Поутру, едва рассвело, разнузданные отряды, держащие до этого в страхе Калиновку, добрались и до Белой Рощи. Такого ужаса не ожидал никто. Пьяные бандиты вваливались в избы, и выносили оттуда все, без разбору, оставляя подчас голые стены. Отбиралось все, что имело хоть какую-нибудь ценность, но прежде всего продукты, зерно и мука. Не гнушались также и нехитрыми пожитками крестьян, отбиралась одежда, подушки, одеяла, ложки, плошки. Но, особенно, тщательно обыскивая население, предлагалось добровольно сдать государству ценные вещи. Искали золотые и серебряные кресты, иконы, кольца и украшения. Кто сопротивлялся - тех расстреливали на месте, иногда целыми семьями.
Тут же начались доносы. Пытаясь угодить новой власти, в надежде сохранить свое добро и свою жизнь, особо услужливые указывали на дома зажиточных крестьян, туда, где можно поживиться. Однако это не спасало их собственные семьи от грабежей и насилия. Кроме того, некоторое время спустя, все избы доносчиков были сожжены. Кем - не трудно было догадаться.
После разгрома барской усадьбы, там не осталось ничего. Несколько часов оттуда вывозили мебель, ковры, люстры, все, что только можно. Грузили на подводы узлы с барской одеждой, опустошили амбар. Вывезли все - до последнего зернышка, до последней ниточки.
Агриппину укрыл у себя старый Анисим.
- Эге, девонька, так не пойдет! - проговорил он, озабоченно разглядывая ее. - Погоди-ка...
Он вышел из избы, и спустя минут пять, вернулся с какой-то тряпкой в руках.
- Поди-ка сюда, девонька! - подозвал он ее. - Пелагея старая и больная а ты, хоть и страшненькая, прости меня, господи, но такая молодая и здоровая... - с этими словами он сдернул с нее клетчатую шаль и накинул ей на плечи совсем старую дырявую кофту. - Она дюже навозом пахнет, пусть! Это я специально. Ты, милая, не брезгуй, зато, даст Бог, себя убережешь...
Ни жива, ни мертва, Агриппина съежилась на лавке, ожидая неизбежной беды. Добрые крестьяне на нее на первую указали - там, дескать, всего полно, на всю вашу революцию хватит. Господа, когда бежали, не все с собой прихватили, а она знает, где хозяйское добро!
Агриппина понимала, что расправа неизбежна, поэтому, когда в сенях громко хлопнула дверь и послышалась брань, она сама вышла к ним, чтобы не подставлять под удар Анисима и не напугать маленькую Лизу, которую она очень любила.
Но, неожиданно, как для всех, так и для нее самой, их главный - самый горластый, небритый, давно не знавший бани малый, с наглыми водянистыми глазами, почему-то взглянув на нее, сказал только одно слово: "уродина" - и был таков.
Агриппину не тронули. Никто ее не обыскивал и почему-то новая власть не проявила к ней вообще никакого интереса. Никто не потребовал объяснений за проживание в барском доме. Таким же странным образом, как уже много позже сообразила она, не тронули и семью Анисима. Это была единственная изба во всей округе, где не взяли ничего.
"Кто отвел от меня беду? Наверное матушка моя покойная. Спасибо тебе, матушка, и царствие тебе небесное!" - с благодарностью думала Агриппина.
Через несколько дней, когда погромы закончились, и бравые хлопцы укатили дальше, преследуемые жаждой новой крови на благо революции, Агриппина вынула из-за печки спрятанную голубую сумочку - еще одна родная вещь, кроме платья, веера и ботинок, оставшаяся у нее от прошлой жизни. Она пожалела, что не убрала ее в сундук, вместе с остальными вещами. Хранить такую красоту было опасно: вдруг кто увидит - тогда обязательно отберут! Никакой ценности она, конечно же, не представляла, хоть и переливалась снежинками из белого сверкающего бисера, но разве могли об этом знать те неотесанные мужики, так беспощадно грабившие крестьян, которые простой бисер могли запросто принять за драгоценные камни! Агриппине слишком дорога была эта сумочка и жаль было лишиться еще и ее. В чулане у Анисима ей на глаза попался ящик с елочными игрушками, там же, среди игрушек, лежала пустая жестяная коробка из-под печенья. Агриппина обрадовалась такой находке. Она положила свою сумочку в эту коробку и перепрятала ее на чердаке.
