Зиму Витя недолюбливал; за то, что так рано темнело, да и вставать тоже приходилось затемно, когда ещё так хочется понежиться под одеялом, в уютно нагретом мирке. Но маме - строго к 8 на работу, - ещё так свеж в её памяти жёсткий режим пятидесятых, - и, чтобы к 7 поспеть в детсад, подняться надо было в 6. Коммуналка - не курорт. Никакие стоны, мольбы не помогали, и, под говорок: "Ну, что ты, лапочка? Где у нас ручка? Давай-ка ножку ...", - ловкие мамины руки настойчиво стягивали одеяло, поднимали, ледяной водой умывали сонное лицо и привычно облачали безвольное тело сына в сорок одёжек: чулки и лифчик с резинками, рубашку, короткие штаны на бретельках, шаровары и прочее. Впопыхах завтракали чаем с бутербродами. Под конец нахлобучивалась шапка, поднимался воротник пальто, затягивался узлом, под подбородком, шарф и неуклюжий "свёрток" за руку выводился в глухую ночь, на колючий морозный воздух. И в ночи, из деревянных ворот двора, во 2-м Бабьегородском переулке, они устремлялись, как мнилось Виктору, в немыслимую даль, кружным путём, скользя и падая по нечищеным от тёмного льда, плохо освещённым переулкам, и всё почему-то в гору. Витя еле поспевал. И так - шесть дней в неделю, с понедельника по субботу. Обратный же путь Витя, кажется, и вовсе не замечал.
- Идём скорее. Я опоздаю на работу. Горе ты моё, луковое!
Детский сад, в который водили Витю, располагался на улице Георгия Дими-трСва, ранее - Якиманке, в небольшом старинном двухэтажном особняке с флигелем, как говорили: усадьбе Льва Толстого. Правда, Вите это было неведомо, и трепета он не ощущал, когда его, запыхавшегося, по полутёмной, скрипучей, крутой деревянной лестнице тащили на второй этаж в среднюю группу. Пришли.
Воспитательницы работали по сменам, по три дня. В этот день была Валентина Сергеевна, рослая моложавая блондинка, с резковатыми манерами и чертами лица. В белом халате, руки в карманах, она принимала всех в прихожей-раздевалке.
- Ой, Валентина Сергеевна, здравствуйте. Я катастрофически опаздываю, - сетовала мама, развязывая шарф и стягивая с Вити шапку - вы уж, голубушка, будьте так добры, разденьте моё сокровище, а я побежала.
- Разберёмся, мамаша, у нас таких сокровищ без малого - двадцать.
- Веди себя хорошо, сынок, я позвоню бабе Тамаре, сегодня она тебя заберёт. Ну, всё. Дай я тебя чмокну. Боже, весь мокрый, смотри не простудись.
И она бежала от своего дитяти, в страхе опоздать на проходную завода.
Воспитанники прибывали один за другим. Их родители, как всегда, торопились, оставляя своих чад на пороге, и вскоре в прихожей образовалась куча-мала, и стоял жуткий гвалт. Две нянечки метались, раздевая детей и рассовывая вещи по личным шкафчикам с наклеенными васильками, ромашками, розочками и прочим гербарием на дверцах, выставляя в зал готовых и полуготовых: и незаправленных, и с тапочками в руках, и со сползшими на бок бретельками и бантами.
- Лёня, ты забыл обувку на лавке? Чьи валенки с галошами?
- Машенька, проходи, проходи, милочка, Христа ради.
- Коля, почему кофта наизнанку? Как тебя собирали? А тапочки?!
Шутка ли: восемнадцать человек детей!
