Будник Евгений Григорьевич : другие произведения.

Налегке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что люди боятся потерять больше всего, до того, как у них заберут такие мелочи, как любовь и жизнь? Может деньги, успех, образование и карьеру? Джон, почему-то думал именно так. Видимо потому, что ему теперь было абсолютно плевать на деньги, успех, образование и карьеру.

Евгений Будник

Налегке

  
  
   Всем тем, кто умудряется выдавать
   свои недостатки за наши общие
   достоинства, за что и называются
   друзьями.
  

1.

  
   По мнению Джона, то, что сказала ему девушка, было довольно откровенным признанием в любви. Неловкая пауза, нередкая в таких случаях, затянулась, поэтому Джон решился ответить.
   - Знаешь, Мэг, теперь все зависит от того, что ты ждешь от меня взамен.
   - Дурачок, да ничего я не жду. Ты мне нужен таким, какой есть.
   Если не в первый, то во второй раз в жизни Джон оказался в ситуации, когда лучше не смотреть собеседнику в глаза. Не хотел он видеть один из лучших женских взглядов, коим наградила его Маргарет Снейк - смущение, благодарность и достоинство, увлажненные подступающей слезой.
   - Раз так, Мэг, то люби себе на здоровье.
   Девушка даже не обиделась.
  
   Немного поцелуев и цветов по праздникам, алкоголя на двоих и на друзей, напрасных поисков мест для уединения, обидных бытовых ссор и неотъемлемых лишних слов. Джон долго оформлял все это великолепными масляными красками своей фантазии, покуда свежий, полный красивых надежд, адреналин бродил в крови.
  
   Потом девушка постепенно стала груба, завладела частью его имущества, устроила последний разговор со скандалом и подложила пару жирных свиней. Напоследок попыталась унизить и ушла по своим делам, к своим, другим людям.
  
   Тюк-тюк! Молоточек по лобовому стеклышку. Бах! Сапожок по дверце. Бум-бум! Кулачки по багажничку. Детишки играют в машинки. А мистер Снейк, отец той самой Маргарет, тихонько курит на балконе и наблюдает, как его автомобиль громят средь бела дня трое верзил. В подворотне - никто даже и не заметит. Порезвятся ребята и пойдут отдыхать в заведение за свой, личный столик. Их вежливо обслужат и в этот раз они если и расплатятся, то последними деньгами Джона, который, кстати, тоже тихонько курит, только ни за чем не наблюдает, - он задернул шторы на кухне...
  
   - И вообще, в выражении "нет худа без добра" существительные надо поменять местами, - сказал Том, и его глаза загорелись гордостью за новую остроту, а может, просто от пива.
   - Не умничай, Томас, - с улыбкой отмахнулся Джон, - шутка не в твоем стиле.
   - Согласен.
   Джон оглянулся по сторонам и подумал о том, как все-таки здорово встретить в старом добром баре старого доброго шута Томаса Куни, который как-то нацарапал здесь своим пьяным ножом на одном из столиков: "если бы смерть была благом, то боги не были бы бессмертны".
   Музыка сквозь дым, шум, пошленькие взгляды и разного рода смех.
   - Тут же не в добре и зле все дело, - продолжил Джон серьезнее, - просто...
   Томас оттолкнул большую стеклянную кружку с жирными пятнами от пальцев.
   - Просто есть еще на свете такие суки, Джон. И ты от них никуда не денешься. А мстил так сильно зря. Ты же показал, что все это тебя сильно задело. Надо было игнорировать, надо было сделать так, будто тебе все равно, понимаешь? Жалкому человеку - жалкая месть. Ну, насрать ей под дверь, что ли.
   - Допивай, Том.
   - А с каких это пор ты пьешь пиво быстрее меня, Джони?
  
   Ночью один. Днем в суете. Улыбки, за которые стыдно. Кроме этого только простуда на день рождения. С осложнениями.
  
  

Под наркозом.

  
   ...я сделал глубокий вдох и узнал, что такое боль. Мои отекшие легкие были наполовину заполнены соленой водой и кровью из лопнувших сосудов. Со страшным скрипом, скобля ободранные бронхи по голым нервам, эта смесь подкатила к горлу и брызнула через нос. Я потерял сознание.
  
   ...я лежал с открытыми глазами.
   Пытаясь уловить хоть какие-то образы в туманных очертаниях и далеких звуках, я силился пошевелиться, но ничего не выходило. Мне казалось, что я прилагал титанические усилия, но не получал ни малейшей ответной реакции со стороны тела. Это продолжалось мучительно долго. Наконец, меня охватила паника, я собрал все силы и закричал. Но услышал жалкий хрип. Всю грудь свело и меня скрутило. Давясь от спазма и судорожно пытаясь вдохнуть, я, не в силах больше переносить боль, провалился в темноту.
  
   ...плот несет меня по тихой речке. Крутые берега густо оплетены лианами и сказочной красоты цветами, из которых доносятся трели птиц, стрекотание насекомых. Верхушки деревьев тают в застывших громадах - облаках.
   Яркие контрастные краски. Безмятежность природы.
   Проходит много времени, прежде чем я замечаю, что начинаю двигаться гораздо быстрее. Впереди я слышу зловещий шум - нарастающий гул органа. Меня несет к водопаду. Мне становится страшно.
   На моем плоту нет весел и я понимаю, что не смогу остановить его. Я решаю броситься вплавь к берегу, но заглянув в воду, вижу в ней бездну ночного неба с колышущимися огнями зеленых звезд. Обратного пути нет, и мной овладевает чувство безысходности. Рев водопада уже совсем близко. Ветер гнет деревья, срывает цветы и листья, кружит их над водой и уносит в туман. Солнце скрывается за пеленой серых водяных брызг и пара. Все замирает на мгновение. Я не чувствую плота под собой - я падаю.
   Дымка облаков расступается и я вижу далеко внизу красивые геометрические узоры, построенные по одному закону. В них что-то движется, растет; одни фигуры уступают место другим или распадаются на несколько, где-то структура усложняется, где-то наоборот, фигуры просто исчезают, но целостность и гармония картины сохраняется.
   Спускаясь ниже, я уже не могу охватить взглядом всю картину, зато начинаю видеть, что все фигуры состоят из более мелких ячеек, более простых и не таких подвижных. Одни ячейки устойчивы и стабильны, другие распадаются и организовывают новые, третьи распадаются насовсем.
   Я падаю все быстрее и уже различаю, что эти ячейки состоят из отдельных точек. Я вглядываюсь и узнаю обычных муравьев. Каждый из них занят отдельным делом. Кто-то снует из стороны в сторону, кто-то таскает предметы, кто-то просто топчется на месте. Мне становится противно от примитивности и однообразия их действий. Я не могу понять, как эти муравьи, занятые своими бессмысленными делами, никак друг с другом не связанные, составляют такой гармоничный и красивый муравейник, кажущийся сверху геометрической игрой. Я падаю и больно ударяюсь о землю. С виду я обычный черный муравей, как и все кругом. Я нахожу себе норку и забираюсь в нее, чтобы отдышаться.
  
   - Э-э, да ты совсем плох! - раздался голос совсем рядом.
   Я с трудом поднял веки и увидел руку, поправлявшую холодную тряпку у меня на лбу. Пахнуло уксусом. Я повертел воспаленными глазами и остановил взгляд на улыбающемся лице старика, покрытом морщинами. Сырой полумрак и мерцающий свет потрескивающей свечи придавали этим морщинам особую рельефность. Я поморщился от приступа боли в груди и попытался пошевелить губами.
   - Кричишь по ночам, бормочешь. Кровью плюешься. Уж хоть бы сказал чего, - медленно говорило склонившееся надо мной лицо.
   Потом оно исчезло и я услышал шаги по скрипучему деревянному полу. Вскоре лицо опять появилось. В руке старик держал полный стакан.
   - Попей, полегчает. Трое суток уж без воды. Весь иссох.
   Рука поднесла стакан к моим губам. Я открыл рот и почувствовал, как несколько капель стекло в горло, смывая спекшуюся кровь.
  
  

2.

  
   Омерзительный, но безмятежный мир белых халатов. Полторы недели мерзкой безмятежности. Роман с медсестрой.
   Джон и Лиз очутились в просторном зале, освещенном широким окном. По периметру были расставлены скамейки, а в углу, возле входа в уборную, находилась кастрюля с карликовой пальмой и телевизор на высоком шкафу.
   - Держи, - сказала Лиз и протянула Джону бумаги, - Я сейчас.
   Она быстрым шагом удалилась, а Джон включил телевизор и присел на скамейку.
   Где-то скрипнула дверь, и через минуту в зале появился старик в длинных и широких штанах, волочившихся по полу. В руках он держал трость. Медленно проследовав к окну, он долго смотрел в него. А Джон смотрел на старика. Когда тот обернулся, Джон уже внимательно наблюдал за диктором на экране. Старик внимательно оглядел Джона, взглянул на телевизор и так же медленно, громко стуча тростью, направился к уборной. Открыв дверь, он плюнул в кастрюлю с деревом и скрылся.
   Подошли еще двое. Сухой мужичок в трусах и рубашке навыпуск и верзила в перепоясанном розовом халате. Они уселись напротив Джона.
   - Приветствую тебя, Джони, доблестный рыцарь и герой-любовник! - крикнул верзила и поднял руку.
   Его скуластое лицо улыбалось, а сухой мужичок, сидевший рядом, хихикнул, поежился и уставился в телевизор.
   - Я тоже приветствую тебя, большой Ронни, женский халат. - Джон тоже поднял руку.
   - Знаешь, - сказал верзила, понизив голос и выглядывая в коридор, - а твоя сестричка ничего. Я бы ей тоже вдул.
   Сухой мужичок опять хихикнул и поежился.
   - Можешь попробовать, Ронни, я не против. Только мне кажется, прежде она сумеет вдуть тебе в зад добрую порцию снотворного. И пока ты будешь спать, я позову всех геев района и...
   - Ладно, Джон, я же пошутил. Ведь так, Бад? - он обратился к соседу, который зевнул и пожал плечами.
   Верзила опустил свою мощную ладонь мужичку на плечо, потрепал его и добавил задумчиво.
   - Люблю я пошутить.
   Из уборной вышел старик и, привлекая внимание взмахом увесистой трости, поинтересовался:
   - А витамины сегодня дают?
   - Какие витамины, дед? - оживился мужичок в трусах, - Иди спи.
   Старик горько вздохнул и побрел восвояси. В коридоре раздался стук каблуков. Здоровяк, выглянув, подмигнул Джону, но мог бы этого и не делать. Джон знал этот стук, как никто другой. Он поднялся и вышел навстречу Лиз.
   Дверь неожиданно открылась, и тетя Ду, как все ее здесь называли, пятясь, преградила путь сразу обоим.
   - Все. Прячьтесь, - сказала она.
   Поддерживая бок рукой, санитарка наклонилась, подняла ведро, перетащила его и распахнула дверь в следующую палату.
   Закрывшись изнутри, Лиз уселась на тумбочку, а Джон скользнул по мокрому полу, отдал ей папку и прыгнул в кровать.
   - В этой папке моя операция?
   - Да. (Резкий взгляд в глаза Джону).
   - И как?
   - Да нормально. (Ее глаза опущены).
   Медсестра Элизабет Файнбич, которую Джон называл просто Лиз, любила не только экстремальный секс. Она обожала ухаживать за цветами и приносить добро людям. Сейчас, нервно вытаскивая какой-то бланк из потрепанной папки, она чувствовала себя скверно, но не показывала этого по долгу работы.
   Девушка застучала каблуками по холодному кафелю. Джон успел отметить интересный факт, пока она путешествовала таким образом от двери к кровати: когда Лиз поворачивалась к нему лицом, он смотрел ей в глаза, когда же она шла к двери, его взгляд опускался гораздо ниже, туда, где кончалась юбочка. Но стоило Лиз повернуться, как Джон снова беспристрастно смотрел ей в глаза.
   - Ты любишь игры? - спросила девушка, кладя бумагу на тумбочку.
   - Нет.
   - Тогда сыграем.
   - Конечно.
   - Игра на доверие. Подпиши этот листок не глядя, потом можешь делать со мной все, что хочешь.
   - Не пойдет. Давай поменяем очередность событий.
   - Джон, прости, что я сейчас не смогу заплакать. Может я буду похожа на палача... Я желаю тебе только добра.
   - Я тебя не понимаю, Лиз. Что с тобой?
   - Это с тобой... Тебе жить осталось года четыре. Но здесь ты сгниешь еще быстрее. Этот листок - добровольный отказ от лечения.
  
