Бурых Александр Михайлович : другие произведения.

Стая Тамерлана часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Украдены важные бумаги из загородной резиденции чиновника. И тут он получает подарок, что называется - в масть: специально натасканных бойцовых собак из Средней Азии. Вот оно наказание для воришек! Но двум из обреченных удается уйти. Кто окажется прав - палачи или жертвы?
  
   Александр Бурых
  
   Стая Тамерлана
  
  
  Огромный английский мастиф цвета летучей мыши тяжелым галопом несся по парковой аллее. Вслед за ним поднимались маленькие вихри опавших листьев, и плескалось в лужах отстоявшееся за день солнце. Из широкой и, казалось, улыбающейся собачьей пасти в обе стороны торчали концы толстой сучковатой палки. Пес нагнал двух неспешно шагающих мужчин, забежал вперед и уронил свою ношу к ногам подтянутого молодого человека в легкой кожаной куртке.
  - Молодец, Принц, молодец! - улыбнулся тот. - А теперь рядом. Рядом!
  Мастиф, не желая соглашаться, присел на передние лапы в глубоком реверансе и дважды пролаял с просительной интонацией. В ответ хозяин потрепал его по загривку, взял палку и, широко размахнувшись, бросил ее в сторону. Получилось далеко.
  - Ишь, какой он у тебя энергичный! Полчаса уже, поди, носится, - похвалил убежавшего четвероногого собеседник молодого человека, полный солидный господин ближе к шестидесяти.
  - Да щенок он еще, Аркадий Николаевич. Повзрослеет - обленится.
  - Ну, ты скажешь, Юрик. Щенок! С теленка... да... раза в два, наверно, больше гончей, а то и в три. Сколько ему?
  - Год и три месяца всего. Вот еще через годик вширь раздастся и перестанет зря гоняться.
  - Человека, небось, возьмет, а?
  - Такой? Такой возьмет.
  Тяжело поводя боками, пес снова опустил перед молодым человеком палку и, повернув набок голову, посмотрел на него красноватыми глазами.
  - Пусть отдохнет, загоняешь, - несколько рассеянно посоветовал Аркадий Николаевич.
  - Все, все, хватит, Принц. Иди, погуляй. Гулять! - скомандовал Юрий.
  Он ухватил кожную складку на холке собаки и закрутил ее почти на сто восемьдесят градусов. Принц слабо тявкнул, но не от боли, а скорее от удовольствия и прикусил в ответ руку хозяина. Поняв, что апорта больше не будет, мастиф устремился было куда-то в сторону, но изменил намерение, резко развернулся, подхватил свою игрушку и энергично потрусил впереди мужчин.
  Старый парк томился в вялом запахе сентябрьской прели. Темные стволы лип готовились к долгому зимнему сну и излучали в окружающее пространство сигналы, призывающие к успокоению и размеренности. Порождаемые деревьями волны растекались концентрическими кругами по улицам, заполненным людской суетой и навязчивым машинным гулом, проникали в сознание божьих тварей, преломлялись в нем и уходили вверх - к бледно-голубому куполу высокого неба - а оттуда, словно от гигантского рефлектора, отражались вниз. Вняв древнему как мир зову, пес успокоился, сдержал темп и пошел тише, вразвалку. Люди тоже замедлили шаги и даже говорить стали как-то глуше.
  - Вернемся к нашим гусям, - произнес старший собеседник. - Значит, твоя задача - договориться с директором, как там его...
  - Плющик.
  - Да, как хочешь, но ты должен это сделать. Первый состав отбудет не сегодня, так завтра. Отправляешься вечером, билеты заказаны. Даю тебе три дня.
  - Хорошо, Аркадий Николаевич, это мы сбацаем.
  - Если будет сильно ломаться, можешь удвоить его гонорар, или...
  - Да не станет он у меня ломаться. Но я учту.
  - Затем сразу в Ташкент полетишь.
  - Ясно.
  - Ну, бывай.
  - А пообедать? Татьяна стол накрыла... - разочарованно протянул Юрий.
  - Не могу, дела, дружок мой. Как-нибудь в другой раз, - левую половину лица Аркадия Николаевича тронула короткая усмешка. Он повернулся и грузно двинулся к выходу из парка.
  Возникший из боковой аллеи порыв ветра швырнул вслед его полной коренастой фигуре охапку желтых сухих листьев, а где-то в стороне по собственной инициативе треснула отживающая свое ветка.
  
  Праздномыслию в жизни Аркадия Николаевича Заседина отводилось строго определенное время. Например, такое, как сейчас. За тонированными стеклами мелькали все сплошь знакомые улицы с домами-вехами, символически отмечающими его путь в этом городе, который чем-то походил на вечный маршрут белки в колесе или, точнее, в восходящей спирали. Но не о бренности существования думал Заседин, ему почему-то вспоминался вчерашний пустой, в общем-то, разговор с Анатолием Валентиновичем Каретниковым. Наверное, серый красавец Принц навеял воспоминание.
  Своими корнями его дружба с Каретниковым уходила в глубины старого московского двора, лежащего в истоках Комсомольского проспекта, и питалась гумусом многих совместных воспоминаний. Как и все дети приличных или очень приличных родителей, оба избрали вполне благополучные стези. После окончания вуза Заседина увлекла партийно-хозяйственная деятельность, Каретников погрузился в лабиринты науки. Итоги трудов каждого были закономерны. Аркадий Николаевич, достигший еще в СССР общественных и материальных пиков Ленина и Коммунизма, не только удержался на них, но и поднялся выше. А Анатолий Валентинович увяз в лабиринтах высшей школы, причем, затерялся где-то на срединных ее этажах. Его всегда отличали непрактичность, а подчас и нерешительность. И лишь когда сознанием овладевала какая-либо идея, он мог определенное время переть напролом. Пока не выдыхался, что происходило довольно быстро.
  Виделись друзья редко, однако, несмотря на разность во всем, почему-то знакомства полностью не порывали.
  Профессор истории Каретников, субтильной комплекции, выше среднего роста и лысый, провел Заседина в единственную комнату своей холостяцкой квартиры. Здесь он проживал уже полтора десятка лет после развода. Ученый плеснул в две микроскопические рюмки плохого коньяка и, не утруждая себя формальным интересом к делам гостя, меланхолически посетовал:
  - Эх, и времена пришли, Аркаша. Вчера Чехова почитать взялся и не смог. Не идет он мне, представляешь, а?
  - Чехова?! Ну, ты, брат, ляпнешь, так ляпнешь! Зачем он тебе, Чехов этот? Я уже не помню, когда в руках книгу держал, и что? Тут газеты просматривать некогда!
  - Как же, я его в юности так любил, так увлекался, так жалел, что он роман не создал... а сейчас читать не могу. А, ладно, у меня другая мысль зреет.
  Анатолий Валентинович, как нередко с ним случалось, был чем-то озабочен и переполнен идеями. И с присущей ему особенностью резко менять тему он переключился на изложение очередной задумки.
  Где-то около полугода назад Заседин возил с собой Каретникова на развлекательное мероприятие не для всех - закрытые бои вообще без правил в чисто российском диком варианте. По окончании профессор, вопреки ожиданиям, заговорил не о попрании гуманистических идеалов и прочей дребедени, а заявил, что в сравнении с древними боями римских гладиаторов это просто бледная картинка.
  - Ну, ты скажешь, как в воду пернешь, - усмехнулся Заседин. - Уголовщины захотелось? Я думал, тебя проймет... что ж ты хочешь, чтобы они с топорами и вилами друг за другом гонялись и головы сносили?
  - А почему нет? Один с трезубцем и сетью, другой со щитом-пельто и махайром. Это меч такой серповидный, - пояснил Каретников.
  Он нередко удивлял Заседина тем, что воспринимал действительность с какой-то отстраненно-книжной точки зрения, будто телевизор смотрел. Что поделать, настоящий книжный червь. Может быть, поэтому им и было интересно вместе - сугубому практику и неисправимому романтику. "Эх, какие бы ты песни, дружок, запел, столкнись с кровью и грязью сегодняшнего дня не в пахнущих типографией газетных статейках, не в голубом ящике, а нос к носу", - подумал Заседин.
  И с момента посещения боев профессором овладела мысль написать историко-литературный труд, посвященный всякого рода опасным единоборствам, исконно проводимым как шоу. Во что он и посвятил Аркадия Николаевича.
  Каретников определенно был оратором. Живость ума и точность определений всегда привлекали к нему слушателей. И Заседин внимал профессору с интересом. Сейчас тот разрабатывал тему единоборства человека с животным, конкретно с собакой.
  - Если другие звери нападают на человека только в случае крайней нужды, когда они голодны или приперты к стене, то собак готовили к борьбе с человеком специально, - витийствовал ученый. - Причем не только во всевозможных современных концлагерях, а с седой древности. Это часть культуры, если хочешь. Вид искусства. Причем более естественный, чем, скажем, живопись, музыка, стихосложение и так далее. Самый природный. Вылепить зверя, своими руками создать монстра из существа, испокон века служившего человеку и многократно доказавшего свою ему верность. А? Это не дикого коня объездить, хотя тоже искусство древнее. Это тебе похлеще Франсиско Гойи или Иеронимуса Босха. Следишь за мыслью?
  - Ну...
  - Боевые собаки были у Ассирийского царя Ашурбанипала, у древних персов. Гирканские псы-убийцы парфян в одиночку справлялись с вооруженным пехотинцем или всадником, а против стаи не мог устоять и боевой слон! Кстати, греки считали гирканских псов смесью пастушьих овчарок с малоазийскими львами. Представляешь, каковы были песики? Они отличались огромной львиноподобной мордой, обрамленной гривой длинных жестких волос. Не приведи Господь встретить! Древние римляне нередко пускали впереди войска закованных в доспехи собак-великанов - молосских догов, за ними шли рабы, а затем воины. Стремительно несущиеся собаки расстраивали ряды противника, наводили в них панику, калечили и уничтожали лошадей и воинов, порой решая исход сражения. Чем не современная мотопехота?! Использовались специально подготовленные собаки и для боев в амфитеатрах - один на один с человеком. И в средние века кое-где сохранялась эта традиция.
  - Да уж, традиция... - заметил Аркадий Николаевич.
  - Что, неинтересно?
  - Почему, весьма. Рассказчик ты недюжинный, сам знаешь. А собак я люблю, да и разбираюсь в них немного, особенно в охотничьих.
  - Да что рассказчик!
  - Ну и писатель ты, думаю, способный.
  - А толку? У меня рукопись о взаимоотношениях Этрурии и Рима уже сколько лежит? Тоже, между прочим, занимательно написана. Есть такая далеко не беспочвенная версия, что этруски - наши ближайшие родственники, именно северо-восточной ветви славянства. Даже созвучно - русские - этрусские! Издательства не берут, а самому напечатать не на что, ты же знаешь, как сраные дерьмократы платят науке.
  - Заработай.
  - Ха-ха-ха!
  - Могу помочь.
  - Ты? Как?
  - Есть у меня один фонд, подготовишь для них, скажем, техническое задание на аудит, тысяч двадцать долларов отвалят.
  - Сколько?!
  - Сколько слышал.
  - Недурно, да... но какой аудит, я же историк, Аркадий!
  - Твое дело написать. Думаешь, читать эти бумажки кто-нибудь станет? Найди какого-нибудь старшекурсника-экономиста, отвали ему пару сотен зелени, пусть лишний курсовой нарисует. Или преподавателя. У тебя же есть знакомые.
  Еще почти час воспарявший духом Каретников погружал своего друга в пучины истории, а на прощание спросил:
  - Про аудит ты это серьезно?
  - Обижаешь, Толя. Припомни, я тебе когда-нибудь фишки вкручивал?
  - Ну, извини.
  - Ладно. Завтра позвоню
  - Слушай, Аркадий, а сейчас у нас, случайно, не проводятся где-нибудь бои человека с собакой, не знаешь?
  - Нет, уж чего не знаю, того не знаю.
  - Эх! Мне бы только одним глазом посмотреть, фактура нужна, понимаешь? Пусть уж не гирканские псы, а обычный дог или мастиф и человек - вот зрелище! А книгу я знаешь, как назову?
  - Ну...
  - 'Шаг в пропасть'.
  - А почему в пропасть?
  - Ну, как же... как эквивалент риска... а что - плохо?
  "Что за чушь в голову человеку лезет? - подивился Заседин, спускаясь вниз, к машине. - Чехов... псы какие-то! Нет, плохо кончит друг Толя. Дурдом ходячий. Кстати, этот Чехов тоже что-то про сумасшедших травил, кажется. Не помню, чем сам кончил... да, вот так люди и свихиваются. А насчет аудита пообещал зря, расслабился, но выполнить придется".
  Автомобиль с Аркадием Николаевичем на борту плавно остановился у подножья монументального здания в центре столицы. С тяжелого лица Заседина ушло выражение минутной расслабленности, оно налилось чиновной значительностью, в которой проскальзывало нечто эпохальное. Носитель сей официальной вывески взошел по короткой лестнице из гранитных ступенек, миновал вахтера в форме милицейского лейтенанта и сосредоточенно прошествовал к лифту.
  
  Примерно в тот же час, но совсем в другом городе и три дня спустя, из серебристого 'Опеля' вышла элегантно одетая молодая женщина, небрежно хлопнула дверцей и скрылась за калиткой детского сада. Тут же у машины возник человек среднего возраста, небритый, с коротким носом и глазками словно бы просверленными на круглом, как сковорода, лице. Растрепанной соломенной шляпой и мешковатой одеждой он напоминал небогатого дачника, а еще больше смахивал на Страшилу из известной сказки об унесенной ветром американской девочке. Мужчина, не проникая в салон, ловко справился с капотом, сунул под него обмотанную тряпицей руку, извлек ее и потопал дальше. Дама вывела маленького темноволосого мальчика, села с ним в 'Опель', но вскоре покинула машину. Она беспомощно оглянулась вокруг, постояла в растерянности, постукивая по асфальту носком модной туфли. Но вскоре заметила приближающийся автомобиль и подняла руку.
  Притормозила пятидверная "Нива" с установленным на крыше желтым в шашечку табло. Женщина негодующим жестом указала на отказывающуюся повиноваться иномарку и посетовала на немецкий автопром. Водитель 'Нивы' вышел, осмотрел заглохший мотор, что-то в нем поковырял.
  - Эй, шеф, не задерживайся, - недовольно крикнул пассажир.
   Из такси, опустив тонированное стекло, выглядывал недавно подходивший к 'Опелю' круглолицый субъект, но уже без бросающейся в глаза соломенной шляпы.
  - Извините, ничем помочь не могу. Здесь требуется спец, - развел руками таксист и повернулся к своей машине.
  - Куда же вы? - раздраженно притопнула ногой женщина. - Мне что же, с ребенком до автобуса тащиться?
  - А вам в какую сторону? - спросил похожий на дачника мужчина.
  Огорченная мать сказала название улицы.
  - Нет, нам совсем в другую. Поехали, шеф.
  - А, может, прихватим мамашу? - засомневался водитель.
  - Послушай, я спешу!
  - А у меня ребенок!
  - Ребенок у нее! Ребенок, видите ли. Да. Ну и что? Вон другие все тоже с детьми, а пешком ходят.
  - А я вам не другая! К тому же мы спешим!
  - Все спешат, у всех дети. Тоже мне птица, мамаша-растармаша...
  - Слушай, ты, папаша, - оборвал его водитель. - Вали-ка отсюда! Давай, сходи, приехали. Ноги у тебя из правильного места растут, дотопаешь, куда надо.
  - Ты что? Как это? А кто первый сел? Нет, пусть она другого ловит.
  - Я два раза не повторяю, - обозлился шофер. - Сказал - выметайся, значит выметайся. Или тебе помочь?
  - Ну, ладно, шеф, ладно, не кипятись, - сдался Страшила.- Пусть садятся. Только сначала меня подбрось.
  - Вы на сигнализацию-то поставьте, - посоветовал новой пассажирке таксист. - А то, неровен час, отремонтируют вашу тачку и...
  Елена, дочь Григория Михайловича Плющика, была поражена до полной потери речи, когда ровно три минуты спустя увидела в руке раздражительного "дачника", повернувшегося к ним с переднего сидения, пистолет с глушителем. Ствол был направлен точно в лоб ее пятилетнего сына.
  Маленькие глазки злодея излучали столько чувства, горели таким непередаваемым восторгом, что в салоне стало немного светлее. И страх, сковавший все члены женщины, был порожден больше этим хищным блеском, чем видом оружия. Мать сжала в ладони руку сына и ощутила, что тот разделяет ее ужас.
  Страшила прижал к губам короткий толстый палец, призывая к молчанию. Впрочем, жест этот был излишним.
  Недавно еще столь сочувственно настроенный водитель и ухом не повел в направлении сидящего рядом с ним террориста.
  
  Официально Юрий Мызин числился в штате правительства России и напрямую подчинялся Аркадию Николаевичу Заседину. Имея такую крышу, можно наворотить множество разных дел. Главное - чтобы они были на благо. Кому - это уже не вопрос. Конечно, себе.
  В люксовом номере лучшей местной гостиницы, где он проживал уже третий день, было прохладно. Ветер то выдувал из балконной занавески парус пиратской бригантины, то принимался мелко трепать ее, словно желая заразить вибрационной болезнью. Юрий, одетый в светлые брюки и белую рубаху с узким синим воротничком-стойкой, беспокойно выстукивал пальцами глянцевую столешницу рядом с лежащим на ней прямоугольником сотового телефона. Он искоса поглядел на настенные часы. Стрелка на циферблате приближалась к шестнадцати.
  - Вот же старый идиот! - вслух подосадовал Мызин.
  "И чего этот козел добивается? - подумал он. - Чего прячется? Ну, возьмем за жабры, сам же при-бежит на полусогнутых, в ногах валяться будет. Во, народец! Фантасмагория какая-то у нас, а не народ! Сами заставляют идти на крайние меры, а потом... тоже мне, дедушка хренов".
  Он дважды чихнул, поежился, встал и двинулся к балкону. Но на ходу передумал закрывать дверь и направился к шкафу. Накинул на плечи пиджак. Сунул руку в карман, достал оттуда какие-то бумажки, смял их и бросил в пепельницу. Затем поймал свое изображение в зеркале. Вид у него был раздраженный: на скулах проступали желваки, темные брови сходились к переносице, образуя над ней вертикальную складку, серые глаза потемнели. Даже высокие залысины, казалось, заострились.
  - Ну, паразит, блин недожаренный, - выругался он, - парься тут из-за него!
  И тут мобильник вывел свой заученный мотив. Юрий поднес трубу к уху, послушал, сухо улыбнулся и распорядился:
  - Давай!
  И сразу вслед за портативным растрезвонился стационарный телефон. Это был пропащий директор. Ага, наконец-то!
  - Вы, как всегда, объявляетесь вовремя. Еду к вам, - коротко ответил Юрий и бросил трубку.
  
  Фабрика производила впечатление. В основном своими размерами и тенью былой мощи, отбрасываемой облупившимися серо-желтыми громадами корпусов. Сейчас она работала от силы на четверть своих возможностей и больше всего походила на опустившегося донельзя сироту, кормящегося подачками дальних и не очень любезных родственников.
  "Да, колер как у туфель моей бабушки, - подумал Мызин, глядя на стены, мимо которых он не в первый раз уже проезжал. - А директор непременно генеральный. Как же - АО!"
  Перед входом в административное здание лежал запущенный сквер с неровными плиточными дорожками и покосившимся щитом доски почета. На лавочке сидели работницы в линялых синих халатах и лузгали семечки. У них под ногами деловито крутились бойкие пернатые комочки. Заметив приближающегося человека, воробьи дружно вспорхнули на куст черемухи.
  Несмотря на обветшалую наружность фабрики, просторный кабинет генерального вполне отвечал современному протоколу - модерновая мебель, огромный TV, компьютер с внушительным монитором, гасящее шаги ковролиновое покрытие. Не затертое. Плющик нехотя поднялся навстречу, вяло пожал руку и коротко бросил, указав на ряд кресел у длинного стола:
  - Располагайтесь.
  - Однако пришлось вас поискать, - улыбнулся Юрий. - Что, не рады встрече, Григорий Михайлович?
  - Да нет, отчего? Отчего бы нет?- неопределенно ответил директор.
  - Ну, тогда давайте прямо к делу. Я прибыл за ответом. Итак, каков он?
  Генеральный взял в руки дорогую авторучку, покрутил ее и положил обратно.
  - Мне не очень нравится эта сделка. Вы знаете.
  - Почему? - искренне удивился Юрий.
  - Почему? Я внимательно изучил ваши предложения. Интересные, заманчивые. Даже слишком. Но мне все же до не конца понятно, что за этим кроется.
  - Да ничего, кроме того, что там написано. Мы стремимся к возрождению экономики страны. Начинаем с вас. Разве это плохо?
  - Стремитесь к возрождению? - задумчиво усомнился директор. - Я что-то таких давно не встречал. Если не считать всяких болтунов вон оттуда. - Он кивнул на телевизор. Немного помолчал, глянул прямо в глаза посетителю, шумно выдохнул и произнес. - Я не склонен идти на это. Давайте закроем вопрос.
  Мызин едва сдержал едкое и уничижительное замечание в адрес упрямца. Но решил вести древнюю игру в кошки-мышки до конца. Два с половиной дня он тщетно пытался встретиться с Плющиком. Сегодня истекал срок, отпущенный Аркадием Николаевичем. К тому же утром тот звонил и, не выбирая слов, что было для него, в общем-то, нехарактерно, потребовал выполнения задания. Для Юрия это было эквивалентно команде "фас". Тогда он предпринял меру почти что крайнюю, но во всех случаях обеспечивающую успех. Его люди все это время прослеживали маршруты директорских родственников. Наметили болевую точку - детсадовца Игорька - младшего внука несговорчивого оппонента.
  Полчаса назад Игоря вместе с матерью технично захватил мастер на все руки Портнов, числящийся у Мызина референтом.
  До сведения Плющика этот прискорбный факт еще не дошел. Он объявился по собственной инициативе и позвонил Юрию в гостиницу. Будто почувствовал. На самом деле, очевидно, решил, что затягивать дальше момент встречи с представителем столичного города не стоит - утратишь инициативу и проторгуешься при случае. Особенно учитывая то, что это не обычный проситель, а человек из правительства, мало ли на какие педали нажмет. Григорий Михайлович видел крайнюю заинтересованность московской стороны в соглашении, понимал, что все зависит только от его подписи, и потому чувствовал себя хозяином положения. Единственно чего не мог постигнуть старый лис - зачем это вдруг кому-то понадобилось возглавляемое им кругом убыточное предприятие. И над этим вопросом Плющик также надеялся приподнять завесу. Мызин, в душе посмеиваясь над черной комичностью сложившегося расклада, напустил на себя раздраженный вид:
  - Черт возьми! Ну что вам еще надо? В вас вкладывают деньги, загружают вашу фабрику сырьем - среднеазиатским хлопком высшего сорта, у вас открываются новые рабочие места! Мало того - и о сбыте голову ломать не надо! Вам же кислород открывают! Что еще надо?!
  - А контрольный пакет, а седьмой цех?
  - Дался вам этот седьмой! Ну, а контрольный пакет - это естественно. Кто платит, тот заказывает музыку.
  - Обычно предприятия на аукционах продают. На честных аукционах, не как у вас. Деньги, что вы предлагаете, хоть и немалые, но вы не хуже меня понимаете - это предприятие стоит в десятки раз больше, - возразил директор.
  - Какой тебе на хер аукцион? Тоже мне, нефтяной магнат! Кому твоя развалюха нужна? А сколько платим - столько, значит, это и стоит! Ясно, мудозвон старый?! - совсем не наигранно вспылил Юрий.
  - Вы что себе позволяете? - встрепенулся Плющик.
  - Григорий Михайлович, все подписи, кроме вашей, у нас уже есть. Я сегодня уезжаю. Уезжаю непременно с положительным результатом. Ясно? - размеренно продолжил Мызин, словно не замечая реакции собеседника. - Подпись генерального директора нужна мне сегодня, прямо сейчас. И она у меня будет. Знаете почему?
  - Н-нет, - запнулся, словно предугадывая подвох, Плющик.
  - Вашего внука зовут Игорьком?
  - Причем здесь внук?
  Вместо ответа Юрий вытащил из кармана трубку и набрал номер.
  - Как дела Портной? - спросил визитер. Затем кивнул, хмыкнул и приказал, - давай ее сюда. Вот, послушайте, - передал он телефон собеседнику.
  Через пять минут бледный и разом осунувшийся директор нетвердой рукой подмахивал бумаги, выкладываемые перед ним на стол Мызиным. Он совсем не ожидал такого поворота событий и был выбит из колеи. Плющик занес ручку над последним листком и остановился.
  - Ну, что вам еще взбрело? - нелюбезно взглянул на него Юрий.
  Директор прокашлялся и севшим голосом поинтересовался:
  - А это... как насчет особых условий?
  - Каких, каких?!
  - Ну, что вы мне давеча... говорили...
  - А! Что я в прошлый раз предлагал?
  - Да.
  - Я бы после всей этой комедии тебе хрен с маслом показал. Но раз обещал - выполним.
  - Я не о том.
  - А о чем же?
  - Увеличить бы надо.
  - Во как! И насколько?!
  - Раза в четыре.
  - Оу! - воскликнул Мызин и рассмеялся. - Ну, ты и жаба наглючая! У тебя внук и дочь в подвешенном состоянии, а ты торгуешься! - отсмеявшись, восхитился он. - Только за твою наглость скажу шефу, что согласился без его ведома удвоить гонорар. Все, молчи! Рисуй, давай, рисуй.
  - Портной? - сказал он в трубку, следя за последними виражами директорской руки. - Вези мальца домой.
  
  Что-то последнее время Юрию Мызину приходилось слишком много путешествовать. Автомобили, поезда, теперь самолет. Нормально выспаться некогда. Он пристегнулся, зевнул и от нечего делать уставился в иллюминатор.
  "Наш полет...", - привычно забалаболила стюардесса где-то на краю сознания...
  Детали земной поверхности становились все меньше и меньше, вот они стали напоминать аккуратный план из школьного учебника географии, план слился в сплошное серо-зеленое поле и растаял в густой вате облаков.
  Раза два за полет Мызин просыпался, но связных воспоминаний от пробуждений не осталось.
  - Приплыли, Юрий Витальевич, - услышал он и одновременно почувствовал, что его деликатно потряхивают за плечо.
  Салон уже наполовину опустел, лишь несколько членов делегации еще возились у своих мест. Очевидно, тоже продремали весь полет. Мызин потянулся и направился к выходу.
  Среднеазиатские просторы всегда ассоциировались у Юрия с пыльной гладильной доской, от которой только что оторвали утюг. Жаркий поток сухого воздуха, прокатившийся вверх по трапу, живо напомнил ему этот не очень приятный образ и заставил поморщиться.
  - Уф, духотища! И это вам конец сентября! Спрашивается: а что здесь делают в июле? В холодильных камерах живут?- проворчал кто-то позади него.
  Хорошо еще, что гостеприимные хозяева не стали долго мурыжить гостей на летном поле, а быстро рассадили по машинам и повезли в город, к кондиционерам.
  Сутки Юрия Мызина в Ташкенте были расписаны по минутам. Днем он в составе российской делегации обсуждал вопросы межгосударственного сотрудничества. Вечерами приватно обсуждал иные темы.
  Поскольку данная сторона многогранной деятельности шефа Мызину до сих пор была незнакома, на этих людей он вышел примерно так, как это делают в шпионских фильмах. Нашел дом с заранее известным ему адресом и бросил в почтовый ящик оговоренной квартиры незаполненный конверт с пустым листком внутри. Обратно двинулся пешком. И все время чувствовал на затылке чей-то взгляд, но не оборачивался. Во время ужина тот же конверт лежал под его тарелкой. В комнате Юрий вскрыл его. На листке обозначались место, время и номер машины. Через два часа Мызина подобрали, повозили по городу, не раз проезжая по одним и тем же местам, и высадили на каком-то перекрестке. Это был район частных домов. Мимо прошел человек в халате и тюбетейке.
  - Идите за мной. Пятый дом по левой стороне, - не останавливаясь, сказал он.
  Незнакомец прошел мимо указанного им дома, а Юрий постучался в большие ворота. Его усадили в беседке, увитой виноградными лозами, предложили чаю. По окончании чаепития его пиалу забрали и несколько минут занимали разговорами на свободные темы. Затем собеседника сменил другой мужчина, без всяких предисловий заявивший:
  - Овца под одной шкурой...
  -... десять раз худеет и столько же раз жиреет, - без запинки подхватил Мызин.
  - Поехали, нас ждут.
  На этот раз машина не петляла, она выехала за город и попала в район фешенебельных строений. Кому принадлежит огромный каменный домина, похожий на сказочный замок эпохи Алладина, московский гость интересоваться не стал.
  Осень, действительно, выдалась на редкость душной. Ни ветерка. Десятком раздраженных кобр вокруг шипели, пережевывая воздух, напольные вентиляторы. Клубился паром зеленый чай. Беседы в чьей-то шикарной резиденции носили доверительный характер, что подчеркивалось местом их проведения - огромным по площади северным балконом особняка, увитым лозой, и легкой непротокольной формой одежды. Стремясь успеть обсудить все детали, засиживались порой далеко за полночь. Интересы этих бесед не имели никакого касательства к официальным переговорам. Они были значительно важнее и результативнее.
  На третий день Мызин, как человек проверенный и личный посланник Аркадия Николаевича За-седина, удостоился разговора с Салимом Якубовым. Оба не без удовольствия, хоть и с легким оттенком иронии, называли предмет соглашения 'проектом века'. 'Проект века' сулил небывалую выгоду всем заинтересованным сторонам и требовал доскональной и тщательной проработки. Необходимо было согласовать все: и контроль качества, и оформление документации, и способы доставки, и сохранность в пути, взаимные гарантии и формы оплаты. И многое, многое другое. Пять дней пролетели, как пять часов.
  Во время церемонии официальных проводов член правительства Узбекистана Салим Якубов обменялся с Юрием Мызиным самым крепким рукопожатием среди всех провожающих-отбывающих и улыбнулся ему по-настоящему тепло и искренне. Обратный перелет изрядно уставший Юрий также провел без сновидений.
  
