Аннотация: История из недавнего прошлого или недалекого будущего
САЛАМАНДРЫ
“Дети в подвале играли в гестапо:
Зверски замучен сантехник Потапов”.
(Из школьного фольклора)
Пробегая трусцой по школьному коридору, физрук Бобслей притормозил у дверей в десятый класс и предупредил, что преподаватель истории Елена Аркадьевна задержится минут на десять-пятнадцать.
- Чтобы тихо было! Ты, - ткнул он пальцем в здоровяка Фесенко, - за порядок отвечаешь.
- Физкульт привет! - отсалютовал Фесенко и, не успела за физруком захлопнуться дверь, предъявил классу внушительный кулак. - Тихо у меня! Рога пообломаю! У исторички задержка!
- Ты бы, Лизонька, поговорила с историчкой по душам. Неравен час - глупостей наделает! А у тебя большой опыт, - предложил Дима Шарко, элегантный отличник и комсомольский активист, - в обиходе Папа Мюллер.
Рыжая запустила в Папу учебником, но не попала. Развернув, как павлиний хвост, страницы, учебник истории приткнулся к ножке парты.
- Икебана, - Папа Мюллер поднял учебник и сдул с него пыль.
Повскакав с мест, ребята разбрелись по классу. Сразу наметилось несколько обособленных групп, вернее - кланов.
Одним из них - “камчаткой” - заправлял высокий брюнет по прозвищу Квакер. Взгромоздившись на парту, он представлял последний альбом ансамбля “Motley Crue” - “Girls, girls, girls”. Представлял на все голоса, имитируя одновременно и дробь ударных, и протяжные всхлипы баса, и реактивный гитарный “запил”. Даже восторженные вопли бесноватой толпы фанов ухитрялся воспроизводить на губах многоликий, как Янус, Квакер-синтезатор. Здесь же, на стуле, выпростав “козу” из обрезанной шоферской перчатки, заискивающе “балдел” веснушчатый Королев, намеревавшийся по окончании сейшена выпросить диск для перезаписи.
Чуть поодаль, зажав ладонями уши, тихий Валя Штерман углубился в шахматный журнал.
Толстяк Кевосян, кот из породы созерцателей и комментаторов всего и вся, распушив хвост, сладко дремал на собственном локте.
Девочки сбились в тесный кружок над “Бурдой”, а долговязый Пузырев вытягивал и без того длинную шею, силясь заглянуть им через плечо.
- Партайгеноссе Шелленберг, - неожиданно обратился к мальчику своего круга Никите Комову Папа Мюллер. - А как там поживает наш друг Штирлиц?
- Мои люди докладывали, что вчера его опять видели у гостиницы “Орленок”, - подыграл Никита, то бишь герр Шелленберг.
Рыжий, самый маленький в классе Алеша Пименов, забравшийся было с головой в собственный портфель, мгновенно прекратил мышиное шебуршание и затаился. Нависшие над портфелем плечи подрагивали.
- Ну, ты, всадник без головы! Чего опять натворил? - крикнула с первой парты комсорг Беленкова.
- Может, он встречался там с русской “пианисткой”? - высказал предположение Папа Мюллер.
- Вы забываете, партайгеноссе, что русская “пианистка” находится в нашей клинике. В настоящий момент из ее чрева извлекают радиопередатчик. Проглотила в момент задержания. Извлекают без наркоза, прошу отметить, - Никита-Шелленберг поднял вверх указательный палец.
- Наши парни на Восточном фронте и не мечтают о клиниках. Стакан спирта вместо эфирной маски, а местная анестезия - суровые крещенские морозы.
- Русские “пианистки” - тоже народ ядреный! Верите ли, партайгеноссе, чтобы скрыть свою национальность, орет исключительно по морзянке: три точки - три тире - три точки...
- Надеюсь, с русским акцентом?
- Скоро узнаем. В качестве операционных сестер там задействованы два наших дешифровальщика.
- Хватит трепаться! - осадила болтунов комсорг Беленкова. - Что еще этот олух выкинул?
- Ничего страшного, - расплылся в улыбке Никита-Шелленберг. - Оставшись без связи, наш друг Штирлиц, естественно, ищет новые каналы. Потому-то, таясь, и пристает к каждому иностранцу с паролем.
- Не был я вчера у “Орленка”. Я с семи до девяти уроки готовил, - прогудел из портфеля “наш человек в Берлине”.
- Вот именно. С девятнадцати до двадцати одного, - рассмеялся Никита-Шелленберг.
- Отстаньте от него. И так напугали мальчика до полусмерти,- заступилась Лизка Борисова.
- Лизхен, вы источаете свет своего сияния на недостойный предмет, - промурлыкал толстяк Кевосян.
- У них, видать, “союз рыжих”. Второй фронт готовят, - хмыкнул Никита-Шелленберг.
