаваль, Сикорский, Франко, Маршалл, Макартур, Эйзенхауэр, Жуков, Монтгомери, де Голль, Антонеску, Хорти, Броз-Тито и всем прочим - им предоставлялось решать лишь второстепенные или территориально-локальные проблемы.
   Поэтому чрезвычайно важно знать и понимать личностную сущность первых лиц мировой политики, мотивы их поведения и решений - это один из главных, если не вовсе главнейший путь к познанию исторической истины.
   Такой подход, разумеется, противоречит марксистской и всем прочим "материалистическим" моделям истории. Но, по нашему мнению, тем хуже для последних!
  
   Кто из исторических персонажей является наиболее выдающимся в истории Второй Мировой войны?
   В зависимости от вкусов и взглядов на этот вопрос могут быть разные ответы. Однако, если не большинство опрошенных, то очень многие наверняка согласятся, что такой фигурой можно признать Адольфа Гитлера, хотя вовсе не в его честь установлены многочисленные памятники той войне.
   Действительно, очень многим - и событиям, предшествовавшим войне и приведшим к ней, и начальным ее актам, и всему ее ходу и развитию, и непомерно затянувшейся ее продолжительности и чудовищным людским потерям - человечество в значительнейшей степени обязано именно этой личности.
   Абсолютно на всех отрезках времени, начиная с кануна 1933 года и включая начало мая 1945, решения этого человека, его поступки и стремления неизменно оказывали самое серьезное влияние на все происходившее - даже и тогда, когда вовсе не ему принадлежали инициатива и главная роль. Все остальные (даже Сталин) находились далеко не так постоянно в самом центре тогдашних мировых событий.
   "Этот парень - настоящая катастрофа. Нет никаких причин не интересоваться его характером и судьбой", - так высказался о нем Томас Манн.
   "Никто не придал за столь короткий период правления такой стремительный бег времени и никто не изменил мир настолько, как он", - считает Иоахим Фест - один из известнейших и авторитетнейших биографов Гитлера.
   Личные достижения Гитлера вполне сопоставимы с деяниями таких персонажей человеческой истории, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Чингисхан или Наполеон Бонапарт, хотя, по счастию, многое из того, что сотворил и пытался сотворить Гитлер, завершилось полным крахом; но прижизненная и посмертная судьба Наполеона тоже, например, была в этом отношении почти столь же плачевной. Притом трудно отрицать, что на пике своих успехов Гитлер, как и Наполеон, выглядел поистине блистательно.
   Фест пишет об этом так: "Если бы в конце 1938 года Гитлер оказался жертвой покушения, то лишь немногие усомнились бы в том, что его следует назвать одним из величайших государственных деятелей Германии, может быть даже - величайшим. Его агрессивные речи и его "Майн Кампф", его антисемитизм и его планы мирового господства канули бы, вероятно, в Лету как его юношеские фантазии и лишь от случая к случаю вспоминались бы, к негодованию нации, его критиками".
   Скажем больше: если бы жизнь Гитлера завершилась даже в октябре или ноябре 1941 года (совсем не обязательно в результате покушения - мало ли почему умирают люди!), когда Вермахт стоял у Мурманска, Ленинграда, Москвы, в Харькове, Ростове-на-Дону, в Керчи и у Севастополя - и не имел еще на своем счету ни единого формального поражения, то заслуги Гитлера выглядели бы даже значительнее: он вполне заслужил бы признание и как величайший полководец если не всей человеческой истории, то, во всяком случае, всего ХХ века.
   Да и позднее, после жестоких поражений зимы 1941-1942 года, достижения полководца Гитлера выглядят ошеломляюще: именно ему приписывается (и не без оснований!) главная заслуга в спасении Вермахта от окончательного разгрома на снежных полях России (а ведь Сталин обещал еще 7 ноября 1941 года с трибуны Мавзолея, что война продлится "несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик"!), а последующие успехи весны и лета 1942 года поставили под пяту Третьего Рейха территорию невероятной протяженности - от Нордкапа до Сахары и от Пиренеев до Волги и Эльбруса. Со времен Чингисхана человечество не видело побед такого масштаба!
   Генерал-полковник Альфред Йодль, казненный по приговору Нюрнбергского трибунала, отзывался о нем так: "Гитлер был вождем и личностью невероятного масштаба. Его знания и ум, его ораторские способности и воля в конечном итоге одерживали верх в любом споре. В нем странным образом сочетались логика и трезвость мышления, скепсис и безудержная фантазия, которая очень часто предугадывала грядущие события, но очень часто приводила к заблуждениям. Я прямо-таки восхищался им, когда он зимой 1941-1942 гг. своей верой и энергией остановил пошатнувшийся Восточный фронт..."
   Притом осенью 1941 года основные зверства, совершенные по воле Гитлера, только набирали силу, хотя уже с первых дней Восточной кампании вовсю производились массовые расправы над военнопленными, политическими противниками и совсем ни в чем не повинными людьми (евреями, цыганами и другими) на всей оккупированной территории Советского Союза. Вот с зимы 1941-1942 года машина уничтожения миллионов безоружных или обезоруженных людей уже раскрутилась на полную мощь.
   Апологеты Гитлера, пользуясь тем, что сам Гитлер тщательно старался не оставлять никаких письменных следов своих зверских инициатив (очень характерная манера поведения!), пытались полностью переложить вину на его подчиненных, которым, впрочем, и так пришлось отвечать за свои и за его грехи (действительные и мнимые) на Нюрнбергском процессе. Один из этих подсудимых, рейхсмаршал Герман Геринг, заявлял: "По моему мнению, фюрер не был осведомлен о деталях деятельности концентрационных лагерей... о жестокостях. Во всяком случае, насколько я его знаю, это было так..."
   Находятся подобные "адвокаты" у Гитлера и в наши дни. Но если бы Гитлер сошел со сцены в 1941 или в 1942 годах, то успехи этих "адвокатов" могли бы оказаться гораздо значительней и убедительней.
   С другой стороны, неизвестно, совершались бы все эти массовые преступления в полном и даже не в полном масштабе, если бы Гитлер уже тогда ушел из жизни!
   Так или иначе, но Гитлер и теперь, со всей его состоявшейся биографией, выглядит гигантом, не имеющим аналогов позднее - тем более с тех пор, как сошли со сцены такие его современники как Сталин и Мао Дзедун, в одном ряду с которыми Манфред Кох-Хиллебрехт числит Гитлера на совершенно законных основаниях (хотя точность и адекватность приведенных статистических данных далеко не бесспорны): "Статистика свидетельствует, что в ХХ веке Гитлер по количеству загубленных жизней - 20 млн. 946 тыс. убитых, находится на третьем месте после Иосифа Сталина - 42 млн. 672 тыс. убитых и Мао Дзедуна - 37 млн. 828 тыс., опережая только Чан Кайши - 10 млн. 214 тыс. Причем большинство жертв Гитлера были не евреи и физически неполноценные люди, а славяне. Все это навечно возвело его на позорный пьедестал истории" - это, как видим, довольно странный и неоднозначный отзыв.
   Заметим притом, что Гитлер, конечно, опережает не только Чан Кайши, но и множество других массовых убийц ХХ века, заслуживающих персонального упоминания. Достаточно назвать хотя бы Ленина, в бытность которого Сталин играл роль только его подручного, причем не самого главного.
   Да и как высчитать из числа перечисленных выше жертв тех, кто погиб по воле таких признанных демократов, как Черчилль или Рузвельт, виновных и в затяжке глобальных военнных действий, и в прямом массовом уничтожении людей - хотя бы при варварских бомбардировках Германии, Японии и их союзников? Да и среди подчиненных перечисленных диктаторов и демократических вождей имелось немало значительнейших массовых убийц, хотя и не доросших до почетного пьедестала!
   Фест и его единомышленники дают Гитлеру такую завершающую оценку: "Кое-что говорит за то, что с ним, наряду со многим другим, завершился целый этап мировой истории: "Ни в Пекине, ни в Москве, ни в Вашингтоне не сидеть уже больше такому же одержимому безумными мечтами о переделке мира... У единоличного главы нет больше свободы действий для осуществления своего решения. Он умеряет аппетиты... Гитлер, можно надеяться, был последним экзекутором "большой" политики классического типа"" - хотелось бы разделять оптимизм подобных авторов!
   Но ведь это от нас с вами, уважаемые читатели, зависит то, чтобы не реализовалась мрачная альтернатива такой надежде!..
  
   Успехи Гитлера тем более поразительны потому, что как будто совершенно не соответствуют начальным обстоятельствам его жизни, не способствовавшим, казалось бы, появлению чего-либо выдающегося, особенно - величайшей политической карьеры. Заурядный деревенский школьник, совершенно не преуспевший в городе, художник-неудачник вполне провинциального стиля, почти рядовой солдат-окопник, словом - типичный середняк или даже аутсайдер по стандартным параметрам, и вдруг затем за десяток лет с небольшим именно он оказался политическим деятелем мирового масштаба и оставался в таковой роли еще более десятка лет!..
   Из грязи в князи - таким был путь и Сталина, и Мао Дзедуна, но свои первые политические шаги они совершали в уже организованной предшественниками питательной среде единомышленников, да и дальнейшее возвышение заняло у них долгие десятилетия и потребовало упорного целенаправленного труда, а затем, когда они достигли вершины, им постоянно приходилось бороться со своими же соратниками за сохранение личной власти - и не было конца их вечным тревогам и предела их чудовищным расправам!
   У Гитлера же все выглядело, на первый взгляд, совсем не так, а прямо почти как у героя древней истории: пришел, увидел, победил, а потом с величайшей ловкостью жонглировал покорными министрами, генералами и капиталистами, не говоря уже о миллионах верноподданных, не изменивших ему даже перед лицом тягчайших поражений и массовой гибели.
   Но Золушки, обретшие своих Принцев, и Иванушки-дурачки, поймавшие Жар-птицу, характерны лишь для сказок (пусть и вдохновляющих детей на возможные грядущие подвиги!), но вовсе не для реальной жизни. К тому же и в сказках все эти волшебные подвиги и чудеса - явления единичного и недолговременного порядка: пусть даже выигравший и становится царем, а выигравшая - совладетельницей королевства, но дальше-то что? Авторы сказок об этом обычно умалчивают.
   Иванушка, убивший Кощея Бессмертного, завладевший его царством и принявшийся затем управлять со змеиной злобностью и мудростью, превосходящими все, на что был способен прежний Кощей, - подобные персонажи не вмещаются в народные мечты и фантазии. Между тем Гитлер был практически таковым.
   "Гитлер был диктатором почти с неограниченной властью. Он был диктатором, который очень искусно умел поддерживать свое господство. В случае необходимости он был готов применить жестокость и грубую силу. Он был невероятно упорным и радикальным. Судя по всему, он был, конечно же, чрезвычайно успешным диктатором", - так писал о нем Эвальд фон Клейст - один из самых выдающихся соратников и противников фюрера, генерал-фельдмаршал и участник заговора 20 июля 1944 года, посаженный Гитлером в концлагерь и погибший затем в советских лагерях.
   Но даже на первых порах своей известности Гитлер совершенно не выглядел солидной фигурой. Левый политик и писатель Эрнст Толлер так расценивал в 1922 году самого Гитлера и его заурядное окружение: "Вокруг Адольфа Гитлера собрались недовольные мелкие собственники, бывшие офицеры, антисемитствующие студенты и уволенные со службы чиновники. Его программа примитивна и глуповата. Наши внутренние враги - марксисты и евреи, они виновны во всех несчастьях, они убивают из-за угла непобедимую Германию, а затем внушают народу, что Германия проиграла войну. Внешние враги - это французы, выродившаяся изнеженная раса, война с которой неизбежна, а потому необходима. Нордическая немецкая раса победит все другие расы. Для искоренения марксистов и евреев Бог призвал его, Адольфа Гитлера".
   Гитлер и сам понимал, как выглядел со стороны: "Буквально все, отмечал он потом, считали его просто фантазером. "Они все время говорили, что я безумен". Но спустя всего несколько лет все, к чему он стремился, стало явью или же поддающимися реализации проектами, и уже рушились те ценности, что претендовали на долговечность и нерушимость: демократия и многопартийное государство, профсоюзы, международная пролетарская солидарность, система европейских союзов и Лига Наций. "Так кто же был прав, - торжествовал Гитлер, - фантазер или другие? - Прав был я"."
   Со временем выяснилось, что Гитлер был и трезвомыслящим, и вовсе не бесталанным человеком.
   Прежде всего, он умел говорить и убеждать людей: "Всего, чего я добился, я добился умением убеждать" - говорил он сам о себе. Его соперники из числа его соратников с самого начала совместной деятельности, с 1919-1920 годов, вынуждены были считаться с ним, как с единственным оратором в НСДАП, способным привлекать на митинги постороннюю публику и завоевывать ее симпатии. Он, однако, провозглашал при этом действительно заурядные вещи.
   Генерал Отто Герман фон Лоссов, во многом покровительствовавший Гитлеру в 1919-1923 годах, а потом ставший его противником во время Мюнхенского путча, отмечал чуть позднее, в 1924 году: "Необыкновенно захватывающее красноречие Гитлера и на меня вначале произвело большое впечатление. Было, без сомнения, ясно, что Гитлер во многом прав. Но чем чаще я слушал его, тем сильнее меркло мое первое впечатление. Я заметил, что длинные его речи почти всегда содержали одно и то же, что многое в его рассуждениях и так было очевидным для каждого патриотически настроенного немца, а многое другое свидетельствовало о том, что Гитлер теряет чувство реальности и масштаб того, что возможно и достижимо" - это типично для многих из тех, кто считал Гитлера в те годы фантазером.
   Постепенно, однако, противостоять влиянию Гитлера становилось все труднее: "Магнитофонные записи того времени ясно передают своеобразную атмосферу непристойного массового совокупления, царившую на тех мероприятиях - затаенное дыхание в начале речи, резкие короткие вскрики, нарастающее напряжение и первые освобождающие вздохи удовлетворения, наконец, опьянение, новый подъем, а затем экстатический восторг как следствие наконец-то наступившего речевого оргазма, не сдерживаемого уже ничем. Поэт Рене Шиккеле как-то сравнил речи Гитлера с "сексуальным убийством"."
   Один из слушателей Гитлера на предвыборном митинге в Лейпциге в 1932 году, тогда молодой юрист, вспоминал позднее: "Гитлер произнес пламенную речь. Зал был наполнен до отказа, и все пребывали в полном восторге. Я тоже был покорен. На следующий день я еще раз прочитал его речь в газете и не нашел в ней ничего, что могло бы произвести на меня хоть какое-то впечатление".
   После завершения Второй Мировой войны можно было услышать и такие отзывы: "Гитлер, без сомнения, был искусным оратором до тех пор, пока имел возможность показывать свой талант. Когда его речи, начиная с курьезных рассказов из партийной истории и кончая злобными выпадами против Черчилля, читают сегодня, то не могут понять, в чем причина его успеха. Я разделяю мнение многих специалистов - хотя этого, конечно, уже нельзя доказать, - что его успех вряд ли был бы возможен после изобретения телевидения".
   Но Гитлера в свое время вовсе не подводило радио, хотя при личном общении его воздействие оказывалось много сильнее. Особенно неотразим он бывал для женщин, а еще более - для девиц: "Присутствие Гитлера вызывало у всех невероятное воодушевление. Это действовало подобно заразной болезни. Особенно это было характерно для поведения молоденьких девушек, как раз достигших "возраста мечтаний". Сам факт того, что они увидят Гитлера или даже ощутят его прикосновение, действовал на них так же, как бы подействовала аудиенция у Папы Римского. Как от папы, люди чувствовали себя благословенными уже одним только прикосновением. Сегодня мне уже непонятно, как национал-социалистам удалось превратить Гитлера в такого кумира" - вспоминала графиня Сибилла фон Шенфельдт, известная законодательница хорошего тона, которой в 1933 году исполнилось шесть лет, а в 1945 - восемнадцать.
   От женщин ощущение волшебных чар передавалось и их детям: "Образ Гитлера я, так сказать, всосал в себя с молоком матери. Для меня он был олицетворением чести, свободы, отечества, искренности и справедливости; все, что в моих мыслях представлялось мне добродетельным, я видел персонифицированным в нем. Жизни без Гитлера и национал-социализма я просто не мог себе представить" - откровенно вспоминал один немец 1929 года рождения.
   Что же касается непосредственных сторонников и сподвижников фюрера (не самого высшего уровня!), то некоторые из них и после 1945 года боготворили Гитлера: "Я и сегодня все еще считаю, что Гитлер был сверхчеловеком. Он так умел вдохновить и приковать к себе внимание людей, что они добровольно следовали за ним. Гитлер был для меня Господом, олицетворением всего немецкого народа. Я твердо верил в то, что он не может совершать ошибок" - вспоминал Тобиас Порчи, бывший гауляйтер Бургенланда, 1905 года рождения.
   Но эта великая любовь была без взаимности: "Его книга "Майн кампф" - удивительно безыскусное свидетельство того, как глубоко презирал он всех тех, кто страстно почитал его: "Народ в своем подавляющем большинстве предрасположен вести себя по-женски, так что его мышление и поступки определяются гораздо в меньшей степени трезвыми рассуждениями, нежели чувственным восприятием... Подобно бабе, чьи чувства диктуются не принципами абстрактного разума, а неосознанной тоской по грубой силе, бабе, которой гораздо приятней подчиняться сильному, чем повелевать слабаком, толпа тоже больше любит повелителя, нежели просителя... Тогда она видит только беспощадную силу и грубость целенаправленных высказываний, которым в конечном счете обязательно подчиняется"" - отмечал в 1995 году немецкий историк Гвидо Кнопп.
  
   Тот же Кнопп пишет: "Существует множество свидетельств того, что Гитлер обладал гипнотическими способностями, которые он использовал для того, чтобы подчинить других своей воле, причем не только в политике, но и в частной сфере".
   Примерно так же писал другой историк, Себастьян Хаффнер, самолично испытавший (он родился в 1907 году) подобное воздействие: "С одной стороны, Гитлер был банальным необразованным обывателем, с другой - имел гипнотические способности, которые он мог применить даже по отношению к своим врагам. Когда я слышал его по радио, мне было намного труднее, чем до или после этого, внутренне ему сопротивляться. У него была необыкновенная, вовсе не банальная и не заурядная способность проецировать собственную волю на толпу и гипнотизировать людей. Имеется множество интересных свидетельств со стороны образованных и даже весьма значительных личностей, которые во время своих разговоров с Гитлером чувствовали себя просто загипнотизированными".
   Итак, гипноз.
   Мог ли он быть основой феноменальных успехов Гитлера?
  
   От теоретиков и практиков гипноза хорошо известно, что одни люди поддаются гипнозу, а другие - нет. Бытуют слухи о невероятно могучих мастерах гипноза, способных якобы воздействовать на любого и каждого; есть ли бесспорные доказательства существования таких феноменов - неясно.
   Но Гитлер, несомненно, к таковым не относился.
   Герман Раушнинг, бывший одним из сподвижников Гитлера в 1932-1934 годах, отошедший затем от нацизма и эмигрировавший, так писал в 1939 году: "Я убедился на своем примере и на примере других, что такому очарованию можно поддаться лишь тогда, когда хочется ему поддаваться. Я заметил, что Гитлер оказывал наиболее сильное воздействие на тех, кто был гипнабелен, с оттенком женственности в характере, или же, благодаря воспитанию и общественному положению, был склонен к раболепию и культу личности".
   Иногда это принимало прямо-таки гротескные формы: "В марте 1945 года гауляйтер Альберт Форстер в полном смятении прибыл в рейхсканцелярию и доложил, что 4000 русских танков приближаются к его Данцигу. Ему нечего противопоставить этой силе. Пообщавшись с Гитлером, он вернулся к себе в прекрасном настроении: "Фюрер пообещал мне, что спасет Данциг, так что волноваться больше не о чем"."
   Однако Гитлеру так и не удалось загипнотизировать не только всех немцев, но даже и их большинство: на всех без исключения выборах, проходивших хоть с каким-то соблюдением демократических процедур, национал-социалистам не удавалось заполучить большинства голосов избирателей, хотя в 1932 году они добились значительного успеха, оказавшись самой крупной фракцией в политически раздробленном Рейхстаге.
   Известно, правда, что гипноз можно осуществлять и по телевидению, так что, может быть, вопреки приведенному выше мнению, отсутствие телевидения не помогало Гитлеру, а ограничивало его возможности. Но факт остается фактом: у Гитлера не было никаких шансов одержать решающую победу на выборах - и этим может гордиться большинство тогдашних немцев и их сегодняшних потомков.
   Нацистам оставалось утешать себя сентенциями, типа высказанной Йозефом Геббельсом еще в 1924 году: "Большинство, отдающее свои голоса на выборах, всегда глупо, бесформенно и лишено цели. Оно с готовностью позволяет соблазнять себя всевозможным болтунам и политическим жонглерам".
   Сам Гитлер писал в это же время в "Майн Кампф" с явной горечью: "Скорей верблюд пройдет через игольное ушко, чем великий человек будет "открыт" путем выборов".
   Но таковая диспозиция вовсе не устраивала ни Гитлера, ни его сторонников.
   Поэтому вопреки легендам, созданным апологетами Гитлера, он был приведен к руководству правительством Германии не "демократическим путем", а в результате хитроумной закулисной комбинации, хотя и не противоречащей букве действовавшей тогда Германской конституции.
  
   22 января 1933 года состоялась тайная встреча Гитлера с рейхспрезидентом Германии Паулем фон Гинденбургом - престарелым фельдмаршалом. Кроме них присутствовали только двое: один из недавних эксканцлеров Франц фон Папен и сын президента Оскар фон Гинденбург, игравший роль адъютанта и доверенного лица своего отца, уже впавшего в старческую немощь.
   В этом квартете был лишь один нацист - Гитлер - и лишь одно лицо, наделенное властью в данный момент - Гинденбург-старший. Вот формальным решением последнего и состоялось назначение Гитлера 30 января 1933 года главой правительства - рейхсканцлером.
   Сформированный кабинет был коалиционным, нацисты в нем не составляли большинства, а вице-канцлером был назначен фон Папен, вроде бы получивший формальные права, позволявшие ему контролировать все важнейшие инициативы правительства.
   Закрепить же эту комбинацию должны были новые выборы в Рейхстаг: "Заручившись энергичной поддержкой Папена, Гитлер уже 1 февраля уговорил Гинденбурга подписать указ о роспуске Рейхстага и проведения 5 марта новых выборов".
   "Лишь немногие в те дни поняли истинное значение того, что произошло 30 января 1933 года. Большинство наблюдателей просто отметило, что Гитлеру удалось втиснуться в ряды представителей юнкерства, крупных промышленников и армейской верхушки, отстаивающих свои интересы. Общее мнение сводилось к тому, что новому правительству не суждено просуществовать долго".
   Сам Папен хвастал перед знакомыми: "Через два месяца мы так загоним Гитлера в угол, что он завизжит".
   Но "Дойче Тагесцайтунг" предупреждала, что в этот день, 30 января, "планета Марс подошла к Земле так близко, как давно уже не было"!
  
   На практике же оказалось, что этих первых шагов было вполне достаточно, чтобы в течение последующих недель и месяцев нацисты безраздельно завладели властью над всей Германией.
   "Гитлер сам признавал криминальный характер политики своей партии", а перед этими выборами прямо заявил на собрании крупнейший капиталистов 20 февраля 1933 года, призывая их к финансовым субсидиям в пользу НСДАП: "Сейчас мы стоим накануне последних выборов. Каков бы ни был их итог, назад пути больше нет... Так или иначе, если положение не разрешится после выборов, то развязка произойдет другим путем".
   Удовлетворенный Геббельс уже потирал руки, торжествовуя грядущий успех: "Стало намного легче, так как мы можем направить на наши цели всю мощь государства. Печать и радио в нашем распоряжении. Мы покажем, что такое мастерство в политической агитации, в средствах мы не ограничены".
   Одновременно, однако, готовилась и развязка другим путем.
  
   Герман Геринг, бывший с 1932 года председателем Рейхстага и одновременно министром внутренних дел Пруссии - отдельной (самой крупной!) земли в состве Германии, предпринял вызывающие решительные действия: "После налета на штаб-квартиру коммунистов в доме Либкнехта 24 февраля Геринг в качестве министра внутренних дел Пруссии издал напыщенное коммюнике о множестве обнаруженных там разоблачающих материалов, касающихся планов по организации мировой революции. /.../ двумя днями позже антикоммунистическая кампания достигла своего пика".
   Развязка наступила в ночь на 28 февраля 1933 года, когда произошел поджог Рейхстага, в котором обвинили коммунистов, - и в результате Гитлер немедленно смог получить от большинства напуганных депутатов (не только нацистов!) санкцию на арест их коллег-коммунистов.
   Заметим, что и по сей день неизвестно, как же и кем был организован поджог - и уже очень давно это никого не интересует! А ведь ни один из возможных участников (кроме осужденного за это бывшего голландского коммуниста Мартинуса ван дер Люббе, который никак не мог бы справиться с такой задачей в одиночку - "было обнаружено до 60 очагов возгорания") никогда в этом не признался.
   Геринга традиционно обвиняют в организации и руководстве этой акцией, поскольку упомянутое министерство внутренних дел Пруссии располагалось по соседству и было связано со зданием Рейхстага подземными коммуникациями. Однако Геринг так никогда и не признал своей вины - даже в узком кругу посвященных и даже тогда, когда такое признание ничем не могло ему угрожать!
   Его жена совершенно четко и, на наш взгляд, абсолютно неопровержимо свидетельствовала, что Геринг никак не мог быть замешан в таком деянии: ведь в огне погибли принадлежавшие лично ему драгоценные гобелены, фамильные картины и дорогая мебель, которые он по-хозяйски разместил в помещениях Рейхстага, - и их потеря повергла его в чрезвычайное возмущение!
  
   Однако даже тогда, в марте 1933 года, когда нацисты уже фактически захватили центральный правительственный аппарат, парализовали деятельность оппозиции и организовали беспрецедентное давление на публику, они не смогли получить поддержки большинства избирателей.
   Выборы 5 марта 1933 года так и не разрешили положения: "При рекордной явке на выборы 88 % избирателей нацистская партия получила на 5,5 млн. голосов больше, чем в ноябре 1932 года, что обеспечило им 17 млн. голосов /.../. Но даже имея в своем распоряжении все ресурсы правительства, нацисты смогли обеспечить себе только 43,9 % голосов" - т.е. в конечном итоге за них проголосовало лишь около 38,5 % имевших право голоса.
   Но вот тут-то и проявилась гениальная предусмотрительность Гитлера: "Арестовав депутатов-коммунистов, но формально не запрещая КПГ и даже оставив ее членов в списках для голосования, Гитлер обеспечил себе двойной выигрыш. На выборах КПГ получила почти 5 млн. голосов; в ином случае эти голоса могли быть отданы другим партиям, но поскольку места коммунистов в рейхстаге и прусском парламенте оказались свободными вследствие произведенных арестов, нацисты /.../ получили абсолютное большинство в обоих парламентах".
   Сразу затем произошел захват и местной власти по всей Германии: "При помощи акций, напоминающих скорее путч, нацисты уже в первые четыре дня после выборов захватили власть в землях /.../, проводя демонстрации на улицах, окружая административные здания и требуя смещения бургомистров, полицай-президентов и, в конечном счете, правительств. В Гамбурге, Бремене, Любеке, Гессене, Бадене, Вюртемберге /.../, Саксонии /.../ по одной и той же схеме правительство земли заставляли уходить в отставку /.../. В Баварии гауляйтер Адольф Вагнер вместе с Эрнстом Ремом и Генрихом Гиммлером вынудил премьер-министра Хелда уйти в отставку 9 марта и приказал затем подчиненным занять здание правительства" - и с этого момента нацисты могли освобождаться от всякой видимости игры в демократию и политические коалиции.
   23 марта 1933 года последовала фактическая самоликвидация Рейхстага, принявшего закон о чрезвычайном положении - "Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства", монополизировавший власть в руках правительства, получившего и законодательные функции. Против голосовали только социал-демократы, партия которых была затем запрещена 22 июня того же года.
   14 июля 1933 года правительство издало "Закон против создания новых партий", объявив НСДАП единственной легальной политической партией Германии, причем любая попытка "организационно сплотить" другие партии или "создать новую политическую партию" преследовалась арестом или тюремным заключением сроком до трех лет.
   Так установилась однопартийная диктатура в Германии во главе с единоличным диктатором Адольфом Гитлером.
  
   Вот тогда-то немцы все более добровольно пошли на поводу у Гитлера - и не потому что утратили разум (по крайней мере - большинство из них), и даже не в опасении расправ со стороны новых властей (которые осуществлялись внутри Германии вовсе не тотально, хотя весьма демонстративно и выразительно!), а просто дешево и глупо продались - за ничтожные по сути полученные материальные блага и за вовсе химерические обещанные.
   "К концу 1934 года нацистский режим израсходовал около пяти миллиардов рейхсмарок на создание новых рабочих мест"; экономический "кризис удалось преодолеть даже гораздо быстрее и успешнее, чем было обещано новыми властями. Уже в 1936 году была достигнута почти полная занятость, а в промышленном производстве наметился подъем"; "Преобладало общее впечатление, что миллионы людей уже не стоят в очереди за пособием по безработице, а вовсю орудуют лопатой. Нищета была изгнана с улиц, и каждый видел это".
   Большинство немцев, в стадном чувстве оглядываясь на всех остальных, старалось убеждать себя в том, что все они служат чему-то стоящему и правому. Для немцев это совсем не сложно - они народ дисциплинированный, а повиновение начальству - высшая немецкая добродетель!
   Позднее это послужило поводом для политических и исторических инсинуаций, ставших расхожими штампами, - и с ними приходится сталкиваться на каждом шагу. В очередной раз, например, они повторяются в интервью известного кинорежиссера Дани Леви - автора странной кинокомедии "Мой фюрер", вышедшей в германский кинопрокат в канун 2007 года: "говоря о Гитлере, мы говорим и о народе Германии. Каждый народ выбирает того предводителя, который ему нужен. Иными словами, Адольф Гитлер не стал бы тем, кем он стал, если бы не соответствовал желаниям и чаяниям немецкого народа. Единство Гитлера и национал-социализма с немецким народом - вот что поистине ужасно".
   Но не это ужасно, поскольку это просто не соответствует истине: немцы вовсе не выбирали Гитлера, как не выбирали они ни Ульбрихта, ни Хоннекера! Ужас и трагедия совсем в ином: в том, что подобные деятели все-таки становятся во главе народов, которые их вовсе не выбирают.
   Немцы же, в силу своей дисциплинированности, и пострадали больше многих других, хотя с немецкого народа, как и с любого другого, нельзя снимать ответственность за его историю - и не только за историю Третьего Рейха.
   Вовсе не немцы, например, инициировали создание Берлинской стены, но построили ее они сами, и они же добросовестнейшим образом сохраняли и охраняли ее затем почти три десятка лет! Да и разломана она была фактически извне - в результате таинственных и опрометчивых политических игр М.С. Горбачева: немцам лишь показалось, что им позволили ее разрушить, а потом уже было поздно исправлять это недоразумение!..
   Что уж говорить при этом о концлагерях, созданных и действовавших по указанию собственного, немецкого начальства!..
   Гитлер был уникален, такие личности в принципе несопоставимы с целыми народами. Вот Гиммлер был зауряден, и на его месте могли оказаться многие другие из миллионов немцев (но далеко не каждый!) - и трудиться столь же добросовестно и продуктивно.
   В этом трагедия немецкого национального характера, но он такой, какой уж есть!
   Это, однако не наша тема.
  
   Позволим себе, впрочем, небольшой логический этюд: коль скоро кинорежиссер Леви отождествляет немецкий народ и Гитлера, а последний показан в его фильме как откровенный дегенерат, то эта его (Леви) оценка, следовательно, распространяется и на всех немцев.
   Что ж, эта индивидуальная точка зрения имеет право на существование, как и любая иная! Хотя и обидно за современную культуру, в которой бытуют подобные оценки.
  
   Формально Гитлер не смог выполнить обещания никогда больше не проводить выборов, сделанное в феврале 1933, - приходилось, все-таки, соблюдать какую-то видимость респектабельности. Это, впрочем, шло ему на пользу!
   11 ноября 1933 года 96 % германских избирателей приняли участие в голосовании, побив, тем самым, прежний рекорд избирательской активности, и отдали, наконец-то, уже 92 % своих голосов за НСДАП - на новых выборах в Рейхстаг, игравший теперь, однако, нисколько не большую практическую роль, чем Верховный Совет СССР.
   Заметим притом, что и приведенные результаты голосования - свидетельство далеко не абсолютного господства нацистов над умами соотечественников: более десяти процентов немецких избирателей не только придерживались иных взглядов, но и наглядно демонстрировали это, что никогда не допускалось на выборах в Верховный Совет СССР - по крайней мере по официальным отчетам!
   Тем не менее, Гитлер в конце концов добился того, что известный немецкий историк Голо Манн, сын Томаса Манна, писал о нем: "Только он мог отдать приказ, который бы выполнили 57 млн. человек".
   Однако и это продолжалось недолго: пока все, казалось бы, шло хорошо, Гитлер вполне импонировал немцам; неудачи же поколебали всеобщее обожание: "Тот всенародный восторг, вызванный успехами внешней политики Гитлера, который существовал в мирные времена, испарился без следа по мере продолжения войны. Помимо понятного желания скорейшего прекращения военных действий, в широких кругах германского народа существовало и глубокое разочарование в Гитлере как лидере нации и государства" - писал уже после войны гросс-адмирал Эрих Редер, командующий немецким флотом в 1935-1943 годах.
   Подобные настроения наиболее наглядно проявились в верхушечном заговоре 20 июля 1944 года, жестоко подавленном. Но и после этого, все ближе к концу войны, многие приказы Гитлера молчаливо игнорировались и отдельными ответственными лицами, и массой публики - в результате Гитлеру приходилось заметно умерять свои радикальные распоряжения.
   Однако на протяжении десятка лет так именно и обстояло дело, как сформулировал Голо Манн - и это подтверждается самыми ближайшими соратниками Гитлера.
   Генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг: "Приказы принципиального характера исходили только от одного лица - Адольфа Гитлера. Остальные были только исполнительными органами".
   Доходило даже до того, что когда в августе 1939 британский посол в Берлине сэр Невил Гендерсон просил Германа Геринга оказать умиротворяющее влияние на Гитлера, то наци номер 2 четко ответил ему: "мы, все остальные, не больше чем пыль под его ногами".
  
   Двенадцать лет нацистского режима не прошли даром.
   В начале 1946 года, почти через год после завершения войны в Европе, фельдмаршал Монтгомери, возглавлявший администрацию в британской зоне оккупации Германии, отмечал: "я располагал информацией, что значительная часть населения, примерно 60 процентов, убежденные нацисты".
   Разумеется, эти люди оставили после себя потомство - физическое и духовное.
   Поскольку их победители тоже не были ангелами, а после войны, в отличие от немцев, имели гораздо меньше побуждений к самосовершенствованию, то это в значительной степени и определяет умонастроения сегодняшнего мира и современное положение дел.
   До идеала тут далеко, с чего, мы, собственно, и начинали.
  
   Таинственный приход Гитлера к власти, сыгравший решающую историческую роль во всем последующем (а также и другие значительные эпизоды, не нашедшие исчерпывающих объяснений, например - полет Рудольфа Гесса в мае 1941), заставляет поднять вопрос о закулисных политических силах, агентом которых, возможно, и состоял Гитлер, навербовавший притом целую партию своих приверженцев, исчисляемую к 1933 году сотнями тысяч человек - но тогда еще никак не миллионами!
   Такой подход к толкованию роли Гитлера отнюдь не нов: "Гитлер представал в качестве вполне заменимой, "заурядной жестяной фигуры", как писал один из авторов левого направления, занимавшийся анализом фашизма, еще в 1929 году /.../.
   /.../ многие политики-консерваторы и историки-марксисты столь странным образом сходились во взгляде на Гитлера как на инструмент для достижения чьих-то целей. Будучи далеким от какого бы то ни было величия и не являясь крупной политической, а уж тем более исторической фигурой, он казался идеальным олицетворением типа "агент"."
   Заметим, однако, что подобные подозрения высказывались еще раньше - и вовсе не буржуазными консерваторами и тем более не историками-марксистами. Совсем незадолго до 29 июля 1921 года, когда Гитлер был провозглашен "фюрером" - вождем НСДАП, против него выступили противники в его собственной партии.
   Один из первых членов НСДАП Эрнст Эреншпергер составил политическую декларацию и опубликовал ее в газете "Мюнхенер Пост". Там говорилось: "Он (Гитлер) полагает, что пришло время, чтобы по заданию стоящих за ним темных сил внести разброд и раскол в наши ряды и тем самым сыграть на руку махинациям евреев и их пособников... И как он ведет эту борьбу? Чисто по-еврейски".
   Не нужно воспринимать данный текст как обвинение Гитлера в еврейском происхождении. Это просто такой типичный словесный оборот; автору этих строк (не еврею ни по происхождению, ни по имени, ни по внешности) неоднократно случалось выслушивать подобные выпады на русском языке по собственному адресу - всегда, разумеется, в отсутствии евреев. Нередко случалось слышать и ничем не обоснованные подозрения по адресу каких-либо чем-то несимпатичных типов: а не еврей ли он?
   Характерно и откровение на эту тему самого Гитлера, высказанное, что существенно, в октябре 1920 года (если верить воспоминаниям Отто Штрассера, именно тогда и познакомившегося с Гитлером): "как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить - еврей он или нет" - здесь, заметим, ни слова не говорится о том, когда именно Гитлер увлекался столь полезным занятием!
   Так или иначе, но демарш Эреншпергера привел к тому, что до конца 1921 года о Гитлере ходили слухи в НСДАП, что он еврей.
   А вот ощущение стоящих за Гитлером темных сил возникло, конечно, совсем не случайно.
  
   Бедой сторонников такого толкования было и остается то, что им никак не удавалось соорудить разумную и непротиворечивую концепцию для объяснения того, чьим же именно агентом являлся Гитлер.
   Одна из моднейших и экстравагантнейших версий состоит ныне в предположении о союзе Гитлера с мировым сионизмом!
   Правда, и в этом нет ничего нового: еще накануне назначения Гитлера рейхсканцлером отставной генерал Эрих фон Людендорф, отлично его знавший, предупреждал своего старого соратника Гинденбурга об опрометчивости такого шага "прежде всего потому, что считал фюрера марионеткой евреев".
   Неизменно, однако, получается, что практически все возможные кандидаты на роль руководителей или тайных партнеров Гитлера (лица, партии, социальные группы, правительства или народы) претерпевали в то или иное время такой значительный ущерб от деятельности его самого, его приспешников или Третьего Рейха в целом, что и речи не может идти о том, чтобы Гитлер неизменно оставался их агентом.
   Правда, Гитлер, неоднократно корректировавший свой политический курс, мог быть в принципе слугой разных господ - не только одновременно, но и последовательно. Но и таких гипотез (не в виде отвлеченной идеи, а в качестве конкретной логической конструкции, подкрепляемой всем полигоном известных фактов) также никому создать пока не удавалось.
   Исключение может представлять собой разве что такое разъяснение, вроде бы устраняющее все известные противоречия (данное сообщение возникло в 2005 году и, разумеется, не имеет ни малейших ссылок на первоисточники): "В Берлине найден договор, который Адольф Гитлер заключил с самим сатаной. Контракт датирован 30 апреля 1932 года и подписан кровью обеими сторонами.
   Согласно ему, дьявол предоставляет Гитлеру практически неограниченную власть с условием, что тот будет использовать ее во зло. В обмен фюрер обещал отдать свою душу ровно через 13 лет.
   Четыре независимых эксперта изучили документ и сошлись во мнении, что подпись Гитлера действительно подлинная, характерная для документов, подписанных им в 30-40-е годы.
   Дьявольская подпись тоже совпадает с той, что стоит на других подобных договорах с владыкой ада" - но и здесь возникают вопросы относительно того, как же обстояли дела до 30 апреля 1932 года и после 30 апреля 1945!..
  
   В конечном же итоге следует признать, что Гитлер и как личность, и как политический деятель и был, и продолжает оставаться загадкой.
   Не случайно, поэтому, он остается объектом разнообразнейших пропагандистских, спекулятивных и наукообразных сведений и инсинуаций. Чего, например, стоит еще одна выдержка из уже цитированного интервью Дани Леви:
   Корреспондент: "В фильме "Мой фюрер" Гитлер показан импотентом, который мочится в постель и по ночам мучается кошмарами. Он страдает от того, что в детстве его били. Какая польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием?"
   Леви: "Встречный вопрос: а какая польза в том, чтобы не показывать его таким, каким он был? /.../ все то, что я рассказываю о Гитлере, - не мои выдумки, а документально подтвержденные факты. Он действительно был импотентом и мочился в постель. Об этом знают очень немногие" - таким образом выясняется, что этот кинорежиссер принадлежит к таинственному кругу посвященных, располагающих особыми сведениями о Гитлере, недоступными более никому! Причем этот круг, очевидно, настолько ограничен и законспирирован, что и источники его сведений окружены непроницаемой тайной!..
   Но о Гитлере продолжает создаваться не только безответственная галиматья, но и значительная масса серьезных квалифицированных исследовательских работ. Его никак нельзя считать фигурой, обойденной заслуженным вниманием: "Вопрос "почему стал возможен Гитлер?" занимал в свое время противников нацизма и до сих пор не решен современными историками. /.../ В то время как историки ГДР не написали ни единой биографии Гитлера, интерес к личности диктатора Германии среди немарксистских писателей, возникший еще при [его] жизни, похоже, не собирается угасать" - писал английский историк Ян Кершоу примерно в то время, когда рушилась Берлинская стена.
   Все это вполне полезно и оправданно: знание и понимание особенностей психики, поведения и мировоззрения личностей, подобных Гитлеру и его окружению, секретов их успеха и причин их поражений значительно полезнее и поучительнее для человечества, чем изучение качеств типичных заурядных личностей, хотя и последнее весьма непросто и небесполезно!
   Среди множества исследований, предпринятых в отношении Гитлера, имеются блестящие работы профессиональных психологов. Но никакой психологический, психоаналитический и психиатрический анализ не может давать полезные результаты при катастрофическом дефиците конкретных сведений о тайной деятельности этой личности, о странных особенностях детских лет и об отклонениях от норм в поведении предков, если все это имело место, а в данном случае - имело!
  
   Предисловие к первому изданию книги известного немецкого историка Вернера Мазера о Гитлере, написанное им в 1971 году, начинается следующим образом: "Книг, рассказывающих об Адольфе Гитлере, не сосчитать. Уже десять лет назад было зарегистрировано около 50 000 названий книг только о второй мировой войне. Биографии же относительно немногочисленны. Слишком многое в жизни Гитлера считалось до сих пор не выясненным, и слишком мало можно было доказать".
   Завершается то же предисловие таким бодрым заявлением: "Теперь в жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен". Поскольку это предисловие воспроизведено и в двенадцатом (!) немецком издании этой книги, вышедшем в 1997 году, то нужно понимать так, что точка зрения Мазера не изменилась за прошедшую четверть века.
   И что же мы, при всем при этом, знаем теперь о жизни и смерти Адольфа Гитлера?
   Оказывается, что по-прежнему весьма немного.
   Приведем характерный пример.
  
   Тот же Мазер, утверждающий, что не оставил в биографии Гитлера белых пятен, приводит такие сведения: "Летом 1912 г., - пишет Гитлер в "Майн кампф", - я наконец-то приехал в Мюнхен.
   После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме N 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: "В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.". Обе даты не совпадают с реальными фактами".
   Реальные же факты состоят в следующем: 24 мая 1913 года "Гитлер снимается с учета в Вене и переезжает в Мюнхен, где снимает комнату у портного и владельца магазина Йозефа Поппа по Шляйсхаймер-штрассе" - об этом имеются совпадающие свидетельства в различных серьезных документах независимого происхождения.
   Противоречие очевидно: 24 мая 1913 года - это не весна и не лето 1912 года. Существенно ли расхождение?
   Судя по тому, что Мазер оставил его без дальнейших комментариев, сам он посчитал, что несущественно - и, следовательно, никак не должно относиться к числу белых пятен, наличие которых Мазер с апломбом отвергает. Но так ли это?
   Разумеется, всякий мемуарист способен на ошибку памяти - и Гитлер априори имеет на это такие же права, как и иные мемуаристы. Мог ошибиться - и ошибся; что ж - бывает! Мы же - не бывший гауляйтер, чтобы верить в безусловную безошибочность Гитлера!
   Но вот авторы надписи на официальной мемориальной доске в Мюнхене имели уже, конечно, меньше прав на ошибку: они обязаны были перепроверять свидетельства очевидцев и мемуаристов и исправлять их. Они и исправили (исправили самого Гитлера!): изменили лето 1912 на весну того же 1912 года - т.е. еще больше усугубили ошибку, допущенную Гитлером в "Майн Кампф"!
   Очень интересно!
  
   Общеизвестно, что Гитлер отличался феноменальной памятью. Если она его и подводила, то об этом практически не имеется никаких свидетельств. В этом специфическом смысле Гитлер, похоже, действительно никогда не ошибался - по крайней мере до апреля 1945 года. Собственно говоря, именно таким способом он просто и наглядно и демонстрировал собственную непогрешимость - никто ничего не мог противопоставить такому знанию и запоминанию деталей!
   В апреле же 1945 происходили удивительные вещи, которые, конечно, не могли не обратить на себя внимание трезвомыслящих историков.
   Советские исследователи Д.Е. Мельников и Л.Б. Черная уже в начале 1980-х годов высказали гипотезу о том, что в апреле 1945 в Берлине произошел подлинный государственный переворот, возглавляемый Йозефом Геббельсом и Мартином Борманом: "все происходившее в бункере Гитлера в последние десять дней апреля кажется совершенно бессмысленным и диким, если не принять версию, что и у Бормана и у Геббельса был совершенно конкретный план действий. /.../ свои замыслы Борман и Геббельс раскрыли, но только не до, а после смерти Гитлера.
   /.../ можно предположить, что план Геббельса - Бормана был основан на том, что Гитлер умрет и оставит завещание, в котором предложит именно этим лицам вести переговоры. Для осуществления этого плана необходимо было: задержать Гитлера в имперской канцелярии в полной изоляции до тех пор, пока его бегство из Берлина станет немыслимым; заставить Гитлера написать завещание; по возможности, заставить Гитлера покончить с собой".
   Понятно, что этот гипотетический план (существовал ли он на самом деле, осуществлялся или нет) оказался безуспешным ввиду несогласия Сталина вести переговоры с новоявленными владыками Германии, засевшими в осажденном бункере.
   К этим же дням относится эпизод, происходивший вечером 23 апреля 1945 года и описанный генералом Гельмутом Вейдлингом - последним немецким военным комендантом Берлина. Он заслуживает того, чтобы привести его со всеми изложенными подробностями:
   "Генерал Фотсбергер /.../ доложил мне, что фюрер отдал приказ расстрелять меня за то, что я якобы перенес КП корпуса в Дебериц (западнее Берлина), и будто бы уже вчера (22 апреля) какой-то генерал был отправлен в Дебериц для того, чтобы арестовать меня.
   По моему мнению, речь могла идти только о каком-либо слухе или недоразумении, поэтому у меня было очень большое желание выяснить этот вопрос. /.../
   Около 18.00 я и мой начальник оперативного отдела прибыли в имперскую канцелярию. /.../
   Генералы Кребс и Бургдорф приняли меня очень холодно и сдержанно. Я немедленно спросил, /.../ почему я должен быть расстрелян. /.../ я четко и ясно мог доказать, что /.../ перенос КП в Дебриц был бы величайшей глупостью. Оба генерала должны были признать, что, очевидно, произошло какое-то недоразумение. Они стали значительно любезнее и обещали немедленно выяснить вопрос обо мне у фюрера.
   Через полчаса оба генерала вернулись с доклада /.../ и объявили, что фюрер хочет немедленно говорить со мной. /.../
   За столом с картами сидел фюрер Германии. При моем появлении он повернул голову. Я увидел распухшее лицо с глазами лихорадочного больного. Фюрер попытался встать. При этом я, к своему ужасу, заметил, что его руки и одна нога непрестанно дрожали. С большим трудом ему удалось подняться. С искаженной улыбкой он подал мне руку и едва слышным голосом спросил, встречал ли он меня прежде. Когда я ответил, что год тому назад 13 апреля 1944 г. в Оберзальцберге я принял из его рук "Дубовый лист к рыцарскому кресту", он сказал: "Я запоминаю имена, но лиц уже не могу запомнить". При этом его лицо напоминало улыбающуюся маску. Вслед за этим фюрер с усилием уселся в свое кресло. Даже когда он сидел, его левая нога была в непрестанном движении, колено двигалось, как часовой маятник, только немного быстрее".
   Далее Вейдлинг доложил обстановку на фронте подчиненного ему корпуса и высказал ряд предложений.
   "Фюрер одобрительно кивал головой, а потом начал говорить. В длинных предложениях он изложил оперативный план выручки Берлина. При этом он все более уклонялся от темы и перешел на оценку боеспособности отдельных дивизий. /.../ Все с большим и большим изумлением слушал я разглагольствования фюрера. /.../ Меня отпустили. Снова фюрер попытался встать, но не смог. Сидя подал он мне руку. Я покинул комнату, глубоко потрясенный тяжелым физическим состоянием фюрера. Я был как в тумане!"
   На следующий день, 24 апреля 1945, Вейдлинг и получил новое назначение. Кребс объявил ему: "При своем докладе вчера вечером вы произвели на фюрера благоприятное впечатление, и он назначил вас командующим обороной Берлина".
   После этого Вейдлинг, принявший командование, продолжал ежедневные доклады фюреру и получал от последнего сбивчивые и многословные указания - так происходило вплоть до вечера 30 апреля 1945, когда Вейдлингу было объявлено о самоубийстве Гитлера.
   Все это имеет, разумеется, совершенно иные объяснения, нежели предположили Мельников и Черная. Другие историки, понявшие позднее, что после 22 апреля 1945 Гитлер был заменен в Имперской канцелярии двойником, продолжавшим исполнять его роль (например - Л.А. Арбатский), дают однозначную трактовку этому эпизоду: Гитлер в первый раз в жизни позабыл человека, которого видел раньше, и не мог вспомнить обстоятельств их прежней встречи только потому, что это был вовсе не Гитлер!
   Весь этот цирк с немощью Гитлера, которого с ночи на 23 апреля уже играл двойник, был целенаправленно рассчитан на то, чтобы затруднить узнавание подмены теми людьми, которые были с ним достаточно хорошо знакомы. Причем для этого было существенно необходимо, чтобы они общались с Гитлером как можно раньше, а не в самые последние предшествующие дни и недели.
   Двойник, как бы внешне он ни походил на оригинал и как бы ни был оттренирован и обучен, не мог, конечно, играть роль полноценного дееспособного Гитлера, особенно - в обстановке военных совещаний и принятия немедленных решений, где Гитлер заведомо превосходил любого своего генерала. Иное дело - играть роль якобы заболевшего, немощного и опустившегося Гитлера, утратившего прежнюю остроту ума и трезвость мышления.
   Убедительное свидетельство блестящего владения военной обстановкой и непогрешимой логики собственных рассуждений Гитлер продемонстрировал, например, в своем выступлении перед генералами во время немецкого наступления в Арденнах, 28 декабря 1944 года, - всего за четыре месяца до описанного Вейдлингом эпизода. Эта речь производит сильнейшее впечатление даже сегодня - в этом может убедиться каждый желающий: полный текст этой речи неоднократно публиковался на русском языке.
   Хотя, нужно заметить, уже тогда, в самом конце 1944 года Гитлер не выглядел бодрым и здоровым.
   Еще в 1943 году Геринг говорил Геббельсу, что "фюрер постарел на пятнадцать лет за три с половиной года войны". Дальше - больше: контузия при покушении 20 июля 1944 года повредила у Гитлера вестибулярный аппарат и его движения утратили естественность: "у него так и не восстановилось чувство равновесия".
   Неудивительно, что один из участников совещания 28 декабря 1944 года, генерал Хассо фон Мантейфель, отмечал "согбенную фигуру с бледным, оплывшим лицом, съежившуюся на стуле, с дрожащими ладонями, старательно прячущую левую, сводимую сильной судорогой руку".
   Заметим, однако, что та же судорога руки - это вовсе не судорога мозга, а съежившийся на стуле Гитлер вполне мог тогда с него подскакивать!
  
   Все подобные уже послевоенные описания стриглись под одну гребенку, преследуя цель всячески принизить и умалить значение и роль Гитлера.
   Через пару лет после 1945 года, когда уже были казнены ближайшие военные сподвижники Гитлера Кейтель и Йодль, уцелевшие умные немецкие генералы принялись усердно демонстрировать, что дилетант Гитлер только мешал им самим грамотно руководить военными действиями, а политические решения, за которые нес ответственность он - и притом только он один! - типичное проявление его психического нездоровья и физической усталости.
   Началось это еще во время войны, и такие настроения определенным образом перекликались с мотивами заговорщиков 20 июля 1944 года. После войны бывший шеф Гестапо Генрих Мюллер говорил (много ниже мы вернемся к оценке достоверности его показаний): "Я слышал однажды, как один очень высокий армейский чин сказал: "Это война Гитлера. Если он ее проиграет, это его вина"."
   Это очень понравилось многим послевоенным немцам, выработавшим классическую, почти общепризнанную легенду: "Как только Гитлер вмешивался в ход военных операций, не слушая советов профессионалов, это сразу же имело катастрофические последствия".
   Таким-то образом и возникла колоссальная и чрезвычайно общественно оправданная польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием! Сохраняется она, как видим, и по сегоднешний день, хотя не названный Мюллером по имени гитлеровский генерал и современный кинорежиссер Дани Леви вкладывают в унижение Гитлера различный смысл!
   Стараниями свидетелей, заинтересованных в поддержании подобного впечатления или, наоборот, вовсе непосвященных в существо дел, происходивших в Бункере, Гитлер последних дней пребывания в Берлине был превращен в полную развалину.
   Всего пару лет назад, в конце 2004 года, немцы с помпой изобразили в игровом фильме страдания этого милого, но деградировавшего старичка. Шедевр режиссера Оливера Хиршбигеля "Крах" бодро выскочил в лидеры немецкого кинопроката, но затем немцы очень заметно удивились, обнаружив, что ни фильм, ни его герой не вызвали ни малейших симпатий в остальном мире - и эта пустышка не удостоилась ни одной из международных премий, на которые была рассчитана.
   Теперь появляется комическая вариация на ту же тему - упомянутый "Мой фюрер", где Гитлер, повторяем, изображен уже совсем не симпатичным дегенератом, - и конца этому не предвидится!
   Вот историки (не только немецкие, но и многие иные) охотно поддержали такую версию - она ведь так удобна и совершенно не заставляет задумываться о странных и необъяснимых событиях и явлениях! - и дружно живописали:
   Фест: "Все, кто видел Гитлера в эти дни, единодушны в своих описаниях фюрера и отмечают в первую очередь его согбенную фигуру, серое лицо с синяками под глазами и становившийся все более хриплым голос. Его обладавший раньше такой гипнотической силой взгляд был теперь опустошенным и усталым. Он все более явно переставал сдерживать себя, казалось, самопринуждение к стилизации в течение стольких лет мстило теперь за себя. Его китель часто был заляпан остатками еды, на впалых старческих губах виднелись крошки от пирожных, а когда он, слушая доклад, брал в трясущуюся левую руку очки, то слышно было, как они постукивают по крышке стола";
   Тревор-Роупер: "Расхаживая по Бункеру взад и вперед (согласно драматическому сообщению Ханны Райч), Гитлер размахивал картой, быстро расползавшейся под его потными пальцами, и говорил каждому посетителю, какие предпринимаются сложные военные действия, чтобы всем им спастись. Иногда он кричал, отдавая приказания, как будто сам руководил защитниками города; иногда разворачивал карту на столе и, склонившись над ней, дрожащими руками принимался расставлять и переставлять пуговицы - утешительную символику освободительных армий" - это же просто говорящее и кричащее пугало, хотя и не столь обездвиженное, как в описаниях Вейдлинга - этому человеку было, разумеется, трудновато усидеть на одном месте целую неделю!
   Здесь, конечно, явное описание уже второго, поддельного фюрера. Этот, конечно, не обладал знаменитым гипнотизирующим взглядом фюрера - такое не сыграешь! Тем более не могло такое пугало и загипнотизировать кого-либо, как это изящно проделывал Гитлер еще в марте 1945 - пример с данцигским гауляйтером мы уже приводили!
  
   Не исключено, что и в предшествующие дни, обеспечивая реализацию заранее запланированной подмены, настоящий Гитлер уже сам пытался эпизодически играть роль своего преемника, а посвященные окружающие подыгрывали ему. Но это получалось не очень удачно ни у него, ни у других - себя не переделаешь!
   Вот, тем не менее, описание диалога между Гитлером и Евой Браун, происходившего, будто бы, в точности 21 апреля 1945, который воспроизводит секретарша фюрера Гертруда Юнге - дама, целиком посвященная в то, что же тогда происходило в Бункере, но так никогда в этом публично не сознавшаяся - при всей многословности ее письменных и устных воспоминаний, тиражированных телевидением. В данном же случае Юнге, не выпячивая своего намерения, постаралась и подколоть Еву, которой она, несомненно, жутко завидовала, и одновременно решительно опровергнуть разглагольствования прочих "свидетелей":
   "Ева, ужасная чистюля, обнаружила пару красных и синих пятен на сером мундире Гитлера. "Посмотри, ты совсем грязный! Больше не надевай этот мундир. Не надо во всем подражать старому Фрицу и ходить таким же неряхой, как он". Гитлер возражал. Он уже не был ни фельдмаршалом, ни политиком, ни диктатором. "Но это же, в конце концов, мой рабочий костюм. Я же не могу повязывать фартук, когда на совещании орудую цветными карандашами". Она была к нему несправедлива, потому что он был педантично аккуратным. Он никогда не подавал кому-нибудь руку, если перед тем только слегка погладил свою собаку" - это, как видим, рассказ о все той же неаккуратности, имевшей место все в те же дни, но совершенно не в стиле всех прочих стандартных описаний!
   Тот же Вейдлинг был бы поражен, встретившись с Гитлером всего лишь накануне, 22 апреля 1945 года: последний совершенно без проблем перемещался тогда по помещениям Рейхсканцелярии, устраивая взбучки и выволочки подчиненным - отдал, в числе прочего, и приказ о расстреле Вейдлинга. Затем на общем совещании он буквально потряс всех присутствовавших взрывом своей бешеной энергии, разразившись жуткими обвинениями и угрозами в адрес наличествующих и отсутствующих соратников, и заявил о том, что никогда не покинет Берлин, а остальные могут убираться! Потом спокойно, но решительно выпроваживал и заботливо собирал в дорогу своих ближайших военных помощников Кейтеля и Йодля - к этой сцене, полной особого смысла, мы еще будем возвращаться.
   Не мог же он внезапно заболеть и измениться до неузнаваемости всего лишь за одну следующую ночь (точнее - мог, если бы с его организмом случилось что-то очень уж серьезное: инсульт, инфаркт, тяжелое отравление, резкое прекращение приема наркотических средств, сотрясение мозга или общая контузия и т.д., но ведь ничего подобного официально не было зарегистрировано!) - в этом-то и состояли сценарные и постановочные трудности сюжета, разыгранного в апреле 1945, когда нужно было продолжать скрывать исчезновение настоящего Гитлера.
   С непосвященными в факт осуществленной подмены, с которыми и Гитлеру, и лже-Гитлеру требовалось по сути их преемственной роли непрерывно общаться, приходилось тем или иным образом прекратить контакты - проще всего приказом эвакуироваться из Берлина.
   Заметим, что 20 апреля состоялся очередной день рождения Гитлера - ему исполнилось 56 лет. Ввиду тяжелейшего положения на фронтах Гитлер был против каких-либо торжеств, но все-таки был вынужден принять нацистских бонз, съехавшихся ради этого дня в Берлин. Тогда Гитлер в последний раз виделся с Герингом, Гиммлером и рядом других лиц; все, кто оставили свои впечатления об этой встрече, отмечали тяжелейшее на вид физическое состояние Гитлера; он, однако, не высказывал при этом никаких глупостей, не устраивал истерик, не мазал мундир и собственную физиономию остатками пищи. Понятно, что встречаться с кем-либо из этих лиц, видевших фюрера с близкого расстояния всего несколько дней назад, было крайне противопоказанно его двойнику.
   Посвященные же в суть подмены генералы Кребс и Бургдорф, руководившие двойником и игравшие им как марионеткой, были затем беспощадно ликвидированы в ночь на 2 мая 1945 года, пережив несчастного двойника только на двое суток; "кукловоды" явно недооценили опасности той игры, в которую согласились играть. С другой стороны: а был ли у них выбор?
   Тут, конечно, приходилось импровизировать на ходу, попутно решая судьбы нежданно возникавших визитеров. Пришлось, в числе прочего, не допускать новой встречи с фюрером прежнего коменданта Берлина генерала Реймана, регулярно общавшегося с Гитлером с конца марта 1945 года.
   Вейдлинг удачно подвернулся под руку. При его первом визите в Рейхсканцелярию понадобилось, во-первых, уточнить, когда же он видел Гитлера в предшествующий раз (выяснилось, что за год до этого) и, во-вторых, проверить, оказался ли он способен поверить в столь разительные изменения, происшедшие с фюрером. Вейдлинг прошел поставленный тест; в противном случае его первый визит в Рейхсканцелярию наверняка оказался бы и последним - вообще последним актом в его жизни! - и никто на это не обратил бы никакого внимания: в апреле 1945 по приказу фюрера произошла масса расправ над целым рядом людей.
   Но зато Вейдлингу не повезло позднее - его уже не выпустили из советских лагерей: он умер или был убит 11 ноября 1955 года в лагере Владимировка в Советском Союзе, прямо накануне репатриации в Германию.
  
   В наше время вполне разумеется, что никакой историк, уважающий себя и своих коллег, просто не будет всерьез рассматривать такую заведомую нелепость, как двойники, заменявшие Гитлера, Гесса или кого-либо еще, - это же просто неприлично: неприлично точно так же, как всерьез дискутировать, летали ли ведьмы на помеле!
   А в результате получается, что уничтожение пяти, десяти или даже большего числа миллионов людей, повинных только в том, что они существовали и при этом, естественно, исполняли всяческие разнообразные функции, присущие всем людям вообще, - ничуточки не удивительный и вполне объективный исторический факт (хотя, повторяем, находятся энтузиасты, ставящие под сомнение даже такие факты!), а вот бегство с целью сохранения жизни и избежания ответственности человека, который санкционировал подобные акты, причем при бегстве были использованы двойник этого человека и другие сообщники, также затем в большинстве уничтоженные при заметании следов, - это, конечно, плод недобросовестной фантазии и дилетантизма гнусных недоброжелателей, пытающихся создавать нездоровые сенсации ради собственной дутой популярности!
   Это очень удобная, согласитесь, и комфортабельно оборудованная позиция научных профессионалов!
  
   Похожим образом стараются себя вести, конечно, не только биографы Гитлера, но и прочие историки, под перьями которых реальные исторические фигуры приобретают столь значительную респектабельность (даже и при свершении заведомо негативных и экстравагантных поступков), каковой они вовсе не имели при жизни.
   Разумеется, сами исторические герои, те же Сталин или Гитлер, тоже затрачивали немало усилий для облагороживания собственного имиджа в глазах современников и потомков, но и они конкретно, и все остальные не имели возможности заботиться об этом в самые критические моменты своей жизни.
   Вот, например, короткие и ясные воспоминания хозяйки конспиративной квартиры, в которой Ленин провел последний месяц своей жизни сразу перед тем, как сделаться Председателем Совета Народных Комиссаров Российской Республики: "в пятницу, 22 сентября [1917 года], часов в восемь - начале девятого вечера, я услышала, что в квартиру вошли. Это были Ленин и Крупская. /.../
   [На следующий день] после обеда Владимир Ильич предложил мне показать всю квартиру. Вошел в мою комнату, увидел балкон, спросил, закрываю ли я его на зиму. Затем поинтересовался, где проходит водосточная труба, и сказал, чтобы окно, у которого расположена труба, на зиму не закрывать. Он предложил мне вечером, когда стемнеет, пройти во двор и незаметно отколотить в заборе две доски как раз против водосточной трубы - от верхней слеги или от нижней, как будет сподручно. Я спросила Владимира Ильича, зачем это нужно.
   - Как вы не понимаете, у вас нет другого выхода из квартиры, - ответил он.
   - Неужели вы будете спускаться по трубе?
   - Когда надо будет, спущусь и по трубе, - сказал Владимир Ильич".
   Разумеется, когда надо было, и Владимир Ильич, и все остальные и спускались по трубе, и просачивались сквозь канализацию - и Гитлер вовсе не должен был быть исключением из этого правила людей, сознательно ставивших себя выше остального человечества!
   Да и самые простые и непритязательные персонажи должны были поступать в критических ситуациях совершенно так же!
  
   Возвращаясь к исходному сюжету, прямо заявим, что настоящий Гитлер никак не мог бы перепутать в 1924 году, когда он диктовал "Майн Кампф", год своего переезда из Вены в Мюнхен, происшедший за десяток лет до того - и повторенный затем во всех многочисленных переизданиях этой книги. Он никогда не забывал никаких мелочей (в кавычках и без кавычек), которые запоминал, и никогда не прощал такой забывчивости другим.
   Вот типичный Гитлер, только что переживший величайший триумф всей своей жизни до того момента - Аншлюсс Австрии: "во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого был в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф".
   Следовательно, в эпизоде с перепутанной датой переезда, добросовестно отмеченном Мазером и никак им не объясненном, содержится глубокий смысл - и смысл этой "ошибки" может состоять только в создании алиби Гитлеру, желавшему откреститься от каких-то событий, имевших место в Вене в промежутке времени от лета 1912 до весны 1913 года.
   Это четко прослеживается в особом отношении Гитлера к событиям довоенного периода его жизни. Один из немногих, рисковавших задавать в двадцатые годы почти прямые вопросы Гитлеру на скользкие темы, Эрнст Ханфштангль (о нем самом и о его особой роли подробно должно быть рассказано уже в наших будущих публикациях), так свидетельствует об этом: "Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т.д., но он закрывался, как устрица".
  
   Когда автор этих строк впервые осознал этот факт, то впал, следует сознаться, в глубочайшее уныние. Воображение немедленно нарисовало нищего художника, убивающего топором пару старушек, а трезвая оценка осознанной ситуации ввергла в безнадежный пессимизм: ну как же можно сейчас (тогда был самый конец ХХ века) отыскать в полицейской хронике Вены 1912-1913 годов каких-то старушек, предположительно зарубленных или зарезанных Гитлером, и, главное, разумно обосновать такую невероятную и чудовищную гипотезу?
   Но мрачный прогноз, по счастью, не сбылся: в течение последовавших нескольких лет все-таки удалось выяснить мотив вранья, предпринятого Гитлером в отношении событий того времени.
   Решающую роль сыграло, как ни странно, внимательное прочтение произведений все того же Вернера Мазера. Этот исследователь, как никто другой, сумел отметить секреты частной жизни Гитлера и его предков.
   Автор этих строк вынужден признать, что даже не может и мечтать о выяснении столь красочных подробностей, какие установил Мазер по архивным документам и опросам свидетелей, еще сохранившихся ко времени его работы, а также по публикациям других историков. Однако Мазер занял личную позицию весьма своеобразного свойства: он проявил крайнюю незаинтересованность в освещении сведений, очевидным образом порочащих репутацию и его любимого героя - Адольфа Гитлера, и его предков.
   Такая позиция по-человечески достаточно понятна, но с политической точки зрения отдает прямо-таки недвусмысленной гнусностью, а с точки зрения научной этики непосредственно граничит с фальсификацией: замалчивание выясненной истины - почти что ложь. Кроме того, в некоторых ситуациях напрашивается и иное объяснение сомнительного поведения этого выдающегося историка: избегая публикации сенсационных, но трудно доказуемых нестандартных построений, он явно старался уберечь от нареканий свою высочайшую академическую репутацию.
   Можно даже допустить, что сам Мазер иногда это прекрасно сознавал, и, движимый противоречивыми побуждениями, бросал скрытый вызов читателям и потенциальным преемникам, допустив на страницы своих произведений весьма выразительные намеки на существо собственных открытий.
   Эпизод с датой переезда Гитлера из Вены в Мюнхен - один из самых сильных ходов такой интеллектуальной игры, если ее действительно сознательно вел Мазер. Тем более интересно, если он этого все-таки не сознавал: тогда получается, что неприятная истина самостоятельно пробивалась и пробилась на его страницы помимо воли автора.
   Автор этих строк, не располагая ни малейшим авторитетом как ученый-историк и не собираясь таковым обзаводиться, решился принять этот так или иначе брошенный вызов. В результате удалось, в частности, установить, что никаких старушек Гитлер в Вене не убивал, а совершил кое-что похуже, но и убитые старушки отыскались в биографии Гитлера - в другие годы и в другом месте!..
   Это-то и составляет основную сюжетную линию нашей публикации.
  
   Но прежде чем приступить к изложению отчасти запутанных, а отчасти совершенно очевидных фактов, зададимся вопросом: а почему же наши многочисленные предшественники, помимо Мазера, совершенно обошли стороной многие важнейшие подробности биографии главнейшего политического деятеля ХХ века?
   И здесь впору вернуться к гипнотическим способностям Гитлера.
  
   Этих способностей явно не хватило на то, чтобы навсегда внушить миллионам людей, веривших в Гитлера и следовавших за ним, что подлинный Гитлер был добрым отцом германской нации, а не жестоким, беспощадным и эгоистичным политиком, легко переступавшим и через трупы друзей (не только Эрнста Рема или Грегора Штрассера!), и через миллионы трупов иных людей - знакомых и незнакомых ему лично.
   После Нюрнбергского процесса (при всех его натяжках и подтасовках) число верящих в моральную непогрешимость фюрера осталось ничтожным. Ныне уже сотни тысяч книг (имеются в виду только названия выпущенных книг, а не их тиражи) и многие тысячи фильмов рассказывают о чудовищных преступлениях, в которых Гитлер играл заглавную роль. Кое-кто пытается все это оспорить, но выглядит это нелепо и несолидно.
   Но все это относится только к Гитлеру как к политическому деятелю, ставшему таковым лишь с 1919 года. Почему-то совершенно поразительным образом все историки, почти без единого исключения (кроме, пожалуй, упомянутого Вернера Мазера и еще не упомянутого Франца Етцингера), поддались гипнозу Гитлера, измыслившего историю своей юности до Первой Мировой войны, и продолжают по сей день повторять избитые штампы или усердно копаться в ничтожных подробностях прошлого, ровно никакого значения не имевшего для подлинного Гитлера, занятого в те годы совершенно иными проблемами и заботами.
   Типичный пример: чуть ли не единственный друг юности Гитлера, Август Кубицек (по крайней мере в 1904-1908 годах, когда они общались), описывал со слов Гитлера, как тот регулярно старался встретить на улице Линца симпатичнейшую девушку, но так и не решился с ней заговорить.
   Позднее историки установили, что ее звали Штефани и что она вышла затем замуж за офицера из Линцского пехотного полка.
   Дела идут - контора пишет: совсем недавно (осенью 2006 года) автор этих строк видел по немецкому телевидению новый документальный фильм, снятый с участием известных историков, в частности - Антона Иоахимсталера, в котором, в числе прочего, сообщалось, что последующие архивные изыскания в отношении этой Штефани показали, что, судя по именам ее родственников, она, возможно, была еврейкой. Таким образом, как было серьезно заявлено в дикторском тексте, теперь, вероятно, установлена истинная причина последующего антисемитизма Гитлера!
   Следует ожидать, что теперь кто-либо иной из историков найдет трамвайный билет, возможно принадлежавший Гитлеру, установит затем список пассажиров трамвая, а потом отыщет в мемуарах кого-либо из них (или их потомков) описание эпизода, когда какой-то еврей наступил в трамвае на ногу какому-то молодому австрийцу и какой из этого возник скандал. Таким образом утвердится конкурирующая гипотеза возникновения антисемитизма у Гитлера!
   Вот так, из книги в книгу, из фильма в фильм продолжают перемещаться фантомы-призраки, созданные воображением Гитлера и вовсе бестелесные, в отличие от живого призрака, возникшего в Имперской канцелярии в последнюю неделю апреля 1945 года: мечтательный школьник, с раннего детства интересовавшийся историей и общественными вопросами, но в то же время признанный вожак в мальчишеских играх в войну; гениальный художник, не понятый заурядными ремесленниками и искавший новые пути приложения своих выдающихся способностей в одновременном изучении архитектуры и политических теорий в толщах библиотечных залежей; начинающий политический наблюдатель, спорящий с окружающими об актуальных газетных новостях; патриот, ушедший добровольно на войну за правое дело своего народа, и все прочие в том же роде.
   Но какие же основания относиться к ним как к реальным фигурам?
  
   Гитлер был предельно неоткровенным человеком. Отто Штрассер, хорошо его знавший, писал о нем так: "Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором".
   Притом хорошо известно, что Гитлер тщательнейшим образом скрывал не только свое прошлое, но и прошлое своих предков. Вот как об этом писал тот же Фест: "Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни. Едва ли есть в истории другое явление, которое бы столь же насильственно и столь же последовательно, прямо-таки педантично, подвергалось стилизации и скрывало свою личностную суть. /.../
   Будучи фюрером рвущейся к власти НСДАП, он считал оскорбительным интерес к обстоятельствам его личной жизни и, став рейхсканцлером, запретил любые публикации на эту тему. /.../ В начале своей политической карьеры он ревниво следил за тем, чтобы не печатали его фотографий".
  
   Ханфштангль рассказывает о совместной кратковременной поездке в апреле 1923 из Мюнхена в Берлин - на территорию, тогда неподконтрольную Гитлеру и обычно сопровождавшим его головорезам. В берлинском "Луна-парке", куда Гитлер заглянул в один из вечеров, произошел следующий эпизод: "какой-то человек с камерой узнал Гитлера и попытался его сфотографировать. /.../ Может быть, этот кто-то видел Гитлера в Мюнхене. Гитлер был в ужасе. /.../ Он подошел прямо к тому человеку и сказал, что тот должен вернуть ему пленку, что Гитлер не может позволить себе быть запечатленным на фотографии в Луна-парке, что его жизнь будет разрушена, что это вызовет невероятный скандал и дальше в том же духе. Спор шел около часа, и гиперболы Гитлера достигли еще больших высот, теперь это мог быть конец немецкого движения за свободу, он был как одержимый. В конечном счете тот несчастный фотограф, который действительно не хотел никому причинить никакого вреда, а просто хотел сохранить себе хорошую фотографию в качестве сувенира, сдался и пообещал никогда не проявлять пленку, и это обещание он безусловно выполнил, поскольку эта фотография никогда нигде не появлялась".
   Разумеется, высказанные аргументы Гитлера не имели никакого отношения к реальности - никаким крахом карьеры никакому политическому деятелю невинный визит в "Луна-парк", конечно, не угрожал. Ужас же Гитлера был налицо - и заставил его потратить неимоверные усилия на уговоры нечаянного возможного разоблачителя.
   Позднее, после путча в ноябре 1923 и последовавшего суда, Гитлер прославился по всей Германии и даже по Европе, а сидя в тюрьме никак не мог контролировать публикацию своих фотографий: Альфред Розенберг, возглавивший партийное руководство в отсутствии Гитлера, поддерживал память об узнике, распространяя открытку с портретом фюрера "миллионами штук".
   Кем он мог быть в результате узнан, и во что ему должно было вылиться такое узнавание - это нам еще предстоит обсуждать.
   Фест продолжает: "Он все время был озабочен тем, чтобы заметать следы, не допускать опознаний, продолжать затуманивать и без того темную историю своего происхождения и своей семьи. /.../
   Когда в 1930 году появились слухи о намерениях заняться поиском сведений о его семье, Гитлер был чрезвычайно обеспокоен. "Людям не надо знать, кто я. Людям не надо знать, откуда я и из какой семьи". /.../
   Когда в 1942 году ему доложили, что в деревне Шпиталь обнаружена имеющая отношение к его семье могильная плита, с ним случился один из его припадков безудержного гнева. Своих предков он превратил в "бедных безземельных крестьян", а отца, отставного таможенного чиновника, - [в] "почтового служащего"; родственников, пытавшихся вступить с ним в контакт, он безжалостно гнал прочь /.../.
   Характерно, что он не вел почти никакой личной переписки. /.../ не хотел он быть и чьим-то сыном - схематичный образ родителей появляется в автобиографических главах его книги "Майн Кампф" лишь постольку, поскольку это поддерживает легенду его жизни".
   Примерно так же писал и Мазер: "Гитлер в своей книге "Майн кампф" на удивление скупо и расплывчато пишет о своих родителях и их предках. /.../ Начиная с конца 1921 г. он систематически видоизменял и затуманивал историю своего происхождения /.../".
   Гитлер сам не желал вдаваться в подробности своего происхождения и негативно относился к попыткам других внести ясность в эту ситуацию даже тогда, "когда речь шла о прямом родстве с известными представителями науки и литературы, чем Гитлер в действительности мог похвалиться. /.../ Гитлер /.../, например, прекрасно знал, что находится в родственных отношениях с очень известным австрийским историком Рудольфом Коппенштайнером и австрийским писателем Робертом Хамерлингом, с которыми у него были общие предки /.../. Творческое наследство Хамерлинга [годы жизни - 1830-1889] составляет в общей сложности 16 томов, изданных в 1912 г."
   Согласитесь, что это зашкаливает даже за более или менее обычное поведение политического или уголовного преступника, стремящегося скрыть факты своей биографии, свое лицо и свое происхождение: ведь все это распространялось даже и на могилы предков!
   Казалось бы: ну что же там можно и нужно было скрывать? Ан нет!
   Но и на это дается, казалось бы, убедительное объяснение.
  
   Оказывается, предками трубадура антисемитизма Гитлера были евреи: вот что он якобы скрывал всю свою жизнь!
   Впервые этот вопрос был публично затронут еще в 1921 году - не очень всерьез, как упоминалось. Затем целая волна инсинуаций относительно происхождения Гитлера поднялась в разных странах накануне и сразу после его прихода к власти. В том числе: "До 1933 г. распространялся слух о том, что [бабка Гитлера] Мария Анна Шикльгрубер работала в Вене в доме барона Ротшильда и зачала ребенка от его сына".
   Закрепил же все эти слухи во всемирном обороте 31 августа 1946 года Ганс Франк - бывший гитлеровский генерал-губернатор Польши.
   Франк был подсудимым на Нюрнбергском процессе, а на своем последнем слове на суде (затем он был приговорен к смерти и повешен, что придало как бы дополнительный вес его заявлению!) сообщил, что в 1930 году производил по поручению Гитлера исследование вопроса о происхождении последнего, и выяснил, что дедом Гитлера по отцовской линии был некий еврей Франкенбергер, проживавший в Граце, у которого бабка Гитлера (мать его отца) якобы работала служанкой. Эта версия, как видим, была почти повторением прежней - о Ротшильде, но уточненной и с большими подробностями.
   Однако хорошо понятно, что если утверждение является ложным, то обилие подробностей не идет ему на пользу.
   "Над утверждением Франка ломало себе голову целое поколение биографов Гитлера" - и нельзя сказать, что безуспешно. Выяснилось, например, что Франк очень приблизительно знал подробности того, при каких обстоятельствах отец Адольфа Гитлера обзавелся своей новой фамилией. Кроме того, Франк, даже будучи высокообразованным германским юристом, слабо, тем не менее, владел историей законодательства в соседней Австрии - это мы проиллюстрируем ниже.
   Что же касается существа дела, а именно - наличия или отсутствия еврейских корней Гитлера, то хорошо понятно, что полностью разрешить такой вопрос просто невозможно лишь на основании документов и посторонних свидетельств: даже ребенок, рожденный в законном браке, далеко не всегда является фактическим отпрыском своего формального отца.
   Отец же Гитлера, по имени Алоиз, не был рожден в законном браке: его отец (т.е. фактический дед Адольфа Гитлера) не был назван при крещении Алоиза. Последний, в соответствии с законом, получил фамилию матери - Шикльгрубер. Спустя несколько лет после рождения ее единственного сына, Мария Анна Шикльгрубер вышла замуж за человека, вполне законным образом носившего фамилию Гитлер (подробности ее написания мы обсудим ниже), которую теперь приняла, естественно, и она сама.
   Франк утверждал, что тут-то Алоиз Шикльгрубер и был усыновлен своим отчимом. Но все происходило совершенно не так: отчим никогда официально не признавал Алоиза своим сыном.
   Однако после замужества матери Алоиз был отправлен на воспитание в дом родного брата отчима, также, естественно, носившего фамилию Гитлер и жившего в другом селении. Прошли немалые годы после смерти сначала матери, а затем и отчима, когда официально было признано (согласно поступившим заявлениям свидетелей), что Алоиз является фактическим сыном мужа своей матери. С тех пор Алоиз, которому исполнилось уже 39 лет, и носил фамилию Гитлер, что было узаконено соответствующими распоряжениями весьма высоких инстанций - церковных католических и административных австрийских, взявших на себя полную ответственность за осуществленную юридическую операцию.
   Адольф Гитлер был рожден в законном браке спустя более десяти лет после того, как его отец сменил фамилию - по каким бы причинам ни произошло это последнее. Именовать Шикльгрубером самого Адольфа, как это делают многие авторы - это верх неприличия, бесвкусицы и некомпетентности.
   Современные генетические методы позволяют решать вопросы о происхождении однозначно, но в данном случае никто и не пытался этого сделать, и остается сомнительным, что полноценный генетический материал об этой семье, необходимый для анализа, может быть собран в будущем.
  
   История с изменением фамилии действительно выглядит очень странно с юридической точки зрения.
   Мазер считает, что фактическим отцом Алоиза был родной брат того человека, за которого вышла замуж мать Алоиза, в доме которого последний и воспитывался. Именно этот человек, Иоганн Непомук Гитлер, не имевший законных наследников мужского пола, якобы и был инициатором того, что взрослому Алоизу сменили фамилию; он же подговорил свидетелей выступить с соответствующим заявлением.
   Тот же Мазер приводит убедительные соображения насчет того, что встречи бабки Гитлера с евреями были крайне маловероятны. Несмотря на все усиленные поиски историков, документов о ее пребывании ни в Вене, ни в Граце не отыскалось, а названная Франком фамилия Франкенбергер вообще измышлена и не имеет никаких похожих прототипов в местностях, к которым могла иметь отношение бабка Гитлера. В точности и завершенности таких сведений сомневаться не приходится: Австрия первой половины XIX столетия была уже страной с тотальной пропиской местожительства - это вам не Америка и не Австралия!..
   Этим вопрос, с точки зрения Мазера, и исчерпывается.
   Фест довольно скептически расценивает изыскания Мазера: "Мазер конечно же не может доказать свой тезис, но он излагает свои аргументы так, будто они уже нашли подтверждение". Зато сам Фест считает, "что вопрос о том, кто был дедом Гитлера имеет на самом деле второстепенное значение".
   Главное, же, однако, в том, что якобы "сам Адольф Гитлер не знал, кто был его дедом".
   Мы, со своей стороны, не беремся пока судить о том, что знал и чего не знал Адольф Гитлер о своих предках - ниже это будет подробно рассмотрено. Согласимся лишь с тем, что тезис об антисемите Гитлере, который, якобы, не знал, кто был его дедом, и мог опасаться, что дед мог быть евреем, может исчерпывающим образом объяснять все странности поведения Гитлера в отношении своего происхождения и своих предков и одновременно дать разъяснение тому, почему "он позволил своему антисемитизму превратиться в манию, как у средневекового человека, которому повсюду мерещится дьявол".
   Пример именно такого поведения реально существовал: Рейнхард Гейдрих, будучи на четверть евреем, мучился подобными комплексами. Генрих Гиммлер так говорил об этом своем помощнике уже после его гибели в 1942 году: "Он преодолел еврея в самом себе чисто интеллектуальными методами и переметнулся на другую сторону. Он был убежден, что еврейские элементы в его крови - проклятье; он ненавидел кровь, которая сыграла с ним такую шутку. Фюрер в самом деле не мог бы найти лучшего человека для кампании против евреев, чем Гейдрих. По отношению к ним он не знал ни жалости, ни пощады".
   Аналогичным объяснением и в отношении Гитлера удовлетворилось большинство историков, посчитав невозможным (безо всяких на то оснований!), что все странности поведения Адольфа Гитлера могли иметь совершенно иные и гораздо более серьезные мотивы!
   В данном случае историки дружно поддались гитлеровскому гипнозу, поверив Гитлеру на слово, что большего преступления, чем быть евреем, просто нет и быть не может! Точнее, историки поверили, что сам Гитлер в это свято верил!
   Их не смутило то, что в практической жизни сам Гитлер (не только в юности, но и в зрелые годы) руководствовался совершенно иными этическими принципами. Он, в частности, относился исключительно тепло к еврею-врачу Эдуарду Блоху, который лечил и мать Гитлера, умершую в 1907 году, и самого Гитлера. В 1938 году, когда Германия поглотила Австрию и на последнюю распространились антисемитские законы, Блох обратился за помощью к Гитлеру - и тот ее оказал: Гестапо взяло Блоха под опеку, помогло оформить документы на выезд в США - и Блох благополучно уехал; он умер в 1945 году в Нью-Йорке в уже весьма преклонном возрасте.
   Тем более показной антисемитизм Гитлера не мог играть никакой роли до 1919 года. Близкий закомый Гитлера, Райнхольд Ханиш (они недолго, но тесно сотрудничали в Вене в 1909-1910 годах), продолжал утверждать даже в 1936 году, что Гитлер вовсе не был антисемитом и охотно и дружелюбно общался с евреями в венские времена.
   Да чего Гитлеру было и бояться в этом отношении? Обвинения в еврейском происхождении неоднократно, как упоминалось, высказывались в его адрес - и это нисколько не произвело впечатления на массы его приверженцев. Например: "когда известный биограф Гитлера Конрад Хайден, сам будучи сыном еврейки, указывал в своих книгах, появившихся в 1932 и 1936 гг. [в Цюрихе], на некоторые доказательства еврейского происхождения Гитлера, это не привело абсолютно ни к каким последствиям". Легкий шарм загадочности даже придавал некоторую привлекательность публично демонстрируемому облику Гитлера!
   Запрещать же изыскания на эту тему в Германии, опасаясь, что они подтвердят данную неприглядную истину, было вовсе нелепо, и никакие опасения здесь ничем не оправданы: если невозможно бесспорно доказать, что дедом Гитлера был кто-то из Гитлеров, то тем более трудно при сложившихся обстоятельствах доказывать, что им был кто-то совсем иной - при любых возможных документальных свидетельствах на эту тему, которые, однако, так и не возникли: все заявления Ганса Франка - исключительно голословный треп!
   Значит ли это, что Гитлер, стремящийся к власти или только что достигший ее, мог вообще не опасаться никаких публичных обвинений в свой адрес, мотивированных сведениями из прошлого? Нет, такое утверждение - вовсе не факт: все зависело от того, кто и что мог инкриминировать ему или его предкам и чем обосновать выдвинутые обвинения.
   Следовательно, если Гитлер чего-то боялся (а он явно боялся!), то следовало бы настойчиво поискать, чего же именно он боялся!
   Но никто этого так и не сделал!
  
   Зато сплетня, выпущенная Франком на всеобщее обозрение, живет уже после 1946 года своей совершенно самостоятельной жизнью, нисколько не зависящей ни от каких изысканий историков: с тех пор любой человек, располагающий самой минимальной информацией о Гитлере, твердо знает, что у Гитлера было еврейское происхождение!
   Смешно и грустно, но автору этих строк встречались и евреи, с определенной гордостью почитающие Гитлера своим сородичем. Еврейское тщеславие, имеющее очень весомые основания при наличии множества гениев-евреев, способно, увы, принимать и такие гротескные формы: конечно же, такой великий человек, как Гитлер (пусть и великий преступник и величайший истребитель евреев!), не может не быть евреем!
   Это, повторяем, грустно и смешно.
  
   Заметим, однако, что не все согласны и с тезисом о значительной одаренности множества евреев.
   Вот, например, как об этом пишет современный русский ученый-историк Юрий Мухин, существенно обогативший представления о том, кто, кого и почему убивал во время Второй Мировой войны: "евреи очень охотно занимаются работой малотворческой. Много ли творческих усилий надо, чтобы сидеть в лавке и подсовывать покупателям тухлую селедку? /.../
   Напомню, что еще пару веков назад наименее почтенной работой была работа комедиантов - актеров, музыкантов и т.д. /.../ Сейчас нас уверяют, что комедиантство во всех его видах - очень творческая работа. Откуда? В связи с чем это копирование чьей-то жизни (игра) требует ума больше, чем сама жизнь? То же относится и к писателям - в связи с чем описание жизни требует ума больше, чем сама жизнь? Если актерская игра это творчество, то тогда почему не дают "Оскара" собакам, которые часто исполняют в фильмах свои роли гораздо более блестяще, чем актеры? Почему запоминание нот и каждодневное их воспроизведение является более творческой работой, чем выдача пальто в гардеробе? /.../
   Сколько у нас было этих актеров, музыкантов, комедиантов, чьими именами уже пару сотен лет пресса забивает мозги читателям. А оставили нам эти люди хоть одну умную мысль, совершили они хоть один умный общественный поступок?
   Можно сказать, что среди евреев много ученых, а ученый - человек творческий. Это действительно так, но дело в том, что среди ученых очень мало евреев: евреев много среди тех, кто под соусом науки кормится из налогов "этой страны" - всяких там кандидатов наук и бакалавров, докторов и академиков. /.../ пока наукой занимались за свой счет и по велению души, ученых среди евреев не было. Но как только финансировать науку стали из бюджета, евреи валом повалили "в науку", и у нас чуть ли не каждый второй доктор наук - это ученый еврей. Ученых евреев много, а что толку для общества?"
   Непонятно почему, но Мухин пощадил живописцев, возможно - из уважения к Гитлеру, а ведь это тоже лишь одна из форм описания жизни, которая не требует ума больше, чем сама жизнь! И не считать же гениями каких-то там маляров типа Исаака Левитана, Густава Климта или Марка Шагала, неизвестно почему занявшихся мазней вместо того, чтобы торговать тухлыми селедками или, что было бы полезнее, выдавать пальто в гардеробе!
   Однако со всеми пунктами столь радикальной концепции едва ли могли бы полностью согласиться даже близкие Мухину по воззрениям идеологи - не только интеллигентствующие либералы (вроде Йозефа Геббельса или Альфреда Розенберга), но и просто непрофессиональные литераторы (вроде того же Адольфа Гитлера) или музыканты (вроде упомянутого Рейнхарда Гейдриха) - все они все-таки с большим уважением относились хотя бы к собственному творчеству!
   Да и в отношении умных общественных мыслей и поступков, исходивших от евреев, идеологи нацизма явно отдавали дань признания хотя бы марксизму, основателем которого, как известно, был еврей Карл Маркс (по воле родителей крещеный в возрасте четырех лет), а среди видных адептов учения также имелось немало евреев.
   Смешно выражать сомнения в значении мыслей и поступков Маркса: они, может быть, и не были умными, но все же не появлялось за последние полтора столетия второго подобного идеолога, лозунги которого столь же существенно повлияли и на управление человеческими массами, и на умонастроения интеллектуалов. Полезность его идей остается под сомнением, но вот в их значимости может сомневаться лишь идиот!
   Сам Гитлер признавал влияние Маркса и его последователей на собственные мысли и поступки: "Я изучал революционную технику у Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви и у масонов я приобрел идеи, которых не смог найти ни у кого. Только дурак не учится у своих врагов. Только слабый человек боится потерять при этом свои собственные идеи" - тут не трудно разглядеть и оценку, загодя выданную Мухину, с трудами которого Гитлер, конечно, не имел возможности познакомиться, но много ли он потерял при этом?
  
   Возвращаясь же к биографии Гитлера и его биографам, можно сделать вывод, что весь этот ажиотаж с его возможным еврейским происхождением чересчур завладел вниманием историков, и это хорошо объясняет причину того, почему несколько поколений славного племени этих ученых, потративших массу сил на перелопачивание гигантских свалок исторических сведений, единодушно и добросовестно прозевали не то что белые пятна в биографии Гитлера, а целое белое море или даже океан!
   Как это ни удивительно, но молодой, да и не очень молодой Гитлер, подобно известному литературному персонажу - Королю из пьесы-сказки Исаака Шварца "Обыкновенное чудо", совершал преступления под мановением наследственных влияний - унаследованных от дедов и прадедов, от тетушек и дядюшек. И ситуации, в которых совершались некоторые из этих преступлений, также достались ему от предков.
   Внимательный взгляд историков проглядел сам факт таких преступлений и их обстоятельства, проигнорировав очень многое из того, о чем вполне можно было бы догадаться, изучая историю предков Гитлера и его собственную биографию.
   Восполнить этот дефицит, ввести или вернуть в научный и читательский оборот необнаруженные или проигнорированные факты - главная цель нашего исследования.
   В прошлом Гитлера и его предков, в коллизиях, завязавшихся во дни его детства и юности, можно и нужно искать ответы на вопросы о загадочных устремлениях этого человека и тяжелейших решениях, принятых им не только по велению его железного сердца, но и под диктатом со стороны других, еще более худших людей.
   С этим мы и приступаем к нижеследующему изложению.
  
  
   1. Четыре столетия предков Гитлера.
  
   1.1.Экскурс в историю горных племен.
  
   Величайшая ошибка историков, пытавшихся проникнуть в тайны происхождения Адольфа Гитлера и в секреты обстоятельств его детства и юности, заключается, повторяем, в том, что они позволили себе пойти на поводу у свидетельств, которые пытался внушить в отношении своих предков сам Адольф Гитлер.
   Вот как перелагает эти сведения Иоахим Фест: "И по отцовской, и по материнской линии родиной его семьи была бедная провинция австро-венгерской монархии - лесной массив между Дунаем и границей с Богемией. Ее жители были сплошь крестьянами, на протяжении поколений неоднократно вступавшими в брак между собой и пользовавшимися славой людей, живущих скученно и отстало. Проживали они в деревнях, чьи названия нередко всплывают уже в Средневековье: Деллерсхайм, Штронес, Вайтра, Шпиталь, Вальтершлаг. Все это небольшие, разрозненные селения в скудной лесистой местности. Фамилия Гитлер, Гидлер или Гюттлер, надо полагать, чешского происхождения (Гидлар, Гидларчек) и прослеживается - в одном из вариантов - в этом лесном массиве до 30-х годов XV века. Но на протяжении всех поколений фамилия эта принадлежит мелким крестьянам, ни один из которых не вырывается из заданных социальных рамок".
   На этом почти все биографы Гитлера (включая и процитированного Феста) ставят точку, более не обращаясь к далеким предкам Гитлера, а затем переходят прямо к рождению Алоиза - отца Адольфа Гитлера - якобы первого из тех, кто все-таки вырвался из заданных социальных рамок, и излагают, с большими или меньшими подробностями и погрешностями, возможные секреты происхождения этого Алоиза.
   Их, историков, легко понять: ну что интересного можно отыскать в прошлом людей, на протяжении почти полутысячи лет (а может быть - и дольше!) сохранявших образ жизни мелких крестьян и не вырывавшихся из заданных социальных рамок!
   Можно было бы даже и дополнить этих историков тем, что явно чешские корни доброй половины предков Гитлера вполне могут, в соответствии с его расовыми теориями, объяснять его отвращение к его собственным предкам и нежелание ни виртуально, ни физически общаться с родственниками - прошлыми и настоящими (тут даже и не требуются никакие евреи!), а на этом и завершить тему о его предках!
   Однако весьма специфический жизненный опыт автора этих строк заставил по-иному взглянуть на красочно описанную Фестом и другими картину, и задуматься над тем, в каких же именно заданных социальных рамках приходилось жить и действовать многочисленным предкам Гитлера, почти пять столетий якобы не менявшим своих ролей.
  
   Автор этих строк недостаточно подробно владеет историей Богемии и Австрии, но вполне начитан в отношении истории Кавказа.
   Кроме того, многие годы в детстве автор проводил летние каникулы на Черноморском побережьи Кавказа - и наслушался всяческих разъяснений об этих краях. В четырехлетнем возрасте случилось видеть собственными глазами даже концлагерь на берегу моря в Гаграх - одно из первых тяжелейших впечатлений в жизни.
   Позднее, в молодые годы, автор досыта налазился по скалам и ледникам Главного Кавказского хребта и прошел собственными ногами немало километров по горным тропам и через горные селения - так что места свершения определенных кавказских исторических событий были осмотрены собственными глазами и ощупаны собственными руками и ногами. Появление одинокого русского в стороне от туристских маршрутов становилось иногда местной сенсацией. Заносило автора и в Горную Чечню - за два десятилетия до того, как там развернулась современная война.
   Много лет спустя, оказавшись на Западе, автор не отказал себе в удовольствии пошататься по некоторым местностям Верхней Баварии, Богемии и Австрии - и возникла возможность сопоставить картины, увиденные в разных горах - тогда еще вовсе без намерений писать когда-либо биографию Гитлера.
   К собственномому счастью или несчастью, автор обладает криминальным складом ума, вечно заставляющим усматривать преступления в самых обыденных явлениях. Поэтому у автора возникло достаточно ясное представление о том, чем могут и чем должны заниматься люди в таких местах. Не составило труда дополнить сложившееся представление книжными знаниями уже в процессе непосредственной работы над данной книгой.
   Позволим теперь себе высказать собственные соображения на эту тему, не претендующие ни на исчерпывающую полноту, ни на оригинальность.
  
   Жизнь в горах предъявляет особые требования к людям и создает особые условия для их существования. Это, в свою очередь, придает особую ментальность горным жителям. С равнинными жителями горцев не сравнить - это хорошо известно во всех странах, где имеются и те, и другие.
   Жизнь в горах сурова и скудна - ресурсов вечно не хватает для пропитания, что не способствует росту численности местного населения и угрожает вырождением и физической деградацией.
   В горах и на равнине история протекает разными темпами: у горцев явно не хватает возможностей для прогресса. В таком же положении оказываются и другие ответвления общего человеческого племени, вынужденные существовать в условиях, далеко не оптимальных для человеческих организмов. Очевидна отсталость человеческих сообществ, живущих на Крайнем Севере, в тропических джунглях или знойных пустынях.
   У горцев положение несколько особое: в силу чисто географических условий горы нередко соседствуют с плодородными долинами, максимальным образом способствующими человеческому процветанию. Контрасты между жителями гор и равнин в этих ситуациях наиболее резки, а столкновения между ними - неизбежны.
   Для процветания горцев возможностей сельского хозяйства всегда недостаточно - и приходится изыскивать иные возможности. Недаром славились особыми ремеслами многие мелкие народности Кавказа, все равно, увы, исчезающие в нашу эпоху с огромной скоростью, ассимилируясь среди соседей.
   То же, естественно, происходило и на Западе: многие горные селения в Альпах и иных горах существовали столетиями за счет своих ремесел: лесорубы, стеклодувы, рудокопы, угольщики, сыровары, пивовары и другие умельцы кормили своим трудом себя и своих сородичей.
   Но что же делать, если собственных природных ресурсов все-таки не хватает: ведь не во всякой же местности, например, имеется сырье для того же производства стекла?
   И на этот непростой вопрос всегда находился простой ответ, причем еще в эпохи, заведомо более ранние, нежели времена расцвета искусных ремесел: грабить окрестных, главным образом - равнинных жителей!
   Горный разбой - столь же древнее и почтенное занятие, как и пиратство у прибрежных и островных народов. Пиратам, однако, значительно больше повезло в том смысле, что псевдоромантика этой профессии давно и надолго завладела воображением людей, никогда уже не встречавшихся с живыми пиратами, и о последних создано множество художественных сочинений, популярных хроник и даже действительно солидных исторических исследований. Горным разбойникам в целом досталось заметно меньше внимания, хотя и их окружает романтический ореол.
   В реальности же, по мере социального и экономического развития на материковых равнинах, жителям этих последних удавалось все более эффективно защищать себя и от разбоя, и от пиратства - и положение разбойников и пиратов, неизменно отстававших и в техническом развитии, и в человеческой численности, становилось стратегически безнадежным: их истребляли физически и им приходилось радикально трансформировать принципы собственного поведения, хотя пираты и по сей день не перевелись в Юго-Восточной Азии, а кое-где попадаются и горные разбойники.
   Чрезвычайно выразительна в этом отношении история Кавказа.
  
   Горные селения Северного Кавказа веками и тысячелетиями оставались почти в неизменном положении. На юге, за Главным Кавказским хребтом, перебираться через который всегда было хлопотно и трудно, с древних времен процветали культурнейшие цивилизации, подвергавшиеся, однако, разрушительным набегам и завоеваниям со стороны соседних великих военных держав (начиная с эпох Ассирии и Вавилона, включая империи Александра Македонского и потомков Чингисхана и завершая Персией и Турцией XVIII-го и предшествующих веков), а Северный Кавказ оставался в стороне от всего этого.
   Убежища ущелий Северного Кавказа надежно защищали прятавшихся там от полчищ завоевателей, прокатывавшихся через Великую Степь - от Алтайских гор до Карпат. В этих катаклизмах истреблялись древние скотоводы, бродившие по равнинам между Каспием и Азовом, с трудом восстанавливая свою численность и образ жизни в паузах между нашествиями, но пополняясь дезертирами из великих армий и отпрысками изнасилованных кочевниц.
   Враждебное соседство с кочевниками играло привычную роль для горных племен: "Основным средством их существования являлся разбой. Отряды лихих безжалостных джигитов налетали, подобно смерчу, на беззащитные предгорные равнины, грабили, резали, жгли и вслед за тем исчезали в горах, гоня перед собой гурты скота и толпы пленников" - пишет современный историк и журналист И.В. Деревянко.
   Агрессивность горных разбойников умерялась во всем этом регионе не столько жителями соседних равнин, сколь аналогичной агрессивностью их же собственных горных соседей - и все сохранялось в определенном стабильном равновесии, возникшим на самом примитивном уровне экономического развития и враждебных отношений: "Между собой горские народы вели кровопролитную междоусобную войну. Кавказ фактически превратился в огромный невольничий рынок. Все белые невольники Турции и Персии вывозились из данного региона, а турецкие гаремы наполнялись кавказскими женщинами".
   Другой современный историк, В.В. Дегоев, живописует быт горцев в несколько смягченном тоне: "Русские и иностранные авторы /.../ отмечали весьма продуктивное, хотя и трудоемкое земледелие, широкое распространение скотоводства и очень высокий уровень некоторых ремесел. При этом подчеркивалось, что горцы обрабатывали землю ровно с такой степенью усердия, которой оказывалось достаточно для удовлетворения их неприхотливых нужд. Продовольственным подспорьем служили им богатые дары леса. В долинах и на склонах гор, вплоть до снежной кромки, произрастали разнообразные злаки, от тропических до морозоустойчивых видов, водилось много дичи. Было развито садоводство, виноградарство и шелководство. /.../
   Орудия труда у горцев - такие же примитивные, как "те, что использовались Приамом и его троянцами". /.../
   Особое внимание обращает на себя восхитительное мастерство дагестанских ремесленников, в частности оружейников и производителей седел и конской упряжи. /.../ Эти предметы, в жизни горца ничем не заменимые, имели для него не только сугубо практический, но еще и культовый смысл. На оружие и экипировку коня он не жалел ни сил, ни денег. Были довольно развиты и ремесла, связанные с изготовлением ковров, бурок, тканей, домашней мебели и различной утвари.
   Недостаток соли, металлов, мануфактурных изделий, восполнялся торговлей, которая велась армянскими купцами. Горцы платили сырьем - кожей, мехами, древесиной, воском, медом, орехами, салом, зерном, табаком".
   Заметим, что для выполнения торговых функций купцы должны были иметь определенные гарантии безопасности собственной деятельности и возможности перемещений между враждебными племенами - и такие порядки действительно вошли в обычаи горцев, отражаясь в неписанных, но строго соблюдаемых законах гостеприимства. Отметим ради исторической справедливости и то, что многочисленные рабы и в особенности рабыни, заполнявшие турецкие и персидские гаремы, никоим образом не могли бы попадать туда без посреднической деятельности армянских христианских торговцев.
   Дегоев продолжает: "Горские общины, в большинстве своем, не знали ни имущественного расслоения, ни классов. Правда, отдельные горцы имели большие стада мелкого и крупного рогатого скота, насчитывавшие сотни, а иногда даже тысячи голов. Но это вовсе не означало, что они составляли привилегированный слой общества или играли в нем ведущую роль. /.../ Высокий общественный статус давала человеку ответственная, общественно значимая функция, право на отправление которой он должен был заслужить делами.
   /.../ "несколько небольших племен татарского происхождения" жили под властью ханов, эксплуатация уже существовала. Там знать использовала на земледельческих работах труд рабов и пленных, удел которых, впрочем, "не тяжел": они получали половину урожая и пользовались теми же благами жизни, что и свободные.
   /.../ в целом дагестанские и чеченские общества можно было с полным основанием назвать "свободными братствами", "похожими на описанных Тацитом германцев". Власть ханов над горскими общинниками имела во многом номинальный характер. Он мог лишь просить их о чем-то, но никак не требовать. Податей, как таковых, они не платили. /.../ Больше прав имел хан в качестве военного организатора и предводителя в случае столкновения с внешним врагом. /.../
   Русские и иностранные авторы указывали на полное отсутствие этнического единства среди горцев Северо-Восточного Кавказа, на неисчислимое количество разъединенных природой общин, дорожащих своей обособленностью, раздираемых бесконечной враждой и междоусобицами, объятых жаждой грабежа. Даже при возникновении общей опасности извне племена Дагестана и Чечни никогда не объединялись в мощный надплеменной оборонительный союз. Этому препятствовали вековые взаимные счеты или попросту незнание того, что происходило у соседей. Одна община смотрела на бедствия другой в лучшем случае с безразличием, в худшем - с намерением воспользоваться ими в собственных корыстных интересах. Такой же дух раскола царил и в отношениях между ханами".
   Сдержанно и сквозь зубы выступает третий автор, современный описываемым событиям, русский военный профессионал Д.А. Милютин - военный министр России в 1861-1881 годах, с 1839 года воевавший против кавказских горцев: "Какой-нибудь известный в народе вожак собирает первоначально несколько надежных приверженцев своих, чрез посредство которых созывает на сборный пункт всех удальцов, желающих принять участие в предприятии. /.../ Сборище таким образом быстро растет и готовится по возможности скрыто, в глубокой тайне. /.../ остается загадкою куда и каким путем направится сборище. Не ведают того и сами участники предпринимаемого набега; это тайна вожака, который высматривает пути, собирает сведения о расположении наших войск и бдительности казачьих постов. Но раз решена вожаком цель и выбран путь, мгновенно скопище стягивается на сборном пункте и устремляется со всевозможною быстротою по намеченному пути. Искусство вожака состоит в том, чтобы исполнить набег совершенно скрыто и нанести удар неожиданно. Для этого приходится обыкновенно сделать с крайнею быстротою дальний пробег, преимущественно глухими дорогами, минуя населенные пункты, так чтобы невидимо подойти к какому-нибудь закрытому месту, где можно приостановиться на короткое время, дать передышку коням, и откуда со свежими силами, разом пронестись к своей цели и нанести удар в удобный для того момент, например в ночную пору или при густом тумане. Самое нападение всегда бывает очень непродолжительно. /.../ Для отступления горцы всегда выбирают другой путь, не тот, по которому налетели; при этом прибегают иногда к хитростям (демонстрация), чтобы ввести в заблуждение наши войска насчет пути отступления. /.../
   Набеги хищнические в собственном смысле слова привычны преимущественно туземным племенам закубанским, известным у нас под общим наименованием "черкесов", и затеречным, т.е. чеченским. В этих племенах хищнические набеги составляют любимое занятие, род спорта молодежи, князей и беков (там, где существует аристократический склад), узденей и вообще людей вольных, то есть того класса населения, который проводит всю жизнь в праздности, предоставляя домашние заботы женщинам, а тяжелые работы земледельческому низшему классу "ясырей" и рабам, т.е. пленным. Праздные молодцы скучают дома, чувствуют потребность деятельности, любят рыскать, ищут сильных ощущений, а вместе с тем, не прочь и поживиться добычею на счет гяуров.
   Мелкие хищничества и одиночные нападения /.../ производятся также абреками. Под этим названием известны в среде туземного населения также отчаянные злодеи, которые, по каким-либо личным побуждениям, чаще всего из опасения кровомщения, покидают свой аул, свою семью, отрекаются от всех своих прежних связей и дают обет постоянно скитаться и злодействовать. Такие отверженцы держат местное население в постоянной тревоге, а когда представляется случай, еще охотнее злодействуют над русскими. /.../
   Только удальством, рискованными боевыми подвигами приобретается у горцев почет и уважение.
   Высшим почетом пользуются те из удальцов, которым удавалось выказать большую способность и опытность в набегах и хищничествах. Такие становятся вожаками шаек или скопищ. /.../
   Горец проводит всю жизнь свою в приготовлении коня, рыскает куда глаза глядят в погоне за добычей. /.../ они в своих набегах действуют дружно, под руководством известного вожака, достигшего своими многократными успехами полного доверия со стороны всех добровольно участвующих в предприятии. Вожак ведет шайку по заранее обдуманному плану к намеченной цели и с полным знанием местности".
   Вот таким-то образом и существовали веками удальцы-джигиты, занимаясь всю жизнь угоном овец у врагов из соседнего ущелья, захватывая людей и обращая их в рабов и рабынь, нападая на табуны кочевников-степняков, возникавших в поле их досягаемости.
   Никаких изменений в их быту почти не происходило, за исключением проникновения на Северный Кавказ ислама, что произошло в относительно недавние времена - в XVII-XVIII и даже XIX столетиях. До некоторых местных народов и народностей ислам так и не добрался: одни, например, сваны и осетины, были и оставались христианами, другие, например калмыки, так и остались язычниками.
   О полном проникновении догм ислама в быт горцев Северного Кавказа говорить не приходится; там, например, не привилось широко многоженство, не внедрилось и ношение женщинами чадры. Понятно, однако, что приобщение к исламу не смягчило нравы горцев и не настроило их на мирный лад тогда, когда им пришлось в конце XVIII века внезапно столкнуться с русскими.
   Появление последних на Кавказе заслуживает особого объяснения.
  
   Рано или поздно русским предстояло возникнуть на Кавказе: еще в 1722-1723 годах Петр I провел поход против Персии по западному берегу Каспийского моря и присоединил к России Дербент и Баку, но в 1732 году их пришлось вернуть персам. В тот раз ни русские не успели приобщиться к особенностям Кавказа, ни местные жители не испытали ничего существенно нового по сравнению с прежними походами иноземных полчищ, не задерживавшихся на Кавказе и не пытавшихся проникнуть в его ущелья.
   А вот далее возникла новая историческая ситуация.
   В Закавказье, бывшем зоной раздела между Персией и Турцией, возникла явная угроза самому существованию христиан - армян и грузин. Армяне, в частности, бежали, спасая жизни, в первой половине XVIII века в Индию, Китай, Бирму, на Филиппины - и в Россию.
   Грузины же сохранили определенную государственность, а в 1762 году грузинский царь Ираклий II даже объединил Картлию и Кахетию в единое царство и пытался играть в самостоятельную политику.
   В ходе русско-турецкой войны 1768-1774 годов русские войска впервые появились в Грузии. При такой ситуации Ираклий II счел полезным обратиться к императрице Екатерине II (она правила в 1762-1796 годах) о покровительстве и защите.
   В 1783 году было провозглашено присоединение к России в качестве протектората значительной части Грузии - Картли-Кахетинского царства, подчиненной Ираклию. Присоединение носило чисто номинальный дипломатический характер - никаких непосредственных географических связей (ни по суше, ни по морю) территории этих государств фактически не имели. С согласия Персии, однако, через ее территорию было введено в Грузию два батальона русских войск, которые, понятно, делать погоды не могли. Но тогда же (в 1784 году) была основана крепость Владикавказ - на северной стороне хребта, неподалеку от форпостов русских в соседней Кабарде, а на юг от нее началась прокладка новой дороги прямиком на Тифлис - Военно-Грузинской. Но союз с русскими оказался тогда непрочным и недолговременным.
   В эти годы Турция усилила давление на Грузию, инспирируя набеги на нее соседних горцев-мусульман, и Ираклий II был вынужден подчиняться: в 1788 году между Турцией и Грузией был подписан практически союзный договор, а Владикавказ был срыт по решению грузинского царя.
   Но тут уже снова Персия вмешалась в "Большую игру": в 1795 году Грузия подверглась опустошительному набегу с востока - и Ираклий II снова запросил помощи от России.
   В 1796 году русские войска под командованием генерал-аншефа В.А. Зубова вновь заняли Дербент и Баку, но потом снова были отозваны назад: Екатерина Великая умерла, а ее сын, Павел I, решил поначалу проявлять сдержанность в кавказской политике - у него хватало и прочих забот.
   При угрозах, нараставших со всех сторон, Ираклий II отчаянно просил Россию о помощи - с этим он и умер в январе 1798. Его преемник, Георгий XII, не пользовался ни авторитетом, ни влиянием, подобными отцовскому - и Грузия оказалась на грани полного и внутреннего, и внешнего распада. Теперь уже новый грузинский царь отчаянно просил Россию не только о помощи, но и о включении Грузии в свой состав - лишь это спасало грузин от безоговорочного подчинения своим ближайшим соседям-мусульманам.
   В апреле 1799 Павел I решился возобновить договор 1783 года о протекторате и послал в 1800 году на помощь Грузии 3-х тысячный корпус с артиллерией.
   Георгий XII, "умирая, завещал Грузию русскому императору, и в 1801 г. волей-неволей пришлось принять завещание. Грузины усиленно хлопотали о том, чтобы русский император принял их под свою власть".
   В январе 1801 года Павел I издал манифест о присоединении Картло-Кахетии к России. Современные грузинские политики, проклинающие русских оккупантов, несколько грешат против исторических фактов.
   К 1806 году Россия, казалось бы, прочно утвердилась на значительной части территорий современных Азербайджана, Армении и Грузии. Затем и Черноморское побережье Кавказа в результате войны 1828-1829 годов формально перешло от Турции к России.
   Но вот в эти-то годы у русских и возникли серьезные проблемы с горцами Кавказа!
  
   Сами по себе местности, примыкавшие к Главному Кавказскому хребту, и народы, их заселявшие, никакого интереса для России тогда не представляли. Поначалу русских интересовало только прочное сообщение с Закавказьем, за которое и шла война. Однако линии переброски войск и линии их снабжения должны были как-то огибать или пересекать Главный Кавказ.
   Поначалу они шли от Дербента на Баку вдоль берега Каспия, затем протянулись по Военно-Грузинской дороге напрямик через центр Кавказа на Тифлис, затем русские пытались освоить новые тропы - Военно-Осетинскую и Военно-Сухумскую дороги, и лишь в шестидесятые годы XIX века смогли прорубиться по берегу Черного моря от Анапы и Новороссийска до Абхазии и Мингрелии.
   Все сухопутные участки этих путей довольно неожиданно и для местных жителей, и для пришлых русских внезапно оказались в традиционной зоне действий горных джигитов!
   Последние вдруг очутились в положении волка в центре овечьей стаи - такой богатой добычи перед собственным носом еще никогда не видали ни они сами, ни их предки!
   Хорошо известно, что настоящие волки, оказавшись посреди стада домашнего скота, буквально шалеют сначала от беззащитности жертв, а потом звереют от пролитой крови - и волк режет всех овец или коров подряд, хотя это не имеет ни малейшего рационального резона! Вот так же, несомненно, повели себя теперь и горцы.
   Да и "овцы" (оказавшиеся, как вскоре выяснилось, с волчьими зубами!) - небольшие отдельные подразделения русской армии и одинокие путники, обозы снабжения и все прочие, заполнившее дороги и пункты привалов, ночлегов и подмены лошадей между Россией и Закавказьем, поначалу не могли представить себе масштабы возникшей опасности и не принимали должных мер для своей защиты.
   Но положение стало быстро выясняться: "Когда в первое время русского владычества в Грузии кавказское начальство потребовало от лезгинских старшин, чтобы они уняли своих бандитов, те отвечали: "Мы честные люди, земли пахать не любим, живем и будем жить разбоем, как жили наши отцы и деды"."
  
   Логика оккупантов, охраняющих свои коммуникации на враждебной территории, также предельно понятна (взгляните, например, на ситуацию в современном Ираке!): сначала пытаются усилить пассивную защиту, увеличивая посты и конвойные команды, а затем, если это не помогает (а это никогда не помогает!), переходят к активным действиям - т.е. к ударам по базам партизан и террористов, а в данном случае - к разорению горных аулов, захвату и казни заложников (сплошь и рядом - детей) и т.д.!
   К 1810 году карательные экспедиции стали неотъемлемой составляющей всей политики российских военных властей на Кавказе.
   Заметим, что весьма похожие картины возникали тогда же, в 1807-1813 годах, на противоположной окраине европейского мира - на Пиренейском полуострове, причем там произошла даже победа массы местных повстанцев над могучими войсками оккупантов. Да и на Балканах французы столкнулись со все теми же горными разбойниками. Как писал Пушкин:
   "Черногорцы? что такое -
   Бонапарте вопросил. -
   Правда ль: это племя злое,
   Не боится наших сил?"
   Все это выглядело тогда как бы частными ответвлениями общеевропейской борьбы против Наполеона, что затушевало в общих представлениях те характерные особенности горной партизанской войны, о которых мы пишем теперь.
   После же падения Наполеона русские смогли выделить значительно больше сил на подавление горского повстанчества на Кавказе, нежели это могли осуществлять французы на периферии своих грандиозных завоевательных походов.
   Далее срабатывала стандартная схема: кровь за кровь - и не приходилось уже искать правых и виноватых!
   Но за кем оставалось последнее слово - в этом сомневаться не приходится!
  
   Вот рассказ прославленного генерала А.П. Ермолова (героя Отечественной войны 1812 года, занявшего Париж в 1814 году, а затем главнокомандующего на Кавказе в 1816-1827 годах) о том, как он сам действовал осенью 1819 года: "Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими /.../, [я] предположил выгнать их с земель /.../. При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.
   В сем намерении приказал я /.../ генерал-майору Сысоеву /.../ окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.
   Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, /.../ простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока /.../ (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшими из разбойников, и без их участия /.../ почти ни одно воровство и грабеж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания.
   30 числа сентября я сам пошел с 6-ю баталионами и 16-ю орудиями артиллерии к деревням Качкалыкским, и 2 октября атакована деревня Горячевская, сильнейшая из них. Твердое положение оной местами укреплено было окопами, но чеченцы, будучи выгнаны из них штыками, не могли удержаться в самой деревне и только производили перестрелку из лесов, ее окружавших. Потеря наша была ничтожная.
   Через день войска приблизились к деревням Ноенберды и Аллаяр-аул. Из первой выгнаты чеченцы сильною канонадою, последняя была ими оставлена, потому что легко могла быть окруженною. Обе разорены совершенно. /.../ Деревня Хангельды просила пощады /.../, и им дана пощада. Вообще чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено. Пример Дадан-юрта распространил повсюду ужас, и вероятно мы нигде уже не найдем женщин и семейств" - ну как тут не восхититься мудростью и предусмотрительностью великого полководца!..
  
   На Восточном Кавказе (на Военно-Грузинской дороге, на пути через Баку и на прилегающих к ним дорогах и местностях) русским, как будто бы, указанными методами удалось взять верх уже к началу 1830-х годов, но тут у горцев вдруг возник лидер, сумевший выдвинуть лозунги, объединившие всех кавказцев на борьбу с гяурами, а главное - имевший административные таланты и способности бороться с традиционной разобщенностью мелких племен и вести целенаправленную организованную партизанскую войну крупного масштаба.
   Звали его Шамиль, происхождение его не известно; известен лишь год рождения - 1797 и место рождения - аул Гимры в горной части Дагестана.
   "Биографы Шамиля почти ничего не знали о его родителях и, похоже, не особенно сожалели об этом, ибо считали, что эти сведения были бы не очень интересны. Чем его отец или мать могли бы отличаться от всех остальных в обществе, в котором столь слабо выражены признаки социального неравенства и внешних влияний? Посему предполагалось, что отец Шамиля был обычным, свободным горцем (узденем), имевшим одну жену, небольшой дом с земельным участком, боевого коня и оружие, несколько голов мелкого рогатого скота".
   Не правда ли, знакомая позиция историков?
   Приходилось слышать, что на финише сталинских времен Шамиля именовали в школьных учебниках английским шпионом; сам автор этих строк учился тогда лишь в младших классах, и историю еще не проходил. Мы не беремся судить о том, упустили ли историки что-либо значительное в биографии Шамиля и его предков - это не наш объект исследования.
   Фактом остается, однако, что почему-то никто не поднял вопроса о еврейском происхождении Шамиля!
   В 1832 году Шамиль уже прославился легендарными подвигами на поле брани, а затем принял титул имама: "Обстоятельства обретения Шамилем духовного звания имама так и не выяснены до конца. Одни источники утверждают фактически о самозванстве и самовоспровозглашении, другие указывают на имевший место факт публичного избрания".
   Воинствующий исламизм сделался главным оружием Шамиля. Действенность этого средства хорошо известна со времен самого пророка Магомеда и до наших дней. Вот Шамиль-то и потрудился основательно над тем, чтобы поднять на Кавказе роль исламского духовенства и внедрить основы шариата в горский быт.
   Д.А. Милютин принужден был констатировать: "Положение дел на Кавказе приняло с 1840 года весьма невыгодный для нас оборот: власть Шамиля значительно распространилась; на его сторону передалась не только вся Чечня, но и те части Дагестана, которые давно считались покорными. Несмотря на крупные подкрепления, данные нашим силам на Кавказе, военные действия, предпринятые в 1841 году, не поправили дел".
   Не прошло затем, однако, и двадцати лет всеобщей резни, как постоянно прибывающие подкрепления сыграли свою роль - и Милютин мог уже подводить почти благополучные итоги: "После успешной экспедиции 1859 года, закончившейся пленением Шамиля, на всей восточной половине края, казалось, водворились мир и спокойствие. Можно было надеяться, что население Дагестана и Чечни радо будет наконец отдохнуть и оправиться после всех вынесенных им бедствий полувековой непрерывной войны. И действительно, в Дагестанской области, - страны наиболее гористой и дикой, бывшей главным гнездищем враждебной нам силы Шамиля, - наступило полное спокойствие".
   Однако: "Не совсем таково же было положение Терской области, состоявшей тогда, вместе с Кубанскою областью, под общим начальством генерал-адъютанта графа Евдокимова /.../. В этих горных трущобах укрывались довольно значительные шайки: Ума-дуя, Атабая, Каракуля, Байсунгура, производившие дерзкие разбои и державшие в страхе местное население, которое однако ж оставалось спокойным /.../. В конце 1860 года предпринята была против них экспедиция в Шатоевском округе, но без всяких результатов. В начале же февраля 1861 года удалось в Ичкерии окружить и забрать шайку Байсунгура, который сам был захвачен и повешен.
   Для довершения нашей исторической задачи на Кавказе оставалось еще покончить дело с горским населением западного Кавказа, то есть за Кубанью. /.../ Начертанный в 1860 году план действий за Кубанью состоял в том, чтобы окончательно очистить горную полосу от исконного ее населения, принудив его избрать одно из двух: или переселиться на указанные места на равнине и вполне подчиниться русскому управлению, или совсем оставить свою родину и уйти в Турцию; горную же полосу полагалось занять передовыми казачьими станицами и укреплениями на всем протяжении от занятых уже верховий Лабы до черноморского берега.
   К выполнению этого плана приступлено было в 1860 году генералом Евдокимовым с непреклонною настойчивостью.
   /.../ благоразумнейшие из горцев поняли, что дальнейшее сопротивление становится невозможным; что в ближайшем будущем предстояло им одно из двух: или покориться русской силе, или выселиться в Турцию. Весь вопрос был только во времени. Но понимали это, конечно не все: в каждом племени существовала всегда более или менее многочисленная воинственная партия непримиримых, настаивавшая на продолжении упорной войны до последней крайности. Вот почему дело не могло быть решено сразу: в то время, когда одна часть племени наклоняла к покорности и посылала депутации к русским начальникам с мирными предложениями, другая - затевала стычки с нашими войсками; многие же семьи уже в то время выселялись в Турцию".
   Альтернатива, которая стояла перед недобитыми горцами, была очень непростой: им предлагалось изменить собственную сущность, умереть или отправиться в изгнание!
   Что для них было легче?
   Ведь и подчинение русским, т.е. принудительное переселение на равнину и переход к занятию сельскохозяйственным трудом, означал две вещи одновременно: во-первых, прекращение того рода занятий, какой они до того вели всю свою жизнь - как и все их предки на протяжении многих веков, а именно - разбоя; и, во-вторых, переход к такому труду, каким ни они, ни их предки никогда всерьез не занимались!
   Изгнание же и вовсе сулило неизвестность и неопределенность!
   К сожалению, заложниками такого непростого решения оставались члены племени, всегда игравшие в нем подчиненную роль - те самые, которые постоянно (как и их предки) занимались не благородным разбоем, а заурядным деревенским трудом. Однако их голоса, как и голоса женщин, также никогда не разбойничавших, решающей роли сыграть не могли!
  
   Решающие переговоры, тем не менее, состоялись - и блистательно провалились. И вина за это легла больше не на горцев, а на их главного оппонента на этих переговорах - самого императора Александра II.
   Последний в августе-октябре 1861 года совершал вояж по Крыму и Кавказу. 16 сентября (старого стиля) недалеко от Майкопа и состоялся прием царем шестидесяти депутатов, в свою очередь избранных посланцами всех черкесских племен Западного Кавказа, прибывших на встречу с Белым Царем в числе более чем тысячи посланцев из горных аулов - называли даже десять тысяч делегатов.
   Вот тут-то Александр и совершил решающую дипломатическую ошибку: вместо того, чтобы принять делегатов в роскошной обстановке, соответствующей его положению (каковую должны были воображать себе дикие горцы), что, разумеется, нетрудно было бы организовать в Крыму или где-то еще неподалеку от горного Кавказа, он принял их в военном палаточном лагере, притом еще и выразив неудовольствие по поводу сооруженной палатки: "Ему поставили не простую палатку, а смастерили большую, в несколько отделений, по Его словам, слишком роскошную. Дело в том, что невозможно убедить Государя, что солдаты, простой народ, а в особенности горцы и дикие абадзехи, приходившие в лагерь, никогда не поймут, чтоб он мог жить в такой палатке, как все".
   Да ради такого случая стоило бы соорудить и целый дворец за одну ночь - как в сказке!
   Сам же царь встретил делегатов в походной офицерской форме - нашел время и место играть в демократизм и показную простоту! Выслушав многословную декларацию с нижайшими заявлениями в верноподданности, но с одновременным высказыванием всяческих условий, фактически отвергавших выполнение ультимативных требований, выставленных русской администрацией, "Государь ответил в немногих словах, что "примет покорность только безусловную, а устройство быта и судьбы народа поручил кавказскому начальству", а потому указал горцам обращаться с их просьбами к графу Евдокимову.
   Горские депутаты уехали из лагеря крайне разочарованные и недовольные; ожидавшая возвращения их толпа, узнав об ответе "падишаха", пришла в сильное волнение, и партия, клонившая дело к покорности, должна была умолкнуть. /.../ постановили решение - продолжить войну с русскими до последней крайности /.../. Можно полагать, что самое лицезрение Белого Царя, которое должно было бы произвести на горцев внушительное впечатление, не имело такого действия на депутатов по той простой лагерной обстановке, в которой они были приняты Государем" - капитулировать пред столь незначительной личностью им, конечно, сильно расхотелось!..
   Разумеется, отсутствие культуры и эрудиции сыграло с ними злую шутку, но откуда было набраться образованности этим древним разбойникам?
   Это была не единственная коллизия того же рода.
  
   Лев Тихомиров, один из таинственнейших персонажей российской истории (вождь "Исполнительного комитета Народной воли", главный организатор убийства все того же Александра II 1 марта 1881 года, а после 1888 года - ренегат революции и виднейший идеолог монархизма), родился в 1852 году в Геленджике в семье военного врача и провел детство именно в этих самых местах - сначала в обстановке тотального террора со стороны горцев, а затем и еще более тотального истребления самих горцев.
   О себе он писал: "я, можно сказать, лично пережил эту страшную историческую трагедию, подобной которой едва ли знавал мир даже в эпоху великого переселения народов. Я довольно хорошо знаю и литературу этого предмета. /.../ знаком /.../ даже с архивными данными /.../ и, наконец, выселение прошло перед моими глазами. Мне тогда было десять - двенадцать лет, но я был мальчиком преждевременно развитым, а рассказы участников событий слыхал в разное время вплоть до 1887 года. /.../ мой рассказ не вполне сходен с тем, что мы имеем в литературе предмета, и я /.../ не отказываюсь от своих слов и готов был бы их отстаивать даже перед исследователями-специалистами".
   О горцах он пишет: "целые племена, враждовавшие нам, /.../ поискали бы способов жить в мире с русскими, если бы не укоренившаяся у них привычка к грабежам, на которые молодежь смотрела как на молодчество гораздо более, чем как на средство наживы. Другую причину военного упорства черкесов составляло их невежество, вследствие которого они не могли оценить сил России и понять, какую опасную игру ведут, враждуя с нами. Один раз какой-то их делегат, будучи в Геленджике, заинтересовался географическими картами и просил указать ему два укрепления, между которыми ему приходилось проезжать, так что он хорошо представлял себе расстояние, их разделяющее. Потом он просил указать ему на карте Петербург. Сопоставивши масштаб, он только хитро улыбнулся и остался при убеждении, что ему показывают фальшивую карту, для того чтобы устрашить его безмерной величиной России.
   Очень умные по природе, очень даже развитые во всем, непосредственно им знакомом, они не имели понятия о силе и соотношениях европейских государств /.../. Черкесы не представляли себе ясно сил России, а силы Турции до крайности преувеличивали. От этого они и оставались так упорны в борьбе /.../.
   /.../ западные черкесы, адыге, жили независимой жизнью больше веков, чем сколько существует сама Россия. Еще древние греки знают "керкезов", то есть черкесов-адыге, и если за истекшие с тех пор тысячелетия черкесы испытали несколько завоеваний, то совершенно поверхностных, не уничтоживших их фактической независимости; и сверх того, они за долгие века привыкли видеть, что их завоеватели скоро исчезают, а они, черкесы, остаются по-прежнему владетелями своей родины и живут как хотят /.../. Чужого же владычества черкесы над собой не захотели бы признать, даже хотя бы и турецкого, несмотря на то, что султан имеет для них священное значение религиозного владыки".
   С рассказом о черкесе и карте перекликается немецкий анекдот времен Второй Мировой войны, до ужасов которой Тихомирову дожить не довелось: "неграмотная немецкая крестьянка в доме у сельского учителя увидела глобус и спросила, что это. Учитель ей объяснил. Она попросила ей показать, где находится Россия. Он показал. Женщина воскликнула: "О, это великая страна (großes Land)". Те же чувства вызвали у нее США, Канада, Китай. Потом женщина попросила показать на глобусе [Великую Германию -] Großdeutschland. Взглянув на едва различимое пятнышко в центре Европы, она спросила: "А у Гитлера есть глобус?""
   Далее Тихомиров, не знавший современного термина геноцид, пишет о плане генерала Евдокимова и о нем самом: "С черкесами ужиться нельзя, привязать их к себе ничем нельзя, оставить их в покое тоже нельзя, потому что это грозит безопасности России, разумеется, не вследствие пустячного хищничества абреков, а вследствие того, что западные державы и Турция могли бы найти в случае войны могущественную опору в горском населении. Отсюда следовал вывод, что черкесов, для блага России, нужно совсем уничтожить. Как совершить это уничтожение? Самое практичное - посредством изгнания их в Турцию и занятия их земель русским населением. Этот план, похожий на убийство одним народом другого, представлял нечто величественное в своей жестокости и презрении к человеческому праву. Он мог родиться только в душе [такого] человека, как Евдокимов.
   Это был сын крестьянина, взятого в рекруты по набору и дослужившегося до какого-то маленького офицерского чина - уж конечно не благодушием, а силой воли, энергией, суровостью. У Николая Ивановича Евдокимова текла в жилах кровь мужика, энергичного и чуждого жалости, когда дело касается его интересов. Имея огромный практический ум, несокрушимую энергию, свободный от всякой чувствительности, совершенно необразованный, только грамотный, он спокойно взвесил отношения русских и черкесов и принял свое решение в плане "умиротворения" посредством "истребления"."
   И о реализации этого плана: "Горцы сначала надеялись на заступничество Европы и Турции. Они посылали туда своих депутатов. Я помню, как в Новороссийск возвратился натухайский князь Костанук, ездивший, кажется, в Англию. С ним была большая свита. /.../ Но нерадостны были вести, привозимые депутатами. Никакой помощи они не нашли. Только Турция соглашалась принять переселенцев, о чем, впрочем, усиленно хлопотало и само наше правительство. /.../ Горцев всячески побуждали поскорее уходить, стараясь возбудить в них самостоятельное движение к переселению. /.../ Однако главным средством воздействия оставалось чистое насилие.
   /.../ черкесы сначала защищались, соединяясь в союзы, дрались не на живот, а на смерть. Но их, конечно, всюду разбивали, и мало-помалу горцы пали духом, перестали даже защищаться. Русские отряды сплошной цепью оттесняли их и в очищенной полосе воздвигали станицы с хатами и сараями. За ними следом являлись переселенцы-казаки и поселялись в заготовленных станицах, окончательно доделывая постройки. Черкесы, когда уже совсем растерялись и пали духом, в большинстве случаев пассивно смотрели на совершающееся, не сопротивляясь, но и не уходя. Не сразу можно было подняться, не сразу можно было даже сообразить, что делать, куда уходить. Но размышлять долго им не давали. Во все районы посылались небольшие отряды, которые на месте действия разделялись на мелкие команды, и эти в свою очередь разбивались на группы по нескольку человек. Эти группки рассеивались по всей округе, разыскивая, нет ли где аулов, или хоть отдельных саклей, или хоть простых шалашей, в которых укрывались разогнанные черкесы. Все эти аулы, сакли, шалаши сжигались дотла, имущество уничтожалось или разграблялось, скот захватывался, жители разгонялись - мужики, женщины, дети - куда глаза глядят. В ужасе они разбегались, прятались по лесам, укрывались в еще не разграбленных аулах. Но истребительная гроза надвигалась далее и далее, настигала их и в новых убежищах. Обездоленные толпы, все более возрастая в числе, бежали дальше и дальше на запад, а неумолимая метла выметала их также дальше и дальше, перебрасывала наконец через Кавказский хребет и сметала в огромные кучи на берегах Черного моря. Отсюда все еще оставшиеся в живых нагружались на пароходы и простые кочермы и выбрасывались в Турцию. Это пребывание на берегу было не менее ужасно, потому что пароходов и кочерм было мало. Переселявшихся за море было свыше полумиллиона. Нелегко можно найти перевозочные средства для такой массы народа, и злополучные изгнанники по целым месяцам ждали на берегу своей очереди. /.../ Турецкое правительство было застигнуто врасплох такой массой эмигрантов. А почему наше ограничилось такими ничтожными мерами, как зафрахтовка трех пароходов Русского общества, да в крайнем случае перевозило на каком-то военном судне, - я не знаю. /.../ К услугам эмиграции явились частные предприниматели, которые брали с горцев большие деньги и нагружали их на свои кочермы и баркасы, как сельдей в бочку. Они умирали там как мухи - от тифа и других болезней.
   Вся эта дикая травля - не умею найти другого слова - тянулась около четырех лет, достигнувши своего апогея в 1863 году. Бедствия черкесов не поддаются описанию. Убегая от преследований, они скитались без крова и пищи, зимой - при двадцатиградусном морозе. Зимы, как нарочно, были необычайно холодные. /.../ Умирали под открытым небом и в норах. Рассказывали, что наши натыкались на случаи употребления несчастными человеческого мяса. Я говорю об ужасах изгнания горцев как очевидец" - и еще несколько страниц подряд подобных подробностей!
   И, наконец, хэппи энд: "Днем покорения Западного Кавказа и окончания 50-летней войны с черкесами официально считается 21 мая 1864 года. /.../ Это было просто занятие последнего пункта черкесской территории".
  
   Здесь не трудно узнать известные черты многих страшных бедствий позднейших времен - в разных местах и у разных народов: и армянскую резню в Турции в 1915-1916 годах (совершенную отчасти черкесами - потомками беженцев 1860-1864 годов), и истребление казаков Советской властью в 1918-1921 годах (отчасти потомков тех, кто осуществлял геноцид горцев в 1860-1864 годах), и исход белых из Новороссийска в начале 1920 года (прямо там, где изгоняли горцев в 1860-1864 годах!) и из Крыма в конце того же года - с последующими массовыми расстрелами оставшихся или их голодной гибелью (чему подверглись в числе прочих также потомки русских офицеров, солдат и казаков 1860-х годов), и зверства сталинской коллективизации 1930-1933 годов - на Украине, все там же на Кавказе и в казачьих областях, и выселение с Кавказа в 1943-1944 годах тех кавказских народов, которых "замирили" еще в 1859 году, и самый знаменитый изо всех геноцидов - Холокост евреев в Германии и на занятых немцами территориях, который вроде бы и не имеет никакого отношения к описанным событиям - но до чего же все похоже! - и, наконец, современный геноцид в Чечне, производимый людьми, которые ничему не научились, над другими людьми, которые также ничему не научились!
   Заметим притом, что события 1860-1864 годов происходили в годы революционной ситуации в России (согласно знаменитому определению Ленина, уточненного Александром Зиновьевым, наверху уже не могли, а внизу уже не хотели!), когда прогрессивная общественность обуревалась прогрессивнейшими идеями (от которых не нашлось спасения уже в ХХ столетии!), но никто из нее, за исключением Тихомирова (да и его заметки были опубликованы лишь более века спустя), не откликнулся на ужасы, происходившие на Кавказе. Да и европейская пресса, которая как раз в это время надрывалась в возмущениях по поводу подавления царскими сатрапами инсургентов в Польше, ни словом не откликнулась на эту тему.
   Знакомая картина, типичная и для всех последующих перечисленных страшнейших эпопей - по крайней мере в те времена, когда они происходили!
  
   Уставший читатель вправе задать вопрос: а какое отношение изложенные ужасы имеют к теме предлагаемой книги, к Гитлеру, его предкам или даже вообще к европейской истории? Ответим - самое прямое.
   Приведенный пример - покорение русскими Кавказа - только самое экстремальное проявление стандартного конфликта, общего для последнего тысячелетия всей человеческой истории - конфликта между относительно миролюбивыми жителями равнин и горными разбойниками.
   На Северном Кавказе нестандартность ситуации определилась тем, что она развивалась не постепенно, а сразу и внезапно. Горные племена имели до того веками дело исключительно с жителями прилегающих скудных равнин, не успевавших оправиться от разорений, производимых проходящими мимо иноземными полчищами. Вдруг везапно противником горцев оказалась русская армия - едва ли не мощнейшая сухопутная сила во всем мире XIX века - и времени, и мотивов для утряски отношений фатально не хватило.
   Невероятно удивительно и поучительно, что за двести лет, последовавших с первых столкновений горцев с русскими, ментальность и тех, и других в сложившихся и периодически обострявшихся конфликтах изменились не настолько, чтобы нашлись силы эти конфликты прекратить! Это явление подчеркивает нижайший темп эволюции человеческих установок, сохраняемых народами и народностями; столетия для такой эволюции - не гарантия для перемен!
   Впрочем, вся история Европы и России свидетельствует о том же: триста или даже пятьсот лет покорности одних народов другим сменяются, при перемене ситуации, борьбой за независимость - и нередко приводят к успехам в этой борьбе!
   Афганистан и его история последних веков - еще более яркий пример того же явления!
   На том же Кавказе, но по южную сторону хребта, соседями горцев в предшествующие века были армяне и грузины с переселенцами из Турции и Персии, т.е. гораздо более культурные и экономически развитые народы, чем степные кочевники. Там веками происходила взаимная притирка: горцы, получая отпор, умеряли собственную агрессивность и постепенно смещали тяжесть приложения собственных сил с разбоя на мирные занятия, смешиваясь собственным бытом с жителями равнин.
   Хотя и в XIX столетии, и в революцию 1905 года, и в Гражданскую войну 1917-1922 годов, и сразу после того в горном Закавказье также вспыхивали восстания и рецидивы массового разбоя, вызывавшие карательные действия оккупационных русских войск (царских, а затем советских), но никогда острота конфликтов не достигала там накала, характерного для Северного Кавказа.
   Нечто аналогичное происходило и в Европе.
  
   1.2. Австрийцы и швейцарцы.
  
   Европейцам, которые прочли приведенные выше строки с отчужденным равнодушием, еще раз напомним, что схожие картины возникали и в Европе - и при Наполеоне, как упоминалось, и много раньше: еще древним грекам (об этом напоминал и Тихомиров!), а затем и римлянам приходилось защищать свои цивилизации от горных набегов - и тогда их противникам приходилось покруче, чем кавказцам XIX века!
   Позже подобное, повторяем, возобновлялось - в том числе в областях, лежащих на границах современной Швейцарии и Австрии - уже во времена Вильгельма Телля (неважно - существовал ли он на самом деле!) - это были те же явления и процессы.
   Жители равнин вооруженной силой отражали набеги горных разбойников, те, в свою очередь, пытались укрепляться в горах, отражать карательные экспедиции жителей равнин, но приходилось все же постепенно умерять свою грабительскую активность и изыскивать иные формы существования.
   Борьба швейцарцев за свободу была поначалу исключительно борьбой за свободу грабить жителей равнин и торговые караваны, проходящие по горным тропам.
   Со временем это прочно забылось, и великие европейские деятели искусств - Фридрих Шиллер и Джоаккино Россини воспели хвалу швейцарским разбойникам в своих знаменитых произведениях.
  
   Заметим, что если это и забылось, то не всеми: Гитлер, в частности, четко занял противоположную позицию и очень возмущался прославлением Вильгельма Телля: "История германских императоров - это наряду с историей Древнего Рима величайший эпос, который когда либо видел мир. Какая же это смелость, когда представляешь себе, сколько раз эти парни переходили через Альпы.
   Какие это были великие люди! /.../ У нас одна беда: мы пока не нашли драматурга, который бы занялся историей германских императоров. Как назло, именно Шиллер воспел этого швейцарского разбойника".
   В соответствии с таким его отношением вышла даже директива от 7 июня 1941 года, запрещающая постановку в немецких театрах драмы Шиллера "Вильгельм Телль" и изучение этого произведения в школьных программах.
   Эрудированные историки, хорошо знающие подобные факты и склонные, повторяем, поддаваться диктату высказываний Гитлера, никогда поэтому не ассоциировали Вильгельма Телля с самим фюрером и предками последнего, которые их и вовсе не интересовали.
   Забавна, однако, сильнейшая неприязнь Гитлера к горным разбойникам!..
  
   Борьба швейцарцев велась с XIII века (если не раньше), привела к их торжеству в середине XVII-го, но вынужденно возобновлялась при Наполеоне - и теперь это была, конечно, уже не победа в борьбе за свободу грабежа!
   Решающую роль сыграли географическое положение страны и соотношение ее собственных сил и сил ее противников. Швейцария представляет собой значительно более разнообразную горную область, протяженную во все стороны, нежели хребты Главного Кавказа. Швейцария изрезана хребтами и долинами, сочетающимися по самым различным направлениям. Это гораздо более удобная местность для проживания населения, нежели основная цепь Главного Кавказского хребта, с которой извиваясь сбегают почти параллельные горные ущелья, выводящие на северную предгорную равнину.
   У швейцарцев имелись значительно большие возможности для организации собственных тылов, недоступных для ударов противника, нежели у кавказских горцев: швейцарцы по существу обладали огромной естественной горной крепостью. Да и равнинные противники швейцарцев никогда (после падения Древнего Рима и до XVIII столетия) не имели столь значительного военного превосходства над горцами, как русская армия на Кавказе.
   Конфликт между горами и равнинами здесь решился не по линии истребления одной стороной другую, а по линии размежевания этих сил.
   Отсеченные установленными охраняемыми границами от объектов прежних разбойных нападений, швейцарцы были вынуждены пойти и на изменение стратегии собственного поведения - и, в конечном итоге, вовсе отказаться от грабительских обычаев; на это судьба отпустила им гораздо больше времени, чем горцам Кавказа.
   Избыток собственной агрессивности швейцарцы в течение долгих столетий спускали путем найма на службу во все европейские армии: без наемников-швейцарцев не обходилась ни одна из европейских войн XIII-XVIII столетий.
   Лишь позднее швейцарцы превратились в самый мирный народ Европы и приспособились наращивать собственные капиталы за счет заграничных не путем грабежа соседей, а предложением наивыгоднейших банковских условий и предоставлением гарантий защищенности этих капиталов ото всяческого грабежа. Рудименты прежней воинственности проявляются ныне лишь в повальной любви швейцарцев к личному оружию.
   Таким путем прошла Швейцария, это же - незавершенный пока путь современной Чечни, - и неизвестно еще, чем и когда он завершится!
  
   Возвращаясь ближе к основной линии нашего повествования, обратимся к истории местности, в которой столетиями проживали предки Гитлера.
   Это был, как и писал Фест, затерянный лесной уголок Европы южнее пограничного хребта между Богемией и Австрией, отделенный от соседних территорий последней на западе, юге и востоке невысокими холмистыми отрогами с характерными названиями: Freiwald, Weinsberger Wald и Waldviertel - Свободный Лес, Лес Горных Виноградников и Лесной Квартал; последний растянулся на полсотню километров с северо-востока на юго-запад, отделяя данный уголок от самого центра Австрии. Существенно, однако, что сама по себе местность, где жили предки Гитлера, вроде бы не имеет собственного наименования - столь неприметны и безлики эти края.
   Предельное расстояние, разделяющее селения, в которых жили все известные предки Гитлера, не превышает тридцати километров. Все это отнюдь не горные трущобы, а обычное холмисто-лесистое европейское среднегорье, прорезанное дорогами, во второй половине XIX века - уже и железными.
   В то же время данная местность не пересекалась ни одним из традиционных общеевропейских торговых и военных маршрутов. Появление здесь чужака было бы столь же нелепым и нелогичным, как и в любом из ущелий Северного Кавказа. Этим и устанавливались незримые границы - попрочнее крутых Кавказских гор.
   Но притом местным жителям было рукой подать до цивилизации.
   Выйдя из Штронеса или Шпиталя, упомянутых Фестом, и перебравшись через окрестные холмы, попадаешь из патриархальной глуши почти прямо в гущу европейской жизни. От условных границ этой территории до Дуная - одной из основных рек и торговых артерий Европы - всего-ничего даже по европейским масштабам - порядка 50 километров по прямой на юг; до известного городка Чешские Будейовицы (в прежние времена - Будвайс), знаменитого своим пивом и нахоящегося уже за границей Чехии, еще того меньше - порядка 40 километров по прямой на северо-запад; до Линца на Дунае - одного из главнейших австрийских городов - порядка 60 километров по прямой на юго-запад; до баварско-австрийской границы (позднее - германско-австрийской), неоднократно передвигавшейся в предшествующие века, - порядка 80 километров прямо на запад; даже до столицы Вены - всего только примерно 100 километров по прямой на юго-восток.
   Местность эта не обладала по природным условиям такой недоступностью и защищенностью от внешних нашествий, как Кавказские ущелья или тем более как Швейцария, находящаяся в нескольких сотнях километров к западу от этого края. Поэтому жители деревушек, в которых рождались, жили и умирали предки Гитлера, должны были бы, казалось, подвергаться более сильному и непосредственному воздействию условий жизни близлежаших равнин.
   Правда, для занятий земледелием и скотоводством условия имелись не лучшие - не потому, что здесь они были невозможны, а потому, что относительно неподалеку находятся такие области, где и земледелие, и скотоводство и более продуктивны, и менее трудоемки - чисто в силу местных природных условий. Следовательно, при рыночной конкуренции земляки Гитлера должны были иметь неизменно худшие шансы и, естественно, рано или поздно должны были бы разоряться или менять занятия (или и то, и другое): ведь при всеобщей уплате налогов и податей уже много веков в Европе не могут существовать патриархальные деревенские натуральные хозяйства, как не могли они существовать даже и в России XIX века - вопреки уверениям таких безграмотных экономистов, как В. Ильин (В.И. Ульянов), автор знаменитой в свое время книги "Развитие капитализма в России", написанной в 1896-1899 годах.
   Своеобразие этого лесного уголка вполне отчетливо, и определяется оно указанным противоречивым сочетанием: определенной изолированностью от окружающего мира и в то же время предельной близостью к последнему. Такие качества прямо-таки подразумевают создание национального парка - с предельной консервацией всех условий жизни в нем. Причем, в отличие от других таких замечательных мест Земного Шара, как, например, Аляска или Огненная Земля, по сей день доступных немногим избранным туристам, этот парк оказывался бы прямо под боком у жителей одной из крупнейших европейских столиц.
   Как мы увидим, тут и впрямь образовалось нечто вроде заповедника, только сохранялись в нем не экзотические животные, а экзотические люди, умудрявшиеся веками сохранять свой образ жизни. Здесь сформировалось нечто вроде резервации, подобной тем, в какие загонялись коренные жители американского континента, но тут - сугубо по добровольной, местной инициативе.
   Тишина и патриархальность этих мест никак не соответствовали накалу страстей, бушевавших вокруг.
  
   Вернер Мазер мало что сообщает об образе жизни далеких предков Гитлера (в полном соответствии с избранной им позицией), но, в подтверждение древности этого рода, приводит различные написания фамилии Гитлер, найденные в исторических документах:
  
   1435 год - Hydler
   1457 - Hytler
   1540 - Hidler
   1568 - Hietler
   1571 - HЭetler
   1581 - HЭttler
   1585 - HЭettler
   1609 - Huetler
   1627 - Hiedler
   1640 - Hiettler
   1681 - HЭedler
   1702 - Hitler
   1751 - HЭtler
  -- - Hittler.
  
   Эти разночтения (или - разнонаписания) продолжались до середины XIX века, когда по-разному писались фамилии даже родных братьев из этой семьи.
   Конец разноголосице положил отец Адольфа Гитлера при смене своей фамилии в 1876 году: он твердо продиктовал священнику, вносившему изменения в церковную книгу, вполне немецкое написание: Hitler - это устраивало и его, австрийского государственного служащего, устроило затем и его знаменитого сына.
   Из этого понятно, почему у Гитлера почти не было однофамильцев в Германии - это вовсе не типичная немецкая и не типичная еврейская фамилия, а ее чешские вариации писались совершенно по-другому - и носители этих фамилий вполне законно могли считать себя не однофамильцами фюрера - как и он их.
   Наиболее же существенно то, что представители этого клана неизменно с первой половины XV века проживали в одной местности.
   Напомним, что же в это время происходило в близлежащих и отдаленнейших углах Европы.
  
   В тринадцатом веке, т.е. примерно за двести лет до того, как деятельность Гитлеров впервые оказалась кем-то и как-то отмеченной, в Европе произошли грандиозные перемены.
   До того веками и тысячелетиями европейская цивилизация распространялась по всему Средиземноморью и его окрестностям. Европейцы враждовали, а временами сливались в совместном существовании с соседями на юге и на востоке - по всей Северной Африке, вплоть до Персии и эпизодически даже дальше - до северных окраин Индии. Высшей ступенью развития этой цивилизации была Древне-Римская Империя, объединявшая почти все эти земли - от Британии до Египта и от Испании до Закавказья.
   С падением Западной Римской империи (это было процессом, точные датировки которого трудно назвать) единство европейской цивилизации распалось, но общее пространство существования прежних европейцев, пополненных завоевателями с Востока, все же сохранялось - хотя бы в качестве зон взаимных враждебных походов.
   В XIII веке католические рыцари-крестоносцы завоевывали Константинополь и на время подчинили себе православную Византию, населенную в основном этническими греками и их вассалами, нашедшими позднее, но в том же столетии, силы избавиться от рыцарей.
   Но в том же веке Европа подверглась нашествию монголов, передовые отряды которых достигали Адриатики.
   В конце XIII века произошло и еще одно событие, имевшее тогда локальное значение, но позже повысившее свой статус: в 1273 году Рудольф Габсбург, обладавший небольшими владениями на территории современной Швейцарии, был избран Германским королем Рудольфом I, а в последующие годы победил в сражениях Богемского короля Оттокара II, захватил Австрию, ряд славянских земель, подчиненных Богемии, и обеспечил себе также выход к Адриатическому морю.
   Это было, по существу, рождением будущей Австро-Венгрии.
  
   Почему монгольское нашествие не подавило Западную Европу - так и остается неясным: ведь монголы не потерпели военного поражения от европейцев. Собственные монгольские источники чересчур скудны, а европейцы явно не были заинтересованы позднее во внесении ясности в этот вопрос.
   Так или иначе, но Западная Европа, вроде бы не подвергшаяся монгольской оккупации, и Восточная, покорившаяся Золотой Орде, жили с тех времен каждая своею историей, заново слившись только во времена русского царя Петра I (конец XVII - начало XVIII века) - и то лишь затем до 1917 года.
   Тринадцатый век в основном положил конец связям европейцев с Востоком - и в виде крестовых походов (хотя последний, Девятый, пришелся уже на XIV век), и во всех прочих формах.
   Испания тогда пребывала пограничной зоной между арабами, ранее захватившими южное побережье Средиземного моря, и европейцами, переходя из рук в руки, но в конечном итоге осталась за католической Европой. Однако европейское влияние утратилось и в Палестине, и в Сирии, а потом и в Малой Азии и даже на Балканах, ставших с конца того же XIII века и на протяжении последующих столетий зоной агрессии для турков.
   Турки взяли штурмом Константинополь в 1453 году, окончательно уничтожив православную Византию, а в 1535 году уже осаждали Вену и снова - в 1683 году.
   Это было, обращаем внимание, уже во времена существования Гитлеров, а Вена, напоминаем, находилась не далее ста километров от их родного дома.
  
   Европа, стиснутая между Атлантическим океаном и могущественными врагами на Востоке, переживала в те столетия черные времена. Западная Римская империя, давно уже павшая под ударами варваров, раздробилась на бессчетное множество феодальных владений. Каждое из них было, по существу, зоной действия шайки разбойников, осуществлявших двойную функцию: рэкитерские поборы окрестных деревенских (потом - и городских) жителей и защиту их же от аналогичных поборов со стороны посторонних шаек.
   При падении Советского Союза в 1991 году примерно такие же явления происходили и на прежней территории последнего - и уже сейчас об этой эпохе складываются литературные и кинолегенды - самого что ни на есть романтического свойства!
   Энергичные предводители разбойников, присваивавшие себе титулы баронов, графов и герцогов, создавали целые королевства, подчиняя себе соседних феодалов, и даже новые империи, разваливавшиеся при воцарении менее энергичных преемников. В целом же процветали объединительные тенденции, но крайне медленно и непоследовательно: европейцы боролись друг с другом с упорством пауков в банке, каковой, по существу, и была вся тогдашняя Западная Европа.
  
   Король Богемии Карл I (из рода Люксембургов) был избран в 1346 году и Германским королем, получив именование Карла IV. Это был выдающийся деятель своего времени. В 1348 году, в частности, Карл основал в Праге первый немецкий университет.
   В 1355 году он был провозглашен в Риме и императором Священной Римской империи (существовавшей не то с 800 года, когда она якобы была основана легендарным Карлом Великим, не то позднее - с 962 года).
   Новый император обнародовал в 1356 году "Золотую буллу", узаконившую федеральное разделение германских земель. Император (он же, за редкими отступлениями от этого правила, Германский король) избирался после смерти предшественника большинством в коллегии из семи лиц: архиепископы Майнцкий (председатель коллегии), Кёльнский и Трирский, король Богемский, герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский и пфальцграф Рейнский.
   Сам Карл IV, удалившись из Рима в Прагу, подчеркнул тем самым номинальность императорской власти. Типичной для такого его отношения стала и его последняя воля (он умер в 1378 году), согласно которой его короны Германскую и Богемскую унаследовал его старший сын Венцель (Вацлав) (правил до смерти в 1400 году), а Венгерскую - младший сын Сигизмунд.
  
   К западу от Империи и вовсе шла великая резня: с 1338 по 1453 год происходила Столетняя война между Англией и Францией - в основном на территории последней.
   Раскол и разброд распространились и на Католическую церковь: с 1378 по 1417 год Папы существовали не только последовательно, но и параллельно - в Риме и Авиньоне, добросовестно отлучая друг друга от церкви.
   Всеобщая раздробленность Империи сохранилась надолго: к концу XV века она насчитывала до 350 графств, епископств, городов - с довольно прочно охраняемыми границами, на которых взимались и торговые таможенные пошлины.
   Такая изрезанность Европы границами сыграла для нее спасительную роль, а в то же время еще сохранявшиеся связи с Востоком едва не привели к гибели все европейское население.
  
   Еще в 1346 году монголы осаждали генуэзскую крепость Феодосию в Крыму - одну из последних цитаделей европейской цивилизации на северных берегах Черного моря. В монгольском войске вспыхнула эпидемия чумы. Монголы изобрели эффективнейшее средство осады: забрасывали трупы умерших на территорию крепости. Объятые ужасом ее защитники бежали на кораблях - и разнесли болезнь по всей Европе.
   Волны эпидемии достигали пиков в 1349, 1360, 1369 и 1374 годах - население Европы сократилось почти на треть.
   Отделение границами от зон поражения эпидемией оставалось, по существу, единственным "лекарством" против болезни, хотя она убивала далеко не всех даже в самых центрах распространения. Секрет этого "Бича Божьего", начисто и беспричинно исчезнувшего из истории Западной Европы после 1665 года, так и остался, похоже, за самим Божественным инициатором этого бедствия.
   Зато и в те трагические времена великолепно было известно правило, получившее законченную поэтическую формулировку уже в ХХ веке: если в кране нет воды - значит выпили жиды! - и евреев, обвиненных в распространении чумы, повсеместно избивали и изгоняли по всей Европе.
  
   Это не было новым словом в истории Европы: гонения на евреев - непременный атрибут европейской цивилизации, совершившей приблизительно тысячелетний цикл развития от уровня всеобщего разгрома, завершившего падение Западной Римской империи и затянувшегося на долгие века. Основание университета в Париже в 1200 году - первая заметная веха расцвета современной европейской цивилизации.
   Евреи играли существенную роль в возрождении европейского прогресса: "Следует подчеркнуть /.../ высокий уровень образованности среди евреев. Грамотность мужчин была почти поголовной.
   /.../ образованные евреи, владевшие арабским, латинским и греческим языками, играли роль первостепенной важности в культурной жизни средневековой Европы на некоторых этапах ее развития. Они содействовали общению различных культур и переводили на латинский язык классическую, научную и философскую литературу либо с греческого оригинала, либо с арабских или еврейских переводов, в особенности в Испании, в Провансе и в Сицилии в XII и XIII вв. В христианской Испании евреи были пионерами в деле развития различных наук, как астрономия, геометрия, геодезия, медицина, а также в области здравоохранения и административных распорядков они внедряли культуру побежденных арабов в жизнь победителей христиан".
   Однако именно в это время происходило и радикальное обособление евреев от остальных европейцев, обусловленное различием религий, исходным образовательным и культурным превосходством евреев и наличием у них близких связей среди соплеменников, разделенных границами между христианским и мусульманским миром, чем не могли обладать ни христиане, ни мусульмане. Это давало евреям колоссальное преимущество в сфере торговли, чем они не преминули воспользоваться. Евреи "выполняли особые функции в хозяйстве народов, среди которых они жили. Они играли первенствующую роль в области торговли и финансов в мусульманском мире, в особенности в Х в., в период расцвета арабских халифатов". То же имело место и "в международной торговле и в материальной культуре Западной Европы периода Меровингов и Каролингов до середины XI в." Это, разумеется, не могло не возбуждать зависть и враждебность всех остальных.
   Европейцы предпочитали решать свои проблемы иным путем, и когда в середине XI века Европа поднялась на вооруженную борьбу против мусульман, принявшую форму Крестовых походов, то не поздоровилось и евреям: "затаенная вражда прорвалась в 1096 г., когда толпы рыцарей, горожан и крестьян направились в первый крестовый поход. По Европе прокатилась волна погромов. Их зачинщики заявляли: "Мы выступаем в дальний поход, чтобы освободить гроб Господен от бусурманской власти, а среди нас самих проживают евреи-христоубийцы. Пусть они либо крестятся, либо погибнут" - таков был лозунг крестоносцев. /.../
   Весной 1096 г., в апреле, мае и июне разразились погромы в Прирейнской области. /.../
   Когда крестоносцы летом 1096 г. двинулись дальше на юго-восток, они оставили за собой на берегах Рейна кровавый след вырезанных и уничтоженных еврейских общин и горсточки отчаявшихся неофитов, насильно обращенных в христианство. Продолжая свой путь в Палестину, крестоносцы не прекращали свой разгул. Овладев в 1099 году Иерусалимом, они загнали еврейских жителей города в синагогу и сожгли их живьем".
   Последующая политика христианских идеологов и светского руководства еще более вырыла пропасть между христианами и евреями.
  
   Католическая церковь, используя и укрепляя свое монопольную позицию в духовном руководстве европейцами, усиленно навязывала единоверцам собственные моральные и этические нормы. Смягчение нравов, безусловно необходимое в эпоху беспедела, последовавшего за падением Западной Римской империи, целиком и полностью оправдывало подобные стремления.
   Однако без перегибов и здесь обойтись не могло: со времен Фомы Аквинского (ок. 1225-1274) христианам безусловно запрещалось ссужать деньги под проценты. Европейская экономика, таким образом, лишалась одного из эффективнейших механизмов кредитного обеспечения и торгового, и производственного развития. Этот абсурдный коммунистический запрет могли обходить только евреи, на которых не распространялись нормы христианской этики и церковных предписаний.
   "Когда безопасность евреев на дорогах Западной Европы была под угрозой вследствие крестовых походов и капитал, находящийся в руках городского патрициата и монастырей, стал доминирующим в международной торговле и в финансировании политических предприятий большого масштаба, тогда вытесненные из этой отрасли евреи были вынуждены заняться ростовщичеством. /.../ снабжение хозяйства деньгами для торговых оборотов и для нужд средних и неимущих классов было настолько существенным и необходимым, что евреи, изгнанные из городов под лозунгом борьбы с ростовщичеством, были возвращены в те же города именно для того, чтобы они вновь ссужали население деньгами".
   В результате ростовщичество в Европе в течение веков сохранялось в руках евреев: "Это занятие было преобладающим среди евреев /.../ в Германии, Северной Италии, Франции и Англии /.../ до XV в.". Это-то обстоятельство и становилось самой прочной основой ненависти христиан к евреям: какой же заемщик может любить своих кредиторов, которым обязан возвращать долги, да еще и с процентами?!.
   "С течением времени в воображении христианского населения Англии, Франции, Германии, Австрии и Италии ростовщичество тесно связывалось с образом еврея. /.../ этот антагонизм в немалой степени содействовал разгулу погромов в XIII-XIV вв., а образ еврея-ростовщика, неумолимо требующего уплаты долга, еще много лет спустя продолжал волновать воображение людей в христианских странах".
   Чума и оправдала жесточайшую развязку: "Когда в 1348-49 гг. Европу постигла эпидемия чумы и "черная смерть" беспощадно косила ее население, евреев обвиняли в том, что они отравили колодцы. В народе был пущен слух, что эмиссары еврейских "мудрецов" и старейшин привезли с собой мешочки с ядом - не то из Стамбула, не то из Иерусалима - и евреи стали систематически отравлять колодцы для того, чтобы истребить христиан. В большинстве европейских стран это обвинение привело к уничтожению целых еврейских общин. В германских странах были убиты все евреи - мужчины, женщины и дети - в сотнях городов".
  
   Почти вся Европа погрузилась в спокойствие кладбищ и нищеты.
   В то же время в немногих центрах Европы, удержавших свое относительное экономическое и культурное преобладание, в частности - в той же Праге, зрели семена новых вероучений.
   Пионером будущей Реформации стал профессор Пражского университета Ян Гус. Он поплатился за это сожжением на костре в 1415 году - по приговору церковного собора в Констанце, созванного для преодоления раскола в церкви по инициативе упомянутого младшего сына Карла IV - Венгерского короля Сигизмунда, избранного в 1410 году и Германским королем. Столь аргументированным оказался ответ оппонентов Гуса в богословских спорах.
   Вслед за тем сторонники Гуса поднимают восстание - и вспыхивает пожар Гуситских войн 1419-1436 годов. Богемия на несколько десятилетий выходит из Империи; тогда же откалывается и Швейцария.
   Основным противником гуситов становится Сигизмунд, коронованный в 1433 году еще и императором в Риме.
   В 1438 году, после смерти Сигизмунда, герцог Австрийский Альбрехт V Габсбург провозглашен во Франкфурте-на-Майне императором Альбрехтом II - с этого времени императорская корона навсегда остается у Габсбургов, правда - включая и испанскую ветвь этой династии, верховодившую в XVI веке.
   В середине же XV-го происходит замирение императора Альбрехта II с гуситами - и Богемия возвращается в состав Империи.
   Отзвуки этих событий, происходивших совсем неподалеку, никак не могли миновать той местности, в которой обретали предки Гитлера.
  
   В это же время происходили события, вновь радикальнейшим образом преобразовавшие историю всей Европы - причем не только будущую, но и прошедшую.
   Около 1440 года Иоганн Гутенберг изобретает книгопечатание и открывает в Майнце первую типографию. В 1455 году издается первый тираж Библии в 300 экземпляров.
   Это стало началом технической революции в передаче и хранении информации - помощнее современной компьютерной: появилась необычайная возможность унификации, универсализации и размножения богословских, научных и политических знаний - в том числе и исторических.
   Повсеместное уничтожение древних рукописей (в частности - еврейских), производимое тогда же по инициативе Католической церкви, позволило незыблемо утвердиться той версии истории, которая устраивала тогдашних идеологов.
   В результате навсегда остались непонятными многие события и явления.
  
   Почему, например, считается, что в 1054 году Восточная христианская церковь отделилась от Западной, тогда как православие во всех западноевропейских языках продолжает именоваться ортодоксальной верой? Кто же от кого отделялся?
   Неужели могло быть так, что Византийская империя, сохранявшая свою прочность и монолитность еще несколько столетий, отделилась от толпы крошечных государств, лишенных общего политического центра? Не проще ли считать, что это Западная Европа ударилась в разгул анархии и самостийности, воспользовавшись относительным ослаблением Константинополя, утратившего возможность безоговорочно доминировать над своими западными провинциями?
   Но исторические споры решают историки - и не византийцы писали позднее историю Византии!
   В то же время все современные события, происходившие с середины XV века, благодаря печатному тиражированию сведений по всей Европе, фиксировались затем уже только с возможными идеологическими извращениями их трактовок, но никак не с грубой фальсификацией хронологии.
   Вот печатанье индульгенций так и не стало самой наивыгоднейшей коммерческой операцией в истории, возбудив волну негодований у критиков католического духовенства!
  
   В это же время следовали новые вспышки чумы. Понятно, что в последней продолжали обвинять евреев - и гонения на них возобновлялись по всей Европе с 1453 года.
   В Испании царила инквизиция - и 1492 год стал последним годом пребывания евреев на Пиренейском полуострове. По сей день там торжественно отмечают счастливое избавление от ненавистных евреев, в последний раз в 1491 году совершивших якобы принесение в жертву христианского ребенка, поныне почитаемого святым!
   В Австрии происходило нечто почти подобное, хотя до того евреи пребывали под защитой имперских властей: евреи были как бы крепостными императора, выплачивая последнему немалую дань. Но теперь императору пришлось поступиться кошельком и признать справедливые требования основных своих подданных, также не пожалевших денег за избавление от евреев, - кому вот только досталось имущество последних после высылки?
   В частности: "По договору, который император Максимилиан I заключил 19 марта 1496 г. с городами Штирии, евреи не позднее 6 января 1497 г. должны были быть высланы из страны, за что император получил от ландтага в виде единовременного возмещения ущерба 38 000 гульденов.
   Лишь при Иосифе II им в 1781 г. сначала разрешили появляться в Миттфастене и Сент-Эгиди в Герцоргстве Штирии и на ярмарках, производившихся в течение трех-четырех недель в Граце, Клагенфурте, Лайбахе и Линце, при условии уплаты твердо установленной пошлины. Но уже 9 сентября 1783 г. права евреев снова были ограничены, что подтверждалось впоследствии различными законами 1797, 1819, 1823 и 1828 гг. /.../ Так продолжалось до начала шестидесятых годов XIX века".
   Как видим, предков Гитлера постарались основательно оградить от евреев, а его бабке, если она так уж разохотилась обзавестись еврейским отпрыском, понадобилось бы проявить для этого незаурядные усилия!
   В Граце, во всяком случае, она просто не смогла бы отыскать евреев, вопреки заявлению Ганса Франка: там не могло быть вовсе ни одного постоянно проживающего еврея в течение всей первой половины XIX века!
  
   Между тем, сияние Империи продолжало клониться к закату: с 1485 года она уже официально именуется всего лишь "Священной Римской империей германской нации" - как бы не претендуя уже ни на главенство над всей Европой, ни на полную преемственность от Древнего Рима, ни на сам вполне современный Рим.
   С XVI века упраздняется и торжественная церемония коронования императора в Риме.
   Последним же императором Священной Римской империи стал австрийский император Франц II, по требованию Наполеона отказавшийся в августе 1806 года от титула германского императора за себя и за своих потомков.
   Инородные же подданные императора (далеко не евреи в первую очередь!), оказавшись в положении граждан не первого сорта, постепенно вдохновлялись на борьбу против немцев. Но до торжества этих тенденций было еще далеко!
   Пока что, с конца XV века, Священная Римская империя совершенно неожиданно очутилась вовсе на краю гибели - благодаря событиям, происходившим, казалось бы, очень далеко от нее.
  
   1492 год ознаменовался еще одним переворотом в европейской истории: Христофор Колумб (генуэзский еврей по происхождению!) открыл путь в Новый Свет!
   Последующий захват американских колоний и освоение морских путей в Азию вокруг Африки придали невероятный взлет всей европейской экономике, науке и культуре.
   Одной из величайших перемен стало вынужденное повышение моральных половых барьеров - в качестве единственно возможной и жизненно необходимой реакции на массовое распространение сифилиса, завезенного из Америки.
   В первой четверти XVI века, в ответ на самую первую и самую разрушительную эпидемию сифилиса, была надолго ликвидирована проституция в большей части Европы и существенно изменен весь быт горожан - упразднились, в частности, общественные бани древнеримского типа.
   Что же касается жителей европейской глубинки, и без того не блиставшей общественной культурой, в том числе и в местностях, где проживали предки Гитлера, то они в значительной степени оставались в стороне от всех этих новейших явлений и процессов, последовательно захватывавших более западных европейцев.
   Однако и там происходили разительные перемены: новейшие грузопотоки, связавшие внутренние области Европы через западные гавани с заморскими рынками, перестроили всю систему торговли и производства товаров в городах Империи и под защитой замков феодалов.
   Производители товаров и торговцы в глубине континентальной Европы оказались вдруг в крайне неопределенном, подвешенном состоянии, существенным образом возбудившим радикализм тогдашних горожан.
   Общий накал страстей, порожденных утратой определенных экономических ориентиров, приводил к обострению всех и всяческих политических разногласий.
   Они и приняли форму религиозных войн, а на практике вылились в беспрерывные походы армий наемников, осады городов и крепостей и повсеместный разлив грабежа и насилий.
  
   Наступление новых времен провозгласил Мартин Лютер, обнародовавший в 1517 году свои Тезисы - с этого началась европейская Реформация. В 1521 году Лютер был объявлен еретиком - и Католическая церковь раскололась до самого основания.
   Крестьянские восстания, рыцарские междоусобицы, борьба католиков и протестантов, войны императоров с французскими королями, наступление турок с Балкан - все это стало обыденной жизнью Центральной Европы на протяжении XVI и XVII веков. Всеобщий хаос доходил до таких экзотических явлений, как завоевание шведами Баварии в 1632 году!
   Толпы наемных солдат, сменивших прежние, относительно малочисленные и маломощные рыцарские ополчения, стали главной силой, сокрушавшей быт европейских обывателей.
   "В XV и XVI вв. большинство наемников вышло не из Швейцарии, а из Германии. Немецкие наемники составляли главный контингент наемных войск всех государей мира. Они сражались в Италии, Испании, Франции, Германии - словом, везде. И притом безразлично, во имя каких интересов и на службе у какого государя. Чаще всего сражались поэтому немцы против немцев. /.../
   Из-за путаницы политических отношений экономическая шаткость была особенно велика именно в Германии. Нигде обмен социальных веществ не происходил так быстро, как здесь. /.../ Общая экономическая революция, вызванная в Германии перемещением торговых путей - под влиянием открытия Америки, - не только усилила эту экономическую шаткость, но и придала ей длительный характер. /.../ Надо еще заметить, что главный контингент наемников составляли городские элементы как тогда, так и позже: подмастерья, писари, опустившиеся студенты - словом, деклассированные элементы городского населения. /.../
   Если бы наемные войска состояли хотя бы наполовину из крестьянских сыновей, мужик не третировался бы так жестоко ландскнехтами, и все источники крестьянской жизни - нивы, леса, фруктовые сады - не уничтожались бы ими так бессмысленно и без всякой для себя пользы, как это имело место в действительности. То было проявление естественной ненависти горожанина, видящего в мужике только получеловека /.../. /.../ их половая мораль также была продуктом этих условий существования и походила в своей разнузданности на грубые нравы разбойничьего рыцарства. /.../
   Для крестьянской жены или девушки было еще честью, если ее насиловали тут же на краю дороги или за соседним кустом, а еще большей честью, если сразу претензию на нее заявляла дюжина ланкскнехтов, бросавших жребий, чтобы установить очередь. Та же судьба, естественно, грозила всем женщинам, предпринимавшим путешествие без надежной мужской охраны и попадавшим в руки шайки солдат /.../.
   Все без исключения подвергались насилию. Особенно варварски, конечно, вели себя ланкскнехты при взятии осажденных мест. В таких случаях "право" было ведь на их стороне, и правом этим пользовались, насилуя женщин особенно утонченным образом и потом убивая жертвы своих скотских вожделений. Вот для примера описание событий, имевших место при взятии и опустошении городка, описание которого мы находим у одного хрониста:
   "Много замужних женщин и девушек, даже беременных, подверглось насилию как в самом городе, так и за его чертой. У одной беременной женщины вырвали груди. Двенадцатилетнюю девочку растлили до смерти, изнасиловали даже почти столетнюю старуху. /.../ На глазах у мужа опозорили и увели жену и молоденькую дочку, а его самого убили" и т.д.
   Эта картина типична, и из истории Тридцатилетней войны можно было бы привести еще сотню подобных описаний".
   Притом опасность для деревенских жителей исходила не только от главных сил действующих армий, но и от сопутствующих любой армии отрядов шакалов, вовсе не жаждавших оказаться на острие военных действий. Рыскающие шайки дезертиров, мародеров, армейских фуражиров и просто отставших солдат, вовсе не подвластных никакой дисциплине, неизменно наводили ужас на население мест, примыкавших к пунктам сражений, осаждаемым городам и замкам и маршрутам походов.
  
   Тридцатилетняя война 1617-1648 годов умиротворила католиков и протестантов, но унесла столько жизней, что многие сельские местности и города Империи буквально обезлюдели, особенно в Баварии.
   Большую часть этого времени военные действия почти непрерывно шли на территориях Баварии, Австрии, Богемии, Моравии, Венгрии - местожительство предков Гитлера было в самом центре этой резни!
   Притом потери мирного населения проистекали не только от солдатских грабежей и насилий: "В Тридцатилетнюю войну эпидемии вызвали в Средней Европе огромные опустошения. Источником эпидемий неизменно была армия. Где бы она ни появлялась, вслед за ней распространялась эпидемия, которая уносила тысячи людей гражданского населения. /.../ урон от эпидемий был очень велик и в армии. Уже в самом начале военных действий, т.е. зимой 1618-1619 гг., богемская армия под Будвайсом потеряла от заболеваний более 8 тыс. человек, или две трети своего состава" - это происходило, напоминаем, в самой непосредственной близости от родных мест Гитлеров.
   "В 1620 г. в Австрии и Богемии среди плохо питавшихся войск Католической лиги возникла эпидемия сыпного тифа, от которой погибло 20 тыс. баварских солдат. В последующие годы солдаты Валленштейна разносили заразу по всей Германии; тысячи больных солдат, брошенных армией, умирали от тифа, дизентерии и других болезней".
   Подобные ужасы уже не возобновлялись в течение последующих двух с половиной веков, но нужно помнить, что и периодические войны с Турцией захватывали в 1661-1664 и в 1682-1699 годах почти всю Нижнюю Австрию и лишь в XVIII веке переместились сначала на территорию Венгрии, а потом еще дальше на Балканы.
   Войны же Австрии с ближайшими и отдаленными европейскими соседями нередко и в XVIII столетии приводили к жесточайшим сражением совсем неподалеку от этих мест - и в Баварии, и в Богемии.
   Еще позднее, во время Наполеоновских войн, французы четырежды вторгались в Австрию и дважды захватывали Вену (в 1805 и 1809 годах), а тяжелые военные действия происходили и в Мюнхене, и в Зальцбурге.
   Снова, таким образом, леса на австрийско-богемской границе подвергались нашествиям дезертиров, мародеров и фуражиров: "Основной проблемой было снабжение войск. Вне Франции они квартировали, как правило, в сельской местности, это означало, что еда и вино, зерно и скот изымались безо всякой компенсации. Все сено шло на корм лошадям, которые иначе бы паслись на ржаных и пшеничных полях (если те не были вытоптаны военными маневрами). Военной полиции на оккупированных территориях не существовало, поэтому вечно пьяные оккупанты могли безнаказанно грабить и насиловать. Обычная полиция, сопровождавшая войска, вела себя таким же образом".
   При всем при том: "Из призванных на военную службу мало кто возвращался домой, а вернувшиеся рассказывали об ужасных лишениях, которые им пришлось перенести".
   Еще через треть столетия революция 1848-1849 годов прокатилась по всем окрестностям богемских и австрийских гор и лесов.
   На улицах самой Вены, куда в 1853 году уехал из родных мест шестнадцатилетний будущий отец Адольфа Гитлера, не остыли еще, образно выражаясь, потоки крови, пролившейся совсем недавно.
  
   О каких вообще заданных социальных рамках можно говорить при такой истории?
   Каким таким волшебным образом все поколения фамилии Гитлер или какой-либо другой могли в такой местности вообще сохранять не только какой-то достаток, но и свои жизни, а главное - не бежать куда глаза глядят в поисках лучшей участи, подобно многим другим жителям германских государств, а устойчиво сидеть на месте, явно пребывая в достаточно благополучном состоянии, действительно достойном сохранения и упрочнения?
   В этом определенно содержится какая-то загадка, которую и надлежит разгадать.
  
  
   1.3. Загадка предков Гитлера.
  
   Нам не приходилось бы гадать, чем занимались предки Гитлера на протяжении столетий, если бы Мазер и немногие другие историки, непосредственно знакомившиеся со старинными документами, сообщили бы нам не только особенности написания фамилии Гитлер и упоминания населенных пунктов, в которых жили эти люди, но и контекст, в котором упоминалась эта важнейшая информация.
   Однако не трудно установить некоторые бесспорные факты, а затем объединить их в очевидные логические схемы, чтобы получить достаточно точное представление о роде занятий этих людей и даже о том, что же могли упоминать о них старинные хроникеры.
  
   Среди предков Гитлера действительно имелись безземельные крестьяне, как это старался утверждать и сам Адольф Гитлер, однако они вовсе не были бедными, что достаточно удивительно само по себе.
   Правда, некоторые историки, явно пойдя на поводу у Гитлера, именно таким образом старались живописать их быт. Особенно подходящим объектом для таких описаний является уже упоминавшаяся бабка Гитлера - Мария Анна Шикльгрубер.
   Вот как о ней пишет Ханс Бернд Гизевиус: "Еще в юные годы Анна уезжает в город... и поступает в услужение. Лишь на сорок втором году жизни она вновь появляется в своей родной деревне. Поскольку она "опозорена", строгий отец не хочет взять ее к себе. Она находит пристанище... в доме мелкого крестьянина, где и рожает... отца /.../ Адольфа Гитлера... Пять лет спустя она выходит замуж за подмастерья мельника Георга Хидлера... с которым в бедности проводит последние пять лет своей жизни".
   Один из авторитетнейших биографов Гитлера, бывший католический священник Франц Етцингер, честно формулирует: "До достижения ею возраста 42 лет о ней вообще ничего доподлинно не известно".
   То же самое повторяет и Мазер: "С тех пор как Адольф Гитлер заставил говорить о себе, а в 1933 году в конце концов стал рейхсканцлером, о ней были известны только даты рождения и смерти, а также тот факт, что Адольф Гитлер был ее внуком.
   Эта женщина, Мария Анна Шикльгрубер, /.../ до сих пор столь же мало известна, как и отец ее сына".
   Все утверждения относительно ее жизни у кого-то в услужении (у еврея или не у еврея) верны или не верны, таким образом, совершенно с равной возможностью по сравнению с любой иной версией относительно ее личной жизни до 42 лет.
   В отношении же последующего Етцингер повторяет шаблонно сложившиеся представления: "Супруги Хидлер-Шикльгрубер совершенно обнищали; по рассказам, они были так бедны, что у них не было под конец даже кровати и они спали в корыте, из которого кормили скот".
   Даже если все это так и было, то это свидетельствует вроде бы только о незавидных личных качествах этой явно не счастливейшей супружеской пары: для обоих, насколько это известно, это был первый и последний брак; когда они обвенчались в мае 1842 года, то жениху было пятьдесят лет, а невесте - сорок семь; она уже была, как многократно упоминалось, матерью незаконного почти пятилетнего сына: Алоиз Шикльгрубер, будущий отец Адольфа Гитлера, родился 7 июня 1837 года.
   Супруги прожили вместе менее пяти лет: Мария Анна умерла 7 января 1847 года. Ее муж прожил еще десять лет и умер в 1857 году в возрасте 65 лет. Уже в этом наблюдается некоторая несуразица: если супруги вместе спали в корыте, то где же затем спал еще десять лет овдовевший муж - в том же корыте или где-то еще?
   Так или иначе, но это, скорее, не правило, а исключение для предков Гитлера: и Марии Анне Шикльгрубер, и Георгу Хидлеру вовсе не был предопределен столь печальный конец.
   В отношении Георга это подтверждается судьбой его гораздо более процветавшего брата (о котором подробнее ниже), а Мария Анна вовсе принадлежала к когда-то весьма обеспеченной семье.
  
   Дед Марии Анны Шикльгрубер, Якоб Шиккельгрюбер, владел в Штронесе усадьбой, управление которой передал в 1788 году своему двадцатичетырехлетнему сыну - Иоганнесу Шиккельгруберу, будущему отцу Марии Анны. На следующий год передача усадьбы была оформлена как продажа ее Якобом Иоганнесу: хозяйство примерно с 11 гектарами пашни, лугом, садом и домашней утварью пошло за 250 гульденов.
   Такая форма передачи имущества по наследству широко практиковалась в германских землях потому, что крепостные крестьяне (а именно к этому сословию принадлежали, скорее всего, предки Шикльгруберов) формально не имели прав передачи недвижимости по наследству - и такой по существу фиктивной продажей частная собственность сохранялась за семьей.
   Крепостное право в Австрии было отменено императором Иосифом II 1 ноября 1781 года - и крестьяне получили те же права, что и прочие граждане Империи, хотя определенные сословные рамки все же оставались.
   Известно к тому же, что дворянство в штыки встречало реформы Иосифа II - одного из радикальнейших преобразователей эпохи просвещенных монархий. Поэтому не удивительно, что такой обходной маневр по передаче наследства традиционно сохранялся еще на протяжении десятилетий.
   В договоре на передачу имущества оговаривались взаимные права и обязанности: новый владелец брал на себя, в частности, конкретные обязательства по содержанию родителей.
   В то же время очевидно, что формальная сумма сделки должна была как-то удовлетворять представлениям о реальной стоимости имущества - дабы не возбуждать вопросов о фиктивности продажи, но из чьего кармана в чей переходили, например, указанные в данном случае 250 гульденов и переходили ли вообще - это, разумеется, оставалось семейным секретом.
   После совершения данной конкретной сделки, похоже, сын оказался беднее отца, потому что когда Иоганнесу предстояла женитьба, то родители, формально перешедшие к нему на иждивение, оказали ему материальную помощь.
  
   5 февраля 1793 года были обвенчаны в Деллерсхайме Иоганнес Шиккельгрубер и Терезия Пфайзингер - будущие родители Марии Анны. Этот брак выглядит вполне нормальным и благопристойным: жениху - 28 лет, а невесте - 23 года; оба принадлежат к достаточно состоятельным семействам.
   В брачном договоре, составленном накануне, в январе того же года, указывалось, что жениху его родители выделили 200 гульденов; невесте ее родители выделили 300 гульденов и имущества на 55 гульденов 30 кройцеров, в том числе корову стоимостью в 20 гульденов. Данный договор уже выходил за узкие границы внутрисемейных отношений и наглядно свидетельствует о прочном материальном положении обоих семейств.
   15 апреля 1795 года в Штронесе у молодых родителей и родилась Мария Анна Шиккельгрубер, бабка Гитлера.
   Дальнейшие трансформации с этим семейством очень интересны.
  
   В 1817 году умер Иоганнес Пфайзингер - отец Терезии Шиккельгрубер. Общая сумма наследства после него составила 1054 гульдена, из которых 210 досталось Терезии. После этого муж Терезии, Иоганнес Шиккельгрубер, решился выйти на покой, хотя ему было только 53 года.
   21 октября 1817 года Иоганнес и Терезия Шиккельгрубер, родители Марии Анны, продали сыну Йозефу, ее брату, свою усадьбу за три тысячи гульденов. В хозяйство входило: дом, пара волов, плуг, борона, хлев и хлевная утварь и упомянутый участок примерно в 11 гектаров.
   При трехпольной системе земледелия, принятой в Европе во второй половине XVIII - начале XIX века, это было совсем не крупным хозяйством: пахотной земли здесь даже меньше общепризнанной нормы, характерной для крестьянской семьи безо всякого привлечения постороннего подсобного или наемного труда. Такие хозяйства, при отсутствии серьезных внешних помех и при добростном приложении собственного труда, позволяли владельцам устойчиво существовать, но никак не богатеть.
   Заметим, что речь идет о той же самой усадьбе, которая была продана в 1789 году самому Иоганнесу за 250 гульденов - и это очень интересно!
   Разумеется, за прошедшие почти три десятилетия ухоженное хозяйство могло вырасти в цене, тем более, что добавился дом новой постройки, как следует из документов.
   Но не в 12 же раз могла вырасти цена! Речь же идет о стоимости в серебрянных гульденах, которые не претерпевали в те годы никакой существенной инфляции.
   Да и Мазер настаивает на том, что в те времена уровень цен продолжал определяться следующими примерно показателями: "В то время корова стоила 10-12 гульденов, свиноматка 4 гульдена, кровать с постельными пренадлежностями 2 гульдена. Двор с хозяйственными постройками можно было купить за 450-500 гульденов".
   Похоже на то, что при оформлении сделок в 1789 и в 1817 годах преследовались совершенно различные цели: первая сумма была уменьшена, чтобы не привлекать заинтересованного внимания к чересчур зажиточному семейству, а вторая, наоборот, преувеличена.
   Единственная возможная цель последней операции - "отмывка денег": ввод в легальный оборот денежных сумм, нажитых преступным путем.
   Так или иначе, но суммы, фигурирующие теперь в бюджетах семейств и Шикльгруберов, и Пфайзингеров (которые затем исчезают из семейной хроники родственников Гитлера) весьма впечатляют: на тысячу и на три тысячи гульденов можно было бы приобрести по нескольку домов или целые стада в сотни коров или в тысячи свиней, если бы все это было кому-нибудь нужно!
   Существенная подробность: в договоре о купле-продаже 1817 года оговаривается: "предоставлять обоим продавцам [т.е. Иоганнесу и Терезии Шиккельгруберам] на весь срок их жизни бесплатное жилье в созранившемся при постройке нового дома помещении".
  
