Быков Юрий Анатольевич : другие произведения.

Императив

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  1. Лиза
   Этот памятный для всех день - 8 апреля 19... года - для меня памятен вдвойне.
   Мы сидели с Лизой у нее дома и слушали радиопостановку "Сказка о потерянном времени". Предназначалась она для детей младшего и среднего школьного возраста, но нас это совершенно не смущало. Наверно, потому, что в восемнадцать лет еще не слишком далеко отшагал от детства.
   Впрочем, слушал я радиопостановку вполуха. Лиза же - вся внимание - сидела, не шелохнувшись и порозовев лицом. Прямо, дитя, ей-богу!
   Хотя, конечно, ничего детского в ней нет. И не было уже тогда, когда мы познакомились (в институте, где учились на одном курсе, но в разных группах). Наоборот, Лиза красива почти "взрослой" красотой. Если мне требовалось, чтобы мысли не сбивались с толку, я старался на нее не смотреть.
   А она, по-моему, не замечала, что красивая. Во всяком случае, держалась Лиза так, словно у нее нет того тайного знания о себе, которое сокрыто в головке у каждой красавицы и которое побуждает ее быть на высоте своего положения.
   Волосы у нее каштановые и слегка вьются, но собирает она их небрежно, и получается какая-то рассыпающаяся толстая коса. Отчего-то эта небрежность волнует, как будто щедро что-то обещает - я ее подсознательно связывал именно со щедростью, которой в Лизе много. Широкая коса ее лежит на высокой груди, в крупных яблоках светло-карих глаз - большие, будто бы замасленные радужки, а ее губы, похожие цветом на неяркий тюльпан, так греховно припухлы, что хочется, чтобы они всей своей розовой плотью упруго толкнулись ... ну, хотя бы тебе в щеку!
   На самом деле, губы у нее мягкие и горячие, в чем мне время от времени доводилось убеждаться. Как, например, сегодня, когда я по окончании радиопостановки полез к Лизе целоваться.
   Вообще-то я постоянно подвергал ее подобным нападениям, и она уже не сердилась на меня, а только выставляла перед собой руки. Правда, иногда Лиза этого не делала. Знать наперед, как она поступит, было невозможно. Совершенно.
   Через минуту Лиза отстранилась от меня, встала, подошла к двери и... повернула ключ, вставленный в замочную скважину. "Правильно, - мысленно поддержал я ее, - а то еще Марья Федоровна из своей комнаты пожалует".
   В принципе, за Лизиной бабушкой такого не водилось, но всякое могло случиться. Нежданно-негаданно.
   Да, да, именно так!
   Закрыв дверь, Лиза абсолютно спокойно расстегнула блузку и выставила груди, которые без привычной тесноты тут же разошлись в стороны... А недавно между ними в вырезе блузки чернела ложбинка.
   Я стоял завороженный. Она опустила руку и потянула меня за брючный ремень...
   "Ну, легче тебе теперь?" - спросила Лиза потом.
   Легче... Разве может стать легче после глубокого потрясения?
   Только что сказку слушали и вдруг...Ко всему еще примешивалось недоумение, оттого что Лиза совершенно не казалась взволнованной, смущенной.
   "Ну и что, это делают все женщины и мужчины. Всегда. Рано или поздно", - такой, мне показалось, был у нее взгляд на случившееся.
   Я и не ошибся.
   - Ты меня пожалела?
   - Нет, я тебя люблю. Это всегда происходит между любящими людьми. Рано или поздно. И какая разница, когда бы это случилось?
   Я несколько успокоился, но в мозгу снова вспыхнуло:
   - Ты ведь меня не первого... любишь?
   Лиза осталась спокойной:
   - С чего ты взял?
   - Ну как...
   - Глупый, мне природа подсказала...
   Лиза особенно и не скрывала, что врет, но именно этим как бы говорила правду. А, действительно, каким еще мог быть ответ на идиотский вопрос? Если спрашивает совсем уж дурак - то поверит, а если не совсем - тогда догадается, что дурак.
   Я догадался, замолчал.
   Лиза улыбнулась:
   - Я тебя, правда, люблю.
   - Спасибо, конечно...
   Я помедлил.
   - А знаешь, я тоже тебя люблю.
   - Да? - Лиза вскинула на меня смеющийся взгляд. - И женишься на мне?
   - Вот не пойму, Лизка, а ты-то чего глупости спрашиваешь?
   - Что, не женишься? - шутливо насупилась она.
   И я честно ответил:
   - Не сомневайся. Обязательно женюсь.
   - Ну, тогда выпущу тебя, - сказала Лиза, отпирая дверь, в которую через секунду постучала Марья Федоровна.
   Лизина бабушка относилась к числу тех пожилых людей, глядя на которых начинаешь думать, что старость не страшна. Всегда в прекрасном настроении, добродушная, - потому, наверно, она и дожила до глубоких седин, а с ее лица не ушла бесследно былая красота.
   Волосы у нее, действительно, сплошь седые. И еще немного волнистые, как у Лизы. Хотя, конечно, наоборот. И вообще, в Лизе многое - цвет глаз, овал лица, даже носик - замечалось от бабушки, но это совсем не огорчало, если представить себе, какой она может быть в старости (полновата, правда, но это не беда).
   Лиза жила с бабушкой, без родителей, которые работали заграницей. Удивительно, но у меня было все то же самое: и попечение бабушки, и длительная командировка родителей.
   - Геночка, я к тебе за помощью, - заулыбалась Марья Федоровна. В руках она держала деревянную шкатулку. - Посмотри, пожалуйста, это можно починить?
   Я посмотрел: отсутствовала пара шурупов, которыми крепилась миниатюрная петля к крышке шкатулки, почему и открывалась крышка с перекосом. Из-за этого, между прочим, уже и вторую петлю собралась покинуть своя пара шурупов. Дело, конечно, поправимое: просто нужно укрепить гнезда и ввернуть в них шурупы потолще. Вот только откуда их взять?
