Он любил бродить по городу. Бесцельно и непременно вечером. Если же желание обезоружить вертлявые мысли возникало днем, то он всегда перед выходом из дома надевал темные очки: так ему казалось, что его глаза будут в безопасности, словно под забралом.
Вечерние улицы в отличие от дневной суеты наполняли его безразличием ко всему: он не интересовался их балаганным многолюдьем или разбойничьей пустынностью. Он любил представлять себя совершенно одиноким в безразличной толпе, никем не замечаемым и никому не нужным - бесцветной песчинкой в земляной пыли, прячущейся от порывов ветра.
Прогулки обычно не превышали двух-трех часов - этого времени ему хватало для того, чтобы соскучиться по домашнему уединению. Как только это чувство возникало, он тут же поворачивал обратно и домой возвращался в хорошем настроении.
Он жил один в маленькой однокомнатной квартире, похожей на беличью кладовую в дупле дерева, только в отличие от зверька забитой не съестными припасами, а разномастными книгами и музыкальными сидидисками. На их приобретение он тратил все свои доходы, часто урезая в их пользу неизбежные расходы на еду и одежду.
Без книг и музыки он, наверное, не смог бы жить - их всегдашнее наличие под рукой являлось для него обязательным условием безразличного отношения к остальной жизни. Он не просто таким представлял одиночество, он был абсолютно уверен, что именно так оно и должно выглядеть.
Тот зимний тусклый вечер ничем не выделялся из сонной череды одинаково бессмысленных и расточающих пустоту бытия вечеров, но ему почему-то захотелось вырваться хоть на некоторое время из его тягостно-грустной трясины.
Он быстро оделся для обычной прогулки и взял с собой плеер, прихватив три диска, что сразу попались под руку. По времени их должно было хватить часа на два, чтобы отмерить несколько тысяч шагов.
В подъезде он вставил в плеер диск "VERVE" девяносто пятого года, отгородившись наушниками от шумного дыхания города, и вышел на улицу. Оставались еще "HAPPY MONDAYS" и "KULA SHAKER", которые должны были придти на смену легендарной группе, незаслуженно разогнанной Эшкрофтом.
Город как всегда равнодушно поглотил его, и подобно равнодушным друг к другу супругам, давным-давно утратившим все чувства в многолетнем браке, ничем не захотел удивить.
Часа через полтора он возвращался домой другой дорогой: каким-то образом его привычный маршрут в тот вечер нарушился, и он угодил в незнакомую ему часть города.
Заблудиться он не боялся. Хотя город и был большим, но здесь он родился и вырос, и потому впервые увиденные улицы не могли стать для него каким-то запутанным лабиринтом. Он, подобно идущим на нерест лососям, обладал генетической памятью места рождения, инстинктивно влекущего к родному дому.
Он зашел в какой-то небольшой магазин, для того чтобы переменить диск в плеере. Занятый своим делом он вдруг отчетливо уловил сквозь зуд очереди у прилавка струящуюся и знакомую ему мелодию. Её он и сам иногда слушал, потому что как всякая любимая музыка, она способна была изменить ему настроение.
Факт обнаружения в затрапезном заведении единомышленника весьма заинтересовал его, и он поспешил выяснить его личность. Просто так, чтобы только оценить наружность.
Это была девушка, стоящая в очереди. И хотя наушники у неё были упрятаны под вязаной шапочкой, черные провода от них были видны около её тонкой шеи, укутанной белым мохеровым шарфом.
Он подошел к ней сбоку и стал разглядывать её профиль. "Двадцати лет, наверное, ещё нет, - подумал он. - Но уж, наверняка, больше шестнадцати. Впрочем, какое мне дело до неё?"
Тем не менее, он дождался того момента, когда она, всё-таки, не выдержала его настойчивого взгляда и, нахмурив брови, обернулась к нему, освободив одно ухо от наушника. Решительность для отпора проступила на её лице.
- Я просто хотел узнать у вас, - опережая выплеск её недовольства, произнес он с улыбкой, - что же человек нуждается рассказать?
Этот вопрос изменил её настроение. Она тоже улыбнулась ему, просто и не конфузясь, быстро оценив схожесть его музыкальных предпочтений со своими.