  Может быть, кому-то древние земли Средней Азии и представляются дышащей жаром гладильной доской, над которой висит к тому же марево из взбитого на миксере огромного пляжа. Но это мнение разделяют не все. Многими людьми опаляемые жгучим солнцем необозримые горизонты степей, вечная жажда пустынь и каменистая строгость предгорий воспринимаются как одно короткое слово: "Родина". И выросший здесь человек, волею судьбы покинув эти места, навсегда сохранит в себе образы дымящих песком барханов, гектаров пожухлой травы, буйства цветущих красок оазисов и пестрых столпотворений базаров. Эта простая истина распространяется на всех - и на совершенно нормальных, и на ущербных в чем-то людей.
  Нет хуже участи, чем быть младшим ребенком в семье бедняка. Тамерлан родился седьмым, последним. Его почему-то так и назвали сразу - не Тимуром, а Тамерланом, и такое имя занесли в метрику. Хотя, в принципе, это одно и то же. У истощенной непосильным трудом матери, видно, осталось на мальчишку совсем мало сил, и он появился на свет маленьким, как крысенок. Ростом, силой и подвижностью Тамерлан, несмотря на грозное историческое имя, всегда уступал сверстникам и держался от них в стороне. С присущей им простодушной жестокостью дети за худобу, сутуловатость и острое личико так и прозвали его: "Крысенок". Случилось, правда, это не сразу после рождения, а позже, когда мальчишке было пять лет.
  Тамерлан всегда играл один и не стремился навязать ребятам свою компанию. У него в ту пору была единственная личная собственность - утратившая привлекательность в глазах подросших сестер ветхая деревянная кукла. Когда-то ее голову украшали черные дуги ресниц, бантик алых губ и две косички, но они стерлись, и теперь замотанная в выцветшие лохмотья кукла могла выполнять любые роли. Быть и солдатом, и землекопом, и пастухом. И даже, пожалуй, космонавтом. Последнее, впрочем, навряд ли, хотя никто не мог знать, какую именно роль играет старая деревяшка в представлениях ковыряющегося на дне сухой придорожной канавы замкнутого в себе мальчишки. И однажды на его единственную собственность покусились. Это была тройка живущих по соседству пацанов. Завзятые хулиганы. Все на год старше. Игрушку грубо вырвали из рук Тамерлана и стали перекидывать друг другу. Едва ли кукла была нужна задирам, им всего лишь хотелось немного поиздеваться. Не более чем через пять минут они бы ее выбросили. Но малыш не стал дожидаться, и попытался немедля вернуть свое достояние. Толчком в грудь он был отброшен в пыль. Вскочил, но снова оказался на земле. Силы были слишком неравны. Победители засмеялись. Действительно - весело. Но Тамерлан не сдался. Он на четвереньках подполз к зачинщику и укусил того за ногу выше колена. Крепко - так, что от усилия у самого треснуло за ушами. Оторвался, дико завизжал от переполнявшей его злости и попытался отметить второе колено.
  Неприятель атаки не вынес, вскрикнул, словно ужаленный, и, сопровождаемый дружками, ударился в бегство. Издали, глотая слезы и потирая ногу, прокричал: "Крыса! Крыса! Крысенок проклятый!". Тамерлан, не подозревая, что сейчас на годы приобрел второе и довольно меткое имя, подобрал выточенную из чурбачка фигурку, вытер ее и полез обратно в канаву.
  Поздно вечером, когда он уже спал, в их дом, словно фурия, ворвалась мать потерпевшего - работница совхозной бухгалтерии. Отец молча стянул полусонного младшего на пол и при бухгалтерше высек. Сын не плакал, только побелели костяшки тощего кулачка, сжимающего деревянную игрушку.
  Все слезы Крысенок, похоже, вылил на первом году своей жизни. Он был чрезвычайно беспокойным младенцем. Рыдал днями и ночами, а когда не плакал - тихо и монотонно хныкал охрипшим голоском, напоминающим далекое завывание какого-то мелкого животного. Даже во сне не всегда умолкал. Этот бесконечный жалобный полуплач-полустон выводил из себя всю родню, особенно громко выражал недовольство отец, чертыхаясь по утрам и вечерам и громко скрипя тахтой ночами. Однако вскоре после первого своего дня рождения Тамерлан вдруг иссяк, как глубоко затронутый экскаватором родник. И больше никто не видел его слез.
  
  В школе маленький Крысенок не изменил себе - он, как прежде, не стремился обзавестись расположением сверстников, его не привлекали шумные игры. Напротив, вскоре между ним и другими ребятами возникла линия отторжения. Дети не забыли его клички. Приятно ведь обозвать кого-то, зная, что никто тебя за это не накажет. Тамерлан был меньше ростом, чем самая крошечная одноклассница и уж конечно не являлся силачом. Но внешность оказалась обманчива. Стоило кому-либо сравнить его с презренным грызуном, и малыш устремлялся в атаку. Он не махал руками и не пытался достать обидчика, к примеру, ногой. Крысенок наклонялся вперед, издавал подавляющий вражью волю душераздирающий визг и хватал обидчика зубами за ноги. Довольно ловко и ужасно больно. Многие сверстники, да и ребята из классов постарше обрели в столкновениях с ним неровные белесые шрамы, отражающие неправильный прикус маленького агрессора. Вскоре нелицеприятная кличка сохранилась только для обозначения субъекта в приватных беседах, когда этой зубастой мелюзги поблизости не наблюдалось.
  Учился Тамерлан плохо - не успевал по всем предметам. Учителя не раз грозились отправить его в спецшколу, а пока оставляли с завидным упорством на второй год. Когда он перешел в третий класс, и ему исполнилось одиннадцать лет, отец, человек раздражительный, а иногда просто бешеный, вместо нашкодившего третьего сына Ахмета, ударил палкой подвернувшегося под руку младшего. Конец палки угодил как раз в висок.
  Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.
  
  В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился...
  И только морда с темными маслянистыми глазами запомнилась отчетливо и ясно. Когда Тамерлан ненадолго выныривал из мрачных волн бессознательности, она всегда была рядом. Большая морда, покрытая космами белой шерсти. Единственным существом, которое, не замечая хозяйских запретов и не вникая в тонкости человеческих взаимоотношений, вылизывало его, грело своим теплом и даже приносило разгрызенные кости, был пес Дарган. Получалось, что никому больше не нужна жизнь маленького Крысенка, даром евшего и без того скудный хлеб.
  А Тамерлану, тем временем, делалось все хуже, и казалось, что ребенок обречен. Однако Аллах оказался милостив: он не дал окончательно порваться невидимой паутинке и позволил мальчику выкарабкаться. Правда, оставил его калекой - у Тамерлана отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Со временем подвижность конечностей восстановились только частично, а произносить слова он стал как человек с вечно набитым ртом. Так судьба еще раз явила свою злую иронию, сделав его хромым, как и великого тезку, но, при этом, не одарив ни крохами завоеваний, ни толикой славы. Потом, через много лет, он получит и то и другое, но в таком же искаженном виде, в каком будет протекать вся его жизнь, предопределенная неверным ходом планет и чудными завихрениями небесных эклиптик и стихий.
  После травмы в школу Тамерлан больше не ходил, а целыми днями с ранней весны до поздней осени одиноко сидел во дворе, греясь на солнце, если было не особенно жарко, или забиваясь в тень огромного карагача в знойную погоду. Зимой холодные дни проводил у окна, а при потеплении его снова тянуло во двор. Там мальчугана встречал неизменный друг - огромный белый пес Дарган.
  Наверное, Дарган и открыл Крысенку некие сокровенные тайны собачьего племени, нашептал те непроизносимые слова, что способны укротить и навек покорить сердце любого самого злобного волкодава. И может быть, вовсе не звезды, а обычная дворовая собака предопределила судьбу мальчика по имени Тамерлан...
  
  Ленька Гридин вернулся пятнадцатого сентября, за две недели до бракосочетания старшего брата, чем весьма обрадовал всю родню.
  Свадьбу отгрохали на широкую ногу - три дня центральный ресторан города стонал и дребезжал стеклами от усилий двух сменяющих друг друга музыкальных групп. Еще два дня веселились дома - в недавно отстроенном Костином особняке. Не так звучно, как в кабаке, но не менее душевно, - под дяди-Сашину гармонь да под стереосистему "Шервуд", среди прочего добра подаренную молодоженам. Другом жениха был сам Владимир Соболихин. Засвидетельствовать почтение заезжал глава администрации города и другие чиновные люди.
  После кислого запаха казармы, проникшего, как ему казалось, через легкие во все части тела, потоки разнообразных ароматов гражданки и особенно сногсшибательные благоухания многочисленных танцевавших с ним дам кружили голову. И ничего, что ближе к полуночи их тела, приближаясь к естеству, добавляли в букет слабый, но терпкий оттенок пота - возможно, так было даже лучше. Странно, но уважение, которое Ленька испытывал к брату, удерживало его от ухлестывания за прекрасным полом. Молодому дембелю почему-то казалось, что этим он может осквернить светлый Костин праздник. Да и времени как-то не было. Очевидно, не зря утверждают, что армия портит человека. В конце третьего дня Женьчик Махонин, кореш старшего брата, увез Леньку вместе с тремя девицами к себе на дачу.
  - Брательника поздравил, пора и о себе подумать, - мотивировал он свое приглашение.
  - А Костик не обидится? - неуверенно спросил Ленька. Молодость дезактивировала алкоголь со страшной силой и, несмотря на выпитое, он был трезвее большинства гуляющих.
  - Да ладно тебе! Кончай дрочить - привыкай к воле. Погнали, - хлопнул его по плечу Женьчик и заговорщицки добавил. - Грид в курсе. Он сам сказал - увези брательника, пусть немного оторвется.
  На даче компанию встретил суетливый дед с крапленым мелкими сосудами фиолетовым носом.
  - Ты баню-то затопил, Лукич? - строго глянул на него Махонин.
  - А то как же, а то как же! Как ты позвонил, я ментом сюда, а как же, а как же! - заегозил дед.
  - Молоток! Как здоровье?
  - Да какое в мои-то годы здоровье, Женечка! И-их, нету его совсем, здоровьишка...
  - Лечиться надо. В багажнике для тебя литр микстуры, пойди, забери.
  - Вот спасибо тебе, вот спасибо. Не забываешь нас, ветеранов.
  - Ну что, начнем с шампусика? - повернулся Женьчик к прибывшим, когда они зашли в пахну-щую свежим деревом комнату для отдыха.
  Он хлопнул шампанским, теплое вино пенной струей рвануло к потолку, оставив на дне бутылки уровень сантиметров в пять.
  - А ну его в задницу! - обиделся хозяин торжества. - Давайте лучше по водочке. Светка, вот там сумки - набрал винища и закуски со свадьбы. Тащи все сюда.
  - А вы, кобылы, тоже не стойте, помогайте ей, - накинулся он на стоящих среди комнаты девах. - По рюмке, раздеваемся и в баню.
   Подруги не стали строить из себя примадонн. Приняв по стопарю, они сбросили с себя платья и белье.
  - Хороши, курвы! - одобрил Женьчик, окинув взглядом предоставленные свободному обзору выпуклости. - Живо в душ подмываться, и в парилку. Потрете спинку папе своими мочалками.
   Девицы прыснули и дружно отправились выполнять приказание.
   Истосковавшегося по женской плоти Леньку простое слово "подмываться" хлестнуло как плетью. Он давным-давно привык к скабрезностям и не реагировал на них, но вот это слово дохнуло на него чем-то интимно женским, теплым и эротичным, вызвав почти нетерпимое напряжение внизу живота.
  - А ты ничего, в форме, - похвалил Женьчик, оглядев его поджарую мускулистую фигуру. - Не зря, видать, государственный харч лопал.
  - Ты тоже не подарок, - ответил Ленька.
  Равномерный слой подкожного жирка обволакивал ширококостное тело Махонина, смазывая рельефность, но не скрывал объем лежащих под ним мышц. Женя нагнул голову и критически осмотрел себя.
  - В смысле?
  - Ну, здоровый, как лось.
  - А говоришь - не подарок. Не подарок - это значит - говно, понял?
  - Да? А я думал наоборот. Ну, тогда подарок.
  - Это другое дело. Ты цепь-то сними.
  - А что?
  - Ожог заработаешь, металлист хренов. Там ведь за сотню!
  - Ах, да, забыл.
  - Ну, совсем одичал...
  Гридин снял с левого запястья обмотанную в три раза толстую стальную цепочку. Эту простую железяку еще до армии подарил ему брат. И младший почти никогда не расставался с ней, словно это был невесть какой талисман.
  В парилке царила всеобщая обнаженность. До сих пор поглощенному сначала подготовкой к торжеству, а затем участием в самом празднестве, Леньке некогда было всерьез обращать внимание на личные проблемы. Сейчас же вид похожих на хорошо выпеченные дрожжевые булки грудей с коричневыми пирамидками сосков, контрастно белые после лета полнолуния ягодиц и влекущие, как пропасть, шерстистые треугольники, венчающие низ животов, спровоцировали вполне естественную реакцию. Он неловко прикрылся простыней. С игривым восклицанием:
  - Ой, чтой-то там у нас шевелится? - Светка сдернула обернутое вокруг пояса смутившегося парня маскировочное полотно. - Глядите-ка, девки! Какой бананчик у нашего мальчика!
  Ленька засопел, обхватил широкие бедра озорницы и притянул ее к себе. Больше терпеть он был не в силах. Ему вдруг стало все равно - видит ли их кто или нет. И, вообще, в бане он, в постели, или на сцене огромного полного зрителей театра. Его тело напряглось, член, наполнившийся дубовой крепостью, погрузился во что-то мягкое, наверное, это был пупок, глаза застыли и бессмысленно уставились на разделенное ровным пробором темя. Именно в таком состоянии души бедокурят и насильничают.
  - Э-эй, нетерпеливый, здесь я не могу, жарко! Это... это ж самоубийство! Постой! - смеясь, запротестовала Светка.
  - У него и так стоит, - бесстрастно прокомментировал Махонин.
  Подхватив женщину под ягодицы, Ленька приподнял ее, и попытался насадить на торчащий пенис.
  - Ты что, смерти моей захотел?! - отреагировала она и резким движением выскользнула из объятий настырного кавалера. Затем схватила его за руку и потянула к выходу.
  
  День, с утра супившийся низкими облаками, просветлел, на улицах появилось тепло. Поднявшийся ветерок разносил его по дворам и переулкам.
  - Ну чего, Лех, к бане или на склад? - покосился на развалившегося в удобном сидении Гридина Махонин.
  - Давай к бане, там разливное, - потянулся тот.
  Все Ленькино тело после бурной ночи без сна, парилки, выпивки и оставшегося в носу женского запаха млело и словно распадалось на отдельные клеточки, из которых оно некогда было собрано.
  - Клево! - он вытянутыми руками уперся в верхний край лобового стекла и зевнул.
  - Вмажем по кружечке, банку с собой нальем и обратно на дачу спать, - распланировал Женька.
  - Ага, спать! Там еще бабы остались...
  - Дорвался, конь?
  Женька подрулил к городской бане. Здесь с незапамятных времен стояли под навесом столики, а из окошка всегда подавалось свежее холодное пиво. В знак уважения к коренным российским традициям злоупотребления - с самых ранних часов. Нисколько не заботясь насчет оплаты и очереди из трех скукоженных мужиков, Махонин сунул в окошко пятерню и извлек ее с двумя кружками.
  - Банку нам, это, с собой. И смотри, чтоб отстоялось, - буркнул он и смахнул с ближайшего столика рыбные остатки в виде недоеденных ребрышек, похожих на оправленные в ржавчину кривые иголки.
  Составляющие очередь мужики уныло переглянулись.
  После веселой ночки первые глотки свежего пива отправлялись в организм как райский напиток амброзия. Из двери выкатился заискивающе улыбающийся продавец, поставил на столик запотевшую трехлитровую банку, постелил газетку и выложил на нее пару отливающих золотом копченых рыбешек.
  - У-у, сечешь, - одобрительно промычал Женька.
  - Здорово, атаманы! - нарушил сосредоточенность кайфа полноватый парень в джинсовой куртке. Метрах в семи за ним остановилась группка молодых ребят.
  - А-а, Шестеренка... - вяло отреагировал Махонин.
  - Привет, чемпион, - подошедший сунул руку Леньке, не смущаясь отсутствием энтузиазма по отношению к своей персоне.
  Гридин вяло пожал кисть Игоря Шестернева, учившегося некогда с ним в одной школе, только на два класса старше. Игорь был лидером уличной хулиганской группировки. Таких полно в каждом городке, и основной смысл их существования - пополнение новыми заключенными тюрем или шестерками банд рангом повыше.
  - Слушай, Шестерня, ты чего сюда приперся? Пива хочешь попить? Иди, пей, - в упор глянул на подошедшего Женя.
  - Хочу соревнование предложить.
  - Какое еще соревнование?
  - Грид против моего бойца. Кикбоксинг.
  - Какой на хрен "боксинг"? Завтра подходи, я тебе сам вломлю. А сегодня мы отдыхаем. Свободен.
  - Ну что, слабо? - подначил Шестернев Гридина.
  - С тобой? - усмехнулся Ленька.
  - Нет, вот с ним.
  От хулиганской кучки отделился длинный, на полголовы выше Гридина, мосластый парень.
  "Неплохой раздражитель", - подумал Ленька и ответил:
  - Да хоть с кем, мне все равно.
  Несмотря на отговоры Махонина, впрочем, не очень настойчивые, Гридин допил пиво, скинул ветровку и стал напротив соперника.
  - Не здесь. Пойдем во двор, - предложил Шестернев.
  - Погодь, - остановил его Махонин и немного презрительно спросил. - Мажем?
  - Ну, давай... а что? Мажем!
  - И чем ты готов рискнуть, Шестерня?
  - Не знаю, ну... сотню баксов могу поставить.
  - Сколько? Сотню баксов?!
  - Ну.
  - Смешишь, Березовский!
  - А чего?
  - Не жлобись!
  - Ну, две...
  - Целых две? Да подотрись ты своими сотнями!
  - А сколько?
  - В таких делах мелочиться не надо, братан. Давай... а хотя бы по десять косарей положим.
  - Что?! Десять штук зелени?! Да это ж охренеть!
  - А че ты хотел? На халяву пропереть? Ты считать умеешь?
  - Ну...
  - Хер гну! Вас здесь шестеро, - рассудил Женя, вводя оппонента во все большее замешательство. - Один дерется. Пять зрителей. С носа по две штуки. Вот так. Мажем на чирик.
  - Нет, это круто!
  - Тогда вали отсюда. С сопливыми и клоунами не связываемся. Накопишь - приходи. Да, Лень? Нехрен нам тут пачкаться.
  - Да как скажешь, - поддержал друга Гридин.
  - Подожди, мы посоветуемся, - ответил снедаемый азартом Шестернев.
  Он отвел свою ватагу в сторону, и они, собравшись в кружок, горячо забубнили. Махонин подошел к машине, покопался под сидением, незаметно достал "ТТ" и сунул его за пояс. На всякий случай.
  - Мы согласны на пять. Мажем? - вернулся Шестернев.
  - Ты че, пень глухой? Я же сказал - чирик! - отрезал Женя.
  Организатор соревнования еще несколько минут калякал со своей братвой, взмахивал руками, как дирижер-импровизатор, и, в конце концов, они приняли астрономические условия. Видно, сильна была вера в успех.
  - Ну и рисковый ты перец, в натуре! - восхитился Махонин.
  
  Банный двор, по углам заросший сорняком, в центре был засыпан утрамбованным шлаком. Сбоку от черного входа в здание бани и у гаражей высились два штабеля пустых ящиков. К гаражам вела полоса разбитого асфальта, а в середине двора располагалась бывшая клумба, огороженная по кругу торчащими зубьями кирпичей.
  Ветер усилился и похолодел, северо-западный край неба снова начал затягиваться серым пологом.
  Ленька не сомневался в победе. Он не стал нападать первым, отдав инициативу сопернику, и несколько разведочных ударов отбил легко: ему надо было войти в ритм и темп боя. Противник отошел назад и низко, по-борцовски, нагнувшись и прикрыв голову руками, двинулся к Гридину. "Хочешь идти в захват - давай, схлопочешь по ушам", - подумал Ленька. Но парень, сблизившись, бросил свое длинное тело ногами вперед и подсек Гридина. В падении Ленька не успел поставить блок, жесткая подошва угодила ему в живот, отбросив к штабелю тары. Деревянные стенки нижних ящиков затрещали, верхние посыпались на Гридина. Он попытался вскочить на ноги, но стальная цепочка на левой руке зацепилась за что-то и повлекла новый обвал. Разбрасывая тару, Ленька на миг потерял из виду соперника. Второй удар попал ему в бок, вновь повергнув на землю, и окончательно перебил дыхание.
  - Аут! - радостно заорал Шестернев. - Митяй, добей его!
  - Нет... - прохрипел Ленька.
  Он получил скользящий удар в скулу, но следующий не прошел: ему чисто рефлекторно удалось перехватить летящую в челюсть стопу и резко изо всей силы вывернуть ее. Противник со стоном грохнулся навзничь, лягнул Гридина правой ногой в плечо, вырвал левую и покатился по шлаку. На этот раз Ленька поднялся быстрей. Бешенство душило его. Легкие работали натужно, голова кружилась и гудела. Митяй встал сначала на одно колено, затем полностью. Вес его тела приходился на правую ногу, левая оставалась позади и касалась земли лишь носком.
  Туча накрыла уже половину двора. На небесную кровлю с грохотом обрушился невидимый камнепад. Упали первые крупные дождевые капли.
  Стараясь раздышаться, Гридин принялся кружить вокруг соперника. Тот переступал на одном месте рывками, прихрамывая. Выражение уверенности, не покидавшее лицо шестерневского спортсмена с первых минут боя, сменилось гримасой боли. Начинающийся ливень распластывал по лбу короткий чуб, будто стремясь остудить накал эмоций.
  Не выдержав паузы, Митяй бросился на Леньку. Гридин нырнул, сместился в сторону, поймал на кулак острый подбородок, ударил другой рукой и тут же добавил коленом под ребра. Руки парня опустились, он покачнулся, но не упал сразу. Это его и погубило - Ленька в развороте нанес показательный удар ногой в голову. Митяй свалился ровно, как подрубленное дерево, с размаху ударился затылком о выступающий из земли угол кирпича и затих.
  Шестернев и компания несколько секунд растерянно переглядывались, и с некоторым опозданием поспешили к своему поверженному бойцу. Махонин поправил скрытый полой пиджака пистолет, улыбнулся и насмешливо попрощался с Шестерневым:
  - Чао, промоутер, жду с баблом в гостинице в четверг, как договорились.
  - Погоди, Жень, - кисло ответил тот. - Мы так быстро не успеем...
  - Так. Ну, и какого фига ты тогда лез, блин? Тоже мне, Березовский нашелся! Тебя че, за язык тянули? А?
  - Мы отдадим... но...
  - Короче, дело к ночи, когда принесешь?
  - Ну, недели две подождешь?
  - Много. Столько - нет, не могу, брателла. Однако сегодня я добрый, еще три дня могу накинуть.
  - Ну... ладно...
  - Смотри, потом счетчик включу.
  - Да понял я...
  Женьчик обнял все еще тяжело дышащего Гридина за плечи и повел со двора. Дождь разошелся и, подстегиваемый ветром, полоскал вовсю, приятно холодя затылок и спину разгоряченного Леньки.
  
  Прошло уже три дня, а профессор Каретников все ждал звонка. Приподнятое расположение духа неуклонно снижалось. Он вообще отличался перепадами настроения. То парил в облаках, и тогда обожал весь мир, то погружался в мрачные пучины депрессии, ходил, еле таская ноги, терял аппетит и через раз отвечал на приветствия. Все эти дни он ревностно следил за уровнем зарядки мобильника, а вечера проводил дома - вдруг по-городскому позвонит. Сам Аркадия не беспокоил, неудобно, вроде. Срок-то малый прошел. Профессор каждый раз опрометью бросался к звонящему аппарату, но с очередным пустым вызовом надежда таяла все больше. И вдруг, на самом пике переживаний, незнакомый голос, ссылаясь на Заседина, пригласил его на встречу.
  Ободрившийся Анатолий Валентинович помчался на следующее же утро по указанному адресу. Протоптался у запертой двери почти час. Дождался открытия. В ультрасовременном офисе его принял серьезный и весьма откровенный клерк.
  - Вас рекомендовали, как хорошего специалиста по аудиту.
   Еще бы!
  - Вам заплатят в рублевом эквиваленте. Вы согласны?
  Еще бы!
  - На руки получите сумму в размере пятнадцати тысяч долларов. Делиться надо, понимаете ли...
  Еще бы...
  - Недели вам хватит?
  Еще бы!
  Выросшие за спиной размашистые крылья вынесли профессора на улицу и повлекли в институт. Там его и пять сотен зеленых уже ждал знакомый преподаватель экономики. Крылья позволяли Каретникову легко опережать прохожих и дважды удачно пронесли через проезжую часть вне зон переходов.
  "Все к черту! Все к черту! Все к черту! - напевал про себя ученый. - Коллег и студентов. И грязь аргументов. Учебный процесс. Наш ректор балбес. Плюю на работу и в отпуск иду. Две книги, две книги мои издадут!!!".
  Он радовался жизни, свалившейся с небес удаче и даже тому, что у него получается в рифму.
  
  Годы мало влияли на внешность Тамерлана. Его не подвластное эмоциям лицо сохраняло бессмысленное выражение навсегда ушедшего в себя человека. Он оставался худым и низкорослым. Ходил, раскачиваясь и припадая на правую ногу. Издали напоминал колышимый ветром пустой стручок, воткнутый черенком в какую-то щель на поверхности земли. И казалось, что он не идет самостоятельно, а некий глубинный кукольник несет его на палочке, высовывающейся из этой самой щели.
  Образ его жизни изменился еще меньше. Общение с домашними ограничивалось несколькими самыми необходимыми словами. На каждого члена семьи он тратил не более трех-четырех звуковых выражений в полгода, а на чужих просто не обращал внимания. У окружающих также не возникала потребность в общении с калекой. Словно за явной печатью физической убогости в нем угадывалось не-что еще более мрачное и отталкивающее. Иногда случалось, что посторонний человек, впервые увидев неприглядного подростка, неожиданно вздрагивал, как бывает при внезапном появлении перед глазами чего-то опасного или отвратительного, например, змеи.
  Вполне освоив маленький дворик, Крысенок полюбил дальние прогулки. Как ни странно, калека оказался выносливым ходоком. Чуть ли не ежедневно можно было по утрам видеть тощую и сутулую, как высохший стручок, фигуру в сопровождении крупной белой собаки покидающую пределы кишлака. Чаще всего Тамерлан выбирал направление в сторону райцентра, находящегося километрах в семи к югу. Невдалеке от него земля выгибалась холмом, вздымая на себя желто-коричневую простыню степи. Там, наверху, устраивался хромец, наблюдая то за людским муравейником и раскинувшимися за ним орошаемыми полями с одной стороны, то за лишенным смысла бегом шаров перекати-поля со всех других сторон, или за плавающими в восходящих небесных потоках пернатыми хищниками. Возможно, в эти часы Тамерлан мечтал.
  Дарган устраивался у ног друга, закрывал глаза и тоже о чем-то грезил. Когда раскаленная лепешка солнца достигала точки, откуда ей было всего удобней палить беззащитную живность, неразлучная пара спускалась вниз и пряталась в тени стен полуразрушенного кирпичного строения, приткнувшегося у основания кургана.
  В отношениях между человеком и собакой происходили очевидные перемены. Раньше Дарган, относящийся к мальчишке, как к личному чаду, опекал его, будто строгая нянька. Когда Тамерлан выкарабкивался из липких как холодный кисель лап болезни и снова учился ходить, пес, исполняя роль костылей, сам выбирал траекторию пересечения двора. Потом, если Тамерлан, подучившийся ковылять самостоятельно, пытался выйти за границы, положенные ему четвероногим наставником, Дарган ухватывал того за рубашку и без церемоний возвращал в пределы разрешенного им круга.
  Теперь же маршруты прогулок выбирал человек, а пес, не возражая, следовал за ним. Старшим в дуэте стал Тамерлан. И лишь когда вблизи оказывались чужие, Дарган настораживался, приближаясь вплотную к мальчугану. Он поднимал обычно опущенную к земле голову, и создавалось впечатление, что пес намеренно принимает важный начальственный вид. Дарган будто сознавал, насколько легко обидеть инвалида, и в его взглядах, бросаемых в такие минуты на друга, сквозил покровительственный оттенок.
  Тамерлан приобрел еще одну привычку или, скорее, привилегию: возвращаясь по вечерам домой, он немедля проходил в курятник и выпивал несколько сырых яиц. Мать не останавливала слабоумного сына, хотя поступи так кто-нибудь из старших, ему непременно бы досталось.
  Но однажды, для чего-то заглянув за угол саманного куриного домика, она увидела вопиющую картину. В грязной собачьей миске на поверхности нежной белковой лужицы плавали янтарные шарики желтков, похожие на только что упавшие с небесного свода новорожденные солнца. Все это дорогостоящее лакомство, чавкая и облизываясь, поглощал их дворовый пес! Негодующий крик обратил враз осознавшего страшную вину Даргана в бегство.
  Вызванный на подмогу отец нес солдатский ремень с тяжелой потемневшей бляхой. От еле сдерживаемой ярости желваки скул на продолговатом худом лице казались двумя грецкими орехами, почти черные глаза приобрели неестественный светлый оттенок. Но сын, этот маленький самовольный уродец, не отступил. В накаленной обстановке курятника столкнулись два взгляда - один бешеный, но не лишенный человеческого выражения, другой - обезумевший, как стон осеннего ветра в горах или как марево, струящееся над барханами перед бурей.
  Отец неловко замахнулся. Тамерлан перехватил мелькнувшую в воздухе кожаную полосу, дико завизжал, впился зубами в ремень у самого отцовского кулака и потянул на себя. Его глаза распахнулись во всю ширь, нашли отцовские и сшиблись с ними вновь. И старший не смог перенести выплеснувшийся на него поток ненависти, той слепой, все подавляющей ненависти, что, наверное, испытывает лавина к сносимому ею палаточному городку у подножья горы. Он вздрогнул, отпустил орудие расправы, выругался и ушел.
  
  Махонин проявил благородство - он ни гроша не потребовал с Гридина из гонорара, причитаю-щегося тому как победителю Шестерневского Митяя. Сколько Ленька ни настаивал, объясняя, что без вовремя поданной Женей мысли он бы дрался за просто так, Махонин напрочь отверг все попытки с ним поделиться. Мало того, под залог причитающихся Леньке десяти тысяч долларов Махонин занял ему денег, что позволило, не откладывая в долгий ящик, осуществить давнее желание - купить автомобиль. Пусть подержанный фольксваген, но ведь это только начало! И сколько денег еще осталось! Если в первые дни Ленька почти не отходил от брата, то теперь заезжал к Косте редко, в основном посвящая досуг покорившим его Светке с подругами.
  Воинскую службу Гридин-младший провел на Дальнем Востоке. Брат постарался отправить его подальше, на что были свои причины. Тянул солдатскую, а потом сержантскую лямку в основном на далеких точках, откуда в увольнение можно было ходить только разве что к лосихам. Парень он был спортивный, своего увлечения единоборствами не оставлял, а спиртное не очень увлекало его. Потому он не спился и не дал себя сломать не знающему пощады неуставному молоху Вооруженных сил. В тяжелые минуты Гридина спасала мысль, - а каково ребятам на зоне? Там еще труднее, но сильные всегда остаются людьми. Его независимость и способность постоять за себя уважали, зря не лезли.
  И вот теперь, вернувшись на волю, Ленька давал выход своим, накопившимся за два нелегких года, мечтаниям. Они были непритязательны: купить машину, приодеться и вытравить из себя всю казенщину. Еще при этом беспрерывно купаться в головокружащих волнах женской ласки.
  Все это он получил быстро и был по-настоящему счастлив. На вопрос брата о планах на дальнейшую жизнь, казавшейся ему сейчас бесконечной и исключительно радужной, молодой Гридин лишь отмахнулся - дескать, там видно будет. К учебе возвращаться ему тоже не хотелось, хотя брат мог бы устроить восстановление даже не с самого начала учебного года. "Этот год до следующей осени я отдохну", - твердо заявил он дома. Мать сетовала на то, что почти не видит долгожданного сыночка. Отец, как ни странно, проявил больше понимания. Может быть, еще помнил молодость.
  Пользуясь относительным затишьем в делах, приятные во всех отношениях Ленькины приключения с энтузиазмом разделял Женя Махонин. Разница в возрасте никоим образом не давала о себе знать. Гридин со щедростью загулявшего купца норовил оплачивать совместные расходы. Старший друг посмеивался и периодически позволял это делать. Приятели регулярно посещали рестораны, пивные, гоняли по городу на тачках, а ночевать отправлялись на махонинскую дачу. Через день услужливый ветеран Лукич истапливал баньку и получал свою дозу лекарства. Единственное, на чем Женьчик настоял, - чтобы дамы привлекались тоже через день, а потом и через два.
  - Иначе от тебя скоро кроме ушей, красных глаз и распухшей синей елды между ними совсем ничего не останется, - нравоучительно заметил он Леньке в ответ на его возмущение.
  Вспоминая потом эти деньки, Ленька Гридин небезосновательно относил их к лучшему периоду в своей жизни.
  