   Добротный шок не проявляется никак.
  
  

3.

  
   Что люди боятся потерять больше всего, до того, как у них заберут такие мелочи, как любовь и жизнь? Может деньги, успех, образование и карьеру? Джон, почему-то думал именно так. Видимо потому, что ему теперь было абсолютно плевать на деньги, успех, образование и карьеру.
  
   Дубовая дверь деканата (жаль, ей нельзя хлопнуть из-за демпфера) поддалась и запустила в помещение с чаем на столе секретарши и красными лицами замов. К одному из них, наиболее бледному, подошел Джон, протянул листок с аккуратным почерком и произнес:
   - Давайте сыграем в игру на доверие.
   Господин Лен Минсер снял очки. Он довольно хорошо относился к Джону, который не замедлил продолжить:
   - Подпишите это не глядя, затем можете хоть трахнуть меня.
   Далее он успел заметить спокойные глаза Лена Минсера и подписанное заявление об отчислении по собственному желанию.
   Жаль, ей нельзя хлопнуть.
  
   - Это же Мэгги Снэйк. Мэг, подожди! Как давно тебя не видела. Какая у тебя обновка. Здорово! Фред спонсирует?
   - Что ты разоралась-то? Нора, извини. Я тороплюсь. Позвони вечером. Мне, кстати, надо и тебе кое-что рассказать.
   - Ладно, до вечера!.. А слышала, Джон учебу бросил?
   - Какой Джон?
   "Вот, сука!" - подумала Нора, хорошая знакомая Маргарет Снэйк. Вечером она ей позвонила. Девушки замечательно пообщались и остались довольны собой. Никто никому даже не завидовал.
  
  

Ухожу в себя.

  
   Вот так, налегке, я и переехал в Норгард.
   Знакомый запах старого тлеющего дерева и мазута - запах железной дороги накатился мягкой теплой волной. Я поправил сумку на плече и с удовольствием осмотрелся. Вокзал Норгарда утром - феерическое зрелище. Это первое, что я узнал об этом городе. Невообразимое по размерам и сложности конструкции черное сооружение, сравнимое разве что с гигантским муравейником из стекла и стали венчалось грандиозными винтообразными колоннами-шпилями, наклоненными к центру, что усиливало перспективу, и создавало впечатление, будто они уходят в бесконечность. Большое розовое солнце, выползая из слоистой сизой дымки, отражалось в каждой полированной грани этих колонн, создавая необычные сочетания оттенков: от ослепительно желтого до глубокого красного. Вершины колонн были более прозрачными и словно светились изнутри, растворяясь в небе. Пещеристая, как губка, чернота главного здания покрывалась сетью мерцающих зеленоватых огней, расположенных в непостижимом геометрическом порядке. Вокзал занимал чуть ли не половину горизонта, шумел, испускал тепло и, казалось, дышал в дрожащих потоках горячего воздуха.
   Его начинали строить четыре столетия назад. Его строят и сегодня. Начало всех дорог, центр общения с миром, он веками накапливал в себе опыт и знания, отражая в своем образе жизнь современников, развиваясь вместе с ними. Непрекращающееся строительство вокзала стало символом для своего народа - символом продолжения жизни, развития. Каждое поколение вкладывало в него часть своей культуры, традиций. В образе вокзала можно было усмотреть и черты древней готики - остроконечные арки, контрфорсы, и ультрасовременные штрихи - монолиты стекла и бетона.
   Вокзал произвел на меня сильное, но гнетущее впечатление. Давящие громады зданий, отливающие кровью, механические шумы, эхом разносящиеся вокруг голоса громкоговорителей заставляли ощутить свою беспомощность в чужом для меня и очень сильном мире.
   Я прищурился от яркого лика солнца, показавшегося из-за колонны, отвел взгляд и, наконец, заметил толпы снующих людей, так необходимых мне сейчас. Прохожий в шляпе и длинном плаще бросил на меня взгляд и немного задержал его, заметив, наверное, мою растерянность. Я воспользовался случаем и спросил:
   - Мистер, как мне попасть на ближайшую остановку трамвая?
   Человек оглянул меня быстрым взглядом и подошел.
   - Трамвай? Вы, если первый раз здесь, наверняка хотели бы попасть в центр? Тогда лучше метро.
  -- Мне трамвай привычнее.
  -- Ну трамвай так трамвай, - усмехнулся человек. - вон гостиница, сразу за ней остановка, а метро все же лучше.
   Я поблагодарил его, пообещав, что еще узнаю все прелести здешнего метро, и направился в направлении, которое он мне показал. Шел я медленно, стараясь не задевать прохожих и запоминать ориентиры.
   Длинноногая красавица в обжигающем мини, толпа пьяных комедиантов, суровый лысый здоровяк в кожаной куртке и черных очках, инвалид в тряпье с протянутой рукой, крикливые толстые бабки - торговщицы. Обычный народ обычного большого города. Я остановился на светофоре у оживленной улицы. Передо мной стояла женщина с длинной косой. Пронесся полицейский автомобиль, приятно пахнуло духами и она побежала через дорогу на красный свет, за ней подросток на велосипеде. Я взглянул налево, а тучный мужчина взглянул на меня, достал платок и пропитал им вспотевший лоб. Вместе с процессией из шести человек, обсуждающих перспективы своего бизнеса, я обогнул гостиницу, серое многоэтажное здание, и попал на пустую остановку трамвая, моего любимого вида транспорта.
   Вокзал стоял на вершине большой пологой возвышенности, так, что его наверняка можно видеть из любой точки города. Я находился теперь немного ниже и мог рассмотреть открывшуюся мне часть города с высоты. Центр резко отличался от всего пейзажа строгостью форм и высотой небоскребов. Можно было рассмотреть прямые улицы, которые радиально расходясь, постепенно начинали изгибаться, вилять вокруг заводов, старых районов, садов, каких-то развалин или заброшенных построек. Постепенно нашел главные достопримечательности Норгарда, о которых раньше только слышал: грандиозный мост Лан-Вердена, трилистником пересекающий развилку реки, часовую башню - второе по высоте здание после вокзала, знаменитый Розовый Лес, ярким красным пятном контрастирующий с серостью зданий и глянцем реки, стадион "Дванго". На пределе видимости из серой пелены виднелись горы, за которыми город, как я знал, продолжался, соединяемый с видимой мне сейчас частью серией Великих Тоннелей, прорезающих горы насквозь. У историков, кстати, нет никаких фактов насчет этих тоннелей - вырыты они в глубокой древности, но кем и для чего, можно узнать только из бесчисленных легенд.
   Откуда ни возьмись появилась взъерошенная девчонка.
  -- Трамваи-то ходят?
   Я пожал плечами, снял сумку и присел на скамью под козырьком рядом с черной кошкой, растянувшейся поперек. Девчонка убежала, а я закурил и задумался, рассматривая сквозь дым игру безумных сиреневых облаков.
   Что ожидал я увидеть, появившись здесь, и что увидел? Глупо бежать из одной суровой реальности в другую в надежде очутиться в сказке. Эта страна со своей знаменитой столицей, однако, навсегда оседает в памяти путешественников как сокровищница подчас нелепых сочетаний традиций, странного симбиоза культур древности и современного мира, богатой фантазии в легендах и мифах, да просто захватывает красотой мест.
   Я долго блуждал в своем сознании, анализировал, и настолько погрузился в раздумья о судьбе Норгарда, о причинах его появления и об отношении людей к нему, что приближающийся стук колес заставил меня вздрогнуть.
   Странно, как быстро здесь может меняться погода. Солнце скрылось за тяжелыми пунцовыми облаками, холодный ветер погнал лед за шиворот. На город надвигалась гроза во всем своем величии. Я выбросил окурок, глядя, как ветер подхватил фейерверк искр, разбитых об рельсы, и направился к открывающейся двери мерно гудящего трамвая.
   Мое имя - Корд. Я здесь, чтобы разрушить этот мир и себя. Налегке.
  
  

4.

   - Сэм, я понимаю, что у тебя тоже есть проблемы. Просто мне сейчас не стыдно просить совета. Что, черт возьми, мне делать?
   Что может быть проще, чем показать слезы другу? Только не у него дома. Маски и комплексы.
   - Я не понимаю твою ситуацию - у меня не было подобного. Но я тебе в чем-то завидую. Это же самый удачный случай уйти в себя. Здорово! Понимаешь, раз ничего не осталось, то ничего не надо с собой брать. Отправляйся в путешествие налегке.
   - Я уже отправился, только знаю, чем закончится путешествие. Так не интересно.
   Сэм сидел напротив за столом и тасовал колоду стареньких, с приятным запахом ветхой бумаги, карт. Он посмотрел на друга серьезно. Так, по крайней мере, Джон оценил прямой, бескомпромиссный взгляд его язвительных светлых глаз.
   - Ты дурак? Откуда ты знаешь, чем оно закончится?
   - Сэм! Четыре года! За такой срок старый фрегат не пересечет даже Индийского океана.
   - Как тебе объяснить, Джон? Ты не понял. Придумай себе другое имя и уйди из этого мира вообще. Сойди с ума, попрощайся с обычной жизнью, загляни вовнутрь и живи там. Только там настоящая жизнь. Останься один. На все четыре года. Ты получишь больше, чем потеряешь.
   - Раздавай... Ты сам так пробовал? Что молчишь?
   - А каково это, чувствовать себя в тупике, Джон?
   Сначала Джон долго задыхаясь смеялся, а потом объяснил, как смог.
   - Вот говорят: "живи каждый день так, будто он последний в твоей жизни". Херня полная.
   - Почему?
   - В моей жизни настал последний день. И как я его живу?
  
