В конце марта 2002г. в Днепропетровске погода была тёплой, ещё далеко не летней, но такой, когда свободному человека от всех дел и обязанностей хочется отдыхать на природе. Кому-то хочется идти на речку и, может быть, даже загорать на пляже, другому хочется посидеть в летнем кафе с бокалом пива, а кому-то просто пройтись.
Я, в один из таких почти летних дней, проходил между книжными палатками на книжном рынке, находящемся возле театра имени Тараса Шевченко. С какой целью? Да, кажется, совсем ни с какой. Захотелось просто пройтись, посмотреть на людей, зайти, возможно, в читальный зал библиотеки, что-то прочитать, а потом, в этой же библиотеке, зайти на бесплатный библиотечный интернет, которым можно пользоваться только по два часа в неделю. Кажется, такие или почти такие были у меня планы. И вот, когда я уже почти выходил из этого книжного рынка, на глаза мне попалась женщина средних лет, одетая в тонкое осенне-весеннее пальто, на лице у неё висели очки. Эти очки действительно как-то висели, или точнее, свисали. Левая часть очков была заметно ниже правой, а в правой части отсутствовало стекло. И мне было смешно смотреть на эту женщину. Я улыбался, глядя на неё, и думал, с какой - такой целью она напялила на себя эти солнцезащитные очки, да ещё без одного стекла. Вероятно, чтобы этим обратить на себя внимание. Одно темное стекло в свисающей части очков выглядело как-то вызывающе, и, глядя на неё, мне казалось, что только и можно было подумать, что женщина эта немного ненормальна, а возможно и сильно ненормально.
Место это было довольно многолюдное. Люди проходили мимо книжных киосков, кое-кто останавливался, рассматривал литературу или компьютерные диски. Многие продавцы этой продукции в отсутствие постоянного покупателя беседовали между собой, не забывая поглядывать на останавливающихся возле их киосков возможных покупателей. И на проходящую мимо женщину с криво висевшими на лице очками, в которых к тому же не было одного стекла, почти никто не обращал внимание. В потоке людского движения мы шли навстречу друг к другу. Я улыбаясь, замедлял шаг, и она, приближаясь ко мне, замедлило своё движение. И когда мы с ней поравнялись, то, глядя друг на друга с улыбкой, остановились. Первой начала говорить эта уже не молодая, но ещё миловидная женщина. " Как вам нравятся мои очки? "- спросила она, с какой-то, как мне показалось, немного глуповатой улыбкой, в которой было что-то от неоконченного детства и какого-то глуповатого желания привлечь к себе внимание какого-нибудь мужчины. Что я мог ответить, услыхав такое? Можно было ответить всё что угодно, глядя на это представление. Можно было сказать какой-нибудь комплимент. И это бы безусловно сработало. Женщина эта, как было видно по ней, только и ждала какого-либо комплимента от любого мужчины, чтобы как-то разговориться и чем-то очаровать его. Но я комплимент говорить не стал. Что-то неинтересное и ужасно однообразное я разглядел в этой женщине, и заговорил с ней скорей всего только ради приличия.
" Ваши очки? - улыбаясь и усмехаясь, сказал я, - да кому они могут понравиться. Да к тому же без одного стекла. И зачем на себя взрослой серьёзной женщине надевать такие очки без стекла, да к тому же надевать с таким ужасным перекосом? Если только для того, чтобы привлечь к себе внимание? Но для этого совсем не обязательно надевать на себя такие уродливые очки."
" Да, я с вами согласна, - сказала улыбаясь женщина, - Очки одела - это так, шутка. Надо ведь иногда и пошутить."
Женщина сняла с лица свои очки и сунула их в карман своего пальто. Мы как-то незаметно отошли в сторону от потока проходивших и разговорились на совсем пустяковую тему. Говорила больше эта женщина, а я слушал её, и всё больше убеждался, что у неё с головой не совсем нормально. Женщина показала мне своё письмо, которое она посылала в какую-то, совсем незначительную газету с единственной целью: опубликовать его.
1
Но содержание этого полутора страничного письма, написанное шариковой ручкой этой женщиной, публиковать не стали, его выслали ей обратно. И вот эта женщина всё говорила и говорила про это своё письмо, про свой короткий рассказ, названный ей "Игрушка", который по её разумению, следует где-нибудь опубликовать. Мы начали незаметно для себя движение к проспекту К. Маркса, остановились там возле свободной скамейки, и сели на неё.
Мне ничего не оставалось делать, как ознакомиться с содержанием этого письма и с рассказом, написанном в этом письме этой женщиной. Тем более, что женщина эта так хотела, чтобы хоть кто-нибудь прочитал её шедевры и как-то их оценил.
Я прочитал простой тетрадный листочек в клеточку, вынутый этой женщиной из конверта и протянутый мне.
Вначале листочка было простое обращение к редакции с просьбой ознакомиться с её рассказом на интимную тему, так модную сегодня, и обязательно опубликовать этот рассказ. И опубликовать потому, что он не придуман, а является настоящей правдой. Ну, а дальше, за этим обращением, был написан сам рассказ. Рассказ назывался "Игрушка". Вот его содержание.
Игрушка
"Кто я для тебя? Ну, конечно, кукла, с которой можно поиграть, позабавиться в постели, сколько захочешь, пока не надоест. Помассажировать в своё удовольствие мои груди, опустить свои руки ниже моей талии и вытворять своими пальцами всё, что захочешь. Возбуждать, возбуждать у меня всё внизу пальцами, то вставляя один палец и проделывая им движения, то вынимая его и проводя им несколько раз по поверхности. А потом, возбудившись, вставляешь в меня своё главное хозяйство, большое, способное долго оставаться в возбуждённом состоянии и долго - долго двигаться в моём теле... А потом, когда всё это закончится, ты долго лежишь обессиленный или засыпаешь. Утром ты уходишь от меня на работу или по каким-то своим делам. Иногда тебя нет несколько дней. Но вот ты опять приходишь и начинаешь со мной опять играть как с игрушкой, как с куклой.
