- Соня, возьми меня с собой в Россию! - взмолился Пьер, узнав, что предстоящий Новый Год она планирует встретить в своей родной деревне.
- Серьезно? - удивилась Соня. - Ты хочешь поехать со мной?
- Очень хочу! - воскликнул Пьер, и его волосы-пружинки закачались из стороны в сторону.
- Ну что ж! Собирайся! Валенки, тулуп, рукавицы есть? - хитро спросила его Соня.
- Будут! - горячо пообещал Пьер.
Аккурат в новогоднюю ночь разыгралась нешуточная метель. Хлопья снега наглухо залепили все окна и было слышно как в печной трубе воет ветер.
Соня и Пьер нарядили елку, зажгли свечи и, уютно устроившись в креслах возле горячей печки, пили ледяное шампанское. За отсутствием холодильника в Сониной избе, шампанское держали на улице, в сугробе.
- Ты не поверишь, но история моей семьи тесно связана вот с этой деревней, - вдруг сказал Пьер.
- Как это? - не поняла Соня.
- Я тебе расскажу. Мой прадед по материнской линии был во Франции очень известным лекарем, да что во Франции, к нему бывало приезжали даже из самых отдаленных уголков Европы! А знаменит он был тем, что очень долго экспериментируя с травами он нашел средство, с помощью которого моментально заживали всевозможные раны, будь то ожоги или нарывы, в общем, абсолютно любые повреждения кожи. Он смачивал раствором поврежденный участок, и в скором времени все заживало. А однажды, его жена, моя прабабушка, опрокинула чан с кипятком и ошпарила ногу. Прадедушка, не мешкая, тут же наложил ей на ногу компресс и для усиления эффекта несколько капель этой целебной настойки развел в молоке и дал ей выпить. Через несколько дней от ожога не осталось и следа. Но самым странным и необъяснимым чудом было другое. Они почти двадцать лет прожили вместе, не имея детей, и вдруг прабабушка забеременела. Сначала прадедушка подумал, что это совпадение, но решил проверить свою догадку. Он нашел бездетную пару и предложил женщине выпить его зелья, разведенного в молоке. Женщина выпила, и результат не заставил себя ждать. Таким образом, слава о его чудо-зелье разнеслась еще дальше. Как-то его навестила одна весьма энергичная русская дама, проживающая в Париже. Она попросила его съездить к ее бедной кузине в Россию. С большим трудом, но все же уговорив прадедушку, она снабдила его деньгами на дорогу, и он отправился в путь. Добравшись до места, он был радушно принят хозяйкой. Его отвели в баню, накормили, напоили и уложили спать. А наутро он обнаружил, что драгоценный флакон пустой - в нем не осталось ни капли!
- А куда же делось зелье? - спросила Соня.
- Этого никто не узнал. Сначала прадедушка подумал, что жидкость пролилась в дороге, но это было маловероятным. Затем он предположил, что кто-нибудь из бездетных горничных мог проникнуть в его саквояж, пока он спал. Тем не менее, срочно надо было что-то придумать. Тетрадка с формулами у него была при себе, но времени для того, чтобы разыскать и собрать нужные травы, у него не было, к тому же на дворе стоял ноябрь. И он пошел на обман. Смешав абсолютно безобидные настойки, кои были у него с собой, он предложил их хозяйке дома в качестве того самого чудо-средства. Разумеется, эффекта никакого не последовало. И он несколько месяцев вынужден был провести в деревне, ожидая, что чудо случится, так как уехать он не мог, не получив заслуженный гонорар. Глава семейства, жалея застрявшего в снегах России француза, щедро потчевал его водкой и, наконец, ему удалось уговорить жену отпустить этого горе-лекаря домой. На обратном пути его обобрали какие-то лихие мужики, и он посчитал это божьей карой за обман этих добросердечных, верящих ему людей. Он добрался до Парижа оборванным, голодным, но самое обидное - без своей тетради с формулами. После этого он тщетно пытался воссоздать нужную комбинацию, но ничего не получалось. Так он и умер, не сумев восстановить свое лекарство. А после, его сын - мой дедушка, продолжил начатое дело и кое-что ему удалось. А когда у него родились и выросли дети - моя мать и три моих дядюшки, то он вместе с сыновьями открыл фармакологическую лабораторию и там они, уже не дедовским способом, а используя сугубо научный подход, стали создавать различные лекарства. Вопросы деторождения они оставили в покое, решив, что это исключительно божий промысел. А вот в остальном им улыбнулась удача - они открыли и запатентовали серию средств, способствующих регенерации тканей. Эти средства - мази, капли, спреи, так и называются "Дьюрас".