   "Надо дома поискать - у отца в инструментах есть коробка с разными винтиками и гайками. А пока можно посадить петлю хотя бы на один шуруп - любой из пары "дезертиров".
   Вставив заточенную ножом спичку в отверстие для шурупа, я обломил ее над поверхностью гнезда, постучал по застрявшему там обломку, забивая древесиной полость, взял "дезертира" и... Когда я намечал ему путь, он выскочил из пальцев и исчез.
   С Лизой мы обползали всю комнату. В конце поисков к нам присоединилась Марья Федоровна. Она очень надеялась на свои очки для чтения, которые сильно укрупняли объекты. Не помогло. Шурупа и след простыл. А, главное, мало, что он и, в самом деле, дезертировал, так еще и меня в каком свете выставил!
   Интересно, поговорка "Дело мастера боится" - она про кого? Ведь не потеряет же она смысл, если слово "мастер" заключить в кавычки...
   Конечно, тогда я об этом не думал. Я готов был провалиться сквозь землю и, если б не Лиза, которая старалась меня ободрить, обязательно провалился бы.
   - Тоже мне, нашел из-за чего расстраиваться! Этой шкатулке сто лет в обед. Сколько помню себя, она всегда такая была.
   - Лиз, я завтра новые шурупы принесу и все сделаю. Честное слово!
   Мы стояли в прихожей, я уходил. Лиза поцеловала меня в щеку, и мы одновременно почувствовали, что получилось это как-то по-сестрински. Тогда она поцеловала меня в губы. Стало вкусно и радостно, хоть и продолжал ныть один беспокойный нерв, напоминая про чертов шуруп.
   Когда я вышел из подъезда, еще было светло, но уже синело. На минуту мысли отвлеклись от Лизы, и мне показалось, что улица, полная звуков и движения, жила как-то сама по себе, без окружающей природы, которая, замерев, затаив дыхание, ждала близкого начала той благодатной поры, когда больше невозможно ненастье. Это было чем-то сродни человеческому ожиданию праздника.
   А у людей он уже наступил. И хотя иногда еще подмораживало, да и снег кое-где лежал, очевидным было то, что зиме пришел конец. Шубы, в основном, уже отправились в гардеробы. То и дело встречались модницы в ярких демисезонных пальто, в толпе мелькали мужские кепки и шляпы. А если вдуматься, то до лета, ну, почти до лета (Первомая), оставалось меньше месяца.
   И вот в эту замечательную пору со мной еще и чудо случилось... Разве можно забыть сегодняшний день?
   На самом деле, память именно о таких, нечаянно-счастливых, днях и ожидание дней, на них похожих, тихо и неотлучно живут в каждом человеке. Но сколько их выпадает на его век? - по пальцам перечесть! От отчаяния тут впору начать фантазировать...
   Вот если б можно было бы отлистать время назад, как книжку до полюбившейся страницы! И тогда - пожалуйста: снова радуйся, заново переживай! Или его неразрывную нить потянуть на себя, до того самого - счастливого - узелка, и тогда окажется, что один из лучших дней был только вчера!
   Понятно, ни о чем таком я тогда думать не мог - в силу возраста и того, что других мыслей, кроме как о Лизе, у меня не было.
   Занятый ими, я не сразу, услышал, что над улицей звучит песня: мятущийся голос Ободзинского пел про "эти глаза напротив".
   Вдруг на небо вышла огромная луна, как красноватый желток. Люди даже приостановились, примолкли от неожиданности...
   Такой вот был удивительный вечер...
   Бабушка сидела в большой комнате (некоторые граждане, ставшие москвичами сравнительно недавно, называли такие комнаты залами) и дремала перед телевизором, который демонстрировал программу "Время". Леонид Ильич Брежнев порадовал население очередной яркой речью, историческое значение которой трудно было переоценить. Убеждаемая в этом строгой дикторшей, моя старушка прикорнула.
   - Сейчас ужин согрею, - встрепенулась она.
   - Потом, ба, - бросил я на ходу, устремляясь к отцовскому чемодану с инструментом.
   Коробка нашлась быстро, и мне страшно захотелось, чтобы, когда я ее открою, нужные шурупы сразу же попались на глаза.
   Увы, на сегодня чудеса закончились, пришлось опрокидывать коробку на пол и перебирать ее содержимое.
   В этой россыпи винтиков, гаек и шайб встречались, между прочим, и предметы, мне принадлежавшие, но оставленные в детстве, а потому позабытые: плексигласовый мутноватый шар - однажды, будучи совсем маленьким, я его чуть не проглотил, часовая шестерня, которая казалась мне золотой, прозрачный кругляш с надписью "Выставка чехословацкого стекла. Москва. 1957 год".
   Наконец, промелькнуло кое-что обнадеживающее. Через пять минут передо мной лежал необходимый шуруп, а еще через полчаса - его собрат.
   - Так греть тебе ужин или нет?! - донесся голос бабушки.
   - Грей! Сейчас приду!
   Перед сном шурупы я положил на столик возле кровати. Но встал и завернул их в бумажку, чтоб не потерялись, снова лег и счастливо-бездумно наглядевшись в потолок, уснул.
  2. Катаклизм
   Утром было очень тихо - не так, как всегда, когда из кухни долетали звуки от бабушкиного приготовления завтрака. Это я почувствовал, еще не открывая глаза. А когда открыл...
   "Где я?!" - ошалело кинулось в голову.
   Я лежал не в своей кровати и не в своей комнате! Я вскочил, бросился за дверь... Квартира была чужая, и никого из людей!
   Но ожидало меня и еще одно ужасное открытие: пробегая мимо зеркала и заглянув в него, я обратился в соляной столб: там был не я!