   Следующий акт: 25 ноября 1821 года умирает Терезия Шиккельгрубер, урожденная Пфайзингер, жена Иоганнеса и мать Йозефа и Марии Анны Шикльгруберов. После ее смерти делится наследство, из которого 74 гульдена с какими-то копейками (кройцерами) достаются Марии Анне: не ахти какая сумма (стоимость всего-то шести или семи коров!), но тоже кое-что. Деньги почему-то не вручаются наследнице, а откладываются в "Сиротскую кассу" под 5 % в год, хотя Марии Анне в это время уже не мало лет - 26 с хвостиком.
   И вот где-то в это время происходит какой-то бесшумный взрыв.
   Етцингер пишет: "Впоследствии с имением Шикльгруберов, очевидно, что-то произошло. Создается впечатление, что Йозеф не жил в этом доме... О Йозефе Шикльгрубере не удалось найти... никаких последующих записей: ни о его женитьбе, ни о детях, ни о смерти" - вот так-то!
   Мазер, однако, почему-то заявляет, что это предположение Етцингера - "явно противоречащее фактам". Возразим: оно могло бы противоречить фактам, если бы Мазер или кто-либо другой привел бесспорные сведения, что Йозеф жил в этом доме, или привел бы дату его женитьбы (если она имела место), рождения его детей (если они были) или хотя бы его смерти - вот она-то точно состоялась! Но ведь этих данных никто не приводит!
   Здесь, похоже, Мазер по непонятной причине проявляет явную халатность или недобросовестность, не поняв и недооценив сущности происшедшей коллизии, хотя ниже мы отметим, что он признавал факт бездетности Йозефа Шикльгрубера.
   Последний бесследно исчезает навсегда, его сестра тоже бесследно исчезает, но лет эдак на пятнадцать - и все это происходит в стране, в которой существовала, повторяем, сплошная прописочная система!
   Мало того, исчезает и усадьба, оцененная в 1817 году в три тысячи гульденов!
  
   О Йозефе Шикльгрубере, бывшим владельцем этой усадьбы с 1817 года, повторяем, ничего последующего не известно.
   Усадьба заведомо не вернулась к его отцу - Мазер о нем пишет: Иоганнес Шиккельгрубер "в то время, как его дочь рожала, уже более 16 лет начиная с 1817 г. жил один в "сохранившемся при постройке помещении" (Штронес, N 22), в то время как его сын Йозеф вел хозяйство в приобретенной им усадьбе (Штронес, N 1)".
   Поясним, что по тогдашним австрийским порядкам каждый дом в селении имел свой номер, получая его сразу после постройки; т.е. номера соответствуют хронологии застройки селения, а не территориальному местонахождению строений. Этот порядок сохраняется кое-где и по сей день в некоторых селениях бывшей Австро-Венгрии.
   Тут, похоже, Мазер смешивает два периода времени: с 1817 по 1821 год и с 1821 и позднее.
   В первый период, последовавший сразу после 1817 года, Йозеф, очевидно, вел хозяйство (Штронес, N 1), а Иоганнес жил в отдельном помещении (Штронес, N 22), но не один, а вместе с женой Терезией. Вот только к этому периоду и было бы справедливо отнести обвинение в адрес Етцингера в несоответствии фактам.
   Но Етцингер, что тоже очевидно, писал не об этом, а о последующем периоде, когда никакого Йозефа уже не наблюдалось, а Иоганнес, используя формулировку Мазера, жил один более 16 лет до момента, когда его дочь рожала (а именно в 1837 году), но не с 1817 года, а с 1821, как легко сосчитать.
   Притом последние годы жизни Иоганнеса прошли не в родовой усадьбе, что, напоминаем, должно было гарантироваться договором от 1817 года, а в соседней деревушке Кляйнмоттен - у чужих людей; там он и умер.
   Это подчеркивает факт утраты семейством родовых владений, на который и указывал Етцингер!
   Не досталось это имение и никому другому из семейства Шикльгруберов.
  
   Помимо Марии Анны и Йозефа их родители имели еще других детей.
   Мазер упоминает их брата Франца Шикльгрубера, о котором американский историк Брэдли Ф. Смит отзывается как о "спившемся поденщике". Мазер пишет, что это "по меньшей мере спорно, так как в 1876 г., когда проходила процедура признания отцовства, именно он вручил своему племяннику [т.е. Алоизу Шикльгруберу, ставшему в тот момент Гитлером] 230 гульденов".
   Действительно, спившемуся поденщику странновато иметь 230 гульденов, но еще страннее, чтобы ему принадлежала родовая усадьба - во всяком случае после 1837 года, когда там заведомо не нашлось места ни его отцу, Иоганнесу, ни его бездомной сестре Марии Анне, ни ее сыну и ее мужу.
   Мазер упоминает также Йозефу - сестру Марии Анны и еще каких-то Георга и Леопольда Шикльгруберов; не уточняется, в каком родстве с остальными находились последние, но, вероятно, это тоже братья Марии Анны.
   Во всяком случае, ни Йозефа, ни Леопольд тоже не могли владеть родовой усадьбой: Мазер приводит называния других деревень, в которых они жили, и подчеркивает, что вообще никто из Шикльгруберов (значит - и только что упомянутый Георг) уже не имели позднее никакого отношения к Штронесу: "В Штронесе /.../ род Шикльгруберов закончился на бездетном брате Марии Анны Йозефе".
   Похоже, что все это семейство оказалось раздроблено и рассеяно.
   Заметим, однако, что выяснить, куда же подевалась родовая усадьба (Штронес, N 1) было не совсем просто: в 1848-1849 годах в связи с революцией происходило общее изменение законодательства в Австрии, в соответствии с которым к 1853 году произошла перенумерация участков. По этой же причине не удалось даже выяснить к 1942 году, в каком именно из сохранившихся домов родился в 1837 году Алоиз Шикльгрубер. Так или иначе, но не нашлось никакого акта, объясняющего судьбу этого участка, аналогичного актам купли-продажи 1789 и 1817 годов.
   Таким образом, примерно в 1821 году произошли четыре различных немаловажных события: бесследное исчезновение Йозефа Шикльгрубера, исчезновение его сестры Марии Анны приблизительно на 15 лет, смерть их матери и исчезновение усадьбы, принадлежавшей Йозефу.
  
   Связаны ли эти события жесткой логической связью - не известно. Даже не ясна полная их последовательность во времени.
   Исчезновение Марии Анны заведомо предшествовало смерти ее матери: именно поэтому Мария Анна и не вступила сразу в права наследства после своей матери - ведь очень странновато откладывать деньги, принадлежащие 26-летней девице, в "Сиротскую кассу"!
   Похоже, что смерть матери произошла также позже утраты семейной усадьбы: ее смерть зарегистрирована (это сообщает тот же Мазер) в Штронесе, но умершая проживала не в принадлежащих семье строениях N 1 и N 22, а в принадлежащем кому-то еще строении N 18.
   Изо всех этих событий более или менее естественно выглядит лишь смерть матери, и то не очень: ей исполнилось лишь 52 года - и ее муж затем намного пережил ее.
   Что касается Йозефа, то бесследно пропасть человеку не составляло, конечно, никаких проблем: пошел, например, зимой прогуляться в горный лес, упал, сломал ногу, не смог выбраться и замерз или вовсе был съеден волками, которые, вероятно, тогда еще водились в этих местах. Но и после этого должна была оформиться и остаться в архивах хоть какая-то бумажка!
   Гораздо более странно выглядит исчезновение его сестры. Заметим, что и уезжать куда-то лишь для того, чтобы поступить в услужение, было бы довольно странно для великовозрастной дочери столь обеспеченного семейства - в этом не могло быть никакой материальной нужды. Но и это могло случиться: увез, допустим, девушку какой-то проезжий гусар, а потом где-то бросил! Ведь в конечном итоге она более или менее благополучно вернулась, хотя и не скоро.
   Вот совсем бесследно никак не могло исчезнуть целое имение, оцененное в три тысячи гульденов - кто-то как-то должен был его получить или унаследовать, даже если бы оно и сгорело, например, вместе с хозяином (в этом случае, конечно, погибшим не в лесу!) - ведь земельные угодья не могли целиком сгореть и совершенно обесцениться!
   Совокупность же всех этих событий выглядит тем более нагромождением бедствий, принявшим характер нешуточной трагедии - такой, что и мать могла с горя помереть!
   Дать полное рациональное объяснение всей этой истории мы, конечно, не можем - тут явный дефицит необходимой информации.
   Однако, еще один дополнительный факт позволяет скомпоновать все перечисленные осколки сведений в единую логическую мозаику.
  
   Вернер Мазер также отдал долг расследованию сведений, упомянутых Гансом Франком в 1946 году - и постарался отыскать следы еврея Франкенбергера.
   Найти следы того, чего и кого никогда не было, конечно, не удалось, но зато было найдено нечто отдаленно похожее: целое семейство не Франкенбергеров, но Фрабергеров, хотя и не евреев: "В материалах архива военного суда в Кремсе (Нижняя Австрия) встречается упоминание о семье Фрабергер. Мужчины в ней между 1830 и 1845 гг. отличались грубостью, агрессивностью и безудержной задиристостью. Один из них, Антон Фрабергер, в 1834 г. по решению суда (архив г. Кремс, N 115, т. 4 N 72) был даже выслан из Кремса, который находился примерно в 25 километрах от Штронеса, родины Марии Анны Шикльгрубер. В судебных делах постоянно встречается его имя, а также имена Михля, Матиаса, Бернда и Йозефа Фрабергеров. Для их поведения характерны посягательства "на личную неприкосновенность" и на "честь человека". Однако установить наличие отношений между Марией Анной Шикльгрубер и одним из Фрабергеров не представляется возможным".
   Это совсем как в знаменитом анекдоте советских времен:
   Армянское радио спрашивают: Правда ли, что академик Амбарцумян выиграл в лотерею автомашину "Волга"?
   Армянское радио отвечает: Такой факт имеет место. Но только не академик Амбарцумян, а сапожник Амбарцумян, и не "Волгу", а сто рублей, и не в лотерею, а в преферанс, и не выиграл, а проиграл!
   Наиболее существенное заключается, конечно, не в сути поданной Мазером информации, а в том факте, что в тех местах в те времена разбором преступлений (даже - хулиганства), совершенных гражданскими лицами, занимался на какой-нибудь суд, а военный!
   Заметим и еще одно обстоятельство: если Мазер и другие историки не ограничились расследованием записей актов гражданского состояния, а заглянули даже в архивы действовавших в этой местности судов, то никаких следов ни исчезнувшего Йозефа Шикльгрубера, ни обстоятельств других таинственных событий в этой семье, относящихся примерно к 1821 году, они не обнаружили и там - иначе что-нибудь обязаны были бы об этом сообщить!
   Что же там тогда вообще творилось и какую при этом роль должны были играть предки Гитлера?
   Вот здесь-то мы и должны снова вернуться к особенностям занятий горных жителей.
  
   Предки Гитлера, повторяем, жили в местности, отнюдь не изобилующей природной благодатью. Как и другие, Мазер пишет о ней: "местность вокруг Деллерсхайма никогда не была "цветущей и плодородной землей", а скорее отличалась очень чахлой растительностью на глинистой почве, которая весной и осенью была почти непроезжей".
   Выжить в такой местности, занимаясь исключительно сельским хозяйством, тем более - целых четыре столетия подряд, повторяем, практически невозможно: любой неурожай мог подкосить такое хозяйство под корень. Следовательно, требовались иные дополнительные источники доходов.
   Правда, проживание в такой местности давало и определенные преимущества.
   В Австрии, повторяем, до 1781 года процветало крепостное право. В Венгрии и на новейших восточных и южных окраинах Империи оно нередко доходило до чисто рабской зависимости крестьян от феодалов - как и в России XVIII - XIX веков. В собственно Австрии соблюдалась только крепость крестьян земле: они не имели права свободно покидать место жительства и обязаны были уплачивать феодалу налог (оброк) или отрабатывать трудовую повинность (барщину) на господских полях.
   Считается, что в Австрии оброк и барщина в целом носили необременительный характер, но крестьяне терпели массу неприятностей от иных форм притеснения - им запрещалось пользоваться лесами и другими угодьями, целиком подконтрольными феодалам; последние нередко старались сгонять крестьян с земли, стремясь увеличить собственную запашку и т.д.
   В этом смысле земляки Гитлера находились безусловно в лучшем положении, нежели большинство остальных: хотя они и считались крепостными (гитлероведы, однако, не приводят об этом никаких сведений, но, судя по опубликованным подробностям, Шикльгруберы и Пфайзингеры, например, очевидно числились крепостными графства Оттенштайн, в хозяйственных книгах которого и был зарегистрирован упоминавшийся брачный договор 1793 года), но помещики не имели разумных мотивов для притеснения жителей столь невыигрышных для экономической деятельности мест, тем более - не должны были претендовать на собственную эксплуатацию таких земель.
   Однако, это не снимало вопроса о необходимости иметь крестьянам собственные дополнительные доходы.
   При этом совершенно никто и никогда не упоминал о каких-либо ремеслах, которыми занимались бы предки Гитлера. Георг Хидлер, супруг Марии Анны, подручный мельника - это просто несерьезно!
   Не было среди них и каких-либо торговцев и иных предпринимателей, компенсирующих коммерцией дефицит средств, создаваемых сельским трудом. Хотя и тут можно назвать одного представителя семейства, уже упоминавшегося - Иоганна Непомука Хюттлера, брата Георга Хидлера: этот стал владельцем деревенского трактира, но произошло это только после 1853 года - и к этому мы еще вернемся.
   Мало того: если бы предки Гитлера все-таки имели бы какие-либо дополнительные средства, то вкладывать их в собственное сельское хозяйство не имело ни малейшего смысла: вовсе не неурожаи оказывались главным бичом такой деятельности на протяжении прошедших столетий.
  
   Почти постоянный грабеж - вот что процветало тут, начиная с Гуситских войн XV века, когда впервые имена Гитлеров возникли в каких-то хрониках, и кончая Наполеоновскими войнами XIX века, происходившими уже во времена детства и юности бабки Гитлера Марии Анны, ее брата Йозефа Шикльгрубера и ее будущего мужа Георга Хидлера.
   Если в этом Богом забытом уголке и возникали чужаки, то, как правило, с самыми недобрыми намерениями!
   Чем больше средств было бы при таких обстоятельствах вложено в сельское хозяйство - тем более это привлекало бы алчные взоры проезжих и прохожих грабителей и даже просто хулиганствующих "штурмовиков" времен Тридцатилетней войны.
   Выжить в такой ситуации можно было только за счет маскировки - притворяясь исключительно бедными и неимущиими. Но если бы это была не маскировка, а истинное состояние дел, то как же можно было выживать?
   Совершенно понятно, что спасение могло содержаться только в деньгах и сокровищах, которые легко можно было бы пустить в оборот, восстанавливая хозяйство и приобретая жизненные припасы после очередного визита бесчинствующих банд, каковых (визитов), должно было накопиться за прошедшие столетия целые десятки. Средства, следовательно, требовалось тщательно прятать и сохранять во время этих визитов, а главное - периодически их восполнять и добывать.
   Каждое уцелевшее семейство в этой местности было просто обязано иметь закопанный горшок с серебром и золотом, абсолютно необходимый для восполнения неизбежных потерь. Разумеется, размеры этих запасов должны были значительно различаться у разных семейств.
   Но как же можно было вообще добывать такие сокровища?
  
   Совершенно ясно, что разбой и грабеж становился почти единственным родом занятий, которым можно было поддерживать подобное существование людей в подобных местностях.
   Но тут возникали другие опасности: никакие власти - ни временные, ни постоянные - не стали бы терпеть разбойничье гнездо, сохраняющееся полтысячи лет - судьбу кавказских горцев мы описывали совсем не зря!
   Однако жители богемских лесов имели колоссальное преимущество по сравнению с горцами Кавказа: они очень часто могли грабить таких людей, каких никаким властям было совершенно не жаль!
   Это-то и были те самые пришлые грабители, которые и разоряли здешние местности.
  
   Понятно, что нападать на местных рыцарей, которым издавна подчинялись здешние места, вообще на местных богатеев или на купеческие караваны, официально перемещающиеся возле данных мест, было бы крайне неосторожно - это азы бандитской этики, основы основ их техники безопасностии: местные власти всегда в конечном итоге устанавливают местных виновников нападений на местных же потерпевших - и вершат правосудие. А вот нападать на чужеродных бандитов - почти святое дело!
   О подобных разбойниках - множество страшных сказок в фольклоре у большинства европейских народов, начиная со знаменитейшего Дамаста (он же - Прокруст) у древних греков и включая Соловья-Разбойника или Разбойницу-Арину (рот в пол-аршина!) у восточных славян. Понятно, что нарываясь на путешественников типа Тесея или Ильи-Муромца, разбойники не могли уцелеть - и несли жесточайший урон.
   Поэтому веками жители таких разбойничьих деревушек должны были играть в чрезвычайно рискованную игру: с одной стороны, при приближении сильных вооруженных отрядов было необходимо изображать крайнюю собственную непривлекательность в качестве объекта для разорения и насилий, полнейшую невинность и нищету, неспособность удовлетворить нужды этих отрядов ввиду отсутствия требуемых ресурсов (включая, конечно, и женщин, которых тоже нужно было скрывать, но, разумеется, не всех - дабы обман не обнаруживался; следствием же было пополнение генофонда местных разбойников генами удачливых пришлых грабителей!); с другой стороны - безжалостно нападать на малочисленные группы вояжирующих вояк и обозников, которым суждено было обращаться при этом из грабителей в жертвы грабительских налетов.
   Не исключались при этом и разбойничьи набеги на окрестные местности и дороги.
   При этом тактика предков Гитлера должна была иметь и общие черты, и определенные отличия от деятельности горных разбойников, описанной выше.
  
   Никто из предков Гитлера не славился верховой ездой.
   Про него самого не известно, сидел ли он на лошади хоть раз в жизни. Ханфштангль писал о нем: "У него была аллергия на лошадей, и когда он пришел к власти, то расформировал все кавалерийские дивизионы в немецкой армии, о чем его генералы горько жалели в ходе русской кампании".
   Для предков Гитлера такое отношение вовсе не удивительно: конный спорт, кавалерийская война и разведение верховых лошадей были привелегиями западноевропейских феодалов, а возникновение в таковом качестве крестьян показалось бы противоестественным и подозрительным.
   Без верховых коней, между тем, невозможен был разбой ни на Кавказе, ни в иных подобных горах. Но природные условия в краях предков Гитлера подразумевали иную тактику нападений и последующего ухода от преследований, в массовом порядке продемонстрированную белорусскими и российскими партизанами, действовавшими в 1941-1944 годах не менее эффективно, чем их собратья в традиционных краях балканских горных разбойников.
   Партизанское движение в Советском Союзе подразделялось на две основные категории: отряды, инспирированные местным коммунистическим подпольем и чекистами, заброшенными с Большой Земли, и совершенно самодеятельные силы, состоявшие из местных добровольцев и окруженцев, застрявших на оккупированной территории с 1941 года; политическая ориентация последних оказывалась самой разнообразной.
   Автор этих строк слышал в детстве рассказы очевидцев о том, как при освобождении таких территорий происходили расправы с партизанами самодеятельных отрядов: рядовой состав немедленно бросался на фронт, сплошь и рядом - в штрафные роты, а вожаки беспощадно ликвидировались. Столь зверскими мерами Красную Армию оберегали от партизан уже в ее собственном тылу. И действительно, партизанская борьба продолжалась и позднее: вплоть до 1950 года и даже позже лесные братья в Прибалтике, бандеровцы на Украине, равно как и аковцы в Польше продолжали вооруженное сопротивление коммунистическим властям.
   Крестьянские повозки и собственные ноги вполне позволяли скрытно занять позицию для засады на дороге или для ночной атаки на походный бивак или на занятое противником селение, а после нападения совершить марш-бросок до вспомогательной лесной партизанской базы, откуда, уже не торопясь и основательно путая следы, можно было возвращаться к местам постоянной дислокации, маскируясь под вполне цивильный обоз. Предки Гитлера, к тому же, могли не опасаться при этом и наблюдения с воздуха, поскольку их деятельность протекала еще до рождения авиации.
   Зато определенное отличие предков Гитлера от белорусских и брянских партизан, продиктованное, однако, совершенно аналогичными исходными мотивами, должно было возникать при выборе объектов нападения. Если предки Гитлера должны были, повторяем, выбирать пришлых путников, ориентируясь на низкую дисциплину и слабую организацию связи в отдельных подразделениях тогдашних армий, то партизаны Второй Мировой войны, противостоящие немецкой оккупации, должны были по тем же соображениям предпочитать собственных соотечественников, лояльных по отношению к немцам: нападать на таких было менее хлопотно и опасно, чем вызывать гнев немецкого начальства!
   Примерно так же вели себя и антикоммунистические партизаны, нападая в основном на своих соотечественников, хотя среди жертв бандеровцев оказался весной 1944 года даже генерал армии Н.Ф. Ватутин, тогда - командующий 1-м Украинским фронтом, а в 1941 году - один из главных разработчиков предвоенных планов Красной Армии.
   Возвращаясь к разбойникам богемских лесов, необходимо подчеркнуть вынужденную жестокость их нападений: либо ограбленных солдат и офицеров проходящих армий следовало безжалостно убивать, дабы не оставалось свидетелей, приводящих затем карателей, вершащих жесточайшее возмездие, либо, повторяем, тщательно планировать такие нападения, проводя их по возможности подальше от собственных домов и осуществляя затем хитроумные маневры, запутывающие следы отступления - как это и делали кавказцы XIX века.
   Общей же чертой, необходимой всем налетчикам без исключений, должна была быть эффективность их разведки, не позволявшей ошибаться в идентификации и оценке потенциальных жертв, а также качество командно-штабных служб, организующих нападения с максимальным использованием местных географических факторов.
   Легко представить себе, насколько высококачественной для этого должна была быть у разбойников разведывательная и дозорная службы. При передаче этого рода занятий по наследству они и формировались из наиболее невинных с виду членов клана - из мальчишек и даже девчонок, проходящих обучение у старичков и старушек, уходящих от дел, но эпизодически способных самостоятельно играть роли якобы невинных наблюдателей за вражескими силами.
   Все это можно было бы посчитать фантазией автора (не лучшим утешением является то, что и Гитлера тоже почитали фантазером!), но подумайте сами: как и чем еще можно объяснить явно существовавшие денежные запасы у таких бедных и почти безземельных крестьян?
   Основой же основ их техники безопасности, повторяем, должна была быть полнейшая невинность с виду в их основных местах базирования: ни в одном селении, ни в одном жилище партизанской зоны не должно было возникать ни малейших следов и последствий нападений, происходивших в десятках километров отсюда.
   Увы, это не спасало других людей, обычно совершенно посторонних, от того, чтобы оказаться жертвами возмездия.
   Наученные горьким опытом и совершенно бессильные отвечать ударом на удары истинных виновников, каратели всех стран и народов принимались сжигать ближайшие к местам нападения деревушки и истреблять их жителей, наивно надеясь, что тем самым наносят урон и "бандитам". Так поступали генерал Ермолов и другие русские XIX века, так поступали немцы во Второй Мировой войне, так, увы, поступают и каратели еще более поздних времен!
   Мы не знаем, страдали ли посторонние за преступления предков Гитлера, но сами они должны были свято блюсти свое реноме абсолютно обыкновенных крестьян, ни на шаг не покидающих заданные социальные рамки!
   Все это и было комплексной оптимальной стратегией уцелеть!
  
   Заметим, что существовали целые эпохи в жизни других народов - и даже не горных (правда - относительно кратковременные), когда такая стратегия носила широчайший массовый характер.
   Например, села юга Украины в 1918-1922 годах были вооружены до зубов - в результате беспорядочного бегства из этих местностей сначала Российской армии осенью и зимой 1917 года, а затем и Германской армии осенью и зимой 1918 - с массовыми потерями оружия и воинских запасов. Однако противостоять регулярным частям Белой и Красной армий, сельчане, разумеется, не могли - и всячески демонстрировали свой мирный и невинный характер. Но, как только регулярные части удалялись, маски сбрасывались - и мирные селения ощетинивались множеством тачанок, грознейшего и мощнейшего оружия Гражданской войны. Массы селян устремлялись в налеты на окрестные города и станции, железнодорожные эшелоны и вообще на все, что было или казалось доступным их хищным притязаниям.
   Вождем их был Нестор Махно, "сделавший тачанку осью своей таинственной и лукавой стратегии, упразднивший пехоту, артиллерию и даже конницу и взамен этих неуклюжих громад привинтивший к бричкам триста пулеметов. /.../ Возы с сеном, построившись в боевом порядке, овладевают городами. Свадебный кортеж, подъезжая к волостному исполкому, открывает сосредоточенный огонь, и чахлый попик, развеяв над собою черное знамя анархии, требует от властей выдачи буржуев, выдачи пролетариев, вина и музыки.
   Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью. /.../
   Рубить эту армию трудно, выловить немыслимо. Пулемет, закопанный под скирдой, тачанка, отведенная в крестьянскую клуню, - они перестают быть боевыми единицами. Эти схоронившиеся точки, предполагаемые, но не ощутимые слагаемые, дают в сумме строение недавнего украинского села - свирепого, мятежного и корыстолюбивого. Такую армию, с растыканной по углам амуницией, Махно в один час приводит в боевое состояние; еще меньше времени требуется, чтобы демобилизовать ее", - живописал Исаак Бабель - свидетель и участник Гражданской войны в этих самых краях; эти строки были написаны еще в то время, когда слава и удача Махно лишь начали склоняться к закату.
   На вынужденном спаде этого движения его участники вели себя все тише и коварнее. Вот как об этом писал в 1921 году прославленный (в том числе - карательными подвигами) красный латыш Роберт Эйдеман, расстрелянный затем в 1937 году вместе с маршалом Тухачевским, в своей книге-инструкции по борьбе с бандитизмом: "Территориальными бандами является местное контрреволюционное население, сорганизованное под теми или иными политическими лозунгами, в целях противодействия советской власти. /.../
   Для превращения даже благодарного по своему составу населения в очаг восстания необходима определенная подготовительная работа, которая проделывается сознательно определившейся активной ячейкой во главе или с избранными из числа популярных среди населения лиц или же назначенным атаманом. /.../ Вместо реальной местной власти создается бутафорская власть из сочувствующих и реально помогающих бандитизму местных жителей, что достигается либо мирным путем, либо систематическим террором и постепенным изводом местной власти. Одновременно с захватом власти захватывается и милиция, причем последняя в данном случае ничем не отличается от остальной банды. Предательски нападая на мелкие отряды и отдельных лиц, она в то же время всемерно маскирует себя включительно до проявления мнимого содействия соввласти и нашим частям. /.../
   В случае военной опасности эти банды собираются по условному сигналу, причем действия их нередко сводятся лишь к активной обороне своего села или волости. По миновании надобности население возвращается к мирной жизни; остается только действовать основное ядро банды, разведка и выставляются заставы на дорогах для своевременного обнаружения противника".
   Правда, теперь больше принято изображать Махно и махновцев в качестве идейных борцов за мужицкие социальные идеалы. Что ж, и это верно, но вот только каковы были эти идеалы?!
   Описанное очень трогательно совпадает и с особенностями поведения кавказского населения в XIX веке. Что поделаешь: в сходных обстоятельствах самые разные люди ведут себя похожим образом - без учета этого, в частности, были бы вообще невозможны никакие полицейские расследования и судебные разбирательства - с их непременной логикой рассуждений по аналогии.
   Вот профессиональные историки, не обладая необходимой эрудицией вне пределов своих узких познаний, не могут использовать эти общечеловеческие качества на пользу собственным исследованиям.
  
   Более пяти столетий вплоть до начала XIX века Европа подвергалась грабежам кочующих армий - и все эти столетия часть награбленной добычи оседала у бедненьких крестьян не только на границе Австрии и Богемии, но и во всех прочих лесных и горных уголках Европы, где обрело свои могилы множество солдат - раненых в боях, умерших в эпидемиях, истощенных и уставших, заблудившихся и утративших осторожность.
   Это была самая настоящая террористическая партизанская война, которую можно было вести не везде и не всегда, но в некоторых местностях она длилась все эти столетия, порождая, путем естественного отбора, самых выдающихся мастеров бандитского искусства.
   Признанным фактом, например, считается врожденная способность к войнам у прусского офицерства или у донского казачества, усиливаемая традициями воспитания. Но почему никто и никогда не вел учета великим воинам, вышедшим из горных разбойников?
   А ведь об их качествах свидетельствуют хотя бы только два названных имени: Шамиль и Гитлер! Это были уникальнейшие самородки, но порожденные отнюдь не сирыми и бесталанными предками!..
   Заметим притом, что хотя традиционные военные действия давно прошедших веков не сильно отличались в своей массе по технике и тактике от обычных бандитских налетов - не было ни танков, ни самолетов, да и артиллерия не играла еще массовой и решающей роли, но ментальности профессиональных военных и разбойников все-таки сильно различались. Все-таки убийство в бою и убийство при грабеже из-за угла морально несопоставимы, хотя каждый действующий солдат любой эпохи - в принципе убийца и очень часто грабитель. Но разбой и грабеж в собственном смысле этих слов все-таки сопряжены с особыми человеческими качествами, гарантированно усиливающимися при передаче их по наследству.
   Даже кавказские горные разбойники были людьми несколько иной ментальности, нежели их европейские коллеги: кавказцы, повторяем, вовсе не выглядели преступниками в собственных глазах - по крайней мере в первые годы столкновения с русскими: джигит в их интерпретации - практически синоним благородного человека. Они действительно нередко могли совершать благородные поступки в общечеловеческом смысле - тому тьма примеров. Обычаи гостеприимства - из того же круга качеств. Тем более упор при грабеже не делался на убийство жертв - и в этом ограничивающую роль играл обычай кровной мести, принятый на Кавказе - никто там особо не жаждал обзаводиться кровными врагами.
   Иное дело - разбойники европейских трущоб: эти точно знали, что являются преступниками. К тому же, заметим, все предки Гитлера были и оставались правоверными католиками - и вовсе не тяготели к каким-либо ересям.
   Вот, интересно, в чем же разбойники каялись на исповедях? А еще интереснее: что же им в ответ вещали духовные пастыри?
   Но от Католической церкви скорее дождешься харакири, чем объективного разъяснения подобных вопросов!
   На этих заведомо не простых взаимоотношениях разбойников с Католической церковью стоит остановиться несколько подробнее.
  
   Совершенно очевидно, что пасторы в католических деревушках, волей-неволей собиравшие сведения о том, чем живут и дышат все их прихожане без единого исключения, никак не могли оставлять без внимания регулярную разбойничью практику, поддерживаемую веками.
   Так же нелепо предполагать, чтобы подобная деятельность, систематически продолжавшаяся в отдельных регионах даже тогда, когда на большей части территорий Центральной Европы уже воцарились закон и порядок, оставалась бы вне сферы внимания верхов католической иерархии.
   Предположение, что предки Гитлера регулярно занимались разбоем, автоматически подразумевает, таким образом, уверенность и в том, что местные представители Католической церкви должны были быть в курсе происходившего, а при долговременном продолжении такой ситуации о ней должны были быть информированы и католические иерархи.
   Подобная коллизия подразумевает определенную взаимозаинтересованность пастырей и прихожан.
   Общие представления о том, как развивались события в Центральной Европе, позволяет отыскать и ответ на аналог классического сакраментального вопроса: что было раньше - яйцо или курица? (На финише Советского Союза, при жутчайшем дефиците продуктов, на этот вопрос отвечали так: раньше было все!).
   Итак, что было раньше: крестьянский разбой или поощрение его со стороны Церкви?
  
   Сдается, что общая схема развития событий в данном регионе должна была быть примерно такой.
   В совсем стародавние времена (от падения Западной Римской имерии и до завоевания Рудольфом Габсбургом здешних мест в XIII столетии) едва ли кому было дело до этого жалкого уголка Центральной Европы. Местные жители должны были влачить в нем довольно скудное существование, пробавляясь плодами своих действительно обычных крестьянских трудов в этой отнюдь не благодатной местности. Имелись ли и тогда среди них предки Гитлера или они позднее сменили своих несчастливых предшественников, в свою очередь переместившись по каким-то причинам из соседней Богемии (о чем, повторяем, свидетельствовало происхождение их фамильного имени), но поначалу и они не имели никаких иных возможностей для занятий помимо традиционного крестьянского труда.
   Все должно было измениться с началом Гуситских войн и еще сильнее - еще через век, с началом Реформации и Крестьянской войны в Германии: военные действия и сопутствующий грабеж должны были прийти непосредственно в эти чахлые деревушки.
   Понятно, что любой захватчик и грабитель, независимо от его политической и религиозной принадлежности, должен был встречать одинаково негативное отношение со стороны местных жителей. Тем не менее можно и должно было внушать им дифференцированное отношение к различным захватчикам.
   Вся эта местность внезапно стала представлять собою особый интерес для окружающих не своими внутренними качествами, а своим расположением между важнейшими областями, разделенными политическим и религиозным противоборством. Это легко разглядеть, вновь обратившись к географической карте.
   На полсотню километров к северу от упомянутого Будвайса (т.е. менее ста километров от области проживания предков Гитлера) располагается городок Табор - на горе одноименного названия. Этот Табор стал во времена Гуситских войн основным центром наиболее радикального крыла гуситов, непримиримых к католицизму; приверженцы этого движения и получили именование таборитов. И в более поздние века данная местность была оплотом антикатоличества.
   Местность же, где жили предки Гитлера, оказалась, таким образом, почти буквально на полдороге между столицей местного католичества - Веной - и столицей местного протестантизма - Табором.
   К тому же этот уголок оказался как бы естественным плацдармом, выдвинутым из католических областей в подбрюшье всей Богемии, охваченной Реформацией. Естественно, что за обладание этим плацдармом должна была повестись решительная борьба с обеих сторон - прежде всего за религиозную приверженность жителей данного региона. Преуспело тут католическое духовенство, явно не пожалевшее для этого собственных усилий.
   Расположение данной местности прямо под боком у цитадели Реформации позволяло местному католическому духовенству обратить естественное сопротивление здешнего безграмотного крестьянства (даже в середине XIX века некоторые из них, как мы увидим, не умели поставить собственную подпись) против захватчиков-грабителей в политических интересах своей собственной конфессии.
   Наверняка предки Гитлера играли роль и выдвинутого дозора, осуществляя разведывательные функции против северных соседей - этот фактор также необходимо учитывать, расценивая уникальные способности Адольфа Гитлера, унаследованные им от многих поколений предков!
   Хотя всякие партизанские действия не могут не сопровождаться преступлениями - грабежом и убийствами захваченных в плен, но, вполне вероятно, что начальное участие предков Гитлера в религиозной войне имело в целом бескорыстный, идейный характер, подогреваемый проповедями местных духовных пастырей. Жестокость пришлых грабителй сама по себе становилась решающим фактором, усиливающим такую пропаганду.
   Католические священники, таким образом, оказывались здесь прямыми аналогами комиссаров партизанских отрядов!
   Вполне возможно, что сами они тогда не ограничивались одними проповедями.
   Насколько распространенным было участие чахлых попиков, упомянутых Бабелем, во главе махновских экспедиций - судить довольно трудно; это, скорее, литературный перегиб писателя - еврея и чекиста-особиста. Но весьма естественным было бы участие католических священников в партизанских отрядах, выступавших против табритов.
   Священник, сочетающий в собственных руках крест и меч - это, в принципе, достаточно традиционный персонаж католической истории.
   Предков Гитлера и католическое духовенство, таким образом, могло связывать буквальное братство по оружию.
   В последующие века оно вполне могло сохраняться в памяти - в особенности у священников, бывших, в отличие от местных крестьян, вполне грамотными людьми - пишущими и читающими, а главное - объединенными со всею Церковью, старательно культивирующей и пополняющей собственное идеологическое, культурное и политическое наследие.
   Позитивное в целом отношение к местным крестьянам должно было стать определенной традицией, поддерживаемой церковными иерархами - и вполне могло сохраняться вплоть до времен непосредственных предков Гитлера, включая его собственного отца. Хотя к этим временам боевое содружество духовенства с крестьянами должно было уйти в безвозвратное прошлое, а поведение этих последних должно было претерпеть естественную эволюцию, уводящую их ото всякой благостности поступков.
  
   Махно и его ближайшие соратники, например, были поначалу вовсе не уголовными преступниками, а политическими экстремистами - накипью 1905 года, боровшимися тогда против царских властей, а позднее, в 1918 году - против немецкой оккупации, но еще позже, завоевав массовую поддержку сельского населения, оказались знаменем обыкновенных бандитов, грабивших всех пришлых без разбору - как бы ни оскорбило такое наше заявление современных приверженцев российского анархизма и Махновщины!
   Подобную же эволюцию испытывало и массовое революционное движение по всей России, начиная с 1905 года. Нам уже случалось об этом писать: "Легкость применения оружия открыла многим и истину, хорошо известную гангстерам всех времен и народов: оружие - это еще и инструмент скорейшего обогащения. Постепенно не столько убийства сами по себе, а именно экспроприация денег и ценностей становилась основной задачей вооруженных революционеров. Причем добыча средств для революционной деятельности во все большей степени сопровождалась прилипанием награбленного к рукам непосредственных добытчиков. Революционная борьба, таким образом, вырождалась в организованный бандитизм.
   Это было понятно всем и обернулось моральным крахом революционного движения, заставив отвернуться от него абсолютное большинство прежних приверженцев. В 1909-1911 годах революционное подполье практически прекратило свое существование.
   Руководство всех революционных партий разрывалось между необходимостью морального осуждения бандитизма и выгодой получения своей доли от грабителей. Сначала на темную сторону экспроприации закрывали глаза, потом осуждали ее на словах, не отказываясь от денег, поступавших в партийные кассы, и, наконец, сделали хорошую мину при плохой игре, полностью запретив экспроприации тогда, когда последние неугомонные экспроприаторы были перестреляны, перевешаны или засажены на каторгу.
   Ходила молва о том, как выпущенные с каторги Февральской революцией партийные боевики (эсеры, большевики, максималисты, анархисты и прочие) приобретали в провинции в 1917 году дома, магазины, земельные участки. Все это, разумеется, было конфисковано в 1918 году и позже; поистине - экспроприация экспроприаторов!"
   Разумеется, сходная ситуация, как мы это уже неоднократно повторяли, должна была приводить и к сходным стратегиям поведения: предки Гитлера в данном партизанском крае должны были постепенно превращаться из скромных борцов невидимого политического и религиозного фронта в обыкновенных грабителей, а их духовные наставники должны были совершать такую же идейную эволюцию, как и российские революционные вожди в 1905-1911 годах! Ведь и католические священники должны были получать свою долю от грабительской добычи - хотя бы в виде традиционной десятины, церковного налога, да и богатеющие разбойники должны были от души делиться пожертвованиями в пользу своих духовных наставников!
   Это примеры современной человеческой истории, характерные весьма печальной закономерностью: человеческие массы, внезапно приобщенные к использованию оружия и развращенные безнаказанностью его применения, обнаруживают крайне низкую моральную устойчивость против безграничного озверения. Джинн насилия, выпущенный из бутылки, с огромным трудом поддается его последующему водворению в исходное состояние.
   Тысячи казней, совершенных царскими властями, и общее негативное отношение дореволюционного русского общества к уголовным преступлениям - весьма значительный показатель определенной духовной зрелости того общества! - позволили покончить с разгулом бандитизма в России после 1905 года, оказавшегося, однако, зловещим предзнаменованием того, что могло случиться и действительно случилось позднее - уже в 1917 году и позже.
   Махновщина и оказалась лишь одним, хотя, возможно, и наиболее красочным примером всеобщего беспредела, воцарившегося в послереволюционной России. Вопреки залихватскому прогнозу Бабеля, ее удалось подавить - как карательными, так и социально-экономическими мерами. Наступивший НЭП позволил восстановить почти прежние нормы экономического поведения и заставил массу украинских землепашцев прекратить тотальный грабеж горожан и заняться естественным обменом собственной сельхозпродукции на промышленные товары, вновь начавшие выпускаться возрожденной городской промышленностью.
   Почти так же происходило и на значительной части территорий прежней Российской империи; в конце Гражданской войны на Дальнем Востоке, как поется в бравой песне, "партизанские отряды занимали города", а уже потом их контингент пытались возвратить к крестьянскому труду!
  
   Увы, совсем не так происходило с предками Гитлера, что объяснялось упомянутыми специфическими особенностями этого весьма небольшого и ограниченного уголка Европы. Грабеж и разбой поневоле закрепился здесь в качестве естественной стратегии поведения, обеспечивающей основы материального благосостояния местных крестьян. Можно полагать, что и ревностные религиозные чувства должны были постепенно отступать у них на второй план.
   Тут вполне уместно припомнить почти классический литературный персонаж, возникший в "Трех мушкетерах" в коротком, но красочном юмористическом эпизоде - отец Мушкетона (слуги Портоса), который промышлял разбоем, но грабил вроде бы сугубо по религиозным мотивам: встретив в качестве жертвы гугенота он ощущал в себе католика, а, встретив в качестве жертвы католика, ощущал в себе гугенота! Этот придуманный персонаж, надо полагать, не сильно отличался от его реальных прототипов, возникавших во французской глубинке в эпоху тех же религиозных войн!
   В конечном же итоге джинн насилия, выпущенный в свое время из заточения не без помощи католического духовенства и воцарившийся в данной местности, уже не вернулся обратно, а корчился и видоизменялся, пока не воплотился в наиболее совершенное свое олицетворение - Адольфа Гитлера!
  
   Одним лишь духовным наставничеством католического клира, а также его возможным непосредственным участием в боевых действиях, дело в стародавние времена ограничиваться не могло.
   Разбойники в подобной местности никак не могли существовать в полной экономической изоляции от внешнего мира. Сколько бы денег ни было закопано у них в сокровенных тайниках, но, подвергаясь периодическим разорениям и восстанавливая после них свои хозяйства, они неизбежно должны были производить закупки разнообразных товаров, не производимых в данной местности. Кроме того, специфика разбойничьего ремесла подразумевает собственные неизбежные проблемы и трудности.
   Если в руках грабителей оказывались золотые и серебряные монеты (а позднее - также и бумажные ассигнации), выпущенные хотя бы и в иных государствах, то не возникало особых проблем с их разменом (пусть и не по самому выгодному курсу) на обычную местную валюту; австрийские гульдены, к тому же, охотно принимались к платежам по всей Центральной Европе. Эти обезличенные деньги сами по себе не выглядели преступной добычей: ведь и теоретически, и практически проезжие путники были обязаны расплачиваться за разнообразные услуги, оказываемые местными жителями.
   Иную проблему составляли драгоценные предметы, отнятые у несчастных жертв: их не пустишь на прямой обмен, да и к тому же они являлись вполне материальными уликами, свидетельствовавшими об откровенной преступной деятельности - воровстве или разбое. Золотые и серебряные нательные кресты, наверняка имевшиеся у многих убитых и ограбленных, выглядели и вовсе как снятые скальпы у североамериканских индейцев или как засушенные головы у южноамериканских охотников за черепами - такое добро нельзя было и показывать непосвященным!
   Конечно, все это можно было пускать в переплавку - на это, в частности, и годились деревенские кузницы. Недаром фамилия Шмидт (Кузнец) нередко встречается среди родственников Гитлера, как, впрочем, и по всем германским землям!
   Немногим лучше обстояло дело и с другими сокровищами: фамильными медальонами, драгоценным оружием, кольцами и прочими ювелирными украшениями - это были также опаснейшие улики!
  
   К слову заметим, что безземельные крестьяне, промышлявшие подобным ремеслом, должны были постепенно обогащаться грамотными познаниями относительно стоимости попадавших к ним предметов - и не обязательно избавляться ото всех без разбору: драгоценный камень, например, совсем не трудно спрятать, а он может служить самым-самым неприкосновенным запасом долгие годы и даже столетия. Да и действительно искусные ювелирные украшения должны стоить существенно дороже материалов, из которых они сделаны - это тоже должно было быть усвоено деревенскими добытчиками.
   Мы должны учитывать это обстоятельство при попытках хотя бы качественно оценить порядок ценности сокровищ, накопленных разбойниками за столетия своей деятельности: он практически не имеет верхнего предела - по сравнению с обычными материальными ценностями деревенского быта, и это, повторяем, должно было быть достаточно хорошо понятно хранителям награбленного.
  
   Так или иначе, но при длительной продолжительности грабительской деятельности неизбежно установление прочной связи разбойников с профессиональными скупщиками награбленного. Для этого разбойникам необходимо было либо самим выбираться в цивилизованный мир - в города и на ближайшие ярмарки, либо принимать заезжих купцов.
   Для кавказских разбойников, как упоминалось, такую посредническую торговую роль играли армянские купцы. В Европе армян не было, а торговля носила интернациональный характер, но местами и временами значительную роль играли в ней евреи - как уже упоминалось.
   Несомненно, что евреям, манипулирующим с кредитными операциями, в частности - дающими деньги под залог ценных предметов, волей-неволей приходилось иметь дело и с похищенными ценностями, а по существу и становиться скупщиками краденного и награбленного.
   Именно в этом, заметим, и могли бы таиться изначальные мотивы неприязни Гитлера к евреям, воспитанные еще в его детстве - причем именно такие мотивы и должны были сохраняться им в тайне: будущему и состоявшемуся фюреру германской нации было вовсе не к лицу вдаваться в подробности претензий к евреям, которые могли накопиться у его предков за прошедшие столетия: у воров и бандитов вечные обиды по отношению к скупщикам-барыгам, наживающимся за счет благородного труда честных уголовников!
   Против такого предположения свидетельствуют, однако, два соображения.
   Во-первых, непосредственные предки Гитлера, воспитывавшие его в детстве, не занимались уже сами сбытом краденого и награбленного - в середине XIX века это семейное занятие должно было сойти на нет - это мы подробнее рассмотрим ниже. Но семейная память, конечно, хранит подобные обиды уже без связи с непосредственными поводами и причинами.
   Во-вторых, что существеннее, напомним, что деятельность торговцев-евреев была на протяжении веков крайне ограничена в местностях, в которых обитали предки Гитлера - и даже вовсе не известно, имели ли последние какие-либо деловые контакты с евреями.
   Зато заметим, что Гитлер с юности был настроен негативно по отношению к церкви. Он сам декларировал это в зрелом возрасте в узком кругу слушателей его застольных разглагольствований: "В юности я признавал лишь одно средство: динамит. Лишь позднее я понял: в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут одни старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам".
   А ведь Гитлер, насколько это известно, не имел почти никаких заметных конфликтов с церковью во времена своего детства и юности!
   Не является ли и эта заметная неприязнь продуктом обычной семейной памяти, аналогичной той, какая, повторяем, создается в определенной социальной и профессиональной среде по отношению к евреям?
  
   Вообще, следует заметить, что всяческие торговые контакты этих разбойников с внешним миром должны были сопровождаться значительными трудностями.
   Разбойникам было что закупать во внешнем мире: крестьянские хозяйства нуждались во многих предметах городского производства, да и самим себе можно было бы доставить толику роскоши, коль скоро в руках оказывались солидные свободные средства. Но вот легально вывозить во внешний мир предкам Гитлера было практически нечего: скудность их крестьянского производства, повторяем, делала их легальную продукцию неконкурентноспособной по сравнению с товарами, производимыми в более процветающих сельских местностях, а это превращало подобную торговлю сельхозпродукцией в полную профанацию: ни обычным купцам нечего было делать в родных местах предков Гитлера, ни последним нечего было вывозить на внешние рынки.
   Реформация покончила со многими католическими предрассудками, возведя материальное процветание в одну из главнейших христианских добродетелей. Произошло это, однако, не сразу и не повсеместно, и при этом весьма существенно, что как раз местность, в которой проживали предки Гитлера, была и оставалась одной из цитаделей консервативного католичества.
   Этим безземельным крестьянам вовсе не требовались ростовщические кредиты, но они крайне нуждались прежде всего в скупщиках награбленного, а не в обычных купцах!
   Вот это-то последнее обстоятельство и заставляет еще более внимательно отнестись к возможному характеру отношений предков Гитлера с церковью: ведь именно духовенство практически постоянно должно было обеспечивать связи данной местности с внешним миром, в том числе - вплоть до главнейшего и важнейшего духовного и экономического центра Европы - Рима. Именно по этим каналам и должны были вывозиться материальные ценности предков Гитлера - в виде налоговых церковных сборов и пожертвований.
   Также естественно было бы, если при значительной интенсивности таких поступлений в центр, образовался бы и встречный поток: звонкие монеты из центра в обмен на награбленные ювелирные ценности. Это было бы весьма целесообразным развитием взаимных отношений при том условии, что местные жители были практически начисто лишены подобной материальной поддержки со стороны евреев.
   Заметим, что в наши намерения вовсе не входит оскорбление современной Католической церкви предположением об ее участии в скупке награбленного: речь же идет о временах, когда Церковью управляли люди, подобные семейству Борджиев (о которых речь пойдет непосредственно ниже), виновные и не в таких преступлениях!
   И в пользу нашего предположения свидетельствует отсутствие альтернативы у предков Гитлера: больше никому они не могли бы доверить сбыт награбленного в тогдашних условиях!
  
   Еще один интереснейший для нас вопрос, на который также невозможно получить достоверный ответ, состоит в том, а какими именно методами умертвляли деревенские разбойники свои жертвы: всегда ли только ножом из-за угла?
   Вот, допустим, является в деревеньку десяток пришлых профессиональных грабителей. Нападать на них очень опасно: неизвестно, чья возьмет, да и кому нужна тяжелая победа, оплаченная собственной кровью? Зато так естественно подсыпать незваным гостям в пиво что-нибудь такое, чтобы они покрепче уснули и никогда уже больше не проснулись!..
   Или добавить что-нибудь в общий котел каши гораздо более многочисленному отряду, что не помешало бы ему затем удалиться подальше собственным путем. Только и возникал бы потом труд следовать вдогонку и обчищать карманы трупов одиночных солдат, по необходимости удалявшихся в кустики на обочинах, да так и застревавших там навсегда!.. В крайнем случае, приходилось добивать эти полутрупы. И никто ведь со стороны этому особенно не удивлялся: известно же, например, что евреи повсюду отравляют колодцы!..
   Что же касается тактико-технической стороны этого дела, то первый век существования клана предков Гитлера, отмеченный историками, как раз и соответствовал тому столетию истории соседней Италии, когда там блистали такие практики и теоретики тайных убийств, как Александр Борджия (1431-1503), бывший римским Папой с 1492 года, его дети Чезаре (1474-1506), ставший кардиналом, и Лукреция (1480-1519), а также великий прославитель их всех и им подобных Николо Макиавелли (1467-1522).
   Хорошо известно, что существенные изобретения человеческого гения, доступные на первых порах лишь немногим избранным, быстро (по сравнению, конечно, с общими темпами прогресса конкретных эпох) становятся достоянием всех заинтересованных людей. Совсем ничего удивительного не было бы и в том, что через век-другой после Борджиев их методы были бы привычно освоены и Шикльгруберами, и Гитлерами, а уж находить объекты для интенсивного их применения последним не составляло труда!
   Да здесь и не требовалась такая утонченность отравительства, каковая поневоле должна была возникать у Борджиев, иногда принужденных действовать прямо на глазах у многочисленной публики, хотя и в горных деревушках наверняка случалось обставлять преступления настоящими инсценировками.
   Мышьяк был излюбленным оружием Борджиев. Ниже мы постараемся показать, что он стал и семейным оружием предков Гитлера.
   И тут также очень естественно напрашивается предположение о том, по каким именно каналам последние могли заполучить вооружение этими средствами, вовсе не традиционными для деревенского быта, но ставшими весьма существенным подспорьем предкам Гитлера в их повседневных трудах, идущих на пользу и их постоянным партнерам и компаньонам!
  
   Возвращаясь же к возможным вариантам отравления целых отрядов, укажем на то, что симптомы острого отравления мышьяком практически неотличимы от симптомов заболевания холерой, вспышки которой неоднократно потрясали Европу уже в XVIII веке, хотя пик ее распространения наступил позднее: во все том же 1817 году англичане в очередной раз "завезли" ее из Индии, а к 1830-1831 годам она уже бушевала по всей Европе. Однако то же острое отравление мышьяком легко принять и за заболевание дизентерией, которая штабелями косила солдат еще Тридцатилетней войны.
   Скольких же из них на самом деле уморили предки Гитлера?
   Совершенно естественно, что по тем же каналам, по которым в Ватикан поступали налоговые сборы и пожертвования верующих, в противоположном направлении - к монастырям и к деревенским священникам - должны были перевозиться и необходимые в быту предметы городского производства, в том числе - лекарства для лечения больных! А мышьяк - это и есть лекарство; вопрос лишь дозировок!
   Насколько централизованным и организованным было подобное применение химического оружия со стороны католических иерархов - не только в данной местности, но и во многих других уголках Европы, так и уцелевших или пытавшихся уцелеть в качестве оплота католицизма?
   Ведь не случайно же возникали обвинения евреев в отравлении колодцев, причем в самых разных местностях Европы - что-то в этом было, возможно, рациональное? Мы имеем в виду, конечно, в первую очередь не евреев, да и не отравления колодцев: в диверсиях такого рода мог пострадать кто угодно, а потому едва ли кто-либо в здравом уме мог прибегать к такого рода методам!
   Но насколько распространенной в действительности могла быть такая химическая, а может быть - даже и бактериологическая война?
   Ведь не только монголы в Феодосии могли доходить до подобных идей!
  
   Ответов на такие вопросы, разумеется, ожидать не приходится, но зато вполне правдоподобным выглядит предположение, что в Ватикане должны были больше знать о Гитлере и Гитлерах, чем в Мюнхене или в Берлине еще в те времена, когда такое имя только стало появляться на слуху у публики!
   Папы и их приближенные должны были сохранять благодарную память о практически безвестных разбойниках, поддержавших католицизм в тяжелые и смутные века и внесших немало усилий в сохранение и укрепление позднейших позиций Церкви. Это могло оставаться психологической основой исходного отношения церковных иерархов ко всем потомкам этих средневековых бандитов, если бы им (потомкам) случилось бы заново прибегнуть к покровительству и помощи Ватикана.
   Пока что это у нас лишь присказка к дальнейшим рассказам о наших героях, в жизни и смерти которых мышьяк сыграл значительнейшую роль!..
  
  
   1.4. Предки Гитлера меняют профессию.
  
   Тяжелейшим испытанием для людей, ведших описанный образ жизни, должны были становиться периоды, когда в Европе устанавливалась мирная жизнь. Такое происходило не часто, но чем позднее - тем чаще.
   В XVIII столетии мирные годы в Австрии уже преобладали над военными. Наполеоновские же войны были последним испытанием всей Европы в XIX столетии, переворачивавшим основы существования огромных масс европейского населения. Последующие войны XIX века оказывались в этом смысле вовсе мелочевкой.
   После 1809 года местожительство предков Гитлера уже наверняка не подвергалось военным грабительским набегам, одновременно поставлявшим удобные жертвы для ответных тайных ударов. Кто знает, когда вообще в последний раз эти деревушки становились объектами тотального ограбления?
   Заметим, что тем самым нарушалось и динамическое равновесие, поддерживаемое веками, когда сохранялся определенный баланс добычи и потерь у постоянно пребывавших на одном месте разбойников, облюбовавших удобнейшие места для совершения нападений и доведших эти последние до автоматического совершенства - как и кавказские горцы до появления русских.
   Теперь прекращались обычные потери, и предки Гитлера въезжали в новейшую для себя эпоху, которая, вполне очевидно, означала, что периодические разорения, которым подвергались семейные хозяйства членов этого разбойничьего клана на протяжении столетий, должны были остаться в прошлом.
   А это означает, кроме всего прочего, что последнее слово в непрерывном процессе взаимного ограбления, которому подвергали друг друга пришлые бандиты и деревенские разбойники, вполне могло остаться за последними: они уже не подвергались дальнейшим грабежам, а собранные ими средства уже не предназначались для непосредственного восполнения текущего урона.
   Это значит, что в их руках могли сосредоточиться значительные сокровища, чему ранее не очень-то способствовали периодические бедствия.
   Однако, кроме всего прочего, наступление таких времен означало и кризис привычной деятельности деревенских разбойников.
  
   Что же приходилось делать в такие мирные времена тихим и скромным европейским деревенским бандитам? Где же они могли взять тогда проезжих и прохожих солдат, традиционно подвергаемых грабежам?
   Очевидно, что вовсе нигде - и за последние два столетия обычная мирная жизнь по всей Западной Европе докатилась до такого постыдно нижайшего уровня в отношении грабежа и убийств, какой просто неприлично сравнивать с нормами XVIII и более ранних веков!
   Понятно, что такая трансформация не могла происходить вовсе безболезненно для наследственных грабителей и убийц.
   И в этом отношении предкам Гитлера и их землякам повезло заведомо больше, чем многим другим их европейским коллегам: их выручала граница.
  
   Граница между Австрией и Богемией существовала, можно сказать, всегда - еще до императора Карла IV с его "Золотой буллой". Установление границы и таможни - это просто одна из форм осуществления рэкета, каким и занимались столетиями европейские феодалы - с самого своего возникновения в таковом социальном качестве. В данном особом случае рэкетирскому побору подвергались торговцы, перевозящие товары через границу.
   Густота и частота рыцарских замков, стоящих, например, на берегах Рейна, заставляет задуматься о том, какого же масштаба дани приходилось выплачивать купцам, перевозившим товары по этой реке. Почти такое же впечатление производят и замки на Дунае - в районе баварско-австрийской границы.
   Действительно, в эпоху раннего средневековья европейская торговля, регулируемая владельцами таких замков, должна была влачить жалкое существование.
   Понятно, что рыцарям приходилось призадуматься: чтобы давать доходы, рэкет должен заботиться о процветании обираемых, иначе - просто резня курицы, несущей золотые яйца! Поэтому грубое насилие должно было смягчаться, высота поборов, перешедших в узаконенную форму таможенной пошлины, снижаться, а торговля приобретать все большую свободу - на благо всем, кто продает и кто покупает.
   Постепенно внутренние границы уничтожались, замкнутые экономические зоны расширялись до государственных границ, а в последние полвека на наших глазах вся Европа превращается в единое экономическое пространство, защищенное, однако, от внешнего мира политическими и таможенными барьерами.
   Но всегда, когда существует граница, существует и соблазн незаконного ее преодоления - дабы избежать таможенных поборов. Границы, таможни и контрабанда - это естественные продукты развития определенных форм экономической деятельности.
   Понятно, что горные разбойники, по необходимости знакомые со всеми тайными тропами в радиусах десятков и сотен километров от собственных жилищ, должны были становиться идеальными сотрудниками на путях контрабандной торговли.
   Подобная трансформация происходит легко и естественно. Например, в свое время, в апреле 1989 года, Москва была потрясена серией жестоких убийств: похищались импортные персональные компьютеры, а их владельцы вырезались целыми семьями; позднее автору этих строк случилось познакомиться с кое-кем из этих убийц: они уже трудились охранниками в одном из знаменитых кооперативов, торгующих компьютерами, и никаких убийств более не производили.
   Изменения в особенностях контрабанды, имевшие место в Австрии XVIII и XIX веков, строго согласуются с известными переменами в образе жизни наших героев.
  
   В 1780 году, во время всеобщих преобразований, которые Иосиф II (уже упоминавшийся в связи с отменой крепостного права в 1781 году и снижением притеснения евреев) пытался было ввести в своей империи, издан был полный таможенный устав, отличающийся строгими ограничениями в отношении привоза иностранных произведений. В этом новом тарифе было принято за правило не допускать к привозу ничего, что может производиться дома.
   Такая мера круто противоречила всем прочим реформам, предпринятым этим выдающимся императором, пытавшимся превратить Австрийскую империю в оплот прогресса и просвещения.
   Император сам понимал это и, не желая полностью лишить своих подданных участия во всемирной торговле, учредил несколько вольных портов. Но эта уступка здоровым экономическим началам не была достаточна для развития торговой деятельности в стране даже в мнении правительства. Поэтому последнее посредством многих частных привилегий постоянно делало исключения из общих правил, а иногда и совершенно отменяло их.
   В целом же границы Империи оказались настолько формально захлопнуты для легального провоза всех и всяческих товаров, что для контрабандистов наступил поистине золотой век!
   Лишь военные потрясения, начавшиеся с Великой Французской революции и вылившиеся в Наполеоновские войны, приводили к образованию брешей в системе закрытых австрийских таможенных границ. При этом, надо полагать, контрабандистам изредка случалось вспоминать свою прежнюю основную профессию и переключаться на грабеж хвостов и осколков продвигавшихся через границы воинских колонн.
   Существенно при этом, что таможенная граница между давно политически объединенными Богемией и Нижней Австрией продолжала соблюдаться, предохраняя от конкурентных воздействий эти части империи друг от друга.
   Таможенные барьеры превращали собственно Австрию, наряду с прочими частями, в изолированный экономический остров внутри Австрийской империи. В свою очередь сама эта Империя превращалась в отгороженный небольшой материк в самом центре Европы.
   Наконец, Наполеон I, ввязавшийся в смертельную борьбу с Британией, вооружился бредовой идеей континентальной блокады и пытался в 1806-1814 годах полностью изолировать всю Европу практически ото всякой заморской торговли, сосредоточенной в руках англичан. Возникла глухая упаковка из нескольких колец таможенных барьеров, окружавших задыхающиеся в их тисках разделенные территории, центрами главных из которых оставались Париж и Вена.
   Увы, это плотное и непроницаемое окружение было таковым лишь на многочисленных бумагах, регламентирующих уставы таможенных границ, да еще и в умах создателей этой системы - Наполеона и его немногих идейных единомышленников, включая правителей Австрии.
   На деле же эта система была совершенно нежизнеспособна, вызвав сопротивление и ненависть огромных масс населения, и прежде всего - всех торговцев: "Повсюду, куда простиралась континентальная система, она сеяла ненависть /.../. Широко распространилась контрабанда, аппарат управления был деморализован, и исчезла сама вера в прочность наполеоновской империи".
   Контрабандист становился человеком номер 1 по всей Европе, а в Австрии - в особенности.
  
   Если Карлу Марксу удалось навязать многим поколениям историков во многих странах идею классовой борьбы как основы человеческой истории, то почему бы не создать историю человечества на основе борьбы контрабандистов и таможенников или, в более широкой интерпретации, как беспрерывное столкновение сторонников свободной торговли с их антагонистами?
   Во всяком случае, вовсе не бредовой представляется идея, что Наполеон пал жертвой не столько русских морозов, и не усилий доблестных солдат и матросов, генералов и адмиралов антинаполеоновской коалиции, и уж тем более не какой-то там классовой борьбы (в чем она вообще заключалась в те годы?), а всеобщего активнейшего сопротивления европейских, российских, азиатских, американских и всех прочих контрабандистов и их многочисленнейших сообщников, растащивших империю практически непобедимого полководца на мельчайшие лоскутки, проданные затем самым вульгарным образом на черных рынках всей Европы!
   И не то же ли самое произошло много позднее с такой несокрушимой империей, как Советский Союз?
  
   Совершенно не удивительно, что доходы австрийских контрабандистов росли в таких условиях просто баснословно.
   Что же касается данного семейного клана, то его доходам весьма должно было поспособствовать то обстоятельство, что маршруты непосредственного следования наполеоновских войск и их противников не проходили прямиком через область постоянного проживания предков Гитлера, а попадать туда, следовательно, могли лишь незначительные силы пришлых вояк.
   Это означает, отчасти повторяем, что, на протяжении более трети века после 1780 года, и возможная грабительская добыча, и прибыль от контрабандной торговли уже не должны были особенно сильно убывать на восполнение ущерба, наносимого пришлыми грабителями.
   Понятно, поэтому, что в начале XIX века семейство Шикльгруберов не только смогло обновить постройки в собственном хозяйстве, но и рискнуло легально обозначить собственный капитал в 12 раз выше, чем за четверть века до этого.
   В этом, возможно, содержался просчет: такая мера вполне могла привлечь к себе совершенно ненужное внешнее внимание.
   В целом же необходимо отметить невероятную удачливость данного семейного предприятия контрабандистов и разбойников: много ли еще других семейных фирм может похвалиться стажем в полтысячи лет практически неизменной (и не выходящей за заданные социальные рамки!) успешной деятельности?
   Ведь наверняка не по воводу высоких урожаев репы или брюквы упоминались имена представителей этого клана на протяжении пяти столетий!
  
   Заметим, что определенная переквалификация разбойников в контрабандистов должна была существенно изменить и их взаимоотношения с местным духовенством.
   С одной стороны, новая деятельность уже не носила ярко выраженного политического и религиозного характера, хотя прямая борьба с Наполеоном сохраняла и подобные черты: несмотря на все усилия французского императора подружиться с Католической церковью, последняя должна была питать тайную ненависть к этому бывшему якобинцу, истребителю монархов и унизителю Папы и духовенства.
   С другой стороны, разбойники, перешедшие на контрабанду, занимались уже экономической деятельностью, напрямую связывающую их с внешним рынком. Даже будучи примитивными проводниками профессиональных контрабандистов на горных тропах, они уже одним этим приобретали личные контакты непосредственно с людьми и покупающими, и продающими товары на внешнем рынке. Тем самым изживался вынужденный дефицит общения предков Гитлера с заезжими купцами; одновременно снижалась и роль местных священников, ранее бывших практически единственным каналом связи разбойников с экономикой внешнего мира.
   Таким образом, углублялся постепенный отход предков Гитлера от партизанской деятельности, а их духовных наставников - от ролей партизанских комиссаров.
   Это сводило общение тех и других к более обычным, традиционным отношениям верующих и их духовных наставников. В то же время традиции, сложившиеся веками и оправдавшие себя на практике, не могли разрушиться в одночасье - и между предками Гитлера и деревенским духовенством должны были сохраняться определенные степени доверия - как у бывших соучастников тайной и преступной деятельности, хотя и оправдываемой высокими религиозными идеалами.
   Последние, конечно, неизбежно должны были подрываться возникающими взаимными материальными претензиями сторон - как у всяких сообщников подобного рода.
   И конечно же, у новейшего поколения контрабандистов, приступивших к практической деятельности в первые десятилетия XIX века, не было такого пиетета перед сельским клиром, какой сохраняли их предки в прежние века.
   Молодые были и сами с усами - и это внесло немало осложнений в их собственные жизни!
  
   Кризис же всей этой контрабандной деятельности наступил в 1817 году.
   Вслед за падением Наполеона повсеместно происходило крушение всех систем, следовавших его идеям и предписаниям. Вот и австрийское правительство, подчиняясь здравому смыслу, отменило большинство внутренних таможенных границ почти по всей империи. Внутренние австрийские таможенные линии, за исключением пограничных с Венгрией, Трансильванией и Далмацией, были уничтожены. В одночасье рухнула таможенная граница между Богемией и Нижней Австрией, возле которой жили и кормились предки Гитлера.
   В масштабах всей Империи контрабандная торговля только выиграла, поскольку одновременно был введен еще более унифицированный внешний таможенный тариф, по которому все иностранные изделия или вовсе запрещались, или же облагались пошлиной столь высокой, что она равнялась почти запрещению.
   Подобное законодательство, как и следовало ожидать, придало такой стимул дальнейшему расширению контрабанды, что по своим размерам она вскоре достигла половины оборотного капитала, вложенного в законную торговлю. Однако теперь собственная прибыль контрабандистов оседала в карманах лишь тех из них, кто существовал только за счет товаров, перевозимых через внешние границы.
   Несомненно, однако, что контрабандная торговля не могла ограничиваться только переброской товаров непосредственно через границу: их нужно было доводить до потребителя, а потому перемещать нелегальными путями от границ до основных внутренних торговых центров. Из контрабанды как таковой система грузопотоков за десятилетия, последовавшие с 1780 года, трансформировалась во всеобщую нелегальную торговую и транспортную сеть, пронизывающую все внутренние области Империи.
   Но такие изменения, как в 1817 году, произведенные одним ударом, переворачивали всю структуру прежних нелегальных отношений, устанавливавшихся десятилетиями и даже веками. Не удивительно, что кому-то удавалось пережить такую революционную трансформацию, а кому-то нет.
   В числе сильно пострадавших, надо полагать, оказались и семейства Шикльгруберов и Пфайзингеров.
  
   Старый Иоганнес Пфайзингер, тесть Иоганнеса Шиккельгрубера, в 1817 году просто умер - он, по-видимому, не смог пережить обрушившихся на него неприятностей, а он-то, очевидно, и был одним из патриархов местной контрабандистской мафии - об этом явно свидетельствует только легальная часть оставленного им наследства.
   Его зять, 53-летний Иоганнес Шиккельгрубер, как сообщалось, решил попросту выйти из игры. Нажитых денег, как он рассчитал, ему должно было хватить на всю его оставшуюся жизнь и, похоже на то, действительно хватило.
   Семейное же дело было перевалено на плечи старших детей - Марии Анны Шикльгрубер и ее брата Йозефа. Им предстояли непростые испытания.
   В любом варианте прежняя схема переброски товаров через богемскую границу мгновенно изжила себя.
   Теперь следовало пересмотреть все свои отношения с уцелевшими грузопотоками, ориентированными на преодоление только внешних имперских границ. Ближайшей из них оставалась граница с Баварией, которая, однако, лежала значительно дальше, чем прежняя граница с Богемией. Даже если баварская граница и раньше принадлежала к зоне интересов данного семейства, их соседей и компаньонов, все равно в любом варианте такая перестройка должна была сопровождаться сокращением местных кадров контрабандистов и ожесточенной конкуренцией между пытающимися закрепиться в деле.
   Альтернативой был бы полный отход от прежней деятельности - и что дальше? Некоторые (включая Иоганнеса Шиккельгрубера) могли себе позволить превратиться в рантье при своих подпольных капиталах, но его детям такой возможности, очевидно, не было предоставлено - да это и не сулило никаких дальнейших перспектив.
   Становиться этим детям не опереточными крестьянами, тщательно укрывающими свою разбойничью сущность, а подлинными землепашцами? Но кому же мог понравится такой переход, на какой оказались не способны целые народы Кавказа? Тем более, что австрийская контрабандная торговля в целом продолжала процветать, а ее доходы - расти.
   И молодым контрабандистам, уже привыкшим ощущать себя элитой местного региона, предстояло вступить в борьбу за собственные права и за удержание достигнутых привилегий. Это казалось довольно естественным решением в их ситуации.
  
   Заметим, однако, что, судя по всем дальнейшим событиям, когда вокруг сокровищ, накопленных за всю предшествующую деятельность клана, развернулась жесточайшая борьба, затянувшаяся на целый век, размеры этих сокровищ оказались весьма не малы - и явно могли удовлетворять вожделения не только одного Иоганнеса Шиккельгрубера, но и его ближайших родственников.
   Поэтому им вовсе не обязательно было превращаться в истинных землепашцев, а можно было заняться чем угодно другим.
   Этого, однако, не произошло, а в результате Шикльгруберы-Гитлеры не пополнили собою перечень тех всемирно известных семейств, отпрыски которых, начав со средневекового разбоя или с пиратства эпохи Великих географических открытий, превратились затем в процветающих европейских аристократов и даже монархов или же в американских миллионеров, а потом и миллиардеров.
   Предкам же Гитлера предстояло почти до конца XIX века действительно оставаться в заданных социальных рамках, начисто сбивших с толку всех позднейших историков.
   Кто и что оказался виновником того, что предки Гитлера, будучи, скорее всего, богатейшими людьми, обладавшими, к тому же, в тот момент колоссальными степенями личной свободы, не перестроились сразу после 1817 года на какую-либо деятельность совершенно иного рода, обратив свои усилия на гораздо более перспективные занятия, нежели горный грабеж и пограничная контрабанда, уже заметно изживавшие свои прежние возможности - по меньшей мере в той местности, в какой все это и происходило?
   Была ли виной всему этому жадность и скупость Иоганнеса, усевшегося на весь остаток своих дней практически бесполезно и бессмысленно хранить доставшиеся ему сокровища, или же косность, негибкость и необразованность его непосредственных потомков, прежде всего - Иозефа и Марии Анны, оказавшихся не способными ни к чему иному сверх того, чему их обучили с детства?
   Точный ответ получить уже невозможно. Заметим только, что во всем последующем долгом и мучительном проистечении событий проявилась колоссальная инертность человеческой ментальности, каковую вовсе не смогли преодолеть, повторяем, некоторые кавказские народы - практически в полном своем составе.
   Ситуация безусловно трагическая и очень тяжело переживаемая!
   Так или иначе, но стратегически правильные решения тогда приняты не были, расплата за что и постигла данное семейство уже через четыре года, а все остальное человечество, на которое обрушилась всепобеждающая энергия заключительного отпрыска этого клана, - много позднее.
  
   По опыту того, что происходит при переделах нелегальных рынков в другие времена и в других местах, можно смело заключить, что австрийские мафиозные группировки после 1817 года должны были втянуться в затяжные кровавые разборки.
   Аутсайдеры новейшей структуры нелегальной торговли, которым не досталось наиболее выгодных и доходных ролей, должны были вернуться к своему древнейшему ремеслу - и подвергнуть рэкету, нападениям и грабежу более удачливых коллег, перешедших на обслуживание новых грузопотоков или сохранивших свои позиции на старых, оставшихся неизменными. Жертвам это никак не могло понравиться, и на старых лесных тропах теперь должна была разгореться уже новая партизанская война - прежних партизанских группировок друг против друга.
   Нечто подобное периодически происходило и продолжает происходить в величайших масштабах после Второй Мировой войны, гражданской войны в Китае, изгнания затем американцев из Индо-Китая, а потом и развала Советского Союза по всей гигантской территории Центральной и Юго-Восточной Азии - и все это вокруг производства и транспортировки наркотиков.
   К какой именно стороне, нападавшей или защищающейся, должно было относиться семейство Шикльгруберов - это совершенно неважно: в любом варианте, если они хотели укрепиться в деле, им приходилось браться за оружие.
   Находилось место в этой борьбе и правительственным вооруженным силам, состоявшим из все тех же прежних таможенников, также переключившихся на борьбу с нелегальными грузопотоками по всей территории Империи.
  
   Согласно букве осуществленных преобразований, уничтожение внутренних таможенных границ должно было бы сопровождаться также и сокращением таможенных структур и кадров таможенников.
   Но легко ли любому государству производить подобные сокращения? Тем более, что и объективно существующий фронт работ в действительности совсем не сократился: изменились, повторяем, только маршруты нелегальных грузопотоков, а их обороты продолжали возрастать.
   Естественно, что и таможенная служба нисколько не желала сокращаться, а наоборот, согласно объективным условиям и общим принципам всех бюрократических систем, должна была расти и укрепляться.
   В результате создался гигантский бюрократический монстр.
   Таможенная граница, включавшая в себя внешние границы Империи и сохранившиеся внутренние линии, отделявшие Австрию от Венгрии, Далмации и Трансильвании, составляли теперь вместе протяженность в 1170 географических миль (8681 км).
   На этих линиях находилось:
   1) 685 пограничных таможен (229 первого класса - Zoll-Amt и 456 второго - Hilfs-Zoll-Amt);
   2) 63 главных внутренних таможен (Haupt-Zoll-Amt);
   3) 50 второстепенных (Zollegstutten);
   4) 71 бюро под различными наименованиями (как-то: Aufsichts-Posten, Controll-Aemter, Revisoriats-Aemter, Passual-Stationen, Bolleten-Stationen) и все это обслуживалось штатом в 51 924 человек пограничной стражи вместе с чиновниками.
   Нетрудно прикинуть, что в среднем по одному таможенному пункту (большому или маленькому) приходилось на восемь километров границы, а на каждый ее километр приходилось по шесть пограничников и таможенников!
   Вся эта армия, конечно, не сидела под кустами на самой границе, а занималась преследованием контрабандистов практически по всей внутренней территории Империи - и все это вместо того, чтобы разумно развивать нормальную экономическую структуру, ориентированную на здоровую открытую торговлю со внешними рынками.
   Это сильно напоминает доперестроечный Советский Союз!
  
   Вот это-то и была та обстановка, при которой на формально отмененной богемско-австрийской границе приходилось теперь осуществлять юрисдикцию множества военных судов, расследовавших дела отнюдь не о хулиганствах.
   Просто, например, упоминавшиеся члены семейства Фрабергеров, с которыми много лет приходилось возиться военному суду в Кремсе, ухитрились не попасться ни на чем более серьезном, а чем же данное семейство промышляло на самом деле - мы не знаем.
   Вся ситуация в этом горном регионе должна была отличаться такими потоками крови, что массовое применение военного законодательства становилось совершенно вынужденной стратегией государственной власти в те мирные дни.
   В конечном же итоге власти (не только тогдашние австрийские, но и их последующие преемники) полностью преуспели: на нынешней чешско-австрийской границе крайне редко возникает разбой, а контабанда если и сохранилась, то не превосходит обычные современные европейские нормы. Но к 1821 году до этого было еще очень и очень далеко!
   Вот в такой-то обстановке и произошла таинственная трагедия с семейством Шикльгруберов.
  
   Ясно, что на чем-то они попались: сколь веревочка не вейся - конец один...
   Жаль, однако, что остается в точности не известным, какую же конкретно ошибку совершила бабушка Гитлера - и едва ли это когда-нибудь прояснится!..
   Судя по тому, что репрессиям подверглась прежняя семейная усадьба Шикльгруберов, дело оказалось не мелким и не могло обойтись без соответствующего решения какого-то суда, по сложившейся ситуации - наверняка военного. Формально это должна была быть конфискация недвижимости, но практически в приобретении такого конфискованного имущества никто, кроме ближайших соседей, не мог быть заинтересован, а потому в продаже его с торгов никакой выгоды властям не просматривается.
   Сдается, однако, что строения, принадлежащие этому семейству, были просто полностью разрушены - отнюдь не из вандалистских побуждений.
   Поймав этих разбойников на чем-то серьезном и корыстном, власти должны были обеспокоиться поиском награбленного или незаконно нажитого.
   Если власти действовали расторопно, то едва ли в доме, бывшем штаб-квартирой разбойничьей шайки, не нашлось никаких улик. Были, наверняка, и тайники с деньгами и ценностями, предназначенными для сиюминутных срочных расчетов. Их обнаружение должно было вдохновить и на дальнейшие поиски, которые вполне могли быть доведены до того, что строения разобрали буквально по досточке - особенно в том случае, если по ходу дел ничего более существенного все-таки не было обнаружено.
   Полагаем, что в целом это должно было оказаться совершенно излишним расходом сил и времени и совершенно зряшным уничтожением имущества. Если речь шла о настоящих разбойниках, то они должны были заранее основательно позаботиться о том, чтобы риск провала, всегда, конечно, возможного, не лишил бы шайку всей прежней добычи. Награбленное, следовательно, должно было прятаться, главным образом, в совершенно других местах. Из последующего станет ясно, что уцелевшие члены преступного сообщества смогли сохранить контроль над значительной долей добытых накоплений.
   А ведь речь идет о том, что в их распоряжении должны были находиться не только основные средства преступного клана, добытые в собственных лихих налетах, совершенных после 1817 года, но и нажитое в предшествующий баснословно прибыльный для контрабанды период, начавшийся в 1780 году, а также и частицы сокровищ, награбленных наполеоновскими солдатами по всей Европе, и даже, возможно, часть древних кладов, накопленных кланом за все пять столетий его существования!
   Кто и как распорядился в дальнейшем со всем этим, мы подробнее рассмотрим ниже. Пока что отметим один из немногих достоверных фактов - это то, что какие-то деньги все же остались у родителей репрессированных - у умершей в 1821 году Терезии (отсюда сумма, унаследованная Марией Анной и положенная в "Сиротскую кассу") и у Иоганнеса, после которого также нашлись кое-какие денежки - к этому мы еще вернемся.
   Что произошло при этом с живыми людьми - предполагать еще сложнее.
  
   Йозеф Шикльгрубер был, возможно, убит, или же его казнили по приговору суда; не исключено, что и его сестра была приговорена к смерти - но в те времена казнить женщин все-таки избегали.
   Ее отсутствие в течение последующих пятнадцати лет сильно отдает возможностью пятнадцатилетнего каторжного заключения, которое, вполне вероятно, могло последовать из смертного приговора, замененного пожизненным заключением, в свою очередь завершенного (при удовлетворительном поведении заключенной) вследствие регулярных амнистий и помилований, весьма популярных в монархиях XIX столетия.
   Столь значительные приговоры должны свидетельствовать об исключительно серьезном преступлении, скорее всего - об убийстве, не исключено, что государственного служащего, возможно - и не одного.
   Понятно при этом, что никаких следов пребывания Марии Анны у кого-либо в услужении (в Вене, Граце или где-либо еще) невозможно найти просто потому, что она находилась заведомо в иных местах и была занята совершенно иными делами!
  
   Подобные мрачнейшие гипотезы отнюдь не беспочвенны: отсутствие сведений, подтверждающих данное предположение, а также отсутствие вообще каких-либо сведений, подтверждающих хоть что-либо другое, никак не может объясняться естественными причинами - наверняка должны были бы остаться в архивах хоть какие-нибудь данные, проясняющие события, происшедшие в семействе Шикльгруберов.
   Ведь речь идет, уже не в первый раз повторяем, о стране со сплошной пропиской населения по месту жительства! Здесь же получилось так, что ровно ничего не осталось!
   Это однозначно свидетельствует о том, что архивные данные подверглись тщательной целенаправленной чистке, а следовательно, кроме всего прочего, - было что чистить и скрывать!
   Заметим при этом, что сокрытие таких сведений никак не может быть связано с загадкой происхождения Алоиза Шикльгрубера, отца Адольфа Гитлера: почти никакие секреты происхождения человека, рожденного в 1837 году, в принципе не могут разъяснять сути событий, происшедших задолго до этого - в 1821 году, а именно последние и подверглись тщательному сокрытию и забвению!
   Конечно, если бы, например, Алоиз оказался ярко выраженным африканцем или азиатом, то это могло бы несколько разъяснить происшедшее: можно было бы предположить, что Мария Анна Шикльгрубер совершила далекое и долгое путешествие в Африку или Азию, откуда и вернулась с экзотическим ребенком. Но любое не столь вопиющее предположение об отце Алоиза, а гораздо более обычное (был ли он, например, евреем или нет), не вносит практически никакой ясности в проблему: что же все-таки случилось с Марией Анной и всем ее семейством в 1821 году?
   А ведь скрывались, повторяем, и продолжают скрываться именно эти обстоятельства!
  
   С другой стороны, предположению о том, что Мария Анна и ее брат подверглись чудовищному наказанию за какие-то чудовищные преступления, как раз и соответствует известная реакция взрослого Адольфа Гитлера на попытки проникнуть в прошлое его предков, выраженная гораздо более живо и непосредственно, чем его же отношение ко всем публикациям о его возможном еврейском происхождении, вместе взятым.
   Совершенно естественно, что если в прошлом Гитлера и его предков имелось хоть что-то, серьезно его компрометирующее (совсем не обязательно еврейское происхождение!), то именно с конца 1921 года (после того, как имела некоторый успех описанная выходка идиота Эреншпергера, заявившего, что Гитлер ведет себя по-еврейски), когда к происхождению Гитлера впервые возникло заинтересованное внимание, сам Гитлер должен был стремиться затемнять и запутывать сведения о своих предках!
   И это мы проиллюстрируем в заключительной части нашей книги, завершающейся временами уже кануна политических успехов Гитлера 1933 года.
  
   При этом не должно создаваться впечатление о том, что мы позволяем себе рассуждать о каких-то вовсе мифических придуманных документах, возможно никогда физически не существовавших.
   На самом же деле даже теперь имеется реальная возможность найти документальные свидетельства тому, что, как мы полагаем, произошло в 1821 году. Никто ведь в ХХ веке не занимался с такой целью исследованием австрийской периодической прессы в этом узком и далеком интервале времени: она же заведомо не могла сообщать абсолютно ничего существенного о каких-то совершенно непримечательных жителях лесных деревушек!
   А ведь пресса в свое время должна была печатать хоть какие-то сообщения о ходе и результатах военного суда над Марией Анной Шикльгрубер и ее братом, если таковой суд действительно имел место быть. И, возможно, что газеты и журналы с такими сообщениями физически все-таки сохранились, хотя во время Второй Мировой войны в Германии и Австрии погибло множество архивов и библиотек.
   Не исключено, что какие-то сведения о годах заключения Марии Анны все еще сохраняются и в каких-то австрийских тюремных архивах первой половины XIX века - там, вроде бы, тоже никто никогда не искал информацию, относящуюся к предкам Гитлера.
   Наверняка, во всяком случае, можно найти сведения об амнистиях и помилованиях, относящихся к годам возникновения Марии Анны из небытия - т.е. приблизительно к 1836 году. Хотя отсутствие последних также не опровергнет нашу версию, если Мария Анна изначально получила 15-летний судебный приговор и отбыла его до конца.
   Что же касается подлинных документов судебного процесса 1821 года, то они, очевидно, уже давно уничтожены.
   Когда и кем именно - к этому вопросу нам также еще предстоит возвращаться.
  
  
   1.5. Братья Хидлеры-Хюттлеры.
  
   Иоганн Непомук Хюттлер, упомянутый младший брат Георга Хидлера - мужа Марии Анны Шикльгрубер, несомненно относился к прямым предкам Адольфа Гитлера.
   Иоганн Непомук, родившийся в 1807 году в родном доме своих родителей (деревня Шпиталь, N 36) и умерший там же в 1888 году, имел трех законных дочерей и ни одного сына.
   Старшая из его дочерей, Иоганна (родившаяся в том же доме в Шпитале в 1830 году и умершая там же, но в другом доме в 1906 году), вышла замуж в 1848 году за соседа из ближайшего дома (Шпиталь, N 37) Иоганна Баптиста Пёльцля.
   У этой последней пары было много детей, но большинство умерло в юном возрасте. Впечатляет перечисление лет смерти, а не рождения этих детей: 1849, 1855 (смерть троих детей), 1863, 1865, 1867, 1878 - последним из них умер Йозеф Пёльцль, доживший лишь до 21 года - печальный верхний рекорд для всех этих рано умерших.
   Старшей из троих выросших и доживших до зрелых лет (все трое, повторяем, дочери) была Клара, родившаяся все там же (Шпиталь, N 37) в 1860 году, она-то и стала позднее матерью Адольфа Гитлера. Две ее сестры - тетки Гитлера: горбатая Иоганна-младшая (родившаяся в 1863 году) и Терезия (родившаяся в 1868 году), вышедшая позднее замуж за крестьянина Антона Шмидта, также встретятся еще в нашем повествовании.
   Иоганн Непомук, таким образом, гарантированно (насколько это вообще возможно) был прадедом Адольфа Гитлера.
  
   Мазер, повторяем, утверждает, что он был еще и его прямым дедом по другой линии - тем самым неизвестным, от которого Мария Анна Шикльгрубер и родила своего единственного сына Алоиза.
   Мотивируется это следующим образом: "Данных о том, как выглядел Непомук Хюттлер, /.../ не сохранилось. Даже его непосредственные потомки этого не помнили. Известно только, что представители семей Шмидтов и Коппенштайнеров, близкие родственники Адольфа Гитлера из Шпиталя, Мистельбаха и Лангфельда, происхождение которых по прямой линии от Иоганна Непомука документально подтверждено, внешне очень похожи друг на друга и имеют другие общие наследственные черты. То, что они на удивление похожи и на Адольфа Гитлера, легко объяснимо, потому что мать Адольфа Клара Пёльцль была внучкой Иоганна Непомука Хюттлера и сестрой Терезии Шмидт, урожденной Пёльцль, жительницы Шпиталя. Тот факт, что и родившийся в 1906 г. Лео Рудольф Раубаль, сын сестры (Адольфа) Гитлера Ангелы из второго брака отца Гитлера с абсолютно чужой ему по крови Франциской Матцельсбергер, удивительно похож не только на Адольфа Гитлера, происходящего от Иоганна Непомука Хюттлера по линии матери, но и на других потомков Иоганна Непомука Хюттлера, является одним из важнейших доказательств. Это внешнее сходство можно объяснить только тем, что Лео Рудольф Раубаль (через отца Адольфа Алоиза Гитлера) и другие родственники Гитлера (через бабушку Адольфа по материнской линии Иоганну Хюттлер-Пёльцль) имели одного общего предка - Иоганна Непомука Хюттлера".
   Заметим, однако, что одно только чисто внешнее сходство не является исчерпывающим доказательством родственных связей. К тому же с вопросом о внешней похожести родственников Гитлера тесно связан и вопрос о его двойнике, который возник, напоминаем, в Бункере Гитлера в апреле 1945 года - факт, оспариваемый многими правоверными историками.
   Согласно показаниям бывшего шефа Гестапо Генриха Мюллера, двойник также был дальним родственником Адольфа Гитлера: "Еще в 1941 году мне стало известно через службу гестапо в Бреслау, что там на полиграфической фабрике работает некто, двойник, копия Гитлера. Я приказал доставить мне его фотографию и убедился, что сходство в самом деле удивительное. Хотя у того человека не было усов и прическа совсем другая. Его привезли в Берлин /.../.
   Он родился тоже в Австрии, в округе Вальдфиртель [т.е. там же, где и все предки Адольфа Гитлера]. Родом из семейства Силлип, они дальние родственники Гитлера, но этот человек никогда его не знал. Потом их семья переехала куда-то недалеко от Праги... в Гасторф. После Первой мировой войны эти земли вошли в состав Чехословакии, и тогда семья Силлип переселилась в Бреслау".
   Даем справку, опираясь на сведения того же Мазера: урожденной Зиллип (или Силлип) была Терезия - жена Якоба Шиккельгрюбера, это были, таким образом, родные дедушка и бабушка Марии Анны Шикльгрубер. Из этого следует, не слишком научно выражаясь, что в жилах самого Адольфа Гитлера 1/16 часть его крови приходилась на предков по фамилии Зиллип.
   Если исходить из сведений Мюллера, то поразительное внешнее сходство, связавшее Гитлера с его двойником, проходило по линии их общего происхождения от Зиллипов через Шикльгруберов, но никак не через Гитлеров: двойник Гитлера заведомо не был потомком Иоганна Непомука - законным потомком, по крайней мере. Так что и сходство Гитлера с его племянником Лео Рудольфом Раубалем вполне может причинно объясняться их общим родством с Марией Анной Шикльгрубер-Гитлер, которая заведома была бабушкой Адольфа и прабабушкой Лео Рудольфа, а сама имела среди своих предков Зилиппов, связывающих ее с двойником Гитлера.
   Тут, конечно, остаются в стороне прямые потомки Иоганна Непомука, которые не были потомками Марии Анны Шикльгрубер. Но если они тоже, как утверждает Мазер, походили внешне на Адольфа Гитлера, то это, скорее всего, свидетельство родственных связей их предков еще в прошлые века, что вовсе не удивительно при характере быта в здешней изолированной местности.
   При этом такое родство могло иметь место относительно недавно: уже про бабушек Иоганна Непомука никто не публиковал сведений, из каких семей они происходили. А внебрачные связи, в том числе близкородственные, бывшие нередкостью в те времена, тем более способствовали генетическому закреплению внешних и всех прочих признаков. Разумеется, сходство Адольфа с Лео Рудольфом должно было бы быть сильнее, если бы помимо Марии Анны у них был бы и еще один общий родственник - скажем, тот же Иоганн Непомук.
   При всем при том, автору этих строк (как, наверняка, и многим другим) попадались в жизни и люди, чрезвычайно похожие внешне, но не являющиеся родственниками, иногда различных национальностей и даже рас. В наши дни принято устраивать всяческие шоу, приглашая людей, удивительно похожих на исторические личности. Все это - всего лишь подтверждение общей идеи, что все мы происходим от Адама и Евы!
   Тут же речь идет о людях, происходивших, повторяем, из одной местности, и имевших, таким образом, вполне возможных общих предков и в отдаленные времена, но уже значительно отстоящие от Адама и Евы.
  
   Относительно одного такого внешнего сходства создалось одно время весьма значительное и продолжительное политическое напряжение.
   Некогда автор этих строк (коренной москвич), бывая в Ленинграде, развлекался тем, что приглашал приезжих (а иногда даже и ленинградцев) посмотреть на памятник Сталину - и вел приглашенных к известному памятнику великому русскому путешественнику Пржевальскому (обрусевшему поляку) в сквере у Адмиралтейства; эффект получался потрясающий!
   Причем внешним сходством дело тут, наверное, не ограничивается: автору случилось слышать рассказ в кулуарах Музея Революции в Москве (в декабре 1978 года, когда отмечалось столетие со дня рождения деда автора, Николая Павловича Брюханова) о том, что из переписки Пржевальского известно, что последний побывал в Гори за девять месяцев до рождения будущего Вождя Народов и даже имел мимолетный роман с горничной местного князя, друга Пржевальского; не было лишь установлено - с какой именно горничной, но мать Сталина также служила в том доме горничной в то время.
   Автор не знает, насколько эта правдивая или вымышленная история сочетается с тем обстоятельством, что позднее (в 1990 году) произошло уточнение даты рождения Сталина: она была передвинута с 9/21 декабря 1879 года на 6/18 декабря 1878 года.
   Факт тот, что такое родство по сей день официально не признано, хотя, конечно, может быть установлено генетическими методами - и у Сталина, и у Пржевальского сохранилось немало потомков - и живых, и лежащих в могилах с известным местонахождением.
  
   Заметим, что предположение о родстве Гитлера и его двойника 1945 года, которое, кажется, никем еще не принималось всерьез, кроме автора этих строк (все дело в недоверии к сведениям о Мюллере и к сведениям, якобы исходящим от Мюллера, приведенным в публикациях Грегори Дугласа - мы уже обещали вернуться ниже к этому вопросу), может сдвинуть с места известную проблему об идентификации челюсти якобы Адольфа Гитлера, по сей день хранящейся в российских архивах.
   В 1945 году эти кости были привезены в Москву, а затем "потерялись" в 1962 году при переброске из одного архива в другой, а потому не были уничтожены при последующем тотальном истреблении всех останков предположительно Гитлера и его ближайших соратников (Евы Браун-Гитлер, супружеской четы и детей Геббельсов, генерала Кребса), обнаруженных в Берлине в мае 1945 года. Ликвидация останков, произведенная по распоряжению всей верхушки тогдашнего руководства КГБ СССР (Ю.В. Андропов, В.В. Федорчук и В.А. Крючков) в 1970 году, предполагала обеспечить полную невозможность идентификации этих останков - тогда и в будущем.
   Чудом уцелевшая челюсть была вторично обнаружена архивными работниками в 1975 году, и они почему-то не спешили поделиться своим открытием с высшим начальством. Лишь в начале 1990-х годов об этой челюсти были оповещены высокие власти, с 1993 года сведения о ней открыто публикуются, а сама она неоднократно экспонировалась на публичных выставках и сугубо внешне демонстрировалась отечественным и зарубежным специалистам.
   По сей день не находит разрешения вопрос о генетической экспертизе этой кости путем сравнения ее с останками близких родственников Адольфа Гитлера (скажем - его младшей сестры, место захоронения которой хорошо известно), хотя современный исследователь Владимир Козлов, основательно изучивший процедуру повторного расследования дела об исчезновении Гитлера (производившегося главным образом в 1946 году), отмечал и объяснял: "идея генетической экспертизы. (Кажется, ее в моем присутствии озвучили все, видевшие кости, кроме, разве что, уборщицы). Но мысль о такой экспертизе это уже не психология, а политика".
   А политика состоит в следующей очевидной последовательности размышлений и действий. Руководство госбезопасности СССР было поставлено объективными обстоятельствами (передислокация в 1970 году местных служб советской контрразведки в ГДР непосредственно с территории, где находилась тайная могила) перед необходимостью что-то предпринять. Решение об уничтожении останков означает одно: советское руководство прекрасно знало, что останков подлинного Гитлера там нет. Последующее же возникновение этой пресловутой челюсти разоблачает уже не только то же самое, но и заведомое знание этого факта руководством госбезопасности СССР в 1970 году.
   Но это - лишь в том случае, если экспертиза даст отрицательный результат относительно родства человека, которому принадлежала челюсть, с семейством Гитлера. Однако дальнейшая затяжка в проведении такой экспертизы с каждым годом усиливает ответственность за происходящее, лежащую на уже вполне современном руководстве российских спецслужб.
   Данная же наша публикация, если к ней отнестись всерьез, открывает выход из этого тупика.
   Если Гитлер и его двойник (которому предположительно и принадлежит челюсть) не только были похожи, но еще и состояли в родстве, то внешнее их сходство должно сопровождаться и значительным сходством их генетического устройства. А это означает, что сравнение челюсти с генетическими материалами родственников Гитлера должно обеспечить позитивный результат!
   Это, конечно, при описанных обстоятельствах уже не будет доказательством того, что челюсть принадлежала именно Адольфу Гитлеру (хотя, разумеется, такой вывод постараются сделать!), но зато снимет возможность обвинения в адрес прошлых и нынешних руководителей советской и российской госбезопасности в том, что они знали о бегстве Гитлера и скрывали этот факт!
   К делу же, господа и товарищи контрразведчики!
  
   Возвращаясь к рассуждениям Мазера, укажем, что внешнее сходство Лео Рудольфа Раубаля с Адольфом Гитлером, не имевших официальных общих предков за исключением Алоиза Шикльгрубера-Гитлера, и их обоих со множеством других родственников Гитлера по материнской линии - потомков Иоганна Непомука Хюттлера, притом никак не связанных иным родством с Раубалем, с большой вероятностью действительно свидетельствует о том, что единственный общий предок обоих (Лео и Адольфа), Алоиз, происходил-таки от Гитлеров - через своего неизвестного отца.
   Однако в качестве последнего ничуть не менее подходит при таких обстоятельствах и старший брат Иоганна Непомука, муж Марии Анны Георг Хидлер, отчим Алоиза - эту простую возможность начисто проигнорировал Мазер.
   Оба они - Георг (родившийся в 1792 году) и Иоганн Непомук (родившийся, повторяем, в 1807 году) были законными сыновьями одних родителей - Мартина Хидлера (1762-1829), родившегося и умершего в Шпитале (в том же N 36) и его жены Анны Марии (1767-1834), урожденной Гёшль, родившейся тоже в Шпитале (в N 15) и умершей в их же семейном доме (N 36).
   В пользу версии Мазера говорит то, что Георг как будто бы никогда при жизни не признавал сына своей жены собственным сыном, хотя никакие внешние обстоятельства, вроде бы, этому не препятствовали.
   Против же этой версии свидетельствует то, что и Иоганн Непомук никогда, даже и в 1876 году, когда Алоизу поменяли фамилию, также не признавал его своим сыном, хотя и этому уже тоже вроде бы ничто не мешало - даже и то, что это могло бы шокировать законную жену Иоганна Непомука, поскольку она умерла еще в 1873 году. И, однако, в то же самое время, Иоганн Непомук никак не воспрепятствовал (если даже и не явился сам инициатором этого) признанию Алоиза сыном своего покойного брата Георга.
   Словом, ни тот, ни другой из братьев не желали признавать Алоиза в качестве собственного сына - и это определенным образом говорит в пользу конкурирующих версий - в том числе и о еврейском происхождении Алоиза, но тогда зачем и почему вообще произошло изменение фамилии?
   В адрес всех этих версий множеством авторов высказано много справедливых и несправедливых критических замечаний. Никто, однако, не смог объяснить указанных противоречий, которые, похоже, имели скорее не правовой, а личный психологический характер.
   Разумеется, и мы ничего доказать не сможем. Но зато предложим версию, устраняющую все противоречия со всеми известными объективными сведениями - а что еще вообще можно сделать сегодня?
  
   В любом из двух вариантов (отцовство Иоганна Непомука или его брата), а также и в любом третьем, предполагающем, однако, местное происхождение отца Алоиза Шикльгрубера, должно было произойти то, что Мария Анна Шикльгрубер сначала вернулась в свои родные края, а уже потом забеременела.
   Если, как мы полагаем, она вышла из тюрьмы после пятнадцатилетнего заключения, то она не должна была иметь никаких существенных материальных средств (что вполне было бы возможно при иных вариантах ее биографии, даже - при многолетней работе служанкой), да и вообще уже должна была разучиться жить на воле - это известный синдром последствий долговременной тюремной изоляции, тем более, что и до 1821 года она была деревенской, а не городской жительницей. Сомнительно и то, чтобы бывшую заключенную кто-либо легко принял на работу, тем более - домашней прислугой. Даже и в проститутки она уже не годилась - ввиду достаточно солидного возраста. Так что никакая самостоятельная жизнь не сулила ей ничего хорошего.
   В таком случае ей оставалось только два возможных пути: в монастырь (это, очевидно, не состоялось) или к знакомым людям, помнившим ее и способным оказать помощь - и спешить следовало именно к ним. Если она сразу не выбрала еще живого отца и своих братьев и сестер, то на это, очевидно, имелись весомые причины.
   Что же могло ее связывать с братьями Хидлерами-Хюттлерами?
  
   С младшим, очевидно, мало что, кроме вполне возможного знакомства: в 1821 году, когда она исчезла и ей было 26 лет, Иоганну Непомуку исполнилось только 14, а акселератов тогда не имелось - между ними лежала возрастная пропасть!
   Хотя не исключено, что этот мальчишка уже проходил азы бандитской школы под руководством молодой атаманши - ведь ясно, что сама Мария Анна, удостоившаяся жесточайшего наказания, не могла быть рядовым членом банды.
   В свете всего последующего возникает важнейший вопрос: а не успел ли четырнадцатилетний подручный разбойников и контрабандистов уже тогда, в этом нежном возрасте, приобщиться к убийствам? Точный ответ на этот вопрос, к сожалению, находится вне наших возможностей!
   Это хотя и неизвестный, но чрезвычайно существенный момент во всем последующем развороте семейной хроники предков Гитлера: очень похоже на то, что все последующие особенности поведения Иоганна Непомука, повлиявшие на всех остальных и на все остальное, начались с того, что его жизненный старт и произошел именно с занятия позиции классического законченного малолетнего преступника; особенности психики этой категории членов человеческого рода мы более подробно рассмотрим, анализируя особенности детства уже его правнука - Адольфа Гитлера, более доступные для обзора.
  
   Позднее, в 1829 году, Иоганн Непомук женился - на весьма великовозрастной девице Еве Марии Деккер, бывшей почти на два года старше самой Марии Анны, - очень странный брак по всем шаблонным понятиям: жениху - 22 года, а невесте - почти 37!
   Еще интересные подробности:
   - женитьбе Иоганна Непомука предшествовало изменение его фамильного и имущественного статуса: в январе 1829 года умер его отец, Мартин Хидлер, и Иоганн Непомук сделался главой семьи и унаследовал (эпоха фиктивных продаж уже, очевидно, миновала) семейную усадьбу (Шпиталь, N 36) - и это при физическом и юридическом наличии его старшего брата, Георга!
   - Иоганна, старшая дочь Иоганна Непомука, будущая бабушка Адольфа Гитлера, родилась 19 января 1830 года, а регистрация брака ее родителей состоялась 3 ноября 1829 - т.е. лишь за два с половиной месяца до того. Это свидетельствует о том, что жениха пришлось тащить в церковь силком, но, однако, это почему-то все-таки удалось!
   То ли Ева Мария была дочерью или какой-то другой родственницей очередного местного "крестного отца", то ли она сама являлась звездой мафии.
   И в том, и в другом случае, возможно, она была подругой и соратницей Марии Анны Шикльгрубер, а также, может быть, и ее преемницей в атаманской роли.
   Один тот факт, что Мария Анна Шикльгрубер, будучи дочерью весьма обеспеченных по местным понятиям родителей, до 26 лет (и много позднее!) оставалась незамужней - свидетельство ее независимого и, в случае преступного образа жизни, руководящего положения, которое, вполне возможно, она могла делить с собственным братом Йозефом. Не исключено, что и позднее замужество Евы Марии Деккер также связано с подобной же ситуацией.
   Атаманши-разбойницы - вовсе не редкостный персонаж в той экстраординарной среде, где успех строился на личных качествах и где выдающиеся женщины могли легче выразить себя, чем в мещанском и в деревенском быту с его принижением женщины!
   Не исключено и то, что Иоганн Непомук мог страдать подростковой любовью к недоступной для него атаманше, а потом перенести ее на ее преемницу - и уже реализовать свои вожделения! Возможно и то, что даже в 14 лет он уже старался блистать в этой специфической среде и шел по пути успеха, но для признания все-таки были необходимы возраст, опыт и мужская сила.
  
   Можно, однако, высказать и несколько иное предположение относительно мотивов столь странного брака, основанное на том наблюдении, что человеческие судьбы характерны особо частой повторяемостью определенных ситуаций, весьма нередко происходящих с определенными категориями людей и весьма редко - с другими.
   Не будем сейчас обсуждать непростой вопрос о том, кто именно является инициатором подобных повторений - сам ли человек, сознательно или бессознательно следующий своим собственным побуждениям и склонностям, или Божественное Проведение, контролирующее мысли и поступки людей, но факт, что такая повторяемость существует объективно, а не является продуктом нездорового воображения автора этих строк; последний, будучи профессиональным специалистом по теории вероятностей и математической статистике, имеющим университетское образование, может судить о подобных явлениях на достаточно прочной научной основе.
   Вот и Иоганн Непомук Хюттлер вечно оказывался в ситуациях, когда либо он кого-то шантажировал, либо его кто-то шантажировал - почти по Гоголю. В данном случае, похоже, имела место ситуация из второго ряда.
   Понятно, что Иоганн Непомук, оказавшийся самостоятельным и притом холостым деревенским хозяином после смерти своего отца, мог подвергнуться целенаправленной атаке со стороны гораздо более старшей и зрелой односельчанки, следствием чего стала беременность последней.
   Возможно, что Ева Мария Деккер обладала значительными сведениями о преступной деятельности Иоганна Непомука, в факте наличия которой сомневаться не приходится. Вовсе не обязательно при этом, чтобы она сама была близкой соратницей преступника: в деревенской глуши всегда можно обзавестись сведениями почти любой подробности о почти любом из односельчан - тем более индивидуально о том, с кем женщина делит ложе. Вот и тут могло получиться так, что Иоганн Непомук был поставлен перед альтернативой: жениться или оказаться жертвой доноса отвергнутой невесты.
   Учитывая, что в данном случае речь шла о родной прабабушке Гитлера, она должна была быть женщиной не очень-то заурядной и наверняка постаралась хоть как-то застраховать себя на случай крутых ответных действий жертвы шантажа, на какие ее тогда еще только потенциальный супруг был, как мы узнаем, весьма горазд.
   Отметим также, что здесь впервые в нашем повествовании возникает ситуация, в какой зримо возникал соблазн одной из сторон напрямую привлечь на помощь ищущему справедливости (в данном случае - ищущей справедливости) местного священника в качестве весомого объективного посредника в обычных деревенских конфликтах - ведь все основные герои нашего повествования были, повторяем, добрыми католиками.
   Тем не менее Иоганн Непомук достаточно долго тянул с окончательным решением, прежде чем остановился на варианте женитьбы, а не отправки беременной женщины в лучший из миров.
   Подумать только, что речь шла при этом о судьбе всего человечества - если признать, что Адольф Гитлер оказался его судьбой! И принятое решение и стало (наряду с несколькими другими) одним из необходимейших шагов, повлекших последующее рождение этого персонажа!
   Так или иначе, но этот неравный брак оказался достаточно прочным и продуктивным: в ближайшие годы у Иоганна Непомука и Евы Марии, пребывавшей по возрасту на грани своих детородных способностей, родилось еще две дочери.
  
   Вот Георг Хидлер, бывший на три года старше Марии Анны Шикльгрубер, вполне мог входить в прежнюю свиту, окружавшую молодую атаманшу, и даже играть в ней ведущую роль.
   Тот факт, что кроме нее самой и ее брата никто (по крайней мере из лиц, упоминавшихся во всех жизнеописаниях предков Гитлера) не пострадал в результате провала 1821 года, свидетельствует о том, что Мария Анна и Йозеф Шикльгрубер высоко удержали свое разбойничье знамя на следствии и на суде, не выдав никого - даже, возможно, и под пытками, вовсе не исключенными при нравах тех времен, да и что считать пыткой - это понятие растяжимое.
   Учитывая последующий ход событий, можно предположить, что особо тщательно скрывалась конкретная вина Георга Хидлера, взятая на себя и его возлюбленной, и ее братом.
   Вернер Мазер, очень часто небрежно относящийся к привязке событий и явлений ко времени, утверждал, что "Иоганн Георг Хидлер /.../ постоянно странствовал по окрестностям и жил в домах чужих людей. В доме родителей Марии Анны Шикльгрубер в Штронесе он обосновался еще до женитьбы, так как у него не было жилья".
   В этом заявлении содержатся по меньшей мере два положения, противоречащие друг другу. Если Георг Хидлер обосновался в доме родителей Марии Анны в Штронесе, то это должно было происходить не только до его женитьбы (в 1842 году), но также и не позднее 1821 года, поскольку после этого не было уже ни родителей Марии Анны (мать умерла в 1821 году), ни их дома в Штронесе, который, как упоминалось, почему-то куда-то исчез.
   Заметим, что и утверждение о том, что у него (Георга) не было жилья, звучит вообще очень странно: почему же у его младшего брата, Иоганна Непомука, при этом все время было жилье?
   Вот если бы Георг был младшим, то это еще как-то можно было понять: младший брат, изначально лишенный наследства, мог и должен был искать занятие на стороне - читайте историю хозяина Кота в сапогах!
   И уж никак нельзя представить себе то, что, допустим, младший (Иоганн Непомук) был изначально определен своими родителями в основные наследники, поскольку заведомо превосходил старшего (Георга) по деловым качествам (что, вроде бы, действительно имело место): разница в возрасте между братьями была столь существенной, что о качествах младшего еще долго всерьез судить не приходилось, в то время как старший был уже вполне взрослым.
   Поэтому очень естественно, что некоторые авторы, недостаточно внимательно отнесшиеся к сведениям о предках Гитлера, автоматически, судя по ходу развития событий, посчитали Георга младшим братом Иоганна Непомука. Типичный пример - редакционное примечание в российском издании известной книги Г. Пикера (редактор перевода - И.М. Фрадкин): "предполагаемым фактическим отцом [Алоиза Шикльгрубера] был состоятельный крестьянин Иоганн Непомук Гюттлер (HЭttler), состоявший в браке, но не имевший сыновей. Зато у него был на иждивении довольно непутевый, не имевший постоянных занятий младший брат Георг Гидлер (Hiedler) (по милости сельских грамотеев в фамилии братьев были допущены разночтения), и, пользуясь своим положением, Иоганн Непомук навязал в жены Георгу девицу Марию Анну".
   На самом же деле получается, что Георг странствовал поначалу исключительно по собственной инициативе, а не потому, что у него не было жилья, а может быть и вовсе не странствовал, а попросту поселился в доме у Шикльгруберов в качестве подручного работника в процветавшем хозяйстве - сначала у Иоганнеса, а потом и у Йозефа.
   Учитывая же специфику их характерной деятельности и ее последовавший финал, очень естественно было бы Георгу странствовать по окрестностям позже - в годы, последовавшие за 1821, когда он, возможно, все-таки был объявлен в розыск, прекращенный затем позднее по прошествии лет - но лишь после 1829 года (возможно - лишь по той же амнистии, которая, как мы предполагаем, выпустила на свободу и Марию Анну), когда семейное имущество Гитлеров уже унаследовал его младший брат.
   Вот именно таким образом, как мы полагаем, и устраняются все противоречия в поведении, образе жизни и формальной судьбе братьев Хидлеров-Хюттлеров, относящиеся к периоду до 1837 года.
  
   Предполагаемая неуловимость Георга, так и не пойманного властями, вполне подразумевает его возможные сверхъестественные качества агента-невидимки, хотя этому, конечно, должны были благоприятствовать вполне определенные объективные обстоятельства.
   Коль скоро он не был пойман с поличным, как это, практически наверняка, произошло с Марией Анной и ее братом, то изловить его, как и любого другого человека в данной местности, было бы весьма непросто, как это справедливо отмечал, например, Бабель в отношении не то что отдельных личностей, но даже и целой армии сподвижников Махно.
   В краях разбойников и контрабандистов сотрудничество с властями гарантированно не почитается добродетелью, а предательство, наоборот, должно считаться тягчайшим грехом. Поэтому ускользать от агентов правительства, которыми здесь могли быть только официальные лица, не должно было составлять особых трудов. Местному беглецу, преследуемому властями, везде был гарантирован ночлег и кусок хлеба.
   Иное дело, что в таком положении уже трудно было участвовать в планомерной и выгодной контрабандистской деятельности.
  
   Заметим, в связи со всем этим, что преследование Георга властями, возможно, так и останется в числе уже никак и ничем не подтверждаемых гипотез - если так никогда и не возникнут дополнительные подробности о событиях в этом семействе, относящихся к 1821-1837 годам.
   Поэтому представляется еще более интересной несколько иная гипотеза: что Георга так никто и не преследовал после 1821 года, а все его странствия и метания, несомненно имевшие место, оказывались всего лишь прыжками перепуганного зайца, причем в данном случае перепуганного, вполне возможно, абсолютно мнимой, воображаемой угрозой.
   Но прыжки эти оказались настолько значительными, что заставили его самого перепрыгнуть даже через возможность оказаться в 1829 году самостоятельным деревенским хозяином, вынужденно предоставив эту привилегию его младшему брату!..
   В этом последнем варианте похождения этого неуловимого Джо (согласно популярному когда-то анекдоту, этого Джо просто никто не ловил потому, что он никому не был нужен!) могли завершиться лишь с возвращением в родные края Марии Анны, уверившей Георга, что ему совершенно ничто не угрожает.
   Такое его поведение, опять же, никак не могло повысить ее уважения к собственному избраннику!
  
   Обратив внимание на неуловимость Георга (в любом из ее вариантов), мы впервые можем зафиксировать и заметное проявление тех сугубо индивидуальных качеств, которые были присущи самому Адольфу Гитлеру, причем обнаруживаемых еще во времена его юности, когда он заведомо не имел достаточного жизненного опыта, а потому, скорее всего, обладал этими качествами на врожденной, наследственной основе.
   В данном случае мы имеем в виду ту неуловимость и неприметность Адольфа Гитлера, которые он проявлял в период жизни в Вене и Мюнхене накануне Первой Мировой войны - нам на этом еще предстоит останавливаться. Да и в Мюнхене весной 1919 года Адольфа не смогли прижать в весьма опасной и нелегкой для него ситуации!
   Такие наблюдения, разумеется, ничего не доказывают, но, тем не менее, увеличивают уверенность в том, что оба брата были предками Адольфа Гитлера: один - прадедом по материнской линии, другой - дедом по отцовской. Такое скрещивание и помогло обеспечить закрепление и усиление их ярчайших личных качеств в их общем потомке.
   Конечно, некоторые черты, присущие Георгу, но не присущие Иоганну Непомуку, могли принадлежать и кому-либо иному (не Георгу Хидлеру!) из их общих предков. Такие признаки сугубо избирательно, согласно вероятностным генетическим схемам, передаются части наследников. Таким образом, не исключается и возможность того, что не Георг, а все-таки Иоганн Непомук был дедом, а не только прадедом Гитлера.
   Но ниже мы отметим и иные черты, роднящие Адольфа Гитлера именно с Георгом Хидлером, а не с его братом Иоганном Непомуком, хотя и с последним у Гитлера имелось много общего, но совсем иного.
   Здесь мы переступаем через незримую черту, разделяющую рассуждения по аналогии на две различные категории: относящиеся к деяниям, совершаемым обычными героями в ситуациях, порожденных типичными обстоятельствами, и совсем иные - когда не совсем типичные персонажи принуждены совершать вынужденные поступки в чрезвычайных экстравагантных ситуациях, принимая, однако, решения, вполне созвучные своим внутренним индивидуальным психологическим установкам, достаточно типичным именно для данной группы нетипичных персонажей - в данном случае объединенных общим генетическим родством.
  
   Несомненно, что преследуемый (или воображавший, что преследуется) Георг мог бы попытаться бежать далеко отсюда - хоть в Америку, хотя это, конечно, грозило ему неясностью и неопределенностью дальнейшей судьбы.
   Но едва ли мы ошибемся, предположив, что удерживать его в родных местах должны были и надежды вновь соединиться с его возлюбленной.
   Однако - не только это!
   Если Георг действительно был своим человеком в прежнем доме Шикльгруберов, то должен был хорошо ориентироваться и в распределении ролей в этом семействе. В этом случае ему, вероятно, стало понятно, что основная доля семейных сокровищ не досталась властям в 1821 году.
   Но существовали ли эти сокровища вообще?
   Выше мы отмечали, что подобные сокровища должны были иметься у каждого семейства в данной местности - но это рассуждение, на верности которого мы настаиваем, относится к временам, предшествующим XIX веку. Заявим сразу, что в нашем распоряжении не имеется ни одного твердого и безусловного доказательства позднейшего наличия этих сокровищ: никто и никак не упоминал о том, что они реально имели место быть.
   Явление это, однако, того же порядка, что и неизвестные когда-то планеты Солнечной системы - Нептун, Плутон и т.д.: их поначалу не наблюдали с помощью оптических приборов, но их наличие вычислялось по тому воздействию, какое они оказывали на движение прочих, уже известных планет.
   Так и с этим сокровищем Шикльгруберов: никто никогда не сообщал о нем, но его наличие оказывало вполне определенное воздействие на поведение всех лиц, предположительно посвященных в его существование, придавая этому поведению вполне четкую логическую законченность.
   Мы не будем излагать долгий путь умозаключений, приведших нас к окончательному выводу относительно наличия этого сокровища и его судьбы, а предлагаем прямо ввести это сокровище в рассмотрение, потому что только эта гипотеза объясняет страннейшие извивы жизни по меньшей мере пятерых из прямых предков Адольфа Гитлера и затем его самого на протяжении более чем века с 1817 по 1919 год.
   Вот к рассмотрению этих извивов мы и приступим.
  
  
   1.6. Иоганн Непомук рвется к сокровищам.
  
   Кто должен был оставаться хранителем семейных сокровищ Шикльгруберов после 1817 года?
   Об этом мы уже рассуждали, а сейчас повторим это чуть более развернуто.
   Учитывая, что все прочие члены семейства Шикльгруберов, принадлежащие к генерации Йозефа и Марии Анны, оказались, в конечном итоге, людьми достаточно ничтожными, а их потомки вовсе не играли никаких заметных ролей, обратившись-таки в заурядных крестьян или даже батраков, то единственным кандидатом на эту роль оставался старый Иоганнес Шиккельгрубер. Возможно, что об этом как-то и когда-то проговорилась Георгу сама Мария Анна - ложе любви, повторяем, не самое подходящее место для сохранения секретов!
   Иоганнес был еще не очень старым в 1821 году - ему тогда исполнилось только 57 лет, и он вполне мог справляться самостоятельно с обслуживанием тайника с сокровищами, использованием его по мере собственных надобностей и перемещением его с места на место, если это также диктовалось обстоятельствами.
   Зачем и почему он продолжал хранить эти сокровища, практически никак не используя их по назначению, - это остается определенной загадкой, каковыми, впрочем, весьма нередко озадачивают люди, весьма богатые, всех прочих, таковыми не являющихся!
  
   До последнего тезиса автор впервые дошел не сам, а вычитал его много лет назад, в глухие коммунистические времена, в одном из судебных очерков в "Литературной газете". Там рассказывалось о некоем мелком советском деревенском служащем, долгие года занимавшегося хищениями, осуществляемыми по простым и гениально разработанным им самим схемам, нажившим на этом невероятные деньги и, наконец, разоблаченным. Как и положено, преступника посадили, а деньги конфисковали.
   Автор очерка, однако, был поражен тем обстоятельством, что осужденный (уже не молодой человек) по соображениям конспирации не пользовался буквально ни копейкой из добытых им средств, постоянно продолжал вести образ жизни малооплачиваемого работника и даже похоронил любимую жену, которая много лет тяжело страдала какими-то хроническими заболеваниями, но не могла себе позволить воспользоваться услугами весьма необходимых ей курортов: этому семейству такое было официально не по карману - как бы ни надрывалась коммунистическая пропаганда о вседоступности всех социальных благ для всех жителей социального рая! Дочь осужденного, уже взрослая женщина, выросшая в нищете, не могла поверить, что у ее отца имелись хоть какие-то деньги!
   Когда же автор очерка задал осужденному вопросы, весьма естественные и на наш тогдашний взгляд: как же так? зачем? почему? - то герой очерка ему отвечал, что эти вопросы тот задает лишь потому, что сам никогда не был богатым человеком!
   Официальная мировая хроника знает не менее странные особенности поведения общеизвестных богатейших людей. Достаточно упомянуть, например, техасского миллиардера Ханта, который на старости лет из экономии не пользовался парикмахерскими, а стриг себя сам, и никогда не парковал свой автомобиль возле собственного офиса, поскольку там была платная стоянка, а предпочитал проходить пешком несколько кварталов. А ведь старик начинал, казалось бы, с широкого размаха, лихих дел и постоянного риска - был в молодости профессиональным игроком в карты!
  
   Отметим, однако, и вполне здравое соображение, которое, несомненно, никак не мог упускать из виду сам Иоганнес.
   Он, конечно, прекрасно понимал, что живет не среди ангелов и не среди одних только овечек и барашков. Семейный клад был его своеобразным страховым полисом: пока старик в одиночестве владел тайной клада, это сохраняло безопасность его жизни. Потеряй он монополию на такую информацию - и новый совладелец секрета оказался бы перед искушением самому завладеть сокровищами, а также мог позаботиться и о молчании нежелательного единственного свидетеля!
   Достаточно же широковещательная раздача сокровищ родственникам и знакомым и обращение в результате себя самого в относительно небогатого рентнера (соответствующего его теперешнему видимому статусу), освобожденного тем самым от риска смертельной опасности, на самом деле ее не устраняло - всегда возникал соблазн проверить, а много ли еще у него осталось, да это угрожало и возможностью возобновить преследования со стороны алчных властей. Словом, чем тише он себя вел, тем было лучше и для него, и для его окружения!
   Но что-то с этим кладом надлежало делать: не мог же ведь Иоганнес унести его с собой на тот свет! Такие мысли, разумеется, должны были одолевать его.
   Как он подходил к решению этой проблемы изначально, непосредственно после 1817 года - уже и неважно. Но вот теперь, после 1821 года он, вполне возможно, также ожидал, подобно Георгу Хидлеру, возвращения в родные края любимой дочери Марии Анны, имевшей большее право на наследование этих сокровищ, чем кто-либо иной из остававшихся в живых; тогда это даже делает честь его долгому пассивному ожиданию.
   Так или иначе, но Иоганнес, повторяем, поселился у кого-то из родственников в соседней со Штронесом деревушке (Клянмоттен, N 9) и жил там себе пока что припеваючи, обеспечив, очевидно, соответствующее отношение к себе окружающих, как к умеренно состоятельному и небесполезному члену общины.
   Это должно было быть достаточно обычным явлением в краю потомственных разбойников и контрабандистов, а истинные размеры упрятанных сокровищ оставались притом тайнами их владельцев - подобно содержимому банковских сейфов!
   Хранимые им сокровища оставались, в частности, недоступны и для Георга Хидлера - независимо от того, каковы были их личные взаимоотношения. И уж, во всяком случае, сам Иоганнес не мог представляться Георгу легкой добычей для шантажа, вымогательства и ограбления.
   Георг, связанный, как мы полагаем, романтическими отношениями с Марией Анной, имел, таким образом, дополнительные мотивы ожидать ее возвращения в родные края, а не бежать самому за тридевять земель.
  
   Пятнадцать лет, в течение которых Георг скитался, почти наверняка преследуемый властями (или, повторяем, лишь воображавший это), и не имел возможности и, вероятно, собственного намерения обзавестись семьей, а жил только мечтами безо всяких гарантий их исполнения, оказались нелегкой ношей. Та катастрофа, что погубила его возлюбленную, надломила и его преступную карьеру - и Георг не смог или не сумел выбиться в мафиозные лидеры, в отличие от его гораздо более молодого брата, который, к тому же, никем и никак не преследовался.
   Возвращение Марии Анны после пятнадцатилетнего отсутствия могло стать началом новой счастливой жизни для Георга и для нее.
   Постаревшая, но набравшаяся в тюремных университетах бесценного опыта, недоступного для провинциальных разбойников и контрабандистов, Мария Анна могла начать новый виток своей преступной карьеры или, наоборот, навсегда порвать с прошлым и зажить счастливой семейной жизнью.
   Но из всего этого ничего не получилось.
  
   Самую печальную роль для всего последующего сыграло, скорее всего, то, что когда-то и как-то Георг поделился своими сведениями или соображениями о семейном сокровище Шикльгруберов со своим младшим братом - Иоганном Непомуком. Или же последний сумел самостоятельно вычислить эту информацию, анализируя поведение всех лиц, доступных его вниманию. Но факт тот, что Георг не смог укрыть эту тайну от брата.
   Учитывая же общие черты, проявлявшиеся и Алоизом Шикльгрубером-Гитлером, и его сыновьями Алоизом-младшим и Адольфом, являющимися, по нашему мнению, прямыми потомками Георга Хидлера, дело, скорее всего, происходило следующим образом.
   Между братьями Хидлерами-Хюттлерами, несомненно, существовало соперничество, и неясно притом, насколько законными были основания, на которых младший заполучил наследство от их родителей и продолжал удерживать его за собой при наличии живого старшего брата. Так или иначе, но судьбы их складывались заметно по-разному и достаточно контрастно. И вот теперь все это должно было перемениться!
   Совершенно типично для всей этой цепочки потомков Георга было то, что никто из них никогда не мог дождаться окончательного исхода решающей партии, которую вели эти неисправимые игроки, а заранее начинал предвкушать выигрыш и хвастаться им - после чего течение игры как правило оборачивалось к поражению!
   Так и теперь, почти что наверняка, Георг откровенно высказался перед младшим братом о том, что время его преимущества ушло, а теперь уже он, Георг, женится на богатой невесте и становится счастливым и преуспевающим человеком! Неизвестно, однако, в какой обстановке это происходило, а главное - насколько трезв при этом был Георг.
   Так или иначе, но этого, в свою очередь, никак не мог перенести Иоганн Непомук, каким мы его представляем себе и с каким предстоит познакомиться внимательному и терпеливому читателю, и предпринял затем все от него зависящее, чтобы внезапное богатство не досталось его брату, Георгу, а досталось ему самому - Иоганну Непомуку!
   И на это последний затратил двадцать последующих лет, искалечив судьбы нескольких людей и даже лишив некоторых из них самой жизни! При этом он принципиально нарушил нормы этики, принятой в преступных сообществах, и оказался абсолютным преступником с точки зрения любой человеческой морали - весьма выдающееся качество, наглядно проявившееся у прямого предка Адольфа Гитлера!
   Дефицит исходной информации не позволяет нам в точности установить все подробности каждой из партий, проведенных Иоганном Непомуком в этой долгой игре, но вот сам факт этой игры, выстраивающий множество отдельных шагов в стройную логическую цепочку, представляется нам практически очевидным.
  
   Ничего странного не было в том, что Мария Анна сразу решилась обзавестись ребенком от своего возлюбленного, Георга, - тем более, что наступал возраст, критический для ее способности к деторождению - ей приближался сорок второй год.
   Но тут-то и произошла драма, внешняя сторона которой совершенно очевидна: Георг не признал себя отцом ее ребенка, еще не рожденного.
   Мужчин, которые поступают так в аналогичных ситуациях, - множество, а мотивов, которыми они руководствуются (имеющих или не имеющих объективную почву) - еще больше. Поэтому установить в точности, чем же руководствовался в данном случае Георг, не представляется возможным.
   Отметим лишь, что именно такой вариант устраивал его младшего брата Иоганна Непомука: в противном случае, если бы осуществился законный брак Георга и Марии Анны, а их отпрыск (независимо от того, кто был его фактическим отцом) все свое детство провел бы под опекой счастливых немолодых родителей, с удовольствием растивших свое единственное чадо, то семейное сокровище Шикльгруберов никогда бы не досталось Иоганну Непомуку. А из последующего станет ясно, что оно-то и было главной целью его устремлений.
   Исходя из этого, следует предположить, что взрыв страстей Георга возник не сам по себе, а в результате определенного воздействия со стороны его брата.
   Не трудно и догадаться о том, каким должно было быть это воздействие.
  
   Развалить брак своего брата - это должно было стать программой-минимум для Иоганна Непомука.
   Программой же -максимумом должна была стать его самостоятельная женитьба на Марии Анне - если не формальная, то хотя бы фактическая. Поскольку действующие лица были католиками, то официального развода с Евой Марией никак не могло состояться. Но и это не было непреодолимой проблемой.
   Иоганн Непомук был бы не первым католиком (наверняка и в данной местности также), который стал бы сожительствовать с любовницей и иметь от нее детей при наличии живой жены. Мазер свидетельствует о широчайшем распространении незаконнорожденных детей в тогдашней Австрии, а также и о том, что "отцы /.../ нередко забирали внебрачного ребенка в свой дом".
   Типичным в этом отношении, как мы увидим, оказалось поведение Гитлера уже из следующего поколения - Алоиза, отца Адольфа Гитлера: этот запросто заводил детей в собственном доме от собственных подруг, несмотря на наличие законной жены. Причем поступал он таким образом не однажды - не при единственной из жен, а при двух последовательных: смерть приходила на выручку к этому ловеласу, менявшему с ее помощью и жен - и вообще она неоднократно оказывала помощь членам этого семейства, на чем нам еще предстоит останавливаться!
   Кто знает, насколько похожей и печальной могла бы оказаться и судьба Евы Марии - жены Иоганна Непомука!
   Учитывая же явно меркантильный характер посягательств Иоганна Непомука на Марию Анну, нельзя исключить и того, что последний мог заручиться и согласием на эту выгодную диверсию от собственной жены, разумеется - без предположительного условия о фатальном исходе для нее самой, в чем она могла и ошибиться! - мировая уголовная хроника хорошо знакома и с такими вариантами разрешения подобных сюжетов!
  
   Понятно, что Иоганн Непомук демонстрировал очень теплые чувства к женщине, перед которой когда-то преклонялся и о которой, возможно, мечтал в детские годы. Говорят, что старая любовь не ржавеет!
   Едва ли прежде Мария Анна могла обратить серьезное внимание на 14-летнего мальчика, но теперь эти его неизжитые чувства не могли не тронуть сердце этой женщины - как и любой другой в подобной ситуации. В крайнем случае, эти мальчишеские чувства было не поздно и попросту придумать!
   Сейчас же этой женщине предстояло стать близкой родственницей - так что высказываемые симпатии со стороны будущего родственника были вполне уместны, и не было резона их скрывать!
   Понятно, что и Мария Анна должна была благосклонно принимать участие тридцатилетнего мужчины и не отвергать такое внимание будущего родственника - ведь ей так не хватало этого в прошедшие годы, когда она вообще была лишена самых обычных житейских благ: европейские тюрьмы XIX века - это не современные "санатории" для преступников!
   Но все, конечно, заключалось именно в степени этих понятных чувств - и вот тут-то ситуация, отягченная целым рядом обстоятельств, целенаправленно стала выводиться из-под контроля!
  
   С одной стороны, эйфория обретенной свободы - опасный наркотик для любого заключенного, вышедшего на волю. В данном случае действие его могло оказаться особенно пагубным.
   С другой стороны, добавил впечатления эффект неожиданных встреч. Даже в самой обычной жизни люди, а в особенности женщины, старея постепенно, не успевают ощутить и осознать происходящие с ними перемены. Зато внезапные встречи со знакомыми, с которыми они не виделись много лет, заставляют вдруг увидеть неумолимую работу времени!
   Здесь же произошло нечто вообще невообразимое!
   Мария Анна должна была испытать двойной шок: Георг, постаревший и опустившийся, был совсем не тем молодым мужчиной, образ которого хранился в ее памяти целых пятнадцать лет; зато его брат оказался в том самом возрасте, в каком находился Георг, расставшийся затем с нею на все эти долгие годы!
   Мы не знаем, насколько похожи были братья, да этого, в сущности, и никто не знал - ввиду отсутствия их фотографий и рисованных портретов и всегдашней пятнадцатилетней разницы в возрасте. Мы уже частично цитировали: "Данных о том, как выглядел Непомук Хюттлер, умерший в 1888 г., не сохранилось. Даже его непосредственные потомки этого не помнили" - и это тем более относится к его старшему брату, умершему много раньше.
   Лишь Мария Анна могла их сравнить столь наглядно, как позволила сложившаяся уникальная ситуация - такая страшная по своей сути, что подобной не пожелаешь никому!
   А тут еще и жена Иоганна Непомука, Ева Мария, всем своим видом и возрастом вполне подтверждала столь популярную в будущем Третьем Рейхе поговорку - ничего невозможного не бывает! - авторство которой приписывалось и Гитлеру, и Гиммлеру, и Гейдриху!
   Марии Анне, вдруг иррационально вернувшейся в далекое прошлое, от которого ее просто принудительно изолировали на пятнадцать лет, было очень трудно отличить иллюзию от реальности, да вдобавок и понять, что невозможно возродить обстановку, когда она, свободная и молодая, позволяла себе не очень-то и заботиться об отношении к себе мужчин, жаждущих ее благосклонности и претендующих на безраздельное обладание ею.
   Таким образом, атака на сердце Марии Анны, которую, как мы полагаем, предпринял Иоганн Непомук, была хорошо обеспечена целым рядом обстоятельств.
   В результате совершенно не известно, удержались ли Мария Анна и Иоганн Непомук в границах допустимых братских и сестринских чувств.
  
   Вполне возможно, что Иоганн Непомук действительно стал виновником беременности пока еще не состоявшейся родственницы. Не исключено даже и то, что и сама Мария Анна не могла точно знать, кто же из братьев оказался отцом ее сына.
   Но можно предположить и совсем иное: Мария Анна могла остаться все-таки недоступной для посягательств молодого младшего брата ее суженого.
   Разумеется, если между Марией Анной и Иоганном Непомуком так и не возникло никаких интимных отношений, то последний мог быть совершенно точно уверен, что не является отцом ее ребенка - как он это и утверждал всю свою оставшуюся жизнь.
   При этом внезапная беременность Марии Анны могла создать истинные основы последующему счастливому браку и обнаруживала возможность появления у нее и у Георга полноценного потомства, возможно - даже сына (как и получилось!), какового вовсе не имелось у самого Иоганна Непомука. Это резко усложняло, практически - исключало пути последнего к овладению желанным богатством!..
   И новоявленный Яго вполне мог подпустить вовремя клевету даже о совершенно безгрешной в данной ситуации женщине!
   Такое предположение нисколько не противоречит всему последующему!..
  
   Похоже, что соотношение характеров и жизненного опыта участников этой драмы оказалось все же не совсем таким, чтобы Иоганн Непомук мог безраздельно диктовать всем остальным условия сложной игры, необходимые для него; он был, напомним, самым младшим изо всей этой четверки, состоявшей из обоих братьев и их напарниц, сильно уступая по возрасту всем троим остальным.
   Возможно, Мария Анна все-таки оттолкнулась от него, распознав его неоткровенность, хотя, как показали последующие события, она заведомо не сделала необходимые категорические выводы.
   Не исключено и прямо противоположное: она действительно-таки увлеклась молодым поклонником, но они не сумели или просто не успели договориться между собой о последовательности дальнейших шагов, а время не терпело: ведь беременность достаточно скоротечна - и требует достаточно энергичных решений, порождаемых самим ее возникновением и предстоящим рождением ребенка. Но в наступившее критическое время могли помешать и вмешаться окружающие заинтересованные персонажи - прежде всего, конечно, Георг, который никак не мог быть стороной, вступившей с кем-либо в сговор в данной ситуации.
   И тогда единственным выходом для Иоганна Непомука также оставался лишь громкий скандал: только он срывал немедленную женитьбу Георга на беременной Марии Анне и безнадежное последующее отлучение младшего брата от сокровищ Шикльгруберов. Причем в ситуации, вскрывавшейся при скандале, следовало обвинять кого угодно, но не его самого - только не оказавшись в полной моральной изоляции и с помощью всех остальных Иоганн Непомук мог позднее приступить к переигровке сюжета.
   И в этом последнем Иоганн Непомук заведомо преуспел: перессорившиеся персонажи сохранили определенную степень доверия к нему самому, хотя объективно в данной ситуации он должен был выглядеть наинепригляднейшим образом!
  
   Здесь вполне уместно отметить четкое сходство между Иоганном Непомуком и его потомком Адольфом Гитлером.
   Молва об успехах этого последнего - величайшего демагога, лицемера и лицедея! - доходила до полуанекдотов такого типа: владельцам универсальных магазинов он обещал поддержку и тут же, в чуть иной аудитории, обещал владельцам мелких лавочек закрытия больших магазинов!
   "Подстрекатель говорил перед простодушными обывателями, и его слова были созвучны их чаяниям" - и все верили ему и надеялись на него!
   "Если нужно было привлечь кого-либо на свою сторону, он мог быть чрезвычайно обходительным и использовать все свое удивительное, столь многими отмечаемое обаяние. /.../ Его облик был немыслим без позы. Гитлер никогда не говорил необдуманных слов. Ялмар Шахт /.../ сказал об этом несколько обобщенно, но точно: "Во всем у него был самый холодный расчет".
   Его представления производили впечатление искренности и достоверности еще и потому, что он и сам начинал глубоко верить в то, что провозглашал с трибуны. /.../
   Под проницательным взглядом актер, играющий сам себя, позволял почувствовать, что он, пожалуй, очень точно знает, что говорит и чего тем самым добивается".
   Понятно, от кого именно Адольф Гитлер унаследовал свой дар убеждать людей!
   Несколько самонадеянным и поверхностным представляется, однако, приведенное мнение о том, что Гитлер, упоенный собственным красноречием, сам начинал верить в искренность собственных слов - об этом мог однозначно судить и быть вполне в этом уверенным лишь только он один. Существенно же при этом то, что искренность Гитлера не вызывала сомнений ни у его непосредственных слушателей, ни у позднейших интерпретаторов.
   Однако именно она-то и вызывает у нас наибольшее недоверие.
  
   В биографии Адольфа Гитлера было, повторяем, множество сомнительнейших эпизодов.
   Одним из таковых, несомненно, стала "Ночь длинных ножей", когда 30 июня 1934 года произошла расправа с руководством штурмовиков (СА) во главе с Эрнстом Ремом - ближайшим соратником Адольфа Гитлера. Этот эпизод разбирается во всех опубликованных биографиях Гитлера, и имеются даже вполне самостоятельные книги, целиком посвященные данному существенному фрагменту биографии Гитлера, истории НСДАП и всей политической эпопеи Германии ХХ столетия.
   Тем не менее, и по сей день возникают недоуменные вопросы относительно принципиальных моментов данной истории:
   - действительно ли существовал заговор во главе с Эрнстом Ремом?
   - был ли он направлен непосредственно против Адольфа Гитлера?
   - чем же объясняется нелепейшее поведение самого Рема и всех его подчиненных в составе более чем полумиллиона человек, десятки тысяч из которых были вооружены до зубов, которые якобы готовились к решительной схватке и, тем не менее, позволили осуществить неожиданную и примитивнейшую расправу над собой - практически безо всякого сопротивления?
   Из этих вопросов лишь первый находит более или менее определенный и притом положительный ответ (судя по многочисленным объективным подробностям), но тем более недоуменными становятся оба последующих вопроса.
   Все эти недоумения устраняются гипотезой, состоящей в том, что заговор Рема в действительности имел место, но возглавлялся (равно как и все силы, одновременно противостоящие этому заговору) непосредственно самим Адольфом Гитлером, твердо обещавшим лидерам штурмовиков лично возглавить готовящуюся ими "вторую революцию". Только исключительным доверием именно к Гитлеру и можно объяснить трогательно нелепое поведение прочих руководителей заговора, никак не ожидавших столь предательской расправы над собой.
   Сам же Гитлер, возможно, до последнего момента решал, на чьей же стороне выступить - о его колебаниях имеется масса свидетельств, но без прояснения и объяснения их существа. Для него самого ситуация, созданная им самим, походила, вероятно, на шахматную партию с самим собой - в стиле защиты Лужина сочинения Владимира Набокова.
   В реальной же ситуации 1934 года исход игры неизбежно должен был приводить к кровавой расправе над лидерами проигравшей стороны, что и состоялось, почти ничем, однако, не угрожая при этом самому Гитлеру при любом исходе партии, в которой ему принадлежали практически все решающие ходы.
   Самое же существенное для нас состоит в том, что результаты конфликтов 1837 и 1934 годов, совершенно несопоставимых по масштабам, но сходных по глубинному содержанию (трагедии людей, обманутых самым близким человеком) одинаково оказались возможны лишь при безграничном доверии столкнувшихся сторон по отношению к их общему групповому лидеру: в 1837 году - к Иоганну Непомуку Хюттлеру, а в 1934 году - к его правнуку Адольфу Гитлеру.
   Похоже, что каждая из сторон, столкнувшихся в антагонистическом противоборстве, вполне искренне полагала, что именно она располагает доброжелательной поддержкой самого авторитетного и влиятельного персонажа.
   Этим подчеркивается фантастическое сходство данных личностей!
  
   Так или иначе, по той или иной причине, но очевидный по содержанию семейный скандал разразился в 1837 году.
   Как себя повела в данной ситуации жена Иоганна Непомука - этого мы, повторяем, не знаем; тут возможны различные упомянутые варианты.
   Зато совершенно очевидно, как повел себя Георг: по уважительному ли поводу или почти вовсе без такового, но он возревновал - и отказался от беременной возлюбленной.
   Агрессивность его поведения должна была соответствовать степени его потрясения и разочарования, а что такое Гитлер во гневе - это хорошо знали позднее и в Третьем Рейхе, и в его окрестностях!.. Гитлер умело использовал это свое общеизвестное качество в международных дипломатических кампаниях осени 1938 - весны 1939 года!
   Адольф Гитлер, великолепно умевший держать себя в руках даже и во время своих знаменитых приступов гнева, мог и в этом соответствовать своему предку Иоганну Непомуку: "Даже метая в аудиторию, как молнии, свои гневные тирады, он сохранял бдительный контроль надо всеми своими бурными эмоциями. Именно это и делало Гитлера особенно опасным /.../."
   Вот старший брат Адольфа Гитлера, пошедший, как мы полагаем, в Георга (его мать не относилась к числу прямых потомков Иоганна Непомука!), не умел контролировать свой бурный темперамент, а в результате так почти ничего и не достиг в жизни!
   Понятно, что при таком скандале все было разнесено в клочья - и Мария Анна с позором изгнана.
   Иоганн Непомук не имел теперь возможности основательно помочь ей - это только подчеркивало бы видимость его вины, чего он не мог демонстрировать ни перед своей женой, ни перед старшим братом. А вот занять радикально иную позицию и немедленно разрешить конфликт женитьбой на провинившейся (если, добавляем, та была бы с этим согласна) он также не мог, учитывая дефицит времени, еще более уплотненный происшедшим скандалом: даже тайное убийство прежней жены требовало времени на подготовку и исполнение. Что же он наедине обещал Марии Анне на прощание и насколько благосклонно она могла воспринять эти обещания - этого нам знать не дано.
   В итоге же возможное семейное счастье обернулось нешуточной трагедией - Мария Анна оказалась беременной, без жилья, без средств и без жизненных перспектив.
   Единственная надежда оставалась на отца и на других ее родственников, но это была уже надежда не на счастье, а просто на возможность жить и существовать.
  
  
   2. Злоключения Алоиза Шикльгрубера.
  
   2.1. Похищенный заложник.
  
   Алоиз Шикльгрубер родился, напоминаем, 7 июня 1837 года в Штронесе (более чем в двадцати километрах к востоку от Шпиталя, гда обретало семейство Хидлеров-Хюттлеров) в крестьянском доме у посторонних людей, был крещен в соседнем Деллерсхайме, а уже затем его мать вместе с ним переместилась в близлежащий Кляйнмоттен, где жил ее отец - также приживальщиком в чужом доме.
   В 1837 году Иоганнесу Шиккельгруберу исполнилось уже 73 года. Однако он, повторяем, наверняка не был нежелательным нахлебником - у него еще оставались средства, "заработанные" до 1817 года.
   Едва ли появление дочери в столь горестном положении привело его в восторг. Однако, это все-таки было возвращением давно пропавшей блудной дочери! Судя и по тому, что затем она прочно поселилась в этом же селении, он, вероятно, помогал ей. И, конечно, с учетом его возраста, у нее оставалась и надежда на наследство.
   Можно даже предполагать, что у отца с дочерью вообще установились полное взаимопонимание и духовная гармония - умудренные опытом и закаленные в несчастьях, они должны были без проблем понимать друг друга. Возможно, что она просто присоединилась к его миссии по тайному хранению сокровищ - ведь теперь у них появился общий потомок, маленький Алоиз, который должен был все это унаследовать! Не обязательно, однако, при этом, что отец полностью посвятил ее в детали сохранения клада.
   Сама же Мария Анна, привычная, как и ее отец, к скромному и незаметному существованию, вполне могла довольствоваться самым минимальным в личных потребностях - гарантированно достаточной и здоровой пищей и отсутствием забот о завтрашнем дне. Не ей, недавно освобожденной преступнице, было бы и шиковать роскошью на глазах у властей, повсюду, конечно, имевших хоть каких-то соглядатаев!
   К тому же и наличие немалых припасенных средств вовсе не следовало рекламировать даже в ближайшем окружении, состоявшем, повторяем, не из одних овечек и барашков - на семейные сокровища Шикльгруберов имелись и иные претенденты среди этих последних. Но все или почти все предназначалось теперь маленькому принцу!
   Тут же, уже только в 1837 или даже в 1838 году, Мария Анна по-видимому в первый раз узнала, что не является вовсе неимущей. Оставшиеся ей от матери в 1821 году 74 гульдена теперь более чем удвоились за счет процентных накоплений - до суммы уже в 165 гульденов. Одного этого могло хватить на несколько лет скромного существования.
   Это, кстати, могло прикрывать и материальную помощь, регулярно получаемую ею от ее отца - и нелепо, и безнадежно было бы кому бы то ни было ловить Марию Анну на копейках несоответствия ее доходов и расходов при таких обстоятельствах.
  
   Трагедия характеров и ситуаций, происшедшая в 1837 году, могла бы так и остаться чисто семейным курьезом и не иметь никаких дальнейших последствий, если бы ее участники полностью успокоились на достигнутом и не старались бы переиграть сложившиеся обстоятельства - их дальнейшие жизненные сюжеты вовсе не обещали экстравагантного развития.
   Если бы Алоиз Шикльгрубер начинал свою жизнь вполне нормальным обеспеченным деревенским парнем, перешедшим позднее (самолично или в лице своих потомков) к более цивилизованному существованию, подобно иным его родственникам, упомянутым Мазером, то это едва ли могло создать особое напряжение и для него, и для его потомков, да и для остального человечества. Даже такая принципиальная проблема, приобретшая в последующем столетии столь скандальную знаменитость, как то, кто же был истинным отцом Алоиза Шикльгрубера, не имела бы никакого общественного звучания, а собственному сыну его мать разъяснила бы что-нибудь вполне удовлетворительное (правду или ложь) по этому поводу.
   Но так не произошло и произойти не могло: главные участники конфликта 1837 года не успокоились и успокоиться не могли.
   Прошли годы - и внешняя сторона последующих событий приобрела как бы очевидные, но на самом деле, как увидим, весьма неясные очертания: Георг Хидлер, похоже, одумался (старая любовь, повторяем, не ржавеет!), он и Мария Анна помирились, и они обвенчались 10 мая 1842 года.
   Здесь, однако, сразу возникают и иные трактовки происшедшего.
  
   Коль скоро Мазер и другие историки настаивают на том, что именно Иоганн Непомук инициировал женитьбу своего брата на Марии Анне (Мазер и считает это доказательством особой личной заинтересованности Иоганна Непомука, объясняющейся тем, что тот якобы сам был отцом ребенка, но не имел возможности жениться на его матери), то, вероятно, свидетельства об этом действительно сохранились в семейных преданиях, так или иначе дошедших до историков середины ХХ века. Но вот только с мотивацией дело, по-видимому, обстояло несколько по-иному.
   Хотя первое же нестандартное событие, последовавшее вслед за этой свадьбой (или даже - непосредственно сопровождавшее ее по времени), целиком, казалось бы, соответствует этой версии: маленький Алоиз, которому менее чем через месяц после замужества матери исполнилось пять лет, был отправлен на воспитание в дом Иоганна Непомука - из Кляйнмоттена в Шпиталь.
   Если бы это было временным, промежуточным решением, то затем четко обнаружились бы иные дальнейшие планы заинтересованных сторон. Но решение это оказалось окончательным - Алоиз никогда уже больше не вернулся в дом своей матери. И это тоже обнаруживает истинные планы сторон, проявившиеся именно данной ситуацией.
   Покажем, что в момент регистрации свадьбы, в мае 1842 года, стороны могли иметь очень различные и запутанные мотивы для своего поведения.
  
   Взрыв страстей, несомненно сопутствовавший разрыву Марии Анны с Георгом накануне рождения ее сына, лишил, кроме всего прочего, и Георга, и Иоганна Непомука всяческих надежд на сокровища Шикльгруберов, о которых они, возможно, знали даже больше, чем сама Мария Анна в момент своего возвращения.
   Георга, очевидно, это поначалу не сильно озаботило - полученное оскорбление казалось весомее!
   Но вот Иоганн Непомук смириться с этим не захотел. А вероятнее всего, для него это и не являлось неудачей, а было только естественным, хотя и не оптимальным промежуточным ходом в долгой и упорной игре, на которую он решился. Ему понадобилось затем целых пять лет на то, чтобы сначала помириться со старшим братом, а потом и уговорить его возобновить вопрос о женитьбе на Марии Анне.
   До братьев, к тому же, должны были доходить и вести о несостоявшейся родственнице, из которых, с одной стороны, следовало, что она по-прежнему незамужем, а с другой - что она не очень-то и нуждается в средствах. Для заинтересованных и внимательных наблюдателей это должно было усиливать впечатление о наличии спрятанных семейных сокровищ.
   Потом, возможно, понадобилось уговаривать и ее - забыть обиды и простить прежнего возлюбленного. А вот удалось ли это или она только сделала вид, что ее уговорили - это остается неясным в силу того, что мы обсудим чуть ниже.
  
   Теперь зададимся таким интересным вопросом: а в чем должен был убеждать Иоганн Непомук своего старшего брата, стараясь наладить с ним лояльные отношения в период между 1837 и 1842 годом?
   В том ли, что маленький Алоиз фактически является сыном Георга, или, наоборот, что Алоиз является сыном Иоганна Непомука?
   Как на самом деле обстояло дело - этого мы, повторяем, не знаем, да и Георг не знал!
   Представляется, что первый вариант был совершенно не в личных интересах Иоганна Непомука: брат, уверовавший в то, что его возлюбленная ему не изменяла и что ребенок является его собственным сыном, получал великолепную перспективу обзавестись одновременно женой, сыном и семейными сокровищами в придачу! Вот это-то последнее никак не могло устраивать Иоганна Непомука, судя по всему последующему!
   Последний, наоборот, должен был бы поначалу покаяться и повиниться перед братом в совершенном грехе, свалить всю вину на женщину (стандартное поведение подонков, соблазнивших жену или подругу друга или родственника, но заинтересованных в сохранении хороших отношений с последним), а уже затем, восстановив таким образом братские взаимоотношения, уговорить брата отомстить неверной женщине тем жестоким и изощренным способом, какой и был применен, хотя при этом все-таки неясно, насколько Георг оказался полностью посвящен в детали замысла брата.
   Этот замысел совсем не обязательно должен был состоять именно в том, чтобы заполучить Алоиза в собственный дом - едва ли Иоганн Непомук мог заранее твердо полагаться на то, что удастся оторвать ребенка от матери. Поначалу, возможно, рассчитывалось просто на то, что Георг, оказавшись в ближайшем соседстве со старым Шиккельгрубером, сможет самостоятельно обнаружить местонахождение клада - именно в этом мог состоять исходный план, согласованным братьями.
   Понятно, что в принципе было возможно выследить старика в момент свидания с его возлюбленными сокровищами, никак затем не проявлять внешне тот факт, что тайна раскрыта, а еще позднее приступить к тайному похищению.
   Не исключен был и вовсе мягкий подход младшего брата к последующей кампании: покаявшись и повинившись в своем грехе (как мы полагаем, совершенно ином, нежели было на самом деле!), Иоганн Непомук склонял теперь старшего брата все же простить неверную женщину и жениться на ней - поскольку он и она все еще, возможно, любят друг друга! Мотив мести при этом мог вообще не подниматься, а Иоганну Непомуку для начала было бы достаточно лишь запустить доверенного агента в дом к Шикльгруберам.
   Так или иначе, но состоявшаяся женитьба сама по себе вовсе не означала, что Георг полностью простил возлюбленную. Ничего удивительного не было и в том, что он и не признал ребенка своим - это могло быть выше его сил, да это могло и не входить в заранее намеченный план, возможно согласованный братьями.
  
   Заметим, что тут возникал еще один вполне определенный мотив (совершенно трезвый и не зависящий от того, что сам Георг уже в данное время думал о происхождении сына своей жены) для того, чтобы Георг не признавал теперь официально Алоиза своим сыном: такой акт совершенно автоматически привел бы к изменению фамилии ребенка.
   А вот это могло быть и не совсем желательным фактором в затеянной игре: пока ребенок сохранял фамилию Шикльгрубер, это должно было все-таки как-то усиливать заинтересованность в нем и ответственность за него у старого деда Иоганнеса Шиккельгрубера.
   Это могло стать дополнительным фактором давления уже непосредственно на него - с целью склонить его к обеспечению внука богатым наследством, если братья с самого начала нацеливались именно на такое развитие сюжета.
  
   В то же время вполне можно предполагать, что один только вид маленького человечка, игравшего в доме и во дворе и ужасно похожего на его брата (и, добавим, на него самого!), не мог приводить Георга в лучшее настроение - ведь больше детей у него и у его жены уже не могло быть! И в этом Георг, вполне вероятно, был достаточно искренен.
   Обстановка такого "семейного счастья" могла становиться все более невыносимой.
   Недаром Мазер, отдававший автографы потомков Иоганна Непомука Хюттлера на графологическую экспертизу, обобщил заключения экспертов следующим образом: у них "имеются общие существенные черты характера, которые ярче всего проявились в их родственнике - Адольфе Гитлере: твердость характера, раздражительность, целеустремленность, стремление к власти и честолюбие, нервозность и раздражительность" - это не мы дважды употребили слово раздражительность! Вполне корректно, вероятно, распространить эту характеристику и на старшего брата Иоганна Непомука!
   В такой ситуации действительно лучше уж было бы избавиться от присутствия ребенка, отправив его на воспитание к Иоганну Непомуку Хюттлеру, которого сам Георг мог считать фактическим отцом Алоиза.
   С другой стороны, Иоганну Непомуку, вероятно, удалось теперь убедить своих домашних в том, что виновником всей прежней бучи был, конечно, не он, а его мнительный и вечно недовольный братец - независимо от того, что знал и что думал сам дядя и фактический приемный отец о происхождении этого ребенка (и независимо от того, что все-таки думали об этом его домашние). Ребенка требовалось выручать, а беспутному брату и его несчастной жене - помогать чем можно.
   И это, можно было бы предположить, было не худшим вариантом для маленького будущего отца Адольфа Гитлера.
  
   Анна Мария также могла испытывать в 1842 году совершенно различные чувства, побуждавшие, однако, ее к совершенно однозначным решениям, которые и последовали.
   Пяти лет, прошедших со времени ее разрыва с братьями Хидлерами-Хюттлерами, было, вероятно, вполне достаточно, чтобы решить, кого же из них она на самом деле любит, а кого, вполне возможно, тихо и упорно ненавидит; она, к тому же, должна была лучше, чем кто-либо иной, знать, чьим же сыном является ее ребенок - если, повторяем, она действительно могла это знать.
   Если объектом ее неостывшей страсти оставался именно Иоганн Непомук, то решение выйти замуж за Георга было достаточно подлым ходом по отношению к последнему, но шагом вполне понятным: он приближал ее к утраченному возлюбленному и возобновлял потерянные с ним контакты. Этой же цели служила и отправка ребенка к тому же Иоганну Непомуку - независимо от того, кого же она считала его отцом.
   Если же основным ее стремлением было наладить отношения с мужем, то временное избавление от ребенка также могло служить и этой цели: муж, не верящий в то, что является отцом ребенка, нуждался в переубеждении и в определенной психотерапии, создаваемой гармоничными супружескими отношениями. На первых порах присутствие ребенка, раздражавшего Георга, могло только мешать этой задаче, что и могло послужить основным мотивом для матери для его отправки в гости, любезно предложенной новыми родственниками, услужливо оказывающими поддержку на время заведомо нелегкого медового месяца.
   В любом варианте такое решение свидетельствует о практически безграничном доверии, испытываемом ею в тот момент по отношению к Иоганну Непомуку. Легко можно поверить в то, что в прежнем конфликте 1837 года младший брат показался в ее глазах значительно благороднее и надежнее его старшего брата - это вполне соответствовало его дару внушать разным людям совершенно различные чувства и идеи, выгодные ему самому!
   И эта абсолютно объективно неоправданная лояльность Марии Анны по отношению к Иоганну Непомуку, в свою очередь, могла оказаться сюрпризом, неожиданным даже для него самого. А в итоге Иоганн Непомук явно переоценил степень своего возможного личного воздействия на женщину, наверняка теперь показавшуюся ему просто дурой, что и привело его к последующему опрометчивому решению!
   Могло оказаться и так, что к своим собственным окончательным намерениям Мария Анна так все же еще и не пришла - и собиралась действовать затем по мере развития ситуации, поведения мужа и его брата и тенденции изменения собственных чувств. И этому тоже должно было поспособствовать временное избавление от ребенка.
   Но, сделаем на это упор, именно сугубо временное!
  
   По сей день продолжает вызывать недоумение поведение матери Алоиза, легко отказавшейся от совместного существования с единственным собственным сыном, рожденным в столь ее позднем возрасте и остававшимся единственной отрадой ее разнесчастной жизни на протяжении предшествовавших пяти лет, особенно тяжелых для содержания, воспитания и выхаживания каждого ребенка - тем более в те времена. В соседнем с Иоганном Непомуком доме дети дохли, напоминаем, как мухи, хотя это и происходило несколько позднее - уже после смерти самой Марии Анны!..
   Такой ход событий существенно противоречит и здравому смыслу, и общечеловеческому опыту.
   Известно, что бывают матери, легко отдающие и тем более продающие собственных детей - теперь даже и не на усыновление или удочерение, а просто для сексуальных утех или для использования их органов при трансплантации. Но тем менее можно заподозрить в подобных качествах Марию Анну - жестокую и расчетливую разбойницу, женщину с железной волей, способной и на сильнейшие чувства, сохраняемые десятилетиями, и на сильнейшее сопротивление любому и всяческому постороннему насилию.
   Мазер, который о ней практически ничего не знает (или, по своему обыкновению, только делает вид, что не знает), пишет о ней, тем не менее, в очень определенном тоне: "Мария Анна Шикльгрубер была далеко не бедным и заслуживающим сочувствия созданием. /.../ Упорная, прижимистая, молчаливая и хитрая бабка Гитлера, о которой, несмотря на все документы, по-прежнему известно очень мало /.../."
   И чтобы такая женщина просто фактически кому-то подарила своего единственного ребенка, столь дорого обошедшегося ей во всех смыслах?
   Абсолютно невозможно!
   Все прочие биографы Гитлера, также испытывая то же чувство, старались объяснить это странное решение материальной нуждой и колоссальной разницей в условиях существования ребенка в двух различных домах - у обеспеченного Иоганна Непомука и у фактически бездомного Георга.
   Мы тоже не будем изменять этой традиции и согласимся с тем, что материальные условия действительно сыграли в этом деле решающую роль. Только, естественно, мы полагаем, что материальная разница была совершенно в противоположную сторону. А потому постоянное проживание ребенка в доме у Иоганна Непомука было вовсе лишено какого-либо рационального смысла.
   Почему же оно все-таки имело место быть?
  
   Ситуация в 1842 году должна была, по нашему мнению, осуществляться следующим очевидным образом.
   Как бы поначалу ни был решен вопрос о времени пребывания ребенка в доме Иоганна Непомука, но рано или поздно должен был встать вопрос и о его возвращении оттуда. Даже если ребенок с самого начала был отправлен туда навсегда (с чем мы категорически не готовы согласиться!), все равно когда-то должен был подняться вопрос о том, чтобы он навещал и мать, и престарелого деда - даже задача получения наследства от последнего требовала подобной психологической профилактики.
   И вот тут-то наверняка и выяснилось, что Иоганн Непомук вовсе не намерен терять контроль над ребенком ни на минуту - если не получит соответствующий выкуп!
   Это был отчаянный шаг с его стороны, вызванный, вероятно, заранее не запланированным успехом его ненавязчивого предложения отдать ребенка в гости. Ошалевший от возможной удачи Иоганн Непомук возомнил, что и все последующее может решиться быстро и без сопротивления.
   В таком решении прямо-таки проглядывает Адольф Гитлер в июне-июле 1941 года, ошалевший от успеха внезапного нападения на Советский Союз настолько, что отдал тогда распоряжения о свертывании целых отраслей германского военного производства!..
   Если Иоганн Непомук именно так и поступил, то сделал он это как раз в данный момент, расчитанный на полнейшую внезапность для всех остальных - по меньшей мере в Кляйнмоттене (остается лишь под вопросом - был ли этот ход неожиданным для Георга Хидлера?) и на то, что главный козырь (а именно - живой ребенок!) пребывает теперь полностью в его руках!
  
   Слабым местом в этой нашей гипотезе является то, что никто и никогда не подтверждал прямыми свидетельствами данный акт похищения и все его неизбежные последствия.
   Но, с одной стороны, именно эта гипотеза устраняет все поведенческие противоречия, включая все уже отмеченные, а с другой - появление подобных исчерпывающих свидетельств крайне маловероятно, поскольку они относятся к категории таковых, что возникают лишь в редчайших случаях.
   Сюжет стартовал почти стандартно для всех подобных случаев кинднаппинга, широко распространившихся в современном цивилизованном мире несколько позднее - с семидесятых годов XIX века. Однако в традиционных мафиозных краях - в Греции, Сицилии, на Корсике и т.д. - этот способ разбойничьей добычи практиковался издавна и многими веками. Приблизительные ровесники Иоганна Непомука, Александр Дюма-отец и его европейские собратья-сочинители, многократно включали подобные эпизоды в свои произведения середины XIX века - читайте, например, "Графа Монте-Кристо"!
   Едва ли это было принципиальной новостью и в краю богемских разбойников!
   Подробности о случаях похищения людей становятся общеизвестными лишь тогда, когда к делу привлекается полиция, а вслед за ней - и средства массовой информации. Либо это приводит к успеху - освобождению заложников и захвату и наказанию преступников, что происходит довольно редко, но очень охотно муссируется прессой; либо это приводит к трагическим неудачам - смерти жертв, а уже потом к поимке или даже к бесследному исчезновению преступников, но журналисты и тут получают свою долю добычи стервятников. Во всех подобных ситуациях полиция, призванная сохранять свое профессиональное реноме и зависящая от благосклонности прессы, волей-неволей сосредотачивает усилия именно на поимке преступников, что изначально ставит жертвы в крайне опасное положение.
   Иное дело, когда родственники похищенных так и не обращаются в полицию, а ведут переговоры с преступниками напрямую. Если это завершается выплатой выкупа и благополучным возвращением уцелевших жертв, то обычно вообще не возникают мотивы для разглашения подобных сведений, если только пострадавшая сторона не настолько возбудится жаждой мщения за свои нервные потрясения и утрату денег, что предпримет все возможные усилия в ее осуществлении - и пойдет даже на придание делу гласности, рискуя вызвать ответный гнев еще не разоблаченных преступников.
   Тем более невозможно разглашение сведений обо всем этом, если пострадавшая сторона откупилась явно незаконными средствами, находившимися в ее распоряжении. Месть в такой ситуации если и осуществляется, то тоже заведомо незаконными, а потому негласными методами. Так же происходит и тогда, когда жертвы все же погибают - и в таком случае похитителям угрожает расправа, но едва ли гласная!
   Попробуйте-ка похитить ребенка у главы мафиозного клана! Подобное нередко становится сюжетом современных триллеров, но очень ли часто такие истории происходят в реальности и уж, тем более, часто ли о них становится общеизвестно?
   Поэтому и в данном случае не имелось никаких мотивов придавать гласности тот конфликт, о котором мы догадались.
   Только самое начало событий происходило по схеме, явившейся плодом нерасчетливого планирования со стороны Иоганна Непомука. В дальнейшем же действия сторон так и не вышли из стадии предварительных переговоров, затянувшихся при этом на долгие годы - такое также нередко происходит и в наши дни, особенно на международном уровне.
   И разрешилась данная ситуация абсолютно нестандартным способом.
  
   Несчастная мать, в эйфорическом свадебном восторге (любви, а также и прочим глупостям все возрасты покорны!) легкомысленно согласившаяся отпустить сына из дома, проявила полную неадекватность в понимании ситуации и мотивов поведения казалось бы хорошо ей известных и понятных лиц. Она попросту прозевала похищение, оказавшееся для нее полной неожиданностью. Не обязательно и то, что Георг изначально сознательно играл роль соучастника такого преступления.
   Но вот затем события приняли жестокий оборот.
   Мария Анна была поставлена перед альтернативой: либо она вышибает из своего отца сокровища, либо никогда больше не получит своего сына!
   Угроза жизни ребенка никак не выглядела преувеличенной - и бороться с ней было практически невозможно. Маленькому Алоизу могли запросто свернуть шею, и это выглядело бы совершенно невинно и оказалось бы официально безнаказанным - мало ли как можно обставить смерть маленького ребенка в глухой деревушке в те времена высочайшей детской смертности? Это было распрекрасно понятно и матери Алоиза, и его деду.
   Понятно, что им никак нельзя было обращаться за помощью к властям - это нисколько не обеспечивало сохранение жизни похищенному (как и во многих других подобных ситуациях), но зато гарантированно привлекло внимание властей к спрятанным сокровищам. Оставалось, казалось бы, соглашаться с похитителем - лишь только это сулило сохранение жизни похищенному и его возвращение в родной дом.
   Российскому читателю должно быть понятно, что замысел Иоганна Непомука был столь же прост и априори безупречен, как и кампания, предпринятая Остапом Бендером по шантажу и ограблению подпольного миллионера Корейки - такие замыслы как бы висят в воздухе и предлагаются самой жизнью!
   На это-то и был, конечно, рассчитан замысел похитителя, но Иоганн Непомук явно ошибся в том, какой силе он самонадеянно бросил вызов!
  
   Разумеется, ни Мария Анна, ни те люди, которых она могла бы призвать на помощь - ближайшие родственники ее самой и ее отца, не были полностью бессильны и беспомощны, но самое-то слабое звено в системе - похищенный ребенок! - оставался пока что во власти похитителя и связывал руки всем, потенциально способным выступить в его защиту.
   Заметим к тому же, что и взывать о помощи данного круга людей тоже было не очень-то в интересах Марии Анны и ее отца - этим также привлекалось внимание окружающих к проблеме клада, и это могло оказаться еще опаснее внимания властей!
   Но вот тут-то и проявилось то, что Мария Анна нисколько не была обычной несчастной матерью. Еще до 1821 года она стояла на заведомо более высоком уровне в преступной иерархии, нежели какой-то там Иоганн Непомук; такое изначальное неравенство может со временем перевеситься в другую сторону, но может и сохраниться, и усилиться. Едва ли долгие годы тюремного заключения прервали накопление Марией Анной ее специального, профессионального опыта.
   Тем более не новичком был и ее отец, с которым, вполне вероятно, были согласованы все ее последующие решения - и который тоже должен был проявлять крайнюю заинтересованность в судьбе внука.
   Однако здесь можно допускать и иные возможности: сокровища-то принадлежали лично ему и безраздельно находились в его распоряжении. Кто знает, как этот скряга первоначально отнесся к перспективе утратить сокровища или хотя бы их часть в обмен на живого внука? Позже, как мы увидим, он занял четкую позицию на стороне интересов внука - но так случилось именно позднее!
   Выше мы указывали, что спрятанные сокровища были своеобразным страховым полисом для старого Иоганнеса Шиккельгрубера, а их утрата - лишением его этой страховки жизни. Теперь похищение ребенка нисколько не меняло этой стороны дела, но страховка распространилась и на похищенного.
   Убийство ребенка до получения сокровищ начисто отрезало путь похитителю к овладению сокровищами: Иоганн Непомук был лишен всех преимуществ анонимных похитителей, которые нередко получали выкуп даже после убийства похищенной жертвы. Алоиз же, гостивший у дядюшки, постоянно сохранялся на виду, а непосредственная опасность ему возникала лишь при попытке силой вернуть его назад.
   Опасность для ребенка, однако, резко возрастала при передаче Иоганну Непомуку требуемого выкупа, а также и после этого: преступник все равно был заинтересован в устранении свидетелей. Большинство погибших жертв стандартных похищений возникло из стремления похитителей избавиться от свидетелей в лице самих похищенных, хотя всерьез говорить о каком-либо большинстве случаев применительно к таким историям вовсе не приходится: многие, повторяем, так и остаются в глубокой тайне.
   В данном же конкретном случае главный преступник, Иоганн Непомук, вовсе и не скрывался от жертв своего преступления. Но ничего хорошего это последним также не сулило: именно в местных традициях и было, как мы подчеркивали, тотальное уничтожение свидетелей. Поэтому и выполнение условий похитителя, при более внимательных расчетах, вовсе не гарантировало хэппи-энда - как минимум сохранения жизни ребенка.
   Не исключено, однако, что Мария Анна, рассуждая чересчур профессионально, все-таки перемудрила, заподозрив алчного шантажиста Иоганна Непомука, ошалевшего от открывавшихся перед ним перспектив, в чрезмерно коварных и жестоких замыслах.
   Но, с одной стороны, она судила по себе, а она была в молодости, надо полагать, жесточайшей убийцей, приученной и воспитанной беспощадно истреблять свидетелей. С другой стороны, малейшая ее расчетная ошибка в оценке ситуации угрожала теперь не чем-нибудь, а утратой жизни ее собственного единственного сына - и никакой риск не был допустим!
   Заметим, что в преимуществе воли и разума состояла не только сила, но и слабость Шикльгруберов. Коль скоро Адольфа Гитлера принято сравнивать с Наполеоном Бонапартом, то и его непосредственных предков - виртуозов разбойных нападений! - также уместно сравнивать с этим политическим и военным гением. В адрес же последнего высказывались, в частности, и такие мнения: "Талейран считал блестящий интеллект Наполеона существенной причиной его последующего краха. По мнению Талейрана, император принимал во внимание слишком много случайностей, ожидая самых невероятных опасностей со стороны ближайших соседей (состояние ума, неизбежно ведущее к войне)."
   Вот и Иоганн Непомук столкнулся с чем-то подобным в лице Марии Анны и ее отца, а в результате его собственные замыслы потерпели почти полное крушение!
   В передаче Иоганну Непомуку требуемого им выкупа было категорически отказано, причем с совершенно очевидной формулировкой: никакого выкупа не будет, потому что никакого клада просто нет, и платить нечем! Кому принадлежала главная роль при выработке такого решения - Марии Анне или ее отцу - в тот момент было и не важно.
   Важнейшим оказалось то, что это, вероятно, явилось для Иоганна Непомука полным сюрпризом!
   В результате ситуация оказалась гораздо более круто закрученной, нежели рассчитывал на это похититель.
  
   Очевидно, Иоганн Непомук изначально недооценил беду, накликанную им на себя, иначе разрабатывал бы какой-то гораздо более хитрый сюжет, отводящий подозрения лично от него как главнейшего организатора всей интриги - тут хватало перспектив для разнообразных фантазий и их реализации.
   Здесь Иоганн Непомук явно изменил себе самому, а одновременно и пренебрег выработанными веками правилами осуществления преступлений. Игра открытыми картами явно не соответствовала поставленным целям: все классические уголовные сюжеты требуют строгого соблюдения исполнения стандартных ролей, что в данном случае было грубо проигнорировано.
   Выяснение сложившейся коллизии полностью обнажило ее безрадостное будущее: теперь уже ничто не могло спасти похитителя от последующей мести стареющей разбойницы, которая никогда не смирилась бы ни с нанесенным оскорблением и поражением, ни с утратой родового богатства, за которое расплатился жизнью ее брат и за которое сама она безвозвратно отдала лучшие годы своей жизни. К тому же для нее и сохранение жизни ребенка, и его будущее богатство были завязаны в единый узел.
   И уж тем более она не смогла бы смириться не только с утратой сына, ни даже и с самим фактом угрозы его жизни теперь и с возможностью ее возобновления в дальнейшем! Обнаруженного врага, проявившего свою гнусную сущность, необходимо было добивать при первой же возможности - такой логике Марии Анны не откажешь в последовательности, да это и соответствует стандартной этике преступных сообществ!
   Вот теперь-то настала очередь Иоганна Непомука сначала перепугаться, а затем перейти к жесткой обороне!
  
   Иоганн Непомук отказался теперь капитулировать и возвращать похищенного - и это уже также становилось сугубо вынужденным решением, причем совершенно не зависящим от того, получил бы он при этом требуемый выкуп или нет.
   Передача ребенка в руки матери уже никак не могла завершить все сложившиеся конфликты, как бы ни решилась судьба сокровищ - это было бы только новой промежуточной ситуацией, где инициатива принадлежала бы уже не Иоганну Непомуку.
   Очевидная аналогия: Адольф Гитлер, начавший войну в 1939 году, оказался затем не в силах ее прекратить, хотя очень старался - и притом вполне искренне; и ту же ошибку он повторил и в 1941 году, хотя уже последующие его попытки заключения мира не получили всеобщей гласности!..
   В то же время решение похитителя оставить у себя ребенка не закрывало Иоганну Непомуку дальнейших путей к последующему овладению сокровищем - такая промежуточная ситуация оставалась все еще в его интересах.
   Вероятно, это решение тоже оказалось в какой-то степени сюрпризом для Марии Анны.
  
   Теперь конфликт заходил в полный тупик: получалось, что любое действие любой из сторон только приводило бы в ход безостановочное стремление к взаимным убийствам, как это всегда практически случается при возникновении ситуации кровной мести.
   Смысл данного общественного установления, принятого именно у разбойничьих народов (был ли он распространен в Богемских горах или нет), и состоит в предотвращении подобных ситуаций. Совершенно неважно, были ли последующие действия сторон последовательным исполнением каких-то древних традиций или они рождались совершенно самопроизвольно - в качестве импульсивных решений в непростой сложившейся ситуации, но стороны действительно оказались перед лицом взаимного уничтожения.
   Мрачный исход всего дела становился теперь почти неизбежен: Иоганн Непомук, охваченный жаждой наживы и утративший чувство реальности, переступил ту черту, которая предохраняла от смертельной опасности и его самого, и всех остальных.
   Получилось так, что теперь только консервация ситуации становилась единственно возможным компромиссом: ребенок оставался у похитителя - и только это предохраняло и самого ребенка, и всех остальных от немедленного перехода к самой неприкрытой резне, как бы ни протестовало против такого решения сердце любящей матери!
   Едва ли его мать и дед щедро оплачивали содержание ребенка - это никак не соответствовало той роли, которую они упорно продолжали играть. Иоганну Непомуку самому приходилось прилагать усилия по вынужденному содержанию и воспитанию ребенка, ставшего гарантом безопасности для всего клана.
   В целом же со стороны все это могло выглядеть чуть ли ни всеобщей семейной идиллией, как в этом же уверились и все историки без исключений.
   Немногие относительно посвященные эмиссары с обеих сторон расколовшегося клана могли наблюдать за поддержанием обеими сторонами всех явно или неявно достигнутых условий компромисса. При этом полностью посвященных во все детали проблемы должно было быть совсем немного - только четверо: дядя, отчим (он же, как мы полагаем - и отец), мать и дед похищенного ребенка. Пародоксальнейшим образом все они оказались связаны общей тайной, разглашать которую не было в интересах никого из них!
   Из этой четверки только Георг в сложившейся ситуации пользовался правом экстерриториальности, поскольку ни угрозы, ни насилие по отношению лично к нему не имели особого смысла для всех остальных. Только он мог практически без риска перемещаться между враждебными селениями и играть роль полноценного парламентера.
   Ситуация не исключала периодических свиданий матери с похищенным сыном, но каждый раз это должно было обставляться сложнейшими условиями, исключавшими переход преимущества к противоположной стороне - и происходить это могло только в доме у Иоганна Непомука, что само по себе должно было представлять крайнюю опасность для Марии Анны. Мы даже и не знаем, происходили ли такие свидания или нет; скорее всего - нет.
   Ребенок, разумеется, не мог понимать всего происходящего, но странные впечатления не могли не врезаться в его память: если его будущий сын, Адольф Гитлер, обладал совершенно феноменальной памятью, то естественно предполагать хотя бы неплохую память и у его отца, Алоиза - добросовестного и пунктуального таможенного чиновника в легальной взрослой жизни, память у которого так же была его существенным рабочим инструментом.
   Так и шла война нервов - почти безо всяких решительных действий.
  
   Похожая напряженнейшая ситуация, повторяем, но неизмеримо большего масштаба (сотрясаемая, к тому же, конвульсиями Зимней войны между СССР и Финляндией), сложилась в Европе в осенне-зимние месяцы 1939-1940 года; весной 1940 она вскрылась энергичнейшим хирургическим путем.
   Исходный же рассматриваемый конфликт затянулся с 1842 года на гораздо более продолжительный срок.
   Различие в продолжительности этих ситуаций создалось, на наш взглял, потому, что в 1939 и 1940 годах решающие рычаги оказались в руках очень разных людей, руководствовавшихся совершенно различными принципами поведения и избранными целями. А в условиях 1842 года и последующих лет круг решающих лиц ограничивался исключительно одними только предками Адольфа Гитлера, хотя и весьма непохожими друг на друга, да и конфликт был значительно проще и примитивнее - и терпеть его затяжку было много легче!..
   Но и этот конфликт, как мы увидим, разрешился истинно гитлеровской хирургией!
  
   Ребенок, между тем, рос, воспитывался и получал все необходимое - за исключением постоянной материнской заботы. Последнее, увы, навсегда оставляет отпечаток на характере будущей личности - тем более, что вместо родительской любви его окружала атмосфера, в которой совершенно очевидная ненависть была не последней составляющей.
   Считал ли Иоганн Непомук Алоиза своим сыном (мы полагаем, что нет, но это, тем не менее, вовсе не исключено), но он явно отнесся к нему просто как к объекту своей преступной махинации. Если было уместно рассуждать о том, что сам вид маленького Алоиза мог раздражать Георга, то что уж говорить о его брате - особенно с учетом того, что его комбинация явно зашла в тупик. Сложившаяся ситуация исключала возможность проявления жестокости по отношению к ребенку, но чувства и мысли окружающих не могли не изливаться на него.
   Ниже мы приведем сведения о том, что Иоганн Непомук продолжал традиционное занятие контрабандой даже и годы спустя. Потому он мог проводить дома не так уж много времени. При этом присмотр за похищенным ребенком должен был поручаться его чадам и домочадцам.
   К 1847 году, когда развернулись очередные решающие акты этой драмы, а Алоизу уже исполнилось десять лет, к присмотру за ним были, наверняка, привлечены и Иоганна, старшая дочь Иоганна Непомука, и Иоганн Баптист Пёльцль из соседнего дома, которым теперь исполнилось соответственно семнадцать и девятнадцать лет. Их, следовательно, приходилось приобщить к секретам создавшейся ситуации, настроив соответствующим образом, что, конечно, не составляло проблемы для Иоганна Непомука. В 1848 году этой паре, повторяем, предстояло пожениться, а много позднее оказаться тещей и тестем Алоиза, а еще позднее - бабкой и дедом Адольфа Гитлера.
   Таким образом, все психологическое напряжение ситуации передавалось уже последующим поколениям клана.
   Отсутствие каких-либо достоверных подробностей исключает возможность высказать содержательные предположения относительно характера взаимоотношений Алоиза со всеми окружающими и с каждым из них в отдельности. Известно, что и родные дети в казалось бы благополучных семьях нередко испытывают душевный дискомфорт и имеют мотивы для нешуточных страданий. Как обстояло дело здесь - можно только гадать.
   Понятно, тем не менее, что положение Алоиза оставалось очень неоднозначным. С одной стороны, люди, которым он был навязан в родственники, вовсе не обязаны были его любить. С другой стороны, почти все они сами не были инициаторами его похищения, а потому не должны были испытывать по отношению к нему и чрезмерной агрессии. Наконец, хотя деревенским жителям вполне естественно ухаживать за цыплятами, козлятами или поросятами, а затем хладнокровно обращать их в собственную пищу, но где-то здесь пролегает почти неуловимая грань: на откровенное людоедство все же не способна значительная часть людей!
   Так или иначе, Алоиз фактически сделался членом этой семьи, долгое время - единственным, точнее - самым младшим ребенком, пока подрастали дочери Иоганна Непомука и Евы Марии, которые были значительно старше него. Был он при этом и единственным мальчиком, растущим в этой семье, - и уже поэтому должен был пользоваться особым отношением со стороны всех окружающих.
   Какие бы специфические планы ни связывал с ним Иоганн Непомук, но все остальные должны были ощущать возможность того, что в доме растет главный будущий его хозяин - в лице маленького приемного сына. Это, в свою очередь, могло вызывать различные эмоции - как отрицательные, так и положительные.
   Для последующего важно то, что Алоиз, несомненно обладавший фамильной способностью вызывать симпатии окружающих, вполне мог со временем заручиться искренними дружественными отношениями со стороны какой-то части членов принявшей его семьи.
  
   Во многих отношениях хуже всего оказалось положение Георга Хидлера, принятого в это время другой семьей, - ему досталась наиболее жалкая и идиотская роль. Теперь он был зажат между столкнувшимися сторонами - своим братом и своей женой, и оказался наиболее подозреваемым во всех гнусных планах и намерениях, притом не известно, насколько справедливо.
   Был ли он изначально полностью посвященным участником всего замысла младшего брата - это, повторяем, абсолютно неясно, но отвечать перед женой приходилось именно ему.
   В итоге же никакого семейного счастья совершенно не получилось и уже окончательно получиться не могло, хотя какой-то компромисс между мужем и женой был все же достигнут. Хотя понятно, что для Марии Анны этот компромисс мог быть сугубо вынужденным: Георг оставался единственным исполнителем на роль посредника между сторонами - иначе приходилось бы обеспечивать другого, что приводило к нежелательному расширению круга посвященных.
   В то же время Георг с женой имели возможности долго и мучительно прояснять все прежние взаимные претензии, да и все последующее поведение Иоганна Непомука нисколько не соответствовало стандартам роли отца, якобы любящего своего маленького сына! Так что вполне естественным было бы и то, что Георг уверовал-таки, наконец, в собственное отцовство.
   Но и это тем более должно было добавить горечь к его существованию: теперь и он оказался лишен возможности осуществлять свои родительские функции!
  
   Мария Анна и Георг Хидлеры все последующее время проживали рядом с ее отцом - у родственников по фамилии Зиллип (Кляйнмоттен, N 4), троюродных братьев или сестер Марии Анны - предположительных предков, напоминаем, двойника Адольфа Гитлера.
   Тут, конечно, само собой напрашивается предположение, что Георг Хидлер осчастливил ребеночком какую-нибудь девушку или дамочку из Зиллипов, но об этом никто и никогда не упоминал.
   Это, скорее, даже маловероятно, хотя всякое бывает: если до 1821 года, как можно предположить, Георг ходил под каблуком у молодой атаманши, то теперь этому незадачливому молодожену пришлось куда как покруче - вплоть до ночлега в корыте для скота! Одновременно такой образ жизни демонстрировал и непримиримость Марии Анны, упорно и последовательно отвергавшей всякую возможность существования клада - это должно было оказывать давление на Иоганна Непомука, вынужденного искать выход из тупика.
   Не исключено, что Мария Анна пережала теперь на своего мужа, и не исключено, что жестоко поплатилась за это!
  
   Занимались ли супруги Хидлер контрабандой в эти годы? Об этом ничего не известно, но чем-то они должны были заниматься!
   В целом же все это время - накануне революции 1848 года - относилось ко все той же благословенной для австрийских контрабандистов эпохе, что и раньше.
   Однако, если раньше (до 1821 года) кто-либо из местных кадров, например - тот же Георг Хидлер из Шпиталя, мог быть полноценным членом мафиозной группировки со штаб-квартирой в Штронесе, то теперь (после 1842 года) этот клан оказался расколот на непримиримых врагов, что, конечно, не могло идти на пользу их традиционному бизнесу.
  
   Шло время - и не просто время, а уже и годы - и Иоганну Непомуку приходилось разрабатывать новые планы.
   Ситуация становилась для него все менее благоприятной: Алоиз рос, его по-прежнему приходилось и содержать, и сохранять, и охранять от попыток возвращения к матери, и вся эта коллизия выглядела все более удручающе. Как ни настраивай ребенка против матери, все равно он мог в перспективе обратиться в недруга (заметим, забегая вперед, что так ведь и получилось!) и существенно осложнить все происходившее.
   Ребенка было невозможно убивать до получения сокровищ, старика - тоже: теоретически он оставался единственным хранителем секрета местонахождения клада.
   Ничего теперь не могло выйти и из возможно изначально запланированного проникновения Георга в тайну местонахождения клада: если Георг и мог следить за стариком в два глаза, то тот теперь за ним следил уже в четыре - своими собственными и глазами своей дочери. Да и сам Георг пребывал теперь неизвестно на чьей стороне!
   Притом заметим, что тайник с кладом мог размещаться и в строении, в котором теперь поселился престарелый хранитель сокровищ: ведь теперь за ним не охотились представители власти - и официальный обыск ему уже не угрожал. Клад же должен был находиться в относительно доступном помещении - ведь пользоваться им хранителю приходилось достаточно регулярно, а навещать для этого какую-нибудь горную пещеру было уже и не по силам, и достаточно опасно - с учетом возможности нападения и ограбления. У себя же в доме он охранялся и юридическими правами хозяев, и их физической силой - с такой ситуацией нашим героям и нам самим еще предстоит столкнуться.
   В этой ситуации даже сам факт обнаружения местонахождения тайника вовсе не был эквивалентен овладению им. Гораздо проще и надежнее было бы все-таки заручиться согласием старика и отсутствием вмешательства со стороны его бытового окружения. Частичный раздел сокровищ при этом подразумевался как бы сам собой.
   Но и это пока что было невозможно: и старик, и дочь имели прочные основания не соглашаться с подобными идеями - они думали не только о сокровищах, но и о сохранении жизни, и о будущем похищенного ребенка.
   Если же старик умрет (а он был весьма стар - уже в 1842 году ему исполнилось 78 лет!), не раскрыв свой секрет, то все предприятие Иоганна Непомука заведомо проваливается. Если же он умрет, передав секрет дочери, то уже она становится лицом, гарантированно обеспечивающим сохранение собственной безопасности сбережением тайны клада, как и старик до того.
   Торговаться же с ней оказалось бессмысленно - время это прояснило: для нее безопасность ее сына была превыше всего, а ее собственное упрямство становилось самодовлеющим фактором, и никакие обещания и честные слова ни собственного мужа, ни, тем более, его брата, ни в чем ее не убеждали.
   До сокровищ Иоганну Непомуку было по-прежнему неблизко, а в перспективе он явно проигрывал.
   Но вот тут-то и стало понятно в какой-то момент, что вся схема поведения, избранная Марией Анной и неуклонно осуществляемая в течении уже нескольких лет, имеет еще одно слабое звено - ее собственную безопасность в тот период, пока еще оставался жив ее отец.
   По этому звену и был нанесен смертельный удар!
  
   Мария Анна скончалась, как упоминалось, в Кляйнмоттене 7 января 1847 года.
   Указанная причина смерти: "Истощение вследствие грудной водянки" - типичный показатель невысокого уровня тогдашней деревенской медицины.
   Тем не менее, сам очевидный факт какой-то экспертизы свидетельствует о том, что причина смерти могла вызвать у кого-то какие-то подозрения.
   Столь неясная формулировка диагноза существенна, однако, тем, что в общем-то не противоречит симптоматике отравления мышьяком, но не внезапному (напоминающему, повторяем, холеру или дизентерию!), а постепенному отравлению малыми его дозами. В сочетании с другими препаратами, принимаемыми больными пациентами, это приводит к различным формам протекания смертельной болезни, но, в том числе, к ослаблению сердечной деятельности, одышке, отекам и прочим явлениям, которые в те темные времена вполне можно было обозвать грудной водянкой.
  