- Как? - переспросила удивленная Соня.
- Дьюрас. Я разве не сказал? - Мишель Дьюрас мой прадедушка.
Соня попыталась сконцентрироваться и собрать воедино свои мысли. Неужели совпадение?
- Так, а где это все произошло? - деловито спросила она.
- Да я же тебе говорю, здесь, в Белой Роще это случилось! Поэтому я и напросился с тобой, мне так хотелось пройтись по следам прадедушки!
- А в каком году это было, ты знаешь?
- Конечно, знаю! В тысяча восемьсот девяносто третьем.
- Одну минуту... - произнесла Соня, затем медленно встала и молча вышла из комнаты. Она вернулась, держа в руке пачку старых писем. - Вот, смотри! Письмо из Парижа, адресованное Ворониной Ольге Николаевне от некоего Мишеля Дьюраса... - Она протянула ему чуть помятый голубой конверт с сохранившейся на нем маркой с изображением мельницы.
- Не может быть! Откуда оно у тебя? - почти простонал Пьер.
Соня в момент сообразила, что рассказав ему правду, она запутает его еще больше, объясняя кто кому и кем приходится. Поэтому она просто сказала:
- Видишь ли, по невероятному стечению обстоятельств, мой прадедушка служил у Ольги Николаевны управляющим. Когда Ольга Николаевна эмигрировала из России, он, в надежде, что она еще вернется, сохранил кое-какие ее личные вещи. Вот эти письма в том числе.
- А ты читала их?
- Нет еще. Давай вместе!
Они открыли конверт, и Пьер жадно стал читать письмо вслух. В нем Мишель Дьюрас любезно соглашался оказать Ольге Николаевне известную ей услугу и сообщал о примерной дате своего прибытия - где-то в десятых числах ноября тысяча восемьсот девяносто третьего года. Из писем кузины, Маргариты Игнатьевны, они в деталях узнали всю историю ее знакомства с Мишелем Дьюрасом, и подробности ее долгих переговоров с несговорчивым французом, не желающим ехать в Россию. Из этих же писем стало ясно, что сама чета Ворониных за границу к доктору отправиться никак не могла из-за плохого самочувствия Евгения Ивановича, мужа барыни.
- Вот это да! Кто бы мог подумать! - долго не мог успокоиться Пьер. Он возбужденно, маленькими шажками мерил комнату, топоча от одного окна к другому, и его шевелюра, не поспевая за ним, летела рядом. - А я вот о чем подумал... - вдруг проговорил он, - ...жаль, что сейчас уже ничего нельзя узнать, а ведь было бы интересно...
- Что именно? - спросила Соня.
- Ведь если, как предположил прадедушка, кто-то из горничных выкрал у него зелье, а скорее всего не выкрал, не унес с собой, переливать - это было бы слишком сложно, на это нужно время. Понимаешь, пустой флакон-то остался! Скорее всего, содержимое выпили там же, на месте. Так вот что я думаю, если бы прадедушка сразу рассказал правду барыне, если бы они дождались ребенка, который должен был родиться на будущий год, то есть в августе тысяча восемьсот девяносто четвертого, они бы вычислили вора! - с этими словами он остановился и многозначительно посмотрел на Соню.
Он все еще что-то говорил, но Соня уже была очень далеко в своих мыслях. Ее осенило страшное предположение. А что, если это ее матушка и была тем самым вором?