Утро пролетело незаметно. Витя смешался с ребятами и участвовал во всех делах: играх, занятиях, прогулке. Подошло обеденное время. Все мальчики и девочки уселись по четверо за столиками на своих местах. Еду подавали. На первое - картофельный суп с фрикадельками, от души заправленный рубленным репчатым луком. Витя не имел ничего против картофельного супа, но варёный лук ... Даже один вид этого ненавистного овоща вызывал у него естественное неприятие; и, увидев в мутном бульоне поставленной перед ним тарелки, среди редких картофельных кубиков и трёх фрикаделек, целую флотилию луковых лодочек, он резко отстранился. Чувства обострились; явно выделялся отвратительный преловатый запах, его передёрнуло, и по спине вниз побежали мурашки. Валентина Сергеевна, заметив реакцию мальчика, бросила через плечо:
- Что нос воротишь? Для вас же старались. А, ну, ешь, давай! Пока всё не съешь, ни второго, ни компоту не получишь. Тоже мне аристократ нашёлся!
Витя нахмурился и нехотя взял ложку. Спорить с Валентиной Сергеевной он побаивался, строга. Но луку было очень много и, как он не старался, в ложку всегда попадали два-три полупрозрачных кусочка. Всей сущностью своей он просто не принимал этот продукт и одно только предчувствие, его вкуса и мягкой расползающейся между нёбом и языком формы, вызывало отвращение, до рвоты. Вновь его передёрнуло, скорее даже тряхнуло, и иголочками похолодело в затылке.
- Витя, я в третий раз повторять не буду. Ешь! Иначе компоту не проси!
Услышал он повелительный голос Валентины Сергеевны, надзиравшей процесс приёма пищи всей группой с высоты своего превосходства. Витя насупился, готовый заплакать, не в силах заставить себя есть эту гадость, но ложку пришлось взять и болтать ей в тарелке. "Вот, если бы, выловить бы весь этот лук, как дома". Мысль поразила простотой. "Да, выловить гадость и всё ...! Только незаметно". Витя вдохновился. "Но куда складывать? На край тарелки? Увидят ... А-а, под тарелку!" Дело пошло. Он увлечённо гонялся ложкой за ускользающими луковинками и, выудив, с упоением складывал улов под край тарелки - с глаз долой.
Все давно поели и готовились к тихому часу: из кладовки были вытащены брезентовые деревянные раскладушки, матрасы раскручены и застелены простынями, одеялами и подушками. Мальчики и девочки, с помощью нянь умывались, переодевались в пижамы и ночные рубашки, и потом ложились в кроватки. А Витя всё так же уныло сидел над своей тарелкой, вылавливая остатки лука. Его в суете, до поры, выпустили из вида, занимаясь укладыванием всей группы.
Наконец, последняя луковинка была отловлена. Суп стал пригоден для употребления, и Витя быстро съел всё дочиста. Подошла Валентина Сергеевна.
- Ну, наконец-то. А то кочевряжился, как фон-барон. А за упрямство - быстро спать! Семеро одного не ждут. Обойдёшься и без компота! Не барин.
За руку она сдёрнула Виктора со стула и подпихнула к кроватям.
- Иди, иди. И чтобы мигом переоделся. Ясно?! Всё матери расскажу!
Страх перед бСльшим наказанием заслонил горькую обиду, и Витя засуетился. Пальцы не слушались, тугие зажимы не хотели отстёгиваться от чулок, пуговица лифчика никак не пролезала в узкую петлю, пока не сломалась. Наконец, скинув одежду и натянув кое-как пижаму, он поспешил спрятаться от всего под одеялом.
Тем временем, пожилая няня, убиравшая посуду и вытиравшая столы, заметила одинокую тарелку Вити и, привычно подхватив её, обомлела ... На бледно-голубом пластике чётко возвышалась сероватая, полупрозрачная грядка из варёного лука, образуя правильный правый полумесяц.
- Что там ещё? - преступление было налицо, наказание - неминуемо - Та-ак!