- Будем ставить вопрос о Пименове на бюро! - треснула кулаком по парте комсорг Беленкова.
На этом можно было бы поставить точку. Однако, общие слова - прерогатива политиков. Папу Мюллера как истого профессионала и человека сугубо практического интересовали подробности.
- А что это за пароль, с которым он приставал к иностранным гражданам? - спросил Папа.
- Наш друг Штирлиц говорил, цитирую: “Do you want to exchange anything from things for caviar?” - доложил Никита-Шелленберг.
- Чё это он сказал? - захлопал глазами, как ставнями, здоровяк Фесенко.
- Боже, как патриотично! - облизнулся кот Кевосян.
Маленький Алеша Пименов чуть не по пояс втиснул худенькое тельце подростка в объемистый портфель о двух блестящих замках, сплошь заляпанный переводными картинками с красотками и знатными “металлистами” и, как улитка, затаился в своем ненадежном домике.
- Штирлиц, вы вынуждаете нас прибегнуть к силе, - сказал Никита-Шелленберг.
Класс затаил дыхание и приблизился к шутникам. Даже Квакер оборвал на полувыдохе свое филигранное гитарное соло на губах.
- Фесенко, ты назначаешься Холтоффом. Учини-ка ему допрос с пристрастием! - распорядился Папа Мюллер.
- Очень непрактично выкалывать красные звезды на груди иголкой от циркуля, - предостерег толстяк Кевосян.
- Я к вам в гитлерюген не нанимался, - поломался для приличия Фесенко.
- Не вредничай, Фесенко! Тебя коллектив просит. Дай ему между глаз, чтобы страну не позорил! - попросила комсорг.
- Ты что про страну загнул, рыло? - спросил Фесенко, за шиворот выволакивая Пименова из портфеля.
- Жлоб ты, Фесенко! Большой, а без гармошки! - сказала Лизка Борисова.
- Ты ему лучше дверью пальцы прищеми, - посоветовала комсорг Беленкова.
- Правильно, партайгеноссе комсорг! Время модернизировать методы следствия. Ставить их, так сказать, на промышленную основу, - поддержал Никита-Шелленберг.
- Несомненно, вопрос о методах следствия имеет для нас первостепенное значение. Особенно с учетом обострения классовой борьбы в эпоху построения социализма, - с восточным акцентом сказал толстяк Кевосян. В акцентах он был дока.
- Пусть не обзывается! Да еще по-иностранному!
За обиды Фесенко платил сполна. Учиться на ошибках, даже собственных, ленился.
- Да не про тебя я! Отпусти! Стейтсов я “утюжил”. Икру на шмотки менял, - пропищал Пименов, свободной рукой размазывая слезы по щекам.
- Особенно высоко котируются шузы фирм “Конверс”, “Рибак”, “Саламандер”, а также майки “Диор” и “Каппа”, - выдал справку кот Кевосян.
- Обманули? Да? Сволочи! - обиженно протянул Фесенко и, не зная, на кого пенять, на всякий случай пообещал: - Я тебе, Борисова, ноги-то твои длинные из зада повыдергиваю - спички вставлю!
Лизка только развела руками.
- А ты хитрый, сукин сын! - с каким-то даже восхищением бросила она Папе.
- Мне по штату положено, - расплылся в улыбке тот. - Кстати, я давно подозревал, что Штирлиц работает на американцев.
- Достали вы меня, чуваки! - всхлипнул Пименов. - Мало, фирмач взгрел - майку олдовую втюхал, - еще и свои цепляются.
- Мы тебе не “свои”! - крикнула комсорг.
- Вот она - цена предательства! Майка - да еще ношенная! Не густо, - покачал головой Никита-Шелленберг.
- А сколько, по-твоему, в самый раз? Чтобы не продешевить? - спросила Лизка Борисова.
- Мы, Борисова, и о твоем моральном облике поставим вопрос на собрании, - пригрозила комсорг Беленкова.
- Колесуете, что ли?
- Священная инквизиция не обременяет себя казнями и расправами. За сим малым осужденных передают светским властям, - напомнил толстяк Кевосян.
- Проработаем. Да так, что на всю жизнь запомнишь! - пообещала комсорг.
- Я, конечно, понимаю, что казни и расправы, безусловно, интересная тема. Но давайте не будем углубляться в историю. С это-то что делать? - указал на Пименова Никита-Шелленберг.
- Рога ему пообломать!
Распираемый от обиды Фесенко жаждал удовлетворения.
- Предлагаю, не откладывая, провести собрание с резолюцией о передаче Пименова правоохранительным органам. За связь с иностранцами и пропаганду чуждой идеологии, - не замедлила комсорг Беленкова.
- Держу пари. Один к трем. На Борисову, - предложил толстяк Кевосян.