   Нам придется еще неоднократно сталкиваться с эпизодами подобных же смертей в этом семействе. Да и версия о смерти Марии Анны вследствие отравления (притом - именно мышьяком) получит ниже косвенное, но, на наш взгляд, вполне убедительное подтверждение.
   Возникает, поэтому, вопрос о том, кто же явился исполнителем этого преступления?
   Увы, наиболее очевидный возможный ответ подразумевает, скорее всего, ее мужа, Георга Хидлера. Это согласуется с тем, что его брату понадобилось более четырех лет на то, чтобы склонить Георга к убийству любимой им жены, которая, не исключено, все эти годы со своей стороны доставала своего явно не безвинного мужа! Тогда получается, что деревенский Отелло доиграл-таки свою трагическую роль до самого конца!
   Однако, более вероятным представляется совсем иной вариант: Георга все-таки не удалось подвигнуть на такое убийство, но зато Иоганн Непомук за эти медленно протекавшие напряженные годы сумел-таки отыскать кого-то в ближайшем окружении Марии Анны, кто польстился на роль наемного убийцы. Нам самим вычислить такого фигуранта невозможно, но отметим пока что этот момент, к которому нам предстоит возвращаться.
   Зато совершенно очевидно, какие именно выгоды достиг этой операцией сам Иоганн Непомук: он устранил главное препятствие для решения дела путем переговоров и осуществил ярчайшую демонстрацию собственной решимости и жестокости перед лицом оставшихся в живых!
  
   Старый Иоганнес Шиккельгрубер, которому ко дню смерти дочери исполнилось уже 82 года, был поставлен в очень тяжелое положение. В жесткой цепи отношений, не соединявших, а разделявших Иоганна Непомука с избранной им целью - завладением семейными сокровищами Шикльгруберов, созданной и поддерживаемой железной леди - Марией Анной, Иоганнесу досталась теперь роль решающего и одновременно самого слабого звена: его возраст был теперь порукой тому, что нити управления выскользали из его рук. Но принимать решения следовало именно ему.
   Простейшие варианты были такие:
   1) по-прежнему не допускать Иоганна Непомука до вожделенной цели. Но если Иоганнес умрет, унеся тайну сокровищ с собой, или передаст ее кому-либо из родственников, не столь дорожащих жизнью маленького Алоиза, то это грозило смертельной опасностью последнему;
   2) отдать Иоганну Непомуку требуемую им часть, не дожидаясь собственной смерти Иоганнеса, но это не гарантировало сохранение жизни Алоизу и возвращение его невредимым в родной клан - тем более после смерти деда, до которой, повторяем, было уже рукой подать.
   Ничего надежного и гарантированного, таким образом, ни один из этих вариантов не сулил будущему Алоиза. Как ни крути, обеспечить и сохранение жизни, и обретение ребенком богатства сам старик уже не мог - и приходилось отыскивать каких-то новых союзников для решения этих задач.
   Похоже, что старик справился с этим почти блестяще, учитывая то, насколько неблагоприятно складывалась ситуация для его замысла.
  
   После неизбежной, предстоящей в скором времени смерти старика объективно самыми близкими людьми к маленькому Алоизу оставались, парадоксальнейшим образом, оба брата Хидлеры-Хюттлеры. Им-то и нужно было абсолютно принудительным образом навязать заботы о ребенке.
   Георг, возможно, выступал бы в такой роли уже вполне добросовестно, но из двух братьев решающим звеном был не он.
   Тем не менее, именно Георг оказывался единственным союзником Иоганнеса в Клянмоттене: все прочие родственники и потомки Иоганнеса совершенно не были заинтересованы в сохранении жизни Алоиза столь высокой ценой - они сами были естественными претендентами на семейные сокровища. Их абсолютно невозможно было посвящать в суть всего этого дела, но, тем не менее, требовалось как-то задобрить их и нейтрализовать, выделив на это какую-то часть средств.
   Не исключено, что Георг должен был дать Иоганнесу не только клятву обеспечить будущее ребенка, но и клятву сохранить ему его родовое имя - Шикльгрубер. Это объясняет предельно четкую мотивацию и последующему официальному непризнанию Алоиза сыном Георга вплоть до смерти последнего.
   Теперь Иоганнесу и Георгу предстояло составить своеобразный заговор, фактически перейдя на сторону Иоганна Непомука и в то же самое время связав этого последнего условиями, обязывающими его на продолжение вполне определенной линии поведения, которой он, впрочем, вполне самостоятельно придерживался до сего времени.
   Ясно, что такая задача требовала многошагового решения.
  
   Сразу после смерти Марии Анны требовалось продемонстрировать Иоганну Непомуку, что переговоры принимают более конструктивное направление - только это спасало маленького Алоиза от немедленной расправы. Залогом для обеспечения его жизни должна была стать, несомненно, передача некоторой денежной суммы Иоганну Непомуку с обещанием позднее и большей. Эта выплата подразумевала, в какой-то степени, элементы справедливости, компенсировав прошлые расходы похитителя на содержание похищенного ребенка.
   В то же время передача всей суммы, устраивающей Иоганна Непомука, никак не могла происходить сразу и одномоментно - это начисто устраняло бы заинтересованность похитителя в сохранении жизни похищенного. Поэтому завершающая операция по освобождению заложника откладывалась на будущее - отдаленное, но вполне определенное.
   Такому решению, очевидно, должно было соответствовать и то, что в интересах ребенка, теперь уже безвозвратно потерявшего мать, вот только теперь-то возникал смысл постоянно оставаться там, где он давно прижился: старый Иоганнес был уже не жилец, овдовевший Георг, никогда не воспитывавший детей, также не казался надежной опорой, а все прочие родственники в Кляйнмоттене являлись, повторяем, естественными конкурентами Алоиза при получении наследства.
   Поэтому проще было купить жизнь Алоиза все у того же Иоганна Непомука, санкционировав теперь со своей стороны его опекунские права; поддержанию этого состояния, наверняка, должны были служить дальнейшие суммы, регулярно выплачиваемые ему - дабы не охлаждать его опекунских усилий. Но эти опекунские права, несомненно, должны были иметь ограничение во времени - вплоть до совершеннолетия Алоиза.
   До этого, разумеется, посвящать ребенка во все происшедшие неприятные подробности было бы излишним и не полезным для него самого. После же официального совершеннолетия (или достижения какого-то иного возраста, характеризующего достаточное его повзросление с точки зрения участников соглашения 1847 года) Алоиз должен был бы получить от старших исчерпывающее разъяснение относительно его личного статуса, получить определенную часть средств, хранящихся у Георга, не исключено все же - изменить фамилию в соответствии со своим фактическим происхождением (возможно - он сам должен был решить вопрос об этом), и начать с этого рубежа уже свой собственный самостоятельный дальнейший жизненный путь.
   Иоганн Непомук, в свою очередь, также должен был только в тот момент получить завершающую сумму от Георга - лишь это продолжало бы сохранять его заинтересованность в продолжении опеки и сохранении жизни Алоиза вплоть до последнего момента. Затем, конечно, уже самому Алоизу предстояло заботиться о собственной безопасности и благополучии. Завершающий переходный момент был достаточно критичен: к этому нам еще предстоит возвращаться, и до его реализации, как мы увидим, дело так и не дошло.
   Согласовав подобные планы, естественность которых определяется их внутренней логикой, старому Иоганнесу требовалось теперь вооружить Георга сокровищем, которое становилось закладом и сохранения жизни ребенка, и обеспечения ему достойного будущего - и все это Георг должен был осуществлять в прямом противоборстве и одновременном взаимодействии с главным злодеем - его собственным братом Иоганном Непомуком.
   Поневоле возникали сомнения в выполнимости такой задачи!
  
   Вот тут, надо полагать, Иоганнес и решился обратиться за помощью к той силе, которой совершенно очевидно пренебрегала его дочь - у последней вполне мог быть собственный жизненный опыт, предостерегавший ее от подобных шагов. Но старому Иоганнесу уже не пристало выбирать.
   Поскольку все трое оставшихся предка Алоиза - дед, отец и отчим (кому из двоих братьев принадлежала какая именно из двух последних ролей - так и остается неясным) - были, напоминаем, католиками, то закрепление их соглашения можно и нужно было усилить присутствием и свидетельством представителя Церкви. Поскольку же дело касалось при этом незаконно нажитых сокровищ, то составление каких-либо официальных бумаг было, повторяем, полностью исключено.
   Нет сомнений в том, что данные операции сопровождались сугубо добровольными пожертвованиями старших родственников Алоиза в пользу как минимум одного из церковных приходов, к которым относились Кляйнмоттен и Шпиталь. Поскольку инициатором этого дела должен был быть именно старый Иоганнес, то наиболее естественным его союзником должен был стать настоятель ближайшей к нему церкви - в Деллерсхайме. И эти деньги не пропали даром, с какой точки зрения ни суди обо всем последующем!
   Такое разрешение всех конфликтов, непреодолимых в долгие предшествующие годы и давно ставших практически безнадежными, отдает простотой и гениальностью. Прямые предки Адольфа Гитлера вовсе неплохо управлялись с нелегкими условиями собственной жизни, не вырывавшейся из заданных социальных рамок, которые, конечно, сами же друг другу и создавали!
   Вот теперь-то, похоже, Георг и был-таки посвящен тестем в тайну клада и стал его хранителем.
  
   Иоганнес Шиккельгрубер умер относительно вскоре после дочери - 12 ноября того же 1847 года, уже на восемьдесят четвертом году жизни. Остается лишь уповать на то, что за совершенное соглашение он не расплатился насильственным лишением жизни!
   Понятно, что Георгу теперь заведомо хватило средств еще на десяток лет жизни - уже безо всяких упоминаний о ночлеге в корыте! Но где он жил, что делал, поддерживал ли отношения с сыном и какие именно - ничего об этом не известно: он был и остается слишком неинтересной фигурой для историков, совершенно неконкурентноспособной в этом отношении по сравнению с какой-нибудь Штефани из Линца!
   Вот Церковь позднее проявляла явно заинтересованное внимание к этому семейству - мы будем иметь возможность неоднократно отмечать это. Еще бы: если Католическая церковь вообще проявляла и проявляет какое-либо внимание к тайной жизни незаурядных семейств, богатых и влиятельных - в данную минуту или потенциально (а в принципе в этом, вроде бы, сомневаться не приходится!), то было бы просто грехом с ее стороны пройти мимо семейных тайн Шикльгруберов и Гитлеров! Тем более, напоминаем, что это были семейства, тесно связанные с католическим духовенством предшествующими веками взаимовыгодного, тайного и опасного сотрудничества!
   Будущее же уже десятилетнего Алоиза сложилось все же заведомо не так, как это очевидно было обговорено между его родственниками в последние дни жизни Иоганнеса Шиккельгрубера. Последнему все же не удалось достичь окончательных надежных гарантий безопасности и обеспеченности внука: Иоганн Непомук ухитрился переиграть в свою пользу и эту ситуацию!
  
  
   2.2. Алоиз Шикльгрубер спасается бегством.
  
   В 1838 году, когда маленькому Алоизу Шикльгруберу исполнился только год, австрийское правительство, устрашенное многочисленными жалобами производителей и донесениями таможенных чиновников об усиливающейся год от года контрабанде, было, наконец, вынужденным отменить прежние постановления, и издать новый тариф.
   Сущность его заключалась в следующем: 10 предметов, большей частью малозначительных в торговле, были в нем запрещены безусловно (главные из них: суррогаты кофе и хинины, соль и искусственные воды), а 72 дозволялось ввозить с выплатой огромной пошлины (не ниже 60 % от стоимости), но не иначе, как за особым разрешением министра финансов (модные товары, железные, стальные, глиняные, шерстяные, льняные и некоторые бумажные изделия, готовое платье, писчая бумага, разные металлы, металлические изделия и т.д.). Кроме того, тариф содержал в себе еще 651 статью, в которых обозначились все остальные товары и величина взимаемой с них пошлины.
   Но некоторые из этих статей обнимали такое множество специальных названий и допускали столько бесполезных различий, что применение их к практике было или невозможно, или в высшей степени стеснительно для торговли.
   Так, например, предметы, известные под названием москательных и аптекарских, кроме родовых наименований, имели особо еще 200 специальных, с отдельным налогом на каждый, и многие из них настолько редко встречались в торговле, столь мало употреблялись в общежитии, что казна получала от них самый незначительный доход. А между тем, чтобы их отличить, необходимо предполагать в таможенных чиновниках весьма обширные химические и аптекарские познания. Рыбы и моллюски подведены были под пять категорий, но для них находилось 50 различных названий; для зерновых хлебов и бобовых растений было 14 названий и т.п.
   На практике все это мощнейшее бюрократическое творчество не привело ни к каким существенным улучшениям: граница по-прежнему была почти непроходима для множества товаров, необходимых населению.
   А контрабанда была обречена развиваться и процветать!
  
   С 1840 года множество весьма важных экономических и статистических сочинений, вышедших в Германии, было посвящено рассмотрению вопроса о присоединении Австрии к Германскому таможенному союзу. В них представлялись выгоды, которые могли бы произойти от этого для всех немецких государств, разбирались обстоятельства, препятствующие такому соединению и во всех находилось одинаковое заключение, что неудобства могут быть только временные, между тем как польза представлялась всеобщей и постоянной. Но эта проблема, как и множество других, так и не находила практического разрешения.
   Европа, освободившись от диктата Наполеона I и пережив навязанные им реформы, тщетно пыталась закрепить устаревшие остатки прежних обветшавших монархических форм и порядков - и революционная ситуация неудержимо катилась к подлинной революции, разразившейся в феврале 1848 года в Париже и охватившей в течение последующих двух лет почти всю континентальную Западную Европу.
   Изо дня в день, из недели в неделю что-то ломалось, а что-то другое не успевало установиться.
   К 1851 году спокойствие и порядок восстановились если не по всей Европе, то, во всяком случае, в пределах Австрийской империи - за исключением ее итальянских провинций.
   Что происходило с контрабандной торговлей в период революционных пертурбаций - этого не отметили хроникеры Европейской революции: их интересовали иные проблемы и события.
   Но с 1851 года, когда прежние таможенные порядки так и не претерпели никаких формальных изменений, должна была восстанавливаться регулярная деятельность и таможенных служб, и их антиподов - контрабандистов.
  
   О детстве Алоиза Шикльгрубера, повторяем, никаких подробностей не сохранилось. По-видимому, оно никак не вырывалось из заданных социальных рамок.
   Не будем, однако, забывать и о том, что рос он в католической семье - и должен был проходить, по мере взросления, целую цепь обязательных религиозных обрядов. Он, таким образом, постоянно находился в поле зрения местных служителей церкви, в свою очередь, как мы полагаем, достаточно подробно посвященных в особенности его существования. Этот контроль, повторяем, был дополнительной страховкой его жизни, согласно замыслу его покойного деда.
   В 1851 году Алоизу исполнилось уже четырнадцать лет - и пора было начинать самостоятельно зарабатывать на свой кусок хлеба.
  
   О периоде 1851-1853 годов Мазер сообщает про него: "Работа учеником сапожника у родственника Ледермюллера в Шпитале" - и далее прибавляется совершенно загадочная фраза: "Встречи с таможенными служащими в Шпитале и окрестностях" - безо всяких дальнейших комментариев!
   Попробуем высказать некоторые возможные предположения.
   Например: Алоиз Шикльгрубер встречался с таможенными служащими в окрестностях Шпиталя на совместных пикниках. Вполне, конечно, возможно, но к чему это было бы для обеих сторон?
   Или: ученик сапожника Алоиз Шикльгрубер гонялся за таможенными служащими по окрестным горам, чтобы изловить их и отремонтировать им обувь. В этом, согласитесь, уже больше смысла!
   Истинный же смысл обозначенной ситуации Мазер, конечно, прекрасно понимает, но сознательно не хочет ни разъяснять его, ни комментировать, дабы ненароком не скомпрометировать ни своего любимого героя, Адольфа Гитлера, ни его почтенного отца, Алоиза Шикльгрубера.
   Понятно, что за витиеватой формулировкой Мазера скрывается нечто иное и вполне очевидное: скорее всего, это таможенники гонялись за учеником сапожника, который свое сапожное творчество уже сочетал с потомственной деятельностью контрабандиста.
   Но и тут возникает некоторая несуразица: почему мальчишке, выдвигаемому, возможно, старшими родственниками на будущие ведущие роли в контрабандном ремесле, понадобилось учиться именно на сапожника? Это ведь совсем не подходящее занятие для того, чтобы болтаться по окрестным горам, стараясь не привлекать внимания властей!
   Ниже мы дадим мотивированный ответ и на такой вопрос, а также постараемся дать вовсе безукоризненное объяснение странным контактам юного сапожника с таможенными чиновниками.
   Но вот затем произошло нечто, что действительно вырывается из заданных социальных рамок, соблюдавшихся бесчисленными поколениями предков Гитлера: в 1853 году шестнадцатилетний Алоиз переезжает в Вену - и уже там продолжает трудиться подмастерьем сапожника.
   Мало того: с этого момента он разрывает все связи со своими многочисленными родственниками в Шпитале и не появляется в родных местах порядка двадцати лет.
   Что же произошло?
  
   1853 год снова оказался переломным для всей контрабандистской деятельности в Австрии.
   Молодой австрийский император Франц-Иосиф I приезжал в Берлин на переговоры с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом IV. Следствием свидания был торговый трактат, заключенный между этими государствами 19 февраля 1853 года, основными принципами которого было провозглашено:
   "Договаривающиеся стороны обязались не стеснять торговых сношений между своими подданными при ввозе, вывозе или провозе товаров";
   "С 1 января 1854 г. сырые произведения при вывозе их из одного государства в другое освобождены от всякой пошлины; с мануфактурных же изделий полагалось взимать уменьшенную в сравнении с существующими на них до сих пор пошлинами";
   "Провозимые иностранные товары через одно из договаривающихся государств в другое и не подлежащие в последнем таможенному сбору освобождены от всякой пошлины";
   "Договаривающиеся стороны возложат взаимно на своих консулов обязанность помогать и защищать купеческие интересы обоих государств без всякого различия";
   "Трактат этот должен продолжаться 12 лет (до 31 декабря 1865 г.), но в 1860 г. комиссары обеих сторон съедутся для переговоров об установлении таможенного союза между обоими договаривающимися государствами";
   "Дозволяется присоединиться к этому договору всем немецким государствам, которые в 1854 г. или после будут находиться с Пруссией в таможенном союзе, равно и Итальянским, которые находятся или будут находиться в таком же союзе с Австрией".
   1853 год стал, таким образом, последним годом, когда австрийские таможни действовали в соответствии со старыми правилами 1838 года, а контрабандисты находились в условиях прежних согласованных принципов внутреннего взаимодействия в их среде.
   С 1854 года все это подлежало пересмотру (что стало общеизвестным сразу после 19 февраля 1853 года), а дальнейшее политическое развитие держав направлялось в сторону объединения внутренних рынков Германии и Австрии в единое целое. В 1857-1858 годах происходило обсуждение и введение унифицированных таможенных правил, единых и для всех германских государств, и для австрийской метрополии и ее провинций.
   Хотя такое развитие событий происходило далеко не безоблачно (дошло, как известно, до войны между Пруссией и Австрией в 1866 году и до преобразования единой Дунайской монархии в двуединую - Австро-Венгрию в 1867 году), но в целом роль таможенных границ между Германией (объединившейся в 1871 году под эгидой Пруссии) и Австро-Венгрией неуклонно снижалась.
   Снижалась и доходность контрабанды через эти границы - это оказывало неотвратимо пагубное воздействие на семейные предприятия предков Гитлера.
   Этих перемен было бы, в общем-то, почти достаточно, чтобы полностью разъяснить изменения в личной жизни и Алоиза Шикльгрубера, и его ближайших родственников.
   Хотя вовсе не факт, что последние вовсе прекратили заниматься контрабандой: ведь если у их родственника Алоиза Шикльгрубера (позднее - Гитлера) всей его последующей долгой жизни хватило на то, чтобы успешно трудиться государственным чиновником именно на поприще борьбы с контрабандой, то и это древнее занятие не полностью утратило, очевидно, свою привлекательность и доходность - независимо от того, как менялись законы и государственные порядки вообще.
   Процветают же повсеместно и таможенные службы, и таинственные контрабандистские мафии вплоть до наших, сегодняшних дней!
  
   Об актуальном главе клана Мазер пишет: "Иоганн Непомук Хюттлер в течение 35 лет вел в своей родовой усадьбе в Шпитале спокойный и размеренный образ жизни. Будучи главой рода, он не только проводил свою политику, ловко устраивая браки, но и сумел приобрести в собственность для своей семьи единственный шпитальский трактир".
   Отсчитывая от даты смерти Иоганна Непомука (17 ноября 1888 года) тридцать пять лет назад, мы как раз и получаем конец 1853 года - и возникает предположение, что старый контрабандист (по стажу, а не по возрасту) решил, что наступил уже его черед не приспосабливаться к резко меняющейся новой ситуации, а выйти на покой.
   Приобретение трактира явилось, конечно, идеальным средством "отмывки" денег: через трактир, доходность которого всегда трудно установить, Иоганн Непомук имел возможность перегонять свои незаконные нелегальные накопления во вполне законные.
   Актуальная значимость этого предприятия должна была усилиться с 1857 года: в том году австрийское правительство приступило к чеканке новых серебряных монет по 1 гульдену: из 500 г серебра изготавливалось 45 гульденов; итого вес одного гульдена - 12,34 г (11,1 г чистого серебра 900 пробы) - и требовалось быстро, но постепенно сменить старые запасы накопленных серебрянных монет (которым не угрожали никакие пертурбации, случавшиеся с бумажными купюрами) на современную валюту, имевшую вполне законное хождение и свободно конвертируемую по всему миру.
   Вот золото и драгоценные камни, если и они имелись в приобетенных и унаследованных запасах Иоганна Непомука, следовало по-прежнему сохранять - ввиду еще большей устойчивости их ценности, а также и значительнейшей их компактности по сравнению с серебром.
   Не было ничего удивительного и в том, что шестнадцатилетний Алоиз остался без места в закрытом или частично прикрытом контрабандистском предприятии, должен был искать лучшей участи - и уехал в Вену.
   Однако ряд обстоятельств указывает на то, что дело обстояло не столь просто.
  
   В 1855 году Алоиз Шикльгрубер поступает на службу в королевскую императорскую финансовую инспекцию в Вене.
   Этот факт удивителен сам по себе: у восемнадцатилетнего молодого человека нет никакого образования (кроме, вероятно, начального, полученного в нескольких классах деревенской школы - хотя и об этом нет никаких определенных сведений), а квалификация даже настоящего сапожника, а не всего только лишь подмастерья, все равно никак не подходит для финансовой инспекции.
   Все биографы Алоиза Шикльгрубера-Гитлера, имея в виду позднейшие годы, неизменно подчеркивали, что он делал карьеру значительно успешнее более образованных коллег - благодаря своим способностям и немалому практическому опыту: "Хотя у Алоиза Шикльгрубера за плечами только начальное образование, он благодаря своим личным качествам, способностям и знаниям делает карьеру быстрее, чем его коллеги со средним образованием".
   Но а тут-то, в 1855 году, какой опыт уже мог иметь место?
   И главное даже в другом: почему его вообще приняли на такую работу?
   Между тем, в последующие годы карьера Алоиза происходит бурными темпами: он постоянно получает повышения и продвижения по службе.
   В 1860 году Алоиз Шикльгрубер переведен в город Вельс под Линцем.
   В 1861 году - дальнейшее повышение.
   В 1862 году его переводят в Заальфельден под Зальцбургом.
   В 1864 году - новое повышение и перевод в Линц - на работу в таможенном управлении.
   На этом цикл развития как бы завершается: 27-летний Алоиз, обогащенный девятилетним стажем работы и практической учебы на государственной службе, возвращается к деятельности в привычной связке таможенник-контрабандист, но с ее противоположной стороны!
   Как же это вообще могло произойти?
  
   Вернемся к пикникам на обочине, которые проводил Алоиз совместно с таможенниками в окрестностях Шпиталя. Чем вообще в принципе могли завершиться такие собеседования?
   Нетрудно предположить возможные варианты, исходя из самых общих представлений.
   Вариант первый: представителям власти удалось перевербовать мальчика и сделать его своим агентом в преступной среде. Такой вариант хорошо согласуется с многолетним дальнейшим отсутствием Алоиза в родных краях (он должен был опасаться мести за совершенное предательство) и вполне удовлетворительно объясняет мотивы представителей власти уже в Вене, принявших его на службу с учетом прежних заслуг и возможных рекомендаций таможенников с его прежнего места жительства. Однако, в чем же могли заключаться заслуги Алоиза перед таможенниками в Шпитале?
   Конкретно на такой вопрос мы не можем дать ответ ввиду дефицита информации, но совершенно очевидно, что это не сопровождалось громкими успехами в действиях таможни: никем ничего не сообщается, чтобы кто-то из родственников Алоиза Шикльгрубера хоть как-то пострадал от действий властей в период, близкий к 1853 году, как это, несомненно, имело место около 1821 года.
   Вариант второй, более вероятный: Алоиз не сделался предателем, но полностью информировал свое контрабандистское руководство (наверняка - конкретно Иоганна Непомука) относительно поневоле возникших контактов с властями - и продолжал действовать затем против этих властей в полном согласии с интересами контрабандистов.
   Однако долго так продолжаться не могло, и отсюда возникал мотив бегства в Вену - уже не от родственников, а от местных таможенных властей. В этом случае родственники должны были снабдить его определенными средствами, которых ему должно было хватить на первое время самостоятельной жизни. В таком решении было, разумеется, больше смысла, чем в пятнадцатилетних скитаниях его отчима (или родного отца) Георга Хидлера по окрестным горам.
   Факт тот, что Алоиз продолжал общаться с родственниками, но не в Шпитале и Вайтре, где он жил с пятилетнего возраста и где продолжали пребывать Иоганн Непомук и его многочисленные родственники, а с родней покойной матери в районе Штронеса и Деллерсхайма, находившихся порядка в двадцати километрах восточнее Шпиталя и дальше от чешской границы.
   Мазер, желая подчеркнуть рост самосознания Алоиза Шикльгрубера, цитирует его письмо к одной из родственниц его матери, написанное в 1876 году: "С тех пор, как ты последний раз видела меня 16 лет назад... я очень высоко поднялся" - для нас здесь важно то, что с какими-то родственниками он действительно продолжал общаться в последующие годы, в частности - примерно в 1860 году.
   Это исключает возможность прежнего предательства с его стороны и почти автоматического риска мести со стороны контрабандистской мафии - в такой ситуации он должен был бы соблюдать гораздо большую осторожность. В то же время самоизоляция Алоиза именно от Шпиталя заставляет подозревать разрыв контактов с местными родственниками исключительно по мотивам необходимости не привлекать ни к ним, ни к себе самому внимания работников государственных служб.
   Однако здесь возникают иные противоречия со здравым смыслом: почему молодой человек, нисколько не заслуживший благоволения властей и не имеющий ни малейшего образовательного ценза, принимается, тем не менее, на государственную службу и делает затем карьеру, постепенно продвигаясь именно к той деятельности, в рамках которой ему уже случилось преуспеть в качестве юного правонарушителя?
   Разумеется, читателей, знакомых с "Похождениями бравого солдата Швейка", не должен смущать подобный идиотизм австрийских властей. Но действительно ли адекватно отобразил Ярослав Гашек положение дел в его прежней родной державе? И не является ли запуск щуки в реку в лице молодого контрабандиста, внедренного в таможенную службу, все же чересчур откровенным абсурдом, на какой не должны были быть способны даже самые тупые австрийские чиновники?
   Это заставляет подозревать совершенно иной сюжет развития биографии Алоиза, очень напоминающей классические шпионские истории о заблаговременном и долговременном внедрении агента в чужую среду и в чуждый род деятельности - на благо последующих, еще заранее даже не запланированных шпионских операций.
  
   Жутчайший провал, какой, несомненно, произошел в 1821 году, сломав жизни основному молодому руководящему ядру контрабандистского клана, должен был многому научить его уцелевших функционеров. Что бы конкретно ни произошло при этом провале, его логические мотивы совершенно очевидны: вопиющее противоречие действий контрабандистов насущным интересам противостоявших им представителей власти - вплоть, повторяем, до возможного жестокого взаимного кровопролития.
   Происшедшее, конечно, отдает юношеским максимализмом и неумным дилетантизмом. Дальнейшие успехи должны были быть связаны исключительно с осмыслением и преодолением допущенного брака в работе.
   Несомненно, именно это и было проделано новым главой клана, в которого и выдвинулся, судя по совокупности всех внешних признаков и деталей, Иоганн Непомук Хюттлер.
   Общий принцип - живи сам и давай жить другим - не мог не реализоваться в этой новой ситуации.
   От примитивных первоначальных шагов - единичного подкупа отдельных таможенных служащих - эффективно налаженная деятельность должна была перейти к вполне законченной системе: организации мощной преступной группировки в составе слившихся государственных служб и нелегальной преступной деятельности - это единственно возможный путь прогресса подобных структур. Но насколько сумел продвинуться сам Иоганн Непомук по такому пути?
   Можно полагать, что не очень-то далеко. По крайней мере, не настолько далеко, чтобы его собственные успехи в руководстве мафиозными предприятиями побудили бы его самого отказаться от традиционного деревенского существования и предпринять какие-либо перемены в собственном стиле жизни. Тем не менее, какой-то прогресс все-таки происходил.
   Не имея никаких подробностей того, как все это конкретно осуществлялось, обратим внимания на те немногие, что имеются в нашем распоряжении: специфический характер легальных занятий наших героев: Иоганн Хидлер был помощником мельника, Алоиз Шикльгрубер - учеником сапожника, а Иоганн Непомук Хюттлер заделался трактирщиком.
   Все это такие пункты деревенской жизни, которые характерны наплывом посетителей и не возбуждают никаких подозрений в отношении мотивов лиц, посещающих подобные учреждения.
   Первое из них - мельница - отражало, быть может, лишь предшествующий этап организованной преступной деятельности: это был диспетчерский пункт, который очень естественно было посещать всем тайным контрабандистам - крестьянам и торговцам, но что было делать там таможенникам? Следующее - сапожная мастерская - было заведением, какое незазорно навещать любому жителю или посетителю деревни. Трактир, конечно, оказывался просто идеален в этом отношении.
   Алоиз Шикльгрубер, таким образом, был, скорее всего, не просто начинающим малолетним преступником, а связным - причем связывающим и легальные, и нелегальные ветви преступной организации. Тут-то, несомненно, и проявились его выдающиеся способности, которые затем унаследовал лишь один из его сыновей.
   Обратив на себя внимание вожаков местной мафии, он, несомненно, подал и повод к рождению и развитию новейшей идеи его дальнейшего использования.
   Совсем не обязательно текущие осложнения в контрабандистской деятельности (хотя и они могли иметь место - где и когда их не бывает!), а наступление нового этапа ее развития и могло привести к изменениям в его дальнейшей биографии: с ролью сапожника или, допустим, помощника трактирщика в заведении, являющимся преступным притоном, мог справиться почти любой, а вот успешная карьера таможенника и одновременно контрабандиста - это уже качественно иной уровень полета!
   Вполне ли без осложнений произошла пересадка Алоиза на новый трамплин его жизненных успехов?
   В этом нужно все-таки усомниться: никакими соображениями конспирации нельзя объяснить последующую двадцатилетнюю паузу во взаимоотношениях Алоиза и его родственников в Шпитале. Здесь вполне вероятно подозревать возникновение серьезных обид.
   И вот тут-то вполне уместно вспомнить и о прежних сокровищах семейства Шикльгруберов, и о тех возможных условиях, которыми сопровождалась передача части этих сокровищ Иоганну Непомуку в 1847 году и в последующие годы.
  
   Напоминаем, что это было временем, когда неотвратимо приближался вполне определенный судный час для Иоганна Непомука: в какой-то срок Алоиз, достигший заранее обусловленного возраста (вполне возможно - именно шестнадцати лет), должен был выйти из-под опеки Иоганна Непомука, получить посвящение в подробности событий семейной истории и обрести самостоятельную финансовую базу для дальнейшего существования.
   Насколько разоблачительными для Иоганна Непомука должны были оказаться все эти сведения, предназначенные для Алоиза? Понятно, что это целиком зависело от воли и лояльности тех лиц, что и вводили бы последнего в курс дел, прежде всего - от Георга Хидлера. Вполне возможно, что Георг обещал брату, что при этом ему ничто не будет угрожать. Но насколько мог полагаться на это Иоганн Непомук?
   Ведь Алоиз, окончательно получивший независимость и вышедший из-под непосредственного контроля своего воспитателя, получал тем самым подлинную свободу вкупе с материальной независимостью - в том числе и абсолютную свободу производить собственные изыскания прошлого и делать самостоятельные выводы. Да и насколько может сохраниться дальнейшая лояльность Георга?
   Пока-то он продолжал обеспечивать безопасность младшего отпрыска и категорически не был заинтересован в разжигании смертельных страстей - этому и служила регулярная оплата опекунского содержания, выплачиваемая Иоганну Непомуку. Но что будет потом?
   Сама возможность выхода Алоиза из-под влияния воспитателя и ничем не прегражденного дальнейшего его общения с Георгом грозила затем Иоганну Непомуку страшной угрозой: ведь он сломал жизни им обоим, и как он мог застраховаться от их вполне естественной последующей мести?
   Заметим, к тому же, что за прошедшие годы Алоиз вынужденно сделался самым что ни на есть своим человеком в доме Иоганна Непомука - и знал об этом доме все, в том числе и такое, о чем, вполне возможно, не мог подозревать и сам его опекун. И вот это-то все и могло обратиться на вред последнему!..
   Вот тут-то и вставала на повестку дня расконсервация той самой ситуации, какая и была законсервирована еще в 1842 году в интересах сохранения взаимной безопасности всех членов клана. Эту ситуацию Иоганн Непомук решительно переиграл вместе со своими оппонентами в 1847 году, законсервировав ее уже на новых условиях, но теперь снова все должно было поменяться - и вовсе не обязательно в его пользу.
   Понятно, что в таком развитии событий Иоганн Непомук совершенно не был заинтересован.
   Время в очередной раз предоставило ему ресурсы для раздумий - и он, наверняка, продуктивно использовал возможность наблюдать за эволюциями взаимоотношений и умонастроений ближайших родственников - Георга и Алоиза - и укреплялся в сознании крайне опасной для себя перспективы. С такой перспективой следовало решительно бороться, а ситуация, сложившаяся по мере развития местного контрабандистского промысла, очень даже могла поспособствовать таким намерениям.
   С окончательным решением Иоганн Непомук тянул, как мы полагаем, до последней возможности, поскольку содержание Алоиза продолжало ему более чем щедро оплачиваться. Алчность, вероятно, заставляла затягивать его решение до последнего момента, поэтому Иоганн Непомук прошел мимо такого возможного решения, как постепенное отравление Алоиза малыми дозами мышьяка. Не исключено, что это было бы и чересчур рискованным ввиду крайней подозрительности Георга Хидлера, которая безусловно должна была иметься у него после аналогичной смерти жены - независимо от того, принимал ли он сам участие в осуществлении этого убийства.
   Но вот до последней выплаты дело так и не дошло: дожидаться шестнадцатилетия воспитанника Иоганн Непомук никак не мог!
   При этом поведение Иоганна Непомука вполне соответствовало общей схеме этой почти стандартной, но затянувшейся на долгие годы ситуации кинднаппинга: когда завершалась выплата выкупа за похищенного заложника, то истекал и срок жизни последнего!
  
   Формирование и поддержание преступной связи между местными контрабандистами и местными таможенниками было, разумеется, весьма конспиративной задачей, требующей посвящения в нее сугубо ограниченного круга лиц. По чьей бы инициативе (в данном случае - Иоганна Непомука или Алоиза) ни устанавливались эти отношения со стороны мафии, но посвящать в них всех прочих членов мафиозного клана было абсолютно не в интересах дела.
   Монополия знания о тайных отношениях с таможней, вполне возможно, и сохранялась лишь этими двумя лицами: Алоизом и Иоганном Непомуком. Остальные мафиози, таким образом, не имели никаких личных контактов с таможенниками. Это создавало уникально благоприятные условия для интриги Иоганна Непомука в его излюбленном стиле - со столкновением лбами всех прочих задействованных лиц на собственное свое безраздельное благо.
   В данном случае возникали идеальные условия для обвинения Алоиза перед всеми членами мафиозного клана в предательском переходе на сторону злейшего врага - таможенных властей. Для этого следовало лишь разоблачить Алоиза в тайных свиданиях с кем-то из таможенников. Иоганну Непомуку, наверняка руководившему этими встречами, было вовсе нетрудно это организовать.
   Несомненно, остальные контрабандисты, пару раз подсмотревшие за такими свиданиями и уверившиеся в их неслучайности, должны были потребовать Алоиза к ответу.
   Наиболее выгодным для Иоганна Непомука было бы привлечь к такому мнимому разоблачению не кого-нибудь, а самого Георга Хидлера - дабы избавить себя от дальнейших подозрений последнего в подстроенности и притянутости всего обвинения.
   Вот последующее подразумевало два различных варианта поведения Иоганна Непомука.
  
   Понятно, что гласная разборка этого дела в узком кругу руководителей контрабандистской мафии была совершенно не в интересах Иоганна Непомука: мало ли насколько толково мог оправдываться Алоиз и насколько опасно подставить в ответ его самого - Иоганна Непомука. Было бы не просто заглушить голоса сомнения, которые могли возникнуть при разборке этого дела на мафиозном судилище, а такие сомнения могли бы посеять и Алоиз, и Георг, которому положено было сомневаться во всем, исходившем от его младшего брата.
   Этого нельзя было допустить, и Иоганн Непомук этого не допустил. Но недопускать можно было двумя различными способами.
   Первый должен был основываться на вполне определенных качествах Алоиза, которые он разделял со своими ближайшими родственниками. Мы знаем, как вел себя при грозящей опасности Георг Хидлер в 1821-1836 годах и как себя повел Адольф Гитлер в 1908-1910 годах (об этом еще будет рассказано читателю) - они просто улепетывали со всех ног!
   Несомненно, Иоганн Непомук хорошо разобрался в этих особенностях своих близких родственников - и мог принять очевидное решение. Он мог предупредить Алоиза, что произошел несчастный случай: контрабандисты совершенно нечаянно засекли встречу Алоиза с таможенниками, установили затем наблюдение за ним, уверились в его предательстве - и лишь теперь рассказали об этом ему, Иоганну Непомуку. Последний попытается переубедить возмущенных соратников и разъяснить им истинную подоплеку этого дела, хотя это и не в интересах сохранения секретов конспиративных связей с таможней, но вот теперь, сейчас, он, Иоганн Непомук, очень опасается, что они ничего слушать не будут, немедленно убьют якобы провинившегося, и лишь затем откликнутся на голос разума. А пока что лучше Алоизу немедленно бежать подальше - и с этими словами сунуть ему в руки кошель с деньгами и с адресом и рекомендательным письмом к какому-нибудь верному человеку в Вене, к которому Алоиз может обратиться и переждать, пока не уляжется вся эта суматоха!..
   Нет сомнений в том, что через час Алоиза не было бы и близко от Шпиталя, а на следующий день он уже оказался бы в Вене.
   Подобная сцена выглядела бы так, что Иоганн Непомук просто дунул, подобно Волку из "Трех поросят" - и мгновенно сдул с шахматной доски своих интриг фигуру, показавшуюся ему теперь и навсегда окончательно излишней!
   Идеальным было бы затем Иоганну Непомуку все же никогда больше не столкнуться с Алоизом. Ведь если все действительно происходило так, как показано в нарисованной нами сцене, то позднее выяснилось бы, что и на этот раз старый контрабандист, подобно тому же Волку, просчитался грубейшим образом: Алоиз оказался совсем не тем Поросенком, которого было легко навсегда сдуть в небытие - со всеми его пожитками и проблемами!..
   Притом Алоиз едва ли мог в конечном итоге сохранить добрые чувства к Иоганну Непомуку, который не был уже, конечно, в состоянии закрепить отношение Алоиза к происшедшему исключительно как к всего лишь несчастному случаю, поскольку и впоследствии не состоялось оправдание Алоиза в глазах мафии.
   Но действительно ли Иоганн Непомук оказался способен на свершение такой ужасной для себя ошибки?
   Положительный ответ, казалось бы очевиден: ведь в действительности все и происходило именно таким или весьма похожим образом.
   Но в том-то и дело, что на самом деле все могло только выглядеть так, но происходить совершенно по-другому.
  
   Второй возможный вариант поведения Иоганна Непомука сводился бы все же к убийству Алоиза - еще до свершения мафиозного суда над ним.
   В этом, по сравнению с предыдущим рассмотренным вариантом, оказывалось бы больше пользы для Иоганна Непомука, но возникала масса дополнительных осложнений.
   Насильственная смерть Алоиза породила бы и конфликт с властями - ведь это было бы все-таки не самым рядовым преступлением, какие легчайшим образом осуществляются при обмане закона и таможенниками, и контрабандистами. Требовалось бы объяснить и контрабандистам, почему же им оказалось невозможным выслушать оправдания обвиняемого.
   Но зато Иоганн Непомук навсегда избавлялся бы от очень опасного потенциального врага, и даже мог рассчитывать на определенные материальные приобретения в этой ситуации - о которых чуть ниже. Поэтому он должен был постараться как-то обойти негативные для себя возможные последствия.
   Подскажем ему, со своей стороны, задним числом, как же он должен был бы в принципе поступить: всего лишь имитировать бегство Алоиза, а на самом деле - убить его, объяснив после этого всем заинтересованным сторонам, что Алоиз бежал - и исчез!
   Как можно было бы возразить против этого, если бы тело Алоиза так и не было бы обнаружено, а если и найдено где-то в окрестных лесах, то лишь спустя немалое время после происшедшего - и не возникло бы никаких свидетелей убийства?
   Нам самим, на минуточку вставшим на точку зрения Иоганна Непомука, такое решение представляется просто идеальным для последнего настолько, что не возникает и сомнений в том, что он и должен был остановиться именно на этом!
   Но почему же так не получилось?
  
   У всякого решения имеются собственные сложности. Вот и в этом случае возникала масса мелких технических препятствий, с которыми самому Иоганну Непомуку было трудно управиться в одиночку.
   Убить Алоиза (еще ничего не подозревающего или уже посаженного под замок) прямо в собственном доме, а потом вынести его тело и спрятать в лесу? Но как же это сделать незаметно для всех остальных?
   Или разыграть сцену его бегства (подобную той, что мы описали выше), но проводить его при этом до леса и уже там внезапно напасть на него?
   А вдруг он сбежит в самый последний момент - и сразу окажется тогда смертельным врагом?
   Ведь таможенники могут поверить его рассказам и разъяснениям и выступить затем на его стороне! Да и контрабандисты во главе с Георгом Хидлером займут тогда неизвестно какую позицию!
   Имитировать же смерть Алоиза в результате болезни, а на самом деле отравить его? Но на это уже не хватало времени, да и затыкать рот Алоизу нужно было теперь сразу и навсегда!
   В любом варианте Иоганн Непомук не мог действовать совсем один - ему было уже 46 лет, а 16-летний (или - почти 16-летний) мальчишка, спасающий свою жизнь, - не самый подходящий объект для внезапной тайной расправы: вспомните Джима Гокинса из "Острова сокровищ", которого мы еще неоднократно будем упоминать!
   Поэтому Иоганн Непомук был просто обязан прибегнуть к помощи кого-либо из домашних.
   И вот тут-то, возможно, его намерение и встретило оппозицию!
  
   Выше мы писали, что Алоиз вполне мог пользоваться благорасположением остальных членов семьи - хотя бы и не всех, и это вполне могло проявиться в такой критический момент.
   Не исключено, что сам Иоганн Непомук все-таки не совершил никакой ошибки, отпустив Алоиза на волю живым и здоровым. Вполне возможно, что такая инициатива принадлежала не ему самому, а его чадам и домочадцам.
   Эти последние, повторяем, годами возились с маленьким Алоизом, осуществляя и его охрану от родственников из Штронеса, и заботясь и ухаживая за ним, без чего крайне проблематично вырасти живому и здоровому ребенку - физически и духовно. Вполне можно допустить, что новейшая ситуация, угрожающая ему немедленной гибелью, совершенно не привела их в восторг - независимо от того, насколько они могли подозревать спровоцированность всего организованного сюжета.
   Все-таки почти все предки Гитлера, за очевидным исключением самого Иоганна Непомука, не были вовсе лишены общечеловеческих гуманных качеств, проявляемых хотя бы по отношению к близким домашним, а Алоиз волей-неволей сделался таковым и для жены Иоганна Непомука, и для их дочери Иоганны, и для мужа последней Иоганна Баптиста Пёльцля.
   Известнейшие случаи кинднаппинга как раз и характерны тем, что при наличии немалого числа задействованных преступных лиц среди них естественно возникают разногласия относительно участи жертвы после получения назначенного выкупа. Так случалось даже и в отношении абсолютно посторонних похищенных, если похитители отступали от безукоризненных профессиональных принципов - а в таком деле трудно суметь наработать профессиональную подготовку!
   Так, например, происходило и в известнейшем классическом случае (с которого практически и началась славная история F.B.I. - Федерального бюро расследований) - при похищении американского миллионера Чарльза Ф. Арчила в 1933 году: среди похитителей возникли разногласия относительно участи жертвы, когда выкуп был благополучно получен. В результате похищенного (так и не увидевшего лиц похитителей при очень аккуратном осуществлении всей этой операции!) рискнули отпустить, а он затем приложил максимум усилий для отыскания и наказания обидчиков - в чем и преуспел. А ведь он не был даже и родственником и знакомым никого из преступников, тем не менее пожалевших его!
   В нашем случае естественно предположить и организованную коллективность противодействия, оказанного Иоганну Непомуку, - ввиду очевидно огромного риска, которому заведомо подвергался бы индивидуальный ослушник. Глава семьи, разумеется, не посмел предпринять никаких сверхсуровых репрессий по отношению ко всем этим мятежникам - ведь они и представляли собой его ближайшее бытовое окружение, без которого он просто не мог существовать и полноценно функционировать.
   Можно поэтому предположить, что это кто-то из родственников, а вовсе не Иоганн Непомук, и освободил Алоиза, и вручил ему деньги, и напутствовал на дорогу. Чисто практически, впрочем, это мог бы оказаться все же сам Иоганн Непомук, предварительно, однако, убедившийся в том, что только на такой исход и могут согласиться его домашние - и не допустят ничего другого!
   Можно себе представить, как же он должен был возмутиться подобной ситуацией в глубине своей души! И не в его, Иоганна Непомука, характере (как и не в характере его великого правнука!) было бы и оставлять подобное неповиновение без возмездия.
   Перо не поднимается, высокопарно выражаясь, описывать в данный момент те предположения, которые можно высказать по поводу такой его возможной расправы. Но мы обязательно вернемся к этому при рассмотрении другой, почти аналогичной ситуации, случившейся много позднее.
  
   Для остальных контрабандистов, которым Иоганн Непомук в любом варианте должен был сообщить, что Алоиз бежал, это бегство должно было послужить четким признанием вины Алоиза - и они должны были навсегда увериться в его предательстве.
   Предъявлять претензии к домашним Иоганна Непомука, если он сам обвинил их перед контрабандистами в пособничестве бегству предателя, никто иной, конечно, просто не мог: семья крестного отца целиком подлежала его личной власти, да ситуация была и вполне понятной - женщины могли проявить слабость по отношению к ребенку, которого самолично растили.
   То, что предательство Алоиза не повлекло никаких особо вредных последствий для всего клана контрабандистов, было также легко объяснимо: он просто не успел ничего выдать - возможно не сумев пока договориться о цене за предательство. Хотя и Иоганн Непомук мог инспирировать какие-то незначительные накладки в работе, усугубляющие уверенность в предательстве Алоиза.
   Мгновенно, разумеется, были предприняты защитные меры, по возможности ликвидирующие конспиративные детали, хорошо известные предателю, но и дальнейшие опасения также ничуть не оправдались. И это тоже не нуждалось в особых разъяснениях: как они могли посчитать, разоблаченный предатель мог просто побояться развивать враждебные действия против якобы преданного им клана (это, возможно, и входило в условия, на которых он был отпущен) - и предпочел бесследно скрыться от горячей ситуации, что, в общем-то, и не сильно отличалось от истины.
   Особенной трагедией происшедшее должно было стать для Георга Хидлера, если он, к тому же, успел ранее увериться в том, что Алоиз все-таки был его сыном.
   Отношения между ними были разорваны навсегда, и Алоиз был лишен возможности услышать от отца его версию о событиях, происходивших с их семейством с самого начала XIX века.
   Далее о бежавшем Алоизе постарались позабыть все, кто был на это способен.
  
   Определенные трудности для Иоганна Непомука представляло то, что вся суть данной операции, развивалась ли она по его плану или не совсем, должна была оставаться в полной тайне от его партнеров-таможенников - потеря контактов с ними совершенно не могла входить в его намерения. Посвящать же их в существо интриги, которую он собирался провернуть против младшего участника совместных преступных операций, также было ни к чему.
   Таможенникам он тоже должен был представить все происшедшее как чисто несчастный случай. Можно было даже мягко взвалить вину и на самих таможенников, якобы недостаточно обеспечивших конспирацию тайных встреч со связником.
   В результате таможенники не должны были иметь никаких претензий к Иоганну Непомуку, а их дальнейшие контакты с ним, обратившимся в трактирщика, целиком перешли в его собственные руки.
  
   Алоиз, бежавший в Вену от смертельной опасности, оказался лишен всего - кроме, надо полагать, благоволения со стороны шпитальских таможенников. К Алоизу у них также оставалось лишь сочувствие, а потому они вполне могли помочь ему с поступлением на государственную службу.
   Вероятно от них он и мог узнать, что в Шпитале его по-прежнему числят предателем; может быть, ему об этом сообщали и родственники из Штронеса, с которыми Алоиз, как мы упоминали, постарался сохранить отношения.
   Но чем мотивировалось такое странное поведение старшего родственника - это Алоизу совершенно не могло быть понятным в 1853 году и еще в течение ряда лет после того.
   Прозрение должно было наступить много позже - и то не в результате раздумий, а в ходе уже новых событий.
  
   Пауза около двух лет, ушедших на работу Алоиза сапожником в Вене, может иметь два возможных объяснения.
   Первое - чисто формальное: принятию на службу, возможно, должно было предшествовать достижение им восемнадцатилетнего возраста, что и состоялось в 1855 году.
   С другой стороны, Алоиз должен был проявить максимум осторожности, возобновляя контакты со знакомыми таможенниками после головокружительных событий 1853 года - это тоже могло потребовать времени.
   Позднее, спустя пару-тройку лет после бегства Алоиза в Вену, какие-то сомнения, порожденные этой историей и рассказами последнего о ней, могли рикошетом достичь окрестностей Шпиталя - и охладить отношения таможенников со шпитальской мафией. Это, к тому же, соответствовало бы и вынужденному дальнейшему снижению интенсивности контрабандистской деятельности в данной местности, как о том и говорилось.
   Но и Иоганн Непомук не должен был бы слишком сожалеть об этом, целиком переключившись на собственный трактир.
   В конечном итоге и этот поворот судьбы - переезд из глуши в столицу! - оказался, пожалуй, Алоизу на пользу, да и не слишком ущемил интересы Иоганна Непомука.
  
   Последний же получил, наконец, полную возможность избавиться от племянника-нахлебника, сумев отгрести себе почти всю ту часть сокровищ Шикльгруберов, какую удалось выторговать к тому моменту, а впоследствии наверняка постарался добраться и до остальной их части, которая должна была сохраняться непосредственно у Георга Хидлера, умершего, как упоминалось, в 1857 году.
   Насколько удалось Иоганну Непомуку это последнее - в точности неясно. Однако совпадение года смерти Георга и начала денежной реформы в Австрии подразумевает вполне определенное развитие и завершение и этого сюжета: Иоганн Непомук вполне мог уговорить брата предоставить ему (за определенный процент, конечно, что должно было снизить настороженность Георга, не имевшего оснований верить в бескорыстную помощь с этой стороны) имеющиеся у того сокровища (в принципе предназначенные для Алоиза) для обмена их на новейшие денежные единицы.
   Для Георга это действительно должно было составлять проблему, а для Иоганна Непомука - никакой, но требовало времени.
   Добившись же своего, деревенский трактирщик вполне мог доиграть свое многолетнее соперничество с братом до самого конца - позаботиться о том, чтобы полученные средства оказалось некому возвращать.
   Такое предположение выглядит, конечно, зверским и чудовищным, но оно нисколько не выдается из общего ряда преступлений, совершенных членами этого семейства вообще и Иоганном Непомуком - в частности.
  
   Получилось же, в конечном итоге, так, что Алоиз как бы по собственной воле отказался от всех своих прав, обеспеченных за ним его предками, хотя и не мог быть посвящен в суть этих семейных соглашений.
   Ситуация оказалась слишком сложной и криминальной и для того, чтобы в нее могли вовремя вмешаться представители Церкви, которые также могли быть введены в заблуждения или сомнения в отношении различных мотивов происшедшего: Алоиз исчез, оставив и их в определенном недоумении - и как они должны были теперь осуществлять свою опеку над ним?
   Так что и эту часть своей нелегкой партии Иоганн Непомук сумел обернуть по меньшей мере не на вред себе.
  
   В итоге становятся совершенно понятными внешне противоречивые исходы данной эпопеи 1853 года, которые и должны были оказаться противоречивыми, поскольку разные ее участники не имели никакой возможности столковаться между собой - ни до, ни после происшедших событий.
   Так-то и завершился очередной прообраз "Ночи длинных ножей", однако в данном случае в предельно смягченном варианте - без непосредственных убийств проигравших (если не считать неизвестных причин смерти Георга, случившейся позднее), и в этом состоит, как мы полагаем, определенная недоработка со стороны Иоганна Непомука, хотя, как отмечалось, не он сам мог быть повинен в этом.
   Заметим в очередной раз, что именно данная недоработка и привела к последующему рождению правнука Иоганна Непомука, уже не допустившего никаких недоработок во время настоящей "Ночи длинных ножей" в 1934 году.
   Так или иначе, но Алоиз остался безусловно уличенным в предательстве - и вот отзвуки этих событий, дошедшие до Мазера, и заставили последнего включить в свою книгу столь страннейшую фразу, процитированную нами выше.
   Полностью проигнорировать эти сведения он не решился или не захотел, но и отпускать какие-либо комментарии, обвиняющие предков Адольфа Гитлера в преступной контрабанде, а его собственного отца - в предательстве этих самых контрабандистов, Мазеру вовсе не хотелось.
  
   2.3. Алоиз Шикльгрубер делает карьеру.
  
   Решающим для Алоиза Шикльгрубера должен был быть и действительно стал самый первый его шаг на государственной службе - поступление на нее. Теперь мы уже понимаем, почему и как это произошло.
   Последующим служебным успехам Алоиза Шикльгрубера не следует чрезмерно удивляться: изначально он не был дебютантом-дилетантом, поскольку имел за плечами примерно двухлетний опыт работы в той же сфере - но со стороны преступников; это сразу поставило его в определенно выигрышное положение не только по сравнению с другими дебютантами, но и по отношению к уже достаточно квалифицированным коллегам.
   Но и это не было главным. Важнее всего было то, что и теперь он жил и действовал совсем не один - за ним снова стояла определенная преступная организация.
   Может быть, это была не совсем организация в полном смысле этого слова, но, во всяком случае, это была тесно спаянная узко-профессиональная преступная среда, вызревавшая по меньшей мере три четверти века после 1780 года. Войти в нее Алоизу посчастливилось еще в бытность его в Шпитале.
   Обратим внимание на то, что вся дальнейшая деятельность Алоиза вне Вены протекала в относительно узкой полосе государственной границы, к которой примыкала и вся предшествующая деятельность мафиозного клана его предков - приблизительно от Зальцбурга до Пассау с глубиной в сторону Австрии вплоть до Линца!
   Есть, разумеется, и вполне формальное объяснение такой привязанности Алоиза к данному региону: только здесь он вполне владел местными языками и диалектами, принятыми по разные стороны границы. Ему, конечно, пришлось бы значительно труднее, попади он в Карпаты, Тироль или Трансильванию, а пользы там от него было бы кому угодно много меньше. Но факт тот, что в столице он надолго не задержался, а вся его дальнейшая служба прошла в зоне действия все тех же людей, с представителями которых он и познакомился еще в Шпитале и окрестностях, как об этом и сообщил Мазер.
   Характерно, однако, и то, что и севернее точки пересечения Дуная с немецкой границей Алоиза по службе никогда уже не заносило - а ведь именно там, несколько дальше к востоку, и лежали его родные места. Это, конечно, вполне соответствовало решительному падению значимости для контрабанды прежней богемско-австрийской границы. Но это также подтверждает и то, что переезд Алоиза в Вену и его последующие служебные перемещения сопровождались полным разрывом с его родным кланом.
  
   С самого начала его поступление на службу, происшедшее явно по блату, означало, что он принадлежал к числу доверенных лиц и был вхож в тесный и темный круг людей, которые нуждались в определенной помощи финансовых органов и были заинтересованы в наличии в этих органах людей, которым можно было без риска предлагать взятки за определенные услуги. Эти последние далеко не обязательно были связаны с нарушением закона, но от самой позиции финансовой инспекции всегда зависит очень многое - это основы основ всякого, даже совершенно легального бизнеса.
   В свою очередь финансовые инспекторы особенно заинтересованы в существовании проверенных каналов, по которым можно без риска получать взятки.
   Наше предположение о том, что Алоиз в течение многих лет был связан с мафиозными делами, автоматически заключает и то, что его нелегальные заработки были достаточно велики.
   Однако наличие таких денег, скапливавшихся у постепенно взрослевшего (и одновременно - поднимавшегося по службе) Алоиза, не могло полностью решать все возникавшие у него материальные проблемы: он не имел возможности открыто тратить деньги, приобретенные незаконным путем.
   Для представителя финансовой, а затем и таможенной службы это было особенно существенно: за людьми такой категории всегда особенно приглядывают контролирующие органы, как за очевидными потенциальными получателями взяток. То, что Алоиз ни разу ни на чем подобном не попался - это свидетельство не только его врожденной осторожности и постепенно приобретавшегося опыта, но и эффективности организации, постоянно его подкреплявшей.
   При всем при том это была азартнейшая деятельность: стараться правильно расценить каждого клиента, выяснить, занимается ли он противозаконной деятельностью и какой именно, рассчитать, насколько сильно можно на него давить и какого размера взятку требовать и т.д.!
   И при этом не допустить риска выявления собственных правонарушений, сохранять лояльнейшие отношения с коллегами и с начальством, и задабривая, и подкупая последнее - с этим тоже нужно было не ошибаться!
   Ошибка здесь могла быть только прямо как у сапера - единственная в жизни, она же - и последняя!
   Не счесть того, сколько налоговых и таможенных чиновников во всех странах и во все времена умерло в нищете, будучи изгнаны со службы, а сколько и вовсе закончили карьеру за решеткой! При Петре I да и при коммунистах их даже и казнили!..
   Но такая работа и должна была быть по душе и по уровню возможностей потомку многих поколений разбойников, решавших при появлении любого незнакомца у порога, дать ли ему уйти живым, а если не дать, то не возникнет ли при этом фатальная угроза своей собственной жизни. Вот его родная мать и совершила когда-то такую ошибку, оказавшуюся почти абсолютно фатальной!
   При всем при том с чисто внешней стороны нужно было выглядеть честнейшим добросовестнейшим чиновником - и никем другим!
  
   Иоахим Фест живописует: "Продвижение его по службе шло довольно быстро, и в конечном итоге он дослужился до поста старшего таможенного чиновника, - учитывая его образование, это вообще было для него потолком... Он любил показываться в обществе, любил, чтобы его считали начальником, и придавал немалое значение тому, чтобы, обращаясь к нему, его величали "господином старшим чиновником". Один из его сослуживцев, вспоминая, называл его "строгим, точным, даже педантичным", а сам он как-то заявил одному из родственников, попросившему у него совета при выборе профессии для своего сына, что таможенная служба требует абсолютного послушания и чувства долга и тут нечего делать "пьяницам, любителям брать взаймы, картежникам и иным людям, ведущим аморальный образ жизни". Его фотографии, а снимался он чаще всего по случаю очередного продвижения по службе, неизменно показывают статного мужчину с профессионально недоверчивым выражением лица, за которым скрывается суровая буржуазная добропорядочность и всегдашнее мещанское желание как можно лучше подать себя - не без достоинства и самодовольства, он демонстрирует себя постороннему наблюдателю в мундире с блестящими пуговицами".
   Одним словом, просто индюк надутый, захлебнувшийся в собственном самомнении и самолюбовании - совсем как в анекдоте:
   - Мама, а кто такой Маркс?
   - Ну, как тебе сказать... Экономист.
   - Как наша тетя Сара?
   - Ну, что ты!.. Наша тетя Сара - старший экономист!
   И нам предлагается поверить, что таким мог быть заключительный отпрыск пятисотлетнего клана разбойников и контрабандистов, хотя это, конечно, еще не общепризнанный факт!.. Но он же - родной отец Адольфа Гитлера, величайшего политического авантюриста ХХ века - уж это-то признают решительно все!..
   Фест, написавший вышеизложенное, должен был сам почувствовать, что это никак не согласуется даже с обстоятельствами личной жизни Алоиза, а потому продолжает: "Однако за этой внешней порядочностью и строгостью скрывался, несомненно, весьма переменчивый темперамент, находивший свое выражение в явной склонности к принятию импульсивных решений. Уже одна только страсть к перемене места жительства говорит о его беспокойном характере, не получавшем простора в рамках размеренной таможенной службы, - известны по меньшей мере одиннадцать переездов в течение менее чем двадцати пяти лет, правда, некоторые из этих переездов были связаны с перемещениями по службе. Алоиз Гитлер был трижды женат, причем его первая жена еще была жива, когда он уже ожидал ребенка от будущей второй жены, а при жизни второй - ребенка от третьей. Его первая жена /.../ была на четырнадцать лет старше его, а третья /.../ на двадцать три года моложе".
   Несомненно, что за этой внешней порядочностью и строгостью скрывался азартнейший игрок, умевший действовать почти исключительно безошибочно и хладнокровно.
   Тем не менее, и здесь (как всегда и везде) также имелась возможность провала - и он едва не произошел, хотя и не по вине Алоиза или, возможно, почти не по его вине.
  
   В 1870 году Алоиз Шикльгрубер получает должность ассистента контролера. Земельное финансовое управление в Линце назначает его сборщиком пошлины во вспомогательном отделе "Мариахильф" неподалеку от Пассау (Х чиновничий класс).
   С 1871 года Алоиз Шикльгрубер в течение 21 года состоит в штате таможни в пограничном с Баварией Браунау-на-Инне.
   Примерно к этим годам и относят его первую женитьбу.
   Мазер так сообщает об этом в хронологии жизни Алоиза Шикльгрубера: "1873 г.: Женитьба на дочери таможенного служащего Анне Гласль, которая на 14 лет старше его".
   Залесский - несколько по-другому: "В 1864 году Алоис вступил в свой первый брак с дочерью зажиточных родителей Анной Гласль-Хёрер (1823-1883)".
   Расхождение, как видим, - лишь в дате заключения брака, но зато это расхождение в целых девять лет!
   Такие противоречия между книгами, издающимися сейчас, в XXI веке, свидетельствуют о том, что биографы Гитлера всегда придавали чрезвычайно малое значение этому эпизоду в биографии его отца. И их можно, казалось бы, понять: ну подумаешь, действительно, какая разница в том, когда же на самом деле заключался этот брак, так и оставшийся бездетным и не имевший никакого отношения к рожденному много позже Адольфу Гитлеру?
   Мы, в свою очередь, даже не будучи знакомы с первоисточниками этих сведений, склоняемся к тому, что верна дата, указанная Залесским - 1864 год, и, как уже нередко делали раньше, укажем на то, что даже сама приведенная фраза из книги Мазера содержит определенную фактическую ошибку.
   К тому же в 1864 году у Алоиза Шикльгрубера имелось гораздо больше оснований заключить такой странный брак, нежели существенно позднее.
  
   Вполне вероятно, что до своего переезда в Вену Алоиз мог ничего толком и не знать о прошлом своих предков, кроме того, что все они были контрабандистами, что он мог наблюдать и сам, уже непосредственно участвуя в мафиозной деятельности старших - братьев Иоганна Непомука и Георга и всех прочих. Но, скажем, о событиях 1821 года и о биографии собственной матери он вполне мог не слышать ничего определенного, а момент его как бы официального приобщения к секретам его собственного происхождения и прочим семейным тайнам так ведь и не наступил - о чем успешно позаботился Иоганн Непомук.
   Теперь зададимся вопросом о том, насколько это было важным.
   Биографы Гитлера, обсуждая вопрос о смене фамилии его отцом, приходили к обоснованному выводу, что положение незаконнорожденного никак отрицательно не отражалось на карьере последнего: "Предположение, что Алоиз Шикльгрубер стремился в это время узаконить свое происхождение, так как, будучи государственным служащим католического вероисповедания, испытывал неудобства в связи со своим внебрачным рождением, тоже абсурдно. Его карьера однозначно демонстрирует, что об этом не могло быть и речи".
   С этим мы, конечно, согласимся. Но вот никто не задавался вопросом о том, что бы произошло с этой замечательной карьерой, если бы внезапно выяснилось, что уважаемый таможенный чиновник является сыном и племянником людей, осужденных за контрабанду и разбой?
   Публичное вскрытие таких секретов, несомненно, могло принести существенные неприятности для молодого государственного чиновника: запутанные семейные отношения и родственная связь с откровенными преступниками - не лучшие факторы для благополучной карьеры, притом - непосредственно в правоохранительной сфере, частью которой и является таможенная служба.
   Тем более, что вполне естественными оказались бы дальнейшие вопросы: чем именно объясняется то обстоятельство, что он сам избрал таможню для своей карьеры? И кто именно ему помогал при этом? И на кого, на самом деле, работает теперь этот чиновник?
  
   Но насколько был велик риск возникновения подобных разоблачений?
   Представляется, что крайне невысок: ведь к 1851 году, например, прошло уже тридцать лет с 1821 года, а к 1871 году - целых пятьдесят! И это были не просто прошедшие годы: тут миновали целые водоразделы эпох - революция 1848-1849 годов, прусско-австрийская война 1866 года и т.д.!
   Кому, казалось бы, теперь могли припомниться давнишние преступления, рассмотренные в провинциальном военном суде?
   Вообразите себе, например, что сейчас, в России или в Германии, вскроются вдруг сугубо уголовные преступления, происшедшие в глухой провинции еще в сталинские или в хрущевские времена (или, соответственно, в аденауэровские или ульбрихтовские), совершенные предками какого-то современного вовсе не крупного чиновника, тогда еще не родившегося, - как это вообще может самопроизвольно произойти и кому какое дело окажется до результатов всего этого?
   При такой оценке ситуации не только могло показаться излишним предупреждение молодому человеку о неприятностях для него, зарытых в далеком прошлом, но даже было бы вполне естественным, если бы сам Алоиз, будучи все же как-то посвящен в эти темные моменты (кроме, разумеется, существования семейных сокровищ), все равно решился бы самостоятельно испытать судьбу - поступить на государственную службу, никого не информируя об отягчающих обстоятельствах, заранее бросающих тень на его репутацию.
   И, однако, похоже, что это прошлое все-таки припомнилось!
  
   Об отце первой жены Алоиза, каком-то таможенном чиновнике по фамилии Гласль-Хёрер, мы не знаем почти ничего существенного, кроме года рождения его дочери - 1823. Упоминалось также и об обеспеченности этой семьи, что вполне должно было соответствовать долгой и успешной государственной службе ее главы. Тем не менее, и это - вполне значимая и весомая информация.
   Тесть Алоиза должен был родиться не позднее примерно 1803 года - по тем временам трудно предположить рождение законного ребенка (имеется в виду будущая жена Алоиза) в возрасте менее двадцати лет у отца. С другой стороны, при принятом верхнем предельном служебном возрасте у чиновников не самого высшего ранга в 65 лет, этот субъект должен был находиться в 1864 году на самом финише (и на самом пике) своей служебной карьеры. Позже (тем более - через девять лет, в 1873 году) он уже никак не мог быть таможенным чиновником, как написано у Мазера, а был (если еще был жив) лишь отставным чиновником или, попросту, пенсионером. Едва ли при этом он мог бы играть для Алоиза все еще какую-то значимую роль, хотя старые служебные связи ветеранов - также достаточно весомый фактор служебной жизни. Но, если брак Алоиза хоть как-то серьезно был согласован с его служебными интересами, то это и должно было происходить именно в 1864 году, когда Алоиз, как упоминалось, и перешел на службу из просто финансовой инспекции в таможенное управление.
   Накануне этого перехода или сразу после него и произошло знакомство Алоиза с солидным таможенным чиновником, родившимся приблизительно в 1800-1803 годах и бывшим, следовательно, в 1821 году хотя и очень молодым, но взрослым человеком, почти наверняка уже вступившим на службу. Поэтому не известно насколько близко и подробно, но Гласль-Хёрер вполне мог получить предствление и о наверняка нашумевшем в свое время в данном регионе судебном военном процессе над молодой атаманшей банды разбойников и контрабандистов.
   Случаются и неприятные чудеса: он сам мог быть непосредственным участником этого дела - со стороны властей, разумеется. У него могли оказаться даже и личные счеты к противникам тогдашнего времени, которые, естественно, чисто психологически переносились и на потомков штронесских разбойников. Словом, могли существовать весьма весомые мотивы для негативного отношения этого человека к Алоизу Шикльгруберу.
   В любом варианте, обстоятельства этого суда могли глубоко засесть в памяти Гласль-Хёрера. Но это было даже и не обязательно: достаточно было бы того, чтобы в его памяти осела только фамилия осужденных (или осужденной - если Марию Анну судили одну) - Шикльгрубер. Вовсе не вредно было бы при таких обстоятельствах поинтересоваться (а возможно - и порыться в архивах), а не имеет ли отношение к тому старому делу новый молодой коллега, возникший на службе в таможне.
   Вот это и был тот провал, о возможности которого мы уже упоминали.
  
   Что знал раньше сам Алоиз о прошлом своих предков - это теперь было уже совершенно неважно. Факт тот, что теперь неожиданное и никак заранее не запланированное знакомство с престарелым коллегой Гласль-Хёрером поставило всю его карьеру на грань полного и окончательного финиша. Теперь вся его дальнейшая судьба оказалась в руках этого самого Гласль-Хёрера - последний без труда мог бы изгнать его со службы, а мог и сохранить разоблачение в тайне и даже поспособствовать дальнейшей карьере.
   Принадлежность Алоиза к тайной преступной чиновничьей среде в данной ситуации роли не играла: Гласль-Хёрер наверняка принадлежал к ней же, но находился на заведомо высших уровнях ее иерархии. Изгнание же из этой среды слабого звена, способного ее скомпрометировать, также было в определенной степени в интересах всех этих мафиози, хотя тут, конечно, не могло идти речи о какой-либо расправе над Алоизом: сам он ничем перед ними не провинился (если не занимался сознательным сокрытием собственного происхождения также и от них), но просто при внезапном разоблачении мог оказаться неприятным и отягчающим балластом для остальных.
   Но и у Гласль-Хёрера имелась нелегкая проблема - в лице взрослой, почему-то до сих пор незамужней дочери: в 1864 году ей исполнился 41 год. И Алоиз не был бы потомственным разбойником, если бы не постарался обратить внезапно разразившуюся жизненную катастрофу в баснословную удачу. По счастью, к этому моменту и он еще не был женат!
   Совершенно ясно, как разрешил всю эту проблему Алоиз Шикльгрубер: женитьбой на перезрелой дочери человека, угрожавшего явным или неявным шантажом. Как показало последующее, это было весьма удачным разрешением карьерных проблем.
   Увы, ни Алоизу, ни его жене Анне этот брак не принес счастья - все-таки для счастливых браков требуются более здоровые основы.
   Алоиз был, несомненно, человеком сильнейших страстей, и можно представить себе, как же он должен был возненавидеть и тестя, и свою жену за свое собственное вынужденное решение!
  
   Со временем и выяснилось, что решение, принятое Алоизом, не носит исчерпывающего характера: отношения с женой не складывались - семейная жизнь не доставляла Алоизу никакого удовольствия.
   Вместо этого он обзавелся в соседней деревушке пасекой с пчелами и "во время пребывания в Браунау он ради пчел летом иногда даже не бывал дома и месяцами жил на квартире в старом городе, чтобы, не теряя времени, добираться до своих ульев в соседней долине" - это происходило, напоминаем, уже после 1871 года.
   Брак продолжал оставаться бесплодным. Этого, однако, нельзя утверждать о самом Алоизе.
   Мазер приводит такой эпизод: в мае 1892 года Алоиз "уезжает в Вену, где остается до 6 июня. /.../ Алоиз /.../ взял в долг 600 гульденов /.../ под залог дома в Вёрнхарстсе. Вполне возможно, что Алоиз, у которого наряду с двумя первыми женами постоянно были и любовницы, вручил эту сумму своей рожденной вне брака дочери Терезе Шмидт, которая в это время родила в Швертберге сына Фрица Раммера, на удивление похожего на его сына Алоиза[-младшего]".
   Ниже мы вернемся к различным аспектам, затронутым в этом важном сообщении: к дому в Вёрнхарстсе, мотивам поездки Алоиза в Вену и прочему. Сейчас для нас существенно то, что примерно в мае 1892 года у Алоиза родился внук.
   Логично предположить, что матери этого внука, дочери самого Алоиза, исполнилось к этому моменту не менее 17-18 лет. Понятно, что такие подробности нисколько не интересуют историков типа Мазера, поэтому мы и не знаем точной даты рождения дочери Алоиза - Терезы Раммер, урожденной Шмидт. Но, из расчетных соображений, она родилась не позднее 1875 года, скорее - чуть раньше. Следовательно, связь с ее матерью возникла у Алоиза приблизительно в 1871-1873 годах (может быть продолжалась и позднее), т.е. параллельно с его первым браком, а не с каким-либо другим.
   Это подчеркивает накал страстей, возникавших в его доме в то время, когда сам он ради пчел иногда даже не бывал дома месяцами, чтобы до чего-то там добираться в соседней долине. Пчеловодство - дело рисковое и опасное всяческими осложнениями!
   К 1873 году, таким образом, вполне назрела возможность разрыва с женой и, следовательно, возникала угроза возобновления шантажа в отношении компрометирующих его родственных связей.
   Не известно, насколько весомым оставалось положение его тестя-пенсионера (да и был ли он еще жив?), но теперь всей исходной информацией, наверняка, владела уже непосредственно сама жена Алоиза.
  
   В свое время, в 1864 году, Анна Гласль, вполне возможно, самолично спасла Алоиза от служебной расправы, влюбившись в него, нейтрализовав своего отца и спровоцировав этот брак, желанный для нее. Теперь же могло сложиться совсем по-другому. И неважно, насколько подробно она владела конкретной информацией о прошлом предков мужа - последней и без того хватало в архивах, которые тогда (в отличие от времени после 1930 года, о котором нам предстоит рассказывать) еще никто не подвергал никаким чисткам и подчисткам.
   Да и много ли нужно, чтобы сдвинуть с места лавину клеветы, а тут даже и не клеветы, а вполне обоснованных обвинений: в сокрытии, например, анкетных сведений о родстве с разоблаченными и осужденными родственниками - и не с какими-нибудь, а с родной матерью!
   Мало ли мужских служебных карьер по всему свету и во все времена было сломано бывшими и просто оскорбленными женами?
   Алоизу, понятно, не хотелось стать еще одним из таких мужей. Следовало, поэтому, что-то делать и решать.
   Новая ситуация, к тому же, возбуждала и новые возможности для него.
  
   В свое время, в 1864 году, столкновение самого Алоиза с информацией о том, что происходило в 1821 году, о чем ему, несомненно, поведал его тесть, наверняка вызвало лишь желание мгновенно разрешить возникший служебный кризис. Со временем Алоиз должен был отнестись к этим сведениям уже по-другому.
   Судьба подарила ему необыкновенный шанс: он получил уникальную информацию о прошлом своего семейства, причем собранную извне.
   Поначалу это было лишь то, что сохранилось в памяти его тестя, но затем Алоиз мог извлекать и дополнительные сведения в архивах государственных органов, к которым он должен был иметь допуск в интересах вполне современных расследований, производящихся в соответствии с его служебным положением, в котором постоянно происходили различные перемены. Такая информация была абсолютно недоступной для его современных провинциальных родственников. Теперь у него возникла уникальная возможность сопоставить эти сведения со своими собственными впечатлениями, полученными в детстве и юности, и во всем окончательно разобраться. Все это он мог делать совершенно не суетясь и не привлекая ничьего излишнего внимания.
   Алоиз обладал теперь редкостной возможностью произвести полное расследование событий и 1821 года, и тех, чьим участником был он сам в качестве подчиненного исполнителя в 1850-е годы, а также вполне ясно представить себе подробности того, чем же продолжали заниматься теперь его драгоценнейшие родственники!
   Он мог, вероятно, получить достаточно точные и подробные сведения не только о судебном процессе, состоявшемся в 1821 году, но также, возможно, и о закулисной стороне расследования, не вынесенной на суд.
   В результате он должен был убедиться в том, что поиски сокровищ, которыми предположительно располагала разоблаченная банда, были властями предприняты, но так и не привели к успешному исходу. Клад, следовательно, должен был сохраняться у Шикльгруберов и ко времени детства самого Алоиза. Этим, разумеется, и должно было определяться поведение всех лиц, посвященных в его существование.
   С детства Алоиз мог помнить свои собственные впечатления о том, как складывались личные отношения в этом четырехугольнике, наверняка посвященном в семейную тайну: его дед, Иоганнес Шиккельгрубер, братья Хидлеры-Хюттлеры и его мать, Мария Анна. В свое время он мог всего не понимать (а тогда должно было хватать всяких странностей!), но многое запомнить; если его будущий сын, Адольф, был обладателем феноменальной памяти, то естественно предполагать, повторяем, что и у Алоиза память была хотя бы неплохой. Теперь же он мог на все это взглянуть по-новому - и переосмыслить свои впечатления.
   Несомненно он понял, каким образом сам оказался в детстве предметом шантажа, использованным Иоганном Непомуком для вымогательства семейных сокровищ Шикльгруберов. Мог он призадуматься и о том, насколько естественными оказались смерти троих из этих его ближайших родственников, оказавшиеся столь полезными четвертому - Иоганну Непомуку. Понял он и то, почему и для чего в 1853 году Иоганн Непомук фактически изгнал из родных мест его самого.
   В подростковом возрасте он сам принимал участие в контрабандистской деятельности, которую вели все те же люди - Иоганн Непомук, его отец Георг и другие их сообщники, и многое знал о них. Это давало теперь дополнительные шансы понять ему и то, как же они вели себя в других ситуациях, о которых он раньше не догадывался, а теперь узнал или сообразил.
   С другой стороны, если в 1853 году он не имел никаких резонов пойти на предательство, хотя и был обвинен родственниками в таковом, то теперь возникала возможность вернуться к делам этого времени и поднять серьезные обвинения, которые нужно было заново сформулировать и выдвинуть против них. Правда, с течением времени усиливалась давность совершенных преступлений, что, конечно, снижало тяжесть подобных обвинений. Но мы-то совершенно не знаем, насколько весомыми они могли быть, а вот Алоиз должен был знать это досконально.
   На его памяти происходило немалое - причем, возможно, не только смерть родственников, но и иные, неведомые нам нераскрытые убийства или другие тяжкие преступления. Все это также должно было проясниться Алоизу и на основании его прежних впечатлений, и на основании возможных архивных данных: ведь любые операции таможенников, в которых, в частности, сам Алоиз принимал участие в 1853 году, должны были иметь не только преступные нелегальные составляющие, никем и никак документально не фиксируемые, но и официальную сторону, оседающую в служебной документации.
   Заметим, что к заключительным выводам и решениям Алоиз пришел далеко не сразу. Но с каждым днем, с каждым годом постоянно рос и его собственный опыт в деятельности по пресечению контрабанды. Возрастали знания того, как ведут себя контрабандисты в самых различных ситуациях - это также позволяло ему лучше понять своих собственных родственников. Наконец, он набирался опыта и в том, насколько решительно и какими серьезными средствами могут бороться таможенники со своими противниками - всеми законными и незаконными методами.
   Вооруженный всеми этими познаниями, не сильно ограниченный во времени (достаточно долго почти никто и ничто не заставляло его торопиться), Алоиз мог продумывать стратегию своего дальнейшего поведения с целью коренного преобразования своих отношений и со старыми родственниками, по-прежнему пребывавшими в Шпитале, и с новыми - женой и тестем.
   На все про все у него и ушло немало времени - девять лет, начиная с 1864 года, притом безо всяких видимых результатов в течение всего этого периода.
   Но вот примерно к 1873 году, когда у него начали заново разваливаться отношения с женой и необходимо было предпринимать что-то срочное, Алоиз и оказался почти что во всеоружии.
  
   Мы уже достаточно много рассказали выше о различных аспектах преступной деятельности предков Алоиза Шикльгрубера. Сам он знал об этом к 1873 году заведомо больше нас - притом со многими конкретными подробностями, которые можно было обратить в конкретные улики. Если даже мы в чем-то ошибаемся в наших предположениях и выводах, то уж Алоиз-то едва ли мог в чем-то ошибаться!
   Много ниже, рассматривая действия самого Адольфа Гитлера, которому в конечном итоге достались семейные сокровища, мы постараемся оценить количественные масштабы этих последних.
   Алоиз Шикльгрубер располагал в 1873 году совершенно иными фактами и соображениями, чем мы, но и он должен был прийти к выводу о значительных размерах сокровищ, вокруг которых велась жесточайшая и опаснейшая игра по меньшей мере с 1821 года. Ведь если Иоганн Непомук затеял столь фундаментальную преступную возню вокруг этих сокровищ Шикльгруберов, то наверняка это сулило ему выгоды, неизмеримо большие, чем приносила его собственная контрабандистская деятельность, которой он занимался всю свою жизнь, - это-то точно должен был понимать Алоиз!
   И решение, принятое им, было однозначным: с помощью аналогичного шантажа самому завладеть этими сокровищами!
  
   Для уточнения толкования мотивов Алоиза напомним, что предметом торговли между ним и шпитальскими преступниками наверняка стали, кроме всего остального, обстоятельства гибели его собственной матери, а также, возможно, его деда и его отца, - это позволяет четче понимать его моральную позицию.
   Преобладание у него мотива мести этим вовсе не исключается, а может быть даже и подчеркивается: Алоиз старался ударить по самому больному месту, стремясь унизить и разорить своих обидчиков. Граф Монте-Кристо, напомним, также выбирал разнообразные и наиболее подходящие к конкретным личным обстоятельствам способы осуществления мести.
   Никто никогда не сообщал, прочитал ли Алоиз Шикльгрубер хоть одну книгу в своей жизни, но если он прочел именно одну, то рискнем предположить, что это и был "Граф Монте-Кристо"!
   По крайней мере все реальные проблемы, какие Алоиз осознавал в своей практической жизни и пытался лихо разрешать, не выходили за границы круга мыслей и забот, переживаемых героями этого бестселлера XIX века, абсолютно ничтожного для любого интеллектуального и образованного человека!
   Его сын, ярый поклонник Карла Мая и его главного героя - Виннету, Вождя Апачей, не слишком далеко ушел в этом отношении от собственного отца в течение всей своей долгой жизни и карьеры - об этом тоже не нужно забывать!
   На таком-то уровне Алоиз и принялся решать все последующие задачи, поставленные им перед собой.
   При этом блеск сокровищ, засиявших перед взором его воображения, все прочнее заслонял от него все иные аспекты игры, которую годами вели его предки и в которую он теперь решительно вторгался.
  
   Это был, несомненно, поворотный пункт его судьбы: порвав в юности с откровенно преступным прошлым, он сделался с тех пор обычным в целом государственным служакой, хотя и не чуждым коррупции и стяжательства - подобно большинству мало-мальски сообразительных чиновников во всех странах и во все времена; теперь же ему, отвергшему законные пути преследования обидчиков его предков и его самого, предстояло сравняться с этими изгоями и самому оказаться настоящим, полноценным преступником.
   Это, заметим попутно, помогло бы ему затем и избавиться от шантажа со стороны жены и тестя - даже изгнание со службы уже не могло бы играть решающей роли для фактически разбогатевшего человека. Помимо этого, в его планах были и иные соображения, продиктованные его сложными личными обстоятельствами, о которых мы расскажем чуть ниже.
   Информация, предназначенная для шантажа его шпитальских родственников, которую мог собрать Алоиз к 1873 году, должна была составить солидное досье. Вновь, таким образом, возникала ситуация, еще более точно соответствующая известной схеме: Остап Бендер - Корейко.
   С этим-то досье в руках Алоиз и свалился на голову позабывшим о нем родственничкам.
  
  
   2.4. Алоиз Шикльгрубер меняет фамилию.
  
   Теперь, в 1873 году, Алоиз постарался извлечь все преимущества, которые обеспечивались его принадлежностью к государственной службе: если в 1853 году он, будучи мальчишкой без роду - без племени, вынужден был спасаться от угрозы, возникшей из одного только факта его контактов с таможенными служащими, то теперь он явился все к тем же родственникам, сам облаченный в форму таможенника и защищенный всею силою стоявшего за ним государства.
   Успехи этого демарша 1873 года оказались, однако, весьма относительными, по меньшей мере - не очень заметными.
   Явление Алоиза Шикльгрубера в Шпиталь должно было, конечно, вызвать всеобщий переполох - и едва ли кого-нибудь сильно обрадовать. Скорее наоборот: кое-кто из тех, кому он, как мы полагаем, был обязан сохранением жизни в 1853 году, должен был бы призадуматься о том, так ли уж был прав в свое время. Зато Иоганн Непомук должен был торжествовать: все теперь убедились, какую же змею они согрели на своей груди!
   Едва ли случайным совпадением с этими событиями оказалась кончина супруги Иоганна Непомука - Евы Марии, происшедшая 30 декабря 1873 года уже на 82 году жизни; старушку, скорее всего, доконали домашние треволнения, вызванные воскрешением из небытия давно сгинувшего воспитанника. Ниже, однако, мы позволим себе и более зловещее предположение относительно возможной подоплеки этой кончины, в принципе выглядящей вполне естественно и не вызывающей никаких подозрений.
   При всем таком фуроре, тем не менее, ничего особо существенного Алоиз вроде бы поначалу не добился. Несомненно, его внимательно выслушали, приняли к сведению суть выдвинутых обвинений и высказанных претензий, но не спешили полностью соглашаться с ним.
   Поскольку сразу стало очевидным, что Алоиз не готов немедленно передавать обличения в законные судебные инстанции, то можно было поторговаться - и в результате практически воссоздалась ситуация, созданная ранее похищением самого Алоиза в 1842 году - стороны заняли определенные позиции и не слишком форсировали события.
   Очевидно, что Иоганн Непомук не счел аргументы Алоиза достаточно исчерпывающими для того, чтобы немедленно принять все его претензии.
   В то же время нельзя было и отвергать их целиком: Алоиз, убедившийся в бесполезности собственного демарша, провоцировался бы тем самым и на соблазн придать собранным уликам законный ход, а это никак не могло быть желательным исходом для шпитальской мафии:
   "Суд наедет, отвечай-ка;
   С ним я ввек не разберусь", как заметил почти по аналогичному поводу один из лирических героев Пушкина!
   К тому же и притязания Алоиза имели, разумеется, достаточно обоснованный морально характер.
  
   С одной стороны, к нему теперь не могло быть уже никаких претензий со стороны семейной мафии, обвинявшей его в предательстве: никаких практических последствий, повторяем, этого мнимого предательства так и не возникло. Наоборот, теперь Алоиз мог совершенно основательно выдвинуть встречное обвинение в клевете.
   Но и тут, заметим, Иоганну Непомуку оказывалось опять легко выйти сухим из воды, обвинив в ажиотаже, создавшемся в 1853 году, своего брата Георга - ныне покойного. Наверняка так он и поступил!
   С другой стороны, разбойники и контрабандисты свято соблюдали принципы частной собственности (лишь изредка подвергаемой перераспределению не совсем законным путем), а потому Алоиз, фактически лишенный наследства, вполне мог претендовать на что-то, что ему должно было достаться и от покойного деда, Иоганнеса Шиккельгрубера, и от покойной матери, и, возможно, от собственного отца - только вот не совсем было ясно, кто же являлся последним.
   Сила Иоганна Непомука, однако, состояла в том, что ничего конкретного Алоиз не мог знать о количественных размерах наследства, на которое мог претендовать. Не мог он, вероятно, знать и того, что какие-то определенные сведения он мог бы получить от служителей Церкви - на это его никак не могли наводить никакие данные, которые он мог извлечь из доступных ему служебных архивов.
   Вот сам Иоганн Непомук это прекрасно понимал, а также понимал и то, что контакты Алоиза с Церковью по этому поводу все-таки могут возникнуть в дальнейшем - по инициативе самих служителей церкви; как с этим получилось на самом деле - мы совершенно не знаем, но обратим внимание на то, что решающие события, последовавшие чуть позже, в 1876 году, происходили не где-нибудь, а в Деллерсхайме - в том самом приходе, к которому принадлежал когда-то старый Иоганнес Шиккельгрубер.
   Сейчас, во всяком случае, Иоганну Непомуку следовало тянуть время, ссылаясь на внезапность ситуации и на отсутствие свободных денег у тех, у кого Алоиз мог бы их сразу потребовать. Немедленно необходимо было выплатить ему какую-то небольшую определенную сумму, чтобы, повторяем, не обострять отношения, да и сделать Алоиза тем самым уже в какой-то степени сообщником, затрудняя этой по существу взяткой последующий шантаж с его стороны - ведь Алоиз располагал сведениями о преступных действиях, которые заведомо требовали вполне официального расследования.
   В дальнейшем наверняка должны были последовать новые выплаты - и сразу или не сразу, но этот процесс мог и должен был принять регулярный характер.
  
   Самым заметным результатом возобновления отношений Алоиза со шпитальской мафией оказалось общеизвестное событие, на странность и таинственность которого не принято обращать никакого внимания: в 1873 году Алоиз обзавелся тринадцатилетней служанкой - Кларой Пёльцль, будущей матерью Адольфа Гитлера.
   Мазер пишет об этом так, начиная с уже процитированного выше неверного утверждения: "1873 г.: Женитьба [Алоиза Шикльгрубера] на дочери таможенного служащего Анне Гласль, которая на 14 лет старше его.
   Болезнь жены. Помощь по хозяйству оказывают родственники и подруга юности Клара Пёльцль из Шпиталя" - Мазер тут предстает во всем своем блеске, добавляя к прежним ошибкам то, что называет Клару подругой юности Алоиза, в то время как она родилась 12 августа 1860 года и была, повторяем, моложе своего будущего супруга на 23 года.
   Мазер упорно именует Клару подругой детства и юности Алоиза и по другим поводам, подводя, например, итоги ее жизненного пути к моменту смерти ее мужа, все того же Алоиза, в 1903 году: "Судьба оказалась к ней неблагосклонной. То, чего она ожидала от брака с умным, ловким и самоуверенным другом детства, соседом и родственником из Шпиталя, не сбылось".
   При написании подобных строк Мазер явно на минуточку забывает, что Алоиз и Клара хотя и были соседями, но он, повторяем, окончательно покинул Шпиталь в 1853 году, а она хотя и родилась в соседнем доме, но произошло это, снова повторяем, только в 1860 году; познакомиться же они могли только в этом, 1873 году! Иначе, чем халтурой, такое не назовешь!..
   Это, впрочем, вовсе не случайное проявление категорического равнодушия, высказываемого историками к столь незначительнейшей личности - Мазер тут совсем не одинок. Все биографы Гитлера явно недооценили эту серенькую мышку - не повлияли на них в этом отношении даже та любовь и уважение, которые неизменно высказывал в адрес своей матери сам Адольф Гитлер: "Его робкая и пугливая, как мышка, мать, Клара Пецль - одна из немногих, к кому Гитлер испытывал искреннюю привязанность".
   А ведь этот рекордсмен всякого рода закулисной деятельности никогда не делился ни с кем подробностями того, у кого же он сам изучал азы знакомства с этим искусством!..
   О Кларе, уже замужней, Фест, например, высказывается так: "Свои обязанности по дому Клара исполняла незаметно и добросовестно, она регулярно, повинуясь пожеланию супруга, посещала церковь и даже уже после вступления в брак так и не смогла полностью преодолеть прежнего статуса служанки и содержанки, каковой она и пришла в этот дом. И годы спустя она с трудом видела себя супругой "господина старшего чиновника" и, обращаясь к мужу, называла его "дядя Алоис". На сохранившихся фотографиях у нее лицо скромной деревенской девушки - серьезное, застывшее и с признаками подавленности".
   Мы, со своей стороны, рискнем заявить, что это - самый таинственный персонаж во всем нашем повествовании; с большим трудом нам удавалось весьма незначительно продвигаться в исследовании подробностей ее поступков и тем более в выяснении их мотивов.
  
   Зачем и почему она вообще появилась в доме Алоиза?
   Заметим сразу, что на это требовалось безусловное взаимное согласие и Алоиза, и Иоганна Непомука; едва ли мнение на этот счет ее родителей было весомее желаний ее деда, всесильного в Шпитале.
   Заметим далее, что безопасность самого Алоиза, возникшего во всем его чиновничьем великолепии в Шпитале в 1873 году, была весьма относительной - и это он сам должен был прекрасно понимать.
   Едва ли, поэтому, он мог появиться там с единственным оригиналом имеющихся у него компрометирующих документов: тогда бы и кройцера было бы невозможно дать за его голову - и никакой мундир его бы не спас! Иностранный паспорт - это не бронежилет, как выразился некий реальный персонаж в Москве 1991 года!
   Алоиз наверняка должен был застраховаться таким образом, чтобы в случае его внезапной смерти собранным им компрометирующим материалам был бы немедленно придан официальный ход - и в его интересах было сразу объяснить это его оппонентам в Шпитале.
   Несомненно, однако, что Иоганну Непомуку было нелегко отказаться от идеи подобного разрешения всех проблем и после завершения их критической встречи в Шпитале в 1873 году. Теперь Иоганну Непомуку следовало провести разведку того, где же и как же хранятся эти документы, и нет ли возможности до них добраться. Но как это можно было сделать без лазутчика в лагере противника?
   Вот это-то и объясняет возможную роль Клары в сложившейся ситуации - с точки зрения интересов Иоганна Непомука.
   Но почему последнему удалось навязать такого лазутчика своему противнику?
  
   За Алоизом Шикльгрубером никто не числил качеств Гумберта Гумберта из набоковской "Лолиты" - и это вполне справедливо: Алоиза, завзятого бабника, судя по всему, сексуально привлекали только взрослые женщины, по меньшей мере - зрелые девицы, но отнюдь не дети какого-либо пола. Тут, скорее, следует удивляться тому, что он вообще женился на столь непривлекательной и неприметной Кларе даже тогда, когда она вполне уже для этого подросла и созрела - и к этому вопросу нам еще предстоит возвращаться.
   Не могло быть у Алоиза и проблем с наемом прислуги - он сам был к данному моменту уже достаточно обеспеченным человеком. Притом все это время принадлежит к великой эпохе постепенно нараставшей индустриализации и сельского хозяйства, и промышленности, а потому и массового переселения излишнего европейского сельского населения в города - это помимо даже постоянного давления на Запад эмиграции из Восточной Европы и с Балкан. И действительно, еще через несколько лет Алоиз обзавелся еще одной молодой служанкой, не имевшей к нему никаких родственных отношений - пока она не стала его второй женой.
   Найти приходящую или постоянно проживающую в доме прислугу, следовательно, не могло составить для Алоиза никакого труда - и притом за весьма умеренную плату. Иное дело, что денег у него всегда не хватало: это не его индивидуальная особенность, а всеобщее качество денег - последние, как известно, могут существовать только в двух ипостасях: или их мало, или их совсем нет!
   Тут, исходя из общей экономической ситуации, следовало бы, скорее, допустить возможность того, что это Алоиз оказывал покровительство и помощь деревенским родственникам, забрав ребенка на проживание и содержание в более обеспеченный дом - как это оказалось принятым считать и по поводу его собственного перемещения в дом Иоганна Непомука в 1842 году.
   Аналогия эта действительно справедлива, но, как и вся предшествующая ситуация, нуждается в совершенно противоположном истолковании: общий сюжет 1873 года никак не допускает никакой благотворительности Алоиза по отношению к деревенской родне!
   Скорее всего, Иоганну Непомуку с самого начала удалось придать переезду Клары какое-то специальное функциональное предназначение, привлекательное для Алоиза.
  
   Никто никогда не задавался вопросом о том, кто и как оплачивал труд этой служанки, поселившейся в доме Алоиза. Разумеется, и мы не сможем придать этому вопросу абсолютно доказанную ясность, но постараемся привести его в логическое соответствие с общим развитием сюжета.
   Исходя из общего смысла ситуации 1873 года и последующего времени, крайне трудно предполагать, чтобы Алоиз пошел на дополнительную финансовую нагрузку. Скорее наоборот: Клара и оказалась в определенном смысле частью уплаты тех средств, которых и потребовал Алоиз в Шпитале. В больших деньгах ему было отказано, но зато предложили и бесплатную служанку, и регулярное выделение присылаемых ей из дому денег, заведомо покрывающих ее содержание, а избыток их переходил в пользу Алоиза.
   В этом была уже четкая аналогия с положением самого Алоиза в доме Иоганна Непомука в период 1847-1853 годов. Клара, таким образом, оказывалась не похищенным ребенком, как сам Алоиз в 1842 и последующие годы, но и положение, в которое она попала, иначе чем рабством не назовешь!
   Напомним при этом, что проблемой для Алоиза была не только и не столько задача добычи денег, но добыча именно таких денег, чтобы их можно было без опасения демонстрировать окружающим и безнаказанно тратить в собственное удовольствие. В связи с этим у него должно было хватать забот даже и с теми деньгами, которые он, повторяем, наверняка должен был получать в качестве взяток на государственной службе.
   Клара могла играть очень удобную роль - быть абсолютно незаметным курьером между домами Алоиза и Иоганна Непомука. Совершенно естественными были ее визиты в дом собственных родителей - в соседний дом, напоминаем, с домом самого Иоганна Непомука; не могли ни у кого вызывать никакого подозрительного интереса и визиты к ней ее родителей в дом Алоиза. Через них троих можно было регулярно передавать те деньги, о которых, несомненно, договорились Алоиз и его дядюшка. При необходимости можно было осуществлять и более оперативную передачу денег почтой или телеграфом: посылка каких-то денег от родителей к дочери не могла вызывать недоумений, хотя, конечно, более естественным для тех времен был бы в глазах окружающих встречный денежный поток.
   Обратим теперь внимание и на другие сопутствующие обстоятельства, приблизительно соответствующие по времени появлению Клары в доме Алоиза.
   Примерно в это же время Алоиз, повторяем, увлекся разведением пчел, обзаведясь в результате побочной дочкой в окрестностях Браунау! Самое же интересное при этом, однако, - это именно само разведение пчел!
   Какой особенностью обладало и обладает это занятие?
  
   Хорошо известно (издавна и поныне), что при добротной постановке дела пчеловодство может быть весьма прибыльным.
   Хорошо ли справлялся с решением такой задачи неугомонный Алоиз? Нам представляется, что едва ли: это занятие, требующее незаурядного терпения, самообладания и выдержки, а это, как известно, вовсе не фамильные черты Гитлеров; но настаивать на этом мы не будем.
   Кто же, однако, мог бы практически знать, что у Алоиза не ладятся дела с пчеловодством, если бы это обстояло именно так? Ульи ведь находились неблизко и не во всеобщем обозрении его бытового окружения!
   Легко понять, какие это открывало возможности: всегда, на службе и перед соседями, можно было напропалую хвастать удачностью и прибыльностью этого занятия. И совсем не ради дутого престижа это было полезно и целесообразно!
   Алоиз, в отличие от Иоганна Непомука, не мог позволить себе обзавестись, скажем, трактиром - официально у него не было на это средств, да и управление подобным заведением требовало времени, которого у служившего Алоиза вовсе не имелось. Иное дело - пчелы, требующие присутствия хозяина далеко не в каждую минуту.
   Производил ли Алоиз хотя бы ложку меда в год - этого никто не знал. Но он всегда мог максимально рекламировать это занятие, и оно было объяснением наличия у него лишних денег, превышавших служебное жалование. Это и был его способ "отмывки денег", к которому он несколько охладел лишь позднее, к концу жизни - после завершения службы, хотя и тогда не забросил вовсе это занятие.
   И началось это, повторяем, приблизительно в 1873 году, когда к нему, предположительно, и потекли денежки от Иоганна Непомука, что и сопровождалось появлением Клары в доме Алоиза, ставшей непременным и необходимым элементом этого финансового процесса.
   Кроме того, не забудем обратить внимание и на определенные психологические моменты, связанные у Алоиза с подобным решением вопроса.
  
   Общее выяснение отношений в 1873 году должно было прояснить многие моменты прошлого.
   Иоганн Непомук, надо полагать, должен был признать часть выдвинутых обвинений, а описанная ситуация с Кларой и оказывается, повторяем, вполне симметричным воспроизведением того, как сам Алоиз после 1847 года содержался в доме Иоганна Непомука.
   Переезд Клары к Алоизу, таким образом, не только был решением какой-то части финансовых проблем Алоиза, но и удовлетворял его оскорбленное самолюбие: теперь уже не Иоганн Непомук вершил бал, а сам старый мафиози должен был исполнять тот же танец, что прежде под его дудку обязаны были отплясывать другие!
   Не случаен и выбор именно Клары на эту роль: в данный момент она была старшей из остающихся в живых дочерей Иоганны и Иоганна Баптиста Пёльцлей. Старше Клары в это время был только ее шестнадцатилетний брат Йозеф, который по возрасту уже никак не подходил на роль раба в доме Алоиза; через пять лет он по какой-то причине умер. Пёльцли же, как упоминалось, играли роли надсмотрщиков, когда в рабстве у Иоганна Непомука пребывал сам Алоиз. Теперь наступил их черед расплачиваться за это - и едва ли это могло их обрадовать, что, собственно, и было самоцелью со стороны Алоиза.
   Мелочно злобная мстительность, заметим, - отличительная черта и самого Адольфа Гитлера. Тут достаточно упомянуть хотя бы знаменитый железнодорожный вагон в Компьенском лесу, в котором подписывались перемирия и в 1918, и в 1940 годах! Там Гитлер основательно поиздевался в 1940 году над поверженными французами!..
  
   Друг автора этих строк Валентин Вербиц, некогда физик с университетским образованием, а в последние десятилетия - высококлассный профессиональный переводчик политического профиля, ознакомившись с первым вариантом рукописи данной книги, заметил, что такая трактовка роли Гитлера в данном эпизоде чересчур вульгарна и примитивна: Гитлер поступил в 1940 году так, как этого ожидали от него миллионы немцев.
   Согласившись с этим, вносим уточнение: мелочно злобная мстительность - отличительная черта Гитлера и его родственников, как и многих других немцев.
  
   Кроме того, надо полагать, Алоиз, вполне лояльно и дружелюбно относясь лично к ребенку, насильно изъятому из родного дома, мог постараться обзавестись источником информации, дополняющей и уточняющей картину, положенную в основу его планов: ведь непосредственно о Шпитале в предшествующие годы у Алоиза не было практически никаких сведений, за исключением тех, что доходили от его родственников в Штронесе. Знать кто, чем, когда и где именно занимался в Шпитале в последние годы - это было весьма небесполезно для его дальнейших расчетов: ведь утряска отношений, происходившая теперь, как он полагал, целиком согласно его воле, еще далеко не была доведена до окончательного рубежа.
   Клара, таким образом, оказывалась прямо-таки в роли двойного агента!
   К чему же привели эти первые туры игры в шпионские страсти?
  
   Фиаско Иоганна Непомука на этом поприще должно было оказаться достаточно полным.
   Алоиз действительно пребывал на гораздо более высокой стадии развития цивилизации, нежели его деревенские родственники. Несомненно, что Алоиз просто не должен был хранить дома в каких-то тайниках важнейшие секретные документы, подвергая их опасности кражи, а в результате и самого себя - угрозе смерти.
   Деревенские жители того времени были также продвинуты достаточно далеко по стопам цивилизации: "Сиротская касса", как мы помним, существовала еще в 1821 году, а нотариус в Вайтре, как будет следовать из дальнейшего, был к их услугам уже по крайней мере в 1876 году. Но в распоряжении Алоиза находились гораздо более солидные нотариальные и адвокатские конторы, а также банки, имеющие индивидуальные сейфовские ячейки, позволяющие хранить и нелегальные средства, и секретные документы. Да и у себя на службе Алоиз мог прятать какие-то бумаги, недоступные для других.
   Словом, тщательнейшие обыски, которым могла подвергнуть дом Алоиза юная разведчица, были обречены на негативные результаты - секретные документы оказались заведомо вне ее досягаемости.
   Таким образом, Иоганн Непомук не смог извлечь никакой пользы от засылки шпионки, а жизнь Алоиза оказывалась обеспечена от немедленной угрозы.
   Ситуация зашла в определенный тупик, как это случилось и в 1842 году.
   Обе стороны никак не могли быть этим полностью удовлетворены.
  
   Алоиз, несомненно, был заинтересован в увеличении суммы вымогаемых средств и в повышении темпов их получения, но, как оказалось, пока не мог ускорить решение этой проблемы: заверения в отсутствии денег парировать было нечем, как это имело место и в 1842-1847 годах.
   В результате его жизненные планы оказались определенным образом сорваны: Алоиз не мог форсировать разрыв с женой, опасаясь ее неизбежной мести и крушения собственной карьеры, отказываться от которой в подобной ситуации он не имел возможности. Пришлось поступать совсем наоборот: разрывать с любовницей - упомянутой Шмидт, о которой мы не знаем ничего, кроме того, что она родила от него дочь Терезу. Расстройство этого союза, заметим, оказалось еще одним роковым шагом, приводящим к последующему рождению Адольфа Гитлера.
   Иоганн Непомук и вовсе не мог радоваться дальнейшему продолжению непроизводительной и незапланированной растраты средств, которые он уже давно привык считать своими собственными. Но что же он мог предпринять в ответ? Прекращать все это также было неразумно и невозможно - угроза разоблачения, выдвинутая Алоизом, сохраняла свое значение.
   Так продолжалось более двух лет, пока новые, заранее непредвиденные обстоятельства не вмешались в планы обоих.
  
   Обратимся попутно к интереснейшему вопросу: а что же должно было бы состояться, если бы Клара все-таки добралась бы до искомых документов, выяснив, что сможет завладеть ими сразу после смерти Алоиза?
   Тогда бы, несомненно, чисто логически вытекала бы неизбежность именно этой смерти. Но каким именно образом это могло осуществиться?
   Поскольку ничего не известно относительно последующих посещений Алоизом Шпиталя в течение ближайшей пары лет (да и зачем ему было бы там появляться?), то задача сводилась бы к тому, чтобы подослать к нему убийц непосредственно в пункты его службы и проживания - а это уже было бы совсем не легко для лидера шпитальской мафии: времена повсеместной и почти ничем не пресекаемой деятельности разбойников и тайных убийц из-за угла давно и безвозвратно миновали - и организовывать такое дело на совершенно чужой территории деревенским мафиози было очень не просто!
   Но зато в непосредственной близости от жертвы, обреченной на заклание, оказывался не кто-нибудь, а именно Клара!
   И такое убийство вполне было бы естественно поручить именно ей - и это было бы значительно вернее и надежнее, чем, допустим, кому-либо из ее родителей, регулярно ее навещавших.
   Причем орудием убийства должен был, вполне естественно, стать яд - только это давало возможность осуществить убийство незаметно, избегая последующего возмездия со стороны властей, а постоянное отравление малыми дозами мышьяка и обеспечивало постепенное угасание жертвы, не вызывающее особых подозрений. Насколько такое убийство действительно оказывалось незаметным и безнаказанным - это будет обсуждено чуть ниже.
   До сих пор мы рассуждали об использовании ядов предками Гитлера как о сугубо гипотетической возможности. Однако дальнейшие события 1870-х годов позволяют придать этой гипотезе вполне уверенную основу.
   Зададимся, однако, предварительно еще несколькими дополнительными вопросами гипотетического характера.
  
   Мог ли юный Алоиз быть хоть как-то информирован до 1853 года о том, что его предки в принципе использовали яды?
   Думается, что на такой вопрос следует дать категорически отрицательный ответ.
   Положение Алоиза в доме Иоганна Непомука было настолько неопределенным и носило настолько потенциально опасный характер для последнего, что любое упоминание о ядах в присутствии Алоиза должно было быть абсолютно исключено. Оно бы могло наводить его на мысли о причинах смерти его матери и его деда, а положение мальчишки, выросшего в доме и знающего все его закоулки, никак не смогло бы уберечь от него спрятанные там яды. При этом оставалось делать упор только на то, что парень просто не должен был знать, что это такое и как этим пользоваться.
   Подобный мотив позволяет и дополнительно оценить, насколько же должен был желать Иоганн Непомук окончательного избавления от племянника вплоть до 1853 года!
   Что-то о ядах Алоиз мог узнать лишь после 1864 года - из архивного дела 1821 года, если там хоть как-то упоминались яды - о чем мы не имеем ни малейшего представления.
   Факт, однако, тот, что даже если Алоиз что-то наконец и прослышал про применение ядов в своем семействе, то не сделал из этого необходимых категорических выводов - по крайней мере обеспечивающих его собственную безопасность.
  
   Тут, впрочем, снова всплывает фактор полнейшей внешней безликости и невинности Клары Пёльцль: более идеального персонажа на роль тайного убийцы было просто невозможно найти!
   Она даже удовлетворяла самым классическим условиям английских детективных романов: на прислугу, выполняющую свои служебные обязанности, никто не обращает ни малейшего внимания!
   И чем долее она жила в доме Алоиза, тем большее доверие окружающих зарабатывала всем своим поведением!
   Но, как говорится, в тихом омуте черти водятся! Вопреки всем мнениям, сложившимся о ней еще при ее жизни и повторяемым много позднее, эта мышка, похоже, оказалась просто змеей подколодной!
   Уже само ее появление в доме Алоиза заставляет задаться интересным вопросом: потому ли она появилась там, что стала болеть Анна Шикльгрубер (урожденная Гласль), как можно понять из текста Мазера, или наоборот - Анна стала болеть потому, что в доме возникла Клара Пёльцль?
  
   Грешным делом, автор этих строк придерживался одно время версии о том, что появление Клары в доме Алоиза входило в общее соглашение, достигнутое между последним и Иоганном Непомуком, обеспечившим Алоиза подготовленным убийцей, помогающим Алоизу решать возникавшие у него семейные проблемы - частично к этой версии мы еще вернемся. Но при более длительных размышлениях стало понятно, что никакой человек не сможет терпеть в своем доме убийцу, потенциально способного убить его самого - с такой ситуацией мы еще тоже будем сталкиваться.
   Поэтому все дальнейшее пребывание Клары в доме Алоиза вплоть до смерти последнего может логически сочетаться лишь с тем обстоятельством, что сам Алоиз никогда не подозревал свою сначала служанку, а потом жену в способности убить хоть кого-нибудь из домашних.
   Поэтому, если такие убийства все-таки происходили, то явились индивидуальным продуктом решений и усилий Клары, так и сохраненным в тайне по крайней мере от ее мужа.
   В то же время такие убийства, подводящие, в конечном итоге, Алоиза к женитьбе на Кларе, не могли осуществляться ни в каких иных чьих-либо интересах, кроме ее собственных.
   Если даже предположить, что брак Клары и Алоиза служил бы каким-либо образом интересам Иоганна Непомука (неважно - каким именно, поскольку эту гипотезу мы решительно отбрасываем!), то это начисто следует исключить из рассмотрения хотя бы потому, что для реализации подобной идеи шпитальский мафиози должен был бы искать совсем иную исполнительницу, а не серенькую тринадцатилетнюю девчонку. Едва ли и ее собственных родителей можно заподозрить во внушении ей подобной идеи - по крайней мере в 1873 году и ближайшие последующие годы.
   Следует, таким образом, сделать вывод, что выход замуж за Алоиза сделался ее собственной задачей - притом вполне руководящей ее индивидуальными поступками с самого первого момента ее появления в его доме.
   Только этим может, например, объясняться такое наблюдение, что появление Клары в доме Алоиза немедленно привело к болезни Анны - жены Алоиза, но это не повлекло затем фатального исхода - и Анна прожила еще немало лет. А должно было так произойти потому, что Клара, возможно уже приступившая к осуществлению долговременного упорного убийства, успела получше разобраться в ситуации и сообразила, что смертельный исход немедленно приведет лишь к женитьбе Алоиза на упомянутой Шмидт, роман с которой был в то время в полном разгаре; это-то и должно было отсрочить смерть Анны.
   Если принять подобные гипотетические построения, то становится ясно и то, что Клара могла сразу вполне сознательно игнорировать указания Иоганна Непомука - и никогда не сообщила бы ему о возможности заполучить секретные бумаги Алоиза, даже если бы и смогла решить такую задачу!..
   В свою очередь Иоганн Непомук никак не мог проконтролировать такое поведение собственной внучки - по крайней мере в период 1873-1876 годов. А вот к тому, что происходило позднее, мы еще не подошли.
   "Отец был очень упорен в достижении поставленных целей..." - это из того немногого, что позволил себе припомнить об Алоизе сам Адольф Гитлер в "Майн Кампф". Но это же просто ничто по сравнению с такой характеристикой, какую заслуживает мать Гитлера!
   Рассуждать же о ее моральном облике - это задача и непосильная, и бесполезная для обычных людей, которые, по крайней мере, никого не убивали в своем тринадцатилетнем возрасте!..
  
   Тема убийства с помощью ядов должна была возникнуть перед Алоизом Шикльгрубером в 1875 году в связи с событиями, происходившими на колоссальном удалении от него самого и всех его родственников.
   Историю же того, что происходило в 1875 году, нам удалось удачно обнаружить в источнике, в свою очередь бесконечно удаленном от научных интересов всех биографов Гитлера.
   Как уже упоминалось, ситуации с использованием ядов для тайных убийств оказались на повестке дня европейцев еще с самого конца XV века - со времен деятельности славного семейства Борждия. С тех времен оставался актуальным вопрос о достоверной диагностике уже осуществленного отравления - и начинать приходилось с отравлений мышьяком, также, как упоминалось, введенным в моду этим прославленным семейством.
   Наказания, назначаемые разоблаченным отравителям, также были давней традицией и всегда находили заинтересованное одобрение самой широкой публики. Понятно, что в эпоху повсеместной охоты на ведьм не требовались никакие объективно оправданные обоснования выносимым приговорам - обходилось и без них. Но в более поздние времена рост правосознания потребовал внесения в это дело большей объективности - и вот тут-то и возникали трудности.
   В наиболее очевидных случаях косвенные улики играли решающую и достаточно оправданную роль. Так, например, обвинение знаменитой маркизы Марии-Мадлен де Бренвийе, казненной на Гревской площади в Париже 16 июля 1676 года, в том, что она отравила собственного отца и двух своих братьев, базировалось по существу на косвенных уликах: была открыта целая химическая лаборатория, которой пользовались сама маркиза и ее любовник, а препараты, изготовленные там, были испытаны следователями на животных - и очевидно подтвердилось, что это - смертельные яды. Но ведь, согласитесь, - это же не бесспорное доказательство уже совершенных убийств!
   Задача диагностики совершенного отравления на основе химических исследований мертвых тел долго не находила своего решения - вплоть до XIX века. Почти что расчудесным образом ею упорно занимались в отношении отравлений конкретно мышьяком как раз в период одновременного существования Иоганна Непомука и Алоиза - от момента рождения младшего из них двоих и до времени смерти старшего.
   В 1842 году немецкий химик Гуго Райнш из Цвейбрюккена опубликовал новый метод обнаружения мышьяка, который можно было применять к телам, частям тел или субстанциям умерших. Он заключался в следующем: раствор, в котором предполагалось наличие мышьяка, смешивали с соляной кислотой и доводили до кипения. Затем туда помещали медную проволоку. Находящийся в растворе мышьяк оседал на меди в виде серого налета.
   Когда в 1859 году при подозрительных обстоятельствах скончалась вторая жена английского врача Смэтхерста, британский эксперт Тэйлор подверг анализу методом Райнша рвотную массу пострадавшей и во время предварительного следствия утверждал, что нашел мышьяк. Но еще до начала процесса он был вынужден признать свою ошибку. Согласно правилам, он проверил использованную им соляную кислоту, не содержит ли она мышьяк, но никому, в том числе и Райншу, не пришло в голову, что мышьяк может содержаться также и в меди. К своему ужасу, Тэйлор установил, что обнаруженный им мышьяк был занесен в исследуемое вещество вместе с медной проволокой!
   Почти такую же ошибку допустил позднее Франц Леопольд Зонненшайн, профессор химии в Берлине и автор нашумевшего учебника по судебной химии.
   6 мая 1875 года в Бомсте, маленьком прусском городке, скончалась молодая жена аптекаря Шпайхерта. Аптекаря подозревали в отравлении жены. Зонненшайн установил "вполне определенные следы мышьяка" и тем самым способствовал смертному приговору для Шпайхерта, который, впрочем, потом заменили пожизненной каторгой.
   Спустя несколько лет, когда Зонненшайна уже не было в живых, выяснилось, что на этот раз мышьяк проник в исследуемое вещество вместе с сероводородом, которым пользовались во время исследования: считалось, что сероводород не совместим с мышьяковистым водородом, однако в 1879 году немецкий химик Р. Отто доказал, что сероводород может содержать мышьяк.
   Новый перелом произошел в 1886 году, когда О. Якобсон (наш источник не указывает на его национальность и государственное подданство) продемонстрировал метод очистки сероводорода от таких примесей.
   Все эти ситуации широчайшим образом обсуждались общеевропейской прессой, что было совсем не удивительным: тема тайных отравлений всегда будоражила воображение обывателей - со времен отравления евреями австрийских колодцев в том же XV веке и до тех же еврейских врачей-отравителей в Советском Союзе накануне смерти Сталина! - и публику весьма волновала возможность их разоблачения!
   В итоге мы можем, таким образом, построить временной график того, в какие периоды отравители мышьяком могли считать свои преступления невыявляемыми и ненаказуемыми, а в какие - наоборот.
  
   Сначала отравители должны были чувствовать себя совершенно безнаказанно - и трудились вовсю; достаточно, например, припомнить отравление Наполеона на острове Святой Елены, доведенное до его смерти в 1821 году, вскрывшееся только во второй половине ХХ века и не обретшее окончательной версии для обвинения инициаторов этой операции, хотя с конкретным исполнителем вопрос решился достаточно однозначно.
   Определенная тревога среди отравителей должна была возникнуть в 1842 году: они уже должны были избегать явных ситуаций, приводящих к солидным посмертным экспертизам. Это требовало заведомо утонченного применения мышьяка, маскирующего его действия возможностью иных заболеваний.
   Такому условию, как мы видели, вполне удовлетворяло возможное отравление матери Алоиза в 1847 году!
  
   Могут возникать сомнения относительно того, насколько заинтересованно и эффективно отслеживались события, происходящие в цивилизованном мире ученых и юристов, жителями глухих провинциальных деревушек.
   Нам, однако, представляется, что если уж их предки сподобились, как мы указывали раньше, приобщиться к таковому, уже достаточно старинному достижению цивилизации, то и их последователи XIX века должны были вполне серьезно относиться к своим отнюдь не безобидным играм с огнем, за которые они могли расплатиться уже собственными жизнями.
   Поначалу, как мы излагали, деревенские убийцы должны были получать яды и инструкции по их применению от служителей Церкви, но позднее, когда в XVIII и XIX веках они в большей степени переключились на контрабанду, у них должны были установиться непосредственные связи с любителями преступной наживы в мире врачей и аптекарей, соглашавшихся снабжать заведомых убийц отравляющими средствами.
   Вот подобные-то представители медицинского мира и должны были быть способными и обязанными отслеживать актуальнейшие новости криминалистики и токсикологии.
   К тому же и сами по себе лидеры контрабандистов должны были обзаводиться полезными специальными познаниями: им ведь должно было быть далеко не все равно, что именно и зачем они сами тайно перебрасывают по лесным тропинкам: ведь и за это отвечать приходилось им самим - своею жизнью и свободой!
  
   1859 год, когда метод Рауша оказался похоронен, должен был стать праздником на улице отравителей - этот курьез наверняка достаточно серьезно обсуждался прессой!
   1875 год принес новую сенсацию: в конце этого года или в начале следующего и состоялся судебный процесс, на котором был прорекламирован новый метод анализа, якобы исключавший ошибки в выявлении отравлений. Но 1879 год снова вернул ситуацию на прежние позиции - обнаружив некорректность и метода Зонненшайна.
   Зато с 1886 года проблема была решена окончательно - и с этого времени очевидные случаи отравления мышьяком уже не могли оставаться безнаказанными.
   Разумеется, и позднее возникали различные спекуляции относительно пограничных неясных ситуаций - вариаций доз мышьяка, его сочетаний с иными препаратами, способов умышленного и неумышленного попадания мышьяка в организмы живых и тела умерших - тут, конечно, различные нюансы проблемы могут возникать даже и в наши дни, тем более что игры с дозировкой мышьяка позволяют использовать его в качестве лекарства при лечении многих заболеваний.
   Для нас, конечно, важны не тонкие научные подробности, а то, как сведения о возможности разоблачений должны были преломляться в сознании европейских обывателей, в том числе - и самих отравителей.
   А вот здесь-то составленный график позволяет дать четкое объяснение дальнейшим событиям, происходившим с членами изучаемого нами семейства в семидесятые-восьмидесятые годы XIX столетия.
  
   Теперь нам легче понять, почему разоблачения, предъявленные Алоизом Иоганну Непомуку и прочим родственникам в 1873 году, не смогли оказать на них решающего обезоруживающего эффекта, на который он рассчитывал: полная логичность выстроенных им фактов и доказательств не содержала главного - бесспорных улик того, что Мария Анна, мать Алоиза, действительно была убита в 1847 году; не могли быть доказаны и другие случаи отравлений, которые, вероятно, выявил Алоиз.
   Угроза судебного преследования все-таки заставила Иоганна Непомука пойти на поводу у шантажиста, но сопровождалось это, как мы рассказали, упорным сопротивлением. Тем более значительной должна была показаться для Алоиза последующая победа.
   Перелом должен был наступить сразу после судебного процесса об отравлении жены аптекаря Шпайхерта, состоявшегося, как указывалось, где-то на рубеже 1875-1876 годов; при желании наверняка можно уточнить жесткие сроки этого процесса, а также выяснить все подробности, какие сообщала пресса того времени относительно фактов, выявленных на следствии и в суде.
   Вот это-то и должно было перетянуть тяжбу между Алоизом и Иоганном Непомуком: в принципе стало ясно, что относительно всех трупов, закопанных в Шпитале, Штронесе и их окрестностях, стало возможно точно установить, были ли они отравлены мышьяком или нет; о возможных ошибках экспертизы, открывшихся через несколько лет, публика тогда подозревать не могла!
  
   Этот фундаментальный факт - для исследования жизни предков Гитлера и его собственных юношеских похождений - сохраняет свою значимость вплоть до наших дней, причем уже без тех возможных ошибок химического анализа, которые совершались в XIX веке!
   Автор этих строк, увы, не настолько проникнут оптимизмом, чтобы надеяться побудить современные власти к повальным раскопкам могил предков Гитлера!..
  
   Возвращаясь же к ситуации 1876 года, можно сделать заключение, что разоблачения, которые Алоиз по-прежнему угрожал передать в официальные инстанции, теперь уже не предположительно, а вполне определенно подразумевали для преступников смертную казнь или, как минимум, пожизненное заключение.
   Грехи же самого Алоиза, инициировавшего попытку шантажа, предпринятую с 1873 года, относительно резко при этом снижались в весе; заведомое благоволение властей к одному из своих представителей почти наверняка освобождало его от реальных угроз в столь очевидно вопиющей ситуации.
   Тем более, что предпринятую попытку шантажа Алоиз мог бы представить лишь как собственную частную инициативу в выяснении истины, а уже осуществленные выплаты по его адресу вполне маскировались неясными условиями содержания Клары Пёльцль в его доме. В конфликтной же ситуации - слово против слова - его показания имели безусловно больший вес, нежели заявления заведомых убийц и их сообщников.
   Для Иоганна Непомука и его банды положение оказывалось безвыходным!
   И Алоиз получил вдруг реальную возможность вить веревки из шпитальских мафиози, чем он и не замедлил воспользоваться!
  
   Вот тут-то, похоже, возобновилась другая ситуация, аналогичная происшедшей в 1842 году: тогда Иоганн Непомук, ошалевший от происшедшей удачи - осуществленного похищения маленького Алоиза - натворил ошибок, колоссально удаливших его от окончательного решения поставленной перед ним задачи; теперь приблизительно так же повел себя и Алоиз.
   Он принялся договариваться с якобы сломленным Иоганном Непомуком обо всем последующем таким образом, что как будто уже вовсе не предполагал возможности того, что его хитрейший противник сумеет вывернуться и из новейших жестких тисков.
   Сам же Иоганн Непомук наверняка повел себя настолько смиренным и обескураженным проигрышем, что полностью вознаградил победителя упоением своей победой над главным воспитателем и главным недоброжелателем во всей его жизни - и Алоиз решительно и достаточно бесшабашно ринулся на преодоление всех прочих препятствий, отделявших его от окончательного успеха.
   Ему при этом приходилось решать достаточно сложные многоцелевые задачи.
  
   Очевидной целью Алоиза было, во-первых, заполучить как можно больше денег от Иоганна Непомука и его сообщников.
   Во-вторых, он должен был позаботиться о том, чтобы обзавестись возможностью узаконить получение этих денег, дабы пользоваться ими на совершенно легальных основаниях.
   В-третьих, одновременно следовало разрешить вопрос об уничтожении возможности шантажа со стороны собственной жены в отношении его семейных связей с преступниками, разоблаченными еще в 1821 году.
   Не все возможности воздействия на противника находились и теперь в руках Алоиза: он все так же не мог знать общих размеров всей суммы, на которую пытался претендовать - и за это по-прежнему должен был цепляться Иоганн Непомук. Тем более что первая цель Алоиза (получение как можно большего количества денег) и вторая (легализация этих средств) состояли в некотором противоречии друг с другом. И Алоиз, и Иоганн Непомук это прекрасно понимали.
   Чем больше нелегальных сумм старший передавал бы младшему, тем большие проблемы возникали бы у последнего с их использованием. Поэтому лучше было бы оставить в действии прежнюю схему - передачу денег через Клару небольшими суммами, которые Алоиз мог и относительно незаметно тратить, и вполне естественно сберегать, пополняя собственные законные накопления якобы сэкономленными суммами.
   Что же касается основной крупной суммы, то исходя из всего последующего хода событий становится ясным, что Иоганн Непомук обязывался составить завещание, согласно которому все его накопления, которые он отныне брался регулярно пополнять, переходили бы при его смерти к Алоизу в качестве наследства, с использованием которого у последнего уже не возникало бы никаких формальных сложностей.
   В соответствии с таким соглашением, наверняка, где-то вскоре должно было быть составлено и официальное завещание.
   Беда, однако, всех завещаний состоит в том, что любое новое завещание, составленное заявителем, автоматически перечеркивает все прежние - это всеобщая мировая юридическая практика. Поэтому истинная цена любого завещания не выше, а может быть и ниже, чем стоимость бумаги и чернил, пошедших на его изготовление.
   Алоиз должен был это, конечно, прекрасно понимать, но то, что он, как все-таки выяснилось в дальнейшем, оказался не готов именно к такому развитию событий, и указывает на его упоение и ошаление от достигнутой победы.
   Однако иные гарантии обеспечить было действительно трудно, может быть - просто невозможно, коль скоро Иоганн Непомук продолжал настаивать на отсутствии у него крупных накоплений, а опровергнуть это Алоиз был не в силах.
   В решении же положиться на завещание содержался определенный резон, поскольку в 1876 году Алоизу исполнялось 39 лет, а Иоганну Непомуку - 69. Эта разница в тридцать лет подразумевала, что Алоиз действительно может полностью унаследовать капиталы дядюшки еще задолго до наступления своего собственного пенсионного возраста.
   Таким образом, задача накопления легальных средств, предназначенных в конечном итоге для вручения Алоизу, оставалась по-прежнему в руках Иоганна Непомука.
   Это в общем-то соответствовало духу тех соглашений, которые были достигнуты еще в 1847 году - при живом деде Иоганнесе Шиккельгрубере, но его внуку пришлось основательно за это побороться - и вовсе не победить, как мы заметим, несколько забегая вперед.
  
   Оставление в руках Иоганна Непомука основных оборотных средств, находившихся у него, объективно оправдывалось еще одной задачей.
   После 1857 года, как мы помним, Иоганн Непомук должен был постепенно избавляться от запасов старых серебряных монет, заменяя их на современные. Теперь же возникла новая забота, хотя и хлопотная, но достаточно приятная: с 1870 года (и по 1892) в Австро-Венгрии помимо серебряных чеканились и золотые монеты: по 4 гульдена (3,2 грамма золота) и по 8 гульденов (6,5 г золота). Хранящееся нелегальное серебро имело прямой смысл заменять на золото - и для этого по-прежнему весьма подходил трактир, но полная замена всего имевшегося запаса требовала немалого времени, хотя наверняка трактирщик занимался этим, начиная с самого 1870 года.
   Замена существенно уменьшала физические объемы хранимого металла, что делало их практически более удобными и мобильными.
   Килограмм серебряных монет (образца 1857 года) стоил официально всего только 90 гульденов, а килограмм золота (образца 1870 года) стоил уже более 1200 гульденов - разница существенная: почти в 14 раз! Такая же разница получается и при обратном перерасчете: тысяча гульденов в серебре весила более десяти с половиной килограммов, а та же тысяча в золоте - только около восьмисот граммов!
   К тому же золотые монеты гораздо лучше защищены от старения и требуют меньше забот при хранении - золото, как известно, гораздо более химически стойко, нежели серебро.
   Все это нам предстоит учитывать, рассматривая заключительную судьбу этого семейного клада уже в ХХ веке.
   Пока что в интересах самого Алоиза было бы не мешать трактирщику заниматься этим полезным делом. К тому же, повторяем, всю постепенно накапливающуюся сумму обмененных монет трактирщик мог превращать во вполне легальные деньги, представляя их в качестве наличной прибыли своего заведения.
  
   Тут даже можно усмотреть и целесообразность передачи нелегальных денег, возникающих на службе у Алоиза, от него к Иоганну Непомуку - для последующей их легализации, но затем они могли пополнять только окончательную сумму, накапливающуюся у последнего.
   На самом деле едва ли дошло до таких "встречных перевозок" - вечного бича плохо отрегулированных транспортных систем: едва ли Алоиз рискнул бы на передачу собственных денег, возникавших из других источников, туда же в руки Иоганна Непомука.
   Теоретически досье о преступлениях шпитальского клана должно было оставаться, конечно, до окончательных расчетов у Алоиза, т.е. практически - до самой смерти Иоганна Непомука. Но Алоиз, становящийся по существу вполне полноценным партнером и сообщником шпитальской мафии, что закреплялось и формальными соглашениями - включая и упомянутое завещание, никогда не возникавшее на свет Божий, - самолично обесценивал собранные им улики, хотя в качестве таковых по-прежнему главнейшую роль играли погребенные тела отравленных людей. Позднее сам Алоиз становился заинтересован в уничтожении такого досье - это и объясняет то, что ничего подобного никогда позже не было обнаружено, да и не могло быть обнаружено!
   Однако Алоиз, повторяем, заметно ошалел от победы, достигнутой над Иоганном Непомуком, и повел себя далеко не идеальным образом - с точки зрения, конечно, его сугубо личных индивидуальных целей. Это заставит нас заново вернуться к этому таинственному досье и обсудить варианты того, когда же оно в действительности могло быть уничтожено.
  
   Для закрепления всех пунктов достигнутых соглашений, в существе которых мы едва ли можем заблуждаться, оставалось совершить лишь одно существенное формальное преобразование: возвести Алоиза в статус законного и естественного наследника Иоганна Непомука.
   У последнего, напоминаем, не было прямых наследников мужского пола. У него было три дочери, а в поколении уже их детей никто, естественно, не носил фамилию Иоганна Непомука. Фамилии Гитлеров угрожало завершение на этом последнем - и это был еще один достаточно весомый аргумент для носителя фамилии, существовавшей полтысячи лет, для того, чтобы обзавестись полноценным законным наследником, имеющим на это и вполне оправданное юридическое право!
   Так, по крайней мере, выглядело со стороны. Исправлению этого якобы и служила операция по замене фамилии Алоиза, приобретшая в ХХ веке столь знаменитую славу!
   Именно так об этом и написал Фест: "Толчок к этой деревенской интриге несомненно был дан Иоганном Непомуком Гюттлером - ведь он воспитал Алоиса и, понятным образом, гордился им. Как бы заново родившийся Алоис женился и добился большего, нежели кто-либо из Гюттлеров или Гидлеров до того, так что вполне понятно, что Иоганн Непомук испытывал потребность обрести собственное имя в имени своего приемного сына".
   Нам-то как раз непонятно, каким образом вообще контрабандист может гордиться воспитанником-таможенником! Да и личные достижения Алоиза представляются сильно уступающими достижениям того же Иоганна Непомука!
   Впрочем, операция по замене фамилии и имела целью усиление грядущих достижений Алоиза: именно она и позволяла ему избавиться от возможного шантажа со стороны собственной жены и ее родственников.
  
   Клин следовало вышибать клином - не дожидаясь действий шантажистов: самому Алоизу принимать активные и решительные шаги, демонстрируя публичное отречение и от преступных предков, и от преступной семьи, и от собственного преступного имени.
   Публичное в данной ситуации не должно означать - распространенное на всеобщее обозрение со всем содержанием и мотивами такого покаяния. Сам факт долгой службы выходца из преступной среды на ответственной, по существу - правоохранительной и секретной государственной работе, бросал тень не только на него самого, но и на государственные органы, проспавшие данную ситуацию. Поэтому мотивы смены фамилии не должны были стать достоянием многих.
   Следовало сознаваться во внезапном открытии сведений о предках (внезапность, возможно, и соответствовала первоначально возникшей ситуации, но никак не последующей ее оценке, на которую Алоиз затратил изрядное число лет после своей женитьбы!) перед кем-то из высокого служебного начальства и обязательно, кроме этого, - перед пастором на исповеди, а возможно - только перед одним последним, а далее действовать согласно его советам и указаниям!
   Хотя в ситуации Алоиза имели место, конечно, не такие времена и обстоятельства, как, например, когда-то в Советском Союзе, когда приходилось отрекаться от родственников - "врагов народа" (автор в те времена еще не дорос до вполне сознательного возраста, да и не попал чудом в число непосредственно пострадавших, но с удовлетворением может заявить, что узнал позднее, как ближайшие родственники, полностью хлебнувшие означенную чашу, не шли на подобное отречение и покаяние!), но имелось все-таки значительное сходство - в особенности в отношении к этому всех окружающих. Тем более, что Алоизу Шикльгруберу приходилось открещиваться не от каких-то там мифических "врагов народа", а от самых что ни на есть натуральных преступников - ситуация, вполне понятная с точки зрения добропорядочных австрийских обывателей XIX века и их духовных наставников, усиленная и усугубленная тем, что Алоиз пребывал на ответственной государственной службе, непосредственно контролирующей исполнение законов.
   Поэтому начальство (административное и духовное, а может быть, повторяем, только последнее) должно было оценить и уважить и мотивы, и последующие шаги Алоиза, стремившегося защитить свою честь и отстоять возможность продолжения и развития своей карьеры.
   Это должно было быть, конечно, точно рассчитанной игрой: все посвященные в нее законопослушные лица целиком должны были сосредоточить внимание на отказе Алоиза от его собственных давно умерших предков - и совершенно упустить из виду гораздо более актуальные стороны далеко не безупречного поведения данного индивида. Точно таким же образом и историки не смогли добраться до его истинных мотивов, совершенно не врубившись в существо возникших у него проблем.
   Потенциальные же шантажисты - его жена и тесть - оказывались полностью обезоружены таким ходом событий!
  
   Возможно, что теперь Алоиз должен был дожидаться только смерти тестя, чтобы затем перейти к самым решительным действиям, но мы, однако, не знаем даты этой смерти: может быть она произошла уже задолго до рассматриваемого 1876 года, а может быть и нет!
   Отсутствие ясности в этом вопросе порождено все тем же равнодушием биографов Гитлера, непосредственно работавших в архивах, к принципиально важным и серьезным моментам.
   Почему для дальнейшего хода событий была предварительно необходима эта смерть - об этом нетрудно догадаться: внезапно возбудив перед властями вопрос о смене своей фамилии, Алоиз должен был объяснять его вновь открывшимися обстоятельствами - иначе это выглядело бы странно и подозрительно. На самом же деле, как мы понимаем, преступное прошлое его родственников не было для него таким вновь открывшимся обстоятельством - и это-то и мог засвидетельствовать его тесть, от которого Алоиз и узнал основные неприятные подробности уже довольно давно - наверняка еще в 1864 году, если даже не знал об этом много раньше. Тесть и мог бы обвинить Алоиза в неприкрытом лицемерии, порождая подозрения и в других аморальных побуждениях.
   После смерти тестя единственным весомым свидетелем этому неприятному обстоятельству оставалась только его дочь - жена Алоиза; но это было уже неважно - свидетельство одной только озлобленной жены против мужа, объективно ничем не подкрепляемое, - это несерьезно.
   Зато смерть тестя, если она произошла совсем недавно, позволяла выдвинуть замечательную версию: последний на смертном одре якобы сообщил зятю страшную тайну о прошлом его родственников - и поэтому-то Алоиз и вынужден принимать те меры, которые и последовали!
   Если же тесть уже давно умер, то нетрудно было придумать какую-нибудь иную случайность, вдруг раскрывшую глаза Алоиза на неприглядное прошлое его предков: он, допустим, только что обнаружил какие-то неожиданные документы в служебных архивах!
   Нам остается лишь гадать, когда произошла смерть Гласль-Хёрера и честно ли Алоиз ее дожидался или, не дождавшись, предпринял некоторые шаги, чтобы ускорить это событие. При последних обстоятельствах, как мы полагаем, Алоиз вполне мог обратиться за помощью к тому же Иоганну Непомуку (наверняка не подозревая того, что помощь могла быть оказана его собственной служанкой) - и последний с удовольствием должен был ее оказать, снабдив Алоиза необходимым препаратом и инструкцией по его применению; это только закрепило бы сложившиеся между ними соглашения - к изрядному удовольствию Иоганна Непомука!
   Это был бы, конечно, совершенно отчаянный поступок со стороны Алоиза. Но он вполне мог объясняться той накопившейся ненавистью Алоиза к ближайшим родственникам, которую он вынужденно должен был терпеть теперь уже целых двенадцать лет! А если тесть все еще оставался жив, бодр и дееспособен, то это пришлось бы терпеть и дальше еще неизвестно сколько лет - в то самое время, когда Иоганн Непомук и вся шпитальская мафия уже находились, как полагал Алоиз, в его собственных руках! Поэтому не было бы ничего удивительного в том, что Алоиз решился бы на немедленное устранение и этого препятствия, завершая тем самым свое собственное оформление во вполне законченного преступника.
   Угроза разоблачения не должна была его пугать при этом: как хорошо известно, подозрения в отравлении возникали в те времена (как, в какой-то степени, и всегда и всюду) лишь в довольно стандартных ситуациях - когда происходила смерть достаточно молодого и здорового человека, а лицом, заинтересованным в этой смерти, оказывался некто, имеющий отношение к химии или медицине.
   Ни Алоиз, ни его тесть этим условиям в 1876 году не соответствовали. Поэтому Алоиз, даже знающий и верящий в теоретическую возможность разоблачения, практически мог пренебречь такой опасностью. Иоганн Непомук и остальные также были не в том положении, чтобы по собственной инициативе возбудить его разоблачение.
   Тот же факт, что и Алоиз мог оказаться целиком посвященным в технику и тактику применения мышьяка, позволяет нам лучше понять при рассмотрении последующих сюжетов, как и откуда мог быть посвящен в то же самое и его сын, Адольф Гитлер.
  
   Вот Алоиз и Иоганн Непомук должны были бы после осуществленного убийства общаться между собой самым минимальным образом: ведь пить и есть в присутствии заведомого отравителя - это, повторяем, чрезмерная нагрузка для нервов любого человека!..
   Заметим, однако, что такой ход событий уже начисто лишал силы все компрометирующие материалы, собранные Алоизом, поскольку сам он превращался в совершенно полноценного сообщника Иоганна Непомука.
   Мог ли себе позволить Алоиз пойти на такой преступный шаг? И на что он после этого мог рассчитывать при дальнейшем продвижении к своим окончательным целям: на полное взаимопонимание, якобы достигнутое с Иоганном Непомуком? Можно ли было хоть в чем-то полагаться на такого человека? И как мог Алоиз при этом забыть, что это был союз с убийцей его собственной матери?
   Мы не знаем ответы на эти вопросы и сознаем голословность обвинения, только что возведенного на Алоиза, не имея никакой возможности объективно его обосновать. Мы даже готовы полностью его снять - при появлении разумно обусловленных возражений, например - выяснении того, что Гласль-Хёрер умер или впал в старческий маразм задолго до июня 1876 года. Возможность же того, что он оказывался живым и дееспособным и после июня 1876, решительно нами отвергается - безо всякого риска совершить ошибку!
   Но вот если выяснится, что престарелый Гласль-Хёрер умер в точности в последние недели до начала июня 1876 года, то наше голословное обвинение Алоиза в его убийстве превратится в полнейшую уверенность - и можно будет даже настаивать на эксгумации тела старика-тестя (если найдется его могила), также безо всякого риска ошибиться в результатах!..
   Что же касается того, что Алоиз заведомо ошибался в отношении возможности полагаться на Иоганна Непомука, то последовавшие события уже 1888 года подтвердили это абсолютно однозначно.
  
   Когда и какие именно шаги изначально предпринял Алоиз в 1876 году в отношении представителей Церкви и властей - это никогда не предавалось гласности. Однако последующее показывает, что поддержка Церкви была ему обеспечена.
   Заметим притом, что и те расчеты на помощь Церкви, которые, как мы полагаем, должен был возлагать на нее еще живой Иоганнес Шиккельгрубер, могли не оправдываться до сего момента в силу совершенно примитивных бытовых обстоятельств: Алоиз мог никогда не заговаривать о семейных секретах со священнослужителями, с которыми он общался со времен бегства в Вену, а при коротких появлениях в Шпитале с 1873 по 1876 год (до самого момента описываемых ниже событий) и вовсе не подходить близко к церкви. Таким образом образовался просто разрыв между обстоятельствами, которые должны были контролироваться представителями церкви с 1847 года, и тем конкретным лицом, к которому непосредственно относились достигнутые соглашения; примерно так мы и отзывались об этом при анализе событий в Шпитале в 1853 году.
   Теперь, когда Алоиз должен был поделиться с кем-то из священников своим намерением сменить фамилию и мотивами этого шага, то принявший исповедь не мог (насколько мы представляем себе порядок действий в католической иерархической организации) не сообщить вышестоящим инстанциям о столь экстраординарных обстоятельствах; также, несомненно, ранее поступали и священники, посвященные в семейные соглашения Шикльгруберов и Гитлеров в 1847 году.
   Вот теперь эти два информационных файла и должны были объединиться где-то в высокой инстанции - на уровне епископата, если не выше, и Церковь должна была на основе этой информации выработать четкую позицию по отношению к текущим событиям в данном семействе, что и проявилось нагляднейшим образом в последующих событиях 1876 года. Едва ли при этом не припомнились и все предшествующие заслуги перед Католической церковью всех предков Алоиза, обеспечив и максимально позитивное отношение к потомку этих заслуженных людей!
   Схема действий, предпринятых для замены фамилии Алоиза, абсолютно не соответствует общепринятым канонам, и характерна именно тем существенным обстоятельством, что все прочие факты и соображения, положенные в основу принятого решения, но не упомянутые в прямом тексте, составленном заявителями (его изложение мы приводим ниже), остались скрытыми и от публики, и от гражданских властей, - и погребены в архивах церковных канцелярий.
  
   В принципе Церковь, вынося такое свое решение и ничем его безукоризненно не мотивировав, могла тем самым скрывать абсолютно любые побуждения этого собственного поступка.
   А в результате, например, традиционалисты, не желающие отказываться от версии о еврейском происхождении Алоиза, вполне имеют право предполагать, что добрая Католическая церковь в данном случае пошла навстречу желанию своего доброго прихожанина и узаконила осуществленной процедурой сокрытие факта его еврейского происхождения! Мы, однако, очень сомневаемся в возможности столь бредового мотива и не усматриваем никакого смысла в подобной процедуре, если иметь в виду упомянутую цель.
   Правда, в 1920-е годы, когда в Советской России можно было запросто сменить фамилию, рассказывался следующий анекдот:
   Рабинович подал заявление о замене фамилии на Иванова - и получил разрешение.
   Через несколько дней он подал заявление на изменение фамилии - на Петрова.
   Его спрашивают: Зачем?
   Он объясняет: Меня спросят: как ваша фамилия? Я отвечу - Петров. Тогда меня спросят: а какая фамилия была у вас раньше? Я отвечу - Иванов.
   Вот если бы какой-нибудь еврей Франкенбергер поменял фамилию на Шикльгрубера, а потом - на Гитлера, то этот анекдот прямо подходил бы и к нему. А так совершенно невозможно сообразить, почему данная замена фамилии могла иметь хоть какое-нибудь отношение к каким-либо евреям!
  
   Фактом остается то, что едва ли осуществленная схема могла быть задумана на том нижайшем уровне, на каком она была осуществлена. Роль же главного исполнителя, якобы принявшего самостоятельное решение, была возложена на патера Цанширма.
   Мы не знаем, служил ли последний в Деллерсхайме и в 1847 году, когда умирал старый Иоганнес Шиккельгрубер, но сейчас именно он возглавлял этот приход, руководство которого и приняло, как мы предполагаем, участие в опеке и надзоре за семейными делами Алоиза Шикльгрубера.
   Выбор прихода, однако, определялся и тем формальным обстоятельством, что именно в этой церкви крестили самого Алоиза в 1837 году, внеся соответствующие записи в церковную книгу.
  
   О решающем моменте рассказывает Фест: 6 июня 1876 года, накануне 39-летия Алоиза Шикльгрубера, "Иоганн Непомук с тремя знакомыми явился в дом пастора Цанширма в Деллерсхайме и заявил о желании официально усыновить своего "приемного сына" /.../ - таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера, хотя, как сказал заявитель, отцом ребенка был не он сам, а его покойный брат Иоганн Георг, сознавшийся в этом, что и могут подтвердить сопровождавшие заявителя люди.
   На деле пастора либо обманули, либо уговорили. И он заменил в старой книге актов гражданского состояния пометку в записи от 7 июня 1837 года "вне брака" на "в браке", заполнил рубрику об отцовстве так, как от него хотели, и на полях сделал такую далекую от правды пометку: "Записанный отцом Георг Гитлер, хорошо известный нижеподписавшимся свидетелям, будучи названным матерью ребенка Анной Шикльгрубер, признал себя отцом ребенка Алоиса и ходатайствовал о внесении его имени в сию метрическую книгу, что и подтверждается нижеподписавшимися. + + + Йозеф Ромедер, свидетель; + + + Иоганн Брейтендер, свидетель; + + + Энгельберт Паук". Поскольку все три свидетеля не умели писать, они поставили вместо подписей по три креста, а их имена пастор вписал сам. Однако он позабыл указать дату, отсутствует тут и его подпись, равно как и подписи родителей (к тому времени давно умерших). И все же, хоть вопреки законным нормам, усыновление произошло /.../".
   Еще за день до этого "Протокол об установлении отцовства" был заверен теми же свидетелями у нотариуса Йозефа Пенкера в Вайтре - это рядом с местожительством Иоганна Непомука.
   Заметим, что заявления свидетелей о том, что сам Георг публично называл Алоиза своим сыном, вполне могут соответствовать истине - это совершенно не противоречит ни единому из эпизодов, описанных выше, относящихся ко времени уже существенно позднее женитьбы Георга на Марии Анне, хотя самому Алоизу это могло быть и не известно во времена его детства и юности.
   Именно в этот момент Алоиз и продиктовал священнику написание своей новой фамилии - Hitler, сменив компрометирующую его фамилию Шикльгрубер на такое милое, невинное и приятное имечко!
   Что ж, авторитет Иоганна Непомука был, очевидно, непререкаем в его округе.
   Заметим, что один из свидетелей, Йозеф Ромедер, был его зятем - мужем дочери Иоганна Непомука, Вальбурги; эта пара поженилась в 1853 году, когда Алоиз покинул Шпиталь.
  
   Немедленно Алоизу передали и уже упоминавшиеся 230 гульденов - из причитавшегося ему наследства от покойных предков, хотя в точности не ясно, от кого именно: от матери? от отца? от деда? Вручил их ему, во всяком случае, его дядя - Франц Шикльгрубер, который, повторяем, считался спившимся поденщиком, в чем Мазер выражал сомнения, основываясь именно на этом эпизоде.
   Заметим, однако, что одно вполне может не противоречить другому: основной стороной, заинтересованной в урегулировании новых деловых отношений с Алоизом Гитлером был, несомненно, Иоганн Непомук - теперь уже официально его дядя. Он вполне мог финансировать данную операцию, а основной смысл ее состоял в том, чтобы продемонстрировать ничтожность тех сумм, на которые претендовал Алоиз, не знавший их истинных масштабов. Ведь 230 гульденов - это очень значительная сумма для спившегося поденщика, но совершенно ничтожная, если иметь в виду предполагаемые размеры сокровищ Шикльгруберов!
   С другой, точнее - уже третьей стороны, она вполне могла соответствовать легальной части того, что в действительности осталось от умерших предков Алоиза: ведь основная часть имевшихся у них средств носила именно нелегальный характер, будучи награбленной еще до 1821 года и никак не легализованной!
   Наконец, можно предложить и весьма зверское объяснение этому эпизоду.
  
   Алоиз, занимавшийся расследованиями преступлений, совершенных в отношении его предков, вполне мог, в отличие от нас, вычислить того человечка, который и отравлял его мать в 1847 году. Появление Франца Шикльгрубера в компании подручных Иоганна Непомука - возможное подтверждение такой версии.
   При подробном выяснении отношений Иоганн Непомук вполне мог признать подобный факт, если у Алоиза и без того имелись достаточно весомые аргументы; Иоганну Непомуку даже было выгодно снять с себя часть вины, переложив ее на кого-нибудь другого - это был бы типичный для него поступок.
   Заметим, что и вопрос о том, каким образом Алоиз вообще мог вступать в соглашения с убийцей его матери, которым мы задавались выше, был, вполне возможно, значительно нивелирован старым мафиози, переложившим всю свою вину на других; это, однако, не делает чести сообразительности и чуткости Алоиза - или его честности.
   Тогда, однако, можно предположить, что Франца вынудили вернуть Алоизу те деньги, которые он и получил в свое время за предательство и убийство собственной сестры. Еще бы ему после такого не оказаться спившимся поденщиком!
   Что же касается суммы, то со времен Иисуса Христа все-таки поднакопилась инфляция - и едва ли новые двести тридцать серебреников оказались весомее старых тридцати!..
  
   События затем развивались следующим образом: "Уже в июне 1876 г. католический священник церкви Браунау узнал от своего коллеги из Деллерсхайма, что Алоиза Шикльгрубера отныне зовут Гитлер".
   Описанными эпизодами, однако, столь явно незаконная процедура изменении фамилии ограничиться не могла - и она действительно вызвала недоумения различных учреждений, вступивших между собой в бурную переписку.
   Гражданские чиновники, несомненно, были шокированы столь нестандартной процедурой посмертного усыновления. Такое усыновление (обычно связанное с получением наследства) в общем-то не являлось чем-то необычным - и дела такого рода, разумеется, следовало решать в обычных гражданских судах. Так, конечно, требовалось поступить и в данном случае. Но в том-то и дело, что обычный путь никак не мог устраивать Алоиза: объективный профессиональный суд должен был бы затребовать все сведения, проясняющие существо дела, выяснить все подробности происхождения Алоиза и все данные о его родителях - и вот тут-то и вылезло бы то, что и нуждалось в сокрытии - преступное прошлое непосредственных предков Алоиза, прежде всего - его матери. А из судебной конторы это все могло и даже должно было выйти и на всеобщее обозрение - и возникал бы скандал похлеще того, какой могли заварить жена или тесть Алоиза, причем пострадал бы не только последний, но и, повторяем, его начальство, приютившее и державшее такую сомнительную личность под крышей солидных государственных учреждений. Эффект получался бы прямо противоположный тому, что являлось целью Алоиза. И понятно, что церковные инстанции, располагавшие исчерпывающей исходной информацией, прекрасно во всем этом разобрались.
   Тут-то и прояснилось, что вовсе не Иоганн Непомук и не местный священник оказались ключевыми фигурами при решении вопроса о смене фамилии.
  
   Поначалу ситуация рассматривалась руководством финансового управления в Браунау, которому подчинялся Алоиз по службе, и окружным начальством в Мистельбахе, на территории которого он проживал, и которым он, естественно, подал формальное уведомление об изменении фамилии.
   Местное начальство не смогло самостоятельно решить вопрос о законности этого шага, и 6 октября 1876 года уведомило о сложившейся проблеме ведомство наместника в Вене. Последнее направило 16 октября запрос в ординат епископа в Сент-Пёльтен.
   Последовал категорический ответ: "В подписанном епископом Маттеусом Йозефом письме от 25 ноября, адресованном ведомству наместника в Вене, говорится: "В соответствии с Вашим достопочтимом посланием... ординат епископа имеет честь доложить Вам свои скромные соображения о том, что запись об усыновлении... Алоиза Шикльгрубера, родившегося 7 июня 1837 г. у супругов Георга Гитлера и М. Анны Гитлер, урожденной Шикльгрубер, и внесение ее в метрику церкви Деллерсхайма тамошним священником... отвечает предписаниям министра внутренних дел /.../"" - епископ, несомненно, был информирован о мотивах этого "усыновления" и поддержал по существу намерение доброго прихожанина избавиться от фамилии, которую носили его преступные предки - при всех изъянах осуществленной процедуры с точки зрения буквы закона.
   Это также доказывает, что и священника в Деллерсхайме, патера Цанширма, вовсе не обманули и не уговорили, а действовал он вполне сознательно, рассчитывая на одобрение начальства или даже, возможно, успев получить его.
   Или следует считать, что и епископа, обладавшего безусловным авторитетом для самого наместника, тоже либо обманули, либо уговорили? Кем же тогда был тот, кто это совершил, и почему ему это удалось?
   Тут, скорее, можно углядеть первоначальную попытку патера Цанширма устраниться от ответственности или даже выразить неодобрение происходящему. Он, возможно, вынужден был следовать указанию собственного начальства, но в знак протеста не поставил свою личную подпись, не желая, видимо, оказаться крайним в столь скользкой ситуации! Но его обоснованные опасения, как видим, были четко рассеяны.
  
   Любопытно, что Алоиз стал уверенно расписываться фамилией Гитлер с 23 ноября 1876 года - не дожидаясь ни подписи епископа под процитированным посланием (но, вполне вероятно, получив известие, что вопрос принципиально решен), ни, тем более, необходимого разрешения от гражданских властей.
   Сразу 25 ноября 1876 года все то же ведомство наместника, не дожидаясь ответа епископа, подписанного в этот же день, информировало последнего, явно побужденное ябедой снизу, о том, что "Алоиз Шикльгрубер вследствие проведенного деллерсхаймским священником "по собственному усмотрению" акта об усыновлении именует себя Алоизом Гитлером". Понятно, что процитированное послание епископа автоматически становилось ответом и на эту кляузу.
   Но даже и после рассылки во все заинтересованные инстанции решения епископа от 25 ноября 1876 года, немедленно проштемпелеванного ведомством наместника 30 ноября, гражданские инстанции пытались его саботировать, вновь стараясь поставить под сомнение законность перемены фамилии, в чем, конечно, формально были совершенно правы: "Когда окружное управление Мистельбаха 8 декабря запросило ведомство наместника в Вене, следует ли также переписать личные документы Алоиза Шикльгрубера на фамилию Гитлер, документ 27 декабря вернулся с пометкой: "Возвращается назад с указанием, что на повторный запрос /.../ уже был дан ответ 30 ноября 1876 г.""
   Лишь тогда гражданские инстанции сдались, и формальное их разрешение на смену фамилии было санкционировано сразу после этого - в январе уже 1877 года. Об этом имеются следующие сообщения, не вполне ясного происхождения: "брат Адольфа Гитлера Алоиз Гитлер[-младший] /.../ писал 10 апреля 1953 г. в письме к католическому священнику Браунау-на-Инне: "Я старший сын покойного чиновника таможенного управления Алоиза Гитлера, который родился вне брака 17.6.1837 г. в Штронесе (запись N 13) под именем Алоиза Шикльгрубера, а 6 января 1877 г. был усыновлен вследствие заключения брака и получил фамилию Гитлер". Эта дата называлась Рудольфом Коппенштайнером, автором "Генеалогического древа фюрера", уже в 1937 г. "Алоиз[-старший], - заявлял он, - был усыновлен при заключении брака его матерью и 6 января 1877 г. переписан на фамилию отца"."
   Автор последнего сообщения получил его, возможно, в 1937 году также от Алоиза-младшего; при всей путаности и неточности формулировок, завершающая дата, 6 января 1877 года, вполне соответствует общему ходу событий 1876-1877 годов.
   Алоиз-младший, еще не родившийся в те годы, видел, предположительно, во времена своего детства эту дату на каком-то из документов, позднее утраченном, среди бумаг своего отца. К этому эпизоду нам еще предстоит возвращаться.
  
   На этом вполне можно было бы покончить с обсуждением вопроса о таинственном происхождении Алоиза Шикльгрубера-Гитлера: решение о признании отцовства Иоганна Хидлера представляется практически безукоризненно верным, хотя по-прежнему невозможно полностью исключить и отцовство его брата - Иоганна Непомука.
   Совершенно понятны и причины, по которым Адольф Гитлер боялся (до определенного момента времени) не публичного внесения ясности в этот вопрос, а просто упоминания первоначальной фамилии своего родителя - и никакое возможное еврейское происхождение тут абсолютно не при чем.
   Интересными остаются, однако, не мотивы всяческих инсинуаций на эту тему у журналистов двадцатых и тридцатых годов, а также и творчества всяких борзописцев определенного профиля в более поздние времена, а побуждения сенсационного демарша Ганса Франка.
   К этому мы также вернемся позднее - рассматривая ситуацию, в которой находился сам Адольф Гитлер в 1930-1933 годах, и ее уже послевоенные последствия.
  
  
   2.5. Гитлеры терпят крах.
  
   До начала 1877 года Алоиз Гитлер должен был пребывать в страшном напряжении: затеянная им интрига по изменению фамилии долго не получала одобрения властей. Зато завершение этой эпопеи должно было повергнуть его в классическое эйфорическое состояние, типичное для членов данной фамилии на победных этапах.
   Практически сразу после официального завершения этой процедуры Алоиз Гитлер порвал отношения с родственниками по фамилии Шикльгрубер. Позднее "ни Алоиз, ни Адольф [это последнее, заметим, очень важно!] никогда не навещали бедную деревушку Штронес, где жила Мария Анна Шикльгрубер и где родился Алоиз, а постоянно [?] бывали только в Шпитале /.../. С тех пор как Алоиз взял себе фамилию Гитлер, оборвались его контакты и с другими членами семьи Шикльгруберов, проживавшими в различных деревнях Австрии".
   Это было по-человечески совершенно несправедливо по отношению к ничем перед ним не виновными людьми, большинство из которых, судя по всему, действительно обратилось во вполне заурядных крестьян. Но приходилось страховаться, демонстрируя свой отход от преступного семейства, почти заведомо переставшего быть таковым.
   Неизвестно, насколько этот разрыв диктовался поведением властей, несомненно заинтересовавшихся столь необычной историей, но осторожность была соблюдена. С этих пор Шикльгруберы практически исчезли из жизни Алоиза и его еще не родившихся потомков: Адольф Гитлер тем более не был заинтересован демонстрировать родство со старой заслуженной разбойничьей семьей!
   Завершение этой истории со сменой фамилии должно было продемонстрировать и всей прочей родне и посторонней публике ту степень благоволения, которое оказывалось Алоизу высшими влиятельнейшими инстанциями, санкционировавшими даже очевидное нарушение закона.
   Особое впечатление это должно было произвести на Иоганна Непомука, окончательно уверившегося в том, что в лице Алоиза он имеет самого опасного противника за всю свою собственную жизнь, не только вознамерившегося разорить старого мафиози, но и действительно заполучившего для этого вполне реальные возможности.
  
   Мы многое знаем об Иоганне Непомуке - и можем догадываться, как он должен был повести себя в сложившейся ситуации. Он все равно должен был стараться переиграть ее, а для этого ему необходимо было снова перехитрить Алоиза.
   А вот тут-то и подошел 1879 год, когда снова обнаружилось отсутствие научно-безупречных методов идентификации отравлений мышьяком! И множество трупов, закопанных на кладбищах вокруг Шпиталя, переставало быть основным фактором, свидетельствующим против шпитальской мафии!
   И эта информация о крахе метода профессора Зонненшайна вполне могла дойти до сведения и Алоиза, и Иоганна Непомука, вдохновив и того, и другого на новые попытки применения мышьяка - без опасения оказаться разоблаченными.
   Решающим шагом для Иоганна Непомука вновь должно было стать уничтожение того разоблачительного досье, которое Алоиз должен был бы сохранять в качестве гарантии собственной жизни.
   Можно было снова попытаться выяснить возможность выкрасть это досье, а можно было и постараться уговорить Алоиза в том, что теперь оно не имеет прежнего значения: родственники же полюбовно договорились обо всех спорных проблемах, так чего же точить ножи друг против друга?
   Тем более, что это досье являлось теперь компроматом и против Алоиза: шантаж как специальный жанр преступлений имеет свои канонические правила.
   В момент формирования компрометирующих данных их можно использовать и для начала шантажа, и для передачи сведений в официальные инстанции - что и является решающей угрозой, обеспечивающей успех шантажной операции. Со временем же, повторяем, значение этих материалов падает: их уже нельзя предавать гласности, поскольку само их наличие может свидетельствовать о том, что делу вовремя не был придан ход как раз потому, что все эти материалы и предназначались именно для шантажа, почему-либо не приведшему к прочному и окончательному успеху. Это-то и снижает эффект последующей возможной угрозы разоблачения, доводя его в некоторых практических ситуациях до полного нуля: шантажисту невозможно демонстрировать то, что он является именно шантажистом!
   Это азы искусства шантажа, но нам неоднократно придется к ним обращаться, рассматривая коловращения жизненного пути самого Адольфа Гитлера.
  
   Пока что Алоиз должен был оказаться в ситуации, когда имеющиеся у него сведения, компрометирующие Иоганна Непомука и всю его банду, прекращали быть таковыми, поскольку начинали компрометировать и самого Алоиза - даже если он никак себя не запятнал насильственной смертью собственного тестя. В этой же последней предполагаемой ситуации Алоиз и вовсе терял из рук все последующие рычаги управления событиями.
   Но это было только при живом Алоизе, а мертвому ему уже не угрожали никакие посмертные разоблачения (хотя и подрывающие постфактум его репутацию!), а вот вскрытие прежних преступлений Иоганна Непомука по-прежнему угрожало последнему и в этой последней ситуации. Досье, таким образом, по-прежнему оказывалось для Алоиза гарантией сохранения жизни - и никакие уговоры не могли бы заставить его уничтожить эти документы, оказывавшиеся, тем не менее, бесполезными для чего-либо другого.
   Что это означало для Иоганна Непомука? А то самое, что нужно было снова возобновить вопрос о прекращении вымогательства, которое, очевидно продолжалось на все той же постоянной основе, замаскированной под передачу Алоизу средств, якобы предназначенных на содержание Клары Пёльцль в его доме. И решать эту задачу Иоганн Непомук должен был традиционным для себя методом: устранением основного противника путем отравления. Но при этом Иоганн Непомук должен был снова начинать с постановки вопроса о возможности обнаружения и уничтожения компрометирующего досье - без этого смерть Алоиза могла рикошетом ударить и по старому мафиози.
   Круг замыкался - над головой Алоиза Гитлера снова подвешивался дамоклов меч, а исполнителем предстоящей расправы снова должна была оказаться все та же Клара - это становилось ключевым фактором событий, развернувшихся после 1879 года.
   Хотя вовсе не обязательно, что Иоганн Непомук должен был сразу именно в этом году приступить к своей новой стратегии - он, как мы знаем, предпочитал продуманные решения, а свои ошибки совершал только тогда, когда пренебрегал этим правилом!
  
   В первое время после 1876 года семейное положение Алоиза не имело заметных изменений.
   Связь с женщиной, о которой мы знаем только ее фамилию - Шмидт, оказалась, очевидно, в ушедшем прошлом. Да накануне и в течение 1876 года у Алоиза заведомо хватало более актуальных забот, нежели гоняться за юбками.
   После же должно было наступить некоторое умиротворение в семейной жизни новоявленных Гитлеров: жена, более не обладавшая возможностью сломать Алоизу жизнь и загубить его дальнейшую карьеру, перестала раздражать его настолько сильно, как это было раньше. Это было, конечно, следствием изменения и его, и ее поведения - обе стороны наверняка должны были осознать смысл происшедших перемен и сделать соответствующие выводы.
   Но так продолжалось не очень долго - и Алоиз применил чисто гитлеровскую хирургию для лечения сложившейся ситуации.
  
   С 1880 года Алоиз, которому исполнилось уже 43 года, вступил в практически открытое сожительство с 19-летней служанкой в собственном доме - Франциской Матцельбергер. Это было, конечно, предельным оскорблением для его жены.
   Анна демонстративно покинула дом; по ее инициативе они формально разделили хозяйство - развод, как известно, у католиков практически невозможен, хотя тот же Мазер пишет именно о разводе: "1880 г.: /.../ Развод с Анной Гласль по ее инициативе", но она уже давно не была Гласль, а теперь уже и не Шикльгрубер, и это был вовсе не развод в полном юридическом смысле этого слова!
   Франциска Матцельбергер становится домоправительницей у Алоиза.
   Выехав для родов в Вену, она 13 января 1882 года рожает мальчика - Алоиза-младшего.
  
   Вот это-то и было тем бытовым фоном, на котором Иоганн Непомук должен был возобновить давление на Клару, которой в 1880 году исполнилось 20 лет, а в 1882 году - 22.
   Но теперь она была уже совсем взрослой - и у нее должны были созреть еще более четкие собственные представления о том, кого следует убивать в сложившейся ситуации.
   Были ли смерти, обрушившиеся на это семейство в течение последующих лет, насильственными или нет - этого мы в точности не знаем, и доказать свое мнение, очевидное для читателя, оказавшегося способным дочитать до данной страницы, не сможем.
   Однако совсем не трудно утверждать, что все эти возможные преступления совершались нисколько не в интересах Иоганна Непомука, но зато совершенно очевидно, что они вполне соответствовали личным интересам Клары.
  
   6 апреля 1883 года умирает Анна Гитлер (урожденная Гласль-Хёрер) - несчастная первая жена Алоиза Гитлера-Шикльгрубера. С этого начинается целая серия формальных и фактических перемен.
   22 мая того же года обвенчаны Алоиз Гитлер и Франциска Матцельбергер, беременная уже следующим ребенком. И тут же возникает новый конфликт: по настоянию молодой жены из дома удаляется многолетняя прислуга - Клара Пёльцль, которой вскоре исполняется уже 23 года; Клара возвращается к родителям в Шпиталь. В каком именно месяце 1883 года и, тем более, какого именно числа состоялось это изгнание - нам не известно.
   То ли 13 июля, то ли 13 августа 1883 года (в этих опечатках не разберешься!) Алоиз Гитлер официально усыновляет Алоиза-младшего.
   28 июля 1883 родится Ангела - дочь Алоиза и Франциски. Но с этого времени здоровье последней стремительно убывает: как считается - развивается туберкулез легких.
  
   На следующий год Франциска уже смертельно больна - и ухаживать за ней возвращается Клара Пёльцль!
   10 августа 1884 года 23-летняя Франциска Гитлер (урожденная Матцельбергер) умирает.
   12 августа - день рождения Клары Пёльцль: ей исполняется уже 24 года.
   Судя по тому, что первый ребенок Алоиза и Клары, Густав, родился 17 мая 1885 года, зачат он был также в эти бурные дни; возможно - именно в день смерти Франциски: эти даты разделяются 280 днями - стандартным сроком беременности!
  
   27 октября 1884 Алоиз и Клара официально выразили желание обвенчаться.
   Но этого им поначалу не позволили: Клара состояла двоюродной племянницей Алоиза - признанный отец Алоиза был братом ее деда, и Церковь согласия на брак не дала. Фактическим, на чем настаивает Мазер, отцом Алоиза, повторяем, мог быть и сам этот дед - тогда Клара и вовсе была родной племянницей Алоиза.
   Повторный запрос в Линц, переправленный оттуда в Ватикан, тем не менее, принес успех; возможно, сыграло роль то, что невеста уже была беременной.
   Здесь уже нет никаких сомнений в наличии в Ватикане определенного досье на семейство Гитлеров; в дальнейшем оно могло только расти и пухнуть.
  
   7 января 1885 года Алоиза и Клару обвенчали, а 17 мая, повторяем, у них родился первенец - Густав.
   На следующий год родилась дочь - Ида.
   Но на рубеже 1887-1888 годов на семью обрушилась катастрофа. Сначала умер только что родившийся третий ребенок - Отто. Затем, с интервалом в 25 дней (в декабре и в январе), дифтерит унес и обоих предыдущих - Густава и Иду. Уцелели только двое детей от прежнего брака Алоиза, воспитываемые в доме.
   Позволим себе немного пофантазировать по поводу всего происшедшего.
  
   Почему и зачем Алоиз вообще женился на Кларе?
   Вопрос, конечно, в принципе некорректный - почему вообще женятся мужчины и женщины? Но здесь имеется в виду вопрос о специальных мотивах - помимо множества тех обычных, которыми мог руководствоваться Алоиз, как и всякий другой мужчина.
   В 1883 году исполнилось уже десять лет с тех пор, как Алоиз начал шантажировать шпитальскую мафию, и семь лет с тех пор, как он добился решающего успеха, сменив свою фамилию и вступив с Иоганном Непомуком в определенные соглашения, которые, напоминаем, должны были включать и завещание Иоганна Непомука в пользу Алоиза.
   Но с тех пор ситуация зависла: Иоганн Непомук все не умирал, а Алоиза вполне могли посещать сомнения в действенности этого самого завещания, которое, напоминаем, легчайшим образом перечеркивалось любым иным, составленным позднее.
   Воображение у всех Гитлеров было весьма богатым, а нервы, наоборот, не слишком крепкими - и Алоиз должен был волноваться по поводу успешного завершения намеченного плана. Естественно ему было бы постараться усилить собственные позиции.
   Алоиз, по-видимому, исходил в целом из доброжелательного отношения Иоганна Непомука к нему самому, Алоизу, - и, как показали последующие события, жесточайшим образом ошибался в этом - не он первый, как мы это хорошо знаем! Тем более Алоиз не очень предполагал, что Иоганн Непомук возобновит намерение отправить на тот свет его, Алоиза, - иначе относился бы совершенно иначе к последующим перспективам, нежели это проявилось в год смерти Иоганна Непомука. Но все же интуиция должна была подсказывать Алоизу, что дела идут не самым идеальным образом.
   Возможно, он сам мог это объяснять себе тем, что родственники в целом отнеслись не очень доброжелательно к его женитьбе на Франциске, бывшей даже моложе Клары - а каким родственникам может вообще понравиться такой брак, из чего бы они ни исходили?
   Поэтому после и даже накануне смерти второй жены Алоизу вполне могла прийти в голову та очевидная мысль, что кашу маслом не испортишь - и невредно усилить благожелательное отношение к себе со стороны старого мафиози женитьбой на его любимой внучке. Тем более Алоиз никак не мог предвидеть, что такой брак напрямую может угрожать детям, рожденным в этом браке - а именно это нам предстоит показать ниже.
   Здесь, возможно, Алоиз, действовавший, как подавляющее большинство людей, по своему собственному трафарету, попытался повторить ситуацию, некогда разыгранную им с Анной Гласль и ее отцом, т.е. запастись необходимым благоволением пожилого человека, владевшего судьбоносными рычагами, женитьбой на его близкой и любимой родственнице.
   И вот в этом-то, возможно, и оказалась решающая ошибка Алоиза, которая, однако, стала совершенно необходимой для последующего рождения будущего фюрера германской нации!
   Очень похоже, что Иоганн Непомук должен был реагировать на такую женитьбу совершенно противоположным образом!
   Конечно, он, чисто умозрительно, был бы в принципе заинтересован, чтобы его богатства, по возможности, попрочнее сохранились бы в его семье - и тогда брак Алоиза и Клары действительно должен был бы устраивать его. Но дело-то в том, что Иоганна Непомука, как показали последующие события (равно как и все предыдущие!), вовсе не мог радовать переход его богатства в распоряжение Алоиза!
   И вот по всем эти вопросам он и Клара должны были вполне подробно выяснять отношения в тот отнюдь не короткий период 1883-1884 годов, когда она снова оказалась дома в Шпитале. И, весьма возможно и естественно, что она снова должна была быть проинструктирована в тактике применения яда, снабжена этим ядом, а заодно и убеждена и уверена в том, что теперь применение мышьяка не фиксируется посмертной экспертизой - вопреки всем шумам, публично создававшимся ранее прессой по этому поводу!
   Но Клара, вернувшись в Браунау, если и отравляла кого-нибудь, то вовсе не Алоиза - и едва ли могла этим порадовать своего деда!
  
   По поводу всех этих происходивших смертей мы, повторяем, не можем выносить категорических заключений относительно их механизма.
   По поводу смерти первой жены Алоиза, Анны Гитлер, мы можем лишь уверенно предполагать, что мотив убийства имелся и у Клары Пёльцль, равно как и у Франциски Матцельбергер, но не знаем, была ли у них практическая возможность осуществить такое убийство - ведь Анна уже жила не под одной крышей с ними.
   Это преступление мог бы совершить и Алоиз, если продолжал еще эпизодически общаться с фактически бывшей женой, а у Алоиза также имелся вполне определенный мотив. Если он, как можно предполагать, ранее решился на убийство тестя, то и убийство жены после этого не должно было оказаться для него под моральным запретом: неразоблаченные убийцы, как считается, все более входят во вкус этого занятия - и автору этих строк также не встречались примеры ни в жизни, ни в исторических сведениях, опровергающие это правило!
   Но вот Иоганн Непомук оказывается тут совершенно в стороне - мы никак не можем мотивировать его заинтересованность в подобном преступлении!
   Относительно же смерти Франциски Гитлер совершенно очевидно, что Клара имела и мотив, и возможность для убийства, хотя фон для последнего, вполне вероятно, создавался и естественными недомоганиями второй жены Алоиза. Иоганн же Непомук должен был убедиться как минимум в том, что подготовленное им убийство (если он действительно готовил таковое) обрушилось совсем не на ту жертву, которая его устраивала!
   И вот это-то и должно было стать поворотным пунктом в его взаимоотношениях с внучкой!
  
   Смерть троих детей Клары никак не могла быть в ее интересах, равно как и в интересах ее мужа - тут уж дискутировать вовсе не о чем.
   Но если предположить насильственный характер и этой смерти троих детей практически одновременно, то это определенно могло быть жесточайшей местью со стороны Иоганна Непомука. Причем эта зверская расправа была гораздо более изощренной, чем стало бы убийство самих родителей этих детей!
   В пользу такого предположения свидетельствует тот неопровержимый факт, что позднее он постарался совершенно четким образом наказать и Алоиза, и Клару совместно, лишив их наследства.
   Такое преступление должно казаться абсолютно чудовищным, если бы речь не шла именно об Иоганне Непомуке, хорошо известном нам по всем его предшествующим поступкам. Этот выглядит, конечно, более зверским по сравнению с предыдущими, но и не намного отличается от них!
   Иоганн Непомук, несомненно, относился к тому редкостному типу преступников, которым доставляло удовольствие убийство любых людей - хотя бы и связанных с ним ближайшими родственными и дружескими узами.
   Позднее именно таким и был его прославленный правнук!
  
   Заметим, что вконец озверевший на старости лет Иоганн Непомук вполне мог пренебречь опасностью разоблачения, даже если достоверно узнал о таковой: в 1886 году, повторяем, была более или менее окончательно решена проблема идентификации мышьяка при отравлениях.
   Но какая угроза казни или тюремного заключения могла бы испугать профессионального убийцу, которому в 1887 году исполнилось 80 лет?!
   Он, намного переживший собственную жену и имевший взрослых внуков и внучек, уже как бы взлетал в свой последний жизненный полет. Чего ему было бояться?!
   Собственный жизненный опыт автора этих строк привел к четкому наблюдению: на старости лет для одних людей характерно впадение в постоянные фобии и стремление судорожно цепляться за уходящую жизнь и собственное здоровье и безопасность; другие, наоборот, достигают полного бесстрашия.
   Никто никогда не сообщал, чтобы кто-либо из Гитлеров при приближении старости превращался бы в приведение, трясущееся от страха, хотя Адольфа Гитлера неоднократно пытались изобразить в виде подобной карикатуры!.. Так что нечего сомневаться и в отношении того, что Иоганна Непомука не должны были одолевать в старости трусливость и осторожность, хотя определенная их доза обязательно должна сопрягаться с коварством и хитростью, какие у него всегда имелись в избытке!..
   Заметим, что и это предполагаемое убийство также сопровождалось не только коварством, но и определенной осторожностью. Оно ведь не обрушилось непосредственно на Алоиза - Иоганн Непомук по-прежнему считался с многократно упомянутым досье!..
  
   Беда наша в том, что заподозрив Иоганна Непомука в достаточно ясном, хотя и зверском мотиве убийства маленьких детей, мы совершенно ничего не знаем о том, была ли у него возможность совершить такое преступление.
   В этом не было бы, однако, ничего сложного, если бы, например, выяснилось, что Клара с собственными детьми проводила у своих родителей в Шпитале рождественские каникулы 1887 года, а оказалась там сразу после или даже до смерти новорожденного Отто.
   И отсутствие там одновременно Алоиза (долженствующего пребывать на службе за исключением нескольких дней непосредственно рождественских каникул) и должно было бы отвратить Иоганна Непомука от отравления там же и Клары - подобный шаг раскрыл бы глаза на происходящее и не очень проницательному Алоизу, зашоренному проблемой выкачки сокровищ, - и мог превратить последнего в абсолютно отчаявшегося и ничем уже не сдерживаемого мстителя, способного снова ухватиться за все то же пресловутое досье, опасное теперь абсолютно для всех, включая его самого. К тому же, повторяем, речь идет о событиях, уже последующих за 1886 годом, когда снова выяснилась возможность посмертной идентификации отравлений мышьяком - и значение досье, продолжавшего оставаться, как мы полагаем, у Алоиза, снова приобретало решающее значение для Иоганна Непомука.
   Но тогдашних бытовых подробностей мы, повторяем, не знаем. Зато сама Клара, как минимум теоретически посвященная во все аспекты применения мышьяка, располагала всей информацией, отсутствующей у нас, о том, мог ли такое преступление совершить Иоганн Непомук!
   И вот тогда уже у нее возникал мотив для убийства ее деда, причем этот мотив не ограничивался только местью: с лета 1888 года Клара снова была беременна - уже будущим сыном Адольфом, родившимся 20 апреля 1889 года. Еще не родившегося ребенка нужно было спасать от угрозы, нависавшей уже над ним: спасать его все от того же Иоганна Непомука.
   В свое время это лишь отчасти удалось Марии Анне Хидлер, боровшейся за жизнь и достояние своего ребенка - Алоиза, но Адольфу, похоже, больше повезло в этом отношении!
   Хотя последующие события его юности, молодости и зрелой жизни едва ли можно расценить как его собственную удачу - и уж тем более как удачу для всего остального человечества!
  
   Вот тут-то мы и рискнем напомнить читателю, привыкшему к общему ходу наших рассуждений, о том, что внезапная смерть троих малолетних детей уже не в первый раз встречается в нашем повествовании.
   В 1855 году так же приблизительно одновременно погибли трое детей Иоганны и Иоганна Пёльцлей, оставив своих родителей бездетными, а произошло это, как можно предположить, в качестве последствия бегства Алоиза из Шпиталя в Вену, которое, как мы выше упоминали, могло произойти по инициативе домашних Иоганна Непомука.
   Аналогичным образом и жена последнего, Ева Мария (хотя и достигшая 81 года), умерла вскоре после того, как Алоиз вновь появился в Шпитале - и очевидным образом проявились последствия того, что ему позволили в 1853 году сохранить жизнь и бежать!
   Тут прямо-таки очевидным образом напрашивается объяснение, что это стало обычным способом воспитания Иоганном Непомуком своих строптивых домашних!
   Он, надо полагать, умел сохранять все это в тайне, ограничиваясь обретением собственного внутреннего душевного удовлетворения, - иначе бы все они давно разбежались, заподозрив истину и оставив его одного в полной изоляции, дискомфорте и бессилии, если бы даже и не стремились отомстить, что в данной ситуации было бы более чем обоснованным!
   Такому сохранению тайны весьма способствовали значительные паузы во времени, разделявшие предполагаемые преступления родственников старого мафиози и следовавшие за ними наказания, назначенные и осуществленные по его воле: события 1853 и 1855 годов разделяются порядка двумя годами, а события 1884 и 1887-1888 - даже тремя с половиной! Легко, поэтому, объявить эти обвинения с нашей стороны чистейшей недобросовестной фантазией.
   Однако и в отношении Адольфа Гитлера неоднократно замечалось, что его гнев достигал наивысшей степени не в момент совершения событий, его вызывающего, а значительно позднее - когда Гитлер давал волю своему воображению и саморазжигал стремление к отмщению. Естественно предполагать, что у его прадеда те же процессы могли принимать еще более медленное течение - в соответствии с общими темпами деревенской жизни, деревенского мышления и развития деревенских страстей: вспомним, насколько медленно созревали замыслы и готовились его преступления 1842 и 1847 годов - похищение Алоиза и убийство его матери.
   В этом в то же время и состояла сила подобных преступников, включая Адольфа Гитлера - и не его одного из величайших политиков ХХ века: всем их окружающим (притом - отнюдь не ангелам!) и в головы не могли приходить адекватные представления об истинной силе их страстей, степени их аморальности и способности годами терпеливо вынашивать зловещие замыслы. Это-то и определяло абсолютную бессильность их жертв перед лицом внезапных жесточайших расправ!
   Но, как учит диалектика Гегеля, количество переходит в качество, а потому, возможно, последнее преступление Иоганна Непомука могло оказаться перебором - и раскрыло глаза кое-кому из его домашних на причины всех прежних семейных трагедий.
   Как они должны были затем поступить - это тоже достаточно очевидно: должен был составиться заговор с целью убийства самого Иоганна Непомука!
   И это снимает вопрос о том, обязательно ли должна была совершать такое убийство самолично Клара Гитлер!
   В данный момент нам нечего добавить к предположению о возможности такого заговора против Иоганна Непомука. Понятно, что высказывая столь необоснованное предположение, мы снова и в еще более сильной степени рискуем вызвать на себя жестокие обвинения в произвольных фантазиях. Но ниже, когда на страницах нашей книги накопится достаточно странных сведений о дальнейших биографиях участников событий 1888 года, мы рискнем назвать и имя непосредственного убийцы Иоганна Непомука.
  
   Так или иначе, но Иоганн Непомук Хюттлер скончался 17 ноября 1888 года в своем доме (Шпиталь N 36) на 82 году жизни - в том же возрасте, что и его покойная жена. Понятно, что смерти столь пожилых людей не могли возбудить никаких подозрений в отношении их возможного насильственного характера.
   Чисто умозрительно - это вовсе не предельный возраст для здоровых людей, ведущих естественный сельский образ жизни.
   Даже их знаменитый правнук, прожив невероятно бурную и опасную жизнь и соблюдая при этом далеко не идеальный режим для собственного здоровья, и то дотянул, как сообщают современные источники из Аргентины, до 75-летнего возраста, хотя, напоминаем, еще в 56 лет выглядел чистейшим полутрупом!
  
   Автор этих строк, повторяем, не боится рискнуть быть обвиненным в инсинуации чудовищного конгломерата абсолютно не доказанных, а лишь воображаемых убийств.
   Если в действительности все эти смерти в семействах предков Гитлера (или хотя бы их часть) оказываются вовсе не преднамеренными убийствами, а исходами естественных заболеваний, то само по себе их нагромождение и вполне определенная последовательность - в сочетании с колоссальными страстями, которые испытывали эти люди (мы имеем в виду, конечно, только взрослых) по отношению друг к другу, поражает невероятными масштабами человеческих трагедий, происходивших на протяжении нескольких десятков лет с членами одного и того же семейства и заметно обострившихся в период с 1880 по 1888 год.
   Встречается ли хоть что-нибудь, хоть сколь-нибудь сопоставимое с этим, в трагедиях даже Гомера и Шекспира? Имеются ли и ставшие известными трагедии подобного масштаба в иных семействах, реально исторически существовавших - у Цезарей Древнего Рима, при дворах восточных султанов, у тех же Борджиев или у кого-либо еще?
   А ведь мы даже и не развивали анализ поведения целого ряда персонажей, только тенями проскользнувших по нашим предшествующим страницам.
   Как, например, должна была себя чувствовать и какую роль играть во всех этих событиях Иоганна Пёльцль (урожденная Хюттлер) - дочь Иоганна Непомука и мать Клары, которая, заметим, должна будет снова появиться позднее в важнейших эпизодах нашей хроники? Да и о ее муже, на глазах у которого происходили все эти события, начиная по крайней мере с 1837 года, мы даже сами ничего не знаем и не можем вообразить - историки не припасли о нем вовсе никаких сведений!
   Представляется, что тут мы встречаемся с заметной, особо закрученной подготовкой трагедии уже всемирного масштаба, обрушившейся на все человечество в ХХ веке с участием главного члена этого семейства, пока еще в нашем повествовании даже не родившегося.
   Провидение, в которое верил Адольф Гитлер (и верит автор этих строк!), очень основательно и зримо потрудилось над тем, чтобы обеспечить и его появление на сцене человеческой истории, и снабдить его подходящими условиями для жизненного старта и первоначальными задачами его собственной деятельности.
   С учетом всего этого становится уже и не таким важным, повторяем, были ли все перечисленные смерти зверскими убийствами или некоторые из них (пусть даже и все!) были самыми обыкновенными жизненными явлениями, обусловленными человеческой биологической и физической природой.
   Хотя, напомним, в справедливости или несправедливости всех подобных спекуляций принципиально не очень сложно объективно разобраться - вскрыв могилы соответствующих родственников Гитлера и проверив их содержимое на предмет возможного отравления мышьяком!
   В любом варианте описанные нами события экстраординарны - попробуйте-ка с этим не согласиться!
  