Свой тайный талисман - зеркальце, она тоже укрыла от посторонних глаз, еще раньше одевшись в теткину блузку с высоким воротом. Сверху, для надежности, обмотав шею ее же платком.
Агриппина долго не находила в себе сил посетить усадьбу. И когда, наконец, она ступила на порог, она обнаружила там совершенно пустые комнаты, голые стены с корявыми неприличными надписями, и зачем-то выбитые окна. Только одна-единственная вещь осталась во всем доме. В бывшей гостиной у разбитого окна стояло старинное фортепьяно, без крышки и с размозженными клавишами...
Жить стали вчетвером. У Мельниковых была большая изба, построенная двадцать лет назад по приказу барыни, специально для нового управляющего. Но добротный сруб из сибирского кедра, обладающего своими целебными свойствами, все же не уберег от напасти жену Анисима - Пелагею. Она, в молодости статная и пышнотелая женщина, теперь, долгое время съедаемая какой-то неизвестной болезнью, тихо угасала и уже давно не поднималась с кровати. Она была благодарна Агриппине за то, что та взвалила на себя всю домашнюю работу, в том числе и заботу о Лизе, которая осталась единственным ребенком в семье. Ее старшие брат и сестра, умерли от кори задолго до появления Лизы на свет...
Кое-как перезимовали. И мука, и пшено, запасенные на зиму, после опустошения барского амбара теперь им только снились. Лишь только домашние заготовки, которые сохранились в подполе у Анисима и чудным образом, оставшиеся в распоряжении семьи, помогли им избежать голодной смерти. Однако ряды банок с соленьями, вареньем и медом, которые казались когда-то Агриппине просто бесконечными, к весне заметно поредели. Лиза постоянно хныкала и просила чего-нибудь вкусненького. Самым трудным было объяснить ребенку, почему папа больше не привозит ей с базара мармелад или красивый сладкий леденец на палочке, в виде петушка. Последнюю банку варенья открыли в июне, на Лизин день рождения - ей исполнялось семь лет. Агриппине в этом году должно было исполниться двадцать четыре.
Несколько раз в деревню приезжал Петя. В новой кепке, кожаной куртке, с коричневым портфелем. Стараясь казаться взрослее и серьезнее, он постоянно хмурил брови. "Худющий - в чем только душа держится!" - причитал Анисим. Но Петя, все такой же веселый и слегка ошалелый от своей ответственной должности и власти, которую он теперь представлял, совершенно не беспокоился о том, что и он, бывало, обедал раз в два дня. Он продолжал верить в победу коммунизма, и научился подавлять в себе чувство голода, вытесняя его пламенными речами. Он не обладал особыми физическими данными, однако в отличие от многих его соратников по партии, умел писать разборчивым почерком, и ловко складывал в уме трехзначные цифры. Но самым выдающимся его умением было слово. И когда Петя говорил - так складно, так убедительно - его хотелось слушать и слушать, и тогда все кругом замолкали.
Наведываясь к дяде, он с удовольствием проводил много времени с Агриппиной. Она ему очень нравилась, и в городе он скучал по ней. Он был бы счастлив, если бы в жизни она была его сестрой. Это была единственная из всех его знакомых девушка, с которой можно было поговорить обо всем на свете. Она часами слушала его, не перебивая, и если требовалось ее мнение, она охотно его высказывала. Он восхищался ее умом, и по достоинству оценил все ее добродетели, ее скромность и какую-то жертвенность. Ему не было никакого дела до ее внешности - он совершенно не замечал некрасивых черт ее лица и неуклюжей походки. Он видел только ее глаза, такого чудного и яркого цвета, что глядя на них ему иногда хотелось зажмуриться.
Как-то раз, когда Агриппина, встревоженная и несчастная от очередной предстоящей разлуки вышла его проводить, он обнял ее и прошептал:
- Не плачь, милая, ты жди, вот наступит новая жизнь, все уладится, и мы обязательно поженимся! - И в эту минуту он сам искренне верил своим словам...
Впереди Белую Рощу ожидала еще одна трудная и на этот раз совсем голодная зима. Пашня стояла пустая. Крестьяне ничего не сеяли - не было семян. Амбары также пустовали. Там было подчищено все, до последней крошки, до последнего зернышка.
Измученные постоянным недоеданием Агриппина и Анисим, едва не шатались от голода. Пелагее становилось все хуже, а Лиза отчаянно просила кушать. Приставая к отцу, она требовала то яичко, то пряник, и Агриппина не выдержала.