  

5.

  
   Рыбки в аквариуме тоже подыхают. Хождение по тонкой грани между жизнью и смертью становилось для Сэма обычной жизненной неурядицей. Ему пришлось много думать над этим. Он позволял своим мыслям отдых только тогда, когда голова начинала болеть на самом деле. Он курил в бардаке своей комнаты, а потом опять думал.
   Он, вообще, часто думал. Пару лет назад он додумался до того, что решил покончить жизнью. Кстати, у него почти получилось. Есть, за что ненавидеть друзей. Друзья же должны помогать, а они вытащили обратно, в эту кучу дерьма. Вспоминая мотивы, которыми Сэм объяснял попытку самоубийства, он невольно улыбался. Но не своей прошлой глупости, а мастерской актерской игре - в следующий раз он сделает все так, что никто не узнает, или же не захочет помогать. Для Сэма - мысль о смерти не нова. Она для него родная. Каждый день манит к себе, греет воспоминаниями и резаными шрамами на запястьях. Как однажды признался Сэм, от жизни он порой получал удовольствие, а от смерти наверняка получит удовлетворение.
   "Теперь еще и Джон. Кто следующий? Вы слышали, Джон умер? Да? Надо же! А я и не знал. А про собачку мою знаешь? Что, тоже умерла? Да-да! Неплохо, верно?" Сэм сделал мысль о смерти родной сам, все хорошенько обдумав, а на Джона она упала случайно, сама настырно роднится. Поэтому, как наконец понял Сэм, он и не мог понять друга. Что, впрочем, не помешало ему дать несколько откровенно бесполезных советов, которые оказались весьма ценными для Джона.
  
   Несколько записей из дневника Сэма, посвященных Джону:
   Пусть те, кому лень бороться за жизнь, не мешают тебе тихо и спокойно умирать.
   Прах - единственное, что от нас останется. И ты со своими выходками - не исключение.
   Настанет день - была же и ночь,
   А я не смог кому-то помочь.
   Ужасный инцидент -
   Но я не претендент
   И нету белых лент
   На моих плечах.
  
   Don't worry - be crazy.
  
   Сэм знал, что жесток. Он любил жестоко смеяться над людьми - так он пытался понять и себя, и людей. Он вдруг подумал, что найдутся еще люди, которые попросят сыграть Джона свой блюз. И он сыграет. Сэм всласть посмеялся над Джоном. Только молча.
   Откройте глаза. Это не страшно - это трудно понять. Даже не пытайтесь.
  
  

Первая встреча с ней.