  Людям экстремальных профессий год засчитывается за два или даже за три. Это цена лишений, претерпеваемых на нелегком поприще. Для собак время движется еще быстрее - год идет за шесть. Такова собачья жизнь. Дарган старел. Его белая шерсть свалялась и приобрела сивый оттенок. Сначала ему стало тяжело сопровождать Тамерлана в дальних прогулках, потом он перестал выходить за пределы двора. Стареющий кобель забирался в тень и пролеживал там целыми днями. В слезных дорожках скапливались обильные гнойные корки, и мальчик несколько раз в день сковыривал их пальцами. Нерастраченная нежность, копившаяся в нем годами, окутывала дряхлеющее животное, но никаких плодов не приносила. Тамерлан носил Даргану воду и пытался кормить его. Но ел тот совсем мало, даже разбитые в миску свежие яйца, - яйца! он лишь пробовал кончиком языка и отворачивался. И Крысенок, издавая странные горловые звуки, сам был вынужден поглощать деликатес.
  А однажды у пса отнялись задние ноги. Несколько дней он упрямо пытался волочить непослушное тело, словно желая преодолеть постигшую его слабость, затем смирился и тихо лежал у тыльной стены дома. Тамерлан, будто возвращая долг четвероногому другу, несколько раз пытался приподнять его, но когда-то мускулистое тело лишь проминалось под слабыми руками мальчишки.
  Угасающий пес не скулил, он молча ловил пристальным, временами туманящимся взглядом глаза Тамерлана. Упрямо не отводил взора. Точно хотел что-то передать ему без посредничества звуков и жестов, а самым надежным способом - из мысли в мысль. И, очевидно, передал.
  Однажды вечером мальчик зашел на кухню и взял со стола большой разделочный нож с утончившимся и почерневшим от времени лезвием. Самый острый в доме нож. Мать, привыкшая не противоречить младшему, только проводила его взглядом.
  Тамерлан положил тяжелую голову Даргана на колени, заглянул ему в глаза, сверяясь - правильно ли он понял воспринятую им из мысли в мысль последнюю волю друга, и сильно провел лезвием по горлу. Потом долго сидел в красной луже, глядя, как впитывается кровь в буроватую землю, как запекается и темнеет она на белых шерстинках.
  
  Из мальчика вырос мелкий кривобокий юноша, не способный выполнять мужскую работу и едва умеющий нацарапать свое имя. Косноязычный, а потому молчаливый, почти немой. На что он еще мог рассчитывать со стороны подобных себе, кроме унизительной жалости или откровенного презрения? Два старших брата и одна из сестер покинули дом, жить стало чуть легче, однако новую собаку заводить не стали. Кому она нужна? Пасти особо некого, разве что кур. Охранять тоже нечего.
  Оставшись в одиночестве, а люди никогда не были членами его общества, Тамерлан не изменил своим привычкам. Он по-прежнему совершал дальние бессмысленные прогулки и подолгу просиживал на кургане вблизи райцентра. Его никогда не тянуло в поселок, он смотрел на него с тем же равнодушием, как и на окружающую степь.
  Но однажды Тамерлан обогнул холм и переступил границу представлявшегося ему непомерно огромным населенного пункта. Скорее всего, для разнообразия. Он беспрепятственно добрался почти до базара, где заметил мотоцикл, и остановился возле него. Подросток с любопытством рассматривал зеркально-синюю с блестящими выхлопными трубами и черными сидениями машину. Так близко мотоцикла он еще не видел. Иногда в кишлаке появлялись гремящие двух и трехколесные железные кони. Но поглазеть на них вблизи не получалось.
  Странный тип был замечен ватагой мальчишек. Без внушительного Даргана Тамерлан казался совсем беззащитным. Необычный вид чужака возбудил у пацанвы естественное желание поиздеваться. Уродца оттеснили в тупиковый переулок. Он прислонился спиной к углу между двумя заборами. Ребятишки расположились полукругом, отрезав пути к отступлению. Между шалунами возникло состязание в острословии. Высмеяли необычность его лица, прошлись по внешности родителей, предположили, какими могут быть его братья и особенно сестры. Не забыли и костюм страхолюдины. Тамерлан, далекий от забот о внешнем виде, донашивал вещи старших братьев, напоминающие лохмотья. В пылу обсуждения родилась неплохая идея - стащить с него одежду и переодеть все наизнанку, да еще наоборот - поменять местами штаны с рубахой и на потеху жителям прогнать по улицам. Затейники вплотную подступили к хромоногому.
  И тут его прищуренные до того глаза распахнулись навстречу толпе. Страха и покорности в них не было. Тамерлан всегда ходил прищурившись, поэтому его глаза по-настоящему никто не видел. Была, конечно, еще одна причина - никому до его глаз не было дела. А между тем они являлись единственной диссонирующей особенностью в уродливом облике инвалида. На иссохшем лице с покатым лбом, узкой полосой серых губ и недоразвитым подбородком глаза темнели как огромные спелые виноградины. Вечный прищур скрывал два основных выражения. При взгляде на людей виноградины становились почти черными, и, казалось, стремились повернуться внутрь черепа, пряча отблески угрюмой бессильной ненависти. Они словно копили ее, складывая позади себя в специальное место, где ненависть вызревала, ожидая своего часа. И лишь когда Тамерлан смотрел на собак, его глаза оживали, и на темно-карей глянцевой поверхности зажигались маленькие золотистые искорки. Искорки пульсировали, завораживая своим ритмом. И любой пес принимался радостно и доверчиво вилять хвостом, стоило ему поймать этот взгляд.
  Мальчишки замялись. Может быть, им стало жаль слабого, и они устыдились. Возможно, они вдруг потеряли интерес к новой забаве. Но не исключено, что их беспечные души ощутили прикосновение темной и холодной ауры уродца. Они расступились, и Тамерлан беспрепятственно прошел сквозь нестройный ряд. За ним увязался не желающий терять лица заводила. Остальные двинулись вслед. Проявив недюжинную сметку, парнишка легко нашел тему для общения - он предложил незнакомцу тарелку плова. Тамерлан прислушался к голосу пустого желудка и согласился кивком головы. Они подошли к выкрашенной темнозеленым металлической калитке в глухом высоком заборе. Радушный "хозяин" открыл дверцу с помощью тонкой щепки, угодливо пропустил вперед приглашенного, подтолкнул его и прикрыл калитку.
  Перед Тамерланом предстал большой, просторный двор. Нюхая землю, по нему ходили две огромные собаки. Увидев постороннего, они на секунду замерли и, не сговариваясь, ринулись в атаку. Хриплый рык огласил окрестности. Два небольших смерча неслись к одиноко стоящему неказистому человечку, грозя смять его, разорвать, превратить в ничто.
  Затейник, наблюдавший картину через щель, протянул руку, чтобы в последний момент выдернуть остолбеневшего придурка наружу. Но тот вдруг шагнул навстречу верной смерти. Дверь поспешно лязгнула за его спиной, и вся компания у забора с замиранием сердца прислушалась к ожидавшимся звукам роковой борьбы.
  Собаки затормозили в метре от Тамерлана. Все еще щерясь, они вытянули морды и обнюхали странного пришельца. Парень вытянул вперед руки, и страшные псы, виновато закрутив огрызками хвостов, ткнулись ему в живот.
  Калитка на миллиметр приоткрылась. Неожиданное зрелище не уложилось в голове уличного лидера, он вскрикнул и что было сил припустил, куда глаза глядят. Ватага, не отставая, устремилась за ним. Когда дыхания у ребят не осталось, и они остановились далеко за окраиной поселка, их вожак мог внятно произнести только одно слово:
  - Шайтан! Шайтан! Он - шайтан!
  
  Всю эту невероятную картину приручения свирепых псов наблюдал через окошко в противоположном заборе один из домочадцев председателя местного совхоза. Икая от удивления, он побежал с докладом к баю. Председатель пожелал немедленно лицезреть смельчака, не побоявшегося добровольно войти к собакам. На их территорию.
  Это были не простые пастушичьи псы, нет. В специально отгороженном дворике гуляли растущие в изоляции лютые звери, предназначенные исключительно для охраны вверенной им территории. Председатель слыл горячим поклонником собачьих боев и держал с десяток отменных алабаев. А для того чтобы бойцов, спокойно относящихся даже к посторонним людям, не увели, приходилось иметь еще и сторожей.
  Добиться чего-либо путного в разговоре с забредшем невесть откуда на его подворье человеком баю не удалось. Тот отвечал коротко и нечленораздельно. Тогда председатель лично провел безобразного парня по вольерам с наиболее злыми воспитанниками, заставляя входить к истошно лающим собакам. И удивительно - только что демонстрировавшие яростное желание превратить в клочки любого псы покорно склонялись перед чужаком. Это было невероятно!
  Тамерлан не вернулся домой в тот день. Он больше никогда туда не возвращался. Председатель оставил юношу у себя. Ему нужен был псарь. Потому что прежнего запороли кнутом за недосмотр - гибель перспективной сучки вместе с пометом.
  Бай не просчитался: вскоре Тамерлан достиг на новом поприще заметных успехов. Он нутром чувствовал своих питомцев и всегда точно знал, что тому или иному псу надо. Четвероногие, очевидно, признавали Тамерлана членом стаи, своим вожаком с непререкаемым авторитетом. Какой-то странный магнетизм исходил от юноши: собаки никогда не пытались померяться с ним силами, хотя любой годовалый кобель играючи мог перекусить тонкую, как черенок кетменя, шею, и слушались парня беспрекословно. Под надзором Тамерлана у его подопечных словно бы удваивались силы и председательские овчарки все чаще и чаще стали одерживать верх над соперниками от других хозяев. Крысенок стал лучшим собачьим тренером.
  Это положительно отразилось на его облике и благосостоянии. Тамерлана впервые в жизни одели во все новое. У него, тоже впервые, появилась собственная комнатка. В ней стояли шкаф, стол, два стула и железная кровать. На подоконнике - жестяная банка из-под томатной пасты. В ней, за выцветшими портретами спелых помидоров, Тамерлан хранил заработанное. Накопления складывались из зарплаты и премий. Ежемесячно он ставил закорючку в приносимой из колхозной бухгалтерии ведомости, а премии выдавал не страдающий жадностью бай за каждую победу. Деньги хромцу были не нужны, но не выбрасывать же их? Значительно важнее разноцветных бумажек, украшенных профилем неизвестного ему лысого типа с бородой наподобие клина, была для Тамерлана возможность посещать в любое время курятник, в чем, по распоряжению бая, ему не препятствовали. Ночевал он большую часть года не в предоставленной ему отдельной комнате, а на просторной сури* рядом с собаками.
  Успехи тренера прямо сказывались на авторитете его хозяина. В такое денежное и престижное занятие, как стравливание псов, мелких и случайных людей не допускали. И если кто-то мог похвалиться успехами в этом деле, он становился весомым человеком в среде персон далеко не случайных и, разумеется, не мелких.
  Хорошо натасканная бойцовая собака ценится очень высоко, но еще выше стал цениться Тамерлан. К председателю то и дело поступали предложения одно заманчивее другого. Но тот не уступал. Пока не встретился с Салимом Якубовым.
  
  Если поездка Юрия Мызина в Узбекистан и не улучшила межгосударственный климат в самом высоком понимании, то определенно добавила теплую струю в отношения не столь заоблачные, но все же далеко не самые завалящие. Его удачное посольство отозвалось скорым, как апрельский подснежник, ответным визитом Салима Якубова.
  Развалившись на заднем сидении, Якубов дремал в машине, несущейся по загородному шоссе. На переднем сидении рядом с водителем сидел охранник. В следующем за ними автомобиле находилось еще четверо телохранителей. Тем не менее, главный пассажир отнюдь не чувствовал себя безмятежно. Тепла в отношениях с московским другом, может, и добавится, но вот холод куда девать? Он никогда не доверял полностью никому. В том числе и другу Аркадию, в гости к которому направлялся сейчас. Пожалуй, как раз ему доверял меньше всех. Да, познакомились они давно - в период афганской войны. Якубов тогда занимался снабжением армии продовольствием. Он не был военным, но плотно контачил по партийной линии с интендантскими службами. Доставлял продукты местного производства и в некоторой степени отвечал за подвоз съестных припасов из центра. Заседин курировал поставки по линии министерства, в котором тогда работал. Часто бывал в Средней Азии и на границе.
  Доступ к провианту в стране Советов всегда был золотым дном. Почище обладания приисками. А оба чиновника были заядлыми искателями презренного металла. На этой почве и сблизились. Якубов, тогда еще человек недостаточно опытный, погорел на попытке сбыть налево шесть вагонов с тушенкой. На него завели уголовное дело. Особым трусом он никогда не был, но тогда перепугался. Главным образом из-за карьеры - крах навсегда отлучал его от кормушки! Страх придал силы. Якубов знал, что самое главное - не сознаваться. В партии не уважают слабаков, которые быстро задирают лапки, партия может закрыть глаза на проступок, но павшего - растопчет! Он твердо отрицал свою причастность к преступлению, сваливая вину на подельщиков. Держался независимо и дерзко. Но все это, как выяснилось, было не настоящее испытание. Подлинного ужаса нагнал начальник из Москвы - Аркадий Николаевич Заседин. Да, больше, чем вся милиция с прокуратурой и все следователи.
  Он забрал воришку из следственного изолятора, вывез в голую степь и вытолкал из машины. Совсем молодой широколицый мужчина с коротким носом и маленькими глазками, выполняющий функции шофера, ни слова не говоря, достал пистолет и выстрелил в землю между ног Якубова. Тот невольно отскочил, и попытался объясниться. Ему не ответили, а пули, словно в плохом вестерне, продолжали вздымать миниатюрные пылевые фонтанчики у рантов сандалий теряющего голову в бешеном танце Якубова. Широколицый сменил обойму и так же молча навел ствол на грудь воришки. Грохнул выстрел, и обожгло сердце, в голове зазвенело, и глаза застлала тьма.
   - Вставай, дорогой. Что, шуток совсем не понимаешь? Жив ты... пока... - Хлестал его по щекам широколицый. - Холостой патрон, холостой, ясно тебе? Первый у меня всегда холостой, ха-ха-ха-ха!!
   Якубов поднялся. Ноги дрожали, во рту было солоно, и степь плыла куда-то в сторону, и еще душила, перехватывая горло, одышка, будто легкие пытались надышаться в последний раз.
   - А вот второй патрон всегда с пулей. Хочешь проверить, а? - спросил мучитель, вновь наведя пистолет.
   Круглое лицо этого человека светилось счастьем, широкая улыбка была почти сладострастной; сомнений не оставалось - изничтожение себе подобных - наслаждение для него. И тогда не успевший отдышаться Салим Раджабович Якубов, гордый и независимый человек, инструктор ЦК Коммунисти-ческой партии Узбекской ССР, упал на колени и заплакал. Он долго, нервически икая, без какого-либо дополнительного принуждения выбалтывал мельчайшие детали своего преступления. Черный зрачок дула висел на уровне лба, и Якубову казалось, что он исповедуется не перед людьми, а перед коротким толстым пальцем, замершем на курке, и перед спрятанным в бездушной железной трубке кусочком свинца, что готов в любой момент оборвать его жизнь.
  Слова, вырывающиеся из вибрирующей гортани, продлевали и продлевали жизнь. Якубов незаметно для себя перешел к другим, более ранним аферам, о которых не ведал ни один человек. Он погрязал в несущественных деталях, повторялся. И не было сил остановиться. Вероятно, он мог бы фонтанировать словами, пока не умер бы от жажды, солнечного удара или полного умственного истощения.
  - Довольно! - оборвал его коллега из центра. - Что, считаешь, на тот свет тебе рановато?
  - Да, таксыр*, да, я...
  - Не торопишься, значит?
  - Я... я... да я...
  - Ну, хватит! Хватит... ломать комедию. Вставай, поехали.
  Через три дня Заседин совершенно неожиданно предложил расколовшемуся и полностью осознавшему вину подследственному вместо тюремной камеры полную реабилитацию и сотрудничество. Идея была воспринята с благодарственным энтузиазмом, чуть не с целованием рук, а если бы только намекнули, то и ног. Уголовное дело, будто по волшебству, закрыли. Якубова восстановили в прежней должности.
  Дело-то закрыли, но, как потом выяснилось, не уничтожили. Через несколько лет между дружками случилась размолвка, и Заседин дал Салиму почитать несколько интересных папок. После этого Якубов смирился с мыслью, что с крючка ему не сорваться до конца дней.
  А тогда, после заключения союза, он продолжил заниматься привычным воровством, только под надежным патронажем нового друга. В более крупном масштабе. Тандем крепчал, обрастал связями и накапливал опыт. Их совместный клондайк не иссякал. Золотой песок в виде макарон, круп, мешков с сахаром и прочей армейской снеди, переплавляясь в звонкую монету, непрерывной струей тек в карманы. Но аппетит рос. Захотелось не мелочи, не песка, а самородков. Крупные военные чины добывали их, сбывая врагу оружие, или снабжали родину наркотой в цинковых гробах - вообще способ идеальный - не подкопаешься. Заседин с Якубовым нашли свой путь транспортировки зелья. Не слабее. Якубов отправлял, Заседин решал проблемы реализации в Москве или переправлял товар дальше. Богатство лилось в руки с неотвратимостью Ниагарского водопада.
  Но день, как известно, сменяется ночью. Наступила пора, когда вся с любовью выстроенная ими цепочка рассыпалась. И не просто так, а под натиском Комитета Государственной Безопасности. Пришла настоящая беда! Друзья приготовились к худшему. И хотя их участие доказать было практически невозможно - все делали подчиненные люди, не знающие главных руководителей, КГБ может все.
  И смог бы, но подоспело удивительное время - перестройка. Весна народов. Комитет залихорадило, он стал истаивать, как снеговик в оттепель. Какие могут быть расследования, если угольки глаз вытекают из орбит, нос-морковка отваливается, и нет сил сохранить лицо, и не превратиться в жижу?
  Доверенному человеку Заседина майору Портнову удалось изъять все многочисленные тома, посвященные деятельности их альянса. (Кстати, гебист Портнов и был тем водителем, что отбивал некогда выстрелами ритм зажигательного танца для расхитителя государственной собственности из Узбекского ЦК партии.) Он, Якубов, тогда специально примчался в Москву. И вместе с другом Аркадием с наслаждением жег страшные бумаги в камине старой засединской дачи. Это потом уже Салим Раджабович небезосновательно подумал, что Аркадий мог сохранить часть документов. На память, как тогда, после первого их знакомства. Для подстраховки и чтобы при случае можно было прищучить узбекского друга. Хороший рычаг. Сам бы так поступил. И все последующие годы он подозревал Заседина. Понимал, что, случись размолвка, тот имеет против него вполне материальные профессионально собранные доказательства, в ответ на пустые слова Якубова. К тому же, Заседин был человеком непредсказуемым. Мало ли что ему придет в голову?
  Потому каждой очередной встречи с другом Аркадием узбекский гость ждал с определенным напряжением. То ли давние страх и унижение не забывались, то ли еще что. А возможно, это было чувство зверя, не имеющего в своем лесу естественных врагов. Долго жил этот зверь непуганым. До той самой поры, пока не довелось свести знакомство с обжигающим клеймом, оставленным тяжелой лапой другого непуганого зверя. Еще более злобного и крупного.
  Да вот еще и сон какой-то приснился сегодня под утро. Дурной сон, нехороший. Содержания его Салим Раджабович не помнил, но чувство осталось, будто к чему-то плохому, к беде привиделось. Словно предупреждение ему какое-то было.
  
  Ресторан "Свеча" вырос в живописном загородном местечке около года назад. Это было двухэтажное кирпичное строение с арочными окнами под зеленой черепичной крышей и башенкой наверху. Башня, призванная символизировать название, была высокой и круглой, с заостренной, подобно карандашу, верхней частью и вертикальным штырьком на макушке, наподобие фитиля. Она немного напоминала минарет. Это не очень вязалось с европейским стилем сооружения, зато вполне отвечало склонности современного зодчества к эклектике. Очевидно, идею украшательского излишества архитектор срисовал с какой-то уж совсем авангардисткой натуры, поскольку более всего оно походило на фаллический символ. Но был в этой особенности и положительный момент: башенка служила неисчерпаемым источником известного рода шуток для местных острословов.
  Перед входом в заведение раскинулся цветник, с левой стороны находилась открытая автомобильная стоянка. Сзади примыкал просторный крытый гараж. В огороженную территорию входило невеликое естественное озерцо. С четырех сторон прилегающую к ресторану землю окружал шумящий и зеленеющий, а то белеющий, в зависимости от времени года, лес.
  Спонсировал затею со строительством через свое ведомство Аркадий Николаевич Заседин, и он же был фактическим хозяином "Свечи". Для него в некотором отдалении от ресторана был выстроен флигель о двух этажах, а в сотне метров за ним располагался собачник, где держали несколько гончих и ягдтерьеров: в свободное время Заседин был не прочь побаловаться охотой. Заведение быстро оценили состоятельные люди близлежащего городка, заглядывали сюда и москвичи и просто случайные проезжие, так как днем здесь подавали недорогие обеды.
  Сегодня у перекрытых шлагбаумом въездных ворот двое парней в черной униформе вежливо заворачивали всех желающих, объясняя закрытие внезапной ревизией. На самом деле ресторан принимал важных гостей. Заседин пригласил дорогого восточного гостя в "Свечу", чтобы в лесной тишине, вне навязчивой суеты большого города и без лишних свидетелей, обсудить детали их сотрудничества. Несмотря на давнее знакомство и успешное продвижение совместных дел, лично встречались они редко - раз в несколько лет. И только когда имелся для прикрытия официальный предлог, - а нечего гусей травить.
  Комбинат, выбранный российско-узбекским альянсом для реализации очередной своей идеи, вовсю переоснащался. Прибыл, согласно плану, первый эшелон с хлопком. Поезд доставил и партию сырья для лаборатории, занявшей часть седьмого цеха. Настала пора окончательной шлифовки задуманного. Два часа старинные приятели, запершись в отдельной комнате, обговаривали экономические и правовые аспекты проекта. В заключение удовлетворенные друг другом стороны закатили банкет. Празднество вышло непосредственным и веселым. Весьма оживил беседу приглашенный Засединым для разнообразия профессор истории Анатолий Валентинович Каретников. Подготовив техническое задание на аудит, он находился в великолепном расположении духа. Со свойственным ему блеском профессор рассказал пару занимательных историй, позаимствованных из богатого на курьезы наследства человеческого рода, и скатился к интересующей его последнее время теме - о единоборстве человека с собакой.
  - Да, приходилось мне видеть такие вещи, - отозвался подвыпивший Якубов.
  Услышав неосторожное признание, Каретников вцепился в узбекского мужа с упорством матерого питбуля. Аркадий Николаевич поначалу тоже с энтузиазмом включился в обмен мнениями, однако вскоре заметил, что выказываемый историком охотничий темперамент начал заметно утомлять восточного гостя. Каретников же, не обращая внимания на смену настроения, продолжал свои атаки. Да еще вслух посетовал, что не захватил с собой диктофон. Якубов негодующе оглянулся, сразу заподозрив Аркадия в подготовке какой-то подлости. Нередко 'большие' люди, несмотря на свою неуязвимость, опасаются сболтнуть лишнего, особенно в ситуации, когда им трудно спрогнозировать отзвуки сих простодушных откровений. У некоторых вип-персон нежелание попадать в двусмысленные ситуации порождает настоящую манию. Заседин уловил нарастающее беспокойство друга и подал знак своим людям.
  Тут же к профессору подсел сначала один, затем второй член засединской свиты. У каждого было предложение выпить "по полной" и "до дна", и предлоги находились замечательные. Полными были рюмки с коньяком, граммов по сто пятьдесят. Третий подход ввел любознательного ученого в состояние осоловения, а после четвертого и пятого он потерял вместе с нитью беседы и способность к самостоятельному передвижению.
  А потом Аркадий Николаевич преподнес гостю сюрприз. Он взял Якубова под руку, провел через подсобное помещение в какой-то плохо освещенный коридорчик и отворил металлическую дверь. За дверью стоял непроглядный мрак, тянуло сквозняком и чувствовалось отсутствие пола - будто там была яма. Заседин, нетрезво посмеиваясь, сделал рукой широкий приглашающий жест. Узбекский государственный муж нервно обернулся и не увидел позади ни одного из своих телохранителей. Сердце дало перебой. По спине пробежал холодок.
  - Ну, смелей, вперед. Только осторожней, здесь лестница, - подбодрил его Заседин.
  - Ты что задумал, Аркадий? - тревожно спросил гость, ему отчетливо вспомнился приснившийся намедни дурной сон.
  - Сейчас увидишь, - лукаво улыбаясь, икнул Аркадий Николаевич и подтолкнул Якубова на ступеньки.
  - Але оп! - рявкнул хозяин.
  И грянул свет. Мощные прожектора мгновенно залили пространство водопадами света, вынудив двух габаритных мужчин закрыться рукавами.
  - Черт, не рассчитали! - выругался Заседин и потряс за плечо напрягшегося Якубова. - Все, все, Салим-ака, уже можно смотреть.
  Якубов медленно опустил руку. Наиболее сильным чувством у него было сейчас осознание своего бессилия что-либо изменить. В нем всегда жила уверенность - когда-нибудь он перестанет устраивать Заседина, и тогда Аркадий выбросит его как ненужный стоптанный башмак. Не раз он в мечтаниях разделывался самыми изощренными способами с ненавистным московским другом, но боязнь расплаты и неизбежные материальные потери не позволяли материализоваться задумкам. А зря, ох, как зря! Страх и жадность - худшие враги! А теперь все - поздно уже! Он в очередной раз поверил этому лису с жалом гюрзы - согласился приехать в загородный ресторан. И попался как цыпленок. Множество раз Якубов прокручивал сценарии возможных гнусностей, которых следует ждать от Аркадия. Они всегда начинались с отъема всех его капиталов, а потом уже следовало физическое уничтожение. Но случилось по-другому. Куда банальнее. Да, вот о чем предупреждал его сон! Его убирают как ненужную дрянь, просто убивают. Но почему сейчас? Почему?!
  Ураган жутких мыслей успел прошуметь в голове Салима Якубова, пока он ронял обессиленную руку. Но узрел он то, что никак не ожидал в сложившихся обстоятельствах увидеть. В пяти метрах перед ним, немного внизу, отливая черным глянцем боков и поглощая свет тонированными стеклами, в лучах прожекторов купался длинный представительский "Мерседес". Якубову представилось, что автомобиль наделен какой-то дьявольской животной красотой. На его поверхности вспыхивали и гасли световые блики, и казалось, что это не мертвый железный механизм, а нетерпеливый вороной скакун играет подкожными желваками.
  - Это мой тебе подарок, Салим-ака! В знак наших добрых отношений! Бронированный! Полностью! Двойной броневой слой по спецзаказу! Из пушки не прошибешь! В нем все прибамбасы! Салон - из лучшей кожи, руль - черное дерево! Такого у президента нет! Ты сам посмотри. Каков, а? Красавец, а? - громко захохотал Заседин.
  Когда потрясение от случившегося прошло, Якубов, вылезший из подаренной машины, обнял друга Аркадия и горячо прошептал на ухо:
  - У-ф-ф! И я в долгу не останусь! Клянусь! Ты получишь мой ответ и еще... еще стаю Тамерлана.
  - Какую стаю?
  - Узнаешь! Пойдем, за это надо выпить, - подхватил Якубов под руку Заседина.
  А сам подумал: "Что это со мной? Действительно, зачем Аркадию меня убивать? Мы же связаны одной пуповиной, срослись как сиамские близнецы. Нет, совсем нервы износились, в санаторий ехать пора".
  
  Неприятности начались через две недели после свадьбы.
  Сладкий сон молодожена Константина Гридина прервал ранний утренний звонок. На проводе был Соболихин.
  - Слышь, Грид! У нас киоск ночью бомбанули. Ты мне нужен. Я дома.
  Костя потянулся к часам на тумбочке. Тридцать пять шестого. Наташка на тихую трель даже не отреагировала. Повернулась только со спины на бок, когда он вставал, и обняла его еще теплую подушку. Светлые волосы закрыли половину лица.
  "Эх, красавица у меня баба!" - в тысячный раз подумал Гридин и стал одеваться.
  Гараж находился прямо под домом. Сплошное удобство. Не то, что раньше - пилить надо было за три квартала.
  У Соболя уже сидели Махонин и Серега Резков.
  - Ну, чего с ранья дергаешь? - угрюмо спросил Гридин.
  Все десять минут, что минули после внезапного пробуждения, он раздумывал над небывалой ситуацией - ограблена их собственность! Все в городе, кому полагалось и не полагалось, были прекрасно осведомлены - принадлежащее Соболю - неприкосновенность. Кто же, черт возьми, мог решиться? Со-болихин ткнул пальцем в расстеленную перед ним карту города:
  - Вот, смотри, здесь.
  То ли из желания придать своей персоне дополнительную солидность, то ли по какой другой причине, Соболь обычно обо всех городских делах разговаривал не иначе, как держа перед носом карту. "Городишко с цыплячью душу, тут без слов на пальцах все можно объяснить, а он... полководец хренов", - посмеивался про себя Гридин.
  - Замок сбили, дверь взломали, товар вывезли. И ведь наверняка знали - точка наша. Кто этого не знает? Хотя рядом и другие стоят - не тронули. Прикинь, наглецы, а?
  - Ну, других-то там одна-две, все остальные под нами, - резонно заметил Константин.
  - Какая разница!
  Соболихин произносил слова с придыханием и сокрушенно покачивал головой. Его изрезанное ранними морщинами лицо выражало неподдельную печаль. На самом деле в нем клокотал гнев. Выражение меланхоличной печали в сочетании с горестными покачиваниями стриженой ежиком головы обычно скрывали кипящую под этой скудной прической злость.
  - Известно еще что-нибудь?
  Первым о ЧП узнал Сергей Резков, исполняющий при Соболе обязанности телохранителя. Возвращаясь утром от пассии, он увидел, по его выражению, "раскоцанную точку". Не долго думая, Резков отправился будить Соболихина.
  - Ну, а видел там кто-нибудь что? Шум же какой-нибудь был... - задал наводящий вопрос Гридин.
  - Да не знаю я, блин. Я, это, сразу к Соболю.
  - У-у, понятно. И что ты думаешь? - повернулся Гридин к Соболихину.
  - Я тебе что, бабка-гадалка, что ли? Поехали на место.
  В пути обсудили версии либо о налете гастролеров, либо об "оборзении" своей молодежи. Последнее вряд ли - знают, что за это будет. Возле палатки стоял милицейский автомобиль. Очевидно, кто-то из жителей вызвал или сами наткнулись.
  - Ну что, Владимир Палыч, заявлять будешь об утрате имущества? - иронично поинтересовался небольшого роста капитан, зам. начальника железнодорожного РОВД.
  - А чего мне заявлять? Мы сами товар вывезли. Реконструкцию проводим.
  - Ночью?
  - А какая разница?
  - И замок сами... того, да?
  - Да! Ключи потеряли.
  