- Шарлатаны часто скрывают это, - ответила она. - Да и обмануть могут. Разве можно им верить?
- Мне кажется, что этим (на этом слове он сделал ударение) можно доверять, - произнес он.
Внешне девушка ему сразу понравилась. Но ещё больше ему понравилось в ней то, как она подхватила его намеренный разговор намёками о предмете их общего поклонения - английской рок-группе "CHARLATANS" и в данном случае песне "A man needs to be told".
Из магазина они вышли вместе и весело разговаривали всю дорогу до её дома. Он проводил новую знакомую до подъезда, где они обменялись друг с другом номерами телефонов. Договорились встретиться на следующий день, потому что он пообещал принести ей сольную работу Тима Берджеса, которую она не слышала.
Через полчаса он возвратился домой и тут же отыскал нужный диск, чтобы не тратить время завтра.
Почитав немного "Запретные цвета" Юкио Мисимы, он затем лег спать.
Они вновь встретились вечером следующего дня. Перед этим, когда он ещё набирал номер её телефона, ему казалось, что она не согласится увидеться с ним не только сегодня, но и вообще никогда. Причина была бы понятной ему. Не зная её точного возраста, он, тем не менее, мог предполагать, что намного старше её, может быть даже раза в два.
Но она сама сняла трубку и, не ломаясь церемонно, согласилась погулять по городу. Её голос, может быть, и был несколько оживленным, но он тут же захотел уверить себя в том, что она была рада его звонку. И это надуманное обстоятельство вмиг окатило ему сердце чем-то горячим и тревожным.
Ещё неделю после этого они встречались каждый вечер. Он приходил к её подъезду, она выпархивала на улицу, а потом они, не спеша, передвигались по обсыпанным солью обледенелым тротуарам, иногда заходя по пути в кофейни или суши-бары, чтобы немного перевести дух.
Первое время их знакомства он говорил без умолку, стараясь ни на минуту не выпускать её внимания из возводимой им осады невероятных рассказов, смешных историй и анекдотов. Он вспоминал их из своей молодости и прочитанных книг, а иногда даже, днём на работе, придумывал нарочно всякие небылицы, сохраняя их в памяти до вечера.
Потом они как-то вдруг, и сразу вместе, осознали, что могут на свиданиях просто идти и молчать, нисколько и ни в чём не утрачивая взаимного понимания.
Обретшие понятную им немоту, они полюбили гулять так под непрестанным взором уличных фонарей, не слыша ни разноплеменного гула автомобилей, ни мелкой дрожи окоченевших на улицах деревьев.
Ей было семнадцать, ему - тридцать два, но в зимнем городе их возрасты были скрыты под одеждой и глазам прохожих себя не выдавали.
Когда она сообщила ему, сколько ей лет, он на некоторое время задумался, а потом произнёс, глядя ей в лицо:
-А ты знаешь, в каком возрасте заканчивается юность и начинается взрослая жизнь?
- Конечно же, нет, - ответила она. - Но думаю, что у меня это ещё впереди.
- Правильно думаешь, - сказал он. - Скажу тебе по секрету, что юность умирает в двадцать лет, и в двадцать один год ты становишься уже взрослой.
- Это почему? - удивилась она.
- Потому что, когда тебе ещё сколько-то лет - ты молода, - ответил он. - А когда тебе какой-то год, ты можешь считать себя зачисленной в другую группу. Вот как мне, к примеру, тридцать два года, и это значит, что молодость меня давно бросила.
- А когда тебе исполнится тридцать пять лет, это будет означать, что она решила вернуться? - спросила она со смехом.
- Действительно, - пробормотал он, поняв несостоятельность своего утверждения - какая-то ерунда получается. Сорок три года, пятьдесят лет... А может, и правда, в это время она возвращается?
- Ну, тогда тебе осталось ждать её недолго - три-то года как-нибудь осилишь! - иронически прищурив глаз, произнесла она.
Она притягивала его к себе с каждым днём всё больше и больше. Он почувствовал, что начинает переставать относиться скептически ко многим вещам, на которые ещё совсем недавно с удовольствием изливал весь свой сарказм. Он возводил свою свободу и независимость в некий абсолют и пугался их возможной потери. Он понимал, что вырастающее внутри него какое-то непонятное сомнение в былых предпочтениях нужно было как-то останавливать, но делать это с приходом каждого нового вечера он не желал всё более, успокаивая своё безволие будущими призрачными решительными поступками. Он, не переставая, думал о ней. Ужасался этой своей слабости, но поделать с собой уже ничего не мог. Ему не доставало воздуха без неё, а глаза постоянно требовали себе её лицо, волосы и тонкие хрупкие пальцы.