   Во всех этих событиях, по крайней мере - после женитьбы на Кларе, Алоиз Гитлер играл, по-видимому, пассивную роль, будучи даже не посвящен в сущность разыгрываемых сюжетов.
   Очевидно только, что к 1888 году нервы у него были предельно измотаны, и ему всячески хотелось покончить с беспросветной чередой горя и неудач, прочно вошедших в его жизнь в последние годы и особенно месяцы!
   Собственная жена почти ничем ему помочь не могла, кроме как наградить его новым ребенком, компенсируя потерю прежних. В собственные же тайны она никак не могла его посвящать. Она, повторяем, не могла открыть ему глаза на то, что сама прекрасно разбирается в способах разрешения ядами определенных житейских проблем - такое открытие заведомо отравило бы всю их оставшуюся жизнь, неизлечимым образом породив у него страх перед женой. Поэтому он никак не мог быть в курсе основных ее забот и тревог, а потому не мог быть и в курсе тех диагнозов, которые она должна была ставить происходившим событиям, включая возможные причины смерти их детей зимой 1887-1888 года. Не мог он разделять и ответственность за решения, принимаемые ею в связи со всем этим.
   События лета и осени 1888 наполнили существование Алоиза - неисправимого оптимиста, как и все Гитлеры! - новыми надеждами. Жена снова была беременна, а проклятый дядюшка оказывался, как, вероятно, доносили слухи из Шпиталя, на смертном одре - о чем давно уже мечтал Алоиз.
   В преддверии грядущих изменений, он, не дожидаясь их исхода, предпринял собственные шаги, поставившие его вскоре в абсолютно нелепое, невыгодное и смешное положение.
  
   Итак, 17 сентября 1888 года в своем доме (Шпиталь, N 36) на 82-м году жизни скончался Иоганн Непомук Хюттлер - прадед Адольфа Гитлера по материнской линии и двоюродный дед (или, повторяем, даже родной дед) - по отцовской.
   Многочисленные родственники богатейшего жителя в округе "к своему изумлению обнаружили в завещании запись: "Денежных средств не имеется"."
   Каким-то чудом безналичные накопления (которые должны были создаться за 35 лет владения трактиром) улетучились, а наличные также не обнаружились.
   В этом не было никакой случайности и ошибки, коль скоро именно так и было написано в завещании! Поверить в такое, однако, было просто невозможно, и среди людей, обделенных умершим скрягой, должны были возникать предположения и слухи о том, куда же и как задевались его богатства.
   Понятно, что многие посчитали, что все денежки были загодя переданы Алоизу - до них вполне могли и в предшествующие годы доходить глухие сведения о том, что и мы сами предполагаем об отношениях дяди и племянника: Иоганн Непомук должен был регулрно передавать шантажисту какие-то суммы. В результате к последнему наверняка установилось не слишком доброе отношение со стороны шпитальских родственников, если даже оно и было лучшим еще до этого.
   Такое мнение сыграло колоссальную роль, отвратив всех заинтересованных лиц от разумной идеи основательно поискать, а не запрятал ли куда-нибудь свои сокровища старый трактирщик.
   В бесполезности этого их должно было уверять и то соображение, какое сами мы позволили себе выше высказать по адресу Иоганнеса Шиккельгрубера: не мог же ведь он унести сокровища с собой на тот свет!
   Но Шикльгрубер не мог, а Гитлер мог вполне: похожее поведение самого Адольфа Гитлера было весьма характерно в конце Второй Мировой войны и отмечалось многими наблюдателями и последующими историками, но проявлялось не по отношению к каким-то жалким деревенским сокровищам, а ко всей Германии и ко всему ее народу:
   "Альберт Шпеер вспоминает о выступлении Гитлера 3 августа 1944 года в Познани на собрании гауляйтеров, где он сказал: "Если немецкий народ в этой борьбе потерпит поражение, значит, он был слишком слаб. Значит, он не выдержал свое испытание перед историей и ни к чему иному, кроме гибели, он не был предназначен". А Гудериан приводит еще более определенное и развернутое высказывание этого "странного националиста" в период, когда война уже вступила на немецкую землю: "Если война будет проиграна, то и народ погибнет. Эта его судьба неотвратима. И нам незачем заботиться о сохранении тех материальных основ, которые потребуются людям для их дальнейшего примитивного существования. Напротив, лучше нам самим все это разрушить, ибо наш народ окажется слабым и будущее будет принадлежать исключительно более сильному восточному народу. Все равно уцелеют после войны только неполноценные, так как все лучшие погибнут в боях""!..
   Притом, заметим, сам Адольф Гитлер вовсе и не собирался умирать в 1944 и 1945 годах, о чем мы собираемся рассказать в следующих книгах. Это, впрочем, уже не считается в наши времена такой уж тайной и великой сенсацией!..
   Иоганн Непомук, обделив деньгами всех своих родственников вроде бы без исключений, как бы расписался в том, что считал себя в состоянии войны со всеми ними, причем, как мы могли убедиться, эта война продолжалась всю его жизнь. Получилась, таким образом, его своеобразная гибель на боевом посту, четко, заметим, соответствующая нашим чудовищным предположениям о том, как именно этот по существу абрек, действовавший супротив всех родственных связей, относился ко всем окружающим его людям и как они сами должны были отнестись, в конечном итоге, к нему самому!
   Это был великолепнейший образец человеческой породы, нисколько не уступающий своими уникальными качествами собственному правнуку!
   В то же время с сокровищами, запрятанными им, случилось нечто подобное мечу Короля Артура: лишь один человек мог овладеть этим предметом, волшебным образом предназначенным ему одному!
   Все последующее нисколько не противоречит предположению, что именно это и было предсмертным намерением самого Иоганна Непомука, передавшего таким образом фамильные сокровища единственному своему достойному потомку, тогда еще не родившемуся, но уже зачатому!
   Ниже мы, однако, еще будем возвращаться к финансовой политике Иоганна Непомука и к вопросу о том, куда же испарились его легальные накопления - ответ на этот вопрос также содержит любопытные подробности, которые еще не могли быть известны в 1888 году.
  
   Характерно, что Вернер Мазер также ухватился за предположение о том, что денежки Иоганна Непомука достались Алоизу: "Доказано, что у Алоиза Гитлера до этого не было денег" - пишет он.
   Такое заявление, надо сказать, не вызывает ни малейшего доверия: ну как можно доказать подобное? Тем более, что даже сам Мазер признает наличие хотя бы достаточно высокого государственного жалования у Алоиза в предшествующие годы (на его размерах мы остановимся ниже), а в попытках доказательства собственной правоты старается оценить, как много денег Алоиз должен был затратить на похороны своих умерших жен и детей, растрачивая тем самым собственные накопления.
   Но в 1888 году кое-что действительно изменилось: "Лишь после смерти Иоганна Непомука все вдруг изменилось. Начиная с этого времени у Алоиза постоянно были не только деньги, но и дома и земельные участки".
   Однако именно покупка первого по счету дома и участка, совершенная Алоизом в 1888 году, производит очень странное впечатление.
   Мазер, к сожалению, не приводит ни точной даты этого события, ни точного значения выплаченной суммы: "Действительно ли он получил деньги [от Иоганна Непомука], как позже предполагали (по-видимому, с полным основанием) наследники, не нашло отражения в документах. Однако в пользу предположения, что отец Адольфа Гитлера получил в наследство деньги, говорит тот факт, что он, заведомо не имевший до этого никакого имущества, в год смерти Иоганна Непомука купил у крестьянина Франца Вебера в небольшой деревушке Вёрнхартс, затерявшейся в узкой горной долине неподалеку от Шпиталя, сохранившийся и поныне солидный дом с коровником, сараем, большим двором, садом и земельным участком за 4-5 тысяч гульденов. /.../ в 1888 г. Алоиз был вынужден позаимствовать 800 гульденов из наследства своих детей Алоиза и Ангелы (якобы для покупки дома в Вёрнхартсе)".
   Судя по деталям формулировок, покупка дома произошла, вероятно, все же еще до смерти Иоганна Непомука. Это случилось либо вследствии ожидания наследства в преддверии хорошо прогнозируемой смерти тяжело больного старого человека, либо, как Мазер и предположил, в результате того, что Алоиз заранее получил от еще живого родственника некоторую значительную сумму из рук в руки - и это были черные, нелегальные деньги.
   Указанная сумма - 800 гульденов из наследства детей Алоиза и Ангелы (т.е. даже, возможно, не все наследство, а только его часть) - позволяет произвести некоторую нижнюю оценку официальных накоплений, имевшихся у Алоиза-старшего на момент кончины его предшествующей жены - Франциски.
   Наследство детей должно составлять четверть совместного общего капитала Алоиза-старшего и его покойной жены, если не было какого-то особого условия на этот счет в их брачном контракте: половина этого капитала принадлежала самому Алоизу-старшему, половину половины жены он унаследовал после ее смерти, а оставшаяся четверть общей суммы и отошла в отложенное наследство их несовершеннолетним детям.
   Т.е. имевшаяся официальная наличность семьи составляла на момент смерти Франциски летом 1884 года минимум 3 тысячи 200 гульденов - и это без возможного приданого уже Клары, которое должно было возникнуть позднее и едва ли равнялось нулю! В целом - не малые деньги.
   Такая оценка вполне согласуется с тем обстоятельством, что в 1888 году Алоиз мог мобилизовать легальную свободную сумму в 4-5 тысяч гульденов безо всяких новых поступлений от Иоганна Непомука, но вынужденно забравшись при этом в наследственные средства собственных детей.
   Но вот тут-то и обнаруживаются странности. Мы уже установили, что такую покупку Алоиз мог осуществить самостоятельно, не дожидаясь получения наследства. Но вот почему-то никто по сей день не задумался о том, а зачем он вообще совершил эту покупку?
   Разумеется, в современной Германии, восстановленной после Второй Мировой войны, да и в Америке - без перерывов на какие-либо войны, стремление обзаводиться собственными домами доходит до мании - и там, понятно, просто неприлично задаваться подобным вопросом.
   Но историки из других стран куда же смотрели?
  
   Дело в том, что приобретенный дом находился слишком далеко (более сотни километров по прямой) от места службы Алоиза в Браунау-на-Инне - и не годился для его постоянного проживания там с семьей, если он оставался на службе. Покупка имела практический смысл только в случае немедленного (или очень скорого) выхода Алоиза на пенсию.
   Этого, однако, не произошло, и покупка оказалась совершенно бессмысленной - и через несколько лет Алоиз вынужден был продать этот дом и участок, причем если и не с заметными материальными потерями, то и не с очень большой выгодой: в октябре 1892 года (или чуть позднее) Алоиз продал дом в Вёрнхарсте крестьянину Иоганну Хобигеру за 7000 гульденов, из них 4000 - с рассрочкой выплаты.
   Отсутствие сведений о точной сумме при покупке и об условиях рассрочки при продаже не позволяет в точности расценить рентабельность совокупной сделки.
   Совершенно очевидно, однако, что жить Алоизу с семьей в этом доме оказалось невозможно.
   Почему же вообще произошла такая глупость?
  
   Ясно, что со смертью Иоганна Непомука связывались большие надежды Алоиза. Они относились к самым различным жизненным аспектам.
   Именно законное унаследование накоплений процветавшего трактирщика, не вызывавших своим происхождением никаких особых подозрений, и решало бы окончательно все проблемы Алоиза: он становился официально богатым человеком и хозяином себе самому.
   Получение наследства было выгодным само по себе, а кроме того позволило бы потихоньку ввести в оборот и значительные суммы накопленных нелегальных средств, дополняя ими свои расходы.
   Государственная служба теряла тогда всякое значение для Алоиза - и можно было вовсе покончить с этой опостылевшей деятельностью, принявшей, как можно полагать, в конце концов для него почти такой же бутафорский характер, как и занятие сельским трудом у его предков. Можно было бы беспрепятственно выходить на пенсию, уже не считаясь с ее сокращением при недостаче выработанного стажа. В пользу такого предположения и свидетельствует последующий поспешный выход Алоиза на пенсию, как только это оказалось возможным; но удалось это ему лишь через семь лет.
   В предвкушении такого триумфа он и позволил себе еще при жизни доброго дядюшки купить роскошный (по здешним деревенским масштабам) дом в горном ущельи - дабы зажить в нем с семьей со всем удовольствием и на полной свободе!
   Для этого понадобилось вложить в покупку почти все легальные средства (залезть для этого даже и в наследство детей); нелегальных, вероятно, у него имелось еще предостаточно, но их по-прежнему нельзя было публично демонстрировать.
   Здесь, конечно, сказалась общая для Гитлеров страсть к театральным эффектам: старый король еще не умер, а новый уже обзавелся дворцом в ближайших окрестностях!
   Полное же отсутствие наследства, выяснившееся после смерти Иоганна Непомука, поставило Алоиза в тяжелейшее и унизительное положение!
  
   Бессмысленная, как оказалось, покупка связала все наличные законные средства Алоиза, которые удалось выручить лишь через несколько лет (притом, повторяем, не известно, насколько выгодным образом!), а самого Алоиза выставила в смешном и глупом виде!
   То прежнее завещание старого трактирщика, которое, как мы полагаем, давно находилось у Алоиза в кармане, мгновенно обесценилось, и полезно использовать эту бумагу Алоиз мог бы теперь только таким способом, как поступил его собственный сын со своим школьным аттестатом (ниже мы напомним эту знаменитую историю)! Даже и настаивать на незаконности нового завещания не имело ни малейшего смысла: коль скоро денег не было вообще, то не о чем было и спорить!
   Все это, с одной стороны, однозначно свидетельствует о том, что Алоиз не получил после смерти Иоганна Непомука ничего, что бы оправдывало его покупку дома и возможность выхода на пенсию; а с другой стороны, такой исход событий был для него совершенно неожиданным - иначе эта идиотская покупка и вовсе не состоялась бы!
   Так уже умерший Иоганн Непомук напоследок снова начисто переиграл Алоиза!..
   Теперь уже последний никогда до конца собственной жизни не мог получить причитающихся ему семейных сокровищ и вообще не мог обрести законного статуса настолько богатого человека, как он на это рассчитывал!
   Все собранное им досье против Иоганна Непомука сохраняло после этого лишь негативный для Алоиза смысл, обличая в шантаже его самого. И оно, конечно, было немедленно уничтожено.
  
   Теперь Алоиз мог воспользоваться лишь одним позитивным для себя моментом: приводя в озлобление остальных родственников, он никак не опровергал слухи о том, что получил значительную сумму от умершего дядюшки. Так можно было утверждать даже и при возможных официальных расследованиях - такое утверждение невозможно было ни проверить, ни опровергнуть: Иоганн Непомук ведь вполне в принципе мог, и не обязательно в самые последние недели и месяцы накануне смерти, передать какие-то суммы или самому Алоизу, или его жене Кларе.
   Тут, конечно, грозили определенные возможные неприятности: неясно, как обстояло дело с уплатой налога на наследство. Однако, чисто из житейских соображений, власти должны были бы взглянуть сквозь пальцы на официально неоформленное фактическое унаследование суммы порядка в одну-две-три тысячи гульденов, а примерно настолько Алоиз и смог, очевидно, публично расширить размеры собственного капитала, которым можно было пользоваться без риска существенных неприятностей. Поэтому ему самому было выгодно распускать слухи и намеки о таком фиктивном унаследовании.
   Не исключено, также, что и продажа дома в Вёрнхартсе сопровождалась некоторой фиктивной деталью: дом, возможно, был продан лишь за три тысячи гульденов (найти деревенского покупателя, готового основательно раскошелиться на такой объект, наверняка было непросто!), а оставшаяся сумма (или ее часть) вовсе не поступила к продавцу, но позволила ему, во-первых, оправдать собственную глупость и собственные потери в глазах окружающих, а, во-вторых, легализовать часть его нелегальных средств, представив их в качестве полученной оплаты проданного дома. Крестьянину-покупателю также было бы выгодно хранить такой секрет в тайне.
   Алоизу теперь можно было позволить себе даже некоторые бытовые вольности - отнюдь не роскошные: после 1888 года хозяйство в доме стала вести горбатая сестра Клары - Иоганна Пёльцль. Это было существенным подспорьем для беременной, как уже упоминалось, супруги. Отметим, однако, что не известна точная датировка появления этой особы в семействе Гитлеров - а это создает еще и дополнительные варианты в возможной трактовке тех событий, которые мы только что рассматривали; к этому нам придется вернуться позднее.
   Заодно Алоиз безусловно обманул и историков типа Мазера, хотя едва ли в этом состояла его личная цель!
  
   Но всего этого было слишком мало по сравнению с прежними мечтами Алоиза!
   Ведь речь шла, напоминаем, о том, что в распоряжении Иоганна Непомука должны были находиться не только основные средства преступного клана, нажитые после 1821 года, но и часть сумасшедших денег, добытых в баснословно прибыльный для контрабанды период конца XVIII - начала XIX века, и частицы сокровищ, награбленных наполеоновскими солдатами по всей Европе, и даже, возможно, часть древних кладов, накопленных разбойничьим кланом за все четыре столетия его существования!
   Что такое по сравнению со всем этим жалкие взятки, полученные Алоизом в течение десятилетий его упорной службы?
   В итоге, в сущности, рухнули все материальные планы и расчеты всех этих предшествующих десятилетий жизни Алоиза, ради которых он и запродал свою бессмертную душу!
   Это был фундаментальный крах - и не только материальный!
  
   Здесь вполне уместно напомнить аналогичные ситуации, возникавшие у других Гитлеров приблизительно в том же возрасте, что и у Алоиза в описываемое время.
   Георг Хидлер в 45 лет похвастался своими будущими богатствами перед младшим братом - и расстроил в результате свою женитьбу. В 50 лет он-таки достиг этого счастья - но тут же, утратив бдительность, навсегда потерял собственного сына. Еще через четыре года он утратил и жену, не сумев ее охранить и сберечь.
   Его младший брат, Иоганн Непомук, в возрасте 46 лет не сумел окончательно разрешить свои проблемы с собственным племянником, а в результате также оказался к концу жизни в достаточно бедственном, угрожаемом положении, и подошедший конец его жизни оказался в сущности и его собственным крахом. Мог ли умирающий в достаточной степени утешиться злорадством в отношении спрятанных им сокровищ?
   Все это происходило с людьми, уже умудренными жизнью и имевшими немалые достижения и успехи - и у всех у них срабатывала одна черта: чрезмерная самоуверенность, притупляющая чувство осторожности и ощущение опасности.
   Еще более трогательное совпадение судеб просматривается при сравнении Алоиза с его сыновьями - Алоизом-младшим и Адольфом.
   Но эту тему мы будем развивать уже в нижеследующих разделах книги.
  
   Вот в такой-то обстановке 20 апреля 1889 года и родился Адольф - сын Алоиза и Клары Гитлер.
   24 апреля он был крещен в местной католической церкви в Браунау-на-Инне.
   Далее начинается история уже его жизни. Он занимает в нашем дальнейшем повествовании место своих предков - тех самых, ни один из которых не вырывается из заданных социальных рамок, согласно уверениям многочисленных биографов Гитлера.
   Думается, что мы теперь уже имеем право отметить, что компетентность и профессиональная пригодность этих последних - ниже всякой критики!
  
  
   2.6. Алоиз Гитлер выходит на пенсию.
  
   Первые годы Адольфа Гитлера не должны были сопровождаться какими-либо экстраординарными особенностями его детской жизни.
   Он рос на заботливом женском попечении: почти до пяти лет оставался единственным сыном у своей матери; в доме находилась еще младшая сестра последней - незамужняя и бездетная горбатая тетка Иоганна Пёльцль; сестра Ангела (от предшествующего брака его отца), старшая почти на шесть лет, заботившаяся об Адольфе и в их взрослые годы, вероятно и тогда охотно играла с младшим братиком как с куклой, а его старший брат Алоиз (старше Адольфа на семь лет с небольшим) пребывал на заоблачной высоте, едва ли уделяя значительное внимание малышу, еще не способному на мальчишеские забавы.
   Отец Адольфа, занятый служебными обязанностями, тем более не мог снисходить к младшему сыну.
   К тому же он пребывал в то время в раздрае собственных страстей и старался выбраться из тяжелейшего кризиса, в котором оказался, лишившись ожидаемого наследства от Иоганна Непомука Хюттлера, на которое твердо рассчитывал в течение пятнадцати лет до кончины своего драгоценного дядюшки. Вместо триумфального приобщения к богатству и обретения благополучия и свободы, Алоизу Гитлеру приходилось по-прежнему терпеливо тянуть служебную лямку - постоянно раздражаясь тем, что он не имел возможности демонстрировать окружающим даже и то богатство, которое накопил в результате разнообразных вымогательств в прошедшие годы.
   Эта история могла его определенным образом подкосить - и отчасти умерить его прежнюю энергию и настойчивость. К тому же должна была уже сказываться и тяжесть прожитых нелегких лет.
  
   С 1 января 1892 года в Австро-Венгрии началась очередная денежная реформа: гульдены заменялись на кроны (2 кроны = 1 гульдену); до 31 декабря 1899 года гульдены и кроны имели одновременное хождение. Вот тут-то Алоизу Гитлеру и понадобилось осуществить обмен имевшихся у него нелегальных накоплений.
   Поскольку раньше он этим самостоятельно не занимался, а в Браунау-на-Инне, где он жил и служил, было бы крайне неосторожно привлекать внимание к такой операции, то Алоизу пришлось изобрести для нее оригинальное прикрытие, о котором простодушно поведал Мазер - как это мы уже цитировали. Повторим: "В мае [1892] /.../, когда Адольфу только что исполнилось три года, его отец уезжает в Вену, где остается до 6 июня. /.../ Алоиз /.../ взял в долг 600 гульденов /.../ под залог дома в Вёрнхарстсе. Вполне возможно, что Алоиз, у которого наряду с двумя первыми женами постоянно были и любовницы, вручил эту сумму своей рожденной вне брака дочери терезе Шмидт, которая в это время родила в Швертберге сына Фрица Раммера, на удивление похожего на его сына Алоиза".
   Легко понять, в чем состоял смысл всей этой операции: Алоиз-старший, утративший со смертью Иоганна Непомука собственный канал для нелегального обмена крупных денежных сумм, вынужден был прибегнуть к услугам кого-то из более предпримчивых коллег. Признавшись перед этим коллегой в наличии некоторой небольшой утаенной суммы, возможно предназначенной (как было разъяснено по секрету) на выплату пособия своей незаконной дочери в связи с рождением у нее ребенка, Алоиз дополнительно увеличил эту сумму заемом у этого же коллеги - и все это для того, чтобы обзавестись у него же каналом нелегального размена; воспользовавшись последним, Алоиз и разменял в Вене все имеющиеся у него нелегальные накопления, о размерах которых мы не имеем и приблизительных представлений. Такой маневр, к тому же, позволял и при размене в Вене представить большую часть обмениваемых денег как чужие - на всякий случай: осторожность никогда не помешает!
   Разумеется, взятый долг был благополучно и вовремя возвращен; возможно и дочке с внуком действительно достались какие-то денежки, но главное - Алоиз перевел все свои незаконные накопления в новые денежные купюры.
  
   В августе того же, 1892 года, Алоизу Гитлеру был присвоен ранг старшего официала таможенного управления.
   При этом Алоиз достиг теоретически потолочного уровня, установленного законом для государственных служащих любых профилей, не имеющих среднего образования. При последнем ограничивающем условии, которое он не смог преодолеть в юные годы без необходимой посторонней поддержки, Алоиз достиг предельно высокого положения, какое и было для него доступно на государственной службе. Это ли не жизненный успех?!
   В штате таможни Браунау не было места для такого чина. Поэтому последовал перевод Алоиза в Пассау - на германско-австрийской границе в точке ее пересечения Дунаем.
   В Хальбахе (под Пассау) Алоиз немедленно завел пасеку.
   В октябре 1892 чады и домочадцы Алоиза переехали в Пассау из Браунау - и поселились в съемном помещении. Лишь поздно ночью отец приходил домой - после ежевечернего посещения пасеки.
  
   Похоже на то, что общение с пчелами уже вышло для Алоиза за рамки первоначальной задачи отмывки денег и превратилось для него в необходимую психотерапию, освобождающую его от возникающих перед сном картин собственных деяний.
   Это является естественной и необходимой потребностью для всех деятелей схожего профиля: Иоганн Непомук Хюттлер имел собственный трактир, в вечернем угаре которого топились все призраки его преступлений и воспоминаний о них; Адольф Гитлер проводил первые половины ночей, будучи не в силах удалиться в свою одиночную койку, в бессмысленных и малосодержательных разглагольствованиях перед секретаршами, адъютантами и не шибко интеллектуальными соратниками по партийному руководству - все равно о чем, только не об актуальнейших проблемах, волновавших и терзавших его.
   Такое поведение, конечно, было характерно не только для членов данного семейства. Мучительные искания Ленина, замурованного почти в одиночном заключении в Горках своими соратниками, включая собственную жену; Сталин, сам загнавший себя в наглухо изолированный дом - по существу тюрьму с жалким прогулочным двориком - и пытавшийся уничтожить всех врачей, способных помочь ему, - это все персонажи из той же оперы. Автор этих строк не решается воспроизвести подробности последних лет существования Иосипа Броз Тито или Мао Дзедуна, будучи не уверен в достоверности и адекватности публиковавшихся сведений.
   Все эти вариации подтверждают общий тезис о том, что зверские преступления все-таки не полностью соответствуют человеческой природе и неизбежно коверкают психику решающихся на них. Это и иллюстрации на тему о прижизненном возмездии, в реальность и неотвратимость которого верит автор этих строк.
   Слабое, надо заметить, утешение для многочисленных жертв злодейских убийств.
  
   В то же время, очевидно, было покончено и с надеждами немедленного выхода Алоиза на пенсию или служебного перемещения куда-нибудь поближе к дому, приобретенному в 1888 году в Вёрнхарстсе - еще накануне кончины Иоганна Непомука. Осенью 1892 и последовала упомянутая продажа дома за три тысячи гульденов наличными и еще четыре - в рассрочку (как мы полагаем - фиктивную).
   В результате Алоиз высвободил основную часть имеющихся у него легальных средств, замороженных этой нелепой покупкой, и отмыл часть нелегальных.
  
   Возможно, что эпизодическое общение с внуком наводит Алоиза на идею продолжить собственное размножение. Или наоборот - это Клара постаралась принять меры к тому, чтобы муж не отвлекался на собственных детей, размножавшихся вдали от его законной семьи. Так или иначе, но 24 марта 1894 года и у них происходит прибавление семейства: родится младший брат Адольфа - Эдмунд Гитлер.
   Адольфу уже почти пять лет - это уже вполне сознательный детский возраст. Удивительнейшим образом ни в "Майн Кампф", ни в каких-либо частных устных воспоминаниях Гитлера не возникает ни единого слова ни о его старших брате и сестре, ни о младших: младшая сестра Паула родилась еще через два года - 21 января 1896 года, вроде бы в том же году безвозвратно бежал из дому их старший брат Алоиз, которому тогда исполнилось четырнадцать, а 2 февраля 1900 года умер от кори Эдмунд, не доживший до шести лет. Все это, согласитесь, немаловажные события для подраставшего Адольфа!
   В зрелые годы Гитлера связывали со старшим братом и обеими сестрами весьма странные отношения, о которых много ниже. Странности эти начались, судя по всему, еще в их детстве, а единственное объяснение этим странностям - патологический эгоизм Адольфа Гитлера, приобретенный им по наследству.
  
   1 апреля 1894 года, сразу после рождения Эдмунда, Алоиз-старший переводится по службе в Линц; семья остается в Пассау.
   Лишь еще через год Алоиз Гитлер покупает дом с обширным земельным участком в Хафельде под Ламбахом-на-Трауне. Это, заметим, не очень близко от места службы Алоиза в Линце, до него - более двадцати километров. Следовательно, последующий выход на пенсию к данному моменту был уже решен.
   В апреле 1895 семья переезжает в Ламбах, а Клара вновь немедленно становится беременной - будущей Паулой.
   1 мая 1895 года шестилетний Адольф Гитлер поступает в 1-й класс начальной школы в Фишльхаме под Ламбахом - и успешно учится читать и писать.
   Вскоре после этого, 25 июня 1895 года, происходит существенное изменение всего семейного быта: Алоиз-старший удаляется на пенсию. Ему в это время исполнилось 58 лет, но тянуть до законных 65 он уже просто не мог и не хотел.
   Этот уход происходит сразу по достижении сорока лет с момента его поступления на службу - в Вене в 1855 году, что обеспечивает ему теперь полноценную пенсию. Мазер сообщает: "Досрочный выход на пенсию "в связи с непригодностью для дальнейшего прохождения службы по заключению врачей", однако пенсия выплачивается полностью ввиду более чем сорокалетней выслуги. /.../
   Когда он /.../ вышел /.../ на пенсию, его годовой оклад составлял свыше 1100 гульденов, причем в Пассау ему еще доплачивали 220, а в Линце 250 гульденов. После выхода на пенсию выплата надбавок прекратилась. Налогами можно пренебречь. Будучи пенсионером, Алоиз Гитлер платил в год по 20 крон".
   Пенсия, таким образом, равнялась его последнему основному окладу за исключением дополнительных надбавок и составила 2196 крон в год или 183 кроны в месяц - при отсутствии квартплаты, поскольку семья обосновалась в собственном доме, и при наличии земельного участка, на котором можно было выращивать сельскохозяйственные продукты и, добавим, разводить пчел!
   Много это или мало?
  
   По поводу материального положения молодого Адольфа Гитлера несколько в более поздние годы приводятся следующие сведения: "Юрист с годичным стажем работы в суде получал в то время 70 крон в месяц, молодой учитель в первые 5 лет работы 66 крон, почтовый служащий 60 крон. Асессор венского реального училища до 1914 года получал месячный оклад 82 кроны. Бенито Муссолини, который в 1909 г. был главным редактором газеты "Авениль дель Лабораторе" в тогда еще австрийском Триесте и одновременно работал секретарем социалистической рабочей палаты, получал за обе работы 120 крон".
   Указанная должность почтового служащего примерно соответствует той, с которой начиналась и карьера самого Алоиза (тогда - еще Шикльгрубера). Он, таким образом, исходно принадлежал к самой нижней части среднего класса, поднимаясь к его середине вместе с прочими собратьями по классу с течением лет, повышениями по службе и ростом служебных окладов.
   Понятно, что при тогдашних нормальных порядках все наемные специалисты, не имевшие образования - рабочие, работники торговли и обслуживания и т.д. - получали обычно еще меньше, но, тем не менее, и они имели возможность обеспечивать семьи и давать своим детям хотя бы начальное образование, придающее шансы на дальнейшее продвижение.
   Алоиз Гитлер накануне своего ухода на пенсию и сразу после него получал содержание, вполне соответствующее его социальному статусу представителя среднего класса - уже несколько выше среднего уровня для этой среды.
   Это, однако, совершенно не соответствовало иным реалиям его личности и его материального благосостояния.
  
   С одной стороны, по своему материальному положению, с учетом его нелегальных накоплений, Алоиз был много выше той среды, которая соответствовала его легальному материальному уровню.
   С другой стороны, с учетом его истинного культурного уровня, не имевшего возможности развиваться в течение всей его служебной жизни, заполненной рутинной работой, заботами и преступными тревогами, он не приобрел образованности, позволяющей общаться с мало-мальски цивилизованными личностями. Пределом его мечтаний и оставался уединенный солидный сельский дом в лесистом ущелье, который он неудачно и приобрел раньше времени в Вёрнхарстсе.
   Процветающий замок, в котором можно было бы устраивать шумные балы и принимать в изысканных беседах избранную публику, совершенно не мог его интересовать - и оказался уделом мечтаний уже его собственного сына Адольфа, с детства хотя бы присмотревшегося к видимости полноценной обеспеченной и культурной жизни.
   Оказавшись в свободном и беззаботном положении, о котором он явно мечтал долгие десятилетия своей прошедшей жизни (надеясь, правда, на гораздо более обеспеченное легальное существование), Алоиз Гитлер внезапно очутился в полном духовном вакууме.
   Лишившись обыденного общения с людьми в рамках распорядка, регламентированного служебным положением, он внезапно оказался в значительнейшей изоляции ото всех людей вообще.
   Сам он, скорее всего, мог обвинять в нелепости и трагичности этой ситуации то ускользнувшее от него дополнительное богатство, которого лишил его Иоганн Непомук.
   Нам же представляется, что еще большее богатство, пусть даже вполне легальное и доступное для демонстрации, создало бы для Алоиза Гитлера еще больше проблем: в строго регламентированном традиционном австрийском обществе той эпохи, очень замкнутом, чопорном и не слишком интеллектуальном, не находилось места для парвеню, дворян из мещанства, выходцев из чуждой среды.
   Войти же в более свободную интеллегентную общность пролетариев умственного труда тому же Алоизу не позволяла ничтожность его образовательного багажа и его кругозора.
   В этом оказалась подлинная трагедия и его лично, и его семейного окружения.
   С детства лишенные непосредственного общения с интеллигентными людьми, его дети - в том числе сын Адольф - весьма поверхностно могли ориентироваться в истинных культурных ценностях.
   Только в сказке Золушка может без проблем приобщиться к вершинам того мира, на задворках которого ей приходилось жить и расти! В реальной же жизни для такого требуются непреклонная воля и труд, бесполезные при отсутствии природных способностей, а главное - грамотное осознание собственной ситуации и наличие внутреннего стимула для необходимого собственного перевоспитания, расширения кругозора и пополнения образования.
   Трагическая (и для нее самой, и для ее семьи, и для всей России) судьба последней русской царицы Александры Федоровны - печальнейший пример такой Золушки, так и не сумевшей избавиться от ментальности принцессы из чисто декоративного германского княжества при переходе на роль всероссийской императрицы!
   Вот такого-то стимула и был начисто лишен Алоиз-старший - и практически не сумел посеять семена стремления к самосовершенствованию у собственных детей.
   Никто из них даже не стремился к полноценному образованию - об этом свидетельствуют неумолимые факты.
  
   Сам Алоиз Гитлер, как мы увидим, если и унывал, то недолго.
   По складу своей личности он предпочитал преобладать над окружающими - как и все Гитлеры! На службе он, надо полагать, бывал суров с нижестоящими чиновниками, а амплуа таможенника подразумевает и значительнейшую власть над подавляющим числом людей, пересекающих границы. Каждый, кто и в наши времена хотя бы несколько раз приватно преодолевал государственные границы, становился если не жертвой, то свидетелем традиционно хамского поведения этой категории служителей закона.
   Почти любой человек может отыскать себе подобных, которые относились бы к нему с определенным уважением и почтением. Тем более не трудно было отыскать таковых в деревенской глуши и Алоизу, объективно занявшему после выхода на пенсию далеко не нижайшее общественное положение.
  
   До лета 1895 года его родные по существу не видели Алоиза в собственном доме. Сам он не имел ранее возможности ни вникнуть в быт своей семьи, ни познакомиться с собственными детьми.
   Столкновения с людьми на работе в достаточно нервных конфликтных ситуациях, от которых он отдыхал в общении с пчелами, разнообразилось только сменой партнерш в семейной постели, в которой он ночевал далеко не в каждую ночь и даже не в каждый месяц.
   Это был абсолютно примитивный образ жизни. При такой ситуации приходится даже удивляться изощренности тех комбинаций, которые он успевал продумать и провернуть в своей нелегальной деятельности.
   Теперь же ему пришлось заново знакомиться с реальной жизнью, в том числе - с собственной семьей.
  
   Попытки всерьез углубиться в сельское хозяйство к успеху не привели - Алоиз явно был создан для иного, подобно горным разбойникам на Кавказе и его собственным, Алоиза, многочисленным предкам.
   "Алоизу Гитлеру приходилось обрабатывать в Хафельде 38 тысяч квадратных метров земли, что было для него нелегко, так как последний раз он занимался крестьянской работой 35 лет назад, а дети еще не в состоянии были оказать ему сколько-нибудь существенную помощь" - и с занятиями сельским хозяйством было быстро и окончательно покончено: проза жизни нисколько не соответствовала его мечтам, лелеемым с детства, когда он был насильственно лишен всяких перспектив самостоятельного сельского процветания.
  
   Впервые занявшись на пятьдесят девятом году жизни воспитанием детей, Алоиз поначалу не имел успеха и на этом поприще.
   Эдмунду в момент фактического возникновения отца в семье был год с небольшим, а Паула родилась через полгода после этого - в январе 1896; они оказались первыми младенцами, все естественные художества которых Алоизу пришлось выносить, не покидая собственного дома - это было определенной новинкой в жизни отца многочисленных детей!
   Даже не зная никаких бытовых подробностей, не приходится удивляться тому, что в результате нервозность в доме накалилась до такой степени, что самый старший и решительный из детей, Алоиз-младший, предпочел навсегда покинуть такое родительское гнездо!
   Возможно, однако, это произошло даже до рождения Паулы: Залесский указывает, что ему было в то время только тринадцать лет.
   Заметим, что мотивы конкретных конфликтов двух Алоизов так и остаются неизвестными.
  
   Позднее стало принято считать, что Алоиз-младший был абсолютно непутевым ребенком - об этом как бы свидетельствует и его последующая биография.
   После побега из дома он сначала подвизался рабочим на фермах, потом - "официантом, в период времени с 1900 по 1902 г. дважды попадал за кражи в тюрьму. В 1907 г. он работал в Париже, откуда в 1909 г. переехал в Ирландию, где женился и где у него родился сын Уильям Патрик. В 20-е годы он жил в Германии, снова попал в тюрьму в Гамбурге по обвинению в двоеженстве и затем вновь возвратился в Англию. Когда Адольф Гитлер стал важнейшей политической фигурой в Германии, Алоиз попытался извлечь из этого выгоду для себя. Незадолго до войны он открыл на Виттенбергерплатц в Берлине ресторан "Алоиз". Однако Адольф всегда полностью игнорировал его и даже запретил упоминать имя брата в своем присутствии" - Алоиз-младший, таким образом, кроме всего прочего и увернулся от исполнения патриотического долга в Первую Мировую войну.
   После же Второй Мировой Алоиз сменил свою фамилию и мирно скончался в Гамбурге в 1956 году.
   Согласимся - не очень почтенная биография, но и не слишком мрачная для человека, с четырнадцатилетнего (или - даже тринадцатилетнего) возраста оказавшегося на улице. Большая часть его жизни пришлась при этом на достаточно праведную трудовую деятельность - и он, в отличие от своих ближайших родственников, похоже, никого не убивал!
   В чем заключались претензии к нему со стороны закона в различных странах - это, вроде бы, вполне очевидно, но вот чем конкретно были недовольны его отец и его младший брат Адольф - это очень и очень неясно.
   При этом нам, в отличие от биографов Гитлера периода 1933-1945 годов и позднейших его поклонников, было бы положено воспринимать негативное отношение к кому-либо со стороны Алоиза-старшего и Адольфа Гитлера отнюдь не в качестве отрицательной характеристики этого кого-то!
   Заметим, что сам Алоиз-младший (в отличие от Адольфа) никогда не высказывал никаких претензий к поведению собственного отца и никогда не разъяснял причин своего бегства из дома - и строго придерживался этого всю жизнь: и до 1933 года, и в последующий период, и после 1945. Это можно было бы трактовать, как осознание им самим его собственной вины, но какой конкретно?
   Да и что мешало бы ему что-нибудь присочинить на эту тему, как это проделывал Адольф? Ведь реальных свидетелей истинных взаимоотношений двух Алоизов, бывших взрослыми и близкими к ним еще во времена их конфликта, уже абсолютно не оставалось после ухода из жизни Клары Гитлер и ее сестры Иоганны Пёльцль, что произошло еще до Первой Мировой войны. Тем не менее, Алоиз-младший упорно молчал на эти темы - и это притом, что и его сын, упомянутый Уильям Патрик Гитлер, и другие лица, возможно общавшиеся с Алоизом-младшим, вовсю распространяли разнообразную конкретную информацию, полученную ими от Алоиза, но, жестко повторяем, нисколько не порочащую Алоиза-старшего и не проясняющую суть взаимоотношений последнего со старшим сыном!
   Сильно похоже на то, что Алоиз-младший был не менее озадачен знакомством с собственным отцом, неожиданно случившимся в 1895 году, как и этот последний - знакомством с подросшим собственным сыном. В результате сын позволил себе покопаться в отцовских бумагах - о чем мы уже упоминали. Это-то последнее и привело, вполне возможно, к его бегству из дому, причем, заметим, непонятно: выгнал ли его разгневанный отец, застукав на месте преступления, или он сам предпочел унести ноги - дабы не разделить последующей судьбы своего брата Адольфа, обреченного на продолжение общения с отцом!
   Позднее, с 1930 года, когда Адольф Гитлер приобрел общеевропейскую известность, а его старший брат, которому исполнилось тогда 48 лет и он-таки не достиг никакого существенного благополучия, сомнения в истинности избранного пути вполне могли посетить последнего - и он попытался-таки как-то обогреться под крылышком знаменитого братца.
   Но и тут, заметим, он не позволил себе ничего большего, чем попытку устройства моднейшего ресторана (что отчасти ему удалось!) - и не подался, например, куда-нибудь в начальники концлагеря, что снискало бы ему если не уважение со стороны собственного брата, то, во всяком случае, признание ближайших соратников фюрера!
  
   Адольф Гитлер, в отличие от старшего брата, неоднократно позволял себе увлекаться залихватскими рассказами об общении с собственным родителем, например: "Позднее Гитлер рассказывал своей свите, что отец подолгу и жестоко избивал его. И мальчик придумал хитрый способ помочь самому себе: во время побоев он начинал громко считать удары. Отец, сильно испугавшись этого, прекратил свои истязания. Он решил, что бедный парень, видимо, совсем спятил".
   Это свидетельство, заметим, относится к категории забавных сказок. Едва ли это придумано Гитлером, но сам рассказ свидетельствует не о душевных или физических муках, пережитых юным Адольфом, а звучит бахвальской легендой о маленьком Давиде, победившим могучего Голиафа - и явно доставлял удовольствие рассказчику. Он ссылался и на то, что подражал своему любимому герою - Виннету, который стоически выдерживал пытки. Рассказ этот многократно повторялся Гитлером - с указанием даже окончательного подсчета ударов - 32!
   Нелепо думать при этом, что поначалу вынужденное общение отца и сына, начавшись с лета 1895 года и завершившись смертью отца в январе 1903, т.е. продолжавшееся семь с половиной лет - почти до четырнадцатилетия Адольфа, могло сводиться лишь к подобным анекдотическим эпизодам, охотно упоминаемым взрослым Гитлером.
   К тому же это рассказ о последнем физическом унижении Адольфа. Еще позднее, следовательно, отношения отца и сына складывались на совершенно иных основах.
   Или данный эпизод относится к совсем заключительному времени перед смертью Алоиза? Но Адольф явно не делал на этом упор в своем рассказе!
  
   Заметим притом, что данный анекдот содержит чрезвычайно любопытную информацию и об отце, и о сыне. Последний очень четко предугадал последующую реакцию отца, хотя едва ли мог быть заранее уверен в столь точном попадании в цель. Алоиз же обнаружил в этом эпизоде весьма существенные индивидуальные человеческие качества.
   В свое время, приблизительно в начале семидесятых годов, автор этих строк наблюдал на экране телевизора в Москве беседу с Михаилом Михайловичем Громовым - одним из лучших и знаменитейших пилотов в истории советской авиации. Автор этих строк с удивлением отметил, что в нескольких рассказанных эпизодах (не авиационного, а житейского характера) заслуженный ветеран выглядел явным позером и пижоном. Разъяснение наступило тогда, когда ему был задан вопрос о том, как он сам объясняет свою способность совершить те немыслимые подвиги, какие он совершил. Громов ответил, что это потому получалось так, что он привык всю жизнь наблюдать себя со стороны и таким образом контролировать собственные поступки. Стало понятно, что это был театр одного актера и одного зрителя в едином лице: Громов хотел быть героем в своих собственных глазах, старался выглядеть таковым, а в результате и был таким на самом деле!
   Вот и Алоиз Гитлер обладал определенным сходным качеством (хотя и не был авиационным героем!): при взгляде на себя со стороны он явно понял и ощутил, что вся эта сцена порки выглядит по-идиотски, а он сам - абсолютно смешон и нелеп: как будто это не он производит экзекуцию над сыном, а тот сам руководит поркой, а отец ему подчиняется! Безо всяких последующих объяснений на эту тему, отец впредь просто не позволял себе снова попадать в ситуацию, в которой он уже оказывался смешон и нелеп себе самому - не говоря уже о сыне, ясно давшему ему понять, как же отец выглядит в его, Адольфа, глазах!
   И очень похоже, что это было именно то, чего интуитивно или сознательно и хотел добиться от отца его собственный сын! Последний сам относился к числу людей, никогда не позволявших себе выглядеть смешным в глазах окружающих!
   Еще одна интереснейшая особенность: рассказывая этот эпизод, достаточно яркий и, согласимся, оригинальный, Адольф ни слова не обмолвил о том, что же послужило поводом для порки, закончившейся столь необычным образом! Разумеется, и тогдашние слушатели, и позднейшие читатели этого рассказа вполне могли не задумываться об этом: мало ли почему - из-за очередных, допустим, неважных школьных отметок сына!
   Нам же представляется, что это умолчание носило совершенно не случайный характер!
  
   Наверняка, конечно, неопытный воспитатель Алоиз, должен был наломать дров на первых порах общения с собственными детьми. В то же время он бесспорно был человеком обучаемым - хотя бы и на старости лет, и собственные неудачи должны были серьезно откорректировать его поведение.
   Бегство Алоиза-младшего в 1895 или 1896 году и смерть Эдмунда в 1900 году наверняка заставили Алоиза-старшего более серьезно отнестись к единственному оставшемуся сыну - и узреть в нем естественное собственное продолжение, способное достичь целей, не достигнутых отцом.
   А ведь Алоиз по-прежнему должен был мечтать о несбывшихся достижениях - и по-прежнему стараться их достичь; только такое отношение к важным задачам и было присуще всем Гитлерам: "Отец был очень упорен в достижении поставленных целей..." - повторим эту характеристику, выданную Адольфом Гитлером.
   Но вот раскрывать и честно описывать ту конкретную почву, на которой была сделана хотя бы попытка со стороны отца достигнуть единства во взглядах с собственным сыном, Адольф Гитлер уже никак не мог себе позволить, поскольку такое единство взглядов в действительности наверняка было достигнуто - и привело сына к вполне определенному и крайне засекреченному началу его собственного жизненного пути.
  
   Оказавшийся ненужным сельский дом Алоиз решает сменить на городское житье: "В июле 1897 г. Алоиз продал дом в Хафельде и переселился в Ламбах-на-Трауне, где в то время насчитывалось около 1700 жителей и где ему вместе с семьей пришлось почти полгода жить в доме N 58 (позднее гостиница "Ляйнгартнер"), а затем вплоть до поздней осени 1898 г. снимать квартиру у мельника Цёбля, где девятилетнему Адольфу приходилось слышать шум мельницы и работавшего по соседству кузнеца Прайзингера, который подковывал лошадей. Новая обстановка пришлась по душе его отцу, который завел знакомство с новыми людьми и проводил с ними большую часть своего времени. К тому же у него не было возможности заниматься здесь своими любимыми пчелами. Однако у Адольфа, который был очень чувствителен к шуму, это время не оставило особенно приятных воспоминаний. Возможно, здесь и таятся корни той странной нелюбви, которую он всю жизнь испытывал к лошадям и верховой езде, но это только предположение".
   Здесь-то, как можно было бы посчитать, Алоиз Гитлер и обрел свое истинное призвание вплоть до конца своих дней: вещать провинциальным дурням о необыкновеннейших приключениях, каковых накопилось в избытке за сорок лет службы у него самого и у его коллег - охотников за контрабандистами и прочими нарушителями закона. По существу это должно было весьма походить на знаменитые застольные беседы, которые, повторяем, годами вел его прославленный сын перед восхищенными слушателями.
   Алоизу теперь оставалось лишь отказаться от неудобства временных жилищ и обзавестись вполне комфортабельными условиями для регулярного исполнения этого приятного занятия.
  
   Дом в Хафельде под Ламбахом "Алоиз продал с выгодой для себя, а на часть вырученных денег приобрел дом в Леондинге" - непосредственно близ Линца.
   "Представительный дом в Хафельде /.../ купил венский аристократ доктор Конрад фон Здекауэр".
   На покупку дома в Леондинге Алоиз выложил 7770 крон (соответствует, напоминаем, 3885 гульденам). Тут снова произошла какая-то махинация, поскольку Мазер сообщает, что этот дом был заложен еще предшествующим владельцем за 2520 крон; похоже, что Алоиз заплатил за покупку указанные 7770 и перенял на себя долговое обязательство прежнего владельца; номинальная цена дома составила, таким образом, приблизительно 10 тысяч крон, что примерно соответствовало тому, за сколько этот дом позднее был продан уже после смерти Алоиза - к этому мы, конечно, еще вернемся.
   Так или иначе, но продолжение такого вольного обращения с недвижимостью не было, конечно, типичным для пенсионеров уровня Алоиза, и дополнительно свидетельствует о его существенной обеспеченности нелегальными накоплениями.
   "В ноябре 1898 г., когда Адольфу не исполнилось еще и десяти лет, отец приобретает в Леондинге под Линцем дом, который стоял рядом с кладбищем. Туда в феврале 1899 г. и переезжает семейство, прежде чем Адольф успевает перейти в четвертый класс своей уже третьей по счету школы, куда ему придется ходить до сентября 1900 г."
   Вот там-то Алоиз и обзаводится своим постоянным местонахождением вплоть до дня собственной кончины, разумеется - в ближайшем кабаке.
   "Алоиз не был домоседом. /.../ Часто утверждают, что отец Адольфа был пьяницей и постоянно просиживал в ресторане. Это не так. И в Браунау, и в Ламбахе, и в Пассау, Леондинге и Линце он пил не больше, чем положено" - нам нечего добавить к этой трогательной характеристике, тем более, что мы, в отличие от Мазера, не знаем, сколько же положено пить!
   Опасаемся, что и Алоиз Гитлер не слишком-то разбирался в этом или, во всяком случае, разбирался в этом несколько отлично от того, как это представляет себе почтенный историк Мазер.
  
   Если же рассуждать всерьез, то нужно заметить, что нормы выпивки сугубо индивидуальны, меняются с возрастом и количеством суммарного поглощенного алкоголя, а также испытывают текущие колебания, зависящие от сиюминутного нервного и психического состояния пьющего.
   Можно притом произвести весьма грубую качественную классификацию мужчин (у женщин она несколько иная), подразделив их на три категории: непьющие, пьющие и спивающиеся. Личности, относящиеся к последней категории, быстро теряют человеческие качества, на индивидуальном уровне представляют собою значительную опасность при бессмысленных пьяных и похмельных конфликтах, а на общественном уровне создают собою немаловажный фактор при попытках введения сухого закона или других идиотских административных мероприятиях массового масштаба.
   Разница между непьющими и пьющими, вроде бы, достаточно различима, но не сопровождается очевидными иными различиями в позитивно-негативном разрезе, а в ретроспективе порождает значительные трудности при идентификации личных особенностей.
   Широко известно, что в течение большей части известной жизни Адольф Гитлер был непьющим. Менее ясно это в отношении Иоганна Непомука Хюттлера: с одной стороны, он не мог быть сильно пьющим, поскольку должен был бы быстро оказаться спивающимся, очутившись в роли владельца трактира; с другой стороны, в этом специфическом разрезе мы о нем практически ничего не знаем.
   Алоиза-младшего, еще жившего в родительской семье, пытаются представить в роли какого-то бесшабашного и разгульного мальчишки, но все это крайне неконкретно, а его дальнейшая профессиональная деятельность не только официанта, но и владельца ресторана, также, вроде бы, не располагала к систематическому пьянству.
   Явно пьющими были предположительный дед Гитлера Георг Хидлер и его (Адольфа Гитлера) отец Алоиз-старший - как бы Мазер ни старался поставить последнее под сомнение.
   Таким образом, пьющие мужчины из этого семейства оказывались вроде бы гораздо менее опасными личностями по сравнению с непьющими - довольно неутешительный факт для принципиальных противников пьянства. Впрочем, закономерности, прослеживаемые в единственном семействе, не могут, конечно, претендовать на значительные обобщения.
   Так или иначе, но с этого момента тема пьянства укореняется в наших изысканиях, хотя с этим мы, возможно, запоздали, а начинать нужно было бы еще при анализе взаимоотношений братьев Хидлеров-Хюттлеров; но нам постоянно не хватает конкретных фактов, на которые совершенно не обращали внимания наши предшественники, имевшие дело с еще не остывшей информацией и с еще живыми свидетелями.
  
   Разумеется, нужно согласиться с Мазером, что Алоиз не мог физически постоянно просиживать в ресторане, поскольку последний был обязан периодически закрываться.
   Ничего удивительного не было и в том, что в таких ситуациях уже подросшему сыну приходилось доставлять подвыпившего отца домой - благо это было недалеко.
   Позднее Адольф Гитлер повествовал об этом с недобрыми подробностями: "В противоположность /.../ картине [жизни в Леондинге], где, вопреки всем элементам нервозности, преобладают последовательность и размеренность, буржуазная солидность и чувство уверенности, легенда, созданная самим Гитлером, повествует о бедности, нужде и скудности в родительском доме и о том, как победоносная воля отмеченного печатью избранности юноши сумела преодолеть все это, равно как и деспотические амбиции бесчувственного отца-изгоя. Чтобы привнести в эту картину еще больше эффектной черной краски, сын впоследствии даже сделал отца пьяницей, которого ему приходилось, ругая и умоляя, со сценами "ужасающего стыда", уводить домой из "вонючих, прокуренных пивных"" - пишет Фест.
   Относительно семейной бедности Адольф Гитлер, конечно, безбожно врет - как и о многом другом в "Майн Кампф", но вот легко ли, действительно, было доставлять домой пьяного отца, хотя бы и обладавшего буржуазной солидностью и размеренностью?
   Отвлекала Алоиза от ресторана и пасека, которой он снова обзавелся, но теперь уже постарался и это обставить комфортом - так, чтобы не тратить времени на пешее путешествие к пчелам: "В Леондинге Алоиз Гитлер, похоже, обрел предел своих мечтаний. Совсем рядом с городом у него был красивый дом с садом, так что ему не нужно было теперь ходить к своим пчелам за несколько километров, как в Браунау или Пассау, поскольку ульи стояли всего в нескольких метрах от спальни".
   Самое же существенное было то, что именно в это время и сформировались личные контакты Алоиза с его сыном Адольфом, который, сделав упор в собственных воспоминаниях на непривлекательное пьянство отца, постарался придать этим контактам высшую степень несерьезности - чуть ниже мы постараемся усилить этот наш тезис.
   На самом деле, оба они гарантированно должны были осознать весьма весомые мотивы для установления такой близости: отец, увлеченный собственными рассказами окружающим о своих былых подвигах, должен был обнаружить, что теперь и сын способен внимательно его выслушивать и задавать толковые вопросы, а сын, подраставший и постепенно взрослевший, должен был понять, что отец несет не только чушь, но излагает моментами чрезвычайно интересные сведения и соображения!
   Если предположить, что так и происходило, то эта специфическая парочка имеет в мировой литературе известную красочно описанную аналогию, на что никто никогда не обращал внимания, в лице героев "Острова сокровищ" - отставного штурмана пиратского корабля Билли Бонса и начинающего искателя приключений трактирного прислужки Джима Гокинса.
  
   Автор "Острова сокровищ" английский писатель Роберт Льюис Стивенсон (1850-1894) не был выдающимся знатоком пиратского быта, а одного из своих главных героев, Билли Бонса, попросту списал у другого известнейшего писателя - американца Вашингтона Ирвинга (1783-1859), крупного специалиста по злодеям - он с большим успехом играл их даже самолично на профессиональной театральной сцене.
   Не смог Стивенсон воспроизвести и ни единого рассказа Бонса о его пиратском прошлом, да и вообще, казалось бы, этот персонаж описан в книге с весьма существенными логическими огрехами, не бросающимися, однако, в глаза восхищенным читателям.
   Что вообще делал этот Бонс в жалкой провинциальной гостинице, обладая сведениями о сокровищах, зарытых на далеком острове? Почему он прятался при этом от бывших соратников, не предпринимая сам никаких активных действий?
   Если он хотел добыть сокровища самостоятельно, то должен был организовывать экспедицию для этого, а не просиживать в трактире. Если не хотел при этом, чтобы сокровища достались его бывшим сообщникам, то должен был вербовать новых. А если вообще не хотел, чтобы сокровища кому-либо достались, то должен был просто уничтожить секретную карту - и т.д.
   Образ Бонса обладает, однако, значительной жизненной правдой: нарисован человек, уставший от безмерных приключений и уже утративший ориентиры в том, как же ему следует поступать, а его объективные сложности вовсе не выглядят надуманными. Денег, достаточных для самостоятельной организации экспедиции, у него не было; в пиратской среде у него не хватало авторитета, позволявшего ему противостоять соратникам-конкурентам - одноногому Джону Сильверу и слепому Пью; отсутствие личных связей в цивилизованном мире и преступное прошлое, продолжавшее нуждаться в сокрытии, не позволяли ему обзавестись достойными новыми компаньонами; да и вообще приближалась старость и наступал упадок сил, сокращаемых беспрерывным пьянством. В то же время не хватало решимости и покончить с мечтой всей его жизни о значительном богатстве, передав карту капитана Флинта тем, кто мог бы распорядиться ею с большим успехом, или же вовсе уничтожить ее.
   Оставалось тешить себя застольным вниманием деревенских простаков, с ужасом и восхищением внимающих его страшным пьяным россказням. Бонс любил, чтобы его именовали капитаном, на что он, конечно, не имел формальных прав. А самого благодарного слушателя, готового почти бескорыстно возиться с постаревшим пиратом, он нашел в юном Джиме. Последний жил до того без каких-либо сверхъестественных устремлений и был почти готов принять серое убожество обычного существования. Теперь же он приобрел неожиданный новый импульс к жизни и, после соответствующего недолгого, но энергичного перевоспитания, а затем и смерти старого морского разбойника, перехватил из его рук нить отчаянной авантюры!
   Но ведь это же портреты именно Алоиза Гитлера (вспомним описание, приведенное Фестом, о надутом пьянице, любившим, чтобы его именовали господином старшим чиновником!), так и не добравшегося до разбойничьего клада Иоганна Непомука, и его сына Адольфа, подготовляемого воспитанием, подобно книжному Джиму, к передаче эстафеты приключений из рук постаревшего, а затем уже и умершего отца - некогда лихого контрабандиста, а позднее - азартного взяточника!
   Любопытно, что Стивенсон не сделал Бонса родным отцом Джима - это противоречило бы бытовым реалиям или заставило бы чрезвычайно сложным образом утяжелить достаточно простой сюжет романа. Однако писатель, подобно физикам, вынужденно вводящим в свои неправдоподобные описания ядерных реакций какие-то ненаблюдаемые, но необходимые из общих соображений элементарные частицы, должен был обеспечить и Джима родным отцом - совершенно безликим владельцем гостиницы и трактира, умирающим практически одновременно со старым пиратом Бонсом - дабы не помешать упомянутой закономерной передаче эстафеты от старого искателя приключений к молодому.
   Отец Гитлера, описанный своим сыном, воплощал, таким образом, собою сразу двух персонажей "Острова сокровищ" - и физического отца Джима, и духовного!
  
   Нам уже случалось писать о том, какие любопытнейшие шуточки иногда проделывает Бог, навязывая совершенно посторонним писателям абсолютно реальные, но необычайные жизненные сюжеты: мы рассказывали о том, как решающие обстоятельства гибели графа Милорадовича в Петербурге 14 декабря 1825 года были воспроизведены много позднее в одной из новелл Г.К. Честертона, заведомо, конечно, об этом не подозревавшего.
   С "Островом сокровищ" и Гитлерами дело обстоит совершенно по-другому: роман был написан в 1883 году - еще до рождения Адольфа Гитлера, а его отец тогда еще не женился на его матери, но уже вовсю обзаводился собственными детьми. Каким же образом возникло такое несомненное сходство?
   Думается, что тут обошлось безо всякой мистики и без каких-либо потусторонних влияний. Просто Адольф Гитлер, будучи, повторяем, поклонником Карла Мая и другой аналогичной литературы, не мог не быть знаком с популярнейшим романом Стивенсона, прославившимся в переводах по всей Европе.
   Когда именно Гитлер прочитал "Остров сокровищ" - совершенно неважно; у него для этого хватало возможностей: свои якобы откровения об отце Гитлер описывал в 1924 году, а многим читателям (автору этих строк - в том числе) "Остров сокровищ" запомнился сразу и на всю оставшуюся жизнь - тут даже и не нужно обладать феноменальной памятью Адольфа Гитлера!
   Оттуда Гитлер и списал якобы собственные отношения со своим отцом, постаравшись одновременно ни разу не упоминать о своем знакомстве с произведением Стивенсона - иначе аналогия бросалась бы в глаза. Чем же он при этом руководствовался?
   Во-первых, это было частичным и весьма завуалированным признанием того, что и Гитлера с отцом связывал сюжет о запрятанном кладе. И весьма в стиле Гитлера было бы потешить себя таким признанием, которого не сумел разглядеть ни один дурак - Гитлер любил ощущать себя единственным умным человеком на свете!
   Во-вторых, введение в рассмотрение в общем-то опереточного злодея, каким оказался Бонс у Стивенсона, заведомо снижало серьезность того уровня, на котором общались отец и сын Гитлеры - это способствовало поддержанию тайны, которую был обязан сохранять Гитлер всю его оставшуюся жизнь.
   Наконец, в-третьих, изображая отца в виде Бонса, Гитлер умалял значение влияния отца на его собственные, Адольфа, поступки (это было четко отмечено многими комментаторами, включая Мазера и Феста, по множеству иных деталей разнообразных заявлений Гитлера), и, опираясь на контраст, аналогичный контрасту между обессилевшим и превратившимся в ничтожество старым пиратом и энергичным и подвижным Джимом, подчеркивал собственное превосходство над отцом, используя образы, тщательно выписанные английским писателем.
   Это оказалось одной из форм восхваления Гитлером самого себя, а то, что объектом для сравнения он избрал собственного отца, заставляет нас предполагать, что в действительности дело обстояло совсем наоборот: злобный и мстительный фюрер не удержался от желания посмертно унизить собственного отца, взяв реванш за те неравные отношения, которые реально связывали этого отца с этим сыном!
   Забавная в целом игра, вполне соответствующая изобретательному уму, черному юмору и мелкой душонке Гитлера!
  
   Заметим притом, что ситуация, описанная Стивенсоном, и реальный дуэт двух Гитлеров могли содержать еще одно принципиальное различие.
   Понятно, что когда трезвый молодой человек регулярно общается с пожилым пьяным, постоянно поддерживая разговоры на разнообразные темы, то нити бесед могут достаточно часто контролироваться именно трезвым молодым.
   Алкоголь - это, кроме всего прочего, один из множества наркотиков, в определенном смысле - вариант пресловутой сыворотки правды, которую вроде бы используют для того, чтобы развязывать языки допрашиваемым. Алкоголь не может быть универсальным средством для таких целей, поскольку чрезвычайно разнообразно действует на разных людей; у некоторых алкоголь наоборот обостряет различные чувства (кое у кого - чувство опасности) и даже повышает четкость мышления, хотя, естественно, и замедляет все реакции - автор этих строк знает людей, обладающих подобными качествами.
   Пьянство, заметим, нисколько не мешало весьма продолжительной деятельности такого решительного, циничного, мудрого и, подчеркнем, скрытного политика, как Уинстон Черчилль. Тяжелым пьяницей был и знаменитейший и удачливейший разведчик ХХ века Ким Филби, до сего времени (т.е. и много лет после собственной смерти) сумевший сберечь основные тайны своей необычайной роли.
   Так или иначе, но выспрашивание пьяных на предмет извлечения из них информации, которую те держат под строгим секретом, безусловно соблюдаемом в трезвом состоянии, - один из частых приемов, применяемых в быту недобросовестными людьми: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке - гласит известнейшая пословица.
   Успех таких допросов зависит от индивидуальных качеств оппонентов. Некоторые пьяные способны выболтать буквально все - и притом абсолютно не помнить об этом, протрезвев позднее. Каким, например, способом Иоганн Непомук извлекал секреты из своего брата Георга - этого мы не знаем.
   Стивенсон либо упустил такую возможность, либо, более вероятно, сознательно прошел мимо нее: его Джим, претендующий на роль благородного авантюриста, не пользовался столь подлым приемом, беседуя с опьяневшим Бонсом.
   А вот как это происходило у Адольфа и Алоиза Гитлеров - этого мы не знаем. Учитывая же, что беседы отца и сына велись годами, дозировки выпитого Алоизом менялись по обстоятельствам, а Адольф всегда (наверняка - и в юности) был очень ловким и сообразительным парнем, не сильно обремененным балластом совестливости (как будет показано ниже - как раз в результате тесного общения с собственным папашей), его диалоги с отцом могли принимать весьма несимметричный характер: Адольф мог узнавать значительно больше, чем в принципе желал сообщить ему отец.
   Инициатива при этом могла переходить от воспитателя к воспитуемому, а воспитатель далеко не всегда мог даже фиксировать утечку информации, сохраняемой в секрете.
   Так ли это происходило или не совсем, но такую возможность нужно учитывать.
   В пользу ее реальности свидетельствует устойчивый отказ Адольфа Гитлера от употребления алкоголя, возникший с годами. Он так никогда и не представил никаких убедительных обоснований этому - мы еще будем возвращаться к этому вопросу.
   Очень похоже на то, что Адольф Гитлер с некоторых пор очень хорошо понимал опасные свойства алкоголя - и старался уберечь от них себя самого.
  
   Но не является ли наступившая духовная близость Адольфа Гитлера с его отцом, которую сам фюрер старался тщательно затушевать, вообще нашей выдумкой?
   Нет, не является.
   Добросовестный Мазер подчеркивает элементы этой близости, все же промелькнувшие в скупых воспоминаниях Адольфа Гитлера.
   Обратим внимание на эти подробности.
  
   "С того момента, как Адольф пошел в школу, характер у отца испортился. Он постоянно придирается к своему 14-летнему сыну Алоизу[-младшему] и в конце концов вынуждает его в 1896 г. уйти из дому" - об этом мы уже писали, хотя, напоминаем, это могло произойти и в 1895 году.
   В то же самое время дела с Адольфом обстоят практически идеальным образом: "В 1896 г. он переходит во второй класс ламбахской школы при бенедиктинском монастыре и /.../ учится [в этой школе] до весны 1898 г. И там он получает только отличные оценки. Впоследствии он с удовольствием вспоминает, что пел в это время в хоре мальчиков и брал в свободное время уроки пения".
   С удовольствием Адольф участвовал и в церковной службе, "будучи членом монастырского хора и министрантом во время богослужений /.../. В "Майн кампф" Гитлер признается, что хорошо организованное праздничное великолепие церковных праздников заставляло его видеть в профессии католического священника высший идеал стремлений" - и далее Мазер перечисляет однокашников Адольфа Гитлера того времени, которые действительно стали священниками.
   Один из последних выглядит особенно красочно: "Иоганн Хаудум /.../ с 1938 по 1943 г. работал в Леондинге и заботился о том, чтобы могила родителей Гитлера сохранилась "во веки веков"."
   Затем, однако: "Хотя Адольф /.../ и не стал старшим ребенком в семье", - но оказался, повторяем, вскоре фактически единственным сыном! - "отец относится к нему именно как к старшему, опасаясь, что из него может получиться такой же бездельник, как и Алоиз[-младший]. Он [Адольф] оказывается в центре отцовской заботы, которая заключается в нетерпеливых понуканиях".
   Ну и к чему же приводят эти понукания?
   Оказывается, в частности, к следующему: "Многочисленные более поздние высказывания Адольфа Гитлера доказывают, что его критическое отношение к церкви зародилось в Леондинге, где он начал воспринимать некоторые факты в духе своего отца, хотя в Ламбахе относился к ним положительно".
   Характерен диалог Гитлера со священником, преподававшим религию в реальном училище, пересказанный самим фюрером в январе 1942 года: "Однажды он спросил меня...: "А ты молишься утром, в обед и вечером?"
   "Нет, господин профессор, не молюсь. Я не думаю, чтобы Господь Бог интересовался вопросом, молится ли ученик реального училища!.."" - далеко же он ушел от ревностного церковного служки, мечтающего стать священником!..
  
   Соединим эти сведения, смысл которых вроде бы ускользает от Мазера, в более жесткую цепь.
   Итак, сначала (в 1896-1898 годах, в Ламбахе) Адольф Гитлер, практически не общавшийся с отцом, был почти идеальным ребенком - школьным отличником, постоянным и активным участником церковных служб и вообще мечтал стать священником.
   Потом (уже после 1898 года, в Леондинге) его отец обратил на него внимание, ужаснулся, что сын может сделаться бездельником, и принял соответствующие воспитательные меры - в частности к тому, чтобы у того и в мыслях не оставалось позитивного отношения к церкви!
   Или мы в чем-то ошибаемся?
  
   Вот это и есть совершенно откровенное свидетельство о том, что после 1898 года (и особенно, конечно, после 1900 года - после смерти самого младшего сына, Эдмунда) Алоиз Гитлер не только постарался целенаправленно заняться воспитанием Адольфа, но и преуспел в этом отношении.
   Антиклерикализм (если - не атеизм!) был, таким образом, одной из самых невинных вещей, которым Алоиз постарался обучить сына, и о которой последний рискнул более или менее гласно поведать позднее, хотя и такой грех был далеко не невинен в клерикальной провинциальной Австрии рубежа XIX и ХХ веков!
   Степень этого явно воспитанного отношения к церкви уточнял позднее сам Адольф Гитлер - повторим уже приводившуюся цитату: "В юности я признавал лишь одно средство: динамит. Лишь позднее я понял: в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут одни старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам" - это было заявлено 13 декабря 1941 года - в разгар битвы под Москвой.
   А вот и еще - 8 февраля 1942: "Величайший ущерб народу наносят священники обеих конфессий. Я не могу им теперь ответить, но все заносится в мою большую записную книжку. Придет час, и я без долгих церемоний рассчитаюсь с ними. /.../ Решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет". Но такой час, как известно, так и не пришел!
   Остальное же, чему учил его отец, было, надо полагать, еще почище!
   В результате Адольф из отличника, ревностного церковного служки и пай-мальчика превратился почти в атеиста, хулигана, второгодника и такого враля, что даже посмел утверждать, что его отец возмущался этой переменой!
   Ведь на самом же деле Адольф Гитлер стал таким, каким он стал, еще при жизни отца - и постарался не слишком меняться и позднее: вполне, можно полагать, следуя идеалам, заложенным отцовским воспитанием.
   Во всяком случае, конфликты отца и сына, которые Адольфу пришлось придумать как оправдание собственной нерадивости в учебе, были недобросовестной выдумкой будущего фюрера германской нации.
  
   В официальной биографии Адольфа Гитлера, сочиненной им самим, одним из ключевых моментов является якобы возникший конфликт между ним и его отцом: сам Гитлер хотел стать вольным художником, а отец настаивал на его карьере государственного чиновника. Это очень важный и одновременно забавный момент.
   Внимательные критики уже давно заметили, что Гитлер тут безбожно врет: "Гитлер пытался объяснить свои скромные успехи в школе противостоянием отцу, желавшему сделать из сына служащего, в то время как он сам мечтал стать художником. Однако эта версия, содержащаяся в "Майн Кампф", выглядит неуклюжей выдумкой, ибо смерть отца в январе 1903 года никак не изменила отношения Адольфа к учебе" - писал Буллок.
   Той же точки зрения придерживается и Фест: "Когда /.../ сын из-за нежелания учиться и перепадов настроения бросает училище, Алоис Гитлер уже два с половиной года как лежал в могиле, а мнимая угроза карьерой чиновника уж никак не могла исходить от постоянно болевшей матери. Она, правда, кажется, какое-то время сопротивлялась упорным попыткам сына насчет того, чтобы бросить учебу, но скоро у нее уже не оставалось сил на борьбу с его эгоистическим и не терпящим возражений характером".
   Развивая эту тему, мы, с одной стороны, постараемся ниже показать, что до 1903 года (и еще несколькими годами позднее) самому Адольфу Гитлеру даже и в голову не приходило намерение стать профессиональным художником. С другой стороны, мы уже достаточно показали, что Алоиз Шикльгрубер-Гитлер никак не мог быть стандартным образцовым чиновником - и едва ли мог внушать любимому сыну столь жалкую идею сделаться таковым.
   Ярчайшие факты, относящиеся к изменениям в поведении Гитлера в 1900-1901 годах, хорошо известны и засвидетельствованы им самим: "Упорное стремление Алоиза Гитлера сделать из своего сына удачливого государственного служащего, каким был и он сам, уже в одиннадцатилетнем возрасте загнало Адольфа, по его собственному признанию, "в оппозицию", сделало его упрямым и дерзким. Как бы ни изображал Гитлер эту ситуацию, но все детали и взаимосвязи однозначно свидетельствуют, что уже в молодом возрасте Гитлер воспринимал систематическую работу как каторгу" - но не это ли было в глубине души отношением к систематической работе и у Алоиза-старшего, хотя бы ближе к концу его службы?
   Вот известнейший воспитательный эпизод, изложенный Адольфом Гитлером и довольно-таки скептически, что вполне оправданно, пересказанный Фестом: "описание этого якобы продолжительного противоборства, которое Гитлер представит потом как ожесточенную борьбу двух мужчин с несгибаемой волей, является, как это выяснено, во многом его чистой воды выдумкой. А с какой наглядностью он много лет спустя описывал сцену в Главном таможенном управлении Линца, когда отец пытался уговорить его избрать ту же профессию, в то время как сын, "преисполненный отвращения и ненависти", видел тут одну только "государственную клетку", в которой "старые господа сидели друг на друге так плотно, как обезьяны"."
   Все это действительно очень красочно описано, но как обстоит дело с трактовкой данного знаменитого эпизода?
   Ведь разве сам Алоиз-старший не бежал - и довольно-таки недавно! - из этого же обезьянника при первой возможности?
   В свое время, в 1855 году, брошенный на произвол судьбы Алоиз имел единственную альтернативу: остаться сапожником или на всю последующую жизнь утвердиться в таком обезьяннике (хотя ему, наверняка, многократно выпадали и эпизоды гораздо более живой деятельности: таможня - место не для просиживанья стульев!) - и выбора по существу не оказалось. Теперь в его силах было уберечь от такого же и собственных сыновей, хотя он сумел обучить уму-разуму лишь одного из них.
   Не эту ли очевидную цель преследовала данная наглядная агитация? Ведь для увлечения еще незрелого и заведомо падкого на романтику мальчишки опытнейший Алоиз вполне мог бы продемонстрировать куда более привлекательные для сына стороны деятельности таможенников - не самой скучной профессии на свете!
  
   Рассмотрим и другие аспекты обозначенной коллизии.
   Обратим внимание на то, на что почему-то не обращал внимания ни один из наших предшественников: даже если указанный Буллоком фрагмент текста "Майн Кампф" воспринимать точно и буквально (он и цитируется в таком виде практически во всех биографиях Гитлера), то отец Гитлера совершенно правильно оценивал возможности своего сына: из Адольфа Гитлера так ничего иного толкового и не получилось, и едва ли могло получиться, и в конце концов он и сделался не кем-нибудь, а государственным чиновником. Правда, при этом он занял самый высший чиновничий пост во всей Германии, о чем едва ли всерьез мог мечтать его давно умерший отец, хотя - кто знает?!
   Кроме того, Адольф Гитлер сделался, конечно, далеко не стандартным и не образцовым чиновником, но не именно ли этому его старался обучить его отец?
   Обратим внимание и на то, что Адольф Гитлер, выступая вплоть до 1923 года (включительно) мятежником и сокрушителем порядка, сидел в результате этого в тюрьме и описывал свой мнимый конфликт с отцом в "Майн Кампф", а значит - и заново переосмысливал истинную отцовскую позицию, совершенно не известную нам.
   В итоге же Гитлер и провозгласил в качестве обязательной для себя догмы свой собственный приход к власти в Германии лишь строго легальным путем.
   Далее он последовательно старался не слишком противоречить имеющимся государственным установлениям и четко стремился, как коротко было рассказано еще в нашем Введении к данной книге, к овладению государственным аппаратом для окончательного упрочнения захваченной власти. На разных этапах этой борьбы, твердо придерживаясь избранной линии, он неоднократно вызывал недоумение этим у своих более тупых и менее законопослушных соратников, по-прежнему стремившихся к путчам и революциям.
   А ведь очень естественно трактовать такую эволюцию взглядов Гитлера после 1923 года, как полное признание прежней правоты его отца - и дальнейшее следование его заветам!
   Ведь сам Алоиз-старший, как было рассказано, великолепно постарался использовать свое положение государственного служащего в его конфликте со шпитальскими мафиози, инициированном им самим с 1873 года!
   Но действительно ли Алоиз Гитлер занимался долгосрочным планированием жизни и карьеры сына, а не просто высказывал какие-то непоследовательные мысли и соображения, может быть и в пьяном виде, которые сын трактовал позднее согласно собственным усмотрениям?
   И чему же на самом деле должен был учить Алоиз Адольфа - помимо негативного отношения к Церкви, да и это-то зачем проделывалось?
  
   Уже рассмотренные подробности рисуют Алоиза его пенсионных лет в качестве нелепого и непоследовательного монстра - чего-то еще хуже и глупее, чем упомянутый Билли Бонс. Бедный Мазер был даже принужден констатировать: "С того момента, как Адольф пошел в школу, характер у отца испортился" - эту нелепую фразу мы уже цитировали.
   С одной стороны, теперь Алоиз терроризировал сына, пытаясь наставить его на карьеру добросовестнейшего и дисциплинированного государственного чиновника. С другой стороны, он почему-то разрушал самые основы добропорядочного поведения сына, внушая ему резко негативное отношение и к самой Церкви, и ко всем ее шаблонным догматам - личной порядочности, дисциплине и повиновению порядку, постоянно повторяемым в проповедях и заповедях.
   Получается, что это поведение настолько распоясавшегося взрослого хулигана, нигилиста, смутьяна, грубияна и, очевидно, пьяницы, что вполне следует усомниться вообще в реальности такого субъекта в лице отставного таможенника и заслуженного пенсионера, пользующегося заметным уважением окружающих - активного участника общественных застолий, опытного и мудрого советчика в практических делах.
   Чего стоит один только некролог о нем, напечатанный после его смерти в местной прессе: "Имея только начальное образование и будучи поначалу лишь учеником сапожника, он впоследствии самостоятельно подготовился к карьере служащего и добился на этой стезе заметных успехов. Кроме того, он проявил себя и в сфере экономики... Алоиз Гитлер был исключительно прогрессивно настроенным человеком и поэтому искренне выступал за свободную школу. В общении с людьми он проявлял жизнерадостность и поистине юношеский задор. Даже если порой с его уст слетало крепкое словцо, все знали, что под грубой оболочкой таится доброе сердце. Со всей энергией он постоянно выступал за правое дело и справедливость. Будучи хорошо осведомленным буквально во всех делах, он всегда мог дать нужный совет... Не в последнюю очередь его отличали неприхотливость в жизни и хозяйственная жилка. Короче говоря, уход от нас Гитлера пробил большую брешь в наших рядах..."
   В некрологе, таким образом, признается нескрываемо негативное отношение Алоиза к церковной опеке образования; оно, следовательно, и публично им высказывалось - и встречало сочувствие определенной части слушателей. Все же остальное абсолютно несопоставимо с образом отца, который пытался всучить своим слушателям и читателям Адольф Гитлер - или одно, или другое: ни летающих слонов, ни стремительных сухопутных черепах в природе не бывает!
   Так что же было на самом деле?
  
  
   2.7. Последнее дело Алоиза Гитлера
  
   Мы, разумеется, не можем знать, о чем же конкретно происходили долгие и неоднократные беседы Адольфа Гитлера с его, как правило, подвыпившим отцом в течение немалых лет, предшествовавших смерти последнего.
   Однако действия Адольфа Гитлера, предпринятые в период 1930-1933 годов в ответ на угрозы разоблачения преступного семейного прошлого его предков, о которых нам еще предстоит рассказать, однозначно свидетельствуют о том, что Адольф конкретно был посвящен в преступную деятельность Шикльгруберов, в частности - собственной бабки Марии Анны, и в мотивы смены его отцом, Алоизом, своей фамилии.
   Насколько подробно Адольф был проинформирован и об остальном - это нам не известно, как не известно и то, совершили ли мы какие-либо возможные ошибки, излагая на предшествующих страницах версии основных пертурбаций, происходивших с этим семейством издавна и вплоть до конца XIX века.
   Факт, на который мы должны будем обратить внимание, заключается в том, что Адольф был подробно проинформирован и о семейном оружии предков - о мышьяке и, надо полагать, практически обучен применению этого оружия. Но кем именно он был обучен - к этому нам еще предстоит возвращаться.
   Алоиз же не только обучал сына, но и передал ему совершенно конкретную задачу, которую не сумел разрешить самостоятельно.
   И то, как решал и решил эту задачу Адольф Гитлер, оставило гораздо более очевидные следы, нежели жизненные принципы, гипотетические полученные им от своего отца. Хотя сам Гитлер и постарался максимальным образом замести следы и этого дела.
   В чем же оно заключалось?
   В этом, очевидно, состоит очередная загадка, нуждающаяся в трезвом и непредвзятом анализе.
  
   Здесь мы снова должны исходить из уже неоднократно повторявшейся характеристики, выданной Гитлером своему отцу: "Отец был очень упорен в достижении поставленных целей..." - она не очень-то противоречит процитированному выше некрологу.
   Путеводной же звездой для нас вновь должен оказаться семейный клад, так и не доставшийся Алоизу Шикльгруберу-Гитлеру.
  
   Многочисленные родственники Алоиза Гитлера в Шпитале, напоминаем, воображали, что именно он унаследовал финансы Иоганна Непомука. Сам Алоиз, конечно, прекрасно знал, что это было не так или почти полностью не так: он сумел выцыганить в прежние годы лишь только некоторую, заведомо не большую часть богатств дядюшки.
   Вероятно, прошло еще несколько времени после его, дядюшки, смерти - недель, месяцев или даже лет, когда Алоиз окончательно пришел к выводу, что и никто другой не удостоился этих богатств - не возникло никаких видимых признаков такой возможности. Он же, конечно (как и остальные родственники!) был по-прежнему уверен, что Иоганн Непомук наверняка располагал этими богатствами при жизни - и даже лучше, чем большинство родственников мог представлять себе их масштабы.
   Оставалась, таким образом, только одна практическая возможность: старый трактирщик и бывший контрабандист куда-то запрятал сокровища, а затем умер, так и не поделившись ни с кем тайной клада. Что о нем должен был думать вследствие этого Алоиз - теперь уже и неважно. Факт состоит в том, что Алоиз должен был теперь озаботиться поисками этого клада - как совершенно аналогичным образом озаботились и все книжные потенциальные наследники капитана Флинта.
   Мысленно Алоиз, конечно, глубочайшим образом погрузился в это занятие - и достаточно серьезно должен был в этом преуспеть. Он должен был сообразить, что, с учетом преклонных лет Иоганна Непомука, тот должен был держать клад под рукой - и пользоваться им достаточно незаметно для окружающих. Для этих целей могли служить лишь внутренние помещения дома Иоганна Непомука (Шпиталь, N 36), скрытые от наблюдения возможных посторонних глаз.
   В этом доме прошло детство самого Алоиза - и он знал его внутренности, как пять своих пальцев. С тех пор дом, конечно, частично модернизировался и менялась его обстановка, но Алоиз и позднее (после 1873 года) появлялся там, хотя и ненадолго, а также мог иметь о нем какую-то дополнительную информацию от собственной жены, Клары, которая, конечно, бывала в доме у деда в еще более поздние времена, поскольку ее собственные родители жили в соседнем доме (Шпиталь, N 37).
   Мысленное обшаривание этих помещений должно было сделаться для Алоиза почти что навязчивой идеей - поскольку он определенным образом зашел в тупик относительно того, как же следует поступать дальше.
  
   Алоиз не мог сам появиться в Шпитале и самолично заняться поиском спрятанных сокровищ, не посвящая в это местных жителей - отношения между ними сформировались совсем не такими, чтобы кто-либо позволил ему беспрепятственно шуровать на чужой территории, тем более - проделывать это незаметно.
   Следовало, таким образом, делиться с ними вычисленным секретом, а этого Алоизу вовсе не хотелось.
   С одной стороны, этих родственников было слишком много - и клад разделялся бы на множество кусков.
   С другой стороны, Алоиза и вовсе могли оставить без добычи: намекни он только о возможном местонахождении спрятанных сокровищ, и нынешние хозяева дома (а мы в точности не знаем, кто именно из поименно известных наследников Иоганна Непомука поселился в этом доме после смерти трактирщика) вполне могли разобрать его по досточке, а потом вовсе не выделить Алоизу ничего из обнаруженного - хищность и этих потомков разбойников не вызывала никаких сомнений!
   К тому же все-таки оставался риск, что расчеты неверны, и в действительности вообще ничего стоящего не обнаружится (как это, напоминаем, произошло в 1821 году с домом Шикльгруберов), а отношения с родственниками в результате тем более обострятся до крайности!
   Эти неблагоприятные варианты значительно перевешивали гипотетически возможный конечный выигрыш, а потому о сокровищах лучше было пока помалкивать - это была ситуация, вполне аналогичная той, в какой очутился книжный Билли Бонс.
   Но реальный Алоиз не собирался оставаться в ней до своего собственного конца!
  
   Следующий возможный вариант состоял в засылке в Шпиталь подходящего лазутчика, способного более незаметно, чем сам Алоиз, действовать на тамошней территории.
   Так же, возможно, напоминаем, рассуждал и Иоганн Непомук еще накануне 1842 года, подговаривая своего старшего брата внедриться на территорию Шикльгруберов.
   Но кому можно было теперь доверить такое задание?
  
   Алоиз, совершенно очевидно, прошел мимо варианта использовать свою жену Клару - и не открыл ей свои планы и проблемы.
   В этом, возможно, оказалась его важнейшая жизненная ошибка. Он, очевидно, уже привык не замечать и недооценивать ее - и очень в этом заблуждался, к чему она, однако, повторяем, сама должна была предпринимать значительные усилия, предохраняя семью от излишних тревог и страстей. К тому же и она уже была чужой на шпитальской территории - и не известно, насколько эффективно смогла бы провернуть там тайные поиски.
   Оставалось уповать на подраставших сыновей - они выглядели пока что достаточно невинно и не могли возбуждать значительных тревог и подозрений при появлении у шпитальских родственников - скажем, на каникулах.
   Но со старшим из сыновей, Алоизом-младшим, у Алоиза-старшего, как известно, не сложились отношения. Вполне возможно, что этот мальчик раздражал отца уже тем, что изначально не слишком подходил для замысленной задачи: он приходился довольно дальним родственником шпитальцам и мог возбуждать их подозрения явной делегированностью его отцом.
   Возможно, однако, что именно на Алоиза-младшего изначально и понадеялся его отец - уж больно все ловко складывалось в 1895 году: Алоиз-старший как раз теперь сумел выскочить на пенсию, не подрывая собственную общественную репутацию и материальное благополучие семьи, и мог непосредственно заняться руководством добычей клада, а Алоиз-младший как раз подходил к такому мальчишескому возрасту, когда по традициям, веками сложившимися в окрестностях Штронеса и Шпиталя, сыновей было принято приучать к началу преступной деятельности - как поступили в свое время и с Алоизом-старшим.
  
   Такая возможность заставляет совершенно по-новому взглянуть на возможные мотивы конфликта двух Алоизов.
   Весьма возможно, что старший потерпел решительное фиаско: не слишком дисциплинированный и достаточно самостоятельный сын, выросший по существу без отца, проявил неожиданные для последнего твердость морали, верность честности и крепкость характера - и оказал сопротивление чересчур грубо предпринятой вербовке в преступника и вора. Вместо того, чтобы пойти на поводу у отца, он явно заинтересовался основами и причинами его поведения - столь нестандартного для обычных порядочных людей, каковым Алоиз-младший привык, практически заочно, почитать и собственного отца. В результате подросток даже счел себя обязанным тайно заглянуть и в семейные бумаги - и кто знает, что он сумел там углядеть! Ведь до нас-то многие из этих бумаг, вероятнее всего, просто не дошли!
   Варианты дальнейшего развития конфликта мы уже рассматривали раньше; так или иначе, но Алоиз-младший оказался за порогом родительского дома.
   Понятны и причины дальнейшей его сдержанности в освещении этого конфликта: кто бы ему, Алоизу-младшему, поверил? У него ведь не было ни малейших доказательств ни преступного прошлого, ни преступных намерений собственного отца - разговоры, ведшиеся ими один на один, к делу не подошьешь!
   Этот мотив сохранял силу для Алоиза-младшего всю его оставшуюся жизнь. В период же 1933-1945 годов откровения на эту тему просто угрожали бы его жизни - это было прекрасно понятно, а выступать с такими разоблачениями после 1945 года (когда на этом, заметим, можно было бы неплохо заработать!) было и вовсе аморально: негоже было порочить память покойного отца и покойного (как тогда считалось) брата Адольфа такими сведениями, какие у Алоиза-младшего не хватило духу предать гласности еще при их жизни.
   В итоге же этот "непутевый" старший брат Адольфа Гитлера оказывается не только самым привлекательным членом данного преступного семейства, но даже и вообще достаточно порядочным и честным человеком - при всех его мелких преступных заскоках!
  
   Так или иначе, но взаимоотношения Алоизов быстро претерпели окончательный и бесповоротный крах.
   Оставалось теперь уповать на Адольфа. Этот поначалу был слишком мал - одно это исключало возможность не только его практического использования в деле, но и его вербовки даже в какой-либо чисто теоретической форме: любой ребенок должен сначала дорасти до возраста, когда становится возможным посвящать его хоть в какие-нибудь серьезные секреты - поэтому все равно приходилось ждать.
   К ужасу Алоиза-старшего, духовное формирование Адольфа Гитлера шло явно не в том направлении, какое могло устраивать его отца: с Адольфом, почти успевшим свихуться на религиозное служение, можно было потерпеть еще большее поражение, чем с его старшим братом!
   С этим следовало не слишком торопясь, но решительно бороться - это и стало первейшей задачей для отца Гитлера. Прежде чем Адольфу стать вором (как мы постараемся показать - и убийцей), его следовало сделать для начала просто аморальным человеком - иного пути для себя Алоиз-старший уже видеть не мог, тем более - после смерти самого младшего сына, Эдмунда, лишившей отца последнего резерва.
   В оправдание отца Гитлера укажем лишь на то, что этим он вроде бы не преступал законов своего клана и следовал, повторяем, фамильным традициям, заложенным многовековой семейной историей.
   Тем более ужасающие последствия это имело для всего человечества ХХ столетия!
  
   Хорошо известно, что природа человека такова, что, при всем разнообразии индивидуальных личных особенностей и способностей, можно чему-либо эффективно обучить и обучиться лишь тогда, если приступать к этому до наступления какого-то определенного критического возраста. Ниже нам встретится, например, Адольф Гитлер, впервые в своей жизни возжелавший сделаться музыкантом - такое желание на него нашло в возрасте 17 лет; понятно, чем это завершилось.
   С моральными принципами дело обстоит совершенно аналогичным образом - начиная с некоторого возраста этому уже не обучишься.
  
   Великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский придумывал каких-то идиотов, маявшихся проблемами типа - если Бога нет, то все можно, которым, на наш взгляд, просто нет места в мыслях и намерениях достаточно взрослых людей, получивших твердое моральное воспитание.
   Автор этих строк должен сознаться, что с молодости испытывал брезгливость по отношению к героям Достоевского, ставшим преступниками или только собиравшимся это совершить - ко всем этим Родиону Раскольникову, двум третям (или даже трем четвертям, если считать Смердякова) Братьев Карамазовых, Парфену Рогожину, Ставрогину, Верховенскому и всем прочим. Как эти взрослые дяди могли маяться совершенно примитивными вопросами, которые каждый для себя должен решить еще в юности - и на всю оставшуюся жизнь, просто непонятно.
   Подобно Мазеру, утверждающему, что знает, сколько положено пить, автор этих строк воображает, что знает, как нужно относиться к преступлениям - и проявления этого самомнения, надо полагать, наглядно проглядывают по всей данной книге.
   Ведь это же очень просто: решить - убивать или не убивать какого-либо конкретного человека, и уж тем более - убивать или не убивать пяток-другой миллионов людей!
   Хотя решения совсем не обязательно должны быть строго однозначными в различных ситуациях: автор этих строк не является безусловным адептом заповеди не убий и должен сознаться в том, что сильно зауважал бы Алоиза Шикльгрубера, если бы тот, разобравшись в прошлом своих предков, просто не долго думая убил бы Иоганна Непомука! Но Алоиз, как известно, остановился на ином решении.
   Иногда, однако, на такое решение обстоятельства отпускают лишь доли секунды. На страницах Достоевского только раз возникла подобная ситуация реального характера: когда Раскольников убивал свою вторую по счету старушку. Но решать все равно желательно безошибочно, хотя тут вовсе немудрено ошибиться.
   Тем более может, например, ошибиться летчик, сбрасывающий бомбу на вражеский танк, а вместо этого попадающий этой бомбой в детский сад или в родильный дом. Но уже начальство, отдающее ему задание на выбор цели, имеет меньше права на ошибку. И уж никакой ошибкой не может быть, например, бомбардировка Дрездена или Хиросимы.
   Тем более трудно ошибиться, вынося решение об убийстве, скажем, десятка миллионов человек.
  
   Вот какую притчу рассказывал о себе и о царе Александре III известнейший российский государственный деятель Сергей Юльевич Витте. Этот царь, напомним, считается виднейшим ретроградом и антисемитом в истории царской России, а его министр (и министр его сына Николая II) Витте - либералом и покровителем евреев; тем не менее эти двое, несомненно, испытывали по отношению друг к другу устойчивую взаимную симпатию.
   Итак, "Государь как-то раз меня спросил:
   "Правда ли, что вы стоите за евреев?"
   Я сказал Его Величеству, что мне трудно ответить на этот вопрос, и попросил позволения Государя задать Ему вопрос в ответ на этот. Получив разрешение, я спросил Государя, может ли Он потопить всех русских евреев в Черном море. Если может, то я понимаю такое решение вопроса, если же не может, то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, а это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как в конце концов не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставление евреям равноправия с другими подданными Государя.
   Его Величество на это мне ничего не ответил и остался ко мне благосклонным и верил мне до последнего дня своей жизни".
   Поясним, что тогда, в конце XIX века, оба собеседника не могли себе представить реальное практическое утопление евреев в Черном море - это была такая сугубо теоретическая, воображаемая ситуация. Через полвека стало уже ясно, что это совсем не трудно осуществить и практически; правда, для уничтожения миллионов людей существуют гораздо более удобные и надежные апробированные методы. Тогда же поставленный Витте вопрос был чисто риторическим: оба собеседника прекрасно понимали, что никто из них, по крайней мере - из них двоих, не может отдать приказ об уничтожении миллионов людей - и эта невозможность была совершенно не технического свойства.
   Ответа на вопрос Витте, заданный в такой формулировке, в принципе не требовалось, хотя, очевидно, что Витте едва ли очень существенно поколебал убеждения царя.
  
   Совсем по-другому подходят к подобным решениям дети десяти-пятнадцати лет, еще не ставшие людьми, а прошедшие вместо наглядного обучения моральным принципам наглядную школу вседозволенности - им уже, скорее всего, людьми так и не стать! Они - самые опасные преступники, а многие из них сохраняют такие качества и на всю жизнь. Притом вопрос об утоплении евреев в Черном море ныне не актуален: для этого, как известно, имеется Средиземное!
   У этих уже подросших или еще не подросших малолетних преступников уже не возникают проблемы, на которые Витте обратил внимание Александра III, а принимаемые решения могут разнообразиться только различными практическими условиями: как формулировал тот же Гитлер: "Решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет" - вот и все!
   Так же о самом Гитлере, напоминаем, отзывался Шахт: "Во всем у него был самый холодный расчет"!
  
   Тем, кто занимался историей преступности, хорошо известно, какую проблему представляют собою преступники, обученные основам совершения преступлений еще в самом юном возрасте - десяти-двенадцати лет.
   Совсем недавно автор этих строк видел по немецкому телевидению впечатляющие документальные съемки, повествующие о проблемах детей и молодых людей в современной Африке, с раннего детства призванных в армии, активно действовавшие в тамошних гражданских войнах, приученных к безнаказанному применению оружия и не имеющих против этого никаких моральных барьеров.
   Очевидно, что это проблемы не только сегодняшнего дня, а восходят еще ко временам Крестового похода детей и даже раньше. Двадцатый век продемонстрировал ужасающие примеры массового возникновения таких искалеченных судеб.
   Нам, разумеется, лучше знакомы проблемы, возникавшие в истории России и Советского Союза.
  
   Первая Мировая война, затем - Гражданская, затем - массовый голод 1921-1922 годов породили миллионы детей, лишенных родителей, домашнего очага и мирных условий существования.
   По трагическому недоразумению Аркадий Гайдар считается детским писателем. На самом же деле его книги должны читать взрослые - он создатель жутчайших по сути произведений на темы: дети и война, дети и преступления, дети и убийства - написанных на основе жизненных, иногда - абсолютно конкретных материалов. Сам Гайдар, родившийся в 1904 году, был и героем, и жертвой эпохи: с тринадцати-четырнадцати лет он участвовал в Гражданской войне и, следовательно, стал убийцей; в шестнадцатилетнем возрасте его, командира карательного полка, изгнали с должности за необоснованные расстрелы; дальнейшую его военную карьеру пресек психиатрический диагноз.
   Такая судьба - еще и повод повыть на луну на тему о влиянии наследственных психиатрических недомоганий на политические сюжеты; заодно можно посожалеть и о том, что никто не ставил диагнозов предкам Гитлера. В целом же личная судьба Гайдара сложилась существенно благополучнее многих биографий его ровесников и еще более младших детей.
   При всей трагической жертвенности людей, пытавшимся помочь этим миллионам несчастных, в очень многих случаях их усилия не привели ни к каким позитивным результатам - и значительнейшая доля беспризорников стала неотъемлемой частью преступного мира, невероятно разросшегося количественно в ту славную эпоху "строительства социализма" в Советском Союзе, а на самом деле - жутчайшего времени нищеты и бесправия многомиллионных масс. Коллективизация и новый массовый голод 1932-1933 годов дали новое юное пополнение этой гигантской преступной армии.
   Перевоспитывать большинство из таких детей было просто бесполезно - они уже не годились для законопослушной гражданской жизни. И власти принялись их просто тотально уничтожать - не всех поголовно, но очень многих, руководствуясь простыми принципами выделения самых неисправимых или неизлечимых.
   Достоверных сведений об этих экзекуциях так и не опубликовано, но в свое время об этом ходила масса слухов - и проникала за границу. Вот, например, как об этом рассказывал один из корифеев советской разведки Александр Орлов (Лев Фельдбин), бежавший позднее на Запад. Разумеется, рассказы о расстрелах беспризорников запомнились ему лучше тех преступлений, которые он совершал самолично - именно потому, что на время расстрела этих детей у него имелось железное алиби: он находился за границей. Временно вернувшись оттуда осенью 1935 года, Орлов "узнал, что еще в 1932 году, когда сотни тысяч беспризорных детей, гонимых голодом, забили железнодорожные станции и крупные города, Сталин негласно издал приках: те из них, кто был схвачен при разграблении продовольственных складов или краже из железнодорожных вагонов, а также те, кто подхватил венерическое заболевание, подлежали расстрелу. Экзекуция должна была производиться в тайне. В результате этих массовых расстрелов и других "административных мероприятий" к лету 1934 года проблема беспризорных детей была разрешена в чисто сталинском духе". Сведения об этом, со ссылкой на того же Орлова, повторялись и другими авторами.
   Скудость фактов и цифр не должна порождать сомнений в значимости этого явления: просто принимались серьезнейшие меры для сокрытия таких по существу беззаконных массовых акций - их исполнители подлежали затем также уничтожению.
   В особо вопиющих ситуациях массовых расстрелов в лагерях в 1938 году подобное сохранилось в памяти многих зэков, уцелевших потому, что эта волна расстрелов, внезапно начавшись по какой-то тайной инициативе сверху, так же внезапно оборвалась.
  
   Новый начальник Дальстроя "Гаранин /.../ открыл на Колыме кампанию террора /.../. Только в концлагере Серпантинка Гаранин расстрелял в 1938 году около двадцати шести тысяч человек".
   Но в начале следующего года Гаранин был отозван с Колымы и расстрелян - об этом автор этих строк и самолично слышал рассказы бывших зэков, уже по доброй воле навсегда оставшихся на Колыме, где, также по доброй воле, провел автор лето 1975 года.
   С Колымой связана печальная страница в истории нашей семьи. Старший брат моего отца, Артемий Николаевич Брюханов, ровесник Аркадия Гайдара, имевший не менее яркую биографию (он, в частности, был создателем и одним из первых руководителей всероссийской пионерской организации), был арестован весной 1938 года как "враг народа", получил восемь лет и осенью оказался на Колыме. Далее родным стало известно, что открылось новое следствие, и в 1939 году его этапировали обратно в Москву. По завершении следствия его расстреляли в июле (по другим данным - в августе) уже 1941 года. Лишь после публикаций в самом конце ХХ столетия новейших сведений о расстрелянных, стало известно, что в декабре 1938 он бежал из лагеря в Магадане и сумел продержаться на воле три недели - в колымскую-то зиму! Это было его индивидуальной попыткой избежать гаранинских расстрелов, завершившейся не слишком удачно, хотя, возможно, именно опала Гаранина и послужила причиной продления жизни моего дяди, а не немедленного его расстрела после поимки.
   Один персонаж, встреченный в 1975 году (бывший в молодости сельским механизатором на Алтае и посаженный в 1937 году потому, что его брат был репрессированным секретарем райкома комсомола), уверял автора этих строк, что Гаранин был преступником, убившим и присвоившим документы настоящего чекиста Гаранина, и был опознан и разоблачен родной сестрой последнего, неожиданно приехавшей на Колыму с материка; Сталин же, конечно, ничего не знал об этих знаменитых гаранинских расстрелах!
   - А кем же был этот мнимый Гаранин? - спросил автор этих строк.
   - А, каким-то врагом народа, - равнодушно ответил этот бывший "враг народа", отслуживший после семнадцати лет лагерей участковым уполномоченным милиции там же на Колыме - "хозяином тайги", знаменитым на всю Колымскую трассу.
   Велика Россия - и удивляться в ней нечему!
   Так же происходило и в Печорских лагерях в том же 1938 году по инициативе тамошнего начальника - Кашкетина: "Через несколько месяцев правления Кашкетина лишь в одной группе лагерей в изоляторы попали две тысячи заключенных, из коих в живых осталось семьдесят шесть человек". Этих последних просто не успели расстрелять на знаменитом Кирпичном заводе потому, что и Кашкетин "исчез вместе со своими ближайшими подчиненными в конце ежовщины".
   Там же, где расстрелы доводились до полной ликвидации жертв в отдельных небольших регионах, не оставалось ни свидетелей, ни слухов об этом.
   Всемирно известен скандал с расстрелом польских офицеров в Катыни в 1940 году, но другие-то места массовых расстрелов тех же поляков не обнаружены и по сей день!
  
   Едва ли подобные массовые расстрелы отражены в статистике осужденных и расстрелянных по приговорам ВЧК-ОГПУ-НКВД, составленной в декабре 1953 года в МВД СССР за период с 1921 по 1940 год.
   В опубликованных справках, например, число расстрелянных в 1921 году (9 тысяч 701 человек) заведомо ниже самых минимальных количественных оценок расстрелянных при подавлении тогда Кронштадтского мятежа, Тамбовского восстания, восстаний в Западной Сибири (там-то и трудился Аркадий Гайдар) и еще не утихавшей Гражданской войны на Украине, в Белоруссии, в Карелии, на Кавказе, в Средней Азии, в Якутии и на Дальнем Востоке.
   Совершенно очевидно, что одни расстрелы происходили с оформлением официальных бумаг, предусмотренным законом, а другие расстрелы просто никак не фиксировались, хотя высшие власти, сами же инициировавшие такие расправы, затем регулярно вмешивались и пресекали чрезмерное разрастание подобной деятельности - отсюда и судьбы Гаранина, Кашкетина и иже с ними, создававшие и мнимое алиби высшему начальству; в противных случаях ситуация неудержимо скатывалась бы к совершенно ничем не ограниченному массовому уничтожению одних россиян другими - как это и происходило в 1917-1920 годах.
  
   О том, как обстояло дело в самом начале Гражданской войны, свидетельствуют нижеследующие эпизоды.
   Коммунистическая пропаганда утверждала, что первые дни Октябрьской революции были сплошным разгулом гуманизма: "В пылу борьбы восставший народ хотел расправиться с захваченными контрреволюционерами, но по распоряжению В.И. Ленина самосуды над юнкерами были прекращены и приняты меры к сохранению жизни всех арестованных, в том числе и министров" свергнутого правительства - об этом рассказывает целая глава двухтомного официоза (позднее вышло и трехтомное переиздание этого же фундаментального вранья) под характерным названием (главы): "Гуманизм и демократичность советских учреждений в борьбе с контрреволюцией".
   Якобы лишь позднее происки контрреволюционеров и бандитов заставили прибегнуть к более суровым мерам - и 26 февраля 1918 года был вынесен первый в истории Советской власти смертный приговор: "ВЧК расстреляла известного авантюриста-бандита, самозванного князя Эболи (он же Гриколи, Найди, Маковский, Далматов) и его сообщницу Бритт за ряд грабежей, совершенных ими под видом обысков от имени советских органов. Этот первый расстрел был произведен по специальному представлению Коллегии ВЧК. Заместитель председателя ВЧК Я.Х. Петерс так объяснял причины применения расстрела: "Вопрос о смертной казни с самого начала нашей деятельности поднимался в нашей среде, и в течение нескольких месяцев после долгого обсуждения этого вопроса смертную казнь мы отклоняли как средство борьбы с врагами. Но бандитизм развивался с ужасающей быстротой и принимал слишком угрожающие размеры. /.../ Эти обстоятельства заставили нас в конце концов решить, что применение смертной казни неизбежно, и расстрел князя Эболи был произведен по единогласному решению"."
   Это еще в 1918 году звучало чистейшим лицемерием и фарисейством; на самом деле все происходило совершенно по-другому.
   Знаменитый американец Джон Рид, воспевший хвалу Октябрьской революции, рассказывал, как на третий-четвертый день после 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 он выехал на первый фронт Гражданской войны - под Царское Село. По дороге автомобиль с американцем и сопровождавшими его красногвардейцами был остановлен патрулем революционных солдат - эти последние были неграмотны, как и подавляющее число сторонников новой власти вообще. Проверка показала, что у всех спутников Рида документы выглядели единообразно; его же мандат был оформлен по-другому - с подписями и печатями видных шишек из Смольного. Понятно, что и сам вид прилично одетого американца выдавал в нем подозрительного буржуя. Рида высадили, а автомобиль с остальными проследовал дальше.
   Пораженный американец вдруг обнаружил, что его хотят немедленно расстрелять. Его отчаянные протесты заставили самоназначенных палачей обратиться в ближайшую дачу, где отыскалась совершенно посторонняя образованная женщина, прочитавшая документ вслух; солдаты мало что поняли, но сомнения в обоснованности немедленного расстрела все-таки возникли - и Рида повели в местный полковой комитет; все другие встреченные солдаты также порывались покончить на месте с явным врагом, но до комитета его все же довели, а там нашлись товарищи, сумевшие разобрать смысл мандата - и жизнь будущего основателя компартии США была спасена.
   Неплохая история?
   Понятно, что те, кому меньше повезло, уже не оставили подобных свидетельств!
   Расстрел же "князя Эболи" был описан в одном из ранних очерков упоминавшегося Исаака Бабеля, печатавшихся в петроградских газетах первых месяцев 1918 года - тогда еще сохранялось некоторое подобие свободы прессы; автору этих строк эти очерки попались в виде подборки сочинений Бабеля, гулявшей в Самиздате в семидесятые годы. Там рассказывалось, что тела расстрелянных Эболи и его подруги Бритт были привезены в больничный морг и брошены на штабель трупов людей, расстрелянных прежде; для расстрела их предшественников, таким образом, не потребовалось никаких особых постановлений ВЧК!
   При этом обнаружилось, что Бритт еще жива - неизбежные издержки романтической юности и дилетантизма первоначальной эпохи коммунистического правления! Больничные врачи даже боролись еще несколько часов за ее жизнь, но безуспешно.
   Понятно, что в России тех лет каждый, кто владел оружием, был полностью волен в его применении - и уступал лишь превосходящей силе такого же оружия и ею же мог быть приведен к ответственности за содеянное.
   Страшнейшая эпоха со страшнейшими ее последствиями!
   Американцам тоже очень нравится псевдоромантика их Дикого Запада - классический показатель духовной незрелости целой великой нации!
  
   В сумме по справкам 1953 года числится 744 тысячи 351 расстрелянный за 1921-1938 годы; заметный максимум приходится, естественно, на 1937-1938 годы: 1937 год - 353 тысячи 074 расстрелянных, 1938 год - 328 тысяч 618 расстрелянных.
   Всего же осуждено за 1921-1938 годы (не только к расстрелу, но и к лагерям и тюрьмам, ссылкам и высылкам) без малого три миллиона человек - и это, повторяем, только по официально составленным приговорам.
   Заметим при этом, что в первоисточнике число жертв указывается в количестве людей - это неверно; при расстрелах это действительно должно совпадать, но в отношении других приговоров, несомненно, имеет место повторный счет: фактически указано количество не людей, а приговоров; один человек, таким образом, мог получить и отбыть (частично или полностью) не один, а несколько приговоров за эти годы; расстрел же пресекал продолжение таких индивидуальных судеб. Дядя автора этих строк - типичный пример в этом отношении.
   К нашей же теме имеет касательство такая непосредственная информация: в одной из справок утверждается: "Всего осужденных за 1921-1938 гг. - 2 944 879 чел., из них 30 % (1062 тыс.) - уголовные".
   Учитывая общее соотношение расстрельных приговоров и всех остальных (суммарно округленно 750 тысяч расстрелянных при общем числе 3 миллиона приговоров) получаем грубую оценку в 250 тысяч расстрелянных уголовных преступников. На самом деле число повторных приговоров у уголовных преступников должно быть существенно больше, чем у политических: какого-либо ярого белогвардейца, например, сразу расстреливали, а карьеры уголовных развивались обычно по стандартной схеме: мелкая кража - небольшой приговор, повторная кража - приговор посолиднее и т.д. В то же время приговоры по линии ВЧК-ОГПУ-НКВД не могли касаться мелких уголовных преступлений, а применялись только к серьезным. В итоге численность расстрелянных уголовных преступников не поддается такой примитивной оценке: их могло быть и много больше 250 тысяч, и много меньше.
   Так или иначе, но это были массовые расстрелы, и эти данные подтверждаются многочисленными индивидуальными свидетельствами о том, что особенно в 1937-1938 годах расстрелам подвергались не только осужденные противники коммунистического режима (действительные и мнимые), но и массовые кадры организованной воровской и бандитской преступности.
   Миллион (!) приговоров ворам и бандитам, из них - несколько сотен тысяч расстрельных (уже безо всякого повторного счета!), подвел черту под уничтожением неисчислимой массы беспризорных в 1932-1934 годах (наверняка это производилось и раньше) - потенциального подкрепления всего этого уголовного легиона.
   Колоссальная социальная трагедия миллионов детей, лишенных и полноценного детства, и нормальных условий существования, вылилась в неисчислимое число жертв этих малолетних, а затем уже и подросших преступников, а в конечном итоге повела к предпринятой попытке массового истребления всей этой преступной среды - практически уже без суда и следствия.
  
   С уголовной преступностью в СССР к 1939 году, тем не менее, вовсе не было покончено, хотя официальная пропаганда начисто отрицала затем существование профессиональной уголовной преступности. Лишь в период "развернутого строительства коммунизма" смирились с этим печальным явлением, объявив его "пережитком капитализма" - и литературные произведения и кинофильмы запестрели образами воров и убийц, гораздо более живо изображаемых, нежели "положительные герои". Был, например, такой игровой фильм с Михаилом Ульяновым в роли пахана - "Стучись в любую дверь"; пародия на него в одном литературном журнале называлась - "Лезь в любое окно".
   Между тем, бедствия Второй Мировой войны завершились новым массовым голодом по всем сельским регионам разоренной державы в 1946 году, когда отменили карточную систему в деревнях. По крупной пьянке в командировочной гостинице один видный инженер как-то сознался автору этих строк в том, что он, во время деревенского детства в Тульской области, ел в тот год человеческое мясо - и это было не единственное слышанное свидетельство такого рода!
   Снова поднялась волна детской и общей массовой преступности. Даже в самой Москве рубежа сороковых-пятидесятых годов приходилось слышать бесконечные рассказы о квартирных кражах и разбойных нападениях, происходивших тут же - в соседних дворах и старинных московских переулках, а о знаменитых московских окраинах - Перове или Марьиной Роще - ходили целые легенды! У автора этих строк знакомство с захватывающим миром преступлений началось с обычной детской дружбы с московской шпаной тех ушедших лет. Кое-кто из тогдашних друзей так и сгинул в тюрьмах и лагерях. О том же поется и в песнях Владимира Высоцкого и Юрия Визбора.
   Нынешние приверженцы Сталина, тогда еще не родившиеся, любят восхищаться установленным им порядком! Большинство же тогдашних взрослых уже давно погрузились в старческий маразм и утратили представления об ушедшей и новейшей реальности!
   Жуткое положение несколько выправилось в застойные годы: социальная и экономическая безмятежность не способствует примитивно преступному духу. Но позднее, естественно, все завертелось по новой.
   И снова малолетки и отморозки, для которых не существует вообще никаких норм и ограничений, двинулись из подворотен на большие дороги, воображая, что теперь уже они творят закон и порядок, приводя в тревогу даже патриархов профессиональной преступности.
  
   Автор этих строк позволит себе поделиться с читателем впечатлениями, полученными когда-то в беседе со знакомым вором, с которым случилось разбирать неприятную ситуацию, в которую ненароком влип тогда автор.
   - Володя, - начал мой собеседник с налетом иронии, - как ты считаешь, кто они? - имелись в виду персонажи, с которыми у меня возник конфликт.
   - Шестерки, - ответил я.
   - Правильно, - подтвердил он и удивился: - Так чего же ты испугался?
   Хотя и задетый заявлением о том, что я кого-то испугался, я ответил:
   - А того, что убивают-то чаще всего не настоящие убийцы, а мальчишки в подъездах.
   Его лицо на мгновение помертвело - он буквально за секунду пережил смысл сказанных мною слов.
   - Да, - мрачно сказал он, - ты прав!
   Консенсунс был достигнут, и беседа перешла в конструктивное русло.
  
   И вот таким малолеткой и отморозком и был буквально сделан Адольф Гитлер, причем не кем-нибудь, а своим собственным отцом!
   Едва ли, повторяем, Алоиз Гитлер думал при этом о перспективном будущем собственного сына: просто требовалось срочно его готовить для решения неотложных задач, а для этого требовалось сначала сломать всю его душу.
   Алоиз-старший, потерпев неудачу на своем старшем сыне, успешно соблазнил следующего, введя его в чарующий романтический мир разбойничьих кладов, контрабанистских троп и самых взаправдашних убийств. И очарованный неожиданными перспективами ребенок, еще вчера увлеченно учившийся в классе, певший в церквном хоре и бегавший со сверстниками в непременных играх в войну (тогда на мировой повестке дня стояла Англо-бурская 1899-1902 годов), целиком и полностью отдал (и продал, поскольку изначально предполагалась вполне материальная общая добыча!) свою душу собственному отцу.
   Мы не знаем пока, что там сочинил Норман Мейлер, но зато хорошо знаем, кто на самом деле оказался представителем Дьявола рядом с юным Адольфом Гитлером!
   Наверняка поначалу выдвигались на авансцену благородные мотивы: отец рассказывал сыну о нанесенных обидах, вспоминал предков, рисковавших и жертвовавших жизнью при добыче семейных сокровищ, и апеллировал к восстановлению справедливости - требовалось возвращать законно нажитое, отнятое злейшим врагом и предателем.
   Был ли сам Алоиз совершенно искренен при такой вербовке, хотя бы по отношению к Церкви - трудно сказать.
  
   Вполне возможно, что Алоиз приписывал весь успех своей интриги по смене фамилии целиком себе самому - в том числе и тому, что эффектно обвел вокруг пальца и церковных иерархов, сумев растрогать их своим стремлением отречься от преступных предков.
   Тогда он недооценил, но, впрочем, мог даже и не знать того, что католические верхи действовали, скорее всего, с гораздо более открытыми глазами и оказали ему помощь и поддержку потому, что сочли и справедливым, и полезным оказание помощи представителю хорошо и не первый век известному им семейству - хотя бы сам Алоиз и не мог их особенно интересовать.
   И они, конечно, не ошиблись, поскольку сын того, кому они помогли, Адольф Гитлер, оказался деятелем, которого заведомо не приходилось игнорировать. Этот последний, уже в зрелом возрасте снова столкнувшись с необходимостью налаживать взаимопонимание с Церковью, принужден был более разумно корректировать отношение к ней, воспитанное его отцом.
  
   Но сиюминутного успеха Алоиз, несомненно, добился. Он оказался, таким образом, в одном лице не только Билли Бонсом, с которым у него, конечно, имелось вполне объективное сходство, но и одновременно одноногим Джоном Сильвером - персонажем, в принципе не способным ни устать от жизни, ни отказаться от намеченных целей. В книге именно он почти соблазнил Джима вступить на стезю ничем не ограничиваемых поступков. Книжный Джим, таким образом, объединял в своем образе обоих братьев - и Алоиза-младшего, оказавшегося способным противостоять соблазну, и Адольфа, пошедшего на поводу у соблазнителя.
   Понятно теперь, как и почему сложилось особое отношение Адольфа Гитлера к его старшему брату - Алоизу-младшему, наглядно демонстрировавшееся много лет спустя: отец конечно же посвятил уже завербованного Адольфа в то, что его брат оказался отступником - предателем священного семейного дела. Ясно, что и сам Алоиз-младший сознавал и многие годы переживал собственное отступничество.
  
   Поначалу, заметим, все происходившее просто не могло восприниматься Адольфом иначе, чем вступление в новую, необычайно интересную и захватывающую игру - гораздо более привлекательную, чем игры в индейцев или англо-буров. Получилось ли так отчасти самопроизвольно, или это входило в коварные и прочно скалькулированные расчеты его отца, но вступление Адольфа в такую игру не должно было сопровождаться резкими изменениями в его мировосприятии: игра - это игра, а серьезные вещи, к которым приучали добросовестного младшего школьника - это серьезные вещи.
   Постепенно, однако, новая игра, отнимая немало усилий, отвлекая на себя все больше забот и требуя все более четких размышлений и решений, должна была постепенно вытеснять прежний мир с его ценностями, которые уже выглядели не столь блистательными и привлекательными, как раньше.
   Позднее Адольфу предстояло проникнуться предельным цинизмом, без которого оказалось просто невозможно решать возникающие текущие задачи, преодолевая препятствия, отделявшие доморощенных аргонавтов от золотого руна, за которым они двинулись в сказочный поход - чуть ниже мы об этом подробнее расскажем. Впрочем, и легендарные аргонавты, если вдуматься, вовсе не были пай-мальчиками!
   Затем Адольф и вовсе пошел своим путем - и намного обошел и все свое реальное бытовое окружение, и всех героев "Острова сокровищ"; с этим, конечно, должен согласиться всякий, знающий хотя бы поверхностно последующую биографию Гитлера (упомянутый Дани Леви, как мы полагаем, к числу таковых просто не относится).
   Но и при этом буквально всем последующим Адольф Гитлер был обязан своему отцу - прежде всего потому, что последний учил и научил сына во всем полагаться на самого себя и не склоняться ни перед какими авторитетами. Антиклерикализм, в частности, был необходимым элементом этой общей системы.
   В этом новом для Адольфа мире полагалось, уже не колеблясь и не сомневаясь, делать то, что было целесообразным, но что именно было целесообразным - это пока что решал не он сам, а его отец.
   Последующее формирование личностных черт Адольфа наглядно демонстрирует, какие задачи поставил перед ним его отец и каким именно образом предполагалось их решать.
  
   В одном из фантастических рассказов, прочитанных около полувека назад (автор и название в данном случае выпали из перегруженной памяти), имелся гениальный конструктор роботов, который, проснувшись с похмелья, обнаружил у себя дома бродящего нового робота, изготовленного во время пьянки, - и не мог вспомнить его предназначения. После многократных попыток разрешить эту проблему выяснилось, что робот был создан для откупоривания бутылок с пивом - взамен утерянной открывалки.
   Мрачная аналогия заключается в том, что юный Адольф Гитлер оказался не роботом-открывалкой, а роботом-отмычкой, предназначенным для тайного добывания клада, запрятанного Иоганном Непомуком!
   Здесь, конечно, возникают и значительно более простые и примитивные аналогии. Среди сюжетов преступной деятельности, широко распространенной в Советском Союзе во время и после Второй Мировой войны, был один такой шаблонный: взрослые грабители просовывали сквозь узкую оконную форточку, оставленную открытой ушедшими или заснувшими квартирными хозяевами, маленького ребенка, который затем изнутри отворял квартиру и впускал взрослых громил. Эти дети, конечно, тоже были настоящими роботами-отмычками.
   Об их последующих судьбах не хочется и думать.
  
   Все это - не только наследие прошлого. В современные европейские СМИ изредка прорывается тема семейного воспитания малолетних преступников. Достигает она и российских СМИ - в качестве предупреждений российским туристам в Европе. Например:
   "Летом 2001 года в Париже высадился десант румынских детей в возрасте от 8 до 12 лет. Юные карманники прошли отличную подготовку где-то в районе Плоешти и показали в Париже высокое мастерство. Полицейские считают, что чуткие пальцы детей на ощупь определяют, какого достоинства купюра в кошельке у клиента. А клиентами, как правило, являются японские и американские туристы: японцы, потому что носят при себе много наличности, американцы, потому что на черном рынке высоко котируются американские паспорта.
   Кстати, ни одного взрослого румына в окрестностях Трокадеро бдительная полиция не обнаружила. На Трокадеро орудуют только дети. По оценке экспертов, каждый такой маленький ворюга в день добывал до 25 тысяч франков (примерно 4 тысячи долларов). /.../ Если детей ловят (уж как нерасторопна французская полиция, но если постарается, то может), встает вопрос: что с ними дальше делать? /.../ Детей до 13 лет во Франции наказывать нельзя, можно наказывать их родителей. Но где родители? Даже если удается проследить маршрут детей от "места работы" до дома (где-то в восточных пригородах Парижа) и вломиться в квартиру, то взрослые разыгрывают спектакль: дескать, с детьми абсолютно незнакомы, а дети объясняют знаками, что ошиблись адресом. Дотошный полицейский может затребовать документы, если у взрослых какие-то нелады с документами, взрослых и детей удается выслать из Франции. Однако через две недели те же дети опять появляются на Трокадеро или около Эйфелевой башни, а при очередном приводе в полицию называют себя другими именами";
   "значительный процент карманных краж в Испании, остается на совести цыган. Детей приучают воровать с семи-восьми лет. Даже после взятия с поличным, детей быстро отпускают на свободу, и родители встречают малолетних преступников в условленном месте. К совершеннолетию эти детки становятся настоящими профессионалами. Однако валить все на цыган не стоит. В Испании действуют целые бригады из стран Восточной Европы, в основном из Румынии (также привет от тамошних цыган), Болгарии, Марокко и бывших республик Югославии".
   Так что в глобальном масштабе и во вневременном разрезе судьба юного Гитлера ничуть не оригинальна.
  
   Иное дело, что биография Гитлера совершенно нетипична для его собственной исходной социальной среды и тем более для тех кругов, до которых он поднялся уже в зрелом возрасте.
   Многие наблюдатели, однако, общавшиеся с Гитлером в двадцатые годы, отмечали явно криминальный характер его ближайшего личного окружения - было ясно, что его не случайно тянуло к таким типам, с которыми его, казалось бы, не могло связывать ничего общего. Историкам и психологам такие пристрастия оказались совершенно непонятны. Они хотели и хотят видеть в Гитлере только мелкого буржуа, стремившегося подняться через артистические искания над пошлостью и ничтожностью обывательской среды.
   Поэтому-то все, что мы пишем, осталось абсолютно незримо и непроницаемо для этих ученых с респектабельными академическими представлениями о жизни. Специалистам хорошо известны такие, например, вещи, как то, что "уже в 1940 году один из ранних исследователей Гитлера назвал его "плохо маскирующимся бандитом"." Но подобные оценки принято воспринимать просто как энергичные эпитеты: Гитлера, с одной строны, еще и не так обзывали, а с другой стороны "бандитами" вечно принято именовать любых энергичных политических противников, не имеющих по сути никакого отношения ни к какому бандитизму.
   Но ведь бандит ли кто-либо по-настоящему или не бандит - в этом же огромная разница, которую нужно и понимать, и уметь ощущать и видеть!
   Внешне благополучная служебная биография отца Гитлера и полнейшее отсутствие интереса к деревенским предкам этого семейства заставили всех гитлероведов начисто проглядеть даже столь выдающийся факт, что у Гитлера просто не было ни одного предка (ни мужского, ни женского пола), не являвшегося преступником - ниже мы постараемся довести этот тезис до исчерпывающего конца!
   Гитлер был настоящим бандитом и по происхождению, и по призванию, и по воспитанию, и по самоощущению - и всего этого принято не замечать!
   Гораздо важнее этого считается выяснение проблем, мочился ли он действительно в постель и пытался ли ухаживать за еврейками! Вот почему-то относительно Панчо Вильи или Нестора Махно никто не задается подобными вопросами!..
   В то же время никто из заурядных полицейских, привыкших к знакомству с подобными типами и способных их выявлять и идентифицировать, не занимался биографией Гитлера. Даже у Гестапо-Мюллера (о котором подробнее ниже) хватало других забот!
  
   Программа подготовки Адольфа к заданию должна была включать обучение методам обнаружению тайников, сооруженных в деревенских домах.
   Алоиз мог только приблизительно предполагать месторасположение тайника, мог уже забыть некоторые подробности устройства помещений в этом доме и не имел, повторяем, абсолютно точных и надежных сведений о происшедших позже изменениях. Вариантов для устройства тайника, поэтому, оказывалось достаточно много - и все они должны были последовательно проверяться, пока не будет обнаружен клад.
   Такая задача, можно полагать, была не в новинку для самого Алоиза, наверняка привыкшего и умевшего отыскивать тайники, заготовленные контрабандистами - в домах, в сооружениях, в транспортных средствах и в багажных упаковках. Теперь предстояло обучить этому Адольфа, поскольку сам Алоиз не должен был появляться в бывшем доме Иоганна Непомука - и тем более производить там какие-либо замеры или изыскания.
   Совершенно ясно, что полностью предоставлять все решение задачи целиком Адольфу было нелепо и неразумно. Оптимальный вариант должен был состоять в объединении усилий отца и сына. При этом почти полная неопределенность исходных данных предполагала последовательное, многократное и систематическое выявление возможных вариантов устройства тайника.
   Данную работу нельзя было производить сразу и за один раз - приходилось соблюдать конспирацию, но для ее исполнения у похитителей имелся значительный запас времени - месяцы и даже годы.
  
   Похоже на то, что объединение усилий отца и сына должно было привести к формированию такой схемы действий: Адольф производил как бы фотографирование фрагментов помещений и замеры их размеров, непосредственно находясь внутри исследуемого дома.
   При этом он не мог пользоваться никакими приборами, а должен был все измерять на глаз, запоминать, а затем, уже покинув место действия, воспроизводить все это в рисунках и чертежах, которые затем исследовались, анализировались и обсуждались совместно с отцом, дабы выносить безошибочные решения о наличии или отсутствии пространств, в которых можно было бы располагать тайники с сокровищами, закамуфлированные естественными архитектурными и строительными деталями.
   Адольф, таким образом, превращался не просто в робота, а в аналог космического робота с последующим возвращением на Землю - со всеми сведениями, добытыми в инопланетном пространстве, - хорошо известный реальный сюжет предшествующих десятилетий, хотя практически выяснилось, что проще использовать аппараты без возвращения, но с динстанционной трансляцией результатов. Теперь дистанционно управляемые роботы применяются и на Земле - для разминирования, например; тоже хорошая аналогия, характерная очень существенной деталью - во время опасной работы управляющий роботом остается в полной безопасности!
   Для правильного проведения этой работы Адольф должен был уметь по возможности безошибочно решать две сложнейшие практические задачи: во-первых, запоминать и на глазок измерять детали, и, во-вторых, воспроизводить все это в рисунках, эскизах и чертежах. Этим-то он и овладел в совершенстве - эти две способности и принято относить к его феноменальным личным особенностям.
   Совершенно очевидно, что они оказываются не только, а возможно - даже и не столько врожденными, но воспитанными и натренированными.
  
   Совершенно не известно, как и чем тренировался глазомер Адольфа Гитлера и его умение запоминать детали. Об этих методах вообще мало что широко известно - по крайней мере так представляется автору, не являющемуся профессионалом в области психологии зрения и запоминания изображений.
   Говорят, что такие способности тренируются по особым методикам в разведывательных школах - автор, не являющийся разведчиком-профессионалом, ничего об этом не знает. Зато, похоже, более грамотные люди воспроизвели некогда подобный сюжет в одном игровом фильме.
   В свое время был опубликован роман советского писателя-фантаста Григория Адамова "Тайна двух океанов". Потом, уже в 1955 году, на экраны вышла одноименная экранизация романа, сильно отличающаяся от первоисточника.
   Среди запомнившихся тогда сюжетных линий (позднее автор просто не позволил бы себе смотреть такую ерунду!) сейчас вспоминается такая: в каюте советского капитана подводной лодки, совершающей секретный океанский рейс, поселился мальчишка лет десяти-двенадцати (спасенный после гибели гражданского судна, коварно утопленного врагами); вражеский шпион служил на этой же лодке каким-то инженером; последний не имел доступа в каюту капитана, но его очень интересовали данные, нанесенные на секретной карте в капитанской каюте; шпион подружился с мальчишкой и втянул его в игры на запопоминание увиденных деталей, оттренировал его в этом, а затем вынудил ничего не подозревающего ребенка запомнить и воспроизвести в рамках затеянной игры изображения на этой самой карте.
   Как видим - почти полная аналогия того, что Адольф и Алоиз осуществляли при изучении шпитальского дома; различие лишь в том, что Адольф, в отличие от юного героя фильма, действовал не вслепую, будучи обманут, а вполне сознательно. Примерно так, как изображено в фильме, производилась, надо полагать, тренировка зрительной памяти Адольфа. Не исключено, что подобные методы входили и в профессиональную подготовку его отца.
   Еще более серьезное внимание было уделено тому, чтобы обучить Адольфа грамотно и точно изображать увиденные и зафиксированные в памяти детали.
  
   Многочисленные поклонники Гитлера, включая авторов, многократно цитированных на страницах данной книги, любят представлять Гитлера публике в качестве одаренного художника или, по крайней мере, архитектора.
   Тут, конечно, в значительной степени имеет место выдача желаемого за действительное: Гитлер не создал ни одного значительного произведения живописи и рисунка, не создал ни одного более или менее цельного архитектурного проекта, хотя его поделки (это признается многими искуствоведами), не были лишены проблеска способностей: "Многие крупные художники оставили после себя значительно более слабые картины и эскизы, чем Гитлер. Однако то, что Гитлер так и не создал действительно значительной работы в области изобразительного искусства, принципиально отличает его от художников, занимающих прочное место в истории искусства.
   Постоянное обращение Гитлера в живописи к архитектурным мотивам и моделям после 1907-1908 гг. (чаще всего это были исторические архитектурные сооружения) существенно расширили и закрепили его знание архитектурных деталей, тем более что он постоянно копировал одни и те же мотивы".
   Но чем Гитлер действительно поражал современников - это (как мы отчасти уже сообщали) точнейшим знанием деталей множества архитектурных сооружений, виденных им в натуре или в книжных описаниях и изображениях. Именно это позволяло Гитлеру, беседовавшему с профессиональными архитекторами, создавать у них в целом искреннее впечатление, что они имеют дело с почти полноценным коллегой, хотя и лишенным специального образования.
   Тем более это производило впечатление на окружающих неспециалистов: "Когда Гитлер во время пребывания в Париже [после его оккупации в 1940 году] захотел осмотреть овальный зал Оперы, сопровождавшие его немецкие и французские специалисты ответили, что овального зала в Опере вообще не существует, однако Гитлера это не смутило. К удивлению обескураженных окружающих, он в конце концов указал место, где в соответствии с данными специальной, хотя и устаревшей литературы должна была находиться дверь в овальный зал. Оказалось, что бывший овальный зал, чего не знали ни французы, ни немцы, сопровождавшие Гитлера, был уже после опубликования литературы, которую Гитлер прочел в юности, разделен на несколько помещений, а дверь в него замурована. /.../
   Когда полицай-президент Нюрнберга доктор Мартин после присоединения Австрии возвратился из Граца и встретился с Гитлером, то рассказал ему о тамошнем театре. Хотя Гитлер ни разу не был в Граце, он упомянул об известном лишь немногим специалистам факте, что переход со сцены в зрительный зал выполнен там неудачно".
  
   Искателем тайников - вот кем стал Гитлер по своей истинной изначальной профессии. Умение рисовать, анализировать и запоминать архитектурные детали явилось лишь побочным следствием этой узкой профессиональной специализации, нашедшей в его лице единственного представителя, вошедшего в историю.
   Этой же задаче был подчинен и выбор учебного заведения, в котором ему предстояло продолжить учебу.
  
   Мазер цитирует Гитлера: "Исходя из моей натуры, а еще больше из темперамента, отец сделал вывод, что гуманитарная гимназия не отвечает моим наклонностям. Ему казалось, что лучше всего будет реальное училище. Особенно он утвердился в этом мнении из-за моих очевидных способностей к рисованию. Это был предмет, которому, по его убеждению, в австрийских гимназиях уделялось недостаточно внимания" - т.е. Адольфа целенаправленно ориентировали на изучение предметов, максимальным образом развивавших способность распознавать, понимать и оценивать пространственные формы и принципы устройства различных материальных предметов и конструкций.
   В соответствии с таким решением, "в сентябре 1900 г. Адольф /.../ поступил в государственное реальное училище в Линце" - весьма характерная дата! Именно тогда, очевидно, через полгода после смерти младшего брата, Адольф и был окончательно утвержден на должность главного исполнителя проекта!
   "Учась в Линце, Гитлер продолжает по-прежнему жить в доме своих родителей в Леондинге вплоть до скоропостижной кончины отца".
   При этом отец постоянно понукал сына активно усваивать необходимые знания и навыки - и рисование, как известно, было основательно принято Адольфом на собстенное вооружение. Преуспевал он и в физкультуре - она должна была стать существенным подспорьем будущему грабителю при переходе от разведки к непосредственным действиям, заведомо связанным с серьезными физическими усилиями.
   Но в остальном продвигаться в учебе Адольф уже не мог: наступал кризис несформировавшейся личности, не выносящей тяжести взваленных на нее специальных серьезных задач.
   После первого же года обучения в реальном училище этот бывший отличник остается на второй год - ни физических, ни психических сил еще и на школьную учебу у него уже просто нет - безо всякой мути, которую затем придумывал по этому поводу сам Гитлер и усердно перемусоливали его добросовестные биографы.
  
   За все и про все приходится платить.
   Вот и Адольф Гитлер принужден был расплачиваться за участие в чрезвычайно интересной игре, навязанной ему его отцом, практическим отказом от продолжения нормального детства.
   В 1900 году или чуть позже, совместная работа обоих Гитлеров по поискам спрятанных сокровищ должна была целиком и полностью захватить одиннадцати-двенадцатилетнего мальчика.
   Хорошо известно, что с этого времени (с момента завершения его игр в Англо-бурскую войну, которые так и так должны были окончиться с возрастом - даже не дожидаясь мира в Африке) и довольно надолго у него уже не было близких друзей - ни мальчиков, ни, тем более, девочек. Прекрасно понятно, почему так происходило: у Адольфа просто исчезла почва для общения со сверстниками.
   Вспомним того же Джима - кто были его друзья? Практически вся команда корабля, отправившегося на поиски сокровищ, состоявшая из бывших пиратов, да снарядившие корабль пассажиры с капитаном, составившие антипиратский лагерь - но различие между ними было скорее условным: те и другие были прирожденными авантюристами и циничнейшими стяжателями, отличаясь друг от друга только культурным уровнем, вовсе не влиявшим на этику их поступков. Все это были взрослые люди - притом вполне определенной направленности, и юный Джим легчайшим образом находил с ними общий язык - с самого времени близкого знакомства с Билли Бонсом, также фактически ставшим его другом и наставником. Иных друзей или подруг вблизи исходного жилища Джима у него просто не было - да и о чем он мог бы с ними просто разговаривать?
   Отметим, что Адольфу Гитлеру, которому волей-неволей приходилось интенсивно общаться с другими детьми - в том числе и в Шпитале, подобный барьер, разделявший его со сверстниками, мог создавать значительные помехи и неприятности - к этому нам предстоит возвращаться.
   Единственная женщина, возникавшая в "Острове сокровищ", мать Джима, - такой же ходульный и безликий элемент, как и мать самого Гитлера в "Майн Кампф" - эти персонажи присутствуют в обеих книгах лишь потому, что они действительно обязаны были находиться на местах разворота описанных жизненных сюжетов - но делать им там было совершенно нечего! В многочисленных халтурных экранизациях "Острова сокровищ" появляются и женщины различных качеств - но все это заметное опошление, принижение или искажение исходного произведения, отличающегося предельной четкостью и функциональной направленностью всех идей и принципов поведения персонажей - как и реальный заговор отца и сына Гитлеров.
   Вся команда пиратского корабля ограничивалась для реального Адольфа Гитлера одним единственным его отцом, как и для Алоиза всей командой был один Адольф. Только между собою они и могли обсуждать важнейшие проблемы, которыми они оба жили. Тем более, что никого иного они не должны были посвящать в их общую тайну.
   В результате, казалось бы, сформировался как бы идеальный союз старшего и младшего: отец и сын, воспитатель и воспитанник, Пигмалион и Галатея, Дедал и Икар...
   Но Алоиз не был идеальным ваятелем души собственного сына - это и не входило в его цели и задачи, да и сама эта душа от рождения не могла быть идеальной заготовкой для чего-либо идеального. Тут же и вовсе образовался какой-то Смит-и-Вессон, от которого поначалу не веяло угрозой и смертью, но позднее все это должно было появиться!
   И на самом деле туго закрученный узел, связавший отца и сына, оказался со временем тяжелейшей психологической нагрузкой для обоих - особенно для младшего, почти не допускавшей развязки и разрядки. Ресторанное застолье для одного и школьная учеба для другого оказывались теперь лишь эрзацем общения с окружающими, вынужденным времяпрепровождением, обусловленным непреодолимыми жизненными обстоятельствами, отлучавшими их на время от совместной игры, которая чем дальше, тем сильнее не походила на игру.
   Насколько процветало пьянство у Алоиза, об этом мы, повторяем, судить не можем, но хорошо понятно, что учеба все меньше могла интересовать Адольфа, как и его школьные успехи теперь уже вовсе не волновали его отца - у них были дела поважнее!
   И тем более тяжело и безысходно должна была складываться для них ситуация, если уже между ними возникали конфликты и разногласия.
   А почва для последних со временем должна была становиться все прочнее и основательнее.
  
   Разведка успешно продолжалась.
   На нее ушло немало времени - с этим были связаны наверняка имевшие место приезды Адольфа на каникулы в Шпиталь, о подробностях, сроках и даже факте которых нам почти ничего не известно, поскольку биографов Гитлера они никак и ничем не интересовали.
   Мы даже не знаем, приезжал ли в Шпиталь сам Алоиз; но он-то там должен был держаться скромнейшим образом и особо не лезть в интересующее его строение - Шпиталь N 36.
   Мы также не знаем, кто из Гитлеров приезжал на похороны отца Клары - Иоганна Баптиста Пёльцля, умершего в Шпитале (он к этому времени почему-то переместился из родного дома N 37 в N 24) 9 января 1902 года на семьдесят четвертом году жизни.
   Но совершенно очевидно, что вплоть до смерти Алоиза в январе 1903 года заговорщики так и не приступили к решительным действиям по нахождению и извлечению разыскиваемых сокровищ.
   Почему?
  
   Совершенно очевидно, что работа по предварительному исследованию всех внутренних помещений в доме, подозреваемом на наличие спрятанного тайника, должна были рано или поздно подойти к концу. Разведка завершилась либо на том, что Адольф обследовал буквально все, либо в доме еще оставались какие-то уголки, куда ему так и не удалось заглянуть; легко себе вообразить, например, какую-нибудь кровать посреди комнаты, под которую Адольфу так и не удалось залезть в присутствии посторонних людей, дабы проверить, нет ли под ней потайного люка в полу - или еще чего-нибудь в таком роде.
   Проделанная работа была, разумеется, не напрасной - и свела изначально абсолютно неопределенную ситуацию к нескольким возможным вариантам предполагаемого расположения тайника, быть может - к одному единственному, но последнее, конечно, маловероятно. Да и неизвестно, был ли в доме один тайник или их было несколько.
   Так или иначе, но теперь необходимо было переходить от наблюдения и анализа к действиям. Вот теперь-то для Адольфа и наступал окончательный переломный момент: от почти невинной игры, в которой ему ничто практически не угрожало, нужно было перейти к поступкам, грозившим серьезными осложнениями, если бы они были разоблачены шпитальскими родственниками.
   Все это уже совсем не выглядело игрой, и трудно даже сказать, что казалось страшнее: оказаться внезапно в лапах этих родственничков или быть сданным ими в распоряжение полиции - с последующим публичным заклеймением в качестве разоблаченного воришки. В любом варианте это ничем не могло привлекать Адольфа, имевшего более чем развитое воображение.
   Между тем почти все, что обязан был свершить Алоиз как идеолог, аналитик, организатор и руководитель всего проекта, было уже сделано: этот Дедал придумал идею и изготовил крылья, но лететь-то в данном случае предстояло одному Икару - со всеми возможными последствиями для него самого!
  
   Заметим, что и гибель Икара в исходном легендарном сюжете намекает на особые трещины в основе подобных содружеств: тогда полетели двое - отец и сын, но долетел до цели один лишь отец, а сын погиб по дороге.
   Возможно, конечно, он действительно приблизился в полете слишком близко к солнцу, но тут возникают и иные варианты: ведь в молодости Дедал уже был разоблачен как убийца собственного племянника, таланту которого он завидовал - за это он и был приговорен в Афинах к смерти, но бежал. Не случилось ли что-либо подобное и с его сыном?
   Ведь во время полета над морем свидетелей не было, да и происходил ли на самом деле этот полет? Не основана ли эта легенда исключительно лишь на показаниях одного Дедала, уже переместившегося из пункта А в пункт Б, но отнюдь не по воздуху, а другим способом, и по дороге каким-то образом утратившего собственного сына?..
   В этом не слишком серьезном анализе, покаемся, проявляются типичные криминальные наклонности автора, в которых мы уже сознавались - от себя, увы, не уйдешь!..
   Однако подобными сюжетами проникнута вся история древнего мира, сохранившаяся в легендах. Эти сюжеты, если разбираться, лишены всякой фантастики, а привлекалась она исключительно ввиду невозможности рационально объяснить абсолютно конкретные и весьма неприглядные факты.
   Отправились, например, три человека на вершину горы, и там один из них стал бороться с Богом и Бог его поборол; в результате с вершины спустились вниз только двое... А ведь это тоже были близкие родственники погибшего!..
   Но разоблачение таких древних легенд отнюдь не входит в наши задачи.
   Наша задача: поколебать абсолютно неправдоподобный современный миф, пока он еще не превратился в древний!
  
   Понятно, что у отца и сына Гитлеров должны были сложиться совершенно различные представления о степени дальнейшего допустимого риска - и Адольф имел более чем серьезные мотивы отчаянно упираться чрезмерному давлению!
   Отец все решительнее понукал сына на активные действия, а тот все не соглашался - вот это-то и стало их взаправдашним конфликтом, которому позднее Адольф был принужден подыскивать неуклюжие объяснения!
   И очень интересно и существенно то, что победу в этом столкновении характеров Адольф постарался позднее приписать себе самому!
  
   Что же составляло особые трудности на активном этапе запланированной операции?
   Очень вероятно то, что внутренности дома N 36 в Шпитале, где были запрятаны сокровища, почти постоянно находились под бдительным наблюдением родственников, избежать которого Адольф не мог.
   Зная крайне мало подробностей того, что происходило в Шпитале в те годы, мы, тем не менее, имеем возможность выдвинуть предположения относительно того, кто же именно чинил препятствия Адольфу.
   Символическую дату начала операции (смерть Эдмунда 2 февраля 1900 года, оставившую Алоиза-старшего и Адольфа единственными потенциальными и реальными участниками решения предстоящей задачи) и ее успешного завершения зимой-весной 1906 года (ниже мы, конечно, об этом расскажем) разделяют, ни много, ни мало, целых шесть лет. На этот интервал времени приходятся две смерти, которые, как можно предположить, и обеспечили дальнейшую возможность успешного завершения всей операции.
   Одну мы уже называли: смерть деда Адольфа Гитлера, отца его матери Клары - Иоганна Баптиста Пёльцля, происшедшую, напоминаем, 9 января 1902 года. Второй оказалась смерть его супруги, бабушки Гитлера и матери его матери Иоганны Пёльцль-старшей, происшедшая 8 февраля 1906 года там же в Шпитале на семьдесят седьмом году ее жизни.
   Легко понять, почему эти смерти могли открыть путь к завершению операции.
  
   Формально престарелые супруги проживали в строении N 24, но фактически они, если еще не утратили способности к подвижности, могли появляться в любом из домов в Шпитале, где жили их родственники и потомки - и в N 36, и в соседнем N 37, где теперь жила с семейством сестра Клары, Терезия Шмидт, и где обычно останавливались и Клара, и Адольф, когда приезжали в Шпиталь.
   В то время, как здоровые и дееспособные члены клана в течение дня занимались какими-либо работами и домашними заботами - и их местонахождение поддавалось определенным расчетам, эти старики, освобожденные, естественно, ото всяких обязательных работ и забот, могли слоняться, где хотели, и заниматься всем, чем находили нужным.
   Если у них возникло особо недоверчивое отношение к внуку, то они могли существенно ему досаждать, присматриваясь к нему и приглядывая за ним. Его отца, доставившего им столько неприятностей, они теперь, естественно, терпеть не могли: предполагалось, повторяем, что он лишил их наследства от Иоганна Непомука; в этом они, снова повторяем, ошибались, но зато именно это самое он и собирался проделать в это же самое время с помощью собственного сына!
   Этот последний, обремененный сложными и ответственными задачами, которые мы подробно описывали, не мог еще в своем юном возрасте быть безукоризненным лицедеем, вести себя достаточно просто и естественно и быть приятным всем окружающим без исключений - подобному поведению он обучился лишь в более поздние годы. Проникнутый важностью и конспиративностью стоящих перед ним задач, он и должен был в том возрасте вести себя сугубо конспиративно - т.е. так, что это не могло не броситься в глаза внимательным наблюдателям; мальчишки, играющие в тайных агентов, обычно видны за версту.
   "В Шпитале /.../ он держится особняком, часто играет на цитре, рисует, гуляет по окрестностям и наблюдает за полевыми работами родственников, не пытаясь принять в них участие. Он не пытается сблизиться ни со своей теткой, сестрой матери, ни с деревенской молодежью".
   Такое соглядатайство, ориентированное на выслеживание местопребывания всех родственников с вероятной целью избавиться уже от их же ответного наблюдения, выглядело достаточно подозрительным для опытнейших деревенских стариков, еще в свои юные годы, напоминаем, приученных приглядывать за его же отцом, пребывавшим в таком же подростковом возрасте, как его сын теперь. Разумеется, они не могли теперь гоняться за своим подвижным внуком так, как это удавалось им в свое время с его собственным отцом.
   Но каким бы подвижным ни был этот внук, но объектом его охоты были спрятанные сокровища, которые вовсе не были подвижными. Поэтому все круги перемещений Адольфа неизбежно должны были замыкаться на предельно узком пространстве, в котором и находилась зона, вычисленная в результате всей исследовательской работы, проведенной им и его отцом.
   Вполне возможно, что старики достаточно далеко продвинулись в собственных наблюдениях, хотя и не дошли еще до выяснения истинных целей странного поведения внука - иначе за этим развернулись бы вполне определенные выводы и меры, предпринятые всем шпитальским кланом, которые, однако, так практически и не воспоследовали.
   Возможно, что он казался старикам просто мелким воришкой, за которым нужно было следить - как бы он чего не спер! Не исключено, что они пытались возбудить тревоги остальных родственников, но им не сильно поверили: Адольф, конечно, был парнем странноватым, но исходящей от него угрозы они не ощущали - да и никакие ценные предметы не пропадали в их домах!..
   Но тогда старики, не обладавшие, повторяем, достаточной подвижностью, могли принять собственные меры и для того, чтобы присматривать за Адольфом, и для того, чтобы явно мешать ему делать то, что он тайно замыслил. Для этого достаточно было занимать на время разгара дневных работ остальных родственников определенные ключевые позиции в доме N 36 - и все возможные дальнейшие действия Адольфа оказывались парализованы.
   Не удивительно, что в Шпитале Адольф должен был чувствовать себя со связанными руками. Он совершенно не желал быть пойманным на откровенно подозрительных действиях, что, заметим, положило бы конец всем его возможностям добраться до сокровищ, а также, вполне вероятно, заставило бы и шпитальцев догадаться о сути происходящего и самим заняться-таки поисками клада!
   Теоретически это должен был понимать и его отец, но смиряться с беспрерывным ожиданием, затягивающимся на годы, было для него нестерпимо и невозможно.
   И он должен был все больше и больше действовать на нервы сыну - и вот это действительно становилось невыносимым для них обоих.
  
   Конфликт между ними разрядился лишь тогда, когда Алоиз, пережив тестя, но не сумев пережить тещу, внезапно умер 3 января 1903 года: "на постоялом дворе "Визингер" в Леондинге он едва отхлебнул из бокала первый глоток вина, как повалился в сторону и, отнесенный в соседнее помещение, скончался еще до того, как успели прийти врач и священник".
   "Он потерял сознание в ресторане, а когда его донесли до дому, он был уже мертв. Адольф Гитлер, который пишет в "Майн Кампф", что, несмотря на все споры и стычки с отцом, он очень любил его, безутешно рыдал, стоя у гроба" - конечно же, жалко любимого папу!
   Алоиз Гитлер умер в тот момент, когда последняя и самая важная интрига его жизни была еще далека до завершения, хотя он постарался сделать все возможное для ее успеха - и даже больше.
   Теперь же инициатива полностью переходила в руки его сына. Смерть отца полностью освобождала его от диктата настойчивого начальства.
   Оказывается, однако, что сын уже до смерти отца оказывал преобладающее воздействие на принятие решений, возникавших по мере продолжения и развития операции.
  
  
   3. Адольф Гитлер: начало пути.
  
   3.1. Кое-что о характере и методах Адольфа Гитлера.
  
   "Я - не диктатор", - любил повторять Гитлер, и он был прав хотя бы в том отношении, что он был не совсем обычным диктатором, каковых было немало и в его время, и в периоды, смежные со временем его жизни - и в Европе, и вне ее.
   Его же диктатура начиналась с того, что "большинство современников и не заметило наступления [этой] диктатуры" - по крайней мере в первые недели после назначения Гитлера рейхсканцлером; об это мы уже рассказывали.
   Затем все изменилось: "Итог первых шести месяцев правления Гитлера поражает воображение. Веймарская конституция была похоронена, немцы не пролили по погибшей республике ни единой слезинки. /.../ Власть Гитлера в его собственной стране была несокрушима. Томас Манн пророчески заметил в те дни: "Только война может ее свергнуть"."
   Диктатура была налицо, особенно - при взгляде со стороны: "В других странах казалось, что диктатура, установленная Гитлером, железной рукой сплотила всех граждан Германии. Она воспринималась как единственный в своем роде монолитный блок с фюрером во главе. Но на самом деле созданное заново государство все в большей степени приобретало черты характера своего создателя: в некоторых областях - предельная концентрация внимания и сил, иногда даже проблески гениальности, но в целом - все-таки неорганизованность, а подчас даже хаотичность" - в такой оценке Кноппа, которого мы, конечно, не можем подозревать в позитивном отношении к диктатуре Гитлера, проглядывает все-таки критическое недовольство вполне определенного толка: Гитлер, по мнению Кноппа, был все-таки не настоящим, полноценным диктатором: в силу неорганизованности и хаотичности своего характера он вроде бы не дотягивал до роли руководителя и давителя всех и вся.
   И Кнопп убедительно демонстрирует справедливость такой оценки: "Сам Гитлер очень редко садился за письменный стол, чтобы посвятить время изучению бумаг. Канцлер Германии и "вождь" всех немцев чурался систематического труда. "Одна гениальная идея, - любил повторять он, - важнее, чем целая жизнь, заполненная бюрократической работой".
   Подобные убеждения /.../ привели к тяжелым последствиям для государственного управления. Поскольку свои приказы и распоряжения фюрер отдавал, как правило, мимоходом и всегда только в устной форме, его сотрудники были вынуждены состязаться друг с другом в искусстве их интерпретации. "Воля фюрера" нуждалась в правильном истолковании. Но распоряжения Гитлера зачастую рождались при случайных обстоятельствах, и потому их необходимо было корректировать с помощью "мер, предназначенных к исполнению" или же иногда намеренно оставлять безрезультатными. Просто не выполнять "распоряжение фюрера" было, конечно же, нельзя.
   /.../ если возникала необходимость действовать решительно, он делал это с молниеносной быстротой и вулканической энергией, как, например, во время кризиса вокруг Рема или же при решении внешнеполитических проблем. [В то же время] Гитлер управлял своим государством небрежно. Редко случалось ему полностью сконцентрироваться на каком-либо особо важном деле, но и тогда он действовал исключительно импульсивно. /.../
   В результате в государстве воцарился хаос соперничающих друг с другом инстанций - невиданные доселе злоупотребления и зависть. В отдельных областях гауляйтеры враждовали с имперскими наместниками. Партийные инстанции, такие как, например, "служба Риббентропа", конкурировали с дипломатами из Министерства иностранных дел во всем, что касалось влияния на внешнюю политику страны. Все более могущественные структуры СС вели борьбу с государственной полицией. Контролируемая нацистами Народная судебная палата была учреждена в дополнение к традиционным органам юстиции. Работу Гитлера обеспечивали не менее трех канцелярий, которые время от времени тоже враждовали друг с другом.
   Вскоре число "особых" ведомств и "особых" уполномоченных стало немыслимым. Это было похоже на блицкриг во внутренней политике".
  
   Небрежность администратора Гитлера самым резким образом контрастирует со свидетельствами о замечательной деятельности выдающихся советских вождей и руководителей - Ленина, Троцкого и Сталина, хотя и последнего его ревностный соперник, безусловно энергичнейший из них троих Троцкий, также пытался обвинять в отсутствии прилежания и радения к делам.
   Ленина и Сталина бездельниками, конечно, никак не назовешь: в коммунистические времена было опубликовано множество документов и свидетельств о том, как много и продуктивно они работали, как трогательно, например, Ленин занимался передачей целого пуда картошки детским садам с голодными ребятишками, а фунта гвоздей - крупнейшим объектам социалистического строительства; Сталин же в решающие дни битвы под Москвой самолично распределял имеющиеся противотанковые ружья между подчиненными ему фронтами, армиями и дивизиями - неважно, что ружья оказывались против танков совершенно неэффективными.
   Советских людей старательно убеждали в том, что именно в этом-то и состоит подлинный идеал административного искусства - и многих-таки убедили в этом на всю их оставшуюся жизнь. Например: "можем ли мы представить ситуацию, чтобы кто-то не выполнил приказ Сталина? В самое трудное время, в критическое, в сверхкритическое, когда войска Гитлера стояли у ворот Москвы, когда Москва могла вполне пасть, все равно любые приказы Сталина бесприкословно выполнялись. Повторяю: любые! /.../ Гениальный замысел на вершине - беспрекословное подчинение на всех нижестоящих ступенях".
   Насколько эта "идеальная" картина далека от действительности (как раз особенно - во время битвы под Москвой!) - это нам еще предстоит демонстрировать. Сейчас же заметим, что Ленин и Сталин, конечно, вошли в историю своими судьбоносными, иногда отмеченными гениальностью решениями, уровнем которых они, вполне возможно, значительно превосходили Гитлера. Но что касается их стиля повседневного руководства, то он вполне выдает их общий менталитет и уровень кругозора прирожденных складского завхоза и ротного старшины, волею судеб и обстоятельств оказавшихся на вершине, недоступной всей прочей массе завхозов и старшин.
   К тому же вопреки легендам, созданным, например, о Ленине - этом самом человечном человеке, манеры его обращения с ближайшими соратниками отдавали откровенным хамством, а стиль ведения собраний был поистине хулиганским.
   Вот как описывает обстановку заседаний Совнаркома их нередкий участник А.Д. Нагловский - большевик с начала века, а с двадцатых годов - невозвращенец и политэмигрант: "тихо и скромно сидели наркомы, замнаркомы, партийцы. В общем, это был класс с учителем довольно-таки нетерпеливым и подчас свирепым, осаживающим "учеников" невероятными по грубости окриками, несмотря на то, что "ученики" перед "учителем" вели себя вообще примерно. Ни по одному серьезному вопросу никто никогда не осмеливался выступать "против Ильича". Единственным исключением был Троцкий, действительно хорохорившийся, пытаясь держать себя "несколько свободнее", выступать, критиковать, вставать.
   Зная тщеславие и честолюбие Троцкого, думаю, что ему внутренно было "совершенно невыносимо" сидеть на этих партах, изображая из себя благонамеренного ученика. Но подчиняться приходилось. Самодержавие Ленина было абсолютным. Хотя все-таки шило распаленного тщеславия и заставляло Троцкого вскакивать с "парты", подходить к Ленину, выходить из комнаты и вообще держаться перед остальными "учениками" так, как бы всем своим поведением говоря: - "вы не воображайте, что я и вы одно и то же! Ленин, конечно, Ленин, но и Троцкий тоже Троцкий". И уже "тоном ниже", но все-таки пытался подражать своему шефу помощник Троцкого исключительно развязный Склянский. /.../
   Обычно Ленин во время общих прений вел себя в достаточной степени бесцеремонно. Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал свое обычное место и коротко говорил:
   - Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так! - Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями "ленинское" решение вопроса. Оно всегда тут же без возражений и принималось. "Свободы мнений" в совнаркоме у Ленина было не больше, чем в совете министров у Муссолини и Гитлера.
   На заседаниях у Ленина была привычка переписываться короткими записками".
   Не нужно воспринимать это свидетельство как злобную клевету беглого врага. Правоверные ветераны-коммунисты вспоминали то же, только, естественно, сильно смягчая формулировки. Вот, например, воспоминания Л.И. Рузера - члена коллегии Наркомпрода: "Во-первых он [Ленин] ведет собрание, но ведет его самым настоящим образом. Строго следит за порядком, за оратором, за временем, которое ему уделяется, за курением. В то же время он принимает самое живое участие в прениях по каждому вопросу. Очень редко бывало, чтобы Владимир Ильич не выступал по какому-нибудь вопросу с основательным разбором его и совершенно определенным мнением.
   Для этого ему, конечно, нужно было внимательно слушать каждого оратора и раздумывать над его доводами. Все это не мешало ему делать третьего дела. Он всегда в то же время либо брал какую-нибудь канцелярскую справку для обсуждаемого вопроса, либо доставал энциклопедический словарь, атлас или другую книгу и вооружался данными для дискуссии. Часто он корректировал тут же, на заседании, свои статьи или речи, продолжая по-прежнему вести собрание... Но было еще одно дело, которым он занимался среди всех своих работ на заседаниях Совнаркома. Это его знаменитые записки. Переписываясь записками с наркомами, он тут же на заседаниях часто двигал какое-нибудь дело, касающееся какого-либо комиссариата или отдельного товарища" - тут-то и решались судьбы пуда картошки и фунта гвоздей!
   А вот и третий мемуарист, Е.Д. Стасова, - по поводу эффектных завершений заседаний: "неизменно вызывало удивление участников заседаний Советского правительства, а иногда даже казалось неправдоподобным, /.../ когда, взяв слово, Председатель Совнаркома с поразительной точностью и остротой отмечал важные для обсуждаемого вопроса положительные и отрицательные стороны доклада и последующих выступлений".
   Как видим, никаких существенных противоречий между мемуаристами - разница лишь в трактовках особенностей этого цирка одного клоуна, смеяться над которым, однако, категорически не позволялось!
   Гитлеровское же руководство, в свою очередь весьма далекое от идеала административного искусства, было начисто лишено подобных недостатков: Гитлер совершенно не стремился управлять всякими мелочами, абсолютно не интересными главе государства.
  
   Гитлер при этом руководствовался вполне целенаправленными и осознанными устремлениями: "Ни одно из могущественных лиц гитлеровской империи не смогло сделать карьеру против воли Гитлера. Даже малейшее подозрение в недостаточной лояльности к фюреру было в те времена опасно для жизни, о чем напоминала всем карательная акция против Рема. Гитлер был "сильным диктатором", убирающим со своей дороги всех, кто ему не нравился, даже если это были его ближайшие сподвижники".
   Как это делали другие диктаторы всех времен и народов - хорошо известно.
   Сталин был автором знаменитого лозунга: кадры решают все! На самом же деле в его время действовало правило, отраженное популярным тогда анекдотом (намного предшествующим появлению знаменитого армянского радио, которому этот анекдот подошел бы по стилю):
   - Какая разница между кадрами и овощами?
   - Овощи сначала сажают, а потом выращивают, а кадры - наоборот!..
   И Сталин, и Мао Дзедун попросту снимали головы с конкурентов - и действовали так в традициях, известных со времен Чингисхана и даже ранее.
   Гитлер не гнушался убийства приближенных (мы надеемся рассказать уже в следующих наших книгах о том, например, как и почему Гитлер уничтожил Гейдриха), но общая стратегия была у него совсем другой.
  
   Третий Рейх, пораженный эпидемией административной конкуренции, столь красочно описанной Кноппом, оказался буквально кузницей кадров: талантливому человеку предоставлялись почти неограниченные возможности для роста, а в результате гибель Третьего Рейха в борьбе с колоссально превосходящими общими силами противников была надолго отсрочена именно усилиями этих талантливых людей, широко выдвигаемых и в армии, и в гражданском секторе, а после Второй Мировой войны чудо возрождения немецкой экономики имело множество мотивов и причин, но одной из основных стала организаторская деятельность людей, еще молодыми выдвинутых при Гитлере.
   Именно так и решал Гитлер свои собственные, весьма корыстные личные проблемы: "предпринимались всевозможные попытки преодолеть хаос. Но все штурмы, организовываемые неутомимым министром внутренних дел Фриком при проведении административных реформ, проваливались по вине самого диктатора. Гитлер инстинктивно чувствовал, что только среди остро конкурирующих друг с другом верных палладинов собственное его могущество остается неуязвимым. Divide et impera - "Разделяй и властвуй"."
   Гитлер, таким образом, создавал борьбу с ростом собственных конкурентов не столько уничтожением талантливейших из них, как это делали диктаторы более традиционного типа, сколько максимальным выдвижением наиболее способных, которые вдохновлялись на конкуренцию друг с другом и на защиту и продвижение своих идей и начинаний, а сам Гитлер царил над ними в роли якобы не заинтересованного в склоках, объективного и справедливого арбитра, способного выслушать и понять любого из них.
   У этой системы имелись свои минусы (а где их не бывает?), но действовала она гораздо эффективнее и полезнее для германского государства и немецкого народа, чем диктатуры классического репрессивного типа.
   "Для того чтобы укрепить свою власть среди молодой дикой поросли, появившейся во времена его господства, Гитлер разработал целенаправленную стратегию. Во всех спорах он лишь тогда являл себя в качестве последней судебной инстанции, когда было ясно, на чьей стороне победа. Это был дарвинизм чистейшей воды. Тот, кто оказывался сильнее, был благодарен диктатору и впредь был обязан демонстрировать ему свою лояльность. Так Гитлеру удавалось всегда оставаться неизменным центром своей империи. /.../
   Диктатор был настолько "силен", что мог позволить себе, подобно капитану корабля, лишь указать правильный курс, доверив все остальное преданным до гроба штурманам".
  
   Корыстные интересы Гитлера прикрывались убедительной видимостью того, что и он сам, и его подчиненные старались действовать по общим принципам, которые были сформулированы уже после завершения войны: "Все задачи войны разрешимы только человеком и тесно связаны друг с другом. /.../ Все, кто служит делу обороны, связаны одной общей судьбой. Из последовательного выполнения отдельных задач складывается и решение общей задачи. Для того чтобы нацелить достаточное количество подготовленных ресурсов нации на выполнение поставленных задач, требуется хорошее руководство. Наибольший успех в этом отношении будет достигнут только в том случае, если удастся "поставить каждого человека на свое место"."
   При этом вся структура организации власти в Третьем Рейхе была такова, что Гитлер оставался единственным элементом, объединяющим ее в единое целое, как, впрочем, бывает во всякой абсолютной монархии: "Из-за огромной раздробленности правительства в Третьем Рейхе основные сферы политики были связаны между собой только через Гитлера. Обсуждение политических вопросов приводило Гитлера к дискуссиям с разными людьми (такими, как Гиммлер, в вопросах расовой политики и оккупированных территорий, или как Борман и Ламмерс - в вопросах, касающихся внутренних дел), либо к замене руководителей оборонных предприятий и военного командования (в связи с вопросами по производству военного снаряжения, оружия, боеприпасов и военной стратегии). Однако Гитлер оставался единственной нитью, связывавшей воедино отдельные ниточки этой паутины" - и без Гитлера было невозможно решить ни одного серьезного вопроса.
   Это, очевидно, раздражало многих в Третьем Рейхе - не одного Фрика. Поэтому неудивительна попытка создать единый коллективный орган руководства, призванный решать серьезные вопросы помимо Гитлера. Ее предприняли два крупнейших бюрократа в нацистском государстве - Мартин Борман и Ганс Ламмерс - взявшие в компанию крупнейшего военного бюрократа - безынициативного и нерешительного, но профессионально грамотного и работоспособного фельдмаршала Вильгельма Кейтеля. Не случайно, что эта попытка пришлась на январь 1943 года - критический, переломный момент всей войны.
   "Был учрежден Комитет трех, включавший Ламмерса, Кейтеля и Бормана - Геринг саркастически назвал их Тремя Королями. Между январем и августом 1943 года Комитет провел одиннадцать заседаний".
   Психологически ситуация очень напоминала ту, что сложилась в 1921 году в советском руководстве в связи с тяжелой болезнью Ленина: тогда тоже начались игры во всякие двойки и тройки, пытавшиеся заменить постепенно устранявшегося единого вождя, - все это не привело ни к каким конструктивным результатам, пока новый человек не оказался единственным обладателем всей полноты власти в стране - с соответствующими результатами для всех остальных, объясняющимися, главным образом, индивидуальными особенностями этого человека, о которых ниже.
   Гитлер в январе 1943 года тоже оказался "болен" - не физически (хотя его здоровье, повторяем, оставляло желать лучшего), но политически: создание такого Комитета определенным образом отразило тень недоверия к нему со стороны его ближайших соратников - и никак не могло его порадовать. Однако, в отличие от Ленина, Гитлер физически оказался достаточно крепок - и никуда не устранился. Характерно при этом, что ему, вроде бы, не пришлось принимать никаких мер против этого Комитета: все принципы прежней организации власти сработали на Гитлера - все его соратники, не включенные в этот Комитет, немедленно включились в борьбу с этим последним.
   "Геринг, Геббельс, Шпеер и прочие из нацистской верхушки, не вошедшие в этот комитет, последующие несколько месяцев провели в интригах, направленных на его подрыв. /.../
   Комитет трех был решительно настроен на труд во благо фюрера и ни разу не принял ни одного решения, которое бы шло в разрез с выраженными желаниями Гитлера" - но и это не сохранило тройку: "провал оказался демонстрацией окончательной несовместимости любой систематической администрации с деспотической и бессистемной властью фюрера", которая, таким образом, подтвердила-таки свою незыблемость и несменяемость - покуда оставался жив весь Третий Рейх.
   Вопрос лишь в том: действительно ли оппозиция со стороны Геринга, Геббельса и прочих лишила власти этот Комитет или на то нашлись какие-то другие причины?
   К этому нам предстоит возвращаться.
  
   Заметим, однако, что данный стиль руководства, явно в позитивную сторону отличающий Гитлера от иных диктаторов, отражал не столько личностное превосходство Гитлера над окружающими, сколь определенный дефицит такого превосходства.
   Сталин в сложнейших ситуациях мог проявлять весьма гибкие и вариабельные подходы к своим оппонентам, переубеждая и уговаривая их, подчиняя себе, обманывая и обыгрывая их или, совсем наоборот, унижая и уничтожая непокорных. При этом почти никто не мог выдерживать целенаправленного психологического давления со стороны Сталина, если подвергался таковому - включая весьма небесталанных и очень волевых людей, прославившихся в годы Гражданской войны несгибаемой твердостью и предельной беспощадностью.
   Троцкий, Склянский и еще немногие умели сохранить свой дух и не растерять собственные мысли при неотразимом давлении Сталина - и все они расплатились за это умение собственными жизнями. При этом почти никто из них не мог даже временно подчинить себе Сталина или радикально повлиять на него - это получалось лишь у Ленина, которому Сталин почти беспрекословно повиновался - до поры до времени, а иногда - у Свердлова, умершего, однако, еще в 1919 году.
   В этом смысле Гитлеру было очень далеко до его основного внешнеполитического конкурента. В отличие от Сталина, Гитлер годами терпел психологическое превосходство многих своих соратников, отличавшихся самостоятельностью, волей, упорством и непреклонностью. При прямых столкновениях с ними Гитлер предпочитал отступать и уступать.
   В Третьем Рейхе это отмечалось многими, например: "Гитлер, как это он всегда делал, столкнувшись с твердостью собеседника, начал отступать" - это гросс-адмирал Редер о Гитлере, которого он уже очень хорошо знал ко времени, когда происходил конкретный эпизод, к которому относилась эта реплика - в начале 1943 года (опять - начало 1943 года!). Заметим, что сам Редер и был настоящим профессиональным капитаном - и прямых столкновений с ним не мог выдерживать Гитлер!
   Так же к Гитлеру относились и некоторые другие. Все тот же знаменитый Эрнст Рем и вовсе снисходительно и покровительственно поглядывал на Гитлера, даже, похоже, не воспринимая его всерьез. Герхард Россбах, хорошо знавший их обоих во времена начала нацистского движения, так расценивал их взаимоотношения: "Рем запихал в сапоги этого умного и слабого, но одержимого человека и подтолкнул его к действиям".
   В критический, последний момент его жизни Рем, обнаруживший, что подвергается расправе по повелению своего ближайшего друга, потребовал, чтобы его расстреливал сам Гитлер. Трудно выносить однозначную оценку этому поступку Рема, совершенному в столь сложной и трагической для него ситуации, но этот демарш не имел никакого успеха: Рема расстреляли и так - безо всякого участия Гитлера.
   Принято считать, что требование Рема отражало его уверенность не только в том, что Гитлер не посмеет поднять оружие на своего верного друга, но и вообще неспособен самолично пролить кровь.
   На наш взгляд, однако, если такие убеждения Рема и имели место, то они значительно усиливали для Гитлера повод и причины расправы над Ремом: Гитлер все-таки не прощал такого отношения сверху к своей персоне - и жестоко ненавидел тех, в ком чувствовал способность к подобному. Его же собственная неспособность противостоять напору таких людей тем более усиливали его негативные чувства к ним - и это могло дорого обходиться последним, хотя в этом не было такой неотвратимой предопределенности, какая обрушивалась на непокорных соратников Сталина!
  
   Отметим, что все, только что написанное, нисколько не противоречит свидетельствам о практически гипнотическом воздействии Гитлера на очень многих - речь тут идет о его взаимодействиях с людьми совершенно разных психологических типов и с характерами различной силы.
   Гитлер, судя по всему, легко устанавливал экстрасенсорный контакт непосредственно с подсознанием окружающих, но в одних случаях они в результате подчинялись ему, а в других - он им! Он был явным медиумом, приемо-передатчиком и психической энергии, и информации, связывающих людей при непосредственном общении, причем как излучателем, так и поглотителем этих потоков - в зависимости от силы психологических потенциалов сторон.
   При общении с массами во время его собственных речей происходил очевидный двойственный процесс: энергия и внмание массовых слушателей передавались ему и усиливали его возбуждение; последнее, воплощаясь в его речь, в свою очередь передавалось назад этим же людям, усиливая их собственное возбуждение и т.д. - происходила цепная реакция взаимовозбуждений. Все это и завершалось общим катараксисом, доходящим почти до полового оргазма. Известны и достаточно многочисленные случаи, когда изначальное равнодушие аудитории не позволяло стартовать такому процессу - и Гитлер комкал эти свои выступления, завершавшиеся явным провалом.
   При индивидуальном же общении Гитлера можно было бы рассматривать как индикатор силы других личностей, разбираясь в том, кто ему безусловно подчинялся, а кто, наоборот, подчинял его себе.
   Но самостоятельная жизненная установка Адольфа Гитлера, которую он проводил на совершенно сознательном уровне, абсолютно не допускала его подчинения кому-либо.
  
   По мере того, как Гитлер рос и взрослел, он все лучше овладевал искусством психологического давления на окружающих.
   В быту это должно было у него неплохо получаться: сильные личности встречаются не так-то часто.
   Однако заметим, что его бросающееся в глаза нежелание обзаводиться близкой подругой жизни (ту же Еву Браун он всегда держал на расстоянии) свидетельствует и о том, что при постоянном общении даже не с очень сильными личностями он постепенно подпадал и под их воздействие - и не мог себе позволить такую потерю собственного влияния на себя самого; это могло быть вовсе не капризом, а сугубо вынужденной формой поведения, если он стремился сохранять полный самоконтроль.
   То же относится и к его дружбам с мужчинами - рано или поздно такие отношения начинали его тяготить даже тогда, когда первоначально эти его друзья (такие, например, как Рудольф Гесс или Йозеф Геббельс) безраздельно ему подчинялись.
   Психика Гитлера была не на шутку тонким инструментом и требовала от него самого (с разными вариантами ударения в этом последнем слове) тщательного и внимательного самонаблюдения и ухода, периодического отдыха и профилактической самотерапии - вроде все тех же застольных бесед.
   Его индивидуальные трудности возрастали по мере того, как он взбирался и наконец взобрался на вершины партийного, а затем и государственного руководства. Там ситуация нередко складывалась существенно похуже для него: сильные личности на верхах управления армией, а тем более - авиацией и флотом, были скорее уже не исключением, а правилом. Не удивительно, что вынужденно вступая в конфликты с ними, Гитлер должен был поскорее прерывать их, отступая и уступая - иначе ему самому угрожала утрата воли, что, повторяем, совершенно не устраивало его на сознательном уровне.
   Так же поступали в ответ и некоторые из них. Гросс-адмирал Карл Дениц, такой же морской волк, как Редер, писал о своей стратегии общения с Гитлером: "Я сознательно посещал его штабквартиру лишь изредка, потому что чувствовал, что таким образом могу лучше сохранить свои силы... так как после нескольких дней... пребывания там у меня появлялось чувство, что мне необходимо избавляться от исходящего от него внушения".
   Любопытно, что Гитлер и заочно старался следовать тому же правилу: общаясь без проблем с такими политиками, как Муссолини, Чемберлен или Даладье, он явно избегал личных встреч с Черчиллем и тем более - со Сталиным, очевидно опасаясь возможности психологического проигрыша, хотя, как хорошо понятно, такие встречи в довоенные годы было бы нетрудно организовать.
   Ханфштангль подробно рассказывает о том, как Гитлер постарался избежать встречи с Черчиллем в 1932 году, когда оба они оказались буквально в одном отеле в Мюнхене, причем Черчилль жаждал этого знакомства. Ханфштангль пишет прямо: "Гитлер так и не появился. Он просто струсил".
   Не привела ни к чему и единственная встреча Гитлера с Франко в октябре 1940 - и не вызвала дальнейших желаний немецкого и испанского диктатора общаться друг с другом.
   Но гораздо тяжелее складывались индивидуальные отношения тогда, когда Гилер не мог избегать общения с сильными личностями, поскольку они входили в германское руководство и даже в его собственное личное окружение.
   Характерно, что вопреки общепринятым представлениям и даже вопреки тому, что сам Геринг говорил о себе и о фюрере (напоминаем: "мы, все остальные, не больше чем пыль под его ногами"!), Гитлер очень нелегко переносил общение и с этим своим помощником.
  
   Мы уже неоднократно цитировали опубликованные беседы бывшего шефа Гестапо Генриха Мюллера с американскими контрразведчиками в 1948 году.
   Многие специалисты считают их фальшивкой. Мы придерживаемся иного мнения, хотя понятно, что объективно очень трудно оценивать подлинность текстов, на девяносто процентов заполненных прямой ложью, увертками, искажениями, странными предположениями, провокацией и издевательством надо всем, над чем возникала возможность поиздеваться. Нам, однако, представляется, что вся ткань этих бесед проникнута такой глубочайшей подлостью, на какую способны очень немногие индивиды, но вполне был горазд именно Мюллер - судя по всему остальному, известному о нем.
   Если вся эта история все-таки не мистификация (со стороны американского журналиста Г. Дугласа или кого-либо еще), то публикация отражает чрезвычайно критический момент в жизни Мюллера. Дело происходило (или якобы происходило) в Швейцарии, где Мюллер проживал с документами на чужое имя. Целью собеседований, формально протекавших сугубо на добровольной основе с обеих сторон, было выяснение вопроса о возможности и целесообразности поступления бывшего шефа Гестапо на службу в американскую контрразведку, дабы последняя могла использовать колоссальный опыт Мюллера в борьбе с коммунистами.
   Поскольку он был военным преступником и преступником против человечества (формально считавшимся погибшим), то обе стороны были нарушителями разнообразных законов, действовавших в то время. Пребывали же эти стороны совершенно не в равном положении.
   Понятно, что если вопрос о последующей службе Мюллера у американцев решился бы негативно, то Мюллер никак не мог быть ими отпущен с миром: тогда потребовалось бы скрывать и от фактических противников (прежде всего - от Советского Союза), и от всех организаций, нейтральных по отношению к глобальной американской политике, но заинтересованных в обнаружении и наказании нацистских преступников, и сам факт этих переговоров, и их содержание - и это помимо всех тех секретов о прошлом, хранимых Мюллером, которые могли быть кем-то использованы лучше, чем американцами. В такой ситуации Мюллеру грозила неминуемая гибель, что он, конечно, прекрасно понимал - таковы законы в мире рыцарей плаща и кинжала! Причем даже поступление Мюллера на службу (и тем более именно оно!) лишь отодвигало столь печальный для него конец на будущее - в том случае, если он когда-либо почему-либо перестанет устраивать нанимателей! Понятно, как он должен был стараться, чтобы этого не произошло!
   В этой книге Мюллер (действительный или мнимый) стремится доказать свою значимость, невероятную информированность и политическую эрудицию, а заодно и некоторое превосходство над собеседниками, бравируя при этом грозящей расплатой, что получается у него очень убедительно. Никто иной, не обладающий информированностью и кругозором, соответствующим высшему уровню руководства национальными или международными спецслужбами, не смог бы припомнить или придумать такие детали, какими заполнен весь конгломерат словоизвержений этого персонажа. Так почему же не допустить, что участником этих дискуссий был подлинный Мюллер?
   Понятно, что подобный персонаж пришелся бы ко двору любой контрразведке любой державы. Как заявил сам Мюллер в одной из бесед: "Хороший полицейский нужен всегда. Заметьте, он может не нравиться, но он нужен".
   О моральном аспекте таких альянсов рассуждать не приходится: кто же в контрразведках руководствуется моральными побуждениями?..
   Другая книга, рассказывающая о последующем пребывании Мюллера в США - произведение совершенно иного жанра: это абсолютно наглая и неправдоподобная ложь и фантастика, не исключающая, однако, авторство или, скорее, соавторство Мюллера - в его бесспорный литературный талант как-то слабо верится. Но даже и в этой книге попадаются детали, которые очень и очень заставляют задуматься.
   В основе же того, что достоверность первоисточников этих публикаций усиленно подвергается сомнениям, лежат, конечно, политические мотивы. Ну как, например, можно всерьез относиться к тому, что в 1948 году, лишь в самом начале Холодной войны, о Гитлере можно было рассуждать как о живом, да еще и нижеследующим образом?
   Американский оппонент Мюллера: "для нас абсолютно ясно, что Гитлер должен навсегда сойти с мировой сцены. По этому пункту у Запада полное согласие с русскими: ни видеть его, ни слышать о нем мы больше не желаем. Я бы даже добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая лучшая идея. Кто знает, чего он наговорит в зале суда?"
   Мюллер: "Я-то знаю это, а вам его речи определенно не на пользу, и у вас остается один выход: убийство. Только кто возьмет на себя смелость отдать такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не у власти? Могу сообщить вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в политику... Если не начнется война с Советами и Запад сам не попросит его вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких сомнений..." - это, конечно, явная крамола и издевательство над всеми учебниками истории Второй Мировой войны!
   Однако даже заключительная фраза Мюллера или якобы Мюллера звучала в 1948 году достаточно весомо: экономическое чудо в ФРГ было еще впереди, а ужасные бедствия, начавшиеся еще во время войны, для немцев так пока и не прекращались!..
   Притом объективных доказательств того, что Мюллер не мог быть участником подобных бесед в 1948 году (скажем, достоверных сведений о том, что он умер или погиб ранее указанного времени этих собеседований), не существует. Поэтому к заявлениям этого подлинного Мюллера или его столь искусно созданной модели (с возможностью существования которой трудно согласиться) стоит внимательно присматриваться.
  
   Там, в частности, приводятся такие, несколько противоречивые, заявления Мюллера по адресу Гитлера и Геринга, вовсе не напоминающие, например, то, что говорилось другими наблюдателями о взаимоотношениях Гитлера и Рема: "За эти годы я много раз сталкивался с Герингом. Это именно он основал гестапо, когда был министром-президентом Пруссии, но затем был вынужден передать руководство этой организации Гиммлеру. /.../ Геринг был сильной, даже опасной личностью /.../.
   /.../ достаточно было одного слова Гитлера, чтобы он клонился, как деревце на ветру. /.../
   Ему нравилось производить впечатление. Очень театральный человек. Однако, несмотря на весь свой веселый нрав, Геринг был совершенно лишен милосердия. При этом он был одним из немногих людей, на кого можно было бы рассчитывать в серьезной ситуации. /.../
   И что довольно странно, Гитлер, скорее, боялся Геринга".
   Столь странное сочетание различных тенденций в личных взаимоотношениях этих лидеров находит определенное подтверждение в знаменитой истории разрыва Геринга с Гитлером (или Гитлера с Герингом) в апреле 1945 года.
   Напомним ее вкратце.
  
   Главным недоброжелателем Геринга в окружении Гитлера был Борман - он сам стремился, несмотря на очевидную трагичность ближайших перспектив для руководства Третьего Рейха, добиться неофициального титула и фактической роли наци номер 2 - лучше поздно, чем никогда!
   Как уже упоминалось, днем 22 апреля 1945 года Гитлер совершенно четко провозгласил на общем заседании в Бункере, что по существу отрекается от руководства, остается в Берлине, судьбу которого он разделит, а все прочие могут и должны покинуть столицу. Это страстное выступление поразило присутствовавших взрывом его чувств, бешеной энергией и очевидной потерей самообладания.
   Приказ Гитлера был немедленно принят к исполнению, хотя уже раньше, примерно с 20 апреля, осуществлялись мероприятия по передислокации из Берлина важнейших учреждений, выводящие их из-под наметившегося окружения Красной Армией, решительно наступавшей с утра 16 апреля; уже тогда под шумок уносили ноги и многие ответственные лица, находя себе подходящие занятия подальше от гибнущей столицы. С вечера же 22 апреля бегство приняло широчайшие формы: "Всю ночь [на 23 апреля] из Берлина в Оберзальцберг уезжали группы людей, это была последняя сцена великого исхода"!
   Геббельс немедленно протиражировал по радио основную суть решений Гитлера, сделав их достоянием всей Германии и всего мира: "фюрер в Берлине, фюрер не покинет Берлин и /.../ фюрер будет защищать Берлин до последнего вздоха. /.../ эта новость разлетелась по всему свету. Берлин и Прага, вещало немецкое радио, остаются двумя нерушимыми цитаделями рейха, а в Берлине Гитлер и Геббельс, фюрер и гауляйтер [Берлина], остаются до конца"!
   Тем же вечером генералы Кейтель и Йодль упрашивали Гитлера изменить решение. В этом эпизоде наиболее важно то, что начало их беседы происходило при участии Бормана, старавшегося не упускать никаких подробностей, а затем Гитлер бесцеремонно выставил свою "тень" за дверь.
   После этого беседа Гитлера с генералами приняла такой ход: "Гитлер не внял их советам. "Я занял твердую позицию, - сказал он, - и не могу ее изменить". Не было смысла отдавать какие-то приказы, поскольку весь рейх разваливается на части. /.../ Но Кейтель и Йодль ждали приказаний и просили об этом. /.../
   "Просто невозможно, чтобы после столь длительного руководства вы вдруг отослали куда-то свой штаб и ждали от него самостоятельных действий!" Гитлер повторил, что у него уже нет больше никаких приказов, и добавил /.../, что если им нужны приказы, пусть лучше обратятся к рейхсмаршалу [Герингу]. "Ни один немецкий солдат, - возражали Йодль и Кейтель, - не будет сражаться под руководством рейхсмаршала!"
   - "Сейчас речь идет не о сражениях, - ответил Гитлер, - у нас ничего не осталось из того, чем мы могли бы сражаться. Если вопрос упирается в переговоры, то Геринг может провести их лучше, чем я".
   Эти слова взяты из заявления Йодля. Версия Кейтеля так же ясно указывает на то, что если генералам нужны приказы, то им лучше поискать их у Геринга. "Мне кажется, что он еще сказал: "Геринг гораздо лучше умеет обходиться с противной стороной" - или что-то в этом роде".
   После этих неосторожных [по мнению Тревор-Роупера!] слов Гитлер обсуждал с Кейтелем вопрос, каким образом можно было еще освободить Берлин. Двенадцатая армия под командованием генерала Венка, которого выдвинул лично Гитлер, сейчас сражалась на Эльбе, к юго-западу от Берлина; она должна выйти из боя и силой прорваться через Потсдам на выручку столице, рейхсканцелярии и фюреру. Кейтель вызвался немедленно отправиться к Венку с приказом, но Гитлер настоял, чтобы он сначала поужинал, поскольку было уже поздно - восемь часов вечера. Гитлер распорядился, и прислуга принесла еду, а Гитлер сел рядом и наблюдал, как он ест. Фюрер снова был совершенно спокоен; казалось, нервный стресс полностью прошел и он опять стал простым и радушным хозяином из Оберзальцберга. Собирая Кейтеля в дорогу, Гитлер лично проследил, чтобы фельдмаршалу положили бутерброды, полбутылки коньяку и шоколад, словно он отправлял его на какой-нибудь пикник.
   Кейтель с Йодлем отбыли вдвоем, Кейтель отправился к Венку, Йодль - на новую штаб-квартиру в Крампнитц" - к западу от Берлина.
  