  После осмотра места преступления, который ничего не дал, приехали в офис. Это был небольшой дом из полутора этажей в центре города, спрятавшийся за жилой пятиэтажкой. Удобное место. По возвращении Соболихин в первую очередь распорядился о вывозе разбитой палатки.
  - Все равно ничего там не найдем, - проворчал он в ответ на немой вопрос Гридина. - А болтовни меньше будет. Да и вообще на этом месте пора большой магазин городить.
  Еще не настало семи часов, а на месте киоска темнел прямоугольник отдохнувшего от подошв и сора асфальта. Половина дня прошла в бесплодных поисках грабителей. Ребята поработали не хуже заправских следователей. Осторожно опросили живших поблизости людей, облазили весь город. Безрезультатно. Только один бессонный дед сказал, что будто бы мотор большой машины слышал часов около четырех.
  Несмотря на все попытки утаить случившееся, по городу прополз слушок. "Слыхали, а? Соболя обчистили!" - тихо радовался народ. "Ух, ты! Кто же это?!" - восхищались храбростью воришек собеседники.
  Ближе к полудню, выражая сочувствие, позвонил мэр.
  - Да ничего у меня не случилось! Никакой помощи не надо! На месте этой развалюхи и всех других поставлю кирпичный павильон, потому и убрал! Понятно? Разрешение, надеюсь, дашь?- досадливо прошипел Соболихин.
  - Ну, публика! Какая от него может быть помощь? Тоже мне граф Монтекристо!- возмущенно посетовал он Гридину.
  К обеду выяснилось - в подходящее время, именно в районе половины пятого, на южном посту ГАИ слышали гул мотора грузовика, предположительно ЗИЛа. Самой машины задремавшие постовые не видели. Соболихин разослал часть бойцов по организациям, где есть ЗИЛы, других в ГАИ - навести справки о частных владельцах грузовиков. Не успели стихнуть шаги посланных, как проснулся интерком.
   - Владимир Палыч, здесь из милиции.
   - Впусти.
  Вошел капитан, встреченный утром при исполнении обязанностей у разграбленной палатки.
   - Ну, чего тебе, командир? - сухо осведомился Соболихин.
   - А вот.
  Милиционер сел и молча бросил на стол явно самодельный брелок из эпоксидной смолы, содержащей в себе насекомое, смахивающее на некрупного таракана. На брелке висел единственный ключ.
  - Это что, ключ от квартиры, где деньги лежат? - съязвил Гридин.
  - Ага. Ваши...
  - Что, что? Ты не петляй, сознавайся во всем, ничего тебе за это не будет. - Оживился Соболихин.
  - Это, Владимир Палыч, вещь. док. У твоей вскрытой лавки утром нашел.
  - А чего сразу не отдал?
  - Так вы же сами замок сломали и барахлишко вывезли. Реконструкцией это, кажется, называется...
  - Ну?
  - Ответил бы я тебе прямо: " антилопу гну", коли не уважал бы. У кого-нибудь из твоих мальцов такая штука была?
  - Не антилопу ты гнешь, а антилопа такая есть - Гну. Так она называется, понял?
  - А какая разница?
  - Да никакой. А фиговину эту я ни у кого из наших не видел, - Соболихин повертел безделушку в руках, передал Гридину. - А ты, Костик?
  - Нет, не было у наших такой, - подтвердил Константин.
  - Во! И я так подумал. Тогда чье это? А?
  - Что ж... спасибо тебе, капитан. Если в жилу, за мной не заржавеет, сам знаешь, - впервые за день своим нормальным голосом промолвил Соболихин и даже изобразил не слишком искреннюю улыбку.
  
  Судьба братьев определялась эпохой, укладом жизни подмосковного городка, семейной атмосферой и личным темпераментом. Может быть, и еще какой-нибудь непознанной составляющей, например, роком. Больший, Костик, всегда был заводилой - в детском саду, потом в школе, где образовательными успехами не блистал, но славился кулаками и беззаботным нравом. На улице его уважали и лет с десяти чаще называли не по имени, а кличкой - Грид. Он легко достиг первого юношеского разряда по боксу, но был отчислен из секции за строптивость и неуправляемость. После восьмого класса, несмотря на дельные намеки учителей насчет ПТУ, школы не оставил и проучился еще полгода - не дотянул до зимних каникул ровно недели. Ушел не по какой-то там особой причине, а потому что окончательно надоело. Это все мать удерживала. Ныла: "Костик, учись. Десять классов кончишь, в техникум поступишь - вот тебе и хорошая, чистая работа будет. Не спину ведь гнуть всю жизнь, а за столом сидеть. Или вот массажу научат, тоже ведь деньги хорошие". Хотя в техникум, или, по-современному, в колледж, брали и после восьмого класса, ей очень почему-то хотелось, чтобы сын окончил весь курс. Идеалом матери, проработавшей большую часть жизни санитаркой в райбольнице, была "чистая" работа. Ее как раз тогда повысили в сестры-хозяйки, чем она гордилась, и мать с удвоенной настырностью приставала к чаду со своими нехитрыми мыслями о "чистой" работе. Отец, никогда особенно не вникавший в дебри семейной педагогики, бухтел прокуренным голосом: "Заладила! Вот заладила, старая клюшка! Мой батька рабочим помер, я семилетку кончил, всю дорогу слесарю, и он пусть вкалывает. А то гляди - техникумы им подавай! Ага, академиков у нас мало! Вон в ящик посмотри, что не рыло - то академик в ём сидит, а что толку? Ты его еще в университеты пошли, распусту".
  Ни продолжать учение, ни вкалывать Костя не стал. Связался с хулиганами и вскоре отправился за ограбление сельского магазина в колонию для малолеток, где провел два года.
  Для Леньки, сколько он себя помнил, не было большего авторитета, чем старший брат. Моложе Кости на шесть лет, он рос с единственным желанием - быть не хуже своего кумира. Поэтому, несмотря на легковесную худобу, в драки лез чаще и был в них упорнее и злее. Когда ему доставалось - Костику не жаловался из-за чувства стыда. Слез его пораженческих никто не видел. Но после очередного получения по шее Ленька прятался ото всех и одиноко рыдал где-нибудь на чердаке, не умея по-другому выплеснуть жгучее горе от пережитого унижения. Своих обидчиков не забывал, и, бывало, рассчитывался с ними спустя годы.
  Ленька превзошел старшего не только в количестве баталий на месяц жизни, но и в учебе. Спортом он тоже увлекался - карате, а потом кикбоксингом. Вполне успешно - через несколько лет стал чемпионом Москвы по кикбоксу. Школьные премудрости давались ему легко: не отличник, но хорошистом он был твердым. Чаяния матери наконец-то оправдались - младший сын окончил одинадцатилетку.
  К этому времени Костя стал известным в городе рэкетиром, ездил на потрепанной БМВухе, стильно, с точки зрения соответствующего контингента, одевался и имел успех у дам. К Леньке он всегда относился немного снисходительно, но с любовью. "Тебе надо учиться дальше", - неожиданно для младшего брата заявил он за полгода до окончания тем школы. Ленька немного поерепенился - хотелось поскорее хлебнуть романтического образа жизни хозяев российских просторов, но старший был непреклонен. Матери было безразлично, в каком заведении будет грызть камень науки ее сын, главное - факт! Отцу, понятно, вообще наплевать. Константин же непременно хотел видеть Леньку адвокатом. "Пойдешь в юридический - ты нам потом сгодишься". Но не хватило то ли баллов, то ли знакомств, то ли взятку Костик дал не тому, а, может быть, сам Ленька неосознанно саботировал экзамены. Со взяточными деньгами Костя потом разобрался, а Леньке пришлось переориентироваться на пищевой институт, где у старшего брата нашлись железные связи. "Ничего, - не унывал Костя, - устрою тебя мэтром в хорошем кабаке, потом станешь директором, или свой гадюшник со временем организуем".
  Очередные летние каникулы после третьего курса Гридин-младший проводил дома. На это время как раз пришлась большая война за передел сфер влияния в городе. Набиравший силу Владимир Со-болихин претендовал на главную роль во всех местных делах. Бригада Визы, другое крупное бандитское объединение города, позиций сдавать не хотела. С обеих сторон появились трупы. В дело неудачно вмешались кураторы - московская братва: кто-то застрелил двоих из столичных "миротворцев". Рванувшаяся по горячим следам милиция задержала недалеко от места преступления Леньку Гридина. Как будто ментам было невдомек, что на месте убийства киллеров не ловят - они вообще никогда не попадаются, что и составляет главную особенность их профессии. Явных улик против Леньки не обнаружилось, да и быть их не могло. Он посидел месяц под следствием и был отпущен. Но Константин забеспокоился: тень подозрения, павшая на брата, могла привести к расправе над ним, и быстренько подсуетился насчет армии.
  Пока Ленька служил, многое изменилось. Убийц москвичей отыскали без помощи милиционеров. Ими оказались парни Визы. После приведения в исполнение всех приговоров жизнь в городе вернулась на мирные рельсы. Соболихин утвердился в роли лидера городского криминального сообщества. Константин, благодаря убыли в бандитских рядах, вырос по службе - стал правой рукой Соболя. Выстроил особняк, обзавелся шикарной иномаркой и вот теперь женился.
  
  - Брелок еще, блин... а, погнали в "Свечу", надоело все... - неожиданно предложил Соболь.
  - Правильно. Другого выхода все равно нет, - согласился Константин.
  Еще при закладке первых камней в фундамент нового ресторана Владимир Соболихин проявил законный интерес к строительству, затеянному на его территории. По этому поводу с ним специально встречался человек по фамилии Портнов. С тех пор Соболь и его ребята посещали "Свечу" только как место приятного отдыха.
  И на сей раз их вечерний визит ничем не выделялся среди десятков других. Может быть только настроением, испорченным ограблением палатки. Так, по крайней мере, им казалось. К гостям, удобно расположившимся в излюбленной кабинке, подсел директор заведения и поделился бедой: ночью сломали замки на двери складского помещения, оттуда проникли в бухгалтерию и забрали всю выручку. Кроме того, очистили одну холодильную камеру, унесли почти весь запас спиртного и прихватили из сейфа небольшой арсенал стрелкового оружия. Сторожа убили.
  Соболихин с Гридиным переглянулись.
  - Но вы не беспокойтесь насчет стола, для вас мы все найдем, - неправильно истолковал директор еще более помрачневшие физиономии прибывших.
  - Не в том дело, - ответил Соболихин. - Следы какие-нибудь остались? Ну, на чем вывозили, например?
  - На грузовике. Отпечаток протектора вроде похож на зиловский.
  - А собаки? У вас же здесь целая свора?
  - Да черт их знает! До них же метров двести. Может, и тявкали. Кругом ведь лес, ну, кто услышит? Хоть из пушки стреляй. А сторож, он, может, на лай и вышел, ну, тут его и тюкнули.
  - Угу. Ясно. Понимаешь, у нас тоже проблемы. Этой ночью торговую точку кто-то грабанул. Нашу. Брелок там нашли. Ты ничего похожего не видел? Покажи, Грид.
  Гридин вытащил из кармана принесенный милицейским капитаном брелок.
  - Ого! Это ж Колькина вещица. Сторожа нашего. Ну, того, что сегодня ночью замочили!
  
  Директор ресторана быстрым шагом пересек зал, поднялся на второй этаж и постучал в дверь своего кабинета. Сейчас его занимал референт Юрия Мызина Портнов. Он приехал еще утром, как только узнал о случившемся. Срочность портновского прибытия недвусмысленно свидетельствовала о серьезности грядущих оргвыводов. Дело было в том, что ночные воры вскрыли не только сейф с оружием, но и другой, секретный, где хранились некоторые важные бумаги самого Заседина. Референт послал в город на разведку приехавшую с ним бригаду и ждал новостей. Наряд милиции, конечно же, вызывали - скрывать труп сторожа не было смысла. Но сотрудничать с ними по-настоящему никто не собирался.
  Перед Портновым лежал чистый лист бумаги, на нем поблескивал тупорылый макаровский патрон. Референт время от времени пускал его по столу волчком и задумчиво наблюдал за вращением медного цилиндрика.
  Вошел директор ресторана и рассказал о брелоке и о разговоре с Соболихиным. Вместо того чтобы немедленно пригласить Соболя, Портнов шмыгнул коротким носом, недобро посмотрел исподлобья на директора и спросил:
  - Когда он был у тебя последний раз?
  - Не знаю точно. Дней, наверное, пять прошло.
  - А, вообще, часто бывает?
  - Да примерно раз в неделю, когда два.
  - Хорошо, иди.
  - А как с ним быть?
  - С кем?
  - С Соболем.
  - Никак.
  Когда директор взялся за дверную ручку, он услышал позади себя произнесенную шепотом фразу: "Зачем Соболь показал здесь брелок? Зачем, а?" Обернулся и наткнулся на взгляд маленьких злых глаз.
  - Иди, чего стал? - крикнул ему референт.
  Оставшись в одиночестве, Портнов сжал в кулаке патрон, затем опустил его на бумажный лист и сильно закрутил. Блестя медью, кусочек металла раскрывающейся спиралью побежал по столешнице, звякнул о настольную лампу, отскочил от нее и слетел на пол.
  
  Утром на окраине города в гаражном поселке нашелся угнанный "ЗИЛ". Соболихинские ребята успели осмотреть машину до прибытия милиции, но путного ничего обнаружить не удалось. Гаражей там стояло более двух сотен, не обыскивать ведь каждый? Да и вряд ли добро спрятали здесь. Соболихин навел справки в УВД. Подтвердилось совпадение отпечатков протекторов найденной машины и оставленных прошлой ночью у "Свечи". Водитель парковал "ЗИЛ" около дома. Примерно в два ночи услышал звук двигателя, выбежал и получил по голове. Когда очнулся, машины и след простыл. Расстроился и в милицию не обратился. "Какой смысл?" Значит, не выезжали грабители за город? Местные, что ли? Или перегрузились на другую машину. Самый главный вопрос оставался по-прежнему открытым - кто?!
  Константин Гридин подкинул версию о причастности к делу мелкого хулигана Шестернева. Он рассказал Соболю о драке младшего брата, заключенном на нее пари и о том, что другой участник поединка находится в настоящее время в реанимации - крепко затылком к кирпичу приложился. Деньги, десять тысяч долларов, немалые для такой шпаны, должны быть отданы как раз сегодня. Где их взять? А еще нужно бабло на лечение своего дружка. Вот и нашли выход. Гипотеза показалась логичной. Спустя час с небольшим вся шайка без лишних церемоний была этапирована в подвал недостроенного магазина, принадлежащего одному из друзей Соболя. Допрос с пристрастием длился почти до вечера. Он стоил определенных нервных затрат дознавателям и нанес существенный ущерб подследственным, как физический, так и моральный. Хотя, справедливости ради надо заметить - никого не покалечили. Соболихин, вообще, не имел склонности к жестокости и кровавым разборкам, он всегда, если можно было, предпочитал разумные компромиссы. В конце концов, следственная бригада вынуждена была согласиться с тем, что вина подозреваемых не доказана. Участие в ограблении ресторана "Свеча" и соболихинской палатки отрицали все как один, а деньги хулиганы добыли просто - срочно продали однокомнатную квартиру знакомого алконавта, что подтвердилось. Так что версия оказалось сырой, и пришлось всех отпустить. Остался лишь Шестернев, неожиданно вызвавшийся в добровольные помощники.
  Около девяти Соболихин позвонил в милицию. Новыми данными те не располагали.
  - Да, скорее всего, они поменяли машину. Паленую бросили, а на другой свинтили из города. Как ты считаешь? - спросил его Гридин.
  - Ты меня спрашиваешь? - прошепелявил в ответ Соболь.
  
  После эпизода открытого неповиновения, последовавшего за скармливанием яиц собаке, отец, и до того не жалующий младшего сына, вовсе перестал замечать его. Он не испытывал никаких положительных эмоций от лицезрения последыша и раньше, а теперь ни за что не признался бы себе в том, что окончательной причиной решительного отторжения уродца служит пережитый тогда, в курятнике, необъяснимый парализующий страх. Так что исчезновение Тамерлана отца нисколько не огорчило. Иное дело мать. Ее сердце неисповедимо. В нем нет места логике. Часто оно больше страдает, болит и радуется не за процветающих и здоровых детей, а за убогих, глупых и беспутных, совсем не требуя взамен ответной любви. Мать долго расспрашивала людей, пока через полгода ей не сказали, что видели Тамерлана на территории усадьбы бая. Ее обрадовало известие, что младший жив. Но увидеться с сыном долго не могла. В райцентре бывала редко, а когда случалось, как прийти к могущественному человеку, как попросить его о свидании? Может, и нет там ее сына. Показалось кому-то. Да и зачем такой, как Тамерлан, понадобится баю? Не работник, почти немой. И все же бывая в райцентре примерно раз в два месяца, она, робея, пыталась заглянуть в открывающиеся время от времени самые большие ворота в поселке. И ее заметили.
  Председатель несказанно удивился, что у такого странного существа может быть мать. Он воспринимал Тамерлана как некое чудо природы и ни разу не удосужился поинтересоваться его происхождением. Ему легче было поверить, что столь неожиданно и удачно подвернувшийся псарь воспитан степными волками, - говорят, бывают такие случаи. Или, вопреки постулатам самой передовой на свете марксисткой догматики, является подарком какого-то благорасположенного лично к нему, председателю, джина. Бай с головы до ног оглядел бедно одетую и рано постаревшую женщину, покачал головой и разрешил ей увидеться с сыном.
  Отдельная комната с аккуратной кроватью, столом и шкафом, а также новая и опрятная одежда Тамерлана сразили мать. Сын, впрочем, принял ее так, будто они расстались вчера. На ее несмелое объятие не отреагировал и на протяжении всего свидания почти ничего не сказал. И все равно, она испытала облегчение. Словно камень у нее с сердца свалился.
  
  Слава - это хвост удачи. Как за маленьким раскаленным космическим осколком, называемым кометой, тянется намного превосходящий его размером газовый след, так и за громкими успехами следуют молва и слухи. Нередко раздутые до грандиозных размеров. Со временем из них - слухов - происходят легенды. Собаки председателя так часто одерживали победы, что породили шлейф, тянущийся за ними подобно инверсионному потоку. Его частицы расходились сначала по району, затем по области, а потом растеклись по всей республике, проникая в умы любителей из самых дальних окраин. Нередко теперь председатель вывозил свою команду на состязания в далекие уголки страны. Как и у руководителя футбольной команды у него появилось расписание домашних и выездных встреч. После каждого победного матча известность его росла. Докатилась она и до Ташкента.
  И пусть возглавляемый баем совхоз совсем не блистал показателями. Скорее наоборот, даже в нелепом соревновании, называемом социалистическим, он никогда не вылезал из аутсайдеров. Но и этого было мало - план в хозяйстве, это верхнее божество социализма, даже на бумаге выполнялся с большим трудом - председателю лень было рисовать нужную цифирь! Вот настолько ему было наплевать на аграрный сектор.
  А после того, как на собачьем дворе обнаружился уродливый подросток с невероятными способностями, честь председателя окончательно переселилась в псарню, и он вообще перестал ходить в длинное одноэтажное здание, где располагалось правление. Нет, не совсем, конечно - раз в неделю он проводил часовую планерку, а потом исчезал до следующего заседания. И, как оказалось, правильно делал. Никому из его более успешных на ниве земледелия, животноводства, а главное - бумаготворчества, коллег, давно глазеющих со своих фото на прочий люд с глади районных, областных и даже республиканских досок почета не поступило такого заманчивого, такого великолепного предложения.
  
  Кончался жаркий и пыльный августовский день. Ехать решили в ночь - путь дальний, и лучше его совершить в относительно прохладное время суток. Погрузка началась ближе к вечеру. Двор заполнился суетливым гомоном. Словно предвидя судьбоносность поездки, бай лично руководил всеми хлопотами. Кузов грузовика заставили клетками с собаками, надежно закрепили их. В другую машину сносили подарки. Личный водитель придирчиво осматривал персональную "Волгу".
  Непросто попасть на свадьбу к близкому родственнику члена республиканского ЦК партии. Редкий председатель отдаленного и отнюдь не показательного совхоза бывает пожалован такой честью. Это все равно, что получить орден, а, может, и больше. Но если он владеет десятком хороших бойцовых собак - такое возможно. Молва о победах тамерлановых воспитанников докатилась до Ташкента и проникла в очень и очень высокие уши. И вот - председателю доставили официальное приглашение. Вместе с ним для соблюдения приличий и партийной дисциплины был приглашен и первый секретарь местного райкома.
  Тамерлан неподвижно, как изваяние, стоял у борта "ЗИЛа", где находились клетки с его воспитанниками. Одна из его особенностей заключалась в том, что он мог вот так, безо всякого движения, простоять или просидеть сколь угодно долго.
  У распахнутых ворот, очевидно, каким-то особым образом почувствовав момент окончательного расставания с сыном, появилась одетая в темное платье женщина. Никто не обращал на нее внимания. Немного потоптавшись на улице, она прошла на территорию усадьбы без спроса. Несмело проскользнула между суетящимися людьми и обогнула хранящий остатки дневного жара голубой металл кабины грузовика.
  Как всегда неполноценный сын не проявил радости. Даже когда слезы промочили рубаху на его плече, Тамерлан просто стоял и молчал, будто деревянный истукан.
  Прокричали отправление. Хромец отстранил мать, но двинулся не к машине, а пошел к дому, где жила прислуга. Вскоре он появился с новой черной сумкой, в которой что-то глухо звякало, когда она ударялась о его ногу. Сын поставил сумку перед матерью и забрался в кабину. Взревели моторы.
  Мать долго смотрела, как оседают пылевые вихри, поднятые колесами. И когда они полностью осели, она все смотрела и смотрела вдаль, будто в воздухе продолжал висеть образ ее навсегда утраченного незадавшегося младшего сына. Подул ветер и испарил влагу с ее щек. Справа, распластавшись узкой багровой линией над горизонтом, догорал короткий азиатский закат. Она подняла сумку и открыла ее. Там были три банки из-под томатной пасты.
  - Зачем мне столько томата? - прошептала мать и опять тихо заплакала.
  На землю упала тьма. Как всегда в этих краях, неожиданно.
  Некоторое времени спустя немыслимое содержимое этих томатных банок в корне поменяло жизнь нескольких малоимущих семей. Умные братья и сестры Крысенка не сразу поверили в свалившееся на них счастье. Но потом привыкли.
  
  Женился отпрыск сестры Салима Якубова. Помимо торжественных мероприятий каждая свадьба предполагает обширную развлекательную программу. Частью такой программы были собачьи бои. Якубов относился к числу горячих поклонников подобного рода зрелищ. Он сам держал собак, которых готовил кинолог с высшим московским образованием по научно разработанной программе. Помимо среднеазиатских овчарок, в группу бойцов входили два кавказца и суперновинка - импортный пес бультерьер.
  Салим Раджабович самолично осмотрел доставленных вчера соперников. Нет, его звери выглядели интересней - мощнее, упитаннее. Никакого сравнения. Он подосадовал, что удостоил приглашением столь маловажную особу. Поверил каким-то байкам. Видимо, у них на западе не знают, что такое настоящие бои, используют первых попавшихся шавок. А потом распространяют слухи - еще бы, покусали нескольких дворняжек! Но, с другой стороны, неплохо оказаться в роли ниспровергателя нарождающейся легенды. Якубов был победителем по натуре. Любой успех, даже легкий, стимулировал его, украшал жизнь. Здесь он гарантирован. И все же Салим Раджабович подозвал колхозника и благородно предложил тому добровольно отказаться от выставления собак в связи с полным отсутствием шансов - неинтересно будет зрителям. Замену еще не поздно найти.
  - А ты уж, раз приглашен, побудь моим гостем, на всю жизнь запомнишь. Заодно увидишь настоящих собак, - закончил он великодушную речь.
  Председатель смутился, побежал к псарю советоваться. Тамерлан не сразу понял, о чем речь, а потом захотел посмотреть на грозных соперников.
  Все у Якубова было уровнем выше. Просторный ухоженный двор с вольерами напоминал картинки из попадающих только в высокопоставленные руки западных журналов. Заасфальтированные дорожки, аккуратные газоны, подстриженные шарами яблони и шелковицы. Помещения для четвероногих были приподняты над землей и отгорожены изящными коваными решетками. Для изоляции от прочего мира, что считается обязательным при воспитании собачьей злобы, они затягивались опускающимися с помощью хитрых механических приводов брезентовыми полотнищами. Да и кинолог выглядел куда респектабельнее Тамерлана - высокий, глаза насмешливые и умные. Ну, а собаки - загляденье. Крупные, ухоженные и чистые, словно только что их вымыли с шампунем.
  Брезентовые занавеси на вольерах поднялись одновременно. Неприятный уродливый тип, привезенный из глухомани, подтаскивая ногу, двинулся к вольеру с единственной непричесанной собакой, огромной кавказской овчаркой. Лохматый пес, как только увидел людей, начал метаться в тесной клетке и исходить хрипом, в углах губ образовалась пена. Он был психически неуравновешенным, и общаться с ним приходилось только в специальной защите. Рискнувшего как-то зайти к нему собачьего воспитателя кавказец сбил с ног и возил по полу, пока того баграми не подтянули к выходу, а собаку оттеснили струями из брандспойта. Хорошо, что комбинезон был сделан на совесть - кинолог отделался царапинами, синяками и испугом. Пса даже не удалось освободить от надетого при транспортировке из Грузии строгого ошейника. Якубов не отдал приказания застрелить его только в расчете на хорошее потомство. Уж больно крупный и злобный был экземпляр.
  Тамерлан подошел к барьеру, мешающему приблизиться к сетке, и оглянулся с недвусмысленным видом. Возник короткий спор, в котором председатель безуспешно пытался доказать удивительную способность хромца находить общий язык с любыми собаками. Якубов лишь рукой махнул досадливо, не обратив внимания на то, что кавказец, пока они полемизировали, не хрипел, а лишь неуверенно порыкивал на стоящего перед ним уродца. Больше Тамерлан не проявил желания близко пообщаться с четвероногими. Он быстро осмотрел других, чуть подольше задержавшись перед коротконогим горбоносым бультерьером. Отвернулся от него и коротко сообщил хозяину, что их собаки не потерпят ни одного поражения. Остальные без привычки не разобрали его невнятных слов. Председатель, вспотев от проявляемой дерзости, протер лоб платком и заявил Якубову, что предпочел бы не отказываться от схваток.
  
  Всего боев намечалось семь за два дня. Три в первый день и четыре во второй. Ставки делались крупные - свадьба не располагает к мелочности. На первые три боя Салим Раджабович велел поста-вить молодых и не очень искушенных собак, - пусть наберутся опыта в соперничестве с несильным противником. Но перед самым началом перерешил - открытие ристалища проведет его лучший пес - Актай. Ведь известно: хорошее начало - половина успеха.
  Бракосочетание - событие радостное само по себе, а тут еще такой аттракцион, публика, состоящая из одних мужчин, находилась в приподнятом настроении, многие были навеселе. Первым вывели упитанного якубовского пса. На него был надет металлический намордник, отчего голова казалась массивнее, чем на самом деле. Высокий стройный кинолог с достоинством нес левую руку, вокруг запястья которой был обмотан широкий туго натянутый брезентовый поводок. С другой стороны в огороженную узорной металлической решеткой площадку вошел невзрачный Тамерлан. В сравнении с дипломированным красавцем он походил на человеческую пародию. Около его правой ноги, придерживаемая накинутым на шею потертым ремнем, шла худая собака. На вид она казалась раза в полтора легче оппонента. Если первую пару встретил приветственный рев, то вторая вызвала насмешки и свист. Все как один собравшиеся, разумеется, считали себя прекрасными экспертами-собаковедами.
  Увидев противника, хозяин поля грозно зарычал и стал рваться вперед, поднимаясь на дыбы. Тело его задрожало от возбуждения. Дюжему кинологу пришлось откинуться назад, всем своим весом сопротивляясь яростному порыву питомца. Гость, прижимаясь к ноге Тамерлана, лишь скалил в ответ зубы. Складывалось впечатление, что он трусит. Хор экспертов дружно заулюлюкал, предвещая легкую победу якубовскому Аполлону собачьего царства. Глубокое почтение к сановному владельцу и восхищение его зубастой собственностью смешались в экзальтированном скандировании.
  - Ак-тай! Ак-тай! Ак-тай! - вопили болельщики.
  Если бы первенство можно было присваивать за внешний вид и бравое поведение, как на выставках, все стало бы ясно незамедлительно. Но вот собак освободили. Грозный Актай ринулся вперед. Миг - и животные сплелись в один восьминогий и двуглавый клубок. Он покатился по утоптанной площадке, сдавленно хрипя и оставляя на земле клоки шерсти, кровавые пятна и следы от когтей. Разобрать, кто одерживает верх, было невозможно. Крикливый энтузиазм зрителей временно стих. Яростный комок распался, чтобы тут же слиться вновь. Так повторялось несколько раз. Собаки вели себя как переменные магниты. То они на мгновение приобретали заряд одной полярности, и тогда их разбрасывало в разные стороны, то опять становились разнозаряженными, и неумолимая сила притяжения спрессовывала их в одно целое. Болельщики, ожидавшие быстрого успеха фаворита, возобновили неистовую поддержку.
  - Давай, Актай!
  - Рви, Актай!
  - Убей его! - орали они.
  Несколько минут драка шла без очевидного перевеса какой-либо стороны. Рычание и бешеный хрип то заглушали людские голоса, то тонули в них. В очередной раз клубок раскатился на две отдельные собаки. Оба пса тяжело дышали, пасти у них были окровавлены, шерсть всклокочена. На плече Актая зиял глубокий разрыв, левая передняя лапа была прокушена над локтевым суставом. У его соперника кровоточил располосованный бок. Собаки, высоко держа головы и скалясь, застыли полубоком друг к другу. Дуэль продолжали лишь налитые кровью глаза, стремящиеся предвосхитить малейшие движения противника. Превосходство Актая в росте и массе стало еще более заметно. Сомнений в том, что эти качества решат исход поединка, ни у кого не было. Торсида взорвалась бурными призывами:
  - Ак-тай! Вперед, Актай!
  - Возьми его!
  - Фас! Фас!
  - Задави его, Актай!
  - Порви ему глотку!
  Председатель колхоза перекусал все губы, проклиная себя за самонадеянность. Надо же быть таким дураком и поверить идиоту. Что понимает в собаках простой мальчишка из кишлака? К тому же, умственно неполноценный! Нет, этот бой станет первым и последним. Хватит позориться, надо уезжать. Несмотря на все еще воинственный вид, свой пес казался жалким и истощенным. Он скрипнул зубами и вполголоса произнес:
  - Не докармливает моих собак, сволочь! Ворует, уф!
  "Ну, получит у меня этот маленький сопляк, - дал зарок председатель. - Запорю. До смерти запорю подлого змееныша!" Подавленный ажиотажной поддержкой соперника, он как-то позабыл, что недавно буквально сочился гордостью в хвастливых разговорах о своей непобедимой своре и ее тренере.
  Изо всех собравшихся здесь людей только проклинаемый баем хромой собачник не испытывал никаких эмоций. Тамерлан молча стоял у решетки и не отрывал широко распахнутых глаз от площадки.
  Передохнув, бойцы сшиблись опять. Возобновившийся хриплый рык был достойным ответом на людские вопли. Одно тело, две головы и восемь лап катались по земле, расходуя энергию со щедростью вулканического извержения. И вдруг картина боя застыла как в стоп-кадре. Худой заезжий пес, широ-ко расставив лапы, сжимал челюсти на шее лежащего под ним Актая.
  - Вставай, вставай, Актай!
  - Поднимись!
  - Ну, Актай! Давай!
  - Вперед, родной!
  Словно в ответ на искреннюю поддержку, Актай мощно рванулся. Ему почти удалось встать, но соперник, не разжимая зубов, ударил его плечом и опять поверг на землю. Несколько раз Актай, то царапая лапами глину, то рассекая ими воздух, пытался освободиться от душащей его хватки. Безуспешно. Попытки становились все слабее. Было видно, что силы его быстро тают.
  Тамерлан почувствовал на плече чью-то руку. Он скосил глаза и увидел глупую счастливую ухмылку на потном лице хозяина.
  Молодым и неискушенным якубовским собакам опыта набраться не удалось, как, впрочем, и другим, более компетентным, представителям его псарни. Им нечего было противопоставить гостям. Привезенные с запада овчарки с лихвой оправдали молву - они дрались с большим знанием дела, жестоко и поражали стойкостью. Лишь на первых минутах сражения могло показаться, что они уступают соперникам, но затем их выносливость брала верх над видимой мощью якубовских псов. Гости казались двужильными. На второй день окончательно выяснилось - слухи ничуть не преувеличены - ни одна из воспитанных образованным кинологом собак, как и предсказал Тамерлан, не устояла. Не помогли и крокодильи челюсти хваленого бультерьера.
  Председатель, а с ним и секретарь периферийного райкома здорово обогатились, поскольку только они двое ставили на тамерлановых питомцев. Впрочем, у любой медали две стороны. Для райкомовского секретаря радость от пополнения кошелька обернулась горькой пилюлей - он лишился теплого местечка, да и саму великую и могучую партию мирового пролетариата едва не покинул с позором. Ибо иметь мнение, не совпадающее с взглядами старших товарищей, особенно из ЦК, есть великий грех оппортунизма!
  Председатель, напротив, получил высокую правительственную награду в виде ордена, ему выделили большую квартиру в центре Ташкента и назначили заместителем министра сельского хозяй-ства. Вот такой оказалась цена Тамерлана и его стаи.
  