   Уж сколько простоял я так, не знаю. Из оцепенения вывел меня протяжный стон, который донесся откуда-то сверху. И почти сразу же за стеной, в соседней квартире раздался крик, точнее, вскрик - прежде ничего столь отчаянно-горестного мне не приходилось слышать.
   Но я продолжал стоять перед зеркалом и, невольно начав всматриваться в него, стал узнавать у глядевшего оттуда мужчины ... свои черты! Да, это был я, только старый!
   А звуки продолжали прибывать. Разные, они все, несомненно, были отголосками беды.
   Я выглянул в окно. В уютном дворике, в центре песочницы рыдала растрепанная женщина, которая, поднося руки к исцарапанному лицу, произносила одну и ту же фразу: "Что со мной?!"
   Потом нам всем объяснили: случился катаклизм. Всем нам - это жителям Земли. А катаклизм - объяснили, разобравшись, ученые - случился временной. Что-то там, в мироздании, не так пошло-поехало, и время сдвинулось, просело, как если б два узелка - помните про нить? - соединились, а отрезок между ними провис. Вот и проснулись мы тридцать семь лет спустя, а канун катастрофы - день 8 апреля 19... года - сделался памятным для всего человечества.
   Но утром 9 апреля о случившемся разрыве времени не знала ни одна живая душа. Ученые потом установят, что это было вовсе не 9 апреля, а 18 мая 20... года.
   Тем, кого утро 18 мая застигло подле близких или хотя бы знакомых людей, конечно, повезло, потому что в одиночестве можно было легко сойти с ума. К сожалению, это со многими и случилось, но у большинства инстинкт выживания одолел и панику, и страх.
   Мне тоже очень хотелось жить: еще бы, только вчера я был щедро одарен и обнадежен судьбой! Я позвонил Лизе - ее телефон не отвечал, как не отвечали и по другим, известным мне наизусть номерам, а если на том конце и брали трубку, то это были незнакомые люди, в возбуждении восклицавшие: вы кто? что происходит? почему вы сюда звоните?
   В тяжелом раздумье я опустился на стул. Обрывки фраз, долетавшие до моего слуха через окна и стены (а всё кругом бурлило и стонало), наводили на мысль, что не только я постарел, переместившись к тому же в пространстве. А, если это так, то, похоже, многих, в том числе и моей бабушки, просто нет на белом свете... А мои родители? Нет, лучше об этом не думать... Почему же я так ни до кого не дозвонился? Неужели все, как и я, проснулись в чужих квартирах?
   Внезапно в голове всплыл еще один телефон - дачного приятеля Пашки Круглова. Я понял: это память посылает мне последний не набранный номер.
   "И, наверно, неспроста" - подумал я.
   Во всяком случае, если Витька и постарел, то, будучи старше меня года на четыре, точно уж не умер! Да и куда ему умирать: человек недавно женился...
   "Вот дурак! Что несу?" - спохватился я.
   - Ген, ты что ли? - с удивлением и надеждой прозвучал Пашкин голос. - Хоть кто-то из знакомых нашелся... Скажи, что происходит? Или у тебя там все спокойно...
   - Ты в зеркало смотрелся?
   В трубке замерла тишина.
   - Значит, и у тебя то же самое, - ответил, наконец, Паша. - Представляешь, каково моей Татьяне?
   - Представляю... Я сам чуть не рехнулся, когда себя увидел... А еще я сегодня проснулся не в своей квартире. Ты-то, как я понимаю, дома?
   - Дома, но тут всё не так... И соседи незнакомые. Причем, они и друг с другом незнакомы. Вон, высыпали на улицу... Некоторые вообще невменяемые... Может, это эпидемия?
   - Чтобы все сразу постарели и переселились кто куда?.. Нет, это не эпидемия! Это напасть какая-то!
   - Знаешь, мне Татьяна сказала, что у нас двое детей. Они, говорит, уже взрослые и живут не с нами... Бедная, неужели она так и не придет в себя?
   Напрасно Павел думал, что его жена не в себе. Это вскоре подтвердилось, когда к нему с Татьяной приехали... их дети.
   Дело в том, что через некоторое время людей начала беспокоить странная память - память о непрожитом прошлом. Хотя ничего странного тут не было, потому что нить только провисла, а не оборвалась, и то, что люди восприняли как выпавший отрезок длиною почти в сорок лет, являлось лишь иллюзией разрыва времени.
   Каждый прожил этот срок за ночь, и, кому было суждено, увидел мир в созданных его личной судьбой обстоятельствах.
   Многие мужья впервые встречали своих жен, дети - родителей, но память оживала - и наступало узнавание...
   Через пару дней и меня настигла моя память. Раньше я был женат, но не на Лизе. Мою жену звали Зинаидой. Сразу после заключения брака мы путем слияния наших жилплощадей приобрели большую квартиру в центре Москвы. А счастья в ней так и не нажили. И детей тоже (честно говоря, я не знаю, стоило ли этому огорчаться). В своем же нынешнем жилище я оказался в результате обратных действий: развода и размена семейного гнезда на две жилплощади.
   Вот я сказал, счастья не нажили. Но я сказал так не потому что помню, как жили мы без счастья, а потому что развелись, то есть исходя из логики. Да и вообще, раз я женился на Зине, значит любил ее, но я не помню этого чувства в себе. Получалось, что в моем уме удерживались все свершившиеся события, а в сердце, в его памяти, была пустота.
   Удивительно, но то же ощущали и другие.
   - Дети - это хорошо... - говорил Паша. - Это замечательно! Почему же радости никакой? Помню, как они росли, а как любил - нет... Чужие! И с Татьяной у нас неладно. Понимаешь, не старели мы с ней вместе. Вчера еще молоденькая невеста была, а сегодня... Да и я для нее - тот еще подарок...
   Я убеждался больше и больше: катаклизм изменил всё внешнее, а человеческие души остались от него в стороне.