   Вслед за этим состоялся дебют двойника Гитлера - в ночь на 23 апреля.
   В качестве непосвященного в суть дела участника генеральной репетиции выступил один из ближайших соратников Гиммлера обергруппенфюрер СС Готтлоб Бергер.
   "Когда он приехал, русские снаряды уже ложились рядом с рейхсканцелярией". У Бергера, также направлявшегося в Баварию, было несколько серьезных вопросов к Гитлеру: нужно было решать судьбу важнейших англо-американских военнопленных: "Они размещались в лагере в западной части Германии. Поскольку союзные армии быстро продвигались вперед, этих пленных отделили от остальных узников и перевели в Баварию, где они должны были поступить под охрану Бергера. Обсуждался также вопрос о вспышках сепаратизма в Австрии и Баварии".
   Бергер был ошеломлен и ходом, и результатом беседы: "Гитлер, по словам Бергера, показался ему конченым и сломленным человеком. /.../ Бергер, если верить его рассказу, ободрил Гитлера в решении не двигаться из Берлина. /.../ "Все это время, - говорит Бергер, - фюрер не проронил ни слова, но вдруг закричал: "Все меня обманывали, никто не говорил правду! Лгали вооруженные силы!" - и все в этом духе. Он кричал все громче и громче. Лицо его вдруг побагровело. Я подумал, что каждую минуту его может хватить удар. У меня было такое впечатление, что удар уже наступил - отнялась левая сторона, но было темно, и я не мог воочию убедиться. Рука, которая две недели назад тряслась, вдруг стала неподвижной, левая нога никак не могла твердо встать на пол. Левая рука была опущена вниз, а правая лежала на столе". /.../
   Когда Бергер уходил, Гитлер, сидевший за столом, приподнялся на ноги. Он трясся всем телом. "Тряслась рука, тряслась нога, и тряслась голова. И он то и дело повторял: "Всех расстрелять! Всех расстрелять!" Или что-то в этом роде". Но кого расстрелять? То ли военнопленных, то ли сепаратистов - из бессвязного рассказа Бергера так и осталось неясным".
   Рассказ-то Бергера как раз абсолютно не является бессвязным; этот эсэсовец, офицер Первой Мировой войны, соратник Гитлера с 1922 года, но с 1923 года остававшийся в стороне от движения вплоть до 1931 года, параллельно с тем был в 1921-1933 годах учителем и директором школы - и умел профессионально наблюдать за людьми; он был просто потрясен нелепым поведением своего собеседника, описанным Бергером с почти клинической точностью.
   Поразительно, но ни Тревор-Роупер, ни его читатели абсолютно не поразились резким контрастом между персонажем, оравшим в полутьме перед пораженным Бергером, и тем Гитлером, которого сам Бергер видел всего за две недели до этого, а главное - с тем Гитлером, который еще только пару часов назад по-деловому обсуждал с Кейтелем и Йодлем безрадостные перспективы фронта и всей Германии и заботливо провожал своих любимых соратников!
   Перед Бергером была разыграна не слишком талантливая имитация того выступления Гитлера, которое прозвучало на совещании еще раньше - днем, до последовавшей беседы фюрера с Кейтелем и Йодлем.
   Но полное вступление двойника в роль произошло лишь еще приблизительно через сутки. В эту же ночь и на следующий день Гитлер и его двойник действовали по существу параллельно, встречаясь и беседуя с разными людьми.
   К сожалению, невозможно сделать точную привязку всех событий, происходивших в Имперской канцелярии и в Бункере Гитлера с вечера 22 апреля по утро 24 апреля, ни к точному времени, ни к помещениям, в которых происходили конкретные эпизоды.
  
   Очевидно, однако, что одновременно (или - почти одновременно) с Бергером Гитлер встречался и с фельдмаршалом Фердинандом Шернером, войска которого обороняли территорию Чехии. Шернер так рассказывал об этом в 1947 году в русском плену, сообщая массу интереснейших подробностей.
   Начало относилось к более ранним эпизодам: "В середине февраля 1945 года я был у Гитлера по вопросу дальнейших оперативных задач /.../.
   Я слышал тогда в ставке Гитлера от Гудериана и его заместителя генерала Кребса, что имеются предпосылки для заключения сепаратного мира с Англией, и что в этом направлении уже якобы ведутся переговоры в Испании, Швейцарии и Швеции.
   Кроме того, посредничество в этом вопросе было обещано папой римским. В ставке мне сообщили, что еще в 1943 или 1944 году заместитель Риббентропа Вейцзекер, он же германский посланник при Ватикане, по поручению Гитлера имел беседы с папой по данному вопросу. Папа дал согласие быть посредником в переговорах между немцами и англо-американцами. /.../
   В середине марта 1945 года я был вторично вызван в ставку Гитлера в связи с наметившимися к тому времени подготовительными мероприятиями советского командования к большому наступлению на Берлин" - которое, таким образом, вовсе не было неожиданным.
   "5 апреля 1945 года я снова вылетел в ставку Гитлера, где мне было объявлено о присвоении звания генерал-фельдмаршала. /.../
   Я установил, что в ставке Гитлера к этому времени надежда на сепаратный мир возросла. Характерно, что Гиммлера в эти дни в ставке не было. Мне сообщили, что он где-то ведет переговоры с англичанами и американцами о сепаратном мире.
   В воскресенье, 22 апреля 1945 года я вновь неожиданно был вызван Гитлером в его ставку в Берлин, и это была моя последняя встреча с ним. В тот же день я последний раз встретился с Геббельсом. /.../
   Эта моя последняя встреча с фюрером состоялась в имперской канцелярии в присутствии вновь назначенного начальника генерального штаба Кребса и личного адъютанта Гитлера Бургдорфа.
   Во время этой встречи Гитлер произвел на меня тяжелое впечатление своим внешним обликом совершенно больного и подавленного событиями человека. Лицо было бледное и распухшее, голос слабый. Беседу начал с того, что спросил меня, как я оцениваю создавшееся положение" - и далее последовало вполне деловое, содержательное и продолжительное обсуждение Гитлером и Шернером сложившегося военного положения.
   "В этой беседе Гитлер впервые заявил, что он не видит возможности для выхода из войны военными средствами, однако он питает надежды на политические возможности. /.../
   Тогда же Гитлер мне прямо сказал, что он намерен в надлежащий момент покончить с собою, чтобы не являться помехой в переговорах о сепаратном мире с одним из противников Германии.
   Я пытался убедить Гитлера в необходимости выехать из Берлина в район Зальцбурга, мотивируя свое предложение тем, что с его смертью невозможно какое-либо действительное продолжение борьбы. Я говорил ему, что успешное сопротивление в зоне Альп требует его личного присутствия и что его смерть будет означать конец Германии. /.../
   Гитлер мое предложение категорически отклонил и заявил буквально следующее: "Нет, ни в коем случае. Со мной обстоит дело иначе. Вы должны это понять. Полководцы должны остаться. Выехать из Берлина я не могу. Я взял обязательство перед войсками, что Берлин останется немецким. Падет Берлин, тогда я не останусь в живых. Я являюсь также главным препятствием на пути к дипломатическим переговорам. Пусть Геринг, Гиммлер или кто-либо другой договорится с англичанами..."
   Затем Гитлер поставил меня в известность о том, что им составлено политическое завещание, которое он мне наряду с другими указаниями намерен в ближайшие дни направить со специальным курьером. /.../ в нем, в частности, указаны мои задачи по организации и руководству сопротивлением в Альпах".
   Последний фрагмент кладет конец дискуссиям о том, кто именно - настоящий Гитлер или его двойник - диктовал секретарше Гитлера Трудль Юнге это знаменитое политическое завещание от 29 апреля 1945 года - в ночь накануне свадьбы Гитлера и Евы Браун. Диктовка красочно описана в воспоминаниях этой словоблудливой дамы. Теперь понятно, что почти наверняка никто и ничего ей не диктовал в ту памятную ночь, а если что и диктовалось, то только известное краткое дополнение Геббельса к завещанию Гитлера.
   Информация Шернера разоблачает и миф о "предательстве Гиммлера", произведшем, якобы, столь сильное впечатление на Гитлера: "28 апреля - последний удар для Гитлера. /.../ сотрудник пресс-службы Хайнц Лоренц приносит ошеломляющее известие: по сообщению "Рейтер", рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вел через графа Бернадота переговоры с союзниками".
   Ясно, что с февраля по апрель 1945 Шернер имел дело в Берлине с одним и тем же человеком; понятно и физическое состояние этого человека в ночь на 23 апреля: уже почти сутки Гитлер провел на ногах, а его продолжительное выступление на дневном совещании было вполне обычной для него сценой, хотя и не часто исполняемой; в нее, по обыкновению, было вложено столько сил и экспрессии, что и в более молодые годы такие выходки погружали его потом в заметную депрессию на достаточно долгие часы: "Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале" - писал Отто Штрассер.
   Хватало у Гитлера и других нагрузок в тот день. Тем более понятно, что теперь ему было бы совершенно нереально заново воспламеняться и орать в иступлении: "Всех расстрелять! Всех расстрелять!"
   Для нашего же сюжета важно то, что Гитлер и в разговоре с Шернером продублировал сообщение о переходе переговоров в руки Геринга (и Гиммлера!) - и снова в отсутствии Бормана, хотя и в присутствии Кребса и Бургдорфа!
  
   Широко разрекламированная весть об эвакуации руководства из Берлина и о том, что сам Гитлер остается в столице, достигла всех его ближайших соратников - и некоторые из них ринулись вновь встретиться с ним, дабы окончательно прояснить перспективы для себя самих.
   В течение 23 апреля в Бункере снова (и уже в последний раз) побывали те же Кейтель и Йодль, а также министр военной промышленности Шпеер и министр иностранных дел Риббентроп.
   Понятно, что иметь дело с Кейтелем и Йодлем пришлось снова настоящему Гитлеру. Эти люди были его ближайшими соратниками - и знали его как облупленного; к тому же еще накануне он беседовал с ними - и все они помнили все слова, сказанные друг другом. Представлять им двойника было бесполезно и очень опасно - это потребовало бы обязательного последующего их убийства (как и произошло с Борманом, Геббельсом и семьей последнего), и для этого их еще нужно было задержать в Берлине, а уже был общеизвестно решен вопрос о том, что они уедут руководить военными действиями - в полноценном командном пункте к западу от Берлина. Поэтому настоящему, подлинному Гитлеру пришлось еще несколько часов выступать в собственной роли - и, заметим, никто из этих двух генералов позднее не сообщал о неестественном поведении якобы разваливавшегося прямо на глазах Гитлера!
   Но двойника продолжали обкатывать: его, похоже, подставили Шпееру. Последний затеял в предшествующие месяцы игру в оппозицию (позже он заявлял, что пытался подготовить даже убийство Гитлера) и старался саботировать распоряжения Гитлера об уничтожении гражданских объектов на территории Германии, а также подговаривал к тому же и других. При этом он пытался держаться подальше от Гитлера (хотя и посетил его, конечно, в день рождения 20 апреля) и не стремился общаться с ним, как раньше. Это-то, по-видимому, и вдохновило ничего не подозревавшего Гитлера и его сообщников на попытку использовать Шпеера в качестве подопытного кролика - никто не ожидал от этого всегда послушного министра каких-либо неожиданностей.
   В результате дело вылилось в тяжелый конфуз - почище чем с Бергером, которому теперь уже самостоятельно приходилось решать, кого же расстреливать! Заметим, кстати, что самого Гитлера это уже ни чуточки не возновало - кого же там расстреляет Бергер и будет ли он это делать вообще!..
   Шпеер же отколол совершенно неожиданный трюк: "23 апреля, будучи в Гамбурге и услышав о решении Гитлера остаться в столице, он тоже решил, что личная преданность обязывает его отправиться в Берлин попрощаться с фюрером и подать в отставку. Политические акты неповиновения были совершены, и ничего нельзя было изменить. /.../ поэтому он и задумал навестить Берлин и объявить Гитлеру о своем решении, принятом "в конфликте между личной преданностью и общественным долгом". Что же произойдет с ним в результате такого признания? Шпеер не ведал. Он полагал, что его арестуют, возможно расстреляют, но /.../ он готов был принять все последствия разрыва с фюрером из-за своей верности общественному долгу, оставаясь при этом по-прежнему преданным ему лично".
   При всей мелодрамотичности и театральности задуманного Шпеером демарша, дело грозило обернуться для него нешуточной трагедией, но обернулось фарсом: "Шпеер дал Гитлеру полный отчет о своей последней деятельности, Гитлер выслушал и, как показалось Шпееру, был очень тронут его искренностью. Фюрер ничего не сделал Шпееру: его не арестовали и не расстреляли. Инцидент был исчерпан.
   Почему же Гитлер, который в дни всеобщей подозрительности требовал пролития морей крови - крови заложников и военнопленных, крови узников тюрем и концлагерей, крови немецких офицеров и собственных слуг, - оказался столь снисходительным и терпимым к поступкам Шпеера? Этот вопрос допускает множество ответов", но мы, конечно, не будем повторять психологические изыски Тревор-Роупера.
   Ответ на самом деле простой: потому что собеседником Шпеера был вовсе не Гитлер!
   Ситуация оказалась абсолютно неожиданной для двойника: он не знал, что решить, и не имел никаких полномочий на принятие серьезных решений. Был же он вовсе не глуп - Мюллер о нем в 1948 году отзывался так: "Не слишком умен, но вполне пригоден для работы с ним" - это почти высочайшая оценка в устах Гестапо-Мюллера по отношению к кому-либо, помимо Гитлера и Сталина, которых он просто превозносил!.. Двойник прекрасно понял, в насколько тяжелейшем положении он оказался - ему и оставалось лишь кивнуть и немедленно завершить аудиенцию!
   Натуральный Гитлер оказался перед альтернативой: оставить без последствий эту неожиданную и вопиющую почти что измену или принять немедленно надлежащие и заслуженные ослушником меры? Как бы он поступил сам, оказавшись на месте своего двойника - сейчас уже не играло никакой роли. Принятые же теперь воспитательные или карательные меры могли сводиться исключительно к уничтожению Шпеера; любое половинчатое решение приводило бы Шпеера к обоснованному предположению, что беседовал он с одним человеком, а принимал затем решение совсем другой!
   Но кому была бы какая польза от уничтожения Шпеера в сегодняшней ситуации, когда война уже по существу завершилась?
   Его гибель требовала еще и объяснений, которые нужно было придумывать, а сами признания Шпеера, сделанные им один на один (с настоящим Гитлером или нет - неважно!) к протоколу не подошьешь. Да и публичное обвинение в измене одного из вернейших паладинов фюрера не играло позитивной роли ни для режима, ни для самого Гитлера - особенно с учетом того, что планировалось на ближайшие часы в отношении Геринга - об этом чуть ниже.
   Нельзя было и расстрелять Шпеера просто так, как расстреляли Фегелейна (об этом - тоже чуть ниже) или чуть было не расстреляли Вейдлинга - эти были все-таки слишком мелкими сошками, и то гибель Фегелейна, как мы теперь знаем, вызвала множество толков и недоумений, продолжающихся по сей день! Уничтожение же Шпеера могло привлечь вовсе нежелательное внимание к таинственным событиям, происходящим в Бункере, и осложнить дальнейшие планы бегства Гитлера. И выглядела бы эта расправа вдобавок чудовищной наградой Шпееру за его личную преданность: ведь явился же он, как выглядело со стороны и как и было на самом деле, рискуя жизнью, в почти окруженный Берлин для того, чтобы засвидетельствовать свою верность и преданность остающемуся там Гитлеру!..
   Подготовить же тайное убийство Шпеера - это требовало и времени, и привлечения дополнительных сообщников, с которыми позднее тоже нужно было как-то разбираться! И какой в этом, повторяем, был бы рациональный смысл?
   Поэтому проще было отпустить Шпеера с миром - как фактически и был вынужден поступить двойник. Но для этого Гитлеру нужно было убедиться в том, что Шпеер действительно ничего не заподозрил - и закрепить впечатление Шпеера о том, что тот имел дело с настоящим Гитлером. Поэтому и произошло в тот же день еще две встречи Шпеера с Гитлером - уже, конечно, настоящим: "Он принял участие еще в двух беседах с Гитлером.
   В первой речь зашла о решении Гитлера остаться в Берлине. Хотя фюрер и заявил о своем твердом намерении оставаться в городе, о чем было уже объявлено на всю Германию и на весь мир, Борман и Риббентроп еще пытались переубедить его и изменить решение. /.../ Борман взывал к Шпееру, ища у него помощи, но Шпеер ее не оказал. Вместо этого он откровенно высказался против политики бегства. Если Берлину суждено пасть, сказал он Гитлеру, то, значит, всему пришел конец; и будет более достойно встретить его именно здесь, в столице рейха, а не на "загородной даче" в Оберзальцберге. Возможно, его совет был так же неуместен, как и увещевания Бормана. Гитлер уже принял решение и не было случая, когда он изменил бы свое решение [- каково колоссальное уважение Тревор-Роупера к Гитлеру!]. Твердо и спокойно он еще раз подтвердил, что намерен остаться, затем повторил Шпееру все то, о чем он уже говорил Кейтелю и Йодлю, то есть каким образом он собирается встретиться со смертью. Он не выйдет из Бункера, чтобы умереть, сражаясь на баррикадах: его могут ранить русские и захватить в плен. Он застрелится в Бункере. Но труп его не попадет в руки врага, противник не сможет воспользоваться им в целях пропаганды. Уже сделаны все приготовления, чтобы сжечь его дотла" - Шпееру, таким образом, наряду с Кейтелем и Йодлем, была вменена роль главного свидетеля, которому предстояло подтвердить подлинность предстоящей гибели Гитлера и заверить полное ее соответствие исходным планам фюрера!
   "Вторая беседа состоялась в связи с поступившей днем телеграммой Геринга". Тут-то и осуществился заключительный акт политической расправы над Герингом - и явление незванных Риббентропа и Шпеера позволило обставить это дело с максимальной убедительностью.
  
   Еще в ночь на 23 апреля официальные представители Геринга при Ставке - авиационные генералы Экхард Кристиан и Карл Коллер - узнали от Кейтеля и Йодля о решении Гитлера передать власть Герингу. В полдень 23 апреля покинувший Берлин Коллер уже докладывал об этом лично Герингу в Оберзальцберге.
   На последнего возлагалась колоссальная ответственность по организации мирных переговоров и прекращению военных действий, но для этого, конечно, было недостаточно личного устного распоряжения главы государства, переданного, к тому же, через цепочку лиц, не имевших на то строго официальных полномочий.
   Тертый Герман заподозрил провокацию - и был в этом абсолютно прав! Но он действительно был одним из тех немногих, на кого можно было рассчитывать в серьезной ситуации - и не уклонился от риска и ответственности. Гитлер, несомненно, рассчитывал именно на это.
   "Геринг /.../ собрал своих адъютантов и советников и послал за рейхсминистром Ламмерсом, который ведал делами рейхсканцелярии и являлся официальным экспертом в области нацистского права и законодательства. /.../ Геринг почувствовал, что он попал в очень деликатное положение. По декрету он считался преемником Гитлера, и теперь, по сообщению Коллера, фюрер ушел в отставку и передал власть ему, Герингу. С точки зрения законности и правопреемственности все было вроде бы ясно. Геринг послал за жестяной коробкой, откуда извлек текст июньского декрета фюрера от 1941 года. Все согласились с тем, что значение документа не оставляет места никакой двусмысленности и никаким ошибкам. Но как быть с Борманом? Все знали, что заветная мечта Бормана - лишить Геринга права наследия престола, который, по всей видимости, должен был освободиться. /.../ Геринг осторожно стал нащупывать путь среди возможных ловушек. А не мог ли фюрер издать другие указы с 1941 года, спросил он, которые бы отменяли действие июньского декрета? "Нет, - ответил Ламмерс. - Если бы фюрер издал такие указы, то мимо него они никак бы не прошли". На совещании присутствовал и личный помощник Бормана Мюллер, но он, по всей вероятности, не поднимал никаких встречных вопросов, которые могли бы вызвать затруднения. Геринг попросил каждого высказать свое мнение. Все были единодушны. Итак, следовало принять к сведению, что сообщение Коллера во всем верно, поэтому Геринг был обязан на законных основаниях взять на себя полноту власти. Геринг предложил послать телеграмму Гитлеру и дополнительные телеграммы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову, чтобы последние подтвердили правильность выводов и одобрили принятое решение. Все согласились и с этим. Правда, Ламмерс, Мюллер и оберштурмбанфюрер Франк, глава эсесовцев в Оберзальцберге, хотя и согласились, но с некоторыми оговорками.
   /.../ Геринг был решительно настроен на открытие мирных переговоров с Западом, как только вся власть окажется в его руках. Он даже заявил о своей готовности лично вылететь на встречу с генералом Эйзенхауэром. /.../ Окончательный вариант телеграммы Гитлеру, казалось, был замечательно сформулирован:
   "Мой фюрер!
   Согласны ли Вы, чтобы я, учитывая Ваше решение остаться на командном пункте в крепости Берлин, согласно Вашему указу от 27.VI. 1941, немедленно взял бы на себя в качестве Вашего наместника руководство с полной свободой действий как внутри страны, так и за ее пределами? Если до 22.00 от Вас не последует ответа, то я буду считать, что Вы утратили свободу действий и Ваш указ вступил в силу. Тогда только я сочту себя вправе действовать на благо народа и отечества. Мое отношение к Вам в этот тяжелейший час моей жизни Вы знаете, словами его не выразишь. Господь да сохранит Вас и да даст Вам возможность, несмотря ни на что, как можно скорее прибыть сюда.
   Ваш верный Герман Геринг"
   Соответствующие телеграммы - объяснительные, дополнительные, примиренческие - были посланы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову" - последний был адъютантом Гитлера от Военно-воздушных сил.
  
   Интересно, однако, что Геринг, в отличие от Шпеера и Риббентропа, не явился в Берлин, хотя это гарантированно защитило бы его от обвинения в попытке узурпации власти; до такой степени он, похоже, не был готов рисковать!
   Постарался теперь держаться подальше от Берлина и Гиммлер.
   Похоже на то, что оба они либо все-таки не полностью придерживались внутренней лояльности по отношению к Гитлеру, либо, что более вероятно, вовсе не были уверены в такой его лояльности по отношению к ним самим. Хотя оба, напоминаем, виделись с Гитлером совсем недавно - 20 апреля, в день его рождения.
   И действительно, что произошло бы, если бы Геринг или Гиммлер, а не только Шпеер и Риббентроп заявились 23 апреля в Берлин к Гитлеру?
   Ответа на этот вопрос никто не знает, но хорошо известно то, что группенфюрер СС Герман Фегелейн - официальный представитель Гиммлера при ставке Гитлера, женатый к тому же на сестре Евы Браун, поплатился жизнью именно за подобный визит.
  
   22 апреля Фегелейн фактически присутствовал на совещании в Бункере, где Гитлер провозгласил свою волю - он находился в смежном помещении. Затем Фегелейн информировал о происходящем Гиммлера по телефону, а сам выехал из Берлина.
   23 апреля Фегелейн встречался и совещался с Гиммлером в его штабе. Последний уже с 21 апреля вел упоминавшиеся интенсивные переговоры со шведским графом Бернадоттом, пытаясь через него выйти на контакты с генералом Д. Эйзенхауэром - главнокомандующим союзниками на Западе.
   С утра 24 апреля Гиммлер продолжил переговоры с Бернадоттом - уже более энергично. Тут, возможно, действительно наметились элементы "измены" - Гиммлер уповал уже больше на свои личные возможности в Германии, которые у него, как главы СС, были почти неограниченными (в частности - полная власть над жизнями всех военнопленных, заключенных и интернированных), нежели на Гитлера, который в своем Бункере явно утрачивал возможности влиять на события. А как еще он, Гиммлер, должен был поступать в такой ситуации? И как, с другой стороны, о таких оттенках переговоров могли бы узнать в Берлине?
   Днем 24 апреля Фегелейн вернулся в Берлин - и сразу затем был послан в штаб командующего 3-й армией генерала Штайнера, которому еще раньше вменялось нанести деблокирующий удар по Берлину, но из этого ничего не получалось.
   25 апреля сомкнулось окружение советских войск вокруг Берлина. Передают слова Фегеляйна, якобы сказанные в тот день одному знакомому: "Я решительно не собираюсь умирать в Берлине".
   Тем не менее, 26 апреля Фегелейн снова вернулся в уже полностью осажденный Берлин: "Он прилетел на самолете "Физелер-Шторх" и приземлился на "Ост-Вестаксе". Фегелейн доложил /.../, что наступление, предпринятое 3-й армией Штейнера, окончательно провалилось".
   Когда Гитлер (так, по крайней мере, считается) вызвал днем 27 апреля Фегелейна, то оказалось, что его нет в Рейхсканцелярии. Его отыскали вечером того же дня в его собственной квартире в Берлине - он, следовательно, ни от кого не прятался. Фегелейн "был пьян" и находился "в обществе юной рыжеволосой дамы".
   Его арестовали и доставили в Рейхсканцелярию. По показаниям свидетелей (Иоахимсталер называет поименно четверых), "Фегелейна допрашивал группенфюрер СС Генрих Мюллер, начальник IV управления (гестапо)".
   28 апреля, как упоминалось, пришли известия об "измене Гиммлера" - сугубо в трактовке западных журналистов, прознавших, что попытки Гиммлера вести переговоры отвергнуты командованием западных союзников. Тем не менее считается, что именно это решило судьбу Фегелейна: утверждается, что либо у Фегелейна нашли "наряду с чемоданчиком, набитым украшениями и валютой, также /.../ портфель /.../ с документами, указывающими на уже давно идущие переговоры Гиммлера с графом Бернадотом, либо Фегелейн признал, что он знал о переговорах Гиммлера".
   Так или иначе, но "Гитлер приказал немедленно казнить его".
   "Все свидетели говорят, что Фегелейна расстреляли 28 апреля 1945 года незадолго до полуночи. /.../
   После казни Фегелейна Гитлер женился на Еве Браун". Выглядело это, понятно, весьма пристойно: Гитлер не казнил своего родственника, а лишь позднее женился на родственнице казненного!
   За что же фактически пострадал Фегелейн - понять, казалось бы, просто невозможно - и так никто этого до сих пор и не понял. Обвинение его в дезертирстве просто нелепо: в эти дни в Берлине оставались вроде бы только те лица из окружения Гитлера, кто проявлял для этого добровольное упорство; никаких ответственных заданий, от исполнения которых мог бы уклоняться Фегелейн, ему не поручалось - по крайней мере к моменту ареста. Он сам, маневрируя между Гитлером и Гиммлером, мог выдумывать себе задания, ссылаясь на одну сторону перед другой - непосредственная связь между фюрером и рейхсфюрером была уже практически утрачена чисто по техническим причинам.
   Обвинение уже не Фегелейна, а Гиммлера в измене - наглая ложь, годящаяся лишь для тех, кто не знал о том, что переговоры Гиммлера были санкционированы Гитлером; правда, Гиммлера не санкционировали на публичное разоблачение тайны проведения этих переговоров - но это оказалось заведомо не его виной!
   Догадаться о рациональном разъяснении этой жесточайшей расправы, однако, очень несложно - ларчик просто открывался: Гитлеру всего-навсего понадобился самолет - тот самый "Физелер-Шторх", который и находился в полном распоряжении Фегелейна!
   Гитлеру и Мюллеру нужно было выяснить точное местонахождение этого спрятанного (по крайней мере - от бомбежек и обстрела) самолета, причем достаточно конспиративно - не объявляя публично о его поисках, а затем обепечить молчание Фегелейна на эту тему.
   То, когда и как Гитлер конкретно воспользовался этим самолетом, уже выходит за границы темы данной нашей книги.
  
   Характерно, что Мюллер в 1948 году в переговорах с американцами начисто отрицал не только свою причастность к расправе над Фегелейном, но и сам факт такой расправы.
   Американцы задали вопрос: "Официальная версия гласит, что Фегеляйн был убит по приказу Гитлера во дворе или в саду при канцелярии... прошу вашего внимания... 29 или 30 апреля [1945]. Что вы на это скажете?"
   Ответ гласил: "Это утка, запущенная англичанами. Полная чушь! Их сообщение полно ошибок. Начать с того, что Фегеляйн уехал раньше. Я видел его и разговаривал с ним. И я не сажал его под арест. /.../ уверяю вас, Фегеляйн не был у меня в тюрьме и никто его не убивал. А если позднее он появился бы в канцелярии или в бункере, я бы наверняка увидел его или, на худой конец, услышал о нем. /.../ Так что англичане все выдумали. А где Фегеляйн сейчас, я не знаю и мне это безразлично".
   Позже на том же допросе Мюллер счел необходимым сделать такое заявление: "позвольте вам заметить, что ситуация в ту, последнюю неделю была такой... Хаос был таким, что вряд ли даже через несколько дней кто-либо мог бы восстановить в памяти более или менее определенно все, что там происходило. Не забывайте, что я достаточно опытный полицейский с большим стажем и неплохой школой еще со времен Мюнхена, но даже мне нелегко расставить по местам факты и события того времени. Главное, конечно, я помню хорошо, но за мелкие эпизоды, за их точность и последовательность ручаться не могу".
   И еще позже, во время того же допроса, когда о Фегелейне давно уже ничего не говорилось, непрерывно думающий Мюллер переходит в наступление: "Кстати скажите, почему русские не нашли в саду канцелярии еще чьих-нибудь трупов? Почему не обнаружили генерала Фегеляйна, которого, как считают, Гитлер приказал застрелить? Да просто потому, что трупов там не было. /.../ Ни одного тела не найдено! А? Как вам нравится? Но почему? Почему надо скрывать что-то, если нашли? Почему не представить на всеобщее обозрение труп того же Фегеляйна с дырками в голове? Или Гитлера? Или его жены?"
   Напоминаем читателю, что об обнаружении трупов, которые по сей день объявляются трупами супругов Гитлер, в Советском Союзе официально было заявлено лишь в 1965 году, а до того о находках в саду Имперской канцелярии хранилось загадочное полное молчание - и за границей об этом молчании все прекрасно знали и в 1948 году, и во все прочие годы первого послевоенного двадцатилетия. Но Мюллер (если это был настоящий Мюллер) должен был знать и другое: только в саду Имперской канцелярии в первые дни мая 1945 было обнаружено около 180 трупов немецких военнослужащих и гражданских лиц - и это при отсутствии боев непосредственно на данном участке!
   Такое обилие мертвых тел имеет обыденное объяснение: в подвале здания Новой Имперской канцелярии разместился импровизированный госпиталь на несколько сотен коек, куда беспрерывно доставлялись только что раненные; многие из них, естественно, умирали. Начиная с 25 апреля 1945, когда артиллерийскому обстрелу постоянно подвергались канцелярия и ее окрестности, вывозить тела в морги или на кладбища стало невозможным; около одной смерти в среднем за час и обеспечило в течение недели основную массу этих как следует не похороненных.
   Один из свидетелей показывал в 1947 году: "В последние несколько дней в Имперской канцелярии умерло много людей (госпиталь и т.д.). Некоторых убило при бомбежках и артиллерийском обстреле, их обгорелые тела валялись вокруг Имперской канцелярии. Останки без разбора складывались в бомбовые или снарядные воронки в саду. Гитлер не хотел видеть трупы вокруг, когда решался выходить в сад на свои получасовые прогулки".
   Обобщая подобные показания, Иоахимсталер писал: "Убежище не было приспособлено для того, чтобы люди постоянно находились в нем, жили и лечились. Но этого, конечно, не замечали в герметично отделенной от охраны зоне старой Имперской канцелярии и в бункере Гитлера. Многие люди, в первую очередь раненые, умирали. Их тела сквозь переполненные людьми проходы выносили в сад Имперской канцелярии, бросали в воронки от снарядов и наспех сжигали или засыпали. Если артиллерийский огонь был сильным, мертвых просто укладывали у выхода, чтобы похоронить в саду позднее".
   Поэтому процедура сожжения, осуществленная с телами якобы вождей Третьего Рейха, ничем, по существу, не отличалась от прочих обыденных действий, неоднократно совершавшихся там в эти дни.
   Хватало и горючего для всех этих импровизированных кремаций: об этом также имеется множество показаний, включая и свидетельство заместителя Геббельса, популярнейшего в нацистской Германии радиокомментатора Ганса Фриче: "многие спрашивают, возможно ли вообще сжечь тела Гитлера и Евы Браун, используя лишь 180 литров бензина. Я не понимаю такого вопроса, потому что в последние недели в Берлине я имел в своем распоряжении больше бензина, чем в течение всей войны. Его привезли из аэропортов, которые эвакуировались. И я имел 20-30 или даже больше бочек бензина, хранившихся в саду Министерства пропаганды. 27 или 28 апреля я позвонил в Имперскую канцелярию и спросил, не нуждаются ли они в бензине, так как у меня его было так много, что это могло представить опасность. Из Имперской канцелярии мне ответили: "У нас у самих слишком много". /.../ Когда меня русские брали в плен у бункера фюрера, я видел там собственными глазами множество пустых канистр".
   Это свидетельство подрывает основу общепринятой легенды о тщетной суете с поисками бензина для сожжения тел Гитлера и его жены, что, якобы, не обеспечило конечного успеха - уничтожения трупов до полной неузнаваемости. На самом же деле, конечно, тела целенаправленно были оставлены в состоянии, позволявшем провести процедуру опознания, на которую все это и было рассчитано. Об этом, впрочем, в будущих наших публикациях.
   Понятно, что Мюллер (или, повторяем, не Мюллер, а его имитатор) мог рассчитывать, что американцы не знали в 1948 году таких подробностей, но что-то упорно заставляет его усиливать доводы в пользу того, что Фегелейн не был убит. Хотя очевидно, что никто из русских и не собирался искать тело Фегелейна в мае 1945 - никого он тогда не интересовал, а если бы и собрались, то, вполне вероятно, эти поиски и не привели бы к успеху при таком обилии полусожженных тел.
   Помимо возможного обвинения в убийстве (наряду со многими тысячами аналогичных!) у Мюллера были особые мотивы для таких показаний - отличные даже от мотивов Гитлера. Они-то и открылись в одной из последующих бесед.
   Американцы задали ему вопрос: "Были некие разговоры о том, что вы покинули Берлин, имея при себе целое состояние в золоте и драгоценных камнях. Есть ли в этом доля истины?" - о Фегелейне, заметим, при этом (и достаточно задолго до этого) не было сказано ни слова!
   Ответ Мюллера гласил: "Нет. У Фегеляйна была большая сумка, набитая этим добром, но у меня нет. /.../ разумеется, у меня имеется очень приличная сумма в сейфе швейцарского банка, часть ее была подарена Гитлером, но в значительно большей мере это мои собственные деньги. Иногда кое-кому приходилось заключать определенные соглашения, и я должен был забирать значительную долю прибылей /.../ и обращать их на мои собственные нужды".
   Трудно поверить в щедрость Гитлера на подарки, которой он никогда не отличался. Еще труднее поверить в то, что Мюллер - чужак в правящей верхушке Третьего Рейха, на которого нацистские бонзы всегда смотрели косо, а потому сильно заботившийся о сохранении своей репутации честнейшего полицейского профессионала, лишь в последний период войны (после проведенного им расследования заговора 20 июля 1944 года) удостоившийся особого доверия Гитлера, - мог бы рисковать, разворовывая государственные или партийные фонды.
   При этом подтверждается, что у Фегелейна имелся не чемоданчик и не портфель, а большая сумка, но набитая вовсе не документами о переговорах Гиммлера!.. И понятно, куда она задевалась: на воре, как говорится, шапка горит!..
   Поразительно, но этот прокол случился с Мюллером, который славился своим непревзойденным искусством ведения допросов. Понятно, конечно, крайнее его нервное напряжение при переговорах с американцами: это не самому допрашивать беззащитных арестованных! В то же время ясно, что для этого в принципе честного полицейского (в том смысле, в каком полицейские бывают честными!) было непривычно оказаться в роли убийцы с целью ограбления - и это продолжало его мучить спустя более чем три года, вынуждая на далеко не оптимальную формулировку аргументов.
   Вот такие-то детали (а их - множество!) и заставляют считать беседы Мюллера с американцами абсолютно достоверными. Согласитесь, зачем было бы не настоящему Мюллеру, а чьей-то литературной выдумке врать именно так и именно по такому поводу? С учетом же того, что никто, помимо нас, таких подробностей не заметил, подобная литературная мистификация отдает уже такой изощренностью, какой не знает вся история литературных и исторических подделок!
   Возвращаясь же к Гитлеру, следует заявить, что с ним требовалось проявлять величайшую осторожность - и более умные его соратники, нежели Фегелейн, прекрасно понимали это.
   Расправа с Герингом, к описанию которой мы возвращаемся, полноценно подтверждает это наблюдение.
  
   Кейтель и Йодль уже окончательно покинули Берлин ко времени прихода телеграмм от Геринга во второй половине дня 23 апреля - и не имели возможности хотя бы своим присутствием влиять на происходящее. Кребса и Бургдорфа также не привлекли к этому вопросу.
   "В телеграмме фон Белову излагалась просьба проследить, чтобы телеграмма фюреру попала по назначению и чтобы фон Белов еще раз попытался убедить Гитлера в необходимости переезда на юг. Борман забрал эту телеграмму у фон Белова и не возвратил. Он решил, что сам во всем разберется. /.../
   Несомненно, Борман обратил внимание Гитлера на ту часть телеграммы, где Геринг требовал прислать ответ до 22.00. Это ультиматум, сказал Борман; он также напомнил Гитлеру, что шесть месяцев тому назад Геринга заподозрили в том, что он пытался начать переговоры с западными союзниками. Теперь ясно, что он хочет узурпировать власть и возобновить переговоры. Не требовалось большого труда, чтобы разбудить чуть задремавшую подозрительность Гитлера [- это, повторяем, мнение Тревор-Роупера]. Поэтому в ответ Герингу полетела телеграмма, что фюрер пока еще обладает полнотой власти и действий и запрещает ему предпринимать какие-либо независимые шаги. Теперь в присутствии Шпеера решалась дальнейшая судьба Геринга. "Гитлер был взбешен, - говорит Шпеер, - он сильно ругал Геринга и не стеснялся в выражениях. Ему известно, сетовал Гитлер, что Геринг не оправдал доверия, что он коррумпированная личность и наркоман. Кому, как не такому подлецу, вести переговоры о капитуляции? Впрочем, помедлил Гитлер, сейчас в Германии все, кому не лень, могут вести переговоры о капитуляции. Последним замечанием Гитлер выразил свое презрение всему немецкому народу". Но все же Гитлер был против расстрела Геринга, он согласился только с тем, чтобы немедленно убрать его со всех постов и лишить права наследия власти. Он попросил Бормана подготовить соответствующую телеграмму. Борман ушел и через некоторое время вернулся с текстом. Гитлер его одобрил, и телеграмму послали. В ней говорилось, что действия Геринга представляют собой государственную измену национал-социализму и фюреру и что он заслуживает смерти; но, учитывая его прежние заслуги перед партией, его простят и не будут применять к нему высшую меру наказания при условии, что он немедленно уйдет со всех занимаемых постов. Он должен дать ответ: да или нет. В то же самое время Борман послал свою телеграмму в Оберзальцберг - оберштумбанфюреру Франку и оберштурмфюреру Бредову - с приказом об аресте Геринга за государственную измену. Предлагалось также взять под стражу всех сотрудников штаба Геринга и его советников, включая Коллера и Ламмерса, или применить к ним форму домашнего ареста. "Вы за это ответите головой"."
   Сразу после полуночи с 23 на 24 апреля Геринг был арестован, Ламмерс также.
   Днем 24 апреля в Берлине было официально объявлено, что Геринг освобожден от занимаемых должностей в связи с состоянием его здоровья.
   25 апреля, в день завершения окружения Берлина, Борман отметил в дневнике: "Геринг исключен из партии!"
   26 апреля Геринг был замещен на посту командующего Военно-воздушными силами генералом Р. Риттером фон Граймом, возведенным при этом в ранг фельдмаршала.
   Геринг, таким образом, был полностью растоптан!
  
   Напрасно Коллер, не подвергшийся аресту, пытался в ближайшие дни апеллировать к Кейтелю и Йодлю.
   27 апреля последний подтвердил все, что сообщал Коллеру раньше, но уклонился от демаршей, на которые его склонял Коллер, а Кейтель постарался вовсе избежать разговора с Коллером ввиду собственной занятости. Но после войны и Кейтель подтверждал справедливость того, о чем он сообщал Коллеру в ночь на 23 апреля.
   Оба они, Кейтель и Йодль, никак не могли себе позволить, конечно, выдвинуть какие-либо возражения Гитлеру, который с 26 апреля "без всяких разъяснений, что снова берет в свои руки управление войсками, /.../ как ни в чем не бывало издает приказы, будто он никогда и не оставлял руководства".
   Тем более нельзя было ожидать таких возражений от Шернера или от свидетелей беседы Гитлера с ним - от Кребса и Бургдорфа.
  
   Понятно, что успех всей этой блестящей интриги был обеспечен казалось бы незначительной, но оказавшейся решающей деталью, а именно - дверью, захлопнутой Гитлером перед носом Бормана во время разговора с Кейтелем и Йодлем!
   Какие бы личные цели ни преследовал Борман, но он, конечно, не позволил бы себе выглядеть полнейшим подлецом или идиотом и в своих собственных глазах, и в глазах троих людей (Кейтеля, Йодля и самого Гитлера), если бы сам присутствовал при распоряжении Гитлера, фактически передавшего власть Герингу. Но Борман этого просто не знал - и действовал от чистого сердца именно так, как, несомненно, рассчитывал на это и Гитлер!
   Шпеер и Риббентроп сыграли, несомненно, хотя и не слишком активную (но это - по их собственным позднейшим утверждениям!), но весьма заинтересованную роль: оба потому и оказались в Берлине, что рассчитывали самостоятельно поучаствовать и в заключении мира, и в послевоенном руководстве Германией. Фактическое назначение Геринга полномочным главой государства нисколько не отвечало интересам обоих - каждый из них издавна и прочно не ладил с рейхсмаршалом, что и соответствовало общим принципам руководства, применявшимся Гитлером.
   Это также очень серьезно подчеркивает Кнопп - вплоть до такого сильного утверждения: "Гитлер сам ставил перед собой глобальные цели, а затем последовательно осуществлял их. И если было нужно, он не боялся идти против всей своей компании, о чем свидетельствует развязанная им война. Геринг не хотел войны, Риббентроп тоже был против нее, но оба не знали об убеждениях друг друга и не доверяли друг другу, поэтому заключить между собой союз им не удалось".
   Здесь, согласитесь, Гитлер вовсе не выглядит капитаном корабля, которому достаточно лишь указать правильный курс, доверив все остальное преданным до гроба штурманам: роль Гитлера и много выше, и много ниже капитанской.
   Любой капитан обязан справляться со своими подчиненными и один на один, и со всеми вместе и сразу; лучшие, образцовые капитаны в одиночку подавляли бунт на собственных кораблях - Гитлер явно не дотягивал до такой роли, и это очень существенно! Правда в то же время в том, что еще более лучшие капитаны вовсе не допускали возможности бунта на своих кораблях - и вот это гораздо ближе к ролям, игравшимся Гитлером всю его жизнь, хотя и его, как известно, не миновали бунты подчиненных, с которыми он зато справлялся с помощью других подчиненных!
   Естественно, что 23 апреля оба министра - Шпеер и Риббентроп - должны были поддерживать в конфликте с Герингом именно Бормана, также, конечно, будучи не в курсе содержания беседы Гитлера с Кейтелем и Йодлем, состоявшейся накануне.
   В то же время и Борман должен был ограничиться лишь свержением Геринга, но не мог в присутствии Шпеера и Риббентропа претендовать на освободившееся место: оба последних выглядели со стороны, особенно из-за границы, гораздо авторитетнее Бормана.
   Да и все поведение Гитлера, отзывавшегося в эти часы о переговорах с противником в сугубо отрицательном контексте, лишало почвы явное стремление всех троих добиться у него каких-либо особых поручений и полномочий.
   Тут уместно привести мнение Мюллера о Гитлере: "С Гитлером никогда нельзя было сказать наверняка, что он в действительности думает по тому или иному поводу. /.../ На самом деле временами Гитлер мог быть очень забавен и интересен. Он здорово умел иронически показывать разных людей и делал это с большой проницательностью и очень безжалостно. /.../ Гитлер умел разглядеть подлинный характер человека, и видел людей практически насквозь, едва начав общаться с ними. При этом он был очень скрытным и как бы играл некую роль, постоянно находясь на сцене, на глазах публики".
   В описанном эпизоде Гитлер продемонстрировал, насколько легко могли добиваться успеха такие люди, как он сам или его прадед Иоганн Непомук: для этого было достаточно говорить одним людям (в данном случае - Кейтелю, Йодлю и Шернеру, а заочно - и Герингу) одно, а другим (в данном случае - Борману, Шпееру и Риббентропу) - совершенно другое, но, конечно, при условии, что эти группы людей не имеют практической возможности столковаться непосредственно друг с другом!
   На этом блиц-заговор против Геринга завершился - и все разбежались по своим углам, ближним и дальним.
  
   Гитлер и Борман, избавившись от незванных посетителей, занялись своими делами.
   Риббентроп немедленно выехал из Берлина.
   Вечером 23 апреля, напоминаем, двойник Гитлера в первый раз принимал генерала Вейдлинга. Все дальнейшее руководство в Берлине переходило в руки этого двойника, т.е., разумеется, в руки его свиты: Геббельса и Бормана - по политической линии, Кребса и Бургдорфа - по военной; разным свидетелям в эти дни попадался и шеф Гестапо Мюллер - но никто не знал, чем же он тут занимается!..
   Шпеер несколько помешкал - видимо, ожидая чего-то еще, но так ничего и не дождался (сообщается, что он восемь часов пережидал налет западной авиации). Потом он уже не рискнул выбираться по земле - выезды из Берлина на запад уже простреливались советской артиллерией: близился час завершения окружения Берлина - это было очень существенно для дальнейших планов бегства Гитлера, в которых, возможно, его исчезновение назначалось сразу на 23 апреля или чуть позже - но сорвалось!
   Шпеер вылетел из центра Берлина на маленьком самолетике в 4 часа утра 24 апреля.
   Он не остался вовсе без наказания со стороны Гитлера: Тревор-Роупер правильно отметил, что, согласно завещанию Гитлера, Шпеер не был включен в состав нового немецкого правительства - и это совершенно не соответствовало авторитету этого гения административного руководства в Германии 1945 года. Но Шпеер, не будь дураком, сам пролез в правительство Деница!..
   Но и это торжество оказалось недолгим!..
  
   В чем вообще состоял смысл свержения Геринга для Гитлера, который, конечно, произвел эту акцию не по ошибке и не по неосторожности?
   Геринг, авторитет которого был уже безнадежно утрачен вследствие поражений немецких Военно-воздушных сил в последние годы войны, нисколько не проявлял личной инициативы в собственном выдвижении, пока его не побудил к этому описанным способом сам Гитлер.
   Иное дело - Гиммлер, который еще через несколько дней сделал совершенно явную попытку выйти на первую роль в переговорах с Западом за спиной Гитлера, безвылазно засевшего в Бункере в осажденном Берлине. Естественно, что и Гиммлер подвергся затем остракизму со стороны Гитлера, Геббельса и Бормана - и тут уже неважно, кому из них принадлежали главные усилия и инициативы в этом деле, поскольку никак навредить Гиммлеру они уже не успевали. Возможно, и этому скандалу не придали бы такого значения, если бы он не позволил отыскать предлог для расправы над Фегелейном, что имело, как мы разъяснили, вполне утилитарные цели!
   Гиммлер же, повторяем, в свою очередь, не получил ни малейшего позитивного отклика от западных союзников (в смысле - противников Германии).
   Акция против Геринга, таким образом, позволяла Гитлеру свести какие-то неизвестные никому другому счеты с этим его ближайшим соратником - и, вроде бы, не преследовала никакой иной рациональной цели.
   Здесь вполне напрашивается общее объяснение, которое нередко стараются привлечь при рассмотрении достаточно странных поступков Гитлера: "Культ матери и ее смерть вылились в своего рода некрофилию. Гитлер бессознательно стремился унижать и уничтожать все, что его окружало" - но это объяснение тех, кто и не подозревает, какие странные и страшные события сопровождали детство Гитлера - гораздо более серьезные для него, чем просто смерть любимой матери.
   Но именно знание о них и заставляет нас согласиться с тем, что в изощренных интригах Гитлера, почти что на уровне искусства для искусства, повторялись и заново проигрывались его детские жизненные ситуации, к которым нам предстоит вернуться ниже: свержение кумиров было постоянной внутренней потребностью Гитлера - в этом у нас нет расхождений с другими аналитиками!
   В то же время в отношении конкретных рассматриваемых событий мы вполне можем допустить, что никакое свержение Геринга заранее жестко не планировалось.
  
   Вполне возможно, повторяем, что уже 23 апреля Гитлер рассчитывал тайно проследовать подальше от Берлина, а потому на прощание вполне четко и однозначно передавал власть Герингу - как и было описано. В словах, высказанных при этом Гитлером Кейтелю, Йодлю и Шернеру, содержался вполне прямой и ясный смысл - безо всяких кривотолков. Гитлер, однако, не подтвердил этого вполне официально; вероятно, он предпочитал сохранять для себя свободу рук - что затем и понадобилось.
   Отсечение Бормана от информации о назначении Геринга преследовало, возможно, ту же цель. Но вот именно эта деталь заставляет заподозрить, что с самого начала у Гитлера были альтернативные варианты дальнейшего развития событий. Это предположение усиливается заведомо неформальной, конспиративной процедурой передачи власти Герингу - в противном случае отменить такое назначение было бы уже вопиющим, глобальным скандалом!
   На следующий день выяснялось, который из вариантов подлежит исполнению. Визиты незванных посетителей задержали Гитлера в Берлине - и понадобилось осуществлять вариант с отстранением Геринга от власти. "Ультиматум" Геринга (который, конечно, не был никаким ультиматумом) требовал однозначного решения - либо одного, либо другого. Но отдавать власть теперь было совершенно невозможно.
   Почему?
   Очень просто: пока не выяснится как и, главное, когда удастся бегство Гитлера, невозможно отдавать власть никому - включая и Геринга. Этот кто-то (а решительный Геринг - в первую очередь!) может немедленно заключить мир, и тогда капитулируют по приказу сверху все немцы - включая охрану Бункера в Берлине. А что при этом будет с самим Гитлером?
   Поэтому когда старый план бегства сорвался, а новый еще не созрел и не обеспечился техническими деталями (Полцарства за коня! Весь Третий Рейх за самолет!), то номинальная власть (главное же в ней было в данный момент - право на заключение мира, хотя бы путем подписания и провозглашения капитуляции!) должна была сохраняться в руках самого Гитлера.
   Поскольку конец все отодвигался, то с 26 апреля Гитлер снова стал как ни в чем ни бывало отдавать формальные распоряжения всем войскам и учреждениям, хотя было полнейшим абсурдом управлять страной и фронтами, гибнувшими под ударами врагов, из осажденного Бункера, не имевшего эффективных средств радиосвязи, а телефонные коммуникации сразу после окружения Берлина были перерезаны русскими!
   Но все немцы, кстати, подчинялись Гитлеру - или делали вид, что подчиняются.
   А что им еще оставалось делать?
  
  
   3.2. Гитлер и другие вожди.
  
   Глубочайшей трагедией 1945 года было то, что все сотни тысяч людей, погибших в боях, при обстрелах и бомбежках в Европе, начиная с 23-24 апреля, гибли потому, что военные действия должны были продолжаться до тех пор, пока Гитлер не изообретет надежный способ побега и не воспользуется им.
   Сторонники традиционной версии имеют право считать, что война в Европе продолжалась до тех пор, пока Гитлер не покончил жизнь самоубийством - ведь фактическое течение событий не противоречит и этой версии. Для погибших же в те дни никакая разница этих вариантов не имеет ни малейшего значения.
   Заметим только, что в любом варианте коррекции все же подлежит вся история завершения Второй Мировой войны: фактически она окончилась по личному приказу Гитлера, поскольку гросс-адмирал Карл Дениц, которому Гитлер формально передал власть, совершал, начиная со 2 мая 1945 года, именно такие шаги, которые и привели к подписанию капитуляции Германии с начала суток 9 мая 1945 года - и ничто другое не было в его, Деница, силах!
   Аналогичный приказ Гитлера о назначении Геринга привел бы к тому же самому результату, если бы Гитлер не отобрал власть у Геринга 23 апреля: понятно, что Геринг делал бы практически то же самое, что и Дениц (ничего иного, повторяем, получаться не могло!), но начал бы это гораздо раньше и действовал бы, вероятно, гораздо энергичнее.
   Таким образом, вместе с двойником Гитлера, убитым ради спасения оригинала, погибли и сотни тысяч всех тех, кто погиб после 23 апреля 1945 года - и тоже ради той же цели!
   Никакого другого рационального смысла во всех этих смертях просто не было!
   И никто из высших руководителей государств, воевавших против Германии, не смог и не захотел придать всем этим смертям никакого иного смысла!
   Впрочем, все это и предвиделось, и даже фактически происходило уже с 1943 года.
  
   Гитлер, памятуя о завершении Первой Мировой войны и тогдашней капитуляции Германии и пытаясь провидчески заглянуть в конец Второй, еще задолго до ее начала заявлял: "Мы не капитулируем никогда"!
   Уже в самый разгар войны, 8 ноября 1942 года, Гитлер, выступая перед "старыми бойцами" - ветеранами Мюнхенского путча 1923 года, говорил: "Когда-то кайзер сложил оружие без четверти двенадцать, я принципиально прекращаю то, за что берусь, лишь в пять минут первого".
   Вскоре после этого, в дни разгрома Вермахта под Сталинградом и в Северной Африке, в январе 1943 года в Касабланке (Марокко) состоялось знаменитое соглашение британского премьера Черчилля и американского президента Рузвельта о капитуляции Германии, как единственно возможном условии завершения войны (осенью того же года к ним присоединился и Сталин).
   Заметим, что эти временные рамки четко соответствуют времени существования упомянутого Комитета трех. Это указывает на то, что в это время и в Германии практически готовился вопрос о возможной замене Гитлера. Интересно, участвовал ли в этом сам Гитлер или нет?!
   Вопрос о закрытии этого Комитета и был решен тогда, когда окончательно выяснилось, что замена Гитлера не входит в намерения противников Германии ни на Западе, ни на Востоке.
   Еще раньше, 18 февраля 1943 года, в ответ на декларацию Рузвельта и Черчилля и на почти одновременную капитуляцию войск фельдмаршала Паулюса в Сталинграде, прозвучала речь Геббельса в Берлине. Доведя собранную аудиторию до экстаза, он провозгласил "тотальную войну" - и с того момента вся Германия твердила лозунги, отвергавшие капитуляцию.
   Это был, очевидно, политический шаг со стороны сторонников сохранения власти Гитлера в самой Германии. Опять же интересно, участвовал ли в этом сам Гитлер или нет?!
   По опыту подготовки "путча Рема" вполне можно предположить, что Гитлер участвовал и тут, и там!
  
   Отметим, что общеизвестное решение руководителей антигитлеровской коалиции о требовании безоговорочной капитуляции Германии по сути дела санкционировало все последующие преступления Гитлера и его пособников: последним терять было уже нечего - все равно никто с ними и ни о чем договариваться не собирался.
   В то же время это решение выбивало почву из-под ног у любой потенциальной оппозиции Гитлеру в самой Германии. Таковая оппозиция, как известно, вполне реально существовала - и теперь была почти парализована: ведь и с ней никто из воевавших противников и ни при каких обстоятельствах договариваться также не собирался.
   При таких условиях любой удар против власти (в данном случае - против власти Гитлера) не вел ни к чему позитивному, а становился только ударом в спину собственному народу - т.е. таким актом, в котором сам Гитлер и множество его единомышленников в этом вопросе и обвиняли людей, якобы и неякобы вызвавших и санкционировавших поражение 1918 года.
   И этим в значительной степени и объясняется крайняя неуверенность и нерешительность участников заговора 20 июля 1944 года - они совершенно объективно не имели реальной почвы под ногами, а настроения немецких народных масс (отнюдь не идеализировавших Гитлера к данному времени - о чем четко заявлял гросс-адмирал Редер, был ли он в этом полностью прав или нет!) в данном случае не были решающим фактором!
   Это решение руководства союзников затянуло продолжение войны максимально возможным образом - и создавало идеальные условия для продолжения индивидуальных и массовых убийств любого рода, совершаемых всеми сторонами, участвующими в войне.
  
   Заметим, опять же, что тот же трюк еще раньше проделал сам Гитлер: отказавшись априори (еще до 22 июня 1941 года, а затем настаивая на правильности этого решения) иметь дело с какой-либо оппозицией против Сталина, он максимальным образом укрепил режим последнего и обеспечил консолидацию всего сопротивления народов, попавших под прямую угрозу истребления немцами, вокруг Сталина и его славной коммунистической партии. Это тоже затягивало войну максимальным образом, а заодно и привело к поражению Гитлера и Германии.
   Сталин, таким образом, имел с 1941 года фактическую гарантию Гитлера на несменяемость его, Сталина, на посту руководителя Советского Союза - вплоть до полного возможного краха этого государства, который так тогда и не наступил.
   Гитлер, в свою очередь, получил в 1943 году совершенно аналогичную гарантию от правителей враждебных держав на несменяемость его во главе Третьего Рейха.
   Похоже на то, что забота о сохранении жизни и здоровья Гитлера распространилась и на деятельность весьма нехилых террористических служб государств антигитлеровской коалиции.
  
   Хорошо известно, что Гитлер оказался объектом почти что бессчетного количества попыток покушения.
   Ныне очень трудно установить, были ли среди них действительные попытки, а не только инсценировки; помимо абсолютно достоверного покушения, совершенного увечным полковником Клаусом фон Штауффенбергом 20 июля 1944 года, все остальные вызывают массу вопросов.
   Среди не слишком серьезных сведений о подготовке покушений на Гитлера фигурирует и якобы подготовленная руководством советскими террористическими службами. Исполнителем акции должен был стать боксер Игорь Миклашевский - чемпион Ленинградского военного округа. Он имел массу родственников в артистических кругах русской эмиграции, и в начале 1942 года был переброшен через фронт под видом перебежчика. "Он сумел войти в доверие к немцам и поселился в Берлине у своих родственников. Ему удалось выйти на знаменитую актрису Ольгу Чехову, которая регулярно общалась с руководителями Третьего рейха. /.../ в 1943 году Иосиф Сталин внезапно запретил проведение этой акции, хотя существовал план убийства в одном из берлинских театров во время спектакля, где играла Ольга Чехова. Ведь фюрер не пропускал ни одного спектакля с ее участием.
   По утверждению Павла Судоплатова, разработанная операция имела очень высокую вероятность успеха. В 1944 году он снова запросил разрешение Иосифа Сталина на спецмероприятие и получил отказ.
   В конце 1944 года Игорь Миклошевский перебрался во Францию к партизанам, а в середине 1945 года вернулся в СССР, где его наградили орденом Красного Знамени и позволили продолжить спортивную карьеру".
   Вся эта информация в целом - залихватская ложь, поскольку Гитлер, конечно, не торчал на спектаклях Ольги Чеховой - у него хватало и более важных забот. Но, тем не менее, дыма без огня не бывает (хотя химики придерживаются иной точки зрения) - и заботы спецслужб союзников об убийстве Гитлера безусловно должны были иметь место, и безусловно они не получили одобрения высшего руководства - иначе проявились бы в чем-нибудь существенном.
   И, как показали все последующие события вплоть до конца апреля 1945 года (включая безнадежную попытку Гиммлера инициировать переговоры с Западом), выполнение этих гарантий свято соблюдалось - хотя и не без противоречий между руководителями антигитлеровской коалиции, все более понимавшими к концу войны, что их дальнейшие интересы радикально расходятся.
  
   Между тем, еще в 1943 году окончательно стал ясен конечный результат войны - он обеспечивался колоссальным превосходством общих суммарных ресурсов противников Германии. При неизменности избранных политических позиций (а они остались неизменными!) конец, наступивший в мае 1945, был строго предопределен - не известны были заранее лишь его точные сроки, и эта неясность сохранялась вплоть до первых месяцев 1945 года. Все это было понятно и Гитлеру - не самомому глупому человеку на Земном Шаре в те годы.
   И при всем при этом всех нас с 1945 года стараются уверить в том, что колоссальное время на раздумья, предоставленное Гитлеру, последний использовал лишь для того, чтобы решать, что лучше - застрелиться или отравиться ядом, но так, вроде бы, и не остановился на окончательном решении до самого последнего момента!
   Да одной этой истории с уничтожением и унижением Геринга достаточно для того, чтобы понять, что все, происходившее в те дни, было просто развлечением для Гитлера, полночь для которого не маячила даже в перспективном удалении!
   Никто не будет так развлекаться ни без четверти, ни без пяти двенадцать, ни в пять минут первого своей собственной жизни!
   Понятно, что Гитлер имел совершенно законное право побеспокоиться о своей жизни и здоровье чуть больше, чем это делали непосредственные руководители государств антигитлеровской коалиции вместе со всеми их многочисленными советниками и профессиональными убийцами, столь трогательно заботившимися о Гитлере вплоть до самого конца войны!
  
   Гитлер и побеспокоился - об этом свидетельствовал известный персонаж, прославившийся своими запутанными и противоречивыми признаниями и показаниями, зубной техник Фриц Эхтман.
   В мае-июне 1945 году он "опознал" "труп Гитлера" по якобы изготовленным им самим зубным протезам, которых он на самом деле не мог изготавливать - они были сделаны и установлены за несколько лет до его появления в окружении Гитлера.
   Затем к лету 1947 года Эхтману уже основательно надоело сидеть в советской тюрьме, и он начал осторожно, но очень прозрачно намекать на то, что еще в январе 1945 года получил четкое задание на изготовление дубликатов искусственных зубов Гитлера для последующей их установки его двойнику.
   Но политическая конъюнктура складывалась так, что никто в этих откровениях Эхтмана тогда не нуждался, и пришлось ему посидеть еще немало лет, а потом, позднее, возник спрос на совсем другие его показания - и уж он постарался не подкачать, снова доказывая, что в 1945 году опознал труп подлинного Гитлера, а потом вновь стал сеять в этом сомнения!..
   Что сделаешь, если жизнь прирожденных или воспитанных лжесвидетелей обычно далека от безмятежности, покоя и комфорта и, главное, от последовательности!..
  
   Так что Гитлеру - в отличие от повешенных по приговору трибунала Кейтеля, Йодля, Риббентропа, обманутого и отравленного Геринга, забитого насмерть англичанами Гиммлера, убитых Мюллером и его головорезами Геббельса, Бормана, Кребса, Бургдорфа и многих других, включая жену и детей Геббельса, более десятка лет гноившившихся в тюрьмах и лагерях Шпеера, Шернера, Деница и других - практически ничего не грозило, хотя для спасения жизни ему и пришлось основательно покрутиться в 1945 году.
   При этом он имел возможность не забывать о развлечениях в лучшем стиле, усвоенном им еще во времена его детства!
   Чего стоит одно только откровенное признание, совершенное Шпеером 23 апреля якобы перед Гитлером, которое было, вполне возможно, истинной кульминацией жизни этого незаурядного человека, профессионального, но примитивного архитектора, в то же время - гениального строителя, руководителя и администратора, и одновременно при этом гибкого оппортуниста, приспособленца и карьериста. Это трагическое выступление оказалось лишь пустым славословием перед случайным посторонним персонажем, совершенно чужим и не более ответственным, чем ресторанный швейцар!
   Как же над этим должен был потешаться фюрер всей германской нации, выслушивая весь этот монолог из тайника или прослушивая практически сразу после его завершения магнитофонную запись! Так и слышится хохот гиены, мысленно издаваемый Гитлером при этом прослушивании!..
   А в это же время здесь же, в нескольких километрах и даже в нескольких метрах, но над поверхностью бомбоубежища, продолжали разрываться бомбы и снаряды и гибнуть люди!
   Какое же чувство юмора было необходимо для такого поведения?
   Но какое-никакое, оно действительно имелось у Адольфа Гитлера!
  
   Выглядит достаточно очевидным, что изящный спектакль по смещению Геринга, в котором все действовавшие лица послушно исполняли предписанные им роли, даже не подозревая об этом, должен был доставить Гитлеру истинное удовольствие. Ему всегда доставляло радость неловкое и тягостное положение, в которое ему удавалось поставить других. Происходило это, например, так:
   "С большим удовольствием Гитлер насмехался над своими подчиненными. /.../
   В 1942 году Адольф Гитлер подстроил веселую шутку во время визита финской делегации. "Через широкую канаву, разделяющую полосу автобана и штабную машину Маннергейма, была переброшена доска, которая была неустойчива и раскачивалась. Гитлер первым прошел по доске, спокойно и с чувством собственного достоинства. Вслед за ним это же без проблем проделал Маннейргейм"" - шуточка явно рассчитывалась на то, чтобы поставить в затруднительное положение 75-летнего финского фельдмаршала, нескладного на вид и высочайшего роста, но абсолютно не удалась в этом отношении.
   Зато: "Всеобщий смех вызвал Кейтель, "под весьма солидным весом которого доска начала раскачиваться. Дойдя до середины, он начал балансировать как канатоходец, а под конец понесся по ней галопом".
   /.../ Гитлер еще более жестоко разыграл своего эконома Канненберга. Зимой 1939 года он отправил ему повестку о призыве в химические войска. К большому удовольствию фюрера, который внимательно следил за тем, что происходило в его окружении, Канненберг впал в страшную панику. По прошествии нескольких дней эконом наконец-то собрал все мужество и спросил у Гитлера, не мог бы он освободить его от призыва. Однако фюрер решил повеселиться еще немного и со строгим видом ответил, что в народном государстве ни для кого не может быть исключений. Канненберг ушел от него в слезах. В конце концов Гитлер вызвал эконома и смеясь разорвал повестку у него на глазах".
   Во всех описанных эпизодах - и 1939, и 1942, и 1945 годов - мы видим, конечно, все того же мальчишку-хулигана, каким Гитлер был с самого начала ХХ века и оставался таковым до конца жизни.
   Вот смысл шуток и их практическая значимость менялись, конечно, в широчайших диапазонах.
  
   Поражают жестокость и цинизм, с которым великие политики ХХ столетия относились к собственным верным приспешникам.
   Ленин явно не наигрался в собственную власть, к которой стремился всю жизнь, достиг ее лишь в возрасте 47 лет - и очень ненадолго. Откуда взялись его комплексы - в этом никто и не стремился всерьез разбираться.
   В семье Ульяновых, во всяком случае, революционеров не воспитывали - и юные годы Ильича прошли в безмятежной и обеспеченной провинциальной атмосфере. Но его старший брат, успевший уже на студенческой скамье включиться в серьезную научно-исследовательскую работу (в области биологического изучения каких-то червей) совершенно неожиданно для себя самого оказался в гуще политического заговора - и немедленно, со всей его энергией и честолюбием, стал играть в нем заметную роль.
   Это была чрезвычайно трагическая история: группу петербургских студентов - русских и поляков - втянули в сложнейшую международную политическую интригу, подставив под неизбежное разоблачение и расправу. Интрига блестяще удалась, а смысл ее заключался в том, чтобы разрушить восстанавливавшийся и укреплявший союз между Россией и Германией: уже упоминавшегося царя Александра III уверили в том, что заказчиком якобы готовившегося в 1887 году цареубийства был не кто-нибудь, а сам Бисмарк!..
   Успех этой интриги сыграл колоссальную роль в истории всего последующего ХХ века!
   Казненный старший брат был, конечно, не лучшей характеристикой для последующей карьеры Владимира Ульянова. Но царская Россия вовсе не славилась таким людоедством в отношении политических ослушников, как Советский Союз: многие видные деятели царской России имели не только родственников революционеров, но и сами прошли через революционную юность - тот же Витте, например, близко друживший в молодости с цареубийцей Андреем Желябовым.
   Владимир Ульянов успешно закончил гимназию в Симбирске и учился в Казанском университере. Но вот там-то к нему все-таки стало придираться начальство - в связи с революционными настроениями студентов и этого университета. Хотя он закончил университет уже экстерном, но и дальнейшая карьера особых успехов не имела и не сулила. И, как множество других молодых экстремистов, Ильич махнул рукой на возможную долгую и нелегкую государственную службу (знакомый сюжет?) и сразу, в возрасте 23 лет, занял выдающееся положение в российском революционном движении.
   Оно-то и поставило его спустя долгие годы во главе России, к чему он, конечно, совершенно не был готов ни по своей квалификации, ни по менталитету: ведь Ленин и его соратники десятилетиями до революции не покидали замкнутого мирка политических экстремистов, не способных по существу к общественно полезной созидательной деятельности!
  
   В 1904 году с Лениным в Женеве познакомилась Ариадна Тыркова - младшая сестра одного из непосредственных участников убийства Александра II 1 марта 1881 года и близкая гимназическая подруга Надежды Крупской - жены Ленина. Тыркова была среди органицаторов кадетской партии (Партии народной свободы) и была затем членом ЦК этого конгломерата российских либералов.
   Ленину тогда было 34 года.
   Тыркова так вспоминала об этом знакомстве: любезно провожая гостью своей жены до ближайшей трамвайной остановки, Ленин, завершая совместные беседы, "неожиданно /.../, глядя мне прямо в глаза, с кривой усмешкой сказал:
   - Вот погодите, таких, как вы, мы будем на фонарях вешать.
   Я засмеялась. Тогда это звучало как нелепая шутка.
   - Нет. Я вам в руки не дамся.
   - Это мы посмотрим.
   На этом мы расстались. Могло ли мне прийти в голову, что этот доктринер, последователь не им выдуманной, безобразной теории, одержимый бесом властолюбия, а, может быть, и многими другими бесами, уже носил в своей холодной душе страшные замыслы повального истребления инакомыслия. Он многое планировал заранее. Возможно, что свою главную опору, Чека, он уже тогда вынашивал".
   Тырковой, по счастью, повезло: после 1917 года она унесла ноги в эмиграцию!
  
   Но "Чекой" дело при власти Ленина не ограничивалось. Он испытывал подлинный, почти юношеский восторг не только тогда, когда удавалось кого-нибудь повесить, но и переложить вину за это на других.
   Когда в октябре-ноябре 1920, на самом финише Гражданской войны, Склянский разрабатывал планы рейдов отрядов Красной Армии по вражеской территории, Ленин писал ему: "Прекрасный план! Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом "зеленых" (мы потом на них свалим) пройдем на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 рублей за повешенного" - в условиях тогдашней инфляции это были не особо крупные деньги (что-то вроде нескольких обычных месячных зарплат), но какова вообще идея - платить за убийства ни в чем конкретно не повинных людей!
   А когда весной 1922 года развернулась кампания по изъятию ценностей у православной церкви - под предлогом сбора средств на борьбу с голодом, Ленин писал: она "должна быть проведена с беспощадной решительностью, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать" - и ведь так оно и вышло!
  
   Любопытен такой диалог о Ленине:
   Мюллер заявил: "Берегитесь человека, который хочет стать Богом".
   Допрашивавший его американец уточнил: "Не применимо ли это к Гитлеру?"
   Мюллер ответил: "Я имел в виду Ленина, но, пожалуй, в определенной смысле это применимо и к Гитлеру".
   Сходство здесь не случайно, и оно было общепризнанным в рядах массовых сторонников Гитлера: "СА /.../, "штурмовые подразделения" составляли самый левый элемент нацистского движения и они искренне верили в "социализм" Гитлера. /.../ сначала в СА Гитлера называли не иначе как "наш Ленин"."
  
   Шуточки, которые Ленин допускал в своем руководстве Совнаркомом, лишь на первый взгляд представляются невинными, поскольку он вроде бы никогда не распоряжался расправляться со своими соратниками, сажать их или расстреливать.
   Но и это было не совсем так, да и его знаменитые игры в записки вовсе не всегда относились к пуду картошки или фунту гвоздей и завершались беззлобно и справедливо.
   Вот пример совсем иного исхода, описанный тем же Нагловским: "Чем шире развивалась гражданская война, тем усиленней Ленин интересовался ВЧК и террором. /.../ В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: - "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" - В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: - "Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому.
   Далее произошло странное. Дзержинский встал и как обычно, ни на кого не глядя, вышел с заседания. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием разговоров, шепотов, пожиманий плечами коммунистических сановников. Оказывается, Дзержинский всех этих "около 1500 злостных контрреволюционеров" в ту же ночь расстрелял, ибо "крест" Ленина им был принят как указание.
   Разумеется, шикаких шепотов, разговоров и качаний головами этот крест "вождя" и не вызвал бы, если бы он действительно означал указание на расправу. Но как мне говорила Фотиева:
   - Произошло недоразумение. Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест, как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению.
   Так, по ошибочно поставленному "кресту" ушли на тот свет "около 1500 человек". Разумеется, о "таком пустяке" с Лениным вряд ли кто-нибудь осмелился говорить".
   Высшая степень черствости, бесчеловечности, равнодушия и вседозволенности, возведенных в ранг законности и порядка - исходящих от высшего лица в государстве и широчайшим образом принятых во всей этой великовозрастной, но инфантильной среде.
  
   Замечательная история, рассказанная Нагловским, требует, однако, критической разборки.
   Она, конечно, не придумана рассказчиком - в отношении того, что состоялось у него на глазах и подтвердилось затем в беседах шепотом с другими сановниками. И Дзержинский, конечно, расстрелял бы в такой ситуации 1500 несчастных заключенных, если бы мог это сделать, но в том-то и дело, что не мог!
   Он мог об этом распорядиться, но выполнить это за одну ночь практически было бы возможно лишь при условии того, что такие расстрелы уже были бы поставлены на поток - и ежедневно в Москве расстреливалось бы по 1000 или 1200 заключенных, что вряд ли достигалось даже в 1937 году. Тем более ничего подобного не происходило во времена Гражданской войны.
   В месяцы знаменитого "Красного террора", осенью 1918 года, на всей территории, подконтрольной коммунистам, по официальным приговорам ВЧК было расстреляно четыре с половиной тысячи человек - это был общепризнанный максимум интенсивности расстрелов за всю историю этих органов, завершившуюся в конце 1921 года. В самом 1921 году, как указывалось, этот максимум был приблизительно повторен: в том году было расстреляно вдвое больше людей, чем за полгода в 1918 году, но это - на значительной большей территории, подпавшей тогда под власть коммунистов.
   Известный летописец "Красного террора" С.П. Мельгунов числит за тот же период 1918 года 50 тысяч расстрелянных, учтенных им, главным образом, по доступным ему газетным публикациям, и уверяет, что на самом деле их было гораздо больше.
   Газетные публикации, конечно, - не истина в последней инстанции. Но столь вопиющее расхождение объясняется, разумеется, тем, что тогда еще процветали никем или почти никем не санкционированные расправы - типа той, в какой едва не оказался жертвой Джон Рид.
   ВЧК и была создана для того, чтобы упорядочить эту карательную деятельность масс (точнее - определенной прослойки этих масс), подмять ее под себя и сделать управляемой.
   В каждой человеческой популяции имеется прослойка индивидов, обладающих повышенной агрессивностью: ее задача состоит в том, чтобы брать на себя защиту популяции при ее столкновениях с другими; это естественное пушечное мясо, создаваемое самой природой. Четыре года непрерывной бойни в Первую Мировую войну сместили, однако, все привычные психологические, моральные и социальные нормы, выведя эти слои на первые роли во всех воюющих государствах. Завершение войны сопровождалось катаклизмами насилия, в наименьшей степени захватившими Англию и Францию, в наибольшей - Россию и Турцию; Германия оказалась где-то посредине.
   Ничего удивительного не было в том, что при таких условиях государственная власть оказывалась в руках людей, десятилетиями мечтавших о том, чтобы кого-нибудь вешать на фонарях.
  
   Под стать Ленину подбирались и его помощники. Один из эпизодических героев революции, не вошедших в канонизированные летописи, некий поручик Матушевский, член ВЦИК, так вещал еще в конце сентября 1917: "Вы не знаете, кто такой Троцкий. Поверьте мне, когда будет нужно, Троцкий не задумается поставить гильотину на Александровской площади и будет рубить головы всем непокорным... И все пойдут за ним..." - последовавшая реальность не сильно отличалась от такого прогноза, хотя до гильотин в России так и не дошло!..
   Тем не менее этим людям - Троцкому, Дзержинскому и прочим - предстояло и навести порядок, подчиняя себе массы необузданных насильников и расстрельщиков.
   В 1918 году до этого было еще далеко, но уже в 1919 году бессудные расстрелы не производились по крайней мере на улицах Москвы, хотя от этого не сильно отличались интенсивные сражения с бандитами, боровшимися за власть на улицах российских городов еще с марта 1917 года - со времен разгона профессиональной царской полиции и освобождения из тюрем всех без исключения преступников, включая уголовных.
   Мюллер был, конечно, прав: хороший полицейский нужен всегда; он может не нравиться, но он нужен! О нестерпимости сложившейся ситуации заявлял сам Ленин прямо в газетах в январе 1919: "налеты бандитов в Москве все более учащаются и каждый день бандиты отбирают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров".
   Еще бы: 19 января 1919 года бандиты отобрали автомобиль у самого Ленина, но по ошибке и небрежности не пристрелили его самого!
  
   Так вот, если даже все четыре с половиной тысячи расстрелянных по приговорам ЧК за всю вторую половину 1918 года сгрузить на один сентябрь - месяц пика "Красного террора", отнести половину из них к Москве (интенсивнее всего, на самом деле, происходили тогда расстрелы в Петрограде), то и тогда получится, что там расстреливали в среднем по 75 человек в сутки - и стон от этого раздавался по всей России, поскольку совершать это в тайне тогда не имелось возможности, да это и не соответствовало целям - те расстрелы производились для устрашения всей страны, эта была акция типа упомянутой воображаемой гильотины, поставленной на площади!
   Всякий расстрел по приговору ЧК сопровождался составлением массы документов и отдачей массы распоряжений - ведь это не бессудный расстрел на улице!
   Затем требовалось вывести осужденного из тюремной камеры, доставить на место расстрела (расстрелы производились не только в подвалах Лубянки и не все заключенные содержались именно в этом комплексе зданий), расстрелять, убедиться, что расстрелянный мертв (позднее, например - в 1937 году, это удостоверялось врачом и составлялся соответствующий протокол), вывезти труп на место захоронения, похоронить и возвращаться за следующими.
   Как ни объединяй такие расстрелы в целые пачки, особенно ускорить их не получится!
  
   Гаранин мог на одной Серпантинке расстрелять 26 тысяч человек за несколько месяцев осени и зимы 1938 года, когда это понадобилось, т.е. - порядка по 200-250 человек в сутки.
   Процедуры оформления документов сводились тогда к минимуму, расстрел можно было производить массовыми способами - хоть из пулеметов! Заключенных достаточно было выводить за лагерную зону, расстреливать и оставлять тут же, а следующую партию отводить чуть подальше и повторять то же самое. При колымских морозах не нужно было удостоверяться в том, что все расстрелянные - мертвы, а штабеля трупов никому не мешали и не представляли собою - при тех же морозах! - никакой санитарной угрозы.
   Весной их можно было присыпать землей - и те, кого не раскопали за последующие десятилетия, так и лежат там по сей день - в целости и сохранности!
   И происходило это безо всякого возможного вмешательства со стороны: на Колыме 1937-1938 годов не было практически никакого населения, помимо контингента лагерей и их разнообразной внешней обслуги - и все поголовно подчинялись лично Гаранину!
   Ничего подобного нельзя было обепечить в Москве 1918-1920 годов.
  
   При таких условиях, когда и речи не могло идти о массовой мобилизации всех коммунистов на выполнение данного срочного поручения вождя мирового пролетариата (издавать подобные распоряжения должны были иные инстанции - ЦК, ВЦИК, Совнарком, Совет Обороны, но не ВЧК!), максимальная производительность фабрики смерти по-прежнему не могла выходить за расчетные нормы и должна была соответствовать, очевидно, приблизительно тем же 75 расстрелам за сутки!
   Никакая фабрика никакого производственного профиля (та же скотобойня, например) не может по внезапному приказу выдать продукции за сутки в 20 раз выше своей обычной нормы!
   Стахановские рекорды, вошедшие в моду в тридцатые годы, заранее планировались, долго готовились, наносили при своем проведении катастрофические удары по техническому состоянию оборудования, изматывали работавших людей и вносили дисбаланс в производственные графики, но и то могли совершаться лишь в масштабах отдельной бригады (максимум - несколько десятков работников), но никак не в масштабах всего предприятия, переключавшегося при этом, конечно, с полезной производственной деятельности по выпуску готовой продукции на поддержку рекордсменов! Суммарный же выпуск продукции всего предприятия от таких рекордов только снижался!
   Из общего аврала заведомо ничего получиться не могло - по совокупности чисто технических причин. Заметное же возрастание темпов и норм производства этих экстренных расстрелов наверняка должно было отставать от темпов передачи информации об этих расстрелах по столичной Москве, принципиально отличающейся в этом отношении от колымской полярной пустыни. Это и подтверждается свидетельством Нагловского о том, что на следующий день буквально все сановники оказались в курсе дела.
   Сами подчиненные Дзержинского должны были встать на дыбы - не в связи с сочувствием к заключенным, а просто потому, что любой коллектив забастует, получив приказ выполнить работу в следующие сутки в 20 раз большую обычной нормы! Да и сочувствие к заключенным должно было иметь место: в те времена голода и безработицы именно их наличие и обеспечивало и следователей, и тюремную охрану продовольственными пайками и постоянной работой!
   Дзержинский, к тому же, не был в Москве самым главным начальником. К Дзержинскому даже был приставлен официальный контролер и соглядатай от Политбюро: независимый от Железного Феликса и имеющий право вето на расстрельные решения коллегии ВЧК милейший Николай Иванович Бухарин - "любимец партии"! Никаким расстрелам он, разумеется, обычно не мешал, но вмешаться имел полное право - и для этого, в принципе, достаточно было бы анонимного или даже не анонимного звоночка с Лубянки к нему относительно того, что происходит что-то непонятное, и все от усталости уже с ног валятся!
   И к утру следующего дня недоразумение заведомо должно было быть выяснено и исправлено, хотя Нагловский, возможно, прав и в том, что гуманнейшего Ильича об этом постарались не оповещать!
   В результате число расстреленных в ходе этой акции никак не могло превысить сотню человек, ну, может быть, две сотни! Моральный же аспект всего этого происшествия не подлежит никаким сомнениям, а воскресить расстреленных было невозможно.
   Понятно, что вся эта история не могла не шокировать любого, узнавшего о ней: все-таки это было вопиющим по нелепости и абсурду происшествием. Но все коммунистические сановники (тогда - и сам Нагловский) нисколько не были поколеблены в своих основных политических и жизненных позициях.
  
   Конечная же судьба и уцелевших в ту ночь из числа приблизительно 1500 злостных контрреволюционеров была в принципе предрешена. Может быть, единицы из них и вышли на волю, а некоторая часть попала в лагеря, не имевшие тогда еще широкого распространения и высокой численности контингента: "На 1 ноября 1920 г. в лагерях принудительных работ, по неполным данным, находилось 16 967 заключенных, в том числе за контрреволюцию - 4561" - мы не знаем, сколько из них было злостных!
   Но в тюрьмах почти никого из них уже не оставалось к январю 1921, когда сам Железный Феликс заявлял в своем официальном приказе: "Внешних фронтов нет. Опасность буржуазного переворота отпала. Острый период гражданской войны закончился, но он оставил тяжелое наследие - переполненные тюрьмы, где сидят главным образом рабочие и крестьяне, а не буржуи. Надо покончить с этим наследием, разгрузить тюрьмы и зорко смотреть, чтобы в них попадали только те, кто действительно опасен Советской власти. При фронтовой обстановке даже мелкая спекуляция на базаре или переход через фронт могли бы представлять опасность для Красной Армии, но сейчас же подобные дела нужно ликвидировать" - последние слова, согласитесь, также выглядят более чем двусмысленно!..
  
   Биография Сталина была совсем иной: явно имевшие место тайны его происхождения отравили все его детство и вносили заведомый дисбаланс между его собственными представлениями о социальном статусе, на который он объективно мог бы претендовать, и реальным положением его дел - такова участь многих незаконнорожденных.
   Неслучаен его приход к оппозиционной среде. К тому же ему ее и не приходилось искать: при дефиците тогдашних общеобразовательных учреждений Тифлисская Духовная семинария издавна была очагом политического вольнодумства и грузинского сепаратизма - по меньшей мере с 1886 года, когда произошло убийство ее ректора одним из грузин-семинаристов - на политической почве. Это случилось еще за восемь лет до поступления туда Иосифа Джугашвили и за тринадцать лет до его исключения оттуда - в девятнадцати или двадцатилетнем возрасте (мы уже упоминали о разночтениях его даты рождения).
   Далее - карьера уже революционера, отягченная тем, что еще юный правонарушитель стал объектом усиленного давления со стороны полиции, старавшейся сделать из него агента - чему он до поры до времени пытался сопротивляться.
   Сведения о его биографии к настоящему времени вполне исчерпывающи, но современные историки очень слабо представляют себе методы работы тогдашней российской полиции - и особенности поведения тех, кому приходилось иметь с ней дело.
   Это очень положительно характеризует данных ученых: им явно не случалось быть ни участниками, ни жертвами предательств, караемых смертью. К сожалению, душевная чистота - не вполне достаточное качество для того, чтобы успешно заниматься историческими исследованиями.
   В 1917 году, когда уже и полиция прекратила свое существование, Сталин оказался одним из ближайших соратников Ленина. Еще через двенадцать-пятнадцать лет, основательно укрепясь во власти, он с явным удовольствием то излучал слабо мерцающий ужас, то волнами обрушивал его напрямик на окружающих, подавляя всякое их осмысленное сопротивление. Мало кто понимает, что при этом он лишь ретранслировал то, что уже давно и прочно поселилось в самой его душе.
   Нетрудно вычислить, когда он сделался именно таким.
  
   Бежав в начале 1904 года из первой сибирской ссылки назад на Кавказ, Сосо Джугашвили оказался в самом центре подозрений, создавшихся там о нем, как о предполагаемом агенте полиции - и с января по июль, чистых полгода, он был отстранен революционерами-подпольщиками от всякой активной работы. Он, по существу, попал под бойкот. Все это время решался вопрос о том, был ли он действительно предателем: все желающие задаться этим вопросом думали об этом, вычисляли варианты, спорили и сомневались - почти не привлекая уже к этому самого подозреваемого. Оставался лишь шаг до того, чтобы публично и недвусмысленно объявить его предателем - и тогда уже каждый уважающий себя революционер должен был бы уничтожить такого предателя при первой же встрече. Иное дело, конечно, то, что далеко не у каждого нашлись бы моральные силы и физические возможности, чтобы осуществить такое.
   Заметим, что абсолютно узаконенных процедур для таких приговоров (скажем таких, как у воров в законе) у революционеров тогда не имелось. Причиной этого была в основном многопартийность тогдашней политической оппозиции - никто не стремился подчинять себя общим, внепартийным нормам. В особо вопиющих и сомнительных случаях собирался специально избираемый и организованный суд, иногда - по инициативе самого обвиненного, если он питал надежду оправдаться.
   Таковым был, например, суд над Е.Ф. Азефом в 1908 году. Он был собран первоначально по разбору дела В.Л. Бурцева, затеявшего публичную кампанию по обвинению Азефа в связях с полицией. Большинство соратников последнего - бесспорного лидера и создателя Партии социалистов революционеров и ее террористической организации, было убеждено в клевете со стороны Бурцева. По мере же выслушивания доводов Бурцева, этот суд превратился в суд над Азефом. Азеф при этом вообще не присутствовал на этом судилище - от его начала и до конца, и лишь потом бежал без оглядки от прежних соратников и подчиненных, достоверно прознав о принятых ими решениях!
   В гораздо более простых ситуациях, к каким, несомненно относилось положение Сталина в 1904 году (тогда - еще не Сталина), решение мог вынести любой из его соратников - и самостоятельно привести приговор в исполнение.
   Заботой такого судьи-палача оставалось лишь не попасть под подозрение в каких-либо неблаговидных мотивах при исполнении такого благородного дела - на практике получались истории с совершенно невероятными сюжетами!
   Спасительную роль для Сталина составило искусно составленное алиби, которое было совершенно очевидно и просто организовано, но этого не смогли разгадать ни тогдашние современники, ни нынешние комментаторы, хотя все факты опубликованы и абсолютно прозрачны; их объяснение мы вынужденно откладываем до других публикаций - все это просто, но требует внимательнейшего разбора множества деталей. Решающую роль играл вопрос о том, вернулся ли он из Сибири за несколько дней до основных арестов в Тифлисе в январе 1904 или через несколько дней. Карты тогда легли в его пользу.
   Но все эти полгода он должен был ждать смерти от любого подпольщика, который явится к нему с готовым приговором в кармане или даже вовсе без такового - таковы были порядки на их тогдашнем пиратском корабле! Полгода - и с тем, что он тогда пережил, ему предстояло жить всю его оставшуюся жизнь до конца!
   Бежать он никуда не мог - у него, в отличие от Азефа, не было ни приличных документов, ни денег, которыми последний изрядно запасся заранее, лихо запуская руку в революционную кассу.
   Полиция, совершенно очевидно, не приходила к Джугашвили на помощь - он для нее теперь также не представлял особого интереса; благородство же полицейских - категория мифическая! Возможно, они хладнокровно ждали, чем же все это завершится - ведь уцелевший Джугашвили представлял бы потом гораздо большую ценность для них! Да и не ясно до конца, действительно ли были к тому моменту столь уж велики его прежние заслуги перед полицией.
   А ведь то, что с ним тогда случилось, вполне эквивалентно уже полученному смертному приговору и ожиданию его приведения в исполнение. На этом свихивались очень многие: всемирно известный пример - все тот же Федор Михайлович Достоевский.
   Положение же Иосифа Джугашвили было едва ли лучшим: срок приведения в исполнение приговора, предположительно вынесенного ему, и не должен был быть назначен - ему постоянно приходилось ожидать либо внезапной казни, либо, наконец, позитивного отклика на доводы об оправдании, причем повлиять на решение никем не назначенного и никак не заседавшего суда он уже не имел почти никакой возможности!
   Ожидание, как оказалось, вылилось в полгода. Можно посчитать, что Джугашвили пережил все это вполне благополучно, тем более потому, что был уже достаточно зрелым человеком - ему тогда исполнилось двадцать четыре или двадцать пять лет.
   Но все обошлось совсем не просто и вовсе не стандартно.
  
   Положение, конечно, не было полностью безвыходным: энергичные, инициативные люди и при более худших обстоятельствах находили силы скрыться, без гроша в кармане добраться до Америки или Австралии и начать новую жизнь - это не фантастика, а достаточно распространенные реальные судьбы. Недаром бабушка автора этих строк, даже не зная о попытке побега ее старшего сына, упомянутого Артемия Брюханова, мечтала о том, что он сумеет бежать с Колымы через Берингов пролив в Америку!..
   Но Сталин в 1904 году поступил совсем по-другому. Поначалу он, как легко предположить, оказался просто в шоке: в его душу, повторяем, вселился ужас - огромный, почти материальный дракон ужаса!
   В его тогдашнем поведении явно проявились затем и сила его духа, и его слабость, причем постепенно слабость вытеснялась силой. Эта была тяжелая, упорная и страшная внутренняя работа. Именно в те месяцы 1904 года он сживался со своим нестерпимым ужасом, терпел его и учился управлять им, сам в результате вырос в дракона, повелевающего любыми другими драконами, но уже никогда не сумел избавиться от демона своей души.
   По сравнению с этим все в его последующей жизни оказалось просто пустяками - и Сталин позднее отличался буквально нечеловеческой выдержкой: воля иных людей и вообще внешние обстоятельства отступили для него почти что на второй план. Сталин поражал окружающих, сумевших догадаться о том, какое невероятное терпение проявлял он позднее, годами и десятилениями вынашивая и подготавливая возможность переиграть в свою пользу любые нежелательные для него обстоятельства, поначалу непреодолимые.
   Вполне возможно, что относительная внешняя пассивность и отсутствие суеты и спасли ему жизнь в 1904 году - он не походил на других разоблаченных предателей.
  
   Некоторые из последних сознавались, каялись, валялись в ногах у обвинителей и просили о пощаде, обещая реабилитироваться любой ценой, - и немалое число террористических актов совершалось тогда именно такими исполнителями, не нашедшими иного выхода и использованными хладнокровно и жестоко; самые известные классические примеры - участие разоблаченного агента полиции С.П. Дегаева в убийстве жандармского подполковника Г.П. Судейкина в 1883 году и смертельное ранение разоблаченным полицейским агентом Д.Г. Богровым российского премьер-министра П.А. Столыпина в 1911 году.
   Другие немедленно устремлялись в бегство - Дегаеву позволили это лишь после осуществленного убийства.
   Третьи погружались в транс, парализованные ужасом и смирившиеся с неизбежным концом, - эти становились трупами еще при жизни.
   Некоторые даже неразоблаченные предатели сами не могли пережить своих трагедий и ожидаемого их продолжения, и превращались затем в тени людей - к полнейшему недоумению их знакомых и родственников.
   В отличие от них всех Иосиф Джугашвили выглядел вполне живым человеком, когда подпольщикам случалось сталкиваться с ним в те месяцы. И он вроде бы без суеты и лихорадки искал места приложения своих сил, скромно и ненавязчиво пытался договориться с отдельными авторитетными революционерами в разных городах Закавказья, без истерик обрисовывая ужасное положение, в котором оказался, - это, конечно, должно было производить определенное впечатление в его пользу.
   Совершенно очевидно, однако, насколько же страстно он должен был тогда возненавидеть всех этих самовлюбленных и самодовольных революционеров, считавших себя вправе решать судьбы любых прочих людей - как это и демонстрировали Ленин, Троцкий, Дзержинский и прочие - пираты все с того же корабля!
   И месть Сталина всем этим революционерам не имела границ! Досталось заодно и множеству всех прочих!
  
   Современный историк Алексей Литвин почти прав, отмечая, что ленинская репрессивная политика "отличается от подписанных Сталиным расстрельных списков тем, что Сталин знал многих из тех, кого он решил казнить, а Ленин наверняка не знал абсолютное большинство тех, кого обрек на смерть".
   Но и Ленин в некоторых случаях прекрасно знал, кого же конкретно он сам санкционировал уничтожить. Типичный случай - расстрел известного профессора-химика М.М. Тихвинского. Последний с "1900 года /.../ был заметным деятелем большевистского крыла в социал-демократии, хорошо знакомым с Лениным. Накануне 1905 года Тихвинский, например, получил крупную сумму для большевиков от известного миллионера-сахарозаводчика Л.И. Бродского /.../.
   В 1905-1907 годах Тихвинский вообще сыграл виднейшую роль, возглавив большевистские лаборатории по изготовлению динамита. Однако позже /.../ Тихвинский сначала отошел от политики, а в 1917 году встал на антибольшевистские позиции.
   В 1921 году он был арестован в Петрограде как участник знаменитого заговора профессора В.Н. Таганцева. Друзья тщетно пытались спасти его: в ответ на многочисленные ходатайства сам Ленин цинично ответил: "Тихвинский не "случайно" арестован: химия и контрреволюция не исключают друг друга" - и Тихвинский был расстрелян". Вот и такие были у Ленина записки!
   Да и Сталин наверняка не знал абсолютное большинство тех, кого обрек на смерть!
  
   Любопытно, что тот же пресловутый Мюллер умел читать в душе у Сталина, хотя мало что мог знать о конкретных обстоятельствах его судьбы. Он, тем не менее, вещал американцам в 1948 году:
   "Гитлер, как и Сталин, умел использовать людей. /.../
   Сталин, вы знаете, был человеком, который смотрел в будущее и планировал его. Рузвельт и Черчилль - нет. Рузвельт желал создать еще одну бесполезную Лигу Наций, а Черчилль мечтал сохранить свою гнилую империю. Сталин хотел безопасности для России, а для него безопасность означала наличие государств-буферов между Россией и Западом, он также стремился захватить германскую промышленную базу в Руре. /.../
   Сталин был очень умным и очень коварным человеком. /.../ Сталин мог бы убить свою мать за плохую стряпню, но он мог и найти способ, чтобы повесить эту вину на другого человека. /.../
   У меня есть некоторое представление о демонах его души, и я сомневаюсь, что товарищ Иосиф полностью закончил с кровавой вакханалией. /.../ он убил миллионы людей, но я сомневаюсь, что это конец. /.../
   Сталин - крайне прагматичный и логичный человек... Никакой сентиментальности, один смертоносный прагматизм. /.../ свирепость объясняется несколькими факторами. Во-первых, низкое происхождение бедного и физически неполноценного грузина, представителя одного из меншинств в Советской России. Во-вторых, советское общество было очень сильно ориентировано на истинного Большевика. Я думаю, что Сталин был блестящим деятелем во многих областях, но его отношения с революцией были весьма сложными, и это вызывало презрение таких, как Троцкий, который сражался с белыми на фронтах. Сталин как Борман: очень работоспособный бюрократ, который не играл большой роли в кровавых акциях в России после Октябрьской революции, как и до нее, конечно. Этот комплекс неполноценности определялся сознанием того, что его презирают истинные революционеры; более того, они порочат его и, страшно сказать, мечтают о его устранении".
  
   Мог бы Сталин убить свою мать?
   Мы заранее извиняемся перед теми, кто будет шокирован такой постановкой вопроса. Он даже не риторический и, как будет очевидно при прочтении нижеследующих разделов данной книги, относится по существу к совершенно иному персонажу.
   Тем не менее, Мюллер был чуточку прав и в справедливости столь экстравагантного предположения: взрослый Сталин вовсе не стремился общаться с собственной матерью, "никогда не приглашал ее в Кремль. Даже в гости". Он не приехал к ней во время ее предсмертной болезни и не возник даже на ее похоронах. Впрочем, его не было и на похоронах его жены, Надежды Аллилуевой, то ли покончившей самоубийством, то ли убитой им самим - свидетелей не оказалось. "Он ни разу не посетил ее могилу на Новодевичьем" кладбище - отмечала их дочь Светлана.
   Отсутствию же на похоронах матери находится вполне весомое оправдание: мать Сталина, Екатерина Георгиевна Джугашвили, тяжело заболела 13 мая 1937 года и умерла 4 июня того же года - это было время арестов маршала Тухачевского и его ближайших соратников и подготовки судебной расправы над ними.
   Едва ли это было случайным совпадением: мать, например, автора этих строк всегда чувствовала на любом расстоянии действительно серьезные неприятности, переживаемые в тот момент ее сыном. И автора этих строк связывают с детьми подобные же узы. Легко понять, волны каких чувств могли донестись до матери Сталина в те недели!
   Сталин никак не мог при этом приехать на Кавказ - поездка поездом надолго отвлекла бы его от самой напряженнейшей ситуации в его послереволюционной жизни, а самолетом он никогда не летал - боялся. В Тегеран в 1943 году и в Берлин в 1945 он также приезжал по железной дороге.
   Это, кстати, - типичный показатель его неспособности быть полным хозяином своих собственных страхов!
   Мюллер приписывал себе и изготовление знаменитых германских фальшивок, якобы спровоцировавших расправу над Тухачевским: "Подготовительная работа с целью внедрения идеи большой чистки в сознание Сталина была уже проведена, но я был единственным, кто мягко подтолкнул его с обрыва. И он продолжает лететь, даже сегодня".
   Многие, впрочем, приписывали себе инициативу в проведении этой провокации - Вальтер Шелленберг и другие. Рассказ Мюллера о технических деталях изготовления фальшивых документов выглядит, однако, убедительнее прочих.
   Разбираться же со всеми хитросплетениями событий 1937 года нам, однако, предстоит уже в следующих публикациях.
   Так или иначе, но Мюллер не очень сильно заблуждался даже и относительно взаимоотношений Сталина с его матерью; он же, заметим, не утверждал, что Сталин мог ее убить - это было чисто полемическим выпадом! Недаром Мюллер заявлял: "Надо бы поручить полицейским детективам писать историю. Она будет, возможно, не такой захватывающей, но во всяком случае куда более точной. Опирающейся на реальные факты".
   С этим тезисом следовало бы полностью согласиться и принять его для широчайшего распространения, если бы не опасение, что полицейские детективы разворуют исторические факты на собственные нужды таким же образом, как они это делают с вещественными доказательствами в своей повседневной деятельности!
  
   Гитлеру же было суждено столкнуться с самыми главными, основными проблемами его жизни, уже просто в детском возрасте.
   Детали детства оказывают значительнейшее влияние на взрослую жизнь человека - это аксиома со времен Зигмунда Фрейда.
   Но взрослые поступки и жизненные обстоятельства Гитлера известны гораздо лучше, чем детские - и нам теперь предстоит попытка разобраться в этих последних. Для этого нам и понадобилось учитывать уникальные способности Гитлера, способного гениально представлять себе то, как именно и кто именно из его ближних должен реагировать на изменения обстановки, инициированные самим Гитлером.
   История свержения Геринга - это буквально эталон для интриг такого рода. Здесь буквально все действующие лица велись самим Гитлером на самом коротком поводке - и не совершили никаких действий, создающих Гитлеру хоть малейшие помехи: и Кейтель, и Йодль, и Геринг, и Борман, и Шпеер, и Риббентроп поступали так, будто каждый разыгрывал заранее выученную роль, совершенно не отступая от того, что требовалось Гитлеру.
   Разумеется, переносить те его способности, какими он обладал на своем шестом десятке лет жизни, на него же самого, но во времена его детства, отрочества и юности - абсолютно некорректно: всему этому он обучался всю свою отнюдь не короткую жизнь!
   С другой стороны, все-таки его детские ситуации (мы их внимательно рассмотрим ниже) были значительно проще (мы не имеем в виду намерение напрямую сравнивать их с поступками Гитлера 1945 года, имевшими колоссальное политическое значение - тут вообще разница огромна до полной несопоставимости!) - просто по числу задействованных лиц и ограниченности их возможных ходов, которые должен был предусматривать совсем юный Гитлер при подчинении этих персонажей своей воле.
   К тому же нужно учитывать и специфические трудности, которые возникали у Гитлера в детстве, но совсем не мешали ему в его зрелые годы; эти трудности дополнительно заставляли его тогда, отыскивая оптимальные для себя решения, шевелить мозгами во вполне определенных направлениях, хорошо просчитываемых с высоты нашего взрослого опыта и полученных исторических знаний.
   Это значительно сужает диапазон детских проблем Гитлера, как мы их себе представляем.
  
  
   3.3. Первые дела Адольфа Гитлера.
  
   Мы уже отмечали, что Адольфу Гитлеру, которому, как и всем детям, волей-неволей приходилось интенсивно общаться с другими детьми - в том числе и в Шпитале, мог создавать значительные помехи и неприятности барьер, разделявший его со сверстниками.
   Джим Гокинс из "Острова сокровищ" просто не общался с другими детьми - их не было ни на корабле, на котором он плыл, ни на самом Острове Сокровищ. А вот если бы они там имелись, то еще не известно, удавалось бы Джиму с ними успешно управиться!
   Джим, легко справлявшийся со взрослыми пиратами, использовал то, что ему были прекрасно понятны все их устремления и нехитрые желания - это четко было продемонстрировано при единоборствах Джима с единственным пиратом - Израилем Гендсом, на пару с которым Джим временно овладел кораблем. Разумеется, возникает вопрос о том, насколько реалистично изображен этот Джим у Стивенсона и имеют ли какое-либо отношение к реальности подобные герои.
   Нам представляется, что этот образ весьма реалистичен. Ребенок-вундеркинд, сделанный таковым в силу инициированного извне ознакомления с сугубо взрослым кругом вопросов, поневоле сделавшихся и его собственным жизненным кругом - это тот же взрослый человек, с ясной головой, данной ему природой и развитой всеми этими заботами, продолжавшимися не один месяц и даже год, но только с недостаточным жизненным опытом, что ограничивает его возможность понять: может ли произойти какое-либо определенное событие, принципиально новое для него, - или же это совершенно исключено в еще недостаточно изученном мире взрослых?
   Зато такой вундеркинд с перегруженной памятью, с постоянным размышлением о взрослых проблемах, в которые он погрузился, уже не имеет душевных и умственных возможностей для поддержания эффективных контактов с детьми-сверстниками.
   Адольф Гитлер, покончивший по существу и со школьной учебой, и с церковной обрядностью, и с мальчишескими играми в войну, должен был оказаться начисто отрезан от своих ровесников.
   Так оно и происходило.
  
   Адольф Гитлер, похоронивший в начале 1903 года собственного отца, а затем весною того же года перешедший из родного дома на пансионное проживание со своими одноклассниками по реальному училищу, оказался в результате в глубочайшем духовном вакууме.
   Тематики и мотивов для общения с окружающими катастрофическим образом не возникало никаких: "в реальном училище у него не было "ни друзей, ни приятелей", и в /.../ пансионе, где он жил вместе с пятью своими ровесниками, он тоже оставался чужим, замкнутым и сторонившимся остальных".
   "Ни один из пяти остальных обитателей пансиона, - вспоминал один из его бывших однокашников, - с ним так и не подружился. В то время как все мы, воспитанники учебного заведения, говорили друг другу "ты", он обращался к нам на "вы", и мы тоже говорили ему "вы" и даже не видели в этом ничего странного".
   К таким изумительным иллюстрациям добавлять нечего - более чудовищного одиночества в таком возрасте просто и быть не могло!
   Это, заметим, относится к периоду непосредственно после смерти отца, постоянное общение с которым не просто скрашивало существование сына, но было, как мы уже достаточно ясно описывали, единственной формой интеллектуального бытия для юного Адольфа.
   Обратим внимание и на то, что столь тяжелые отношения сложились у Адольфа с детьми, близкими к нему по социальному статусу, культуре и семейному образу жизни. Это были городские воспитанные и достаточно обеспеченные дети.
   Легко представить себе, что еще более сложные и наверняка более неприязненные отношения должны были складываться у Адольфа с детьми в Шпитале. Эти и вовсе не были цивилизованной публикой, у них был собственный мир, отделенный от мира взрослых вообще, их родителей - в частности, но совершенно не соприкасающийся и с миром юного Адольфа Гитлера. Было бы просто невероятным, чтобы между ними могли возникнуть дружба и взаимопонимание!
   Этого, конечно, и не случилось. Тогдашние ровесники Гитлера не смогли оставить своим детям, которых интенсивно опрашивали солидные историки середины ХХ века, включая Мазера, никаких позитивных впечатлений от собственного общения с юным Адольфом - это непреложный факт!
   Но ведь детский мир - черно-белый; отсутствие в нем положительных эмоций почти всегда предполагает наличие отрицательных - если конкретный объект зрим и ощущается доступным и понятным. Следовательно, юный Гитлер должен был постоянно пребывать в Шпитале в откровенно враждебной мальчишеской среде - и она должна была доставлять ему невыразимые душевные муки.
   Вот именно они-то, эти ребятишки, как нам представляется, и должны были создавать ему наиболее серьезные проблемы в Шпитале, а вовсе не престарелые дедушка с бабушкой!
   Разумеется, там мог возникнуть и еще более непреодолимый альянс: дедушка с бабушкой могли подозревать городского внука в разных мерзостях - и настраивать против него своих деревенских внуков; последние же, которым гораздо легче было следить за своим двоюродным братцем и отравлять ему существование, также могли находить сочувствие и взаимопонимание со стороны стариков!
   В результате Адольфу было не то что не до добычи клада, но просто унести ноги из Шпиталя должно было стать его единственным желанием!
   Вот, очевидно, что на самом деле приостановило успешное развитие всей хитроумно задуманной Алоизом Гитлером операции по овладению сокровищами предков!
   И Адольф Гитлер должен был теперь изыскивать выход из этого тупика, соответствующий не только возможностям своего незрелого возраста, но и собственной изощренной логике и воображению интригана, уже сумевшего оградить себя от физических расправ со стороны собственного папаши, а в перспективе способного обводить вокруг пальца почти любого встречного и поперечного.
   Одиннадцати-двенадцатилетний Адольф должен был прекрасно понимать, что если обстановка в Шпитале существенно не изменится, то ни о какой добыче клада не может быть и речи.
   Должен был это понимать и его отец.
  
   Начинать анализ того, каким образом Адольф Гитлер добрался до фамильных сокровищ Шикльгруберов и Гитлеров, нужно снова с нашего традиционного вопроса: а что должен был бы предпринять его отец, когда главное дело его жизни должно было в очередной раз зайти в тупик?
   Мы ведь помним фразу, которая повторяется у нас прямо как заклинание: "Отец был очень упорен в достижении поставленных целей..."
   Ну и что же этот упорный отец должен был предпринять, если бы его сын приблизительно в 1901 году вынужден был доложить, что операция зашла в тупик, поскольку он никак не может избавиться от настойчивого приглядывания со стороны его ровесников в Шпитале, а что делать дальше - не знает?
   Ничего поделать в такой ситуации не мог и отец - такая ситуация исключала всякую возможность позитивного вмешательства взрослых.
   Нередко встречаются ситуации, когда вмешательство взрослых в детские конфликты способно их разрядить и полностью прекратить: взрослые договариваются между собой и предпринимают соответствующие разъяснительные или карательные меры по отношению к собственным чадам, в результате чего последние, даже не желая изменений собственного поведения, принуждены подчиниться взрослым - почти каждый может припомнить аналогичные примеры из своего собственного детства. Такие разрядки ситуаций происходят и тогда, когда одна из взрослых сторон вовсе не согласна в принципе с другой, но вынуждена уступать более сильной позиции - более влиятельным родителям "противников" собственных детей или, например, учителям. Но в Шпитале-то такое было невозможным!
   Пребывание Адольфа на каникулах в Шпитале было сугубо добровольным с его стороны и со стороны его родителей - последние, будучи более обеспеченными людьми, нежели их шпитальские родственники, вполне могли определить и совершенно иное место и форму отдыха своему сыну. К Алоизу в Шпитале, напоминаем, должны были относиться, мягко выражаясь, без особых симпатий. В такой ситуации претензии родителей Адольфа (отца или матери - неважно!) к поведению его шпитальских сверстников должно было вызвать соответствующую реакцию шпитальских взрослых: сам Адольф виноват в том, что не желает по-хорошему дружить с другими мальчишками, а если его родителям это не нравится - то могут сами забирать своего сына куда хотят - ведь сюда его никто особенно не звал и не приглашал!
   Даже если бы реакция могла быть не столь агрессивной, то все равно возможность именно такой постановки вопроса положила бы предел всем устремлениям Алоиза: понятно, что мальчишеский конфликт легче всего было прекратить, растащив враждующих по углам, а для этого проще всего - удалить Адольфа из Шпиталя если не навсегда, то на достаточно продолжительный срок - пока все конфликтующие дети не подрастут и не поумнеют!
   Дошло ли дело до подобного выяснения отношений между Адольфом и Алоизом или нет, но последнему, приведенному именно таким разворотом событий в явный тупик, не оставалось бы делать ничего иного, как в сердцах содрать со злополучного сына штаны и начать ему отвешивать мерные удары ремнем! Сыну же удачно могло прийти в голову в этой ситуации громко отсчитывать получаемые удары!
   Это, разумеется, должно было бы оказать на отца отрезвляющее действие: он, конечно, прекрасно понимал, что сколько ни лупцуй сына, но ситуации в Шпитале это никак помочь не может!
  
   Так все это происходило или не совсем, но все это заводило в совершенно очевидный тупик отношения уже отца и сына. Алоиз не мог терпеть столь очевидную приостановку всей операции, а сын, как ни крути, оказывался единственным виновником всех трудностей - больше ведь ни на ком Алоиз не мог вымещять свои весьма понятные отрицательные эмоции! Да это именно сын и оказывался ответственным за то, что не умел наладить отношения с ровесниками, и этой своею собственной бездарностью и неловкостью срывал их общее важнейшее дело!
   Такое психологическое давление со стороны отца создавало совершенно невыносимые условия существования для сына: тут соотношение сил оказывалось гораздо более безнадежным для юного Адольфа, чем у него же много позднее с Ремом, Герингом и другими волевыми и сильными личностями!
   Мотив конфликта, позднее измысленный Адольфом - якобы вокруг выбора профессии для сына! - был целиком придуман, но сам по себе конфликт образовался на самом деле - и оказался значительно более безысходным и для сына, и для отца, нежели придуманный!
   И юный Адольф (как позднее и взрослый!) должен был изыскивать обходные обманные маневры.
  
   Заметим, что мы не можем знать, действительно ли именно дедушка и бабушка, а не шпитальские мальчишки создавали в данном случае решающие помехи - объективные обстоятельства, которые мы рассмотрим ниже, показывают, что успех Адольфа, добравшегося до сокровищ, пришел к нему тогда, когда он избавился от влияния обоих негативных факторов - и от дедушки с бабушкой, и от мальчишек.
   Нам представляется, что Адольф мог просто измыслить дедушку и бабушку в качестве совершенно непреодолимой помехи: ну что же сможет предпринять в ответ его отец, не имеющий никакого влияния на тестя и тещу и начисто лишенный возможности выяснить с ними отношения - как, например, в свое время и Геринг с Риббентропом!? Уже в такой ситуации вроде бы оказывался виноват не сын, а сам отец - именно его терпеть не могли тесть и теща, а внук - только громоотвод для этих их чувств!
   На самом же деле нерешительность Адольфа могла иметь множество иных причин, в том числе просто то, что у него пока духу не хватало перейти к решительным действиям, а именно - к краже со взломом с колоссальным риском столкновения с местной публикой. Ему ведь было только двенадцать лет, и он вовсе не был по прирожденным качествам таким супергероем, как, например, Отто Скорцени, Ганс Рудель или Ханна Райч! Да и эти суперлюди становились таковыми не в двенадцать лет, а существенно позднее!
   И все это дополнительно заставляло Адольфа измысливать совершенно непреодолимые барьеры для продолжения операции, руководимой отцом. Ниже мы назовем еще один возможный источник трудностей, возникших у Адольфа, сознаться относительно которого ему также было бы предельно неудобно перед собственным отцом.
   К тому же все происходящее потеряло для Адольфа элемент новизны - и вполне естественным было бы его желание выйти из изрядно поднадоевшей игры, не приносящей никаких практических результатов. Поэтому он просто мог выдумать наиболее убедительный предлог для того, чтобы отказаться от дальнейшего.
   Не могло же ему прийти в голову, что он выносит смертный приговор собственным дедушке и бабушке!
   Но вот тут-то и наступил, как мы это себе представляем, наивысший критический момент во всей биографии Адольфа Гитлера: вдруг четко прояснилось, что для его отца эта игра вовсе не является игрой!
  
   Отец, конечно, не должен был изменять своему упорству, а действовать в прежнем духе: "Решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет", как, напоминаем, формулировал уже сам Адольф Гитлер много лет спустя.
   Он же писал в "Майн Кампф": "Кто не хочет идти неприятными путями, тому приходится просто-напросто отказаться от своей цели. Это не зависит от наших добрых желаний.
   Так уж устроен наш грешный мир"!
   Если первый тесть Алоиза, Гласль-Хёрер, умер насильственной смертью (этого мы, повторяем, доказать не можем), то единственным виновником его смерти мог быть только Алоиз. Он же мог быть виновником смерти и своей первой жены Анны. К другим же возможным насильственным смертям в этом семейном клане, он, как мы полагаем, не мог иметь никакого отношения. Но и указанных двух вполне достаточно: мы, повторяем, разделяем известное убеждение (или заблуждение), что всякий неразоблаченный убийца приобретает устойчивую тенденцию к рецидиву убийств!
   Ситуация, описанная, как мы полагаем, Адольфом, требовала единственного возможного решения Алоиза: дедушку и бабушку, создающих непреодолимые помехи, следовало убрать!
  
   Такое неожиданное решение должно было оказаться крайне неприятным сюрпризом для Адольфа. Ему вдруг пришлось окончательно переместиться в странный мир взрослых и в еще более страннейший и страшнейший мир собственного отца.
   Тут вспоминается анекдот в стиле абсолютно черного юмора:
   сын спрашивает у отца, стреляющего из винтовки:
   - Папочка, а что это там бабушка так странно подпрыгивает?
   - Кому бабушка, а кому - и теща, - отвечает отец, - А ну-ка, сынок, подай-ка еще обойму!
  
   Оцените всю трагичность и глубочайшую важность этой ситуации: еще вчера Адольф верил в Бога, а сегодня вдруг оказалось, что Бога нет - и можно убивать, например, если не всех подряд, то все-таки ненавистных жену и тестя, как объяснил ему собственный отец - или попросту проговорился об этом по пьяни! И вот двенадцатилетний мальчишка, еще вчера бывший школьным отличником и певший в церковном хоре, получает вдруг задание на убийство - и не кого-нибудь, а собственных дедушки и бабушки!
   Адольф лишь входил в это время в возраст, характерный максимальным дисбалансом физических и умственных сил, морали и чувственных устремлений. Если не присматривать внимательно за детьми в таком возрасте, то они могут совершать поступки, чудовищные по нелепости и душевной черствости: девочки - продавать себя за три рубля, мальчики - вскрывать телефоны-автоматы, а те и другие - убивать за пачку сигарет пьяного прохожего, пользуясь отсутствием свидетелей на улице, и черт знает что еще! А потом уже никакое перевоспитание не может сделать из таких детей полноценных личностей, а не примитивных преступников, лишенных какой-либо тени морали!..
   Адольфа Гитлера никак нельзя посчитать обойденным родительским вниманием - совсем наоборот! Алоиз самолично, явно не понимая всех последствий, и постарался сделать своего сына Адольфа именно таким, каким тот и стал, не только отметая все моральные запреты, но и буквально благословив его на вседозволенность - и притом стараясь обучить его конкретным преступным методам.
   Сам Гитлер так высказался о себе самом много позже - в мае 1942 года, не упоминая притом о своем отце: "вдруг жизнь сказала свое слово, освободив человека от всего, что мешает исполнению им своего предназначения, и молокосос показал себя в борьбе сорвиголовой, справиться с которым невозможно".
  
   В истории человечества было ничтожное число великих политиков, полноценно воспитанных своими отцами практически не меньшего масштаба: Александр Македонский, сыновья и внуки Чингисхана, упомянутый Чезаре Борджия, Филипп II Габсбург, Фридрих Великий - многие ли еще?
   Ясно, например, что среди таковых не оказалось, например, ни Ленина, ни Сталина, воспитанных вовсе не усилиями собственных отцов. Но среди этих немногих "счастливцев" был, оказывается, Адольф Гитлер.
   Алоиз Шикльгрубер-Гитлер был, несомненно, личностью немалого масштаба, имевшим к тому же целый ряд незаурядных предков и добившимся значительных личных успехов благодаря выдающимся собственным способностям и характеру - это все-таки счел обязанным подчеркнуть и его сын, в целом старавшийся напустить туману, вспоминая об отце.
   Другого учителя, подобного Алоизу, не было практически ни у кого из крупнейших политиков ХХ века - в особенности в их юном возрасте, когда учеба производит наибольший эффект - и это получилось гораздо существеннее для Гитлера, чем обучение в традиционной австрийской провинциальной школе, хотя последующее высшее образование, конечно, не повредило бы и ему!
   Но это оказалось уже несколько выше понимания и отца, и сына Гитлеров: сказался все-таки жутчайший дефицит у них культуры - и слава Богу, скажем мы, учитывая интересы всего остального человечества: хорошенького понемножку!
   Алоиз, каким мы его видим и постарались показать читателю, при всех его умственных способностях и волевых качествах, оказался, однако, примитивнейшим существом, вовсе не заподозрившим, что подобными уникальными методами можно воспитать не кого-нибудь, а даже своего собственного убийцу!
  
   Адольф изначально оказался личностью с достаточно гибкой моралью - ведь его старший брат устоял от соблазна!
   Но, повторяем, наученный неудачей со старшим сыном, их отец во второй раз должен был вести себя и более тонко и изобретательно, и более упорно.
   Совращение обычного ребенка на романтику преступного поведения - не слишком сложная задача; по инерции и по мере разрушения моральных ограничений она естественно может перетечь в задачу подготовки ребенка к убийству, хотя тут уже возникает качественный барьер. Уголовная хроника знает примеры множества преступников, даже и малолетних, так и не ставших убийцами - и не только в силу складывающихся обстоятельств, но и занявших в этом вопросе жесткую и непримиримую позицию.
   А тут предлагается убивать своих же дедушку и бабушку!
   Конечно, у него с ними в Шпитале скорее всего действительно сложились неприязненные отношения - и, по-видимому, не по его инициативе. Поэтому слишком теплых чувств Адольф к ним питать не мог - но от этого еще далеко до убийства!
   К тому же это были родители его матери, а сам Адольф очень любил родителей, особенно мать, и даже, повторяем, позднее горько плакал на могиле отца!
   Поневоле он тут должен был призадуматься и о том, как же его отец относится и к его матери, и к нему самому!
  
   Так или иначе, но если даже, с учетом реального соотношения их физических и психических сил, посчитать, что отец буквально изнасиловал Адольфа, то все равно он не имел возможности привести его за руку на место преступления и заставить его совершить.
   Следовательно, Адольф и сдался, и, наверняка, соблазнился и очаровался особой сложностью, необычностью и привлекательностью поставленной задачи - хотя бы и в чисто негативном плане!
   Адольф же не был лишен высоких эстетических чувств, а тем более - самолюбия и честолюбия!
   Ему ведь теперь предлагалось стать не каким-то примитивным вором, а просто грандиознейшим преступником - не чета всем остальным!
   От этого должно было дух захватывать!
  
   Чудовищная ситуация и в криминально-уголовном плане, и в психиатрическом!
   Алоиза, заметим, принято было считать и при жизни, и после смерти абсолютно психически нормальным человеком. Об Адольфе Гитлере, как известно, таких однозначных мнений уже не высказывалось.
   Автор этих строк, однако, считает и Адольфа Гитлера вполне психически здоровым, трезвомыслящим, предельно логичным и даже довольно простым и примитивным человеком по психическому устройству, что не противоречит изощренности и интеллектуальной сложности принимаемых им решений и определенной нервозности его поведения.
   Только ни на минуту не нужно забывать, расценивая решения и поступки всей его взрослой жизни, о том, что же с ним произошло в 1902-1903 годах, когда ему было двенадцать-тринадцать лет!
   Гвидо Кнопп писал о Гитлере: "Если бы только удалось обнаружить ту детскую травму, которая оправдала бы все последствия"!
   Теперь, похоже, мы именно этого и достигли, если, конечно, правильно трактовать едва ли подходящее к ситуации слово оправдание!
   Но Кнопп еще и надеялся: "Если мы будем знать, что сформировало его, мы станем неуязвимы для желания вновь в тяжелые времена позвать "сильного человека"."
   С этим уже трудно согласиться: едва ли нашему будущему могут помочь такие наши знания о детстве Гитлера, какие изложены здесь - подобное едва ли может повториться, хотя - кто знает!
   Вот мотивы поведения лиц, выдвигавших на авансцену истории именно такого ребенка, подросшего до взрослого состояния, - вот что интересно и поучительно, потому что таких-то лиц полным полно и в нашем настоящем, и, увы, в нашем будущем!
   Но исследованием этих проблем нам предстоит заняться уже не в данной книге.
  
   Вполне возможно, что Алоиз и не собирался изначально прибегать к подобным крутым мерам, а тем более - создавать отравителя в лице своего практически единственного сына, но теперь-то уж что поделаешь!..
   Зато данная ситуация позволяет и нам внести полную ясность в вопрос, от кого мог Адольф Гитлер обучиться использованию ядов - не от матери, во всяком случае!
   Нам трудно рационально обосновать наше убеждение, но мы полагаем, что Клара Гитлер, убившая, как мы предполагаем, предшествующую жену Алоиза и, возможно, кое-кого еще, едва ли стала бы обучать действию ядов и вручать их в руки своему сыну для того, чтобы последний убивал ее собственных родителей - сначала отца, а потом (как будет рассказано) и мать!
   Зато у Алоиза колебаний быть не могло: у него с этой супружеской парой родителей жены были, как мы помним, свои давнишние личные счеты, а теперь эта парочка вдруг заново оказалась между ним и его богатством!
   Войдите в его положение: если ситуация складывалась именно так, как это представлялось в результате оценок, представленных , как мы полагаем, Адольфом, то у Алоиза просто не оставалось иных возможностей: нужно было либо идти на такое убийство, либо окончательно отказываться от дела всей его жизни!
   Руководителем и организатором нового преступления должен был снова стать отец, а сыну отводилась роль непосредственного исполнителя - заменить его в этом качестве было некем.
  
   По всем юридическим нормам цивилизованных государств главным виновником такого преступления становился, конечно, Алоиз. Если бы их судили, то Алоиз был бы наказан гораздо суровее сына.
   Но до суда дело не дошло, а в чисто бытовом плане роли отца и сына оказывались совершенно несопоставимы: сын явно таскал каштаны из огня для собственного отца - так наверняка должен был посчитать и сам Адольф.
   И это тоже внесло свою лепту в их последующие отношения.
  
   Читатель может поверить, что нам уже надоело разбирать подобные ситуации, не доставляющие автору никакого удовольствия. Но и нам придется повторить: теперь-то уж что поделаешь!..
   Альтернативой предполагаемому развитию событий является, естественно, только ненасильственная смерть деда Гитлера. Могла, конечно, произойти и она - всякое бывает. Вот, например, в "Пиковой даме" пришел человек немножко попугать старушку, а она и отдала концы! Мог и тесть Алоиза просто сам взять и умереть - уже после того, как его решили убить: иначе ведь не объяснишь умение Адольфа пользоваться ядами!
   Мы не знаем, как обстояло дело на самом деле - четкий ответ содержится лишь в могилах предполагаемых убитых, но если произошло убийство, то тут уже, исходя из общего контекста семейных событий, трудно усомниться в применении мышьяка.
   Пока что нам придется зафиксировать возможность того, что уже 9 января 1902 года, когда умер его дед, двенадцатилетний Адольф Гитлер совершил первое убийство в своей жизни - с этого и пошел его личный отсчет, сопровождавший его до конца дней.
   Однако весь дальнейший ход событий в клане Гитлеров и их ближайших родственников развивался таким образом, что для последующего было все равно: был ли дед Гитлера насильственно лишен жизни или нет.
  
   Итак, Иоганн Баптист Пёльц умирает - по совершенно естественным причинам или его убивают. Что дальше должны были предпринимать Алоиз и Адольф?
   Понятно, что Алоиз должен был бы немедленно потребовать, чтобы теперь была убита и его теща - если она не изменит своего поведения, срывающего дальнейшие планы Алоиза и Адольфа.
   Опять же независимо от того, убил ли он деда или тот умер сам, но Адольф должен был воспротивиться и такому решению отца. Ведь если смерть Пёльцля сошла им с рук (была ли она, повторяем, убийством или нет - все равно), то последовавшее вскоре убийство его вдовы должно было бы вызвать уже вполне четкие подозрения - ведь такое повторение уже не выглядело бы случайностью, а определенные слухи или сведения о ядах должны были упорно ходить среди членов этого семейства.
   Понятно, что самым подозреваемым оказался бы Адольф; это и объективно выглядело бы так, если обе смерти совпадали с его приездами в Шпиталь.
   Вполне возможно, что мнения родственников уже начали накручиваться в этом направлении: по всем законам преступного жанра и по существовавшему семейному статусу Адольф был обязан присутствовать на похоронах деда - и мог насмотреться и наслушаться того, как к нему, Адольфу, относились окружающие, особенно - вдова покойного! Может быть это выглядело и не так трагично и угрожающе, но воображение-то у Адольфа было богатейшим!
   Круг завершился: Алоиз снова должен был требовать решительных действий, а Адольф должен был сопротивляться.
   Отец готов был из осторожности подождать, но достаточно недолго: ведь ему в 1902 году пошел уже шестьдесят шестой год и он уже более тридцати лет ждал момента, когда сокровища Гитлеров и Шикльгруберов свалятся ему в руки! Сколько же он мог еще ждать?
   Поэтому конфликт между отцом и сыном после небольшой передышки должен был обостриться заново.
  
   Если верна общая схема наших рассуждений, то в данный момент Адольф (отравил ли он деда или нет) уже должен был быть достаточно посвящен в технику применения яда и, в принципе, располагал самостоятельной возможностью принимать решение на его применение.
   Алоиз, таким образом, совершил величайшую ошибку, по-видимому стоившую ему жизни: он оказался виновником того, что под одной крышей оказались проживающими два человека, умеющие применять яд, знающие это друг о друге и связанные такими отношениями, что поневоле возникал соблазн к этому применению. В свое время, напоминаем, ни Иоганн Непомук, ни Клара Пёльцль-Гитлер не позволили себе ничего подобного.
   К какому же решению подводил Алоиз сына?
   Последний к этому времени должен был окончательно убедиться в том, что его отец является совершенно закоренелым убийцей, а им самим, Адольфом, пытается играть как игрушкой (как роботом - скажем мы), совершенно не стремясь учесть его мнения и интересы.
   Сначала - убить дедушку (мы, повторяем, не знаем, произошло это или нет), теперь - убить бабушку, а дальше-то что? И кому за все это придется отвечать, если все это раскроется? А ведь это вполне может раскрыться, если подходить к этому делу так настойчиво, упорно, топорно и неосторожно, как этого требует папаша.
   Да отец и сам может проболтаться об этом по пьяни - этого ли Адольфу было не знать?
   А если папаша разбогатеет и завладеет кладом, то с ним и вовсе не совладать. А что же тогда достанется самому Адольфу? Сидеть и еще десять или пятнадцать лет (а в его возрасте это должно было казаться бесконечно длинным сроком!) ждать, когда уже ему достанется наследство от отца, да и достанется ли - или отец найдет ему другое применение, закупив, допустим, тысячу-другую ульев, а все пчелы потом разлетятся в разные стороны! С него ведь станется!
   Не могло не коробить Адольфа и отношение отца к его матери, родителей которой тот порешил жесточайше уничтожить.
   В то же самое время сам Алоиз, как мог полагать Адольф, теперь уже нисколечки не был нужен для окончательного завершения дела по добыче клада Иоганна Непомука! - и это было очень существенно!
   В общем, ответ на все эти вопросы напрашивался сам собою, и при этом решающую роль играет вопрос, целесообразно это или нет!
   И похоже на то, что Алоиз, определенное время подождав, а затем заявив в очередной раз сыну, что не намерен больше ждать и терпеть, подписал этим себе окончательный приговор!
  
   Заметим, что у Адольфа имелся серьезнейший мотив (вероятно - наисерьезнейший изо всех его мотивов!) не соглашаться на убийство бабушки.
   В свое время, незадолго до смерти деда, Адольф, как мы это предполагали, объявил именно дедушку и бабушку главными помехами для развития операции в Шпитале. Если это было не так (а мы, напоминаем, считаем такими главными помехами шпитальских мальчишек, не исключая и другие варианты!), то убийство деда и бабки становилось абсолютно бессмысленным, поскольку ни на шаг не придвигало Алоиза с Адольфом к овладению кладом.
   Выдумка Адольфа должна была казаться очень удачной ему самому, но в результате, скорее всего, привела к гибели деда. При этом поклеп, который возвел Адольф на дедушку и бабушку, оказывался, однако, неразвенчанным: еще оставалась бабушка, которая якобы продолжала мешать.
   Но если убить и ее, а цель - овладение сокровишами! - останется по-прежнему недостижимой, поскольку по-прежнему продолжают мешать шпитальские мальчишки, то обман Адольфа становится очевидным для отца.
   И Адольфу затем придется иметь дело с отцом, обнаружившим, что сын водил его за нос, спровоцировал два совершенно бессмысленных убийства, а дело по-прежнему остается незавершенным и безнадежно осложненным!
   Вот к чему должно было бы привести убийство уже и бабушки!
   Понятно, что оно было совершенно не в интересах Адольфа!
  
   Выше мы указывали, что рассудительность была не только сильным, но и слабым качеством Шикльгруберов, заставлявшим их подозревать самые изощренные козни противников, - и трезвомыслящий Адольф должен был обладать и этими силой и слабостью, несмотря на свой нежный возраст.
   Поневоле он должен был задуматься: а к чему должно было бы привести то, что теперь он, Адольф, жесточайшим образом упрется - и тогда его отец окажется не в состоянии не только убивать тещу, но и должен будет на какой-то срок (совершенно не известно - на какой именно) отказаться ото всей возможности завладеть сокровищами Иоганна Непомука - главной мечты, главного дела всей его жизни?
   А не приведет ли это к тому, что отец окончательно разобидится на сына, а разобидившись, возьмет - и попросту отравит!?
   И решение, к которому подходил Адольф, должно было казаться ему абсолютно естественным и даже оправданным необходимой самообороной.
   В первый раз эту ситуацию разыгрывал не кто-нибудь, а тринадцатилетний мальчишка, из которого уже выветрили всю прежнюю церковную мораль, не привив взамен никакой иной - одни лишь соображения о целесообразности!
   Существует, однако, и еще один чрезвычайно существенный фактор, который, вполне возможно, дополнительно обострил отношения отца и сына, еще более усилив соответствующие настроения последнего.
  
   "Только в августе 1969 г. у одного из двоюродных братьев Адольфа Гитлера отыскалось составленное между 1897 и 1903 гг. одним из служащих суда в Вайтре /.../ завещание крестьянки Вальбурги Гитлер, которая в 1853 г. вышла замуж за Йозефа Роммедера, жила в достатке и умерла бездетной в своем доме в Шпитале" - это, напоминаем, вторая дочь Иоганна Непомука и жена, а в 1903 году, по-видимому, уже и вдова одного из свидетелей, заявивших в 1876 году о том, что Алоиз является сыном Георга Гитлера.
   "В этом завещании Вальбурга, родившаяся в январе 1832 г., указывает, что все имущество должна после ее смерти унаследовать сестра Иоганна[-старшая], родившаяся в 1830 г. В том случае, если эта сестра умрет раньше ее, /.../ право на наследство имеют ее дочери Клара, Иоганна[-младшая] и Терезия".
   Из контекста изложения Мазера можно сделать вывод, что указанная Вальбурга скончалась в 1903 году, но, конечно, дата такого незначительнейшего события Мазера вовсе не интересует, что существенно снижает точность и убедительность наших последующих построений. Хотя, исходя из здравого смысла, трудно предполагать, что эта смерть, если она действительно пришлась на 1903 год, оказалась в узком интервале времени до 3 января, когда умер Алоиз Гитлер; почти очевидно, что она наступила позднее.
   Так или иначе, но речь здесь идет о суммах, исчисляемых, по-видимому, некоторым количеством тысяч крон. Мазер поясняет: "Величину суммы установить не удалось. Умершая в 1911 г. Иоганна Пёльцль[-младшая], бывшая одной из трех наследниц, оставила после себя 3800 крон. Сумма, унаследованная Кларой Гитлер, должна была быть примерно такой же".
   Последняя информация порождает целое дерево сюжетных вариантов, продвигаться по которому можно крайне ограниченно - ввиду ужасающего дефицита информации.
   Можно, однако, предположить, что о завещании Вальбурги было кое-что известно заранее - она сама могла об этом публично сообщить, не ожидая при этом никакой опасности для себя ни со стороны любимой сестры Иоганны-старшей, ни со стороны ее мужа Иоганна Баптиста Пёльцля (он уже мог умереть к моменту составления завещания, напомнив этим, кстати, и Вальбурге о том, что все мы смертны, и именно этим актом и вдохновить ее задуматься о посмертной судьбе ее собственных средств), ни со стороны уже их наследников. Если так и было, то в последнем она жестоко ошибалась, поскольку среди ее наследников определенное место занимал и Адольф Гитлер. Он (совместно с сестрой Паулой) был наследником и своей матери, и, потенциально, бездетной горбатой тетки Иоганны-младшей.
   До денежек этой последней, как мы увидим, Гитлер сумел позднее непосредственно добраться; тогда же мы разъясним, что Мазер очень неточно расценил наследство, оставшееся после Иоганны Пельцль-младшей - оно было значительно большим.
   Но едва ли слухи о таком завещании абсолютно точно отражали его текст, обнародованный, естественно, только после смерти Вальбурги.
   Здесь имеет смысл обратиться к рассмотрению и возможных мотивов такого завещания.
  
   Напоминаем, что в 1888 году Иоганн Непомук умер, не оставив ни гроша денежных средств своим наследникам. Ходили, повторяем, слухи, что еще при жизни он передал все деньги семейству Алоиза Гитлера - и мы постарались показать, что это было не так.
   Но ведь какие-то легальные деньги должны же были существовать у богача Иоганна Непомука, если только он сам не собирался умирать, покончив жизнь самоубийством и заранее подгадав к этому моменту завершение растраты всех своих наличных накоплений - о таком теоретически возможном варианте абсолютно ничто не свидетельствует! В то же время, повторяем, из текста его завещания однозначно следовало, что никому никаких денег по наследству он оставлять был не намерен. Следовательно, деньги, которые требовались ему до самого момента смерти (да и на похороны!), заранее находились у кого-то другого. Этому кому-то другому должен был достаться и остаток этих денег, который мог быть весьма не малым, и этот кто-то должен был тогда об этом тщательно помалкивать - с учетом всей нервозности, сложившейся вокруг наследства Иоганна Непомука!
   Завещание Вальбурги дает естественный ответ на предположение о том, кому же достались эти деньги.
   Учитывая нашу гипотезу о том, что накануне смерти Иоганна Непомука против него мог образоваться заговор его родственников и наследников, теперь мы должны отметить, что к этому общему заговору едва ли могла принадлежать Вальбурга. Конечно, мы ничего не знаем о том, когда и как умер ее собственный муж; не знаем даже и о том, были ли у нее собственные дети, которых она, возможно, пережила. Но весьма вероятно, что у нее не могло быть никаких личных претензий к Иоганну Непомуку, какие могли иметься у ее старшей сестры Иоганны и у ее дочери Клары.
   Поэтому естественным было бы и то, что и Иоганн Непомук должен был по-иному отнестись именно к Вальбурге, избрать ее в качестве ближайшей наперстницы и еще при жизни облагодетельствовать ее деньгами - в ущерб всем остальным.
   Теперь, много лет спустя, у Вальбурги мог возникнуть мотив как-то исправить такую несправедливость - хотя бы после собственной смерти.
   Естественно, что и облегчить душу, и заполучить какую-то моральную признательность от старшей сестры и племянниц Вальбурге хотелось еще при жизни - отсюда и мотивы разглашения сведений о завещании.
  
   Из текста завещания однозначно следует, что три дочери Иоганны-старшей являются наследственницами независимо от того, кто из старших - Иоганна-старшая или сама Вальбурга - умрет в первую очередь. Таким образом, хронологический порядок смертей Вальбурги и Иоганны-старшей вроде бы не играл никакой роли для действия этого завещания.
   Но, во-первых, это было не совсем так: если бы Иоганна-старшая умерла раньше, то это могло дать повод Вальбурге для пересмотра завещания и изменения его. Во-вторых, повторяем, о характере этого завещания предварительно могло быть известно лишь в самых общих чертах. Юный Адольф Гитлер, например, мог самолично слышать в Шпитале в 1902 году от самой Вальбурги или в чьей-нибудь передаче такую, допустим, броскую фразу: когда она умрет, то все достанется Иоганне и ее дочерям.
   Адольф же Гитлер был вовсе не такой человек (наверняка - и в самом нежном возрасте), чтобы пренебрегать подобными выгодами!
   По этой части психология Гитлера была и оставалась в течение всей его жизни столь же ясной и понятной, какой была у наглого и жизнерадостного Буратино, сочиненного А.Н. Толстым и заметно отличающегося от его прототипа - Пиноккио. Напомним, как решал Буратино математические задачи:
   - У Буратино было два яблока. Некто взял у Буратино одно яблоко. Сколько яблок осталось у Буратино?
   - Два!
   - Почему???
   - Так и позволит Буратино какому-то некту забрать у себя одно яблоко!
   Вот и у Гитлера в таких ситуациях не возникало вариантов!
  
   Такая диспозиция создает дополнительные варианты при анализе конфликта Адольфа с его отцом Алоизом.
   Последний, конечно, должен был настаивать на скорейшем убийстве Иоганны-старшей, поскольку его ничто не интересовало, кроме немедленного извлечения сокровищ Иоганна Непомука, чему, предположительно, продолжала мешать его теща. Наследником же Вальбурги Алоиз оказывался лишь очень теоретически - только после смерти своей жены, которая была моложе его на 23 года, да и несколько тысяч крон, в оценке порядка которых он, вероятно, не сильно ошибался, не должны были его особенно волновать.
   Адольф же, которого время совсем не так поджимало, как его отца, вполне готов был сохранять жизнь своей бабушке до того момента, пока она не унаследует деньги от Вальбурги. К тому же такая затяжка дела по овладению сокровищами Иоганна Непомука отодвигала и неприятнейший момент, в который Алоиз должен был обнаружить, что его сын с ним нечестен и втянул его уже в целую серию бессмысленных убийств.
   И тут нашла коса на камень: Алоиз настаивал на необходимости убийства Иоганны-старшей, а Адольф был гораздо более заинтересован в первоначальном убийстве Вальбурги; последнее же затем неизбежно, из соображений осторожности и безопасности, заставляло откладывать последующее убийство Иоганны-старшей; обратный же порядок убийств мог начисто лишить Адольфа наследства Вальбурги - этого, по крайней мере, нельзя было заранее исключить.
   В итоге в качестве разрешения такого конфликта и должен был быть убит в первую очередь Алоиз, договариваться с которым стало невозможно.
   Алоизу Гитлеру предстояло стать первым, кого Адольфу Гитлеру категорически не удавалось подчинить своей воле; в их ряду - Грегор Штрассер, Эрнст Рем и даже Герман Геринг, которого лишь ненадолго спасло от окончательной расправы исчезновение самого Гитлера с политической сцены.
   Потом, вслед за Алоизом, дошла очередь до Вальбурги, и лишь затем - до Иоганны-старшей.
  
   Автор вполне осознает, что может показаться кое-кому из читателей (а может быть - всем без исключений) полным идиотом или сумасшедшим (второе автора устроило бы больше!).
   Действительно, высказав одно или два предположения в отношении возможно насильственного характера кое-каких сомнительных смертей, автор затем пытается делать то же самое и в отношении чуть ни всех смертей подряд! Конечно, это может показаться, мягко говоря, странноватым!
   Однако виновны в этом, все-таки, не мы, а просто именно такова логика систематических убийц.
  
   В Москве двадцатых годов получила, например, громкую известность следующая уголовная история - абсолютно достоверная и позднее неоднократно описанная в специальной литературе.
   На окраине, где-то на Шаболовке, жил ничем не приметный мужичок и держал по существу крестьянское хозяйство. Регулярно по базарным дням он приводил на рынок продавать свою корову - торговля животными производилась на Птичьем рынке, который тогда (и много позднее) размещался на Трубной площади. Приобретение коровы - дело серьезное (стоили они тогда немало!), и, естественно, сопровождалось всякими сопутствующими разговорами. Продавец продавал корову только тем, кто приезжал из неближних деревень и не имел родственников и знакомых в Москве, которые сразу могли бы поднять тревогу по поводу исчезновения человека.
   Затем это серьезное дело - покупку коровы - полагалось по русскому обычаю обмыть, т.е. отметить выпивкой. Для этого продавец приглашал покупателя к себе домой, и они долго, со все той же коровой, брели через почти весь столичный город (тогда еще совсем маленький) с Трубной на Шаболовку, где, заодно, гостю предлагалось и заночевать. В результате покупатель бесследно исчезал, а продавец через некоторое время снова приводил на рынок все ту же корову - и цикл полностью возобновлялся.
   Такие серийные убийцы - не сверхъестественная редкость для любых стран и любых времен.
   Уголовный розыск существовал тогда без компьютеров, и прошло немало времени, пока многочисленные заявления из различных деревень о пропаже людей, уехавших в Москву для покупки коровы, оседавшие в различных территориальных органах, не оказались на столе у одного следователя. Шаблонные действия преступника позволили без проблем его вычислить. Понятно, что его судили, и понятно, что расстреляли.
   Защитником его был адвокат Н.В. Коммодов, печально знаменитый двусмысленными ролями, которые он играл на крупнейших политических процессах двадцатых-тридцатых годов; на последнем из Московских процессов, где в 1938 году судили Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоду и прочих "врагов народа", Коммодов защищал несчастного профессора Д.Д. Плетнева - одного из первых в СССР "врачей-отравителей".
   Бывший, к сожалению, друг автора этих строк историк Е.В. Михайлов-Длугопольский был в юности знаком с Коммодовым и пересказывал с его слов такую притчу.
   Коммодов как-то спросил этого подсудимого с коровой: как же он мог убить стольких людей?
   Беседа происходила в комнате с застекленным окном, по которому ползали мухи. Подсудимый раздавил пальцами одну из них и сказал: для меня так же запросто раздавить и человека!
   Просто и понятно!
   Только вот автор этих строк почему-то после этого рассказа старался не убивать мух, а увидев их на стекле (в современной Германии это, надо сказать, довольно редкое зрелище!), неизменно вспоминал эту историю.
   Образ Земного Шара в виде стеклянного глобуса, по которому ползают мухи-люди, это, согласитесь, не самая привлекательная штука, но вполне удобный способ видения реальности для Гитлера и прочих привычных убийц!
  
   Понятно, что когда продавец коровы продал ее уже два или три раза, то ничто не мешало ему сделать то же и в десятый, и в двадцатый раз - кто же их, мух-то, считать будет?! Вот и не остановился он вовремя!
   Это - естественное и достаточно стандартное поведение серийных убийц: первое убийство может происходить по очень нестандартным мотивам и сопровождаться нестандартными обстоятельствами. Но успех, легкость и безнаказанность происшедшего уже диктуют возможность поставить такое дело на поток. Вот и упоминавшая маркиза де Бренвийе свое предполагаемое первое убийство (собственного отца) осуществила, вероятно, из личной мести. Зато последовавшие убийства двух ее братьев совершались уже разумно и хладнокровно - ради получения наследства!
   Если Адольф Гитлер уже убил одного только своего родственника (неважно - которого именно) и благополучно пережил это - т.е. не бежал на край света (подобно его старшему брату), не сошел с ума (заметно для окружающих), не покончил самоубийством, не спился, а продолжал спокойно жить и поживать, то какая ему была затем разница, скольких он еще убьет: еще одного, еще двух, еще десять миллионов, еще двадцать?!
   Точно так же не столь уж и важно, действительно ли все перечисленные лица были убиты Адольфом или кто-либо из них умер естественной смертью - это лишь незначительно усиливает возможные разночтения в общем списке всех жертв Гитлера.
   В наши дни находится множество людей, которые спорят с пеной у рта: - Нет, было убито не шесть миллионов, а больше! - Нет, было убито не шесть миллионов, а меньше!
   Не будем спорить с людьми, находящими смысл в таких спорах (сплошь и рядом - совсем не невинных по внутренней сути!), а укажем лишь на то, что самого Гитлера это нисколько не могло волновать: сколько надо - столько и убили: решающую-то роль играет вопрос, целесообразно это или нет!
   Не будет же он лишних убивать - он же не зверь и не какой-то там Дзержинский! Вон о нем сколько хорошего и интересного написано: он и маму любил, он и папу любил, он и художник, он и архитектор, он и всю Германию покрыл сетью новейших автодорог! Скольких надо, стольких, повторяем, и убил - ну, может быть, немножко меньше, чем надо - не все же у него получилось!
   И ни у кого не может все получаться!
  
   Зафиксируем достигнутые позиции: в 1902 году у Алоиза и Адольфа был мотив для убийства Иоганна Баптиста Пёльцля; в 1903 году у Алоиза был мотив для убийства Иоганны-старшей, но для Адольфа он был недостаточен; зато у Адольфа был мотив для убийства Вальбурги, а у Алоиза его не было совсем.
   В результате возник конфликт, а по мере его развития у Адольфа созрел мотив для убийства Алоиза. Затем у Адольфа возникла принципиальная возможность без помех заняться убийством Вальбурги; после же 1903 года можно было вернуться и к убийству Иоганны-старшей.
   Отметим и такой психологический нюанс: нервному и впечатлительному Адольфу было бы некомфортно надолго оставаться без активности после такого неприятного дела, как убийство любимого отца; следовало это чем-то перебить или как бы закусить по-людоедски такую неприятную психологическую трапезу, плохо перевариваемую душой и чреватую неспокойными снами, - вот и Вальбурга вполне могла сгодиться на роль такой закуски, и уже не так важно было, насколько это было выгодным! Попутно возникал мотив настоять на своей правоте в незаконченном споре с отцом - пусть и пост фактум!
   Вот и убийство Иоганны-старшей могло оказаться окончательным расчетом во всем этом сюжете: Адольф должен был завершить исходный спор, доказав и себе самому, и покойному отцу, что он вовсе не чрезмерно осторожничал и не отлынивал от неприятной и опасной работы, а просто раньше убивать эту бабушку было не целесообразно, а вот теперь стало целесообразно!
   И эта правота в споре была для него, возможно, даже поважнее, чем действительно рациональная необходимость такого убийства в 1906 году: ему требовалось поставить завершающую точку во всем этом деле, дабы не мучиться впредь сомнениями в собственной правоте! Впрочем, к этой ситуации мы еще вернемся.
   Возможности же для всех этих убийств у Адольфа в принципе имелись, но мы не знаем деталей, позволяющих однозначно выяснить, были ли эти возможности реализованы на самом деле.
   Все эти убийства объединяются и одним общим мотивом: Адольф был очевидным наследником всех умерших - а это вполне весомый и стандартный мотив множества раскрытых и нераскрытых преступлений, совершенных и продолжающих совершаться в мире, управляемом наследственным правом, - и Гитлер тут вовсе не оригинален!
   Наши предшественники, тысячи профессиональных историков, славно потрудились, но их интересовали совсем иные подробности жизни и деятельности Гитлера, а интересующих нас подробностей они не припасли для нас в должных объемах и с нужными нюансами. Теперь же объективная ситуация такова, что требуются усилия еще десятков или сотен специалистов, чтобы окончательно разобраться в тех вопросах, которые поставлены в данной книге - если, конечно, это кому-нибудь захочется.
   И прежде всего нужны усилия гробокопателей и экспертов по выявлению отравлений мышьяком.
  
   Описания смерти Алоиза Гитлера, приведенные выше, никак не могут вооружить нас критерием для проверки нашей гипотезы: это вовсе не протоколы полицейского типа, позволяющие оценить, похоже ли это на отравление мышьяком.
   Нет и медицинского заключения относительно причин смерти Алоиза - оно всем показалось излишним. Понятно, что на окружающих не могла произвести особого впечатления внезапная смерть этого пьянчуги, которому, повторяем, шел уже шестьдесят шестой год, - в кабаках это явление обычное.
   Нет и сведений о том, присутствовал ли при смерти отца Адольф Гитлер, про которого, однако, известно, что он продолжал жить в то время в родительском доме: лишь после этого, "весной 1903 г. он переезжает в школьное общежитие в Линц".
   В любом варианте никто не смог бы заподозрить Адольфа в отцеубийстве: помимо чудовищности самого такого факта, никому не могли прийти в голову и главные возможные мотивы этого преступления - Алоиз же не был в данный момент основным получателем наследства от отца.
   Правы ли мы в своих очередных гнусных подозрениях или нет, но зато понятно, где нужно искать правильный ответ.
   Ведь недаром же достопочтенный патер Иоганн Хаудум, бывший однокашник Гитлера, так заботился о том, чтобы могила родителей Гитлера сохранилась "во веки веков" - там-то и находится ответ на вопрос, правы мы или нет.
  
   Разумеется, не будет преувеличением считать, что описанные эпизоды 1902 и 1903 года оказались кульминацией всей жизни Гитлера. Они дают вполне однозначный ключ к пониманию его личности и к пониманию его будущности, равно как и печальной будущности многих миллионов людей.
   Можно полагать, что до начала 1902 года Бог еще сохранялся в душе юного Адольфа в каком-то более или менее обычном виде, в каком он существует во множестве душ и других людей. Убийство деда должно было с этим покончить - и для этого было достаточно даже не самого убийства, а намерения к нему.
   Ответственность за это убийство, конечно же, должен был принять на себя Алоиз Гитлер - наверняка в той или иной форме он это и сделал, успокаивая Адольфа, а заодно узурпировав, таким образом, место Бога в душе сына - но ненадолго.
   Для Адольфа должно было стать невероятным открытием, что такие поступки можно вообще совершать, а потом убедиться и в том, что это и практически возможно - притом совершенно безнаказанно! Но при этом Адольф, в отличие от отца, еще должен был знать, что дед убит почти совсем понапрасну, посольку едва ли он был столь уж существенной помехой к завладению сокровищами! А потому Адольф - не меньший, а по существу - больший виновник в этом убийстве, чем его отец!
   Акт отцеубийства стал уже завершением богоборчества в душе Гитлера - отныне он сам стал своим богом, об этом однозначно свидетельствуют все его последующие высказывания и поступки.
   Еще совсем юный Гитлер обрел, таким образом, в своих собственных глазах совершенно невероятный демонический статус, возвышавший его над любыми злодеями в человеческом облике - это придавало ему уникальное ощущение собственного превосходства, обеспечивая действительно колоссальное преимущество в любых конфликтах и столкновениях. Он всегда готов был пойти дальше любого своего соратника или соперника; оставалось лишь научиться рационально пользоваться таким преимуществом - и Гитлер почти всю оставшуюся жизнь не старался уклоняться от ситуаций, требовавших проверки всех его внутренних сил, хотя решаться на такие проверки ему иногда бывало очень и очень непросто.
   Регулярно самоутверждаясь в своем уникальном статусе, он все выше и выше поднимал его - и в конце концов все остальные, как заявил Геринг, становились пылью под его ногами.
   Но для этого они должны были ощущать этот демонический статус Гитлера, признавать его и преклоняться перед ним!
  
   Разумеется, Гитлер не оказывается такой уж совершенно необычайной персоной, невероятным и чудовищным изгоем из всего человеческого рода. Не часто, но подобные возникают - и среди его предков был не один такой.
   Не приходится даже сетовать на то, что таких людей допускают до власти в громадных государствах. Как раз среди власть имущих и попадается немалое число подобных типов.
  
   Нам, конечно, ближе отечественные, российские примеры. Не нужно нас при этом подозревать в антипатриотизме - понятно, что в истории Англии и Франции, например, подобное же встречается в неменьшем изобилии.
   Итак, хорошо известно, например, что Петр I распорядился убить собственного сына.
   Его внук Петр III был убит по распоряжению его собственной жены, Екатерины II, узурпировавшей трон.
   Менее популярны сведения об участии в убийстве собственного отца, императора Павла I, его старшего сына - Александра Павловича, ставшего в результате Александром I, хотя в свое время сведения об этом широко прокатились по Европе и аукались русскому царю еще много лет спустя; нам уже случалось об этом писать.
   Судьба готовила Александру I, казалось бы, сверхъестественное будущее: он заботливо воспитывался собственной бабушкой, Екатериной II, знавшей о жизни и людях буквально все - и убившей, как упоминалось, собственного мужа. Но как раз Александр и не вырос в колоссального антигероя - оказалась слабовата нервная система!
   Известный мемуарист Н.И. Греч отмечал: "Смерть Павла отравила всю жизнь Александра: тень отца /.../ преследовала его повсюду. Малейший намек на нее выводил его из себя" - и приводил характерный пример: "Когда после сражения при Кульме [в августе 1813 года] приведен был к Александру взятый в плен французский генерал Вандам, обагривший руки свои кровию невинных жертв Наполеонова деспотизма, император сказал ему об этом несколько жестоких слов. Вандам отвечал ему дерзко: "Но я не убивал своего отца!" Можно вообразить себе терзание Александра".
   Мало того, эти терзания Александра выходили боком не только ему, но и целым державам и народам: за такой же "намек Наполеон поплатился ему троном и жизнию" - утверждал тот же Греч. Ныне такая точка зрения представляется достаточно весомой.
   Действительно, изгнание Наполеона из России и практическое уничтожение его армии вторжения, завершившись к концу 1812 года, обеспечили России полную свободу рук во внешней политике (безоговорочно, например, избавили от пресловутой континентальной блокады) и предоставили ей роль стороннего и хорошо вооруженного арбитра во всех последующих европейских спорах. Вместо этого Александр I предпочел довести уничтожение Наполеона до самого конца, таская тем самым для других каштаны из огня, и почти на век утвердил мировое преобладание злейшего врага России - Англии. Ничем иным, как личными побуждениями Александра I, такую глупость объяснить невозможно!
   По поводу другой его жизненной коллизии мы уже замечали в его адрес: "Вот ведь как вредно слабонервным людям убивать своих родителей!"
   Другие же российские царственные цареубийцы оказывались попроще, а также и попрочнее нервами, чем Александр Первый.
   В нашей новой книге, в данный момент находящейся в печати, впервые рассказывается о соучастии будущего царя Александра III в убийстве его отца Александра II.
   И все эти царственные убийцы - очень уважаемые люди, высоко почитавшиеся при жизни и весьма ценимые современной российской историей. Что уж говорить о цареубийцах не царственного происхождения - нередко интеллигентных, умных и симпатичных!
   В свое время в Советском Союзе прославляли Николая Кибальчича - он де не только бомбы изобретал и изготавливал, но и проектировал целые космические корабли!..
   Небрезгливость и глупость комментаторов и теперь доходят просто до анекдотов: "От Бога все его труды" - так отозвался об уже цитированном нами Льве Тихомирове в заголовке к предисловию, предваряющему его мемуары, современный автор, М.Б. Смолин, и это - об изувере и террористе, главном из лиц, принявших непосредственное решение об убийстве того же Александра II!
   Что же касается просто убийств близких родственников, то это, естественно, гораздо более распространенное явление, чем цареубийство. Имя таким убийцам (включая неоднократно упоминавшуюся маркизу де Бренвийе) - легион!
   Иногда и такие чисто бытовые трагедии приводили к очень серьезным общественным последствиям.
   Вот, например, 6-8 апреля 1903 года "произошел знаменитый Кишиневский погром: 42 убитых (38 евреев и 4 христианина), 586 раненых и изувеченных, полторы тысячи разгромленных и разграбленных еврейских домов, квартир и лавок.
   /.../ погром нужно было предвидеть, начиная с февраля, когда в Кишиневе возникли слухи об очередном убийстве христианского ребенка, якобы совершенном евреями (официальное расследование показало, что конфликт возник из-за наследства, а убийцей был родной дядя четырнадцатилетнего мальчика). Слухи эти в течение двух месяцев подогревались ничем не пресекаемой пропагандой в правой прессе. Уже начавшийся погром можно было ликвидировать в любой момент; он и прекратился сразу, как только в город были введены войска" - исходный конфликт, заметим, случился в феврале 1903 года.
   Как там в это время обстояло дело с пятнами на солнце или еще с чем-нибудь таким подобным?
  
   В свое время в Советском Союзе очень возмущались и издевались над анкетной системой, в которой попадались, например, такие вопросы, как: Находились ли вы или ваши родственники на территории, занятой фашистскими оккупантами?
   А ведь однажды честный ответ на этот вопрос не позволил, как гласит молва, принять в секретные сотрудники (т.е. - в стукачи) КГБ одного симпатичного молодого человека, ставшего позднее уважаемым (особенно - в Германии) президентом СССР!
   Претендентам на ведущие роли в государствах невредно было бы задавать и вопрос: Не убивали ли вы своих родственников?
  
   Впрочем, Адольфа Гитлера едва ли можно было бы этим смутить: "22 мая 1904 г., когда Адольфу исполнилось уже 15 лет /.../ он прошел конфирмацию и после этого первый раз в жизни побывал в кино" - какой хороший, благовоспитанный и законопослушный мальчик!
   Иногда, однако, Гитлер позволял и себе закусить удила и выплеснуть наружу свои истинные чувства, что привело однажды к заметному повороту в его школьной карьере, с 1900 года, как упоминалось, не блещущей успехами: "В сентябре 1904 г. Гитлер объявляется в государственном высшем реальном училище в Штайре /.../ и подает заявление о приеме в четвертый класс. Причина этого перевода долгое время оставалась в тени и давала повод для самых разнообразных предположений. Так, например, политические противники в 1923 г. утверждали, будто Гитлер вынужден был покинуть училище в Линце из-за того, что во время причастия выплюнул просвиру и положил себе в карман. После того как газета "Мюнхенер пост" 27 ноября 1923 г. [дело происходило после подавления Мюнхенского путча, а Гитлер в это время сидел в тюрьме] рассказала об этом святотатстве молодого Гитлера, "Байришер курир" 30 ноября 1923 г. дал волю своей фантазии и сообщил, что этот случай привел в Линце к "большому скандалу"" - Мазер явно возмущен такими инсинуациями в адрес его любимого героя!
   Какие пустяки - имеем теперь право воскликнуть мы!
   Но в пустяках-то и проглядывает человеческая сущность, как справедливо учил Зигмунд Фрейд!
  
   Об Адольфе Гитлере, повторяем, опубликовано множество психологических, психиатрических и психоаналитических изысканий.
   Какова же им цена, если они не учитывают факты (пусть и гипотетические!), изложенные нами непосредственно выше?
  
  
   3.4. Гитлер добирается до сокровищ.
  
   По поводу всего прошедшего и последующего вспоминается фраза, прочтенная когда-то в "Пиквикском клубе": Ну теперь все в порядке, - как сказал король, отрубив головы членам парламента!
   По какой бы причине ни умерли сначала дед, а потом и отец Адольфа Гитлера, но теперь он совершенно спокойно, без помех, советов, указаний и приказаний с чьей-либо стороны, мог готовиться к завершению операции по извлечению сокровищ Иоганна Непомука.
   Начинать же ему нужно было с другого.
  
   Где и как должен был хранить свои нелегальные накопления сам Алоиз Гитлер?
   Возможных вариантов два: в личной сейфовской ячейке в банке или в тайнике в собственном доме. Оба варианта имеют плюсы и минусы. Деньги в банке недоступны ни для кого другого и гарантированно застрахованы от кражи или пропажи (если банк не обанкротится, риск чего был в те времена не велик - при грамотном выборе конкретного банка), чего не скажешь о тайнике в доме, в принципе доступном для воров.
   С другой стороны, вышедшему на пенсию чиновнику уже не пристало слишком часто появляться в банке для проворачивания каких-то тайных махинаций, неподконтрольных служащим банка, - это могло вызвать нежелательные кривотолки; тайник же в доме гарантировал от таких побочных неприятностей и всегда находился под рукой, а не только тогда, когда банк был открыт для посетителей.
   Оптимальным, очевидно, было бы и то, и другое: крупные суммы изредка извлекать из банковского сейфа (или класть их туда - но это относилось еще ко времени до выхода Алоиза на пенсию), а суммы помельче извлекать из той части, что запрятывалась в собственном доме.
   С 1895 года собственные дома постоянно были в распоряжении Алоиза (дом в Вёрнхарстсе, существовавший с 1888 года, был не в счет, т.к. находился на отлете), за исключением паузы с июля 1897 по ноябрь 1898, когда, как упоминалось, семейство жило на съемных квартирах. Зато потом дом в Леондинге пребывал в полном распоряжении Алоиза. Разумеется, этот специалист по тайникам должен был оборудовать и подходящие для себя - особенно с учетом ожидания того, что он заполучит сокровища Иоганна Непомука, которые также предстояло разместить частично здесь же, а частично в банке. Оборудование тайников, очевидно, и произошло в период между ноябрем 1898 и февралем 1899 - между приобретением дома и переездом в него всего семейства.
   Адольф, уже втянувшийся в операцию выслеживания шпитальского клада, должен был бы рано или поздно об этом догадаться. Кто знает, не было ли это еще одним мотивом обострения отношений с отцом: тот мог обнаружить, что сын приглядывает за ним - с целью установить местонахождение его собственного, Алоиза, тайного хранилища. Больно уж двусмысленно выглядит зафиксированное Фестом наблюдение: "вполне правдоподобна /.../ описанная Гитлером атмосфера продолжительной напряженности, причиной которой было частью несходство темпераментов, а частью и решение отца осуществить давно лелеемую /.../ мечту /.../ уйти на пенсию, чтобы, освободившись наконец от груза служебных обязанностей, отдаться безделью и удовлетворению собственных наклонностей. Для сына такая перемена означала самое непосредственное ограничение свободы в доме - вдруг он повсюду стал натыкаться на крупную фигуру отца, постоянно требовавшего уважения и дисциплины и воплощавшего свою гордость за достигнутое и претензии на безоговорочное послушание, так что именно в этом, а не в конкретных разногласиях по поводу выбора профессии и скрывались, по всей вероятности, причины конфликта".
   Когда Адольф перестал повсюду натыкаться на крупную фигуру уже умершего отца, то получил возможность быстро и решительно разобраться с созданными отцом тайниками, проявив для этого все свое искусство и умение, воспитанные тем же отцом.
   Понятно, что ключ от банковского сейфа, равно как и вполне легальный банковский счет Алоиза, должна была унаследовать его жена Клара. Позднее это создало запутанную финансовую ситуацию: никто по сей день не может разобраться в том, сколько же реально денег унаследовали ее дети уже после ее смерти (к этому нам еще предстоит возвращаться), и ясно, что незаконные накопления Алоиза, хранившиеся в банковском сейфе и перешедшие к Кларе, а потом не известно как и к кому, и не позволяют, и не позволят устранить сложившуюся неопределенность.
   Зато совершенно ясно, как должен был распорядиться с деньгами, обнаруженными в тайнике отца в доме, сам Адольф: полностью присвоить их себе самому, ни с кем не поделившись - вспомним тут Буратино с яблоками!
  
   Сколько он мог обнаружить в доме денег, спрятанных отцом? Этого мы, конечно, абсолютно не знаем.
   Обратим, однако, внимание на возраст Адольфа в то время: ему было тринадцать лет. Едва ли до этого момента в его безраздельном распоряжении оказывались суммы более пяти, максимум - десяти крон: он ведь жил с родителями и на полном их обеспечении и не нуждался ни в каких объективно обусловленных значительных тратах. Лишь позднее, после весны 1903, когда он уже жил в общежитиях или на съемных квартирах, его могли снабжать чуть большими суммами на его содержание, скажем - на месяц, на дорогу туда и обратно и т.д. - но все это было впереди. Еще и при живом отце его могли послать сбегать в лавку за покупками или ему приходилось расплачиваться в ресторане за пьяного отца, но в таких случаях это были уже не его деньги, да и тогда реальные суммы ограничивались, скорее всего, указанным верхним пределом - это ведь были, напоминаем, немалые деньги!
   Следовательно, он должен был бы почувствовать себя миллионером, если бы завладел вдруг собственной суммой в сто крон, и супермиллионером, если бы их оказалась тысяча, а ведь реально, конечно, денег могло быть и много больше!
   Последующие события заставляют полагать, что доставшихся денег хватило ему самому весьма надолго: как минимум до самой осени 1905 года. Если даже допустить, что он тратил на себя по 50 крон в месяц (а следовательно - ни в чем себе не отказывал в масштабах тогдашнего возраста и социального положения), то за два с половиной года ушла сумма в 1500 крон - вполне реальная вещь!
   Понятно, что для комфортного самоощущения Адольфу хватило бы тогда и много меньшего. Конечно, лишь он один мог судить о том, много ли было у него в то время денег или мало - но он никогда об этом ничего не вспоминал.
   Все его поведение, однако, сохранившееся в памяти окружающих, и объективные данные его тогдашней жизни создают очень ясную и точную картину, по сей день, однако, остающуюся нерасшифрованной.
  
   Вся эта ситуация должна была оказать на него чрезвычайно сильное влияние - причем в относительно различных аспектах.
   С одной стороны, он должен был утвердиться в сознании собственной профессиональной пригодности к обнаружению и тайному вскрытию тайников - и с гораздо большим оптимизмом готовиться к последующей встрече с сокровищами Иоганна Непомука.
   С другой стороны, он удовлетворял на ближайшее время свои собственные вожделения, становился в своих самоощущениях относительно обеспеченной и финансово независимой фигурой, свободной от необходимости клянчить деньги на сладости, игрушки, пиво и что-либо еще.
   Поэтому он утверждался и в возможности еще более обстоятельно, грамотно и не торопясь продолжать подготовку все к тому же похищению шпитальских сокровищ, уже не терзаемый и не раздражаемый понуканиями отца.
   Это напоминает известный детский анекдот:
   - Бабушка, а ты умрешь?
   - Умру.
   - И тебя в землю закопают?
   - Закопают.
   - Глубоко?
   - Глубоко.
   - И ты оттуда уже никогда не вылезешь?
   - Не вылезу.
   - Вот когда я твою швейную машину крутить буду!!!
   Для этого, согласитесь, вполне стоило убивать собственного отца!
   И очень даже стоило!
  
   Бывают богатые от рождения люди - и у них в детстве и юности возникают собственные проблемы.
   Бывают бедные от рождения люди - и у этих имеются собственные проблемы, но совсем иные.
   Адольф Гитлер удивительнейшим образом не принадлежал ни к тем, ни к другим. У Адольфа теперь образовалась совершенно оригинальная индивидуальная проблема, крайне редко возникающая у детей его возраста: он ощущал себя свободным, материально независимым и обеспеченным человеком - и, вполне возможно, действительно объективно был таковым - по крайней мере на ближайшие несколько лет, а его упорно заставляли тратить время на учебу - и какой в этом был теоретический и практический смысл?
   Сделать карьеру, чтобы заработать много денег, а затем оказаться совершенно свободным, как его собственный отец?
   Но ведь у него, Адольфа, было уже вполне, как он считал, достаточно денег, а позднее он мог и собирался обзавестись еще большим их количеством, о котором только мечтал его отец, - и сразу очутиться в конечной точке отцовского маршрута, но в несоизмеримо более раннем возрасте!
   Известен такой анекдот с определенным расистским душком:
   Европеец спрашивает у африканца, развалившегося в тени пальмы:
   - Что ты тут лежишь и ничего не делаешь?
   - А что делать? - спрашивает в ответ тот.
   - Заберись на пальму, нарви плоды, отнеси на рынок и продай - заработаешь деньги.
   - Зачем? - спрашивает тот.
   - Сделаешь так много раз, заработаешь много денег, купишь грузовик и будешь возить еще больше товара.
   - А дальше? - спрашивает африканец.
   - Дальше наймешь других людей, они будут работать на тебя, а ты сможешь ничего не делать.
   - Так ведь я и так ничего не делаю!
   Вот почти в положении такого придуманного африканца и оказался школьник Гитлер!
  
   При этом он не имел никакой возможности объяснить окружающим, даже - собственной матери, объективные основы такой странной жизненной позиции, никому не понятной тогда и не понятой позднее ни одним историком.
   Ему приходилось постоянно исполнять ученические обязанности, совершенно, как он считал, ему не нужные, и он мог отвечать только упорным сопротивлением - подрывом дисциплины и безобразной успеваемостью, абсолютно, конечно, не соответствующей его природным интеллектуальным качествам и его уже закаленной непреклонной воле практически законченного профессионального убийцы, действующего в своих собственных интересах.
  
   К лету 1905 года все эти мучения со второгодничествами (он уже дважды оставался на второй год) и переводами из училища в училище завершились - с учением-мучением было окончательно покончено.
   Последующие детали его личного поведения, несколько раздражающие его здравомыслящих биографов, нуждаются в определенной коррекции: "После смерти отца мать продает их дом в Леондинге и перебирается в Линц. Гитлеру уже шестнадцать лет, у него нет никакого иного дела, как слоняться по дому; благодаря тому, что мать получает за потерю кормильца приличную пенсию, он может не забивать себе голову планами на будущее, а предаваться видимости привилегированного ничегонеделания, которое ему так нравится. Ежедневно он совершает променад по принятым для прогулок местам города, регулярно бывает на представлениях местного театра, вступает в музыкальный кружок и становится читателем библиотеки Общества народного просвящения. /.../ Согласно описаниям, которыми мы располагаем, Гитлер был долговязым, бледным, робким и всегда тщательно одетым юношей, обычно он ходил, помахивая тросточкой с набалдашником из слоновой кости, и по внешнему виду и поведению казался студентом. /.../ у него не было конкретного занятия" - глубоко несимпатичный по сути образ бездельника, паразитирующего на пенсии, получаемой его больной и озабоченной матерью.
   Понятно, что это не имеет никакого отношения к действительному состоянию тогдашнего Гитлера - не в том смысле, конечно, что Гитлер был симпатичным, а в том, что он был тогда совсем другим! Дорогая трость и все прочее - это, конечно, не на деньги матери, а на деньги отца, доставшиеся ему еще в 1903 году.
   Бедственное положение матери, конечно, тоже сильно преувеличено.
  
   В 1905 году семья состояла из самой Клары, ее младшей сестры горбатой Иоганны-младшей, шестнадцатилетнего Адольфа и девятилетней Паулы. Ангела, старшая дочь Алоиза, вскоре после смерти отца, в сентябре 1903 года, вышла замуж за чиновника Лео Раубаля и покинула родительский дом. Заметим притом, что муж Ангелы жил в Вене - и она переехала в столицу.
   Клара после смерти мужа получала пенсию - на себя 100 крон и по 25 крон на каждого из двоих детей, итого 150 крон в месяц. Это было, напоминаем, больше, чем зарабатывал тогда Муссолини в поте лица на двух работах и вдвое больше, чем получали начинающие учителя и чиновники. Семейная пенсия стала меньше только на 33 кроны в месяц, чем ранее получал отец, но притом семья сократилась почти одновременно на двух едоков из прежних шести - выбыли сам покойник и Ангела; причем Алоиз, конечно, в своих ресторанных застольях просаживал денег больше любого другого члена семьи. Так что, возможно, оставшаяся семья даже улучшила свое финансовое положение после 1903 года.
   Заметим, что такой финансовый исход смерти Алоиза прекрасно просчитывался еще до его смерти!
   Еще при жизни Алоиза одна комната в доме в Леондинге сдавалась одинокой жиличке - некоей Элизабет Плеккингер, и это продолжалось вплоть до продажи дома. Да и ульи с пчелами, теперь никому не нужные, тоже были проданы.
   21 июня 1905 дом в Леондинге был продан - номинально за 10 тысяч крон. При этом, очевидно, был погашен упоминавшийся старый долг, перенятый Алоизом от прежнего домовладельца - 2520 крон, так что выручка составила 7480 крон. Каждому из троих детей досталось по 652 кроны; Ангела свою долю получила, а доли Адольфа и Паулы (всего - 1304 кроны) были отложены в банк. Оставшиеся 5500 крон Клара положила в банк под четыре процента, приносившие 220 крон в год.
   В солидной квартире, нанятой в Линце, Клара открыла небольшой пансион, тоже приносивший доходы, частично или полностью покрывавшие стоимость аренды помещения.
   Еще до этого, заметим, Клара должна была получить наследство после смерти собственного отца в 1902 году, но это последнее могло быть очень небольшой суммой.
   Так или иначе, но ни о каком бедственном положении семьи речи быть не может. При этом ни слова, почему-то, не сообщается о суммах, которые должны были находиться на банковском счету Алоиза к моменту его смерти; они, конечно, могли быть не очень велики и должны были основательно уменьшиться расходами на его похороны.
   Но Кларе, напоминаем, должны были достаться еще и нелегальные деньги мужа, спрятанные в ячейке его банковского сейфа - и это совершенно неопределенная величина, но измеряемая, скорее всего, тысячами крон.
  
   С бездельем поведение Адольфа также не имело ничего общего, как не был бездельником и его отец в свои пенсионные годы: оба они трудились, может быть - с перерывами, но упорно и настойчиво: продолжали анализ исходной информации и готовили конкретные планы достижения целей. С таким же основанием, как их, можно было бы считать бездельниками, допустим, современных астронавтов и космонавтов, выполняющих свою профессиональную работу лишь относительно кратковременно и далеко не каждый год.
   Таким оставался и Гитлер в Линце в 1905 году: "один из жильцов пансиона, который держала его мать, рассказывал впоследствии, что порой Гитлер начинал вдруг рисовать во время обеда, нанося как одержимый, на бумагу наброски зданий, арок и колонн. Конечно, в этом сказывалась вполне законная потребность вырваться с помощью искусства из тисков и рамок узкого буржуазного мирка, к которому он принадлежал от рождения, уйти в идеальные сферы".
   Какие, к черту, идеальные сферы? Бред собачий! Абсолютно точно описанная сцена: человеку в голову пришла какая-то совершенно конкретная идея, и возникла срочная потребность ее зарисовать. Относиться же она могла исключительно к какой-то детали шпитальского дома. Лихорадочно же изображенные арки и колонны, естественно, появились сразу вслед за этим, чтобы никто из окружающих, по нечаянности присутствующих тут же, не смог бы понять, что же на самом деле было нарисовано, и не заинтересовался бы этой странной вещью. Остальные рисунки, даже начертанные безо всяких свидетелей, также, очевидно, подвергались аналогичной последующей шифровке, дабы не оставались улики!
   Никакой мечтательности у Гитлера никогда не было, как не принадлежал он от рождения ни к какому буржуазному мирку, а был от рождения пиратом - если не капитанского, то, во всяком случае, офицерского уровня!
   Если бы человек с такими характером и способностями захотел бы стать художником или архитектором, то он и стал бы им - и никто бы ему не помешал! Но у него были совсем иные задачи и проблемы: "Ведь с каким-нибудь определенным трудом, "профессией ради хлеба насущного", как он презрительно говорил, Гитлер связывать себя никак не желает" - вот тут Фест совершенно прав, но это уже не Фест, а сам Гитлер!
   Очевидно, Гитлера в Линце уже могла поджимать нехватка личных денег - и приходилось форсировать дальнейшие события. Отсюда и лихорадочные коррекции прежних, еще вместе с отцом задуманных планов - со всеми необходимыми будущими вариантами проверок на конкретном объекте.
   Гитлер в Линце в 1905 году - это никакой не бездельник. Это - лев, готовящийся к прыжку, а точнее - волк, готовящийся к атаке. И для этой атаки ему, вполне возможно, требовалось еще набраться духу, несколько поутраченному за два с половиной года после убийства отца и сколько-то (сколько - нам в точности неизвестно, но не менее полутора лет) после предполагаемого убийства Вальбурги. Отсюда - и эти бесконечные волчьи петляния по улицам Линца, во время которых он достигал необходимой степени концентрации воли и чувств.
   Хотя Гитлер при этом был и актером - и в его поведении был налет театральности, появившийся именно тогда, в Линце: ему все-таки очень хотелось признания окружающих. Было обидно: он, такой и серьезный, и деятельный, занятый такими важными делами, а никто этого не понимает и никому нельзя это объяснить!
   Отсюда - и неудержимые театральные эффекты: конечно, человеку, абсолютно владеющему собой, вполне можно было бы подождать до конца обеда, а не рисовать при всех за столом. Но, что поделаешь - так хочется выглядеть хоть чуть-чуть таким в глазах окружающих, как с полным на то основанием он выглядел в своих собственных! Позже это стало очень значимым моментом в его поведении, пока новые дела в Вене не захлестнули его.
   Но и сейчас главным было дело.
   И прыжок вскоре последовал!
  
   Понятно, почему для достижения поставленных целей Гитлеру было необходимо бросить учебу: все прежние его попытки приблизиться к запрятанным сокровищам Иоганна Непомука натыкались на непреодолимое противодействие его сверстников - детей шпитальских родственников и их друзей. Когда Адольф бывал в Шпитале на каникулах, тогда и они находились там - и исключить эту закономерность было невозможно.
   Адольфу необходимо было оказаться в Шпитале во внеканикулярное время, когда можно было избавиться от присутствия всех этих соглядатаев: старшие должны были учиться в школах вне Шпиталя, а младшие ходили в местную школу (в которой когда-то учился Алоиз-старший), но тоже, естественно, отсутствовали дома в большую часть дня по будням, находясь в школе. Алоизу при этом требовалось пребывать в Шпитале достаточно долгий срок - чтобы не торопясь и без помех решить все технические задачи, отделяющие его от поставленной цели. Понятно, что это никак не могло сочетаться с его учебой в реальных училищах.
   Но он не мог и не должен был особенно форсировать этот сюжет: во-первых, повторяем, ему до поры до времени хватало добытых денег; во-вторых, ему никак нельзя было обострять отношения с матерью - только ее протекция и обеспечивала его появление в Шпитале. Да и мотив для пребывания в Шпитале должен был быть достаточно естественным и весомым.
   Мать, как известно, до поры до времени препятствовала его оставлению учебы. Не исключено, что эта конфликтная ситуация, не соизмеримая, конечно, с прежними конфликтами Адольфа с отцом (совсем по иным поводам!), вызвала у юноши устойчивое раздражение по адресу любимой матери!..
   Вот тут-то и вспоминается Иоганн Непомук, который, как мы полагаем, совершал совершенно конкретные и результативные действия, когда его раздражали его родственники!..
   Так или иначе, но добиться оставления школы удалось лишь с помощью болезни. Мазер цитирует Гитлера: "И тут мне на помощь пришла болезнь и всего за несколько недель определила мое будущее, ликвидировав постоянный источник споров в доме отца. Ввиду тяжелой легочной болезни врач настоятельно посоветовал матери... ни при каких обстоятельствах не отдавать меня на работу в контору. Посещение училища также следовало приостановить по крайней мере на год. То, на что я втайне надеялся, из-за чего спорил, вдруг стало само собой реальностью... благодаря этому событию. Под впечатлением моей болезни мать наконец согласилась забрать меня из реального училища и разрешила поступить в художественную академию" - последняя приплетена для поддержания классической легенды о конфликте между государственной службой и художественным творчеством. Осенью 1905 никакой речи о поступлении в академию, очевидно, не было, поскольку первая попытка поступления в нее состоялась лишь через два года - осенью 1907!
   Относительно же болезни Мазер глубокомысленно рассуждает: "Чем был болен Гитлер, не установлено. Излишним будет приводить здесь список многочисленных и разнообразных предположений. Известно только, что в 1905 г. он действительно был болен".
   Мы, однако, позволим себе сделать вполне определенное предположение относительно диагноза. Если Адольф оставался совершенно здоровым молодым человеком (а так, по-видимому, и было - по крайней мере до фронтовых ранений), то симулировать серьезное легочное заболевание было не просто. Адольф же, однако, должен был сделаться к этому времени уже профессионалом по применению мышьяка; он наверняка должен был пополнить знания, полученные от отца, знакомством с последними достижениями медицины в этой сфере - даром он, что ли, заделался читателем библиотеки Общества народного просвящения!
   При этом отметим, что симуляция грудной водянки, от которой умерла его бабушка Мария Анна Шикльгрубер-Гитлер, и от которой, как мы полагаем (об этом ниже!), умерла Клара - мать Гитлера, но в степени, безопасной для итогового состояния организма самого Гитлера, требовала от него, несомненно, незаурядной доли мужества и самообладания!.. Тем не менее, на это приходилось идти - иначе поставленная цель оставалась недостижимой!
   "Гитлер счастлив и вместе со своей тоже нездоровой матерью едет на поезде из Линца в Гмюнд, где их встречают Шмидты, родственники из Шпиталя, и подвозят на воловьей упряжке. В Шпитале он попадает в руки врача Карла Кайса из Вайтры, пьет много молока, хорошо питается и быстро идет на поправку. /.../
   Наконец-то он разделался со школой, которую, как рассказывает с его слов друг юности Кубицек, он покинул с чувством ненависти"!
  
   Мы не имеем практически никаких подробностей о жизни и деятельности Адольфа Гитлера с осени 1905 года, когда он переехал в Шпиталь, и до мая 1906, когда он ненадолго оказался в Вене: находился ли он непрерывно это время в Шпитале или циркулировал между Шпителем и Линцем - совершенно неизвестно.
   На этот период приходится лишь одно достоверно известное событие - смерть его бабушки, Иоганны Пёльцль-старшей, случившейся, повторяем, 8 февраля 1906 года в Шпитале (N 24); ее последний прижизненный день рождения, когда ей исполнилось 76 лет (19 января 1906), также пришелся на этот отрезок времени.
   Действительно ли она мешала Адольфу завладеть сокровищами - остается лишь гадать. Возможно, как мы уже упоминали, он просто подводил таким символическим образом черту подо всей операцией, доказывая своему покойному отцу, что он не по душевной слабости отказывался в свое время от исполнения этого убийства!
   В свою очередь это могло оказаться очередным перебором, вызвав определенные подозрения у матери Гитлера, прошедшей, как мы полагаем, также определенную школу убийств мышьяком, как минимум - в теории, под руководством еще Иоганна Непомука. И она могла как-то и чем-то выдать это возникшее у нее подозрение перед сыном.
   Тогда это создавало и определенный мотив у ее собственного сына уже для ее убийства: ему приходилось убирать свидетеля - это во-первых, а во-вторых - совместное проживание двух отравителей под одной крышей, взаимно знающих о таковом совместном качестве, поневоле порождает у каждого из них боязнь быть отравленным - и приводит к спонтанному осуществлению превентивных мер! И третий мотив, общий, повторяем, для всех возможных убийств в этом семействе, начиная с 1902 года, - Адольф наследовал половину ее имущества и финансов (другая половина предназначалась его сестре Пауле).
   Так или иначе, но Кларе Гитлер предстояло умереть от легочного заболевания, но в точности не ясно - того же ли самого, от которого страдал, но вылечился ее сын!
   К этому нам еще предстоит возвращаться.
  
   Эпопея в Шпитале оставила, конечно, весьма значительный след в душе Гитлера, причем весьма особый. На нижеописанных чертах его личности и его поведения останавливали внимание многие, но самым дичайшим образом их не принято связывать со шпитальской эпопеей Гитлера.
   Гитлеру в Шпитале пришлось решить массу частных технических задач, прежде всего - наладить постоянный доступ в дом N 36, в котором и были спрятаны сокровища. Для этого, повторяем, ему, вполне возможно, понадобилось убить бабушку. Но этим, конечно, проблемы не ограничивались.
   Хотя сам он жил совсем рядом - у тетки Терезии в доме N 37, но не известно, запирался ли соседний дом тогда, когда в нем не было никого из постоянных жителей. Если запирался, то организовать изготовление отмычки или чего-либо подобного, конечно, не составляло труда. Наверняка эта задача была разрешена еще при жизни Алоиза. Но и этим решались не все проблемы: нужно было проникать в дом и действовать там бесшумно, не привлекая к дому постороннего внимания - тем более внимания самих хозяев, находящихся, возможно, неподалеку. При этом нужно было и не прозевать их возвращения домой!
   Работы при этом Адольфу предстояло выполнить немало: обнаружить, наконец-то, местонахождение тайника (а он мог оказаться и не один!); создать затем собственный тайник или тайники, коль скоро было решено вывозить клад из Шпиталя частями - об этом мы расскажем ниже.
   Собственные тайники следовало создавать где-то вне непосредственно жилой зоны: кто знает, как в дальнейшем будут складываться личные отношения Адольфа с жителями различных конкретных шпитальских домов; следовало обеспечить себе возможность добираться до спрятанных уже им самим сокровищ независимо от всего этого - лишь приехав в Шпиталь или даже в его ближние окрестности.
   Затем предстояло перетаскать все эти сокровища из старых тайников в новые.
   Что и кто при всем этом могло составлять непреодолимые препятствия - помимо дедушки, бабушки и местных мальчишек, воздействие которых было к весне 1906 года тем или иным способом преодолено?
   Ответ очевиден: конечно - деревенские собаки!
   И вот эти-то брехливые (а может быть - и кусучие) существа, вполне возможно, и составляли абсолютно непреодолимое препятствие для Адольфа в прежние годы! Это-то и было, вполне возможно, истинной причиной того, что Адольф забастовал в 1902-1903 годах, отказавшись подчиняться отцу, и вынужденно пошел на его убийство, не найдя никакого иного выхода из создавшегося тупика!
   Все, что мы знаем о взаимоотношениях Гитлера и собак, не противоречит такой версии!
  