  Новые "покровители" не обманули. На фабрику прибыл первый эшелон с хлопком. В точно назначенное время. Григорий Михайлович Плющик поневоле вспомнил старые времена. Когда сырье поступало регулярно, заказы сыпались со всех сторон, и главной задачей было - работать без сбоев. Вы-полнить оборонное задание, а потом отпускать гражданским. Тотальный дефицит в стране порождал бешеный спрос на все. Ни один вид продукции, включая портянки, не залеживался на складах.
  Теперь куда сложнее. Восстановить полуразрушенное производство, набрать людей - это вам не пятилетку в четыре года. А надолго ли? Сколько эта афера будет продолжаться? В том, что со всем этим "подъемом производства" нечисто, директор ни минуты не сомневался. "Что им здесь нужно, этим бандитам? - размышлял он. - Не комбинат же у меня цветных металлов или нефтеперегонный завод. Хорошо что хоть свой маленький куш сорвал". Решительностью своей в критический момент Плющик заслуженно гордился. Даже этот разбойник Мызин тогда удивился. Работу, конечно, налаживать надо, но и глаз не спускать со всего, что тут затевается. "Подведут меня эти гады под монастырь, подведут, как выпить дать", - чувствовал Григорий Михайлович.
  Он вызвал бригадира слесарей-наладчиков Михеева. "Чекиста", как называл его в разговорах наедине директор. Михеев, человек, без преувеличения, с золотыми руками, мог разобраться в любой технике, и нашей, и не нашей. Вторым его призванием было умение вынюхивать. Много лет Чекист верой и правдой служил осведомителем Плющика. Благодаря ему, Григорий Михайлович всегда был в курсе всех интриг, скандалов, адюльтеров и пьянок на фабрике, знал кто чем недоволен, кто больше других ворует, кто берет взятки. Это значительно облегчало управление. Михеев, свою основную работу выполнявший быстро, всегда располагал свободным временем и легко находил подход к любому человеку, будь то спившийся разнорабочий или поднимающийся в карьерную гору ИТР. Он умело демонстрировал свое фрондерство по отношению к директору и имел у работников репутацию надежного человека, на которого всегда можно положиться. Стучал Михеев изобретательно, обычно навещая Плющика на даче в воскресенья по вечерам. Для этого Григорий Михайлович даже сделал ему в свое время через другое предприятие 'Жигуленка'. На работе одного Михеева директор вызывал редко, надо было соблюдать видимость плохо скрываемой взаимной антипатии. Но в сегодняшней суете, царящей на возрождающейся фабрике, никого не интересовало, кто с кем дружит.
  - Слушай, Чекист, ты в седьмом цехе давно был? - сразу перешел к сути дела Плющик.
  Михеев потер рукавом спецовки под носом, почесал затылок:
  - Последнее время не заходил, Григорий Михайлович. Не зовут эти новые, сами, видать, справляются.
  - А ты сходи, выясни там, что к чему... что-то там затевается... нехорошее, проверь.
  
  Якубов перевез свои живые приобретения в новое место. Словно угадав невысказанное желание нового тренера, поселил его вместе с собаками не в игрушечном городке, где жила прежняя свора, а в бесплодной степи, подальше от людских поселений. Местность напоминала природу, окружающую родной кишлак Тамерлана. Быстро возвели целую усадьбу, окруженную плетеным забором. На территории построили два саманных домика и помещение для курятника, что подчеркивало осведомленность во вкусах нового работника. Вольеры на полтора десятка обитателей соорудили не так, как в городской псарне Якубова, а проще - из некрашеных досок и металлической сетки. Для ведения хозяйства Салим Раджабович выделил тихую пожилую женщину. Дважды в неделю грузовик привозил фляги с водой, еду для людей, зерно курам и тушу старого коня, реже быка, для собак. Иногда животных доставляли еще живыми, и тогда голодная стая в считанные минуты разрывала своему пайку горло.
  Хромой оказался не только прекрасным тренером, но и замечательным селекционером. Из помета он отбирал одного, редко двух щенков по известным только ему признакам. И никто, ни прежний хозяин, ни ученый кинолог, ни даже Якубов, не могли переубедить его, и вынуждены были со временем оставить свои попытки. Крысенок не спорил, просто делал, как считал нужным. Выбор Тамерлана практически никогда не падал на самого крупного или самого подвижного щенка, порой он оставлял явных заморышей, чем-то напоминавших его самого в детстве. Но всегда подросшие собаки демонстрировали несгибаемую психику бойцов. Они были поджарыми, худыми и мускулистыми. В большинстве случаев выводимые против них псы физически выглядели явно предпочтительнее. До первого столкновения.
  Тамерлан был не просто вожаком стаи, он был собачьим богом. Великим и всемогущим. Бога любили, как и следует, до самоотвержения. Достаточно ему было издать нечленораздельный звук, похожий на карканье, и его паства мчалась в свои вольеры. Когда кто-то задирался, свара прекращалась от одного только визгливого вскрика. Тамерлан никогда не бил собак и не наказывал каким-либо другим понятным человеку способом, однако власть его была безгранична. При всем при том, говорить о таком понятии как гуманность, характеризуя Крысенка, было безосновательно. Он был чужд ей: не приглянувшихся щенков хромец убивал на глазах сучки, раскраивая им черепа о камень, и бросал тушки в вольеры кобелей. Достигших восьми-девятилетнего возраста собак Тамерлан либо отдавал на растерзание более молодым конкурентам, либо собственноручно перерезал им горло. И никто из свирепых его воспитанников никогда не помышлял укусить тонкую руку, лишающую жизни детеныша или занесшую над его головой смертельный клинок.
  В дикой природе хищники одного вида редко дерутся до смерти. Их взаимная агрессивность про-является в случаях конкуренции за расположение самки, главенство в стае, при территориальных спо-рах, защите детенышей или борьбе за добычу. Побежденному обычно позволяют унести ноги. Если смотреть под определенным, может быть, и предвзятым углом зрения, такое поведение дает основание заподозрить в сообществах животных зарождение примитивных соревнований. То есть, такого сложного социального явления, как спорт. А что - есть дух состязательности и есть приз, а часто и зрители присутствуют. Болеют. Чем не чемпионат? Спорт не война, он не подразумевает уничтожения соперника. И в том, что побежденный остается жить, содержится глубокая мудрость - если сильный вдруг погибнет, ему на смену придет изгнанный ранее слабый, и стая, род, вид не вымрет. Собачьи бои также проходили до победы. Интерес бойца не распространялся дальше стремления доказать свое физическое превосходство, а вместе с ним продемонстрировать, что он достоин лучшего места под солнцем. Загрызать поверженного соперника редкому псу приходило в голову, ну разве что очень азартным, не умеющим вовремя остановиться, или крайне жестоким экземплярам. Человеку же всегда хочется большего. Не являясь исключением, а напротив, будучи самым ортодоксальным проявлением этого правила, Якубов потребовал от своего псаря, чтобы его собаки непременно добивались смертельных исходов. Нервы хозяина становились толще, их уже не щекотали простые драки. Ему хотелось видеть агональные движения, закатывающиеся глаза, слышать предсмертные хрипы. Вот это - кайф!
  Под новые веяния надо было перестраивать весь учебный процесс. И Тамерлан вновь проявил свою незаурядность. Ему понадобилось много дворняг. На следующий день сабаколовка из Ташкента привезла целое стадо визжащих, огрызающихся и подвывающих от страха старожилов городских рынков и подворотен. Всех их разместили в двух клетках. Хромец выволок первую дворнягу, которая ему попалась. За несколько минут, потребовавшихся для перехода к вольеру одного из кобелей, она успела без памяти влюбиться в нового человека. Эта была первая настоящая любовь в ее жизни и одновременно последняя. Так он распределил пять собачек. Четыре дня Тамерлан не заглядывал к своим одаренным таким образом воспитанникам. Эксперимент завершился успехом - к утру пятого дня на деревянных полах от гостей остались только клоки грязной шерсти. Для полного изменения у своих питомцев заложенной эволюцией предусмотрительной заботы о продолжении рода Тамерлану понадобилось два транспорта с уличными шавками. Подрастающая смена в виде щенков разных возрастов с бойким любопытством наблюдала за гостеприимными манерами опытных родственников. Об этом тренер не преминул позаботиться тоже.
  Теперь принадлежащие Якубову собаки смотрели на соперников по-другому. Забава перестала быть спортом, она превратилась в битву не на жизнь, а на смерть. Обычно противники догадывались об этом в самый последний для них момент. Желающих выставлять собак против якубовских выкормышей поубавилось. Остались лишь наиболее азартные, ничего не жалеющие отдать за наслаждение, доставляемое кровавым зрелищем. Своего рода наркоманы. Теперь суммы вокруг собачьих боев крутились астрономические. Запросто можно было продуть дефицитные "Жигули" или престижный автомобиль "Волга", а то и с домом расстаться.
  
  Забава, превращающаяся в серьезное, основательное дело, можно сказать, в индустрию удовольствий, нередко выделяет людей с нестандартным мышлением. Таким оказался один из друзей-соперников Якубова, потерявший на боях целое состояние, отчего он, тем не менее, ничуть не обеднял. Приятель предложил Салиму Раджабовичу необычное пари.
  - Собачек ты своих продать не хочешь, - подкатился он. - Ладно, не продавай. А как насчет волков. Настоящих, а?
  - Что насчет волков? - сразу не понял Якубов.
  - Ну, с волками их стравить. Или побоишься?
  - Нет, они же и так волкодавы.
  - Волкодавы-молкодавы. Это когда трое на одного.
  - А ты найдешь?
  - Конечно.
  Через неделю привезли двух серых хищников в переносных железных клетках. Прутья клеток были плотно обмотаны толстыми веревками, чтобы звери не повредили зубов. Волки были матерыми, с широкими лбами и крупными лапами. Они смотрели на людей желто-коричневыми, полными ненависти глазами, скалились, но прутьев не грызли. Понимали, что бесполезно.
  Встреча закончилась вничью. Первый волк не устоял. Он здорово порвал собаку, но и сам упал с разорванным горлом. Обычно южные волки не достигают размеров своих приполярных собратьев. Однако второй зверь был невероятно крупным, настоящим великаном - килограммов под восемьдесят, на воле он наверняка являлся вожаком. Серый гигант без большого труда искромсал огромными клыками выставленную против него овчарку.
  Он, высунув язык, стоял в огороженном решеткой квадрате над телом пса, тяжело дышал и с мрачным вызовом смотрел на зрителей, словно вызывал на бой их тоже. Кровь из немногочисленных ран подсыхала на шкуре. Специальная пулька, начиненная снотворным, угомонила хищника.
  - Вот! - обрадовался друг-соперник. - И на твоих управа есть. Пусть отдохнет дня три, а потом я его снова выставлю.
  К Якубову подошел Тамерлан и о чем-то настойчиво заговорил, коверкая язык. Салим Раджабович сначала удивился тому, что почти немой псарь отважился на столь длинную тираду, и только потом вник в смысл его труднопонимаемых слов. Он покачал головой, улыбнулся и хлопнул Тамерлана по плечу.
  - Он хочет прилить его кровь моим собакам, - объяснил Якубов.
  - Из этого следует только один вывод: его ум не соответствует внешности, - отозвался изобретательный друг.
  
  Для волка разгородили два вольера, и получилось достаточно большое вместилище. Якубов с приятелями остался понаблюдать за новым жильцом. Зверь очнулся к вечеру. Собаки, чуявшие ненавистный запах, вели себя возбужденно, то и дело заходились в лае, будто оспаривали между собой право на уничтожение мерзкой твари. Бродящий по двору Тамерлан был вынужден периодически успокаивать их, неприятно вскрикивая.
  Очнувшись, серый убийца, вопреки ожиданиям, метаться по клетке не стал. Он лишь изменил положение - лег не на бок, а на живот и устроил голову на передних лапах. Люди подходили, смотрели на него, а он будто не видел их. Складывалось впечатление, что его не волнует ни заточение, ни мельтешение двуногих, ни витающая в воздухе ярость четвероногих. К воде и пище он не притронулся. Может быть, продолжало сказываться действие снотворного. Следующий день волк провел практически без движения. На миску с водой и кусок заветренного мяса он не смотрел и больше всего походил на собственное чучело. Тамерлан несколько раз за день подходил к прутьям, но реакции со стороны хищника не следовало. Третье утро зверь встретил в той же позе. Стало ясно - это лежачая забастовка.
  Видя, что ситуация не меняется, хромец взял из дома ключи и направился к клетке. В руках Тамерлан нес сумку. Небольшая группа любителей острых ощущений наблюдала за его действиями с не меньшим интересом, чем за грызней представителей рода Canis. Отличие было в одном - никто не делал ставок. По всей вероятности, не успели сообразить.
  Впервые после своего пробуждения от снотворного волк поднялся. Ощерился и низко присел для прыжка. Он решил, что этот человек пришел за его жизнью и приготовился биться за нее. Но почему-то все не бросался. А Тамерлан, опустив руки, стоял в двух метрах от хищника и смотрел ему в глаза. Немая сцена продолжалась несколько минут. Кто-то из числа зрителей не выдержал, крикнул:
  - Фас, бури, фас!
  Его одернули. Но ни волк, ни застывший перед ним человек не слышали глупого возгласа. Похоже, они предпочитали физическому выяснению отношений игру в гляделки. В распахнутых виноградинах Тамерлана плавали золотистые искорки. Они мерцали, умирали и снова рождались. Яркий солнечный луч падал на морду зверя. По его блестящим желто-коричневым глазам пробегали мелкие блики, придавая радужкам цвет начищенной меди. Волк неожиданно сел, выпрямив передние лапы. Хромец вытащил из сумки большой кусок свежего мяса и бросил на солому перед животным. Зверь потянул носом воздух, схватил подачку и стал поедать ее. По лицам наблюдателей скользнула мимолетная тень разочарования, смешанная, надо заметить, с изрядной долей восхищения.
  Волк прожил немногим более полугода. Очевидно, его все-таки погубила тоска по утраченной свободе. Но Тамерлану удалось реализовать свою идею. Три сучки понесли от зверя. Щенки первой генерации не оправдали надежд. Как ни странно, метисы при хороших внешних данных были трусоваты. Боялись они в основном человека - сказывался впитавшийся в гены страх перед сильнейшим конкурентом в природе. И все же в дальнейшем волчья кровь сказалась.
  
  Седьмой цех - старое неказистое здание, построенное еще в тридцатые годы, переоборудовали под экспериментальную лабораторию красителей. Да быстро - за неделю вымели все старое, провели ремонт и завезли новое оборудование. Прямо стахановцы. И теперь якобы собираются в седьмом разрабатывать новые краски, подбирать современные цветовые гаммы и придумывать модные дизайнерские решения. Возможно, возможно... но казалось Григорию Михайловичу, что все-таки здесь что-то не так. Может быть, казалось лишь потому, что привык он на всей доверенной ему территории быть хозяином полновластным и безраздельным, а теперь седьмой выпадал из-под его юрисдикции?
  Чекист Михеев в спецовке и с амбарной книгой под мышкой, куда он записывал обычно всякие претензии к механизмам, появился на пороге седьмого. "Здорово постарались", - отметил он. Самый маленький цех на фабрике напоминал миниатюрный химический завод, или нет - фармацевтический - такая была чистота. Михеев потоптался на пороге, затем вытер ноги, чего он никогда не делал, даже входя к директору. В помещении работали незнакомые ему люди в голубых комбинезонах. Судя по всему, доводили оборудование. Никто не обратил на вошедшего внимания. Почти посередине цех разделяла вновь сооруженная сплошная стена с полуоткрытой дверью в центре. Бригадир неспешным хозяйским шагом подошел к двери и заглянул внутрь. Там, в небольшом помещении, людей не было, а справа и слева выстроились столы с компьютерами, по три с каждой стороны. За ними возвышалась еще одна перегородка, на двери которой значилось: "Склад. Посторонним вход строго воспрещен". Пользуясь тем, что никто его не останавливает, Михеев, плотно затворив дверь в компьютерную, попробовал войти на склад. И здесь не заперто. Но темно - окон не было. Чекист, пошарив по стене, нащупал кнопку. Вспыхнули на высоком потолке яркие люминесцентные лампы. Нет, перед ним явно был не склад. Химическая посуда на длинных лабораторных столах, неизвестная аппаратура. Только в дальнем конце стеллаж во всю стену, и там какие-то мешки, коробки, полные бутыли. Михеев сделал несколько шагов в глубину помещения. На столе распечатка с перечислением химических веществ.
  - Метиленхлорид, бензол, амиловый спирт, соляная кислота, уксусная кислота..." - прочел он. Напротив каждого вещества стояли цифры, обозначающие количество. Не трогая листка, Чекист быстро переписал знакомые и не очень названия в свою книгу.
  Холодный, неуютный, почти не отбрасывающий теней свет в "складском помещении" вызвал у многоопытного соглядатая беспокойство. Ему послышался какой-то шорох за спиной. Михеев резко обернулся. Нет, он здесь один. Однако пора сматываться, пусть директор сам разбирается, для чего нужны эти непонятные вещества. Во всех этих химикалиях он, Чекист, ни в зуб ногой. Его задача - добыть и принести информацию. Михеев выключил освещение и осторожно приоткрыл дверь в компьютерную. Там стоял человек в голубом комбинезоне
  - Здорово, - спокойно произнес он.
  - Здравствуйте, - стараясь не споткнуться голосом, ответил Чекист.
  "Да что я так струхнул? На своей фабрике, чай. Ну, что мне здесь будет? Тьфу!" - внутренне одернул он себя.
  - И что ты на складе забыл?
  - Ничего, ага. Обычная проверка оборудования. Плановая.
  Волнуясь, бригадир начинал вставлять словцо "ага" по делу и не по делу.
  - Плановая, говоришь, да? Проверка? Тебя самого проверить не помешает. Эй! - позвал незнакомец.
  В комнату вошел еще один мужчина в комбинезоне. Только сейчас Михеев обратил внимание на то, какие здоровые перед ним были ребята. Толстые загорелые шеи, неохватные плечи.
  - Да чего меня проверять? Вы что это?! Я - бригадир Михеев, ага. Здесь меня на фабрике как облупленного знают. Двадцать три года на одном месте.
  - А чего ты задергался? Сейчас поедем с нами, все расскажешь - и баста.
  - Куда ехать?! Лучше к директору...
  - К директору так к директору.
  Выйдя из цеха, синие комбинезоны повернули к стоящей неподалеку легковушке.
  - Да тут пешком... - возразил бригадир.
  - А зачем, когда под рукой тачка?
  Ворота фабрики были открыты, и машина с затемненными стеклами покинула территорию без остановки.
  
  Шло время. Второе поколение волчьих потомков удалось лучше. Немалую роль, несомненно, сыграло умение Тамерлана увидеть в новорожденном щенке его взрослый характер. Руководствуясь каким-то непонятным чутьем, он в копошащейся массе слепых комочков безошибочно выбирал будущих несгибаемых бойцов. Появилась на свет и третья генерация волкособак. Все меньше в них было крови огромного вожака, но, как ни странно, его внутренняя сила проступала в молодых зубастиках все ярче.
  Удовлетворение от побед, одерживаемых питомцами непостижимого уродца, блекло. Они стали регулярными до закономерности. Хотелось нового. И, глубоко поразмыслив, Салим Якубов подарил Тамерлану истинное счастье. Эта мысль, наверное, зародилась у него давно - возможно, в тот момент, когда хромец входил в клетку с волком. Предвкушение ожидавшейся трагедии тогда было значительно острее, чем перед собачьей дракой. И оно запомнилось.
  Однажды под вечер на обнесенный высоким плетеным забором двор Тамерланова убежища помимо привычного грузовика въехали еще две машины. Из Волги вышел Якубов, а из УАЗика вывели трех оборванных людей.
  - Подготовь к завтрашнему дню трех собак. Посмотрим, на что они годятся. - Не глядя на Тамерлана, бросил Якубов и пошел к своему домику, стоящему отдельно от жилья собак и их тренера.
  Тамерлан понял все вмиг. К горлу подкатил комок, вызвавший похожий на кудахтанье не то смешок, не то стон. Он мог только мечтать о таком подарке, только мечтать. Хромой одними губами произнес: "рахмат", прижал руки к груди и низко поклонился спине благодетеля. Впервые за много лет при взгляде на человека в глазах угрюмого инвалида не проскользнула черная тень ненависти, а брызнули по глянцевой поверхности виноградин во все стороны маленькие золотые искорки. Если бы гордый и недоступный Салим Якубов обернулся и поймал этот светлый гипнотический взгляд, он, воз-можно, проникся бы ответной безграничной любовью к ничтожному псарю.
  Но Тамерлан не нуждался в разделенном чувстве. Он ликовал. Он может стать богом не только для собак, но и для человека. Пусть для трех оборванцев, но это пока. Он станет настоящим человеческим богом! И все благодаря его стае. Его величайшая мечта сбудется: он будет держать в руках нити жизней этих всегда презирающих его существ. И он, он, воплощенный в своих зубастых детях, порвет эти нити!!!
  Если раньше деятельность Тамерлана можно было сравнить с блестящей работой талантливого учителя средней школы, то теперь он по рангу приблизился к заведующему кафедрой престижного вуза. Или даже к первопроходцу. Он шел неисследованными тропами. Учил собак приканчивать своих прямоходящих старших братьев. Не задерживать, не отпугивать, что свойственно их натуре, а - убивать!
  Поначалу его покрытые шрамами бойцы возились слишком долго. Они наносили много лишних укусов, так, по крайней мере, считал взыскательный ментор. Прежде чем вцепиться в горло, собаки изрядно кровавили руки, ноги и другие части тела жертвы. Но Тамерлан, бесспорно, не был обделен эстетическим чувством. Ему хотелось не просто рвать нити жизней зубами своих воспитанников, но делать это быстро и изящно, а значит - эффективно. Маленький калека проявил дьявольскую изобретательность.
  Якубов, поощряя старания хромца, привез в следующий раз пятерку бомжей. Двоих бросили в пустующие вольеры, остальных сунули в небольшой сарай, построенный для хранения всякой всячины, почти не используемый.
  Тамерлан не стал откладывать очередной урок. В тот же день он направился к вольерам.
  Бомж сидел в дальнем углу и чесался. Этот выловленный на свалке человек, дурно пахнущий и облаченный в лохмотья, повидал на своем веку много всякой гадости и отвратительных существ из числа себе подобных. Из созерцания всевозможной грязи в разных ее проявлениях и складывался, в основном, его житейский опыт. Он и сам давно стал грязью. В деревянном помещении, куда его посадили, висел запах псины, сухая трава застилала пол, в углу стояли две алюминиевые миски. Одна была пуста, вторая - наполовину заполнена застоявшейся водой. Бродяга взял ее в руки, как кастрюльку, и напился. Свет проникал из-под крыши - с тыльной стороны не хватало верхней доски. Было уютно, но тревожно.
  Дверь скрипнула, и он увидел тщедушного мужчину, калеку. Лицо, покрытое налетом идиотизма, живо напомнило подзаборнику его многочисленных сотоварищей. Бомж перестал чесаться, привстал и несмело улыбнулся вошедшему. Глаза Тамерлана широко открылись в полутьме. Оборванец вздрогнул. В шакальем мире, где он получал уроки общежития, очень важно суметь распознать намерения человека, еще до того, как тот заговорит или начнет действовать - это может спасти от побоев или даже от чего похуже. В уставившемся на него пристальном взоре бомж прочел лишь одно слово, парализующее остатки воли. Слово было - смерть. Единственное, чего он не мог предположить, это то, насколько ужасной она будет. Тамерлан подошел к вжавшемуся в стену человеку и ударил его по голове обмотанным тряпкой обрезком железной трубы. Вместе с выделенной Якубовым женщиной они выволокли обмякшее тело на волю.
  Бомж очнулся, когда его окатили холодной водой. Небо качалось перед глазами. Он зашевелился и удивленно оглядел неподатливые конечности. Его руки и ноги были обмотаны чем-то плотным и поверх окручены толстой веревкой. Руки почти не гнулись. Долго гадать о причинах странного переодевания несчастному не пришлось. Калека помог ему встать, затем подвел большую светлой масти собаку и, выкрикнув что-то невнятное, спустил ее с поводка. Человек неловко развернулся, успел сделать шаг, и на его плече, сбивая на землю, повисла собака. На страшное рычание он ответил полным ужаса воплем, поднялся на четвереньки и попытался уползти. Овчарка схватила его за руку, но зубы наткнулись на предохранительное одеяние. Тогда собака вцепилась в бок. Оборванец ударил ее утяжеленной рукой, вскочил на ноги и рванулся прочь. Мощный толчок в спину заставил его покатиться кубарем. Нанеся еще несколько укусов не по месту, пес, наконец, вонзил клыки в горло бедняге. И когда это случилось, услышал самый лучший, самый долгожданный звук - косноязычную похвалу любимого тренера.
  Тамерлан выпустил из большой корзины с полдюжины разновозрастных щенков и прибавил к ним трех подростков, что были привязаны неподалеку. Раньше они наблюдали за тем, как их старший собрат расправляется с человеком, а теперь хромец, беря всех по очереди за шею, тыкал носом в разверстую, истекающую кровью плоть. Щенки, злясь и урча, расширяли по мере сил рану под подбородком.
  То ли тренер был действительно талантлив, то ли собаки неглупы, но скоро все Тамерлановы воспитанники брали человека быстро и целенаправленно, без лишней возни, портящей зрелище.
  
  Интеллектуальная копилка профессора истории Анатолия Валентиновича Каретникова включала в себя без малого три сотни научных трудов. Относительное слабое его бытовое преуспеяние в чем-то объяснялось тем, что и при коммунарах он занимался исследованием древнего мира. Нива же столь конъюнктурной науки, как изучение собственного прошлого, приносила отчетливые дивиденды лишь знаменосцам бесчисленных побед развитых социалистов. Но поскольку таковые обнаружились на планете поздновато, а из весьма отдаленных предтеч восхваления достоин был, наверное, один лишь пожизненный зек Томмазо Кампанелла, житель города Солнца, из орбиты интересов Каретникова выпавший, то и приходилось существовать, на роток накинувши платок. Анатолия Валентиновича это нисколько не тяготило, пока не решил он пополнить копилку беллетризованными историческими байками. Вот здесь-то сказалась его тощая сума. Не столь просто, как выяснилось, издаться, даже при интересном материале. Но в итоге вышло ладно - приехал старинный друг Аркадий, и будто манна небесная просыпалась невзначай.
  Теперь настала пора отдаться творчеству. Подстегнутый меркантильным допингом Каретников в тиши своей холостяцкой квартиры придумывал коллизии, где встречались ужасные гирканские псы и отряды легковооруженных пеших воинов, античные пастушьи овчарки гоняли вороватых субъектов цыганистого вида, а молосские доги грызлись с несчастными гладиаторами. В освоении сей инкогнитой терры ему помогала единственно лучина собственной фантазии. Ведомый ею, он брел вдоль пыльных трактов Ассирии и Финикии, забирался в лагеря персов, ублажающих воинственными упражнениями Дария II Гистаспа, нависал тенью над спартанскими царями, забредал на огонек к римским патрициям, провожал к подножию кострищ жертв монаха Торквемады, являвшегося тезкой автора 'Города Солнца'.
  Книга формировалась в виде группы новелл, объединенных темой противоборств. Не питавший иллюзий насчет высокой морали своих разумных собратьев, историк придерживался точки зрения, согласно которой некая обобщенная личность, эволюционируя в веках, раскрывается подобно цветку. Есть в чертежах тычинки, лепестки и пестики - они и будут развиваться вплоть до зрелости. И ничто не отпадет прежде времени, плохо оно или хорошо. Пропорция лепестков дурных и благородных постоянна. Цивилизация лишь усложняет или извращает их проявления. Потому человечество, двигаясь сквозь время, становится гуманнее и добрее, но одновременно являет миру все больше и больше мерзости и жестокости. А это значит, что зрелища, потешающие низменные чувства далеких пращуров, не менее любы должны быть современникам.
  Разговор с Салимом Якубовым только укрепил профессора в этой точке зрения. Якубов рассказывал о боях человека и собаки, как о явлении, виденном им лично. Жаль одного - напился тогда Каретников что-то уж быстро. Вроде, особой склонностью к зелью он не отличался, а тут потерял контроль. Но, ничего, что-нибудь надо придумать. Эх, как хорошо бы все это увидеть в натуре!
  'А не отправиться ли мне за фактическим материалом в Узбекистан, к Аркашиному другу?' - подумал однажды ученый.
  
  В круговерти множества праведных трудов Мызин наконец-то вырвал пару дней и для себя. Последнее время он почти совсем забросил семью, и теперь вывез жену, дочь и мастифа Принца на дачу. Обильный и вкусный шашлык из нежной свинины обычно не склоняет к совершению активных прогулок. Но дочь Катерина была иного мнения - потащила отца на рыбалку.
  Семилетняя Катька являла пеструю смесь из девчонки и мальчишки. Больше месяца приставала к родителям с идеей поудить рыбу, где она только ее почерпнула? Отец, никогда не увлекавшийся такого рода занятиями, купил удочку и прочие принадлежности, проконсультировался у знатоков. И теперь, пренебрегая острым желанием вздремнуть, отправился с дочерью во главе на дальний, больший, пруд - там частенько посиживали рыбаки. Обойдя половину побережья, Катька наконец обнаружила стоящее, с ее точки зрения, место.
  Прогал в густых кустах вел к воде. На вытоптанном пятачке валялись два коротких бревна, несколько пустых бутылок, окурки и смятый пластмассовый стакан. "Куда ты лезешь? Это же помойка!" - пытался вразумить чадо отец. "Нет, здесь сидели рыбаки, значит, клюет здесь!" - детская упрямая логика взяла верх. Юрий минут десять понаблюдал за поплавком, сторожащим небо дульцем микроскопической зенитки, и, строго предупредив дочь, чтобы в воду не лезла, отправился побродить по берегу. Не мог он подолгу сидеть на одном месте без дела. Принц увязался за ним. Но не сделали они и двадцати шагов, как сзади раздался дикий вопль. На короткой дистанции Мызин едва не опередил пса.
  Катька, держа удилище высоко двумя руками, исполняла танец индейцев карибу, посвящая его маленькому переливающемуся серебром ромбику, извивающемуся на конце лески.
  - Ты всю рыбу так перепугаешь! - расхохотался, переводя дух, Юрий.
  - А вот и нет, а вот и нет! Я наловлю много-много рыбок, посажу их в банку и буду кормить стрекозами!
  - Да она сама как стрекоза, твоя добыча. Комара не проглотит.
  - Ну, тогда ты купишь им корм! И большой аквариум, им в банке тесно будет!
  Юрий снял с крючка плотвичку.
  - Ладно, трудись пока, я еще немного поброжу.
  Мощная ива, раздвинув вокруг себя заросли, клонилась к воде, напоминая престарелую модницу, настырно требующую от зеркала возврата былой прелести. Место под деревом было вытоптано, в земле виднелись следы от табуретных ножек. Никаких окурков и бутылок.
  "Вот сюда надо Катьку перетащить", - подумал Юрий. Он свистнул затерявшегося где-то Принца, но пес не появился, а вместо него до слуха донесся повисший на одной ноте визг. Второй раз пришлось Мызину поспешить к дочери. И на этот раз основания были серьезнее.
  Катерина стояла у самой кромки воды, вытянувшись столбиком и опустив руки по швам. Ее в полтора раза увеличившиеся глаза безотрывно смотрели на двух распростертых на земле мужчин, над которыми нависал ощетинившийся и рычащий Принц. Он поворачивал свою массивную голову от одного к другому, и тогда его слюна падала на поверженных. Увидев Юрия, тот, что лежал на спине, попробовал приподняться и тотчас получил удар оскаленной пастью в лицо.
  Мызину не без труда удалось оттащить и успокоить собаку. До смерти перепуганные мужики, пятясь назад, сбивчиво объяснили свое появление вовсе не злыми намерениями, а тем, что пришли раздавить пузырь на излюбленное место.
  - Они тебя не обижали? - спросил Юрий у дочери.
  - Нет. Они подошли и сказали, чтобы я в другом месте погуляла. Я сказала - сами уходите, а тут Принц налетел.
  - Значит, не трогали... а, не врешь?
  - Нет, нет, папа.
  - Понятно. Хорошо, считайте, что вам повезло. Катитесь отсюда. Пса я смогу удерживать ровно две минуты, потом он вырвется, не один раз проверено.
  Топот незадачливых выпивох стих вдали секунд через десять.
  - Ну что, закончилась рыбалка? - взъерошивая растрепанные волосы Катерины, спросил Мызин.
  Дочь прижалась к нему.
  - Да, пойдем, папа. Я так испугалась.
  - Чего? Это они тебя напугали?
  - Нет, Принц. Я думала, он их загрызет.
  - А, ну тогда все в порядке. За Принца не переживай, он на людей зла не держит. Просто тебя защищал.
  Мызин приобнял пса за шею.
  - Молодец, Принцуля, молодец, гениальная ты псина.
  