Однажды на улице, когда они шагали по липкому тротуару, она вдруг сказала:
- Странно, но белый цвет иногда порождает грязь.
- О чём это ты? - не поняв её слов, спросил он.
- Да вот, сам посмотри, - указала она кивком головы под ноги. - Снег и соль встретились, и, наверное, хотели удивить друг друга своей ослепительной непорочностью, а в результате родилась гадкая грязь.
Он ненадолго задумался над её словами, а потом сказал:
- Это оттого, что они ненавидят, но победить друг друга не могут.
На следующий день она стала его любовницей.
Перед этим, желая хоть как-то зацепиться за остатки своей независимости и попытаться вырваться из гибельного плена, он поклялся сам себе, что, не смотря ни на что, постарается забыть её, если она не отдастся ему в тот вечер.
Он почувствовал некоторое облегчение, загадав это.
Как всегда они встретились в назначенном месте. Теперь им служила тихая, вся в сугробах, аллея недалеко от её дома, облюбованная ими несколько дней назад.
Он сразу предложил пойти к нему домой, даже не попытавшись хоть как-то объяснить свою решительную настойчивость.
Она согласилась, очень просто сказав: "Конечно. Пошли".
Такой её ответ обозлил его - до него он ещё надеялся, что сможет вырваться из плена переживаний, услышав от неё любую форму отказа. Теперь же он понял, что этого ему не удастся сделать, и ликующее безволие затопило его до краёв.
Всю дорогу они шли молча, затаенно чувствуя неотвратимость повеления судьбы, и потому не сопротивлялись ей.
Придя домой, он всё же воспротивился первоначальному своему желанию не включать света в комнате, и, достав несколько свечей, зажег их, расставив по углам, на подоконнике и на аппаратуре возле стены. Он зарядил в проигрыватель пластинку "SADE" "DIAMOND LIFE", посчитав её наиболее подходящей в этот вечер.
Он раздевал её, глядя ей прямо в глаза. Она не отводила взгляда и, не сопротивляясь, позволяла ему снимать с неё одежду. Она понимала, что ему хочется именно этого.
Обнаженная, она сидела рядом с ним на краешке дивана, а он продолжал каким-то завороженным взглядом разглядывать её тело, скользя по шее с пульсирующей жилкой, по расплывающимся теням на ключицах от пламени свечей, по темным соскам на небольших упругих грудях, по выемке пупка и по ложбинке между бедер, укрытой черным треугольником. Он провел по её телу рукой, повторив путь своих глаз, и остановил ладонь внизу, ощущая мягкий покров курчавой поросли. Ещё можно было остановиться и не прыгать в пропасть инстинкта и чувств, но эфемерные преграды в голове окончательно ослабли, да он и сам уже больше не желал себя сдерживать.
Он уложил её на спину и, закрыв глаза, начал томительно долго и замедленно наносить поцелуи на её тело, пытаясь хоть как-то притормозить движение вселенной. Время перестало стучаться в его сердце, в голове завертелась карусель, кожа еле сдерживала пытающиеся вырваться наружу мышцы, а он всё не мог насытиться её запахом, вдыхая его и захлёбываясь им, словно рвущиеся в шторм паруса на корабле.
Когда он проник в неё, безумие окончательно охватило его тело.
Прошло два месяца. Наступила весна. Вялое солнце совсем не старалось отогревать город, скованный асфальтовой коростой и измученный тяжестью бетонных нагромождений.
Они продолжали встречаться почти каждый день - страсть единолично управляла ими.
В будни он, вернувшись с работы домой, сразу начинал ждать её, в выходные же с утра прислушивался через входную дверь к шуму лифта, и его сердце каждый раз замирало, если движение прекращалось на их этаже.
Она всегда появлялась в разное время, и эта неизвестность её прихода заставляла ещё больше томиться его душу, зараженную предчувствием какой-то скорой беды.