Желающих спорить не оказалось.
Фесенко остановился, с опаской поглядывая то на рыжую фурию, то на подрагивающие концы заколки в Лизкиной руке.
- Ладно. Живи уж! - разрешил он.
И тогда слово взял Папа Мюллер.
- Слушай меня, Пименов, - сказал он. - Я ведь знаю, что ты за жук. И Никита, и Беленкова... Все знают. Один ты пребываешь в блаженном неведении. Очень мне хочется, Пименов, чтобы и ты осознал, что ты есть за гнида! Трудно? Конечно, трудно! Но ведь и медведей учат. Все достигается практикой. А потому становись, сокол мой, на карачки и исполни нам круг почета, приговаривая: “Внимание. Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение. Передаем сообщение ТАСС. Слушайте: я, Алексей Пименов, - гнида! Гад ползучий! Кто сомневается, может убедиться сам.” Только так, думаю, вдолбить в тебя - кто ты есть на самом деле!
- А у него нет значка, - прищурился Никита-Шелленберг.
- Есть! Есть у меня значок! - закричал Пименов и, отогнув лацкан пиджака, предъявил всем свой значок, пришпиленный с внутренней стороны.
Фесенко облизнул засохшие губы и, никем не понукаемый, двинулся к Пименову.
- Ща... Мы его поставим... В позу... - прохрипел он.
- Да что вы! Что вы, чуваки! Фашисты, что ли!
Обхватив обеими руками портфель, Пименов попятился к стене.
- Ща узнаешь... Кто мы есть!
Фесенко надвигался медленно, но неотвратимо.
- Так возьмите! Все возьмите! Подавитесь! - взвизгнул Пименов. Из портфеля в лицо Фесенко полетели пакеты “Мальборо”, пластинки фруктовой жвачки, открытки и календари, журнал “Мюзикл экспресс” и многое, многое другое.
Бугай, опешив, притормозил.
- Исполнять! - крикнул Папа Мюллер.
- Здесь следуют долгие и продолжительные рыдания, временами переходящие в истерику, - в скобочках петитом пояснил кот Кевосян.
Фесенко уже занес над Пименовым свою карающую длань...
Но тут, как бог из машины, в эпицентре событий неожиданно материализовалась Лизка Борисова. Подтянув юбку на бедрах, она с треском выложила на парту под нос Папе Мюллеру свою стройную ножку в модной импортной туфле. Все замерли от неожиданности.
- Видишь? “Саламандра”, - принялась толково вдалбливать она Папе. - Верх кожаный. Кожа натуральная. Правда, не человечья. Но ты не обижайся. Где ее нынче взять, человечью? Зато колодка литая. Подошва рифленая. А вот этого гада в кружочке видишь? Это и есть саламандра. Фирменная марка то есть. Что делаем дальше? Дальше я снимаю туфлю, беру ее за каблук и этим вот гадом, который в кружочке, начинаю хлестать по гадским мордам! Бундасовые лейбола клеить! Тебе, Папа, Никите, Беленковой. А также холую вашему, Фесенко, в отдельности. Все вы, мрази, одного поля ягоды! Надо бы заодно и дурака Пименова отметить. Да ему и без меня досталось.
Завершив свою тираду, Лизка принялась стягивать туфлю с ноги.
И вдруг:
- Любишь ты, Борисова, свои прелести демонстрировать, - послышалось от двери.
В проеме, собственной персоной, стояла преподаватель истории Елена Аркадьевна.
- Опять Штирлиц вышел сухим из воды! Товарищу Семенову не придется ужиматься в гонорарах, - прокомментировал ее появление кот Кевосян.
И в очередной раз класс грянул дружным смехом. Но то был, скорее, смех облегчения.
- Иди-ка к доске, Борисова, - сказала Елена Аркадьевна, усаживаясь за стол и раскрывая журнал. - Ножки ножками, но продемонстрируй нам теперь и свои знания. Что было задано на сегодня? Патриотизм советского народа в период В.О.В.? Итак, прошу...
- Я не готова, - сказала Лизка Борисова, сразу погрустнев.
- Чего и следовало ожидать! Пименов, может, ты ей поможешь?
- Елена Аркадьевна, у меня зуб болел! Всю ночь мучался! - заскулил Пименов, прижимая руку к щеке.
- Понятно. Значит, так: Борисова получает свою законную единицу. А с тобой-то, Пименов, что делать? Ладно. В следующий раз ответишь. Ставлю тебе точку.
- Я отвечу! Честное слово - отвечу! - клятвенно заверил Пименов, прижимая руку на сей раз к сердцу.
Преподаватель истории окинула класс взглядом.
- Но кто же нам все-таки расскажет о патриотизме советских людей в период В.О.В.? Дима Шарко, надеюсь, ты-то готов?