Она развязала свой узелок. Какую пользу можно было извлечь из того, что у нее осталось? Теткины старые вещи - не то, перламутровый веер - кому он сейчас нужен? Она достала свои ботинки на шнурках и платье бледно-зеленого цвета, с рассыпавшимися по подолу маргаритками, выписанное барыней из города от лучшего портного, специально для нее, ко дню ее двадцатилетия. Оно было легкое, воздушное, на шелковом чехле, украшенное тончайшим кружевом.
- Вот, Анисим, возьми! - решительно сказала она. - Свези и платье, и ботинки в Калиновку на базар! Наверное, за них можно хорошие деньги получить.
- Дай тебе Бог здоровья, девонька! - вытирая слезы, только и вымолвил он.
Вырученных денег хватило на два относительно сытых месяца. На них же похоронили и Пелагею. На поминках две деревенские бабы, до этого обходившие их дом стороной, теперь быстро и впрок, набивали себе животы незамысловатой едой. Косясь на Агриппину, они зло перешептывались, и она услышала, как одна из них сказала:
- Эти барские прихвостни до сих пор живут, как сыр в масле катаются, вон на столе и угощение нашлось, а у меня голодные ребята по углам!
Агриппина и так знала, что ее не любят в деревне, но такой откровенной агрессии она не ожидала. Чувствуя обиду, она, поколебавшись, все же собрала им, что могла - немного хлеба, картошки, и этой - самой негодующей, матери многодетного семейства, дала даже кусочек сахара, припасенного для Лизы. Бабы ушли сытые, с гостинцами, ненавидящие Агриппину еще больше...
Петя любил свою работу и вдохновенно выступал перед многочисленной аудиторией, подолгу удерживая внимание слушателей. Проводя встречи с рабочими и крестьянами, он быстро и без особого труда привлекал в партию все новых и новых членов. Его природное обаяние действовало безотказно. Люди верили ему и шли за ним. И новая власть не скупилась на привилегии для такого ценного сотрудника.
Ему дали хорошую служебную квартиру в центре города, на Театральной площади. Против той темной каморки, в которой он многие годы ютился сначала со своей матерью, а потом и без нее, - это были просто хоромы. "Жаль, мама не дожила!", - подумал Петя, когда ему вручали ключи. Он вспомнил, как она всегда мечтала, чтобы ее сын имел хорошую должность и стал уважаемым человеком. И вот, ее мечты сбывались!
Квартира, принадлежавшая раньше известной актрисе губернского театра, состояла из пяти просторных комнат, отапливаемых печами-голландками. Так же имелась и большая зеркальная ванная. Убранство и мебель, по счастливой случайности сохранившиеся в годы полного хаоса, также доставались Пете вместе с новым жильем. Кровати, стулья, столы - в новой квартире было все, что нужно для жизни. Кроме всего прочего, там было фортепьяно, и, памятуя о том, как прекрасно играла Агриппина, это и послужило окончательным решением перевезти сюда и ее, и Анисима с маленькой Лизой - самых близких и единственных родных ему людей. Петя мечтал сделать их жизнь счастливой.
Опоздав к похоронам Пелагеи, но, все же приехав, он уже не слушал дядю и твердо решил забрать семью с собой. Он понимал, что Агриппина, оставаясь в деревне, где все на виду, все же навлечет на себя неприятности, а вместе с ней могут пострадать и Анисим, и Лиза. И включив все свое красноречие и приведя множество различных доводов в пользу переезда в город, он все-таки добился их согласия.
Агриппину особо уговаривать и не пришлось, она только рада была тому, что теперь она будет жить вместе с Петей и вскоре они смогут наконец-то пожениться. А он, уже осознав несостоятельность своих давних обещаний, понимал, что никогда этого не будет, так как в случае женитьбы на девушке с таким прошлым, на его собственной карьере, уверенно идущей в гору, можно будет поставить жирный крест, чего ему вовсе не хотелось. И не только из-за себя. Он думал обо всех своих близких - их благополучие напрямую зависело от его успешной работы.
В день отъезда, когда были собраны и вынесены из избы во двор вещи, Анисим с помощью двух мужиков накрепко заколачивал досками окна и дверь, в тайной надежде еще когда-нибудь сюда вернуться. Агриппина, в ожидании Петиного приезда, пошла в сад. Место, где они закопали сундук, уже густо поросло новыми побегами сирени, и невозможно было догадаться, что растет она на старинном китайском сервизе и хрустальных венчальных бокалах.