   А еще я совершенно не помнил, какими были наши с Лизой дальнейшие отношения, хотя то, что я женился на Зинаиде, наводило на невеселые мысли. Но и сегодня я продолжал любить Лизу, как в тот апрельский вечер. Да и что могло случиться с моей любовью за ночь?! Ведь, по сути, тот вечер был всего лишь вчера.
  3. Встреча
   Прежде чем пойти к ней домой, я набрал ее номер. В трубке щелкнуло - кто-то подошел к телефону. Но я не стал слушать, кто: пусть побудет со мной надежда. А чтоб она не выпустила мою руку, придумал сказать себе: "Тогда, в первый раз, Лиза просто не слышала моего звонка".
   Хотя на что я мог надеяться?! Увидеть постаревшую Лизу? А вдруг я испытаю то же, что и Пашка к своей Татьяне, ведь и мы с Лизой не старели вместе. На самом деле, я боялся совершенно другого: вообще не увидеть Лизу.
   На всем пути встречались мне люди с печалью в глубине глаз, со скорбным изломом губ, с лицами, которые, казалось, никогда не умели улыбаться. Да, счастливых людей не стало, все жили в опустошении.
   Но когда дверь квартиры открылась, в мире все же появился один счастливый человек. Это был я, который увидел на пороге Лизу!
   Падавший сбоку свет ложился только на половину лица, но этого было достаточно, чтобы сразу же узнать ее и с секундным опозданием изумиться: она совершенно не постарела!
   Кожа - по-прежнему гладкая и смугловатая, радужка глаза, словно золотистый масляный шар, - ничуть не полиняла, губы все того же розово-тюльпанного цвета. (Раньше я время от времени пытал Лизу, чем она красит губы? Она их облизывала и говорила: "Видишь, ничем!".) Даже ее фигура - все то же очертание молодого женского тела!
   Несомненно, передо мной стояла вчерашняя Лиза... Но разве такое возможно?!
   Вдруг вздрогнула память, и мозг наполнился позабытым знанием о наших отношениях: у них не было продолжения, потому что Лиза уехала к родителям за границу, неожиданно для всех, сразу после того вечера, вот и всё.
   Она пытливо смотрела на меня.
   - Вам кого?
   В этот момент в квартире послышался какой-то шорох. Лиза повернула голову, и тогда осветилась другая половина ее лица.
   Она была обезображена! Нет нужды описывать рваный разрез глаза, щеку, висок, на которых, казалось, не было кожи...
   Я почувствовал, как слабею от необычайной жалости к этому любимому, родному человеку. Неправду говорят, что жалость - постыдное чувство. Она, как и ревность, неотлучная спутница любви.
   А Лиза, спохватившись, быстро отвернула лицо.
   - Так вам кого? - досадуя на свою оплошность, жестко сказала она.
   - Лиза, я Гена, ты не узнала меня?
   На лестничной площадке не горела лампочка, я был на тридцать семь лет старше - ничего удивительного. К тому же, вспомнилось мне, у Лизы какие-то проблемы со зрением.
   Ее глаза сузились в прищуре, но хорошо было видно, что они занялись радостью.
   - Узнала! - вспыхнула она счастливой улыбкой.
   Лиза сделала шаг мне навстречу, и... я едва успел подхватить ее.
   Я отнес ее в комнату, положил на кровать. Рядом вился серый кот.
   Вскоре Лиза очнулась, но я не дал ей подняться.
   - Седой... - провела она рукою по моему виску. - А я тебя искала, ходила к тебе домой...
   - Я давно там не живу.
   - Давно? Как все перепуталось...
   - Раньше у тебя кота не было.
   - Ну да, а когда я проснулась, он уже был... А бабушки не было...
   - Да... Выпала же нам доля...
   Мы сидели в Лизиной комнате и тихо переговаривались. Я вполне мог бы себе представить, что сейчас тот самый апрельский вечер... Но было открыто окно, в него светило солнце, вплывал запах сирени и по-ночному самозабвенно изливал душу какой-то и днем неприкаянный соловей.
   Жизнь продолжалась, и мир продолжал быть, и в нем мы неожиданно нашли друг друга. Интересно, стал ли еще кто-нибудь счастлив после катаклизма?
   - Зачем ты тогда уехала?
   Лиза рассказала об этом без волнения, обыденным тоном - она свыклось с происшедшим 8 апреля.
   Тогда, после моего ухода, Лиза отправилась в булочную: за ужином обнаружилось, что в доме закончился хлеб. До закрытия магазина оставалось четверть часа, Лиза очень торопилась и на перекрестке попала под автомобиль - спешка часто навлекает беду... Когда в больнице она пришла в себя, доктор не стал скрывать того, что случилось с ее лицом. "Сейчас мы сделаем вам операцию, но я ничего не гарантирую..."
   Видимо, потому что в течение ночи Лиза находилась, по ее выражению, "между небом и землей", то есть под наркозом, катаклизм подействовал на нее особым образом: она не постарела.
   - А почему же еще, ты думаешь?
   Я пожал плечами. (Впоследствии мне приходилось встречать и других людей, которые также не постарели).
   Ну, а потом Лиза попросила бабушку сказать мне и всем остальным, будто она уехала к родителям: не хотела, чтоб кто-нибудь видел ее такой.
   - Но почему же сейчас ты этого не боишься? Вон, даже искала меня.
   - Все стало по-другому, люди постарели. Теперь, мне кажется, ты не будешь стесняться меня... Ведь я молодая, а некрасива только половиной лица...
   Я усмехнулся:
   - Конечно, я-то и старый, и некрасивый...
   - Старый? Некрасивый? Я этого не вижу.
   Протяжный взгляд ее, показалось, мягко погрузился мне в душу, и та восторженно замерла, как в детстве на качелях.
   Переведя дыханье, я улыбнулся:
   - Как будем дальше жить?
   - Как будто ничего и не было. Да у нас с тобой тридцать семь лет ничего и не было...