  Этим инцидентом, собственно, и закончилась попытка Юрия Мызина отдохнуть в семейном кругу. Вскоре после того, как они вернулись домой и Катька, под материны ахи, еще не успела завершить возбужденный рассказ о подвиге героического мастифа, а Принц дожевать заслуженные остатки шашлыка, позвонил Аркадий Николаевич Заседин. Он сообщил, что совершен налет на "Свечу" и пропали важные документы. Там уже находится Портнов, но результатов пока нет, потому необходимо присутствие и его, Мызина. Весь среднеазиатский проект под угрозой. Это было серьезно.
  Крутя баранку, Мызин перебирал в уме варианты кандидатур на роль воров. Кто мог знать о проекте? Никто! Но информация просочилась, иначе как объяснить, почему грабанули именно сейф с документами и именно сейчас? Совпадение? А если нет, то, как могли уйти сведения, через кого? Ответов не было. Знал все исключительно малый круг сверхнадежных людей. А может, действительно, время начала проекта просто совпало со случайным налетом местной шантрапы, и тогда ничего страшного? Но, такие случайности, извините! Нет, в голову ничего толкового не лезло. Он встряхнулся и постарался думать о чем-нибудь другом. Вот, хотя бы о Принце. Молодец, как он за Катьку заступился!
  Однажды к Юрию обратился старый приятель. С незначительной, в общем-то, просьбой. Что-то там насчет долгов. Мызин легко решил проблему. Попутно как-то невзначай похвалил большую мордастую суку, жившую у приятеля. Через полгода тот привез похожего на медвежонка щенка. Вот тебе бабка и Новый год! Зачем им собака? Вшей плодить? Но Катька влюбилась в плюшевого живого звереныша с первого взгляда, к тому же оказалось - собаки вшей не разносят. Только блох. А тех легко вывести, если понадобится. Принц, таково было имя неожиданного подарка, рос не по дням, а по часам и завоевывал чувства взрослых домочадцев исключительно беспредельным добродушием. Когда ему было около года, пес совершил первый свой подвиг. Жена куда-то ушла, оставив Катьку дома с собакой. Вернувшись, застала разодравшую материнскую душу сцену. Дочь с невысохшими слезами на щеках спала в зале на ковре. Светло-бежевый ворс ковра был окрашен кровью. Рядом лежал Принц и зализывал глубокий порез на руке малышки. Невдалеке валялись осколки большой хрустальной вазы. Оказалось, что Катерина зачем-то полезла на секретер, где стояла злополучная ваза и уронила ее. Мало того - свалилась и сама. Крайне неудачно - осколок стекла рассек ей предплечье. Хирург детской поликлиники высоко оценил медицинский уровень клыкастого лекаря.
  - Рана глубокая, - после наложения швов сказал он. - Была задета довольно крупная вена. Ума не приложу, как ему удалось остановить кровотечение. Я бы без инструментов или хотя бы жгута не смог. Так что считайте - вам крупно повезло. Если бы не собачка, жизнь девочки была бы сейчас в очень серьезной опасности. Благодарите его, а не меня.
  Еще до того случая Юрий, вечно испытывающий дефицит времени, заметил, что ему приятно утречком протрястись рядом с подрастающим четвероногим. Это бодрило. А когда случалось возвратиться домой не в настроении, Принц подходил к хозяину, клал лобастую голову Мызину на колени, жмурился и тихонько похрюкивал. Руки сами тянулись почесать густую короткую шерсть, помять складки на шее. И раздражение проходило. Словно в провод заземления утекал накопившийся за день статический заряд нерешенных проблем, неотвязных забот и разнокалиберных неприятностей. И нервы, освобожденные от излишнего напряжения, затихали, мышцы расслаблялись, начинало клонить в дрему. Чем тяжелее был день, тем отчетливее проявлялся эффект своеобразной "психотерапии" или, вернее сказать, - "доготерапии". Такого рода общение между хозяином и псом вскоре приняло форму почти ежевечернего ритуала. Мызин дал мастифу второе имя, неофициальное: стал называть его "Антистатиком". Тот не возражал, но дочка за него обижалась и требовала использования только правильной клички.
  
  Через полтора часа Юрий подъехал к шлагбауму, охраняемому парнями в черной спецодежде. Портнов встретил его мрачно. Он вообще редко улыбался, этот неприятный крепыш с кнопкообразным носом и маленькими глазками на широком как блин лице.
  Насколько Мызин был информирован, Никита сошелся с Засединым еще при развитом социализме, и долго являлся правой рукой патрона. Юрий прибился к команде Аркадия Николаевича значительно позже, но со временем ему удалось практически отодвинуть бывшего гэбэшника на вторые роли. Как ни странно, Портнов отнесся к этому спокойно, во всяком случае, он не проявлял недовольства ни на словах, ни на деле. Напротив, нередко им приходилось работать в тандеме, в котором Мызин чаще играл первую скрипку, и ни разу их дуэт не сфальшивил - все всегда ладилось. Чем не свидетельство полного взаимопонимания и доверия? За эти годы Юрий неплохо изучил партнера. Портнов был неглуп, хитер, бесстрашен и совершенно беспощаден. Любопытное качество отличало его - в опасных ситуациях он стряхивал с себя налет некоторой апатичности, превращаясь в настоящего хищника, но больше всего преображался, когда убивал. Мызин лишь раз оказался свидетелем расправы, осуществляемой напарником, но этого хватило. В те минуты невыразительное лицо деревенского простачка светилось истинной одухотворенностью; с подобным выражением, наверное, делают великие открытия или сочиняют шедевры. Юрий не мог поверить, что у такого человека нет амбиций.
  Тем временем они прошли в ту часть засединского флигеля, где располагалась тайная комнатка. Собственно, это была не комната, а огромный встроенный шкаф, размером полтора метра на два. Архитектор долго ломал голову над тем, как спрятать в изгибах строения указанную площадь, и в итоге это ему вполне удалось. Изнутри помещение было выполнено из металла. При необходимости здесь можно было разместить много разных вещей. А сейчас на вошедших пялились вырезанными автогеном неровными глазницами два сейфа. Один побольше, другой - поменьше. Мызин впервые оказался в этом секретном месте. Постучав зачем-то по стенке одного из сейфов, Портнов кашлянул и принялся докладывать:
  - Охрана была никакой - один сторож. Слишком мы стали самоуверенными. А эти охотничьи шавки, что в загонах, какой от них прок? Может, на их лай сторож как раз и высунулся. Придется, видно, заводить овчарок. Следы заметены довольно профессионально. Конкретно на кого-нибудь грешить оснований, вроде, нет. Вот такая ситуевина.
  - А как же вскрыли, в смысле, в помещение это вошли? Здесь, я слышал, какая-то хитрая система.
  - Правильно слышал. В самой двери никакого замка нет. Он наверху, в полу второго этажа, точнее под ним. Тоже хрен сыщешь. Знать надо. Да и сам механизм требует хороших навыков. Но, как видишь, нашлись такие умники.
  - Так... ну, и что, никаких зацепок?
  - Имеется одна небольшая зацепочка. Имеется...
  - Ну...
  - Ближайший городишко держит человек по фамилии Соболихин. Вчера он был здесь, в ресторане, и показал брелок, принадлежащий убитому накануне сторожу. Брелок нашли у торговой палатки. Его собственной палатки, которую тоже ограбили в эту ночь! Информация проверена: так и было. Неплохо, да?
  - Интересное совпадение...
  - Мне тоже так показалось. Возникает вопрос: это что, инсценировка для отмазки? А брелок притащил специально, видите, мол, ни сном, ни духом, что это вещица вашего сторожа? Делайте вывод - и ваш ресторан и мой ларек вскрыла одна банда! И давайте искать вместе. Ловко? Ну, подумай: кто, сперев у нас такие бумаги, позарится на какие-то поганые "Сникерсы" из коммерческой палатки? Какой идиот? И еще при этом потеряет заметную вещь с убитого, а? Только лох последний так поступит, но здесь-то еще те умельцы поработали! А? Как ты думаешь?
  - Да, черт возьми. Нестыковка. Но с другой стороны - зачем ему-то эти документы? Он что, полный идиот, так попадать?!
  - Вот, у него бы спросить неплохо.
  - Ну, так зачем же дело стало? Ты с ним говорил? - спросил Мызин.
  - О чем?! Он что, вот так сразу расколется, да?
  - Что предлагаешь?
  - Наверняка ему заказали. Ну, не для себя же? Куда какому-то Соболю с нами тягаться? Ясно, это конкуренты. Пронюхали что-то. Там ведь, в этих бумагах, и на Аркашу есть компра, хотя, главное, конечно, на Якубова.
  - Это, насколько я понимаю, те самые материалы, которые ты изъял из архивов твоей бывшей конторы?
  - Ну, да. И еще там кое-что накопилось...
  - Да, местной братве они уж точно ни к чему. Разве что мозги проветрить захотелось - дырок в котелках не хватает...
  - Не знаю, чего им там не хватает. За этой бандой приглядывает один мой знакомый мент, так вот, контактов никаких с чужими у Соболя, вроде, не было. Возможно, бумаги еще здесь. На мой взгляд, надо сделать так. "Свече" скоро год, через две с небольшим недели. Назначим юбилей на один из ближайших дней и пригласим основных из ребят Соболихина. А пока они будут тут кувыркаться, осмотрим все их возможные захоронки. Не найдем ничего - пусть уходят. А в случае, если уточнить надо будет чего-нибудь по ходу дела, они опять же под рукой.
  - Стоит ли из-за этого праздник какой-то дурацкий устраивать? Может, ты с ними в рабочем порядке?
  - А если все-таки не они? Что у нас? Брелок, безделица эдакая. Охранник мог его у той палатки неделю как потерять, так?
  - Ну...
  - Да и палатки у нас грабят не так уж, чтобы редко!
  - Это так. С преступностью в нашей стране еще не совсем покончено...
  - Именно! А мы парней этих знаем, отношения как бы даже поддерживаем. Зачем нам лишний шум?
  - Вот! Шума-то и не надо. Так что давай с ними в рабочем порядке, обойдись без бардака в "Свече". Аркаша сюда на днях собирается. Ты же знаешь, не любит он таких дел.
  - Да знаю. Но по любому лучше собрать пацанов в кучу, чем по всему городу потом их вылавливать. Ты прикинь: если пропадет вдруг Соболь, что, никто об этом не узнает, да? И тогда сразу заказчик концы обрубит - уберет посредников, он же не сам лично выходил на местных, так?
  - Скорее всего.
  - А в ресторане мы их хоть неделю продержим, ну загудели паршивцы, с кем не бывает?
  - Логика в этом есть, конечно. Хорошо, организовывай. Только помни: Аркаша враг беспорядков. По шеям надает.
  - Да что ты заладил: беспорядки да беспорядки! Не будет тут никто беспорядков нарушать. Возьмем ребяток как яйца из гнезда, аккуратно, если понадобится.
  - Ну, действуй, а мне надо домой звякнуть.
  
  Еще в машине при возвращении с дачи Татьяна Мызина почувствовала недомогание. Юрий высадил ее и дочь у подъезда, помог внести в квартиру сумки и помчался в "Свечу". Жена, человек терпеливый, на вопрос о самочувствии только рукой махнула: "Езжай, отлежусь, и все пройдет. Ты же знаешь наши дела бабьи". Судя по последнему телефонному разговору, боли не уменьшились, а даже возросли. Мызин вызвал "Скорую" и отправился домой, пообещав Портнову через пару часов быть. В дороге он перезвонил еще раз. Медицинская бригада из спецполиклиники уже колдовала над женой.
  - Необходима срочная госпитализация, есть подозрение на внематочную, - такими словами огорошила трубка Юрия незнакомым голосом. Это был врач.
  Потом сдавленный полушепот жены:
  - Я попрошу соседку, она пока присмотрит за Катькой, а ты, как освободишься, отвези ее к маме.
  В решении домашних проблем Юрий привык полагаться на жену. Всегда поступал, следуя ее советам. А чьим еще? Она сидела дома, цацкалась с дочерью, воспитывала ее, возила на музыку, приглашала к ней учителей. Да и все прочие хозяйственные заботы несла на своих плечах, не привлекая никакой прислуги, хотя вполне могла - в средствах муж не ограничивал. Куда можно срочно пристроить Катерину? Татьяне лучше знать. И правда - ближе всего теща. Пришлось к ней.
  У многих людей живут в головах разнообразные тараканы. Но самыми погаными насекомыми, отличающимися уж совсем особыми вывертами, как правило, населены тещи. Мызинская давно и прочно бзикнулась на кошках. Развела их аж семь штук. Собак же на дух не переносила. Она могла служить наглядной иллюстрацией к пословице: "С кем поведешься, от того и наберешься". У нее развился чисто кошачий брезгливый снобизм, помноженный на иррациональный страх перед волчьими потомками. Как же быть с Принцем? А может, возьмет в виде исключения? Видя каменное упорство бабки, Катька устроила сцену: "Хочу Принца с собой, не увози его, папа!" И в слезы. Старая чуть в обморок не хлопнулась, представив этакую смердящую псиной громадину в окружении ее разленившихся кошечек с розовыми бантиками.
  - Да это все равно, что тигра в крольчатник пустить! Да он же их одним глотком заглотит и не поперхнется! - запричитала она. - Нет, вези его с собой! Он и машине перекантуется!
  Не помог и внушительный мешок с собачьим кормом, по дороге купленный Мызиным. Не убедил. Ясно, что такие безобразные собаки перед завтраком, обедом и ужином только и мечтают об одном: разнообразить меню зазевавшимся котиком. А сама теща как сможет остаться в квартире с псом? Они все кусаются и гадят напропалую, а еще брешут по поводу и без него. Собака в доме - прямая дорога к инфаркту, параличу, бессоннице, лихорадке, холере, псориазу и сотне других болячек (тещина медицинская осведомленность всегда повергала Юрия в ужас), не в пример киске, от которой только польза здоровью. Хотя бабка внучку любила до безумия, потакала ей во всем, но тут стала насмерть. Пришлось Мызину выматериться про себя, и взять мастифа в "Свечу".
  
  Годы летели незаметно, и Тамерлан не почувствовал, как стал жить совсем в другой стране. Впрочем, сразу этого не поняли до конца и куда более здравые умом граждане. Словно мелкие щепки за выходящими в бушующее море каравеллами и фрегатами, они потянулись в новую жизнь вслед за большими политиками. Паруса кораблей раздували ветры амбиций, бури упоительной самостийности гремели над головами маршами научно выверенной надежды. Такелаж, состоящий из попутчиков, советников и прочих романтиков светлой будущности, белых и пушистых на вид, но циничных и корыстолюбивых, по сути, успокаивающе потрескивал и бодро скрипел, обещая небывалые рассветы впереди. Щепки барахтались в кильватерных волнах и наивно радовались долетающим с флагмана красивым словечкам: "перестройка, гласность, демократия, свобода печати, выборы, приватизация" и другой мишуре, как будто вся эта терминологическая канитель предназначалась исключительно для их пользы. Огромная империя развалилась как трухлявый пень. В одночасье. Не потребовался даже удар какого-нибудь завалящего ржавого топора. В этой кажущейся мягкости перехода из одной формации в другую с трудом угадывались близкие потоки крови и слез, слабо брезжило скоротечное рождение баснословных воровских состояний и повсеместное распространение плесени вопиющей нищеты.
  Вместе с током истории менялся и Салим Якубов. Он не утонул в новом политическом океане, потому что был непотопляем. Выбросив корочку большевистского партбилета, как белка пустую шишку, Якубов влился в состав нового, теперь уже по-настоящему народного правительства. Ему нравился текущий момент. Он предоставлял больше возможностей. Соответственно, требовал и больших затрат личного времени. У многочисленных родственников Якубова прорезались коммерческие жилки. Тугими петлями обвивались жилки вокруг принадлежащих раньше государству предприятий. И в каждой петельке, каждом узелке оставляла след лапа члена народного правительства. Другие его лапы выпускали острые когти и обороняли нажитое, а третьи - тянулись дальше и выцарапывали чужие куски. Из-за всех этих каждодневных хлопот Якубов все реже посещал обнесенный плетеным забором пятачок в степи, где хромой Тамерлан воспитывал псов-убийц.
  А к тому времени, когда созрел и оформился новый альянс с Засединым - "проект века" - интерес Салима Раджабовича к загрызанию людей собаками вовсе поуменьшился. Что поделаешь - все приедается. Даже спорт.
  Существенную роль в изменении вкусов сыграл один неприятный случай. Племянник Якубова Джафар Алтыбеков, тот самый, на чьей свадьбе впервые пересеклись пути хромого псаря и его нового хозяина, полюбил остроту кровавых представлений едва ли не больше дядюшки. Он часто приезжал без своего высокого родственника навестить собак. Полюбоваться ими. Почувствовать свою причастность. Особо Джафар выделял кобеля, белого, как снежные шапки, венчающие стерильные вершины гор. Его звали Дарган. Это был уже четвертый пес Тамерлана с таким именем. Обычно все белые самцы носили у него одинаковую кличку и были любимцами. Дарган казался наиболее смышленым и уравновешенным из всех собак, живущих сейчас на степной заимке. Несмотря на свою зверскую профессию, он неплохо разбирался в людях. Понимал, кто жертва, а кого трогать нельзя. С ним можно было где угодно спокойно гулять, ведя его на поводке. Хоть по городу.
  Джафар привез Тамерлану две пестрые китайские рубашки. Пристрастие к ярким вещам стало второй после сырых яиц слабостью хромого. В обмен на подарок Джафар выпросил белого пса на день. Ему давно мечталось пройти по центру Ташкента с собакой-убийцей. Он представлял себе опасливое удивление и зависть дружков. Внутри тридцатидвухлетнего взрослого мужчины сидел пацан, наивно полагающий, что его собственный вес зависит от крутизны выносимых им на улицу игрушек.
  
  Поджарый мощный Дарган, украшенный боевыми шрамами, в красивом ошейнике, заранее куп-ленным специально для этого случая, вызывал закономерное восхищение. К его чести надо сказать, что асфальтированные дороги, высокие дома, множество автомобилей, круговерть людей, а также сонмище запахов от всего этого не выбили из колеи степного пришельца. Он шествовал по улицам невозмутимо, и никаких симптомов раздражения или страха не проявлял.
  Откровения Джафара, от которых удержаться он был не силах, воспринимались больше как хвастливое вранье или сильное преувеличение. Приятели цокали языками, переглядывались и подначивали рассказчика, но держались от пса на почтительном расстоянии, несмотря на явное равнодушие к ним Даргана.
  Короткий отпуск пса завершился бы спокойно, не попадись на пути зеленый островок парка. В нем частенько прогуливали собак. Группа мужчин с белой пастушеской овчаркой во главе вступила под сень почтенных деревьев. Навстречу им шел человек лет пятидесяти с огромным мраморным до-гом. Чудище передвигалось расхлябанной царственной походкой. Увидев Голиафа собачьего племени, дружки оживились, обоснованно полагая, что настал момент истины. И фонтан Джафарова бахвальства, наконец, иссякнет. На вопрос: а потянет ли Дарган против этого, Алтыбеков сплюнул и заявил:
  - Вот как я растираю плевок, так Дарган разорвет эту собаку. Только в три раза быстрее.
  Сказано это было громко, поскольку аудитория Даргановых почитателей составляла человек семь.
  Заметив незнакомого кобеля, дог, считающий себя неограниченным властителем парка и окрестностей, басовито, на грани инфразвука, залаял, а его хозяин презрительно усмехнулся словам несведущего и самоуверенного прохожего.
  - Держите вашу овчарку подальше. Учтите, Бекташ вам не какая-нибудь дворняга.
  - Это вы побыстрее уходите, уважаемый, - ответил Джафар, - а то плохо будет.
  Дарган ощерился и рыкнул в ответ на угрожающий лай. Он не привык вызывать соперника на бой или подавлять его предварительным сотрясением воздуха. В его мире огороженных площадок никто не тратил времени на ненужные перепалки, там занимались конкретными делами, и нескольких коротких хриплых звуков вполне хватало для выражения своего мнения. Так их воспитал Тамерлан. Командой к атаке в его лексиконе служило не слово, а освобождение от ошейника.
  Хозяин дога уже стоял под углом сорок пять градусов к земле и продолжал клониться назад. Если бы нашелся подходящий смычок, на вытянувшемся струной поводке можно было бы сыграть небольшую сюиту. Мужчина покраснел от натуги. А его пес, между тем, еще не впал в настоящую ярость, полагая, что достаточно будет начальственного окрика.
  - Фу, Бекташ! Фу! - безуспешно пытался урезонить дога мужчина. - Парень, еще немного, и я его не удержу.
  - Можете отпустить, он все равно сбежит, - засмеялся Джафар и глумливо добавил, передразнивая, - ав, ав, ав!
  Своим поведением он будто специально растравлял дога.
  - Ну, хорошо! Хорошо! Отведи своего пастуха на газон. Только потом не плачь. Договорились?
  - По рукам! - легкомысленно парировал Алтыбеков.
  Он прошел на изрядно вытоптанную собачниками поляну, остановившись метрах в десяти от дорожки. Владелец дога перехватился по поводку, добрался до шеи и освободил своего грозного любимца. Одновременно Джафар снял ошейник с Даргана и отбежал в сторону. Свита Джафара стремительно рассыпалась в безопасном, как им казалось, радиусе. Дог, подобно управляемой ракете "Томагавк", помчался на Даргана. Он всегда сбивал противника с ног грудью. Вес многокилограммовой туши, помноженный на скорость в шестьдесят километров в час, был способен вывести из равновесия буйвола. Белый пес мимолетно соприкоснулся с ним, но в последний миг отскочил, и мраморный снаряд пронесся мимо. Нападение повторилось. Дарган увернулся снова. Промахнувшийся вторично дог на секунду остановился, и стало видно, что на обоих его плечах зияют рваные глубокие раны. Бекташ, очевидно, не чувствовал боли, а атаковать по-другому не умел. Он в неистовстве ринулся на овчарку в третий раз. Первые две стычки были для алабая разведкой. В последней собаки тесно сплелись и, кувыркаясь, покатились по газону. Совместное хаотичное движение было коротким. Дарган пружинисто вскочил, а великолепный дог забился на земле. Из его горла била пульсирующая струя крови. Владелец Бекташа растерянно замер на несколько секунд, а потом бросился на Джафара с кулаками.
  Алтыбеков всегда получал от финала кровавого зрелища удовлетворение, сравнимое по яркости с оргазмом. Он ничего не видел перед собой. Удар по лицу застал его врасплох. Он приземлился на ягодицы и получил ногой в грудь. Лишь после этого, отмахнувшись еще от одного удара, откатился и встал позади Даргана, невольно толкнув пса навстречу временно лишившемуся разума хозяину дога. Для алабая этот жест был равносилен приказу. Белая собака взвилась в воздух.
  Финал трагедии уложился в секунды - прокусить горло, порвать артерию на тонкой безволосой шее - что может быть легче?
  Перед совершенно растерявшимися зрителями предстала страшная картина: невдалеке друг от друга на траве распластались человек и пес, еще недавно переполненные самодовольством и жизненными силами. Оба умирали.
  Реакцией на шокирующие событие, заставившее подняться дыбом волосы, стал топот многих подошв. Это уносили ноги почитатели.
  Джафар, не сразу разобравшийся в случившемся, оттолкнул Даргана от лежащего человека и пнул того ногой. Но вспышка ярости немедленно угасла, как только он заметил кровь, толчками растекающуюся из глубокой пузырящейся раны под подбородком. Джафар, закусив губу, огляделся, быстро накинул на алабая ошейник и бегом устремился вслед за приятелями. Никому из них не пришло в голову попытаться оказать пострадавшему хоть какую-нибудь помощь или вызвать машину "скорой". Несколько собачников, издалека наблюдавших схватку, подбежали к месту происшествия, когда уже было совсем поздно.
  После этой нелепой трагедии, доставившей Якубову массу неприятностей, Салим Раджабович почти совсем охладел к любимому развлечению. Тамерлан и собаки по-прежнему оставались на довольствии, изредка им подкидывали и пару-другую бомжей. Но сам Якубов появлялся совсем не часто. Он перестраивался. Как политика нового типа его даже несколько тяготило былое пристрастие к кровавым забавам. А виной всему было иностранное слово - имидж. Необходимо блюсти имидж!
  Хотя он, конечно, знал: если и пронюхает об этом какой-нибудь журналистишка или вшивый оппозиционер и разболтает, ему, Якубову, все равно ничего не будет. А вот нахалу, скорее всего, придется отведать чьих-то зубов. В переносном, а может быть и в прямом смысле. И все же... и все же настало время избавиться от своры, и, по возможности, с выгодой.
  
  Бригадир слесарей-наладчиков Михеев переживал самые невыносимые часы в своей биографии. Он, скрючившись, лежал на дне огромного сундука. К затхлому пыльно-нафталиновому запаху, смешавшемуся с едкими испарениями собственной мочи, бригадир уже привык. И руки, отбитые о дубовые стенки, перестали ныть. Он помнил, как его вывезли с фабрики, доставили в старый дом на окраине, привели в чулан и засунули в сундук. Почти без слов. С ним обращались, словно с неодушевленным предметом.
  Михеев давно потерял счет времени. Сколько он здесь лежит - день, сутки, двое суток, неделю? Что от него хотят? Зачем так поступают? Конечно, он догадывался. Все - седьмой цех. Он влез во что-то запретное. А кто виноват? Плющик! Он виноват во всем! Это директор дал "задание". Но почему все так? Почему??? Надежда выбраться отсюда умирала. Вместе с ней мешался и таял разум. Думать было страшно. У него, Михеева, осталось только дыхание. Только дышать, и тем цепляться за жизнь - больше он уже ничего не мог.
  Зазвенели ключи, скрипнула тяжелая крышка, застонали петли. В сундук проник свет. Он был слаб, но Михеев сощурился.
  - Фу! Фу! Фу! Ну и вонь тут, блин! Слышь, клиент спекся, кажись, - прозвучал голос откуда-то сверху, и человек зашелся в приступе кашля.
  - Что, совсем отдуплился? - спросил другой голос.
  - А, не, погоди... нет, шевелится. И, кажись, к базару готов. А ну-ка, вставай, корешок.
  Сознание бригадира совершило гигантский скачок. От безумия, порожденного отчаянием, оно перемахнуло в эйфорическое состояние юноши, влюбленного в небо, цветы, невесту, стул, на котором она сидит, и вообще во все, что движется и не движется. Михеев сел на край сундука. Встать сразу не мог - суставы ног застыли и не разгибались, будто в них заржавели подшипники.
  - Не могу пошевелиться, - жалко проблеял он пересохшим ртом.
  - Че на складе искал, крысятина? Че тебя туда занесло?
  - Пить хочу... пить...
  - Ты не врубился, че я спросил?
  - Глоток, глоточек... воды... пожалуйста... ну...
  - Расколешься, в кабак отведу, понял? Жрачки тебе будет полный стол и пойла море. Колись, да-вай.
  - Меня Плющик, ага, послал. Плющик, Плющик, - прошепелявил он пересохшим ртом.
  - Директор?
  - Да, да. Плющик, Плющик. Он виноват!
  - В чем?
  - Он послал, Плющик!
  - Вот залудил: послал да послал! Зачем послал-то?
  - Узнать, что там делают. Пить, умоляю! Пить!
  - Ладно, принеси бутылку из машины, там минералка у меня.
  - А ему, директору твоему, на фига? - продолжился допрос, после того, как Чекист опорожнил бутылку.
  - Он не говорил. Но я могу узнать у него. Я спрошу. Все что хотите, ага, узнаю! Воды еще дайте...
  - Зачем ты в тетрадку названия химии разной рисовал?
  - Где?
  - В Караганде!
  - А, там, в цехе тогда, да, а?
  - Да, твою мать!
  - Так Плющик, ага, просил. Он виноват. Он во всем виноват! Ты, говорит, все там запиши. Все, что увидишь. Запиши, ага. Все, все, ага, - списывал на директора Михеев собственную инициативу.
  - А ты, значит, мол, не в теме?
  - В какой теме?
  - Ну, не просекаешь, для чего тебя заслали? Да?
  - Что?
  - Ты под придурка тут не коси! Директору твоему на хрена вся эта байда? Что, опять не въехал?
  - Въехал, въехал я! Клянусь здоровьем: не знаю! Не знаю, зачем ему!
  - Ну что, отпустим его? Пусть валит? - поинтересовался один из допрашивающих у другого.
  - А че? Клевый же мужик. Сечешь, он же, в натуре, не при делах. Все директор этот, гаденыш!
  - Ага, ага, он виноват, директор, Плющик Григорий Михайлович! Он во всем виноват!
  - Ну, давай, давай тяни лапу, помогу тебе встать.
  На глаза Михеева навернулись слезы умиления.
  - Ой, спасибо вам, ага, ой спаси...
  Тонкая как игла спица выскользнула из протянутой для помощи ладони и погрузилась в плоть Чекиста между четвертым и пятым ребром слева от грудины. Его губы еще беззвучно шептали слова благодарности, по морщинистой щеке продолжала катиться слеза радости, а безвольное тело, будто по привычке, валилось обратно в сундук.
  