   ""Адольф Гитлер и его собаки" - отдельная глава в жизни нацистского вождя", как сформулировал Гвидо Кнопп. Но ни он сам и никто другой так эту главу и не написали (насколько нам известно) - и это вовсе не случайно, поскольку у Гитлера с собаками складывались вовсе не простые взаимоотношения.
   У Адольфа Гитлера с самого рождения и до начала Первой Мировой войны никогда не было собственной собаки. У его родителей было не принято держать животных в доме - и это вовсе не удивительно. Алоиз, его отец, напоминаем, практически постоянно держал пчел, а пчелы и домашние животные - категории существ, мало подходящих для общения друг с другом. Бывают пасечники, держащие в хозяйстве и собак и умеющие обращаться и с ними, и с пчелами одновременно - что очень непросто. Неудивительно, что Алоиз, с определенными усилиями отвлекавшийся на пчел от своих служебных забот, мог постараться оградить себя от подобных проблем. Отсюда - и все последствия для его детей, лишенных позднее всяких домашних животных.
   При таких условиях дети не приучаются понимать животных - и нередко боятся их. Гитлер, скорее всего, не был исключением из этого правила. Неприязненно он относился, напоминаем, и к лошадям.
   Собаки же (за исключением самых тупых из них) обычно хорошо чувствуют людей (в частности - детей), боящихся их - и нередко сами выступают с инициативами, провоцирующими подобные страхи - и в результате могут возникать вовсе не безобидные развлечения для их жертв. Шпитальские же мальчишки, недолюбливавшие Адольфа, также должны были бы заметить такую особенность их городского родственника - и уж тем более небезобидно подтравливать на него собак.
   Алоиз Шикльгрубер-Гитлер явно не был универсальным гением - и многие стороны людского бытия оказывались сокрыты для него. Он, в частности, выросший от рождения и до шестнадцатилетия среди деревенских псов, мог просто не понимать того, как можно их бояться.
   Это-то и создавало очередной барьер между ним и его сыном и сообщником: Адольфу очень неловко было признаваться перед отцом в такого рода страхах. Тем более, что отец, разумеется, не был в состоянии облегчить и эту проблему сына, возникшую в Шпитале. Зато сыну приходилось ждать отцовского обвинения в неспособности управиться и с такой незначительной проблемой; едва заикнувшемуся на эту тему Адольфу должно было стать это вполне понятным. Отсюда - еще один возможный мотив для назревания и трагической развязки конфликта между ними: ведь страхи и неспособности именно сына и срывали, повторяем, достижение поставленных целей.
   Это - и мотив для того, чтобы уже подросшему Адольфу дополнительно собираться с духом при непосредственном переходе к запланированной операции осенью 1905 года.
   Очутившись в 1905 году в Шпитале в отсутствии все тех же мальчишек и слегка научившись управляться с собственными страхами, Адольф должен был без особого труда приучить к себе в последующие месяцы всех окрестных дворовых собак: ведь деревенские собаки в большинстве - достаточно дружелюбные и не слишком злобные существа, отзывчивые на внимание и ласку. Понятно, что Адольфу нужно было добиться того, чтобы они ему подчинялись, не поднимали тревоги при его подозрительных действиях и даже, по возможности, служили ему охраной, выдавая своим поведением приближение к дому хозяев или кого-либо еще. Адольф был обязан справиться с этой проблемой - и справился в конце концов.
   Совсем не исключено, что в предшествующих блужданиях по улицам Линца Адольф приучал себя "знакомиться" с незнакомыми собаками и учился общаться с ними, но это - только предположение.
   При этом его в целом равнодушное отношение к собакам не изменилось - он не делал позднее попыток завести собаку ни в Линце до 1908 года, ни в Вене в 1908-1913 годах, ни в Мюнхене в 1913-1914, хотя это, разумеется, оказывалось в пределах возможного, хотя и не при всех обстоятельствах, сменявшихся вокруг него в те годы.
   Тем не менее, общение с собаками в Шпитале, очевидно, многому обучило его. И когда в особый, несомненно несчастливый и тоскливый последующий период его жизни, судьба неожиданно столкнула его с бесхозной собакой, то Гитлер ухватился за возможность подружиться с ней.
  
   Гитлер на фронте усиленно изображал из себя чудака, безвредного для товарищей по окопам, поскольку общаться с однополчанами ему вовсе не хотелось - у него с ними было не больше почвы для общения, чем раньше - с мальчишками-одноклассниками.
   Таким он оставался все эти годы - Мазер констатирует: "Из писем Гитлера периода 1905-1918 гг. ясно видно, что писал их человек, страдавший отсутствием контактов и проявлявший внимание к людям только в том случае и до тех пор, пока они были для него полезны и делали то, что он считал правильным. /.../ Он не искал обмена мнениями и не испытывал потребности сомневаться в своих суждениях. Ему нужны были только слушатели, интересующиеся его проблемами и бессловесно внимающие его точке зрения" - понятно, что среди окопной братии найти таковых было мудрено.
   Поэтому: "Он по-прежнему оставался чудаком, который часами просиживал в одиночестве на корточках в углу блиндажа. Единственным его настоящим другом на этой войне был британский "перебежчик", белый терьер. Гитлер назвал его "Фоксель". В течение трех лет четвероногий приятель верно служил своему новому хозяину, пока чья-то зависть не положила конец суровому фронтовому братству: "Этот подлец, который украл его у меня, даже не представляет, что он со мной сделал"."
   Известна и фотография этого "перебежчика" с хозяином и его двумя однополчанами; Гитлер - с усами a`la Буденный, совершенно несоответствующими его позднейшему общеизвестному облику, - узнать его практически невозможно!
   Как говорится: собака - лучший друг человека, но плохо, если лучший друг - собака! Гитлер же с этого времени открыл для себя необременительную возможность находить лучшую дружбу именно с собаками. И когда в двадцатые годы он сумел наладить для себя обеспеченный послевоенный быт (сменившийся затем спокойным же организованным непосредственно для него бытом во время Второй Мировой войны), то общение с собаками стало необходимой составной частью его внутреннего мира и окружающей его обстановки - как было и у его отца с пчелами!
   Для Гитлера держали целый улей собак - небольшой питомник, которым заведывал специалист - фельдфебель Фриц Торнов.
   Общение Гитлера с собаками носило для него сугубо личный, интимный характер (безо всяких намеков с нашей стороны в смысле возможных сексуальных извращений): "Фюрер ужасно злился, если во время игры с собакой его заставали врасплох. Он панически боялся показаться смешным. Его секретарши рассказывали: заметив, что за ним наблюдают, Гитлер тотчас же "грубо" отгонял собаку прочь от себя. Если же животное не повиновалось его воле, он заставлял его почувствовать, что такое плетка".
   При этом Гитлер постоянно проигрывал шпитальскую ситуацию 1905-1906 годов, но только наоборот. Он прекрасно понимал и определенным образом болезненно пережил явную измену, которую совершили шпитальские собаки по отношению к собственным хозяевам, а спровоцировал их на нее он сам - юный тогда Адольф Гитлер. Теперь его навязчивой идеей становилось иметь такую собаку, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит ему самому, - и страшно переживал, обнаружив, что это не получается абсолютно полностью.
   "В собаках Гитлера привлекала возможность полностью подчинить животных своей воле. Однажды врач Фердинанд Зауэрбрух и имперский руководитель прессы Отто Дитрих стали свидетелями припадка бешенства, который случился у фюрера. /.../ Когда врач ожидал в приемной, на него неожиданно бросилась собака фюрера. Ему удалось успокоить животное, и оно в конце концов село возле него, положив лапу ему на колено. В этот момент в комнату вошел Гитлер, увидел происходящее и закричал: "Эта собака была единственным верным мне существом! Что Вы с ней сделали? Я не желаю ее больше видеть! Берите эту дворняжку себе!"" - до практической реализации этого указания дело, конечно, не дошло!
   Автор этих строк прочитал множество книг по поведению животных, сам владел более чем десятком собак и около десятка кошек (кавказские овчарки прекрасно уживались с персидскими кошками - сказывалась, вероятно, близость их исторических родин!), был знаком с серьезными специалистами по воспитанию животных. Адольфа Гитлера автор не отнес бы к мастерам данного жанра. Расписанная "измена" Блонди - пустяк, который нужно уметь терпеть, подобно улыбке любимой женщины, адресованной другому мужчине!
   Но Гитлер не смог бы себя уберечь и от более серьезных измен, поскольку строил свои взаимоотношения с собаками на дрессировке, а не на воспитании любви. Последнее тоже практиковалось им, но это была типичная любовь по расчету, основанная на пищевом поведении - Гитлеру явно не были доступны более высокие материи, по крайней мере - в отношении собак; понятно, чем он взял шпитальских собачонок!
   Хотя в такой оценке, мы, возможно, несколько перегибаем палку!
   "Шпеер рассказывал об одном особенном свидетельстве доверия к нему фюрера. Гитлер разрешил ему присутствовать при кормлении им своей любимой собаки. Посторонним присутствовать на этой процедуре строго воспрещалось.
   Весной 1942 года Адольф Гитлер взял себе молодую овчарку. 20 мая 1942 года Йозеф Геббельс записал в своем дневнике: "В настоящий момент это животное является единственным живым существом, которое постоянно находится близ фюрера. Она спит подле его кровати, а когда он находится в своем спецпоезде - в его купе". С удивлением, которое граничило с завистью, рейхсминистр пропаганды писал, что собака "пользуется у фюрера такими привилегиями, которые никогда не смог бы получить ни один человек". Геббельс даже поинтересовался происхождением живого существа, которое добилось высшей благосклонности Гитлера: "Собака была куплена у мелкого почтового служащего в Ингольштадте, который, посетив фюрера и спросив, кто кормит животное, получил ответ: "Сам фюрер лично". Услышав это, он сказал: "Мой фюрер, я вас уважаю"". Особенно Геббельса поразило то, что любящий подольше поспать Гитлер позволял щенку рано утром забираться к себе в постель и будить себя ударами лап в грудь".
   В таком особом способе кормления содержалось еще одно рациональное зерно: Гитлер уберегал своих собак от намеренного отравления, а следовательно - усиливал и собственную защиту со стороны таких неуязвимых собак. В этом определенно содержится намек на то, как он сам, возможно, поступил в Шпитале, все же столкнувшись с непримиримой агрессией одной-двух дворовых шавок!
   Заметим, что учет этой особенности позволил автору более точно восстановить подробности событий в Бункере Гитлера в апреле 1945, поскольку отравить своих собак мог лишь сам Гитлер, но не его двойник!
   И в этом тоже был характерный психологический жест: шпитальская история получила окончательное завершение - Гитлер на прощание рассчитался и со всеми собаками в своей прежней жизни, которых он, на самом деле, сильнейшим образом ненавидел в глубине своей души!
  
   Характерно, что опасения быть отравленным периодически навещали и самого Гитлера - причем когда у него еще только начали появляться собственные собаки.
   Вот как Ханфштангль описывает день рождения Гитлера 20 апреля 1923 года: "Я /.../ пошел к нему с утра, чтобы поздравить, и нашел его в одиночестве, хотя вся неряшливая квартира была загромождена цветами и пирожными от пола до потолка. А у Гитлера было одно из его подозрительных настроений, и он не притронулся ни к одному из них. /.../ "Ну что ж, герр Гитлер, - сказал я, - теперь вы точно можете устроить себе пиршество". "Я совсем не уверен, что они не отравлены", - ответил он. "Но все они от ваших друзей и почитателей", - возразил я. "Да, я знаю, - ответил он. - Но этот дом принадлежит еврею, а в наши дни можно капать по стенам специальным медленным ядом и убивать своих врагов. Я никогда нормально здесь не ел".
   /.../ ничто не могло его переубедить, и мне пришлось в прямом смысле отведать пару пирожных самому, прежде чем он притронулся к ним. После этого его настроение стало улучшаться".
   Разумеется, Германия 1923 года была страной, где происходило немало политических убийств, а у Гитлера хватало врагов - не только евреев. Но никто никогда не слышал, чтобы при тогдашних убийствах использовался яд: у каждой эпохи, у каждой страны и у каждой социальной среды - свое оружие!
   Эта нелепая история весьма точно характеризует страхи, испытываемые Гитлером!
  
   Вернемся, однако, в 1906 год.
   Напомним, что в результате смерти их матери именно в это время и Клара, и Иоганна-младшая и должны были получить деньги, оставшиеся от умершей в 1903 году тетушки Вальбурги (весьма немалые, о чем ниже), а также и от самой Иоганны-старшей. Последняя умерла, будучи, судя по всему, владелицей собственного дома (Шпиталь, N 24); уже одно это предполагает, что наследство, оставленное ею, было вовсе не символическим.
  
   Последующая поездка Гитлера в Вену обставлена, естественно, его биографами подобающими комментариями и предположениями: "В мае 1906 г. он отправляется в Вену, где до июня посещает музеи и другие достопримечательности города. Но вступительных экзаменов он так и не дождался. Он откладывает поступление на следующий год. Уже 7 мая он пишет своему другу: "Я доехал хорошо и теперь целыми днями брожу по городу. Завтра иду в оперу на "Тристана", послезавтра на "Летучего голландца" и т.д. Хотя здесь все очень красиво, я скучаю по Линцу". Возможно, изучение произведений искусства в Вене слегка сбило с него спесь".
   Что ж, это было бы вполне возможно, если бы кто-нибудь или что-нибудь могло бы сбить спесь с Гитлера! Но этого уже не было и не могло быть до самого конца его жизни: едва ли многие иные деятели всего ХХ века могли бы похвастать в соответствующем возрасте большими результативными достижениями, чем семнадцатилетний Гитлер! Он сам, к собственному своему раздражению, также не мог этим публично похвастаться!
   Рассуждения Мазера о вступительных экзаменах - обычный бред по инерции: ретрансляция реальных событий и намерений на год вперед; в 1906 году мысль о том, чтобы сделаться художником, еще, по-видимому, не посещала Гитлера - об этом нет ни малейших достоверных сведений.
   Сам Гитлер мотивировал это поездку кратчайшим и, на наш взгляд, маловразумительным образом: "Тогда я поехал в столицу с целью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но в действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше достопримечательностей" - остается задуматься о том, а попадал ли Гитлер в этот самый дворцовый музей хоть раз в жизни?
   Поездка в Вену, совершенно очевидно, имела исключительно утилитарный характер, как и упомянутая поездка туда же его отца в мае 1892 года - и этому Алоиз, конечно, тоже обучил своего сына: сокровища Иоганна Непомука состояли из драгоценностей, а не денег, имевших хождение. Их требовалось обменять на соответствующие деньги (попросту - сбыть краденное), и делать это нужно было подальше от дома, проще всего - в Вене.
   Возможно, и исходными адресами для этого снабдил Адольфа все тот же папаша!
  
   После 1906 года Адольф Гитлер совершил еще три поездки в Шпиталь - и более не появлялся там до конца жизни. Эти три поездки, бесцельные во всех иных отношениях (какие бы глубокомысленные рассуждения и о них ни приводили бы Мазер и остальные), - летом 1908 года и во время отпусков с фронта - в сентябре-октябре 1917 и в сентябре 1918, позволяют нам сделать качественную прикидку размеров ценностей, добытых Гитлером весной 1906 года.
   Тот факт, что Гитлеру пришлось разделить весь клад на четыре части, каждую из которых можно было незаметно для окружающих спрятать среди его общего багажа - так, чтобы никто из посторонних, взявших, допустим, в руки предмет поклажи (чего никак гарантированно невозможно было избежать!), ничего бы не заподозрил, позволяет нам оценить весовые пределы этой тайной ноши - хотя и в самых широких границах. Гитлеру самостоятельно приходилось решать такую задачу - и мы не знаем, какие у него были при этом вполне легальные предметы багажа и насколько сам Гитлер был готов допустить риск вызвать подозрения окружающих, не имеющих, заметим, никаких исходных отягчающих мотивов для серьезных подозрений.
   Мы можем условно заложить вес каждой из четырех частей в предположительные пределы от полукилограмма до пяти килограммов - общий вес клада, таким образом - от двух (это, конечно, невероятный минимум) до двадцати килограммов; это примерно соответствует и тому, что уже немолодые люди - Иоганнес Шиккельгрубер, а затем и Иоганн Непомук Хюттлер - вполне могли управляться с переноской (возможно - также по частям) такого клада с места на место.
   Весовые показатели золотых и серебряных гульденов нами приводились выше. Если бы этот клад целиком состоял из серебряных монет, то его номинальная сумма составляла бы, таким образом, от 180 до 1800 гульденов (от 360 до 3600 крон); если бы клад состоял целиком из золотых монет, то его номинальная сумма составляла бы от 2400 до 24000 гульденов (от 4800 до 48000 крон); смешанное содержание дает произвольную сумму в широчайших пределах - от 360 крон до 48 тысяч!
   Учитывая же, что едва ли юный и тем более уже не очень юный Гитлер стал бы практически делить на части клад весом всего в несколько килограммов, следует склоняться к достаточно высоким уровням принимаемой оценки. А вот если клад содержал еще и ювелирные изделия и драгоценные камни, то стоимость его могла подниматься вообще до заоблачных высот - типа упомянутой сумки Фегелейна, доставшейся Мюллеру!
   Однако нужно учитывать и нелегальность каналов, по которым Гитлеру приходилось реализовывать свою добычу - при этом в его руках могло оставаться лишь порядка половины названных сумм, а может быть и меньше. Вот обмен непосредственно золотых и серебрянных монет не должен был сопровождаться такими серьезными потерями - это все-таки было достаточно стандартной процедурой, поскольку разменивались монеты, еще недавно ходившие в обращении.
   Так или иначе, речь идет о конечной сумме, доставшейся непосредственно в распоряжение Гитлера, минимум в двадцать тысяч крон - меньше практически невозможно при сложившихся обстоятельствах; реальной представляется и сумма в тридцать или сорок тысяч крон - или даже больше.
   Учитывая же, что стоимость жизни в Австрии предвоенных лет обеспечивала возможность одинокому мужчине (каковым Гитлер оставался почти всю свою известную жизнь) вполне прилично существовать на сумму примерно в тысячу крон в год, Гитлер обеспечил себе беззаботное существование не менее, чем на двадцать лет, а возможно - и на значительно больший срок.
   Всяческие коловращения с инфляцией, происходившей во время Первой мировой войны и позднее, лишают эти расчеты смысла, но при этом еще и увеличивают оценку обеспеченного периода его жизни с учетом того, что капитал Гитлера сохранялся в золоте и драгоценностях, в условиях инфляции даже выигрывавших по сравнению с текущим уровнем покупательной способности денег.
   Оглядев дальнейшую биографию Гитлера с высоты сегодняшних дней (возможности чего, разумеется, был лишен сам Гитлер), мы увидим, что Гитлер находился на полном государственном обеспечении с начала августа 1914 до начала апреля 1920 (служба в армии), снова с ноября 1923 по декабрь 1924 (заключение в тюрьме, которое сам Гитлер иронически назвал "высшей школой за государственный счет") и вновь с января 1933 - и до конца его официальной биографии. Все остальное время - суммарно заведомо менее двадцати лет, начиная с 1906 года.
   С учетом же того, что порядка половины его добычи (если не больше) досталась ему практически в руки лишь после Первой Мировой войны (в результате двух последних поездок в Шпиталь в 1917 и в 1918 годах), то время нужды в жизненной поддержке этой суммой у него реально ограничивалось менее чем двенадцатью годами.
  
   Заметим, что четыре части, на которые Гитлер разделил доставшуюся добычу, вовсе не обязательно должны были быть приблизительно равными.
   Первая из них могла быть и много меньше четверти, если Гитлер собирался сначала лишь опробовать каналы сбыта сокровищ, и много больше - если Гитлер стремился сразу вывезти побольше.
   Вторая часть могла вынужденно оказаться и вовсе равной нулю - к этому нам предстоит возвращаться.
   Зато уже взрослый Гитлер, вновь добравшись до своих сокровищ летом 1917 года, мог вполне сознательно разделить их на примерно равные две части: их приходилось вывозить в напряженной обстановке военного времени, да еще и перевозить через границу между Австро-Венгрией и Германией, а в условиях массовой шпиономании и уже начавшейся борьбы со спекуляцией продуктами питания следовало ожидать усиленного осмотра провозимых грузов. Гитлер должен был считаться с возможностью бросить перевозимый им багаж на произвол судьбы - ради спасения своей собственной жизни и свободы. Поэтому вполне разумно было бы в тот момент разделение клада на две части - дабы застраховать возможность сохранить хотя бы половину имеющихся сокровищ.
   Вероятнее всего, заслуженному фронтовику Гитлеру удалось без помех осуществить обе эти вывозные операции. Заметных скандалов вокруг этого, во всяком случае, не зафиксировано.
   Эти рассуждения вполне сочетаются с соображениями, приводимыми ниже, о том, что реализация значительной части клада Иоганна Непомука была осуществлена Гитлером лишь в двадцатые годы.
  
   Разумеется, клад Иоганна Непомука вовсе не должен был обеспечивать регулярное финансовое поддержание существования Гитлера: ведь Адольф, так или иначе, что-то дополнительно и зарабатывал все эти годы (что он и выдавал за свои единственные источники доходов!), а с 1925 года - довольно основательно: за счет продажи "Майн Кампф" и других публикаций!
   Понятно, что "наследство" от Иоганна Непомука, никем и никак не учтенное, составляло значительные резервы для финансовых маневров Гитлера - в этом и состояла его главная роль.
   И наличие таких резервов ощущается очень весомо.
  
   "Его обнаруженные уже после войны документы свидетельствуют, что /.../ его расходы значительно превосходили декларированные им доходы /.../. В письме к властям /.../ он уверяет об отсутствии у него средств и о своем скромном образе жизни: "Имуществом или капиталами, которые я мог бы назвать собственными, я нигде не располагаю. Мои личные потребности ограничиваются самым необходимым, а именно в том смысле, что я полностью воздерживаюсь от употребления алкоголя и табака, питаюсь в самых скромных ресторанах и, помимо того что плачу небольшую квартплату, не имею никаких расходов, за исключением издержек писателя-политика на рекламу... И автомобиль для меня это только средство для работы. Только с его помощью я могу осуществлять свою постоянную деятельность". В сентябре 1926 года он заявил, что не в состоянии платить начисленные ему налоги, и не раз говорил о своей большой задолженности перед банком. И еще годы спустя он будет при случае вспоминать об этом периоде и скажет, что порой ему приходилось питаться одними яблоками".
   Действительно, доходы от "Майн Кампф" в первые годы обещали многое, но затем резко покатились вниз: "10 декабря 1926 года выходит 2-й том "Майн Кампф" /.../. Если 1-й том был продан в 1925 году в количестве почти 10 000, а год спустя к ним добавились еще около 7000, то в 1927 году оба тома находят только 5607 покупателей, а в 1928 году и того меньше - всего лишь 3015".
   1929 год оказался по-настоящему кризисным - и для всей западной экономики, и для Гитлера лично. Но кризис этот послужил затем трамплином для успехов национал-социализма - и возродил и усилил интерес к произведениям писателя Гитлера: "Продажа книги возросла лишь после превращения НСДАП в массовую партию, особенно когда вышло дешевое издание стоимостью всего 8 марок за оба тома. В 1930 году было продано 54 086 экземпляров, в 1931-м - 50 808, а в 1932-м - 90 351, а затем, начиная со следующего года, продажа уже стала превышать в несколько раз стотысячный рубеж. В 1943 году общий тираж книги составил 9 840 000 экземпляров" - Гитлер, таким образом, превратился в конечном итоге в писателя-супермиллионера!..
   Колоссальный денежный фонд, созданный в результате таких продаж, не тратился Гитлером в годы его правления на личные нужды, но создал особый механизм, с помощью которого Гитлер совершенно не подконтрольно для других мог подкупать нужных людей и финансировать операции любой направленности.
   Иное дело то, как он поступал еще до прихода к власти. Характерно, что вопреки, казалось бы, всякой логике, именно в эти кризисные для него годы, 1928-1929, Гитлер позволяет себе баснословные личные расходы!
  
   С начала 1926 года Гитлер поселился в Берхтесгадене - на вилле Бехштайнов; хозяин был владельцем знаменитейшей фабрики, производившей фортепьяно, а его жена и он сам - ревностными поклонниками Гитлера.
   ""Это было невыносимо. Бехштейны сами говорили, что им несколько неудобно мое присутствие, все-таки они были людьми светскими, несколько напыщенными, то есть полной противоположностью нам [национал-социалистам]", - вспоминал Гитлер в своих дневниках. "Года полтора-два после этого с перерывами я прожил в отеле "Deutsches Haus" в Берхтесгадене, но всегда в одной и той же комнате /.../"."
   15 октября 1928 года (Залесский называет другую дату - 3 марта 1927 года) Гитлер арендовал довольно простенькую виллу "Вахенфельд" в Оберзальцберге - за 100 марок в месяц. Старшая сестра Гитлера Ангела Раубаль, бывшая до того скромной служащей в Вене, с самого начала была приглашена на роль домоправительницы в этом имении. Затем, по-видимому в 1929 году, эта вилла была приобретена в собственность за 30 тысяч марок - покупка оформлена на Ангелу Раубаль. Позднее "Вахенфельд" был перестроен в знаменитое роскошное поместье "Бергхоф" - это происходило уже после 1933 года за государственный счет.
   Примерно тогда же Гитлер приобрел очередной совершенно необходимый ему автомобиль - роскошный шестиместный "Мерседес-Компрессор" за 20 тысяч марок. А в сентябре 1929 он снял девятикомнатную квартиру в престижном районе Мюнхена за 4176 марок в год (ее называют и 15-ти комнатной).
   Едва ли это могло покрываться благотворительностью его известных поклонниц, хотя ходили слухи, что "Вахенфельд" якобы полностью финансировался Бехштайнами. Это, однако, было, скорее всего, сознательным напусканием тумана, хотя: "Фрау Бехштайн помогает ему при покупке мебели, а Вагнеры из Байрота снабжают дом постельным бельем и посудой" и т.д.
   "Мерседес", приобретенный в 1929 году, оказался уже не первым автомобилем, порожденным аналогичным "чудом": еще в 1923 году "ему нужна была машина для себя, чтобы добираться до собраний быстрее. Он подобрал себе одну машину, которая выглядела как конная коляска без верха, но вскоре поменял его на "зельв", заплатив из средств, которые загадочным образом нашел сам в тайне от всех. Это был грохочущий монстр, его концы, казалось, движутся в разных направлениях, однако Гитлер считал, что это придавало ему дополнительное достоинство, и с тех пор не помню, чтобы он когда-либо пользовался трамваем или автобусом". После путча в ноябре 1923 года тот автомобиль был конфискован властями.
   Совершенно понятно, почему именно в кризисном 1929 году Гитлер мог и должен был усилить собственные траты: с одной стороны, в условиях общего рыночного кризиса цена семейного золота стала заметно относительно расти - и Гитлер мог отоварить его с наибольшим успехом; с другой стороны, вложения в недвижимость спасали имеющиеся денежные запасы от вновь угрожавшей инфляции!
  
   Можно сделать вывод, что, начиная с весны 1906 года, Гитлер был вовсе лишен каких-либо материальных забот - что полностью соответствует и его фактическому положению дел и его субъективным настроениям по этому поводу - за исключением периода 1909-1910 годов, о котором особо.
   Эта очевидная финансовая независимость Гитлера сбивала с толку любого, кто задумывался о ее возможной основе, и заставляла выдвигать самые разнообразные и нередко нелепейшие предположения об источниках финансирования Гитлера. Она же позволяла ему вести самые рискованные политические игры - его личное материальное положение не зависело от их непосредственного исхода!
   Понятно, что тут возникали вопросы о таинственной поддержке, получаемой Гитлером неизвестно от кого - о чем поговаривали уже с 1921 года, и Гитлеру постоянно приходилось отбиваться от обвинений, исходящих от его собственных соратников.
  
   В уже цитированном воззвании Эрнста Эреншпергера говорилось: "На вопросы со стороны отдельных членов, на что же он, собственно, живет и кем он раньше работал, он всякий раз реагировал гневно и возбужденно... Так что его совесть не может быть чиста, тем более что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед которыми он уже не раз называл себя "мюнхенским королем", стоят очень много денег". В последнем обвинитель, конечно, ошибался: не Гитлер тратил тогда на женщин деньги, а они на него!..
   В том же 1921 году Гитлер отвергал обвинения в том, что якобы получает гонорары за речи на партийных собраниях.
   "Несомненно, в ранние годы командование немецкой армии в Баварии предоставляло денежную поддержку организации, которая всячески обещала бороться с коммунистами, но к 1923 году этот источник стал иссякать, так как нацисты становились чересчур независимыми".
   "В то время бытовало мнение, что партия получает деньги от французских оккупационных властей, хотя поверить в это было решительно невозможно, вспомнив яростную кампанию, которую вели нацисты против французов после оккупации Рура в начале 1923 года".
   В 1925 году Гитлер заявлял на суде по делу о клевете, выдвигавшейся против него еще в 1923 году: "Меня оскорбили, все общественное мнение показывает на меня пальцем и говорит, что Гитлер подкуплен на французские деньги!"
   Но весной 1923 года тактика Гитлера была действительно крайне двусмысленной: он по существу развалил общенациональный фронт сопротивления оккупантам-французам. Гитлер "вышел из единого национального фронта и пригрозил своим опешившим сторонникам, что исключит из НСДАП всякого, кто будет активно участвовать в сопротивлении Франции. Есть факты, подтверждающие, что он выполнял эту угрозу. /.../ Когда командующий рейхсвером генерал фон Сект, беседуя с Гитлером в начале марта, спросил, присоединится ли Гитлер со своими сторонниками в случае перехода к активному сопротивлению к рейхсверу, то получил недвусмысленный ответ, что сперва нужно сбросить правительство. И представителю рейхсканцлера Вильгельма Куно он тоже четырнадцать дней спустя заявил, что сперва нужно покончить с внутренним врагом. "Надо призывать не "долой Францию", а долой предателей Отечества, долой ноябрьских преступников!""
   Вместо борьбы с французами Гитлер накануне 1 мая 1923 года попытался поднять баварских нацистов против коммунистов, но массовая акция сорвалась, встретив сопротивление полиции. В тот день его не поддержал и Эрнст Рем, заявив: "Время еще не пришло. Правительство и рейхсвер терпимо относятся к первомайским демонстрациям красных. Северная Германия еще не готова". Отто Штрассер писал про Гитлера, что "ненависть, которую он питал к Рёму, родилась именно в этот день".
   В 1926 году Гитлера обвиняли уже в другом, и он заявлял в опубликованном открытом письме к очередному обидчику в нацистском движении - Альбрехту фон Грэфе с севера Германии: "Вы на севере по всему движению распространили ложь о том, что я якобы заключил с Римом мирное соглашение, сотрудничаю с иезуитами, нахожусь в союзе с Баварской народной партией и объединился с клерикалами, вступил в связи с баварским правительством, обручен с ультрамонтанной дамой (евреи называют ее еврейкой), и т.д. и т.д.
   Нет, господин фон Грэфе, я принимаю это как клеветническое очковтирательство".
   Вспомним эти обвинения фон Грэфе, когда будем рассматривать обстоятельства гибели племянницы Гитлера Гели Раубаль!
   Подобные голословные опровержения Гитлера не снимают обвинений в тайной поддержке, также, впрочем, голословных в значительной степени, но в том-то и дело, что Гитлер, обеспеченный собственными финансовыми резервами, мог позволить себе не выклянчивать такую тайную поддержку, не связывать себя любыми произвольными политическими обязательствами с любым потенциальным нанимателем, а вести себя достаточно независимо и принципиально - набивая себе цену и обеспечивая тем самым требуемую поддержку вернее и значительнее!
   Все это облегчалось и совершенно противоречивыми политическими лозунгами Гитлера, в которых каждый желающий мог находить нечто созвучное собственным устремлениям: "своими постоянно повторяющимися масштабными обличениями лживости капитализма Гитлер мобилизует немало сторонников - и это вопреки всем капиталистическим ассигнованиям. Управляющий делами партии Макс Аманн, давая показания мюнхенской полиции после попытки путча в ноябре 1923 года, будет утверждать, что заимодавцам Гитлер "вместо расписки давал программу партии". /.../ добиться от него чего-то, кроме тактических уступок, было невозможно".
   Характерно, что все политические противники Гитлера в нацистском движении, доведя дело до разрыва с ним, тут же оказывались в финансовой луже! Вся экономическая независимость, например, основного конкурента Гитлера - Грегора Штрассера, сводилась к владению собственной аптекой, отнимавшей, к тому же, массу его времени и забот, пока он ее не продал в 1924 году!
   В этой личной материальной независимости Гитлера, обретенной еще в 1906 году, - один из главных ключей к анализу всей его последующей политической биографии!
  
   В то же время совершенно понятно, что ситуация 1928-го и значительной части 1929 года характерна минимумом чьей-либо посторонней политической заинтересованности в оказании поддержки Гитлеру и возглавляемому им движению - и то, и другое представлялись тогда объективным наблюдателям в качестве абсолютных политических трупов!
   Никакой посторонней финансовой поддержки он тогда получать не мог, а если бы и получал, то никак бы не мог тратить ее целиком или значительную ее часть на сугубо личные нужды - приобретение престижного особняка и автомобиля, съемку раскошной квартиры и т.д.
   И, однако, он осуществил именно это!
   Психологически и политически данная ситуация совершенно прозрачна, хотя ее и затушевывают шаблонные представления о карьере Гитлера, сложившиеся уже в последующие годы и десятилетия.
  
   В 1923 году Гитлер впервые добился общегерманской и даже европейской известности. Активнейшая его роль в Мюнхенском путче, а затем мужественное и достойное изложение его патриотической позиции на последующем суде снискали ему симпатии очень многих.
   Одновременно с тем, что Гитлер весной 1924 года был приговорен к 5 годам тюремного заключения, его сторонники на выборах в Рейхстаг набрали более 2 миллионов голосов и получили 32 парламентских места из 472, несмотря на официальный запрет НСДАП и фактический ее раскол на различные части.
   Один из его соратников сформулировал в это самое время: "Наша программа в двух словах: Адольф Гитлер".
   На этой волне Гитлер был выпущен из тюрьмы еще до Рождества 1924 года, воссоздал в феврале 1925 Национал-социалистическую рабочую партию и распродал с осени того же года значительный тираж первого тома своей "Майн Кампф": "Появившаяся в продаже "Майн кампф" раскупалась с большим успехом, но не потому, что все хотели прочесть ее, а потому что каждый уважающий себя член НСДАП должен был иметь это программное произведение национал-социализма на своей книжной полке".
   "Из 55 000 членов 1923 года НСДАП сумела к концу 1925 года привлечь в свои ряды примерно половину, двумя годами позже их стало 100 000".
   Но в то же время прояснялось, что успехи национал-социализма уходят, казалось бы, в безвозвратное прошлое: с 1925 года в Германии восстанавливалась нормальная экономическая ситуация.
   Уже первые шаги воссозданной Гитлером партии продемонстрировали ничтожность ее практического влияния: ядро нацистского движения сохранялось, но к нему перестали прислушиваться извне. Генерал Эрих фон Людендорф, выступавший партнером нацистов во время путча в ноябре 1923 года, а в апреле 1925 поддержанный ими на общегерманских президентских выборах, "не набрал даже одного процента голосов".
   Выход "Майн Кампф" и энергичная деятельность самого Гитлера, несомненно, способствовали затем росту популярности НСДАП, но Гитлер был лишен возможности использовать основной свой пропагандистский дар: в Баварии и в большинстве других германских земель в последующие годы действовал запрет на его публичные выступления.
   Далее популярность Гитлера и его книги продолжали катиться все ниже и ниже - это определялось дальнейшим укреплением всей экономической ситуации в Германии: "В 1928 году доходы населения превысили уровень 1913 года почти на 20 %, значительно улучшилось социальное положение, а количество безработных сократилось примерно до 400 000 человек".
   Понятно, что экстремизм выходил из моды: "О вере в необратимость улучшений жизни в Германии и недооценке роли НСДАП свидетельствовало принятое весной 1927 года правительствами Саксонии и Баварии решение об отмене запрета на выступления вождя партии". После выборов 1928 года этот запрет был отменен и в других землях.
   В мае 1928 года НСДАП получила на выборах в Рейхстаг всего 810 тысяч голосов, хотя и завоевала при этом 12 парламентских мест из 491 (в числе прочих был избран Геринг). Затем популярность Гитлера и НСДАП и вовсе достигли минимума к началу 1929 года.
   Внезапный экономический кризис всей капиталистической системы, угрозой прихода которого был некоторый экономический застой, замаячивший с начала 1929 года, разразился крахом Нью-Йоркской биржи 24 октября 1929 и возродил своими последствиями политическую активность и популярность всех экстремистских движений по всему Западному миру.
   Численность безработных подскочила с 1,3 миллионов в 1928 году до 6 миллионов в 1932-м!
   "За 1929-33 объем производства [германской промышленности] сократился наполовину. После краха ряда крупнейших банков правительство Германии в мае 1931 приняло решение закрыть все банки".
   Все это и реанимировало Гитлера и гитлеризм. Но стало это очевидным далеко не сразу осенью 1929, а все же несколько позднее.
  
   Сам Гитлер вполне мог тогда считать, что его политические успехи ушли в прошлое - и дальше с этим будет все хуже и хуже. Он мог, как тогда казалось, так и остаться до конца жизни политической фигурой второго-третьего ряда - или каким-то радикальным образом должен был изменить весь род своей деятельности и занятий. Возможно, что он уже сам посчитал себя политическим трупом, хотя никогда не позволял себе высказываться подобным образом.
   В то же время именно тогда проявились два существенных фактора: во-первых, относительная популярность "Майн Кампф" в предшествующие годы создала ему имидж достаточно процветающего писателя, а не бедствующего графомана; во-вторых, его собственные партийные друзья, также разочарованные в общих политических успехах, уже не так ревностно присматривали за Гитлером и друг за другом - и им уже не могли приходить в головы в 1928-1929 годах подозрения, что он растрачивает партийную кассу или пользуется услугами тайных доброжелателей - ни того, ни другого теперь просто быть не могло!
   В рядах сторонников Гитлера царило уныние: Рем даже уехал в 1928 году служить инструктором-наемником в Боливию, и был вызван Гитлером обратно лишь осенью 1930 года - когда отряды СА стали выходить из повиновения Гитлера.
   Именно в 1928-1929 годах Гитлер и мог позволить себе извлечь на свет Божий значительные деньги абсолютно неизвестного происхождения и, почти не таясь (но оформление дома произошло все-таки на Ангелу - главным образом для того, чтобы не дразнить германские налоговые службы!), потратить их на разумные с обывательской точки зрения приобретения, уже не вызвавшие ни тогда, ни позже никакого нездорового интереса. "В течение 1929 года из его бумаг внезапно исчезли упоминания о процентах по долгам и долговым обязательствам, - а долги были немалые"!
   Вот когда вступили в дело основные сокровища Иоганна Непомука, до этого (но после Первой Мировой войны) растрачиваемые лишь незначительными долями и в крайних случаях - включая покупку автомобиля в 1923 году! Сделано это было теперь буквально по заветам Алоиза Шикльгрубера-Гитлера: деньги были вложены в долговременные семейные нужды и благополучие!
   И никакого другого объяснения этих трат 1928-1929 годов никто, насколько нам известно, не представил!
   Ханфштангль пытался их связать с "поступлением денег из Рура", когда Гитлер "перестал строить из себя лидера рабочей партии", но происходило это последнее, однако, уже незадолго "до конца 1929 года".
  
   На этом, можно считать, в 1928-1929 годах успешно завершился более чем двадцатилетний биографический цикл Адольфа Гитлера: он вполне достиг предела своих мечтаний 1905-1908 годов, обрел независимое, вполне весомое и легальное материальное положение, приобрел известность и определенное уважение, позволявшие ему общаться на равных с интересными и незаурядными современниками.
   Казалось бы, ну что еще было нужно?
   Но в свою очередь эти демонстративные изменения экономического статуса Гитлера послужили теперь значительной рекламой его личного положения и престижа; это был уже не какой-то аптекарь Штрассер или кто-либо еще того же калибра!
   Солидность и надежность Гитлера уже отдавали заметной устойчивостью во вновь разразившейся анархии политических и экономических банкротств и сулили гарантию определенным экономическим и политическим вложениям в возглавляемое им предприятие.
   И соответствующая закулисная возня вокруг Гитлера закружилась, несомненно, уже в том же 1929 году.
  
  
   3.5. Гитлер рассчитывается с матерью.
  
   В 1906 году у Гитлера не было еще никаких политических проблем, а также, повторяем, и никаких забот о своей художественной карьере! Но весной 1906 года у Гитлера, естественно, обострилась старая серьезнейшая проблема: невозможность публичной демонстрации своего богатства.
   Понятно, что внезапно разбогатевший семнадцатилетний юнец вызывал определенные подозрения, которые не остались бы без серьезных доказательств: тела отравленных мышьяком обеспечивали вполне ожидаемые результаты экспертизы - стоило лишь возбудить соответствующие наветы.
   Тщательность, с которой Гитлер скрывал сам факт своего богатства (вплоть до 1929 года, как мы показали) является дополнительным аргументом в обоснование наших предположений о том, как именно он расправлялся со своими жертвами. Об этом же свидетельствует и истерика, о которой упоминал Фест - это мы уже цитировали: "Когда в 1942 году ему доложили, что в деревне Шпиталь обнаружена имеющая отношение к его семье могильная плита, с ним случился один из его припадков безудержного гнева".
   Единственной возможностью избежать подобных подозрений для Гитлера оставалась одна: придумать законный способ приобретения своего богатства - и это Гитлеру удалось лишь в середине двадцатых годов.
   Совершенно не удивительно, почему он ухватился за идею написать книгу, высказанную его соратниками в 1924 году, когда они вместе сидели в комфортабельной тюрьме в Ландсберге, где тюремщики стремились создать заключенным максимум уюта и куда их поклонники с воли присылали им массу выпивки и угощений.
   Отто Штрассер рассказывал об этом так - со слов своего брата, Грегора: "Обитатели первого этажа тюрьмы были бы совершенно счастливы, если бы не надоедливая привычка "человека со второго этажа" беспрерывно выступать с речами. "Человек со второго этажа" - это, конечно, Адольф Гитлер.
   Однажды заговорщики, проживающие внизу, провели "военный совет", обсуждая способы и методы защиты от красноречия Адольфа. Грегору Штрассеру пришла в голову замечательная идея - убедить Гитлера написать книгу.
   Гитлеру стали мягко и тактично намекать, что он просто обязан написать мемуары. И довольно скоро Адольф клюнул на эту приманку. С этого момента Штрассер и другие "джентльмены с первого этажа" могли спокойно пить и играть в карты. Гитлер предпочитал заниматься своими мемуарами и непрестанно ходил взад-вперед по комнате, обдумывая их" - упомянутым джентльменам и в головы не пришло, насколько Гитлера могла вдохновить идея написать книгу, способную произвести фурор и создать хотя бы видимость получения значительных гонораров!
   Пока что, в 1906 году, Гитлеру приходилось хвататься за более примитивные возможные оправдания приобретения богатства.
  
   Собакой он, повторяем, в то время так и не обзавелся, а вместо этого держал при себе тогда (с конца 1904 по осень 1908 года) своего единственного приятеля - сына линцского декоратора Августа Кубицека, "с которым Гитлера связывали мечты о музыкальной карьере".
   Фест, подчеркивающий романтическую мечтательность и непрактичность Гитлера, любит цитировать Кубицека. Совершенно подавленный своим другом и безропотно глядящий ему в рот Кубицек вполне устраивал Гитлера - оставалось лишь заботиться о том, чтобы не увлекаться чересчур подробной откровенностью.
   Итак, Фест пересказывает: "На день рождения Гитлер "дарит" ему [Кубицеку] дом в стиле итальянского Ренессанса из мира своих мечтаний: "Он не видел разницы, говоря о чем-то готовом или о том, что еще только планировал". Куплен лотерейный билет - и вот он уже на какое-то время переселяется в ирреальный мир и проживает там на третьем этаже барского дома (Линц-Уфар, Кирхенгассе, 2) с видом на другой берег Дуная. До тиража остаются еще недели, а он уже подбирает обстановку, ищет мебель и обивку, рисует образцы и разворачивает перед другом планы своей жизни в гордом одиночестве и щедрой любви к искусству, такой жизни, которая должна будет опекаться "немолодой, уже немного поседевшей, но необыкновенно благородной дамой", и он уже видит, как она "на празднично освещенной лестнице" встречает гостей, "принадлежащих к одухотворенному, избранному кругу друзей". А потом наступит день тиража и развеет чуть или уже не осуществившуюся мечту, и Гитлер в припадке дикой ярости будет осыпать проклятиями не только собственное невезение, но и - что весьма характерно - еще в большей степени легковерие людей, систему государственных лотерей и, наконец, само обманувшее его государство.
   Говоря об этом времени, он дает себе очень точное определение - "не от мира сего" /.../"
   Действительно, поведение такого не от мира сего Гитлера граничит с полным идиотизмом: надо же, купил единственный лотерейный билет - и размечтался безмерно разбогатеть и переместиться в сказочный мир!
   На самом же деле полным идиотизмом будет поверить в эту историю в том виде, как она рассказана Кубицеком и пересказана Фестом, хотя в этом рассказе нет почти ни одного лживого слова! Постараемся объяснить, как же тут обстояло дело на самом деле.
   Автор этих строк выступает здесь в трех ролях: в роли специалиста по теории вероятностей, знающего все о количественных методах организации лотерей; в качестве ныне жителя европейской страны, почти ежедневно сталкивающегося с рекламами различных лотерей, суть которых (реклам) не могла существенно перемениться за последние сто лет, и, наконец, в качестве жителя Москвы, которому было двенадцать лет в 1957 году, когда в СССР впервые (со времени рождения автора и его сверстников) возобновилось проведение государственных лотерей.
   Тогда, в 1957 году, всех нас - и мальчишек, и взрослых - почти одинаково поразила возможность получить в подарок за клочок бумаги стоимостью в три рубля сказочную вещь - целый автомобиль!
   Деньги, имевшие хождение в Советском Союзе до 1961 года, характеризовались следующими примерно показателями: средняя зарплата городского рабочего или служащего не достигала тысячи рублей в месяц, порция мороженого эскимо стоила 1 рубль 10 копеек, бутылка "Московской особой" водки - 21 рубль 20 копеек, за пять рублей можно было одному человеку пообедать в ресторане (без употребления алкогольных напитков, дорогих в этих заведениях), а автомашина "Волга" первой модели стоила 36 тысяч рублей; потом цена на нее подскочила до 40 тысяч! Приобрести автомобиль на обычную зарплату (будучи не генералом, профессором, директором крупного завода, видным писателем, деятелем театра и кино, знаменитым спортсменом и т.д.) было, таким образом, совершенно невозможно!
   Лотереи позднее стали регулярно повторяться. Тогда-то и родился знаменитый анекдот про академика Амбарцумяна, процитированный выше. Азарт охватил очень многих: кто мог, покупал единственный билет, кто мог - больше; ходили легенды о людях, регулярно покупавших по двадцать или даже по сто лотерейных билетов каждого тиража!
   Крупные выигрыши происходили, понятно, столь же редко, как и везде и всюду, но в Советском Союзе, имевшем богатые традиции теневой экономики, сложилась целая нелегальная индустрия перепродаж выигравших лотерейных билетов (по условиям лотереи можно было получить по желанию вещевой выигрыш или его стоимостной эквивалент деньгами): за билет, на который пал крупный выигрыш, обычно - автомобиль, платили на черном рынке гораздо больше номинальной стоимости выигрыша.
   С какой целью? Очень просто: владелец денег, нажитых незаконным путем, получал возможность вполне легально приобрести автомобиль, что в ином случае привлекло бы совершенно ненужное внимание властей - и поставило бы на повестку дня разоблачение преступного бизнеса; при получении же денежного выигрыша такой мнимый победитель лотереи получал возможность публично потратить много денег, объясняя их происхождение тем же выигрышем.
   Вот это-то и послужило, наверняка, руководящей идеей и юному Адольфу Гитлеру, который никогда не был "не от мира сего"! В единственном он соврал Кубицеку, не имея возможности совладать с собственными нервами и хладнокровно ожидать результатов лотереи, - в количестве приобретенных билетов. При этом он, по неопытности и необразованности, попался на рекламу устроителей лотереи, которая, повторяем, строится всегда единственным примитивным образом: обещается, что увеличение числа купленных билетов повышает вероятность крупного выигрыша, что определенное число купленных билетов практически гарантирует такой крупный выигрыш - и т.д.
   Купившись на это, Адольф наверняка закупил целую партию билетов, на что у него заведомо тогда хватало денег. Разумеется, Кубицеку он мог рискнуть рассказать только о единственном билете. На самом же деле он купил их ровно столько, сколько, согласно рекламе, и должно было хватить на приобретение дома по указанному адресу: Линц-Уфар, Кирхенгассе, 2 - или даже одной только квартиры в нем на третьем этаже. Это-то он и осуществил бы на совершенно законных основаниях, получи он такой выигрыш на самом деле!
   Как видим, ничего фантастического и ирреального в таком поведении не было; именно эта мечта (с исправлениями - согласно его изменившимся более чем за двадцать лет вкусам) и была полностью реализована Адольфом Гитлером в 1928-1929 годах, но с помощью уже другой, более верной комбинации. Вот тогда-то он и получил, по нашему мнению, совершенно законное право задать и по этому поводу свой сакраментальный вопрос: "Так кто же был прав, фантазер или другие?" - и ответить на него: "Прав был я"!
   Но в те ранние времена в Линце Гитлер, затратив огромную сумму (вполне возможно - порядка тысячи крон), получил какое-то количество выигравших билетов (вероятно - несколько десятков), обеспечивших ему суммарный выигрыш лишь в несколько сотен крон - в полном соответствии с законами теории вероятностей и правилами проведения лотерей. Это не только не привело к решению изначально поставленной им задачи и вызвало потерю массы денег, но и загнало его в затруднительное положение: предстояло как-то втихую получить все выигранные деньги (Буратино заведомо никому не мог их подарить!), не привлекая к себе подозрений относительно огромного числа приобретенных билетов.
   Удар был жестокий, а адреса, по которым Гитлер посылал проклятия, вполне соответствовали сути разыгранного сюжета!
  
   Следующий сюжет оказался еще более экзотическим: семнадцатилетний Адольф Гитлер вознамерился стать музыкантом! Это напоминает известный анекдот:
   - Вы умеете играть на скрипке?
   - Не знаю, не пробовал!
   Вот и Адольф Гитлер тоже не знал, умеет ли он играть на фортепьяно, но решил попробовать: "начиная со 2 октября 1906 г. до 31 января 1907 г. [он] берет уроки игры на фортепьяно у бывшего военного музыканта Преватцки-Вендта, регулярно ходит в местный театр, смотрит все постановки Вагнера, рисует, пишет стихи, сочиняет музыку, разрабатывает проекты театральных декораций, мостов, городов и улиц и обсуждает со студентом музыкальной школы Кубицеком великие и фантастические планы".
   Трудно сказать, собирался ли Гитлер изо всего этого соорудить какое-нибудь практическое занятие, позволяющее имитировать источники получения финансовых средств. Скорее всего, он пытался нащупать их во всем этом хаосе профессиональных направлений, отвечающих его внутренним настроениям и, как могло ему казаться, его творческим способностям.
   Сам учитель музыки не мог понять, чему и почему пытается обучиться его ученик, но, разумеется, старался отрабатывать получаемые деньги: "Преватцки-Вендт никогда не видел его открытым и готовым к более близким контактам".
  
   Автор этих строк рискнет высказать сожаление, с которым, возможно, не согласятся специалисты, о том, что общий недостаток культуры и отсутствие соответствующих личных контактов не позволили Гитлеру всерьез заинтересоваться шахматами; думается, что даже при позднем дебюте в том достаточно зрелом возрасте, в каком он тогда пребывал, он мог бы стать выдающимся мастером игры, для которой, с его феноменальной памятью, расчетливостью и способностью к риску, он был буквально создан; это спасло бы человечество от дальнейших менее безобидных проявлений его гения, а самого Гитлера обеспечило бы и приемлемым для него образом жизни, и удовлетворяющими тщеславие человеческими контактами, и вполне практичным способом отмывки украденных средств.
   Было, правда, у Гитлера личное качество, не очень соответствующее типичной шахматной карьере: у него не было склонности к перемене мест - всю жизнь он оставался скорее домоседом, хотя обстоятельства вынуждали его порой к невероятным по интенсивности перемещениям - особенно во время предвыборных кампаний в Германии в 1930-1933 годах.
  
   Всему этому своему безделью Гитлер смог бы, вероятно, предаваться еще годами, но нужно учитывать, что у такого его странного поведения, ставящего в тупик всех комментаторов его биографии, был весьма заинтересованный зритель, которого очень нелегко можно было обмануть - его мать.
   Клара Гитлер должна была прекрасно знать своего сына - и едва ли она могла всерьез принимать артистически изображаемые метания его творческой души. Его очевидная незаинтересованность в обретении профессии, обеспечивающей его надежными источниками существования, должна была наводить ее на достаточно ясные подозрения.
  
   Сильной или слабой личностью была Клара Гитлер?
   Историки, отдающие в этом плане определенную дань отцу Гитлера, абсолютно игнорируют в этом смысле его мать. Между тем автор этих строк не взялся бы однозначно сравнить силу личностей этих двух персонажей.
   Клара изначально появилась в доме Алоиза в качестве служанки - притом весьма юного возраста. Находясь как бы под шапкой-невидимкой, она имела возможность выстроить собственную жизненную концепцию - и реализовать ее в полной мере. Она не уступала мужу в конфликтах просто потому, что таких конфликтов практически и не было - но от кого это зависело? В итоге же получилась весьма слаженная и дружная пара - и кто может судить о том, кто в ней на самом деле верховодил?
   Трагедией этой пары было то, что между ними отсутствовала полная откровенность, но, как говорилось, это было необходимым залогом сохранения между ними нормальных отношений - для практически профессиональных убийц большая близость была бы вовсе невозможной!
   Клара, как нам кажется, была очень не слабой личностью - и не стала бы подчиняться воле собственного сына. Недаром он не мог настоять на прерывании учебы, а ему пришлось идти для этого на симуляцию болезни!
   К тому же в том возрасте Адольф Гитлер еще заметно не дорос до уровня своих будущих возможностей: если позднее, в его зрелые годы, он мог подчинять себе большинство встречных, то при жизни матери ему приходилось специально отыскивать специфического слабака вроде Кубицека, который бы легко ему подчинялся.
   Ну и к чему должна была вести новая конфронтация между Гитлером и его матерью?
  
   Вполне вероятно, что состояние здоровья Клары оказалось под давлением нешуточных переживаний, понятных и оправданных при столь странном поведении сына. Именно в это время ее здоровье основательно пошатнулось.
   "18 января 1907 г. она ложится в Больницу сестер милосердия в Линце, и хирург Карл Урбан в течение часа делает ей сложную операцию, после чего заносит в историю болезни диагноз: саркома малой грудной мышцы. Клара перенесла эту операцию, но прожила после этого всего лишь 11 месяцев".
   Автор этих строк обладает в целом обывательскими представлениями о медицине, слегка усилинными лишь огромным опытом личного общения с больными и с врачами, а также и привычкой по любому поводу заглядывать в специальную справочную литературу. Рассказанная медицинская история может иметь множество трактовок.
   Во-первых, не ясно, можно ли было при установленном диагнозе саркомы все-таки прожить эти 11 месяцев в достаточно сносном физическом состоянии, но об этом лучше судить профессионалам.
   Во-вторых, непонятно как при уровне медицинских представлений начала ХХ века можно было бы отличить саркому от, скажем, почти безобидной кисты; представляется, что никак.
   В-третьих, описанная ситуация вполне напоминает многие другие, когда хирург, осуществив сложную операцию, просто не обнаруживает никаких объективных оснований для ее проведения, а затем выносит заумный и зловещий диагноз, дабы оправдать собственную то ли опрометчивость, то ли якобы опрометчивость: ведь проведенная операция должна была значительно пополнить его собственный кошелек!
   Последняя ситуация чревата логическими следствиями, уже очевидными для наших терпеливых читателей: мать Гитлера была больна чем-то, но неизвестно чем именно; по общей симптоматике была предположена опухоль в груди, но диагноз, возможно, не подтвердился при операции. Тогда, естественно, всплывает предположение о многократно упоминавшейся грудной водянке, от которой умерла в 1847 году бабушка Гитлера Мария Анна!
  
   Само поведение Гитлера, если к нему присмотреться, вызывает определенные подозрения.
   Пока мать лежит в больнице и ей делают сложную операцию, он спокойно продолжает обучение музыке. Но когда выяснилось, что мать выжила и возвращается из больницы (сравните приведенные выше числа дней января 1907 года!), то он бросает никчемное обучение музыке и, вероятно именно теперь, принимает вполне конкретное решение о своем будущем: он собирается поступать в Академию изобразительных искусств.
   Поскольку вступительные экзамены - осенью, то Гитлер оправдывает следующие полгода своего безделья в глазах окружающих и, главное, в глазах матери уже без таких ухищрений, как бренчание на фортепьяно!
   Читателю, вполне понимающему, повторяем, к чему мы снова клоним, разъясним, что случай Клары представлял для отравителя Гитлера особые трудности: все прочие предполагаемые жертвы его искусства, погибшие в 1902-1906 годах, были престарелыми людьми, не блещущими здоровьем - включая его отца. Их смерти не вызвали ни недоумений, ни подозрений у окружающих. Иное дело мать, которой в 1905 году, когда впервые заметилось ее нездоровье, исполнилось лишь 45 лет - и она никогда раньше особенно не болела. Ее внезапная смерть никак не могла бы не обратить на себя серьезного внимания - и это грозило катастрофой для Гитлера.
   Поэтому, если бы он решился на отравление матери, то существовал лишь один путь: отравление малыми дозами мышьяка, вызывающими тяжелую и длительную болезнь - как в свое время поступили и с его бабушкой Марией Анной.
   Это было нелегким занятием: долгими месяцами отмеривать дозы и вносить в них коррективы согласно производимому эффекту. Занятие это требовало абсолютно убийственного хладнокровия!
   Напоминаем, что речь тут не идет о каких-то особых зверских качествах Адольфа Гитлера: просто это было уже его привычным профессиональным занятием на протяжении последних пяти, а затем уже и шести лет - и эмоциям уже не оставалось места; все они должны были остаться в безвозвратном прошлом! Оставались лишь хладнокровие, привычка и профессионализм!
   Мы сознаем, что можем вызвать ожесточенную критику со стороны строгих моралистов и особенно поклонников бесспорно гениального фюрера - но что поделаешь! Тут мы даже лишены возможности взывать к эксгумации тела Клары Гитлер - если мышьяк входил в состав лекарств, прописываемых врачами для лечения ее легочного заболевания; зато у нас, напоминаем, имеется твердая надежда на труп отца Гитлера, которого заведомо никто не лечил мышьяком!
   Но попробуйте - опровергните наши доводы!
  
   Эпопея со вступительными экзаменами Гитлера в 1907 году описана со всеми подробностями - и мы не будем их воспроизводить. Обратим зато внимание на то, что происходило во время и после этих экзаменов в Линце.
   "Чтобы не тревожить его [сына], она [мать] делает вид, что ей лучше, хотя знает, что жить ей осталось недолго. Адольф, похоже, неправильно оценивает ее состояние. Во всяком случае, он оставляет ее одну с сестрой и уезжает в Вену. Когда Кубицек навестил ее в конце лета 1907 г., в то время как Адольф был в Вене, сдавая вступительные экзамены в Академию изобразительных искусств, он увидел перед собою старую [ей только что исполнилось 47 лет!] и больную женщину. "Она показалась мне, - писал он, - более озабоченной, чем прежде. Лицо было покрыто глубокими морщинами. Глаза были мутными, голос звучал тихо и отрешенно. У меня создалось впечатление, что сейчас, когда Адольфа не было рядом с ней, она сильно сдала и выглядела более больной и старой, чем обычно. Конечно же, она утаила от сына состояние своего здоровья, чтобы облегчить расставание... Теперь же, оставшись одна, она показалась мне старой больной женщиной"."
   Нам эта ситуация представляется более трагической: на прощание, похоже, Адольф повысил дозу "лекарства", приведя мать в критическое состояние, - и уехал в Вену. Предполагавшаяся удачной сдача вступительных экзаменов заставила бы его оставаться в Вене безвозвратно - вплоть до получения известия о смерти матери, на похороны которой он, конечно же, обязательно приехал бы. Это было бы идеальным алиби.
   Но человек предполагает, а Бог располагает - не получилось ни того, ни другого: Адольф провалил вступительные экзамены, а Клара выдержала очередную атаку болезни.
   Адольф явно попытался задержаться в Вене - он ведь любил свою мать и ему вовсе не хотелось возвращаться к ней и довершать недоделанное дело: "он в растерянности продолжает оставаться в Вене и даже, очевидно, не сообщает домой о том, что не выдержал вступительного экзамена".
   "После получения отказа на отделении общей живописи Гитлер обращается с заявлением о приеме на архитектурное отделение академии, хотя для этого у него отсутствуют необходимые предпосылки. Ему очень пригодился бы аттестат зрелости, которого у него не было. Спустя шестнадцать лет он напишет: "Все, что я из упрямства упустил, учась в реальном училище, жестоко отомстило мне". Его мечта рухнула только из-за того, что он отказался получить аттестат зрелости. "Знакомые, у которых он жил в Вене, проявили... настойчивость и заставили вернуться в Линц, чтобы сдать экзамены за курс средней школы"" - каковой сдачи, понятно, так и не произошло, хотя множество людей успешно справлялось с решением подобной задачи, сдавая экстерном экзамены и за школы, и за университеты!
  
   Тот же Генрих Мюллер родился 28 апреля 1900 года, а вместо продолжения школьной учебы ушел добровольцем в авиацию. В семнадцатилетнем возрасте он пилотировал бомбардировшики и за последние полгода Первой Мировой войны был награжден Железными крестами 1-го и 2-го класса.
   Будучи, таким образом, заслуженным военным ветераном, он был принят 1 декабря 1919 в мюнхенскую полицию - и лишь в 1923 году завершил среднее образование без отрыва от производства.
  
   Заметим, что Мазер по каким-то неясным нам причинам избегает упоминать, у кого же именно жил Гитлер в то время в Вене. Между тем ясно, что это могло быть, скорее всего, у его сестры Ангелы или каких-либо людей, имевших с ней непосредственные контакты.
   В 1907 году получалось, таким образом, так, что из Вены Адольфа изгоняли, а в Линц, наоборот, призывали - и пришлось возвращаться: "получив письмо от соседки матери - жены почмейстера - о том, что самочувствие Клары резко ухудшилось, Адольф Гитлер отправился в Линц и уже 22 октября 1907 года вместе с младшей сестрой был на приеме у лечащего врача Эдуарда Блоха". Притом позднее, переехав в Вену окончательно (с той точки зрения, что Адольф окончательно покинул родные места в австрийской провинции), он уже не появлялся у своей старшей сестры или ее знакомых.
   Затем Адольф "ведет домашнее хозяйство, следит за учебой сестры Паулы, стирает, моет полы, готовит еду для матери, сестры и себя и выполняет функции главы семейства. Доктор Блох /.../ рассказывал в ноябре 1938 г.: "Он относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обычно устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала"."
   Интересно другое: "После ухудшения состояния матери Адольф сдвинул в ее комнате в сторону шкаф, поставил софу и спал каждую ночь рядом с кроватью матери. Она умерла на руках своего сына".
   Во всем этом принято видеть нежнейшую заботу Гитлера о матери; нам же видятся строжайшие меры, предпринятые им для того, чтобы затруднить ее контакты со всеми остальными - и исключить возможность того, что она поделится с кем-либо подозрениями относительно сына!
   Непонятно куда задевалась и сестра Клары горбатая Иоганна - о ней в это время почему-то ничего не упоминается!
   Зато поведение Гитлера чрезвычайно напоминает поведение царедворцев, окружавших Александра I в 1825 году, когда происходила заключительная стадия убийства последнего путем отравления!
  
   Напомним еще раз, что Адольф был непосредственным наследником своей матери - теперь уже не абстрактно и умозрительно, как было тогда, когда в 1902-1903 годах происходили его споры с отцом, а сейчас, конкретно, вполне осязаемо!.. Продолжение ее жизни только уменьшало это наследство, увеличивая траты на лечение и лекарства - а физическое состояние ее, с чего бы ни начиналась ее болезнь, становилось уже безнадежным!..
   Клара Гитлер скончалась 21 декабря 1907 года в 2 часа ночи. Посторонних свидетелей при этом, понятно, не было...
   "23 декабря 1907 г., накануне сочельника, Гитлер хоронит мать на кладбище в Леондинге рядом с отцом. Блох вспоминает: "За всю свою почти сорокалетнюю врачебную практику я никогда не видел молодого человека, который бы так страдал, как Адольф Гитлер"."
   Имеются и менее восторженные формулировки того же Блоха: "доктор Блох был просто потрясен тем, что Гитлер после смерти матери вдруг обнаружил в себе "человеческие" чувства, хотя до этого всегда казался ему замкнутым и недоступным человеком".
   Все возможные ошибки как предварительного, так и окончательного диагноза - на совести Блоха, хотя, как мы указывали - не его одного. Так и не известно, возникали ли у Блоха определенные сомнения в этом диагнозе или какие-либо подозрения, был ли он субъективно честен, как и положено врачу, или глаза ему несколько затмила необыкновенная сыновняя любовь Гитлера, отразившаяся в щедрых гонорарах служителям медицины, но с этого времени Блох должен был оставаться ревностным союзником Гитлера. Блох объективно оказался в ситуации, когда лишь отсутствие каких-либо сомнений в истории болезни матери Гитлера становилось и необходимой защитой его собственных ума, чести и совести.
   Гитлер в 1938 году мог спокойно выпускать Блоха за границу - это было надежнейшим решением вопроса о пресечении всех возможных сомнений и инсинуаций в чистоте и невинности этой давней истории. Тем более, что теперь все могилы предков Гитлера оказывались на территории Третьего Рейха: любые попытки из-за границы инициировать обвинения Гитлеру в насильственной смерти кого-либо из его родственников, натыкались теперь в невозможность добраться до их могил без позволения фюрера. Понятно, что Блох, старающийся хотя бы из желания защиты собственной врачебной непогрешимости настаивать на прежних диагнозах, становился лучшим трубадуром невинности Гитлера за границей.
   И никакой антисемитизм Гитлера не должен был становиться в таком деле никаким препятствием осуществленному решению. Наоборот: такое демонстративное исключение из правил, диктуемых самим Гитлером всем немцам и всем европейцам, только подчеркивало все ту же его необыкновенную сыновнюю любовь.
   А вот мог ли Гитлеру и в 1938 году угрожать шантаж, связанный с этим старым делом - в этом нам предстоит разобраться позднее.
  
   Горестные чувства Гитлера отразились и в щедрых затратах, отпущенных им на похороны матери: "Адольфу Гитлеру пришлось выложить 369,62 кроны за перевоз ее тела из Линца в Леондинг и за похороны. /.../ Адольф к тому же купил для своей матери гроб с металлической внутренней обшивкой за 110 крон" - как видим, предпринимались и демонстративные меры для лучшей сохранности тела в гробу - это ли не свидетельство полнейшей невинности сына в каких-либо обстоятельствах, приведших к смерти матери?!
  
   "После того как опекун Гитлера Йозеф Майрхофер, бургомистр Леондинга, крепкий, практично мыслящий человек, необразованный крестьянин, находящийся в плену деревенских предрассудков, спустя несколько дней дает Гитлеру подписать протокол о наследстве, Гитлер покидает Линц и опять уезжает в Вену, где живет до сентября вместе со своим другом Августом Кубицеком у одной польки по фамилии Закрейс на Штумпергассе, 29".
   Здесь, конечно, возникает вопрос, за что же бургомистр Леондинга удостоился практически ругательской характеристики со стороны Мазера?
   Ответ находим в другой книге того же Мазера. Оказывается, вот за что: при оформлении документов на получение пенсии Адольф ошибся (!!!) и указал своей сестре Пауле возраст на два года меньше настоящего, что автоматически продлевало бы ей срок выплаты сиротской пенсии еще на два года. Майрхофер же, со свойственным крестьянам предрассудками, считал, что воровать грешно, исправил допущенную Гитлером ошибку и выразил свои чувства по этому поводу!
   Не известно, желал ли когда-либо позднее этот Майрхофер еще раз лицезреть Адольфа Гитлера, но сам Гитлер постарался уже не появляться в Леондинге до конца дней этого грубияна: "опекун получил как-то от него одну-единственную немногословную открытку"!
   Вот доктору Эдуарду Блоху "Гитлер сперва передавал из Вены приветы с "преданнейшей благодарностью""!
  
   Укажем на определенную странность, относящуюся к взаимоотношениям Гитлера уже с сестрами.
   Он, с одной стороны, старался обеспечить Паулу материально - вплоть до дурацкого жульничества с ее годом рождения, совершенно бескорыстного для него самого. Но высказывается предположение, что и свою-то пенсию, начисляемую ему до 20 апреля 1913 года (дня его 24-летия), он получал столь долго также лишь в результате обмана: "сиротская пенсия, которую он получал обманным путем, как якобы учащийся в Академии". Тут он, конечно, тоже ошибался!
   С другой стороны, его поспешное практически бегство в Вену, похоже, диктовалось именно нежеланием общаться с сестрами. Ниже мы обоснуем, что Гитлер, уезжая и устроившись на новом месте, даже не сообщил сестрам (ни старшей, ни младшей) своего нового адреса, и абсолютно все их личные контакты - и очные, и заочные - прервались аж до 1920 года; в 1911 году они имели связь друг с другом исключительно через судебные инстанции, о чем также ниже.
   "Ангела /.../ больше о нем ничего не слышала" - хотя жили-то они с 1908 и по 1913 год в одном городе!
   Спустя годы, когда прошло немало времени после смерти родителей, Гитлер изменил собственное отношение к сестрам.
  
   После Первой Мировой войны и Ангела (с детьми), и Паула продолжали жить в Вене.
   В октябре 1920 года Гитлер был в Вене и выступал перед местными национал-социалистами. 8 октября 1920 года он по собственной инициативе заглянул на квартиру к Ангеле - с этого возобновились их контакты.
   После этого Гитлер действительно оказывал сестрам материальную помощь; Пауле, в частности, было положено ежемесячное содержание (с 1930 года - 500 рейхсмарок).
   Вся дальнейшая биография Паулы Гитлер складывалась достаточно нестандартным образом: она никогда не была замужем, хотя, будучи ближайшей родственницей Гитлера, наверняка должна была пользоваться в достаточно молодые годы очень большим интересом у мужчин.
   Она казалась ничем не ущербной женщиной, завершила (еще на наследственные деньги) коммерческое образование, а после Первой Мировой войны (уже получая материальную помощь от брата) увлекалась горными лыжами и развлекалась на модных курортах. И, тем не менее, она вела гораздо более замкнутый и скромный образ жизни, нежели можно было бы ожидать.
   Несколько по-иному складывалась дальнейшая биография Ангелы. Некоторые сведения об ее жизни после 1927 года мы уже упоминали, а ниже расскажем о ней и ее старшей дочери чуть подробнее. В конце 1936 года Ангела вторично вышла замуж - за профессора, доктора технических наук Мартина Хаммича, далекого от политики.
   24 апреля 1945 года Ангеле и Пауле были вручены 100 тысяч рейхсмарок, переданных на прощание от Адольфа Гитлера. Эта подачка обернулась по сути изощренным издевательством: в самой Германии уже давно было трудно потратить деньги полезным образом - почти на все, помимо денег, требовались специальные карточки. Вне Германии марки котировались очень низко, а послевоенная инфляция быстро обесценила прежние купюры и внутри страны. К тому же в мае 1945 Ангела и Паула попали под арест к американцам; Паула провела год в заключении.
   12 мая 1945 муж Ангелы покончил самоубийством.
   Последующий образ жизни сестер Гитлера граничил с нищетой.
   Ангела умерла в 1949 году. Паула, сменившая фамилию на Вольф (Волк) - весьма выразительное самопрозвище Гитлера, умерла в 1960 году, не успев ничего получить из того наследства, которое ей отписал к тому времени суд, разбиравшийся с имуществом, остававшимся после Гитлера, официально признанного покойным.
  
   Не оказалась ли Паула, которой в январе 1908 исполнилось двенадцать лет, свидетельницей вполне определенных криминальных подробностей, связанных с последними днями жизни и смертью матери?
   И не произвело ли это на нее тяжелейшего впечатления, чреватого сильнейшими угрызениями совести, отравившими всю ее оставшуюся жизнь?
   Или не показалось ли все это просто ее брату?
   И не постарались ли, с другой стороны, высшие силы, чтобы Паула никогда-таки не обрела полного богатства и независимости, ради которых ей пришлось поступиться собственной совестью?
   На эти вопросы крайне мало надежды получить определенные ответы!
  
   Лишь в 1938 году Гитлер в следующий раз побывал на могиле родителей; позднее - еще дважды.
  
  
   4. Гитлер выходит в большой мир.
  
   4.1. Тетушкины деньги.
  
   Итак, в середине февраля 1908 года Гитлер снова в Вене.
   Он так рассказывал об этом в "Майн Кампф": "Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самого начала не оставляла места надеждам на выздоровление. Тем не менее, этот удар поразил меня ужасно. Отца я почитал, мать же любил. Тяжелая действительность и нужда заставили меня теперь быстро принять решение. Небольшие средства, которые остались после отца, были быстро израсходованы во время болезни матери. Сиротская пенсия, которая мне причиталась, была совершенно недостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне пришлось теперь самому отыскивать себе пропитание.
   С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе я уехал в Вену. То, что 50 лет назад удалось моему отцу, я надеялся отвоевать у судьбы и для себя; я также хотел стать "чем-нибудь", но конечно ни в коем случае не чиновником".
   Мазер развивает его тезисы: ""Во мне вновь проснулось былое упрямство, и у меня теперь была конечная цель. Я решил стать архитектором", - пишет он. То, что это не пустые слова, подтверждается документами".
   Временами бывает очень трудно понять Мазера. Какими же документами могут подтверждаться эти слова Гитлера, если последний не предпринял ни малейших попыток ни учиться на архитектора, ни работать архитектором?
   Хотя Гитлер, как уверяет Мазер, "работает усердно, последовательно и целенаправленно. У живущего в Вене скульптора Панхольцера, который к тому же преподает в школе и является опытным педагогом, он берет уроки искусства, чтобы не тратить попусту время до следующих вступительных экзаменов. Каким образом он познакомился с Панхольцером, установить не удалось".
   Но из описаний образа жизни Гитлера, хорошо известного благодаря наличию в этот период Кубицека в его ближайшем окружении, возникает совершенно иная картина: "если Кубицек всецело отдается учебе, то Гитлер продолжает вести бесцельную, неупорядоченную жизнь, к которой он уже так привык: "Я сам распоряжаюсь своим временем", - так высокомерно заявлял он. Спал он обычно до полудня, потом шел гулять по улицам или по Шенбруннскому парку, заходил в музеи, а вечером отправлялся в оперный театр, где, как говорил впоследствии, с замиранием сердца слушал "Тристана и Изольду" - оперу, на которой он побывал в те годы раз тридцать или сорок, либо какую-нибудь другую постановку. Затем его страстью становятся публичные библиотеки, где он с неразборчивостью самоучки читает то, что подсказывает ему настроение или сиюминутное желание, или же он стоит, погрузившись в свои мысли, перед роскошными строениями на Рингштрассе и мечтает о еще более грандиозных постройках, которые когда-нибудь будет возводить он сам. /.../
   А на заданный как-то вопрос о том, чем он иной раз с таким увлечением занимается целыми днями, был получен ответ: "Я работаю над разрешением проблемы нехватки жилья в Вене и провожу в этих целях кое-какие исследования"."
   Комментарии излишни!..
  
   На какие же шиши велся этот вольготный образ жизни?
   Сам Гитлер позднее заявлял, что пять лет, проведенных им в Вене (здесь он, заметим, не ошибался таким же образом, как тогда, когда сознательно изменил срок выбытия из Вены с 1913 года на 1912-й; пять лет - это как раз с весны 1908 по весну 1913!), сопровождались тягостной нуждой для него: "Пять лет нужды и горя были уготованы мне этим городом-сибаритом. Пять лет, в течение которых мне пришлось зарабатывать себе на кусок хлеба, - сперва разнорабочим, а затем маленьким художником; это был поистине скудный кусок, и его никогда не хватало, чтобы утолить хотя бы привычный голод. А голод был тогда моим верным стражем, единственным, кто почти никогда не покидал меня".
   Фест разрушает эту легенду: "точный подсчет его доходов доказывает, что в начальный период его пребывания в Вене из причитавшейся ему части отцовского наследства, а также из наследства, оставленного матерью, и из страховой пенсии по сиротству, не считая его собственных заработков, складывалась ежемесячно сумма в 80-100 крон. Это равнялось жалованью юриста в чине асессора, а то и превышало его.
   Точный подсчет месячных доходов Гитлера проделан Ф. Етцингером, который с педантичной скрупулезностью выявил все источники доходов и точное имущественное положение Гитлера".
   К сожалению, эти расчеты Етцингера не имеют никакого отношения к истинному материальному положению Гитлера в Вене, потому что оно определялось не всеми этими известными источниками доходов Гитлера, а тем, что же из них реально попадало к нему в руки. А вот тут-то и выясняется, что в руки к Гитлеру попадало далеко не все, на что он мог рассчитывать, но зато попадало многое из того, что заведомо не учитывалось Етцингером.
   Скандал на эту тему между Гитлером и его родственницами разразился в 1911 году.
  
   К весне 1911 года в семейном положении ближайших родственниц Гитлера произошли серьезные изменения.
   После смерти матери забота о Пауле перешла не к тетке Иоганне-младшей, как можно было бы ожидать, а к Ангеле Раубаль, старшей сестре Адольфа и Паулы.
   10 августа 1910 года Ангела овдовела, оставшись с 14-ти летней младшей сестрой и с тремя малолетними детишками на руках: Лео (родившимся 2 октября 1906), Ангелой-младшей (родившейся 4 июня 1908) и Эльфидой (родившейся 10 января 1910).
   29 марта 1911 года умерла от диабетической комы тетка Гитлера Иоганна-младшая, ей тогда шел или уже исполнился только сорок восьмой год.
   Пауле в то время было 15 лет. Вот тут-то сестренки, очевидно, и обнаружили в бумагах умершей тетушки расписку их братца Адольфа, получившего от этой тетушки не много не мало 3800 крон!
   Мы не знаем, как решался и как решился вопрос о других возможных наследниках Иоганны-младшей - ее сестре Терезии Шмидт и ее детях.
   Так или иначе, но сестры Гитлера подсчитали, что Адольф, прихватив 3800 крон, забрал из доли сестры Паулы (Ангела и ее дети не были наследниками Иоганны) не причитающиеся ему 600 крон. Легко сосчитать, таким образом, что Адольф и Паула должны были бы получить в 1911 году по наследству от Иоганны 6400 крон на двоих вместе (включая сумму, ранее полученную Адольфом).
   Дело между родственниками не решилось полюбовно и рассматривалось в мае 1911 в суде.
   Возможно, причина этого была лишь в том, что Адольф категорически не желал встречаться и даже переписываться с сестрами, хотя, повторяем, они жили в то время в одном городе. В то же время лишние деньги, взятые им у тетушки в 1908 году, могли не быть прямой акцией, направленной в ущерб Пауле, а просто расчеты между тетей и племянником производились в 1907 или 1908 году исходя из совершенно другой суммарной оценки денег, принадлежавших тетушке, нежели реально оказалось после смерти Иоганны-младшей еще через несколько лет - ниже мы это поясним.
   Так или иначе, но Адольф признал, что действительно занял у тетушки деньги - указанные 3800 крон - якобы на продолжение учебы; одной только этой суммы, заметим, ему вполне должно было бы хватить минимум на четыре года жизни, т.е. до весны 1912 года, если бы он не злоупотреблял излишними тратами.
   В качестве своеобразного компромисса, целиком покрывающего возникший иск, Адольф и предложил передать младшей сестре требуемые 600 крон, которые были вычтены из "сиротской пенсии" самого Адольфа, недополученной им от органов социального призрения или страхования - мы не знаем в точности тогдашних порядков.
   Мазер трактовал это дело совершенно неверным образом, заявив, что Гитлер "по собственной инициативе в мае 1911 г. отказывается от причитающейся ему до апреля 1913 г. ежемесячной пенсии по поводу потери кормильца в размере 25 крон в пользу своей сестры Паулы".
   Ничего подобного: Паула не получила ничего сверх законно принадлежавших ей указанных 600 крон (составивших объем "сиротской пенсии" самого Адольфа за два года), а "сиротская пенсия" Адольфа продолжала-таки ему начисляться вплоть до 20 апреля 1913 года (когда ему исполнилось 24 года) и ее остаток в размере 819 крон был получен Адольфом по его исковому заявлению из соответствующей государственной кассы 16 мая 1913 года (это - из прямого текста документа, фотокопия которого приведена в немецком издании книги Мазера). Напомним, что и эти деньги Гитлер, возможно, получал путем обмана властей, декларируя свою мнимую учебу в Академии искусств.
   Повторяем, что при этом Гитлер не виделся с сестрами с самого начала 1908 года, а все заочные контакты с ними ограничились только этим конфликтом.
   Подведем итоги этой эпопее 1908-1913 годов.
  
   Во-первых, можно догадаться, как, почему, а потому и сколько именно по смыслу денег получил Адольф у своей тетушки в 1907 или 1908 году.
   Похоже на первый взгляд, что они чисто полюбовно договорились о том, что она заранее делится с любимым племянником своим наследством, поскольку не рассчитывала истратить значительную часть своих средств на другие нужды. Формально, очевидно, ему предназначалась половина ее средств, относящихся к нему и к его сестре Пауле. Учитывались ли интересы других племянников - нам не известно, но скорее всего нет (хотя это и не очень важно для общей логики наших расчетов): с ними Иоганна не жила совместно и едва ли испытывала к ним какие-либо чувства; но на на это, конечно, требовались ее определенные завещательные распоряжения: если их не было, то деньги, причитающиеся Адольфу и Пауле, составляли не все наследство, оставшееся от Иоганны-младшей, а только его часть - порядка половины того, чем владела их тетка.
   3800 крон заведомо не могли, таким образом, составлять более половины средств, имевшихся у Иоганны-младшей в 1908 году (должна же она была что-то ориентировать и на финансирование своей собственной продолжающейся жизни и на неизбежные похороны), а потому она располагала тогда не менее 7600 крон, почти наверняка - суммой более значительного размера, может быть даже - примерно вдвое большей, если при наследовании после ее смерти учитывались интересы и Терезии с ее потомками.
   Иоганна, понятно, сохранила расписку племянника - порядок есть порядок, а такая сумма - не шутка! Расписка позволяла позднее и переиграть все это дело, но потребности в этом у тетушки, очевидно, не возникло.
   Но потребность в пересмотре дела возникла у сестер Гитлера в 1911 году, поскольку после завершения похорон тетушки наличные капиталы последней, относящиеся к Адольфу и Пауле совместно, сократились, как легко подсчитать, исходя из итоговых решений, до 2600 крон (плюс 3800, переданных ранее Адольфу) - отсюда и претензии Паулы к Адольфу в размере 600 крон. Брату и сестре досталось, таким образом, в конечном итоге по 3200 крон на нос из наследства их тетки.
   Во-вторых, не известны в точности источники капиталов самой Иоганны-младшей.
   Иоганна должна была иметь и собственные средства: наверняка родители Гитлера должны были что-то платить ей за ее домашнюю службу - хотя бы символически; если бы она откладывала при этом лишь по пять крон (или ранее - по 2,5 гульдена) в месяц, то за двадцать лет (с 1888 по 1908 год) и то должно было набежать около 1200 крон - да еще и за счет процентов на эти накапливающиеся деньги, безусловно откладываемые в банк, эта сумма могла примерно удвоиться!
   Кроме этого, как упоминалось, она должна была унаследовать какие-то деньги от умершей в 1903 году (как мы полагаем - не без помощи Гитлера!) своей тетушки Вальбурги Роммедер.
   Мазер почему-то совершенно проигнорировал при этом наследство, оставленное самой бабушкой Гитлера Иоганной-старшей, о котором мы уже упоминали.
   Иоганна-младшая могла иметь еще иные деньги, с которыми она явилась в семейство Гитлеров уже в 1888 году - ниже мы это поясним.
   Заметим, в-третьих, что во время всей этой семейной свары 1911 года вроде бы не рассматривался вопрос о том, кто кому (Адольф Пауле или Паула Адольфу) оказывался должен деньги из наследства их родителей - стороны, следовательно, были вполне удовлетворены этой частью происшедшего раздела.
   От отца им, напоминаем, к моменту смерти матери оставалось, как минимум, по 652 кроны, вырученные за продажу дома в Леондинге и отложенные в неотчуждаемое наследство до их совершеннолетия. На них еще должны были нарасти проценты с лета 1905 года. Этого, в частности, должно было бы хватить Адольфу еще почти на год безбедного существования.
   Официальное наследство, оставшееся после Клары, не должно было быть меньшим, как утверждает Мазер, чем после ее сестры Иоганны. С этим можно согласиться с известной натяжкой, поскольку Иоганна, в отличие от Клары, действительно не имела на протяжении всей жизни никакой крупной собственности и никаких доходов от ее реализации. Однако деньги на лечение (которые тратились, конечно, и на ту, и на другую из умерших сестер) и прочие траты, происходившие еще при их жизни, вносят полную неопределенность в такие расчеты.
   Может быть, Гитлер особенно и не врал, утверждая, что "средства, которые остались после отца, были быстро израсходованы". Однако, если иметь в виду хотя бы сумму, полученную за дом в Леондинге, проданный в 1905 году (у Клары, напоминаем, осталось тогда пять с половиной тысяч крон - без учета отложенного тогда же наследства детей), такое заявление выглядит не слишком правдоподобным!
   К тому же средства матери включали и другие деньги, полученные ею уже после смерти Алоиза: упоминавшееся наследство от ее родителей, в том числе через мать - такие же деньги от тетушки Вальбурги, какие достались и ее сестре. Все это время Клара, напоминаем, получала и немаленькую пенсию.
   В определенном смысле упомянутые 3800 крон, как настаивает Мазер, могут быть ориентиром и в отношении наследства, доставшегося Адольфу непосредственно от матери.
   В-четвертых, расценка частей, доставшихся каждой из сестер (Кларе и Иоганне) из наследства Вальбурги, все-таки заведомо выше опрометчиво названной Мазером суммы - 3800 крон. Мазер, как следует из многочисленных приведенных выше примеров, в бухгалтеры не годился!
   Исходя из нашей минимальной оценки капитала Иоганны-младшей в 1908 году в 7600 крон, ориентированных на наследство Адольфа и Паулы, а также из предположения, что часть ее средств могла (а может быть - не могла) отойти к ее сестре Терезии, можно полагать (с необходимостью вычета иных источников доходов Иоганны-младшей), что всем трем сестрам (Кларе, Иоганне и Терезии) досталась от их матери Иоганны-старшей и от тетушки Вальбурги общая сумма порядка 15-20-25-30 тысяч крон - при различных реальных вариантах того, во что конкретно могли воплощаться имеющиеся у нас неполные исходные данные.
   Из этих денег, некогда принадлежавших двум старшим дочерям Иоганна Непомука, после их смерти и смерти двух старших дочерей Иоганны-старшей (все эти смерти пришлись на очень ограниченный промежуток времени) порядка 5-7-9-12 тысяч крон (при разных возможных вариантах дележки наследства между представителями уже следующей генерации) становилось вполне законным наследством самого Адольфа Гитлера; ровно столько же (хотя нам и не известно, сколько же именно) причиталось и его сестре Пауле - и это были деньги помимо тех, что достались им от их отца Алоиза - непосредственно напрямую после его смерти и позднее после смерти их матери Клары.
   Поэтому было бы крайне неудивительно, если бы Адольф Гитлер проявил особую заботу о таком наследстве от родственников матери еще в 1903 году. И оказалось не удивительным, что он проявлял об этом заботу в 1906, 1907 и в 1908 годах!
   В-пятых, стало ясно, что Адольф уезжал в феврале 1908 года из Линца в Вену как минимум с 3800 крон в кармане, полученными им от тетушки Иоганны. А расписка, сохранившаяся у тетушки (он, очевидно, имел ее копию), играла для него еще большую роль, чем даже для нее.
   Понятно, что эти деньги Гитлер не только тратил в свое удовольствие, но, кроме того, они обеспечивали ему отмывку и гораздо больших сумм, которые он мог оправдывать все той же тетушкиной подачкой.
   Эти суммы могли быть самого разнообразного происхождения: нелегальные деньги, доставшиеся ему от отца и от матери, и часть клада Иоганна Непомука.
   Ясно, в-шестых, что имеющихся у него денег было заведомо так много, что Адольф мог практически не обращать внимания на поступления своей "сиротской пенсии" (в принципе способной регулярно обеспечивать минимальные условия выживания), пока сначала не понадобилось рассчитаться с Паулой, а затем вообще уехать из Австро-Венгрии.
   Простейшие подсчеты показывают, что его "сиротская пенсия", доставшаяся частично Пауле (600 крон) и частично ему самому (819 крон), фактически не получалась им с 1 августа 1908 года (а до того он, следовательно, получал ее) и накапливалась вплоть до 20 апреля 1913 года (по 25 крон за каждый месяц и 19 крон - за неполный апрель 1913).
  
   Общий вывод: денег у Гитлера в венский период было предостаточно - даже вполне легальных, полученных по наследству от всех его упоминавшихся родственников, умерших в 1902-1907 годах и даже в 1911 году.
   С учетом неизвестности того, сколько же было потрачено за последние два года болезни Клары, оставшаяся ее сыну сумма всех легальных накоплений лежала в широких ориентировочных пределах - от четырех с половиной тысяч крон минимум (считая, что непосредственно от матери Адольфу ничего не досталось!) и до почти пятнадцати тысяч крон максимум!
   Понятно, что все это не имеет никакого отношения к исчисленным оценкам в 80-100 крон в месяц, полученным Етцингером и по сей день воспринимаемым всерьез всеми биографами Гитлера!
   Да в первые месяцы пребывания в Вене Гитлер мог тратить в пять или даже в десять раз больше - и не обеднеть окончательно!
   Заметим при этом, что прожиточный минимум находился тогда на уровне нескольких десятков крон в месяц, и если и превышал начисляемую "сиротскую пенсию", то ненамного; например на оплату жилья, снимаемого Гитлером, уходило лишь порядка 10 крон в месяц!
   Все это явилось добротным результатом всей политики Гитлера в отношении получения наследств, упорно проводимой им в предшествующие годы. Только этих сумм, даже не считая нелегальных средств, должно было бы с лихвой хватить Гитлеру до самого начала Первой Мировой войны, чего он, конечно, не мог еще знать сам, уезжая в Вену.
   Отметим, что все эти легальные суммы практически полезно могли были быть израсходованы лишь до конца Первой Мировой войны, точнее - до снижения накала революционных потрясений в 1920 году, потому что все оставшиеся после того финансы были съедены нараставшей инфляцией. Позднее Гитлер мог с чистым сердцем начисто отрицать наличие у себя каких-либо капиталов, не опасаясь того, что они могут быть обнаружены налоговыми службами при возможных официальных расследованиях - их действительно фактически не было и не могло быть.
   Колоссальным счастьем для него должно было оказаться то, что он не успел обратить в законно имевшие хождение деньги значительную часть доставшегося ему клада Иоганна Непомука - иначе потерял бы и ее!
   Тем более непонятными становятся истории, когда он действительно оказывался в бедственном положении значительно ранее не только конца, но и начала Первой Мировой войны!..
  
   Остается при этом порадоваться за Иоганну-младшую: ее-то Гитлер, по крайней мере, не убивал!
   Вот только интересно, а чья же это заслуга: не самой ли горбатой тетушки, вовремя все сообразившей и выкупившей свою жизнь у племянника?
   Но задавшись такой гипотезой почти всерьез, приходится спросить: когда же именно Адольф Гитлер получил от нее ее деньги (точная дата расписки нам не известна)?
   Почему же притом Иоганна, если она действительно что-то подозревала, не приняла никаких мер по спасению своей сестры Клары и вовсе отсутствовала в семейной квартире ко времени ее смерти?
   И вообще почему не Адольф, которого тетушка могла подозревать в преступлениях, а следовательно - и шантажировать его этим, а сама тетушка выглядит во всей данной истории типичной жертвой шантажа?
   Ведь вовсе не принято было делиться наследством с наследниками задолго до своей смерти - и ведь 44-летняя в 1907 году Иоганна никак не должна была собираться умирать в скорейшем времени! И заемом эти деньги никак нельзя посчитать: Гитлер явно не собирался возвращать эти деньги, а она - требовать их назад!
   Задавшись подобными вопросами и попытавшись ответить на них, мы и получаем возможность прояснить некоторые таинственные события, происшедшие отчасти еще до рождения Адольфа Гитлера.
  
   Начнем с повторения скупых подробностей, известных нам о жизни Иоганны-Пёльцль-младшей.
   Она родилась в 1863 году в Шпитале и была младше своей сестры Клары на три года.
   В детстве с Иоганной произошло какое-то несчастье, в результате которого она оказалась горбатой. Такое случается обычно в перид интенсивного роста детей в результате тяжелых травм позвоночника. Типичные несчастные случаи подобного рода с детьми - падение с лестницы, с дерева, попадание под повозку и т.д. Что произошло в данном случае - нам совершенно неизвестно. Но если в данном несчастном случае была хоть какая-то доля злого умысла или преступной неосторожности взрослых, то мы без труда можем указать на самого жестокого и коварного человека в тогдашнем окружении данного ребенка: это, конечно же, все тот же Иоганн Непомук!
   Причем сам пострадавший ребенок мог по малости лет не понять и не запомнить этой вины взрослых, но более зрелым свидетелям это могло быть более понятно.
   Клара (и это является совершенно ничем не обоснованным предположением с нашей стороны) вполне могла быть таким свидетелем. Она могла быть даже единственным свидетелем данного несчастного случая, не сообщивщим никаких подробностей взрослым - под угрозой деда или просто опасаясь его.
   Но и такое предположение вовсе не обязательно: Клара могла просто слышать разговоры взрослых на эту тему, которые не говорились при пострадавшем ребенке. Вина конкретного подозреваемого взрослого наверняка была не вопиющей (как и все прочее, что совершалось им в сфере убийств и провокаций), и подобными разговорами дело, очевидно, и ограничилось.
   Клара, так или иначе, могла приобрести колоссальный козырь спустя многие годы, раскрыв глаза сестре на предположенного нами виновника ее увечья! Понятно, насколько Кларе оказался необходим такой козырь тогда, когда она, как мы предполагали выше, задалась целью в 1888 году убить самого Иоганна Непомука!
   Клара владела методиками использования мышьяка, но ей был нужен исполнитель, имевший постоянный допуск к пище Иоганна Непомука. Сестра Иоганна, которой были раскрыты глаза на причины ее увечья (можно было бы и что-нибудь присочинить вполне правдоподобное на эту тему!) и на причины смертей детей Клары, становилась предельно мотивированным соучастником справедливого возмездия!
   Такая гипотеза устраняет все неясности в отношении и мотивов, и возможностей убийства Иоганна Непомука, осуществленного его родственниками!
  
   Совершенно естественным выглядит после этого и немедленный окончательный отъезд Иоганны из Шпиталя и ее обустройство в доме Гитлеров - ей, конечно, было морально нелегко оставаться в родных местах. Алоиз, разумеется, никак не мог быть посвящен в мотивы происходящего: терпеть в доме сразу двух отравительниц - это никому не по силам!
   Отметим, кстати, что деньги самой Иоганны-младшей могли также частично относиться по своему происхождению к тому же Иоганну Непомуку: они могли быть получены ею в порядке благодарности от него самого во время ее ухода за ним больным. Могли они быть и украдены сразу после его смерти - это тоже вполне в духе всего этого семейства!
  
   Заметим, однако, что вся только что рассмотренная версия строится на предположении о той последовательности событий, что сначала произошла смерть Иоганна Непомука, а уже только потом - перемещение Иоганны-младшей в семейство Клары и Алоиза Гитлеров. Выше мы упоминали, что точная датировка этого последнего перемещения нам не известна; неизвестно и то, было ли такое перемещение одномоментным или Иоганна поначалу циркулировала между Шпиталем и Браунау. Но тогда возникает совершенно иная версия событий в этом достопочтенном семействе убийц.
   Не исключено, что в давние времена не Иоганн Непомук, а Клара оказалась сознательным или нечаянным виновником инцидента, искалечившего маленькую Иоганну. И не Клара, а Иоганн Непомук раскрыл глаза увечной девушке на виновницу ее несчастья - в тот момент, когда это понадобилось ему; было ли и это правдой или не совсем, но ни Иоганне, ни тем более нам судить об этом невозможно.
   Но тогда уже Иоганна-младшая может подозреваться в убийстве детей Клары, к чему ее, несомненно, подучил Иоганн Непомук!
   А вот подозрения, которые могли складываться у Клары, безусловно посвященной в семейные приемы использования ядов, могли побудить Иоганну-младшую к срочной смене собственной стратегии. Теперь уже у нее оказывался самый сильный мотив для устранения Иоганна Непомука - как единственного свидетеля обдуманности намерений в совершенном ею преступлении! И тогда Иоганн Непомук должен был быть убит этой его сообщницей.
   От подобных вариантов, повторяем, тошнит и автора этих строк. Единственное оправдание попыток их рассмотрения - это то, что мы продолжаем расследование многолетней, фактически - многовековой деятельности семейства, породившего (уж это-то абсолютно бесспорно!) одного из самых выдающихся убийц в истории человечества!
  
   Теперь поставим себя на место именно этого выдающегося убийцы, переехавшего в Шпиталь осенью 1905 года.
   Адольф Гитлер, во-первых, сам был к этому времени уже вполне профессиональным убийцей-отравителем - и приехал именно с миссией исполнить свои профессиональные функции, о которых он уже знал все и вся.
   Во-вторых, ему было уже 16 лет - он стал достаточно взрослым для того, чтобы не только, как было раньше, заниматься исключительно своими индивидуальными задачами, но и более внимательно и осмысленно обращать внимание на все остальное. В Шпитале он тогда провел немало месяцев - и мог ко многому присмотреться и прислушаться.
   Легендарный Иоганн Непомук, умерший еще до рождения Адольфа, наверняка был популярнейшим героем местного фольклора. Задавая целенаправленные вопросы, Адольф мог многое что понять - сообразительности ему было не занимать!
   Осторожно и ненавязчиво он мог уточнять свои впечатления, полученные в Шпитале, беседуя затем и с собственной матерью, и с тетушкой Иоганной уже в Линце - времени и возможностей у него для этого хватало. В итоге же он вполне ясно и четко мог представить себе все варианты сюжетов возможного убийства Иоганна Непомука!
   Подобно тому, как мы писали в соответствующем месте, что Алоиз Шикльгрубер должен был больше нас знать о туманных событиях, в которых мы сами не можем разобраться до конца ввиду дефицита информации, теперь мы то же самое должны заявить об Адольфе Гитлере. Он, безусловно, лучше всех нас мог разобраться в таинственных лабиринтах истории собственного семейства - и извлекать из них правильные и полезные для себя выводы!
   Далее - очевидные результаты.
   Иоганна-младшая становилась абсолютно доступным объектом для шантажа: изложив ей всю версию ее преступления, на которой он сам остановился, Адольф неотразимо угрожал полным разоблачением: вскрытие могилы Иоганна Непомука (а может быть - и могил умерших старших братьев и сестры Адольфа) обеспечивало очевидные улики отравления, а сведения всех еще живых свидетелей раскрывали всю картину поведения окружавших жертву (или жертвы) лиц. Можно было хоть сразу передавать в суд это дело, якобы ничем не угрожающее самому Адольфу. Его еще живая мать имела в этом деле чистое алиби, ее подстрекательская роль (если она имела место быть) могла быть разоблачена лишь самой Иоганной в первом из рассмотренных нами вариантов, а потому являлась недоказуемой, и поэтому Адольф как будто бы совсем ничем не рисковал: он не ставил под угрозу возможной конфискации даже получение матерью, а следовательно - затем и самим собой, наследства, восходящего к собственности убитого Иоганна Непомука!
   В другом же рассмотренном варианте, когда виновницей смерти старших детей Клары была сама Иоганна, Клара вообще оказывалась в стороне от убийства ее деда Иоганна Непомука.
   И то, что в реальной ситуации Иоганна, подвергшаяся шантажу со стороны племянника, не могла обратиться за помощью к его матери - своей старшей сестре, свидетельствует о наибольшей вероятности именно этого последнего варианта!
   Мы, разумеется, понимаем, что Адольф никогда бы не осуществил свою угрозу, выдвинутую против тетушки - совершенно не в его интересах было бы привлекать внимание властей к отравлениям в этом замечательном семействе! Но тетушка, относившаяся до этого момента к нему как к ребенку, не подозревала об этом! Ей пришлось принять все условия Адольфа!
   Он ее, естественно, тут же выгнал из дому - ведь нельзя же оставаться жить с отравительницей под одной крышей! Ее он обобрал до нитки, однако постаравшись при этом не задевать интересы своей младшей сестры Паулы, которая не должна была иметь мотивов быть недовольной братом: ей предстояло стать весьма опасной потенциальной свидетельницей, а убивать еще и ее - в то время было явным перебором, это не могло не вызвать очевидных подозрений!
   Расписка, которую Гитлер отдал тетке, успокаивала ее в исчерпанности конфликта, но мы знаем, что он сам был не менее тетки заинтересован в копии такой расписки!
   Теперь у Адольфа оказалась полная свобода рук в отношении собственной матери - и ее судьбу следовало решать быстро и энергично: ведь Иоганна-младшая, покинувшая дом к явному удивлению и недоумению старшей сестры, могла набраться смелости все-таки рискнуть поделиться происшедшим с ней, хотя это и было предельно маловероятно, если Иоганна была замешана в убийстве ее детей! Но таких контактов Адольф все равно должен был стараться не допускать!
   Из всего рассмотренного следует достаточно точная привязка изгнания Иоганны из квартиры Гитлеров к узкому интервалу времени: это было после возвращения Гитлера из Вены и незадолго до смерти Клары - от октября (скорее - уже ноября) до середины декабря 1907 года.
   Вот после смерти Клары многое могло дополнительно дойти до несчастной Иоганны - но что она могла теперь поделать?
   Тяжелейшие переживания, как мы знаем, быстро свели ее в могилу! Что ж, можно по-прежнему продолжать считать, что Адольф Гитлер ее не убивал!
   А внутрисемейные убийства, совершаемые Адольфом, теперь надолго прекратились - ввиду отсутствия в них целесообразности!
  
   Затем что-то очень серьезное произошло с Гитлером летом 1908 года, когда он в очередной раз посетил Шпиталь, чтобы забрать, как мы полагаем, очередную, вторую по счету, долю похищенного им клада Иоганна Непомука.
   На это указывают два обстоятельства: во-первых, в следующий раз Адольф решился поехать в Шпиталь лишь через девять лет - приехав в отпуск с фронта, боевым солдатом с Железным крестом на груди; во-вторых, после возвращения из Шпиталя в Вену между ним и Кубицеком произошел страннейший разговор.
   Кубицек тогда как раз призывался в армию; ему, как имевшему законченное среднее образование и будущему студенту консерватории, полагалось отслужить лишь два месяца - и осенью 1908 он уже вернулся в Вену и продолжил учебу. Так вот, Гитлер горячо уговаривал его не служить в австро-венгерской армии - вместе со славянами и прочими инородцами.
   Так впервые возник тезис, которым Гитлер позже и оправдывал свое фактическое дезертирство от призыва в Австро-Венгрскую армию, но последующее добровольное вступление в Германскую: "Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать за габсбургское государство, но всегда готов умереть за Германский рейх"!
   Гитлер немедленно и конкретно предлагал Кубицеку бежать за границу, чтобы поступить на службу в Германскую армию. Понятно, что последний никак не соглашался идти на такую абсолютно бессмысленную комбинацию, ломающую его жизнь и карьеру.
   На этом они расстались, и Кубицек, вернувшись через два месяца, уже, как считается, не застал Гитлера в их общей квартире; они дружелюбно, но совсем ненадолго встретились в следующий раз лишь через три десятка лет - когда Гитлер пребывал в зените своей власти и славы; в 1938 году Кубицек представил в официальные партийные инстанции свои воспоминания, а в августе 1939 года и произошла единственная (после Вены) встреча Гитлера с Кубицеком.
  
   К двум названным странностям примыкает и третья: Ханфштангль, познакомившийся с Гитлером лишь в 1922 году, писал: "Подавленная гомосексуальность Гитлера, возможно, сформировалась тогда, когда он подхватил сифилис в Вене, примерно в 1908 году. С того времени, как мы познакомились, не думаю, что у него были какие-либо нормальные отношения с женщинами".
   Сам Ханфштангль, как легко понять, не мог быть первоисточником информации о событиях, происходивших с Гитлером в 1908 году - он мог слышать об этом лишь от других. Почему, тем не менее, эти сведения не следует элементарно игнорировать - это мы постараемся объяснить позднее; мы уже обещали рассказать об особой роли Ханфштангля в жизни Гитлера, но собираемся выполнить это обещание лишь в последующих публикациях, поскольку тематика 1922-1923 годов в общем-то выходит за рамки данной книги.
   Пока что, в свою очередь, сообщим, что в дальнейшем тема сифилиса у Гитлера почти не будет возникать на страницах данной нашей книги: как мы полагаем, проблем такого рода у Гитлера не было вплоть до конца 1918 года, хотя гарантировать истинность подобных заявлений довольно рискованно.
   Факт тот, что сам Гитлер, который, скорее всего, и был источником данной информации, сообщенной Ханфштанглем, был заинтересован в том, чтобы напустить туману относительно мотивов собственнного необычного поведения в Вене примерно с 1908 года. Это-то и усиливает впечатление странности событий того времени, происходивших с Гитлером.
  
   Хорошо известно, что в сентябре 1908 года Гитлер предпринял очередную и последнюю попытку поступления в Академию искусств. Теперь результат оказался еще худшим, чем в прошлом году, когда Гитлер прошел первый тур, но был отсеян во втором. "На этот раз на экзамене по композиции он получает неудовлетворительную оценку. В отличие от 1907 г. он не допускается к конкурсу рисунков".
   Вслед за этим, повторяем, Гитлер съезжает с квартиры, общей с Кубицеком, - и в течение целого года о его занятиях не имеется абсолютно никаких достоверных сведений; есть данные лишь об адресах, по которым он проживал в Вене.
   Мазер чисто фантазирует, когда утверждает: "Несмотря на весь свой горький опыт, Гитлер вскоре устраивает свою жизнь как художник, а с 1909 г. занимается порой и писательским трудом. Он рисует и продает свои картины в городе, который потом на протяжении всей жизни больше ненавидит, чем любит".
   Затем около двух месяцев - не известно и вовсе ничего, пока в декабре 1909 с Гитлером, голодным и издерганным, не знакомится в ночлежке для бездомных такой же по виду бродяга - уже упомянутый Райнхольд Ханиш, сведения, исходящие от которого, позволяют восстановить образ жизни Гитлера уже в последующие месяцы.
   Так что же случилось с Гитлером летом 1908 года?
  
  
   4.2. Адольф Гитлер, Гели Раубаль и злейший враг Адольфа Гитлера.
  
   Объяснение этого мы начнем издалека - с рассказа Гитлера, запротоколированного в январе 1942 года, о том, почему он прекратил употреблять алкогольные напитки.
   Это - совершенно замечательная новелла, которую мы приводим почти целиком. Дело, по мнению Мазера, якобы происходило 11 февраля 1905 года - за полгода до того, когда Гитлер окончательно бросил учебу:
   "Квартирных хозяек студенты называли "мамочками". /.../ После окончания семестра мы всегда устраивали большой праздник. Там было очень весело: мы кутили вовсю. Там-то и произошел единственный случай в моей жизни, когда я перепил. Мы получили свидетельства и решили отпраздновать это дело. "Мамочка", узнав, что все уже позади, была слегка растрогана. Мы потихоньку поехали в один крестьянский трактир и там пили и говорили ужасные вещи. Как все это было в точности, я не помню... мне пришлось потом восстанавливать события. Свидетельство было у меня в кармане. На следующий день меня разбудила молочница, которая... нашла меня на дороге. В таком ужасном состоянии я явился к своей "мамочке". "Боже мой, Адольф, как вы выглядите!" Я вымылся, она подала мне кофе и спросила: "И какое же свидетельство вы получили?" Я полез в карман - свидетельства нет. "Господи! Мне же нужно что-то показать матери!" Я решил: скажу, что показывал ему кому-то в поезде, а тут налетел ветер и вырвал из рук. Но "мамочка" настаивала: "Куда же оно могло пропасть?" - "Наверное, кто-то взял!" - "Ну тогда выход только один: вы немедленно пойдете и попросите выдать дубликат. У вас вообще-то деньги есть?" - "Не осталось". Она дала мне 5 гульденов, и я пошел. Директор заставил долго дожидаться в приемной. Тем временем четыре обрывка моего свидетельства уже доставили в школу. Будучи без памяти, я перепутал его с туалетной бумагой. Это был кошмар. Все, что мне наговорил ректор, я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми святыми, что никогда в жизни больше не буду пить. Я получил дубликат... Мне было так стыдно! Когда я вернулся к "мамочке", она спросила: "Ну и что он сказал?" - "Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить". Это был такой урок, что я никогда больше не брал в рот спиртного".
   Этот рассказ содержит выразительные материалы, вполне доступные для классического психоанализа в стиле Фрейда, который, однако, никто по сей день не удосужился произвести.
  
   Начнем с последней фразы процитированного текста - пока что безо всякого психоанализа. Исходя из известных фактов биографии Гитлера ее следует признать абсолютно лживой.
   С тех пор, как Гитлер осенью 1919 года вызвал жгучий интерес своих соратников по организации национал-социалистического движения своими яркими и нетрадиционными публичными выступлениями, в его жизни оставалось еще много места странным тайнам и необъяснимым происшествиям, но весь его образ жизни в целом просматривался его соратниками насквозь. Так вот, Гитлер вовсе не был трезвенником - по крайней мере до 1931 года.
   Уже многократно цитированный Эрнст Ханфштангль, познакомившийся с Гитлером, повторяем, в 1922 году, не только регулярно лицезрел тогда Гитлера с кружкой пива в руках (в том числе и в разгар Мюнхенского путча), но и непритворно ужасался манерой Гитлера насыпать сахарную пудру в налитый ему бокал благородного вина.
   Сам Гитлер, ставший-таки позднее трезвенником, с осуждением вспоминал пору начала своей политической деятельности (т.е. 1919-1923 годы), когда, например, "на одном собрании я выпил четыре кружки пива". Четыре кружки мюнхенского (не известно, правда, какого калибра) - это в любом варианте довольно серьезно (очень рекомендуем читателям попробовать!).
   Тем не менее никто не видел Гитлера пьяным - не только с 1919 года, но и с 1914-го - он явно сторонился этого рода развлечения, характерного для фронтовиков - бывших и настоящих.
   Таким образом, его переход к абсолютной трезвенности имел по меньшей мере два этапа, инициированных сначала неким таинственным событием в довоенной юности, а потом и вполне известным происшествием, случившимся в 1931 году: окончательный переход Гитлера к вегетарианству и безалкогольной трезвости принято связывать со смертью его племянницы (дочери его старшей сестры Ангелы) - тоже Ангелы (Гели) Раубаль, хотя, вроде бы, достоверные свидетельства об употреблении Гитлером мяса и алкоголя прекратились еще до этого, хотя и не известно точно когда - сведения об этом весьма многочисленны и противоречивы.
   "Красной нитью через все биографии Гитлера проходит тот факт, что после смерти племянницы фюрер стал вегетарианцем, перестал употреблять алкогольные напитки и бросил курить".
   "Он хотел застрелиться, замкнулся в себе, впал в тяжелую депрессию, мучил себя упреками и никогда больше не ел мяса и животных жиров".
   "С 1931 г. он становится последовательным вегетарианцем. Если раньше он ел довольно много мяса, пил пиво, не боялся физических нагрузок, /.../ то теперь начисто отказывается от животных белков и жиров", но и последнее не совсем верно: Гитлер употреблял яичницу даже в апреле 1945.
   Современный историк и писатель, Анна Мария Зигмунд, пытается оспорить факт окончательного перелома, относящегося к 1931 году, с помощью такого, например, свидетельства: "Отто Лейбольд, директор тюрьмы в Ландсберге, где Гитлер отбывал срок наказания /.../ за попытку государственного переворота, еще в 1924 году писал в докладе в прокуратуру Мюнхена о своем известном узнике: "Он - человек без личного тщеславия, доволен тюремным довольствием, не курит и не пьет"." Здесь, конечно, наибольшее доверие вызывает та часть заявления, в которой утверждается, что Гитлер - человек без личного тщеславия!
   Примерно так же Зигмунд отзывается и о курении Гитлера, почему-то не понимая, что определенным образом концентрирует внимание при этом на все том же 1931 годе: "Курить Гитлер, по его собственным словам, бросил еще в годы юности в Вене из соображений экономии. В 1931 году он развил настоящую антитабачную кампанию среди своих подчиненных. Он не упускал возможности высказаться о вреде никотина. В его присутствии курить никому не разрешалось".
   И об употреблении мяса - почти то же самое: "Мясо фюрер перестал практически полностью употреблять (исключение составляло традиционное австрийское блюдо - печеночные клецки) уже достаточно задолго до того, как его племянница приехала в Мюнхен. Многочисленные современники независимо друг от друга свидетельствуют о том, что Гитлер в мюнхенском ресторане, где часто собирались его соратники еще в 1922/23 годах, заказывал только вегетарианские блюда, а мясные блюда называл не иначе, как "пожирание трупов""; последние слова - необычайно выразительны!
   Но действительно ли они произносились в 1922-1923 годах?
   Свидетельства, относящиеся к тому же тюремному заключению 1924 года, говорят совсем о другом: "Камера Гитлера напоминала деликатесную лавку: во всех углах лежали окорока, шпик, колбасы, шоколадные конфеты и пироги. В результате тюремное заключение было единственным периодом в его жизни, когда он набрал лишний вес" - это ведь целое кладбище трупов, предназначенных для пожирания!
   А вот что, якобы, рассказывал сам Гитлер: "я спросила Гитлера: "Вы всегда были вегетарианцем?" Он покачал головой и, колеблясь, рассказал, что не может есть мяса после тяжелого шока, который он испытал. /.../ Гитлер продолжал: "Я слишком любил Гели - мою племянницу, я думал, что не смогу без нее жить. Когда я потерял ее, то ничего не ел в течение нескольких дней, и с тех пор мой желудок противится любому мясу"" - это свидетельство одной из знаменитейших женщин Третьего Рейха, кинорежиссера-документалиста Лени Рифеншталь.
   Коль скоро происшествие 1931 года достаточно хорошо расписано, с него и продолжим наш анализ.
  
   Гели Раубаль, напоминаем, родилась в Линце 4 июня 1908 года.
   Племянница познакомилась со своим прославившимся дядюшкой в 1924 году, навещая его (вместе с матерью и братом) во время упоминавшегося тюремного заключения Гитлера и его приближенных. С 1925 года они общаются достаточно интенсивно. Затем с 1927 или 1928 года она вместе с матерью, ставшей домопровительницей резиденции Гитлера в Оберзальцберге (приобретенной затем, напоминаем, на имя этой матери), поселилась там с Гитлером под одной крышей. С 1929 года она жила и в упомянутой роскошной квартире Гитлера в Мюнхене, имея там собственную комнату.
   Дядюшку с племянницей связали явно не только обычные родственные отношения: "Гели, как отмечали все близкие к Гитлеру люди, была частью его жизни".
   Гели довольно часто сопровождала Гитлера на различных мероприятиях, а он проявил неожиданное негодование, когда узнал о том, что в Рождество 1927 года произошла тайная помолвка Гели с лучшим другом фюрера, его шофером и телохранителем (и сокамерником в 1924 году) Эмилем Морисом. На этом дружба Гитлера с его другом скандально прекратилась, а помолвка через полгода была расторгнута.
   "Свита Гитлера сделала из этого свои выводы. Вскоре было сформировано мнение, что фюрер сам влюблен в свою племянницу и не допускает мысли о том, что она может достаться кому-либо еще.
   А подруга Гели Генриетта понимала ситуацию так: "Для Гитлера Гели была идеалом женщины. Красивая, стройная, неиспорченная. Но его забота сводилась к ограничению и принуждению"."
   К осени 1931 года отношения между дядей и племянницей достигли критической остроты, закончившись ее гибелью: "в его мюнхенской квартире уходит из жизни его любимая женщина Гели Раубаль". Гитлер "страдает от тяжелой депрессии. /.../ Рудольф Гесс в последний момент хватает его за руку и вырывает из нее пистолет, которым он хочет застрелиться".
   "После смерти Гели у него пропала способность понимать других людей и поддерживать с ними глубокие душевные контакты. С тех пор он лишь в ограниченной мере был способен общаться с другими людьми, за исключением отношений с Евой Браун. Его всегда окружало одиночество".
   Все это звучит несколько преувеличенно.
   Гестапо-Мюллер, познакомившийся лично с Гитлером существенно позднее 1931 года, свидетельствует совершенно об обратном в отношении способности Гитлера понимать других людей; мы и сами имели возможность в этом убедиться, рассматривая подробности смещения Геринга в апреле 1945.
   Тем не менее одиночество Гитлера, усилившееся с 1931 года, - это, похоже, несомненный факт.
  
   Причины смерти Гели до сих пор не ясны.
   На эту тему ходили разнообразные слухи: Гели якобы собиралась уехать в Вену - либо учиться там пению, либо за кого-то (не за Гитлера!) выйти замуж.
   В то время Гели брала уроки пения. Учителем ее был "Ганс Штрек, адъютант Людендорфа в дни путча [1923 года] /.../. У Штрека было довольно много учеников и студия". За 12 уроков в месяц Штреку платили 100 марок. "Гели - это самый ленивый ученик, которого я когда-либо видел, - жаловался он. - В половине случаев она звонит, чтобы сказать, что не может прийти, а когда приходит, то учит очень мало"; "главное впечатление на Штрека произвела безграничная терпимость Гитлера к бессмысленной трате денег".
   Патрик Гитлер (сын старшего брата Гитлера - Алоиза-младшего) утверждал позднее, что она была беременна от Гитлера, а его мать, "Бриджит Гитлер - первая жена /.../ брата Гитлера Алоиса, /.../ писала, что Гитлер приказал СС убить Гели, которя была беременна от одного еврейского студента и которая, как предполагалось, собиралась в Вене избавиться от ребенка" - но эти родственники даже не были знакомы с Гели при ее жизни!
   Мать Гели "Ангела Раубал редко высказывалась на эту печальную тему. Но американской секретной службе она не могла отказать в беседе на эту тему. Во время допроса, который вела СИС в мае 1945 года в Берхтесгадене, она сказала, что Гели Раубал в сентябре 1931 года собиралась обручиться с виолончелистом из Линца, который был старше ее на 16 лет. Гитлер запретил ей общаться с ним, но мать поддерживала Гели. Новая разлука с любимым мужчиной не казалась Ангеле Раубал достаточной причиной для самоубийства. /.../ Она сказала: "Я не могу понять почему она сделала это. Возможно, это был несчастный случай, и Ангела убила себя, играя с пистолетом, который она взяла у него [Адольфа Гитлера]"."
   Так или иначе, но имеющиеся свидетельства описывают нижеследующую картину вроде бы загадочного происшествия.
  
   "Конец лета 1931 года Гели Раубал провела в Оберзальцберге. 8 сентября она вместе с братом Лео, который работал учителем, отправилась в поход на три дня в горы Берхтесгадена. Казалось, что у нее прекрасное настроение /.../. 16 сентября 1931 года Гели по настоятельному требованию дяди /.../ вернулась в Мюнхен. Прислуга в квартире Гитлера также не заметила изменений в Гели - не было ни малейшего признака надвигающейся трагедии".
   "Месяцы спустя я узнал от Штрека, что Гели звонила ему за пару дней до смерти и сказала, что больше не будет брать у него уроки в сентябре, поскольку уезжает в Вену, и сообщит ему, когда вернется" - свидетельство Ханфштангля.
   Однако утром 18 сентября 1931 года, за завтраком в упомянутой мюнхенской квартире Гитлера, между ним и племянницей возник жаркий скандал - не известно в точности, по какому поводу.
   Прислуга Гитлера (часть жила в этой же квартире, а другие были приходящими) была "чрезвычайно лояльной к своему работодателю". Это усиленно поддерживалось самим Гитлером, старавшимся сохранять со слугами, от которых зависели его комфорт и безопасность, должные отношения - все они оказывались верны ему до самого конца собственных жизней. Это типично для разумных больших начальников: автор этих строк общался с охранниками и прислугой Сталина и Берии, а также с личным шофером моего собственного деда в двадцатые годы - все они были в восторге от своих шефов!
   В то же время к Гели слуги относились явно без симпатии: "Примечательно, что в доме Гитлера все слуги называли Гели между собой пренебрежительно по фамилии "Раубал", что позволяет сделать вывод о подспудной враждебности, царящей в доме, тогда как в то время было принято употреблять более вежливое обращение как, например, "фройлейн Гели" или "фройлейн Раубал"."
   Однако журналисты и полиция узнали о скандале утром 18 сентября именно от слуг, хотя сведения об этом не попали (по-видимому - по просьбе тех же слуг) в полицейские протоколы. Поэтому не ясно, кто же из них протек на эту тему - и не ясно, насколько случайно это произошло.
   Так или иначе, но Гитлеру пришлось отвечать об этом на следующий день: "Моя племянница /.../ начала брать уроки пения /.../ и потому собиралась продолжать обучение у одного профессора в Вене. Я согласился с этим при условии, что ее мать, которая сейчас живет в Берхтесгадене, поедет с ней в Вену. Но так как она была не согласна с этим, то я сказал, что я против ее планов отправиться в Вену. Вероятно, это рассердило ее".
   Таким образом, "Гитлер признался, что в день самоубийства Гели у них случился спор по поводу разногласий в профессиональных планах Гели. Примечательно, что дядя, если верить его данным, стремился диктовать своей племяннице, которой уже исполнилось 23 года, с кем она может поехать в Вену и может ли она вообще туда ехать. Фраза [Гитлера] "она попрощалась со мной совершенно спокойно" позволяет предположить, что в доме Гитлера не всегда было спокойно".
   Заметим, что эти сведения, попавшие в печать, должны были обезоружить вполне возможного заочного свидетеля - жениха Гели (если он все же существовал!), у которого должны были быть собственные взгляды на происшедшее, но заявления Гитлера достаточно корректны и обтекаемы и не противоречат всему характеру отношений между дядей и племянницей.
   "Около 15 часов [18 сентября] Адольф Гитлер, его водитель Юлиус Шрек и фотограф Гоффман отправились в путь - первый участок пути предстояло проделать до Нюрнберга"; далее они должны были ехать в сторону Гамбурга, где 24 сентября должен был состояться запланированный митинг - важное событие в очередной текущей политической кампании.
   Заметим, что в связи с последовавшей смертью Гели, Гитлер, очевидно, не смог выполнить все свои планы на ближайшие дни, но в Гамбург он все же попал, как и собирался, 24 сентября. Выезжать же туда из Мюнхена прямо 18 сентября было явно рановато - по дороге можно было вполне успеть навестить последовательно Варшаву, Париж и Копенгаген! Но никто не выяснял, что же конкретно планировал Гитлер делать между 18 и 24 сентября и планировал ли что-либо вообще.
   "О том, как Гитлер попрощался с племянницей, сохранилось лишь сомнительное свидетельство Гоффмана /.../. Если верить ему, Гели Раубал в тот день подошла к лестнице, помахала рукой и радостно прокричала: "До свидания, дядя Алеф! До свидания, господин Гоффман!" /.../
   В любом случае у племянницы не было повода быть радостной при прощании с дядей, который только что поставил крест на ее планах. Слова о том, что Гели радостно прощалась с дядей и его спутниками, были сказаны уже после войны фотографом Гоффманом, который стремился пресечь курсирующие слухи о том, что Гитлер был убийцей своей племянницы".
   На следующий день служанка Мария Рейхерт, живущая в этой же квартире, давала такие показания полиции - обратите внимание на то, что начальный момент, о котором рассказывается, практически совпадает со временем, когда Гитлер покинул квартиру: "18.9.1931 около 15 часов я услышала, как дверь в комнату Раубал закрылась. Я была в другой комнате и поэтому не могу сказать, сама ли Раубал закрылась в своей комнате. Спустя некоторое время до меня донесся легкий шум из комнаты Раубал, как будто что-то упало на пол. Я не придала этому особенного значения. Около 22 часов я пошла расстелить постель в комнате Раубал, но оказалось, что ее дверь все еще заперта. Я постучала, но ответа не последовало, и я подумала, что Раубал вышла из квартиры".
   Последняя деталь также очень интересна: служанку не смутило, что она не слышала, что Гели выходила из квартиры; это, очевидно, нисколько не противоречило имевшимся условиям слышимости из ее, Марии Рейхерт, комнаты. Но таким же образом она могла и не слышать, когда же именно покинул квартиру Гитлер - с Хоффманом вместе или без него.
   Главная из служанок, экономка Анни Винтер, дала такие показания: "19.9.1931 около 15 часов я видела, как Раубал в сильном волнении вошла в комнату Гитлера, а затем поспешно вернулась в свою комнату. Это показалось мне странным. Сейчас я полагаю, что тогда она взяла из комнаты Гитлера пистолет" - в начале этого сообщения - странная описка или опечатка: неверно указано число, когда это происходило.
   Если так было и в исходном протоколе, то это необъяснимо и лишено конкретного смысла, но косвенным образом может указывать на сильное волнение свидетельницы (наверное - и следователя!) и на то, что она могла при этом говорить неправду. Легко сообразить, что такое показание, которое, скорее всего, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, возникло из желания экономки как-то объяснить попадание пистолета Гитлера в комнату Гели.
   Но и без этого показания следствие могло допустить такой вариант чисто логическим путем.
   "Достоверно известно только, что семья Винтер /.../ владела собственной квартирой, и после уборки квартиры Гитлера они отправлялись к себе домой. И в эту пятницу фрау Винтер в 17 часов покинула место работы. Гели оставалась в квартире вместе с фрау Рейхерт, которая продолжала жить в квартире своего работодателя"; ниже упоминается и муж последней, вроде бы находившийся там же.
   То, что никто из слуг не слышал звука выстрела, не удивило никого ни в 1931 году, ни позднее - и это было вполне естественным.
   "Возможно, выстрел остался незамеченным среди общего шума на улицах Мюнхена в преддверии знаменитого Октоберфеста" - писал Ханфштангль.
   На самом же деле человеческое тело, к мягким частям которого плотно приставлено, практически - сильно придавлено дуло пистолета (как выяснилось и в данном случае) играет роль того же глушителя. Зигмунд изложила это достаточно четко во фразе, абсолютно нелепой с точки зрения грамматики (по вине ее самой, переводчика или редактора), но вполне понятной по смыслу: "На самом деле шум выстрела малокалиберного пистолета, приставленного плотно к телу, Мария Рейхерт и ее муж, комната которых находилась в самом конце просторного коридора, мог быть приглушенным".
  
   Продолжение истории происходило на следующее утро.
   Показания Марии Рейхерт: "Сегодня утром в 9 часов утра я вновь постучала в двери, но вновь никто не ответил. Это показалось мне подозрительным, и поэтому я рассказала все фрау Винтер. Она позвола своего мужа, который затем в нашем присутствии открыл дверь, запертую изнутри. По какой причине Раубал совершила самоубийство, я сказать не могу".
   Показания Георга Винтера, мужа Анни: "Я работаю у Гитлера домоправителем. Сегодня в 9.30 утра моя жена, которой показалось странным, что Раубал не вышла к завтраку, сообщила мне, что дверь ее комнаты заперта, а пистолета Гитлера, который хранился в соседней комнате в открытом шкафу, нет на месте. Я несколько раз постучался в двери ее комнаты, но ответа не последовало. Так как мне все это показалось подозрительным, то в 10 часов я открыл запертую дверь при помощи отвертки. Дверь была заперта изнутри, и ключ все еще торчал в замочной скважине. Когда я открывал дверь, при этом присутствовали моя жена, фрау Рейхерт и Анна Кирмайр. Открыв дверь, я вошел в комнату и нашел Раубал лежащей на полу. Она была мертва. Она застрелилась. Причину, по которой она это сделала, я назвать не могу".
   Тогда была вызвана полиция и сообщено по телефону в "Коричневый дом" - штаб-квартиру нацистов в Мюнхене.
   Полицейский протокол: "Труп лежал в комнате, в которой есть только одна входная дверь и одно окно, выходящее на Принцрегентплатц, лицом к полу перед софой, на которой находился пистолет марки "Вальтер" калибра 6,35 мм. Полицейский врач доктор Мюллер установил, что смерть произошла в результате выстрела в легкое и что трупное окоченение началось уже много часов назад. Выстрел был произведен с близкого расстояния, входное отверстие расположено в области выреза на платье, причем дуло пистолета было прижато непосредственно к коже, пуля вошла, не задев сердца; пуля осталась в теле, но прощупывается под кожей немного выше левого бедра. В комнате Ангелы Раубал не было найдено ни прощального письма, ни какого-либо другого письменного документа с упоминанием самоубийства. На столе было обнаружено только начатое письмо к одной подруге в Вену, в котором не говорится ничего о тягостных жизненных обстоятельствах".
   Картина ясная: либо классическое самоубийство (но нет ни предсмертной записки, ни каких-либо иных типичных атрибутов самоубийства!), либо - убийство в запертой комнате: любимейший сюжет авторов детективных произведений!
   Ниже нам предстоит в этом впервые достоверно разобраться!
  
   Дознание, таким образом, происходило около 11 часов следующего дня, если не позднее. Никакая экспертиза посмертного состояния тела не могла, конечно, при таких условиях дать четкий ответ на вопрос, которым мы задаемся по собственной инициативе: произошла ли смерть до 15 часов накануне или вскоре после 17-ти часов, как в конце концов было заявлено экспертами; к этому мы еще будем возвращаться.
   Но никакая серьезная экспертиза по существу и не производилась: версия о самоубийстве никак не перепроверялась; было принято даже решение об излишности вскрытия тела - и оно не было сделано. Причем директивы об этом явно проистекали с самого верха - от министра юстиции Баварии Гюртнера, вроде бы тогда вовсе не нациста.
   Франц Гюртнер (1881-1941) получил юридическое образование и начал службу в органах юстиции еще до Первой Мировой войны, в войну командовал батальоном немецких экспедиционных войск в Палестине. С 1919 года - член Баварской партии центра, позже - Германской национальной народной партии. В 1922-1932 - министр юстиции Баварии.
   "После самоубийства Гели многие вспомнили, что именно Гюртнер распорядился провести процесс о государственной измене против Гитлера в 1923 году в Мюнхене, а не в Лейпциге, где обвиняемому грозила бы за это смертная казнь".
   Что там утверждал фон Грэфе еще в 1926 году о связях Гитлера с баварским правительством?..
   В июне 1932 года Гюртнер стал общегерманским министром юстиции в правительстве фон Папена, а с января 1933 сохранял этот пост вплоть до своей собственной кончины, происшедшей в январе 1941. В 1937 году он вступил в НСДАП - и соответствующим образом занимался модернизацией германских законов.
   "Скоропостижная смерть Г[юртнера] дала жизнь версии о его насильственной смерти как юриста старой школы, не соответствующего планам нацистов" - а может быть, заметим мы, забегая в события, уже выходящие за рамки данной книги, дело было тогда совсем в другом!
  
   На нацистской же стороне события 19 сентября 1931 разворачивались следующим образом: "Когда фрау Винтер по телефону сообщила в Коричневый дом о трагедии, Гесс попытался связаться с Гитлером по телефону в его отеле в Нюрнберге, но тот уже уехал, и служащему отеля пришлось догонять его на такси. Штрек привез его домой с головокружительной скоростью, и когда тот прибыл, то обнаружил в [своей] квартире [Грегора] Штрассера и Шварца, которые держали ситуацию под контролем. У Гитлера была истерика, и в тот же день он уехал в дом Мюллера, печатника Beobachter, на озере Тегерн [- отметьте себе этот географический пункт!]. Надо отметить, что он не остался в Берхтесгадене со своей сводной сестрой, потерявшей дочь" - последнее обстоятельство, подчеркнутое Ханфштанглем, психологически очень выразительно!
   Ханфштангль продолжает: "Всю эту историю, насколько удалось, замяли. /.../ Днем в субботу 19 сентября Бальдур фон Ширах приехал в Коричневый дом из квартиры [Гитлера], чтобы приказать доктору Адольфу Дресслеру в отделе прессы выпустить официальное сообщение о том, что Гитлер находится в глубоком трауре в связи с самоубийством своей племянницы. После чего люди в квартире, должно быть, запаниковали, потому что двадцать пять минут спустя Ширах снова был на телефоне, спрашивая, ушло ли уже это заявление, и говоря, что в нем использованы не те слова. В нем должно было говориться о прискорбном несчастном случае".
   Ханфштангль рассказывает со слов Геринга о том, что происходило в квартире Гитлера: "Гитлер явно был разгневан на Штрассера за то, что в публикации он сообщил о самоубийстве, и рыдал на шее Геринга от благодарности, когда Герман предложил представить все как несчастный случай. "Теперь я знаю, кто мой настоящий друг", - всхлипывал Гитлер. По-моему, со стороны Геринга это стало чистым бизнесом. Он хотел уничтожить Штрассера, спорящего с ним за благосклонность Гитлера".
   И действительно, дружбе Гитлера с Грегором Штрассером почти тут же пришел конец. В 1932 году они выступали уже как конкуренты, а в декабре 1932 года окончательно разошлись. 30 июня 1934 года, в "Ночь длинных ножей", отошедший от политической деятельности Штрассер был убит эсэсовцами.
   До Геринга же, как мы знаем, очередь дошла лишь в апреле 1945 - и расправиться с ним окончательно довелось уже не Гитлеру.
   Но вернемся снова в сентябрь 1931.
  
   Ханфштангль продолжает: версия о несчастном случае запоздала, а в ход пошли вести о самоубийстве - да еще и с намеками на убийство: "было уже поздно. Слово было сказано, и 21 числа в понедельник все оппозиционные газеты вышли с этой новостью.
   Социалистический ежедневник MЭnchener Post был наиболее подробен. Большая статья была полна деталей, в ней рассказывалось, что в последнее время Гитлер и его племянница часто спорили друг с другом, что вылилось в ссору за завтраком утром 18 числа. Гели давно говорила о своем желании вернуться в Австрию, где она собиралась выйти замуж. В квартире было найдено неотправленное письмо ее венской подруге, в котором она писала, что надеется скоро уехать. В статье также упоминалось, что, когда обнаружили ее труп, был зафиксирован перелом переносицы, на теле наличествовали и другие признаки насильственного обращения".
   Официальные власти не могли на это не реагировать: "После статьи в "Мюнхенер пост" от 21 сентября прокуратура Мюнхена провела дополнительное расследование, в ходе которого особое внимание было уделено сломанному носу и повреждениям на теле покончившей с собой девушки. "На лице, особенно на носу, не было установлено никаких повреждений, связанных с кровотечением какого-либо рода. На лице были обнаружены исключительно темные трупные пятна, которые свидетельствовали о том, что Ангела Раубал умерла, лежа лицом к полу, и пролежала в этом положении примерно 17-18 часов. То, что кончик носа слегка был сплющен, является исключительно следствием многочасового лежания лицом на полу. Интенсивность трупных пятен на лице, вероятно, свидетельствует о том что после выстрела в легкое смерть наступила преимущественно от удушья", - уточнил полицейский врач свои первоначальные результаты обследования".
   Гитлеру понадобилось думать, что же делать дальше: "Два дня спустя в среду [23 сентября] в VЖlkischer Beobachter на внутреннем развороте было опубликовано опровержение Гитлера всех этих домыслов, в котором он угрожал MЭnchener Post судебным преследованием, если та не выйдет с официальным опровержением".
   Опровержение, конечно, опубликовано не было, но пыл журналистов стал быстро выдыхаться: упоминания о самоубийстве и подозрения об убийстве "исчезли из газет ввиду явного отсутствия каких-либо дополнительных улик". "Мюнхенер Пост" "отмечала, что главными темами статей в VЖlkischer Beobachter стала смерть нацистского уличного бойца и агитационная кампания, посвященная этому и продолжавшаяся уже несколько дней, в то время как смерть племянницы Гитлера осталась практически без внимания.
   После этого никаких новых подробностей не сообщалось" - дело заглохло, казалось бы, окончательно, и это было, по-видимому, идеальным исходом для Гитлера.
  
   23 сентября тело Гели было похоронено на Центральном кладбище в Вене "в помпезном склепе". Присутствовали ее мать, брат и сестра, а также младшая сестра Гитлера Паула. "Гиммлер и Рем представляли там Гитлера".
   Гитлера там не было, как считается, потому, что он, к этому времени человек без гражданства, испытывал затруднения с получением разрешения на въезд в Австрию. Едва ли это соответствует истине: в данном случае, похоже, австрийские власти стояли на гуманистических позициях и разрешили ему посещение кладбища, хотя мы и не знаем точных дат оформления надлежащих документов. Но Гитлер, похоже, сам не поехал в Вену: 24 сентября он, повторяем, как и предполагалось по плану, выступал на том самом митинге в Гамбурге, на который якобы двинулся в путь еще 18 сентября: "На собрании присутствовало 10 000 его сторонников, которые неистовствовали под влиянием его речи".
   Вот затем, 26 сентября 1931 года, он с разрешения австрийских властей, но в глубокой тайне от публики посетил Вену - и в одиночестве побывал на свежей могиле Гели. Как мы полагаем, тем самым был соблюден ритуал перед ближайшими родственниками.
   18 сентября 1932 года, в годовщину смерти Гели, Гитлер, уже германский подданный (с 22 февраля 1932), но "нежелательный иностранец" для австрийских властей, также получил от них соответствующее разрешение и безо всяких публичных аффектаций вновь посетил кладбище в Вене.
   Тогда и долгие годы после этого никто, почему-то, не обращал внимание на такое обстоятельство: а как вообще самоубийца могла быть похоронена на католическом кладбище с соблюдением католических обрядов? Ведь это же строжайшим образом запрещено по канонам Католической церкви!
   К этому нам предстоит вернуться.
  
   Трагедии Гитлера в связи со смертью его племянницы пытались и тогда, и много позднее придать прямо-таки ритуальный характер.
   "Согласно высказываниям слуги Гитлера Краузе фюрер каждый год заходил в комнату Гели, чтобы почтить в ней память своей матери. Но Краузе был всем известен как отъявленный лгун!"
   Тем не менее, Гитлер якобы "запретил посещать комнату Гели в своей мюнхенской квартире на Принцрегентплац, 16, кому бы то ни было, кроме себя и экономки Анни Винтер" - но даже эта романтическая подробность является чистейшим враньем.
   Просто вскоре после гибели Гели политические события в Германии вступили в решающую фазу: "10.10.1931 г. Г[итлер] был впервые принят президентом П. фон Гинденбургом, ему Г[итлер] не понравился, и встреча завершилась провалом. 11 окт[ября] Г[итлер] принял участие в массовом митинге национальной оппозиции в Бад-Гарцбурге, где также успеха не имел, т.к. фактически отказался вступать в блок с другими правыми объединениями, прежде всего со "Стальным шлемом"."
   Здесь, отметим, отчетливо проявилось действие депрессии, охватившей Гитлера после смерти Гели, но еще 24 сентября, в Гамбурге, он пребывал на заметном подъеме!
   В связи со всем этим Гитлер в основном переселился в Берлин - в отель "Кайзерхоф", поближе к месторасположению основных органов власти. Отдыхать же он ездил по-прежнему в Оберзальцберг. Мюнхенская квартира осталась на отлете, и понятно, что обстановка в ней не менялась годами. Не исключено, однако, что появление в ней не очень-то и привлекало Адольфа Гитлера!
   Тезис Достоевского о том, что убийцу всегда тянет на место преступления, представляется нам самым сомнительным из того, что этот автор насочинял о преступлениях!..
   Тем не менее, когда было надо, то и комната Гели использовалась для дела: "Спустя несколько месяцев после трагедии в квартире Гитлера была отпразднована свадьба Генриетты Гоффман с имперским руководителем молодежи Бальдуром фон Ширахом. Для смены нарядов невесте была предоставлена та самая комната, в которой совсем недавно погибла ее подруга".
   Да и "в завещании Гитлера от 2 мая 1938 года сказано довольно лаконично: "Обстановка комнаты в моей мюнхенской квартире, в которой жила моя племянница Гели Раубал, должна перейти к моей сестре Ангеле"."
   Правы, по всей видимости, те, кто считали: "Больше всего на свете Гитлер любил самого себя /.../. Он опасался, что трагическая смерть племянницы повредит его политической карьере. /.../ именно это беспокоило его больше всего".
  
   Что же касается тех, кого Гитлер любил помимо самого себя, то и среди них Гели занимала далеко не первейшее место.
   Жизнь Гитлера, прославившегося в двадцатые годы, была заполнена множеством романов с различными женщинами и девицами, отношения ни с одной из которых не приняли тогда прочного и постоянного характера, что косвенным образом подтверждает мнение об этом Ханфштангля, приведенное выше. Факт, однако, состоит в том, что Гитлеру эти романы приносили несомненно положительные эмоции - иначе таких странных романов и вовсе не было бы.
   Почти одновременно со сближением с племянницей, о котором мы уже рассказали, Гитлер завел роман и с еще более юной девицей. "Мария Йозефа Рейтер, которую в семье называли "Мими", родилась 23 декабря 1909 года в Берхтесгадене. Она была младшим ребенком в семье /.../. Семья относилась к сословию мелких буржуа. Отец Карл - по профессии портной - все свое свободное время проводил в кабачке, рассуждая о большой политике. /.../ он был одним из основателей ячейки СДПГ в Берхтесгадене. Мать /.../ была модисткой и содержала /.../ маленький магазинчик текстильных товаров и одежды /.../".
   Марии Рейтер "очень нравилась учеба в интернате. Внезапная трагедия в семье нарушила ее учебные планы. У матери Марии обнаружили злокачественную опухоль гортани. /.../ Шестнадцатилетней девушке пришлось примириться со сложившейся ситуацией, полностью посвятив себя домашним делам, уходом за безнадежно больной матерью, состояние которой стремительно ухудшалось. /.../ 11 сентября 1926 года мать Марии умерла".
   Вскоре после этого и произошло знакомство Марии Рейтер с Адольфом Гитлером: "Он призвал на помощь весь свой шарм /.../. С сочувствием он осведомился у Марии о болезни ее матери. Он рассказал, как он сам безмерно страдал после смерти своей горячо любимой матери, которая умерла от рака груди, когда Гитлер был еще совсем молодым. Ему казалось невозможным осознать эту потерю. У нее были такие же красивые глаза, как у Марии. И вообще девушка во многом напоминает ему его умершую мать. Затем он предложил сопровождать Марию на могилу ее матери".
   Лет сорок тому назад автор этих строк смотрел венгерскую кинокомедию о похождениях брачного афериста; ее герой, знакомясь с очередной жертвой (все женщины были очень непохожи друг на друга!), проникновенно говорил, что ее глаза очень напоминают ему глаза его покойной матушки; действовало это, почему-то, безотказно!.. Следователю, задавшему аферисту вопрос об этом, последний разъяснил, что был сиротой - и никогда не видел своей матери!.. Тогда оставалось лишь посмеяться над этой незатейливой выдумкой сценариста и режиссера!..
   Отношения Гитлера с Марией развивались стремительно: "Мария принимала мечтательность "Вольфа" за настоящее предложение руки и сердца".
   "Идиллия длилась до лета 1927 года. Затем до Марии дошли слухи, что ее друг находится в Берхтесгадене - а она об этом даже не слышала. /.../ Гитлер стал избегать встреч со своей подругой, намеренно переходил улицу на другую сторону, едва завидев ее, а при случайных встречах. Казалось, не узнавал ее /.../. В отчаянии девушка решила уйти из жизни, из робости она не смогла даже поговорить о своей беде с кем-либо. Она попыталась повеситься на бельевой веревке, привязав ее к ручке окна родного дома. Случайно ее обнаружил зять, спас ее в последний момент и вызвал семейного врача.
   Причиной же такого странного поведения Гитлера послужило анонимное письмо, полученное мюнхенским отделением партии /.../. В этом письме председатель НСДАП обвинялся в "развратных действиях в отношении несовершеннолетней". Сексуальному маньяку угрожали заявлением в полицию /.../. Гитлер опасался, что это повредит его репутации, что ему перестанут верить и что это, возможно, приведет к концу его карьеры. Из тюрьмы в Ландсберге его освободили условно-досрочно. Потому он хорошо знал, что ему, как иностранцу, при новом приговоре грозит долгосрочное заключение в тюрьме с последующим выдворением из страны, от которого его не спасут даже его могущественные благотворители, учитывая щекотливый характер правонарушения. "Всего одна неосторожность - и я на шесть лет в тюрьме!"
   Гитлер /.../ отказался от подруги, которой написал короткое прощальное письмо /.../".
   Хотя женитьба, как легко понять, устранила бы все двусмысленности и возможные обвинения!
   Но это был еще не конец!
   В мае 1930 Мария Рейтер вышла замуж, но брак не был счастливым, что и не удивительно. "После серьезной ссоры с мужем летом 1931 года [!!!] Мария, сказав, что едет к родственникам, на самом деле направилась в Мюнхен и просила адъютанта доложить о ней фюреру. Она ворвалась в его квартиру и, как она говорила, "вложила свою судьбу в его руки". Гитлер встретил /.../ Марию очень дружелюбно, они вместе поехали на Тегернзее [это все то же озеро Тегерн!], где он очень терпеливо и сочувственно выслушал историю несчастного брака. /.../ День завершился в квартире Гитлера: "Вольф крепко схватил меня. Я позволила ему сделать со мной все. Я еше никогда не была так счастлива, как в ту ночь, когда мы были одни в его квартире". На следующеий день Гитлер сделал своей любовнице конкретное предложение на будущее: она могла бы жить с ним в Мюнхене как тайная возлюбленная, он бы сделал для нее все, что она ни пожелала бы. Женитьба для него исключалась полностью. Мария, которая /.../ придавала огромное значение семейным узам и очень хотела завести детей, не могла принять такое предложение. Разочарованная, /.../ она вернулась к своему презираемому мужу /.../".
   Так происходило почти накануне смерти Гели Раубаль - и притом в той самой квартире, где и произошла эта смерть!
  
   Гитлер "годы спустя /.../ говорил: "Мицци была красивой девушкой, просто картинка. Тогда я был знаком с очень многими женщинами. Некоторые тоже очень любили меня...""
   Но "Мицци" или "Мими" - Мария Рейтер - постаралась сделать для Гитлера больше, чем другие женщины. Уже после войны она "выступила в защиту мужской чести погибшего диктатора, нашла нотариуса, которому подтвердила под присягой подробнейшим образом характер своих отношений с Гитлером, центральной мыслью была следующая: "Гитлер - как она знает по собственному опыту - был настоящим мужчиной". Это высказывание бывшей подруги Гитлера осталось, однако, без должного внимания, не вошло в большую часть биографий Гитлера и ничего не изменило в стереотипах, приписываемых Гитлеру".
  
   Приведенная история стала одним из серийных случаев, характерных для Гитлера того времени: его пылкие чувства почти неизменно адресовались к шестнадцати-семнадцатилетним девицам, не имевшим никакого опыта общения со взрослыми мужчинами.
   В свое время Гитлеру не хватало ни возможностей, ни умения флиртовать с девицами этой возрастной категории. Теперь он явно пытался наверстать упущенное, но получалось это у него далеко не идеальным образом. Лучше выходило с собаками: немецкие овчарки все же попроще немецких девушек!
   Не была исключением из этой категории девиц и Ева Браун, родившаяся 7 декабря 1912 года. Хорошо известно, что роман Гитлера с ней - ассистенткой все того же Генриха Хоффмана - начался еще в октябре 1929 года, а с конца 1930 они встречались весьма регулярно.
   Уже после войны Анни Винтер "заявляла, что в тот день [18 сентября 1931], прибираясь в комнате Гитлера, Гели нашла письмо Евы Браун и страшно разозлилась", но, возразим, это было делом Анни, а не Гели - прибираться в комнате Гитлера!
   Иное дело то, какое впечатление смерть Гели произвела на весь этот женский контингент, окружавший Гитлера!
   Недаром Ева Браун, заметно страдавшая от равнодушия Гитлера, инсценировала 1 ноября 1932 года самоубийство, выстрелив себе в шею. Это была почти точная имитация выстрела, произведенного в Гели Раубаль, - Ева пыталась таким способом привлечь к себе внимание своего возлюбленного!
   Все эти девицы явно не понимали, с кем они имеют дело в лице Гитлера!
   Но этого же не понимали и гораздо более умудренные люди!
   Но не нужно забывать и о том, что было сказано нами о вынужденном одиночестве Гитлера.
   Все же гибель Гели не была, конечно, рядовым эпизодом в жизни Гитлера. Поэтому следует завершить ее расследование.
  
   Всей этой скандальной истории был придан новый ход уже после Второй Мировой войны - и многократно цитированная Зигмунд очень возмущается этим обстоятельством: "Они пытались наделить политического демона такой же демонической личной жизнью. В этом неблагородном состязании сплелись плотная сеть из лжи и правды, возник портрет личности, исправить который не в состоянии было ни одно серьезное историческое исследование. Ведь о сфере личных отношений между Гели Раубал и фюрером сохранилось очень мало документов. Серьезные источники - большая редкость".
   Но Зигмунд оказалась счастлива хотя бы в том отношении, что был-таки обнаружен один серьезный источник, позволивший оградить любимого фюрера от злостнейшей клеветы: "Долгое время отсутствовал фактический материал для опровержения одного совершенно невероятного слуха: сам Гитлер якобы тайно вернулся в мюнхенскую квартиру и в припадке ярости убил свою племянницу.
   Это обвинение было снято благодаря случаю: мюнхенский историк Антон Иоахимсталер внимательно просмотрел в Баварском государственном архиве составленное полицией пухлое дело шофера Гитлера Юлиуса Шрека. Он обнаружил /.../ также штрафную квитанцию, выписанную за превышение скорости в день самоубийства Гели. "19 сентября 1931 года, в 13 часов 37 минут легковой автомобиль с номером IIA-19357 ["Мерседес" Гитлера] ехал по перекрытой местности Эбенгаузен [административный округ Ингольштадт] со скоростью 55,3 км в час, превысив допустимую скорость на данном участке дороги на..." - занес в свой протокол гауптвахмистр Пробст, который вместе с коллегами замерил скорость автомобиля Гитлера при помощи секундомера. Полицейский тем самым подтверждал показания Гитлера, обеспечив ему алиби и освободив его от обвинений в убийстве. Шрек при последующем составлении протокола показал, что Гитлер, узнав о смерти своей родственницы, приказал ему "ехать как можно быстрее"." Последняя подробность дополнительно подтверждает, что инцидент имел место именно 19 сентября, а не в какой-либо иной день!
   Прочитав такое, начинаешь ощущать себя полным идиотом.
   Поясняем: Ингольштадт - это полдороги между Мюнхеном и Нюрнбергом, а вся дорога между этими крупными германскими городами (взгляните на карту!) - примерно 160 километров! И вот Гитлер находился в 13 часов 37 минут 19 сентября (19-го, а не 18-го!) не в Сингапуре или в Сан-Франциско (что, безусловно, создало бы ему алиби), а рядом с Ингольштадтом, т.е. примерно в 80 километрах от того места, где накануне, 18 сентября, между 17 и 18 часами (по данным полицейской "экспертизы") произошло убийство, в котором подозревается Гитлер!
   Да ведь Гитлер, выехав из своей квартиры около 15 часов 18 сентября, как раз мог на вполне нормальной скорости доехать почти до Ингольштадта, затем вернуться обратно, "вовремя" совершить убийство, а потом вновь проследовать через Ингольштадт в Нюрнберг и спокойно заночевать там в отеле с вечера до утра. Что же это за алиби?
   Или это все-таки не мы - полные идиоты?
   Однако мы все-таки согласны с Анной Марией Зигмунд в том, что предположение о том, что Гитлер тайно вернулся в мюнхенскую квартиру и в припадке ярости убил свою племянницу, является совершенно невероятным слухом!
   Зачем ему это нужно было делать, если он прекрасно мог это сделать, просто не выходя из квартиры?
  
   С демоническими личностями автору этих строк как-то не случалось встречаться, тем более - с истинными демонами; последнее, по-видимому, еще впереди. Но вот с отвертками и с запертыми дверьми вполне приходилось сталкиваться.
   И никакие серьезные новые источники нам не нужны: выше приведены вполне достаточные сведения для того, чтобы понять, что именно и в какие именно часы и минуты происходило в мюнхенской квартире Гитлера 18 сентября 1931 года.
   Разъясняем для тех, кто не умеет открывать запертые двери: отвертки для этого очень подходят, но только при специфическом устройстве дверей и замков.
   Для этого имеется несколько возможных вариантов.
   Например, можно отверткой выкрутить крепежные винты или шурупы - и вынуть запертый замок целиком, после чего дверь отворяется. Для этого, однако, необходимо, чтобы чтобы эти крепежные детали завинчивались снаружи, а это нелепо, если только комната заранее не предназначена для использования в качестве тюремной камеры или кладовки, запирающихся исключительно снаружи, что едва ли предусматривалось в данной комнате квартиры Гитлера.
   Можно также вывернуть винты, которыми крепятся дверные петли к стене - и снять затем дверь целиком. Но это тоже подразумевает наружнее крепление петель, что также нелепо по указанным выше мотивам.
   Можно использовать солидную отвертку как рычаг: подсунуть под нижнюю щель двери и приподнять последнюю, стараясь снять с петель. Но это бесполезный трюк, если язычок запертого замка достаточно плотно входит в ячейку, не оставляя степеней свободы для вертикальных смещений двери, а также если дверь допускает снимание с петель лишь в открытом состоянии, а не в закрытом, что обычно и стараются обеспечить ради надежности запирания.
   Можно продолжить перечисление специфических рецептов, но существует простейший способ открыть замок отверткой, который наверняка использовал и Георг Винтер 19 сентября 1931 года, тем более что и он сам, и свидетельницы упоминают только об открытии замка, а не о снимании двери с петель.
   Речь идет о том, чтобы засунуть отвертку в дверную щель и отжать ею язычок замка, после чего дверь свободно распахивается. Такой трюк широко используется героями голливудских боевиков на глазах миллионов восхищенных кинозрителей; в Голливуде для этих целей принято обычно применять не отвертки, а пластиковые карточки или (при очень крутом развороте событий!) лезвия ножей!
   Между тем этот трюк проходит лишь тогда, когда замок снят с собачки и захлопнут, но не заперт поворотом ключа изнутри: при неподвижном положении язычка, зафиксированном запертым замком, отверткой его уже не откроешь - для этого требуются другие инструменты, о которых расскажем как-нибудь в следующий раз!
   Это также означает, что если даже ключ в замке и торчал изнутри, но он не был повернут для запирания, а дверь была при этом лишь захлопнута, для чего, возможно, при ее предшествующем закрывании (предположительно - снаружи!) нужно было также придержать снаружи язычок замка - аналогичной отверткой или тонкой металлической линейкой, коль скоро тогда пластиковые карточки не применялись.
   А это, в конечном итоге, означает, что если не было самоубийства, то произошло вполне примитивное убийство, завершившееся тем, что убийца, выходя, запер за собой дверь именно таким способом, придерживая подходящим предметом язычок замка. Если же дверь просто автоматически захлопывалась при закрывании снаружи, открываясь затем изнутри при данном положении замка поворачивающейся ручкой или другой деталью замка (имеются разнообразные варианты их конструкций) или ключом, то и в этом случае полезнее, уходя, чем-то прижимать язычок замка - для бесшумности.
   Понятно, что все эти премудрости (и многие другие!) Адольф Гитлер должен был изучить еще под руководством его собственного отца - и успешно применять их в Шпитале во времена собственного детства.
   Никакого убийства в запертой комнате тут не было, как, впрочем, и во всех других аналогичных случаях, задуманных писателями - всегда и там, как и тут, дело сводится к какой-либо технической детали, не бросающейся в глаза при первоначальном знакомстве с обстоятельствами.
   Теперь можно оставить в стороне все детали, свидетельствующие о возможном самоубийстве (впрочем иных, кроме упомянутых выше, просто не было), и сосредоточиться на вполне вероятном убийстве.
   Что же касается несчастного случая - то это просто несерьезно. К чему бы Гели Раубаль было забавляться с пистолетом, принеся его специально из комнаты дядюшки, да еще и таким странным образом, чтобы нанести себе смертельную рану, которая, как будет следовать из рассмотренных ниже обстоятельств, вовсе и не была смертельной?
   Теперь можно восстановить полную картину преступления.
  
   Слуг мы спишем из числа подозреваемых, хотя у них были возможности совершить такое убийство. Ведь по какой бы причине ни была убита Гели, но хлопоты со слугой, явившимся наемным убийцей, создали бы у Гитлера заведомо больше проблем, чем вызывала у него почти невинная племянница.
   Искать же у слуг побудительные мотивы для убийства, не связанные с волей их хозяина, тем более трудно. Заметим, что тогда бы и вся инсценировка строилась по совершенно другим принципам - убить было бы значительно проще на улице или где-нибудь еще, или при каких-то других обстоятельствах в этой же квартире, но не среди бела дня, когда квартира была набита другими слугами!
   Точно так же нужно исключить из числа подозреваемых Марию Рейхерт и ее супруга: с вечера 18 сентября и всю последующую ночь вроде лишь они одни находились в квартире (будучи живыми), а потому являются единственными подозреваемыми в убийстве в течение этого времени. Это также логически снижает возможность их вины, хотя и не абсолютно.
   Или же все это было каким-то коллективным ритуальным убийством (возможно - в интересах того же хозяина), совершенным всеми слугами совместно - как в "Восточном экспрессе" у Агаты Кристи! Но мы себе позволим отбросить и этот вариант: полагаться на то, что каждый из этих убийц сохранил бы в полнейшем секрете собственное участие в столь необычном деле, было бы абсолютно нелепо - они не были высоко интеллигентными и предельно мотивированными героями "Восточного экспресса"!
   Поэтому убийцей, скорее всего, не мог быть никто из слуг.
  
   Сосредоточимся теперь на деталях преступления, описанных в скупых полицейских протоколах и показаниях свидетелей.
   Удивительным образом зафиксировано, что окно в комнате было единственным, но ничего не сказано о состоянии этого окна. Между тем, это обязательно должно было бы учитываться в тот осенний день, про который известно: "было облачно, иногда накрапывал дождь. /.../ резкое изменение погоды, когда в Баварии впервые за 100 лет под конец лета выпал снег, стало признаком надвигающегося фёна".
   При приоткрытом окне должно было происходить одно, при наглухо закрытом - совершенно иное. Принципиально разными должны были бы быть и оценки времени предполагаемого наступления смерти. Кроме того, все посторонние запахи (обычными должны были быть запахи косметики молодой женщины, но она, заметим, долгое время до 16 сентября не находилась в этой комнате) могли полностью исчезнуть за 17-18-20 часов при приоткрытом окне, вносящем порывы воздуха из дальних краев.
   Удивительнейшим образом отсутствуют упоминания о крови жертвы. Из дополнительного заявления прокуратуры можно даже заключить, что не было вообще никакой крови вблизи рта и носа покойной, расположенных вовсе недалеко от входного отверстия пули, находившегося на шее, плече или груди погибшей.
   Отметим и то, что мертвая лежала лицом, а следовательно - и входным отверстием пули вниз, хотя и о последнем нет прямых сведений; можно даже предположить при таких протоколах, что самоубийца или шалунья стреляла в себя со спины!
   Но при входном отверстии пули, обращенном вниз, при длиннейшем канале следования пули внутри тела сквозь множество кровеносных сосудов (сверху - с шеи, повторяем, плеча или груди - сквозь легкое и до левого бедра), при продолжавшем работать сердце, не задетом пулей, кровь должна была выкачиваться наружу - и через пулевое отверстие, и через носоглотку (жертва ведь продолжала дышать, пока, якобы, не задохнулась от внутреннего кровоизлияния!). В результате лицо и верхняя часть туловища жертвы должны были бы лежать в изрядной луже крови, но о крови никто вообще не произнес и не написал ни слова!
   Таким образом, становится наиболее реальным предположение, что жертва сначала умерла (от удушения), а уже затем в ее тело был произведен выстрел!
   Естественно, что из мертвого тела с неработающим сердцем могло вообще не вытечь почти ни капли крови, как это, судя по описаниям, и имело место быть!
   Теперь картина преступления становится абсолютно ясной.
  
   Преступление было, конечно, задумано заранее: импровизация в таких делах к добру не приводит.
   И ни о каком тайном возвращении Гитлера в мюнхенскую квартиру и об убийстве в припадке ярости речи идти не может: само по себе тайное возвращение откуда-то издалека и убийство в припадке ярости по сути исключают друг друга - или одно, или другое!
   Такое убийство могли совершить только сам Адольф Гитлер или убийца-актер, играющий роль Адольфа Гитлера, поскольку на вспомогательных этапах операции лишь один Адольф Гитлер мог просто и свободно перемещался по квартире, в которой был хозяином: любой посторонний, увиденный или услышанный в такой ситуации слугами, вызвал бы острейшие подозрения.
   Но никто на свете не справился бы с ролью Адольфа Гитлера лучше него самого!
   Как нам представляется, дело началось издалека и задолго. Ниже мы постараемся обосновать, что мотив для убийства созрел еще в августе 1931 года - и это никак не было связано с мимолетным романом с "Мицци".
   Сначала убийство было задумано, затем племянница была приглашена приехать в Мюнхен. Приехала она, напоминаем, 16 сентября - в результате настойчивых уговоров дядюшки; иначе все могло сорваться и отложиться на неопределенный срок: далее Гитлеру маячили поездка в Гамбург и другие важнейшие дела. Где-то в это же время был подстроен и предлог для поездки, назначенной на 18 сентября - и об этом оповещены все обитатели мюнхенской квартиры, да и все приближенные Гитлера вообще. Повод для поездки должен был быть простым и обыденным - и не требовал торжественных проводов всей домашней челядью.
   Утром в день отъезда нужно было спровоцировать племянницу на скандал, который бы оправдывал ее самоубийство в глазах окружающих. Это, заметим, удалось настолько, что действует по сей день. Не поверила в это лишь мать убитой - и терялась с тех пор в догадках о сути происшедшего.
   Далее все шло также по плану. Слуги подготовили имущество хозяина в дорогу. В согласованное время фотограф подъехал на машине к подъезду и зашел доложить, что транспорт подан. Шофер остался внизу или тоже поднялся, чтобы принять участие (как и кто-то из квартирных слуг) в погрузке багажа - путешествие предполагалось не на один день. При этом все немного пошумели и посуетились, все остающиеся уверились в том, что Гитлер с Хоффманом сейчас уезжают, и произошло общее прощание: безо всяких особых процедур - как обычно.
   Суета завершилась - и слуги вернулись к своим домашним делам. А хозяин мог еще задержаться на минутку вместе с Хоффманом в собственной комнате (он сам себе был хозяином!) - пока слуги не разбредутся по углам. Затем он мог выпустить Хоффмана сначала из своей комнаты, потом из квартиры - и все, кто мог, услышали, что они ушли. Хоффману Гитлер мог объяснить, что хочет еще пару слов сказать обидевшейся племяннице (Хоффман и сам мог убедиться, что она была обижена) - и задержался. Но он мог Хоффману и что угодно другое сказать - он был хозяином и по отношению к Хоффману. Тот ушел, квартирная дверь захлопнулась за ним, а Гитлер повернул назад - к своей комнате.
   С этого момента в квартире как бы действовал призрак - единый в двух лицах. Все слуги, которые могли бы его увидеть, увидели бы натурального живого Гитлера - и нисколько бы не удивились, отметив лишь для себя, что хозяин почему-то еще задержался в квартире; в этом не было ничего подозрительного. Хоффман, которого позднее спросили бы об этом, подтвердил бы: да, Гитлер задержался.
   Все слуги, которые могли только слышать перемещения этого призрака, были уверены, что Гитлер уже ушел; следовательно, по квартире перемещалась невидимая ими (безо всякой мистики!) Гели Раубаль - больше ведь было некому!
  
   Гитлер, выпроводив Хоффмана, зашел в свою комнату и закрыл дверь: ему нужно было вооружиться орудиями для убийства - и никто из коридора не должен был по случайности увидеть его в этот момент.
   Затем он проследовал в комнату Гели.
   Анни Винтер, слышавшая все это, приняла шаги Гитлера, шедшего и по направлению к собственной комнате, и снова, после паузы, уже по направлению к комнате Гели быстро и на цыпочках, за шаги Гели - и позднее интерпретировала эти звуки таким образом, что Гели зашла в комнату Гитлера, забрала пистолет и проследовала к себе.
   Анни, правда, утверждает, что видела Гели. Понятно, что Анни видела Гели в середине того дня, но вот до отъезда Гитлера или после - уточняющего вопроса ей не задавалось. После же того, как квартирная дверь захлопнулась, как очевидно полагала и Анни, за Гитлером, перемещаться по коридору могла только Гели - больше, повторяем, было некому! Но та же Анни, которая не видела и не могла слышать никакого пистолета, который Гели должна была бы нести в руках, и не утверждает этого, а только предполагает! Все прочие высказывания Анни свидетельствуют о том, что граница между ее достоверными впечатлениями и ее фантазиями не отличалась уверенной четкостью!
   Заметим и то, что Анни, скорее всего, была заметно удивлена наличием пистолета Гитлера в комнате Гели, и ее главной задачей было даже не обмануть полицию, а объяснить себе самой то, чего она не понимала: вот и пришлось ей явно домысливать собственные впечатления, чтобы разобраться в них.
   Заметим, что полиция не задала и такой естественный вопрос: а где обычно пребывал этот пистолет во время поездок Гитлера? Имеющиеся свидетельства о том, что путешествовавший Гитлер не расставался с пистолетом, не слишком многочисленны и относятся к различным годам его жизни после Первой Мировой войны - у Гитлера не было привычки беспричинно демонстрировать пистолет окружающим; вот о его знаменитой плетке из бегемотовой кожи пишут буквально все, сопровождавшие Гитлера в автомобильных поездках или видевшие его на прогулках с собаками. Так что где же должен был бы находиться пистолет при обычных обстоятельствах - совершенно неизвестно.
   То, как Гитлер вошел в комнату Гели, слышала и Мария Рейхерт. Она, к тому же, услышала, что дверь в комнату заперлась: Гитлер, естественно, должен был постараться принять меры к тому, чтобы кто-нибудь, услышав подозрительные шумы (заранее их возможность нельзя было исключить!), не зашел бы и не застал его в самый момент убийства - и замок был защелкнут.
   Затем Мария Рейхерт слышала сам акт убийства, но не поняла этого и не испытала никакой тревоги.
  
   Удивительным является то, каким образом Гитлеру почти без шума и сопротивления удалось справиться со здоровой 23-летней девицей-спортсменкой.
   Конечно, сам он к этому времени был вовсе не инвалидом: ему было 42 года, он еще не вегетарианствовал, с удовольствием слонялся по горам и энергично играл с собаками. Тем не менее, планируя такое преступление, невозможно было не учитывать отчаянного сопротивления молодой здоровой женщины, вдруг понявшей, что ее убивают! Уж закричать-то она вполне могла бы - и на слуг затем надежда была бы небольшой: своя рубашка, как говорится, ближе к телу: уж на анонимную-то информацию прессе кто-нибудь из них не поскупился бы - за приличный гонорар!
   Автор этих строк затратил немало усилий для того, чтобы вообразить себе картину этого преступления.
   Сразу стрелять при таких условиях было невозможно: если не туда попадешь, целясь в еще подвижного человека, - сорвешь версию самоубийства; если не прижмешь дуло плотно к телу - раздастся слышный звук выстрела! Следовательно, Гели была сначала удушена, причем не за шею (гарантировать то, что следы на шее не разглядели бы на следующий день слуги и полиция, было невозможно!), а путем затыкания ей носа и рта - при этом она и не пикнула! Но как с этим мог управиться один человек, обеспечив полную бесшумность всего этого?
   Поэтому нами рассматривался даже вариант убийства вдвоем (Гитлер напару с Хоффманом), но в этом случае маршировка по квартире целых двух "призраков" стала бы уже перебором; тут не прибавилось бы бесшумности и скрытности, а резко убавилось!
   Стало ясно, что Гитлер должен был применить специфическое и обычно применяемое в таких случаях техническое средство: кусок ткани или кляп, пропитанный хлороформом. Именно так, например, агенты ОГПУ похищали эмигранта генерала А.П. Кутепова 26 января 1930 года прямо на парижской улице; до Москвы его так и не довезли - он умер от передозировки наркоза, случайной или преднамеренной; там была возможна очень сложная политическая комбинация!
   Для приготовления такого оружия Гитлеру и понадобилось уединиться в своей комнате после ухода Хоффмана. Фляжку или иной сосуд из-под хлороформа он должен был унести в кармане.
   Заранее положить пистолет в другой карман он мог бы хоть за полдня до этого, хотя и это было лучше делать в последний момент: Анни Винтер или еще кто-нибудь могли заметить отсутствие пистолета на обычном месте!
   Проносить в коридоре приготовленный сверток нужно было аккуратно, чтобы не наследить запахом, а войдя в комнату Гели и заперев дверь, развернуть его и действовать стремительно.
   Гели, вероятно, сидела за столом спиной к двери и писала письмо. Она не должна была сильно удивиться появлению дяди на прощание перед его отъездом и не успела испугаться. Что-то, возможно, он негромко ей сказал - этого уже нельзя было услышать за дверьми и за стенами. Нападение со спины было совершенно неожиданным, и невозможно было сопротивляться, когда рот и нос уже оказались зажаты рукой - с тряпкой, пропитанной хлороформом!
   Вероятно, и тело обмякшей жертвы было опущено Гитлером вниз мягко и аккуратно; то же, что слышала Мария Рейхерт, и было выстрелом: спустя некоторое время донесся легкий шум из комнаты Раубал, как будто что-то упало на пол - это вполне мог быть звук приглушенного выстрела!
   Прежде чем его производить, жертву нужно было додушить насмерть, продолжая затыкать ей рот и нос. Вероятно, Гитлер прижал еще дергавшуюся племянницу лицом к полу, навалившись на нее всем телом - и в такой позе окончательно додушил. Получилось почти сексуальное убийство, с таким удовольствием регулярно разыгрываемое им перед тысячами митинговых слушателей!
   Потом нужно было постараться точно выстрелить, плотно прижав дуло к телу - но не получилось попасть в сердце! Это было физически нелегко: одной рукой приподнимать труп с пола, другой - точно и аккуратно стрелять!
   Теперь нужно было окончательно убедиться в отсутствии у Гели пульса и дыхания, оглядеть положение всех предметов в комнате - и устранить малейшие признаки происшедшей борьбы, насколько это было вообще возможно. Невредно было и дополнительно прижать убитую носом и щеками к полу - чтобы частично сгладить следы от пальцев, оставшиеся на ее лице.
   Вероятно, он постарался и бесшумно распахнуть окно - на одну-две минуты, чтобы отдышаться самому и значительно снизить запах хлороформа и пороховых газов при последующем выходе в коридор. Затем прикрыл окно, оставляя щель; для этого в немецких домах используется специальная задвижка.
   Перчатки должны были быть надеты заранее - они спасали кожу от химиката, да и душить в них было сподручнее!
   Сами по себе отпечатки пальцев Гитлера в этой комнате ни о чем не говорили, но вот на замке, на дверных и оконных ручках и на теле убитой их не должно было оставаться. Перчатки были необходимы и для того, чтобы предстать через минуту перед спутниками по путешествию: на руках вполне могли остаться синяки от ее ударов, царапины от ногтей или следы от зубов! Что-то из этого могло оказаться и на других частях его тела.
   Перед выходом из комнаты следовало прислушаться, нет ли кого в коридоре, затем по возможности бесшумно открыть замок и раскрыть дверь - и оглядеться вокруг.
   Если бы кто-нибудь увидел Гитлера, выходящего из комнаты Гели, то убийца, говоря при этом что-нибудь вслух якобы живой племяннице, мог повернуть назад - и снова должен был возобновил попытку уйти еще через две-три минуты. При этом он по-прежнему не вызвал бы никаких подозрений - даже и в случае смерти, отрывшейся на следующий день - самоубийство могло ведь произойти позднее того, как его видели; это бы только внесло некоторые изменения в показания различных людей, вовсе не потребовав их предварительного преступного сговора! Гитлер мог бы и что-нибудь раздраженно сказать непрошенному соглядатаю, вынудив его (или ее) ретироваться.
   Убедившись, что в коридоре никого нет, он должен был окончательно выйти из комнаты, бесшумно заперев при этом дверь описанным выше способом - с помощью отвертки или линейки. Вот это был единственный момент во всей операции, когда Гитлер должен был рисковать вести себя нестандартным образом на виду у возможных свидетелей, вызывая их удивление. Но и это дело требовало лишь нескольких секунд, возможно - всего двух-трех, как заранее потренироваться! Он должен был бы и стараться прикрыть своим телом то, что он делал с замком, если бы кто-нибудь внезапно возник с какого-либо бока или из-за спины.
   Затем, следуя по коридору к выходу из квартиры, он уже снова ни у кого не мог вызвать никаких подозрений. Скорее всего, никто его так и не увидел.
   А вот открывать и закрывать квартирную дверь ему следовало совершенно естественно, а не скрытно: вполне разумно, что кто-то мог принять шум, произведенный Гитлером, уходящим из квартиры, за уход его племянницы. Об этом бы поговорили (может быть - и поговорили!), но ломать дверь ее комнаты тем более не возникало никакого резона! Труп в комнате за его спиной должен был вызвать подозрения лишь на следующий день - как это и произошло.
   Прошедшее время до появления полиции (порядка двадцати часов) ликвидировало значительную часть улик - с неумышленным участием тех же слуг, прибиравшихся по всей квартире, кроме запертой комнаты. Запах хлороформа должен был улетучиться без следа при неприкрытом плотно окне. Другие улики были нивелированы нажимом высокого начальства, парализовавшего деятельность полицейских функционеров. А ведь, наверное, какие-то повреждения были на теле Гели и еще - помимо огнестрельной раны и следов на лице!
   Ждущие внизу Хоффман и Шрек не должны были обеспокоиться задержкой шефа, да он им что-то исчерпывающее и объяснил по этому поводу.
   Улики на одежде Гитлера (включая все-таки возможные, хотя и необильные брызги крови) можно было ликвидировать в номере отеля в Нюрнберге, да их затем никто и не искал. Тело самого Гитлера также никто не подвергал осмотру.
   Заметим, однако, что на глаза самой внимательной и заинтересованной наблюдательнице - своей сестре Ангеле, матери погибшей, он рискнул появиться, если не считать возможных мимолетных встреч (которых, вероятно, и не было), не раньше чем через десять дней после убийства.
   Спутников Гитлера ни о чем не допрашивали. Лишь после войны Хоффман рассказывал, как его и Гитлера провожала Гели; тогда его уже никто не стал уличать в лжесвидетельстве!
   Слуг не допрашивали о деталях их впечатлений и наблюдений - и не сравнивали хронометраж и последовательность этих деталей; а ведь это могло выявить перемещение "призрака" по квартире и его выход к машине!
   Все было шито-крыто, хотя, очевидно, это было вовсе не идеальное убийство, и раскрытие его не должно было бы составить особых трудностей для полиции. Но, увы: с начальством не поспоришь!
   Ничего демонического, на наш взгляд, во всем изложенном нет: просто грамотная, профессиональная работа, безукоризненно рассчитанная психологически и почти идеально осуществленная! Несомненно, однако, что ее исполнение потребовало колоссальной концентрации воли, чувств и физических сил убийцы!
   Стандартный же вопрос применительно к нашему главному герою о том, было ли все это целесообразно для него или нет, мы обсудим ниже.
  
   Гитлера можно считать профессиональным убийцей потому, что методы, применяемые им, были высокопрофессиональными и идеально продуманными. Но сам он не был законченным убийцей-исполнителем - прирожденным или полностью воспитанным. Он не обладал подходящей для этого конституцией нервной и психической системы. Возбудимость и развитость его воображения вовсе не способствовали легкости совершения им убийств - они требовали от него колоссального расхода нервной и психической энергии.
   Депрессия после смерти Гели, интерпретированная окружающими как проявление его неподдельного горя, пришлась весьма кстати - и оправдала в их глазах полнейший упадок сил, затраченных им на выполнение этой сложнейшей операции.
   У Гитлера вообще не было склонности к непосредственному свершению убийств: ведь все отравления, описанные выше, по самой своей технике обеспечивают определенный разрыв между действиями убийцы и непосредственной смертью жертвы; к тому же такие убийства не сопровождаются кровотечениями! Характерно профессиональное солдатское поведение Гитлера на войне: поначалу он был санитаром - и нагляделся на вид крови, совершенно очевидно не испытывая при этом никаких удовольствий; затем стал посыльным при штабе.
   Это вовсе не безопасные занятия, и они не свидетельствуют об отсутствии у него личного мужества; его Железные кресты - бесспорное свидетельство его заслуг. Но он, очевидно, вовсе не стремился убивать на войне - и даже, возможно, вообще не убил там ни одного человека.
   Поначалу, вероятно, ему в этом повезло. А может быть, как раз в начале-то он кого-нибудь и убил - и также не испытал при этом никаких положительных эмоций. А вот потом, будучи на положении фронтовика-ветерана, он уже заведомо имел значительные степени свободы в выборе своих занятий - и, повторяем, вовсе не стремился к кровавым убийствам. Это-то и чувствовали позднее такие хладнокровные и уверенные в себе убийцы, как Геринг или Рем.
   Этот текст нисколько не должен рассматриваться как оценка моральных качеств Гитлера. Просто у каждого убийства - разные составляющие. Интеллектуальная часть, сводящаяся к замысливанию, планированию и организации убийства, и была истинным призванием Гитлера, унаследованным от множества его предков и закрепленным воспитанием и самовоспитанием, полученными им в детстве, от этого-то он и получал несомненное удовольствие, а вот физический процесс самого убийства - это был вовсе не его конек!
   "Лишь однажды, 9 августа 1921 г., он ударил политического противника. Он ни разу не присутствовал при убийстве или казни, если не считать его пребывания на фронте с 1914 по 1918 г."
   Убивать ему самому - это было все равно что, как говорится, забивать гвозди микроскопом!
   В конечном итоге жизнь и карьера Гитлера-убийцы сложились почти идеально: встав во главе Германии, он только продумывал затем убийства и старался очень взвешенно и подспудно отдавать распоряжения на их исполнение, а осуществляли это уже другие, более подходящие персонажи. При такой рациональной системе разделения труда и при таких ревностных исполнителях все они вместе и наработали миллионы уничтоженных людей - выдающийся показатель, близкий к рекордным!
   Но все это сорганизовалось не сразу, а убийства, физически совершенные им самим, вызывали у него изрядный душевный дискомфорт.
  
   Зигмунд правильно отметила, что отвращение Гитлера к пьянству, мясной пище и курению проявлялись у него еще до гибели Гели - это и не случайно, и, в его случае, вполне естественно.
   Курение тут, правда, стоит несколько особняком. Вполне возможно, что Гитлер бросил курить из экономии - в недолгий период своей нищеты, о котором ниже. Как у многих бывших курильщиков у него могло возникнуть отвращение к табачному дыму. Мы не знаем, курила ли Гели, но это очень вероятно - и ему это приходилось терпеть. Ее смерть позволила ему покончить и с этой неприятной стороной его быта. Известно, что позднее и секретарши Гитлера, и Ева Браун курили тайком от него. Ева зажевывала сигареты ментоловыми пастилками.
   Нетрудно понять и то, что поднимаемые в застольях бокалы ассоциировались у Гитлера с тем последним, который опрокинул в себя его отец. Можно углядеть и еще одну деталь, подчеркивающую эту аналогию: Гитлер редко пил вино, а когда пил - подсыпал в бокал сахарную пудру: это, кроме чисто вкусового эффекта, очень выразительное символическое действие, имитируещее подсыпание яда в бокал!
   Дело было, конечно, еще и не только в этой символике, но и в том, что опьянение естественно вызывало и распущенность языка. Отто Штрассер так писал об этом: "Настоящие аскеты жертвуют плотскими удовольствиями ради высшей идеи, в которой они черпают силы. Адольф же отказывается от них из чисто материалистических побуждений: он уверен, что /.../ употребление спиртного притупляет бдительность и ослабляет самоконтроль". Мы об этом уже много рассуждали, а ниже постараемся завершить эту тему.
   Что же касается мясной пищи, то дело здесь и вовсе ясное - для всех людей, а не только для убийц. Стоит лишь задуматься о том, что любой кусок мяса - часть тела убитого животного, представить себе это убийство - и кусок этот в горло не полезет! Дай только волю своему воображению на эту тему - и единственным выходом только и останется вегетарианство!
   А вот Гитлер никак не мог избавиться от призраков убийств, совершенных им самим. Естественно, что убийство Гели оказалось здесь последней гирей, перевесившей чашу весов и приведшей его к окончательному решению для себя всей этой этической и моральной проблемы.
  
   Это было не единственным следствием убийств, повлиявшим на последующие постоянные настроения и поведение Гитлера. Другим было то, что легкость и безнаказанность всех этих убийств порождали у Гитлера страх оказаться аналогичной жертвой чужой злой воли.
   Поэтому Гитлер, например, часто путешествуя, держал до последнего момента в секрете от всех остальных то конкретное место, в котором планировался его ночлег: "он всю жизнь предпринимал такие чрезвычайные меры по обеспечению собственной безопасности". Сравните по контрасту с этим, кстати, то, как легко оказалось отыскать Гитлера в Нюрнберге 19 сентября 1931 года - это, следовательно, тоже было заранее предусмотрено!
   Отсюда - и сверхъестественные приступы боязни отравления, периодически вспыхивавшие у Гитлера.
   Вот как тот же Ханфштангль писал о ситуации уже 1932 года: "Берлин уже стал территорией Геббельса. У него была большая квартира на Рейхсканцлерплац на западе города, и, когда Гитлер вдруг решил, что кухонный персонал в "Кайзерхоф" наполнился агентами коммунистов, которые добавляли яд в его пищу, Магда Геббельс завоевала его сердце, готовя изысканные вегетарианские блюда, которые возили для него в отель в термоконтейнерах".
  
   Ангела Раубаль, напоминаем, вроде бы уверовала в то, что ее брат неповинен в смерти ее дочери, но для Гитлера ее настроения представляли с тех пор серьезную потенциальную угрозу: она оставалась домоправительницей в Оберзальцберге - и без труда смогла бы отравить его, если бы захотела.
   Гитлер стоически терпел это несколько лет, но потом не выдержал: "Ангела /.../ в течение почти 30 лет пользовалась его доверием и с 1928 по 1935 г. даже оказывала ему помощь в ведении хозяйства, прежде чем в один прекрасный день внезапно исчезла из его окружения. /.../ Патрик Гитлер, ее племянник, признавался в своей статье в "Пари суар", что проявление любых эгоистических интересов вызывало в нем радикальную и внезапную негативную реакцию. "В 1935 г. , - пишет Уильям Патрик, - Адольф Гитлер встретил Ангелу на пороге своего дома в Берхтесгадене и дал ей ровно 24 часа, чтобы упаковать чемоданы... Он обвинил ее в том, что она помогла Герингу приобрести в Берхтесгадене земельный участок... который располагался прямо напротив его дома и на котором Геринг собирался построить себе дом". Он поступил так, хотя четыре года назад Гели застрелилась в его мюнхенской квартире" - именно потому что, а не хотя, и не застрелилась, а была застрелена!
   Предлог для разрыва с Ангелой был явно надуман, но иного не нашлось!
   Таким образом, вегетарианство и трезвенность оказались не только проявлением тайных, иррациональных по существу страхов Гитлера, но стали и вполне рациональной защитой от этих страхов.
   Перейдя на постоянное потребление пищи и напитков, отличных от всего, чем пользовались все его окружающие, Гитлер резко снизил вероятность отравления с чьей-либо стороны. Отныне ему приходилось концентрировать внимание лишь на контроле за настроениями и убеждениями тех немногих людей на его собственной кухне, которые и готовили пищу и напитки непосредственно для него, а также стараться не сводить глаз с собственной пищи, стоящей на столе в присутствии посторонних. В крайнем случае, усомнившись в том, что доглядел за всем, он мог просто временно ничего не есть и не пить - воздержание на пару часов не могло ему повредить, как и всякому другому!
   Это обеспечивало Гитлеру вполне определенный психологический комфорт, компенсирующий ему недостаток животной пищи, который он сам периодически отчетливо ощущал: с 1931 года "он отказывается /.../ употреблять мясо, хотя нередко и жалуется по этому поводу. "И за счет этого человек должен жить... Как же тут проживешь?" - задает он вопрос Альберту Шпееру в 1935 г."
   Тот же Шпеер свидетельствовал, что Гитлера раздражало демонстративное вегетарианство Рудольфа Гесса, совершенно немотивированное с его, Гитлера, точки зрения: "Гесс бывал частым гостем за столом Гитлера в Канцелярии. Однако однажды Гитлер обнаружил, что его заместитель принес с собой свою вегетарианскую пищу, которую стал разогревать в кухне. Когда Гитлер укорил его, Гесс пояснил, что находится на особой диете из "биологически активных" продуктов. Гитлер сказал ему, что в таком случае ему нужно обедать дома. После этого Гесс не так часто бывал за обедом". Понятно: Гесс ведь не был убийцей (не считая жертв со стороны противника на фронтах Первой Мировой войны) и не имел врагов, заинтересованных в мести лично ему, - так этот-то что выпендривается?!.
   На фоне всех этих серьезных фобий фюрера и их истинных мотивов приведенный выше рассказ Гитлера о том, как он якобы напился в 1905 году, а потому перестал потреблять алкоголь, выглядит веселеньким и неправдоподобным анекдотом.
   К нему мы теперь и возвращаемся, совершив изрядный круг по другим историям и обстоятельствам.
  
   Едва ли эта история была выдумкой (кроме, разумеется, ее последней фразы, как уже отмечалось). Так, возможно, примерно и происходило в 1905 году, как было рассказано Гитлером в 1942-м - и вовсе ничего удивительного не было в том, что подвипивший юнец-хулиган использовал школьное свидетельство вместо туалетной бумаги! Это вполне соответствовало и его трезвым взглядам на роль учебы в его личной жизни, и его страстному желанию окончательно освободиться от этой учебы, осуществленному достаточно вскоре.
   Был, конечно, в этом эпизоде и определенный негативный момент для него самого - тягостная беседа Гитлера с директором училища, но в конечном итоге по ходу рассказа и этот директор остался осмеянной и униженной фигурой, так что все происшедшее должно было доставлять годы спустя лишь удовольствие Гитлеру, ударившемуся в воспоминания. Он-таки и испытывал такое удовольствие - это ясно отражается в залихватски-хулиганском тоне рассказа! Да иначе он ничего подобного и не рассказывал бы!
   Никакого повода завязать с пьянством такая история доставить не могла и, очевидно, не доставила. Такую историю, наоборот, было бы естественно многократно и регулярно рассказывать долгие годы спустя - также во время пьянок. Так бы, вероятно, и происходило, если бы Гитлер не прекратил собственное участие в пьянках - по серьезным и едва ли веселым причинам, которыми он, несомненно, никак не мог искренне делиться с окружавшими его лицами.
   Тем не менее, именно данная история и была выбрана самим Гитлером для того, чтобы как-то объяснить окружающим якобы истинные причины его трезвенности. Каким-то определенным образом эта история, следовательно, ассоциировалась у него с настоящим поводом, повлиявшим на него в данном направлении.
   При этом было бы вполне естественным, если в буквальный рассказ, воспроизведенный Гитлером, вкрались его собственные тщательно скрываемые мысли и чувства относительно того, что и как происходило с ним на самом деле в тот момент, когда происходило нечто действительно ужасное, отвратившее его от последующего злоупотребления алкоголем.
   И вот тут-то нам и должна помочь техника, отработанная в психоаналитической рецепторике Зигмунда Фрейда.
  
   Главное, как мы полагаем, что объединяет приведенный рассказ Гитлера с тем неизвестным нам истинным сюжетом, произведшим на него неотразимое впечатление, - это сходство общей обстановки и ситуации. Детали, свидетельствующие об этом сходстве, разбросаны по всему рассказу Гитлера - и явно выделяются из него.
   Дело в обоих случаях происходило, по-видимому, в крестьянском трактире, где было очень весело: мы кутили вовсю - это деталь N 1, относящаяся одновременно и к тому, что рассказывал Гитлер, и к тому, чего он рассказывать не решался.
   Мы там пили и говорили ужасные вещи - это деталь N 2, существенная приведенной странной подробностью: какие-такие ужасные вещи вообще могли говорить подвыпившие школяры? Уже это - весьма интересная деталь!
   Как все это было в точности, я не помню... мне пришлось потом восстанавливать события. На следующий день меня разбудила молочница, которая... нашла меня на дороге - это деталь N 3, объединяющая рассказ Гитлера с тем истинным событием, которое он скрывал; молочница, естественно, едва ли могла появляться дважды и относилась, по-видимому, только к одной истории из двух, случившихся с Гитлером (рассказанной и нерассказанной), к какой именно - не известно, но это, конечно, хотя и красочная, но не принципиальная подробность!
   Заметим однако, что молодой человек, заснувший пьяным ночью на дороге даже в условиях климата благодатной Австрии, мог зимой вовсе не проснуться к утру или, по крайней мере, мог существенно отморозить какие-нибудь жизненно важные органы тела! Гораздо естественнее было бы то, что подобный рассказ относился бы к летнему времени, а не к февральскому завершению семестра!
   К тому же, повторим, Гитлер не очень-то и контачил в те годы со своими сверстниками - к чему бы это было им стремиться к столь тесному взаимному общению и искать развлечения в бурных совместных попойках? Еще одна деталь к тому же: почему на следующий день, когда Гитлер якобы выяснял отношения с "мамочкой", вроде бы начисто отсутствовали эти остальные участники совместной пирушки - и ничем не помогли даже воспоминаниям похмельного Гитлера?
   И вот, наконец, решающая деталь N 4, которая никак не может вписываться в воспроизведенный рассказ Гитлера, а целиком относится по смыслу к той истории, которую он постарался скрыть: "мамочка" /.../ дала мне 5 гульденов!
   Вот тут-то Гитлер и проговорился окончательно! Никаких гульденов никто ему в феврале 1905 года давать не мог: они не ходили в свободном обращении и не принимались к платежам аж с 1 января 1900 года!
   Пьянка же никак не могла происходить до 1900 года - Гитлер тогда до пьянок еще не дорос!
   Круг замкнулся - теперь мы можем догадаться, что же постарался скрыть Гитлер.
  