Да, так, наверное, и есть. Кто я для тебя? Я кукла, которой можно поиграть пока она не надоест. А когда надоест, оставить на время, пока на время. Но когда-то я тебе совсем надоем, и тогда ты меня оставишь навсегда".
Этот короткий рассказ на меня подействовал своей какой-то необычной для меня откровенностью. Я просто не знал, что ответить на него этой женщине.
Сказать, что рассказ никуда не годен, было бы неверно. Что-то в нём было подкупающее для меня. И совсем не излишняя откровенность от этой женщины на меня подействовала, а скорей всего, какая-то краткость изложения, сказанные слова о главном, о том, что женщину в тот момент беспокоило. И всё. Ни больше, ни меньше.
Я сказал женщине, что в рассказе что-то есть хорошее, но посылать его в газету, в которой подобное никогда не печатают, не стоило.
" Где-то этот рассказ, возможно, и напечатают, - сказал я, глядя на двойной тетрадный листочек, заключающий в себя прочитанное мной содержание, - но вот где и когда я не могу сказать".
Я хотел рассказать этой женщине что-нибудь о себе, про то, что вот скоро должна выйти моя книга стихов, и что я кое-что понимаю в писанине.
Но я заметил, что женщина была занята только собой, всё говорила и говорила о себе, возможно, что кое-что и выдумывала, рассказывая про то, что вот она занимается юриспруденцией, помогает своему любовнику составлять деловые бумаги для разных уголовных дел. Но рассказывала она это так, что было понятно, что она обманывает. И чем больше я вслушивался в неё, тем больше я ей не верил. Я ей поверил только в том месте, где она рассказала, что получает пенсию по инвалидности, и каждый год по два раза проходит курс лечения в психбольнице, а если быть точнее, то в дурдоме.
" У меня нарушения с головой, - говорила женщина, - подлечусь в больнице, и проходит, но, где-то через полгода, опять начинается в голове какая-то каша и боли головные и всякая ерунда в голову лезет, от которой всем дурно, не только мне".
2
Поговорив немного о своей болезни, женщина начала рассказывать про своё письмо, которое она послала с целью его опубликовать в газете. Она уже повторялась, говоря вновь и вновь, что об этом сегодня можно писать и это можно публиковать. Я слушал её и пытался дать её совет, сказать ещё раз, что письмо послано не по адресу, что в той газете, подобное никогда не напечатают. Но, она говорила и говорила, ей надо было высказаться о своём сокровенном, котороё, возможно, заключалось в её любовнике, о котором она рассказывала в своей писанине, в посланном в редакцию письме. Наконец она прекратила говорить и спросила у меня мнение о своём письме. И тут начал я говорить. Я сказал, что содержание письма, возможно, и неплохое, но вот то, что оно написано от руки, это сегодня многое значит. " Сегодня надо любой материал печатать на печатной машинке или на компьютере, - говорил я, - а на написанное от руки никто не обращает никакого внимания. Да, и подобная писанина, посланная вами в газету, в этой газете не напечатается, потому что там об интимном не печатают. Надо выбирать для подобного материала другое издание, такое, где печатают всё про всё". Женщина слушала меня сидя со мной на скамейке, прижав к моей ноге свою ногу. И мне было как-то неловко наблюдать какое-то заигрывание со мной этой женщины. Она всеми силами, казалось, старалась чем-то привлечь меня к себе. " Вот я какая простая, казалось, говорил весь её вид, её глаза, улыбка... И я могу обо всём говорить. О чём хочешь. Хочешь про интимное, хочешь про своего любовника, который ко мне приходит и делает со мной всё что угодно".
" Вам нужна печатная машинка, чтобы что-то напечатать, - сказал ей я, - Если хотите, я вам дам свой адрес и вы приедете ко мне за печатной машинкой. У меня есть компьютер, и печатная машинка мне совсем не нужна. Всё что мне надо я напечатаю на компьютере". Женщина, услыхав про печатную машинку, оживилась. " Да, мне печатная машинка нужна, но в основном для занятий юриспруденцией и для помощи моему любовнику в напечатание документации. Он работник суда. И я ему часто помогаю".
" Ну, тогда вам печатная машинка действительно нужна. Записывайте мой адрес". И я продиктовал ей свой адрес с подробным объяснением как ко мне доехать. Женщина записала и, спрятав бумажку в карман пальто, продолжала о себе рассказывать. Говорила она ужасно много слов, и как я заметил, скорее, почувствовал, что она придумывает на ходу подробности своей жизни. И для неё было это придумывание, как я заметил, важным составляющим всей её сущности. " Я хорошая, я добрая, я всех люблю, - говорила она, - Люблю и своего милого любовника и других люблю, люблю и вот этого прохожего , да и вас, наверное, люблю..." Всё это она говорила как-то без вдохновения, без веры в сказанные собой слова. И мне захотелось скорее от этой женщины убежать, попрощаться с неё и скорей уходить.
И я, продолжая слушать её нескончаемую болтовню, поднялся со скамейки и сказал ей: " Извините меня, мне надо уже давно идти по своим делам. Всего хорошего вам. Будет время, приходите за печатной машинкой". Женщина тоже поднялась и сказала что-то бестолково длинное мне на прощание . И, когда я уже отходил от неё, она всё говорила и говорила и своём и о себе. И это было самым главным в ней в этот момент. " Ну, а за печатной машинкой я приду, - прокричала она мне на прощание, - Обязательно приду. Так что ждите".