  4. Новая напасть
   А между тем, не только отдельные индивидуумы, но и человечество в целом пришло к пониманию того, как существовать дальше: перестать изумляться и жить сообразно новым обстоятельствам. Оно и понятно: приспосабливаемость видов к внешним факторам - главное условие их выживания.
   А вообще-то данная проблема была временная и уже не стояла перед поколением, которое, например, только рождалось или находилось в несознательном возрасте. Что уж говорить о последующих поколениях!
   Ну а пока основу деятельного населения сплошь составляли жертвы катаклизма; главной задачей каждого государства стала скорейшая адаптация граждан к последствиям этого самого катаклизма.
   Между прочим, государства на карте мира остались прежние. Вот только не было больше моей страны: она распалась.
   Огромными тиражами, на множестве языков издавались брошюры серии "Как начать новую жизнь". Ученые всех стран совместно работали в самых разных областях науки, чтобы сделать доступными свалившиеся всем на головы дары прогресса, то есть быстрее восстановить общую память о том, как правильно ими пользоваться. Ведь поначалу не каждый, находя у себя в кармане мобильный телефон, мог вспомнить, что это такое. А еще были ноутбуки, айподы, плазменные панели, автоматические коробки передач, Интернет, навигаторы и многое другое. Даже обращение с "одноруким" краном - смесителем на кухне требовало некоторых навыков.
   Благодаря предпринятым усилиям общество сравнительно быстро оправилось от потрясения. Во всяком случае, внешняя сторона жизни выглядела теперь вполне благополучно: функционировали государственные органы и учреждения, открылись даже театры и музеи, люди ходили на работу - те, конечно, кто ее имел (потому что в России сменился общественный строй и появилась безработица), ну а что у кого на душе - было делом сугубо личным.
   Однако что-то там, в мироздании, здорово повредилось, и случилась новая напасть: один из параллельных нам миров потерял свою параллельность!
   Первым проявлением этого стало событие, которое произошло в Москве, 12 июля, на Чистопрудном бульваре, именно в тот час, когда мы с Лизой сидели на скамеечке неподалеку от памятника Абаю.
   Лиза зачитывала вслух помещенный в газете перечень международных праздников, установленных ООН или Юнеско.
   - 14 марта - Всемирный день сна, 29 мая - Всемирный день здорового пищеварения, - Лиза еле держалась, чтоб не рассмеяться, - 14 июня - Всемирный день вязания на публике, - прыснула она, - 15 октября - Всемирный день мытья рук, - она откинулась к спинке скамьи в безудержном смехе.
   - А ты раньше не слышала, что существуют такие праздники?
   - Раньше? - Лиза перестала смеяться, посерьезнела. - Раньше мне было не до чего, жила в своей скорлупе... Библиотекарша... Знала только дорогу до работы и обратно...
   - А мы в нашем КБ частенько развлекались этим перечнем...
   Тогда же, помнится, я подумал, что у людей с высоким положением, как только они его достигают (в ЮНЕСКО ли, в министерстве ли - не важно), определенно что-то щелкает в мозгах, и они начинают поступать вопреки здравому смыслу. И ведь хуже всего то, что делается это, якобы, во благо. Хотя, почему "якобы"? Такие люди всегда и всё делают для всеобщей пользы! А результат - хоть плачь, хоть смейся - сплошное недоразумение!
   Можно, конечно, говорить и об иных мотивах их поступков. Ну, например, человек терзается: что бы ему значительного свершить на своем посту? Знаний нет, талантами обделен, зато полно кипучей дури (она, как правило, всегда сестра льстивой преданности начальству) - и вот, получите, граждане, очередное нововведение. Главное, чтобы оно соответствовало духу и букве основного закона: "тащить и не пущать" (не путать с Конституцией)!
   Понятно, о совсем уж больших начальниках, над которыми нет никого, кроме Бога, - особая речь. У них дури не бывает, а бывает мудрость, однако она такого свойства, что простой обыватель не в состоянии ее постичь и даже как бы назло не желает жить лучше, хотя о нем неустанно радеют - вон, и пенсии щедро увеличиваются на 50 рублей в год, и количество миллиардеров растет... Живи и радуйся! Но... Никакой благодарности...
   А иногда их мудрость воплощается в памятники. У подножия одного из таких мы с Лизой и сидели.
   Вообще-то я ничего не имею против Абая Кунанбаева, поэта и философа 19 века, к тому же, в известной степени, нашего соотечественника, поскольку родился он в Западно-Сибирском генерал-губернаторстве Российской империи. Но тут вот какое дело: впоследствии это генерал-губернаторство стало независимым государством, посольские окна которого выходят на Чистопрудный бульвар. И все было, как было, до тех пор, пока не наметилась особо теплая дружба между нашими народами - боже упаси кого-то подумать, будто я против этой дружбы! Ну, а для того, видимо, чтоб она скрепилась навечно, наша верховная власть решила установить на бульваре скульптуру Абая. (Только это и можно предположить, следуя логике, - и получим редкий случай, когда логика и здравый смысл не идут рука об руку.).
   Однако сложилось так, что достойнейшая личность Кунанбаева, увы, не слишком была популярна у москвичей, а в русской столице не стоял и до сих пор не стоит памятник, ну, например, Куприну... Словом, москвичи долго еще не могли опомниться от полученного подарка...
   А дедушка Абай что ж, прижился... Сидит себе в тенёчке под деревом, смотрит с добрым прищуром на детишек и их мам, на бронзового журавля, пьющего воду из фонтана...
   Однажды он даже собрал под своей сенью протестующих против власти того, над которым только Бог, но об этом уже мало кто помнит...
   - Похоже, перечень здесь неполный, - сказал я, - например, есть еще День поджелудочной железы... - и осекся, так как метрах в пяти от нашей скамейки буквально из воздуха возникли два солдата... На них были зеленые кафтаны с красными обшлагами, и в руках они держали длинные ружья.