  Ковры ручной работы были прекрасны. Целая кипа ковров. Аркадий Николаевич Заседин не без удовольствия рассматривал ответные дары своего восточного друга Салима, поочередно раскатываемые перед ним двумя узбеками в полосатых халатах и тюбетейках. По залу растекался запах тщательно промытой шерсти. Но высказывал одобрение хозяин, по мнению Джафара Алтыбекова, племянника Салима Якубова, очень сдержанно. Словно его что-то беспокоило, не давало полностью переключиться на любование преподнесенными сокровищами. "Да, видно, сильно занятый он человек", - тактично подумал Джафар. Вот жена, стройная молодая женщина в красивом голубом платье, та сияла, не пытаясь скрыть свой восторг. И ковры, а особенно бриллиантовый гарнитур из диадемы, колье, серег и двух перстней повергли ее в натуральный экстаз.
  Джафар оценивающе подумал: "А как должна быть прелестна эта красивая блондинка в постели!" И отвел предательски заблестевшие глаза. Он прекрасно знал свое место, в рамках которого не могло быть даже мечтаний о женщинах, принадлежащих старшим по рангу.
  - А это Тамерлан, - подтолкнул Джафар вперед невзрачное скривившееся на бок существо, до того никем не замеченное.
  - У-у, - невнятно отреагировал Заседин, не понимая связи между шикарными коврами, драгоценностями и этим странным заморышем.
  Шестнадцать лет жизни у Якубова не изменили Крысенка. Худой, маленький, одна нога короче другой, узкое личико со скошенным лбом. Полуприкрытые выпуклыми веками, словно от смущения, глаза. Правая рука нелепо прижата к животу. На нем была пестрая в светлый горошек на синем фоне рубаха и брюки-хакки, заправленные в яловые сапоги. Он казался мальчишкой-инвалидом. Жертвой какой-то трагедии. Таким должны хорошо подавать милостыню. Даже несмотря на опрятный вид.
  - Стая Тамерлана, уважаемый Аркадий Николаевич, - напомнил Джафар.
  - Стая? - удивился хозяин.
  - Пойдемте, уважаемый. Там, во дворе.
  С фасадной стороны усадьба Заседина была обнесена высоким, выше трех с половиной метров кирпичным забором, имитирующим крепостную стену. Поверху ее украшали три нити колючей проволоки. На площадке между стильным забором и еще более шикарным домом стояли прибывшие сегодня от Якубова фордовский микроавтобус, доставивший ковры, и ЗИЛ с плотно завешенным тентом. Содержимым грузовика Аркадий Николаевич прежде времени интересоваться не стал, полагая, что и так все разъяснится. На всякий случай около него был оставлен дежурить охранник.
   Джафар обошел машину и, остановившись метрах в пятнадцати, придержал под локоток шагнувшего было вперед хозяина. Затем дал команду поднять задний полог тента. Шофер отстегнул крепления и потянул за веревки. Показались две прикрепленные к бортам металлические клетки, между ними оставался неширокий проход. Из-за каждой решетчатой стенки на людей глянуло по крупной собачьей морде. На одной из них сию же секунду изобразился оскал, и раздалось негромкое, но грозное рычание, вторая осталась равнодушной.
  - Собаки? Это для охраны что ли? - не понял Заседин. - Так у меня бойцы на то есть...
  - Дядя хотел сделать вам сюрприз, уважаемый.
  - Да? Какой еще сюрприз?
  - Давайте отъедем куда-нибудь в лес, где никого не бывает, и я покажу их вам в деле.
  - Прямо сейчас?
  - Да. Только жену не берите с собой.
  - Ну что ж, ну что ж, - пробормотал заинтригованный Аркадий Николаевич и глянул на часы. - Минут сорок у меня есть. А как вы их доставили?
  - На самолете, прямо в этой машине. Дядя предоставил транспортный самолет.
  
  Оказалось, ЗИЛ привез не двух собак. Это стало ясно чуть позже, когда из кузова раздалась целая какофония, состоящая из хрипящего лая и воя. В этих воплях звучала столь неудержимая жажда убийства, такое нестерпимое желание разрушений, что кровь стыла в жилах. Они были ужасны. Но выступлению этого хора предшествовало событие еще более жуткое.
  Лесная дорога привела небольшой кортеж на поляну. Там Джафар, попросив никого не покидать автомобили, а только приоткрыть окна, вытолкнул из салона худого узбека неопределенных лет. Потом что-то крикнул покинувшему грузовик Тамерлану и захлопнул за собой дверцу. Узбек бессмысленно оглянулся по сторонам, ухватился за дверную ручку и, напрягаясь всем телом и что-то бормоча, стал тянуть ее на себя. Однако слишком долго предаваться этому занятию ему помешал пес, выпущенный из кузова. Заметив собаку, человек взвизгнул, метнулся к другой машине, забрался на капот, а оттуда на крышу. Джафар высунул из окна руку с пистолетом, направил оружие на несчастного и разразился злобной тирадой. Вняв угрозе, узбек скатился на землю и, пригибаясь, побежал к лесу. Видно, рассчитывал, что пес не заметит его. Но не тут-то было. Это только в кино собака, преследуя человека, пробегает за ним полгорода. В реальности алабаю понадобилось несколько прыжков. Пес сбил жертву с ног и, не принимая во внимание отчаянное сопротивление своей добычи, в течение каких-то секунд добрался до горла, замер над ним, а потом рванул голову назад и вбок. Все было кончено
  Вот после этой короткой и неравной борьбы, поляну и огласили дикие вопли. Заморыш взвизгнул, и лай мгновенно оборвался. Затем он произвел горлом нечто, напоминающее карканье простуженной вороны. Пес, тот самый, что рычал на людей из кузова, оторвался от лежащего на траве человека и, наклонив голову, послушно запрыгнул в клетку. Тамерлан защелкнул две большие щеколды.
  Только после этого Джафар открыл дверь машины, и они с Аркадием Николаевичем вышли на поляну. Лицо последнего стало еще более озабоченным и даже рассерженным.
  - Ну, вы, бляха, ребята, мастаки! Развлекли, ничего не скажешь! Ты что охренел, Джафар?
  - А что?
  - Ну, на хера мне эти звери? Чем вы там с Салимом думали?
  - Думали, вам интересно будет, уважаемый!
  - Ёпрст, интересно мне будет! Это же вам не Азия, это Россия все-таки! Что теперь с трупом будем делать? - раздраженно произнес он.
  - Да ничего не надо, уважаемый, - белозубо улыбнулся Джафар. - Мы его сейчас заберем, а там о нем собаки позаботятся - ничего не останется, ни одной кости, проверено.
  - Людоеды они, блин, что ли?
  - Ну, почему, не только. Они и быка едят, и конину, и кашу им варят из риса...
  - А пропажа человека? Как с этим быть? Куда его списывать?
  - Это не человек. Это раб был. Без документов, без родственников. Никому он не нужен. Искать не станут.
  - Та-ак.
  - Со мной еще такие есть, уважаемый.
  - Ах, еще есть!? Корм, да?
  - Нет, просто рабы.
  - А когда кончатся, чем прикажешь кормить?
  - Ну, кашу они едят, конину, я же сказал...
  - Конину им подавай, дьявол! И что мне прикажешь со всем этим хозяйством делать?
  Джафар понял, что столь ценный в его глазах дар вызывает у Заседина скорее недовольство, чем восхищение, но не смутился:
  - Укажите место, я поставлю вольеры. Все предусмотрено, уважаемый, - и с ноткой почтительной робости в голосе осведомился. - А вы знаете, сколько такие животные стоят?
  - Какая разница? Да-а, положеньице! Мне-то они на хрена? А?
  - Что, обратно, что ли их отправлять? Подарок, все же... хороший...
  - Хороший? Ах, вашу мать, хорош подарок, ничего не скажешь. И так проблем по горло, а тут еще... А, ладно... погоди... вот!
  Заседин обернулся к выстроившимся позади него людям и приказал:
  - Перевезите все это в "Свечу", ну, расширьте там собачник. Там, в "Свече", им самое место. Я сам туда на днях загляну...
  
  Личное обращение вызывает больше доверия. Портнов сам позвонил Соболихину.
  "Юбилей "Свечи"? Какого черта? - подумал Соболь. - Тут своих вопросов хватает. Или что-то они разнюхали? Поделиться хотят?" Отказываться не стал - кто их знает, что им в голову стукнет, вдруг и его заподозрят, если не поехать? Пока оснований на то нет, но в чужую голову залезть, это не в лавку за водкой сходить - вспомнилось чья-то сентенция.
  Вообще-то еще неделей раньше такое приглашение за честь бы почел, тем более не одного зовут, а с парнями. Уважают, знать, москвичи. А возможно, это и к лучшему. Собираются объединить усилия? В том, что те ведут самостоятельное расследование, он не сомневался, но их, местных, не привлекают. Понятно - уровень все-таки разный. Да, видно, и у самих затор. Кого же с собой взять? Опасности там никакой не предвидится. И все же - телохрана, Резкова, иначе не солидно. Гридина, разумеется. А еще кого?
  
  Было полуденное время. За занавеской о стекло билась лбом муха и зло жужжала от обиды на неожиданно затвердевший воздух, где-то дальше тонко и растерянно блеяла коза, очевидно, молодая и неопытная. Да, хорошо жить на окраине: чем дальше от центра, тем ближе к природе.
   После женитьбы Константин Гридин, если представлялась возможность, старался обедать дома. Ленька, пока и не думающий куда-то пристраиваться, периодически столовался у брата. Они сидели на огромной кухне и допивали чай. Наташка, которой пока еще не надоело хозяйствовать, хотя муж предлагал обзавестись прислугой, убрала посуду, улыбнулась братьям и вышла, сообщив, что ей надо навестить подругу, посмотреть какой-то новый наряд. Мужчины остались вдвоем.
  Внешне братья были сходны только в том, что досталось им от отца - носами с небольшими горбинками, материнские же черты рассредоточились по лицам, создавая разницу, а не подобие. Широко открытые материнские глаза смотрели на мир с Ленькиной физии, а Костя был награжден полноватыми губами и ямочками на щеках. Старший был ниже, но плотнее, в разговоре с ним, если они стояли, Ленька всегда умолял свой рост, и оттого искренне считал, что они с братом одинаковые.
  Константин никогда всерьез не допускал Леньку до своих дел; как мать всегда мечтала о 'чистой' работе для своих чад, так и он желал брату легального поприща. Но склонная к романтике натура младшего не желала мириться с таким положением вещей. Вот и сейчас он старался перевести разговор в интересующую его колею.
  - Мы, по-моему, эту тему закрыли, - нелюбезно ответил Костик, закуривая. - Сколько можно трепаться об одном? Учись, получай образование. А там я тебя куда-нибудь пристрою, будешь свои бабки законно строгать. Зачем тебе во все это лезть? Чертик в жопе играет? Спать не дает? Ты знаешь, сколько братвы положили? Сходи на кладбище, полюбуйся. Тоже туда хочется?
  - Сейчас времена уже не те. Соболю вон скоро полтинник, и ничего с ним не стало. А ты чего, боишься, что ли? - подначил Ленька Константина.
  - Ах ты, паршивец! Чего мне бояться? Мне уже дороги взад нет. Узелок завязан, и крантец. А за тебя, да, боюсь. Ты посмотри: все самые крутые, что выжили, в бизнесмены записались или в думы там всякие пошли, в администрации разные, политику крутят. Они своих родственничков на разборки не шлют. Есть для этого негры. Да тот же Соболь, он кто? Нормальный бизнесмен, а не гопник-стопник какой-то. А ты куда лезешь?
  - Попробовать хочется.
  - Пацан! Вот я сейчас перед тобой сижу в своем доме, а завтра, может, жена моя вдовой сделается.
  - Да ты чего, Костик, в самом деле? Завтра! Да ты сто лет проживешь!
  Константин вздохнул, зло вонзил окурок в пепельницу, глянул на брата в упор и сказал, как-то вопреки своему жесту, вяло, без эмоций:
  - Предчувствие у меня какое-то в последнее время дурное. Не знаю. Обещай: если со мной что случится, ты по моей дороге не пойдешь!
  - Да ладно тебе. Тоже мне Нострадамус выискался.
  - Не ладно! Понял? Не ладно! Матерью поклянись! Сейчас же!
  Строгий вид брата заставил Леньку стушеваться и оставить ернический тон.
  - Хорошо, Костя, обещаю, - пожал он плечами.
  - Поклянись!
  - Ну, хорошо, клянусь мамой... что... что по твоей дороге не пойду.
  - Вот так.
  - А откуда у тебя предчувствие? В самом деле, что-то есть?
  - Если б прикуп знать... Слушай, у меня тут тайник оборудован, в доме. В нем деньги и оружие. Жена не в курсе. Пойдем, покажу. И смотри - об этом знаем только ты и я!
  - Да, понял я, Костик, не продам.
  Когда они вернулись на кухню, зазвонил телефон.
  - Соболя пригласили в "Свечу". Юбилей у них, год с открытия. С собой зовет, - сообщил Константин, положив трубку.
  - А мне с вами можно?
  - Что, очень хочется?
  - Интересно же...
  - Пацан... Ну, собирайся, думаю, не помешаешь. К шести нас ждут.
  
  В числе прибывших вместе с Соболихиным ребят, помимо братьев Гридиных, были Сергей Резков, Женьчик Махонин и Шестернев. Последний оказался приглашенным на раут случайно. После допросной эпопеи и последующей реабилитации, он проникся к Соболю какой-то неземной симпатией. Возможно, это объяснялось наконец-то выпавшим шансом занять надлежащее, как ему представлялось, место под солнцем. По крайней мере, Шестернев минимум три раза в день навещал контору Соболихина и рвался поучаствовать в поисках истинных грабителей. Чем-то все это смахивало на настоящую любовь с первого взгляда. Соболю, в свою очередь, было как-то неудобно перед невинно пострадавшим, да еще с такой готовностью предлагавшим свои услуги. Именно поэтому он предложил Шестерневу проехаться в "Свечу " с ним, благо тот оказался под рукой в подходящий момент - Шестерня в очередной раз надоедал своим верноподданническим присутствием, когда позвонил Портнов.
   Словно оправдывая свое название "Свеча" пылала огнями. Вдоль стен банкетного зала и по углам сияли бронзовые подсвечники, заряженные большими, на много часов, свечами. Длинный стол ломился от яств. Соболя с ребятами усадили довольно почетно - не с самого края. Во главе сидел высокий поджарый шатен лет тридцати пяти. Рядом с ним широколицый Портнов. Шатена, представившегося Юрием Мызиным, Соболихин видел впервые. Остальных он более-менее знал - ресторанное начальство и люди Портнова, еще два-три незнакомых лица, но, судя по всему, персоны малозначимые. Из городского начальства заместитель мэра и несколько клерков из городской администрации, начальник милиции с секретаршей и заместителем, прокурор, налоговики и тройка местных директоров. Юбилей в узком кругу.
  "Вот не ожидал, что бугор у них такой молодой, или это все же не самый главный, - подумал Костя Гридин. - А все-таки что-то им от нас нужно. - Он внимательно осмотрел зал и собравшихся в нем. - Как-то на скорую руку все устроено. И гостей со стороны мало. Да вообще почти никого. Эта наша городская шушера не в счет. Но не может же быть, чтобы из-за нас все затеяли? Зачем? Или кто-то подъедет? На всякий случай надо сказать, чтобы пацаны не напивались. А с другой стороны, нам даже разоружиться не предложили. У Резака пушка, он с ней не расстается, у меня 'Оса'. Возможно, и Махонин что-то прихватил. Шухер им здесь, вроде, устраивать ни к чему".
  К Соболихину подошел с большим альбомом Портнов. На обложке весьма удачное изображение двухэтажного здания "Свечи" в обрамлении леса, зеленеющего в лучах утреннего солнца.
  - Это журнал для почетных гостей. Оставь автограф для потомков, - предложил он.
  - Да брось, какой я тебе почетный, - отмахнулся Соболь, он терпеть не мог орудовать ручкой, и связать на бумаге два слова для него было пыткой.
  - Не скромничай, Палыч, черкни пару ласковых. Городское начальство уже память оставило. Пиши. Что, убудет от тебя?
  - Да что я тебе, блин, накалякаю?
  - Подсказать?
  - Ну... да не мне... вон, Леньке Гридину, он грамотный...
  - Лады, но подпись пусть будет твоя.
  - Это я умею...
  - Давай, молодой, лепи вот здесь, - переместился Портнов к Леньке. - Поздравляю коллектив ресторана с юбилеем. Я, как давний друг и постоянный клиент "Свечи", хочу отметить высокий уровень обслуживания и прекрасную квалификацию работников. Так, написал? О, даже запятые ставишь! Ну, давай, лепи дальше. Лучшего места для отдыха, чем "Свеча", трудно представить. Все распоряжения и пожелания здесь готовы выполнить беспрекословно. Ага, годится? Годится! - Он вернулся к Соболю. - А вот здесь, здесь, пониже, поставь число и подпишись. Вот, нормалек! Ну, отдыхай.
  - А вы чего-нибудь раскопали? - спросил Соболихин.
  - В смысле?
  - В смысле ограбления.
  - Да нет, но наметки кое-какие имеются. После перетрем, хорошо?
  Открыл застолье шатен. Он произнес довольно пространный тост с перечислением достоинств заведения, обрисовал его краткую историю и призвал выпить за столетнее благоденствие сего места.
  И опять Косте Гридину показалось, что как-то без внутренней беззаботной радости было сказано слово, будто бы плохой актер озвучил навязанные ему слова. Он на секунду пожалел, что согласился поехать, что взял Леньку, а потом одернул себя: 'Да что я, словно баба, в самом деле! Скоро из спальни без колебаний и сомнений перестану выходить!'
  Тут привезли девиц, и сразу стало шумнее и веселее. Праздник набирал обороты.
  А когда наметился переход к танцам с последующим развратом, в зале появилась группа новых личностей. В центре - полный солидный господин в дорогом темно-синем костюме, немного отечный с умеренно недовольным видом. Рядом с ним молодой человек восточного типа; остальные видно - персонал новоприбывших.
  "Ну, теперь все правильно, начальник здесь этот бобр, а вовсе не молодой хлыщ", - разобрался Гридин.
  Так и оказалось. К нему тут же подскочили и Портнов, и шатен. Однако задерживаться в зале прибывший не стал. Видимо, празднование в его планы не входило. Пробормотав что-то на ходу скороговоркой, бобр пересек зал и, увлекая за собой зачинщиков юбилея, скрылся во внутренних помещениях.
  
  Пьянка в "Свече" оказалась для Аркадия Николаевича Заседина полной неожиданностью, потому он не смог или не захотел скрыть недовольства. Да и не с чего ему было радость испытывать. Из секретнейшего сейфа, фиг его отыщешь, если не знать точно, где он замурован, выкрадены КГБешные досье. Те самые, что были составлены на них с Якубовым и затем изъяты Портновым. А также некоторые более поздние документы, тоже не с лучшей стороны его характеризующие.
  "Дурак. Идиот. Какого черта я их оставлял?", - ругал себя Аркадий Николаевич. Всплыви сейчас вся эта бодяга, и можно коту под хвост выбросить весь сегодняшний проект - слишком рискованно будет его продолжать. А потери-то какие? Как их восполнишь?
  - Я приехал узнать, что вы здесь раскопали, да на собак новых глянуть. А вы бардак развели, вместо того, чтобы бумаги искать, - упрекнул он Мызина и Портнова.
  План, разработанный подчиненными, вернее Портновым, не слишком вдохновил Заседина.
  - Стоило из-за этого... да и на хрена им... килькам в томате в глубокие воды, - проворчал он. - Ладно, пусть немного посидят и закругляются. Не время сейчас.
  - Рано их отпускать, мои ребята еще не вернулись, - возразил Портнов, иначе вся задумка провалится, а вдруг они при деле? Вы же за них ручаться не станете?
  - Еще чего!
  - Вот видите!
  - Ну, хорошо, хорошо, пусть рассиживают. Но смотри - в случае чего, разборки с ними чтоб без малейшего шума. Со мной человек от Якубова, если он что услышит, я тебе голову откручу, так и знай! А сейчас пошли новых собак поглядим. Ты их видел? Нет? А ты, Юра? Стоит глянуть. И шпану эту здешнюю можете с собой взять.
  
  Пока Соболихин развлекался в "Свече" два больших джипа колесили по городу. Они, согласно намеченному плану, объезжали принадлежащие ему склады. Всего у Соболя было пять складов. Охранникам показывали листок, на котором за подписью патрона было написано:
  
  "Все распоряжения и пожелания выполнить беспрекословно. Меня не беспокоить".
  Почерка Соболя никто толком не знал, но число стояло сегодняшнее и подпись его. Бумажка была помятой. Посредине первой фразы красовалось большое жирное пятно с расплывшимися буквами под ним, а слова: "Меня не беспокоить" выписаны несусветными каракулями. Ясно - шеф в лом, и лучше его, действительно, не тревожить. Этот клочок менее часа назад был вырезан из "Книги для почетных гостей" и умело подредактирован.
  - Никогда он так не поступал, доверять каким-то чужим... - ворчали сторожа.
  - Да, понимаешь, сумку он просил привезти, синюю такую. Сам он в "Свече" отдыхает. Там со связью что-то. Не дозвониться.
  - А мобильник?
  - Да потерял он его, в сортире утопил, прикинь? А от чужого отказывается, выпендривается.
  - Да и не писал он сам никогда писулек...
  - Да не он это писал, а молодой там какой-то с ним. Сам-то Палыч никакой, наклюкался, а с сумкой этой пристал, как банный лист к жопе.
  - А что, кого-нибудь из ребят не мог послать?
  - Да бухие они там, в люлю все! Только Резак держится, но он, сам знаешь, от Соболя ни на шаг.
  - Нет здесь ни синих, ни других сумок.
  - Ну, мы посмотрим. Нет, так нет. Он сказал, чтобы мы сами поискали и обязательно привезли. А сам точно не помнит, где ее оставил, то ли здесь, то ли на другом складе.
  - А что в сумке-то?
  - Да нам до балды. Сказано привезти, и все.
  Дозвониться до ресторана и в самом деле не получалось. Дома подтверждали - да, Владимир Павлович отбыл в "Свечу". О его пьянках, редких, но метких ходили легенды. Все сходилось.
  Так, довольно спокойно, портновские хлопцы объехали три склада, а в четвертом, на окраине города, им показали от ворот поворот. Это складское помещение, самое маловажное из всех, стерегли поочередно два пенсионера. Да и то нерегулярно, один из охранников нередко запивал, и тогда здание ночевало без присмотра. Да и что там было охранять? Всякую дребедень, что уже не нужна, а выбросить руки не доходят?
  Кирпичный дом был облуплен, окна потеряли прозрачность из-за грязи и пыли, ремонтировать его Соболихин пока не собирался, сторожей же держал в основном для профилактики загаживания и окончательного разукомплектования полов, оконных рам и прочих сомнительных материальных ценностей. Старческий голос из-за двери категорически заявил:
  - Никаких сумок тута нету. Ни синих, никаких. Открою только самому. А записку вашу все равно не прочитаю - очки не взял.
  И баста.
  - Ну, что ж, сам потом шефу объяснишь, - развели посланцы руками. - Мы поехали.
  Не отошли они и на двадцать метров, как дверной замок взорвался. В открывшийся проем вбежало несколько парней. Контуженый дед представлял собой препятствие в виде легкого для взятия барьера, к тому же полуживого. Сигнализация не сработала по причине отсутствия.
  А находки на этом складе оказались интересными. В предпоследней комнате по левой стороне под ржавыми листами кровельного железа обнаружились четыре десантных калаша, два макара, три охотничьих карабина, три вертикалки и патроны к ним. Как раз этого оружия лишилась в результате взлома "Свеча". В одной куче с оружием валялась и папка синего цвета. С документами. Именно ее и нужно было отыскать. Детали проникновения на склад и вид находок старательно зафиксировал человек с кинокамерой.
  
  Под руководством Джафара вольеры построили по аналогии с теми, что были у его дяди в загородной псовой резиденции. То есть с глухими стенками из толстых необструганных досок, впереди решетки и дверцы на мощных шпингалетах. На решетки опускались брезентовые пологи. Перед ними, метрах в трех, протянули высокую ограду из металлической сетки. Это была дополнительная страховка. Среди присутствующих на юбилее многие уже слышали о новых обитателях собачника при "Свече", и большинству хотелось взглянуть на них собственными глазами.
  Подошло время показательного кормления. Привели Тамерлана. До сих пор он отсиживался где-то в недрах ресторана и его почти никто не видел. Он был одет все в тот же наряд, в котором возник перед Аркадием Николаевичем после демонстрации присланных Якубовым ковров - синюю в горошек рубаху, военного покроя брюки и начищенные до блеска сапоги. Несмотря на опрятное платье, хромец производил отталкивающее впечатление, и люди помимо воли отводили от него взгляд. Происходило это не из-за обременительного чувства жалости и не потому, что на неудачные творения Всевышнего смотреть всегда тяжко, а скорее вследствие неких флюидов, испускаемых его неказистой фигурой. Вокруг уродца клубилась невидимая оболочка древней и неизбывной как черная тоска ненависти, расползающаяся во все стороны и гнетущая даже укрепленные цинизмом и алкоголем сердца. К вольерам двинулась небольшая шумная толпа. Тщедушный повелитель псов шел впереди, возглавляя шествие. За собаководом следовали два живых еще раба с тазами, наполненными крупно порубленными кусками мяса.
  Все это напоминало экскурсию в зоопарк. А Джафар был экскурсоводом. Он шел рядом с Засединым и громким голосом давал пояснения, надо сказать, толковые, что свидетельствовало о его знании предмета. К тому же, изъяснялся он по-русски довольно чисто.
  - Туркменский алабай, вообще, наверное, лучшая собака, уважаемый. Благородная. Очень древ-нее происхождение имеет - больше пяти тысяч лет известна! В одиночку может справиться с волком.
  Тамерлан прицепил к одному из тазов бечевку и потащил его вдоль вольеров. Учуяв запах мяса, с другой стороны вольера залились визгливым лаем ягдтерьеры, им подтянули гончие трубными воющими голосами. Среднеазиаты из своих бункеров дружно ответили грозными захлебывающимися басами. В них зазвучала столь дикая и яростная мелодия, что люди невольно замерли, а охотничьи собаки затихли. Но мгновенно опомнились неукротимые ягдты и, будто устыдившись временной слабости, разразились душераздирающими звуками. Не надо было обладать кинологической подготовкой, чтобы понять - это вызов. Над лужайкой загремела неистовая симфония необузданной первозданной природы. Человеческая речь совершенно потерялась в этом животном оркестре. Аркадий Николаевич резким жестом распорядился угомонить старожилов. На это ушло несколько минут. А свою лютую стаю Тамерлан унял одним пронзительным выкриком.
  - Уф, я думал, они никогда не замолчат, даже уши заложило, - продолжил Джафар после небольшой паузы. - Вам интересно то, что я говорю, уважаемый Аркадий Николаевич?
  - Да, да, конечно...
  - Хорошо. Алабай неприхотлив, и жару и мороз переносит великолепно, бесстрашен - никого не боится! Прирожденный пастух, одной собаке можно доверить целую отару - умрет, а не подведет Прекрасный боец и сторож. Злость, агрессивность у него в генах. Но вот эти собаки уже, скорее всего, не алабаи, хотя в них нет другой крови, уважаемый. Если не считать, правда, немного волчьей. Обычно новую породу выводят путем скрещивания нескольких других. Здесь все было не так. Восемнадцать лет, из поколения в поколение, Тамерлан отбирал лучших и воспитывал у них одно - стойкость, выносливость и кровожадность. С самого детства он учил их убивать. Вы не смотрите, что он такой хилый и... уродливый. Лучше чем он собак никто не понимает. Ни одна собака в мире не устоит против этих! Вы потом проверите, если захотите, уважаемый. Но их готовили для зрелища получше - они учились драться с человеком. Дядя очень любит смотреть. Это не просто алабаи, это алабаи-убийцы. Бывают экземпляры крупнее этих и красивее на вид, просто перекормленные свиньи, фи! У них, у этих, лучшая форма, поверьте, уважаемый Аркадий Николаевич.
  - Да верю я, верю! А что толку?
  - А вы проверьте!
  - Зачем?
  - А разве вам самому не интересно?!
   В вольерах находилось шесть собак. Перед выдачей корма Тамерлан выводил из вольера очередного питомца, давая полюбоваться на него. Все они служили наглядной демонстрацией слов Джафара. Уши и хвосты были обрезаны, что придавало им более компактный и свирепый вид. Тяжелые головы с длинными тупыми мордами, животы подтянуты, ни капли жира, под короткой шерстью перекатывались тугие сплетения мускулов. На рассматривающих их людей собаки реагировали сдержанно.
  "Да, некстати Принца я сюда притащил. Надо его держать подальше от этих тварей", - подумал Юрий Мызин. Он оставил мастифа в ресторане, запер в одной из подсобок - все-таки не уличная собака, привык жить в квартире.
  В первом вольере находилась сучка, одна из двух среди привезенных собак, остальные были кобели. Ее звали Хива. Тамерлан сам давал клички своим воспитанникам и почему-то всегда присваивал им географические имена. Возможно, потому, что первым его другом был пес Дарган, тоже названный созвучно одному из населенных пунктов. Исключения из этого правила случались, но редко. Хива лежала, высунув язык и прикрыв глаза. Вид у нее был утомленный, очевидно, она неважно перенесла дорогу, или просто хандрила. Выйти не пожелала, но ее было хорошо видно благодаря лучам света, проникающим через щель в верхней части тыльной стены. И на свой кусок мяса она отреагировала вяло, будто делая одолжение.
  Следующим был Шайтан, серо-рыжий кобель, угрожающе скалившийся на людей, видимых из-за спины Тамерлана. Его кличка была как раз исключением из географического правила. Шайтана Заседин уже наблюдал в деле. В тот день, когда получил грузовик экзотических живых подарков. Зрелище получилось не слабое.
  "Вот то, что нужно Каретникову. Увидев этих зверей, он до потолка подскочит. Надо пригласить его, пусть ученый поглазеет", - усмехнулся про себя Заседин, и, не теряя времени, распорядился на сей счет.
  Тем временем Шайтан выпрыгнул из вольера, потерся о ногу своего кумира и легко, как пушинка, заскочил обратно. Негромко заурчал оттуда, показав толпе зубы, и вонзил их в свою порцию. Он вел себя подобно модели на подиуме - выступал с немалой долей самолюбования и легким презрением к публике.
  - Ну и клычищи! - воскликнул кто-то в толпе.
  - Такими зубцами только лес пилить! - поддержали его.
  - А сколько они способны съесть за раз? - поинтересовался еще один любопытный.
  Джафар перевел вопрос Тамерлану. В ответ псарь что-то прокурлыкал.
  - Он говорит, все вместе за двое-трое суток коня съедают.
  - Ни хрена себе аппетит!
  - Да с ними разоришься к едрене фене! Где же столько лошадей напасти? Табуна на месяц не хватит!
  Джафар добросовестно перевел восклицания. Послышалось ответное курлыканье.
  - Он имел в виду тот случай, когда их много было, еще у нас, в Узбекистане. Потом часть мой дядя продал или подарил, а этих, лучших, прислал Аркадию Николаевичу. Зато им потом несколько дней можно еды не давать, но если к боям готовить, кормить нужно чаще и помалу.
  - А когда вы собираетесь их выставлять, Аркадий Николаевич? И против кого? - поинтересовался остановившийся сразу за Засединым Женя Махонин.
  - Пока не думал. Да и не знаю, надо ли это? А что, тебе Шайтан понравился?
  - Да ничего псина.
  - Понравился, нет?
  - Ну да, симпатяга такая, а что?
  - Так полезай к нему, познакомься ближе, если понравился.
  - Нет, уж, спасибо, мне еще жить не надоело.
  - Можешь к другому, на выбор.
  - Заботливый вы, чувствуется, хозяин. Вам что, кормить их уже нечем стало?
  Отвлеченный разговором Тамерлан переместился к следующей клетке, позабыв запереть дверцу Шайтана. Никто на это не обратил внимания, и, прежде всего, сам пес, увлеченно дробящий в полутьме говяжью бедренную кость.
  Третьим в ряду располагался Атрек, за ним Сари, Узбой и последним белоснежный Дарган. Пропустив три дверцы, Тамерлан направился к нему, почесал любимца за ухом и нагнулся над тазом. Дарган выпрыгнул на траву и потянулся за мясом. Несколькими секундами раньше Шайтан, бросив возиться с костью, носом приоткрыл дверцу своего отсека, и высунул голову. Он быстро глянул на людей за сеткой и молча оскалился в их сторону. Внимания на него не обратили. Пес открыл дверцу шире, чем по-прежнему никто не обеспокоился. Одним мощным прыжком Шайтан покинул вольер. Стремительный рывок, и клыки сомкнулись на шее не ожидающего нападения сзади Даргана. Собаки забились на скошенной траве. Схватка была короткой и почти бесшумной. Тамерлан, едва не снесенный с ног, пронзительно заверещал. Шайтан, подчиняясь Божеству, отпустил жертву. Но было поздно. Белый пес истекал кровью. Алая лужа под ним увеличивалась с каждой секундой. Он ощерил зубы, сделал попытку встать и уронил голову, лапы его разъехались. Бормоча что-то похожее на жалобную молитву, Тамерлан вытащил из-за голенища нож и прекратил мучения умирающего. Он подошел к открытой дверце в вольер Шайтана, куда тот поспешил убраться, и замер перед ней. Из полутьмы донеслось жалкое поскуливание - Шайтан извинялся за содеянное.
  Зрители были ошеломлены внезапностью и кажущейся бессмысленностью случившегося.
  - Прощения, шакал, просит, - заметил Джафар.
  - А почему он напал? - спросили его.
  Джафар ответил без консультации с Тамерланом:
  - Характер такой. Я же говорю, главное в них - кровожадность. А эти двое всегда соперниками были, их и не выгуливали вместе. Тамерлан еще давно сказал, что им двоим вместе на свете не жить. Но в честном бою у Даргана было шансов больше. Жалко его. Самый умный из всех. Это был единственный пес в стае, с которым можно было просто выйти на улицу, прогуляться. Очень послушный. Тамерлан несколько раз давал мне его. Я с ним даже по Ташкенту ходил. А теперь Шайтан будет сильнейшим в стае. Вожак.
  