Это ощущение поселилось в нем после первой их близости. Оно зародилось из смутного сомнения в неизбежности всего свершившегося, но с каждым днем прирастало новыми, разъедающими сознание, домыслами и, в конце концов, затопило всего его изнутри. Странное это было чувство. Сам, будучи всецело захвачен ослепительной страстью, он, как будто, не ощущал её присутствия в ней. Её тело было податливо его напору, оно каждый раз принимало его ласки. Он видел, как оно призывно напрягалось в ожидании потока его семени, но, несмотря на всё это, он не ощущал подчинения её плоти своей. Он чувствовал, что её тело не насыщается им. Это обстоятельство так мучило и угнетало его, что однажды он прямо спросил её об этом, боясь услышать в ответ хоть слово, возводящее вину на него.
- Не знаю, - сказала она. - С тобой мне, в общем-то, хорошо. Но когда мы вместе, мне всегда почему-то кажется, что помимо всего прочего существует ещё что-то, какое-то иное ощущение собственного тела. Оно представляется мне недосягаемым, это состояние, но оттого ещё более желаемым. Я не могу выразить его словами, они выглядят какими-то смешными для этого. Разве можно непочувствовав чувство, объяснить, что это такое?
После этих слов он окончательно уверовал для себя в неотвратимость беды.
В то воскресенье они решили выехать за город.
С середины недели установилась чудесная погода. Солнце наконец-то вступило в законную весеннюю должность начальствующего над всем просыпающимся и копошащимся на земле. Серые облака с перепугу разбежались в разные стороны, унеся с собой ненавистную паранджу, так долго скрывавшую синь неба. Воздух дрожал от ласкающих его лучей солнца, земля курилась дымком испаряющейся влаги, и всё кругом радовало взгляд.
На электричке они добрались до первой станции, за которой был бы виден лес, и сошли на ней. Узнав расписание пригородных поездов обратно в город, они направились к ближайшей опушке. Хотелось вдыхать полной грудью этот напоенный весенней свежестью воздух, подставлять лицо и руки под изливающееся сверху тепло и наслаждаться просыпающимися звуками жизни, доносящимися со всех сторон.
Жизнь леса разбудила в них страсть и они, разбросав вокруг себя одежду, предались ей с какой-то небывалой ещё между ними неистовостью. И всё вокруг них возбуждало: непривычные запахи, дурманящие голову, шелест прошлогодней листвы под ногами, обволакивающие их разгоряченные тела легкие дуновения ветерка, да и сам лес, снисходительно подсматривающий за ними со всех сторон.
Она склонилась в развилине берёзы, упершись руками в её раздвоенный ствол. Муравьи перебегали с него на её руки, и, почувствовав чужую им плоть, тут же впивались ей в кожу, пытаясь этим устрашить непрошенного гостя. Но она не обращала на укусы никакого внимания. Впервые за всё время их знакомства она вдруг почувствовала, что то, недосягаемое блаженство, которое было ей так непонятно и неведомо, начало вырисовываться, приближаться и, казалось, замерло в ожидании последнего завершающегося мгновения, после которого оно должно будет затопить всё внутри неё. Находясь над ней, он тоже почувствовал это по мелкой дрожи, охватившей её тело, и обрадовался за неё.
Где-то недалеко от них вдруг раздался странный клацающий звук, словно по железу ударили палкой. Через мгновение ей на спину вылилось что-то горячее и липкое, и дурманящий запах ворвался в её ноздри. Ещё через мгновение он припал к ней всем своим телом, и она воскликнула про себя: "Сколь много же семени ты излил!", а то, недосягаемое прежде, наконец-то затопило её.
Пуля вошла ему в левый бок и, пробив аорту, выскочила из груди. Смерть наступила так быстро, что он не смог понять, что случилось с ним.
Кто-то, соблазнившись отличным весенним деньком, также выехал в лес, чтобы или пристрелять старое ружьишко, или просто побаловаться им, упражняясь в меткости по привязанной к дереву мишени.
Пройдет время, и она сможет позабыть его. Но ей уже больше никогда не удастся вновь ощутить то, единственный раз посетившее её, чувство, которое до того она воспринимала как недосягаемое.
Она не сумеет ни усыпить память, ни избавиться от иллюзорности своих желаний.