   Конечно, можно было бы предположить, что это какое-нибудь театральное действо - вон и "Современник" через дорогу, - если бы не их лица. Они выражали какое-то грозное недоумение, недоумение с вызовом, не оставлявшее сомнения в том, что это - отважные, решительные люди, готовые при малейшей опасности вступить в сражение, и нет здесь никакой игры!
   Напряженно озираясь, они почти прошли по нашим ногам, обдав душным запахом чеснока. Похоже, на мирное население они привычно не обращали никакого внимания. Один из них засмотрелся на Абая и приотстал, второй обернулся и гортанно крикнул что-то - не разобрать. Оба пошли рядом, чуть пригибаясь и держа ружья наперевес. Они были очень похожи друг на друга: одинаково поджарые, усатые, с худыми, прокопчёнными лицами.
   Когда в конце аллеи показался патрульный полицейский автомобиль, сначала один из них, а потом и второй, видимо, по команде первого, припал на колено и взял ружье наизготовку. Публика на бульваре замерла, не веря глазам своим. Опять послышался гортанный возглас, а следом раздался сдвоенный залп.
   Патрульная машина остановилась, но из нее никто не вышел. Пока она продолжала стоять, солдаты сноровисто перезарядили ружья и повторили залп. От капота машины завился блеклый дымок: видно, пуля попала в радиатор.
   Тогда только из обеих передних дверей выскочили полицейские и кинулись в разные стороны под укрытие деревьев. Публика, тоже сообразив, что дело тут нешуточное, массово, и с левой, и с правой стороны бульвара начала перепрыгивать через ограду, ссыпаясь на трамвайные пути. Движение встало.
   Вскоре к полицейским прибыло подкрепление.
   Мы с Лизой после бегства стояли на четной стороне улицы, возле дома номер 10 со странной вывеской "Деревяшка" (ресторан, что ли, такой?) и видели, как солдаты, примкнув штыки, бросились на окружающих их полицейских в атаку. Прозвучала автоматная очередь, смельчаки упали.
   Утром следующего дня появилось информационное сообщение Министерства внутренних дел, где говорилось, что напавшие на полицейский патруль живы, но легко ранены, при этом личности их до сих пор установить не удается, так как сами они называют себя солдатами лейб-гвардии Измайловского полка, утверждая, что шефом у них "сама государыня Екатерина Алексеевна", а командиром генерал - фельдмаршал князь Репнин. Все это соответствует исторической правде, но ставит под сомнение душевное здоровье задержанных неизвестных, которые в связи с этим направлены на обследование в психиатрическую клинику.
   Данное заявление должно было успокоить общество, да так оно и вышло бы, если б случившееся на Чистопрудным бульваре не стало происходить в разнообразных вариантах и на других территориях Москвы.
   Согласитесь, при данных обстоятельствах было бы нелепо утверждать, что Москва всего-навсего подверглась нашествию сумасшедших, однако именно такую мысль чиновники попытались внедрить в головы населению (точно так же они всегда первым делом говорят о взрыве бытового газа, когда происходит террористический акт).
   Бесславную попытку властей спрятать по-страусиному голову в песок окончательно сорвало появление самого князя Репнина, который, возникнув на Лобном месте напротив Кремля с десятком гвардейцев, объявил требование об освобождении солдат его полка. Наличие множества свидетелей из числа москвичей и гостей столицы лишило власти всякой возможности оставить ситуацию без последствий, то есть спустить все на тормозах - авось само рассосется!
   К тому же фельдмаршал был настроен решительно: в случае неисполнения его требования у него имелся приказ государыни о введении войска.
   Присутствующие поежились: уже никто не сомневался, что это смелые и воинственные люди, которые, судя по всему, не очень-то обескуражены открытием нового для себя мира.
   К вечеру того же дня всех задержанных отпустили, но солдаты во главе со своим командиром, вопреки ожиданиям, никуда не исчезли (все думали, что они вернуться домой), а встали лагерем в Измайловском парке недалеко от Главной аллеи.
   К тому времени "параллельные" люди уже стали появляться не только в России, что вызвало незамедлительную реакцию заграницы - там началось всестороннее изучение данного явления. Тогда уж и отечественным ученым последовало указание заняться проблемой (не рассосалась-таки!).
   Вскоре усилиями мирового научного сообщества было установлено, что произошла распараллелизация одного из миров.
   Хуже всего довелось французам, к которым повадились являться кровожадные якобинцы.
   Приходилось искать с пришельцами общий язык.
   Наши власти тоже согласились на встречные шаги. Да и как тут было не согласиться, если сама императрица Екатерина Вторая изволила вступить в переговоры! (Подозреваю, многие там, наверху, не раз перекрестились: она хоть и Великая, а все же, слава тебе, Господи, не товарищ Сталин!).
   Спору нет - переговоры лучшее средство избежать конфликта, а власть на то и власть, чтобы быть умной и искать приемлемый компромисс. В общем случае это так, но наша власть весьма своеобразна: она крайне неуступчива по отношению к своим подданным, но безмерно податлива со всеми остальными.
   Словом, сам собою вырисовывался обоснованный вопрос: а не учудит ли она что-нибудь и сейчас, тем более что граждане еще помнили недавние переговоры с одним из соседних государств, в результате которых Россия по доброй воле осталась в дураках, то есть в дурах.
   Хотя, не исключено, что народ по обыкновению просто не постиг всей глубины государственной мудрости: ему-то, наивному, всегда кажется правильным только то, что разумно.
   Как бы то ни было, очень многие опасались неблагоприятного для населения исхода переговоров.
   И что же? Правильно опасались!