   Эта переломная история, сломавшая всю последующую жизнь Гитлера, относится, очевидно, к лету 1908 года, а крестьянский трактир, которым когда-то владел его прадед, находился, естественно, в Шпитале. Там-то Гитлер и отмечал успешное завершение очередной непростой операции: он добрался до собственного тайника и загрузил в свой багаж очередную, вторую по счету, часть сокровищ, доставшихся ему от Иоганна Непомука. Теперь можно было расслабиться и отметить это дело в трактире.
   Там-то напившийся девятнадцатилетний Гитлер и говорил какие-то ужасные вещи - а сказать он мог много чего ужасного!
   Кульминацией же вечера, несомненно, было то, что слушатели не очень-то верили распоясавшемуся юнцу - и посмеивались над ним! Тогда он, в доказательство справедливости сообщаемого, полез в карман - и достал монету в сколько-то гульденов, золотых или серебрянных, а может быть - и не одну!
Воспоминания об этой страшной сцене и заставили его употребить это слово - гульден, которое никак не могло относиться к приведенному рассказу о школьном свидетельстве.
   На следующий день несчастному Гитлеру пришлось восстанавливать эти события в памяти - и ничего утешительного для себя он восстановить не сумел.
   Пришлось немедленно бежать из Шпиталя, и рискнуть затем вернуться за очередной порцией украденного лишь через девять лет - будучи увешанным военными регалиями и при заведомом отсутствии большинства постоянных клиентов шпитальского трактира, уже умерших, состарившихся или находившихся в 1917 году на фронтах; поскольку это сошло ему с рук, то в 1918 году он и завершил всю свою операцию с извлечением сокровищ Иоганна Непомука.
   Явившись в августе 1908 в Вену к Кубицеку, Гитлер умолял его бежать вместе за границу - одному ему на это духа не хватало! Потом же началось его кошмарное существование в Вене: полиция действительно искала его - его должны были призывать на военную службу, но он не мог знать: разыскивают ли его только поэтому или полиция ищет его еще и в результате доноса его шпитальских собутыльников?
   Выяснить этого он никак не мог, не сдавшись полиции, - и предпочел скрываться.
   Эта история послужила ему, конечно, уроком - и явилась вполне достаточным основанием для принятия радикального решения о самоограничении потребления алкоголя. История же с Гели Раубаль стала завершением его жизненной эпопеи в этом отношении.
   Несомненно также и то, за что пострадала его несчастная племянница: за годы их близости (сопровождались ли они сексуальными отношениями или нет) Гитлер успел очень многое наговорить своей близкой подруге - причем абсолютно не известно, что именно: она даже могла не понимать того, какие конкретно сведения оказывались наиболее убийственными для Гитлера!..
   И вот вся эта-то информация и должна была стать в случае ее замужества достоянием совершенно чужого и неподконтрольного Гитлеру человека!
   Гитлер не потерпел в таковом возможном качестве даже Эмиля Мориса - своего шофера и личного друга, а тут и вообще возникал какой-то виолончелист - и совершенно неважно было то, еврей он или нееврей! Хотя еврею, конечно, было бы более соблазнительно разоблачать Гитлера!..
   Понятно, что Гели была обречена.
   Понятно и то, кто был злейшим врагом Адольфа Гитлера - он сам!
   Его трепливый язык вечно создавал ему трудности - притом такие, какие ему не мог бы создать никто из миллионов людей, посторонних по отношению к нему. И даже воздержание от пьянства практически не помогло Гитлеру!
   И это сыграло роль даже в явлениях такого масштаба, как, ни мало ни много, результат всей Второй Мировой войны!
  
  
   4.3. Экскурс в будущее: 1941 год под Москвой.
  
   История Второй Мировой войны содержит массу удивительных и совершенно необъяснимых явлений.
   Для нас - тех, кто жил в Советском Союзе и пребывал в достаточно сознательном возрасте в первое двадцатилетие после завершения Второй Мировой войны, никаких удивительных фактов в то время просто не было. Все мы знали, что 22 июня 1941 года коварный и специально изготовившийся враг напал на миролюбивый и не помышлявший ни о каких войнах Советский Союз - и одерживал в результате этой злокозненной акции одну победу за другой, и понадобились затем героические усилия всего советского народа, чтобы переломить ход событий и завершить дело победой над Германией в самом Берлине уже в мае 1945!
   Потом, как раз примерно с 1964-1965 годов, на свет Божий стали выползать удивительные и таинственные факты, объяснения многим из которых не находится и по сей день.
   Почему, например, вообще Гитлер решился напасть на страну, обладающую подавляющей военной мощью?
  
   Ушли в прошлое легенды, объясняющие успехи Германии ее подавляющим военным преимуществом и готовностью к войне. Теперь ясно, что никакой готовности к такой войне, какая получилась, у Германии вовсе не было.
   Даже транспортной техники, способной перевозить людей, боеприпасы и горючее для танков и самолетов по российским грунтовым дорогам у Германии как не было, так и не появилось.
   Теперь известно, что танковые и моторизованные соединения Вермахта составляли ничтожную по численности его часть, а почти все завоевания, проделанные в России, осуществлялись сугубо пешими немецкими солдатами, сумевшими пройти своими собственными ногами колоссальные расстояния: в летнюю кампанию 1941 года - от западной границы тогдашнего СССР до Ленинграда, Москвы, Ростова-на-Дону и Керчи, а в летнюю кампанию уже следующего года - еще и до Сталинграда и Эльбруса. Им везло, когда их подвозили хоть на чем-нибудь!
   Еще 13 июля 1941 года командующий 3-й танковой группой генерал-полковник Гот докладывал личному адъютанту Гитлера: "моральный дух личного состава подавлен огромной территорией и пустынностью страны, а также плохим состоянием дорог и мостов, не позволяющим использовать все возможности подвижных соединений" - и это в разгар жаркого и сухого лета в Витебской и Смоленской областях!
   У Красной Армии, снабженной массой отечественных танков с широкими гусеницами, а позднее и американских автомобилей с большой грузоподъемностью и проходимостью, было колоссальное превосходство над немцами по меньшей мере в подвижности на российских пространствах - и на фронте, и в тылу, в особенности в осенне-зимне-весенние периоды, а с лета 1944 года и до конца войны - даже и на европейских дорогах.
   Вермахт же обеспечивался с начала и до конца войны в основном массой лошадиных повозок, управляемых с лета 1941 года главным образом советскими военнопленными, а растянутые тыловые коммуникации немцев охранялись полицией также из военнопленных и местных добровольцев: "наиболее массовым способом использования бывших советских людей стало зачисление их в регулярные части вермахта в качестве так называемых "добровольных помощников" (Hilfswillige, или сокращенно "Хиви"). /.../ В апреле 1942 г. в германской армии числилось 200 тысяч, а в июле 1943 г. - 600 тысяч "хиви""; "численность личного состава военных формирований "добровольных помощников", полицейских и вспомогательных формирований к середине июля 1944 г. превышала 800 тыс. человек. Только в войсках СС в период войны служило более 150 тыс. бывших граждан СССР /.../" - без них немцы вообще были бы не в состоянии воевать!
   Не было и никаких воздушных десантов немцев, наводивших ужас на советские тылы: советские люди, даже военные, не приученные еще к зенитной стрельбе, принимали за парашюты облачка от разрывов снарядов собственных зениток, постепенно опускающиеся, уносимые в сторону и медленно исчезающие в воздухе, - они повсеместно вызывали панику летом 1941 года.
   Что касается массовой боевой техники, то преимущество Красной Армии было вполне очевидным еще до 22 июня 1941 года - как бы плохо ни работала немецкая разведка!
   Опубликованные через много лет после войны сведения о численности имеющейся техники свидетельствуют о подавляющем превосходстве СССР над Третьим Рейхом.
  
   К 22 июня 1941 Советский Союз располагал 24 488 боевых самолетов, а Германия - только 6 852!
   При этом также к области легенд относится подавляющее преимущество немцев в качестве авиационной техники. У немцев действительно летом 1941 года было больше самых современных к тому времени машин, но преобладающую часть их бомбардировочного парка составляли достаточно устаревшие модели: He-111, Do-17, "которые в лучшем случае ничем не лучше советских ДБ и СБ".
   Самый эффективный немецкий самолет поля боя - пикирующий бомбардировщик-штурмовик Ju-87 с неубирающимся шасси - был просто не приспособлен к воздушным схваткам с новейшими истребителями!
   На фоне общего количественного преобладания советских самолетов (одних истребителей новейших моделей в Красной Армии было принято от заводов к началу войны 1956 штук) техническое преимущество немцев особой роли играть не могло.
   Иное дело - качество подготовки летного состава и воздушного командования!
   Лучший боевой летчик Второй Мировой войны Ганс Рудель подавляющую часть из своих боевых вылетов (2530 исключительно на Восточном фронте - за 1417 дней войны, и это - при многочисленных нелетных днях, многократных пребываниях в госпиталях и в отпусках!) совершил именно на устаревшем Ju-87!
  
   К 22 июня 1941 года Советский Союз располагал 25 479 танками, а Германия - 6 292.
   Притом в Красной Армии было 504 танка КВ, 892 танка Т-34 и 28 штурмовых орудий СУ-5, заведомо превосходящих по боевой мощности все немецкие модели - их даже и сравнивать не с чем.
   У Германии же было только 613 танков Т-IV и 1806 танков Т-III (и штурмовых орудий на той те тяге), заведомо уступающих Т-34 и КВ, но близких по качеству к другим советским моделям (Т-28, БТ-7М, БТ-7), составлявшим, однако, общую численность в 5 748 машин. Только внутри этого класса танков (наивысшего по силам в Вермахте), у Красной Армии было более чем двойное количественное превосходство.
   Прочие немецкие танки (учебные танкетки Т-I , Т-II и трофейные чешские и французские машины) соответствовали или уступали по качеству всем остальным массовым моделям советских танков (Т-26, Т-27, Т-37, Т-38, Т-40); все такие танки (и советские, и немецкие) справедливо считались устаревшими, но советские имели притом колоссальное численное преимущество.
   Но подавляющее число немецких машин было радиофицировано, а на тех советских, где даже имелось радио, его не включали на передачу: существовало поверие, что немцы пеленгуют каждое радиосообщение. Молва об этом ходила в советских танковых войсках даже через 20 лет после войны - можем представить живых свидетелей!
   В приграничных военных округах было развернуто 190 дивизий Красной Армии с 3 289 851 человеком личного состава, 59 787 орудиями и минометами, 15 687 танками и штурмовыми орудиями и 10 743 самолетами; им противостояло 166 дивизий Германии и ее союзников с 4 306 800 людьми личного состава (единственный показатель в пользу более полной отмобилизованности Германии!), 42 601 орудий и минометов, 4 171 танком и 4 846 самолетами.
   При таком соотношении сил Германии было бы впору лишь обороняться!
   Немцы, однако, придерживались совершенно иной точки зрения.
  
   25 мая 1941 года делегацию финского Генерального штаба приняли в Германии военные советники Гитлера генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль: немцы приглашали финнов принять участие в предстоящей войне с Россией. Йодль заявил: "Я не оптимист, не думаю, что война закончится за несколько недель, но и не верю в то, что она продлится несколько месяцев".
   И подобные оценки, казалось бы, начали сбываться.
   3 июля 1941 года, на двенадцатый день войны, тогдашний начальник ОКХ генерал Франц Гальдер имел, казалось бы, все основания записать в дневник: "не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель".
   Но это оказалось лишь началом такой войны, масштабов и ожесточенности какой никто из немцев и представить себе не мог!
  
   "11 декабря 1941 года, выступая в Рейхстаге, Гитлер сообщил цифры: за пять месяцев войны, с 22 июня по 1 декабря, захвачено и уничтожено 17 332 советских боевых самолета, 21 391 танк, 32 541 орудие, взято в плен 3 806 865 советских солдат и офицеров. Это не считая убитых, раненных и разбежавшихся по лесам.
   50 лет наши маршалы и генералы объявляли эти цифры выдумками Геббельса и бредом бесноватого фюрера.
   Но постепенно картина прояснялась. /.../ была полностью истреблена, разгромлена и захвачена в плен вся кадровая Красная Армия. /.../ У Сталина оставались лишь резервисты /.../.
   Это был самый страшный и самый грандиозный разгром в истории человечества".
   Современные данные показывают, что Гитлер в оценке советских потерь ошибался лишь в меньшую сторону: "когда Гитлер сообщил /.../, что русские потери в 10 раз больше немецких, он, к сожалению, не ошибся. К концу года общие немецкие потери на Востоке не превышали 831 тысячи человек. В Красной Армии, имеющей перед войной более 25 000 танков, в декабре имелась лишь 1 731 боевая машина. При этом следует учесть, что за второе полугодие 1941 года промышленностью было выпущено еще 4 742 танка самых новейших типов, в том числе 933 тяжелых и 1 886 средних. Таким образом, общие потери составили более 28 000 танков!
   Уже к 10 августа люфтваффе уничтожили 10 000 советских самолетов - практически всю авиацию, располагавшуюся в приграничных округах накануне 22 июня, на 1 декабря в строю осталось только 2 238 самолетов. Была уничтожена или захвачена 101 тысяча орудий и минометов из примерно 117 тысяч, числившихся в РККА в начале войны. Более катастрофический результат трудно даже представить".
   Пожалуй, еще более трагически выглядит то, что в 1941 году Красная Армия потеряла 6 миллионов 290 тысяч единиц стрелкового оружия - фактически это было всеобщее и полное разоружение!
   "Правда, и Вермахт потерял уничтоженными и поврежденными 3 730 танков и 4 643 самолета, но большинство машин удалось вернуть в строй. Тем не менее Гитлер так и не достиг своей цели подавить советское сопротивление и выйти на линию Архангельск - Астрахань. Эта линия все еще оставалась недосягаемой для германской авиации".
   Такой и была цена, какой оплачивали будущую победу. Конечные итоги оказались просто фантастически страшными: "Красная Армия в 1941-1945 годах потеряла погибшими на поле боя и умершими от ран, болезней и несчастных случаев 22,4 миллиона человек. Еще примерно 4 миллиона бойцов и командиров умерли в плену. /.../ Немцы же на Восточном фронте потеряли погибшими, умершими от ран, болезней, в плену и от иных причин примерно 2,6 миллионов человек. Соотношение получается 10:1 и не в нашу пользу. Кстати сказать, примерно в таком же соотношении находят трупы советских и немецких солдат наши поисковики".
   Да, такую войну немцы выиграть не могли - такая цена им была не по плечу!
   К концу же войны соотношение сил на фронте приняло такие размеры: "Германский генеральный штаб сухопутных сил оценивал превосходство русских в пехоте соотношением 11:1, в танках - 7:1, в артиллерии - 20:1. Превосходство русских в авиации также было достаточно велико, чтобы обеспечить себе господство в воздухе. В целом соотношение сил было таково, что успех немецкой обороны почти исключался, даже если предположить крайнее упорство войск и искусное управление ими".
   Это и обеспечило исход последних недель войны в Европе.
   Чем же объясняется столь чудовищный характер событий?
  
   Гитлер следующим образом расценивал еще предстоявшее столкновение. 5 декабря 1940 года на совещании генералитета, на котором Гитлер поставил основные задачи будущей войны с Россией, он коротко и сжато заявил: "Русский человек - неполноценен. Армия не имеет настоящих командиров".
   Что касается первой части данного заявления, то автор книги, числя себя полноценным русским человеком, не считает этичным обсуждать этот тезис: предоставим это другим или, наоборот, обсудим в своем узком кругу без посторонних.
   Что же касается второй части заявления Гитлера, то, к прискорбию нашему, приходится с ним согласиться.
  
   Относительно потерь, которые понесло командование Красной Армии в результате массовых репрессий 1936-1938 годов (снизивших масштабы, но не прекратившихся до начала осени 1941 года) существуют диаметрально противоположные точки зрения.
   Некоторые считают, что масштабы репрессий сильно преувеличены, поскольку, дескать, в одну кучу с командирами посчитали всяких комиссаров, чекистов-особистов и прочую публику, имеющую к армейским командирам чисто формальное отношение.
   В то же время сами эти критики сваливают в одну кучу лейтенантов с маршалами, вычисляют процент репрессированных и приходят к выводу, что он был достаточно невысок.
   В армии же якобы происходило весьма интенсивное, но не сверхъестественно быстрое обновление кадров, т.е. такой процесс, какой в принципе и должен проистекать в мирное время во всякой армии, не впавшей в застой.
   Вполне уверенно писал об этом Виктор Суворов: "В каждой армии идет постоянный процесс смены, омоложения, обновления командного состава. Каждый год военные училища поставляют десятки тысяч новых офицеров. Но армия офицерами не переполняется. Каждый год, принимая в свои ряды одних, армия отправляет в гражданскую жизнь столько же других. Главная причина увольнения - выслуга лет. /.../
   В американской, польской, болгарской, российской, украинской и любой другой армии каждый год тысячи и десятки тысяч офицеров завершают свою службу и увольняются из армии".
   Суворов прав, но, как и обычно для этого автора, не совсем в том, о чем он конкретно пишет: возрастное обновление Красной Армии было действительно одним из главных мотивов изменений, происходивших в 1920-1935 годах.
   Опытные царские генералы и офицеры, занимавшие ключевые должности при Троцком (при присмотре и опеке комиссаров, среди которых преобладали революционеры царского времени), сменялись молодыми командирами: "в номенклатурной военной элите к 1930 г. было 35 (66 %) "генералов", включенных в нее с 1924 г."
   За 13-15 лет после Гражданской войны в Красной Армии сохранилась лишь треть командующих фронтами и армиями периода 1918-1922 годов. Из этих оставшихся более трети получили заметное понижение, как правило сопровождаемое переводом на преподавательскую работу.
   Остальные оказались вне армии: по разным причинам вышли в отставку или умерли; несколько человек успело погибнуть в бою, умереть от болезней или быть расстреляно за истинную или мнимую измену еще в Гражданскую войну.
   Эти перетасовки нередко носили и политический характер, сопровождаясь репрессиями, причем нюансы этой политической борьбы не разъяснены и по сей день: "В 1930-1931 гг. репрессиям, выразившимся в арестах, заключении на более или менее длительные сроки в тюрьмы и концлагеря, в расстрелах, подверглись многие достаточно известные, весьма авторитетные в годы Гражданской войны и в 20-е гг. "военспецы-генштабисты". /.../
   Сталин отправился почти в трехмесячный отпуск с 20 июля до 14 октября 1930 г., а почти в двухмесячные отпуска - Орджоникидзе и Ворошилов - с 15 июля и до середины сентября 1930 г. Это чем-то напоминало бегство из столицы. Бегство "на всякий случай", из страха перед возможным "дворцовым" или "военным переворотом". В связи с возникшими опасениями и был проведен ряд мероприятий по укреплению власти.
   Еще 2 июня 1930 г. на должность заместителей Председателя РВС СССР и наркомвоенмора вместо отставленного И. Уншлихта были назначены И. Уборевич (начальник вооружений РККА) и Я. Гамарник (начальник ПУ РККА), в состав РВС СССР был введен командующий УВО И. Якир. Все они пользовались полнейшим доверием Сталина. /.../ 1 августа 1930 г. и.о. председателя РВС СССР и наркома был официально назначен и вступил в должность И. Уборевич".
   М.Н. Тухачевский подозревался в принадлежности к руководящему ядру заговорщиков, но следственные мероприятия остановились на решении о его непричастности к этому делу - так постановил сам Сталин. И Тухачевский снова (уже в третий или четвертый раз с 1920 года) был оставлен в качестве одной из ведущих фигур армейского руководства.
   Но новый состав руководства Красной Армией не просуществовал и семи лет.
  
   В 1941 году Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и их соратникам в генеральских чинах было бы от 40 до 54 лет - возраст расцвета не для гениев, вроде Александра Македонского, а для вполне нормальных военных профессионалов.
   Разумеется, таланты и способности каждого были весьма индивидуальны, но не случайно же именно эти люди и составили почти полностью первые восемь десятков самых высших командиров - было из кого выбирать уже самых-самых лучших и подходящих для командования во Второй Мировой войне! Но дожить до этого никому из них не было суждено!..
   С 1936 года естественный процесс обновления армейских кадров, и до того не совсем естественный, принял совершенно неестественные формы и масштабы.
  
   Приведем итоговые данные о разгроме командования Красной Армии и Флота только в 1936-1938 годы.
   Мы строго ограничились данными только о "чистых" военных - строевиках и штабистах, опустив сведения о политических комиссарах, врачах, интендантах, военных инженерах, "чекистах-особистах" и т.д. Несоответствие списочной численности 1936 года числу репрессированных - не ошибка: в 1937-1938 годах происходило и присвоение более высоких званий - в том числе будущим жертвам репрессий; воинское звание репрессированных учитывалось при этих подсчетах на момент выбытия их носителей из строя; число же номинальных командных и штабных должностей в армии и флоте сохранялось в тот период приблизительно постоянным:
  
  
   Воинские звания Списочная численность Репрессировано Из них расстреляно
  
   Маршалы, командармы 24 28 26
   и флагманы флота 1 и 2 рангов
   Комкоры 68 75 63
   и флагманы 1-го ранга
   Комдивы 207 160 126
   и флагманы 2-го ранга
   Комбриги 474 247 201
  
   Итого 773 510 416
  
  
   Итак, только расстреляно было 416 генералов и адмиралов - больше половины имевшихся, причем высшие (от комкора до маршала) - практически все!
   Раритеты типа К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, С.К. Тимошенко и Б.М. Шапошникова - утешение довольно жалкое!
   Трудно не процитировать комментарии соответствующих авторов: "Как видим, слухи о разгроме армии сильно преувеличены"!
   И еще: "если бы товарищ Сталин не ограничился полумерами, если бы не останавливался на достигнутом, не почивал бы на лаврах, а проявил бы чуть больше решительности и усердия в очищении армии, то народу, стране и самой армии от этого было бы лучше.
   И не упрекайте меня в кровожадности, это не я, это статистика говорит: мало товарищ Сталин их стрелял"!
   А вот противоположная точка зрения, изложенная в служебной записке маршала Г.К. Жукова от 22 августа 1944 года: "Мы не имели заранее подобранных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронтов встали люди, которое проваливали одно дело за другим (Павлов, [Ф.И.] Кузнецов, Попов, Буденный, Черевиченко, Тюленев, Рябышев, Тимошенко и др.)
   ... Людей знали плохо. Наркомат обороны в мирное время не только не готовил кандидатов, но даже не готовил командующих - командовать фронтами и армиями. Еще хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и полков. На дивизии, бригады и полки, особенно второочередные, ставились не соответствующие своему делу командиры...
   Каждому из нас известны последствия командования этих людей и что пережила наша Родина, вверив свою судьбу в руки таких командиров и командующих".
   Впрочем, Жуков для Суворова - не авторитет!..
  
   Еще недавно автор этих строк сам считал именно гибель этого генералитета основной причиной невероятного снижения качества командования Красной Армии, пришедшегося на время Второй Мировой войны. Однако в самые последние годы автору случилось ознакомиться с мнениями некоторых военных профессионалов, высказанных в частных беседах.
   Один из них (отставной полковник Генерального штаба, естественно - не выбившийся в генералы!) объяснял характер работы высших штабов таким примерно образом: капитаны решают конкретные задачи, майоры увязывают решения капитанов в единое целое, подполковники уясняют общее разработанное решение, полковники правильно докладывают его выше, а генералы грамотно расписываются в тех местах, которые им указывают!..
   Даже если в такой картине содержатся некоторые передержки, то все равно, так или иначе, достаточно ясно, что эффективность работы штаба зависит, прежде всего, от грамотности, профессионализма и слаженности всего его офицерского состава.
   Репрессии же 1936-1939 годов (и в армии, и в гражданском секторе) осуществлялись по кустовому принципу: за каждым арестованным врагом народа тянулся шлейф из его ближайших родственников, знакомых и, главное, сослуживцев.
   Вместе с пятью сотнями репрессированных генералов и адмиралов сажались и увольнялись из армии их ближайшие подчиненные. А кто ближайшие подчиненные у командира? Такие же командиры, но уже более низкого уровня, а также - штабисты из его штаба. Это и соответствует известному общему числу вычищенных из армии и флота офицеров в размере около 20 тысяч человек, что и сочтено авторитеными специалистами по армейской истории в качестве достаточно невысокого процента репрессированных: подумаешь - уволено по политическим мотивам или репрессировано 16 584 человека из 206 тысяч!
   На деле же пять сотен арестованных генералов и адмиралов означали приблизительно пять сотен полностью разгромленных и парализованных штабов, а это - практически все штабы частей и соединений в армии и флоте, поскольку военные, даже не подвергшиеся непосредственным репрессиям, вынужденно перемещались для занятия освободившихся должностей - это, кстати, создавало колоссальный стимул для писания доносов на коллег и начальство!
   Все строевики и все штабисты, таким образом, поднимались на новые должности, на две-три ступеньки выше прежних; были ли эти прежние ранее освоены ими вполне профессионально - это тоже можно предполагать с известной натяжкой.
   Таким образом, контингент работников всех штабов замещался накануне 1941 года людьми, не имевшими никакого опыта работы на тех конкретных должностях, на которых они оказались к началу войны, а также, что немаловажно, как правило не имевших и ни малейшего опыта работы друг с другом. Причем устоявшаяся доносительская система не способствовала и установлению сугубо человеческих, личных контактов, а без этого невозможна никакая служебная спаянность. Все это возникало позднее - среди уцелевших уже в ходе самой войны. И офицерский и генеральский корпус уже после войны снова был достаточно сплоченной и организованной силой, с которой приходилось считаться и Сталину, и его преемникам.
   При этом именно в годы репрессий были разработаны "мирные" планы дальнейшего расширения армии. "К концу 1937 года в Наркомате обороны был разработан план развития и реорганизации РККА на третью пятилетку (1938-1942 годы). 27 ноября 1937 года этот план был представлен руководителям партии и правительства. Через день он был утвержден" - чего там долго думать!
   В ходе этой реформы предполагалось достичь таких показателей: "Общая численность РККА по мирному времени с учетом всех организационных мероприятий должна была составить:
   - на 1 января 1938 года - 1 606 520 человек;
   - на 1 января 1939 года - 1 665 790 человек;
   - на 1 января 1943 года (по завершению всей программы) - 1 780 000 человек.
   На военное время численность Вооруженных Сил первой очереди определялась в 6 503 500 человек против 5 800 000 человек по ранее действовавшему плану"; все это, заметим, - включая численность флотского состава.
   Но действительность опрокинула все эти жалкие планы!
   В мирный для Советского Союза день 20 сентября 1939 года Красная Армия насчитывала 5 289 400 человек, в мирный день 1 апреля 1940 года - 4 355 669 человек, в мирный день 1 июня 1940 года - 4 055 479 человек, а в мирный день 21 июня 1941 года - 5 080 977 человек, и все это - не считая численности флотского состава!
   Сколько же средств стоило обнищавшей и полуголодной стране годами содержать воинство такого размера?
   И, главное, сколько же подготовленных командиров требовалось такой орде?
  
   Маршал Ворошилов докладывал 29 ноября 1938 года: "В ходе чистки в Красной Армии... мы выдвинули более 100 тысяч новых командиров".
   Дальше - больше: "только за 1938-1940 гг. армия получила 271,5 тыс. офицеров"!
   Но это были волки, готовые грызть друг друга, но никак не военные профессионалы, занимающие подходящие им должности!
   Вот им-то и предстояло руководить войсками, они и наруководили!
  
   Все это было прекрасно известно и понятно всем военным профессионалам во всех остальных армиях мира. Война СССР с Финляндией зимой 1939-1940 годов продемонстрировала полнейшее убожество советского командования на виду всего света.
   Вот как об этом писал сам главнокомандующий Финской армией маршал Маннергейм (до 1917 года - генерал-лейтенант Русской армии): "Начальствующий состав русской армии представляли люди храбрые, обладающие крепкими нервами, их не очень беспокоили потери. Для верхних "этажей" командования были характерны нерасторопность и беспомощность. Это находило отражение в шаблонности и ограниченности оперативного мышления руководства. Командование не поощряло самостоятельного маневрирования войсковых подразделений, оно упрямо, хоть тресни, держалось за первоначальные планы. Русские строили свое военное искусство на использовании техники, и управление войсками было негибким, бесцеремонным и расточительным. Отсутствие воображения особенно проявлялось в тех случаях, когда изменение обстановки требовало принятия быстрых решений. Очень часто командиры были неспособны развить первоначальный успех до победного финала. /.../
   Русский пехотинец храбр, упорен и довольствуется малым, но безынициативен. В противоположность своему финскому противнику он привык сражаться в массах. /.../ В истории войн можно встретить лишь редкие примеры такого упорства и стойкости, да и они были показаны древними народами".
   Поэтому к лету 1941 года на Красную Армию существовало два противоположных взгляда: Сталин, его ближайшие помощники и многие командиры Красной Армии считали, что она полноценно существует, а специалисты в других странах считали, что ее попросту нет; исходя из этого немцы, в частности, и строили свои планы на войну!
   Истина, как это нередко бывает, оказалась где-то посредине - это и определило реальный ход и исход войны. "Россия никогда не была такой сильной, какой ее считали сами русские, но она не была и такой слабой, какой ее представляли враги" - отмечал постфактум Уинстон Черчилль; себя он тоже должен был бы причислить к упомянутым врагам!
   При этом, как оказалось, виднейшие руководители Вермахта, включая Гитлера, даже и представить не могли себе, какого же низкого качества была работа высших штабов Красной Армии - даже через три с половиной месяца после начала военных действий.
   Но именно поэтому лично Гитлер и проиграл Вторую Мировую войну осенью 1941 года, когда ее исход казался еще очень и очень неопределенным!
  
   3 октября 1941 года Адольф Гитлер выступил в Рейхстаге со знаменитой речью, в которой заявил, что под Москвой развернуто наступление немецких войск, равного которому по силам не знает мировая история - "противник уже сломлен и никогда больше не поднимется"!
   30 сентября началось вспомогательное наступление немцев на Брянский фронт (командующий - тогда генерал А.И. Еременко), а накануне речи Гитлера - 2 октября - генеральное наступление с целью охвата и окружения всех советских войск, оборонявших Москву: целиком двух фронтов - Западного (командующий - тогда генерал И.С. Конев) и Резервного (командующий - маршал Буденный).
   Двухступенчатое начало операции "Тайфун" диктовалось стремлением использовать в каждом из ударов все силы немецкой авиации, сосредоточенной на московском направлении. У немцев во 2-м воздушном флоте под командованием генерал-фельдмаршала Альберта Кессельринга было собрано для этого 1320 самолетов (720 бомбардировщиков, 420 истребителей, 40 штурмовиков и 140 разведчиков).
   Им противостояли 1368 советских самолетов (578 бомбардировщиков, 688 истребителей, 36 штурмовиков, 46 разведчиков).
   Формально "силы ВВС Красной армии на московском направлении практически не уступали противнику".
   Но это - только формально. И основное различие было не в качестве самолетов, а в качестве командования. Вместо единого "кулака", как у немцев, советские самолеты московского направления имели не одного, а минимум пять "хозяев": три командования ВВС трех названных фронтов, командование Дальней бомбардировочной авиации и командование ВВС ПВО Московской зоны обороны. Причем ВВС ПВО, как будет рассказано ниже, вступили в борьбу под Москвой лишь 5 октября (а это - 423 истребителя и 9 разведчиков), а дальние бомбардировщики (368 машин) - еще того позднее!
   Командование же сухопутными войсками Красной Армии и вовсе утратило руководство собственными войсками.
  
   Положение Красной Армии оказалось действительно ужасным - ужасным настолько, что этого даже не знали в Москве: связь со штабами фронтов и армий рухнула так внезапно и сразу, что о начавшемся 2 октября наступлении немцев первыми узнали не генштабисты и не разведчики, а политработники тылового Московского военного округа (МВО) - только из прямой открытой радиотрансляции речи Гитлера. Целая ночь потом у них ушла на то, чтобы сделать перевод речи и вручить его непосредственному начальству, которое всполошилось - но не сразу.
   Спасителем Москвы оказался, тем не менее, вопреки сложившимся легендам, не Сталин и не Жуков, а генерал (тогда - дивизионный комиссар) К.Ф. Телегин - член Военного совета (т.е. политический комиссар) МВО, замещавший в тот момент командующего округом, генерала П.А. Артемьева, выехавшего в район Тулы, оказавшейся в угрожаемом положении - о чем ниже.
   Телегин рассказывает: "в Генеральном штабе сообщили, что еще 27 сентября Ставка предупредила командование Западного, Резервного и Брянского фронтов о возможном наступлении противника в ближайшие дни на Московском направлении и потребовало приведения войск в полную боевую готовность /.../.
   Первая тревожная весть поступила в ночь на 1 октября. На участке Брянского фронта противник крупными силами начал наступление. /.../
   З октября случилось непредвиденное: противник ворвался в Орел. Над Тулой нависла непосредственная угроза. /.../
   Все внимание Ставки теперь сосредоточивалось на Орловско-Курском направлении, куда спешно перебрасывалась с Вяземского рубежа 49-я армия под командованием генерал-лейтенанта И.Г. Захаркина. /.../ Связаться по телефону со штабами Западного и Резервного фронтов все еще не удавалось, не возвращались и наши два офицера связи, а радиосвязи штаб округа не имел [!!!].
   Часов в 8 утра 4 октября неожиданно зашел ко мне бригадный комиссар Н.М. Миронов. /.../ он /.../ сказал:
   - Вот вам речь Гитлера, произнесенная вчера по радио, перевод которой сделал переводчик Политуправления Янов. Прочтите не откладывая, и может быть, что-нибудь будет более ясно.
   /.../ я /.../ стал читать:
   "...Началась новая операция гигантских размеров. Враг уже разбит и никогда больше не восстановит своих сил..."
   Что это - очередной бред фюрера? Где это началась операция "гигантских размеров"? Под Брянском? Не похоже. Где же?
   Ко мне только что заходил майор Н.Г. Павленко из оперативной группы штаба МВО с утренней информацией и ни о какой операции "гигантских размеров", тем паче о "разгроме" наших сил не было речи. На Брянском фронте положение действительно оставалось тяжелым. /.../ Тула под угрозой, но известно, что Ставка принимает энергичные меры по ее защите.
   Решил все же позвонить дежурному по Генштабу. Получил успокаивающий ответ о положении на Западном и Резервном фронтах. /.../ На других участках фронта серьезных изменений за ночь не произошло.
   Что же это все могло значить? Для чего Гитлеру понадобилось выступать с такой ложью на весь мир?
   К какому-либо выводу мы с Мироновым так и не пришли. /.../ были тревожные сигналы - прервалась связь с главным постом ВНОС Западного фронта. Сбытов сообщил, что его летчики за вчерашний день в зоне барражирования ничего подозрительного не отметили. Проверка по всем линиям не давала оснований верить в начавшееся "гигантских масштабов" наступление, а если это относилось к наступлению на участке Брянского фронта, то тут Гитлер, видимо, потерял представление о масштабах современных операций или выдавал желаемое за действительное. /.../
   Ночь с 4 на 5 октября показалась мне какой-то нескончаемой, утомительной и тревожной".
  
   Наступило утро воскресенья 5 октября 1941 года - пошли уже четвертые сутки с начала наступления немцев гигантского масштаба - безо всяких кавычек!
   Телегин продолжает рассказ: "Обычно в 8.00 заходили кто-нибудь из работников оперативной группы или начальник штаба И.С. Белов с оперативной справкой о событиях на фронте за ночь. Сегодня зашел Белов. Он доложил, что за прошедшую ночь событий особой значимости не произошло, однако проводная связь НКО со штабами Западного и Резервных фронтов все еще не восстановлена и переговорить по телефону с кем-либо из оперативного отдела штаба ему не удалось. На Брянском фронте положение не совсем ясное, связь Генерального штаба со штабом фронта крайне неустойчива, сведения поступают с большим опозданием. Южнее Брянска идут тяжелые бои /.../. Наши войска успешно отражают танковые атаки.
   Доклад окончен. Задав несколько уточняющих вопросов, я отпустил Белова. /.../
   В десятом часу утра поступил первый тревожный сигнал с запада. Начальник оперативного отдела опергруппы [штаба МВО] полковник Д.А. Чернов, находившийся в Малоярославецком укрепленном районе, по телефону доложил, что рано утром задержаны повозки, автомашины из тылов 43-й армии, отдельные военнослужащие, которые сообщили, что немцы начали большое наступление, некоторые дивизии попали в окружение, идут сильные бои. У противника много танков, беспрерывно бомбит авиация...
   Под свежим впечатлением доклада Белова поверить этому было невозможно. Похоже было, что это просто паникеры, которым что-то померещилось или их спровоцировала вражеская агентура. Поэтому Чернову было дано указание передать задержанных в Особый отдел, на дорогах выставить заставы и останавливать всех беглецов, если они появятся, а на Спас-Деменск выслать на автомашине разведку.
   Но оставлять это без внимания было нельзя. /.../
   Позвонил /.../ Сбытову:
   - Николай Александрович, вылетали ли с утра самолеты на барражирование зоны и что летчики наблюдали?
   - Облет зоны в восемь ноль ноль ничего не дал, - ответил он. - На дороге от Спас-Деменска через Юхнов на Медынь отмечено движение отдельных групп военных и гражданских автомашин, повозок и колонны артиллерии до полка. К фронту и от фронта движения не отмечено. /.../
   - Прошу вас, Николай Александрович, без промедления поднять повторно в воздух два-три самолета, тщательно просмотреть направления Юхнов - Спас-Деменск - Рославль и Сухиничи - Рославль и немедленно доложить обо всем замеченном.
   Сообщения /.../ Сбытова и телефонные разговоры с рядом центральных военных и гражданских учреждений несколько сгладили тревогу, вызванную сообщением Чернова. Все как будто говорило о том, что пока ничего тревожного и опасного с этого направления нам не угрожает".
  
   Полдень 5 октября: "раздался телефонный звонок. /.../ услышал взволнованный голос /.../ Н.А. Сбытова:
   - Товарищ член Военного совета! Только что из Люберец доложили, что летчики обнаружили движение танков противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов!..
   - Не может быть! - усомнился я. - Немедленно зайдите ко мне...
   Не уверенный еще в точности этого сообщения и не желая преждевременно создавать нервозную обстановку в штабе, попросил посетителей покинуть кабинет. /.../
   Он [Сбытов] буквально влетел в кабинет. /.../ Он подтвердил, что обнаружена колонна танков и мотопехоты противника протяженностью до 25 километров; летчики прошли над ней на небольшой высоте, ясно видели фашистские кресты на танках и были обстреляны из зенитных пулеметов и мелкокалиберной зенитной артиллерией.
   - Кто летал? Надежные ли люди? Действительно ли снижались до малой высоты и не приняли ли за противника наши части, совершающие какой-то маневр?
   Сбытов /.../ даже несколько обиделся /.../ и подчеркнуто решительно заявил:
   - Нет! Разведку выполняли опытные и обстрелянные летчики 120-го истребительного полка Дружков и Серов, люди мужественные, и я им верю.
   Вера командующего в своих людей мне понравилась. /.../ однако сообщенный ими факт был совершенно неожиданным и имеющим чрезвычайно важное значение не только для Москвы, но и для всей нашей Родины. И я без утайки высказал Николаю Александровичу свои сомнения.
   Но Сбытов стоял на своем. Оставалось лишь еще раз запросить Генеральный штаб. /.../ Ответил дежурный генерал.
   - Каково положение на Западном фронте? - спросил я его.
   - От штабов Западного и Резервного фронтов новых данных не поступало, - услышал в ответ голос дежурного.
   Можно было бы и удовлетвориться этим, но, как ни странно, именно спокойный голос дежурного вызвал какую-то щемящую тревогу. Что, если он просто плохо информирован, если такие важные сведения поступают непосредственно к начальнику Генштаба и были известны лишь узкому кругу лиц? Прошу соединить меня с маршалом Б.М. Шапошниковым. Докладываю о том, что сделано по заданию Генштаба, а затем спрашиваю о положении на Западном фронте. Борис Михайлович немного приглушенным, мягким голосом отвечает:
   - Ничего, голубчик (это любимое выражение Бориса Михайловича), ничего тревожного пока нет, все спокойно, если под спокойствием понимать войну.
   Меня буквально бросило в жар от мысли, что чуть было не подняли ложной тревоги. /.../ Мне хорошо было известно твердое правило, записанное в Полевом уставе, обязывающее каждого командира, прежде чем докладывать о каком-либо событии, новые сведения о противнике, убедиться, что это действительно так, и принять соответствующие меры. /.../ Здесь же речь шла о событиях величайшей важности, и преступен был бы тот командир или политработник, который, не убедившись в правдивости первого сообщения, ударил бы в набат.
   Николаю Александровичу Сбытову ставлю задачу - немедленно послать в повторную разведку лучших летчиков /.../."
   Поясняем: на 1 октября 1941 фронт отстоял примерно на 300 километров к западу от Москвы - достаточно прямолинейно с севера на юг. Теперь же немецкие танки обнаружились менее чем в двух сотнях километров к юго-западу от Москвы - и главное было в том, что между ними и Москвой уже не было практически никаких войск Красной Армии!
   Поэтому Телегин, не дожидаясь результатов очередной воздушной разведки, призадумался о том, как же теперь спасать Москву: "Единственной реальной силой на сегодня-завтра-послезавтра остаются части ПВО, военные училища и академии. Ближе всего к врагу Подольские пехотное и артиллерийское училища, в лагерях - Военно-политическая академия имени Ленина и Военно-политическое училище имени Ленина. Все это - цвет нашей армии, завтрашние комиссары, политруки, командиры, фронт в них крайне нуждается, ждет. Однако, если потребуется, они грудью своей закроют врагу дорогу на Москву. Это самая крайняя мера, но другого выхода на какое-то время нет".
   Вот что, например, представляло собой Подольское пехотное училище: "В училище четыре батальона, общей численностью до 2500 человек, и только три роты 2-го батальона в 370 человек с пятимесячным сроком обучения. На днях они должны стать командирами. 4-й батальон - с месячным сроком, 1-й и 3-й - сентябрьского набора, исключая 1-ю и 2-ю роту, имеющих курсантов-инструкторов, прошедших пятимесячное обучение. На вооружении - винтовки, двадцать три станковых пулемета, по восемь ручных пулеметов и девять 82 мм минометов на батальон. Кроме того, есть учебная батарея 45 мм пушек. Ручных гранат - по две на курсанта, противотанковых - двести сорок штук на училище, автомашин - десять".
   Телегин немедленно принял меры к подъему училищ по тревоге; начать пришлось с розыска их начальства, отсутствовавшего по случаю выходного дня.
   В ближайшие дни почти все эти мальчишки вместе со своими командирами должны были погибнуть, грудью своей закрывая врагу дорогу на Москву.
  
   Телегин продолжает: "около 14 часов Сбытов быстро вошел в кабинет и доложил:
   - Летало три боевых экипажа. Прошли над колоннами бреющим полетом под сильным зенитным огнем. Имеют пробоины. При снижении самолетов пехота выскакивала из машин и укрывалась в кюветах. Голова танковой колонны в пятнадцати-двадцати километрах от Юхнова. Сомнений не может быть, товарищ член Военного совета, это враг, фашисты.
   Теперь уже нельзя было не поверить. Надо было позвонить Б.М. Шапошникову. Еще раз набираю номер. Спрашиваю:
   - Борис Михайлович (как-то в разговоре он сам просил так к нему обращаться), не поступало ли к вам каких-нибудь новых данных о положении на Западном фронте?
   Это было воспринято маршалом уже с неудовольствием...
   Разговор был коротким. Решил не докладывать данные авиаразведки, а еще в третий раз их проверить.
   Снова поднимаются в воздух лучшие летчики и их командиры. С риском для жизни проходят над колонной раз и другой. /.../
   Было что-то около 15 часов, когда Сбытов доложил:
   - Товарищ член Военного совета, данные подтвердились - это фашистские войска. Голова танковой колонны уже вошла в Юхнов. Летчики были обстреляны, среди них есть раненые.
   Теперь уже [!!!] промедление было недопустимо, надо докладывать. Прошу дежурного срочно соединить с маршалом Шапошниковым. Телефон свободен, маршал у себя в кабинете. Веря, что Генштаб уже получил данные о случившемся, я обратился к маршалу все с тем же вопросом:
   - Борис Михайлович, каково положение на Западном фронте?
   В трубке послышался недовольный голос:
   - Послушайте, Телегин, что значат ваши звонки и один и тот же вопрос? Не понимаю, чем это вызвано?
   Я твердо, насколько позволяло волнение, доложил обо всем, что мне было известно. В трубке на несколько секунд воцарилось молчание.
   - Верите ли вы этим данным, не ошиблись ли ваши летчики?
   - Нет, не ошиблись, - твердо ответил я. - За достоверность сведений отвечаю, за летчиков ручаюсь...
   - Мы таких данных не имеем, это невероятно... - и длинный протяжный гудок, воспринятый мной в ту минуту как вой сирены воздушной тревоги.
   Через 3-4 минуты вновь зазвонил телефон. Поднимаю трубку, слышу:
   - Говорит Поскребышев. Соединяю вас с товарищем Сталиным.
   Проходит несколько секунд, и хорошо знакомый, низкий, немного сипловатый голос:
   - Телегин?
   - Так точно, товарищ Сталин.
   - Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов?
   - Да, я, товарищ Сталин.
   - Откуда у вас эти сведения и можно ли им доверять?
   - Сведения доставлены лучшими боевыми летчиками, дважды перепроверены и достоверны...
   - Что предприняли?
   Подробно доложил о подъеме по боевой тревоге Подольских училищ, приведении в боевую готовность Военно-политического училища, академии имени Ленина и о других принятых мерах.
   Сталин внимательно выслушал, одобрил /.../.
   - Действуйте решительно, собирайте все, что есть годного для боя. На ответственность командования округа возлагаю задачу во что бы то ни стало задержать противника на пять-семь дней на рубеже Можайской линии обороны. За это время мы подведем резервы Ставки. Об обстановке своевременно докладывайте мне через Шапошникова...
   Положив трубку, я тяжело опустился в кресло. Сознание, что сигнал тревоги воспринят Верховным главнокомандующим, сняло нервное напряжение. Его требование "действуйте решительно... во чтобы то ни стало задержать противника на пять-семь дней" заставило побороть слабость. Надо было действовать. /.../
   Для округа наступило время, не предусмотренное ни положениями, ни структурой, ни мобилизационными планами. Округ принимал на себя всю ответственность перед партией, правительством, перед всем народом за предотвращение столь неожиданно нависшей над Москвой грозной опасности".
   В последующие часы и даже более суток Телегин оставался единственным действующим военачальником в Москве: у остальных почти не было никаких подчиненных им частей, а связь с фронтами как была потеряна, так и не возникала. Недаром с 16 часов 5 октября Телегину регулярно звонил генерал М.Н. Шарохин, заместитель начальника Оперативного управления Генштаба: справиться о новостях - больше ему их узнавать было неоткуда!
   У Телегина же появлялось, что рассказывать. Как раз в 16 часов вышел на связь полковник Чернов, от которого ничего не было слышно с 10 часов утра. Он доложил: "Танки и мотопехота противника заняли Юхнов. Отходят разрозненные подразделения Резервного фронта. Подошел и 54-й ГАП (гаубичный полк) без снарядов и горючего, прожекторный батальон".
   Телегин распорядился: "Всех отходящих военнослужащих задерживать, формировать роты, батальоны и ставить на рубеж. Командиров и политработников пришлем из резерва. Доносить чаще. По боевой тревоге подняты Подольские училища. Им приказано в спешном порядке выходить на Ваш рубеж и занять оборону по Вашему приказу".
  
   Несомненна заслуга Телегина в том, что с утра 4 октября он был единственным начальником в Москве, знавшим о выступлении Гитлера и пытавшимся понять, на чем же оно основывалось. С утра 5 октября он уже подключил к этому делу других руководителей - прежде всего Сбытова.
   Так или иначе, но Телегин лично подарил всем защитникам Москвы сутки или двое на подготовку, подняв тревогу тогда и так, когда и как он это совершил. Если бы он этого не сделал, то это сделал бы кто-нибудь другой, но это уже произошло бы существенно позднее.
   Ведь Телегин обладал прямой связью с Генштабом, наркоматом Обороны и прочими командными инстанциями - практически, как оказалось, - вплоть до Сталина! Все же прочие военные, способные поднять тревогу (возможно - многие и пытались!) такой связи не имели! И кто знает, каким стал бы тогда результат битвы за Москву.
   Поэтому Телегин, на наш взгляд, вполне заслужил титул спасителя Москвы, если бы он присваивался по совести и по заслугам какому-либо одному человеку!
   С вечера же 5 октября и многие другие присоединились к выяснению обстановки и принятию всех необходимых возможных мер, но и тут какое-то время Телегин оставался среди главных организаторов обороны Москвы. А ведь заканчивались уже четвертые сутки с начала операции "Тайфун"!
   Но Телегин явно ошибался, если считал, что и Сталин уже в это же время целиком включился в решение неотложных задач по обороне!
   Похоже, однако, что мысли Сталина потекли сначала несколько в ином направлении!
  
   Вместо красочной истории, поведанной нами, опубликованной в единственной книге, по сей день практически игнорируемой специалистами, нам теперь рассказывают следующие байки: "Вечером 4 октября командующий Западным фронтом И.С. Конев доложил И.В. Сталину "об угрозе выхода крупной группировки противника в тыл войскам". На следующий день аналогичное сообщение поступило от командующего Резервным фронтом С.М. Буденного. Семен Михайлович доложил, что "образовавшийся прорыв вдоль Московского шоссе прикрыть нечем"."
   Здесь нет ссылок на первоисточники, и похоже, что все это кем-то придумано. Очень уж эти сообщения противоречат и истории, рассказанной Телегиным, и нижеследующей истории, рассказанной Г.К. Жуковым.
   Может быть, эти истории придуманы Коневым и Буденным, причем возможно - даже независимо друг от друга. Очень уж им было не с руки признаваться, что они сутками сидели на своих командных пунктах, не имея связи ни с собственными армиями, ни друг с другом, ни с Генеральным штабом - и ничего не делали! Возможно при этом, они и отсылали цитированные сообщения, но те не доходили до адресата.
   А возможно и совсем иное: ни Конев, ни Буденный вовсе не врут, и Сталин действительно получал их сообщения (причем оказывается прав и Телегин, подозревавший, что какая-то информация может гулять по верхам - без уведомления нижестоящих начальников), но реагировал таким образом, что и у Конева, и у Буденного (имевших, в отличие от Телегина, к октябрю 1941 уже немало собственных поражений и на полях сражений, и в служебных кабинетах!) не возникало никакого стремления развивать и уточнять информацию, отсылаемую к Сталину!
   Факт тот, что Сталин поначалу крайне недоверчиво отнесся и к сообщению Телегина, о чем последний был уведомлен несколько неожиданным и непрямым путем.
  
   Телегин рассказывает: вскоре после звонка Сталина "впервые по телефону я услышал голос Берия, он являлся тоже членом Военного совета округа, где еще ни разу не появился. Он резко и сухо задал вопрос:
   - Откуда вы получили эти сведения, кто вам их сообщил?
   Рассказываю все по порядку. /.../
   - Слушайте, что вы принимаете на веру всякую чепуху? Вы, видимо, пользуетесь информацией паникеров и провокаторов...
   Пришлось убеждать Берия, что сведения точные и доставили их летчики, заслуживающие полного доверия.
   - Кто вам непосредственно докладывал эти сведения?
   - Командующий ВВС округа полковник Сбытов.
   - Хорошо...
   Ни резкому тону разговора, ни тому, как было сказано это "хорошо", я не придал особого значения - время суровое, не до обмена любезностями. "В такой обстановке всяко бывает", - решил я и занялся делами, которых все прибавлялось и каждое было первоочередным".
   Но уже одно из первоочередных дел повергло Телегина в шок: "Поступил сигнал, что на аэродромы кто-то передал приказание не поднимать самолеты для бомбежки противника, по распоряжениям Военного совета и командующего ВВС МВО. Звоню Сбытову, но комиссар В.Д. Лякишев докладывает, что больше часа тому назад Сбытов вызвал машину и спешно выехал. Куда? Никто не знает. Это меня вывело из равновесия. /.../ Я не мог понять, как мог так поступить дисциплинированный командир, получивший боевую задачу приготовить к вылету бомбардировочную и штурмовую авиацию. Оставить боевой пост, не доложив старшим начальникам и не поставив в известность своих ближайших помощников о месте своего местонахождения, недопустимо в военной жизни вообще и особенно в такой критический момент. Выводы напрашивались самые неприятные.
   Наконец около 18 часов поспешно вошел в кабинет Николай Александрович Сбытов. Не говоря ни слова, трясущейся рукой подает написанную неровным почерком бумагу. Читаю: "Военному Совету МВО. Прошу сегодня же освободить меня от должности командующего ВВС МВО и отправить на фронт рядовым летчиком. Командовать ВВС округа больше не могу. Полковник Н. Сбытов".
   С изумлением смотрю на него, ничего не понимаю".
   Сбытов, оказывается, был вызван к В.С. Абакумову - начальнику Особого Отдела (позже - "Смерш") Красной Армии в 1941-1946 годах. Рассказ Сбытова:
   "Когда я вошел в кабинет к Абакумову, он резко бросил мне:
   - Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немецкие танки?
   - Это установлено авиационной разведкой и дважды перепроверено.
   - Предъявите фотоснимки.
   - Летали истребители, на которых нет фотоаппаратов, но на самолетах есть пробоины, полученные от вражеских зениток. Разведка велась с малой высоты, летчики отчетливо видели фашистские знаки на танках.
   - Ваши летчики трусы и паникеры, такие же, по-видимому, как и их командующий. Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков в Юхнове нет, что летчики допустили преступную безответственность, и вы немедленно с этим разберетесь и сурово их накажете.
   - Этого сделать я не могу. Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные и за доставленные ими сведения я ручаюсь.
   - А чем вы можете подтвердить такую уверенность, какие у вас есть документы?
   - Прошу вызвать командира 6-го авиационного истребительного корпуса ПВО полковника Климова, он, вероятно, подтвердит.
   Абакумов тут же приказал вызвать Климова и до его прибытия меня отослал в приемную /.../. Прибыл Климов, вместе с ним вновь вхожу в кабинет.
   - Чем можете подтвердить, что летчики не ошиблись, сообщив о занятии танками противника Юхнова? - обратился Абакумов к Климову.
   - Я такими данными не располагаю. Летали летчики округа.
   Тогда я попросил вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом боевых действий, рассчитывая, что в журнале будет записано это, так как происходило уже в зоне Московского ПВО. Комаров прибыл и, так же как и Климов, заявил, что работу летчиков ВВС МВО корпус не учитывает и в журнал боевых действий не заносит. Абакумов, повернувшись ко мне, раздраженно сказал:
   - Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности как не соответствующего ей и судить по законам военного времени. Это наше мнение".
   Заметим, что оба авиационных полковника, сидевших на генеральских должностях, наверняка могли бы чем-то помочь Сбытову - иначе бы он не старался привлечь их на помощь, но они держали себя строго в рамках славных традиций, заложенных еще в 1937 году, и хорошо еще, что не старались добить коллегу!
   Телегин, бывший в эйфории после одобрения со стороны Сталина, ринулся на защиту Сбытова.
   Сам Телегин был и молодым (родился в 1899 году), и бывалым воякой и тертым аппаратчиком - с 1918 года участвовал в Гражданской войне, остался затем в кадрах Красной Армии, окончил в 1931 году Военно-политическую академию, служил с 1936 года политработником в пограничных войсках, а с 1940 - в политуправлении войск НКВД: "я тут же соединился с секретарем ЦК, доложил ему о только что услышанном от Николая Александровича. Секретарь попросил передать Сбытову, чтобы он остался на своем посту и делал все возможное для нанесения имеющимися силами авиации чувствительных ударов по врагу, а с Абакумовым обещал поговорить сам.
   Я постарался успокоить Сбытова, рапорт предложил порвать и не думать больше об этом печальном эпизоде, а лишь о том, как лучше использовать авиацию и задержать врага. В частности побыстрее уничтожить мост через Угру и тем самым выиграть необходимое время до выхода Подольских училищ".
   Ввиду очевидности развития событий в последующие дни Абакумов, естественно, молчаливо "забыл" про Сбытова и его грехи - тем более при наличии влиятельных заступников и свидетелей.
   "После ухода Сбытова я по-настоящему оценил свой разговор с Берия /.../ и понял, кто приостановил исполнение авиачастями боевых приказов командующего ВВС и Военного совета округа".
Заметим, что последнее решение Берии и правомочно, и разумно: он был таким же членом Военного совета МВО (помимо других его высших должностей: заместитель председателя Государственного Комитета Обороны - ГКО, заместитель председателя Совнаркома СССР, нарком НКВД и т.д.), как и Телегин, а бомбить транспортные колонны, если Берия был уверен, что они не могут быть немецкими, было бы и глупостью, и преступлением.
   Вот только интересно: почему и Берия, и Абакумов и, по-видимому, Сталин были в этом так уверены?
  
   Телегину, кстати, быстро объяснили, насколько опасным оказалось его личное положение в силу того, что в октябре 1941 года он оказался умнее и Сталина, и Берии, и Абакумова.
   Телегин тут же, еще вечером 5 октября, получил выволочку - и не от кого-нибудь, а от самого Сталина: "в 18 часов 15 минут последовал звонок И.В. Сталина. /.../
   - Телегин? Вы сообщили Шапошникову, что танки противника прорвались через Малоярославец?
   - Да, я, товарищ Сталин.
   - Откуда у вас эти сведения?
   - Мне доложил из Подольска помощник командующего по ВУЗам комбриг Елисеев со слов коменданта автодорожного участка. Связи с Малоярославцем нет, и я приказал ВВС немедленно послать самолеты У-2 и истребители для перепроверки, а также произвести проверку по постам ВНОС...
   - Это провокация. Прикажите немедленно разыскать этого коменданта, арестовать и передать в ЧК, а вам на этом ответственном посту надо быть более серьезным и не доверять всяким сведениям, которые приносит сорока на хвосте.
   - Я, товарищ Сталин, полностью этому сообщению не доверял, немедленно принял меры перепроверки и просил генерала Шарохина до получения новых данных Ставке не докладывать. Комбригу Елисееву приказано немедленно выступить из Подольска с передовым отрядом на Малоярославец.
   - Хорошо. Но впредь такие сведения надо проверять, а потом докладывать.
   Разговор был короткий, но самочувствие такое, как будто ошпарили кипятком. Конечно, командование тылового округа, далеко отстоящее от руководства боевой деятельностью на фронте, не имело юридического и морального права говорить первым о том, что в глубоком тылу фронтов появился враг и идет на Москву. Первыми это должны были сказать командования фронтов, но они не говорили. И надо было дважды, трижды проверить сообщения и только тогда докладывать. Урок крепко запомнил".
   Телегин, как можно понять, достаточно хорошо все сообразил. Поэтому позднее он стал искать покровителя повлиятельнее - и остановился на маршале Жукове.
   Эпизод свидетельствует и о том, что Сталин уже располагал какими-то собственными источниками информации, отличными от телегинских: от Юхнова немецкие танки развернулись на север - отсекая войска Резервного и Западного фронтов, а Малоярославец (к северо-востоку от Юхнова) был занят немцами только 17 октября 1941.
   Заметим при этом, что никто в Москве (ни Сталин, ни Телегин, ни Генштаб) не располагали в это время никакими сведениями о другом крыле наступающих немецких войск, наступавших с северо-запада и далее на юг - навстречу обнаруженной летчиками Московской ПВО танковой колонне, двигавшейся с юго-запада и далее - от Юхнова на север.
  
   Общая картина дополняется воспоминаниями Г.К. Жукова, лично выяснявшего, что же произошло на Западном и Резервном фронтах.
   Жуков в то время находился в Ленинграде и командовал Ленинградским фронтом. 5 октября (очевидно - после 15 часов) к нему позвонил Сталин и сказал: "У меня к вам только один вопрос: не можете ли сесть в самолет и прилететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова Ставка хотела бы с вами посоветоваться о необходимых мерах".
   Ввиду нежесткости и необязательности такой постановки вопроса не слишком чуткий Жуков испросил разрешения вылететь на следующее утро, а сам задержался до вечера 6 октября. Он объяснял это тактическими осложнениями на фронте одной из подчиненных армий, но, может быть, у него были дела и поважнее.
   Вечером 6 октября опять звонил Сталин. Жуков доложил обстановку и "спросил Верховного, остается ли распоряжение о вылете в Москву.
   - Оставьте за себя начальника штаба фронта генерала Хозина или Федюнинского [командующего одной из армий фронта], - повторил И.В. Сталин, - а сами вылетайте в Москву".
   Жуков продолжает: "В Москву прилетел 7 октября. /.../ И.В. Сталин подозвал к карте и сказал:
   - Вот смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного фронта исчерпывающего доклада об истинном положении дел. Мы не можем принять решений, не зная, где и в какой группировке наступает противник, в каком состоянии находятся наши войска. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта. Тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать".
   Жуков, таким образом, посылался с поручением, которое могло быть отдано любому толковому капитану или майору Генерального штаба, но только снабженного официальными полномочиями от Генерального штаба или Верховного главнокомандующего, - причем такого делегата следовало бы выслать еще за пару суток до этого.
   Между тем, в это самое время и происходили события, едва не завершившие всю историю Советского Союза: "В один из самых черных для советских войск дней 1941 г., 7 октября, 7-я танковая дивизия 3-й танковой группы и 10-я танковая дивизия 4-й танковой группы [немцев] замкнули кольцо окружения Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы. /.../ В вяземском "котле" были пленены командующий 19-й армией генерал-лейтенант М.Ф. Лукин и командующий 32-й армией С.В. Вишневский. Погиб под Вязьмой командующий 24-й армией генерал-майор К.И. Ракутин. /.../
   Итак, 7 октября 1941 г. 800-километровый фронт рухнул. Армии, стоящие на пути группы армий "Центр" попали в окружение".
   Беда, однако, состояла в том, что хотя поросячий восторг Виктора Суворова (В самое трудное время, в критическое, в сверхкритическое, когда войска Гитлера стояли у ворот Москвы, когда Москва могла вполне пасть, все равно любые приказы Сталина бесприкословно выполнялись!) вполне оправдан, но в реальности все это сопровождалось тем, что все, спасая свою шкуру, безбожно врали Сталину, пользуясь тем, что все равно начальство всего проверить не может! Исключения типа Телегина были крайней редкостью. И Сталин, в отличие от Суворова, прекрасно понимал это.
   Поэтому обычный капитан или майор ему не годились для такого поручения; таковые, возможно, и посылались ранее, но ничего выяснить не смогли - по крайней мере с точки зрения Сталина. Теперь нужен был именно Жуков - с его волей и нервной системой, способными проломить сопротивление любого Конева или Булганина и даже Мехлиса и Буденного, а сам Жуков не станет скрывать от Сталина ошибки и бездарность других генералов, в которых он, Жуков, оказывался в данный момент совершенно неповинен - такова была суть личных отношений в тогдашней военной верхушке!
   Но почему Сталин почти ласково уговаривал Жукова явиться в Москву, хотя, казалось бы, промедление было смерти подобно?!
   Интересно и то, что у Жукова создалось впечатление (в отличие от того, что передано Телегиным), что только "в ночь на 7 октября началась переброска войск из резерва Ставки и с соседних фронтов на можайскую оборонительную линию. Сюда прибывали 11 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артиллерийских полков и ряд других частей".
  
   В ночь на 8 октября Жуков прибыл в штаб Западного фронта: "За столом сидели И.С. Конев, В.Д. Соколовский, Н.А. Булганин и Г.К. Маландин. Вид у всех был переутомленный. Я сказал, что приехал по поручению Верховного Главнокомандующего разобраться в обстановке и доложить ему отсюда по телефону" - в результате Сталин и получил, наконец, сведения о том, что же происходило в последние девять дней.
   "Наступление немецких войск началось 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта /.../. 2 октября противник нанес мощные удары по войскам Западного и Резервного фронтов. /.../ Ударные группировки врага стремительно продвигались вперед, охватывая с юга и с севера всю вяземскую группировку войск Западного и Резервного фронтов.
   Крайне тяжелая обстановка сложилась и к югу от Брянска, где 3-я и 13-я армии Брянского фронта оказались под угрозой окружения. Не встречая серьезного сопротивления, войска Гудериана устремились к Орлу, в районе которого у нас не было сил для отражения наступления. 3 октября немцы захватили Орел. Брянский фронт оказался рассеченным. Его войска, неся потери, с боями отходили на восток.
   Создалось угрожающее положение и на тульском направлении.
   По приказу /.../ Конева был нанесен контрудар по обходящей северной группировке противника. К сожалению, успеха этот контрудар не имел. К исходу 6 октября значительная часть войск Западного и Резервного фронтов была окружена западнее Вязьмы. /.../
   В 2 часа 30 минут ночи 8 октября я позвонил И.В. Сталину. /.../ доложив обстановку на Западном фронте, я сказал:
   - Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на можайской линии. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска откуда только можно на можайскую линию обороны.
   И.В. Сталин спросил:
   - Где сейчас 19, 20-я армии и группа Болдина Западного фронта, где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?
   - В окружении западнее и северо-западнее Вязьмы, - ответил я.
   - Что вы намерены делать?
   - Выезжаю сейчас же к Буденному.
   - А вы знаете, где штаб Буденного?
   - Буду искать где-то в районе Малоярославца.
   - Хорошо, поезжайте к Буденному и оттуда сразу же позвоните мне".
  
   Тут, конечно, напрашивается вполне определенный хулиганский вопрос.
   Хорошо известно, что официальная советская пропаганда много десятилетий трубила о том, что нападение немцев 22 июня 1941 года произошло вероломно и без объявления войны.
   На самом деле такое официальное объявление войны состоялось в достаточно корректные моменты времени. Практически одновременно, сразу после рассвета 22 июня на советско-германской границе, в Москве (приблизительно в 5.30 утра по местному времени) и в Берлине (приблизительно в 3.30 утра по местному времени) официальные германские представители вручили соответствующим советским идентичные экземпляры ноты, объявляющей войну, - в Берлине министр иностранных дел И. фон Риббентроп советскому послу В.Г. Деканозову, а в Москве германский посол В. фон Шуленбург советскому министру иностранных дел В.М. Молотову. Правда, в те минуты на границах уже около часа звучала стрельба - и если бы только звучала!..
   Не удивительно поэтому, что тут же оказалась прервана и телефонная связь посольства в Берлине с Москвой - едва ли это было специальной акцией со стороны немцев; это, во всяком случае, вполне оправдывалось тем, что происходило в зоне боев, через которую теперь и проходила прежняя телефонная линия.
   С 7 часов утра (по берлинскому времени) 22 июня на Германию обрушились соответствующие новости и разъяснения, растиражированные по радио и прессой: ведь война началась с теми, кого почти все в Германии еще минувшей ночью почитали как собственных союзников!
   Лишь через три часа, в 12 часов дня (по московскому времени), наконец-то и Молотов объявил по радио, что началась война - якобы "без объявления войны"! А с этого объявления на самом деле прошло уже шесть с половиной часов!
   Немцы все-таки пытались зажать собственные новости о действительном положении на фронтах. Геббельс записал в своем дневнике 25 июня 1941 года: "Мы еще не публикуем подробности в сводке Главного командования вермахта. Противник должен оставаться в полном неведении. Он, очевидно, не имеет информации. В Москве разглагольствуют и хвастаются в прежнем коммунистическом стиле. Но они приглушены пушечной канонадой". На международных же каналах радиовещания эти благие намерения Геббельса с самого начала были приглушены истошным воем его собственной пропаганды об успехах Вермахта, хотя и без подробностей!
   А вот если бы немцы действительно с самого начала совсем ничего не объявляли, а просто по-деловому начали и продолжали бы воевать (это, конечно, абсолютно нереальное допущение!), то в каком бы месяце Сталин узнал бы о начале войны?
   Это, попутно, вопрос и о всеведении советской разведки, фантастически разрекламированном в последние десятилетия!
  
   Утром 8 октября в лесу под Обнинском (105 км от Москвы) Жуков случайно нашел штаб Резервного фронта, потерявший своего командующего - Буденного. Жуков побеседовал с представителем Ставки Мехлисом (одним сначала из секретарей, а потом ближайших военно-политических помощников Сталина) и начальником штаба фронта Анисовым.
   "Из разговоров с Л.З. Мехлисом и А.Ф. Анисовым я узнал мало конкретного о положении войск Резервного фронта и о противнике. Сел в машину и поехал в сторону Юхнова, надеясь на месте выяснить обстановку. /.../
   Проехав до центра Малоярославца, я не встретил ни одной живой души. Город казался покинутым. Около здания райисполкома увидел две легковые машины.
   - Чья это машина? - спросил я, разбудив шофера.
   - Семена Михайловича Буденного, товарищ генерал армии.
   - Где Семен Михайлович?
   - В помещении райисполкома.
   - Давно вы здесь?
   - Часа три стоим.
   Войдя в райисполком, я увидел задумавшегося над картой С.М. Буденного. /.../
   - Ты откуда? - спросил Буденный.
   - От Конева.
   - Ну, как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи. Вчера я находился в штабе 43-й армии, а штаб фронта снялся в мое отсутствие, и сейчас я не знаю, где он остановился.
   - Я его нашел на 105-м километре от Москвы, в лесу налево, за железнодорожным мостом через реку Протву. Там тебя ждут. На Западном фронте, к сожалению, значительная часть сил попала в окружение.
   - У нас не лучше, - сказал С.М. Буденный, - 24-я и 32-я армии отрезаны. Вчера и сам чуть не угодил в лапы противника между Юхновым и Вязьмой. В сторону Вязьмы шли большие танковые и моторизованные колонны, видимо, для обхода города с востока.
   - В чьих руках Юхнов?
   - Сейчас не знаю. На реке Угре было до двух пехотных полков, но без артиллерии. Думаю, что Юхнов в руках противника.
   - Ну а кто же прикрывает дорогу от Юхнова на Малоярославец?
   - Когда я ехал сюда, кроме трех милиционеров в Медыни никого не встретил. Местные власти из Медыни ушли.
   - Поезжай в штаб фронта, - сказал я Семену Михайловичу, - разберись в обстановке и доложи в Ставку о положении дел, а я поеду в район Юхнова. Доложи Верховному о нашей встрече и скажи, что я поехал в Калугу. Надо разобраться, что там происходит. /.../
   В районе Калуги меня разыскал офицер связи и вручил телефонограмму начальника Генерального штаба, в которой Верховный Главнокомандующий приказывал мне прибыть 10 октября в штаб Западного фронта. /.../
   Вскоре по прибытии в штаб, который располагался в Красновидове, меня вызвали к телефону. Звонил И.В. Сталин.
   - Ставка решила назначить вас командующим Западным фронтом. Конев остается вашим заместителем. /.../ В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, части, находящиеся на можайской линии. Берите скорее все в свои руки и действуйте.
   - Принимаюсь за выполнение указаний, но прошу срочно подтягивать более крупные резервы, так как надо ожидать в ближайшее время наращивания удара гитлеровцев на Москву".
   Был уже вечер 10 октября, а силы Красной Армии, находившиеся между Москвой и подвижными соединениями Вермахта, были по-прежнему практически эфемерными.
   Удивляться приходится теперь не бездарности советского командования - оно просто не поддается никаким оценкам, а тому, что же все это время делали немцы. Чем они, например, занимались в Юхнове, который заняли еще пять дней назад? Почему не двигались к Москве?
   Ведь им бы почти никто не помешал: почти все противостоявшие им советские маршалы, генералы, офицеры и солдаты бродили в это время по всей Московской области и прилегающим к ней областям совершенно самостоятельно, некоторые из них сражались с немцами в смертельном бою, но почти никто не помышлял ни о каких организованных действиях, никем не управлялся и никем не управлял!
   Чем, например, занимался сам Жуков с 8 по 10 октября? Упивался независимостью и играл в разведчика-индейца? Заместитель Верховного Главнокомандующего, самолично рыскающий по подмосковным лесам - это ли не свидетельство профессиональной непригодности?..
   И чем занимались генералы, которых в эти дни пленили в Вяземском котле?
  
   Уже после войны немецкие генералы, как говорилось, с удовольствием отыскивали стратегические и тактические ошибки Гитлера.
   Но чьи же тут были конкретно ошибки?
   "По оценке штаба группы армий ["Центр"] от 8 октября "...сложилось такое впечатление, что в распоряжении противника нет крупных сил, которые он мог бы противопоставить дальнейшему продвижению группы армий на Москву..." /.../ Прямым следствием заниженной оценки возможностей советских войск было решение о повороте на север, в направлении Калинина. В "Приказе на продолжение операции в направлении Москвы" от 7 октября 1941 г. 9-я армия получила задачу вместе с частями 3-й танковой группы выйти на рубеж Гжатск - Сычевка, чтобы сосредоточиться для наступления в направлении на Калинин или Ржев. В основе этого решения лежал план /.../ нарушения сообщения между Москвой и Ленинградом. Решение это автоматически выводило /.../ крупные подвижные соединения группы армий "Центр" - XXXXI и LVI моторизованные корпуса - из сил, которые требовалось сдерживать [Красной Армии] непосредственно на московском направлении. Только у одного соединения для этого была "уважительная" причина: 7-я танковая дивизия LVI корпуса была скована удержанием "котла" под Вязьмой. Она была сменена 35-й пехотной дивизией только 11 октября. Впоследствии бывший начальник штаба 4-й танковой группы генерал Шарль де Боло утверждал, что "Московская битва была проиграна 7 октября". По его мнению, все соединения его и 3-й танковой группы нужно было бросить на Москву. Де Боло писал: "К 5 октября были созданы прекрасные перспективы для наступления на Москву". Эти перспективы не были использованы, самые сильные соединения повернули на Калинин".
   Нужно быть германским генштабистом, чтобы понять, зачем захватывать Калинин, отсекая уже блокированный Ленинград от Москвы, которая должна была пасть со дня на день!
   Понятно, что получилось: у немецких генералов глаза разбежались - каждый командующий армией жаждал добиться собственной победы, а командующий группой армий "Центр" фельдмаршал Федор фон Бок, как ядовито писал о нем Гальдер уже в июле 1942, "как и всегда, попал под влияние своих командующих армиями".
   Вина же общегерманского командования (Гитлер, Йодль, Браухич, Гальдер и другие) оказалась в том, что они не пресекли этот типичный местный командный сепаратизм и не поставили жесткой конкретной задачи всем наступающим войскам.
   Почему таковой оказалась позиция Гитлера - к этому нам предстоит вернуться уже не в данной книге.
   Тем не менее, даже ослабленные по собственной вине части и соединения Вермахта продолжали тянуться к Москве - уж больно лакомо выглядела цель!
   Этому победному прогулочному порыву весьма способствовала и тогдашняя прекрасная погода - стояла чудная золотая осень с редкими дождями!
   Но ведь не могла же она длиться бесконечно долго!
   А у немцев даже не было доставлено на фронт зимнее обмундирование!
  
   3 октября 1941-го, повторяем, пал Орел, 6 октября - Брянск.
   С 5 по 15 октября большинство зенитных 88-мм орудий Московской ПВО снималось с позиций, объединилось в 24 полка и выдвинулось на противотанковые рубежи.
   С 7 октября три армии Брянского фронта развернулись на 180® и двинулись на восток на прорыв окружения. 10 октября погиб командующий 50-й армией генерал-майор М.П. Петров. С 18 по 23 октября нескольким тысячам человек удалось прорваться на разных участках - противоборство с ними связало значительные силы немцев.
   9 октября немцы, наконец-то, двинулись из Юхнова на восток и заняли Медынь.
   9-12 октября на Можайском оборонительном рубеже появились уже три советские дивизии из резерва, переброшенные по приказу Ставки; они немедленно втягивались в сражения.
   Но этих сил было ничтожно мало, и 14 октября был потерян Боровск с мостом через Протву, в тот же день были оставлены знаменитое Бородино, Верея, Гжатск и Калинин (!), тяжелые бои за возврат которого развернулись в последующие дни.
   В этот же день, 14 октября, прекратилось сопротивление в Вяземском "котле", и окружавшие его немецкие войска стали разворачиваться на Москву.
   В приказе от 19 октября фон Бок заявлял: "Сражение за Вязьму и Брянск привело к обвалу эшелонированного в глубину русского фронта. Восемь русских армий в составе 73 стрелковых и кавалерийских дивизий, 13 танковых дивизий и бригад и сильная армейская артиллерия были уничтожены в тяжелой борьбе с далеко численно превосходящим противником.
   Общие трофеи составили: 673 098 пленных, 1 277 танков, 4 378 артиллерийских орудий, 1 009 зенитных и противотанковых пушек, 87 самолетов и огромные количества военных запасов".
   15 октября была оставлена Калуга, развернулись бои за Можайск в центре обороны, на подступах к Волоколамску - на севере Можайской линии, Тарусе и Серпухову - на юге, шли бои за Малоярославец и под угрозой оказались Наро-Фоминск и Подольск - на юго-западе.
   Последующий прорыв Можайской оборонительной линии по всем направлениям был очевиден.
   Стало ясно, что Москву не защитить!
  
   Вечером 15 октября ГКО принял решение об эвакуации Москвы.
   Московские учреждения сжигали архивы - пепел устилал весь центр Москвы.
   Днем 16 октября более или менее организованно город покинули в автомобильных колоннах основные правительственные и московские административные власти. После этого и в результате этого Москву охватила немыслимая паника; автор слышал рассказы о ней от родных и близких; многие свидетельства различных очевидцев позднее были опубликованы.
   Массы москвичей бежали пешком на восток; шла совсем не джентльменская борьба за транспортные средства. Другие грабили продовольственные склады и магазины; многие со злорадством ожидали немцев.
   Остается лишь предметом домыслов вопрос о том, не случилось бы то же самое по всей России, если бы пала Москва?
   Историкам бесполезно спорить об этом, хотя можно как угодно рассуждать о том, что "пример Наполеона был известен в СССР любому школьнику, рассчитывать на ошеломляющий психологический эффект от захвата столицы не приходилось"!
   Кому - не приходилось, а кому - приходилось!..
   В этот же день, 16 октября, далеко от Москвы, пала Одесса, осажденная румынами еще в середине августа 1941.
   Будущая мать автора этих строк, только что выпущенная инженером из Московского института стали и сплавов, оказалась в тот день свидетелем того, как минировали кузнечный цех Московского ЗиСа, где она работала; в тот же день она сожгла свой комсомольский билет. Это существенно умерило ее дальнейшие амбиции: она не рисковала вступать в партию, опасаясь, что при проверке может выясниться тщательно скрываемый с тех пор факт ее прошлого пребывания в комсомоле! В конечном итоге такая неполноценность отчасти и привела ее к браку с моим отцом, имевшим множество ближайших родственников - расстрелянных "врагов народа".
  
   Где был в это время сам Сталин?
   Несколько позднее, 6 и 7 ноября 1941, колоссальное впечатление и на Советский Союз, и на заграницу произвели два выступления Сталина, транслированные по радио и показанные в кинохронике: вечером 6 ноября в Московском метро, переоборудованном под бомбоубежище, на торжественном заседании, посвященном 24-летию Октябрьской революции, а утром 7 ноября - на параде на Красной площади, происходившем в нескольких десятках километров от вроде бы наступающих немецких войск!
   Похоже, однако, что ничего подобного не могло происходить 16 или 17 октября.
   Днем 17 октября по Московскому радио выступили секретарь ЦК и Московского горкома партии А.С. Щербаков и председатель Моссовета В.П. Пронин, успокаивая москвичей. Они призывали защищать столицу. Щербаков заявил, что Сталин остается в Москве.
   Заметим, что определенным подражанием этому было заявление Геббельса 22 апреля 1945 года о том, что Гитлер остается в Берлине - вместе с Геббельсом!
   Это заявление Щербакова, надо сказать, несколько разрядило обстановку в городе. Но где же в действительности находился Сталин?
  
   Было принято решение и об эвакуации из столицы все еще остающихся в ней военных академий, состав которых все же не решились бросить в мясорубку под Москвой.
   "Транспорта для переброски академий не было. Военно-юридической академии со всем профессорско-преподавательским составом, слушателями и курсантами было приказано 16 октября 1941 года выйти из Москвы и следовать 300 км пешком до города Иванова".
   Совсем не так происходило с Бронетанковой академией имени Сталина!
  
   Отец автора этих строк, Андрей Николаевич Брюханов (1910-1970), был в первом выпуске Бронетанковой академии в 1934 году, сразу затем был демобилизован в промышленность.
   В 1954 году уцелевших выпускников собрали в академию на юбилейное заседание и банкет; вручили нагрудные академические значки, еще не принятые в 1934 году.
   При учете настроений этой публики, бывшей уже взрослыми и в большинстве военными еще в 1930-1931 годах, пережившей и 1937-1938 годы, и войну, и послевоенное лихолетье, нужно понимать, что как раз тогда наступала хрущевская "оттепель" - языки заметно развязались после почти четверти века страшного молчания! Отец, вернувшись со встречи однокашников, пересказал в числе прочих услышанных и нижеследующую историю (запомнились и не менее удивительные!).
   Один из его однокурсников служил в академии и в 1941 году. 16 октября 1941 он как раз был дежурным по академии. Ее вооруженный состав привели на Курский вокзал в Москве и загрузили в эшелон.
   Позже втихую подъехал Сталин с несколькими сопровождающими и погрузился в вагон, заранее оставленный свободным.
   Эшелон вышел в сторону Горького и более двух суток слонялся по лесным полустанкам - где-то под Муромом; предполагалось, что прятался от возможного налета немецкой авиации.
   Чем тогда занимались Сталин и его непосредственные спутники - этого рассказчик уже не знал, как не знали об их присутствии почти все, находившиеся в эшелоне.
   Интереснейшая особенность: Сталин выбрал в сопровождающих не друзей народа, подчиненных Берии и Абакумову, а офицеров-танкистов!
   Слушатели академии - это подготовленные офицеры-профессионалы со стажем, а не курсанты военных училищ - вчерашние школьники. Несколько сотен таких лейтенантов, капитанов и майоров во главе с преподавателями - генералами и полковниками, могли в пух разнести любого противника, численно превосходящего и лучше вооруженного!..
   С кем же опасался встречи Сталин в Муромских лесах?..
  
   Именно на этот момент и пришелся перелом ситуации под Москвой.
   "В журнале боевых действий штаба группы армий "Центр" 19 октября было записано: "В ночь с 18 на 19 октября на всем участке фронта группы армий прошли дожди. Состояние дорог настолько ухудшилось, что наступил тяжелый кризис в снабжении войск продовольствием, боеприпасами и особенно горючим. Состояние дорог, условия погоды и местности в значительной мере задержали ход боевых действий. Главную заботу всех соединений составляет подвоз материально-технических средств и продовольствия"" - и немецкое наступление резко притормозило!
   Фельдмаршал Кессельринг, командовавший тогда, напоминаем, 2-м воздушным флотом, писал: "Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. /.../ Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. /.../ боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались самоотверженно и остановили наступление наших почти утерявших мобильность войск".
   Начальник штаба 4-й армии, наступавшей на Москву, генерал Блюментритт писал: "несмотря на незначительное сопротивление, "...наступление шло медленно, потому что грязь была ужасной и войска устали"."
  
   Это, похоже, и повлияло на решение Сталина - причем не только о возвращении в Москву!
   Или, наоборот, решение Сталина повлияло на погоду!
   К вечеру 19 октября Сталин в том же эшелоне вернулся на Курский вокзал в Москве.
   Данная история не имеет документальных подтверждений; автор не запомнил даже имени упомянутого однокурсника отца. Но ведь никто до сих пор и не искал таких документов там, где это было нужно!
   Зато имеется множество свидетелей того, как поздним вечером 19 октября Сталин уверенно и решительно забирал в свои руки управление в Москве!
   С 20 октября Москва была объявлена на осадном положении - с комендантским часом (запретом населению появляться на улицах в ночное время без специальных пропусков) и неограниченной властью патрулей (вплоть до расстрела подозрительных на месте).
  
   В последующие дни перелом на фронте обозначился вполне: "22 октября немцы взяли Наро-Фоминск на магистрали Рославль-Москва. /.../ линия обороны Москвы была прорвана в 69 км от города. /.../ С захватом Наро-Фоминска и переходом вермахта через [реку] Нару последние рубежи советской обороны к юго-западу от Москвы оказались прорванными. Наступающим немецким частям, казалось, уже ничего не мешало, но погода резко ухудшилась, дожди усилились и превратили почву в трясину. Генерал-фельдмаршал фон Бок приказал войскам остановиться и ждать, пока земля затвердеет, чтобы продолжить движение".
   Сталин заявил в своей речи в подземельях Московского метро 6 ноября 1941 года: "Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они её получат" - это звучало подобно последнему предупреждению, заключительному аргументу в споре, как бы завершавшему диалог, сам факт и содержание которого остались за рамками данного широковещательного выступления. Это подчеркивалось немедленно последовавшим призывом:
   "Отныне наша задача, задача народов СССР, задача бойцов, командиров и политработников нашей армии и нашего флота будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве её оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!"
   А чем же, интересно, Красная Армия, по мнению Сталина, занималась до того?
   Так или иначе, но это сразу было услышано на самом верху: "Первый мороз ударил в ночь с 6 на 7 ноября, и по немецкому фронту прокатился вздох облегчения - грязь закончилась... Возобновились поставки, появились запчасти, танки стали возвращаться из передвижных полевых мастерских. /.../ фон Бок стремился поскорее возобновить боевые действия, но войска были настолько измотаны, что нуждались в передышке. /.../ первые дни морозов стали особенно напряженными для тылового обеспечения - на грузовиках, на санях и на телегах /.../ доставляли все необходимое на передовую" - причем по обе стороны фронта!
   Вот тогда-то, 7 ноября, Сталин и заявил, что война завершится через полгодика-годик!
   С заснеженной Красной площади он уже мог видеть мысленным взором предстоящий разгром немцев под Москвой - и вот в этом-то он не ошибся!
  
   Ответ Гитлера состоялся через несколько дней.
   "12 ноября температура опустилась до -15®, а на следующий день было уже -20®. В этот день в Орше состоялось секретное совещание, на которое начальник Генштаба Гальдер созвал высшее военное руководство вермахта на Восточном фронте; это стало одним из решающих моментов в истории немецкой армии. Решался вопрос, следует ли встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и не торопясь отремонтировать материальную часть, обдумывая следующий этап кампании? Или следовало пойти на риск последнего рывка к столице?
   Гитлер сам обрисовал общую обстановку, сложившуюся на Восточном фронте, и, выслушав мнение офицеров, приказал продолжить наступление. /.../
   Гитлер /.../ считал, что русские находятся при последнем издыхании и нужен только последний решительный удар. Доводы фон Бока совпадали с мнением Гитлера /.../.
   Командиры отдельных частей - и крупных и малых - прекрасно знали, что поставлено на карту. Генерал-полковник Гепнер, за активное участие в антигитлеровском Сопротивлении закончивший жизнь на виселице, 17 ноября отдал высокопарный и напыщенный приказ о последнем бое: тогда даже он пребывал в уверенности, что Москву можно взять".
   19 ноября 1941 года немецкое наступление возобновилось. Но это было уже началом конца немцев под Москвой: "Настоящая русская зима пришла чуть раньше, чем обычно".
   Решение, которое было жизненно необходимым для Вермахта 7 октября 1941 года, теперь уже не соответствовало сложившейся обстановке!
  
   Затянувшаяся на три недели (приблизительно с 23 октября по 18 ноября) пауза в военных действиях могла быть гораздо более продуктивно использована советской стороной: значительную часть этого времени немецкий фронт испытывал подлинные лишения, будучи отрезан непогодой от своих баз снабжения, оставшихся далеко позади; советский же при любой погоде снабжался по кратчайшим коммуникациям, идущим от Москвы, сама Москва представляла собою колоссальную базу снабжения, связанную с остальной страной всепогодными железнодорожными коммуникациями, не отрезанными с востока.
   Немецкая авиация также утратила в это время свои преимущества: полевые аэродромы с обеих сторон вышли из строя; стационарные аэродромы немцев остались далеко позади, а советские самолеты летали с московских аэродромов на кратчайшие расстояния и наносили удары по ближайшим целям.
   С наступлением же морозов европейская техника (и воздушная, и наземная) стала испытывать значительные трудности с качеством горюче-смазочных материалов.
   И наступавшие на подмосковных полях немцы оказались во власти мороза и подвезенных резервов Красной Армии - более или менее подготовленных, а главное - достаточно сытых, хорошо вооруженных и обеспеченных боеприпасами, одетых и обутых по погоде!
  
   В поведении и Гитлера, и Сталина в период августа-ноября 1941 года имеется масса странностей, не понятных и очень превратно толкуемых многими их соратниками, не говоря уже об историках. Однако многое в этих странностях существенно проясняется, если рассматривать их не порознь, а в совокупности друг с другом.
   К началу августа 1941 года высшему руководству обеих сторон - Сталину, Гитлеру и их ближайшим помощникам - стало ясно, что стороны зашли в тупик и положение безвыходное.
   Сталину и его генералам должно было быть ясно, что от немецкой оккупации западной части СССР быстро не избавиться: она грозила установиться надолго или навсегда, хотя позднее, 7 ноября 1941 года, Сталин и хорохорился, заявляя, что Германия рухнет через полгодика или годик. События последующих лет показали, что с августа 1941 только для изгнания немцев из Советского Союза понадобилось три года - и то некоторая часть прибалтийских территорий, вошедших в 1940 году в состав СССР, оставалась у немцев до самого конца войны. Ясно, что с позиций того августа можно было придерживаться и более оптимистического, и более пессиместического прогнозов, нежели эти три года, но в любом варианте это не могло казаться легким делом.
   Гитлеру тоже должно было стать ясно, что задачи, поставленные перед началом кампании, не решены - и не известно, когда и как можно будет их разрешить: Германия не добилась захвата необходимых ей природных источников стратегического сырья, не обеспечила и теоретически безопасных границ для дальнейшего существования "тысячелетнего" рейха, в качестве каковых еще до начала кампании представлялась воображаемая линия Архангельск-Астрахань. Хотя Красная Армия потерпела и продолжала терпеть ужасающие поражения, но она все еще существовала - вопреки изначальным прогнозам, а "неполноценные" русские вовсе не считали себя побежденными - быть может потому, что и были "неполноценными", что едва ли могло утешить Гитлера.
   Гальдер, который 3 июля 1941 уже "победил" Красную Армию, полностью протрезвел к 11 августа: "Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и, в особенности, на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы то ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину".
   Это удивительнейшим образом напоминает то, что еще в 1924 году было написано в "Майн Кампф": "С сентября 1914 г., после того как в результате битвы под Танненбергом на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдержать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить".
   Почему же никто, включая Гитлера, не читал Гитлера?
   Или дело было в чем-то другом?
  
   Заметим притом, что Гитлер и его генералы были не очень сильны в географии, как и подавляющее большинство всех немцев, и не только в знаниях особенностей российского климата: география - ахиллесова пята традиционной системы немецкого образования.
   Это, конечно, не случайный факт, равно как и органическое нежелание немцев жить в высоких домах с видом из окон вдаль; что поделаешь, национальные особенности - это не выдумка и не происки расистов!
   Поэтому Гитлер и его генералы даже и не подозревали, что их войска в августе 1941 на большей части линии фронта еще не дошли до западной границы России - той самой, что существует и на сегодняшний день; мы об этом уже писали.
   Война для русских начиналась на чужой земле!
  
   Так или иначе, но стороны должны были искать выход из безвыходного положения: ведь не считать же таковым выходом то, что происходило в последующие три с половиной года!
   Если человек не может отыскать выход из квартиры, а потому бросается из окна вниз с пятого, допустим, этажа, то не считать же это найденным выходом! А ведь фактическое состояние и населения, и народного хозяйства и Германии, и Советского Союза к весне 1945 года было подстать физическому состоянию человека, совершившего подобный прыжок!
   Притом такой катастрофический полет двух великих держав был еще страшнее и мучительнее потому, что происходил весьма медленно и, казалось бы, абсолютно неизбежно и неотвратимо!
   Неужели такой ход событий и такой результат можно посчитать позитивным достижением какой-либо из воевавших сторон?
   Поэтому очень разумно было бы вовремя поискать иные варианты - они и изыскивались.
   Но подробнее об этом нам предстоит рассказывать уже в других книгах.
  
   Характерно, однако, что Сталин уже после войны постарался удалить подальше или вовсе расправиться с теми, кто оказался свидетелем странностей его поведения осенью 1941 года - хотя и невозможно утверждать, что именно это было определяющим фактором, решавшим исход их судеб.
   Маршал Шапошников был смещен с руководства Генштабом в июне 1943 по состоянию здоровья, возглавлял после этого Академию Генштаба, а умер в марте 1945.
   Секретарь ЦК и МК Щербаков, объявивший 17 октября 1941, что Сталин в Москве (и тем самым, несомненно, повлиявший на решение последнего вернуться), заменил в июне 1942 года абсолютно бездарного и невероятно жестокого Мехлиса на посту начальника Политуправления Красной Армии. В мае 1945 Щербаков умер - в возрасте 44 лет! Говорили, что он был алкоголиком, но эта странная смерть не осталась без странных последствий.
   Маршал Жуков постепенно, начиная с лета 1945, понижался в должностях, снизившись в июне 1946 до командования Одесским военным округом. С ним случился инфаркт после ареста нескольких его друзей и сослуживцев в начале 1948 года; после выздоровления он был назначен командующим Уральским военным округом, почти не имевшим войск.
   Маршал Берия в декабре 1945 был полностью отстранен от руководства органами госбезопасности, но брошен на Атомный проект. С ноября 1951 по июнь 1952 разворачивалось так называемое "Мингрельское дело": кампания по репрессиям явных сподвижников Берии в Грузии - тучи сгущались над головой самого Лаврентия Павловича!
   Генерал-полковник Абакумов в 1946 году стал министром Госбезопасности СССР; был смещен в июле 1951 и через неделю, 12 июля, арестован. Его обвинили в том, что он-де не давал ходу "делу врачей" - очередной кампании по разоблачению евреев-отравителей, которую подчиненные Абакумова пытались раздуть еще с осени 1950 года. Тут-то и всплыла смерть Щербакова: "В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист, проявлявший резко враждебное отношение к советской власти, - врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении т. Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь. /.../
   Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения.
   Однако министр госбезопасности Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, /.../ признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело /.../ заведет МГБ в дебри" - это из постановления ЦК ВКП(б) от 13 июля 1951 года!
   Арестован был в ноябре 1952 и бессменный секретарь Сталина А.Н. Поскребышев. На следствии он сознался в связях со всемирным заговором сионистов.
   Смерть Сталина произвела значительные перемены во всех судьбах этих людей.
   Жуков стал 1-м заместителем министра Обороны, а с февраля 1955 - министром. Он сыграл решающую роль в приходе к власти Н.С. Хрущева, в частности - в аресте в июне 1953 Берии, который вернулся к руководству госбезопасности после смерти Сталина.
   Поскребышев после смерти Сталина был выпущен из тюрьмы и уволен на пенсию. Абакумов оставался сидеть, хотя выпустили всех еще уцелевших в тюрьмах "врачей-отравителей".
   Берию судили, приговорили к расстрелу и расстреляли в декабре 1953; Абакумова - в декабре 1954; оба не реабилитированы по сей день. За плечами у обоих - множество преступлений, но судили их по обвинениям, нелепость которых не выдерживает ни малейшей критики.
   Жуков уволен в отставку Хрущевым в октябре 1957.
   Не менее причудливо складывалась судьба генерал-лейтенанта Телегина.
  
   В апреле-мае 1945 судьба снова свела тех, кто решал в октябре 1941 участь Москвы; на этот раз жизненные траектории привели их в Берлин - последнее официальное местопребывание Гитлера.
   Телегин по-прежнему был членом Военного совета, но уже 1-го Белорусского фронта, под командованием маршала Жукова штурмовавшего Берлин.
   В то время Телегин был уже близким соратником Жукова, а в ходе послевоенной интриги против последнего был арестован в январе 1948 года по личному распоряжению Сталина, приговорен к 25 годам лишения свободы и сидел в заключении до лета 1953 года.
   Официально расправа оправдывалась обвинением в крупных хищениях ценностей, награбленных в Германии, но дело было, конечно, не в этом: в советских оккупационных войсках мародерствовали тогда почти все - от маршалов до солдат. В этом смысле Телегин, как и другие, был нисколько не лучше и предков Гитлера, и многих соратников последнего.
   Разумеется, эти факты нисколько не украшают биографию Телегина - он оказался далеко не идеальным героем. Хотя спасителя Москвы можно было бы и наградить эшелоном всяческого добра - не за счет ограбленных немцев, разумеется, а из числа тех гигантских даже просто материальных ценностей, которые были спасены в Москве в результате его инициативы.
   Увы, Телегин запомнился современным историкам вором и мародером, и на Манежной площади в Москве красуется ныне памятник Жукову, а вовсе не ему.
   Мало того, морально безупречные авторы, вроде Виктора Суворова, позволяют себе теперь как угодно издеваться над этим человеком. Впрочем, Суворов делает то же самое по отношению ко всем, о ком пишет: о Жукове, Тухачевском, Якире, Блюхере и всех остальных. Еще бы: чего стоят все подвиги этих боевых командиров, вовсе не идеальных, морально и политически не безупречных, но предельно мужественных и самоотверженных людей, по сравнению с достижениями, скажем, Владимира Богдановича Резуна!
  
   Впрочем, конечно, не Телегину принадлежит главная заслуга в спасении Москвы от немцев, а Гитлеру.
   И дело, конечно, не только в том, что он прокукарекал по радио на весь мир о своей так и не состоявшейся победе, тем самым практически сорвав ее (хотя никто, конечно, не мог ожидать, что это выступление окажется раскрытием противнику важнейшей военной тайны! - в такой идиотизм и в соответствующее профессиональное ничтожество противника поверить было абсолютно невозможно!), а в других его решениях и поступках, действительно сделавших эту победу нереальной, но об этом нужно писать уже следующую книгу. Но не ставить же при этом памятник Гитлеру на Манежной площади!
   В контексте же нашего повествования особенно показательно именно это кукареку о собственном еще незавершенном успехе: злейший враг Гитлера снова его подвел!
   Заметим, притом, что этот дурацкий поступок Гитлер совершил в возрасте 52 лет - это также весьма напоминает катастрофы, которые устраивали сами себе предки Гитлера, - это типичная черта их всех, подобным кукареканьем сплошь и рядом лишавших себя уже казалось бы обеспеченной победы!
   Именно таким образом Гитлер и поступал на протяжении всей своей жизни, начав с описанной ситуации в Шпитале летом 1908 года, сломавшей, повторяем, всю его последующую жизнь.
  
  
   4.4. Совращение Адольфа Гитлера.
  
   Что должен был немедленно предпринять Гитлер, разбуженный проходившей молочницей ясным летним утром 1908 года на дороге в Шпитале?
   Разумеется, немедленно бежать в Вену: с похмелья он не мог даже вспомнить (и так, возможно, никогда не вспомнил и в точности не узнал), что же именно он растрепал в пьяном виде в трактире накануне вечером. Но это были явно неуместные признания, сопровождаемые демонстрацией золотых или серебряных гульденов, извлеченных им из карманов. Какие именно подробности совершенных им преступлений он сумел огласить - этого, повторяем, он мог теперь и сам не знать. Но, судя по тому, что происходило позднее, в трещащей от похмелья голове Гитлера возникло нешуточное опасение, что вчерашние собеседники и собутыльники, тоже, конечно, основательно подвыпившие, могут сегодня, протрезвев и подумав, немедленно донести в полицию, а та, если поверит серьезности возведенного поклепа, также немедленно должна броситься хватать Гитлера. И, не дожидаясь этого, он должен был улепетывать сам.
   Мы не можем представить себе в точности, как он мог конкретно решить: задержаться ли еще чуть-чуть, чтобы снова упрятать в тайник уже извлеченную и упакованную часть сокровищ, или немедленно выехать вместе с этой поклажей, рискуя быть пойманным с поличным в случае погони и ареста.
   Так или иначе, но в Вену он благополучно выбрался.
  
   Еще в январе-феврале 1908 года Гитлер, оформив получение наследства, должен был положить все законно приобретенные деньги в банк в Линце или Леондинге, а другие деньги (включая, вероятнее всего, "заем" у тетушки Иоганны) иметь при себе в наличном виде. Приехав в феврале в Вену, он должен был открыть новый счет, переведя на него все прежние накопления, или пользоваться старым, но уже из нового для него, венского отделения того же банка. Счет мог быть открыт и в прежние его приезды в Вену. Поэтому перевести на него деньги он мог сразу еще до окончательного выезда из Линца. На этот же венский счет, очевидно, стали поступать и ежемесячные выплаты "сиротской" пенсии.
   В любом варианте координаты его венского счета должны были иметься в банке и других официальных учреждениях в Линце и Леондинге.
   Кроме того, у Гитлера должна была иметься в Вене и банковская сейфовская ячейка, где он должен был держать свои заведомо нелегальные деньги и часть извлеченных сокровищ, еще не переведенных в современную денежную форму.
   Теперь, в августе 1908, добравшись до Вены, Гитлер, отрубая концы, связывающие его со Шпиталем, Линцем и Леондингом, должен был закрыть этот банковский счет, сняв с него все свои денежные накопления и опустошив сейфовскую закладку. Он, вероятно, мог сопроводить эту операцию устным или даже письменным сообщением в банке о том, что поступает так потому, что немедленно отбывает, допустим, в Гаити или Таити (если он знал такие названия!) - нужно было немедленно заметать следы! Лучше бы, заметим, ему действительно было отправиться туда или еще куда-нибудь подальше!
   Поэтому очередная выплата пенсии, начисленная Гитлеру с 1 августа 1908 года, вернулась назад к учреждению-отправителю - наверняка с формулировкой: данный счет больше не существует. И в дальнейшем Гитлеру деньги более не высылались, но он, как рассказывалось, получил их позднее, передав часть накопленной суммы в 1911 году в пользу своей сестры Паулы и забрав себе все накопленные остатки в мае 1913 года.
   Любопытно, однако, что Гитлер оставался проживать в квартире, где ранее жил и Кубицек, вплоть до 18 ноября 1908 года - это определенно утверждает Мазер. Это означает, что Гитлер не опасался того, что в результате доноса, предположительно совершенного в Шпитале, его немедленно будут разыскивать именно по этому адресу. Это очень интересно и существенно!
   Очевидно, что родственники Кубицека, знавшие ранее этот адрес от самого Кубицека, теперь могли не связывать этот адрес с Кубицеком и Гитлером совместно, поскольку знали, что Кубицек отбыл в армию, а что было с Гитлером - они не знали или были целенаправленно ложно информированы об этом. Это и внушало спокойствие Гитлеру, который пока еще пребывал в молодой неопытности и не понимал того, насколько эффективно может всерьез работать полиция.
   Зато совершенно очевидно, что этого адреса изначально не знал никто из родственников и знакомых Гитлера в Шпитале, Леондинге, Линце и в самой Вене - иначе Гитлер немедленно должен был покинуть это жилье! Он же, повторяем, оставался там порядка трех месяцев - и бесследно исчез оттуда якобы только накануне возвращения Кубицека из армии. Это означает, что Гитлер с самого февраля 1908 года фактически скрывался от всех родственников без исключений, даже и от тех, к которым заявился в Шпиталь в августе 1908.
   Это - красноречивая характеристика того, насколько прочно подвел черту Гитлер под всем своим прошлым еще в самом начале 1908 года! Это же - косвенное свидетельство максимальной серьезности и преступности того, что он совершал в прежние времена, в особенности - в самый последний период, связанный со смертью матери.
   Обратим внимание и на такую подробность: что-то не склеивается в рассказе Кубицека. Если Гитлер действительно оставался в их прежней квартире до 18 ноября, то это существенно перекрывает по времени двухмесячную службу Кубицека в армии, начавшуюся еще в августе. Действительно ли Кубицек не виделся с Гитлером после возвращения? Действительно ли Гитлер "не хочет" с ним "встречаться" и "не оставляет ему даже своего нового адреса"? Или это заявление Кубицека, сделанное через тридцать лет, - вынужденный его шаг, подчеркивающий, что ни о чем последующем он свидетельствовать не собирался - явно пытаясь тем самым сохранить свою жизнь в годы правления Гитлера?
   Если это так, то тогда имеет смысл присмотреться и к содержанию некоторых интересных свидетельств Кубицека, поскольку они могут относиться по существу к гораздо более поздним временам, чем лето 1908.
   Хотя ныне бытует мнение о том, что записки Кубицека - "смесь фантазии и правды", но нам представляется, что они наполнены особым смыслом - подобно тем же показаниям Гестапо-Мюллера, ни в коем случае не являющими собой чистую правду.
  
   Согласно сведениям Мазера, основанным, очевидно, на данных венской полиции, с 18 ноября 1908 по 20 августа 1909 года Гитлер снимает комнату по адресу - Felberstr., 22.
   С 20 августа по 16 сентября 1909 года Гитлер живет на Sechshauserstr., 58.
   С 16 сентября по ноябрь 1909 года Гитлер снимает уже не комнату, а угол в квартире на Simon-Denkgasse.
   Мазер по-видимому прав, когда комментирует это следующим очевидным образом: с 1909 по 1914 год Гитлера "ищет /.../ австрийское военное ведомство, которое не может призвать его на военную службу, так как не знает, где он находится" - это, по крайней мере, соответствует тому, как должны были вести себя власти в соответствии с законом.
   Это должен был понимать в свое время и Гитлер, зная притом, что это - не единственный возможный мотив полицейских поисков.
   По мере того, однако, как шло время, становилось все более похожим, что едва ли Гитлера ищет полиция по подозрению в совершенных убийствах или крупной краже - в соответствии с предполагаемым доносом в Шпитале: если бы полиция искала его как серьезного преступника, то делала бы это, можно было полагать, гораздо энергичнее. Здесь же, скорее всего, дело ограничивалось тем, что сначала уточнялся адрес Гитлера, затем ему присылалась призывная повестка, затем он менял адрес, затем все повторялось. Но если все действительно происходило подобным образом, то на месте Гитлера следовало бы удивляться странной удачливости подобной схемы для него.
   Несколько забегая вперед, мы можем предположить, что уверенность Гитлера могла иметь определенные объективные основания: неповоротливая бюрократическая машина могла смазываться регулярными взятками, получаемыми от него. Но для этого он должен был уметь их давать, а сложность тут в том, чтобы не ошибиться в оценке готовности представителей власти к получению взятки.
   Гитлер притом, повторяем, должен был все более надеяться на то, что его шпитальские собутыльники все-таки не поверили его чудовищным саморазоблачениям, хотя и подкрепленным вещественными доказательствами в виде продемонстрированных монет.
   Беда в том, что по мере того, как его убежденность в счастливом завершении шпитальского инцидента должна была укрепляться, одновременно возрастала его собственная вина в злостном уклонении от призыва в армию: с каждой задержкой в решении этого вопроса он становился все более очевидным дезертиром! Поэтому скрываться ему приходилось все тщательнее!
   В целом складывалась совершенно тупиковая ситуация!
  
   Уехать из страны Гитлер по-прежнему не рисковал: он, во-первых, никак не мог решиться уехать далеко от оставленных им в Шпитале сокровищ, во-вторых - все еще не решался снова заявиться за ними в Шпиталь и, в-третьих, должен был опасаться при нелегальном пересечении границы того самого задержания, которого и пытался избежать. В результате Гитлер психологически превращался в такого же зайца, совершающего якобы спасительные прыжки, каким был его дед Георг Хидлер!
   Существенно, что теперь это происходило не в контрабандистском раю в глуши богемских лесов, а посреди столицы империи. Как можно было скрываться в такой ситуации, не заручившись поддержкой достаточно влиятельных людей в столице? Очевидно, что никак! - и Гитлер просто был обязан попытаться обзавестись такой поддержкой!
  
   Что при этом должно было происходить с его финансовыми накоплениями, положенными, разумеется, в какой-то другой венский банк?
   Понятно, что они должны были уменьшаться, ничем при этом не восполняясь: совершенно неизвестно о том, чтобы Гитлеру в это время удавалось занимался хоть какой-нибудь полезной деятельностью, приносящей ему существенные доходы.
   Должны ли были сократиться в результате его финансовые запасы до самого нуля? В этом нужно очень и очень сомневаться: во-первых, уж больно велики изначально были эти запасы (хотя при желании и при необходимости можно быстро растратить сколь угодно много!); во-вторых, даже очень молодой Гитлер был достаточно разумным и расчетливым человеком, чтобы не тратить последнюю копейку: было бы весьма естественным, чтобы он наложил мораторий на собственные траты при снижении денежных запасов до какого-то низкого критического уровня - одна тысяча крон? две? три?..
   Могло быть и так: проблемы с пропиской в полиции явно сокращали периоды времени, когда он задерживался на новом постоянном месте жительства - его, похоже, действительно искали. Поиски эти могли распространиться и на поиски его банковского счета. Это могло происходить и по-настоящему, а могло просто показаться мнительному Гитлеру: предположим, направляясь как-то в банк за деньгами, Гитлер вдруг заметил стоящих поблизости от банка полицейских, и решил что это - подготовленный ему арест; и с того момента он мог вообще не появляться в своем отделении банка!
   На Гитлера и многих его родственников такое очень походило бы! Недаром тот же Георг Хидлер так и потерял (скорее всего - зазря) подобающее ему родительское наследство, вынужденно уступив его младшему брату Иоганну Непомуку!
   В результате Гитлер действительно мог дойти до настоящего голода, даже еще не успев разориться.
   Голодающий богач Гитлер - это нечто!!!
  
   Так или иначе, но в ноябре 1909 Гитлер докатился до ночлежки для бездомных: его местожительством стало Meidlinger Obdachlosenasyl (Мейдлингское убежище для бездомных); в это же время он якобы работал днем на подсобных работах.
   Гитлеру определенно не нравилось об этом вспоминать - это очень заметно по тексту "Майн Кампф".
   Вот как пишет Гитлер, имея в виду себя самого: "Найти работу мне было нетрудно, так как работать приходилось как чернорабочему, а иногда и просто как поденщику. Таким образом я добывал себе кусок хлеба".
   А вот как он, якобы углубившись в философский анализ проблем других молодых людей, пишет об этих других (все на той же странице!): "деревенский парень приходит в большой город, имея в кармане кое-какие деньжонки. Ему не приходится дрожать за себя, если по несчастью он не найдет работы сразу. Хуже становится его положение, если, найдя работу, он ее быстро потеряет. Найти новую работу, в особенности в зимнюю пору трудно, если не невозможно. Несколько недель он еще продержится. /.../ ему приходится бродить по улицам на голодный желудок, заложить и продать последнее; его платье становится ветхим, сам он начинает все больше опускаться физически, а затем и морально. Если он еще останется без крова (а это зимой случается особенно часто), его положение становится уже прямо бедственным. Наконец он опять найдет кое-какую работу, но игра повторяется сначала. /.../ Постепенно он научится относиться к своему необеспеченному положению все более и более безразлично. Наконец повторение всего этого входит в привычку".
   Поразительно, но ни сам Гитлер, ни его читатели не узрели здесь никаких противоречий: уж либо одно, либо другое!
   Можно полагать, что все последнее относится именно к самому Гитлеру - по меньшей мере в течение осени и начала зимы 1909 года: "Конрад Хейден, автор первой значительной биографии Гитлера, установил, что в это время Гитлер, оказавшись в "горькой нужде", был вынужден несколько ночей провести без крыши над головой и пока не наступили холода ночевать на скамейках в парке и в летних кафе".
   В ночлежке, которая выручила его от холода, Гитлер и встретился со своим спасителем - Райнхольдом Ханишем, гораздо более опытным и толковым товарищем, не обуреваемым сверхъестественными амбициями, притом не чуждым искусству и вскоре оценившим художественную квалификацию Гитлера, хотя: "Прежде чем Ханиш предложил продавать картины, они жили попрошайничеством, переноской багажа пассажиров на западном вокзале /.../ или убирали снег на улицах".
   Кнопп, однако, замечает: "У нас нет доказательств того, что Гитлер просил милостыню".
   Далее благодаря новому знакомцу положение выправляется: "Райнхольд Ханиш, с которым Гитлер познакомился во время кратковременного пребывания в приюте для бездомных, быстро и чаще всего выгодно продает картины оптовым и частным покупателям. Выручку они с Гитлером делят пополам. Гитлер пишет в "Майн кампф": "В 1909-1910 гг. мое положение... несколько изменилось... Я работал тогда самостоятельно, рисуя небольшие картины и акварели". Ханиш подтвердил эту информацию, добавив, что "иногда удавалось получить очень хороший заказ", так что "жить было на что. Но в хороших художественных магазинах работы никогда не принимали /.../"."
   Отметим: "Гитлер считал, что сам он не в состоянии продавать свои работы, потому что "в своей поношенной одежде он не смотрится"."
   Трудно назвать это настоящим художественным творчеством, хотя Мазер и некоторые другие поклонники Гитлера пытаются создать такое впечатление: "Покупателями картин Гитлера, которые он подписывает "А. Гитлер", "Гитлер" "А.Г." или "Гитлер Адольф" и после августа 1910 г. в большинстве случаев сам вручает заказчикам, чаще всего были представители еврейской интеллигенции и коммерческих кругов. Даже в 1938 г., когда акварели Гитлера продавались по цене от 2 до 8 тысяч марок, среди владельцев картин Гитлера периода 1909-1913 гг. были такие люди, как еврейский врач Блох, лечивший и мать Гитлера, и его самого [!!!], венгерский инженер еврейского происхождения Речай, венский адвокат доктор Йозеф Файнгольд, который с 1910 по 1914 г. поддерживал молодых способных художников, и продавец рамок для картин Моргенштерн. У многих владельцев отелей и магазинов в Линце и Вене, а также деятелей науки в 1938 г. было даже по несколько картин Гитлера периода "учебы и страданий в Вене". В замке Лонглит английского коллекционера Генри Фредерика Тинна, лорда Батского по-прежнему хранится 46 подписанных Гитлером картин периода до 1914 года".
   Понятно, что все эти сведения не имеют никакого отношения к объективной оценке художественных возможностей Гитлера. Факт, что его произведения были не настолько плохи, чтобы все они были выброшены на помойку в те годы, когда имя Гитлера было почти никому не известно. В то же время ценить их стали лишь тогда, когда имя их автора приобрело широкую популярность - отнюдь не в сфере художественного творчества!
   Изображения людей крайне слабо удавались Гитлеру. Но этим страдали многие мастера различных пейзажных жанров - даже такой гений, как Айвазовский. В то же время малоизвестный художник Сталин не оставил ни одного рисунка в цвете, ни одного изображения архитектурного сооружения, но вполне узнаваемо воспроизвел лицо деда автора этих строк.
   От Ханиша известно, что Гитлер редко создавал самостоятельные работы или даже вообще никогда этого не делал: он, якобы, просто копировал малоизвестные гравюры и картины прежних мастеров - достоверно выяснить это теперь уже, по-видимому, невозможно. Гитлер, до которого подобные слухи дошли в 1944 году, оскорбился и утверждал, что копированием не занимался!
  
   Вполне определенный жизненный сдвиг у Гитлера произошел вскоре после его знакомства с Ханишем: оба они накануне Рождества 1909 года (незадолго до 25 декабря) оказались постояльцами некоего мужского общежития на Meldemfnnstr., 27.
   Лишь с этого-то момента времени, заметим, Гитлер и получал возможность заняться своими художественными поделками - где он еще мог бы это делать посреди зимы, будучи бездомным? Поэтому материальный сдвиг в быту Гитлера произошел не в результате успехов его художественного творчества, а предшествовал им, имея, таким образом, какую-то иную первопричину. Эта-то невыясненная основа и обеспечила, как минимум, перемещение из ночлежки в общежитие, вовсе не бывшее, как будет показано ниже, благотворительным учреждением для нищих.
   Историки, пытавшиеся отыскать все подробности жизни и быта Гитлера, установили, что для него это общежитие оставалось затем постоянным местом дальнейшего жительства в Вене; правда, непрерывность проживания там Гитлера до июня 1910 года документально не подтверждена; зато с 26 июня 1910 и до 24 мая 1913 года, согласно полицейской регистрации, Гитлер постоянно проживал исключительно по этому адресу.
   Это означает, кроме всего прочего, что именно до 26 июня 1910 года и были утрясены все претензии властей к Адольфу Гитлеру и все претензии Адольфа Гитлера к властям.
   Как же это вообще могло произойти?
  
   Вариантов ответа на этот вопрос очень немного.
   Первый состоял в том, что Гитлер все-таки попался бы тем, кто его разыскивал.
   Далее - вроде бы очевидные последующие возможности: он был бы освобожден от воинской обязанности по состоянию здоровья (так именно и произошло, но только в начале 1914 года), при этом его могли бы подвергнуть штрафу за все-таки немотивированные уклонения от призыва (что в 1914 году сделано не было); поскольку он не был очевидным инвалидом (и достаточно успешно сражался в германской армии в 1914-1918 годах!), то его могли попросту засунуть в армию и заставить отслужить по полной железке, а наихудшая возможность состояла в попадание под суд с перспективой оказаться в тюрьме на не очень длительный срок.
   Другой вариант состоял в том, что Гитлер должен был отыскать каких-нибудь влиятельных покровителей, которые утрясли бы его конфликт с военными властями и с государственной полицией, исполняющей волю последних в подобных ситуациях.
   В реальности же получилось нечто странное. С одной стороны, власти вроде бы пытались отыскать Гитлера еще в 1908 году, почти наверняка в 1909 и, может быть, даже в начале 1910 года: они, по крайней мере, должны были так поступать, а Гитлер притом, вроде бы, проявлял типичное поведение прячущегося дезертира.
   Вслед за тем Гитлер удивительным образом вовсе ничего не опасался со стороны властей, когда в августе 1910 подавал в суд на Ханиша (об этом - ниже), весной 1911 разбирался в судебном конфликте с собственной сестрой Паулой, а в мае 1913 извлекал из государственных органов недоплаченную ему "сиротскую" пенсию, а затем без препятствий выехал за границу!
   Еще позднее, в январе 1914, австрийские власти вновь неожиданно проявили заинтересованность в Гитлере, уже переселившимся в Германию, хотя и этот конфликт между ними вроде бы завершился миром: Гитлер был освобожден от службы по состоянию здоровья - притом с совершенно издевательскими по отношению к нему формулировками, обосновывающими такое решение.
   Что же происходило?
  
   Рассмотрим внимательнее реальные возможности Гитлера.
   Каким вообще образом он мог обзавестись покровительством достаточно авторитетного лица, способного помочь ему в конфликте с властями?
   Конечно - лично понравиться кому-нибудь. И в этом у Гитлера имелись различные и очень неплохие возможности.
   Кубицек свидетельствует о том, что еще во времена их совместного проживания в Вене Гитлер привлекал внимание и зрелых дам, и вполне определенных гомосексуалистов, знакомство с одним из которых описано Кубицеком. Воспроизведем этот последний рассказ, имея в виду необходимость затем заново возвращаться к нему: "На углу Мариахильферштрассе и Нойбау-гассе однажды вечером с нами заговорил хорошо одетый мужчина приличного вида и спросил, чем мы занимаемся. Когда мы объяснили ему, что мы студенты, изучаем музыку и архитектуру, он пригласил нас на ужин в отель "Куммер". Там он предложил нам заказать все что хотим... При этом он рассказал, что он фабрикант из Феклабрука, не заводит знакомств с женщинами, так как они хотят только денег. Мне особенно импонировали его суждения о музыке, которая ему очень нравилась. Мы поблагодарили его за ужин, он проводил нас на улицу, и мы пошли домой. Дома Адольф спросил, как мне понравился этот господин... "Это гомосексуалист", - объяснил мне Адольф со знанием дела... Мне показалось само собой разумеющимся то отвращение и презрение, с каким Адольф относился к этому и всем другим сексуальным извращениям большого города. Он отвергал даже распространенный среди молодых людей онанизм и во всех сексуальных делах придерживался строгих жизненных правил, которые он намеревался установить и в своем будущем государстве".
   Последняя фраза вызывает, разумеется, особенно скептическое отношение: ну как можно проверить, что кто-то отвергает онанизм - даже если это сосед по общей комнате? Да и не должен был Гитлер венского периода рассуждать о своем будущем государстве - это понятное сочинительство Кубицека, отражающее ситуацию уже 1938 года!
   Одинокому молодому мужчине как раз подобало бы иное отношение к онанизму, а вся биография Гитлера заставляла задумываться на вполне определенные темы: "Психолог может написать целую книгу о Гитлере [их и написаны десятки, если не сотни!], начав с описания самого себя в "Моей борьбе" как MutterrsЖhnchen - маменькиного сынка. Гитлер писал, что он вырос из этого состояния [еще бы!], но на самом деле это было не так. Германии и всему миру еще постояло пострадать от того, что у Гитлера психологические проблемы подобного типа людей разрослись до демонических масштабов. Движущей силой его стремления к власти была гиперкомпенсация его комплекса импотента-онаниста", но импотент и онанист - вовсе не синонимы!
   С чем следует согласиться во всех подобных декларациях, звучащих абстрактно и напыщенно, так это с тем, что половая жинь Гитлера заведомо отличалась от нормы. Да и его отношения с Кубицеком носили, в этом определенном смысле, весьма подозрительный характер!
   Отметим и знание дела, проявленное Адольфом в рассказе Кубицека. Обратим внимание и на то, что "фабрикант", вроде бы, не напрашивался на продолжение знакомства. Существенно и то, что эпизод весьма запомнился Кубицеку, а происходить он мог, напоминаем, не только до кратковременной службы Кубицека в армии, но и после этого срока...
   Вот так-то, с другой стороны, и могло на самом деле происходить знакомство Гитлера с его будущим покровителем!..
   Особенно, если у Гитлера уже не было собственных денег на ужин в солидном ресторане!..
  
   Не имел Гитлер (по крайней мере - уже после Первой Мировой войны) и предубеждений против покровительниц.
   Гитлер навсегда сохранил притягательность для женщин, а в двадцатые годы многие зрелые дамы и помогали ему материально, и способствовали установлению им полезных деловых связей. "Готфрид Федер даже написал памфлет, в котором обвинял Гитлера в предпочтении "компании красивых женщин" его обязательствам в качестве главы партии рабочего класса".
   Генрих Манн писал вполне определенно: "Он начал свою карьеру при помощи зрелых женщин, которые предлагали ему свои услуги и стали его первой опорой. Он общался с ними только ради их денег, предпочитая, конечно, мужское безрассудство мальчиков. Он сам околдовывал людей женскими чарами".
   Мазер писал с явно оправдательным уклоном: "Ценности, полученные от "влюбленных женщин", он обычно использовал в качестве гарантий под предоставленные кредиты, с помощью которых ему удавалось поддерживать партию в трудных ситуациях" - и приводил конкретные примеры.
   Но рационально обосновывать собственное поведение могут любые проститутки и сутенеры!..
   Никто из этих женщин не добился ничего - чего бы они ни добивались! Неизбежный последующий разрыв отношений сопровождался иногда маленькими демонстрациями, которые они могли себе позволить, например: "Фрау Бехштайн, которая была покровительницей и хорошей знакомой Гитлера еще десяток лет назад, получила от него жалкий букет цветов на свой день рождения, пришла к нему на прием и в лицо назвала ничтожным канцлером"!
  
   Очевидно, однако, что Гитлер не был сексуальным гигантом - иначе бы об этом появилось не единственное позитивное свидетельство его возлюбленной (Марии Рейтер) за всю его жизнь, о котором мы упоминали выше.
   Наоборот, о Гитлере всегда велись раговоры прямо противоположного свойства.
   Например: "Первый шеф гестапо Рудольф Дильс в 1933 году имел более точные сведения о личной жизни нового рейхсканцлера, которые он кратко резюмировал следующим образом: ""Ведь он не спит с женщинами?" - спросил меня умный психиатр, который был уверен, что одержимый своей идеей не может сохранить нормальные человеческие интересы. Я согласился"."
   Идеи ли тут были виноваты или не идеи (все идеи, которые Гитлер якобы имел еще в 1908-1914 годах, явно были придуманы во время его работы над "Майн Кампф" в тюремном заключении в 1924 году), но Гитлер вполне определенно, повторяем, не был самцом-супергигантом, и в этом нет ничего особенно обидного для него - такие супермены попадаются достаточно нечасто.
   Иное дело в том, что возбужденным женщинам, желающим эксплуатировать привлекательного молодого человека, требуется именно что-нибудь не совсем обычное!
   О Гитлере же ходили такие определенные сведения и неопределенные слухи: "Он не умел плавать и не собирался учиться. В общем, я даже и не могу вспомнить, видел ли я его когда-либо в купальном костюме, никто другой тоже не мог этого припомнить. Ходила история, возможно правдивая, что старые армейские товарищи Гитлера, видевшие его в душевой, заметили, что его гениталии сильно недоразвиты, и он, без сомнения, стеснялся показывать свое тело другим".
   Так или иначе, но Гитлеру очевидно не могла удасться карьера альфонса, достигающего жизненного успеха, покоряя женщин в постели!
   Совсем иное дело - оказаться пассивным гомосексуалистом, развлекающим зрелых мужчин: для этого не требовалось никаких особых природных физических качеств, кроме привлекательности, которой Гитлер располагал в избытке!
   Но необходимо было, конечно, отсутствие определенного психологического барьера против развлечений такого рода.
   И, похоже, такого барьера у Гитлера в действительности не было: "мягко говоря, он не испытывал явного отвращения к гомосексуалистам"!
  
   Вопреки верноподданничейским разглагольствованиям Кубицека, всю свою жизнь Гитлер откровенно восхищался многими известными гомосексуалистами: "Микеланджело был не единственным гомосексуалистом, которого взял себе за образец Гитлер. Он питал особенную склонность и к баварскому королю Людвигу II".
   Откровенным активным гомосексуалистом был, как известно, Эрнст Рем: "Гитлер совершенно точно никогда не имел никаких иллюзий по этому поводу".
   "[Карл] Эрнст, еще один гомосексуалист из лидеров СА, в тридцатых годах как-то намекнул, что ему хватает нескольких слов, чтобы успокоить Гитлера, когда по политическим соображениям тот начинал жаловаться на поведение Рема. Возможно, именно поэтому он тоже был расстрелян". Интересно, что Эрнст был арестован и расстрелян одновременно с Ремом, но притом Карл Эрнст в этот самый момент направлялся в свадебное путешествие вместе с вполне нормальной женщиной сразу после их свадьбы!
   "После подавления путча Рема Гитлер тщательно вычистил из своего прошлого все явные проявления гомосексуальных наклонностей. Тем более бросалось в глаза подчеркнутое преклонение Гитлера перед личностью прусского короля Фридриха II, в военном окружении которого имелось социально акцентированное увлечение гомосексуализмом".
   Гитлера всегда тянуло к привлекательным мужчинам - мужественным и красивым; это отмечали все, близко сталкивавшиеся с ним после Первой Мировой войны.
   Примеров много, один из них - Вальтер Хевель, убитый среди прочих в Берлине 2 мая 1945 года. Они сблизились в заключении в Ландсберге: "Красивый сокамерник Гитлера молодой выходец с Рейна Вальтер Хевель был восхищен фюрером и уже не расставался с ним до конца жизни. В письме от 9 ноября 1924 года он описал всю силу гомоэротического воздействия своего соседа по камере: "Когда Гитлер берет твою руку и смотрит прямо в глаза, испытываешь нечто вроде электрошока и такое чувство силы, энергии, немецкости и всего самого лучшего, что только есть в этом мире"."
   Из той же оперы был и упоминавшийся Шпеер: "Гитлер желал, чтобы его любимец Шпеер всегда был поблизости. В Оберзальцберге у архитектора было ателье, выстроенное в альпийском стиле. Его красивая мастерская в Берлине также располагалась близ фюрера. /.../ Наблюдатели единогласно отмечали, что после встречи со Шпеером у Гитлера "всегда было приподнятое радостное настроение. Он был счастлив и воодушевлен"."
   Это помогает лучше понять, какие именно чувства влекли Шпеера в Берлин к Гитлеру 23 апреля 1945 года, а также и ту степень издевки над ним, какую проявил тогда Гитлер!
   Среди прочих называют Гесса и Геббельса, через край покоренных фюрером; но тут, скорее, коллизия противоположного свойства: оба этих не сильно внутренне уверенных в себе человека тянулись к более мужественному Гитлеру. Так что Гитлер явно излучал ауру различных цветов!..
   Такие влечения позднейших времен, однако, почти наверняка уже не сопровождались практически никакой физической гомосексуальной близостью между Гитлером и его "возлюбленными" разных сортов: далее пожатия рук дело не шло - других свидетельств об этом нет!
   И это также очень легко понять: если Гитлер и был пассивным педерастом до Первой Мировой войны, то во время войны он должен был решительно отказаться от этого: за четыре года тоскливой окопной жизни он гарантированно превратился бы в "солдатскую девку", если бы его окопные товарищи распознали такую возможность пользоваться его телом. А это было бы такой утратой любого социального статуса, что гарантированно уничтожило бы всякую возможность активного воздействия Гитлера на окружающих в любой массовой среде при малейшем подозрении о таковой его роли.
   Да он и по-настоящему утратил бы в результате все остатки своей и без того не слишком высокой психологической потенции самостоятельного и уверенного в себе мужчины, никогда не смог бы стать политическим лидером массовой партии, а затем - целой нации!
   Так что все сексуальные опыты Гитлера в этом отношении были обязаны завершиться сразу в августе 1914 года!
   Это, однако, не исключает того, что до 1914 года основные особенности поведения и биографии Гитлера определялись его гомосексуальной сущностью и соответствующим образом жизни.
  
   Более определенно выяснить, в какой же форме происходила половая жизнь Гитлера тех лет (и происходила ли вообще) не представляется возможным.
   С одной стороны: "В современной исторической литературе нет никаких фактических подтверждений существования у Гитлера возлюбленной во время его проживания в Линце, Вене, Мюнхене".
   С другой стороны, хорошо известны страстные выпады Гитлера в "Майн Кампф" по адресу евреев, соблазняющих немецких девушек: "Черноволосый молодой еврей часами поджидает с сатанинской радостью на своем лице ничего не подозревающую девушку, которую он осквернит своей кровью и похитит ее у народа".
   Такого рода заявления принято считать проявлением зависти: "Сам дух обнаженной непристойности, неизменно идущий с тех страниц его книги "Майн Кампф", когда он пытается облечь в слова свое отвращение [к евреям], не является, разумеется, каким-то случайным внешним признаком или лишь воспоминанием о тоне и стиле /.../ бульварных брошюрок, /.../ - в значительно большей мере тут выражается специфическая природа его неосознанной зависти".
   Это - "широко распространенная теория Ольдена, Буллока и Ширера, что Гитлер стал антисемитом вследствие приписываемой ему зависти, возникшей на сексуальной почве".
   Но чему же завидовать, если самого Гитлера в те годы женщины попросту не интересовали?
  
   Однако, если никакой девочки на самом деле вовсе и не было, то, может быть, имелся мальчик?
   Не следует ли предположить, что это сам Гитлер виделся себе самому той самой ничего не подозревающей девушкой, которую и соблазнил черноволосый молодой еврей с сатанинской радостью на лице?
   Если так, то осуществиться это должно было еще до того, как происходила описанная Кубицеком встреча с "фабрикантом из Феклабрука"!..
   Кто знает, когда это конкретно могло произойти: может быть, еще в первый (в мае-июне 1906) или во второй (в августе-октябре 1907) приезды Гитлера в Вену?..
   Сам Гитлер, заметим, проявлял позднее значительные усилия к тому, чтобы вопрос об его сексуальной жизни данного периода не обрел ясности. В частности информация, о которой мы упоминали, - сообщение Гитлера Ханфштанглю (сделанное не ранее 1922 года) о том, что Гитлер якобы примерно с 1908 года болел сифилисом - служит той же цели: понятно, что человек, больной сифилисом, обязан вести сдержанную и осторожную половую жизнь или вообще сторониться ее - именно такого впечатления о себе и добивался Гитлер.
  
   Разумеется, сексуальной сферой не ограничивались возможности Гитлера, ищущего себе защиту от преследования властей, вызванного его уклонением от воинской службы. Деньги у него пока еще имелись, и он мог попытаться решить свои проблемы, откупившись от властей взяткой - об этом мы уже упоминали.
   Это было бы самым надежным способом решения всех проблем - в особенности в России.
   Но Гитлер-то жил не в России!
   Зато любому человеку, не имевшего в Вене никаких серьезных связей в сферах, заметно противостоящих закону и одновременно имеющих с ним соприкосновения, проще всего было бы обзавестись ими, обратившись к евреям: это наверняка и обеспечило бы каналом, по которому можно было бы рискнуть отдавать взятку, не опасаясь разоблачения в этот опасный момент.
   Масса евреев, в виду общего демографического кризиса в Восточной Европе и потока эмиграции из России после погромов 1905-1907 годов, заселяла тогдашнюю Вену. Евреи в принципе направлялись в Америку (некоторые - уже и в Палестину), но были непрочь задержаться надолго или ненадолго в столице империи, поддерживавшей гораздо более либеральную политику по отношению к евреям, нежели тогдашняя царская Россия с ее ограничениями в правах, чертой оседлости и, повторяем, массовыми погромами.
   Весь этот еврейский легальный, полулегальный и нелегальный поток искал покровительства у австрийских властей, и мог оказывать услуги в том же всем посторонним - не бесплатно, разумеется.
   Конечно, у Гитлера, основательно поистратившегося с весны 1908 года, уже в принципе не могло быть таких больших денег, чтобы легко подкупать полковников и генералов или полковничьих и генеральских жен или любовниц. Но такие значительные средства в общем-то и не требовались для достижения поставленных целей. И в царской России, и в Советском Союзе бытовала пословица: от армии освобождает не воинский начальник (в Советском Союзе говорилось - военком), а писарь!
   Действительно, чтобы заручиться благосклонностью бюрократической системы, вовсе не обязательно привлекать к себе благоволение ее верхних этажей. В любой иерархической системе мелкие клерки обладают почти неограниченной властью, будучи способны обеспечивать минимальные отклонения от буквального исполнения инструкций и законов, и доводя, тем не менее, при этом дело до радикальнейших результатов для заинтересованных сторон.
   Мы уже достаточно подробно рассматривали подобную коллизию, когда изучали особенности карьеры еще Алоиза Шикльгрубера. Несомненно, что Адольф Гитлер, заботливо воспитанный собственным отцом, должен был изначально неплохо ориентироваться в подобных возможностях, по крайней мере - теоретически. И когда он очутился во вполне понятной затруднительной ситуации 1908-1909 годов, то должен был самостоятельно опробовать такие варианты - следы и последствия таких попыток нетрудно объективно обнаружить.
  
   Сам Гитлер в "Майн Кампф" уверяет притом, что изначально относился к евреям по меньшей мере нейтрально: "Теперь мне трудно, если не невозможно, сказать точно, когда же именно я в первый раз услышал слово "еврей". Я совершенно не помню, чтобы в доме моих родителей, по крайней мере при жизни отца, я хоть раз слышал это слово. Мой старик, я думаю, в самом подчеркивании слова "еврей" увидел бы признак культурной отсталости. /.../
   Только в возрасте от 14 до 15 лет я стал частенько наталкиваться на слово "еврей" - отчасти в политических беседах. /.../
   В Линце евреев жило совсем мало. /.../
   О том, что существует уже какая-то планомерная организованная борьба против еврейства, я не имел представления.
   В таком умонастроении приехал я в Вену".
   Кубицек противоречит Гитлеру, указывая на антисемизм его отца; но это неубедительно - Кубицек не был знаком с этой семьей при жизни отца Гитлера. Однако слово "еврей" Гитлер должен был слышать в школе - на уроках религии и истории, что и подтверждается нижеследующим:
   "Тон, в котором венская антисемитская пресса обличала евреев, казался мне недостойным культурных традиций великого народа. Надо мною тяготели воспоминания об известных событиях средневековой истории, и я вовсе не хотел быть свидетелем повторения таких эпизодов. /.../ действительно большая пресса отвечала антисемитам на их нападки в тоне бесконечно более достойном, а иногда и не отвечала вовсе - что тогда казалось мне еще более подходящим".
   Но еще через несколько лет Гитлер пребывал в совсем иных настроениях:
   "Постепенно я начал их ненавидеть.
   Я научился уже понимать язык еврейского народа /.../. Еврей говорит для того, чтобы скрывать свои мысли или, по меньшей мере, для того, чтобы их завуалировать. Его подлинную цель надо искать не в том, что у него сказано или написано, а в том, что тщательно запрятано между строк.
   Для меня наступила пора наибольшего внутреннего переворота, какой мне когда-либо пришлось пережить. Из расслабленного "гражданина мира" я стал фанатиком антисемитизма".
   Что же послужило этому перевороту? Кроме общих слов, у Гитлера нет никаких объяснений.
   И как, позвольте понимать, можно ненавидеть то, что ни сказано, ни написано, ни даже прочитано между строк?
  
   Заметим, однако, что маленькие клерки всесильны лишь тогда, когда занимаются собственными делами, вроде бы не находящимися под контролем начальства: в противных случаях маленькие клерки так и остаются маленькими клерками, которые вынуждены беспрекословно исполнять волю высших руководителей!
   А как же обстояло дело в этом смысле в ситуации Гитлера в 1908-1909 годах?
   Мы упорно повторяем, что никаких дальнейших трудностей (тех самых, что и вошли в реально осуществившуюся историю) у Гитлера и не должно было бы возникнуть, если бы он не распустил свой язык в шпитальском трактире. Сам Гитлер мог еще какое-то время надеяться на то, что такие трудности так и не возникли. Но, похоже, получилось совсем по-другому.
   В Шпитале хорошо знали и помнили Пёльцлей: дедушку и бабушку Адольфа Гитлера, а также и сестру последней Вальбургу Роммедер - все они прожили там долгие жизни, а похоронили их не так уж давно. Должны были помнить там и отца Гитлера - Алоиза. Молодая же мать Гитлера совсем недавно появлялась в родных краях - и была тогда еще достаточно здоровой и цветущей женщиной. Теперь никого из них не было в живых, а приезд в Шпиталь их общего наследника Адольфа Гитлера вполне мог стимулировать толки о странном ходе событий во всем этом семействе.
   Пьяные же откровения Гитлера могли произвести впечатление разорвавшейся бомбы: все толки, неясные подозрения и сомнения объединились в результате его признания в едином сюжете, а упорная попытка Адольфа продемонстрировать собравшимся в трактире то, что он добрался и до запрятанных семейных сокровищ, которые некогда существовали абсолютно у всех в данной местности (!), придала особый колорит и убедительность всем мыслям и чувствам, какие возбудились подобным поворотом событий у всех шпитальцев.
   Первоначальная реакция слушателей Гитлера утонула во вполне естественном для них пьяном добродушии - большинство немцев и австрийцев не звереет от выпивки. Поэтому-то Гитлеру и позволили унести ноги сначала из трактира, потом и из Шпиталя вообще. Но в течение следующих дней бедная на новости и события деревенская жизнь побудила свидетелей переосмыслить и переобсудить все происшедшее - и не было бы ничего удивительного в том, что чьи-то сердца загорелись бы жаждой справедливости и возмездия.
   Достаточно было бы хотя бы одному из этих деревенских правдоискателей проявить непреклонную настойчивость - и местным полицейским властям пришлось бы принять формальное заявление и официально открыть дело об убийстве и ограблении значительного числа почтенных местных жителей, членов католической общины; далее вступали в ход общие законы движения бюрократической полицейской машины - начатое дело было обречено катиться до какого-либо стандартного завершающего акта.
   С самого начала такое расследование не должно было сулить ничего привлекательного местным полицейским властям. Вот если бы Гитлер был схвачен ими на на месте - тогда бы у них еще были бы шансы самостоятельно раскрутить подобное дельце. Теперь же они не могли даже арестовать Гитлера, поскольку не знали, где он находится. Не было у них и достаточных бесспорных оснований для возбуждения вопроса о таком аресте: сам по себе лишь пьяный треп какого-то молокососа - это лишь повод для дальнейшего серьезного расследования, безнадежного для местных полицейских хотя бы по причине значительной пространственной разнесенности событий, затронутых прозвучавшим признанием.
   Поэтому местная полиция поначалу должна была всячески отбиваться от заявителей, охваченных энтузиазмом. Но, хотя у полицейских всегда имеется немало возможностей заглушать дела, которые их не устраивают, иногда им все-таки приходится подчиняться особенно усиленному давлению публики, на стороне которой ее законные права!
   Здесь-то и создалась вопиюще заметная ситуация, нашедшая идиотское (извиняемся за справедливое в данном случае выражение!) объяснение у историков типа Мазера: "Живущие в Шпитале его дяди и тетки, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы после последнего отпуска [Гитлера] с фронта (с 10 по 27 сентября 1918 г.) больше никогда не видели его воочию. /.../ Гитлер избегал встреч с большинством из своих родственников не потому, что они были "недостаточно хороши" для него, а из опасений, что они начнут жаловаться ему на что-нибудь или просить об одолжении, что могло вылиться ему во "вредную семейственность". Это он постоянно ставил в упрек Наполеону I как грубую политическую ошибку".
   Но никаких политических ошибок тут не было и быть не могло - ни у Гитлера, ни со стороны родственников последнего: каких-таких одолжений могли бы домогаться шпитальцы, чтобы излишнее потакание им могло бы вылиться в политическую ошибку?!
   Объяснение Мазера абсолютно несостоятельно: главное-то тут было в том, что шпитальские родственники никогда не обращались к Гитлеру за помощью! Но почему же они этого не делали? Был, что ли, издан специальный декрет, запрещающий им любые такие просьбы? Или они обязаны были знать, как отзывается о Наполеоне их великий родственник в кругу ближайших приближенных?
   Вот разглагольствования о Наполеоне, действительно тащившим своих родственников на высочайшие должности, не случайно появлялись в беседах Гитлера с Герингом, Геббельсом, Гиммлером и всеми прочими: те должны были поражаться тому, почему родственники Гитлера не осаждают его просьбами, в то время как их собственные родственники ведут себя противоположным и вполне понятным образом - и Гитлеру приходилось оправдываться столь хитрым способом!
   Ясно, что шпитальцы вполне основательно вложились в обвинение своего родственничка в 1908 году в убийствах и кражах, и не их вина оказалась в том, что это не привело к окончательным и вполне оправданным результатам.
   Позднее это должно было привести их к разочарованию - и в их поредевших рядах Гитлер уже не обнаружил должного возмущения и отпора при своем появлении в 1917 и в 1918 годах. Характерно, однако, что еще позднее он все-таки предпочел там совсем не возникать - задолго до того, как достиг положения, привлекающего какие-либо возможные просьбы и ходатайства!
   А вот после прихода Гитлера к власти сначала в Германии, а затем и в Австрии, всех шпитальцев должен был охватить подлинный ужас. Им оставалось ждать лишь мести с его стороны - о каких контактах и жалобах тут могла идти речь?!.
   Характерно, что все их потомки уже после Второй Мировой войны практически ничего не могли рассказать историкам: настолько прочным оказался заговор молчания, охвативший эти места задолго не только гибели "тысячелетнего" Рейха, но и его провозглашения! Совсем как в стародавние разбойничьи времена!..
   Гитлер же, уничтоживший миллионы людей во множестве стран, никак не мог решиться сделать что-либо устрашающее и карающее по отношению к собственным родственникам и их односельчанам, как бы ни желал этого: тогда бы его собственную вину было бы чрезвычайно трудно укрыть даже от верноподданых ученых-гитлероведов!
  
   У местной полиции, вынужденно повесившей на себя в 1908 году безнадежное дело обвинения будущего диктатора (о чем тогда никто не мог догадываться!), появлялась забота, которую требовалось разрешать вполне определенным образом: обставить поневоле сложившуюся ситуацию так, чтобы не выглядеть затем полными идиотами в глазах собственного непосредственного начальства.
   Поэтому, в конце концов, когда формально были приняты исходные заявления шпитальцев, то начались и определенные розыскные действия, долженствующие затем представить усилия местной полиции в позитивном свете. Все сообщенные сведения были, насколько возможно, объективно проверены, различные показания сопоставлены, а при необходимости дополнены и исправлены, собраны все необходимые справки о прошедших временах, представлены копии соответствующих актов - и на это должно было уйти немало времени.
   В таком виде дело, не возбуждавшее теперь никаких сомнений в обоснованности местной инициативы, и начало свое плавание по полицейским инстанциям, пока не причалило на каком-то достаточно высоком уровне уже в полицейском управлении города Вены.
   К этому времени упомянутый Кубицек уже должен был заканчивать свой кратковременный срок службы в армии и возвращаться в Вену.
  
   В Вене могли двояко отнестись к присланному из провинции кирпичу бумаг: сразу проявить к нему интерес или поначалу отмахнуться от такой непрошенной инициативы снизу.
   В любом варианте законы бюрократии - это законы бюрократии: присланное дело нельзя было так просто выбросить в корзину. Следовало, как минимум, допросить подозреваемого Адольфа Гитлера, вынести квалифицированное заключение, что все обвинения - полный бред, отправить дело в архив, а в сторону Шпиталя - благожелательное пожелание работать получше!
   Однако странная невозможность вот так, сразу, найти этого Адольфа Гитлера, чтобы допросить и отпустить его, не позволила осуществиться простейшему и немедленному результату: никто, почему-то, не смог объяснить, где же этот Гитлер находится сию минуту - и это в стране с тотальной пропиской! И вот это-то возникшее недоумение в свою очередь послужило дополнительным основанием к стремлению полиции к знакомству с объектом обвинений.
   Вот тут-то и сыграло роль то, что полицейское управление Вены было не совсем обычным учреждением среди аналогичных заведений во всех прочих европейских державах. Так уж почему-то сложилось, что это управление оказалось как бы полноценным филиалом военной разведки и контрразведки, что получалось далеко не в каждой стране.
   Например, один из виднейших российских военных разведчиков и контрразведчиков накануне и во время Первой Мировой войны, генерал Н.С. Батюшин сожалел: "Постоянной головной болью для руководителя являлось все, связанное с установлением правильных служебных отношений с сотрудниками пограничных и таможенных служб и особенно - с жандармскими и полицейскими чинами".
  
  
   Максимилиан Ронге был офицером австрийского Генерального штаба. С 1907 года он поступил на службу в разведывательное бюро данного штаба, позднее заведывал агентурным отделением этого бюро, с апреля 1914 года возглавил само бюро - и оставался на данном посту до конца Первой Мировой войны.
   Рассказывая в своих воспоминаниях о многочисленных трудностях работы еще в довоенное время (а у кого не бывает трудностей на службе?), Ронге утешался лишь одним: "Светлым моментом были хорошие отношения с полицейским управлением г. Вены. Начальник этого управления содействовал совместной работе толково и предупредительно.
   Если бы все гражданские учреждения относились хотя бы приблизительно так к генштабу, как полицейское управление г. Вены, то в монархии дела обстояли бы совсем по-иному и многого можно было бы избежать. Не было даже малейших расхождений, все обдумывалось совместно и также совместно проводилось в жизнь. Все клеилось, и обе стороны радовались успехам.
   Не менее сердечными были мои отношения с венским прокурорским надзором, а также и с теми чиновниками венского высшего судебного трибунала по уголовным делам, с которыми я входил в соприкосновение как военный эксперт".
   Понятно, что необычное дело, вызвавшее повышенный интерес у кого-то в венской полиции, немедленно было взято в совместное изучение вместе с контрразведчиками: ведь подобные истории не валялись на земле повсеместно!
   Хотя, нужно заметить, всем военным было тогда не до таких мелочей: осенью 1908 года как раз разразился Боснийский кризис (Австро-Венгрия объявила об "окончательной" аннексии Боснии и Герцеговины), вызвавший бурю страстей и в соседней Сербии, и в России, да и в прочих европейских державах. Вплоть до февраля 1909 на повестке дня стоял вопрос о возможном военном столкновении между Австро-Венгрией и Россией - это означало бы и общеевропейскую войну.
   Понятно, что в такой ситуации разведчики и контрразведчики сбивались с ног: "Число подозреваемых в шпионаже в Австро-Венгрии возросло с 60 (в 1908 г.) до 150 в следующем году, причем мы были убеждены, что еще большее количество шпионов осталось невыясненными".
   Вполне понятно, что весь этот накал международных страстей гораздо незначительнее захватил самого Адольфа Гитлера, нежели уже проявивших к нему интерес профессионалов в Австро-Венгерском Генеральном штабе, не имевших, однако, практической возможности энергично действовать на периферийных участках собственных интересов. Вынужденная неторопливость, тем не менее, пошла на пользу их осторожности - и дополнительно усыпила бдительность еще неопытного Гитлера. Это тем более объясняет неожиданность всего последующего для Гитлера, хотя нисколько не оправдывает опрометчивость принятой им собственной стратегии.
   В подобных ситуациях Гитлер никогда не признавал себя виновным в совершенных ошибках, но обвинял в них других, кому и приходилось затем жестоко за это расплачиваться.
   Вот и в данном случае слепота Гитлера послужила фундаментом для его чудовищных дальнейших претензий к совершенно посторонним людям.
  
   По мере того, как внешнеполитические страсти несколько успокаивались, присланное из Шпиталя дело было внимательно изучено и, возможно, сразу же были произведены дополнительные розыскные действия, недоступные для провинциальных коллег венских шерлок-холмсов.
   Например, фамилия Шикльгрубер, наверняка названная в определенном контексте в присланных бумагах, могла побудить к получению соответствующей исторической справки - в результате всплыло судебное дело 1821 года.
   Из него логически следовало то же, что из него же и извлек Алоиз Шикльгрубер еще в 1860-е годы: разбойничий клад имел место быть - и властями изъят не был. Все присланное дело приобрело в результате вполне определенный смысл, а потому взглянуть на Адольфа Гитлера захотелось еще сильнее.
   Разумеется, не за один день, а за несколько дней или даже недель (с учетом ажиотажа вокруг Боснии-Герцеговины) адрес Гитлера был вычислен, и некий "фабрикант из Феклабрука" якобы случайно, изящно и ненавязчиво познакомился с Гитлером и его ближайшим другом. Учитывая все последующее, случившееся с Гитлером, автор этих строк вполне допускает возможность того, что этим "фабрикантом" мог оказаться даже сам Ронге.
   Последний, кажется, не был гомосексуалистом, но разыграть подобную роль, дабы не возбудить тревоги у изучаемого объекта, было вполне возможно для профессионала - заодно и проверить реакцию Гитлера на призывную манеру поведения вполне определенного стиля. Однако в такой роли было бы более естественно выступать другому лицу, которому и в дальнейшем предстояло работать с Гитлером. Ниже мы постараемся вычислить этого человека.
   Заметим, что личина гомосексуалиста, подчеркнуто надетая на себя таким ревизором, наверняка свидетельствует и о том, что начинающие охотники за Гитлером уже имели основания подозревать его в подобных наклонностях.
   Понятно, что Гитлер - это всегда Гитлер, достаточно ясно выражающий себя сторонним наблюдателям, а настоящий профессиональный контрразведчик - это всегда настоящий профессиональный контрразведчик. Гитлер был тогда еще в совсем юном возрасте - и не ему было тягаться с такими профессионалами. Последние пребывали на уровне, существенно превышавшем Алоиза Гитлера с его специальным опытом и все же провинциальным кругозором. Кто кого в данный момент сумел прочитать насквозь - в том сомнений быть не могло.
   "Фабрикант" выяснил все, чего хотел; главным же было четкое впечатление, что подозреваемый вполне соответствует характеру той роли, которую ему приписывало досье, присланное из Шпиталя.
  
   Гитлеру невероятно повезло, что теперь его судьбой занялась контрразведка: в противном случае уже в 1908 или 1909 году наступил бы окончательный исход его только начинавшегося жизненного пути: смертный приговор или длительный каторжный срок (практически минимум до революции 1918 года!) с абсолютно четким разъяснением гнусной сущности совершенных им преступлений. Едва ли это позволило осуществиться его дальнейшей политической карьере.
   Но зато не повезло всему остальному человечеству!
   Контрразведчиков вовсе не беспокоили вопросы торжества правосудия - их волновало совсем другое. Парнишка из провинции, убивавший родственников направо и налево, мог оказаться бесценным подарком для будущих задумок австрийских рыцарей плаща и кинжала. Ведь такие люди всегда руководствуются принципом: целесообразно это или нет - как и сам Гитлер!
   И за Гитлера взялись плотно и всерьез - вовсе не для того, чтобы его наказать.
   Как тут не вспомнить Гестапо-Мюллера?!
  
   Нельзя утверждать, что контрразведчикам совершенно сразу стало все ясно и понятно: впечатления - впечатлениями, но нужны были и доказательства - без них оказывались бы невозможны ни обвинения в уже совершенных преступлениях, ни последующая вербовка с помощью шантажа разоблаченного героя на абсолютно грязные роли - а какие еще роли можно было бы предоставить столь беззастенчивому и аморальному убийце?
   Первое, что следовало выяснить в кратчайшие сроки, это то, действительно ли располагал Гитлер крупными суммами нелегальных денег. Если это подтверждалось, то тем самым круг обвинений замыкался. Затем следовало брать Гитлера за горло, а для этого вытрясать из него безвозвратно по возможности все имеющиеся у него деньги.
   Сложившаяся ситуация подсказывала вполне естественные ходы для этого, не сулившие Гитлеру ничего хорошего.
   И Гитлер, и контрразведчики двинулись навстречу друг к другу: они - вполне сознательно и расчетливо, а он - наощупь и ошибочно полагая, что движется совершенно самостоятельно - и вовсе не к ним навстречу.
  
   Почти наверняка первым в оборот был взят Кубицек - он находился под рукой, более всех остальных знал о своем ближайшем друге, хотя о многом не догадывался, и располагал массой сведений, полезных для будущих вербовщиков самого Гитлера.
   Не случайно Кубицеку так запомнилась встреча с "фабрикантом". Не случайны и предельно осторожные формулировки Кубицека в его рассказе, адресованные, несомненно, к самому Гитлеру: Кубицек не отрицал, что помнил многое, но демонстрировал предельную сдержанность и лояльность. Мог Кубицек подчеркнуть этим рассказом и то, что запомнил черты лица этого "фабриканта".
   Характерно, что после этих показаний Кубицека, сделанных, как упоминалось, в 1938 году, и произошла личная встреча Кубицека с Гитлером в августе 1939 года. Гитлеру теперь понадобилось лично проинспектировать потенциальный источник возможных неприятностей - в то самое время, когда он и принимал самые серьезные политические решения в своей жизни!
   Вовсе не исключено, что Кубицек, явно умевший четко излагать собственные мысли и впечатления, при этой встрече дал понять Гитлеру, что его истинные воспоминания уже записаны, тщательно запрятаны и никогда не будут опубликованы, если только жизнь Кубицека не прервется насильственной смертью. Сам же Кубицек ни на что дополнительное не претендовал.
   Такое поведение и такие аргументы Кубицека должны были успокоить якобы всесильного диктатора. Но в его интересах было самому проявить инициативу и как-то материально отблагодарить Кубицека. Факт тот, что Кубицек уцелел до послевоенных времен.
   В свое время Кубицек, очевидно, также проявил лояльность к Гитлеру: будучи не в силах прервать свое общение с агентами полиции, возможно - с тем же самым "фабрикантом", Кубицек, однако, предупредил Гитлера - тот и скрылся в ноябре 1908. Позднее они поддерживали контакты достаточно конспиративно: Гитлеру тоже было интересно и полезно знать, чем же интересуются его противники. Кубицек, таким образом, оказался тогда "двойным агентом"!
   Информация Кубицека уже должна была убедить контрразведку в правильности избранного направления, и нужно было приниматься за деньги Гитлера.
   Пока неясно, как же конкретно все это развивалось позднее: то ли контрразведчики сразу подставили Гитлеру своих собственных доверенных людей, то ли сам Гитлер обзавелся поначалу нейтральными доброжелателями и доверенными лицами, а уже позднее они его и сдали контрразведке по инициативе последней!
  
   Австрийская контрразведка вынужденно должна была уделять значительное внимание массовому потоку еврейских мигрантов, о котором упоминалось выше: среди этих людей должно было быть немало иностранных агентов.
   Еврейский национальный характер вовсе не чужд шпионажу (надеемся не быть обвиненными в антисемитской шпиономании!), евреи вынужденно или добровольно шпионили и против России, и в ее пользу, а последующая история ХХ века дала массу имен замечательных разведчиков-евреев (хотя прославившийся разведчик - это просто абсурд: лучшие разведчики обречены умирать безвестными!). Понятно, что австрийским властям нужно было держать с ними ухо востро, а евреи могли оказывать австрийской контрразведке немалую пользу.
   Вот пример, рассказанный Ронге, относившийся уже к военному времени: "в середине мая 1915 г. в Вене один портной совершенно случайно встретил в ресторане одного офицера, которому он незадолго до того пришивал капитанские знаки различия. Портной обратил внимание на его поведение, несвойственное офицеру" - и немедленно донес в контрразведку. Подозреваемого "задержали для выяснения личности. Задержанный попросил разрешения пойти в уборную и там застрелился. В канализационной трубе было обнаружено 14 ассигнаций по тысяче крон и бумажные рубли, а на его квартире - компрометирующие документы и удостоверения, обычные для русской разведки. /.../ Перед смертью он сознался, что родом он из Галиции /.../ и состоял на службе царской охранки".
   Как можно в чем-то сознаваться, уже будучи застрелившимся - мало понятно; столь же непонятен и обратный ход возможных событий: как можно застрелиться уже после сделанного признания в шпионаже? - ниже нам придется столкнуться со вполне похожей ситуацией!
   Разумеется, данный персонаж (был он русским шпионом или нет) был убит и ограблен сотрудниками контрразведки, а еврей портной сыграл роль наводчика. Характерный эпизод и для книги Ронге, и, несомненно, для нравов того времени!
   Вот это-то и должен был бы учитывать Гитлер, и этого он в должной степени не учитывал!
  
   Интереснейший эпизод, представляющийся Мазеру единым целым, излагается им, начиная с цитаты из "Майн Кампф": ""/.../ Гуляя однажды по центру города, я вдруг наткнулся на существо в длинном кафтане с черными пейсами". Кубицек, который старается подтвердить и дополнить описания друга, дает подробное описание и этого эпизода. Он рассказывает, что Гитлер, изучая в Вене "еврейский вопрос", посещал даже синагогу и однажды выступил в полиции свидетелем против задержанного еврея в кафтане и сапогах, из числа тех, что обычно торговали на улицах и площадях пуговицами, шнурками, подтяжками и другими подобными вещами. Он обвинялся в том, что занимался нищенством, и полиция якобы обнаружила в его карманах 3000 крон. Гитлер пишет, что после встречи с этим евреем [то, что речь у Гитлера шла именно об этом еврее - ничем не обоснованное утверждение Мазера!], которую многие биографы расписывают, не жалея фантазии, он с особым усердием начал изучать всю доступную антисемитскую литературу, чтобы получить максимум информации о евреях".
   Здесь у Мазера в ужасную кучу свалены разные эпизоды и разные евреи. Все прочие биографы также увидели во всех таких рассказах лишь одного, обобщенного еврея. Но на самом же деле все это с Гитлером происходило вовсе не абстрактно, а совершенно конкретно - и совсем не так, как представляется Мазеру и прочим.
   Первым в хронологической последовательности должен был быть действительно достаточно абстрактный еврей в кафтане, которого Гитлер впервые встретил на венских улицах - это очень красочно описано в "Майн Кампф", и эпизод заведомо относился к первым временам пребывания Гитлера в столице, вероятнее всего - в прежние приезды.
   Понятно, что Гитлер был удивлен: в Линце, напоминаем, евреи не имели права постоянно жить до второй половины XIX века; там не было старой традиционной еврейской общины и не попадались классические типы местечковых евреев и их правоверных сородичей из старинных европейских городских гетто.
   Второе свидетельство (никогда не подтверждавшееся самим Гитлером!) относится к его посещениям синагоги. Смысл этого явления нам понятен: там-то Гитлер и искал, и, по-видимому, находил помощь в попытке решения вопроса о том, чтобы откупиться от полиции, преследующей его в связи с его уклонением от воинской повинности. Вполне возможно, повторяем, что Гитлеру даже вполне искренне пытались помочь евреи (не бесплатно, опять же повторяем!), но затем вмешательство полиции или контрразведки пресекло такие благие намерения.
   Само по себе посещение синагоги, а не обращение к какому-либо знакомому или даже незнакомому еврею, проливает достаточно ясный свет на истинный смысл такого поступка: именно в синагоге можно было разыскать знакомого еврея, адрес которого, вероятно, оказался утрачен. Но такой же адрес (при точном знании имени и фамилии) можно получить и в адресном бюро. Однако в таких бюро справки не дают кому попало: там нужно как-то представиться, зарегистрироваться и обосновать оправданность запроса. А если нуждающийся в справке находится на нелегальном положении? А если и тот, адрес которого требуется узнать, тоже почему-либо скрывается от полиции? Понятно, что в подобных ситуациях синагога становится необходимой инстанцией, чтобы разыскать какого-то определенного еврея!
   Теперь вся цепочка событий, происшедших с Гитлером, приобретает вполне законченный смысл: контрразведчики опрашивают Кубицека, тот предупреждает Гитлера. Естественный выход для Гитлера - обратиться к знакомому еврею, который согласится помочь; это, вероятнее всего, и был его бывший сексуальный партнер, связи с которым прервались со времени прошлых приездов Гитлера в Вену. Единственный ход, минующий полицию, - разыскать нужного человека через синагогу. Затем, вероятно, Гитлер действительно получает помощь - и на целый год спасается от преследования полиции - с ноября 1908 по ноябрь 1909.
   Но нужен-то он был не полиции, а контрразведке, которая, не отчаявшись вследствие его исчезновения, снова его нашла.
   Вот тут-то евреи, помогавшие Гитлеру до этого, и переходят на противоположную сторону: контрразведка, которая в каком-то конкретном эпизоде видит больший смысл в иной цели, нежели набивание собственных карманов деньгами, становится уже неподкупной, а конфликтовать с ней - какой же обыватель себе позволит? Тем более - не вполне легальный еврей! Да еще ради нееврея! Да еще ради явного преступника и правонарушителя, как, разумеется, было объяснено, хотя и так было понятно, что уклонение от воинской службы - не самое почтенное занятие!
   И Гитлер оказался предан и продан: его бывшие друзья стали выполнять полученное задание замарать юнца в попытках противозаконных действий, а заодно вытянуть из него побольше денег - дабы разорить его и обеспечить лучшую покладистость с его стороны.
   Так или иначе, Гитлер напрасно в конечном итоге маялся надеждами на благополучный исход, терял время, терял (наверняка - безвозвратно!) деньги - и неудержимо катился к самому дну венской жизни.
   Вот тут-то особую роль и сыграл еще один еврей в эпизоде, завершающем приведенную серию эпизодов, уложенных Мазером в бессмысленную единую кучу: у этого еврея отобрали три тысячи крон.
   В этом бредовом событии (заметим, что и оно не приводится в собственных текстах самого Гитлера!) нетрудно разобраться.
  
   Можно ли поверить в наличие трех тысяч крон у нищего еврея, торгующего пуговицами? В принципе - да; автору этих строк встречались и не такие истории о богатстве некоторых профессиональных нищих.
   Но вот невозможно поверить в то, чтобы профессиональный нищий, находящийся при исполнении служебных обязанностей и подвергающийся риску задержания и обыска, мог носить такую сумму (в современных деньгах это приблизительно эквивалентно сотне тысяч долларов!) с собой в карманах. Анекдотически печальная судьба Шуры Балаганова должна хорошо запомниться поклонникам "Золотого теленка"!
   Иное дело - непрофессиональный нищий.
   Данный эпизод, скорее всего, относился к декабрю 1909 года, когда нищий и бездомный Гитлер уже не имел никакой возможности припрятать свои последние деньги - и был вынужден постоянно носить их с собой. В последний момент, когда он обнаружил, что подвергается полицейскому налету, он успел спрятать эти деньги где-то рядом или даже передал в руки соседу-нищему, с которым, возможно, был достаточно хорошо знаком. Тот-то его и предал, передав данную пачку полицейским и утверждая, что она принадлежит Гитлеру.
   Этот еврей почти наверняка и явился наводчиком в данной операции. Гитлер, уже успевший ощутить, что эти деньги потеряны для него навсегда, должен был немедленно уверять, что это деньги самого еврея. Полицейские, которые провели данный захват недостаточно чисто и аккуратно, были обязаны учинить соответствующее расследование.
   Поскольку мы не имеем никаких дополнительных подробностей относительно того, как и когда это происходило, то можно предположить несколько иной и гораздо более осмысленный сюжет: это-то и был момент передачи Гитлером взятки за очередное запланированное его освобождение от воинской повинности.
   Тогда еврей, принявший взятку для передачи ее дальше по инстанциям, тем более был и хорошим знакомым Гитлера, и заведомым сообщником полиции. Все же дальнейшие обвинения Гитлера в нарушении закона должны были строиться на показаниях этого еврея и его предполагаемых сообщников. Будучи сделаны официально и под присягой, не одним человеком, а несколькими, они давали достаточно убедительные основания для обвинения Гитлера в попытке подкупа властей. Последний же во всех вариантах должен был открещиваться от этих денег, которые он заведомо потерял безо всякой пользы для себя.
   На время полицейского расследования Гитлер был обязан как минимум дать подписку о невыезде, а поскольку оказался бездомным, то его и поместили в упомянутое мужское общежитие - почти что в тюрьму, в которую его пока что не нашли оснований запирать.
   Вот там-то, в общежитии, Гитлер и подвергся воздействию очередного (а может быть - и прежнего) "фабриканта", склонявшего его к вынужденному сотрудничеству. То лицо, впрочем, которое мы подозреваем в роли исходного "фабриканта", не должно было быть постоянным обитателем этого общежития, хотя временно там мог появиться всякий, имевший на это санкции от руководства общежитием.
   Вероятно, Райнхольд Ханиш также был мелким агентом полиции, уже приставленным к Гитлеру, угодившему в ночлежку - иначе трудно объяснить и его перевод в то же общежитие, где он мог продолжать контролировать поведение Гитлера. Это и объясняет ту относительную свободу, которая была предоставлена еще не окончательно сломленному Гитлеру.
   Возможно, Ханиш не был изначально таким агентом, но из него могли постараться сделать такового, дабы обзавестись столь удобным каналом наблюдения за Гитлером, который поначалу не должен был подозревать этого.
  
   Похоже, однако, что Гитлер и в столь безнадежной ситуации оказывал упорное сопротивление, цепляясь за все возможное. Свою собственную способность прожить предшествующие годы без посторонней материальной помощи он наверняка объяснял заемом у тетушки Иоганны, подтвержденным упоминавшейся копией расписки. Не исключено, что и тетушку в это время побеспокоили соответствующими вопросами, что, возможно, приблизило ее кончину. Но вот прижать Адольфа удалось далеко не сразу.
   Возможно, он сумел даже отстоять свое право остаться в деле о трех тысячах крон лишь свидетелем. Скорее, однако, это стало лишь "благородным" жестом со стороны полиции - когда уже до всего договорились. И, конечно же, в том, что Гитлер остался лишь свидетелем в этом деле, было еще и изощренное издевательство: все же понимали, что это его деньги!
   Гитлер сопротивлялся почти до конца июня 1910 года - только так мы можем трактовать тот факт, что лишь 26 июня положение Гитлера было легализовано официальной полицейской пропиской. Можно полагать, что ровно полгода с момента задержания было и каким-то формальным ограничением срока ведения дела, к которому по уровню и относилось данное дело об обнаруженных трех тысячах крон: полицейские были обязаны уложиться в такой срок - и уложились!
   Можно предполагать, что контрразведчики, доламывавшие Гитлера, постепенно вошли при этом во вкус: игра кошки с мышкой сама по себе доставляла им профессиональное удовольствие, а победа явилась уже заветным призом, вполне самоценным - независимо от того, что должно было последовать в дальнейшем - ведь на эту игру Ронге и его коллеги, заметим, затратили в сумме почти два года!
   Это оказалось, кроме всего прочего, и очевидным признанием колоссальных способностей юного Адольфа Гитлера - в будущем бесспорно крупнейшего тайного агента ХХ века!
   Понятно, что самую решающую роль в победе контрразведчиков стала продемонстрированная ими готовность пойти до конца. Концом же для Гитлера было бы вскрытие могил его предков и проведение экспертизы их останков - это вполне было доступно столь мощной организации, как армейская контрразведка.
   Гитлеру, в конце концов, был поставлен мат на шахматной доске жизненной игры, и для падения короля уже не требовались дальнейшие перестановки фигур на доске - в какой-то момент все стало ясно!
   Не вполне, однако, остается ясным, дошли ли в контрразведке до полного понимания роли молодого Гитлера во всех тех убийствах, которые мы приписываем ему. В интересах самого Гитлера было бы, чтобы до этого дело не дошло. Поэтому он обязан был сдаться заранее, не дожидаясь того, что будет совсем уже поздно.
   Доломанный разнообразными атаками со всех сторон и по всем направлениям, Гитлер был вынужден сдаться - и сделаться тем, чего от него хотели.
   А ждали его заготовленные для него немалые, по-настоящему масштабные исторические роли, которые, однако, до сих пор остаются не отображенными историей!
  
   Понятно, что все это, в конечном итоге, ввергло Гитлера в крайнее возмущение предавшими его евреями: "Что касается нравственной чистоты, да и чистоты вообще, то в применении к евреям об этом можно говорить лишь с большим трудом. Что люди эти не особенно любят мыться, это можно было видеть уже по их внешности и ощущать к сожалению часто даже с закрытыми глазами. Меня, по крайней мере, часто начинало тошнить от одного запаха этих господ в длинных кафтанах. Прибавьте к этому неопрятность костюма и малогероическую внешность. /.../
   Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в области культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврейчика. /.../
   Это чума, чума, настоящая духовная чума, хуже той черной смерти, которой когда-то пугали народ".
   Так и хочется посочувствовать беспомощному сироте, лишенному родителей, дедушек и бабушек, которые могли бы ему помочь, а вместо этого ему приходилось искать помощи в синагоге - среди грязных и вонючих евреев!
   Мазер приводит неверные, на его взгляд, мнения, высказываемые по поводу таких столкновений Гитлера с евреями: "Показательным в ряду многочисленных сомнительных свидетельств психологов и психиатров является вывод Александра Митчерлиха, который утверждает, что в период с 1912 по 1914 г. Гитлер страдал "манией преследования", которая в значительной степени определяла его решения и образ действия вплоть до самой смерти. Он предполагает, что эта "мания" стала следствием описанной Гитлером в "Майн кампф" встречи с евреем в длинном кафтане". Между тем, такое наблюдение почти совершенно точно отражает то, что происходило тогда с Гитлером.
   Чем отличается поведение человека, страдающего манией преследования, от поведения человека, подвергающегося вполне реальному преследованию? С точки зрения принципов поведения жертвы - ничем: различие лишь в объективных обстоятельствах, окружающих человека!
   Гитлер в Вене (да и потом, но это мы уже не имеем возможности подробно излагать в данной книге) подвергался самым настоящим преследованиям, а в них принимали определенное участие вполне реальные евреи в настоящих кафтанах!
   Гитлер притом (посмотрите вышеприведенный текст из "Майн Кампф") не настаивал на решающей роли этих евреев в тех грязных историях, относительно смысла которых он предпочел не распространяться (это очень заметно!); он был готов признать даже единичность и ограниченность ролей, игравшихся евреями наряду с кем-то еще в каких-то эпизодах этих грязных историй! Но обижен он оказался в наибольшей степени именно на евреев: кто-то другой был изначально противником, а вот евреи-то его предали - несмотря на все его доверие к ним!
  
   Мы не случайно сравнили общежитие, где поселился Гитлер, с тюрьмой - оно действительно многим ее напоминает.
   Начнем с того, что у этого заведения не было ничего общего со всякими ночлежками для бездомных и даже с общежитиями для слабо оплачиваемой публики - студентов, сезонных рабочих и т.д.
   Общежитие было довольно значительных размеров: в нем было 544 спальных места, а ограничивающим условием для пребывания было требование не превышения личных доходов 1500 кронами в год (не очень низкий, заметим, уровень!) - этим, очевидно, оправдывались какие-то социальные льготы, положенные постояльцам.
   Стоимость проживания в отдельной комнате (каковой пользовался и Гитлер) составляла 0,5 кроны в сутки - это в полтора раза выше того, что обычно тратил Гитлер, снимавший комнаты в частных квартирах с весны 1908 по осень 1909 года.
   Общежитие это, следовательно, являлось для постояльцев по материальному уровню чем-то средним между съемкой площади в частном секторе и проживанием в недорогих венских отелях, стоимость чего была несколько выше.
   Под стать этому была и публика, заселявшая общежитие. Она делилась на две категории: постоянно живущие (к ним с лета 1910 относился и Гитлер), каковыми были отставные одинокие офицеры не в самых высших чинах, а также одинокие гражданские пенсионеры, и временные - коммивояжеры, командировочные из провинции - военные и гражданские и т.д.
   "/.../ картину и весь быт общежития определяли деклассированные элементы - какие-то авантюристы, обанкротившиеся торговцы, игроки, нищие, ростовщики, отставные офицеры - словом, люмпены из всех уголков Дунайской монархии, ну и, наконец, так называемые торгаши - евреи с восточных окраин империи, пытавшиеся торговлей старьем или вразнос поправить свое материальное положение. Их объединяла общая нищета, а разъединяло жадное желание вырваться из нее, совершить прыжок наверх, чего бы это ни стоило /.../"
   Насчет нищеты - тут несколько преувеличено: стоимость проживания свидетельствует сама за себя. Да и нищета отставных офицеров - это нечто не совсем понятное, особенно если отставка сопровождалась положенной пенсией за выслуженные годы.
   Один из немногих постояльцев, ухитрившихся заметить абсолютно неприметного в те годы Гитлера, позднее вспоминал: там жили "люди с академическим образованием, потерпевшие по тем или иным причинам кораблекрушение, торговые служащие, офицеры в отставке и пенсионеры".
   Понятно, чем была эта странная полутюрьма-полуказарма: своеобразным отстойником потенциальных кадров, подходящих для вербовки, а также местом проживания в Вене уже завербованной провинциальной агентуры, периодически появлявшейся с отчетами о работе и для получения новых заданий. Понятно, что всю эту публику старались держать в стороне от потенциально враждебных глаз; в отеле, открытом для появления всех желающих, это было невозможно, а в частных квартирах, рассредоточенных по городу, было бы также невероятно трудно обеспечивать свободу от посторонних наблюдений, да и вообще эффективно и экономно поддерживать функционирование столь децентрализованной системы. Общежитие было идеальным решением всех таких проблем. А необходимая изоляция, которая должна была отсекать отдельных постояльцев друг от друга в каких-то конкретных сюжетных ситуациях, могла достигаться тем, что в Вене было не одно, а по меньшей мере четыре таких общежития - четыре своеобразных лагеря для перемещенных лиц, признанных шпионских гнезд уже после Второй Мировой войны!
   Все эти наши утверждения доказываются тем простейшим соображением, что если бы такой вертеп не находился под полным контролем австрийской контрразведки, то он наверняка сделался бы заповедником для множества иностранных разведок!
  
   Совершенно естественно, что Гитлер на завершающей стадии его вербовки и был помещен в такое учреждение под присмотр всей этой массы шпионов и их руководителей нижнего уровня.
   Гитлер "принадлежал к небольшой группе постояльцев, приобретших уже некие льготы (ему, например, разрешалось рисовать в читальном зале), которые считали себя "интеллектуалами" и демонстративно противопоставляли себя временным постояльцам, считая их ниже себя". Это отчетливо напоминает социальную иерархию тюремных заключенных, в которой верхний слой занимается преступниками с длительным сроком, вполне имеющими право глядеть сверху вниз на мелкую сволочь, ненадолго заполняющую множество соседних камер!
   Среди постоянных жильцов и находились профессиональные контрразведчики, главным образом - отставные, управляющие всей этой массой будущих и настоящих шпионов.
   Сам же Гитлер занимал особое место даже в этом высшем аристократическом клубе: Гитлера уважали, "у него было постоянное место - его всегда держали для него свободным".
   Последние слова нужно понимать так, что Гитлер не каждый день занимал свое место в общежитии, а иногда отсутствовал. Действительно, ниже мы постараемся показать, что в данные годы, 1910-1913, Гитлер не оставался безвыездно в Вене, а наверняка, в частности, посещал Прагу (во избежание недоразумений напоминаем, что до завершения Первой Мировой войны Чехия целиком входила в состав Австро-Венгрии).
   При всем при том, несмотря на "дружеское расположение", Гитлер вел себя в общежитии так, чтобы "никому не позволить подойти к себе слишком близко... По отношению к нему не разрешалось никакой фамильярности".
   "Гитлер обычно сидел тихо и рисовал, но если кто-то заговаривал о политике или социальных проблемах, в Гитлере это вызывало открытое раздражение. Он менялся в лице, вскакивал и принимался возбужденно разглагольствовать. Все кончалось столь же внезапно, сколь и начиналось: махнув рукой, Гитлер замолкал и снова садился рисовать".
   Заметим, однако, что годы спустя никто не смог вспомнить, что же содержалось в этих кратчайших проповедях молодого Гитлера. Точно так же "трудно понять, что же все-таки читал Гитлер".
   Все позднейшие утверждения Гитлера, что именно в те годы сформировались его политические убеждения, выглядят неубедительно: "скорее всего /.../ почти на всем протяжении его жизни в Вене у него просто не было никакой четкой политической концепции, а были лишь самые общие /.../ чувства национальной ненависти и вражды. /.../ Позже он сам признавался, что первоначально будучи целиком поглощен честолюбивыми замыслами, связанными с искусством [если бы!], он интересовался политикой лишь "между прочим", и только "кулак Судьбы", как он картинно выразился, раскрыл ему затем глаза. И даже в вошедшем потом во все школьные хрестоматии и ставшем неотъемлемой частью легенды о Гитлере эпизоде с молодым рабочим-строителем [эпизод относился, если вообще имел место быть, к 1908-1909 годам], с которым он был на ножах, Гитлер мотивировал свой отказ вступить в профсоюз весьма показательным аргументом - он "в этих делах ничего не понимает". /.../ Впоследствии он сам говорил, что был в то время очень робким, боялся обратиться к любому человеку, который представлялся ему стоящим выше по социальной лестнице, и не рискнул бы выступить даже перед пятью слушателями" - но вот от этих-то комплексов Гитлер и избавлялся в период пребывания в мужском общежитии!
   Гитлер так еще врал об этом времени в "Майн Кампф": "Пусть даже мои заработки были очень скудными, но я жил не для того, чтобы рисовать, а рисовал, чтобы обеспечить свою жизнь или, точнее говоря, чтобы позволить себе дальнейшее образование".
   Но где, когда, как Гитлер занимался дальнейшим образованием? Разве что пару месяцев летом 1919 года! А ведь теоретически ему ничто не мешало все эти уныло проходящие годы где-либо и чему-либо учиться!
   Или пребывание в этом общежитии и было дальнейшим образованием?
   В чем бы иначе был смысл добровольного сохранения такого образа жизни на протяжении целых трех лет - абсолютно непонятно!
   Но в том-то и дело, что никакой добровольности тут наверняка не было.
  
   Однако, будучи почти что заключенным, Гитлер оказывался вовсе не удобным и не приятным объектом для местного начальства, как не был он удобным и приятным учеником на финише своих также вынужденных для него заключительных школьных лет.
   Этим-то, по-видимому, и объяснялись его выходки с речами перед окружающими: "Руководство общежития к Гитлеру относилось плохо, считая его "вызывающе политизированным". "Бывало жарковато, - свидетельствует Ханиш, - такие порой они бросали взгляды, что бывало не по себе"."
   Но Гитлер, очевидно, уже пользовался льготами, позволявшими ему игнорировать эмоции ближайших окружающих; так уже приговоренный к смерти практически приобретает в настоящих тюрьмах абсолютное доминирование надо всеми - включая тюремное начальство!..
   Сам же Гитлер, как показали нижеописанные события, оказался в положении осужденного, которому заменили смертную казнь или каторжный срок астрономической продолжительности на относительно кратковременное пребывание в штрафном батальоне, завершить каковое, однако, оставаясь при этом в живых, можно лишь сугубо теоретически!..
  
   "Если не считать Ханиша, у Гитлера друзей в мужском общежитии не было". Однако одним из первых дел, которые совершил Гитлер, когда у него в определенном смысле развязались руки после июня 1910 года, стало то, что он избавился от Ханиша.
   Об этом рассказывается так: "В течение восьми месяцев Ханиш занимался к выгоде своей и Гитлера "распространением" его работ. /.../ Однако Гитлер, /.../ по мере того как к нему приходит успех, начинает работать с ленцой, более небрежно и поверхностно. Теперь он рисует ровно столько, чтобы пополнить свой точно рассчитанный бюджет. /.../ Ханишу в конце концов приходится искать себе новые возможности для заработка. "В это время, - пишет он, - я получил несколько заказов на гравюры, которые изготовил сам, так как Гитлер полностью запустил работу"."
   Далее события развивались еще хуже для Ханиша: "деловому сотрудничеству Гитлера и Ханиша летом 1910 г. приходит конец. В начале августа Гитлер подает в венский полицейский комиссариат Бригиттенау заявление на своего делового партнера, который исчез и якобы утаил от него причитающуюся ему долю выручки от продажи картины, а также похитил одну из картин. Гитлер сообщает, что Ханиш после продажи акварели (на этой картине, которую Гитлер оценил как минимум в 50 крон, было изображено здание парламента в Вене) /.../ обманул его на 19 крон, а помимо этого украл у него еще одну акварель стоимостью 9 крон. Ханишу пришлось 7 дней отсидеть в тюрьме. "Я не стал опровергать обвинений Гитлера, так как получил от покупателя картины с парламентом большой заказ, который мог бы достаться Гитлеру, если бы я указал место продажи", - утверждал Ханиш в мае 1933 г."
   "Ханиш /.../ еще раз случайно встретился с Гитлером лишь в 1913 г., когда Гитлер как раз нес акварель новому покупателю" - теперь, очевидно, у Гитлера была уже подходящая одежда, чтобы самому продавать картины!..
   Трагический финал этого знакомства наступил много позже - в 1938 году, после Аншлюсса Австрии: Ханиш, "по некоторым ошибочным сведениям, был якобы умерщвлен по приказу Гитлера как ненужный свидетель. На самом деле, Ханиш умер в камере предварительного заключения, куда был помещен после ареста за мошенничество (в том числе и за фальсификацию картин Гитлера)." Узреть какие-либо противоречия в приведенных сведениях, а потому объявить часть их ошибочными, может только немец: любой немец знает, что людей не положено умерщвлять в камерах предварительного заключения; следовательно, этого и не могло происходить!
   Все происшедшее становится полностью понятным, если Гитлер посчитал (вероятно - не сразу) Ханиша агентом, приставленным к нему для плотного наблюдения - как мы это уже предположили выше. В июне же 1910 года положение Гитлера резко изменилось: те его функции в контрразведке, о которых мы расскажем ниже, были достаточно сложной и трудоемкой деятельностью; естественным было бы и то, что Гитлер стал получать постоянный оклад или регулярные гонорары от начальства; получил он возможность и вернуться к своим финансовым запасам, если от них что-либо еще оставалось (помимо все еще закопанного в Шпитале).
   Ханиш же, как бывший и остающийся мелкий малоценный агент (если он таковым был) по-прежнему был заинтересован в заработках. Конфликт был неизбежен, и Гитлер, научившийся у Ханиша по меньшей мере искусству отмывать продажей художественных поделок деньги, возникающие из таинственных источников, выгнал своего друга как бездомную собаку, которой позволили пару часов обогреться в теплой прихожей!..
   В этом, наверняка, был и особый жест Гитлера по отношению к их общему начальству: Гитлер демонстрировал, кто здесь главный - и начальству приходилось уступать!..
   Полную же расплату (заслуженную или нет) Ханиш получил уже в 1938 году - в отличие от Кубицека он не смог сообразить, как себя следует вести в столь непростой ситуации!..
  
   Чем занимался Гитлер, служа с июня 1910 года в австрийской контрразведке - это впервые будет рассказано уже в нижеследующей главе.
   Но уже очень давно известно, в каких примерно социальных сферах проистекала эта его деятельность: об этом свидетельствовала одежда Гитлера, с которой он переехал из Вены в Мюнхен в мае 1913 года - это была совсем не та одежда, в которой Гитлер поселился в мужском общежитии в конце 1909 года.
   Отличалась она и от той, в какой он щеголял затем в читальном зале общежития и, очевидно, в прочих его помещениях: "Гитлер, который с декабря 1909 по май 1913 г. жил в мужском общежитии, во время работы над своими картинами был всегда в поношенном костюме".
   Когда Гитлер "поселился в Мюнхене на квартире модного портного Поппа, тот, естественно, должен был обратить внимание на одежду квартиранта. И Поппу, и его семье бросилось в глаза, что у молодого Гитлера не было в багаже "ни одной затрепанной вещи. Его фрак, костюмы, пальто и нижнее белье были в приличном и ухоженном виде"."
   "По данным Йозефа Поппа-младшего и Элизабет Попп (1966-67), Гитлер с удовольствием носил безупречный фрак, который Йозеф Попп-старший иногда готовил ему на выход. С началом первой мировой войны Гитлер тщательно упаковал его и оставил в квартире Поппа".
   Понятно, что такая униформа могла применяться лишь во вполне специфических местах: в дорогих ресторанах, дорогих ложах Оперы, на светских приемах и т.д. Высококачественному белью тоже предполагается вполне специфическое применение!
   С кем конкретно проводил свое время Гитлер - это доподлинно не известно, однако и на этот счет имеются вполне определенные указания. Эгон Ханфштангль, 1920 года рождения, сын многократно цитированного Эрнста Ханфштангля, делится собственными впечатлениями: "Однажды Гитлер пришел к нам домой, чтобы выпить со мной и моей матерью чашку кофе. Когда мама поставила кофе на стол, он попросил у нее кусочек шоколада. Потом, засунув его в рот, он стал одновременно отхлебывать кофе. Эту привычку, объяснил он, он перенял у австрийских офицеров во время своих голодных лет, проведенных в Вене. Для Гитлера подобный способ пить кофе был равносилен понятию роскошного образа жизни".
   Все-таки интересно: о чем думают люди, которые пишут и читают такие строки?..
   Зато мы теперь представляем себе, с кем вместе приходилось голодать в Вене Гитлеру, облаченному во фрак, - с австрийскими офицерами!
   Но только ли совместно с австрийскими офицерами?
  