Да, все совпадает, и год, и месяц рождения Агриппины. Прасковья служила у барыни. Она вполне могла рассказать своей бездетной сестре о предстоящем визите доктора. Но, зная характер строгой Прасковьи, и ее абсолютную честность, невозможно было и предположить, что она могла участвовать в похищении зелья! Скорее всего, она ничего об этом не знала. Вернее, она бы отправила свою сестру на поклон к барыне, но только не на воровство!
А ее сестра, Маруся, могла ли решиться на такое? Судя по всему могла. Отчаянный шаг женщины, которая боится из-за своей бездетности потерять любимого мужа... Соня как наяву представила себе спящего, ничего не подозревающего Мишеля Дьюраса и свою испуганную, но решительную матушку, крадущуюся по тихой ночной усадьбе. Могла ли она ночью попасть в дом? Могла, если предположить, что она в комнате Прасковьи дожидалась утра, а когда Прасковья уснула.... Выходит, что старшая сестра догадалась о том, что произошло. Не даром она не питала к Агриппине слишком уж нежных чувств, видимо понимая, что этот ребенок родился не по праву, обманом, не оставив ни одного шанса бедной барыне.
Зелье было предназначено Ольге Николаевне. Это у нее должен был родиться ребенок. И по иронии судьбы именно Агриппина заменила ей так и не родившуюся дочь. Теперь, представив себе наполненный до краев животворным зельем флакон, Соня могла дать объяснение своему абсолютному здоровью и моментальному заживлению ранок и царапин. Но тогда причем тут зеркальце? Ведь именно без него она не может жить, так же как Кощей без иглы. Почему зеркальце хранит ее жизнь и почему оно позволяет ее душе переселяться в другие тела?.. Тут уж она была бессильна что-либо понять... А если матушка выпила такую чудовищную дозу зелья, в то время, как достаточно было нескольких капель, то это у нее должно было быть и здоровье, и вечная молодость, и вечная жизнь - однако она умерла...
Где-то вдалеке она услышала голос Пьера:
- Соня, что с тобой? Очнись, ты где? - он тряс ее за плечо, озабоченно глядя в ее отрешенное лицо.
- Извини, я так живо представила себе эти события, что как будто побывала там... - задумчиво проговорила она, и вдруг ей показалось, что не как будто, а на самом деле она там была! Словно она не строила догадки, а вспоминала о том, как все происходило той роковой ночью...
- Ну, с возвращением? - он улыбнулся.
- Да, с возвращением... - Соня все еще не могла отогнать от себя это реалистичное видение.
Спать не хотелось. Откупорив вторую бутылку шампанского, они то и дело приступали к обсуждению такого неожиданного совпадения, как их знакомство во Франции и эта интригующая находка в России, объединяющая их семьи.
- Соня, пожалуйста! Проси что хочешь, любые твои условия... - вдруг умоляюще произнес Пьер. - Отдай мне письмо Мишеля Дьюраса, это же мой прадедушка! И вон то, в котором кузина Маргарита упоминает о нем! Я бы показал эти письма дяде, вот он удивится!
Ну как она могла ему отказать? А эти письма вместе с рассказом Пьера, хоть и объясняли тайну ее рождения, но они при этом не проливали света на тайну ее зеркальца.
- Ну что ж! Бери, конечно, ты имеешь на это право, - великодушно согласилась Соня, и рассмеявшись, представила, какое было бы у Пьера лицо, если бы он узнал, что и она имеет самое прямое отношение к тем далеким событиям, что она почти очевидец...
Эта совместная поездка в Россию сблизила Соню и Пьера еще больше. И Соня была благодарна судьбе за то, что на ее жизненном пути ей непременно встречаются люди верные, близкие ей по духу и умеющие по-настоящему дружить.
С годами сказочная шевелюра Пьера поредела, вокруг его глаз короткими лучиками разбегались уже заметные морщины, но его жизнерадостность не иссякала. Как-то он пришел к Соне с маленькой собачкой, такой же лохматой, как и сам Пьер. Соня сначала насторожилась, ожидая, что собачка начнет скулить в ее присутствии, но чудное пушистое создание не выказывало никакого беспокойства.