  
   - Безумство страждущих напиться свободе может навредить, но богу по ночам молиться ты им не сможешь запретить! - продекламировал Джак и громко заржал, брызжа слюной.
   Он трясся всем телом, выплескивая пиво из кружки, пока не кончился воздух, тогда он, качая головой, склонился над столом, хлопая толстой ладонью по забрызганной скатерти и, пытаясь освободиться от приступа смеха, отрывисто произнес нечто вроде: "и-и-и э-хе-хей"
   Мы с Раном переглянулись, стараясь как можно дольше вытерпеть серьезную мину на лицах. В это время Джак поднял голову, отдышался, но снова прыснул со смеху, придумав продолжение, впрочем произнести его так и не смог.
   Праздник Зеленой Птицы в Норгарде - это нечто незабываемое. Поверье ни ахти какое, но суть не в этом. Говорят, давным-давно за горами, которые сейчас условно разделяют город, когда еще не было великих тоннелей, жило одно племя, которое постоянно подвергалось нападениям кочевников. Род стал вымирать и старейшины взмолились своим богам о милости и о том, чтобы набраться мужества и сил отомстить угнетателям. В ту же ночь небо озарилось зеленым светом и пошел проливной дождь с резким запахом. Люди собирали эту воду, морщась пили ее, а потом стали веселы и смелы, собрались и просто снесли с лица земли ближайшее поселение кочевников. Больше на племя никто не нападал, так как слухи о "священной воде отваги" разнеслись среди народа очень быстро. Современные историки пришли к выводу, что из-за некоего необъяснимого атмосферного явления к горам принесло облако спирта и фосфорицирующих пород, которое и обрушилось на поселение. Идея так понравилась ученым, что они выбрали один из свободных дней и предложили сделать его официальным государственным праздником, в который разрешалось бы употреблять алкоголь всем подряд и сколько угодно. Властям, похоже, идея тоже понравилась. Так и появился праздник Зеленой Птицы. Название, как мне кажется, придумали уже празднуя его, потому что никто не может объяснить, причем здесь птицы.
   В этот день нам повезло - мы успели занять места в нашем любимом трактире. Приглушенный свет, веселая компания, деревянные столы, пиво и все, что к нему подходит - это нам и нравилось. Чтобы выпить, отдохнуть и поразвлечься ничего больше нам было не надо. Джак, похоже, набрался уже прилично. Еще час, другой и он завалится спать. Ран, по-моему, вообще не пьянел, сколько бы ни пил. А я решил свой первый праздник в Норгарде провести более или менее соображая, чтобы суметь добраться до центральной площади, где на закате обещали устроить фейерверк.
   Я затушил окурок и решил пойти прогуляться. Эти два бабника все равно отсюда никуда пока не денутся. В самом деле, надо отдыхать и от друзей, мы и так видимся почти каждый день. В праздники все - свои, надо пользоваться этим и заводить новые знакомства. С такими простенькими пьяными мыслями я направился к выходу. По пути я подмигнул одной из трех красавиц, а она пригрозила мне пальцем.
   Дверь закрылась за мной, отделив от шума голосов, сигаретного дыма и атмосферы веселья. Прекрасный теплый вечер. Гигантское розовое солнце уже касалось крыш низеньких домиков, окрашивая тихие облака алым сиянием, а небу придавая глубокие фиолетовые оттенки. Показались яркие зеленые звезды. Я глубоко вдохнул свежего воздуха и пошел по аллее в поисках свободного места на скамейке. Странно, но аллея оказалась пуста. Там, откуда я приехал, такого не бывало. На любой праздник люд занимал сначала все парки и дворы, а уж потом разбредался по заведениям. Здешние традиции начинали меня удивлять, поэтому продолжил путь я с надеждой встретить хоть кого-нибудь чтобы поболтать и покурить. Одинокая фигура девушки, облокотившаяся на разбитый фонарь, оказалась как раз кстати. Я резко свернул и направился к ней.
   Девушка пристально наблюдала за моим приближением, а я даже не пытался выровнять свою уже неказистую походку. Когда я смог рассмотреть ее лицо с колющим из под оправы бабочки - очков открытым взглядом и начал придумывать, что бы этакое спросить, она выпрямилась, достала из-за спины сумочку и, порывшись в ней, вдруг сказала:
   - Закурим?
   - Можно даже и так, - ответил я и принял из ее рук сигарету.
   Я тоже порылся, но не в сумочке, а в глубоких карманах, и нашел зажигалку. Пока она пыталась заставить ее работать (какая бестактность с моей стороны), я рассмотрел ее получше. Невысокая, с довольно трогательной девственной фигурой, она никак не сочеталась со своими глазами - едва ли не желтые, большие и остроконечные, словно написанные пером в три росчерка мастера, с гордо вздернутыми дугами тонких бровей. Детский носик и губы, сложенные в едва заметной ухмылке. Какое-то простое, словно недописанный эскиз, лицо. Но этот эскиз выражал законченную мысль - жесткую откровенность и любовь к свободе, какую-то непримиримость. Не сказать, чтобы красива, но уж точно привлекательна. Слова "и чем только она берет" - про таких, как она.
   Девушка выпустила дым, и сказала глядя в сторону:
   - Тебе нравится?
   Я не знал, что она имела ввиду, но вызов уже принял и ответил то, что думал.
   - Да.
   Первый раунд я проиграл, так как мое оружие она направила против меня же.
   - А что именно? - и приложила сигарету к губам.
   Мне не стоило долго думать, так как она начинала брать верх и уже смотрела на меня с ироничной улыбкой и терпеливо выжидала.
   - Видишь ту звезду? - спросил я и ткнул в первую попавшуюся, - вот она мне нравится за то, что не боится и не устает сгорать живьем, дарить свою энергию, тратить ее веками попусту только за то, чтобы кто-нибудь ее заметил и сказал: "ведь неслабо сияет, мать ее так".
   Девушка сняла очки и положила их в сумочку. Затем посмотрела на небо, и протянула руку, указывая чуть правее от той звезды.
   - А ты видишь вон ту?
   Я с трудом разобрал зеленоватый огонек и, хотя не обладал выдающейся наблюдательностью, но удивился, зачем ей нужны были очки. Впрочем, какая-то мысль на этот счет промелькнула, но я оставил ее на потом. Я кивнул, и девушка сказала:
   - Она мне нравится больше, чем твоя, ведь ее никто никогда и не заметит, а она на самом деле гораздо больше и ярче, но только дальше. А потом, твоя звезда просто красуется, а моя дарит тепло планете, на которой, может быть, зародится жизнь. И эта жизнь будет согревать своей любовью старую остывающую звезду ее последний миллиард лет.
   - Моя звезда не виновата, что одинока. Ей тоже хочется согреть своим теплом кого-нибудь, но в жестокой холодной тьме никого рядом нет, ей даже позавидовать некому, а мир устроен так, что все звезды разбегаются друг от друга... У моей звезды нет надежды, но она все равно сияет, а могла бы от ярости взорваться сверхновой, погубить половину своей галактики или жалко скорчиться белым карликом и тихо плакать.
   - Знаешь, теперь мне твоя звезда тоже нравится. - девушка посмотрела на меня и улыбнулась.
   Она достала свои очки, надела их и спросила:
   - Они мне идут?
   - Нет. - ответил я.
   Тогда она нацепила их на меня. Очки были очень сильные и я с напряжением смог разглядеть что-то в смазанных очертаниях. Девушка немного отклонилась прищурившись, покачала головой, сняла и выбросила очки в кусты с размаху.
   - Тебе тоже. - пояснила она и звонко засмеялась.
   Потом она поправила черную блузку, ремень своей сумочки и предложила:
   - Пойдем выпьем?
   Я согласился и мы направились в трактир, который я покинул каких-то пятнадцать минут назад. Нам навстречу вывалила поющая толпа тех самых туристов. Одну визжащую девчонку шатающийся джентльмен нес на плечах, другая наоборот, волокла своего друга. Поравнявшись с нами, один из парней, играющий на старенькой гитаре, присвистнул и закричал в нашу сторону:
   - Это что на хрен, творится? Вы чем там, проказники, занимаетесь, а? Не, ребята, вы посмотрите на них! Сегодня надо предаваться веселью и чревоугодию, а не сюсюкаться на лавочках, верно я говорю?
   - Фредди, ты кретин! Им же просто нечего выпить. - с этими словами худой парнишка достал из кармана бутылку и кинул мне.
   Я неловко поймал ее, оценивающим взглядом окинул этикетку, одобрительно кивнул, а шумная процессия с песней двинулась дальше. Они отошли еще не так далеко, и я разобрал слова голосистого Фредди: "Ни хрена себе! Слышь, народ, вы на небо иногда смотрите? Ведь нехило светит, стерва... Во хрень! Е...". Моя звезда сияла не напрасно и я, торжествуя победу, завертел бутылем над головой и ускорил шаг. Девушка засмеялась и засеменила по асфальту каблуками, догоняя меня.
   Помещение трактира встретило нас веселой руганью, табачным дымом и звоном бокалов. Некоторые места освободились, видимо, народ стал стекаться к площади. Мы заняли уголок поуютнее и, пока я открывал дареный коньяк и искал глазами своих друзей, моя спутница что-то заказывала в баре на закуску. Джака я так и не нашел, впрочем, как и его официантку, а Ран, развалившись на стуле с сигаретой, что-то плел трем юным леди, которые слушали его, разинув рты. Девушка вернулась с шоколадом, салатами и большим графином.
   - Согласись, неплохое место? - осведомился я.
   - Я не часто бываю в таких заведениях. - она села и внимательно огляделась.
   - В следующий раз приходи именно сюда. Здесь собираются лучшие люди района.
   - Напиваются и бьют друг другу морды, чтобы не казаться лучше других. Так?
   Интересная девушка. Ей можно не говорить комплиментов, похоже, не стоит тратить сил на ухаживание. Наверное, с ней открыто и на уровне можно беседовать на любые темы, но это никак не значит, что с ней легко общаться. Я начинал догадываться, что любую мою фразу она препарирует, найдет подвох и заставит задуматься, если не замолчать вообще. Осторожней, Корд!
   - Ты хочешь сказать, что великие люди не имеют права отдыхать?
   - Совсем не это. Они приходят сюда чтобы стать такими, как все. Это и есть их отдых. Вот ты зачем здесь?
   - Ну, я себя великим не считаю, а вообще, сегодня праздник. Этот день как раз для того, чтобы выпить и повеселиться.
   - Как может быть день для чего-то? Неужели ты веселишься, когда веселятся все, а не когда тебе весело? А если бы был праздник, скажем отрубания пальцев, и все бы праздновали его согласно названию, ты бы тоже так делал?
   - Знаешь, я веселюсь, плачу, пью и хожу в туалет как раз тогда, когда захочу. А этот праздник - одна из немногих возможностей для людей почувствовать себя частью сплоченного, что ли, общества. Когда весело одному человеку - хорошо, когда весело всем - еще лучше.
   - Вот именно. Так думают все. Но никак не "великие люди".
   - Пардон?
   - Они же служат обществу. Они не могут делать то, что нравится лично им - они обязаны делать то, что понравится обществу. Если политик не пьет и не бывает на праздниках, если у него не было неудач в жизни, в глазах обывателя он перестает быть человеком. Он становится роботом. А что можно ждать от робота? Поэтому такой политик обязан пить, даже если у него язва, обязан бывать на шумных вечеринках, даже если не переносит толпы, а может даже обязан попадать под машину, чтобы все видели: он тоже человек и ему свойственно все, что случается с человеком. И только тогда ему можно доверять.
   Я выслушал ее и осушил первый бокал, затем взглянул в ее глаза тигрицы, прокладывающей дорогу к водопою, и точно знающей, что это - верная дорога. Не отрывая глаз, я зажег сигарету и выпустил дым над ее головой. Меня уже захватила перспектива интеллектуальной перепалки и я обдумывал тактику.
   - А откуда ты? - вдруг спросила девушка и поглотила своим милым детским ротиком вилку салата.
   - А с чего это ты решила, что... - она перебила.
   - Ты часто держишь руку в кармане. Здесь никто так не делает. Никогда.
   - Хм, не замечал. Интересно, я здесь уже долго, но мне о вас еще многое неизвестно.
   - Разве четыре месяца - это много, чтобы узнать все о чужой стране?
   Я чуть не присвистнул. Откуда она знает, как долго я живу тут? Ну, положим, не четыре месяца, а три, но все-таки. А если она мне в лицо заявит, зачем я здесь...
   - Простите госпожа сыщик, но...
   - Последний праздник был четыре месяца назад, а ты еще не был ни на одном здешнем празднике.
   - Разве я об этом говорил?
   - Нет, но догадаться не трудно. Любой местный, увидев во время торжества одинокую незнакомку, да еще в темной подворотне, поспешил бы скрыться, а отдышавшись, позвонил бы в полицию.
   Я вдруг почувствовал себя чужаком, забравшимся по глупости на чужую территорию, хотя так оно, в принципе, и было. Лица вокруг неожиданно показались мне злобными, мелькавшие взгляды пронзительно изучающими. Я постарался не подать виду и рассеять сгустившееся странное ощущение в дыме сигареты. Девушка, не дожидаясь закономерного вопроса, продолжила:
   - Это из-за одной старой легенды. Когда начинали строить Вокзал, землю рыли и таскали камни, естественно рабы, среди которых были и женщины. В редкие минуты отдыха они собирались большими толпами и предавались веселью как только могли, чтобы не сойти с ума от безысходности и непосильного труда. Многие из них сложили свои кости прямо в котловане, но некоторые исчезали бесследно. Кое-какая статистика велась уже тогда, и даже она отмечает эти исчезновения. Однажды, во время такого ночного веселья, молодая и еще сильная женщина отделилась от компании. Никто, кроме ее подруги и не заметил, а она решила, что женщина удалилась оправить нужду. Но не возвращалась она слишком долго. Подруга поборола страх и пошла на поиски. Она долго кричала, пока не услышала ответный зов. Побежав на голос, который почему-то все удалялся, она забрела далеко в глухой лес, который кстати до сих пор высится к северу от холма. Ответа на свои крики она больше не слышала, и, отчаявшись, побрела обратно. Она долго шла, поливая слезами ночную траву, как вдруг замерла от удивления. Опершись на дерево, стояла та самая женщина, совершенно голая. Подруга подбежала к ней, а она медленно повернулась и спокойно спросила: "Тебе нравится?". "Что с тобой?" - закричала подруга, решившая, что та сошла с ума, хотела укрыть ее своим тряпьем, но подойти не смогла, оторопев от ужаса. Кожа женщины начала трескаться, покрываясь перьями, на лице вырастал клюв, глаза съезжали к вискам, и она вмиг обернулась большой совой, взмахнула крыльями и исчезла во тьме. Подруга еще долго слышала хруст сучьев и громкий пронзительный крик: "Тебе нравится летать?". Когда она опомнилась от страха, то понеслась сломя голову через лес. Когда, на утро, спохватились и отправились на поиски беглых рабынь, то нашли только одну - задавленную упавшим деревом в том самом лесу.
   Я слушал забавную версию байки об оборотнях и постепенно начинал улыбаться - такой наивной и глупой она мне показалась. Еще глупее мне показалось суеверие здешних людей.
   - И народ до сих пор верит в эту чушь?
   - Женщин - сов прозвали Силиями. Не так давно, лет сорок назад, на факультете лингвистики в Новом Университете, исследуя манускрипт с одним из упоминаний о Силиях, узнали, как звучит фраза "Тебе нравится летать?" на древнем наречии. Оказалось, состоит из одних гласных звуков. Похожие звуки издают иногда некоторые птицы семейства сов, как ни странно. Причем кричат так, чуя опасность. Свою или сородичей. Этот крик совы, впрочем довольно редкий, стал вестником неудач и горя.
   Девушка вдруг неловко улыбнулась, опрокинула бокал коньяка, поморщилась и добавила:
   - Одна моя подруга работала на Вокзале на верхних этажах башни. Она рассказывала, что видела в окно большую сову, крика не слышала, но на следующий день уволилась, так как стала до смерти бояться высоты.
   Я вздохнул, не зная что на все это сказать. Хорошенький же способ нашла эта брюнетка отшить проходимца: одна фраза и все! Человеку конец. Побежит и от страха не заметит, как попадет под машину. Ее это, похоже, забавляет. Да, самое лучшее оружие - знание недостатков оружия противника, потому что, если в головах местных людей накрепко засело еще с сотню таких мифов, то ими можно управлять как угодно. "Я великий и злой, какой-нибудь там, Рамфоринх! Подчинись мне и останешься цел". Я невольно улыбнулся от этой мысли. Но, черт возьми, как такие глупые суеверные люди создали непобедимое государство и прекрасный сказочный город?
   - А чего, если не секрет, ты хотела добиться, когда на улице задала мне этот вопрос?
   - Чтобы ты заявил в полицию, меня поймали и положили на обследование в клинику Райзе.
   Я выпучил глаза.
   - Среди хирургов и психологов иногда попадаются настоящие люди, а с большинством хотя бы есть о чем поговорить. Хирурги насмотрелись на страдания и в них полно человечности. Нет, не жалости и доброты - это у них притупляется, они просто знают цену жизни. А психологи столько всего слышали, что запутываются в собственных мыслях, поэтому за разговором охотно делятся своим мировоззрением, пытаясь хоть как-то его укрепить.
   - Почему же ты сейчас здесь?
   - Впервые вижу человека, который смог сходу поставить меня в тупик.
   Есть хорошая новость, есть плохая. Начну с плохой. План влиться в среду незаметно провалился с треском. Музыкант-мечтатель Ран или работяга Джак конечно ни о чем не догадываются. Для них, будь я даже официальным беженцем, все равно, что я здесь делаю, но эта тигрица наверняка может заподозрить неладное. Теперь хорошая: я заинтересовал человека, заинтересовавшего меня.
   Я оглянулся по сторонам. Народ постепенно расходился, унося с собой шум и дым. За окном начинало темнеть. Часовая башня пробила десять, я сверил свои часы, отметив про себя, что на разговоры у нас еще полчаса, так как желание понаблюдать фейерверк было еще сильным.
   - Ты знаешь историю? - после некоторого молчания решился спросить я.
   Она пожала плечами.
   - Как эта глупая суеверная толпа смогла создать лучший город во вселенной?
   - Зачем тебе это? - она наморщила лоб.
   - А тебе самой не интересно?
   - Суеверная, по-моему, еще не значит глупая. Тем более, что большинство легенд еще не отвергнуты наукой. Вереница этих сказок и вымыслов и составляет ядро непобедимой системы. Нужно было рассчитать все, вплоть до мелочей. Защищаться надо было не только от врагов, но и от зловещих Силий, грозных драконов, роющих тоннели в горах, ядовитой травы и прочей нечисти. Людям, которые умеют побеждать всех этих тварей, или хотя бы жить так, чтобы они не причиняли вреда, уж наверняка смогут защититься от жалких себе подобных.
   - Бред, - возразил я, - тоже самое, что копаться в песочнице и лепить пирожки, когда сзади надвигается бульдозер. Люди, погрязшие в своих фантазиях и играющие в игрушки, не выдержат грубой силы и жесткой внешней политики варваров-агрессоров.
   - Зато смогут зарыться в песочницу, оставив водителю бульдозера отравленные пирожки. Они знают свою систему изнутри. Они ей полностью владеют. А варвар - водитель бульдозера не сможет догадаться, что песок надо разрыть - его научили только ровнять все с землей.
   - Интересная теория, если бы все эти легенды были правдой.
   - Неважно, правдивы они или нет. Сейчас, конечно тебе рассмеются в лицо, если ты начнешь приводить новые факты в защиту того, что Великие Тоннели вырыли могущественные драконы, но та же легенда гласит: если собрать семь тысяч человек, разместить в определенных точках у подножья гор и заставить их прыгать, то спящих драконов можно одолеть. Геологи уже сто лет назад открыли в горах обширные полости, и при некоторой вибрации снаружи, все тоннели может завалить, понимаешь? Мифы, как мне кажется, это четкие инструкции, выполнение которых позволит системе выжить. Ну вот, пример. Клетка печени и понятия не имеет о том, зачем ей выделять желчь, когда где-то далеко, в почках появляются бактерии. Бактерии для этой клетки - древний миф о неведомых страшных существах. Но, когда она начинает выделять желчь, кровь разносит ее по организму, вырабатываются антибиотики и бактерии погибают. Организм выживает. Если клетка не хочет вырабатывать желчь, она становится ненужной организму и отмирает, или становится раковой и сама несет смерть - потому только, что не верила в миф.
   Я задумался. Девушка налила еще коньяку, выпила и зажевала приличный кусок шоколада. Потом продолжила.
   - Конечно, одних четких инструкций по самосохранению мало для создания шедевров искусства. Такое общество, беспрекословно подчиняющееся системе, переполнено жаждой созидания, а не просто продолжения рода - за него уже можно не волноваться. Но у этого народа нет ничего для начала творчества. Хороший образ - перенасыщенный раствор соли. Внеси затравку и мгновенно начнется кристаллизация. При этом система не рушится, а лишь меняет структуру, становясь красивее, а порой и прочнее. Но где взять эту затравку? Ей и становятся скитальцы художники, скульпторы, музыканты, виртуозы-политики, бизнесмены, которые появляются здесь как раз благодаря внутренней стабильности и обширному полю действия. Где еще найти такое место, в котором твой след будет запечатлен на века, его ничто не сможет нарушить, ведь этот след становится частью системы? Ты присматривался к Вокзалу?
   Я начинал понимать ее теорию. Весьма сильную теорию, за исключением одного места.
   - А кто по-твоему, создал эти легенды-инструкции? Кто уже тогда знал о системе все? И зачем ему это?
   - Я бы давно стала хозяином системы, если бы знала, кто и как создал программу, по которой она развивается. Я это все представляю как одну из разновидностей знаменитой компьютерной игры: играющий сам создает карту, расставляет человечков, домики. Потом устанавливает правила, по которым они должны двигаться и запускает простенький алгоритм, выполняющий все заданные игроком инструкции. Самое смешное, что все параметры можно задать наугад, а система все равно будет как-то развиваться.
   Я снова задумался. Большая игра. Некто начеркал аляповатые правила, по которым живет народ, наслаждаясь своей стабильностью. Но кто дает гарантию, что комбинация не задана таким образом, что в некоторый момент система начинает деградировать или просто исчезнет. Это же просто выполнение инструкций. Куда ведут эти инструкции? И запланировано ли в программе появление всех этих затравок - людей, способных творить. Песчинка щелочи в этот раствор - и он закипит.
   - А можно сравнить "великих людей" с вирусами в программе?
   - Я же уже говорила, что они становятся частью системы, вынужденные жить по ее законам. Система поглощает все, что достраивает ее, считая своей частью. Другое дело, что появляются элементы извне, которые живут в системе, но ничего не вносят в нее. Я не знаю, как она их обрабатывает.
   Я не выдержал, с закрытыми глазами выдохнул дым, но почувствовал на себе сильный укол ее взгляда. Глаза открыть я не решался. Меня раскусили. Я - вирус, изучающий систему, чужеродная плешь, о целях которой никто не знает, но которую стоит опасаться, или лучше сразу уничтожить. Оставался только один шанс - выяснить, кто передо мной, преданный служитель системы, поймавший меня с поличным, или такая же злокачественная клетка.
   - Зачем тебе нужны были очки?
   Она как будто ждала этого вопроса и, улыбаясь, нисколько не промедлила с ответом.
   - А зачем ты держишь руку в кармане?
   Чужестранка! Или все-таки разыгрывает меня? Я совершенно запутался. Пауза затянулась, отягощая мертвой тишиной пустого зала. Решение пришло внезапно.
   - Меня зовут Корд. - я протянул ей руку.
   - Терция, - она ответила ласковым рукопожатием, и мы поспешили на площадь, чтобы не опоздать к началу фейерверка...
  