Мимолётного взгляда было достаточно, чтобы её охватила ярость. Валентина Сергеевна стремительным шагом пересекла площадку, отделявшую столовую от спальни и, сорвав одеяло с ошарашенного её воинственным видом Витька, схватила его за руку и, сдёрнув на пол, потащила в столовую. Резко осадив его у стола и ткнув пальцем в кучку лука, она вопросила, сжав губы и сузив веки:
- Это что такое?! - круглые от испуга глаза - в ответ, - Я спрашиваю: что это такое?! - слюна брызнула в лицо, - Так-то ты всё съел? Самый умный?! Да?
Бедный паренёк совсем стушевался и готов был зареветь.
- Быстро сесть и съесть всё дочиста! - в голосе - угроза, - Дайте ему ложку!
Витя силой был усажен на стул и вплотную, грудью, придвинут к столу. Поданная ложка сухо, громко и однозначно стукнула перед носом. Он вздрогнул.
- И хлеба: чёрного, кусок! Пока не съешь, не вставать!
Притиснутый к столу, с босыми ногами, в растерзанной пижаме, свесив руки и склонив голову, Виктор тихо всхлипывал над причиной своего несчастья - грудкой ненавистного варёного лука.
Почему, из-за сущего пустяка, так взвинтились нервы Валентины Сергеевны, что она обрушила на беззащитного весь свой гнев, можно только догадываться. Но здесь и сейчас она была царь и Бог, и непокорства не переносила.
- Что ты сидишь? Бери ложку, хлеб и - в рот! Ты меня слышишь?!
Стиснув правую руку мальчишки, она впихнула в неё ложку, в левую - хлеб.
- Ну! - ткнула Витю в затылок.
Рыдая, он откусил от хлеба, подцепил кусочек от застывшей массы и с отвращением сунул в рот. Тут же последовал рвотный позыв, и всё вывалилось обратно. Это ещё больше взбесило Валентину Сергеевну. Видя, что толку не будет, она вырвала ложку и вытащила Витю из-за стола, опрокинув стул.
- Ты наказан! Марш в кладовку, к крысам, до конца тихого часа!
И, как Валькирия, развивая полы халата, потащила, рыдающего взахлёб, через зал к двери. Кладовка - грязная комнатка для хранения раскладушек и матрасов, располагалась в мансарде, выходившей на крышу и улицу единственным подслеповатым окном. Есть ли в ней крысы, нет ли, но детям, чтобы не лазили, куда не надо, внушили: Есть! И они, наивно веря, жутко их страшились.
Витя, ополоумев от ужаса, только упирался голыми пятками. Но Валентина Сергеевна упорно дотащила его до места. Отворив дверь, она втолкнула мальчугана в каморку. Витя кинулся было назад, но дверь уже почти закрылась, и он, что есть сил, упёрся в неё, подставив босую ногу, удерживая узкую щель, в панике страха цепляясь за последнюю надежду. Но по разные стороны двери силы были неравные. Воспитательница надавила плечом, и дверь захлопнулась, пребольно прищемив большой палец подставленной ноги. Витя взвыл и отскочил в сторону. Палец пронзила невыносимая боль, ноготь побелел. В замке лязгнул ключ. Мальчишка плюхнулся на пол и горько зарыдал: от боли, от обиды на несправедливое наказание, от непонимания за что. За дверью - мёртвая тишина.
Прошло время. Немного успокоившись, Витя огляделся: пустая, нежилая комнатка с обшарпанными крашеными стенами, серый облупившийся потолок, щербатые дощатые полы, мусор, в углу, приткнутые стоймя к стенке, две сломанные раскладушки, с антресолей свисал рваный матрас с клоками серой ваты. Сесть не на что. Встав и опираясь больной ногой на пятку, горько плача, он заковылял к окну. Из щелей рассохшегося окна дуло, но под низким подоконником пылала некрашеная, ржавая, чугунная батарея. Выбрав уголок, где не так сквозило, он облокотился на подоконник и поджал саднящую ногу, но тут же вскрикнул от боли ожога, коснувшись раскалённой батареи. Продолжая навзрыд всхлипывать и вытирая слёзы кулаком, Витя отошёл и посмотрел наверх. Неуклюже подпрыгнув, он всё же схватил и стянул с антресолей вонючий матрас и, примостив на подоконник, прикрыл им радиатор. Наконец-то он более-менее удобно пристроился, и прильнул к окну. Непроизвольные приступы рыданий ещё содрогали его тело, бордово-налившийся палец нервно дёргало, но потихоньку он успокаивался.