  Стало темнеть. Лес на фоне лилового неба казался собственной бесплотной тенью. От него веяло сыростью. Впереди ярко светились окна "Свечи".
  "Что-то не нравится мне весь этот юбилей. Какой-то он ненатуральный. Собак каких-то потащили смотреть. А Заседин этот за столом так и не появился. Что они затевают?" - пытался анализировать ситуацию Константин Гридин. Он поискал взглядом Соболихина. Тот шел чуть позади рядом с Портновым и о чем-то оживленно с ним переговаривался. Костя замедлил шаг. К Портнову подошли двое парней. За столом их не было видно. Да и одеты не по юбилейному.
  - Минуту, - улыбнулся референт собеседнику. - Узнаю, что сорока на хвосте принесла.
  И отошел.
  - Валить нам пора, - тихо сказал Гридин Соболю, когда они поравнялись.
  - Почему это?
  - Не по душе мне эта бодяга.
  - Да нормально все, не парься! Часика три посидим, и домой.
  - Стремно что-то. Ты как хочешь, а мы с Ленькой отчалим.
  - Да что с тобой? Что за напряги?
  - Не знаю, мне кажется, все это чем-то хреновым кончится.
  - Кажется - перекрестись.
  - Я серьезно.
  - Да? Ты знаешь, я сначала тоже все подлянки какой-то ждал, но тут Портной кое-что рассказал. Взяли они, вроде, какой-то след, а к нам у них претензий нет. Предлагает объединить усилия. Вот так.
  - А зачем им с нами-то объединяться? Что, своих силенок не достает?
  - Но предлагает...
  - Вот как? Значит, либо это какая-то заморочка хитрая, либо они собрались на конкретных ребятишек наехать, а нас как шестерок под чужие стволы подставить.
  - Да, вот об этом я тоже думаю, дьявол их побери...
  Обмен мнениями прервал молодой человек, заметно под хмельком. Он сказал, что их зовут на маленькое совещание. Только двоих, остальных приглашенных ждет продолжение банкета.
  - Ладно, пошли. А ты, Резак, иди к ребятам, отдохни. Смотрите, не напивайтесь там, - распорядился Соболь.
  Соболихина и Гридина препроводили в бильярдную. Два стола, обитые зеленым сукном, плотные зеленые же портьеры на окнах. Слегка накурено. В помещении находился один Портнов.
  - Сыгранем по маленькой? - предложил он Соболихину. - Ты, говорят, мастак.
  - Мы же потолковать собирались...
  - Вот за шарами и потолкуем. А ты играешь? - спросил Портнов Гридина.
  - Да так, неважно.
  - Ну, так судьей будешь.
  
  В кабинете Аркадий Николаевич Заседин и Юрий Мызин знакомились с уловом портновских ребят. Оружие, бесспорно, было из арсенала "Свечи". И документы те самые. Аркадий Николаевич облегченно вздохнул.
  - Главное, нашли. Засранцы местные... подумать только. Но кто-то за их спинами стоит, мразь ка-кая-то. Откуда, блин, узнали, и кто это? Неужели, коллеги наши с тобой из правительства или...
  Его рассуждения прервал гулкий лай.
  - Что еще? Это зверье уже в дом забралось? - вздрогнул Заседин. - Кто выпустил?
  - Это мой Принц.
  - А он что здесь делает?
  - Жена приболела. Не с кем было оставить.
  - Фу, не место отдыха, а притон какой-то. А что с Татьяной?
  - Внематочная. Прооперировали. Звонил. Состояние удовлетворительное.
  - А ты здесь?!
  - Что ж поделаешь. Там есть кому быть, сестра ее, мать.
  - Ценю. Ну и полоса, елки-палки... да, хорошо, что хоть документы нашлись, теперь мы...
  - Бумаги, конечно, интересные. Я и не знал, что такие есть на свете. Но вы рано, похоже, радуетесь, - перебил его рассматривающий листки Мызин.
  - Что?
  - Это же ксерокопии, все документы ваши. Обычные ксерокопии хорошего качества...
  - Как? А где оригиналы, черт побери?! Где оригиналы, я тебя спрашиваю! - гневно воскликнул Заседин.
  - Откуда мне знать? Я что ли их спер? - не сдержался в ответ Юрий.
  Да что же это такое? Опять на него голос повышают! Заседину тут же вспомнился вчерашний конфликт с женой. Ни с того ни сего Вера, на ночь глядя, устроила истерику. Бывали у нее такие срывы раньше, но потом она как-то успокоилась, стала сдержаннее, а последнее время и вовсе к лучшему переменилась: все Аркашенька, да Аркашенька. Вот, казалось бы, подарки получила, а цацки всякие ох как любила! и - на тебе! Не глянулся ей тот уродец, что Салим прислал. Стала вдруг требовать, да с напором, чтобы его вместе с псами обратно отправили. Немедленно!
  - Ну, куда я тебе их на ночь глядя отошлю?
  - Самолет закажи!
  - Веруня, да ты в своем уме? Кто ж подарки возвращает? Что Салим подумает?
  - Раньше ему надо было думать, когда отправлял!
  - Да что ты так распалилась? Дались они тебе, собаки эти!
  - И собаки, и мерзкий этот с ними... хорек, даже не хорек - крыса! Вот! На крысу он похож! Он тебе несчастье принесет!
  - Да что ты так волнуешься? Прими успокоительное и иди спать!
  А она еще пуще, в слезы, в крик:
  - Какой спать, когда эта гадость рядом! Не буду я здесь спать! Не буду!
  - Да не спи! Не хочешь - не спи! Но меня в покое оставь! Ясно тебе?!
  - Ясно, да! Значит, не отошлешь?
  - Да что ты заладила? Достала уже меня!
  - Достала? Посмотрим, как тебя крыса эта достанет!
  - Заткнись! Все, кончай!
  - Вот так? Затыкаешь меня? Ну и хрен с тобой! Все, в Москву уезжаю!
  - Да катись колбаской, стерва!
  Вера хлопнула дверью и заорала в коридоре так, что стекла задрожали:
  - Коля! Николай! Все, заводи машину, уезжаем отсюда на хрен!
  - Сейчас, Вера Викентьевна, иду, - глухо отозвался откуда-то личный телохранитель и водитель жены.
  "Что это они все звереют вокруг? Забыли, кто здесь главный? " - подумал Аркадий Николаевич, но решил на первый раз сдержаться и только попенял Мызину:
  - И ты туда же?
  - Куда, туда же? - не понял Юрий.
  - Все мне последнее время хамят! Все! Дома - Верка, здесь - ты! Кончится это когда-нибудь?
  - Ну, извините...
  
  Свет в бильярдной мигнул и погас.
  - Ох, уж эта электрификация, - пробурчал Портнов. - С вами хотел, вообще-то, поговорить шеф. Мне надо было ввести вас в курс дела. Сейчас... Эй, кто-нибудь! Нажрались что ли, черти... обождите здесь.
  Послышались неуверенно пробирающиеся к выходу шаги. Затем мягко прозвучали другие, будто кралось по комнате несколько человек. Гридин расстегнул кобуру под мышкой.
  - Ты чего там копошишься? - вполголоса спросил Соболихин.
  - Да так...
  Вспыхнул яркий свет и почетные гости ресторана "Свеча" увидели направленные на них стволы. Перед ними стояли шесть бойцов.
  - Руки! Руки поднимите. Медленно! - приказал Портнов.
  
  Девки были аппетитные, не хуже Светки с подругами. "Нет, эти лучше", - определил Ленька и ухватил ближайшую за скользкую в колготках ляжку. Не встретив отпора, его рука пробралась под юбку, достигла края резинки и потянула ее вниз.
  - Полегче, милый, полегче. Лучше налей шампанского. И себе тоже,- красавица накрыла его руку потной ладошкой, но не отвела.
  - А что мне за это будет?
  - Ишь ты, хищнюга. Постелька тебе будет, хочешь?
  - А то! Тебе сколько, литр?
  - Ванну, ха-ха-ха!
  Наливая, Ленька реально представил, будто имеет деваху в ванне с шампанским, и расплескал половину вина.
  - Как тебя звать?
  - Неля.
  - Хорошее имя. А где ты живешь, Неля?
  - Любопытной Варваре нос оторвали... зачем тебе?
  - Скажи... сватов пришлю.
  - Ну ладно, раз так, скажу. Улица Молодежная, дом пять.
  - А квартира?
  - Зачем тебе?
  - В натуре, свататься приду. Понравилась ты мне... и телефон свой запиши.
  - Ишь, ты! Еще проверить надо твою сваталку.
  - Эй, бабы, перестаньте лапать, в сортир хочу! - во весь голос заорал Махонин.
  Как-то быстро они, пренебрегая указанием Соболя, набрались после экскурсии в собачник. Причиной тому явились то ли изобилие женских прелестей, то ли настойчивость тамады, произнесшего три подряд тоста, за которые грех было не выпить до дна. Или же на не страдающие излишней впечатлительностью души так подействовал вид страшной тамерлановой стаи?
  Шестернев, весь длинный вечер купающийся в счастье от близости к Соболю, отрубился первым и уснул поперек стула. Брюхом он лежал на сидении, ноги покоились на полу, а голова устроилась на соседнем стуле. Остальные еще держались. Освобожденный на время от своих обязанностей Резков ухватил по девахе под каждую руку и повел их, как он сам выразился, "в апартаменты".
  
  На обратном пути из туалета затылок Махонина взорвался от удара по нему чем-то мягким и тяжелым.
  В апартаментах девчонки куда-то исчезли, а на Резкова навалились трое, заткнули рот и связали.
  Леньку Гридина оторвали от Нельки, сославшись на то, что его зовет брат по срочному делу.
  Спящего Шестернева вынесли за руки и ноги.
  Городское начальство уехало весьма довольное собой и гостеприимством хозяев ресторана.
  На этом юбилей "Свечи" закончился.
  
  Голоса тихо лились из маленького динамика. Мурад Сафаров, устроив подбородок на руках и вытянув губы трубочкой, слушал их с плотским удовольствием музыкального гурмана, вкушающего новейший опус любимого композитора. Диктофон замолк, Мурад чмокнул губами и выключил аппарат.
  В управлении полковник Кушторин, прочтя перевод записи, только головой покачал:
  - Нет слов, нет слов! Одно могу сказать - ты гений, просто гений сыска. Такой канал раскрыть! Удача, которая случается раз в жизни!
  Этот, направленный из Москвы для координации работы с узбекскими правоохранительными органам полковник, являл собой пример чрезвычайно симпатичного человека. Мягкое, улыбчивое лицо. Умение выслушать собеседника и посочувствовать ему, когда он того заслуживал. Помочь. И не просто на словах, но и на деле. Мурад испытал это на себе.
  - Очень, очень здорово, - продолжал Кушторин. - Осталось проследить груз до получателя, внести маршрут, так сказать, в протокол и смело в прокуратуру.
  - Но мы ведь не знаем, кто этим командует там, в России, - охладил пыл коллеги Сафаров.
  - Вот! Вот именно, Мурад Усматович! Принципиальный вопрос. Иначе дело не будет завершено. Но, этот поезд... а вдруг выгрузка происходит раньше? Или еще что? Эти... твои голоса, не раскрывают всего... и тогда снова мимо? Отсюда все полностью разматывать... эх, тяжеловато будет.
  - Правильно, Александр Васильевич. Надо отправить своего человека с составом, можно под видом охранника. Дай-ка телефон.
  Трубка утонула в пухлой ладони Сафарова. Из уважения, при Кушторине он старался говорить на русском и переходил на родной, лишь когда собеседник не был силен в языках.
  - Да, груз сопровождает наше подразделение охраны. Ташкентское, - возвращая аппарат, сообщил он.
  - Значит, внедрять надо кого-то из местных.
  - Конечно. Меня!
  - Ну, зачем же? Нет, нет. Ты здесь нужен. У тебя что, подчиненных нет, кому доверяешь полностью? Или доложи начальству, оно само выберет кого-нибудь. Смелый парень нужен, кто рискнуть не побоится, не растеряется, если что. Опасно все-таки, ох, как опасно. Вдруг раскроют его? Об этом подумал?
  - Вот именно!
  - Да, если попадется - живым не вернется. Ни одного шанса. Потеряем человека. Настоящий храбрец нужен!
  - А я что, рисковать не соглашаюсь, по-твоему?
  - Ты неправильно понял, в тебе я не сомневаюсь. Но ты здесь больше пригодишься. У тебя что, молодых и смелых парней нет?
  Чем аргументированнее Кушторин отговаривал Мурада, тем больше крепло у того убеждение - за партией сырья для наркотиков должен проследить только он и никто другой. Тем более что в этом замешан Якубов.
  
  Дорога была длинной. Товарняк - не пассажирский экспресс, особенно с грузом хлопчатобумажной ткани. Задержки на полустанках, отставание от графика в пути и бесконечные версты, протянувшиеся по степям и пустыням, лесам и горам, то под жарким, как мартеновская печь солнцем, то в сени рассыпанных по небесному ковру недоступных звезд. Однообразный перестук колес, станционные запахи, повсюду одинаковые, будто смешанные в одной посуде, и вынужденное безделье настраивали на воспоминания. Они лезли в голову Мурада бессистемно, как им самим заблагорассудится. Да, самое время покопаться в себе. Занятие, возможно, не из самых приятных, и уж точно бесполезное. Но что делать? Уже за сорок. На висках первые блестки седины. А жизни словно не было. Жена умерла при вторых родах вместе с нерожденной дочерью. Единственный сын, Самат, воспитывается в семье младшей сестры. Когда все случилось, Мурад работал в Карши, и частые командировки, без которых тогда он не мог обойтись, - такая работа, не способствовали педагогическим экзерсисам. Сыну семнадцать скоро. Здоровый парень, в отца, вернее в их род, Сафаровых. За редким исключением мужские представители Сафаровых отличались дородностью, покатыми плечами, широким, почти женским тазом, крупными руками и ногами. И при этом выделялись большой, прямо таки, медвежьей силой. И дед, и отец его, и братья отца не раз завоевывали победы в состязаниях по национальной борьбе и в других спорах пехлеванов...
  Рельсы, сопротивляясь тяжести железных колес, все тянули непритязательную ритмичную мелодию, понуждая упрямую память нестись обратно, вспять.
  "За-ре-ма, За-ре-ма", - скандировали они.
  Он встретил Зарему на центральном рынке. Оба они покупали зелень у одного продавца. Одного из сотни. Случайное знакомство. Студентка факультета психологии Ташкентского университета и не первой молодости служитель Фемиды. Но искра пролетела. Их глаза встретились и выстрелили друг в друга сигналом, закодированным миллионы лет назад прапредками всех земных тварей. Такое случается раз в жизни. Только раз.
  "За-ре-ма, За-ре-ма".
  Не было у них судьбы. Она - родственница члена правительства Якубова. Дальняя, но все же. Он - вполне ординарный человек, не добившийся в жизни больших высот. Стали встречаться.
  Пролетело два месяца...
  В чайной его обступила группа молодых людей.
  - Я - брат Заремы, - представился один из юнцов.
  - Очень приятно, присаживайтесь, места всем хватит, - ответил Мурад.
  Юнец взял со стола пиалу с чаем и плеснул в лицо Сафарову. Щеку словно опалило - чай только принесли. От ответной пощечины задира улетел под столик напротив. Спутники парня забрали и без лишних слов вышли.
  Этим же вечером на Мурада напали. Почти у самого дома. Он был готов к чему-либо подобному, и отбиться сумел. Сколько их было, человек пять, семь? Ему тоже здорово досталось. Над левой бровью кожа содрана до кости - ударили кастетом, сильно болел правый бок - трещины двух ребер, как потом выяснилось. Были и другие травмы, мелкие, но болезненные. Да еще щека горит от ожога.
  Покряхтывая, Сафаров поднялся в квартиру. Дверь открыта. Ничего не пропало, но все поломано и побито, словно толпа варваров прошлась. Заявлять не стал. Ничего, сами разберемся. Больничного Мурад не взял. Какой смысл в четырех стенах высиживать? Бровь заклеил, грудь туго перетянул на выдохе - заживет, не впервой. Щеку обработал мазью "Спасатель".
  Прошло несколько дней. Неожиданно позвонил Салим Якубов. Сам! На работу. Хочет встретиться лично. Да, ради Аллаха. Вечером его наскоро прибранную квартиру посетила целая делегация, включающая и старшего брата Мурада - Керима Сафарова.
  - Я бы не хотел, чтобы между нашими родами возникла вражда, - вежливо сказал Якубов. - Ко-гдато я знал вашего отца. Немного, но знал, и всегда уважал его, и вас уважаю тоже. Молодежь погорячилась, они приносят извинения. И им досталось - четверо в больнице, один из них в тяжелом состоянии. Не правы, конечно, они, на вас никакой вины нет. Наоборот, я их еще накажу. Сам накажу.
  И далее в том же духе. Прощаясь, Якубов положил на охромевший журнальный столик бумажный сверток.
  - Вам нанесен материальный и моральный ущерб. Возьмите это. Возьмите. Не обижайте меня, это в память о наших отцах.
  Керим накрыл ладонью дернувшуюся к свертку руку брата...
  "За-ре-ма, За-ре-ма", - твердил бесчувственный металл.
  Не сказав о ней ни слова, Якубов ушел.
  Керим, четверо детей, работа в министерстве торговли, долго уговаривал брата вести себя разумно.
  - Возьми деньги и успокойся. Не трогай их, этих пацанов. Он же из-за этого приходил. Ты пойми, он нас раздавит. Всех раздавит, если захочет, просто раздавит, и все. Нам еще повезло, что все так... сошло...
  Да, конечно, им необыкновенно повезло. Вскоре Мурад узнал, что Зарема взяла академический от-пуск и уехала. От него и навсегда.
  "За-ре-ма, За-ре-ма", - уносилось в пространство ее имя.
  Долго Мурад думал: почему Якубов пожаловал сам, почему не прислал шестерок? Ну, в самом деле, не испугался же? Две недели думал. А потом ему передали на расследование дело об убийстве. Обвинялся некий Джафар Алтыбеков. Все произошло здесь, в Ташкенте. Алтыбеков прогуливался со среднеазиатской овчаркой. Ему повстречался другой собачник, владелец дога. У мужчин возник спор - чей пес сильнее, окончившийся стравливанием четвероногих. Не прошло и нескольких минут, как среднеазиат опрокинул дога и порвал тому горло. Шокированный гибелью любимца хозяин вылил на Алтыбекова потоки брани, применил физическую силу. В ответ тот спустил овчарку. Это было настоящее убийство. Поскольку все произошло днем в парке, свидетелей была масса.
  И вот явился к Сафарову посланец от Якубова с просьбой:
  - Джафар Алтыбеков - любимый племянник Салима Раджабовича, помочь надо, собака не его была, сама вырвалась, а у убитого нож в руке был.
  - Свидетели там были, видели и слышали. Алтыбеков собаку натравил. А ножа вот никто не помнит. И потом еще труп ваш Джафар пинал. Люди и это видели.
  - Что люди?!
  И намекнул присланный на встречу недавнюю и принятые деньги в сумме значительно большей, нежели понесенные Мурадом убытки.
  - Передай Салиму Раджабовичу: не подстилка я, и нечего об меня ноги вытирать, ясно? И еще, слухи ходят, что его подручные устраивают травлю людей собаками. Ему не поздоровится, если факты подтвердятся. Так и скажи.
  Дело передали другому следователю, более грамотному и умелому. Джафар Алтыбеков свободы не потерял. А у Мурада пошли служебные неприятности. Сам едва под суд не угодил. Якобы за сговор с подозреваемым по одному делу и намеренное укрытие важных улик за взятку. Выручил, как ни странно, московский коллега Александр Васильевич Кушторин. Какие у него нашлись рычаги? И отстали почему-то от Сафарова после этого случая. Может, передышку взяли? Вскоре после этого Мурада перебросили на иной фронт - наркотики. В пару к присланному из России Кушторину. Под новую программу создали межгосударственную следственную группу. Без участия Александра Васильевича с новым назначением явно не обошлось. И - почти сразу удача. Да какая! Официантка - старинная знакомая. Приклеенный скотчем под столиком диктофон - проще не бывает, но рыбка попалась. Бдительность потеряли. И вновь имя Якубова выплыло! Словно рок их связал. Мертвым узлом связал, и как теперь развяжет?
  За-ре-ма, За-ре-ма, За-ре-ма, - будто не знала пульсирующая сталь других слов.
  Под Тулой поезд встал надолго. Часов пять загорали. Товарная станция, тихо и сыро: недавно дождь прошел. От земли поднимались испарения, пищали какие-то птички. Нарды из увлекательной игры превратились в некое подобие слабоноющей зубной боли, черные доминошные прямоугольники вызывали аллергию. С двумя незнакомцами подошел начальник охраны состава. Указал на Мурада:
  - Вот он, наверное, вам нужен.
  Его отозвали в сторону.
  - Вы - Мурад Сафаров?
  - Простите?
  - От Кушторина, верно?
  - Вы - кто?
  - Майор Влекушин, - представился старший, демонстрируя удостоверение. - До отправления еще полтора часа, мы справлялись. Понимаете, обстоятельства изменились. С вами хочет поговорить Александр Васильевич, он вчера прилетел. Ждет вас в отделении.
  - Здесь, в Туле?!
  - Да.
  - Поехали, - согласился Мурад.
  В городе водитель попросил разрешения заехать домой, на пять секунд - ребенок приболел, лекарство надо передать. Все равно мимо едем.
  - Давай, но смотри не больше. Разжалую, - пригрозил сидящий на заднем сидении рядом с Сафаровым майор Влекушин.
  Он опустил стекло и закурил. Прошло минуты три.
  - И чего он там копается? Точно, придется разжаловать, - посетовал майор. - Подождите здесь, я мигом.
  Влекушин направился было к подъезду, но с полпути вернулся обратно, просунулся в открытое окно:
  - Одно уточнение, - сказал он и направил в лицо Мураду едкую струю из баллончика.
  
  Сколько времени провел Сафаров в отключке, было неизвестно. Окончательно пришел в себя он в каком-то темном холодном помещении. Руки и ноги связаны. Рот не заклеен. Повернулся на бок, сплюнул комок вязкой кисловатой слюны.
  - Оклемался, чурка, - констатировал голос откуда-то справа. Говорили на русском.
  - Где я?
  - Ты? В подвале, братан. В подвале ресторана "Свеча".
  - Где это?
  Ему объяснили.
  - А ты сам откуда?
  - Из Узбекистана.
  - Прямиком оттуда, что ли?
  - Да.
  - Ну, ты даешь, корешок! Далековато тебя занесло. Но и тут землячки твои есть.
  - Где, в подвале?
  - Нет, на воле. В кабаке с нашими гужуются.
  - Кто?
  - Одного Джафар зовут. Он собак ваших привез.
  - А фамилия?
  - Да кто его знает.
  Но Мурад и так уже знал - Алтыбеков. С каким еще Джафаром могла пересечься его судьба здесь, в России? "Как же они, шакалы, меня вычислили?" - напряг Сафаров гудящую от намешанной в ней химии голову. Ларчик, как всегда, открывался исключительно просто. Но для разгадки у Мурада оказалось слабовато с воображением. Отправив его с опасной и почетной миссией, благодетельный человек Александр Васильевич Кушторин набрал номер, данный ему еще в Москве. Представился и сказал всего два слова:
  - Надо встретиться.
  - В семь за вами заедут, - ответили ему не менее лаконично.
  На следующий день утром Кушторин, улыбаясь, пересчитывал немалую сумму, вырученную за добытую Сафаровым запись разговора.
  
  "Какого рожна я притащил его сюда?" - думал Заседин, глядя на историка Каретникова, с горящими глазами делящегося с ним восхищением от осмотра собачника. Сидящий рядом Джафар кивал ученому с таким видом, будто все комплименты адресовались лично ему.
  Соболихин, несмотря на весьма действенные меры, предпринимаемые бойцами Портнова, упорствовал, напрочь отвергая свою причастность к ограблению ресторана. Его помощник, Гридин, тоже не кололся. Аркадий Николаевич дважды спускался в подвал и наблюдал за ходом дознания. "А может, действительно, им на склад подложили наши вещи? И брелок этот чертов подсунули? И чем дольше мы здесь с ними валандаемся, тем больше отдаляем разгадку?" - сомневался он. Настроение и без того паршивое, а тут еще этот болтун, Каретников.
  В комнату вошел Портнов. Расположение духа угрюмо молчащего патрона не составило для него загадки. Портнов шмыгнул коротким носом и без обиняков предложил:
  - А не принять ли нам чего-нибудь успокоительного?
  - Эх, - крякнул Заседин и перебил разошедшегося профессора. - Да помолчи ты, Толик. Эх, блин, давайте...
  - Что?
  - Что, что! А вискаря дирбанем для начала.
  - Десять утра, - напомнил Каретников.
  - Какая разница? Вон там, в баре, напитки, Джафар, будь любезен. Мне - виски, остальным по желанию. А ты позвони насчет закуски, - скомандовал он Портнову.
  - Будет исполнено. И пивка закажу ящик. Нашенского. Уважаю российское пойло.
  Час спустя на столе неровным строем стояли бутылки разной степени недопитости. Шла своим чередом обыкновенная пьянка, процесс неуклонный, мутный и весьма почитаемый в народе. Компания заметно расслабилась. На лбу Заседина разошлись хмурые складки.
  - Вот бы в деле на них посмотреть, на твоих свиррепых алабаев, - вернулся к своему профессор, промокнув губы салфеткой.
  - А что? Дельная мысль, - поддержал его Портнов. - А главное - умная, профессор рекомендует, как-никак! Что, Аркадий Николаевич? Спробуем подарочек?
  - Это можно, да, Аркадий Николаевич, уважаемый? - пьяно засмеялся Джафар. - Два раба еще осталось.
  - Да и у нас подвал под завязку нехилым хулиганьем забит, - напомнил Портнов.
  - О, хулиганы? Это еще лучше! А что они натворили?
  - Кто, хулиганы эти? - переспросил Заседин. - Да так, ну, пакость, в общем, сделали одну, отморозки местные.
  О пропаже бумаг, касающихся их с Якубовым отношений, Заседин с Портновым Джафара в известность не поставили. Не хотелось огорчать партнера. Тем паче, что тот оказался на высоте - вовремя сообщил о прибытии в составе поездной охраны ментовского лазутчика.
  - С этими отморозками вашими намного интереснее получится! Рабы - это дрянь, они сразу сдаются. Борьбы нет, - компетентно сообщил Алтыбеков.
  - Ну что, проверим собачек, Аркадий Николаевич, а? - подзадорил шефа Портнов.
  - Хм, идея ничего... А что? Наливай! Посмотрим, заодно тоску разгоним, - продолжил Заседин, поставив рюмку на стол. В нем просыпалась хмельная веселость. - И твоего земляка, как его там?
  - Какого земляка?
  - От Салима вчера позвонили, ну, что вынюхивает тут один. Ну, мы его и взяли. Как его... это...
  - Мурад Сафаров, - подсказал Портнов, - слышал о таком, Джафар?
  - О, Мурад Сафаров? И он здесь? Откуда?!
  - Да тоже вот испортить нам обедню хотел. Но дядя твой, Салим-ака, вовремя предупредил - обезвредили.
  - Да, у моего дяди длинные руки!
  - А ты с этим Сафаровым знаком, что ли?
  - Я? Козел он вонючий! Мне не помог, когда посадить хотели, не отмазал! Вы дядю моего уважаете?
  - Да кто же Салима Раджабовича не уважает? Мы с ним сто лет знакомы, правда, Аркадий Николаевич?
  - Ну!
  - А он дядю моего не уважил! Своими руками задушу шакала!
  - Не надо никого душить, мы - гуманисты. Верно, профессор?
  - Мы-то? Да! Еще какие!
  - За это надо выпить!
  - Надо! За гуманизм, как высшее достижение цивилизации!
  - В точку!
  - И за то, чтобы Сафаров сдох! - добавил Джафар.
  - Во, и козла твоего в волчью пасть засунем, ха-ха-ха! - рассмеялся Аркадий Николаевич собственному каламбуру.
  Его охотно поддержали.
  - Щас, еще по маленькой, и я распоряжусь... - продолжил он отсмеявшись. - Чего там надо сделать... ну, для представления? Сцену с декорациями и с рампой?
  - Нет, ринг. Вбить столбы и обтянуть вокруг сеткой.
  - Ага. Ты налей пока. А потом чертеж мне с размерами нарисуй. По линейке! И смотри у меня, не ошибись! А ты, Портной, пацанам задание дай, пусть сварганят.
  Большие напольные часы, стоящие в углу комнаты, низко заурчали и разразились утробным боем. Складывалось впечатление, что мудрые носители бесконечного и бесстрастного времени выражают согласие с жутким планом собравшихся.
  
  Вернувшийся из Москвы Юрий Мызин прогулял Принца, зашел во флигель к Заседину и застал там пьянку в разгаре.
  - Садись, Юрик, выпей. Мы сейчас здесь цирк устроим, - сообщил Аркадий Николаевич.
  - Бои будут. Как у древних этих, как там - римлян! - добавил просвещенный Каретниковым Джафар.
  - Посмотрим, на что эти местные пацаны годятся, - обрисовал замысел Портнов.
  - Да, - коротко подтвердил Заседин, его обычно розовое лицо раскраснелось, на губах застыла довольная улыбка.
  - Не понял что-то. Какой еще цирк?
  - А пусть задержанные покажут, на что годятся, - пояснил икнувший Портнов. - Слабо им с новыми собаками потягаться?
  - Не врублюсь что-то никак...
  - Да что врубаться-то? Ну, бои сейчас устроим!
  - Вы что, этих ребят, что в подвале, с собаками драться заставите?!
  - Ну, дошло, наконец. Да. Получат то, что давно уже заслужили.
  - Аркадий Николаевич! Да вы что? Вам-то это зачем?- воскликнул Мызин. - Тем более, никто до конца не уверен, что это они в ограблении участвовали.
  Губы Заседина недовольно изогнулись:
  - А ты не выступай тут! Об ограблении вообще ни слова! Поди, собери народ лучше. Сейчас наш гость Джафар чертеж сделает и мы, как ты говоришь, сбацаем. А? Сбацаем!
  - Еще как сбацаем, - засмеялся Портнов и поддакнул шефу. - Да что ты, Юрик, мнешься, как не родной? Сразу видать, трезвый. Махни, и все пройдет. А улики против них налицо, мои парнишки никогда не ошибаются. Ясно? Какой из этого вывод? А? Наказать их надо, баранов, так? Надо! Вот! У меня есть только один вопрос, - тактический: а какие у нас будут правила?
  - Никаких не будет! - отрезал Заседин.
  - Совсем?
  - Совсем!
  - Нет, одно должно быть.
  - Ну?
  - Без ничьих! Если ничья, то обоим - вилы! Ничьих быть не должно. Вот за это я выпью!
  - Ха, уважаемый, обижаешь, какие такие могут быть ничьи? Не будет никаких ничьих! - засмеялся Джафар.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"