  

Плююсь кровью.

  
   Я никогда не смогу привыкнуть к этим прозрачным розовым листьям. Это красиво, но чуждо мне. Я их просто ненавижу. Я пытаюсь к ним привыкнуть, но не могу. Я испытываю отвращение. В беспамятстве я ломаю ветви, кидаюсь ими в сияющие кроны, обдираю кору, собираю листья горстями и толкаю себе в рот. Мучительно жую, чувствуя приторную спиртовую вонь. Я не смог проглотить еще ни одного. Я надрывисто блюю, снова набираю горсть этого жилистого розового дерьма, жру его и снова мой желудок отторгает его. Обессилевший, я падаю на землю, обсыпаюсь гниющими и тлеющими розовыми листьями и надолго засыпаю.
   Мне снятся стихи придурковатого местного поэта.
  
   В леденящей тьме следов не разобрать.
   Тяжкий плен свечей иссяк.
   Под звездой и ветром больше не солгать,
   И любая смерть - пустяк.
  
   Двадцать тысяч писем - наших долгих дней
   Над рекой развеет желтый дым.
   Памятники в масках слуг и палачей
   Скованы дыханием одним.
  
   Рано или поздно
   Всех нас поведут
   По тропам Великого Пути
   Возродить из пепла
   Пламенный очаг
   Во Дворце Заброшенной Любви.
  
   Мне снится, как я разжигаю этот очаг розовыми листьями, но он постоянно тухнет. Памятники смеются надо мной застывшими комедийными масками. Памятники обступают меня. Дворец рушится, я убегаю и плачу на берегу реки. Ветер раздувает над водой розовые листья.
   Мне снится, что я не достиг цели и забыл, где мой Великий Путь.
   Мне снится, что Заброшенная Любовь громко зовет меня, надрывая голос, а я затыкаю уши и убегаю.
   Мне снится, что я схожу с ума.
   Но я просыпаюсь.
   Я лежу в куче розовых листьев и сквозь прозрачные сияющие пленки смотрю на размазанные очертания стволов, плывущих куда-то под облаками. Облака ворочаются с боку на бок, что-то ворчат, но мы с деревьями улетаем от них.
   Я решаю, что пора брать себя в руки. Моя цель оправдывает любые средства. Никакие розовые листья не смогут мне помешать. Надо бороться.
   Или я полюблю этот мир таким, какой он есть, или он возненавидит меня и выплюнет из своего чрева. Навсегда.
   Навсегда я решаю запомнить это.
   Я вскакиваю на ноги и отряхиваюсь. Сознание постепенно возвращается болезненной, но родной и теплой пульсацией в висках.
   Я срываю свежий розовый лист, наслаждаюсь сочной мякотью и острым винным ароматом, с удовольствием глотаю его и, насвистывая веселый мотив, отправляюсь домой.
   Кстати, вечерком надо будет заглянуть к Терции с бутылочкой вина и поболтать о жизни. Тьфу, черт! Сдалась мне эта Терция...
  
  

У нее в гостях.

  
   Может, они никогда не держат руки в карманах, но цветы любят. Это я точно знал. Скверы, площадки при фонтанах, даже крыши домов то и дело пестрили яркими клумбами, за которыми ухаживали специальные бригады. Свадьбы, похороны или просто банкеты всегда сверкали радующей глаз растительностью. Поэтому я выбрал на шумном базаре самых диковинных цветов, каких только нашел, и прошелся с букетом до станции метро.
   Серебристый легкий поезд бесшумно нес меня к реке. Измятая бумажка в кармане, которую я то и дело проверял, содержала банальную информацию - адрес Терции. Не телефон, нет. Именно адрес.
   Меня выбросило на поверхность у подножья моста Лан-Вердена, гигантским треножником возвышающимся над безмолвной гладью реки. По берегу тянулась вереница частных домиков, от лачуг до дач и величественных коттеджей-дворцов, составляющая три улицы, параллельных берегу. Я направился вдоль одной из этих улиц и представлял, в каком доме может жить Терция? Вон в том средневековом замке или, может, вот в такой ветхой избушке? Но когда я остановился, и понял, что на месте, моему взгляду открылся двухэтажный домик из красного кирпича с небольшим аккуратным садиком вокруг. Я поймал себя на мысли, что зачастую вижу только хорошее или плохое, великое или жалкое, упуская из виду все, что между этими крайностями. Скрипнув калиткой, по игрушечной мостовой я подошел к двери и нажал кнопку звонка.
   - Ты все-таки пришел? - с неподдельным удивлением вскрикнула девушка, открывшая дверь.
   Она стояла босая, в синем домашнем халатике, с вольно распущенными волосами. Ее загадочно наивные черты лица с острыми глазами мудрой тигрицы светились радостью и нежностью. Это была Терция.
   Вместо ответа я протянул ей букет. Она нырнула головой в цветы, вздохнула от удовольствия, и поблагодарив улыбкой, предложила зайти.
   Я очутился в просторной гостиной и сразу догадался, что хозяйка живет одна. На небольшом столике у дивана беспорядочно расположились какие-то бумаги, кружка с застаревшим чаем. Панельная стена помещала в себе завалы косметических средств, книг, газет, одежды, упорядоченность которых могла быть понятна только женщине. Над всем этим, как монумент, восседал телевизор. В углу одиноко валялся телефон, а рядом с ним - некоторые пикантные детали ее гардероба. Странная гармония хаоса. Я присел на диван и, честно говоря, ожидал, что девушка зайдет и начнет оправдываться за беспорядок. Но когда она появилась, то, придерживая одной рукой расстегнутый халатик, другой подняла с ковра листок, кинула его на полку и сказала:
   - Трудно найти нужную книгу в однообразном ряду. А когда швыряешь ее куда ни попадя, то подсознательно запоминаешь ориентиры. Здесь все всегда на своих местах - там, где им нравится. Я здесь отдыхаю или просто мечтаю о чем-нибудь.
   Она на цыпочках подбежала к телефону, наклонилась и погладила его по трубке:
   - Маленький, совсем тебя забыли.
   Потом подняла его, и бережно протерев занавеской, поставила обратно. Полюбовалась своей работой и повернулась ко мне.
   - Я сейчас. - и взмахнув руками, словно крыльями, убежала, оставив дуновение приятного запаха.
   Я взял листок со стола. Аккуратный остроконечный почерк. Стихи.
  
   Кто подаст тебе руку, когда будешь в грязи?
   Кто поможет найти дорогу в лесу?
   И кто выжмет хоть каплю горячей слезы,
   Когда гроб твой блестящий в туман унесут?
  