За окном царила зима: пасмурный день неспешно сыпал крупными снежинками. Со второго этажа была видна заваленная снегом часть крыши, другая сторона улицы и многоподъездный серый дом. По давно нечищеному тротуару скользили редкие пешеходы, то и дело, перебираясь через сплошные метровые сугробы, сваленные на край мостовой и частью на тротуар. Машин немного, в основном грузовики и автобусы. Отголоски плача всё реже сотрясали грудь мальчика, и, шмыгая носом, он принялся считать автобусы, но быстро сбился и решил считать только двухэтажные, жёлтые, которые ему особенно нравились. Их крыши были видны даже и на этой стороне улицы. "Один, - и-иих-и, - Два, - пауза, - Т-три". Это занятие отвлекало и успокаивало, он стал мало-помалу думать, переживая недавние события. Обида на злую Валентину Сергеевну заняла большую часть его мыслей; и варёный лук, и прищемленный ноготь, и крысиный чулан отступили на время. В сердцах, рассуждая вслух, он как бы давал себе клятву неизбежной грядущей расплаты, за поругание невинной, ещё свободной от груза жизни души:
- Вот вырасту большим, - и-их-и, - стану лётчиком, - и-их, - прилечу сюда на бонбандировщике и разбомблю весь этот детский сад!
Снег всё падал. Ещё один жёлтый двухэтажный автобус с заиндевелыми окнами, выпуская клубы дыма и пара, проехал по той стороне улицы.
Вечером, бабушка Тамара, придя за внуком, выслушала жёсткий выговор от Валентины Сергеевны о просчётах в воспитании Виктора. Все беды были решительно приписаны его упрямству и невыносимому характеру. Бабушка, ошеломлённая лихим напором, с перепугу, приняла всё высказанное на веру. И, без того расстроенного мальчугана, дёргая за рукав, принудили просить прощения.
- Почему ты такой неслух? Ну, что я матери скажу? Разве так можно? Немедленно извинись. Слышишь? Извинись!
- Боже! Сколько раз, ЭТО, мы уже слышали! - тешилась Валентина Сергеевна.
Выдавив из себя: "Простите пожалуста. Я больше так не буду", - Витя замкнулся и молчал до самого дома. Бабушка суетливо и путано доложила маме о жалобе на безобразное поведение сына и уехала "от греха". И дома родители не могли вытянуть из сына ни слова, лишь сами переругались на зыбкой почве методов педагогики; отец был приверженцем теории ремня, мать - пряника. Решили: что Виктору будет лучше всего: раньше лечь спать! Но Вите не спалось, и в кровати, в темноте, он ещё долго слушал, их возбуждённые голоса на коммунальной кухне.
Утром Валентину Сергеевну, на три дня, сменила Ода Львовна и всё пошло хорошо. Правда, Витя ещё долго прихрамывал, пока сходил почерневший ноготь. А душа...?
Февраль 2009 года.
P. S.
Прошло время. Виктор возмужал, поступил в училище и стал военным лётчиком. Детская, заветная мечта сбылась на две трети: он вырос, и страшная клятва стала осуществимой реальностью. В основном, но не до конца: бомбить-то - нечего. Почему? Да, потому, что премудрые и предусмотрительные Отцы города, ещё задолго до того, взяли и снесли детский сад, исторический памятник, особняк Льва Толстого, не ведая при этом, что убили сразу двух зайцев: внушительно расширяя правительственную трассу "Внуково - Кремль", исключили причину и цель вероятного теракта.