   Подданным Екатерины Алексеевны разрешено было объявляться в любое время на любой российской территории, беспрепятственно селиться среди граждан и вести трудовую деятельность. Нет, конечно, ограничения существовали: деятельность должна была быть законной, то есть грабить и убивать запрещалось, а для поселения требовалась справка с предыдущего места жительства. Однако там, откуда были подданные императрицы, не существовало паспортных столов, поэтому положение о справках тут же и похерили.
   По мнению отечественных государственных мужей полагалось считать большой победой то, что и нам разрешалось все то же самое в чужой земле, пути проникновения куда торжественно обещали показать "наши уважаемые партнеры" (так изящно называли они екатерининских послов, хотя партнерство было явно навязанным).
   Только вот сограждан, пожелавших воспользоваться таким правом, можно было по пальцам пересчитать (в основном, командированные научные работники), чего не скажешь о представителях распараллеленного мира.
   Они стали массово появляться среди нас, причем это были не самые лучшие люди своего времени. Сталкиваясь с той грубой жизнью, которая бурлила вокруг них, приходилось всякий раз убеждаться, что процесс эволюции человека нельзя считать законченным, пока жестоки нравы и обычаи. (Правда, глядя на себя и сограждан, понимаешь, что процессу этому еще далеко до конца. Но все же...)
   Ермилыч поселился на первом этаже нашего дома (мы жили в Лизиной квартире), и вскоре исчез наш кот (впрочем, я не утверждаю, что эти события взаимосвязаны). Чем зарабатывал он на пропитание и как вообще оказался нашим соседом - никто не знал. Была у него жена, пожилая, печальная женщина, которая выливала из ведра зловонное содержимое прямо у подъезда. Ходил Ермилыч, невзирая на лето, в овчинном тулупе и всегда у него из-за пояса торчал топор. Борода, глаз цепкий и холодный, шрам через все лицо дополняли его разбойницкий вид. По-видимому, был он из отставных солдат, во всяком случае, Ермилыч водил тесную дружбу с теми гвардейцами, что расположились в Измайловском парке. Они частенько наведывались к нему в гости. Из всех благ цивилизации особенно пришлись им по душе сигареты "Прима"-красная и водка "Испанский летчик" (водка, конечно, была известна этим людям, но в качестве не столь крепкого хлебного вина, а сигарет они не знали вовсе).
   Гости Ермилыча гуляли яростно, безудержно - горе тем, кто попробовал бы помешать их буйству. Включая, между прочим, полицейских, которые однажды все-таки увезли свирепых товарищей Ермилыча и его самого в "кутузку". Кончилось все позором: поступила команда выпустить дебоширов из полицейского участка, осажденного к тому времени их соплеменниками (в очередной раз проявилась недоступная пониманию простых граждан мудрость наших властей).
   С тех пор никто больше не пытался умерить пыл измайловской братии, а мы с Лизой переехали жить в мою квартиру.
  5. Нежданно - негаданно...
   Мы возвращались из гостей, от Кругловых.
   Незадолго до этого, повстречавшись с нами на улице, они познакомились с Лизой и пригласили нас прийти в ближайшую субботу.
   У Кругловых мы провели два часа и уходили с облегчением: слишком тягостно было смотреть на их нелюбовь друг к другу.
   Эта нелюбовь была еще спокойна и терпелива ("ну расскажи, расскажи, если тебе так хочется, эту дурацкую историю" - с усталой улыбкой говорила мужу Татьяна), и больше напоминала скуку ("только половина восьмого, на улице дождь!", - удерживали они гостей, неподдельно огорчаясь, оттого что останутся вдвоем: "опять весь вечер в телевизор пялиться!"). Но порой в ней уже посверкивала маленькая обоюдная неприязнь ("снова ты зонт на место не убрал!" - "не я, а ты!.. вечно с больной головы на здоровую сваливаешь!").
   Одолженный зонт нам так и не понадобился, потому что дождь закончился почти сразу, как мы вышли на улицу.
   Лиза с грустью сказала:
   - Говорят, любовь делает людей лучше. Получается, что нелюбовь...
   Не договорив, она посмотрела на меня:
   - Наверно, порознь они хорошие люди...
   - Хорошие, - согласился я. - Но их женитьба - ошибка.
   И не удержался от горькой усмешки:
   - Как показало время... Знаешь, все-таки есть один несомненный плюс в этом чертовом катаклизме. Благодаря ему каждый имеет шанс оценить свои недавние поступки. Понимаешь? Не через десятки лет, а прямо сейчас. Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит! Теперь очень многие не сделали бы того, что они сделали буквально вчера. А Кругловы... Кругловы, мне кажется, еще не знают о своей нелюбви.
   - Как же все запутано. Мне почему-то тревожно за нас.
   - Ну, мы-то как раз сделали то, что нужно было сделать раньше. Все будет хорошо.
   С окончанием этой фразы мне на голову обрушился тяжелый удар.
   "Переселенцы" напали на нас, когда мы шли по чахлой аллейке, ведущей к подъезду нашего дома.
   Собственно, целью нападения была Лиза, а я получил свой удар, потому что мешал их делу добычи самки.
  
   Однако нам повезло. Во-первых, удар, хоть и сильный, не лишил меня сознания, во-вторых, нападавшие оказались явно не из числа "измайловцев". Я разглядел двух тщедушных, бродяжьего вида мужичков, вооруженных палками. Они зло, по-волчьи щерились, сбитые с толку тем, что я не упал, и потому не решались накинуться вновь.
   А, в третьих, Лиза не растерялась и повернулась к ним той, другой стороной лица.
   Нетрудно представить, какой холодный дождь окатил их. Оружие повыпадало из рук, мужички развернулись, чтобы бежать. Но не побежали... Видимо, смекнули в последнюю секунду: а баба все же хороша, черт с ним, с лицом, зато все остальное...
   Только я уже успел завладеть их палками. С той, что поувесистей, я кинулся на несостоявшихся насильников. Хватило удара по спине одному и по шее другому, чтобы они, тихо подвывая, пустились наутек.