   Вряд ли будет хоть кто-то, кто поверит в тебя,
   Когда страх или горе заглянет в твой дом,
   И кого ты обнимешь, смеясь и любя,
   Если все будут сыты своим серебром?
  
   Когда старость настигнет на гладком пути,
   Или кончатся силы, к кому побежишь?
   Если райская птица в окно улетит,
   Ты закроешь окно или ствол зарядишь?
  
   А когда ты устанешь от глухой суеты
   И к простым чудакам заглянешь на пир,
   Вдруг один из них скажет: "Эх ты!
   Надо просто немного любить этот мир..."
  
   Терция вошла и принесла с собой вазу с моим букетом и бутылку вина. Молча достала пару бокалов и расположила все на столике, сметя бумаги на пол. Потом придвинула кресло и впрыгнула в него прямо напротив меня, поджав колени к груди и обняла их руками.
   Пытаясь отвести взгляд от откровенности ее обнаженных ног, я спросил:
   - Это твои стихи?
   - Эти? - она выхватила у меня листок, - Какие-то сыроватые получились и больше мужские, хотя да - мои.
   - Расскажи о себе, - я откупоривал пробку, чувствуя себя тупым алкоголиком, поскольку после праздника я пил каждый день.
   - А потом ты - о себе, хорошо? - она нахмурила брови, - я родилась в Норгарде двадцать лет назад. Когда мне было пятнадцать и я поступила в Новый университет, родители оставили меня, уехав на Северные Разработки. Сегодня я студентка экономического факультета.
   Она замолчала и выжидающе уставилась на меня.
   - И это все? Это - вся ты? Ладно, а я приехал в Норгард сто пятнадцать дней назад и теперь работаю на мебельной фабрике.
   Я не ожидал, что это может ее обидеть. Я вообще не думал, что ее можно обидеть. Но Терция резко откинула голову на спинку кресла и сказала наотрез, с металлом в голосе:
   - Мне на самом деле нечего о себе рассказать, а ты издеваешься.
   Я на секунду замешкался, но решил, что извиняться не за что.
   - Знаешь, по-моему так не бывает. С любым в жизни случаются интересные истории. Тем более, ты умна и живешь не где-нибудь, а в сказочной столице безумной страны. На празднике Зеленых Птиц я вообще подумал, что твоему жизненному опыту может позавидовать любой мудрец.
   - Что ты несешь, какая "сказочная столица"? Скопище серых и тупых лизоблюдов. Мой телефон - уже просто сувенир, у меня нет друзей, нет врагов. Мой жизненный опыт - связка никому не нужных размышлений и фантазий. Я шляюсь по ночам в надежде встретить хоть кого-то, с кем можно поговорить, а даже если нахожу такого, то он является ко мне домой и все, что может сказать, так это только "это твои стихи?" или "расскажи о себе". Может ты вовсе не тот Корд, которого я встретила на празднике?
   - Это тот самый Корд, но он еще ничего в тебе не понимает. Я же имею право знать, что мне придется делать: тужиться изо всех сил, отстаивая свою точку зрения или спасать милую девчонку от одиночества?
   Она по-прежнему смотрела в потолок. Тогда я решил действовать по-другому.
   - Почему ты называешь свою нацию серой? Помнится мне, кто-то воодушевленно рассказывал о гениальной непобедимой системе?
   - А в чем противоречие? Система как раз и остается стабильной из-за этой серости и беспрекословного подчинения. Это же быдло. Ему приказано строить систему, и оно строит. Поверь, никто из этих болванов, пусть даже и великих мастеров своего дела, и не задумывается о том, что он строит. Все считают город сказочным потому что так надо! Красота Норгарда - мертвая. Вот смотри:
   Терция встала и отдернула занавеску. Открылся чудесный вид на величественный трилистник из бетона, стали и электрических огней - творение гениального скульптора и мастера-инженера.
   - Все знают, что это - мост Лан-Вердена. Все восхищаются грандиозным сооружением. Но кто помнит, кто такой этот Лан-Верден? Он приехал, излил свой творческий потенциал, а потом город задушил его, сровняв с толпой, потому что системе не нужен опустошенный Лан-Верден.
   - То есть как не нужен? Зачем тогда система втягивает его?
   - Я же говорю, что ей не нужен именно пустой Лан-Верден, потому что человек, живший ради творчества и истощивший свой потенциал, становится если не безумным, то, по крайней мере, опасным для общества своим критическим отношением к жизни и неожиданными выходками. Зато системе пригодится хороший работник. Не гений-скульптор, а мастер-каменщик.
   - Можно, я закончу твою мысль? Никто другой, кроме как человек, создавший шедевр не сможет лучше ухаживать за ним. Но, поскольку, гениям свойственно порой разочаровываться в своих творениях, то лучше из гения-мыслителя сделать куклу. Эта кукла будет вполне довольна жизнью и будет бережно следить за своим шедевром, больше не переживая никаких творческих взлетов и падений. Чтобы невзначай не разрушить их. Верно?
   - Да, - загорелась Терция, ощутив мое понимание, - Город превращается в причудливое нагромождение шедевров всех эпох, так как их бережно хранят сами же создатели, но уже зомби. Это скопление подкупает все новых и новых творцов своей сказочной красотой и стабильностью. Любой след остается на века! Так почему бы не оставить свой?
   Мы немного помолчали и отпили вина. Ситуация мне начинала проясняться. Терция давно выстроила свою теорию, но одна не могла довести ее до логического завершения. И я уже знал, почему.
   - Интересно, где же предел этому накоплению?
   Я попал в точку и внутренне ликовал. Девушка на мгновение замерла, медленно обняла себя одной рукой, кутаясь в синий бархат, и с бокалом в другой, медленно проследовала к окну. Она долго молча смотрела вдаль.
   Вдруг она быстро подошла, села рядом, закинув ногу на ногу, поставила бокал на столешницу и заглянула мне в глаза:
   - И еще. Откуда берутся в Норгарде такие, как мы?
   Я кивнул, хотя снова ощутил необычную режущую силу ее взгляда. Господи, что я здесь делаю? Я же сам выдаю себя все больше и больше. Хотя, если я соглашаюсь с ней, то это еще не значит, что думаю так же. Да и откуда ей знать о моих намерениях? Все в порядке, Корд. Эта девица откроет тебе глаза на свой мир, и вот тогда-то...
   - Пойдем! - Терция вскочила и схватила меня за руку.
   Я повиновался, и она отвела меня на кухню. Я ожидал увидеть такой же бардак, как в гостиной, но ошибся. Казалось, я попал в святыню храма. Аккуратный гарнитур был рационально заполнен дорогой красивой посудой. Комбайн, микроволновка и тостер странным образом сочетались с плитой. Все было выполнено в едином стиле и сияло чистотой.
   - Пища для меня должна быть просто качественным топливом, но вот процесс ее приготовления...Потратив целых два часа на простенькое блюдо, но сделав его с полной отдачей, непроизвольно заряжаешь его какой-то энергией. И после обеда просто сияешь.
   - Еще бы! За два часа можно помереть с голоду.
   Терция улыбнулась:
   - Ты мне поможешь.
   Следующий час своей жизни я посвятил постижению тайн кулинарного искусства. Мне чем-то понравилась манера готовить этой сумасшедшей. Например, нарезать обычный зеленый лук оказалось не таким простым делом. Перья надо было тщательно отобрать и отсортировать, затем промыть каждую зеленую трубку и снаружи и внутри. Затем специальным ножом, под пристальным надзором, аккуратно нарезать на колечки, внимательно следя, чтобы они получались один к одному. Отбраковывалась потом добрая треть. За таким педантичным занятием можно было здорово сосредоточиться, доходя чуть ли не до гипнотического оцепенения под размеренным стуком ножа.
   - Я, кстати, раскопала кое-какие факты о жизни Лан-Вердена, - сказала Терция, тщательно перемешивая что-то в глубокой миске, - Это был интересный и разносторонний человек. Придумал какое-то усовершенствование к буровым установкам, которое позволило начать Северные Разработки, принимал участие в глубоководных исследованиях и обнаружил несколько видов рыб, считавшихся ранее вымершими. Но об этом биографы свидетельствуют как-то между прочим, обычно пересказывая на разный манер одну историю. Историю его любви. В юности жил он в глухой деревушке и был пастухом. На летний отдых к соседям заехали как-то всей семьей гости из города. Среди них была и пятнадцатилетняя Джулия, городская очаровашка и проказница. Она забрела на поле и встретила скучающего пастушка со своими овцами. Они быстро подружились. Джулия чувствовала превосходство и, удивляясь наивности мальчишки, взахлеб рассказывала о чудесах города - больших каменных домах, машинах, шумных праздниках, учила его писать. Подросток Лан-Верден ловил каждый ее жест, жадно впитывал каждое слово, и в свою очередь, поражал девчонку живыми лягушками, гигантскими стрекозами, катанием на лошади и процессом дойки. Им было интересно вместе, они по вечерам лазали по сараям, валялись в сене, хвастались преувеличенными историями, возвращаясь домой далеко заполночь. Однажды ночью почтальон постучался в дом к тем соседям и гостям пришлось уехать неожиданно рано утром. Джулия не успела даже попрощаться с парнишкой. Утром мальчуган обо всем узнал и убежал из дома. Его так и не смогли найти, зато нашли на столе записку, в которой Лан-Верден сообщал, что отправился в город. Он найдет Джулию, попрощается с ней и вернется. Надо сказать, он выполнил обещание, правда через пятнадцать лет. В городе он сумел освоиться, найти работу, вырасти и выучиться, создать проект своего моста. Однажды вечером он увидит Джулию, замужнюю женщину с детьми, не решится подойти, но проследит за ней до дома, мысленно попрощается и в тот же вечер вернется в деревню, где обнаружит письмо от Джулии. В нем она расскажет, что узнала его на улице, но потеряла из виду и попросит прощения за неожиданно прерванные каникулы. Больше они никогда не обменяются ни фразой, ни строчкой. Красиво, правда?
   - Если бы не та девчонка, не было бы великолепного моста. Даже не так, просто неожиданный отъезд. Ведь, успей они попрощаться, парень уже не побрел бы в город. А что передал гостям тот почтальон?
   Терция расплылась в торжествующей улыбке.
   - Записку о том, что сгорел их городской дом. Встревоженная семья и не обратила внимания, каким неумелым кривым почерком она написана - почерком Лан-Вердена.
   Терция выдержала паузу, давая возможность мне сообразить, что к чему. Потом закончила:
   - А Лан-Верден, конечно же, горько рассмеялся, когда через пятнадцать лет, вернувшись в деревню, и прочитав письмо от Джулии, заметил штамп на конверте, датированный тремя сутками позже той ночи, когда стучал почтальон.
   Терция принялась с новым остервенением перемешивать соус, а я, указывая себе ножом в воздухе две точки, разделенные интервалом в пятнадцать лет, долго думал, как такое могло получиться.
   Неудачно пошутивший насчет пожара Лан-Верден утром, боясь признаться в проступке, написал родителям первое, что пришло в голову, бросился в город исправлять ошибку, озадаченный тем, почему Джулия не остановила родителей. Ей записку, скорее всего, просто не показали. Джулия три дня упрашивала удивленных родителей поехать обратно в деревню, но для них поездки на первых дорогих автомобилях были слишком накладными, а конных повозок они не переносили. Именно на третий день парнишка добрался до города, Джулия увидела его в окно, но догнать не смогла. Тогда она написала письмо и послала его в деревню. Городская жизнь так впечатлила пастушка, что он остался в Норгарде. А не знающая пощады система начала свое действие. Он, естественно, забывает о Джулии, а та - о нем. Лан-Верден творит свои шедевры, путешествует и в конце концов истощается. Последним ударом становится то, что он узнает на улице свою первую несмышленую любовь. Опустошенный, он возвращается доживать свой век в родную деревню, где и находит письмо Джулии. Он прочитает и у него нежно заболит сердце от того, что Джулия тоже его помнит и помнит то далекое лето. А потом он заметит штамп.
   Так я объяснил себе цепочку странных событий, случившихся с молодым архитектором, и тут же нашел слабые места и нелепые несовпадения. Неужели Лан-Верден все эти пятнадцать лет ни разу не навестил родителей в своей деревне? А Джулия? Послав письмо, она успокоилась и больше никогда не искала того пастушка? Ну, допустим, Город на самом деле оказывает сильное влияние на молодых талантливых людей и завлекает их, но настолько, чтобы забыть любимых и родных! Я хотел было намекнуть Терции на эти нелепости, но вспомнил ее слова о том, что родители покинули дом пять лет назад. Почему-то я догадался, что с тех пор она их не видела. Я открыл для себя еще одну странность здешних мест: жизнь Города значит для людей больше, чем жизнь близких людей.
   Сколько подобных странных фактов я уже знал? Люди никогда не держат руки в карманах; на праздниках не ходят в одиночку и не пьют на открытом воздухе; терпеть не могут личных автомобилей. Эти странные жители Норгарда засаживают любые открытые пространства цветами, но испытывают отвращение к любым насекомым, даже бабочкам. У них не существует такой науки, как астрономия. Имея компьютеры на каждом углу, им совершенно нет дела до того, куда девается солнце по ночам и почему у двух прекрасных лун иногда видны только небольшие серпы. У них нет обручальных колец и рекламы на телевидении, а за любые преступления есть только две меры наказания: высылка из Города без права переписки и смертная казнь.
   Скользкий холодок снова забрался в грудь. Я считал, что если смогу привыкнуть к розовым листьям, то без труда приживусь, не смотря ни на какие странности. Я глубоко заблуждался. Сотни мелких, но диких отличий затмевали собой любые общие сходства с привычным мне миром. В самом деле, люди как люди - пять пальцев на руках, два глаза на лице. Женщины носят украшения, воспитывают детей, работают учителями, продавцами и терпят выпады мужей - бизнесменов, строителей и пивоваров. Парки, школы, полиция. Свадьбы и похороны. Дети с рогатками и выстрелы по ночам. Но сходство оказалось лишь внешним. Я не думал, что вроде бы естественные отличия в привычках и традициях могут вырасти стеной неприятия. Мир становился абсолютно чужим, и оттого страшным, как раз из-за общего сходства, которое оказывалось совершенно незначимым, если смотреть изнутри.