   Автор не уверен, сумел бы он когда-либо догадаться, чем же занимался в те годы Гитлер, если бы не получил совершенно четкую подсказку от Мазера.
   Мазер, во-первых, подчеркнул, что Гитлер снялся с полицейского учета в общежитии ровно 24 мая 1913 года - и в тот же день отбыл из Вены в Мюнхен.
   Во-вторых Мазер, как рассказывалось в нашем Введении, указал на то, что Гитлер целенаправленно старался создать впечатление о своем отсутствии в Вене уже с лета и даже с весны 1912 года: что-то там тогда происходило явно такое, в участии в чем Гитлеру категорически не хотелось сознаваться.
   В-третьих, Мазер обратил внимание на следующее: "В ночь с 24 на 25 мая в Вене покончил с собой начальник Генерального штаба 8-го корпуса полковник Альфред Редль, которого вследствие его гомосексуальных наклонностей шантажировала и завербовала российская секретная служба, после чего он многие годы работал на Россию, выдавая важные военные тайны. Гитлер узнает об этом в доме своего мюнхенского хозяина квартиры Йозефа Поппа из сообщений газет. Он реагирует на это почти с радостью, так как подтверждается его убеждение, что не имеет никакого смысла служить в австрийской армии. Йозеф Попп, который в молодости работал портным в модных парижских ателье, знает французский язык и убежден, что "кое-чего повидал в мире", уже 26 мая, в тот день, когда к нему въезжает новый жилец, видит в связи с аферой Редля, что он хорошо разбирается в политических событиях и реагирует на них быстро, определенно и с самостоятельных позиций. Каждый вечер происходят политические дискуссии, которые быстро надоедают еще одному жильцу, с которым Гитлер делит комнату, и тот съезжает с квартиры".
   Последняя фраза, что интересно, содержит фактическую ошибку - это мы покажем позднее. Тем не менее, совпадение дат выглядело весьма симптоматично, что и заставило нас всерьез разобраться в знаменитом деле полковника Редля.
  
  
   4.5. Тайна ХХ века - дело полковника Редля.
  
   Знаменитый скандал с полковником Редлем относится к затянувшему политическому противоборству России и Австро-Венгрии, в конечном итоге вылившемуся в развязывание Первой Мировой войны, потрясшей всю Европу и сделавшей историю ХХ века такой, какой она и получилась.
   В свою очередь, этот конфликт европейских держав произошел из стремления добиться некоей химерической цели, представляющей собою такое ничтожное значение в наши дни, что невозможно поверить, что ради достижения таких целей могли гибнуть десятки миллионов людей и радикальнейшим образом смещаться направления всей человеческой истории.
   Идеи Маркса - типичный пример еще одной ничтожнейшей и парадоксальной цели подобнейшего типа. Согласно идеям Маркса, основой человеческой истории являются экономические интересы людей, разделенных на социальные классы. Исходя из таких идей выдвигаются и конкретные цели, достигаемые политическим путем. Однако практически неизменно оказывалось, что, как только во главе политических течений становились сторонники Маркса, ход событий принимал формы, не только не отвечающие экономическим интересам каких-либо классов, но и вообще противоречащие всякому здравому смыслу. Тем не менее, в марксизм человечество еще не наигралось, и до сих пор повсюду любят рассуждать, что марксистские-то идеи вполне хороши, но вот только исполнение подкачало! Это разумеется, сулит возобновление новейших попыток наступания на те же грабли!
   Но вот в те конкретные идеи, которые сделали Россию и Австро-Венгрию непримиримыми врагами, человечество наигралось уже досыта, попутно разрушив до основания и Австро-Венгрию, и прежнюю Россию.
  
   Эти идеи, определившие основной ход событий всего ХХ века, принадлежат двум военно-морским мыслителям.
   Американец А. Мэхэн выпустил в 1890 году книгу "Влияние морской силы на историю", а в 1892 году - "Влияние морской силы на Французскую революцию и империю"; англичанин Ф. Коломб опубликовал в 1891 году книгу "Морская война. Ее основные принципы и опыт".
   Эти труды двух независимых мыслителей были сразу изучены крупнейшими политическими деятелями в различных странах - и немедленно поставлены на идейное вооружение.
   Смысл же их незамысловатых идей заключался в том, что для достижения мирового господства следует добиваться примерно такого же контроля над океанскими территориями, какое ведущие мировые державы стремились до тех пор осуществлять лишь над территориями суши.
   Напомним, что к концу XIX века все основные сухопутные массивы (кроме Антарктиды) были переделены между ведущими державами. Вот за Антарктиду так и не собрались повоевать, но все еще, возможно, впереди!
   Одни державы были довольные достигнутым переделом мира, другие - нет. Идеи Мехэна и Коломба указывали принципиально новое направление, по которому можно было искать пути пересмотра сложившегося передела. Острее всего это ощутили в Германии и в России.
   Судя по тому, как развивались события в последующие сто лет, вполне всерьез можно допустить, что Мэхен и Коломб были идеологическими диверсантами, задачей которых было увлечь основных соперников собственных держав - США и Великобритании - на заведомо гибельный путь. Ибо именно в этом и оказались результаты следования Германии и России указанным путем.
   В наши же дни понятно, что в контроле над морскими территориями имеется определенный смысл, но он, конечно, имеет ничтожное значение по сравнению с иными современными механизмами обеспечения мирового господства.
  
   Во главе Германии в то время стоял кайзер Вильгельм II, который как раз тогда обзавелся своими ближайшими военными советниками: сухопутным - Альфредом фон Шлиффеном, начальником Генерального штаба с 1891 года, и морским - тезкой Шлиффена Альфредом фон Тирпицем.
   Тирпиц был начальником штаба Балтийского флота в 1890-1892 годах, затем - начальником штаба всех морских сил Германии, в 1896-1897 годах командовал германской флотилией на Дальнем Востоке, а с 1897 года возглавил германское военно-морское министерство.
   Особый меморандум Верховного командования Германского флота в 1894 году гласил: "Государство, которое имеет океанские, или в равной мере мировые интересы, должно быть в состоянии защищать их и дать чувствовать свою силу за пределами территориальных вод. Мировая торговля, мировая промышленность и развитое рыболовство в открытом море, мировые связи и колонии невозможны без флота, способного к активным действиям".
   В результате немедленно была принята программа усиленного строительства Германского флота, способного в перспективе бросить вызов флоту Владычицы Морей - Великобритании.
   В 1897 году престарелый Бисмарк, доживавший в отставке, высказался одобрительно о судостроительной программе Тирпица, но предостерег: "чем меньше громких слов было бы при этом произнесено, чем меньше перспектив открыто... тем лучше было бы для нас". Тирпиц и сам прекрасно понимал это, приступая к рассмотрению своей программы в Рейхстаге: "чем меньше разговоров будет в рейхстаге, тем лучше, и тем большего мы достигнем в такой деликатной с внешнеполитической точки зрения области, как моя".
   Но это было не более, чем благими пожеланиями: еще в 1894 году мать Вильгельма, вдовствующая императрица Виктория, известная англоманка, писала к своей матери и тезке - английской королеве Виктории: "У Вильгельма одна мысль - иметь флот, который был бы больше и сильнее британского флота, но это поистине чистое сумасшествие и безумие, и он вскоре увидит, насколько это невозможно и ненужно".
   Фактом остается то, что с первых шагов судостроительная программа Германии и ее реализация находились под пристальным вниманием английских флотоводцев.
  
   Во главе России стоял тогда описанный выше дуэт - царь Александр III и его первый министр С.Ю. Витте. Царю подсказали ту же идею - и он ухватился за возможность России побороться за мировое морское господство.
   России же начинать нужно было не со строительства флота - у нее просто отсутствовали незамерзающие порты, через которые можно было бы беспрепятственно выводить военный флот в Мировой океан: выход из Балтийского моря перекрывался Германией и Скандинавскими странами, выход из Черного в Средиземное - Турцией, а выход из Средиземного дальше - Англией, контролировавшей Гибралтар и Суэцкий канал, выход в Тихий океан перекрывался Японией (тогда еще не было и Транссибирской железнодорожной магистрали), а единственный порт на Севере - Архангельск - замерзал на зиму.
   Поскольку за дело взялся Витте (наш брат - математик!), то он отыскал единственное возможное решение: построить порт на незамерзающем Кольском берегу, соединив его железнодорожной магистралью с центром России. Сразу же летом 1894 года Витте сам возглавил экспедицию для поиска места для такого порта.
   Мы уже писали об этом: "Экспедиция завершилась, казалось бы, полной удачей: в обследованной гавани ныне расположен Мурманск, который должен был быть соединен с Петербургом по проекту Витте двухколейной железной дорогой, к постройке которой он предлагал немедленно приступить (через двадцать лет, в 1914 году, начали постройку только одноколейной); будущий порт, по мысли Витте, должен был быть основательно электрофицирован. Можно предполагать, что при реализации такой программы там же постепенно создалась бы мощная судостроительная база, превосходящая существующую ныне, которая стала создаваться с невероятным опозданием по сравнению с планами Витте - все проблемы океанского флота России могли были быть разрешены уже в XIX столетии!
   Но Витте, вернувшись через Скандинавию в Россию, имел затем только одну встречу с Александром III, срок жизни которого истекал; у царя не было уже и сил ознакомиться с письменным докладом.
   Этот доклад был представлен Витте молодому царю в первые же дни его правления, и Николай II (если верить Витте) был готов незамедлительно санкционировать основание базы флота на Мурмане. Но Витте, не знакомый еще (как и остальные!) со стилем поведения сюзерена, порекомендовал ему (о, наивность!) не сразу принимать предложенную санкцию, дабы соблюсти приличествующий срок, подчеркивающий, что решение не просто проштемпелевано новым царем, но основательно им рассмотрено /.../.
   Каково же было удивление [Витте], когда через 2-3 месяца из "Правительственного Вестника" он узнал, что Николай II санкционировал устройство базы флота не на Кольском полуострове, а в Либаве!
   /.../ Устройство базы в Либаве - в паре десятков километров от германской границы и под носом у превосходящего немецкого флота, не имело никакого смысла в случае войны с Германией. И действительно, Либава (затем - Лиепая) была захвачена немцами в первые же дни, если не часы после начала войн - и в 1914 году, и в 1941. /.../
   Еще задолго до 1914 года тогдашний военный министр А.Ф. Редигер отмечал: "Либава в военном отношении действительно является лишь тяжким бременем, так как невольно заставит главнокомандующего бояться за участь ее и стоящего в ней флота, и ослаблять армию, лишь бы поддерживать Либаву" - последнее, повторяем, все равно оказалось нереальным!
   В 1895 году российский океанский флот остался, таким образом, вовсе лишен баз на собственной российской территории. Поэтому становится непонятным и последующее поведение всего руководящего слоя российских моряков, включая столь модного в последние годы адмирала А.В. Колчака: как могли они настаивать на строительстве флота, не имеющего баз?
   И на Черном, и на Балтийском море строились корабли, по своему типу предназначенные для океанских просторов, а не для плаваний по этим почти что внутренним водоемам. В результате во время обеих мировых войн ХХ века российский флот в основном простоял в своих базах, хотя частично был уничтожен при совершенно бессмысленных операциях или вынужденной перебазировке в порты, которым еще не угрожали немецкие сухопутные войска.
   И царской России, и Советскому Союзу для войны против Германии вовсе не был нужен океанский флот (кроме как для охраны конвоев на Севере, но там-то его и не оказалось!). Минные заградители, тральщики, торпедные и другие боевые катера самоотверженно трудились в военные годы в прибрежных водах, поддерживая сухопутные войска, но все остальное играло роль никому не нужного металлического хлама, на постройку и эксплуатацию которого затрачивалась, однако, масса сил и средств - включая обучение и тренировку специалистов, гораздо более сложные, чем почти для всех сухопутных военных профессий. /.../
   Последствия решения, принятого Николаем II практически сразу по восшествии на престол, предопределили и совершенно закономерный конец его царствования, ибо они имели не только военно-техническое, но и глобально стратегическое значение, подчинив всю внешнюю политику России решению утилитарных практических задач, однозначно проистекавших от единого росчерка царского пера, санкционировавшего бездарнейшие идеи его советников.
   Это оказалось самым важным и ответственным решением за все время его царствования и самой важной и роковой его ошибкой! /.../
   Учитывая /.../, что главным противником территориальной экспансии России почти при всех вариантах оставалась Англия /.../, Россия могла бы и вовсе отказаться от строительства флота - и ориентироваться на сухопутное завоевание Индии; тогда в России, как и много позже, вовсе не оценивали значения того, что путь туда лежал через Афганистан!.. Чисто умозрительно это могло разрешить все внешнеполитические проблемы России и одновременно нанести почти смертельный удар Британской империи. И об этом подумывал сам Николай II во время Англо-бурской войны [в которую ребенком играл Адольф Гитлер]. В письме к сестре Ксении он написал: "Ты знаешь, /.../ что я не горд, но мне приятно сознание, что только в моих руках находятся средства в конец изменить ход войны в Африке. Средство это - отдать приказ по телеграфу всем Туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для нее месте". Но это все равно могло обречь российские берега на безжалостное опустошение английским флотом - как и во время Восточной войны [1853-1856 годов]! Поэтому, так или иначе, оставалось необходимым заботиться и о дальнейшем развитии собственных морских сил.
   Если Николай II отказался от Мурмана, то для решения проблемы базирования океанского флота было необходимо вести войну за захват других подходящих территорий, а цели оставались две на выбор: Проливы [Босфор и Дарданеллы] или незамерзающие порты на Дальнем Востоке со свободным выходом в Тихий океан.
   Николаю довелось испытать оба варианта - и он проиграл обе предпринятые войны, свое царствование и жизни - свою, своей жены, своих детей и миллионов прежних приверженцев /.../.
   Дальнейшее течение событий прокомментировал Витте (еще до начала Первой Мировой войны): "если бы Император Николай II издал тогда указ о том, что надобно устраивать наш морской базис на Мурмане, то несомненно, он сам увлекся бы этой мыслью, которая представляла собою завет покойного его отца. Тогда, вероятно, мы не искали бы выхода в открытое море на Дальнем Востоке, не было бы этого злополучного шага - захвата Порт-Артура и затем, так как мы все спускались вниз, шли со ступеньки на ступеньку, - не дошли бы мы и до Цусимы"."
   Дойдя же до разгрома Российского флота при Цусиме и заключив вынужденный мир с Японией (оказавшийся не столь уж позорным - благодаря усилиям того же Витте!), пережив в результате революцию 1905-1907 годов, Николай II и его "мудрые" советники вновь обратили свои взоры на Черноморские проливы - вот тут-то непримиримым противником и оказывалась Австро-Венгрия.
  
   Сам по себе захват русскими Босфора и Дарданелл ничем теоретически не угрожал Австро-Венгрии, но это привело бы к значительному усилению влияния России в Балканских странах, которые завершали свое освобождение от турецкого владычества, но попутно дестабилизировали ситуацию и в Австро-Венгрии, на территории которой массовым образом проживали представители тех же народов: сербы, румыны и прочие. Да и хорваты, враждовавшие как с сербами, так и с венграми, были не слишком заинтересованы в сохранении Австро-Венгрии.
   Пока до конца XVIII века всем этим регионам и народам угрожала мусульманская Турция, то у подавляющего большинства подданных Австрийской (тогда еще, напоминаем, - Священной Римской) империи существовал мощный стимул к взаимному объединению, которое отождествлялось с самовыживанием.
   К концу же XIX века уже Турция оказалась на грани полного распада, и никакое мусульманство, казалось бы, никому в Европе больше ничем не угрожало - именно так и выглядела ситуация сто лет назад! В Боснии, Болгарии, Сербии, Греции уже мусульмане оказывались в начале ХХ века в качестве притесняемого меньшинства.
   На полпути между этими ситуациями единая Австрийская империя преобразовалась в 1867 году, как упоминалось, в двуединую, признав равноправие двух основных наций - немцев (австрийцев) и венгров - и обеспечив автономию внутреннего управления этими территориями; тогда это укрепило стабильность ее внутреннего и внешнего положения.
   Накануне 1914 года австро-венгерский наследник престола Франц Фердинанд был сторонником аналогичной дальнейшей федерализации монархии, создав в ней третью самостоятельную часть - славянскую.
   С позиций нашего времени видно, насколько сложной задачей оказалось бы нарезание таких внутренних границ. Но практически до этого дело не дошло: у Франца Фердинанда имелись могущественные противники. Против его идей выступали и немцы, и венгры, не желавшие умаления своего политического господства над славянами.
   Вождем этого противодействия Францу Фердинанду (в условиях глубочайшей старости императора Франца-Иосифа I, умершего позднее, в 1916 году, на 87-м году жизни) был граф Конрад фон Гетцендорф, возглавлявший австрийский Генеральный штаб в 1906-1911 и в 1912-1917 годах. Конрад был против усиления внутренних автономий и за то, чтобы военным путем отразить постоянные вмешательства России и Сербии во внутренние дела двуединой монархии.
   Словом, Франц Фердинанд и Конрад были классическими политиками типа "голубя" и "ястреба" соответственно.
   Против идей наследника престола выступала и часть славян и других народов: сербы в Боснии и Воеводине стремились к объединению с сербами в Сербии; славяне на Карпатах (самые непримиримые противники Советского Союза на Украине после Второй Мировой войны) тяготели тогда к России; румыны в Трансильвании - к Румынии. Поляки мечтали о восстановлении Польши, разделенной в XVIII веке между Россией, Германией и Австрией; чехи и хорваты - о собственной автономии или даже независимости; имелись еще итальянцы, албанцы, боснийцы-мусульмане, словенцы, словаки и т.д.
   Все народы Австро-Венгрии ощутили возможность требовать чего-то своего - и споры между ними лишь частично разрешились к нашему времени!
   Россия стремилась разогревать все эти страсти, дабы ослабить сопротивление Австро-Венгрии захвату проливов русскими; Австро-Венгрия сопротивлялась захвату проливов русскими, чтобы ослабить вмешательство России во все эти страсти. Турция с ужасом взирала на будущую судьбу принадлежащих ей Проливов (но в этом отношении все тревоги оказались напрасными!), захлебываясь при этом в собственных революциях и контрреволюциях, этнических чистках и резне.
   Извне за всем этим внимательно наблюдали Германия, готовая поддержать Австро-Венгрию в столкновении с Россией, и Франция, готовая поддержать Россию в столкновении с Германией. Была еще и Великобритания, на нейтралитет которой рассчитывали в Германии, но которая тайно обещала поддержку Франции при столкновении с Германией.
   Великобритания-то и была самой заинтересованной стороной в развязывании общеевропейского конфликта: англичане жили верой в собственную химеру - сохранение собственного мирового господства. Оно было реальностью в самой середине XIX века - после поражения России в Крымской войне, но оказалось полным блефом еще через полвека: в начале ХХ столетия Англия явно проигрывала промышленное соревнование с США, Германией и быстро наступавшей Россией. Англичанам казалось, что военное столкновение Германии с Россией решит все их проблемы: и дважды в ХХ веке такое столкновение было организовано!
   А за океаном под знойным западным солнцем добродушно щурился жирный американский кот: все эти крысы и мыши не понимали того, кому же на самом деле идет на пользу вся их грызня - и понять это им было суждено еще очень нескоро!
   Не правда ли, хорошие идеи придумали Мэхэм и Коломб?
   Зачем и кому все это было нужно - не пора ли спросить себя хотя бы через век после всех этих тогда лишь обозначенных конфликтов, вылившихся позднее в океаны крови?
  
   Понятно, что во всей этой политической каше, по мере ее разогревания, все большую роль играли разведки всех упомянутых и неупомянутых государств: они непосредственно участвовали в разжигании или затушении всех происходивших конфликтов и усиленно готовились к предстоящему военному столкновению, стараясь выведать планы противных сторон и обеспечить предстоящие победы своей стороны на поле боя.
   В числе всех этих конфликтов между разведками громкое и скандальное место занимает знаменитое дело полковника Редля, действительно, как мы постараемся показать ниже, сыгравшее значительную практическую роль на начальном этапе Первой Мировой войны, а в итоге, в какой-то трудно оцениваемой степени, предопределившее и ее результаты.
  
   От Стефана Цвейга и Эгона-Эрвина Киша до знаменитого фильма Иштвана Сабо, от 1920-х годов до современности, этот сюжет был описан неоднократно, но почти ни одна деталь в этих описаниях не соответствует действительности.
   Изложим сначала классическую легенду, предложенную публике еще в 1913-1914 годах, многократно пересказанную и растиражированную в течение почти целого века, прошедшего с тех времен.
   Основные источники использованных нами сведений - воспоминания непосредственных участников данного инцидента, руководителей разведок Австро-Венгрии, Германии и России, прежде всего - упомянутая выше книга Максимилиана Ронге, вышедшая в оригинале в Вене в 1930 году, статья его начальника - заведующего австрийским разведывательным бюро Генштаба Августа Урбанского (или Урбански) фон Остромиц, опубликованная в Германии в 1931 году, и книга начальника разведывательного отдела Германского Генштаба Вальтера Николаи, изданная в оригинале в Лейпциге в 1923 году (две последних источника известны нам по пересказу в книге М. Алексеева; в последней книге приведена и основная библиография публикаций о Редле), а также несколько других публикаций, на которые мы даем ссылки. Два из трех австро-германских разведчиков, опубликовавших воспоминания, несомненно читали вышедшие ранее упомянутые произведения коллег и вносили в них исправления, но не совсем ясно - для уточнения истины или наоборот.
  
   В начале апреля 1913 года по почте в Берлин было возвращено письмо, не полученное адресатом в Вене.
   Адрес в Вене был: Главпочтамт, до востребования, господину Никону Ницетасу. Какой обратный адрес в Берлине - никем никогда не указывалось и никто никогда почему-то этим не интересовался.
   Подозрения у работников немецкого "черного кабинета" в Берлине возникли, вероятно, потому, что письмо было изначально отправлено не из Берлина, а из пограничного с Россией немецкого городка Эйдкунена - судя, очевидно, по почтовым штемпелям; к тому же и марка была наклеена необычным образом. Так или иначе, в Берлине письмо было вскрыто. В письме обнаружились то ли русские деньги, как сообщает Николаи, то ли 6000 крон, как утверждают австрийцы. То, что письмо со столь крупной суммой не было объявлено ценным, вызвало естественные подозрения.
   Ознакомившись с содержанием письма, майор Николаи принял решение переслать его своему австрийскому коллеге Урбанскому, справедливо полагая, что оно связано со шпионской деятельностью на территории Австро-Венгрии: в письме была записка, удостоверяющая наличие денег в конверте, и давался адрес некого господина Ларгье в Женеве, которому следовало писать впредь, а также еще один адрес в Париже. Адреса эти уже были известны немецкой и австрийской разведкам, как "почтовые ящики" российской и французской спецслужб.
   ПолковникУрбанский и майор Ронге принялись за работу, однако обнаружить или вычислить Ницетаса не удалось. Письмо, прошедшее через множество рук, работавших с ним, якобы приняло непрезентабельный вид (но почему возник такой непрофессионализм?), и было заменено точной копией с вложенными деньгами, присланным по тому же адресу через Берлин.
   Отдел Главного Венского почтамта, где выдавались письма до востребования, был соединен электрическим звонком с полицейским участком, находившимся в соседнем здании. Когда подозрительное лицо приходило за письмом, находящимся под контролем, почтовый служащий нажимал кнопку звонка и через пару минут появлялись два сотрудника наружного наблюдения.
   Никто, однако, не явился и за этой оставленной копией, но в середине мая 1913 пришло еще несколько аналогичных писем (Урбанский и Ронге расходятся в их количестве); Ронге опубликовал фотокопию лишь одного из них - подтверждающего и наличие предшествующего:
   "Глубокоуважаемый г. Ницетас.
   Конечно, вы уже получили мое письмо от 7 с/мая, в котором я извиняюсь за задержку в высылке. К сожалению, я не мог выслать Вам денег раньше. Ныне имею честь, уважаемый г. Ницетас, препроводить Вам при сем 7000 крон, которые я рискну послать вот в этом простом письме. Что касается Ваших предложений, то все они приемлемы. Уважающий Вас И. Дитрих.
   P.S. Еще раз прошу Вас писать по следующему адресу: Христиания (Норвегия), Розенборггате, N1, Эльзе Кьернли".
   После прихода этих писем подложную копию самого первого письма изъяли с Венского почтамта, и продолжали ждать.
   Под вечер 24 мая (по Урбанскому - и эта дата утвердилась в истории) или 25 мая (по Ронге) произошла развязка.
   Сотрудники контрразведки, дежурившие в полицейском участке около почтамта, получили долгожданный сигнал, означавший, что господин Ницетас пришел за письмами. Несмотря на то, что два сотрудника наружного наблюдения пришли на почтамт через три минуты, получатель письма уже успел уйти. Выбежав на улицу, они увидели удаляющееся такси. Другого такси или извозчика поблизости не оказалось, и создавалось впечатление, что господину Ницетасу удалось улизнуть от слежки. Но на этот раз контрразведчикам повезло - такси, на котором уехал получатель письма, вернулось на стоянку около почтамта. Шофер сообщил, что его клиент, хорошо и модно одетый господин, доехал до отеля "Кломзер", где и вышел. Контразведчики направились туда, а по дороге внимательно осмотрели салон автомобиля. Они обнаружили замшевый футляр от карманного ножика (по Ронге) или сам этот ножик (по Урбанскому), утерянный последним пассажиром.
   В отеле сыщики узнали, что в течение часа в гостиницу вернулись четверо посетителей, в том числе и полковник Редль из Праги, проживающий в люксе N 1. Тогда они вручили портье футляр от ножика (или сам ножик) и попросили его спросить у своих постояльцев - не теряли ли они его? Через некоторое время портье задал этот вопрос полковнику Редлю, выходившему из отеля. Редль подтвердил, что этот предмет принадлежит ему. Но затем он якобы вспомнил, что обронил его в такси, когда вскрывал конверты, и в его поведении проявилась заметная тревога.
   Этот ключевой момент в разоблачении важнейшего шпиона включен с давних пор во все буквари и хрестоматии по истории разведок.
  
   В книге генерала Н.С. Батюшина, руководившего в то время разведкой Варшавского военного округа, ведшего львиную долю работы российской военной разведки против Германии и Австро-Венгрии, но не имевшего личного отношения к полковнику Редлю, подчеркивается драматизм этой ситуации:
   "Невзирая на высокие требования, предъявляемые к шпиону в смысле ума, находчивости, самообладания и знания основ конспирации, все же борьба с ним в большинстве случаев оканчивается успехом, ибо мы имеем здесь дело с психологией человека и его недостатками, а не с машиной. В редкие сравнительно минуты и шпион может выйти из рамок строго настрого ему дозволенного и попасть в расставленные умелой рукой контрразведки силки. Нигде может быть не находят столь частого себе применения как в борьбе со шпионами две русские пословицы: "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить" и "На всякую Маруху бывает проруха".
   Работа контрразведки всегда сопряжена с риском, а иногда и с легкой наживой денег и настолько захватывает человека, что став на этот путь, он в большинстве случаев с него не сходит. Удачи при этом лишь повышают степень риска шпиона, почему даже опытный шпион перестает слушать голоса предосторожности в погоне за новой наживой. /.../
   Ускользнув в Вене от наблюдения филеров после получения им на почте денег в письме "до востребования", полковник Редль поехал на автомобиле в гостиницу. Филеры, следившие за ним, не могли его сопровождать из-за отсутствия на стоянке свободного автомобиля. Дождавшись возвращения на свою стоянку вернувшегося из гостиницы автомобиля, они обыскали его и нашли футляр от перочинного ножика. Немедленно же они помчались на автомобиле в гостиницу, где филер, знавший в лицо полковника Редля, спросил, не его ли этот футляр, который найден в автомобиле. Смутившись, полковник Редль признал его за свой, чем и положил начало следствию по обвинению его в государственной измене".
   Столь же драматически выглядит этот эпизод и в сборнике жутчайших шпионских историй, собранном под руководством величайшего американского руководителя разведслужб Аллена Даллеса.
   Но в чем же, в сущности, разоблачил себя Редль? В том, что потерял перочинный ножичек или даже футляр от него в салоне такси? Но разве это государственное преступление? Ведь в тот момент, когда он в этом сознался, он уже должен был уничтожить и записку, находившуюся в конверте, и сам конверт - это же азы техники конспирации! Тем более, что никто не стал лишать его этой возможности (как будет рассказано ниже) и после диалога о ноже или футляре!
   Фотокопия письма, продемонстрированная в книге Ронге, могла быть снята до того, как письмо попало к Редлю; последний же мог начисто отрицать, что держал его в руках; мог даже утверждать, что выбросил письмо, не читая, а только забрал деньги; последние же - тем более не криминал, даже если были бы переписаны номера купюр (о чем ничего не сообщается!): получение денег по невыясненной причине - это еще не преступление, и может иметь множество вполне невинных мотивов!
   Правда, Урбанский утверждал, дополняя все предшествующие совершенно неубедительные публикации, что формуляр на получение писем, заполненный на почте, был написан рукой Редля. Но это лишь подтверждает факт получения им письма - и ничего сверх того.
   Даже показания работников контрразведки, вынужденно обязанных в таком случае сознаться в незаконном предварительном просмотре содержания писем, ни в чем не уличают Редля: исходя из принципа презумции невиновности никак невозможно предъявить ему обвинение в шпионаже: вглядитесь еще раз в смысл приведенного выше письма, за который притом нес ответственность автор письма, а не Редль!
   Словом, операция по поимке преступника, можно констатировать, на этой стадии полностью провалилась - и никакое неловкое признание Редля относительно ножика или футляра само по себе не могло ее реанимировать.
   А если бы Редль не сознался в том, что ножичек или футляр - его? Что тогда? На этом вся операция по поимке шпиона и завершилась бы?
   Здесь впору было бы поставить точку, обратив внимание читателей на ту странную ситуацию, когда солидные люди, генералы от разведок, надувают щеки и с серьезным видом рассказывают историю, над смыслом которой должен был бы смеяться любой школьник - ему-то или его товарищам приходилось увиливать и не от таких обвинений со стороны родителей и школьных учителей!
   И эта глупейшая история оказалась самым знаметитым рассказом из всех всемирно известных легенд о доблестных разведчиках и контрразведчиках ХХ века!
  
   Серьезно подходя к данной ситуации, нужно признать, что весь этот инцидент, бросающий, разумеется, густую тень подозрений на полковника Редля, мог сыграть практически важнейшую роль - дать толчок к дальнейшему расследованию, как о том и писал Батюшин.
   Но в том-то и дело, что никакого дальнейшего расследования не производилось, а немедленно были приняты вполне окончательные и исчерпывающие меры: за потерянный ножик или футляр от ножика полковник Редль был признан достойным приговора к казни, которую в ближайшую ночь якобы произвел он сам, покончив самоубийством.
  
   Полковник Альфред Редль был настоящим высококлассным профессионалом разведки и контрразведки. Даже по воинскому званию он находился на высшем уровне или превосходил тогда остальных военных разведчиков в Германии, Австро-Венгрии и в других европейских державах.
   Альфред Редль родился в австрийском Лемберге (ныне - украинский Львов) в 1864 году в семье аудитора гарнизонного суда. Выбрав для себя военную карьеру, он в 15 лет поступил в кадетский корпус, а потом в офицерское училище, которое закончил блестяще. Превосходное знание им иностранных языков привлекло к молодому лейтенанту внимание кадровиков Генерального штаба австро-венгерской армии, и Редль вместо службы в провинциальных частях был зачислен в штат этого высшего военного органа страны. Попав в столь престижное место, Редль делал все возможное, чтобы на него обратили внимание. И это ему удалось, несмотря на царившие в австрийской армии кастовые предрассудки, когда в продвижении по службе отдавали предпочтение исключительно дворянам.
   В 1900 году Редль, уже в чине капитана, был командирован в Россию для изучения русского языка и ознакомления с обстановкой в этой стране, считавшейся одним из вероятных противников. Несколько месяцев Редль проходил стажировку в военном училище в Казани, ведя в свободное время беззаботный образ жизни и посещая многочисленные вечеринки. Само собой разумеется, что все это время за ним велось негласное наблюдение агентами русской контрразведки с целью изучения его сильных и слабых сторон, увлечений и особенностей характера. Похоже, что его русские коллеги не сильно преуспели в этом деле.
   Опубликованы то ли различные, то ли усеченные вариации одного и того же отзыва о Редле российского военного атташе (по тогдашней терминологии - военного агента) в Вене полковника М.К. Марченко, составленного то ли в октябре 1907, то ли 9 июля 1909 года - разница между ними непринципиальна: "Среднего роста, седоватый блондин, с седоватыми короткими усами, несколько выдавшимися скулами, улыбающимися вкрадчивыми глазами, вся наружность слащавая. Речь гладкая, мягкая, угодливая, движения расчетливые, медленные. Более хитер и фальшив, нежели умен и талантлив. Циник. Женолюбив... Глубоко презирает славян"; "Среднего роста, седоватый блондин, с седоватыми короткими усами, несколько выдающимися скулами, улыбающимися вкрадчивыми глазами. Человек лукавый, замкнутый, сосредоточенный, работоспособный. Склад ума мелочный. Вся наружность слащавая. Речь сладкая, мягкая, угодливая. Движения рассчитанные, медленные. Любит повеселиться".
   Существенно, однако, что тут нет ни слова о гомосексуальных наклонностях Редля. То ли сведения о них позднее появились у русских, то ли последние и вовсе не распознали их.
   Не менее существенно и то, что вроде бы и австрийские коллеги Редля тоже ничего об этом не знали: "Опытный разведчик сумел хорошо скрыть свои "ненормальные" наклонности. Урбански, в то время шеф Эвиденцбюро, подтверждает, со своей стороны, что экстравагантность Редля была неизвестной коллегам, и его как раз считали бабником".
   Получается, что до 24 мая 1913 года вообще никто не знал, был ли Редль гомосексуалистом - об этом, по крайней мере, ничего не сообщается в опубликованных документах и показаниях лиц, имевших отношение к его деятельности и к нему лично. Это очень странно, потому что среди этих лиц, имевших возможность наблюдать поведение Редля весьма долго и достаточно с близкой дистанции, должно было бы возникнуть вполне определенное подозрение, подобное такому, которое сразу возникло, напоминаем, у юного Адольфа Гитлера, лишь пару часов пообщавшегося с совершенно незнакомым человеком!
   Да и был ли Редль вообще гомосексуалистом?
   Ведь все сведения о гомосексуализме Редля, известные всему свету (подобно, например, сведениям о том, что Геббельсы отравили собственных детей, что также не имеет ни одного достоверного свидетельства), возникли лишь после 24 мая 1913 года, но тоже не имеют ни малейшей объективной мотивировки: известно - и все!
   Не могут же быть доказательством этому факту все знаменитые истории, рассказанные серьезными и выдающимися авторами, включая знаменитый фильм Иштвана Сабо, где это наглядно продемонстрировано!
   Это основной пункт, на котором и строится наше собственное расследование.
  
   Пока что продолжим излагать общеизвестные сведения.
   Карьера Редля после возвращения из России развивалась блестяще.
   Редль был назначен помощником начальника разведывательного бюро Генерального штаба генерала барона Гизля фон Гизлингена. Гизль назначил Редля начальником агентурного отдела бюро ("Kundschaftsstelle", сокращенно "KS"), отвечавшего за контрразведывательные операции. На этом посту Редль проявил себя как отличный организатор, полностью реорганизовавший отдел контрразведки и превративший его в одну из сильнейших спецслужб австро-венгерской армии. Прежде всего это было связано с введением новой техники и новых приемов работы. Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали только что изобретенным фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека. Помимо этого в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали.
   Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок - дело в том, что дежурный офицер сам "вызывал" себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. "Говоря" по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись. Если же гость не курил, офицер по телефону "вызывал" себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом "Секретно, не подлежит оглашению". И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех.
   Редлю, кроме того, принадлежала разработка новой методики ведения допроса; в чем она заключалась - не сообщается, но утверждается, что она позволяла достигнуть желаемого результата без применения физических мер воздействия. Помимо прочего, по его указанию контрразведка стала вести досье на каждого жителя Вены, который хоть раз посещал основные тогда центры шпионажа, такие как Цюрих, Стокгольм, Брюссель.
   С подачи Редля в 1908 году был создан так называемый "черный кабинет", здесь производилась перлюстрация почтовых отправлений. При этом особое внимание уделялось письмам, поступавшим из приграничных районов Голландии, Франции, Бельгии и России, а также посланным "До востребования". О том, что истинной целью перлюстрации являлась контрразведка, знали только три человека - Ронге, начальник разведывательного бюро и начальник "черного кабинета". Всем остальным говорилось, что столь строгая цензура введена для борьбы с контрабандой.
   "Но главная заслуга Редля состояла в том, что он добывал уникальные секретные документы русской армии".
  
   Эти успехи были настолько впечатляющими, что начальник Редля, генерал Гизль фон Гизлинген, назначенный командиром 8-го пражского корпуса, забрал Редля, к тому времени уже полковника, с собой в качестве начальника штаба.
   Отбывая к новому месту службы (это произошло не известно в точности когда в период от 1909 по 1912 год - опубликованные данные расходятся), Редль оставил своему преемнику, капитану Максимилиану Ронге написанный от руки в единственном экземпляре документ под названием "Советы по раскрытию шпионажа". Он представлял собой небольшую 40-страничную переплетенную книжечку, где Редль подводил итоги своей работы на посту начальника отдела "KS" и давал некоторые практические советы.
   Капитан Ронге и новый начальник разведывательного бюро австрийского Генерального штаба Август Урбанский фон Остромиц в полной мере воспользовались советами Редля.
   Урбанский и Ронге, развязавшие охоту на Редля, были, таким образом, его ближайшими соратниками и учениками.
  
   После инцидента с ножичком или с футляром от него события развивались так:
   "Подозрения Редля усилились после того, как он заметил за собой слежку. Пытаясь оторваться, он достал из кармана какие-то бумажки и, мелко разорвав, выбросил на улицу. Но и это не помогло. Несмотря на поздний вечер, одному из сыщиков удалось собрать обрывки и передать их Ронге с сообщением, что таинственным господином Ницетасом оказался полковник Альфред Редль. Сличение почерка на разорванных бумажках, оказавшихся квитанциями о посылке денег и квитанциями на отправку заказных зарубежных писем в Брюссель, Лозанну и Варшаву по адресам, известным контрразведке как штаб-квартиры иностранных разведслужб, с почерком на бланке, в обязательном порядке заполняемом на почтамте при получении заказной корреспонденции, и почерком документа "Советы по раскрытию шпионажа", составленным Редлем, установило, что все они написаны одним и тем же лицом. Таким образом Ронге к своему ужасу узнал, что его предшественник полковник Редль оказался шпионом.
   Об этом неприятном открытии Ронге немедленно сообщил своему начальнику Урбанскому, который в свою очередь поставил об этом в известность начальника Генерального штаба генерала Конрада фон Гегцендорфа".
   Ронге пишет: "Нужно было еще получить согласие коменданта города на арест, но дело не терпело отлагательства".
   Редль, между тем, обедал в ресторане "Ридхоф" со своим лучшим другом - главным прокурором генеральной прокуратуры верховного кассационного суда доктором Виктором Поллаком. "Ему Редль рассказал в ресторане о своей половой извращенности, говорил еще о каком-то тяжелом преступлении, но в чем оно заключалось, ничего не сказал. Редль просил Поллака помочь ему немедленно и беспрепятственно выехать в Прагу или, в крайнем случае, поместить его в санаторий. Поллак позвонил н[ачальни]ку политической полиции. Последний ответил, что до утра он ничего сделать не может".
   Урбанский доложил это дело Конраду, который в это время обедал в ресторане "Гранд отеля".
   Ронге продолжает: Конрад "предложил сейчас же разыскать Редля и допросить его и согласился с предложением - дать возможность преступнику немедленно покончить с собой" - это, согласитесь, страннейшее решение при обнаружении чрезвычайно опасного шпиона, характер деятельности которого еще совершенно не выяснен. Виновен он был, повторяем, всего лишь в потере ножика или футляра от него - пока что ни в чем ином!
   Была составлена комиссия из четырех офицеров (включая Урбанского и Ронге) для немедленного исполнения приказа начальника Генерального штаба.
   Ронге продолжает: "Около полуночи Редль вернулся в давно окруженную со всех сторон гостиницу "Клоземер". Когда мы вошли в его комнату, он был уже раздет и пытался повеситься. Редль был совсем разбит, но согласился дать показания лишь одному мне".
   "Урбанский утверждает, что Редль отказался от каких бы то ни было показаний и на вопрос комиссии о размерах его измены и о продолжительности таковой, ответил, что все доказательства они найдут в его служебной квартире в Праге" - запомним эти слова!
   Ронге продолжает: "Он рассказал, что в течение 1910-1911 гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему приходилось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному командованию. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и какой в общих чертах оставался еще в силе. Но об этом он мне ничего не сказал [???]. Соучастников у него не было, ибо он имел достаточный опыт в этой области и знал, что соучастники обычно ведут к гибели.
   Наконец, он попросил дать ему револьвер".
   "Урбанский говорит, что лишь на предложение одного из членов комиссии: "Вы можете, г[осподи]н Редль, просить о предоставлении Вам огнестрельного оружия", Редль, заикаясь, сказал: "Я покорнейше прошу о предоставлении мне револьвера"."
   Ронге: "Когда утром члены комиссии, охранявшие после выхода от Редля улицы, прилегающие к гостинице, заглянули к нему, то увидели, что предатель уже мертв.
   Возник вопрос: нужно ли скрывать истинные причины этого убийства и выставить в виде единственной причины гомосексуальность, которая также выплыла наружу?" - вот только когда она, оказывается, выплыла: когда Редль был уже мертв!
   Далее: "При осмотре номера на столе нашли два письма: одно на имя брата Редля, а второе барону Гизлю фон Гизленгену, начальнику Редля в Праге. Там же лежала посмертная записка:
   "Легкомыслие и страсти погубили меня. Молитесь за меня. За свои грехи я расплачиваюсь жизнью. Альфред. 1 час 15 м. Сейчас я умру. Пожалуйста, не делайте вскрытия моего тела. Молитесь за меня".
   После того как начальнику Генерального штаба доложили о самоубийстве полковника Редля, он распорядился отправить в Прагу комиссию, чтобы обследовать его квартиру и установить размеры нанесенного им ущерба".
   Заявление Конрада фон Хётцендорфа, "высказанное им в краткой докладной записке в военную канцелярию императора, написанной 26 мая 1913 года: "В соответствии со служебным регламентом, часть первая, сообщаю вам, что проведенное непосредственно после смерти полковника Альфреда Редля, начальника штаба VIII корпуса расследование, показало с полной достоверностью следующие причины его самоубийства: 1) гомосексуальные связи, которые привели к финансовым затруднениям и 2) продал агентам иностранной державы служебные документы секретного характера" (Документы Военного архива Вены). Самое вероятное и простое объяснение мотивов: Редлю нужно было много денег, и русские их ему предложили".
   Далее: "расследование в Праге взял на себя полковник Урбанский.
   Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату".
  
   26 мая 1913 года "все газеты, выходившие в Австро-Венгерской империи, поместили на своих страницах сообщение Венского телеграфного агентства, извещающее о неожиданном самоубийстве полковника Альфреда Редля, начальника штаба 8-го корпуса австро-венгерской армии.
   "Высокоталантливый офицер, - говорилось в сообщении, - которому предстояла блестящая карьера, находясь в Вене при исполнении служебных обязанностей, в припадке сумасшествия покончил с собой".
   Далее сообщалось о предстоящих торжественных похоронах Редля, павшего жертвой нервного истощения, вызванного продолжительной бессонницей. Но уже на следующий день в пражской газете "Прага тагеблатт" появилась заметка следующего содержания:
   "Одно высокопоставленное лицо просит нас опровергнуть слухи, распространяемые преимущественно в военных кругах, относительно начальника штаба пражского корпуса полковника Редля, который, как уже сообщалось, покончил жизнь самоубийством в Вене в воскресенье утром. Согласно этим слухам, полковник будто бы обвиняется в том, что передавал одному государству, а именно России, военные секреты. На самом же деле комиссия высших офицеров, приехавшая в Прагу для того, чтобы произвести обыск в доме покойного полковника, преследовала совсем другую цель".
   В условиях строжайшей цензуры, действовавшей тогда в Австро-Венгрии, для редактора "Прага тагеблатт" это был единственный способ сообщить своим читателям о том, что полковник Редль на самом деле застрелился после того, как его разоблачили как русского агента. До публикации в пражской газете о предательстве полковника Редля знали всего 10 высших австрийских офицеров. Даже император Франц Иосиф не был поставлен в известность. Но после 27 мая эта тайна стала известна всему миру".
   Что же произошло в Праге?
   Оказалось, вот что: "для вскрытия сейфа и замков шкафов, находящихся в квартире Редля, пригласили лучшего слесаря Праги, некоего Вагнера. Он не только присутствовал при обыске, но и видел большое количество бумаг, часть которых была на русском языке. Но на беду австрийской контрразведки Вагнер оказался ведущим игроком пражской футбольной команды "Шторм 1", а из-за обыска в квартире Редля ему пришлось пропустить матч, который его команда проиграла. Когда на следующий день капитан команды, он же редактор пражской газеты "Прага тагеблатт", стал интересоваться причинами отсутствия Вагнера на игре, тот ответил, что не мог прийти ввиду чрезвычайных обстоятельств. При этом он подробно рассказал обо всем увиденном на квартире Редля, упомянув о том, что офицеры, производившие обыск, были очень сконфужены и постоянно восклицали:
   "Кто бы мог подумать!", "Неужели это возможно!"
   Редактор, сопоставив сообщение Венского телеграфного агентства о самоубийстве Редля и факты, сообщенные ему Вагнером, понял, что открыл сенсационную тайну. И, воспользовавшись эзоповским языком, он на следующий день поместил в газете заметку-опровержение, из которой следовало, что Редль был русским шпионом".
  
   Дело едва не вылилось контрразведчикам во вполне заслуженную порку, но вроде бы обошлось: "Наследник престола, эрцгерцог Франц Фердинанд, был взбешен этим делом и был совершенно не согласен с его разрешением. Однако, с одобрения монарха, дело, по-видимому, считалось законченным, и полковник Урбанский был награжден рыцарским крестом ордена Леопольда".
   Ронге продолжает повествование: "Теперь, когда Редль был обезврежен, многие лица стали утверждать, что они знали то или другое из его шпионской деятельности. Нам хватило бы рассказа одного из них, если бы он раньше рассказал нам о деятельности Редля. /.../ Должны были оправдываться все близкие знакомые Редля, как, например, майор фон Зигринген. Никому не приходило в голову, что денежные средства, которыми широко располагал Редль, происходили из нечистого источника. Со всех сторон слышались упреки, были запросы в парламенте, но ни один депутат не спросил, были ли предоставлены в распоряжение контрразведки достаточные средства или нет" - запомним последнюю фразу: ниже мы ее разъясним.
   "Результаты обследования оказались сногсшибательными. Было обнаружено большое количество документов, подтверждающих, что Редль в течение многих лет работал на русскую разведку (как впоследствии утверждалось - с 1902 г.). Услуги Редля очень хорошо оплачивались. Его квартира оказалась роскошно обставленной, в ней описали 195 верхних рубашек, 10 военных шинелей на меху, 400 лайковых перчаток, 10 пар лакированных ботинок, а в винном погребе обнаружили 160 дюжин бутылок шампанского самых высших марок. Кроме того, было установлено, что в 1910 г. он купил дорогое поместье, а за последние пять лет приобрел, по меньшей мере, четыре автомобиля и трех первоклассных рысаков".
   "Признание Редля касалось годов 1910 и 1911, публике, по понятным причинам, сообщили о 1912 годе, следствия указывало на 1907, и даже на 1905 год. Был проверен счет Редля в Новой Венской сберегательной кассе. "С начала 1907 года вклады Редля стали необычно быстро возрастать" и достигли 17400 крон. В ноябре 1908 года последовали еще 5000 крон, в июле 1909 - 10000, в октябре 1910 - 6000, в апреле 1911 - 10000, в мае 1911 - 37000, в июне 1911 - 12000 крон. Все вклады с 1905 года достигли общей суммы в 116700 крон. Редль был зажиточным человеком. Расследование показало, что с 1907 года Редль вел роскошную жизнь, имел слуг, лошадей, оказывал денежную помощь лейтенанту Штефану Хоринке, в 1911 году купил два автомобиля. Эти результаты, указывающие на 1907 год, совпадают с интересными сведениями из русской литературы. Летом 1905 года в Вену прибыл новый и очень способный военный атташе России Марченко. Уже осенью 1906 года Марченко сообщал "о желаниях очень ценного человека", который готов за большие деньги поставлять важную военную информацию. Предложение, очевидно анонимное, было отвергнуто. /.../ Вполне можно предположить, хоть это и недоказуемо, что речь шла именно о Редле" - вполне возможно, согласимся мы. Но такое предположение как-то слабо подтверждает шпионскую деятельность Редля в пользу России!
   Можно было бы считать, что всеми установленными фактами, относящимися к финансовому положению Редля, подтвердилась, хотя бы посмертно, его предательская деятельность. Но оказывается, что как раз эти-то сведения и не являются свидетельством предательства Редля, а говорят лишь о его злоупотреблениях в пользовании не принадлежащими лично ему средствами, что, с моральной точки зрения, также не лучшим образом характеризует покойного.
   Дело в том, что разведка и контрразведка в те времена жили буквально на голодном пайке: недаром юному Гитлеру случалось голодать с офицерами контрразведки! Но разведчикам и контрразведчикам приходилось как-то выкручиваться!
   Существенные подробности, отмеченные анонимными авторами предисловия к московскому изданию книги Ронге в 1937 году (а делом Редля тогда интересовались и писали о нем даже высшие чины НКВД, например - Л.М. Заковский и С.А. Мильштейн), весьма выразительны: Ронге "жалуется, что разведывательная служба в Австро-Венгрии была до мировой войны в загоне и что ей не давали достаточного количества денежных средств. Но в то же время он говорит, что о противниках и союзниках австро-венгерская разведывательная служба знала все или почти все.
   /.../ Ронге не раз противоречит сам себе и впадает в противоречие с бывшим начальником австрийского генерального штаба фон Конрадом. /.../ Конрад утверждает, что разведка и контрразведка всегда находили сильную поддержку со стороны Франца Иосифа. Ронге отрицает это. Конрад приводит свой разговор в 1909 г. с австрийским военным атташе в Петербурге, майором графом Спанокки, /.../ [который] высказал мысль, что "за 50-60 тысяч рублей можно было найти человека, могущего сообщить данные о новом плане русского развертывания".
   На это Конрад, по его же словам, ответил, что он готов дать на это дело и 100 000 рублей, но что эта сумма является крайним пределом того, что может быть дано из разведывательного фонда генерального штаба. В случае же, если бы понадобилась большая сумма, пришлось бы просить ее у министра иностранных дел.
   Спрашивается, откуда генеральный штаб мог иметь такую сумму, если, по словам Ронге, он лишь с 1911 г. начал получать на разведку только 185 000 крон, т.е. 68 450 рублей в год?"
   Ответ на этот наивный вопрос дает генерал Батюшин, который показал, как он и его коллеги справлялись с такой вынужденной жизнью не по средствам: "Контрразведкой приходилось заниматься лишь в тех счастливых случаях, когда сама удача шла в руки. Штабы округов испытывали постоянный дефицит в средствах на эти цели. На отпускаемые деньги (сначала 3-5 тысяч рублей в год, а позже - 8-10 тысяч рублей) трудно было заполучить ценную агентуру и долговременно сотрудничать с ней, приобретать как водится за большие деньги предлагаемые зарубежными инициативниками секретные документы и шифры, регулярно бывать в командировках, в том числе и за границей. /.../
   Я неоднократно предлагал моему начальству такой план введения в заблуждение наших противников, дабы сбить их окончательно с толку. Произвести военную игру в нашем большом Генеральном штабе, взяв за основание ложные стратегические исходные данные, а затем широко торговать этими документами, выдавая их за материалы нашего действительного развертывания армий в случае войны. Если торговля этими фиктивными документами будет вестись всеми заинтересованными военными округами, то в большом Генеральном штабе противника почти что невозможно будет отличить в массе приобретаемых документов подлинные от фиктивных.
   Этот остроумный способ применялся до Великой войны начальником разведывательного отделения штаба Виленского военного округа полковником Ефимовым, который продажей немцам фиктивных документов увеличивал почти в два раза отпускавшиеся ему на год суммы на ведение тайной разведки".
   Вот оно что: торговля военными секретами вовсе не обязательно оказывалась предательством, а была, с одной стороны, средством введения противника в заблуждение, а с другой - способом пополнения скудного, безо всяких кавычек, собственного бюджета, отпускаемого на деятельность разведки и контрразведки тогдашними правительствами, еще недостаточно оценивавшими роль этих спецслужб в сложном мире ХХ века.
   Батюшин и его коллеги вовсе не ограничивались благими пожеланиями; Батюшин, впрочем, и сам признает это, приводя в пример полковника Ефимова. При этом они облагодетельствовали австрийцев по дешевке - за сумму, вдесятеро меньшую, чем названа генералом Конрадом: "В 1908 году за 10 тысяч рублей ими [австрийцами] был куплен последний план развертывания российской армии - полный аналог измены Редля. Но план оказался не таким простым и даже коварным. Под влиянием революционных беспорядков 1905 года после проигранной войны с японцами в России были сформированы дополнительные корпуса, но не для войны с внешним противником, а для подавления внутренних волнений. Но в плане, попавшем в Вену, они обозначены не были - петербуржский, финский, московский гренадерский, несколько кавказских и сибирских корпусов. Но к началу мировой войны в России уже наступила стабильность и эти войска все-таки появились на театре военных действий. В купленном австрийцами плане не указывались также многие резервные дивизии, сформированные за счет "французских кредитов". После маневров о них просачивалась некоторая информация, но их точное количество и численность не были известны.  Но "данные из считавшего аутентичным плана развертывания" надолго оказывали "внушающее влияние" на военных империи Габсбургов, "хотя многие признаки говорили о том, что они не в полной мере соответствуют действительности", как позднее подытожили сами австрийские офицеры. ( Урбански, в "Шпионаже мировой войны": "Есть предположения, что план 1908 года вообще был русской дезинформацией")"
   В чисто моральном аспекте такая беззастенчивая торговля сплошь и рядом соседствовала с предательством, и это нисколько не должно было быть удивительным при нравах того времени, когда европейские государства не относились друг к другу как к смертельным идеологическим врагам. Вот как повествует тот же Батюшин об одном своем деловом партнере, осуждая его лишь за неосторожность и опрометчивость: "Я работал в течение четырех почти лет с одним очень ценным для нас шпионом, который показывал прямо-таки кинематографическую ловкость в смысле добывания секретных документов, и окончил однако он свою карьеру преданием его суду за предложение фотографических снимков с уже использованных нами секретных документов одному из союзников наших противников, которые давно уже были связаны между собой конвенцией об обмене сведениями по тайной разведке и контрразведке. Между тем я взял с него слово, что использованные фотографические пластинки будут им уничтожены, заработанные им очень значительные суммы денег будут помещены не под закладные домов в своем государстве, а в одном из наших банков. Над этой моей осторожностью и над снабжением его мной нашим заграничным паспортом на вымышленное, конечно, имя он только посмеивался, разражаясь нелестной аттестацией своих начальников-офицеров, которые, по его словам, настолько были недальновидны, что им и в голову не могла прийти чудовищная мысль о занятии им шпионством. Могу лишь сказать, что и мне в голову не могла прийти мысль, что такой опытный как он шпион мог сам себя ввести в пасть врагу".
   Торговля велась вовсю - и Редль, разумеется, не уступал в этом остальным: отсюда и фраза, на которую мы обратили внимание, в которой Ронге возмущался запросами о деятельности Редля и источниках его финансов, обрушившимися на него и его коллег.
   К сожалению, кое кто из современных авторов, вполне уяснивших, в каких масштабах происходила тогдашняя торговля секретами, смешивает разработку и кражу военных планов с чем-то вроде написания и отправки почтовой открытки: "Например, как-то раз некий российский полковник продал австрийскому военному атташе в Варшаве план наступления русских войск на Австро-Венгрию и Германию в случае войны. Документ попал прежде всего к Редлю. Он отослал настоящий план в Россию, а взамен подложил в дело фальшивый. Кроме того, "Никон Ницетас" сообщил нашей контрразведке о предателе. Когда иуда понял, что раскрыт, то немедленно застрелился". Жаль, что такая галиматья оказалась в книге, написанной в целом достаточно квалифицированно и толково.
   Редль, однако, явно стал мозолить глаза своим коллегам по австрийским спецслужбам размахом своих личных расходов: они-то прекрасно понимали, откуда на это берутся средства. И это его поведение зашкалило за границы даже той весьма относительной порядочности и финансовой чистоплотности, которой все-таки должны обладать профессионалы, через чьи руки проходят никем не контролируемые (поскольку поступают из казны зарубежных стран) гигантские суммы, циркулирующие в темном мире рыцарей плаща и кинжала.
   Редля, несомненно, подставили собственные коллеги - и не мы первые обратили внимание на это.
  
   Ронге завершает рассказ о данной эпопее таким неожиданным эпизодом: "В Праге было продано с аукциона имущество Редля, среди которого было два фотографических аппарата. При обыске квартиры Редля они не были обследованы полковником Урбанским и военным следователем Форличеком.
   В середине января [1914 года] пражские и венские газеты сообщили, что пластинки, найденные в этом аппарате, были проявлены учеником реального училища, в руки которого попал этот аппарат, и один из учителей реального училища представил эти пластинки командованию корпуса. Газетные заметки передавали частично неправильные сведения. Так, например, утверждали, что среди этих фотографий были снимки чрезвычайно важного приказа наследника престола пражскому командиру корпуса и начштаба. Эрцгерцог Франц Фердинанд телеграфировал военному министру, что он ожидает строгого наказания виновных.
   В апреле полковнику Урбанскому дали понять, что по желанию генерального инспектора всех вооруженных сил, эрцгерцога Франца Фердинанда, он не получит дальнейшего продвижения по службе".
   Но не получил дальнейшего продвижения по службе и сам наследник престола: когда в июне того же, 1914 года, он выехал на военные маневры в Боснию, то контрразведка не выделила ему никакой охраны - и он был убит сербскими террористами в Сараево 28 июня 1914 года.
   Вместе с ним погибла и надежда на сохранение мира в Европе, ради которого убитый эрцгерцог отдавал столько сил.
   "Не следует исключать, что когда начальнику генерального штаба Австро-венгрии Конраду, через разведывательное бюро стало известно о готовящемся покушении на эрцгерцога /.../, Конрад, видевший во Франц-Фердинанде одно из основных препятствий на пути своих экспансионистских планов, не принял соответствующих мер для предотвращения этого покушения".
  
   Нижеследующий текст основан в основном на публикации Михаила Алексеева 1993 года. Он подводит итоги изложения общепринятой версии "дела Редля", изложенной основными участниками событий. Понятно, что при внимательном рассмотрении она вовсе не выглядит убедительной:
   "Прежде всего это касается доказательств шпионской деятельности Редля, найденных в его пражской квартире. /.../
   Урбанский пишет, что у Редля сохранились многочисленные неудачные снимки с секретных документов, свидетельствующие о его неопытности в фотографии. Кроме того, оба [Урбанский и Ронге] сообщают о том, что вещи покойного Редля были проданы с аукциона и некий ученик реального училища купил фотоаппарат, где осталась не проявленная фотопленка, на которой были засняты секретные документы. И это все.
   Если принять сказанное на веру, то создается впечатление, что обыск проводили дилетанты, ничего не смыслящие в порученном им деле. Иначе казус с фотопленкой невозможно объяснить. Более того, никто никогда не называл ни одного конкретного документа, обнаруженного в квартире Редля, что тоже довольно странно. Также странно, что ни Урбанский, ни Ронге не приводят фотокопию письма, пришедшего на венский почтамт на имя Ницетаса, со швейцарским адресом французского капитана Ларгье, которого действительно арестовали в Женеве по подозрению в шпионаже. Поэтому закрадывается законное подозрение - существовало ли вообще это письмо?
   А если оно и существовало, то непонятно, почему профессиональный контрразведчик Редль так надолго затянул получение вознаграждения, увеличивая тем самым риск быть разоблаченным?
   Не менее странным выглядит и то, что Редль хранил при себе квитанции на отправку за границу заказных писем и, что совсем непонятно, почему он взял их с собой в Вену. А тот факт, что он выбросил их на улице, когда за ним ведут наблюдение, а не уничтожил в другом месте, вовсе не укладывается в голове. Еще более удивляет ловкость сотрудников наружного наблюдения, умудрившихся вечером в полной темноте собрать разорванные и специально разбросанные клочки бумаги. Но что поражает больше всего, так это описание допроса Редля в отеле "Кломзер".
   Быстрота и поверхностность допроса поразительна. Совершенно непонятно, почему такой профессионал, как Ронге, удовлетворился ничего не значащими словами Редля о том, что он работал в одиночку, и не попытался установить важные детали: кто завербовал, когда, как передавались донесения и т.д. Также непонятны причины, по которым Редлю предложили немедленно покончить с собой. Правда, позднее, видимо, понимая, что приведенных доказательств вины Редля явно недостаточно, Ронге поведал о добровольном признании шпиона. /.../
   Урбанский же, пытаясь объяснить причины, толкнувшие Редля на предательство, делает упор на его гомосексуальные наклонности. Они, став известными иностранной разведки, позволили ей завербовать полковника под угрозой разоблачения.
   Еще одна странность связана со слесарем Вагнером, оказавшимся близко знакомым с редактором газеты "Прага тагеблатт". Неужели в пражском отделении контрразведки не оказалось абсолютно надежного слесаря, умеющего держать язык за зубами? А даже если дело и обстояло таким образом, то ничто не мешало поступить с Вагнером так, как поступил начальник полиции Вены Гайер с лакеем Редля Сладеком. Когда последний обратил внимание начальника полиции на то, что браунинг, из которого застрелился Редль, не принадлежал его хозяину, а ночью в номер приходили четверо офицеров, Гайер провел с ним столь внушительную беседу, что на другой день репортеры не смогли выудить из Сладека ни слова.
   Из всего сказанного можно сделать вполне определенный вывод, что в деле полковника Редля нет серьезных улик, доказывающих его измену. И сразу возникает вопрос: был ли Редль агентом русской разведки?"
  
   Ронге, напоминаем, обвинял Редля в выдаче плана австро-венгерского развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и какой в общих чертах оставался еще в силе. Алексеев приводит иную версию появления у русских этого плана. Убедительность его рассуждений усиливает то обстоятельство, что в своей работе он использует ранее засекреченные материалы, относящиеся к внутренней документации российской военной разведки тех лет.
   "Эта история началась в 1903 г., когда генерального штаба капитан Самойло А.А., помощник старшего адъютанта штаба Киевского военного округа, случайно встретил в Киеве товарища детства - генерального штаба полковника Роопа В.Х., временно оставившего пост военного агента в Вене (который он занимал с 1900 г.) для прохождения цензового командования полком в Белой Церкви. Узнав, что Самойло занимается в штабе округа изучением австро-венгерской армии и ведет ее разведку, Рооп предложил передать ему "всех своих знакомых в Вене, которые могут быть очень полезными по доставке нужных сведений". Подобный "жест" Роопа, который через несколько месяцев должен был вернуться к исполнению своих обязанностей военного агента, был продиктован тем, что его активная деятельность уже попала в поле зрения австрийской контрразведки. /.../ Сам Рооп передал Самойло далеко не всех своих "знакомых" и после возвращения в Вену успешно добывал в течение двух лет ценную разведывательную информацию, используя негласную агентуру".
   Странное начало истории, заметим мы сразу: а что было бы, если бы Самойло и Рооп не встретились случайно? Почему на новую связь был передан именно этот агент, а не другие?
   ""Рооп сомневался, что основной его знакомый (некто "Р"), - вспоминает Самойло, - ...согласится повидаться со мной лично, но был уверен, что он поручит это дело надежному лицу". 23 октября (5 ноября) 1903 г. /.../ Самойло А.А. /.../ выехал в секретную командировку в Австро-Венгрию, где пробыл до 11 (24) ноября этого же года. Все произошло так, как и предсказал Рооп - офицер австро-венгерского Генерального штаба от личного контакта отказался, все условия его сотрудничества с разведкой были оговорены при встрече с посредником. /.../
   Содержание этого ценнейшего агента-источника состояло в выплате ему, разумеется через посредника, "солидных разовых вознаграждений (до 10 тясяч рублей)". Инициатива в добывании документов, содержащих разведывательную информацию, практически была в руках у этого агента. Будучи офицером Генерального штаба, он прекрасно представлял [себе] круг интересов военной разведки России, хотя до его сведения доводилось, что в первую очередь желала бы приобрести последняя. Исходя из высказанных пожеланий, своих возможностей и складывающейся вокруг него обстановки, негласный агент сам определял, что и когда - "от времени до времени" - он предложит русской разведке.
   В 1910-1911 годах этот агент передается на руководство ГУГШ. /.../
   В 1911 году от негласного агента, которому был присвоен порядковый номер 25, каких-либо разведывательных материалов не поступало. В 1912 г. N 25 вновь напомнил о себе. В течение этого года и первых четырех месяцев следующего от него было получено 23 секретных документа.
   Самойло /.../ с 1910 г. являлся делопроизводителем австро-венгерского делопроизводства Отдела генерал-квартирмейстера ГУГШ /.../. [Самойло так и] не была известна ни фамилия агента, ни занимаемая им должность.
   В конце мая 1913 г. в Вене покончил жизнь самоубийством полковник /.../ Альфред Редль. /.../ Казалось бы, все сходилось на том, что Редль и является тем самым "неизвестным агентом" N 25. В определенной растерянности пребывали сам Самойло, тем более, что после получения вышеперечисленных документов, новых предложений больше не поступало. "Дело Редля, - докладывал он в феврале 1914 г., подводя итог деятельности агента N 25, - указывает, что этим агентом и был Редль..." "Однако это отрицает генерал Рооп, - здесь же, в этой фразе, оговаривается Самойло, - которым агент первоначально и был завербован". Итак, Рооп, единственный из русских разведчиков, знавший, кто из офицеров Генерального штаба Австро-Венгрии скрывался под N 25, отверг какую-либо причастность Редля к сотрудничеству с военной разведкой России.
   Кроме того, проведенный анализ показывает, что среди документов, передаваемых агентом N 25, нет ни одного материала, относящегося к деятельности 8 (пражского) корпуса, в котором с 1909 г. полковник Редль занимал должность начальника штаба, что также ставит под сомнение утверждение о его работе на русскую разведку.
   Перед началом Первой мировой войны Самойло предпринял усилия для прояснения ситуации. Он, по его словам, "попытался связаться по обычному адресу с Веной, получил ответ, был вызван на свидание в Берн, ездил на это свидание и даже достал последние интересовавшие нас сведения". Но вот кто был этим "комиссионером" Самойло так и не удалось выяснить. Последний отказался назвать себя, объявив, что это последнее свидание. Таким образом, информация от негласного агента в Вене была получена год спустя после смерти Редля".
   Алексеев приступает к выводам: "В начале 1913 г. в Вену поступили сведения о том, что Россия негласным агентурным путем получает ценную документальную информацию, касающуюся вооруженных сил Австро-Венгрии. "Утечка" подобных сведений из России могла произойти через австрийскую или германскую негласную агентуру и явиться следствием предательства в определенном, хотя и ограниченном круге лиц как в военном министерстве России, так и в штабах военных округов, имевших доступ к разрабатываемым российским Генеральным штабом документам. Среди последних были и такие, в которых делались ссылки "на подлинные австрийские документы". Таким образом, по тем или иным причинам в Вене стало известно о предательстве в собственном стане, причем на самом высоком уровне. Нельзя исключить, что эта информация дошла до наследника престола Франца-Фердинанда.
   В складывающейся обстановке австрийцам необходимо было срочно пресечь деятельность тайного агента, работавшего на русских. Ответственность за эту операцию была возложена на руководство разведывательной службы Австро-Венгрии - Августа Урбанского /.../ и Макса Ронге /.../.
   Однако скоропалительные поиски шпиона не дали желательных результатов. Оставалось либо признать свое бессилие (что означало, если не отставку, то "перевод" по службе), либо найти "запятнанного" офицера и взвалить на него обвинение в шпионаже. И такой кандидат был найден. Чем располагали австрийские разведчики? Только вскрытым фактом противоестественных наклонностей Редля. Все остальное необходимо было фальсифицировать. /.../ После создания "улик" оставалось только подтолкнуть Редля к самоубийству (или убить его?), используя психологическое давление, угрозы разоблачить "преступную страсть", не доводя дело до суда. В данном случае грань между самоубийством и убийством довольно размыта. Ибо то, что случилось с Редлем можно рассматривать как убийство, "загримированное" под самоубийство и как самоубийство, впопыхах подготовленное австрийской разведкой. /.../ Редль ушел из жизни, сохранив за собою на многие десятки лет скандальную известность "русского шпиона". Но, убрав ими же сотворенного "агента", Ронге, Урбанский и Николаи не смогли лишить Россию подлинных источников разведывательных сведений. Сохранившаяся в Вене агентура продолжала добывать информацию. Русская военная разведка одержала верх в тайной войне".
   Не правда ли, здорово звучит? Особенно это: Русская военная разведка одержала верх в тайной войне!
  
   Алексееву почему-то не пришел в голову вариант, что это австрийская военная разведка целенаправленно обеспечила возможность русской получать подлинные разведывательные сведения, причем дело было даже не в тех новых (за которыми Самойло ездил в Берн), а в старых - которые раньше поступили в Россию по тем же прежним каналам, вовсе не разрушенным разоблачением и гибелью Редля!
   А вот как Ронге оценивает вопрос о том, кто кого победил (хотя Ронге, несомненно, врет в отношении Редля): "Редль, несомненно принес вред. Однако представление, возникшее у многих, что он является могильщиком монархии, преувеличено. Самое большое предательство - выдача плана развертывания против России - не принесло русским пользы, а наоборот, ввело их в заблуждение.
   Нечего было и думать об изменении плана развертывания, ибо развертывание тесно связано с целым рядом факторов. Русские хорошо знали это и вполне положились на данные Редля. Но когда подошли вплотную к войне и когда выяснилось, что нечего рассчитывать на Румынию, на которую прежде рассчитывали, то было обнаружено, что при сосредоточении наших войск правый фланг северной армии был слишком открыт и потому начальник генштаба решил отодвинуть сосредоточение за р. Сан и Днестр. Русские ничего об этом не знали. Им неизвестны были даже некоторые изменения, внесенные после 1911 г., как об этом впоследствии сообщил ген[ерал Ю.Н.] Данилов в своих мемуарах. Они считали, что 3-й корпус, начальником штаба которого был Редль, войдет в состав 3-й армии в Галиции, тогда как в действительности он был направлен против Сербии. Это подтверждает тот факт, что Редль не имел ни соучастников, ни последователей. Он был единственным доверенным лицом России".
   Итак, Россия действовала исходя из плана, добытого разведкой, только, конечно, не от полковника Редля, который не был единственным доверенным лицом России, поскольку вообще не был доверенным лицом России (в этом Алексеев, конечно, прав!), а от агента N 25! А вот австрийский начальник генштаба (тот же Конрад!) действовал, исходя из некоторого иного плана, так и оставшегося неизвестным русским, пока дело не дошло до практического столкновения сторон.
   Примерно о том же свидетельствует и многократно цитировавшаяся вполне современная публикация, разумеется ссылающаяся на того же Редля, выдавшего план русским: "неожиданно для противника в момент начала войны австрийские армии оказались на 100-200 км западнее ранее предполагаемых позиций. Из-за этого российскому командованию удалось в достаточной мере уяснить обстановку на фронте только к середине августа, а вначале войны - потерпеть два неприятных поражения в битвах под Красником и под Комаровом. Российские генштабисты уже после войны сделали такой анализ: "Слепо доверившись купленному у полковника Редля плану стратегического развертывания австрийской армии, императорский Генеральный штаб полностью просчитался.  Обладая богатым информационным материалом о совещаниях австрийского Генштаба под руководством его начальника Конрада фон Хётцендорфа, в российском штабе считали, что располагают сведениями, в полной мере достаточными для достижения стратегического успеха". Но "основные силы австрийцев избежали удара". В конечном счете, сведения Редля "принесли больше вреда, чем пользы". (По иронии судьбы этот успех [чей?] стал известен лишь задолго после войны благодаря публикациям научных работ российских военных.)"
   Ну и кто же при этом выиграл?
  
   При оценке эффективности действий разведки необходимо учитывать не только то, как ловко и своевременно добыла она те или иные секреты, но и то, насколько это практически полезно было использовано затем в дипломатической борьбе или непосредственно на полях боев. Исходя из этого мы и можем выступать в роли арбитров при решении спора о победителях в давно прошедших столкновениях разведок.
   Первая Мировая война в принципе не могла закончиться военной победой какой-либо из сторон. Мы об этом неоднократно писали, но это так пока и не произвело (судя по откликам) никакого впечатления на читателей. Заметим, кстати, что такой исход можно расценивать и как кошмарный провал всех разведок без исключений, начисто не предусмотревших подобные перспективы развития событий.
   Тем не менее, существовал все-таки шанс, что война могла завершиться еще в 1914 году. В первые месяцы войны произошло много всего: немцы захватили Бельгию и значительную часть Франции, русские потерпели поражение от немцев в Восточной Пруссии, но вторглись в Карпаты. Но ничто из этого никак не повлияло на конечные итоги войны. А повлиять на них могли бы два события, если бы они произошли осенью 1914 года: одно - занятие немцами Парижа, другое - занятие русскими Будапешта и Вены.
   На практике, повторяем, не произошло ни того, ни другого. Если бы произошло и то, и другое, то это не дало бы решающего перевеса ни одной из сторон, но, очень вероятно, ускорило бы мирные переговоры и завершение войны - без тех политических и социальных катастроф, какие происходили с 1917-1918 годов.
   Если бы произошло только одно из этих событий (захват Парижа или захват Вены и Будапешта), то это могло произвести громадное политическое и психологическое впечатление - и немедленно повлиять на все последующее, также, разумеется, приблизив конец войны.
   Париж в контексте нашего анализа нас сейчас не интересует. А вот тот факт, что Австро-Венгрия могла быть и была в 1914 году только обороняющейся стороной (не в смысле инициативы развязывания войны, а в смысле соотношения сил с Россией), но, тем не менее, не потерпела решающего поражения - это и был в определенной степени результат происшедшего столкновения разведок.
   Так кто же из них победил?
  
   Понятно, что версия Алексеева нуждается в коррекции. К тому же и он исходил из кажущегося очевидным факта, что Редля легко было запутать в обвинениях потому, что он был гомосексуалистом. А вот это-то, повторяем, вовсе не факт, а если и факт, то почти никто (судя по опубликованным сведениям) не мог и не должен был этого подозревать до самого конца мая 1913 года.
   Откуда вообще взялся этот гомосексуалистский след в деле Редля?
   Мы начнем издалека рассказ о том, кто был первым по счету гомосексуалистом, возникшим в деле Альфреда Редля: с истории изгнания из Вены упоминавшегося российского военного атташе полковника М.К. Марченко. Об этом рассказывает Макс Ронге:
   "В ноябре 1909 г. контрразведывательная группа узнала, что один австриец продал военные документы итальянскому генштабу за 2 000 лир. Его фотография, на фоне памятника Гете в Риме, попала на мой письменный стол. Он был опрзнан как служащий артиллерийского депо Кречмар и вместе со своей любовницей был поставлен под надзор полиции, чтобы в надлежащий момент уличить его и его сообщников. Однажды он вместе с русским военным атташе полковником Марченко появился на неосвещенной аллее в саду позади венского большого рынка. Очень скоро выяснилось, что Кречмар состоял на службе не только у итальянцев и русских, но также и у французов.
   Моим первым намерением было отдать приказ об его аресте при ближайшем же свидании с Марченко. В этом случае последний оказался бы в неприятном положении, будучи вынужденным удостоверить свою личность, чтобы ссылкой на свою экстерриториальность избавиться от ареста. Но это намерение не было осуществлено вследствие сомнений полиции в исходе этого предприятия, а также вследствие опасения неодобрительной оценки министерства иностранных дел. Таким образом, 15 января 1910 г. вечером был произведен обыск у Кречмара и у его зятя, фейерверкера. Военная комиссия, разобрав найденный материал, установила, что Кречмар оказывал услуги по шпионажу: начиная с 1899 г. - русскому военному атташе, с 1902 г. - Франции и с 1906 г. - итальянскому генштабу, причем заработал только 51 000 крон. За большую доверчивость к нему поплатился отставкой его друг - управляющий арсеналом морской секции, его тесть - штрафом за содействие и 5 офицеров артиллерийского депо - отставками и штрафами.
   Весьма опечаленный в свое время инцидентами, виновниками которых были наши агенты, граф Эренталь отнесся к инциденту с Марченко очень снисходительно. Он лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что желателен уход полковника Марченко в отпуск без возвращения его в Вену. Марченко не отнесся трагически к инциденту, прибыл даже на ближайший придворный бал, где, конечно, не был удостоен "внимания" императора Франца Иосифа.
   Взамен Марченко мы получили в лице полковника Занкевича столь же опасного руководителя русской агентуры".
   По официальным данным Марченко убыл из Вены 2 сентября 1910 года (может быть, уехал существенно раньше), а полковник Занкевич прибыл 5 октября того же года. Вот этому-то персонажу и предстояло сыграть грандиозную историческую роль, по сей день не сделавшую его знаменитым.
   Остановимся поэтому на основных фактах его биографии.
  
   Михаил Ипполитович Занкевич родился 17 сентября 1872 года, в 1891 году окончил Псковский кадетский корпус, а в 1899 году - Николаевскую академию Генерального штаба. С 1903 года - на военно-дипломатической работе, причем сразу - помощником военного атташе в Вене. В 1905-1910 - военный атташе в Румынии, с 1910 (как упоминалось) и до 1913 (как будет подробно рассказано) - в Австро-Венгрии.
   Участник Первой Мировой войны: командир 146-го пехотного полка (март 1915 - май 1916), начальник штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии (май-июль 1916), генерал-квартирмейстер Генштаба (июль 1916 - февраль 1917), начальник военной охраны Петрограда (февраль - апрель 1917) - соратник генерала Л.Г. Корнилова, бывшего тогда начальником Петроградского военного округа - в самые первые, самые шалые недели революции, вплоть до знаменитого "Апрельского кризиса" - с учатием еще не осмелевшего Ленина.
   Представитель русской армии во Франции (сменил генерала Н.А. Лохвицкого) и одновременно замещал военного агента (атташе) генерала А.А. Игнатьева (июль 1917 - декабрь 1918) - до самого конца Первой Мировой войны.
   В Белом движении: с июля 1919 (прибыл из Франции) в штабе Русской армии Колчака (генерал-квартирмейстер), начальник штаба группы Северных (1-й и 2-й) армий генерала Лохвицкого (август-октябрь 1919), начальник штаба Ставки Главнокомандующего Русской армией адмирала Колчака (ноябрь 1919 - январь 1920) - это уже самый разгром колчаковцев в Сибири.
   С февраля 1920 его биография странным образом раздваивается: по одной версии - попал в плен к красным, содержался в Покровском лагере ГУЛАГа, затем расстрелян; по другой версии (подтвержденной свидетельствами знакомых автору стариков) с двадцатых годов жил во Франции, похоронен в Париже не то 14 апреля, не то 14 мая 1945 года. Может быть, он не был расстрелян, а бежал от большевиков, однако в этом последнем варианте почти наверняка ценой вербовки в советскую разведку, агентом которой стал и его коллега граф Игнатьев, но подтверждений этому пока что не имеется.
   В любом варианте, биография - что надо!
   Такой она складывалась и в Вене в 1910-1913 годах.
  
   Весной 1913 года в Вене разразилась целая серия грандиозных скандалов, связанных с разведками.
   Первый случай, по всей вероятности, упоминался Батюшиным в приведенном выше фрагменте - без упоминания имени героя. Его называет Ронге: "Весной 1913 г. мне предложили купить секретные сведения о германской мобилизации. Я сейчас же вошел в контакт с моими германскими коллегами по службе и общими усилиями удалось открыть источник этого предательства в лице одного писаря штаба крепости Торна по фамилии Велкерлинг. Наша дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, и это позволило познакомиться с широким масштабом предательства Велькеринга. После переворота один офицер русской разведки подтвердил, что этот писарь был ценнейшим агентом России. Это дело осталось в тени благодаря почти одновременному раскрытию поразительного случая в нашем лагере" - Ронге имеет в виду дело полковника Редля, но здесь он кривит душой хотя бы в том, что еще раньше разразился гораздо более звучный скандал, нежели с писарем из Торна.
   Об этом также пишет Ронге, стараясь не объединять данный эпизод с делом Редля. Упоминаемый подполковник П.Л. Ассанович - российский военный атташе объединенно в Дании, Швеции и Норвегии с декабря 1912 (сменил упоминавшегося графа А.А. Игнатьева) по апрель 1914 года.
   Итак: "русский шпионаж протягивал свои щупальцы против центральных держав и из-за границы. При поддержке некоего Гампена в Копенгагене, полковник Ассанович развил энергичную деятельность из Стокгольма. Один из агентов Ассановича, русский, некий Бравура, завербовавший венгерца Велесси, впервые со времени моего пребывания в разведывательном бюро генштаба привел в движение венгерские суды. У них было мало практики, поэтому им понадобилось три недели, чтобы разыскать Бравура, несмотря на то, что им неоднократно помогал офицер разведывательной службы в Будапеште. Едва успели арестовать Бравуру, как в венгерских газетах тотчас было опубликовано все это дело со всеми подробностями, которые могли выясниться только из протоколов суда. Как слабо власти держали прессу в своих руках, выяснилось во времена кризиса. Венгерский премьер-министр не осмелился даже выступить против разглашения военной тайны, опасаясь обратных результатов".
   Невозможно понять из самого приведенного текста истинный смысл последних трех фраз; это возможно лишь при привлечении дополнительной информации, проливающей извне свет на какие-то обстоятельства, о которых хочет, но не может поведать сам Ронге. В связи с этим же он старается не сопрягать эти события с разгромом шпионской сети, руководимой Занкевичем, о котором рассказывает несколько отступя.
   На самом деле текст Ронге содержит основания для достаточно простой разгадки. Эту разгадку дает следующий фрагмент: "Один шпион Гампена, финляндец Ян Коп-кен, работавший под разными фамилиями, был арестован в Аграме. В Кроации и Славонии шпионы подлежали военному суду, причем за эти преступления полагалась смертная казнь. Приговор не вызвал никакой сенсации, однако он не был приведен в исполнение, а заменен 16 годами тюремного заключения".
   Понятно, что произошло: Ян Копкен, агент Ассановича и Гампена, оказался арестован в Аграме (это может случиться с любым шпионом - в этом мы согласны с Батюшиным). Ни деятельность Копкена, ни заурядный смертный приговор ему не вызвали особого интереса контрразведчиков в Вене, а зря, потому что затем ситуация вышла из-под контроля.
   Копкен накануне казни проявил вполне понятную инициативу (это нередко происходит с осужденными на казнь) и вступил в сделку с властями, обещая в обмен на сохранение жизни сделать сенсационные разоблачения - и кто-то из власть имущих в Аграме пошел на этот компромис, имея в виду пользу для дела и для собственной карьеры. В результате и произошел обвал: арест в Будапеште Николая Бравуры и его подельников. Вот тут-то, вероятно, контрразведка в Вене всполошилась, и даже, возможно, в течение трех недель кто-то из ее офицеров успешно препятствовал аресту Бравуры. Но это не слишком помогло!
   Тот же Копкен или кто-то из арестованных в Будапеште пошел на дальнейшие шаги в том же направлении - и произошел новый обвал: арест сети в Вене, руководимой самим Занкевичем, причем будапештские газеты сразу разоблачили какие-то секреты, подтвердить которые не поднялась рука у Ронге даже через 17 лет!
   О последующих арестах в Вене Ронге пишет так: "Долгое время наши наблюдения за русским военным атташе в Вене полк[овником] Занкевичем не давали результатов. Но потом разоблачения последовали одно за другим.
   Начиная с марта 1913 г., группа контрразведки генштаба, венское полицейское управление и командование военной школы следили за братьями Яндрич, из которых один, а именно Чедомил, был обер-лейтенантом и слушателем военной школы, другой же, Александр - бывший лейтенант. Одновременно возникли подозрения против лейтенанта Якоба. Наши наблюдатели установили, что в квартире окружного фельдфебеля в отставке Артура Итцкуша появляется полковник Занкевич. После третьего посещения им Итцкуша, против последнего было начато следствие. В начале апреля уже не было больше сомнений в том, что все эти нити вели к Занкевичу, сумевшему завлечь в свои сети также и отставного полицейского агента Юлиуса Петрича и железнодорожного служащего Флориана Линднера. Лица, замешанные в шпионаже, были арестованы, и мне было приказано сообщить об этом министру иностранных дел. Граф Берхтольд от изумления "превратился в соляной столб", и когда я кончил свой доклад, он долго молчал. Занкевич поступил подобно своему предшественнику. В качестве трофеев он увез с собой в Россию агентурные донесения обоих Яндрич и прочих упомянутых лиц, а также многое другое".
   И вот теперь то решающее признание, которое все же рискнул сделать Ронге (о втором, на которое он не решился - несколько ниже), но на которое до сих пор никто не обратил ни малейшего внимания: "В наши руки попали два его [Занкевича] помощника, Беран и Хашек, которым он предложил отправиться в Стокгольм за получением вознаграждения. Беран имел задание обследовать округ 8-го корпуса в Праге и сообщить результаты этого обследования непосредственно в Петербурге. Беран уверял, что он не виноват, и объяснял свое знакомство с полк[овником] Занкевичем развратными привычками последнего, для удовлетворения которых он искал знакомства с одним офицером, а Беран ему в этом помогал. В приговоре суда было указано, что Занкевич навряд ли искал бы для своих развратных привычек офицера из высшего командного состава".
   Раскройте глаза и прочтите еще раз то, что тут написано: Занкевич - гомосексуалист, и это первый по ходу дела гомосексуалист, который возникает в деле полковника Редля, на связь с которым Занкевич послал своего помощника Берана, только вот зачем и почему?..
   Но ведь это же радикальнейшим образом меняет всю картину того, что же происходило в Вене и в 1913 году, и в более ранние годы!
  
   А вот и второй важнейший факт, который не решился упомянуть Макс Ронге. За него это сделал российский журналист Валерий Ярхо, опубликовавший в августе 2003 года (пора! уже пора!) в журнале "Огонек" статью о полковнике Редле и о шпионских играх в Будапеште и в Вене весной 1913 года.
   Мы не знаем, какими первоисточниками пользовался Ярхо (довольно неприятно, что он неправильно пишет фамилию российского военного атташе в Вене и допускает ряд других погрешностей такого же характера), но все приведенные им сведения достаточно прочно стыкуются со всей иной информацией, имеющейся об этом знаменитом деле.
   Ярхо, в частности, пишет: "...Первые сведения о провале русской разведывательной сети в Австро-Венгрии докатились до России в начале апреля 1913 года, когда было получено сообщение, что "русский военный агент", как тогда называлась должность военного атташе, М.И. Зенькевич спешно отбыл из Вены в Петербург. Отъезд был столь стремителен, что проходил с нарушением дипломатического протокола: не был поставлен в известность даже австрийский МИД. Бежать Зенькевича, руководителя разведывательной сети в Австро-Венгрии, побудил арест австрийской контрразведкой в Будапеште русского резидента Николая Бравуры /.../.
   Среди арестованных офицеров особенно выделялись хорваты братья Ядрич. Оба сделали блестящую карьеру, старший брат, полковник, служил в австрийском Генеральном штабе, младший был воспитателем кадетского корпуса в Вене, где обучались дети военной элиты. Братья передали в распоряжение агентов русского Разведывательного бюро планы новейших крепостей на австро-русской границе, укрепленных районов Львова и Кракова, всей военной инфраструктуры приграничья. Полковник Ядрич привлек к работе на русскую разведку сына своего командира, генерала Конрада фон Генцендорфа. Фон Генцендорф-младший ходатайствовал о Ядриче перед отцом, а тот поручал полковнику важные задания, которые полковник образцово выполнял, что весьма способствовало его карьерному росту и одновременно открывало доступ к самым секретным документам, которые он беззастенчиво копировал. Чины контрразведки, производившие обыск в доме младшего фон Генцендорфа, испытали шок, когда в обнаруженном тайнике помимо секретных бумаг, подготовленных для передачи, нашли и русский паспорт, выписанный на имя хозяина. Там же была найдена и приличная сумма денег: дружбу с разведкой деликатно подогревали материально, и от Ядрича фон Генцендорф-младший получил свыше 150 тысяч крон. /.../
   Разоблаченных русских агентов судили военным трибуналом. Старший из братьев Ядрич получил двадцать лет крепости, младший - четыре года. Что стало с Бравурой, доподлинно неизвестно".
   Несмотря на все возможные погрешности в этом тексте, понятно, что примерно то же должны были публиковать будапештские газеты весной 1913 года, повергая в ужас и генерала Конрада, и всех его помощников и приближенных, настораживая и вызывая удивленное внимание недоброжелательных наблюдателей - включая Франца Фердинанда.
   Это было подлинной катастрофой для Конрада и всей его партии, и катастрофу эту нужно было ликвидировать самыми энергичнейшими мерами, считаясь лишь с тем, насколько они целесообразны.
   Теперь всю историю скандала с полковником Редлем можно пересмотреть с самого начала.
  
   Разумеется, никаким русским агентом Редль не был - об этом нет ни малейших данных. Если Занкевич и послал к нему некоего Берана (зачем - мы рассмотрим ниже, но не сразу), то последний, скорее всего, до Редля не добрался, будучи арестован.
   Зато Рооп, давший старт всей операции с будущим агентом N 25, почти наверняка был завербован в Вене австрийской разведкой. Не случайно он нашел подходящего лопуха - Самойло, с которым был знаком с детства, который ему поэтому доверял и который был способен без сопротивления заглотнуть ту наживку, которую ему услужливо подсовывали через Роопа. Последний, будучи членом почтенного потомственно военного семейства обрусевших немцев, наверняка залетел по молодости в какую-то неприятную историю в Вене, за что ему и пришлось расплатиться рядом предательств собственных агентов (уж не без этого!) и созданием прочного канала, по которому австрийский Генштаб мог закачивать в Россию нужную дезинформацию, что и происходило до весны 1913 года и успешно сработало в августе-сентябре 1914, но потом все равно никому никакой пользы не принесло. Роопа же австрийцы отпустили от греха подальше - его трудно было бы эксплуатировать в дальнейшем, не подвергая риску сотрудничество с Самойло, которого успешно использовали вслепую - любимая манера действий, принятая у разведчиков.
   Имел ли отношение к этому в 1903-1909 годах Редль - неизвестно. Если имел, то должен был работать под полным контролем собственного Генштаба - ведь дезинформация, обладающая чертами совершенно подлинной информации, чрезвычайно сложная и взаимоопасная вещь, разрабатывать которую должны генштабисты чрезвычайно высокого уровня, а брать на себя всю ответственность за нее должен сам начальник Генштаба, которым, напоминаем, с 1906 года был Конрад.
   Редль хорошо играл в такие игры. Но, как и указывал Батюшин, тут легко войти в азарт, обзавестись самомнением, увлечься почти даровыми деньгами, недоступными для полного контроля со стороны собственного начальства. Повадился кувшин по воду ходить...
   Редль, ударившийся с 1907 года в добывание богатства, стал, несомненно, постепенно терять уважение коллег и начальства и сползать на роль не самого желанного партнера для совместных действий. К тому же он изначально оставался чужаком для венских аристократов, а его карпаткое происхождение и воспитание объективно толкали его к стронникам Франца Фердинанда и его триединой монархии, автоматически отталкивая от Конрада и его единомышленников. А уж межпартийная грызня чревата большими склоками, подлостями и соглядатайством, чем даже международный шпионаж! Почитайте историю КПСС, особенно - дореволюционного периода: это же кошмар!
   К тому же еще и гомосексуализм - как ни скрывал его Редль, но где-то и в чем-то он проявлялся перед коллегами - те же были профессионалами! Это качество не считалось злом в мире богемы, у скучающих аристократов и при вынужденной изоляции от женского общества - в военных школах и казармах. Но он мог оказаться и поводом для странных и опасных связей - и не очень-то должен был приветствоваться в разведке.
   Хотя, с другой стороны: кто же будет развращать молодых мальчиков, равно как и юных девочек, которых затем нужно подсовывать под подходящие объекты для вербовки, шантажа и просто ловкого выуживания сведений? Ведь не доверять же это обучение посторонним специалистам!
   Так или иначе, но перевод в штаб Пражского корпуса был не только формальным продвижением по службе, но и определенной ссылкой в провинцию - по крайней мере с самого переднего края противоборства разведок.
   И тут, почти одновременно, начали развиваться два параллельных и почти независимых сюжета: с одной стороны, в Вене появился российский военный атташе, в какой-то момент идентифицированный как гомосексуалист (произошло ли это еще до 1905 года или только незадолго до 1913 - не так уж принципиально!), и следовало не торопясь и основательно прибирать его к рукам; с другой стороны - решительно и толково использовать другого, уже завербованного негласного агента, даже не подозревающего об этом - Самойло, которому нужно было закачать самые важные, самые полезные ложные планы, и сделать это точно вовремя: совсем незадолго до настоящей решительной войны.
   Вполне вероятно, что Редль находился у колыбели и одного, и другого дела, но теперь они продвигались уже без его решающего участия!
   Пауза в деятельности агента N 25 в 1911 году - совсем не случайна: международная обстановка была такой, что общеевропейская война, казалось бы, отодвигалась на неопределенный срок - никто из руководителей европейских держав не проявлял непреклонного желания двинуться в настоящий бой в постоянно возникающих конфликтах (столкновения из-за Марокко и другие подобные шалости!). Зато этот год чрезвычайно урожаен на заработки Редля: значит, он зарабатывал совсем на другом!..
   А вот 1912 год и весна 1913 - это время Балканских войн - и все пушки в Европе были снова расчехлены! Тут-то и наступило время закачать через Самойло нужную информацию - война уже стояла у порога!
  
   Вот теперь задумаемся, а каким наилучшим образом можно было обеспечить вербовку Занкевича на его гомосексуализме - с учетом практических возможностей Урбанского, Ронге и прочих, их технических возможностей и в общем понятных психологических наклонностей? Действовать-то нужно было наверняка, не давая возможности уйти от неопровержимых разоблачений, угрожающих в случае сопротивления принуждению к измене!
   Понятно, что до совершенства (в пределах техники того времени) ими была доведена съемка скрытой камерой - это основной конек Редля и его учеников, которого еще не приучились бояться (ввиду новизны этого дела) все прочие, в него непосвященные. Поэтому Занкевича нужно было снимать, снимать и снимать - и можно было с этим не торопиться, подбирая целый альбом!..
   Но что же именно следовало снимать по сюжету? В этом-то и состоит едва ли не основной вопрос всей нашей книги!
   Понятно, что нужно было суметь снять сцены откровенно сексуального характера, имеющие абсолютно недвусмысленное значение. Но это вовсе не гарантирует успеха!
   Что будет, если при предъявлении таких фотографий тот же Занкевич просто рассмеется в лицо? Ведь он мог потом просто в отставку подать - все же лучше, чем стать шпионом! А может быть его даже и простят, если он покается перед своим начальством: начальники - ведь тоже люди, а в гвардейских петербургских казармах гомосексуализм не был редкостью - даже среди великих князей, руководивших целыми военными отраслями! А быть может Занкевич уже и имеет таких покровителей, которые сквозь пальцы смотрят на его шалости?! Как об этом узнаешь в Вене?
   Нет, нужно действовать наверняка! И тут вполне оказывается полезен Редль: он еще как бы свой, а в то же время - уже не свой. Совсем своего замазывать в такую провокацию - вовсе неэтично: при разоблачении подобной роли карьеру уже ему не сделать - слишком все это грязно и неприлично. А вот не со своим можно так поступить!
   И тут должна была родиться простая и гениальная своей простотой неотразимая комбинация: один молодой любовник на двоих. И эту комбинацию можно развивать на фотографиях во всех направлениях и со всеми вариациями. Вот Редль с молодым человеком в постели, а вот с ним же - Занкевич; вот вполне одетый Редль на ступеньках Венской оперы с тем же молодым человеком, тоже, конечно, одетым, а вот с ним же на тех же ступеньках - уже Занкевич. А вот они все трое вместе в какой-то массовой сцене, вроде бы знакомы, а может - незнакомы; но вокруг вполне узнаваемые люди, которые могут подтвердить при необходимости: да, это мы, а этих людей знаем в лицо или даже по имени - и неоднократно видели вместе. А вот и тот же молодой человек в кабинете у какого-нибудь Ронге - докладывает непосредственному начальнику. Можно было бы сделать и фотомонтаж - все трое голые в обнимку: если попадутся две-три фальшивые карточки из тридцати, да еще и искусно изготовленные, то никакая экспертиза этого не поймает, да никто такую экспертизу и проводить не будет: сразу все ясно!
   Наснимать всего этого можно было видимо-невидимо, особенно если сам молодой человек - толковый, понимает, что от него требуется, и полностью в курсе общей цели операции. Время позволяло долго и упорно следовать по этому пути - и насобирать материал, который убедит любого и каждого: Занкевич не только гомосексуалист, но и шпион, поскольку состоит в долговременной интимной связи с настоящими австрийскими контрразведчиками!
   Вот с этим не побежишь жаловаться к собственному начальству: никакое начальство ничему уже не сможет поверить, узрев такие картинки, а просто предложит по-дружески застрелиться, не то и само застрелит!..
   И вот такая блестящая задумка лопнула в одно прекрасное мгновение!..
  
   В начале 1913 года на австрийскую контрразведку обрушились, как уже говорилось, настоящие катастрофы.
   Сначала, действительно очень вероятно, поспели сведения из России, что там появились австрийские оперативные планы - и немцы забили понятную тревогу. Объяснять же им, как обстоит дело, крайне нежелательно: может пропасть вся работа, если устраивать международные дискуссии о качестве дезинформации, переданной в Россию. Здесь, в Австрии, знают об этом всего два-три человека, не считая операторов, которые разрабатывали детали общего плана неведомо для чего; может быть - для военных игр, как и предлагал Батюшин! Там, в России, уже раструбили об удачной добыче военных планов. Тут, в Германии, тоже не будут так хранить чужие секреты, как свои собственные.
   Нужно было чем-то решительно прекратить все дискуссии: показать, например, кому-нибудь из немецкого руководства фотографии голого Занкевича и объяснить, что мы, мол, всю российскую разведку вот так же держим!.. И подействует: замолчат и на нервы действовать не будут: авторитет австрийцев будет неколебим; сами немцы будут совсем другие шумы поднимать, чтобы окончательно русских запутать!
  
   Но не дошло еще до этого дело, а уже новая беда приключилась: разоблачение юного Конрада!
   Это была страшная вещь, угрожающая падением всей военной партии в Австро-Венгрии - ввиду возможной позорной отставки ее вождя, а вожди на улице не валяются и на деревьях не растут.
   В чем бы ни был конкретно виноват юный отпрыск начальника Генштаба, но папашу он подвел невероятно! Не ради него, а ради его отца следовало делать вид, будто и сынок не дурак и не шпион, а только притворяется таковым, чтобы контрразведке помогать. А может быть, так оно и на самом деле было?
   Но и тут, в любом варианте, следовало иметь успехи этой контрразведки, потому что помощь явно безнадежной деятельности - это вовсе не оправдание!
   И успехи эти нужно было немедленно добывать!
  
   Вот тут-то и случилась совсем настоящая катастрофа: беседа с Занкевичем произошла слишком быстро и неподготовленно - и не дала нужных результатов.
   Занкевич на карточки посмотрел, ухмыльнулся - и укатил из Вены! Да еще и послал Берана в Прагу - то ли присмотреться к Редлю, то ли вербовать его, раскрыв ему глаза на поведение его начальства - и обещая гарантировать всю поддержку всей мощнейшей России! Хорошо, что Беран туда не доехал - по дороге арестовали!
   Сам же Занкевич выкинул столь же простой трюк, как Корейко, сбежавший от Остапа Бендера. Как будешь шантажировать жертву, если ее просто не догнать?
   Послать вдогонку начальству Занкевича всю эту пачку фотографий? Но это же расписаться в том, что вербовка сорвалась! Это даст наилучшие оправдания Занкевичу, какие только возможны в этой непростой для него ситуации. Притом такой демарш поставит крест и на дальнйших попытках его завербовать, и в чем тогда выигрыш - в сломанной судьбе одного полковника? Оставаться ждать, надеясь, что он просто сбежал (предлогов в связи с арестом Бравуры и прочих у него хватало), и не решится каяться перед начальством, а потом, позднее, опять в руки попадется, как попался тот же Корейко снова тому же Остапу Бендеру - и вынужден был отдать ему миллион!
   Но времени-то ожидать новой встречи с Занкевичем абсолютно не было!
  
   Оставался один выход: всю эту пачку компрометирующих фотографий обрушить на противоположный конец этой ложной преступной связи.
   Если по первоначальному плану русскому разведчику Занкевичу предстояло стать предателем и австрийским агентом, но неразоблаченным, чтобы этой акцией покрыть все действительные и мнимые провалы австрийской разведки, то теперь уже австрийскому разведчику Редлю предстояло стать предателем и российским агентом, но разоблаченным, чтобы этой акцией покрыть все действительные и мнимые провалы австрийской разведки.
   Во всей этой схеме, правда, было слабое логическое звено: скомпрометированными все-таки были во всех вариантах оба полковника - и оба должны были избегать столь высокой цены за вербовку оппонента. Именно это, по-видимому, и почувствовал вовсе не глупый Занкевич - и увидел-таки шанс в том, чтобы наладить контакты с Редлем, образовав с ним единый фронт. При таком повороте дела решающая роль отводилась уже третьему участнику операции: его свидетельские показания вносили ясность во всю эту историю и обнажали намерения сторон.
   Поэтому значение этого персонажа становилось просто колоссальным после смерти Редля и бегства Занкевича, разбираться с которыми высшее австрийское начальство уже не имело возможности.
  
   Контрразведчикам приходилось действовать с максимальной осторожностью.
   Можно было бы, казалось бы, прямо сразу представить труп застрелившегося, повесившегося или утопившегося Редля - вместе с этой пачкой фотографий - и дело было бы сразу в шляпе! Но нет: такая внезапность насторожила бы начальство: с чего бы это вдруг столь прожженному преступнику замучиться совестью и самоубиться?
   Следовало провести более естественное, хотя и быстрое разоблачение давнишнего сотрудника собственной разведывательной организации, да еще и отвести при этом определенную роль германским коллегам, чтобы и последние уверились, что у австрийцев все в порядке.
   И едва отъехал поезд, увозивший из Вены в Петербург бежавшего Занкевича, как почти сразу отправилось письмо из Вены в Берлин, не лежавшее, конечно, месяц (или сколько там тогда было положено?) на Венском почтамте неполученным, потому что никто даже и не знал, что его нужно забирать. В нем лежали русские деньги и записка со знаменитыми шпионскими адресами, чтобы уж никак на почтамте в Берлине не пропустили его без проверки. Хотя такое письмо и выдавало чрезвычайный непрофессионализм отправителя, вызывающий законное недоумение. Батюшин, например, по этому поводу написал: "Для отправки писем своим агентам я широко использовал услуги начальников шести пограничных железнодорожно-полицейских отделений - в Граево, Млаве, Александрове, Калишае, Сосновицах и Границах, которые лично или через доверенных лиц опускали мои письма в соответствующих государствах, для чего у меня имелся запас их почтовых марок. Этим же способом я отправлял притом в простых письмах из разных заграничных городов деньги своим агентам - исключительно в валюте той страны, где они проживали. Мне всегда была не по душе корреспонденция "до востребования" с денежными к тому же в нее вложениями, так как и она сама своими адресами и ее получателями невольно мозолила глаза почтовым чиновникам.
   Генерал Ронге в своей книге /.../ очень подробно описывает, как такой первоклассный агент австро-венгерской службы полковник Редль попался только потому, что сношения с ним велись письмами "до востребования" с денежными вложениями в русской валюте. Долго лежавшее на почте письмо дало повод не только обратить на него внимание, но даже и вскрыть его, что в связи с деньгами в русской валюте повело к установлению наблюдения за его получателем и раскрытию полковника Редля".
   Позднее это письмо никак не могло попасть в руки Редля: он прекрасно понял бы, что это - провокация, и отнесся бы к письму как к попавшей в руки ядовитой змее. Поэтому ему прислали совсем другие письма, сообщив ему о них по какому-то из тех каналов, через которые он получал деньги за собственную торговлю документами.
   Но взять Редля на почте не удалось: он проявил осторожность и быстро улизнул, предварительно наняв такси и оставив его стоять с включенным мотором. Но и это могло бы не сработать, если бы не произошла вполне очевидная вещь: сыщики, которые должны были его схватить, остолбенели, узнав своего бывшего начальника - и дали ему скрыться, хотя и проследили за ним.
   Это было неизбежной накладкой: нельзя же было объяснять заранее рядовым контрразведчикам, на кого именно ведется охота! Вот эпизод с ножичком или футляром может быть и случился по-настоящему, а может быть был просто придуман - он уже не имел никакого значения. Обрывки квитанций, якобы выброшенные Редлем, сфабриковать было еще проще.
   Редль, заметивший слежку, был очень нервен в своем разговоре с другом-прокурором - и сыграл в этом наруку своим преследователям, но ни в чем конкретном все же не сознался. Еще бы: он не был невиновен и много наворовал, но не мог знать, какие обвинения ему захотят предъявить!
   Допросам его наверняка не подвергали, а просто убили. Никаких признаний от него не требовалось: вот теперь преследователи получали неопровержимую возможность имитировать обнаружение у Редля пачки фотографий, которыми его якобы шантажировал Занкевич - и никакой Франц Фердинанд не имел возможности негодовать, что убили или довели до самоубийства не того человека. Именно того, кого надо, но только не нужно было это демонстрировать публике - ни к чему были скандалы с Занкевичем и его хозяевами, погубившими ранее верного и надежного австрийского разведчика.
   Однако контрразведке, точнее - Генштабу, требовался именно скандал.
   Он-то и был вполне определенным вкладом в грядущие события.
  
   Фарс со слесарем в Праге был наверняка разыгран в расчете на то, чтобы сделать историю с разоблачением общеизвестной.
   Это необходимо нужно было уже для успокоения русских, равно как и воскрешение агента N 25 через год после смерти Редля: русские должны были поверить, что разоблачение Редля не имеет отношения к их собственной агентуре, и вся прежняя информация ничем и никем не подпорчена. Это и дало возможность русским считать, что они добились победы и могут пользоваться ее плодами - так и шло дело вплоть до августа 1914 года.
   Зато теперь за них радуются Михаил Алексеев, Александр Колпакиди и иже с ними.
  
   Занкевич теперь мог не бояться этой пачки фотографий: для него она теперь была безопасна: Редль ведь был разоблаченным русским агентом, а Занкевич выглядел, естественно, - его совратителем. Неважно, что это произошло через постельные отношения, а сам Занкевич оказался очевидным гомосеком - у каждого свои недостатки!
   Зато вербовку Редля, хотя и не успевшего дать существенную информацию, как считали Рооп и Самойло и как не считали все остальные, нужно было считать победой русских разведчиков, в том числе - и Занкевича, а победителей в разведках не судят!
  
   Определенные проблемы создавал молодой человек - тот самый, третий на фото. Он был теперь, конечно, лишним свидетелем - и его, по законам жанра, следовало убить.
   Но сразу его убивать было нельзя: кто-нибудь, тот же Франц Фердинанд, мог бы потребовать его для допроса - и лучше было бы его представить для этого, а не то это вызвало бы излишние подозрения.
   С самого начала он, конечно, был проинстуктирован, как себя вести - и в его лояльности сомневаться не приходилось: он знал, что в разведке не шутят!
   Но пока Редль был еще жив, и было не известно, как же конкретно закончится все это дело, то лучше бы было этого молодого человека отправить куда-нибудь не очень далеко, и не очень близко: с одной стороны он должен был быть рядом, с другой стороны - быть недоступен для внезапного допроса, обрушивающегося на него - его нужно было успеть проинструктировать перед таким допросом или все же успеть организовать внезапный несчастный случай, если бы было сочтено слишком опасным представлять его на такой допрос по сложившейся ситуации.
   Итак, он должен был находиться, повторяем, где-нибудь неподалеку, лучше - за границей: для большей недоступности и изолированности, скажем - в Мюнхене, и пребывать под надежной охраной верных людей, обепечивающих невозможность его бегства по собственному произволу.
   По мере того, как текло время, а он никому так и не понадобился (ничего не известно о подобных дополнительных допросах!), у контрразведчиков снижалась заинтересованность и в нем, и в сохранении его жизни.
   Если он был достаточно умен, то должен был понимать, что едва ли ему удастся больше чем на год пережить Редля - его старшего партнера по любовным утехам, сознательно, хотя, может быть, и не добровольно, преданным его младшим партнером.
   У этого жалкого молодого человека не было, казалось бы, шансов прожить долгую жизнь или, тем более, войти в историю.
   Но он сам распорядился по-другому.
  
  
   Заключение. Ахиллесова пята Адольфа Гитлера.
  
   Напомним, что Гитлер отбыл из Вены 24 мая 1913 года, а поселился в Мюнхене у портного Поппа лишь 26 мая. У него, следовательно, имелось время куда-нибудь заехать по дороге, например - в Прагу.
   Обратим внимание и на то, что его квартирохозяин был не совсем обычным человеком: он владел французским языком и был ранее модным портным в Париже, вернувшись затем навсегда в Германию. Не совсем обычная судьба, заставляющая подозревать, что он был еще и кем-нибудь другим, например - разведчиком, вышедшим на покой.
   Это наблюдение подтверждается тем, что об этом хорошо знали его дети - и крайне осторожно и взвешенно делились информацией о том, что происходило с их семьей в 1913-1914 годах - даже спустя очень много лет после этого.
   Мы помним, что Мазер, общавшийся с этими детьми в 1966-1967 годах, был уверен в том, что неизвестный ему напарник Гитлера, поселившийся вместе с Гитлером в одной комнате с отдельным входом, выехал оттуда уже через несколько дней, не выдержав непрерывных разглагольствований Гитлера о Редле, о котором тогда писали газеты. Так вот, очень характерно то, что эти бывшие дети сочли необходимым не говорить Мазеру то, что они наверняка не могли забыть: этот молодой человек (ему было двадцать - на четыре года моложе Гитлера) жил вместе с Гитлером вплоть до 15 февраля 1914 года - и лишь затем покинул квартиру Поппов.
   "Но и в Мюнхене Гитлер по-прежнему оставался одинок. Вместе с Рудольфом Хойслером он снял комнату у портного Поппа /.../. Что могло связывать этих двух людей, остается неясным - впоследствии о Хойслере больше никто никогда не вспоминал. Его имя открыто только в результате новейших исследований. Сосед Гитлера был по профессии торговым служащим, позднее он стал Главным руководителем отделения НСДАП в Вене.
   Времяпрепровождение Гитлера в Мюнхене мало чем отличалось от его образа жизни в Линце и Вене. Не чувствуя в себе больше призвания к профессии художника, Гитлер продолжал однако рисовать только для того, чтобы заработать на кусок хлеба. Жена портного Поппа позднее вспоминала своего постояльца как чрезвычайно вежливого, но очень замкнутого молодого человека. "Иногда проходила целая неделя, а Гитлер так и не выходил из дома". Ни разу молчаливый квартиросъемщик не принял у себя гостя. /.../ Его талант живописца не получил дальнейшего развития. Рисунки оставались на прежнем уровне, менялись только мотивы: в Вене - церковь Карла, рынок сладостей, Старый город, в Мюнхене - Фельдхерхалле, Старая ратуша, придворный театр и пивоварня. Виды города - точные, правильные, но какие-то окаменевшие, бездушные, как и сам художник-чудак, опасающийся людей. /.../
   Скудные свидетельства немногих современников, знавших в те годы Гитлера, показывают, что и в Мюнхене он по-прежнему был неприметным существом, странным одиноким волком, таким же плоским и бесцветным, как и все его картинки".
   Понятно, что Гитлер был просто раздавлен тем прессом, каким оказались для него все обстоятельства его прошедших лет, а теперь все это походило на затянувшийся театральный антракт: ничего практически не происходило, но прошлые обстоятельства сохраняли над ним власть, хотя бы в лице Поппа и Хойслера, а будущее казалось неотвратимым, но пока ничем себя не проявляло.
   Едва ли можно поверить в недостаточную материальную обеспеченность Гитлера и его конвоира-компаньона, занимавшегося совершенно непонятно чем. Судя по приведенным описаниям, они вели предельно скромный образ жизни по сравнению с тем, когда Гитлеру, облаченному во фрак, приходилось коротать дни и вечера в Вене в обществе австрийских и зарубежных офицеров.
   В играх разведок, в которых тогда участвовал Гитлер, тысячами крон бросались если не каждую неделю, то каждый месяц, и ничтожной части подобных сумм, ассигнованных на существование двух молодых людей, должно было хватать не на месяцы, а на годы подобного существования.
   К тому же Гитлер, напоминаем, как раз в промежуток времени между тем, как ему исполнилось 24 года и прекратилась выплата ему сиротской пенсии (на которую, по мнению Феста, он не имел прав), и выездом из Вены, успел вытребовать себе через суд остатки этой пенсии - это было еще порядка 800 крон, которых, при его мюнхенском образе жизни, должно было хватать на целый год.
  
   Но сразу после Нового 1914 года режим ожидания неизвестно чего резко прервался.
   Оказалось, что еще 29 декабря 1913 года австрийская полиция просила мюнхенскую полицию установить местожительство призывника Гитлера:
   "Художник Адольф Гитлер, родившийся в 1889 г. в Браунау-на-Инне, - сообщали австрийцы, - 24 мая 1913 г. выбыл из Вены в Мюнхен. Просим Вас в порядке оказания помощи... сообщить нам, зарегистрировано ли там указанное лицо".
   10 января 1914 года мюнхенская полиция сообщает в Линц: "Разыскиваемый с 26.V. 1913 г. проживает по адресу Шляйсхаймер-штрассе, 34/III, у квартировладельца Поппа".
   Через 8 дней Гитлер получил от мюнхенской уголовной полиции повестку с указанием явиться 20 января в Линц на призывную комиссию.
   Гитлер отсылает в ответ в Линц целую декларацию, полную горестных подробностей, в том числе: "Я зарабатываю как свободный художник только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государственным служащим). Добыванию средств к существованию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налоговую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок, причем она скорее завышена, чем занижена, и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок".
   Гитлероведы не уточняют, чего же конкретно добивался Гитлер этим посланием. Поэтому не совсем ясно почему, но в ответ на это послание уже 19 января происходит вторжение полиции в квартиру Гитлера:
   "Сотрудники мюнхенской уголовной полиции доставляют Гитлера в австрийское консульство в Мюнхене /.../, где был составлен протокол. Мюнхенское консульство благосклонно поверило всем данным, которые сообщил о себе Гитлер, который, вероятно, явился с визитом в старом и измазанном краской костюме. Он рассказывал о своих болезнях и, по-видимому, сумел произвести довольно жалкое впечатление. В сообщении консульства было сказано: "По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные им в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также якобы страдает заболеванием, которое делает его непригодным к военной службе... Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непременно явиться 5 февраля в Линц на призывную комиссию... Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магистрат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельства дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге"."
   Немедленно отправлена телеграмма Гитлера с просьбой об отсрочке явки до 5 февраля - и не в Линц, а в Зальцбург. В ответ на нее ему телеграфно посылается повторное требование явиться 20 января в Линц, но Гитлер получает эту телеграмму лишь 21 января - о чем составляется подтверждающий протокол в консульстве.
   Снова повторяется телеграфная просьба о явке 5 февраля в Зальцбург. Вот уже на нее приходит положительный ответ из Линца.
   Наконец, 5 февраля наступает хэппи энд: "Гитлер едет на призывную комиссию в Зальцбурге, где его признают негодным к военной службе"; "Настоящим подтверждается, - говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., - что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге "негодным к строевой и вспомогательной службе ввиду слабого телосложения" и освобожден от военной службы".
   Мы далеки от того, чтобы разделять впечатления Мазера о том, что Гитлер выбрался целым и свободным из данного столкновения с бюрократической машиной лишь потому, что скромно и униженно вел себя или одевался в подчеркнуто бедную одежду.
   Что-то во всем этом не то: сначала Гитлера подчеркнуто унижают и оскорбляют, травят его немецкой полицией (у которой к нему нет никаких собственных претензий, но она всегда в таких случаях рада стараться!), а потом принимаются все его условия, и он фактически отпускается даже, как можно полагать, без медицинского осмотра! Что-то, повторяем, тут не так!
   Обращаем внимание на то, что Гитлер, получив призывную повестку, упорно отказывается являться 20 января или 5 февраля в Линц, но готов явиться 5 февраля в Зальцбург. Понятно, что практически он мог явиться в Линц 20 января, если даже получил (как утверждает Мазер) повестку 18 января и даже если получил столь невежливое приглашение 19 января. Но что-то определенно должно было произойти за кулисами этой истории, что решительно поменяло не только декорации, но и принципиальное отношение австрийских властей.
   Сначала решительный поиск, потом - бурный наскок, а на финише - ничего, кроме ласкового поглаживания по головке на прощание!
   Но мы без труда поймем, что же случилось, если снова вернемся к истории полковника Редля, точнее - к тем ее фрагментам, которые относятся к Праге.
  
   Разумеется, ни Урбанский, ни его помощники, производившие обыск на квартире уже покойного Редля, не могли допустить такой вопиющей некомпетентности, как не заметить заряженность фотоаппаратов, которые затем были проданы с аукциона, отснятыми фотоматериалами. Это, конечно, полный блеф, и инициатива в его провозглашении принадлежала вовсе не прессе.
   Такое вот необычайное чудо произошло в биографии Гитлера, что не кто-нибудь, а именно он, оказался тем молодым человеком, который был одновременно возлюбленным и Альфреда Редля, и Михаила Занкевича. Любой другой сложил бы голову на такой истории. Сложил бы ее и Гитлер, если бы не был Гитлером.
   Он прекрасно понял, что повестка о явке на медицинскую комиссию, подкрепленная столь выразительной полицейской демонстрацией, оказалась сигналом на его возвращение из мюнхенского чистилища к реальной жизни. И реальная жизнь, представшая в столь неприглядном виде, не сулила ничего иного, чем скорого расставания и с этой жизнью.
   Но у Гитлера был свой взгляд на мир, и он это наглядным образом и продемонстрировал в январе 1914 года. А заготовки для этого небольшого чуда были сооружены и подготовлены еще задолго до того.
   Когда попали к Гитлеру фотоматериалы, принадлежащие Редлю, мы в точности не знаем.
   Если Гитлер их забрал 25 мая 1913 года (при заезде в Прагу на пути из Вены в Мюнхен, что вполне укладывается во временные расчеты), то это свидетельствует о нескольких важных принципиальных моментах.
   Во-первых едва ли Гитлер мог себе это позволить, не имея санкции еще живого Редля; во-вторых, миссия Гитлера могла иметь в виду не только его личные интересы, но Редль мог распорядиться об изъятии каких-то особо важных документов, имея в виду и собственное будущее - и это подчеркивает ту степень доверия, которую испытывал Редль к Гитлеру; в-третьих, Гитлер был вполне своим человеком в доме Редля, если в этой миссии ему не помешали слуги (если они находились дома) и соседи; в-четвертых, тот факт что Урбанский вынужден был обратиться к услугам слесаря, свидетельствует о том, что ключей у Урбанского не было, а вот у Гитлера, похоже, были: от отпер все, что хотел, и запер это все за собой, уходя.
   Все это свидетельствует о том, что Гитлер был своеобразным "двойным агентом" между Редлем и остальными контрразведчиками - и, вполне в соответствии с общими принципами гитлеровского манипулирования с людьми, обе стороны если не безраздельно, то сильно ему доверяли. Это доверие, очевидно, стоило Редлю жизни, но зато Гитлеру - спасения его жизни с помощью еще живого и уже покойного Редля.
   Иные существенные моменты заключаются в особых отношениях Гитлера с Рудольфом Хойслером: если последний не помешал Гитлеру в выполнении его миссии 25 мая 1913 года, а теперь в Мюнхене не мешал Гитлеру доводить это дело до конца, то он уже тоже являлся "двойным агентом" между контрразведкой и Гитлером, которого последний также сумел переподчинить в свою пользу.
   Разумеется, фотоматериалы, попавшие от Редля к Гитлеру, могли сменить владельца еще раньше - задолго до смерти Редля. Но нам представляется, что это было бы слишком большой неосторожностью со стороны профессионала Редля, а потому маловероятно.
  
   Итак, с мая 1913 года в руках Гитлера какие-то секретные фотоматериалы. Что он должен был с ними сделать? На случай такой ситуации, какая произошла в январе 1914, он должен был их размножить.
   Едва ли сам Гитлер был фотомастером. Едва ли таковым был и его напарник Хойслер. Едва ли вообще можно было заниматься фотоработами на квартире Поппа по секрету от последнего и его домашних.
   Следовательно, Гитлеру уже в 1913-1914 году требовался фотомастер, которому можно было доверять работу с заведомо опасными и преступными материалами.
   Найти такого было непросто, а найденного нужно было не терять.
   Очевидцы относят начало дружбы Гитлера с упоминавшимся Генрихом Хоффманом к 1920 году. Нам же кажется, что их сдружила именно описываемая история: Хоффман жил в Мюнхене еще с 1908 года. Понятно, при посторонних они не должны были вспоминать об этих криминальных делах в двадцатые годы или позже.
   Итак, фотоматериалы размножаются, рассылаются в пражские и венские газеты и прочим адресатам: в штаб 8-го корпуса, в контрразведку в Вене и т.д.
   Одновременно тот же "ученик реального училища" (не случайно Гитлер назвал себя так в анонимных посланиях!) посылает ультиматум в контрразведку: если не будут приняты его условия, а именно, освидетельствование 5 февраля в Зальцбурге, освобождение от воинской службы, возвращение живым в Мюнхен и оставление в покое на оставшиеся времена, то будут опубликованы и другие документы - указано, какие именно.
   Понятно, что условия Гитлера принимаются, и все происходит так, как он желает: у контрразведки выбора нет. Недаром даже только за осуществленную часть этой гитлеровской операции Урбанский расплачивается собственной карьерой!
   Особым сигналом принятия его условий и является согласие на перевод освидетельствования в Зальцбург. Для Гитлера это, однако, означало и нечто иное: его явно не тянуло на место смерти матери, и он не желал даже случайных встреч со знакомыми.
   Гитлера оставляют в покое, но через 10 дней после освидетельствования в Зальцбурге Гитлера покидает Хойслер. Его явно отзывают в Вену, поскольку становится ясным, что он не справляется с ролью надсмотрщика над Гитлером, а отношения с последним нужно строить на других основах.
  
   Гитлер одерживает крупную победу, но она оказывается фундаментом целой серии последующих поражений.
   С этого времени уже не Редль и не Занкевич являются рабами той пачки фотографий, где изображаются они трое - по принципу раба лампы Алладина: кто владеет лампой, тому принадлежит мир. Кто владел этой пачкой фотографий, тому принадлежал не весь мир, а только Гитлер, но, как показала история ХХ века, это была довольно весомая часть всего земного мира!
   Так уж получилось, что молодой человек, оказавшийся чисто техническим инструментом в жестоких играх австрийской разведки и контрразведки против двух матерых разведчиков и контрразведчиков, оказался самым главным и важным элементом временного триумвирата.
   Этот же символический триумвират оказался ахиллесовой пятой Адольфа Гитлера - точкой, нажимом на которую можно было подчинять его волю и заставлять его принимать решения, идущие вразрез с его собственными интересами и стремлениями.
   Этот механизм сработал неявным образом уже через полгода, когда Гитлер, уступая даже только потенциальной угрозе такого нажима, был вынужден перевернуть всю свою жизнь.
  
   Гитлер продолжал жить в Мюнхене у Поппа (уже один), не решаясь ни вернуться в Австрию, ни уехать далеко от закопанных в Шпитале фамильных сокровищ - и дождался того, что грянула Первая Мировая война.
   Вот тут-то в первый раз Гитлер и ощутил угрозу возможного удара по своей болевой точке: если бы в атмосфере патриотической истерии и острейшей шпиономании, охватившей все воюющие государства Европы, немецкая полиция или контрразведка получили бы от своих австрийских коллег эту самую пачку фотографий, запечатлевших Гитлера в недвусмысленной близости с двумя признанными российскими шпионами, то за жизнь будущего фюрера германской нации нельзя было бы дать и гроша. Фотографии же эти тогда наверняка находилась в распоряжении Ронге и его подчиненных, никакой пользы для них не имели, но зато однозначно могли погубить Гитлера, к которому эти венские контрразведчики относились теперь понятно с какими эмоциями.
   Вот и пришлось Гитлеру 2 августа 1914 года бежать. А единственный путь побега, на котором его не стали бы преследовать, лежал на фронт.
   Вот так Гитлер оказался патриотом-добровольцем чужой и вовсе не любимой им страны.
  
   Основной итог данной нашей книги и состоит в том, что мы показали наличие вполне конкретного механизма, пользуясь которым можно было подчинять Гитлера. А вот то, кому, каким образом и в какие моменты удавалось завладевать этим волшебным механизмом - это предмет исследования уже наших следующих книг.
   Эти слова Т. Манна воспроизведены на обложке книги: М. Кох-Хиллебрехт. Homo Гитлер: психограмма диктатора. Минск, 2003.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 18.
   Совершенно не случайно появление таких, например, книг: А. Буллок. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. В двух томах. Смоленск, 1994 или Д. Сьюард. Наполеон и Гитлер: Сравнительная биография. Смоленск, 1995.
   И. Фест. Гитлер. Биография. Путь наверх. М., 2006, с. 23.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 250, 281-282.
   Слово товарищу Сталину. // Составитель Р. Косолапов. М., 2002, с. 202.
   В. Мазер. Адольф Гитлер: легенда, миф, действительность. Изд. 2-е, Минск, 2002, с. 180.
   Там же, с. 179.
   Кох-Хиллебрехт ссылается на первоисточник: G. Heinson. Lexikon der VЖlkermorde. 1998. S. 56.
   Везде внутри цитат мы воспроизводим написание собственных имен так, как они приведены в данном первоисточнике; поэтому множество имен в нашей книге имеет различные варианты передачи русскими буквами.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 13.
   R. Augustin. Hitler, und was davon blieb. // "Der Spiegel", 1970. Nr. 19, S. 100 f.
   И. Фест. Указ. сочин., с. 22.
   Г. Кнопп. Адольф Гитлер. Психологический портрет. М., 2006, с. 269.
   В. Бройнингер. Противники Гитлера в НСДАП. 1921-1945. М., 2006, с. 23.
   Добавим: и мировая революция!
   Из выступления 20 мая 1937 года.
   И. Фест. Указ. сочин., с. 14.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 38.
   Абревиатура на немецком языке (N.S.D.A.P.) Национал-социалистической рабочей партии Германии, переименованной так в 1920 году из Немецкой рабочей партии, в которую в 1919 году вступил Гитлер.
   М. Бросцат. Тысячелетний рейх. М., 2004, с. 45-46.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 40.
   И. Фест. Указ. сочин., с. 533.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 44.
   Там же, с. 57.
   Там же, с. 83.
   Там же.
   Там же, с. 253.
   Областной руководитель НСДАП.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 56, 58.
   Там же, с. 200.
   Там же, с. 52.
   Г. Раушнинг. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М., 1993, с. 29.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 139.
   В НСДАП - с 1923 года, с 1926 - гауляйтер Берлина, с 1933 - имперский министр пропаганды.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 39.
   А. Гитлер. Моя борьба [без места и года издания], с. 53. Наряду с цитатами текстов Гитлера, приводимых другими авторами, мы используем также современную нелегальную публикацию его книги на русском языке - сравнение с немецким оригиналом свидетельствует о вполне удовлетворительном качестве и адекватности данного перевода: "Эту книгу подготовила к изданию общественная организация "Социальное движение" (СД), созданная рабочими-активистами разгромленного и запрещенного демократического профобъединения НОРП. Она выходит одновременно в нескольких городах России обшим тиражом 25 тыс. экземпляров" - там же, с. 408.
   Гинденбургу в это время шел восемьдесят шестой год; умер он еще через полтора года.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 244.
   Там же, с. 239-240.
   Там же, с. 236.
   Там же.
   М. Бросцат. Указ. сочин., с. 47.
   И. Фест. Гитлер. Биография. Триумф и падение в бездну. М., 2006, с. 14.
   К. Рисс. Адвокат дьявола Геббельс. М., 2000, с. 135.
   Карл Либкнехт (1871-1919) - вождь и основатель компартии Германии. Убит при подавлении восстания в Берлине.
   Э. Ханфштангль. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург, 2006, с. 245.
   К. Залесский. НСДАП. Власть в Третьем рейхе. М., 2005, с. 462.
   Г. Гротов. Рейхсмаршал Геринг. М., 2005, с. 220-224.
   Там же, с. 224.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 379-380.
   Коммунистическая партия Германии.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 380.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 24-25.
   Там же, с. 34-41.
   Коммунисты, напоминаем, уже были изгнаны из Рейхстага.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 47-48.
   М. Бросцат. Указ. сочин., с. 163-164.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 101.
   Там же, с. 100.
   Там же, с. 101.
   "Еврейская газета", Берлин, Nr. 02 (54), Februar 2007, с. 19.
   К. Залесский. НСДАП, с. 462.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 18.
   Э. Редер. Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943. М., 2004, с. 450.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 180.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Последние дни Гитлера. СПб., 1995, с. 143.
   Мемуары фельдмаршала Монтгомери виконта Аламейнского. М., 2004, с. 417.
   Заместитель Гитлера по партии вплоть до мая 1941, когда произошел его знаменитый перелет в Великобританию.
   В данном случае это эвфемизм зачительно более популярного, хотя также не вполне четкого понятия - троцкист.
   A. Tahlheimer. Gegen der Strom. Organ der KPD (Opposition), 1929.
   И. Фест. Путь наверх, с. 17, 23.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 14.
   О. Штрассер. Гитлер и я. М., 2005, с. 81-82.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 14.
   Четкое ее изложение дано, например, в книге: Ю. Мухин. Крестовый поход на Восток. "Жертвы" Второй мировой. М., 2006, с. 250-273.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 197.
   Жёлтая политика. Периодическое интернет-издание. http: //polit.yellowpress.ru/?public=3291.
   Работа над данным текстом уже была завершена, когда в Интернете и в прессе стали появляться сведения о новой книге Н. Мейлера, например: "В Америке на прилавки книжных магазинов поступил роман Нормана Мейлера "Замок в лесу". Книга начинается с истории предков Адольфа Гитлера, рассказывает о его детстве и отрочестве, о том, как его личность формировали гомосексуальные и кровосмесительные связи в семье. Повествование ведется от лица Сатаны, который приметил будущего фюрера в его детские годы. Мейлер в течение двух лет тщательно изучал материалы о Гитлере и его семье" - "Еврейская газета", Nr. 03 (55), MДrz 2007, с. 3.
   "Еврейская газета", Nr. 02 (54), с. 19.
   Вставки внутри цитат в таких скобках принадлежат, если особо не оговорено, автору данной книги.
   Я. Кершоу. Гитлер. Ростов-на-Дону, 1997, с. 10, 12.
   Мы используем второе издание этой книги на русском языке; первое вышло в 2000 году.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 7.
   Там же.
   Там же, с. 110.
   Там же, с. 109.
   С июля 1933 - в штабе Гитлера, с 12 мая 1941 (после перелета Рудольфа Гесса в Великобританию) - глава партийной канцелярии, с марта 1943 - секретарь фюрера, с 1944 - имперский министр.
   Д. Мельников, Л. Черная. Преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер. М., 1982, http: www.boookshop.com.ua/Asp/k_view_2.asp?Pr1=1.
   Командир полностью разгромленной дивизии, подчиненной командиру корпуса Вендлингу, используемый теперь последним для поручений.
   Командный пункт.
   С 1 апреля 1945 - исполняющий обязанности начальника ОКХ - генерального штаба сухопутных войск.
   Главный адъютант Гитлера от вооруженных сил.
   Погрешность перевода: правильно - "Дубовые листья к рыцарскому кресту".
   В.И. Дашичев. "Совершенно секретно! Только для командования!" Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М., 1967, с. 602-604.
   Там же, с. 604-605.
   Там же, с. 607.
   Там же, с. 624-625.
   Л.А. Арбатский. Последняя тайна рейха. Выстрел в фюрербункере. Дело об исчезновении Гитлера. М., 2002, с. 75-77.
   Например: В.И. Дашичев. Стратегия Гитлера. Путь к катастрофе. 1933-1945. // Исторические очерки, документы и материалы. В четырех томах. М., 2005. / Том 4. Крах оборонительной стратегии Гитлера. Разгром Третей империи. 1943-1945, с. 169-183.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 315.
   Там же, с. 338.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 543.
   Г. Дуглас. Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы. М., 2000, с. 143.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 41.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 551.
   Женщина-пилот, уникальнейший летчик-испытатель. В апреле 1945 выполняла сложнейшую миссию, суть которой ускользнула от понимания историков.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 328-329.
   Это легко установить по ее же показаниям. Однако, эта тема выходит за рамки данной нашей книги.
   Прозвище (в сочетании с уменьшительным именем) прусского короля Фридриха II (1712-1786).
   Т. Юнге. Воспоминания секретаря Гитлера. До последнего часа. М., 2005, с. 183.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 261-270.
   В.И. Дашичев. "Совершенно секретно! Только для командования!"., с. 607.
   Неизвестный Гитлер. / О. Гюнше, Г. Линге. М., 2006, с. 394.
   По старому стилю.
   Жена Ленина.
   М.В. Фофанова. Последнее подполье. // В дни Октября. Воспоминания участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Л., 1982, с. 173, 174.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 93.
   Имеется в виду - до Первой Мировой войны.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 58.
   И. Фест. Путь наверх, с. 40.
   Примечание К.А. Залесского - научного редактора русского издания книги Феста. // И. Фест. Путь наверх, с. 40.
   О. Штрассер. Указ. сочин., с. 129.
   И. Фест. Путь наверх, с. 24-25.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 74-75.
   И. Фест. Путь наверх, с. 329.
   Ниже мы вернемся к обстоятельствам произнесения данной тирады.
   И. Фест. Путь наверх, с. 25-26.
   Т.е., напоминаем, после упомянутого демарша Эреншпергера.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 15.
   Там же, с. 14, 36.
   Там же, с. 16-17.
   Там же, с. 46.
   Там же, с. 17-19.
   Там же, с. 19.
   Там же, с. 30-32.
   Там же, с. 29-38.
   Там же, с. 25-29.
   И. Фест. Путь наверх, с. 28.
   Там же.
   Там же, с. 29.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 306.
   Ф. Керстен. Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945. М., 2004, с. 132.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 49.
   И. Фест. Путь наверх, с. 76.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 19.
   Ю. Мухин. Указ. сочин., с. 231-232.
   Г. Раушнинг. Указ. сочин., с. 183-184.
   И. Фест. Путь наверх, с. 26-27.
   По политическим соображениям чехи не подвергались в Третьем Рейхе существенной юридической дискриминации, но в перспективе все они подлежали частично "онемечиванию", а частично - переселению на завоеванные Восточные территории.
   И. Деревянко. Щупальца спрута. Спецоперации разведки и контрразведки Российской империи. М., 2004, с. 25-26.
   Выделено И. Деревянко.
   Там же, с. 26.
   В. Дегоев. Имам Шамиль: пророк, властитель, воин. М., 2001, с. 15-16.
   "Тюркского" - уточнение В. Дегоева.
   Выделено нами.
   В. Дегоев. Указ. сочин., с. 16-17, 21-22.
   Независимые свободные горцы, главы семей.
   Т.е. неверных - не мусульман.
   Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1816-1843. М., 1997, с. 307-309, 313.
   Отечественная история. // История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Том первый. М., 1994, с. 146-147.
   Там же, с. 104-105.
   В. Дегоев. Большая игра на Кавказе: история и современность. Изд. 2-е, М., 2003, с. 13.
   Там же, с. 28.
   Отечественная история. Том первый, с. 535.
   Там же, с. 402.
   В. Дегоев. Большая игра на Кавказе, с. 37-38.
   Там же, с. 46-47.
   Там же, с. 49-50.
   В декабре 1800 года.
   В.О. Ключевский. Курс русской истории. Часть V. // Сочинения в девяти томах, М., 1989, т. V, с. 178.
   В. Дегоев. Большая игра на Кавказе, с. 50.
   Отечественная история. Том первый, с. 642-645.
   И. Деревянко. Указ. сочин., с. 26.
   Записки А.П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991, с. 284.
   А.С. Пушкин. Полное собрание художественных произведений. СПб., 2002, с. 135.
   Записки А.П. Ермолова, с. 338-339.
   В. Дегоев. Имам Шамиль, с. 14.
   Там же, с. 22.
   Там же, с. 73.
   Там же, с. 110.
   Воспоминания Д.А. Милютина, с. 425.
   Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1860-1862. М., 1999, с. 116.
   Там же, с. 116, 118-120.
   Там же, с. 148.
   Одна из черкесских народностей.
   Воспоминания Д.А. Милютина. 1860-1862, с. 151.
   Там же, с. 148-149.
   Л.А. Тихомиров. Тени прошлого. М., 2000, с. 128-129.
   Там же, с. 51-52, 129.
   О.Ю. Пленков. Третий рейх. Война: кризис и крах. // Вермахт, война и немецкое общество. Книга II. СПб.-М., 2005, с. 422-423.
   Выделено Тихомировым.
   Л.А. Тихомиров. Указ. сочин., с. 129-130.
   Там же, с. 134-136.
   Там же, с. 140.
   Г. Пикер. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993, с. 75.
   Там же, примечание издателей, с. 75-76.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича. М., 2004, с. 37.
   W. Maser. Der Sturm auf die Republik. FrЭhgeschichte der NSDAP. DЭsseldorf-Wien-New York-Moskau, 1994, S. 52.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 32.
   Ф. Гимельфарб. Страницы германской истории (племена, королевства, империи). Мюнхен-Кёльн, 1999, с. 172.
   Там же, с. 180.
   Там же, с. 195.
   Там же, с. 177.
   Х.Б. Бен-Сассон. Средние века. // История еврейского народа. Под ред. проф. С. Эттингера. Тель-Авив, 1972, с. 270-271.
   Там же, с. 267-268.
   Там же, с. 315-317.
   Там же, с. 268.
   Там же.
   Там же, с. 321.
   Там же, с. 296.
   Ф. Гимельфарб. Указ. сочин., с. 183-184.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 28.
   Ф. Гимельфарб. Указ. сочин., с. 195.
   Э. Фукс. Иллюстрированная история нравов. Эпоха Ренессанса. М., 1993, с. 440.
   Там же, с. 299-300, 302-303.
   Б.Ц. Урланис. История военных потерь. СПб.-М., 1999, с. 257.
   Альбрехт Валленштейн (1583-1634) - главнокомандующий войсками Священной Римской империи с 1625 года, генералиссимус; разоблачен в сношениях с протестантами и убит своими офицерами.
   Б.Ц. Урланис. Указ. сочин., с. 257.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 297.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 35.
   Его полное имя - Иоганн Георг Хидлер, но его первую часть - Иоганн - мы в дальнейшем почти всегда опускаем, как и большинство биографов Гитлера - просто чтобы не усиливать путаницу с его родным братом, Иоганном Непомуком Хюттлером.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 46.
   Там же.
   Там же, с. 45.
   Там же, с. 46.
   Там же, с. 31.
   Написание фамилии Шикльгрубер так же со временем претерпевало изменения, как и написание фамилии Гитлер; мы приводим (в русской абривературе) такие написания, какие соответствовали каждому конкретному члену данного семейства.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 48.
   Там же, с. 34-35.
   Там же, с. 47-48.
   Там же, с. 48.
   Там же.
   Пастор П. Грасман. Определение земли на одно крестьянское тягло. // Труды Вольного Экономического Общества к поощрению в России земледелия и домостроительства. Часть XХIХ, 1775, с. 53, 66.
   В немецкий оригинал книги Мазера, совершенно очевидно, вкралась опечатка, которую переводчик добросовестно перевел; получилось, что участок, проданный в 1817 году, оказался площадью 0,7 га. Это просто невозможно: для такого участка никто не будет держать двух волов. Однако, даже если бы это была не опечатка, то тем более подчеркивался бы невероятный подскок суммы сделки 1817 года по сравнению с 1789.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 47.
   Там же, с. 34.
   Там же, с. 47.
   Там же, с. 48.
   Там же.
   Там же, с. 34.
   Как-то автор этих строк потратил почти два часа на розыски дома с заранее известным номером на улице также с известным названием; происходило это в Кладно под Прагой.
   W. Maser. Op. cit. S. 49.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 54.
   Там же.
   Там же, с. 33.
   Там же, с. 58.
   Там же.
   Там же, с. 24, 26.
   W. Maser. Op. cit. S. 49.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 28.
   Подразумевался, конечно, известный астрофизик В.А. Амбарцумян (1908-1996) - президент Академии наук Армении.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 22.
   Там же, с. 47.
   1 аршин = 71 см.
   Классическая ситуация такого рода хорошо известна по популярным фильмам: японскому - "Семь самураев" и американскому его подражанию - "Великолепная семерка".
   Разумеется - не в прямом, а в переносном смысле.
   Очевидная ошибка переводчика: правильно - дивизии.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 71.
   От АК - Армии Крайовой, ориентировавшейся на Польское эмигрантское правительство в Лондоне.
   И. Бабель. Учение о тачанке. // Конармия. // Одесские рассказы. М., 2000, с. 295.
   Европейскому читателю следует помнить, что с весны 1917 года и по сей день милицией в России именуется просто полиция, созданная вместо разогнанной по политическим мотивам царской полиции.
   Советской власти.
   Р. Эйдеман. Борьба с кулацким повстанчеством и бандитизмом. Харьков, 1921, с. 6-8.
   Бабель служил в Особом отделе - политической контрразведке 1-й Конной армии, а не в редакции ее газеты, как это принято считать и как он сам старался создать об этом впечатление.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну. М., 2005, с. 519-520.
   Там же, с. 517-519.
   Г. Пикер. Указ. сочин., с. 50.
   Б.Ф. Калиновский. О развитии и распространении идеи свободной торговли и о применении ее к положительным законодательствам в главных западноевропейских государствах. Рассуждение, представленное Юридическому факультету Императорского С.-Петербургского университета для получения степени магистра политической экономии. СПб., 1859. // Часть III. Таможенное законодательство Пруссии, Австрии и Франции. http: //www.sotsium.ru/books/119/181/kalinowskv pt3.html.
   Л. Дехийо. Хрупкий баланс: четыре столетия борьбы за господство в Европе. М., 2005, с. 160.
   Б.Ф. Калиновский. Указ. сочин.
   1 географическая миля = 7420 метров.
   Мы сохраняем правописание первоисточника.
   Б.Ф. Калиновский. Указ. сочин.
   Номера домов, повторяем, не должны были свидетельствовать о близости их расположения, но в данном случае дело обстояло именно так - и оба этих рядом стоящих дома зафиксированы на фотографиях позднейших времен.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 49.
   Там же, с. 37-38.
   Г. Дуглас. Указ. сочин., с. 204.
   А.В. Островский. Кто стоял за спиной Сталина? СПб.-М., 2003, с. 89.
   Е.М. Ржевская. Берлин, май 1945: Записки военного переводчика. М., 2005, с. 198.
   В.А. Козлов. "Где Гитлер?" Повторное расследование НКВД-МВД СССР обстоятельств исчезновения Адольфа Гитлера [1945-1949]. М., 2003, с. 15-17.
   Вплоть до 1991 года контроль за КГБ и МВД СССР сохранялся именно за этими лицами и их ближайшими приспешниками.
   Агония и смерть Гитлера. / Сост. В.К. Виноградов, Я.Ф. Погоний, Н.В. Тепцов. М., 2000, с. 380-386.
   В.А. Козлов. Указ. сочин., с. 19-21.
   Там же, с. 21-22.
   Там же, с. 21.
   Агония и смерть Гитлера, с. 380.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 35.
   Выделено нами.
   Г. Пикер. Указ. сочин., с. 76.
   Анекдот был навеян популярным в СССР чехословацким фильмом "Лимонадный Джо" - пародией на вестерны.
   В последние годы имеет место тенденция к развитию этого списка, но астрономические теории и спекуляции не относятся к сфере наших интересов.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 27.
   Там же, с. 37.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 79.
   Я. Шахт (1877-1970) в 1923-1930 и в 1933-1939 был президентом Имперского банка, а, кроме того, министром экономики Германии в 1933-1937 и генеральным уполномоченным по военной экономике в 1936-1937 годах; позднее ушел в тень. Был оправдан на Нюрнбергском процессе.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 77-79.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 314-318, 320-325.
   Там же, с. 79.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 47.
   Там же, с. 38-39.
   Там же, с. 47, 48.
   Э. Энгельберг. О теории упущенных возможностей в вооружении Германии. // Вторая мировая война: Взгляд из Германии. М., 2005, с. 148-149.
   К. Уилсон. Мир преступлений. В двух томах. Смоленск, 1997, т. 2, с. 106-112.
   Талейран-Перигор (1754-1838) - виднейший французский дипломат накануне, во время и сразу после завершения правления Наполеона I.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 229.
   В. Мазер. Указ. сочин.. с. 48.
   Там же, с. 46.
   Б.Ф. Калиновский. Указ. сочин.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 39.
   Там же.
   Б.Ф. Калиновский. Указ. сочин.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 42.
   Нумизматический словарь. http: // numizman.narod.ru/Book/g.htm.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 40.
   Там же.
   Там же.
   Там же.
   Ю. Чернер, И. Кэбот. Улыбка Диллинджера. ФБР с Гувером и без него. М., 2004, с. 66-78.
   И. Фест. Путь наверх, с. 30.
   Там же, с. 30-31.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 52.
   Там же, с. 40.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 31.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 33.
   Там же, с. 53.
   Там же, с. 52.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 23.
   А.С. Пушкин. Указ. сочин., с. 72.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 40.
   Там же, с. 64.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 36.
   И. Фест. Путь наверх, с. 31.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 39.
   Ю. Торвальд. Сто лет криминалистики. М., 1974. http: // www. tomsk. ru / Books / 100 / 10-3. htm.
   С.Ю. Нечаев. Наполеон. Заговоры и покушения. М., 2006, с. 286-288.
   Здесь и ниже мы используем текст упомянутой книги Ю. Торвальда.
   С.Ю. Нечаев. Указ. сочин., с. 273-275, 293-294.
   Нумизматический словарь.
   И. Фест. Путь наверх, с. 29-30.
   Дата указана в примечании К.А. Залесского: И. Фест. Путь наверх, с. 29.
   И. Фест. Путь наверх., с. 29.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 32.
   W. Maser. Op. cit. S. 52.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 42, 77.
   Там же, с. 32.
   Там же.
   Там же, с. 31.
   Там же.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 29.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 31.
   Там же, с. 32.
   Так в тексте; это, понятно, - ошибка или опечатка.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 30.
   Типа книги Хеннеке Карделя: Кардель. Адольф Гитлер - основатель Израиля. М., 2004, с. 9-33.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 29, 40.
   Там же, с. 58.
   Там же, с. 40.
   Там же, с. 30, 40.
   Там же, с. 12.
   Там же.
   Там же, с. 41.
   Там же, с. 40.
   Там же, с. 30.
   Там же, с. 41.
   Там же.
   Там же, с. 14.
   Там же, с. 51.
   Аргентинский исследователь Абель Басти: Гитлер умер в Парагвае в 1964 году. // "Контакт", Берлин, N 49, 04.12 - 10.12.2006, с. 60.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 42.
   В 1934-1942 - "придворный" архитектор Гитлера; в 1942-1945 - министр вооружений и боеприпасов, а с 1943 - и всей военной промышленности. В мае 1945 - министр экономики в правительстве адмирала Деница. Осужден на Нюрнбергском процессе к 20 годам тюремного заключения, которые и отбыл полностью.
   A. Speer. Erinnerung. Berlin, 1971, S. 403.
   Знаменитый теоретик и практик танковых сражений, генерал-полковник. С 21 июля 1944 по 28 марта 1945 - начальник генерального штаба сухопутных войск
   H. Guderian. Erinnerung eines Soldaten. Heidelberg, 1951, S. 384-385.
   И.М. Фрадкин. Гитлер: словесный автопортрет. // Г. Пикер. Указ. сочин., с. 16.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 42.
   Там же, с. 43.
   Там же.
   Там же, с. 42-43.
   Там же, с. 43.
   Там же.
   Нумизматический словарь.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 52.
   Там же, с. 52-53.
   Там же, с. 55, 57, 60.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 32.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 41, 53-54.
   Там же, с. 51, 54.
   Там же, с. 41, 42.
   Там же, с. 77.
   Там же, с. 77-78.
   Тут, понятно, Мазер снова не в ладах с арифметикой, поскольку с 1853 года, когда Алоиз покинул деревню, и до 1895 прошло 42 года, а не 35!
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 56.
   К. Залесский. НСДАП, с. 161.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 57.
   К. Залесский. НСДАП, с. 161.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 130.
   Там же, с. 135.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 298.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 199-200.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 58-59.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 32.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 55.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 37.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 76.
   Там же, с. 59.
   Там же, с. 53.
   И. Фест. Путь наверх, с. 32.
   Это был его единственный дом, тогда как при такой формулировке может создаться впечатление, что их было два: один - городской, а другой - загородный.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 61.
   По старому стилю.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 394.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 57.
   Там же, с. 54-55.
   Странный термин, примененный переводчиком по отношению к священнику!
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 55.
   Там же, с. 57.
   Там же, с. 61.
   Там же, с. 249.
   Г. Пикер. Указ. сочин., с. 50.
   Там же, с. 78.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 22.
   И. Фест. Путь наверх, с. 35-36.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 63.
   И. Фест. Путь наверх, с. 34.
   Мы не знаем, что здесь имеется в виду, но звучит солидно!
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 39.
   Граф С.Ю. Витте. Воспоминания. Царствование Николая II. В двух томах. Том I. Издание третье, Берлин, 1923, с. 188-189.
   А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк-Иерусалим-Париж, 1983, с. 54-55.
   Р. Конквест. Большой террор. Рим, 1974, с. 173.
   Там же, с. 649.
   Там же.
   Расстрельные списки. Москва, 1937-1941. "Коммунарка", Бутово. М., 2002, с. 63.
   Р. Конквест. Указ. сочин., с. 657.
   Там же.
   История России. 1917-1940. Хрестоматия. Под ред. проф. М.Е. Главацкого. Екатеринбург, 1993, с. 340.
   Д.Л. Голинков. Крушение антисоветского подполья в СССР. Книга первая. Издание четвертое, М., 1986, с. 67..
   Там же, с. 67-71.
   Там же, с. 132.
   Д. Рид. 10 дней, которые потрясли мир. М., 1957, с. 197-198.
   История России. 1917-1940, с. 340.
   http: // www.infrance.ru/forum/arhive/index.php/t-117.html.
   http: // www.russianspain.com/news/show.php?id=1379.
   И. Фест. Путь наверх, с. 223-224.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 198.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 91-92.
   Там же, с. 93.
   Там же, с. 62.
   Там же, с. 60.
   Там же.
   Там же, с. 61.
   W. Maser. Op. cit. S. 49.
   Ebenda.
   Согласно подписям Мазера под фотографиями этих домов, помещенными непосредственно после страницы: В. Мазер. Указ. сочин., с. 128.
   Там же, с. 69.
   И. Фест. Путь наверх, с. 35.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 63-64.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 222.
   Там же, с. 254.
   Там же, с. 266.
   Там же, с. 280.
   Там же, с. 280-284.
   В. Суворов. Очищение. Зачем Сталин обезглавил свою армию? М., 1998, с. 13-14, 27.
   Э.М. Склянский - заместитель председателя РВС Республики в 1918-1924 гг. Будучи уволен из Красной Армии и переведен на хозяйственную работу, участвовал в 1925 г. в торговых переговорах с США; утонул там, катаясь на лодке, предположительно - убит советскими коллегами, агентами Сталина.
   Выделено нами.
   Р. Гуль. Я унес Россию. Апология эмиграции. Т. II, "Россия во Франции". Нью-Йорк, 1984, с. 247, 249-250.
   М.П. Ирошников. Председатель Совнаркома и Совета Обороны В.И. Ульянов (Ленин). Очерки государственной деятельности в июле 1918 - марте 1920 г. Л., 1980, с. 310-312.
   В 1917-1920 гг. - член и секретарь ЦК РКП(б).
   М.П. Ирошников. Указ. сочин., с. 312.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 286.
   Там же, с. 284.
   Там же, с. 285, 286.
   Так в тексте.
   А. Вейдеман. Каждый человек на своем посту. // Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. М., 1957, с. 287.
   Шеф Рейхсканцелярии и государственный секретарь в течение практически всего времени существования Третьего Рейха, с 1937 г. - имперский министр.
   Я. Кершоу. Указ. сочин., с. 240.
   С 1938 г. - начальник штаба Верховного главнокомандования - ОКВ.
   Так в Германии именуют волхвов, поклонявшихся новорожденному Иисусу Христу.
   Я. Кершоу. Указ. сочин., с. 241.
   Там же, с. 241, 244.
   Там же, с. 244.
   Э. Редер. Указ. сочин., с. 444.
   В. Кузнецов. Ночь длинных ножей. М., 2005, с. 85.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 233-234.
   В. Кузнецов. Указ. сочин., с. 284-285.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 75-76, 80.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 179.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 225-229.
   Там же, с. 228.
   Ф. Гальдер. Военный дневник. Ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск. 1939-1942 гг. Том 2, М., 1969, с. 213-215.
   Г. Дуглас. Указ. сочин., с. 47.
   Г. Дуглас. Шеф гестапо Генрих Мюллер. Дневники. М., 2000.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 192-193.
   Там же, с. 67, 69.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 276.
   Там же, с. 264-265.
   Там же, с. 266.
   Имеется в виду общее состояние Гитлера во время предшествовавшего заседания; справедливость этой формулировки - на совести Тревор-Роупера.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 266-269.
   Там же, с. 274.
   Там же, с. 276.
   Там же, с. 275-276.
   К. Залесский. НСДАП, с. 39.
   Здесь и ниже в показаниях Шернера имена выделены в оригинальной публикации.
   Агония и смерть Гитлера, с. 263, 265.
   Там же, с. 265-266.
   Там же, с. 266-267.
   Там же, с. 267-268.
   Т. Юнге. Указ. сочин., 206-208.
   Там же, с. 209.
   Там же, с. 203.
   О. Штрассер. Указ. сочин., с. 127.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 205-207.
   Там же, с. 287-288.
   Там же, с. 288-289.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 204.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 291-292.
   Там же, с. 292.
   Это другой Мюллер - однофамилец шефа Гестапо.
   Это - однофамилец упоминавшегося выше Ганса Франка.
   Главнокомандующий англо-американскими войсками; затем президент США в 1953-1961 гг.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 278-281.
   Там же, с. 262.
   Там же, с. 264, 273.
   Там же, с. 284.
   Там же, с. 259-260.
   Там же, с. 285-286.
   Неизвестный Гитлер, с. 323.
   А. Иоахимсталер. Смерть Адольфа Гитлера. Легенды и документы. М., 2006, с. 478.
   Участок автотрассы в центре Берлина, подготовленный в первые дни осады для взлета и посадки легких самолетов.
   Неизвестный Гитлер, с. 339.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 480.
   Там же.
   Там же, с. 481.
   Там же.
   Там же, с. 482.
   Как видим - тут неточность, которая подсказала Мюллеру, что американцы информированы совсем не идеально.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 212.
   Там же, с. 212-213.
   Там же, с. 214.
   Там же, с. 219.
   Артур Аксман - шеф Гитлерюгенда.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 360.
   По смыслу и объективным обстоятельствам следовало бы добавить: и охраной от внешнего мира.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 61.
   Там же, с. 303-307.
   В непосредственном соседстве с Имперской канцелярией.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 307.
   Там же, с. 229.
   Там же, с. 229-230.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 293-295.
   Там же, с. 295.
   Там же.
   Агония и смерть Гитлера, с. 131.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 296.
   Там же, с. 296-297.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 286.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 138.
   Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 291.
   Там же, с. 297.
   Там же, с. 291.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 146.
   Г. Раушнинг. Указ. сочин., с. 21.
   Г.Л. Розанов. Конец "третьего рейха". Изд. 2-е, М., 1990, с. 265.
   С. Хаффнер. Самоубийство Германской империи. // Вторая мировая война. Взгляд из Германии, с. 366.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 466-467.
   Один из руководителей террористической деятельности НКВД-МГБ, участник подготовки убийства Троцкого и других террористических актов. Репрессирован как ближайший сотрудник Л.П. Берии. Избежал расстрельного приговора, блестяще симулируя психическую невменяемость, но отбыл в заключении 15 лет - с 1953 по 1968 год; впоследствии реабилитирован и стал автором чрезвычайно интересных и лживых мемуаров.
   С. Чернопруд. Охота на фюрера. М., 2004, с. 121-122.
   Е.М. Ржевская. Указ. сочин., с. 196-197.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 376.
   Агония и смерть Гитлера, с. 91-95.
   А. Иоахимсталер. Указ. сочин., с. 386; В. Мазер. Указ. сочин.. с. 444-445.
   Все подробности этих актов - уже в нашей следующей книге.
   По другим свидетельствам, канава отделяла автомобили, в которых подъехали Гитлер, Маннергейм и сопровождавшие их лица, от железнодорожного пути, где стоял штабной поезд финской делегации - сцена была зафиксирована в еженедельной официальной кинохронике, демонстрируемой по всей Германии: Г. Пикер. Указ. сочин., с. 349.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 372-373.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 105-107, 110-120, 131-134.
   А. Тыркова-Вильямс. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952, с. 190.
   Ф.Э. Дзержинский, "Железный Феликс", - председатель ВЧК-ОГПУ в 1917-1926 гг.
   Местные, обычно крестьянские силы, выступавшие и против белых, и против красных; в том числе - махновцы.
   В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922. М., 1999, с. 400.
   Там же, с. 516-519.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 106-107.
   W. Reich. Die Massenpsychologie des Faschismus. KЖln, 1972, S. 115.
   О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 39-40.
   Л.А. Фотиева - секретарь Совнаркома в 1918-1930, одновременно до 1924 - личный секретарь Ленина.
   Р. Гуль. Указ. сочин., с. 248, 250.
   С.П. Мельгунов. Красный террор в России. 1918-1923. Изд. 4-е, Нью-Йорк, 1989, с. 45.
   Там же.
   Всероссийский Центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов; существовал с I Съезда Советов в июне 1917.
   П.Н. Краснов. На внутреннем фронте. // Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. Т. II, Октябрьская революция. М.-Л., 1926, с. 44.
   В.И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922 гг.). М., 1975, с. 142.
   Там же, с. 143-144.
   Политические партии России. Конец XIX - первая треть ХХ века. Энциклопедия. М., 1996, с. 97.
   А.Л. Литвин. Красный и белый террор в России. 1918-1922 гг. М, 2004, с. 99.
   Из истории ВЧК. 1917-1921 гг. Сборник документов. М., 1958, с. 417.
   Константин Петрович Победоносцев и его корреспонденты. Минск, 2003, т. II, с. 172-178, 629.
   А.В. Островский. Указ. сочин., с. 211-219.
   Этим псевдонимом он обзавелся в 1913 году.
   Многоэтажная организация этой интриги по сей день позволяет скрывать ее суть от историков.
   А.Л. Литвин. Указ. сочин., с. 25.
   Подчеркнуто в первоисточнике.
   В.И.Ленин и ВЧК, с. 502.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 529.
   Это, очевидно, относится к Сталину после 1941 года, когда он настаивал на открытии Второго фронта и не планировал завоевания всей Европы; Сталин же до 1941 года усиленно разрушал этот буфер.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 40, 254, 256, 257, 318-319.
   Б.С. Илизаров. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. М., 2002, с. 280.
   И.В. Сталин. Стихи. Переписка с матерью и родными. Минск, 2005, с. 49.
   Н. Непомнящий. 20 лет неразгаданных тайн. От Гражданской до Отечественной. М., 2003, с. 82.
   Б.С. Илизаров. Указ. сочин., с. 329-334.
   Н. Непомнящий. Указ. сочин., с. 82.
   И.В. Сталин. Указ. сочин., с. 49.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 319.
   В. Шелленберг. Мемуары. Минск, 1998, с. 52-61.
   На эту тему имеется масса публикаций разной степени солидности. Перечислим некоторые: В. Рапопорт и Ю. Алексеев. Измена родине. Очерки по истории Красной Армии. Лондон, 1989; О.Ф. Сувениров. Трагедия РККА. 1937-1938. М., 1998; А. Колпакиди, Е. Прудникова. Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи. М., 2000; А.Б. Мартиросян. Заговор маршалов. Британская разведка против СССР. М., 2003; В. Лесков. Сталин и заговор Тухачевского. М., 2003; Р. Баландин, С. Миронов. Заговоры и борьба за власть. От Ленина до Хрущева. М., 2003; Л.М. Млечин. Иосиф Сталин, его маршалы и генералы. М., 2004; Н. Черушев. "Невиновных не бывает..." Чекисты против военных. 1918-1953. М., 2004; А.В. Шубин. Вожди и заговорщики: политическая борьба в СССР в 1920-1930-х годах. М., 2004; С. Минаков. Сталин и заговор генералов. М., 2005.
   Г. Дуглас. Вербовочные беседы, с. 319-329.
   Там же, с. 220.
   И. Фест. Путь наверх, с. 34.
   Там же.
   Знаменитый эсэсовский диверсант и террорист; руководитель невероятной операции по освобождению Муссолини в 1943 году.
   Пилот немецкой штурмовой авиации - рекордсмен Второй Мировой войны по числу боевых вылетов и количеству уничтоженных войск и техники противника; в конце войны выполнял боевые полетные задания при ампутированной одной ноге и раненной другой.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 65.
   Г. Пикер. Указ. сочин., с. 265.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 10.
   Там же, с. 37.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 77.
   Там же.
   Там же.
   М. Геллер, А. Некрич. Утопия у власти. Лондон, 1989, с. 220-221.
   С.Ю. Нечаев. Указ. сочин., с. 288.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 60.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 46-47; В. Брюханов. Мифы и правда о восстании декабристов. М., 2005, с. 54-55.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 46-47.
   Там же, с. 47.
   Там же, с. 133.
   Обеспечил подготовку бомб, которыми был убит Александр II 1 марта (старого стиля) 1881 года; осужден и казнен за это.
   Л.А. Тихомиров. Указ. сочин., с. 5.
   По старому стилю.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 380-381.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 64.
   Там же, с. 65.
   И. Фест. Путь наверх, с. 35.
   Там же, с. 37-38.
   И. Фест. Путь наверх, с. 55.
   W. Maser. Op. cit. S. 60.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 61, 64.
   Там же, с. 76-77.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 37.
   И. Фест. Путь наверх, с. 37.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 69.
   Которого, напоминаем, не было в живых уже два с половиной года!
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 69.
   Там же.
   Там же.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 166.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 264-265.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 164, 166.
   Там же, с. 141.
   Там же, с. 199.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 72.
   Там же, с. 72-73.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 80-81.
   Очевидно - Кубицеку; других у него не было.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 70.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 15.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 24.
   И. Фест. Путь наверх, с. 203.
   Там же, с. 360.
   Там же, с. 415.
   По цене - 12 марок за экземпляр: примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 389.
   И. Фест. Путь наверх, с. 414.
   Там же.
   А.М. Зигмунд. Женщины Третьего рейха: М. Рейтер, И. Гесс, А. фон Риббентроп, Т. фон Харбоу, З. Леандер, Э. Баур. М., 2005, с. 18.
   Вставка А.М. Зигмунд; автор этих строк не уверен в правомочности такой вставки.
   А.М. Зикмунд. Указ. сочин., с. 18.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера. М., 2006, с. 135.
   К. Залесский. НСДАП, с. 447.
   А.М. Зигмунд. Женщины Третьего рейха, с. 44.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 186.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 415.
   Неизвестный Гитлер, с. 29.
   И. Фест. Путь наверх, с. 415.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 437.
   Неизвестный Гитлер, с. 37.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 135-136.
   И. Фест. Путь наверх, с. 415.
   Выделено нами.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 53-54.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 57.
   И. Фест. Путь наверх, с. 233-234.
   В. Бройнингер. Указ. сочин., с. 18.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 66.
   Там же, с. 59.
   В. Бройнингер. Указ. сочин., с. 86.
   И. Фест. Путь наверх, с. 271, 272.
   О. Штрассер. Указ. сочин., с. 100.
   Там же, с. 101.
   В. Бройнингер. Указ. сочин., с. 53.
   И. Фест. Путь наверх, с. 279.
   Виднейший лидер и основной конкурент Гитлера в НСДАП в 1932 году.
   К. Залесский. НСДАП, с. 624.
   Там же, с. 150.
   И. Фест. Путь наверх, с. 396.
   К. Залесский. НСДАП, с. 150-151.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 186.
   И. Фест. Путь наверх, с. 408.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 158.
   И. Фест. Путь наверх, с. 374-375.
   Там же, с. 414.
   Там же, с. 418.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 120.
   К. Залесский. НСДАП, с. 151.
   Там же, с. 128.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 80.
   К. Залесский. НСДАП, с. 128.
   Там же, с. 465.
   И. Фест. Путь наверх, с. 437.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 196.
   О. Штрассер. Указ. сочин., с. 116.
   И. Фест. Путь наверх, с. 39.
   Очевидная опечатка; следует читать: ли.
   И. Фест. Путь наверх, с. 39-40.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 70.
   Там же, с. 114.
   Там же, с. 70-71.
   Там же, с. 72-75.
   Едва ли это верно: куда же вдруг подевалась горбатая сестра Клары Иоганна-младшая?
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 71.
   И. Фест, путь наверх, с. 49.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 75.
   К. Залесский. РСХА. М., 2005, с. 178-179.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 49.
   И. Фест. Путь наверх, с. 55.
   Накануне, напоминаем, отбытия Блоха из Германии в США - по протекции Гитлера.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 75.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 49.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 171-172.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 75.
   Там же.
   Там же, с. 114.
   Там же, с. 43.
   Он был официальным опекуном Адольфа и Паулы уже сразу после смерти Алоиза Гитлера: там же, с. 60.
   Там же, с. 80.
   W. Maser. Op. cit. S. 65.
   И. Фест. Путь наверх, с. 55.
   Там же, с. 67.
   Там же, с. 77.
   Там же, с. 55.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 22.
   Там же, с. 26.
   К. Залесский. НСДАП, с. 161.
   Там же.
   Там же, с. 448.
   Там же, с. 161.
   Там же.
   Там же, с. 448.
   Там же, с. 447.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 12.
   Там же, с. 25.
   Точнее - 54 с половиной года.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 14.
   В немецком оригинале употреблено слово Baumeister, не имеющее точного перевода на русский; буквально - мастер по строительству; более точно по смыслу - градостроитель, создатель зданий и городов.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 80.
   Там же.
   И. Фест. Путь наверх, с. 52-54.
   Там же, с. 52.
   Там же.
   W. Maser. Op. cit. S. 81; К. Залесский. НСДАП, с. 447.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 43.
   W. Maser. Op. cit. S. 482.
   Ebenda, S. 81.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 109.
   W. Maser. Op. cit. Tafel 3-4.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 77.
   Там же.
   Там же.
   Там же, с. 117.
   А. Буллок. Указ. сочин., т.1, с. 24.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 150.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 108.
   Мы приводим их ниже - в разделе 4.4.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 81-82.
   Там же, с. 82-85.
   И. Фест. Путь наверх, с. 36.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 67.
   Там же, с. 66-67.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 42.
   Там же, с. 117.
   Там же, с. 47.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 179.
   Там же, с. 178.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 290-291.
   Там же, с. 309.
   Т. Юнге. Указ. сочин.. с. 214.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 178.
   Там же.
   Там же, с. 178-179.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 205.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 179.
   Там же, с. 131.
   Там же, с. 112.
   Там же, с. 115-117.
   Дочь знаменитого фотографа Гитлера Генриха Хоффмана и будущая жена лидера Гитлерюгенда Бальдура фон Шираха, с 1940 года - гауляйтера и имперского наместника в Вене.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 145.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 309.
   Там же, с. 297.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 161-162.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 199-200.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 36.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 183.
   Изумительная формулировка, заметим мы!
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 163-164.
   Там же, с. 146.
   Упомянутый учитель пения в Мюнхене.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 203.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 146.
   Николай Павлович Брюханов (1878-1938), нарком продовольствия (1921-1924) и финансов (1926-1930) СССР.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 151-152.
   Там же, с. 154.
   Там же, с. 155.
   Там же, с. 147.
   Там же, с. 147, 155.
   Домохозяйка Гитлера еще в 1922-1923 гг.: Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 57-58, 196.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 151.
   Там же, с. 152.
   Там же, с. 148.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 201.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 152.
   Там же, с. 151.
   Там же, с. 150-151.
   Однофамилец шефа Гестапо.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 149-150.
   К. Залесский. НСДАП, с. 184.
   Там же, с. 159.
   К. Залесский. НСДАП, с. 184-185.
   Там же, с. 185.
   Так в тексте; правильно - Шрек.
   Франц Шварц - казначей НСДАП с 1925 г. и до возвышения Бормана. В мае 1945 уничтожил финансовые документы НСДАП, хранившиеся в "Коричневом доме". Арестован американцами и умер в лагере военнопленных в 1947 году.
   Еще один однофамилец шефа Гестапо; застрелился 23 мая 1945.
   "VЖlkischer Beobachter" - центральный орган НСДАП, издававшийся в Мюнхене.
   Автор этих строк не устает восхищаться переменами, происходящими в русском языке. Во времена его детства сводными назывались братья и сестры, имевшие разных родителей, поженившихся, уже имея детей; они были, таким образом, сведены браком их родителей; единокровными называли братьев и сестер, имевших одного отца, но разных матерей; единоутробными - имевших одну мать, но разных отцов; по этой логически безупречной терминологии Адольф Гитлер и Ангела Раубаль были единокровными братом и сестрой.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 201.
   Там же.
   Там же, с. 203.
   Там же, с. 201-202.
   Учитывая, что осмотр производился примерно в 11 часов 19 сентября, это указывет на время смерти от 17 до 18 часов 18 сентября; выше мы уже высказывались относительно точности такой "экспертизы".
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 159-160.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 202.
   Там же.
   Там же.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 278.
   Там же, с. 162.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 203.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера., с. 162.
   Там же, с. 170.
   Там же, с. 163.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 215.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 290-291.
   Краузе состоял слугой Гитлера с августа 1934 до увольнения в сентябре 1939: примечание К.А. Залесского - научного редактора русского издания книги А.М. Зигмунд. // А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 177.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 177.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 291.
   К. Залесский. НСДАП, с. 151.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 175.
   Там же, с. 177-178.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 193.
   Социал-демократическая партия Германии.
   А.М. Зигмунд. Женщины Третьего рейха, с. 8.
   Там же, с. 11-12.
   Там же, с. 23.
   "Волк" - так, напоминаем, любил называть себя Гитлер.
   А.М. Зигмунд. Женщины Третьего рейха, с. 32.
   Там же, с. 40-42.
   Там же, с. 45-46.
   Там же, с. 46-47.
   Там же, с. 43.
   Там же, с. 62.
   К. Залесский. НСДАП, с. 64.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 148.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 291.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 148.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 304.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 183.
   Вставка А.М. Зигмунд.
   То же самое.
   А.М. Зигмунд. Лучший друг фюрера, с. 183-184.
   Там же, с. 147.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 233.
   Т. Юнге. Указ. сочин., с. 182.
   О. Штрассер. Указ. сочин., с. 128.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 69.
   Там же, с. 234.
   Залесский относит окончательное изгнание Ангелы к февралю 1936 года: К. Залесский. НСДАП, с. 448.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 57.
   Там же, с. 309.
   Л. Пикнетт, К. Принс, С. Прайор. Неизвестный Гесс. Двойные стандарты Третьего рейха. М., 2006, с. 75-76. И в имени первого автора, и в названии книги - грубейшие ошибки и искажения русского перевода.
   М. Солонин. 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война? М., 2005, с. 486.
   В. Штрик-Штрикфельдт. Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение. Изд. 3-е, М., 1993, с. 57-58.
   М. Солонин. Указ. сочин., с. 392.
   "Гриф секретности снят". Статистическое исследование. / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М., 1993, с. 385.
   М.В. Захаров. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005, с. 230.
   М.И. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения) М., 2000, с. 486.
   М. Солонин. На мирно спящих аэродромах... 22 июня 1941 года. М., 2006, с. 79.
   Н.В. Якубович. Авиация СССР накануне войны. М., 2006, с. 354.
   Г.У. Рудель. Пилот "Штуки". Мемуары аса люфтваффе. М., 2004, с. 4.
   М.И. Мельтюхов. Указ. сочин., с. 484.
   Там же.
   Там же, с. 478.
   К.Г. Маннергейм. Мемуары. М., 2004, с. 414.
   Ф. Гальдер. Указ. сочин. Том 3, книга первая, М., 1971, с. 79-80.
   В. Суворов. Беру свои слова обратно. Донецк, 2006, с. 31-32.
   Убитыми, раненными и пропавшими без вести суммарно.
   На самом деле - лишь две трети, но позднейшие потери подвели к последующему указанному количеству уцелевших самолетов.
   В.В. Бешанов. Танковый погром 1941 года. (Куда исчезли 28 тысяч советских танков?). Минск, 2004, с. 509.
   "Гриф секретности снят", с. 367.
   В.В. Бешанов. Указ. сочин., с. 509.
   Б.В. Соколов. Тайны Второй мировой. М., 2000, с. 36.
   К. Типпельскирх. История Второй мировой войны. 1939-1945. М., 2003, с. 685.
   Ф. Гальдер. Указ. сочин. Т. 2. М., 1969, с. 282.
   В.Суворов. Очищение, с. 63-64.
   С. Минаков. Указ. сочин., с. 610.
   Один из ближайших соратников Сталина; убит или покончил с собой в феврале 1937.
   Нарком по военным делам с 1925 по 1940.
   Революционный Военный Совет - коллегия наркомата по военным делам.
   Рабоче-Крестьянская Красная Армия.
   Политуправление.
   Украинский военный округ.
   С. Минаков. Указ. сочин., с. 619-620.
   О.В. Хевнюк. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М.. 1996, с. 36-37.
   Точнее - все они были арестованы задолго или незадолго до 22 июня 1941 года, но несколько из них умерло в заключении или было расстреляно позднее этого срока.
   Составлено нами по данным: О.Ф.Сувениров. Указ. сочин., с. 302-308.
   Так тогда именовались адмиралы.
   А. Колпакиди, Е. Прудникова. Указ. сочин., с. 425.
   В. Суворов. Очищение, с. 43.
   Б.В. Соколов. Разведка. Тайны Второй мировой войны. М., 2003, с. 33-34.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 254-276.
   А. Колпакиди, Е. Прудникова. Указ. сочин., с. 425.
   М.В. Захаров. Указ. сочин., с. 255.
   Там же, с. 263-264.
   М.И. Мельтюхов. Указ. сочин., с. 361.
   Там же, с. 363.
   Там же, с. 358.
   А. Колпакиди, Е. Прудникова. Указ. сочин., с. 425.
   М.И. Мельтюхов. Указ. сочин., с. 365.
   К.Г. Маннергейм. Указ. сочин., с. 347, 348.
   О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 130.
   И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 427.
   Ее официальное наименование в немецких штабах.
   А.В. Исаев. "Котлы" 1941-го. История ВОВ, которую мы не знали. М., 2006, с. 213.
   Там же, с. 216.
   Военно-воздушные силы.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 216.
   Противовоздушная оборона.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 216.
   Там же.
   К.Ф. Телегин. Не отдали Москвы! М., 1968, с. 90.
   Штаб тылового округа не располагал даже полноценным оперативным отделом.
   Наземная служба наблюдения за самолетами противника.
   Полковник, командующий ВВС округа.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 85, 86, 88, 89-91, 93.
   Народный комиссариат обороны.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 94-96.
   Восточный пригород Москвы, где, очевидно, находился аэродром.
   Начальник Генерального штаба.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 96-98.
   Там же, с. 98.
   Там же, с. 99.
   Там же, с. 99-100.
   Знаменитый секретарь Сталина.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 100-102.
   Там же, с. 106, 107.
   Там же, с. 106.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 232.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 104.
   Там же, с. 115.
   Там же, с. 116.
   Не названным по имени - это уже проявление каких-то политессов 1968 года!
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 116-117.
   Там же, с. 117.
   Это уже немногим больше ста километров от Москвы!
   Высшие учебные заведения.
   Звание, не прошедшее переаттестацию, свидетельствует о том, что его носитель был либо недавно призван из запаса, либо выпущен из тюрьмы или подвергался каким-либо другим притеснениям.
   Сталин нередко употреблял это устаревшее название, говоря об органах госбезопасности.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 114-115.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 250.
   Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. М., 1969, с. 334.
   Там же, с. 335.
   Там же.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 231, 233.
   Г.К. Жуков. Указ. сочин., с. 343.
   Заместитель Конева - командующего фронтом.
   Член Военного совета фронта; в 1947-1949 и 1953-1955 - министр вооруженных сил СССР; в 1955-1958 - председатель Совета министров СССР.
   Начальник штаба фронта.
   Г.К. Жуков. Указ. сочин., с. 336.
   Там же, с. 336-337.
   Т. Гладков. Лифт в разведку. "Король нелегалов" Александр Коротков. М., 2002, с. 281-282.
   В.Д. Шерстнев. Трагедия сорок первого. Документы и размышления. Смоленск, 2005, с. 210.
   Т. Гладков. Указ. сочин., с. 282.
   А.Б. Агатов. Дневники Йозефа Геббельса. Прелюдия "Барбароссы". Изд. 2-е, М., 2005, с. 352-361.
   Там же, с. 361.
   Г.К. Жуков. Указ. сочин., с. 338-340, 342.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 234.
   Ф. Гальдер. Указ. сочин. Том 3, книга вторая, М., 1971, с. 286.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 242-243.
   Там же, с. 265-266.
   Там же, с. 240.
   Там же, с. 232-233.
   Там же, с. 275.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 206.
   Например: Г. Подъяпольский. О времени и о себе. Франкфурт-на-Майне, 1978, с. 75-85; Л. Ларский. Мемуары ротного придурка. Иерусалим, с. 21-30; Ю. Лабас. Черный снег на Кузнецком. "Родина", 1991, N 6-7, с. 37-38.
   Выделено Переслегиным.
   С. Переслегин. Мировая война и кризис европейского военного искусства. // Б. Лиддел-Гарт. Энциклопедия военного искусства. СПб., 2003, с. 491.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 210.
   Выделено Батшевым.
   В. Батшев. Власов. Опыт литературного исследования. Части 1-3. Франкфурт-на-Майне, 2001, с. 183.
   Выделено нами.
   А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 257-258.
   А. Кессельринг. Люфтваффе: триумф и трагедия. Воспоминания фельдмаршала Третьего Рейха. М., 2003, с. 140-141.
   А. Кларк. План "Барбаросса". Крушение Третьего рейха. М., 2004, с. 164.
   К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 212-214.
   О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 216-217.
   http: // www. hrono. ru / dokum / st19411106. html.
   Выделено нами.
   Там же.
   Выделено нами.
   О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 221.
   Там же, с. 221-223.
   Там же, с. 221.
   Ф. Гальдер. Указ. сочин., т. 3, книга первая, с. 264.
   Разгром армии А.В. Самсонова в Восточной Пруссии.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 136-137.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 288-292.
   Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945-1953. / Составители О.В. Хевнюк, Й. Горлицкий, Л.П. Кошелева, А.И. Минюк, М.Ю. Прозуменщиков, Л.А. Роговая, С.В. Сомонова. М., 2002, с. 349-358.
   Об этом мы уже упоминали: в связи с серийным убийцей - продавцом коровы.
   Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, с. 344.
   В. Суворов. Тень победы. Донецк, 2005, с. 335-338, 348-349, 351.
   W. Maser. Op. cit. S. 67.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 81.
   Там же, с. 76.
   W. Maser. Op. cit. S. 67.
   Ebenda.
   Ebenda.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 81.
   W. Maser. Op. cit. S. 67-68.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 18.
   Там же, с. 18-19.
   И. Фест. Путь наверх, с. 77.
   Д. Сьюард. Указ. сочин., с. 48.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 150-151.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 82-83.
   И. Фест. Путь наверх, с. 79.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 83.
   И. Фест. Путь наверх, с. 81.
   Б.С. Илизаров. Указ. сочин., с. 94.
   W. Maser. Op. cit. S. 478.
   Ebenda, S. 68.
   Ebenda.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 281-282.
   Там же, с. 283.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 206.
   Один из основателей НСДАП, инженер, разрабатывал политэкономические идеи социалистической направленности, отошел от активных ролей в 1936 году, умер в сентябре 1941.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 61.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 304.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 288.
   Там же, с. 288-289.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 335-336.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 271.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 214.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 167.
   Там же, с. 95.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 325.
   Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 189.
   Там же, с. 150.
   К. Залесский. НСДАП, с. 640-641.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 326.
   Там же, с. 346.
   Там же, с. 331.
   Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 68.
   И. Фест. Путь наверх, с. 69.
   Там же, с. 68.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 242-243.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 33.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 225-226.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 34.
   Там же, с. 40.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 24-25.
   Книга Батюшина издана накануне Второй Мировой войны в эмиграции в Софии, переиздана в наши дни в Москве: Н.С. Батюшин. Тайная военная разведка и борьба с ней. М., 2002. Мы используем электронную версию: http: //www.fictionbook.ru/ ru/ author/ batyushin_nikolayi_stepanovich/ tayinaya_voennaya_razvedka_i_borba_s_neyi/
   М. Ронге. Разведка и контрразведка. М., 1937, с. 25.
   Там же, с. 32.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 92.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 227-228.
   А. Гитлер. Указ. сочин., с. 36-37.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 242.
   И. Фест. Путь наверх, с. 79.
   W. Maser. Op. cit. S. 68.
   Ebenda, S. 79.
   И. Фест. Путь наверх, с. 79.
   По-русски - просто с высшим.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 151.
   И. Фест. Путь наверх, с. 79.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 36.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 151.
   Там же.
   А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 36.
   Там же, с. 40.
   И. Фест. Путь наверх, с. 75-77.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 111.
   И. Фест. Путь наверх, с. 80.
   Там же.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 82-83.
   Там же.
   Там же, с. 84.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 152.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 87.
   Там же.
   Там же, с. 112.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 153.
   W. Maser. Op. cit. S. 68.
   Так в тексте; правильно* - начальник штаба 8-го корпуса полковник генерального штаба Альфред Редль.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 110.
   К.Ф.Шацилло. От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика. М., 2000, с. 214.
   А. фон Тирпиц. Воспоминания. М., 1957, с. 21-22.
   Там же, с. 21.
   Там же, с. 19.
   А.Ф.Редигер. История моей жизни. Воспоминания военного министра. В двух томах. М., 1999, т. 1, с. 235.
   А. Боханов. Николай II. М., 1997, с. 131.
   Витте был уволен в отставку в 1903 году - перед началом войны с Японией, возвращен к власти на несколько месяцев в 1905-1906 годах, но не смог справиться с революцией, инициированной его собственными интригами; умер в 1915 году: В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 559-637.
   С.Ю. Витте. Указ. сочин., т. I, с. 9.
   В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 175-180.
   Там же, с. 45.
   Там же, с. 44-45.
   Н.П. Полетика. Сараевское убийство. Исследование по истории австро-сербских отношений и балканской политики России в период 1903-1914 гг. Л., 1930, с. 8-9.
   М. Алексеев. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга II. М., 1998, с. 190-198.
   Там же, с. 451.
   Так во многих странах называли службу, производившую негласную проверку почтовой корреспонденции.
   М. Ронге. Указ. сочин.. с. 71.
   http: //www.fictionbook.ru/ ru/ author/ batyushin_nikolayi_stepanovich/ tayinaya_voennaya_razvedka_i_borba_s_neyi/
   Р.У. Роуэн. И на старушку бывает прорушка. // А. Даллес. Асы шпионажа. М., 2004, с. 384-385.
  
   Н.В. Греков. Русская контрразведка в 1905-1917 гг.: шпиономания и реальные проблемы. М., 2000: militera.lib.ru /research/ grekov/ index.html.
   А. Петё: Albert Pethe "Oberst Redl". Глава из сборника "Секретные службы в мировой истории", под ред. проф. Вольфганга Кригера (Geheimdienste in der Weltgeschichte, herausg. v. Wolfgang Krieger, Verlag C.H. Beck, Munchen, 2003), перевод с немецкого: Виталий Крюков, Киев, odin1 @ i.com.ua_2005.
   Там же.
   Подробнее об этом - в наших будущих публикациях.
   А.И. Колпакиди. Энциклопедия военной разведки россии. М., 2004, с. 19.
   Там же.
   "Загадки и тайны ХХ века", http: // macbion. narod. ru/ spies/ redl2. htm.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 73.
   Там же, примечание редакции, с. 73.
   Там же, примечание редакции, с. 73.
   Там же, с. 74.
   Там же.
   Там же, примечание редакции, с. 74.
   Там же, с. 74.
   Там же, примечание редакции, с. 74.
   Там же, с. 74.
   "Загадки и тайны ХХ века", http: // macbion. narod. ru/ spies/ redl2. htm.
   А. Петё. Указ. сочин.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 75.
   Это заявление противоречит факту и содержанию приведенной записки Конрада от 26 мая 1913.
   "Загадки и тайны ХХ века".
   Там же.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 75.
   Там же.
   "Загадки и тайны ХХ века".
   Предполагаемый сексуальный партнер Редля.
   А. Петё. Указ. сочин.
   М. Ронге. Указ. сочин., предисловие, с. 4.
   Так называли Первую Мировую войну до начала Второй.
   Н.С. Батюшин. Указ. сочин.
   А. Петё. Указ. сочин.
   Н.С. Батюшин. Указ. сочин.
   И. Деревянко. Указ. сочин., с. 130-131.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 75-76.
   Н.П. Полетика. Указ. сочин., с. 3-8.
   М. Алексеев. Указ. сочин., Книга II, с. 198.
   М. Алексеев. Агент N 25. // Совершенно секретно. 1993, N 8.
   "Загадки и тайны ХХ века".
   А.А. Самойло. Две жизни. М., 1958, с. 86.
   М. Алексеев. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга II, с. 189-190.
   А.А. Самойло. Указ. сочин., с. 88.
   Главное управление Генерального штаба.
   А.А. Самойло. Указ. сочин., с. 110.
   М. Алексеев. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга II, с. 189-191.
   Там же, с. 197-198.
   Румыния вступила в войну против Австро-Венгрии лишь в августе 1916.
   Явная опечатка; правильно - 8-й.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 76.
   А. Петё. Указ. сочин.
   В.А. Брюханов. Заговор графа Милорадовича, с. 242-249; В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 247-249, 278-294; В. Брюханов. Мифы и правда о восстании декабристов, с. 389-402.
   Министр иностранных дел Австро-Венгрии.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 37-38.
   М. Алексеев. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга II, с. 517.
   Е. Волков, Н. Егоров, И. Купцов. Белые генералы Восточного фронта Гражданской войны. Биографический справочник. М., 2003, с. 93.
   Имеется в виду падение монархий в России и в Австро-Венгрии.
   Это, вероятно, и был Батюшин, про которого известно, что он в 1930 году по собственной инициативе встречался с Николаи и с Ронге: предисловие к цитированной книге Батюшина, авторы - И.И. Васильев и А.А. Зданович.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 69-70.
   М. Алексеев. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Книга II, с. 518.
   Так в тексте, правильно - подполковник.
   Имеется в виду, по-видимому, предвоенный кризис после убийства Франца Фердинанда в Сараево, когда пресса накаляла страсти, влияя на поведение правительств.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 64.
   Ныне - Загреб.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 64.
   Преемник Эренталя, умершего в 1912 году.
   М. Ронге. Указ. сочин., с. 68-69.
   Там же, с. 69.
   В. Ярхо. Венская паутина. // "Огонек" N 31 (4810), август 2003 // http: // www. Agentura. ru / forum / arhive 2003 / 8151. html.
   Н.С. Батюшин. Указ. сочин.
   М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 344.
   Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 158, 160.
   В. Мазер. Указ. сочин., с. 109.
   Там же, с. 115.
   Там же.
   Там же.
   Там же, с. 111.
   Там же, с. 109, 115-116.
   Там же, с. 116.
   Там же, с. 109.
   Там же, с. 116.
   К. Залесский. НСДАП, с. 173.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   303
  
  
  
  
Оценка: 3.08*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"