- Боже мой, кто это? - Соня протянула руку, чтобы погладить щенка.
- Это моя Коко, - с нежностью сказал Пьер, бережно прижимая к себе собачку. - Посмотри, она похожа на меня, правда?
- Да, есть немного, - улыбнулась Соня. - Где же ты взял ее?
- Как где? Купил! Коко скрасит мою надвигающуюся одинокую старость. Мы с ней будем гулять по набережной и по вечерам смотреть футбол.
- А она любит футбол? - смеясь, спросила Соня.
- А как же! Собака моя, я люблю футбол, значит и она полюбит!
Соня осторожно взяла щенка на руки, все еще опасаясь, что собачка испугается ее, но Коко деловито обнюхала Сонину руку и стала ее облизывать.
- Какая прелесть, а она сильно вырастет? - умиляясь этому теплому мягкому комочку, спросила Соня.
- Повзрослеет, но не вырастет, порода такая. А зачем мне собака выше меня? Я маленький и Коко будет маленькая, - он был весьма доволен своей новой подружкой.
- Пьер, а почему ты не женишься? - вдруг спросила она его. - Ну хотя бы на Николь? - время от времени Соня видела эту девушку в обществе Пьера.
- Я бы женился, но только не на Николь, - печально сказал Пьер. - Да! Непременно женился бы! Но это трагедия всей моей жизни!
- Трагедия? - обеспокоенно спросила Соня. - Не расскажешь?
- А что тут рассказывать, - тяжело вздохнув, продолжал он. - Я бы с радостью, но моя избранница на три головы выше меня ростом!
- Да, дорогая. Это ты! И я не женюсь на тебе только потому, что как представлю, что мне придется взбираться во время венчания на скамеечку, чтобы поцеловать тебя, то вся охота тут же пропадает, - эта шутка еще больше развеселила Соню.
Пьер и сам вволю посмеялся. Но доля правды в его словах была. Соня ему очень нравилась, и он бы с превеликой радостью еще несколько лет назад позвал бы ее под венец, но он прекрасно знал, что пройдет месяц-другой, и у него опять появятся многочисленные Шарлотты и Барбары. А обманывать, тем боле делать несчастной ни Соню, ни какую-либо другую женщину в мире, он не хотел.
- А ты, кстати, почему не выходишь замуж? - в свою очередь поинтересовался он.
- Я... - Соня задумалась. - Я жду своего принца!
А что еще она могла ответить? Ей уже сорок семь, но годы по-прежнему ее не берут и она все та же тридцатилетняя Соня. Правда, из-за слишком серьезного выражения лица и высокого роста, она совсем не смотрится девочкой. Она очень ухоженная респектабельная дама лет сорока на вид. Она не такая красавица, как Саша, но все же хороша собой, у нее стабильный высокий доход и своя квартира в престижном районе Ниццы. И с точки зрения Пьера, да и всех остальных, несколько странно, что она живет одна. К ней не раз проявляли интерес представители противоположного пола, как из местного населения, так и отдыхающие. И попадались среди них вполне достойные кандидаты, отношения с которыми могли перерасти в сумасшедший роман. Но все это было не то... Нет, она не давала себе обет безбрачия, просто она до сих пор любила своего Петю, а выходить замуж из-за обстоятельств, вроде тех, что сложились вокруг нее в пятидесятые годы, уже не было нужды. Теперь и время было другое, и постоять за себя она давно могла без посторонней помощи... А что касается Пети... она понимала, что это наваждение, это зацикленность, это ненормально, и все еще верила, что когда-нибудь это пройдет, когда-нибудь крепкие цепи ее памяти ослабнут, и она вырвется из плена воспоминаний, и может быть еще встретит свою судьбу. Но до сих пор, как она не старалась отогнать от себя чувство, возникшее к Пете почти сто лет назад, ничего у нее не получалось. Она жила со своей любовью, не известно на что надеясь, вот уже более тысячи долгих месяцев, почти тридцать пять тысяч дней... Она просто смирилась с этим чувством как хронический больной с тупой однообразной болью, время от времени дающей о себе знать.