   Я с новой силой ощутил себя чужаком. Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к особенностям Норгарда и преодолеть отторжение? Нет. Мне придется...
   Я невольно поморщился и выронил нож. Терция обернулась и спросила:
   - О чем ты задумался?
   - Лан-Верден. Красивая история. Скажи, а когда ты в последний раз говорила с родителями?
   Я вспомнил печальный образ пыльного телефона. Терция смотрела на меня и молчала. Не отводя взгляд, она ложкой зачерпнула соус, который до этого так долго взбалтывала, медленно поднесла ко рту и попробовала.
   - Неплохо получилось. - Она одобрительно скривила губы. - А теперь самое главное.
   С этими словами она, словно исполняя ритуал, извлекла из холодного тумана морозильника приличный кусок мяса и водрузила его на большое блюдо.
   - Вообще, надо было давно это сделать, но зато теперь у нас есть немного свободного времени.
   Терция подошла ко мне вплотную. Я сидел на низенькой табуретке, и ее талия оказалась как раз напротив моих глаз, ослепив синим бархатом. Я медленно поднялся и ощутил на себе цепкий взгляд, немного исподлобья. Еще, совсем рядом, на уровне шеи, я ощутил теплое дыхание. Девушка схватила меня за руку и потащила по коридору к деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Сверху пахло смолой, растопленной на солнце и мягкой комнатной пылью. Поднявшись по скрипучим ступеням, мы очутились в высокой, залитой светом комнатке с деревянными стенами и дверью. Часть крыши над нами была застеклена, и высокое розовое солнце распекало находящийся здесь компьютер на строгом офисном столе.
   - Мой рабочий кабинет. - Пояснила Терция.
   Мне показалось не совсем логичным готовиться к занятиям под палящим солнцем или слушая над головой грохот дождя по стеклу, но Терция не дала мне высказаться по этому поводу, потому что открыла дверь и втолкнула меня в кромешную тьму. Последние лучи света и пелена витающей в горячем воздухе пыли исчезли с захлопнувшейся сзади дверью. Шепот Терции прозвучал в абсолютной тишине как будто изнутри меня самого:
   - Хлопни в ладоши или скажи что-нибудь погромче.
   Я все сразу понял и громко присвистнул. В тот же миг помещение озарилось искрящимся золотом, льющимся прямо по стенам.
   Комната была довольно просторной. Стены звукоизолированы каким-то пористым материалом и просто усеяны всевозможными лампами, гирляндами, зеркалами и другой невообразимой иллюминацией, реагирующей на звук. Повсюду стояли торшеры, светильники удивительных форм и расцветок. Люстры свисали с потолка. Все находилось на разных уровнях по высоте так, будто все эти разноцветные стекла и лампы застыли в воздухе. В центре комнаты расположилась огромная кровать с ворохом разноцветных подушек. Рядом стоял музыкальный центр.
   Пробираясь сквозь паутины гирлянд, резные стойки светильников, словно в джунглях, я находил совершенно поразительные вещи: большие стеклянные шары, наполненные шарами поменьше, невообразимой формы медузу из переплетенных неоновых трубок, стеклянные цветы. Случайно я задел связку колокольчиков, затрепетавших трелью на все лады от хрусталя до меди и дерева. Где-то в другом углу комнаты россыпь голубых огоньков тут же вторила звону.
   - Ты слушаешь здесь музыку? - спросил я, наблюдая, как точно изображая мои слова, заструились изнутри красным сиянием большие шары.
   - Да. И просто разглядываю свое настроение. "Калейдоскоп эмоций".
   Большие шары заколыхались фиолетовыми оттенками, повторяя слова Терции.
   - Наверно здорово выплеснуть накипевшее зло вот в такой комнате?
   - А можно смеяться от счастья или тихо рыдать. Понимаешь, ты как бы видишь свои чувства со стороны. Это так...
   Вдруг Терция пронзительно вскрикнула на самой высокой ноте, какую могла взять. Комната вспыхнула слепящей белой молнией, оставляя в глазах фиолетовые пятна, разбилась на мириады цветовых пятен, сочетающихся самым удивительным образом и наконец, расползлась редкими скачущими огоньками. Все быстро утихло, мы снова остались в призрачных очертаниях, освещенные только мягкими золотыми ручьями на стенах.
   Я хлопнул ладонью по заложенному уху и с удивлением посмотрел на Терцию, уловив довольную усмешку в блеске ее темных глаз. Она подошла к кровати, повернулась к ней спиной и, раскинув руки, свалилась в кучу подушек. Совершенно не стыдясь ни откровенно задравшегося халата, ни слишком непринужденной позы, она, перевернувшись на бок, нашарила рукой пульт и нажала на кнопку.
   Комнату наполнил нарастающий гул органа, в ответ которому стены разгорались фиолетовым цветом. Зачарованный глубиной звука и напряженным крещендо, я подобрался к кровати, присел на край и замер в ожидании. Неожиданно тональность сменилась и помещение озарилось пурпуром; далекий звон цимбал, задающих ритм, заставлял вспыхивать и медленно гаснуть большие синие лампы у входа в комнату. Серия раскатистых ударных ослепила яркими вспышками желтого и оранжевого. Вступившая тяжелая ритм-гитара оживила бесчисленные гирлянды, бегающие огни которых трассировали повсюду, меняя цвет, направление и интенсивность согласно музыкальному ритму. Отточенная металлическая пульсация вдруг разразилась великолепным соло на виолончели. Мне показалось, что засияло все пространство вокруг. Тяжелые низкие ноты густо заполняли комнату синими и фиолетовыми пятнами, резкие пассажи на средних частотах пронизывали помещение желтыми неоновыми лучами, а певучие переходы на высоких изображались игрой ярких зеленых огоньков где-то вдали.
   Еще никогда я не видел ничего подобного. Это не было ни хаотичными вспышками разбросанных повсюду ламп, ни даже грандиозной цветомузыкальной установкой. Гармония соблюдалась и в общем и в мелочах: нотный стан был аналогичен спектру радуги - семь нот и семь цветов; доминирующий цвет задавала основная тональность композиции, а все малейшие отзвуки и едва уловимые окраски и обертона с потрясающей точностью передавались слабым мерцанием, еле различимыми оттенками. Отмеренные движения огней гирлянд, следуя ритму, создавали интересные геометрические узоры, ударные инструменты пульсировали яркими вспышками. Все это создавало, без преувеличения, феерическую картину и усиливало впечатление от музыки, делая ее волшебством. Я был просто заворожен, но ощущение реальности вернулось ко мне слишком быстро.
   Терция выключила музыку и зажгла обычную лампу дневного света. Я испытал такое же ощущение, как если бы великий маг открыл мне дешевый секрет своего фокуса. Мертвая тишина и комната, беспорядочно заполненная стеклянным хламом. Глухая бытовая обыденность.
   - Тебе понравилось? - услышал я голос Терции за спиной.
   Я обернулся. Она лежала на боку, подперев голову рукой и вглядывалась в одну из подушек.
   - Откуда у тебя это?
   - Это подарок отца на день рождения. Рабочие, соорудившие все это, запирали комнату, и я не знала, что они здесь делают целых три месяца. А однажды ночью меня во сне отец взял и принес сюда. Я проснулась в полной темноте и закричала от страха. И ты уже знаешь, что я увидела.
   - Так это твой отец и придумал?
   - Не знаю, он мне так и не сказал. Компьютер за стеной видел? Весь "калейдоскоп эмоций" управляется программой. В информации об авторстве стоит имя Манцони, но ни такого человека, ни фирмы я не нашла. Кстати, ты разбираешься в компьютерах?
   - Да всю жизнь за ними просидел.
   - Я как-нибудь потом покажу тебе эту программу. Очень интересно. Там есть какие-то утилиты, которые реагируют на голоса людей, побывавших здесь, и собирают данные о них. Но где и как эти данные используются, я не понимаю. И вообще, один файл постоянно растет. Но зачем?
   - Всякое бывает. Посмотрим, - я развел руками.
   - Пора. Надо доделать обед.
   Мы вернулись в кухню. Терция достала из сушильного шкафа кусок свинины и поставила блюдо на центр стола. Как-то странно она посмотрела на растекшееся пятно водянистой крови под этим куском, да еще задержала взгляд. Если бы не улыбка, последовавшая за этим, я еще долго не отделался бы от мысли, а не одна ли она из тех женщин-сов. Я покачал головой, критикуя себя за дурацкую фантазию.
   - Знаешь, - сказала Терция, - я закончу сама. Иди, посиди в гостиной.
   Я пожал плечами и повиновался. Хаос гостиной встретил меня телефонным звонком. Я развернулся, чтобы сообщить хозяйке об этом, но не преодолев и полпути по коридору, я замер. С кухни доносились глухие удары. Я подбежал к двери, распахнул ее и пожалел, что сделал это. Глаза Терции горели зловещей яростью. Она с отчаянным размахом заносила кухонный топор над головой и отпускала его на кусок мяса. Весь ее халат, белые панели гарнитура были забрызганы кровью, а на полу валялись обрубки. На ее руках и шее от напряжения выступили жилы. Сморщившись, она снова взмахнула топором, но заметив меня, аккуратно положила его на стол и сменилась в лице.
   - Костей очень много, - непринужденно заявила она. - нож не берет.
   - Там... телефон. - выдавил я.
   Терция аккуратно вытерла руки полотенцем и не глядя на меня, стоящего в дверном проеме, боком протиснулась и исчезла в коридоре. Приятно пахнуло ландышем. Я пожал плечами и отправился обратно в гостиную. Выбежавшая и танцующая Терция чуть не сбила меня с ног.
   - Ошиблись. - сказала она. И сделала реверанс.
   Завалившись на диван, когда Терция исчезла на кухне, я поднял брови, помотал головой и решил просто не удивляться. Наполнив бокал красным вином, я отпил и закрыл глаза. "А красивая, черт возьми!" - подумал я, вспомнив ее обнаженные бедра, - "Да катись оно все! Ну, странная немного. Психанула, а с кем не бывает?". Я улыбнулся и открыл глаза. Чтобы включить телевизор, мне пришлось встать, так как места, положенного для пульта, в этом бардаке я найти явно бы не смог.
   Музыкальный канал, старый черно-белый фильм, репортаж с матча по футболу, строгий голос диктора новостей, эротическая сцена, криминальная хроника. Я остановил свой выбор на смешном детском мультике.
   Выпив за три глотка весь бокал, я наполнил его снова и поудобнее устроился на скрипучем диванчике. Через десять минут я уже хохотал над чудаками-персонажами и незаметно пьянел.
   Моя левая рука опустилась на пол и угодила в пепельницу. Отряхнув пальцы о брюки, я достал сигарету и с удовольствием закурил. Телевидение забирает все мысли и это здорово. В самые трудные минуты жизни я буду включать этот ящик. Драки, погони, любовь, страсть, фантастика и бытовуха. Тут же есть все! Нажимаешь на кнопку, и тебя заботят уже чужие проблемы. Эти чужие проблемы так сыграны и на них положена такая музыка, что свои забываются, как мелочи жизни. Потом выключаешь эту ерунду, идешь и делаешь свое дело. А главное (вот же черт!) - никакой рекламы.
   Мультфильм кончился, а вставать мне было лень. Я смотрел все подряд и не заметил, сколько прошло времени. Допивал бутылку я уже из горла, чувствуя приятную тяжесть и головокружение, а мой разыгравшийся пьяный аппетит заставлял еще и ждать Терцию... или лучше еду, которую она принесет.
   Дверь открылась под нажимом красивого изгиба ноги. Руки Терции были заняты подносом, источающим пар и ароматы, которые заставляли сокращаться кадык.
   - Я не слишком долго? - улыбнулась девушка.
   - Нормально. - ответил я, пряча под стол пустую бутылку.
   - Это называется "чилига". К красному ничего лучше придумать нельзя.
   Она поставила поднос и я увидел большое блюдо с пирамидой одинаковых ломтиков, больше похожих на тосты, покрытых аппетитной, румяной, и несомненно хрустящей корочкой. Каждый ломтик был пропитан рассолом на яблочном уксусе и травах, что выдавал мягкий терпкий запах. Рядом расположились глубокая миска с холодным густым соусом и бутылка Грокса - знаменитого вина, которое не каждый мог себе позволить.
   Терция устроилась на диване рядом, засучила рукава и подмигнула мне. Я понял, что начало трапезы она объявила открытым и можно начинать откровенное чревоугодие.
   Мы макали "чилигу" в соус и поедали ее, облизывая вилки, исподлобья поглядывали на телевизор, а порой переглядывались, чтобы вытереть руки о полотенце, взять бокалы, тихонько звякнуть ими и отпить Грокса.
   - Предлагаю тост за телевидение Норгарда! - продекламировал я.
   - Мм, - Терция поднесла ладонь к губам, пытаясь проглотить, - Принято.
   Я кивнул бокалом в сторону телевизора, и мы выпили.
   - У тебя здесь можно курить?
   - Ты же уже курил.
   - Ах, да! Так можно?
   Терция засмеялась и подняла пепельницу.
   - Смотри, смотри, что творят! - закричал я, тыча сигаретой в сторону экрана, - ну-у, не успела. Там обезьяны какие-то на бегемота кидались.
   - Обезьяны?
   - Ну.
   - На бегемота?
   - А что?
   - И кто кого? Большой бегемот-то?
   Мы засмеялись вместе. Я зажег сигарету и выпустил дым в потолок, опустив голову на спинку дивана и расправив спину. Потом повернулся к окну и заметил, что солнце уже не слепит и висит между гигантскими лепестками моста. На небе ни облачка. Вечер обещал быть теплым и тихим.
   И я знал, что это один из последних вечеров в моей жизни, когда я спокойно мог сюсюкаться с девчонкой об обезьянках и бегемотиках и беззаботно попивать вино. Поэтому я решил не торопить его. Его поторопила Терция:
   - Пойдем, спрыгнем с моста?
   - Что!?
  
  

6.

  
   - А кто эта девица, с которой ты вчера спрыгнуть хотел откуда-то? - спросило лицо Сэма, проявившееся в пелене.
   - Что? Какое сегодня число? - ощутив знакомую сухость во рту, возразил Джон.
   - Вы какого хрена вчера так нажрались? Вставай, алкоголик.
   - Сэм, я не помню... Что с Нелли?
   - Так ее зовут Нелли? Это Элеонора, надо думать? Посадили на такси, домой отправили. Она-то, кстати вела себя нормально, тебя только не отпускала. Кто она такая вообще?
   - Да как тебе сказать? Так...
   - Понятно. Одна из тех, кто поможет тебе выжить.
   Джон попытался встать, чтобы отвесить пинок Сэму с его нахальной мордой, но мигрень не позволила этого сделать.
  
  

***

  
   Жаль, но детектив не получился - ни напряженного сюжета, ни оригинальной развязки. Многое в рассказе осталось за кадром, еще больше было лишнего. Вот, вкратце, как все было на самом деле, потушив окурок о бесполезную фантазию и вычурные фразы:
   Маргарет Снейк слишком любит хорошо жить, чтобы испытывать чувства, в которых мне как-то призналась. Это была великолепная игра. Спасибо Мэгги за хороший урок. В пульмонологической клинике мне заявили о неизлечимой болезни, ограничив мое существование четырьмя годами. Спасибо медсестре Лиз за понимание и первый сексуальный опыт. После таких неурядиц я почувствовал себя довольно скверно. Как-то даже написал: "раньше я думал, что жизнь кончилась - теперь я это знаю". Спасибо Томасу Куни, который порой не помнит имени того существа, которое протягивает ему руку. Он живет назло всем, тому и рад. Спасибо Лену Минсеру за спокойное отношение к моим выходкам и избавление от волокиты с бумагами. Пинок благодарности стоит-таки отвесить Сэму за то, что не усугублял ситуацию жалостью или чем-нибудь в этом роде.
   Вот так, просто своим присутствием, обычными действиями, люди, которые были рядом, заставили карабкаться. Карабкаться в одиночку. Однако было довольно легко жить в той одинокой сказке, которую я сам себе нарисовал. Гораздо труднее было распрощаться с ней. Четыре года в сказочном Норгарде - моем внутреннем мире сделали свое дело. Я научился понимать его мифы и легенды - те наивные, но чистые принципы, которые заставляют жить. Я перестал бояться смотреть в глаза той мысли, что жизнь "города" значит для меня больше, чем жизнь близких - просто они тоже живут в моем Норгарде. Я полюбил "розовые листья" - то чужеродное, что загоняло меня в гроб. Это ведь тоже часть моего Норгарда.
   Дальше все было просто и не интересно. Я знал способы, которые придумали за тысячи лет до меня. Доходило до того, что я убегал с дружеских пьянок с одним желанием - заняться уринотерапией, клизмами или чем-то подобным. Голодая по несколько суток, я кормил свой Норгард новыми чудесами.
   Я сделал все, что мог.
  
   В моем доме ночь. Я держу в руке конверт с результатом моего последнего анализа. Последнего анализа. Я не спешу его открывать. Зачем - ведь я знаю, что там увижу. Знаете, такое ощущение бывает, когда поставишь точку и не знаешь, стоит ли начинать следующее предложение.
   Все. Я разрушил Норгард - он мне больше не нужен. Свою точку я поставил.
   Мой друг прочитает все, что написано до этой точки и проведет пару бессонных ночей в раздумьях, а потом исправит ее на вопросительный знак. Встанет, отряхнет пепел, и проходя мимо меня, обязательно рассмеется в глаза. Знаете, как смеются друзья, ехидно и обидно до слез - они знают все наши недостатки.
   Мой враг будет слюнявым карандашом обводить точку до тех пор, пока не протрет бумагу насквозь.
   Мои родители скажут нечто вроде "Да брось, сынок! Плюнь на все и живи дальше". Они исправят мою точку на запятую.
   А вот в суде, например, над моей точкой поставят еще одну, сделав из нее двоеточие и попросят подробных объяснений.
   Мой начальник своим дорогим жирным пером нанесет небрежный штрих, и моим глазам предстанет восклицательный знак. "Джон, что за бред? Нас ждут великие дела!"
  
   Стоило бы промолчать лишь про ту, что в Норгарде жила под именем Терция. Просто она придет домой усталая, а я со своей писаниной нагряну некстати. Она прочитает и упадет в одежде спать, подложив мои бумаги под голову. Я буду сидеть у ее изголовья и слушать теплое, неровное дыхание. И вскоре замечу, как нежная слезинка, скатившись по ее щеке, упадет на листок и просто смоет мою точку.
   Тогда я тихо закрою за собой дверь ее комнаты. Комнаты, в которой есть все, во что так легко влюбиться, - даже звезды, которые светятся ночью. Пойду и обожгу свое горло какой-нибудь крепкой настойкой, а она будет спать.
   И я знаю, что мы с ней еще встретимся на одной из улиц наших грешных городов.
  
  
  
  
   5
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"