   А мне впору было воскликнуть: "Ура! Виктория!"
   Я обернулся и увидел: внезапно поникнув духом, Лиза тихо и горько плакала.
   Я подошел, обнял ее:
   - Ну что ты... все обошлось...
   - Ничего не обошлось, - с отчаянием, заикаясь от всхлипов, отвечала Лиза, - и никогда не обойдется, пока они будут жить рядом с нами...
   - Но мы не в силах что-либо изменить!
   Она подняла на меня умоляющее лицо:
   - Давай уедем отсюда!
   - Но здесь наш дом, это наш город, мы в нем родились...
   - Я же не прошу уехать насовсем... Может, со временем что-то изменится... Должно измениться...
   - Куда же мы уедем? Разве они не повсюду?
   Лиза перестала плакать. Блистая мокрыми глазами, она заговорила собранно, по-деловому:
   - Я на форуме в Интернете читала: такие места есть. Например, Куршская коса в Калининградской области. Там они, в этой области, вообще не объявлялись. На Куршской косе тихо, уютно. Море, дюны... Я там в позапрошлом году с родителями...
   Лиза осеклась, и печаль пробежала по ее лицу. И по моему, наверно, тоже - куда же еще она могла направиться от сердца?
   Мы уже были на пороге нашей квартиры. Когда дверь закрылась, Лиза прислонила голову к моей груди:
   - Ну, пожалуйста, поедем... Купим там домик и будем спокойно жить. Ведь мы можем себе это позволить?!
   Дело в том, что недавно я стал богатейшим человеком!
   Нет, я, конечно, никогда не верил приходящим на мою электронную почту сообщениям о скончавшемся за границей состоятельном родственнике - подобные письма-уловки с целью выуживания денег у доверчивых адресатов регулярно рассылаются по Интернету, но, когда такое письмо оказалось написано не корявым, а абсолютно грамотным русским языком и подписано нотариусом Инюрколлегии, я не отправил его в спам. Ну, а после встречи с тем нотариусом осталось лишь порадоваться своему неожиданному счастью.
   Правда, некоторое время мне казалось, что я сошел с ума, потом я начал думать, что с ума сошел некий французский гражданин Александр Дор, однако вскоре выяснилось, что никто с ума не сходил, а завещатель - мой родной дядя.
   Вообще-то в нашей семье было принято считать, что брат моей матери Александр Петрович Дорошин пал смертью храбрых на полях Великой Отечественной войны. На самом же деле, он попал в плен, оказался в лагере во Франции, из которого бежал к партизанам. Похожие истории случались, но нечасто, и уже поэтому они необычны. История же моего дяди необычна еще и потому, что, в отличие от других героев, которые либо погибали в рядах Сопротивления, либо по возвращению на родину снова оказывались в лагерях, он остался после победы над фашистами во Франции.
   Все это, а так же то, что Александр Дор владел крупным бизнесом, был холост и бездетен, установил энергичный нотариус Инюрколлегии, с которым я щедро расплатился.
   И еще с грустью в сердце я догадался: моя мать все-таки знала, как сложилась судьба ее брата, но поделиться этим могла, наверно, только с моим отцом. Разумеется, и Александр Дор не упускал из виду свою оставленную на родине сестру.
   Дядюшкино наследство полностью освобождало нас от забот о хлебе насущном, но мы с Лизой почему-то продолжали ходить на работу - наверно, по привычке и потому еще, что в нашем мире, невероятно искаженном разрывом времени, как-то само собою умалялось значение всего, не связанного с катаклизмом, а потому факт получения мною целого состояния казался не столь уж и важным и оставался в стороне от течения жизни - загорал, так сказать, на бережку. Но вот его смыло, поглотило этим течением, и я отчетливо понял, что обладаю возможностями, которых нет у других, и пришло время ими воспользоваться!
  6. Куршская коса
   Собирались мы недолго и уже через неделю были в старинном Кенигсберге, нелепо переименованном в 1946 году в Калининград. Нет, конечно же, ему не оставили бы прежнего имени, как и всем городам и селам той части Восточной Пруссии, которая после Второй мировой войны отошла Советскому Союзу. Но, возможно, он стал бы тем же Светлогорском, Янтарным или Зеленоградском. Однако случилась смерть "советского президента" и "всесоюзного старосты". Ничего удивительного: от дикой большевистской традиции переименовывать города в честь своих видных деятелей пострадал не один Кенигсберг. Удивительно другое: впоследствии даже Ленинграду вернули его историческое имя... А, между тем, Калинина никогда ничто не связывало с Кенигсбергом. Как, кстати, и Ногина с Богородском или Загорского с Сергиевым Посадом.
   Из Калининграда такси домчало нас по прекрасному шоссе до поселка Лесной - первого после узкого перешейка на Куршской косе. Там мы и остановились гостинице.
   Судя по всему, поселок недавно пережил строительный бум, а до того выглядел он довольно бедно. И сейчас еще то и дело встречались постройки в стиле советского аскетизма, когда жилищу полагался минимум бытовых удобств и не полагалось никакого украшательства.
   По тому же принципу строились и наши подмосковные дачи, точнее, садовые домики. В моей прошлой жизни, у родителей был такой домик: деревянные половицы, печь-голландка, два небольших окна - одно напротив другого, из мебели - кровати и стол. Снаружи тоже все сурово: оштукатуренные серые стены, крашеная зеленой краской железная крыша, а из излишеств разве что наличники на окнах.
   И все-таки было в этих домах и солнечно, и уютно. Помню, запах вымытого пола, ромашки в вазе на столе и сноп золотого света через открытую дверь. Помню... А ведь было это почти вчера!
   Иногда в поселке на одном и том же участке стояли новый дом и старый, который еще не успели снести, - яркое свидетельство того, как жили отцы и как живут дети. Дети теперь жили в неодушевленных домах-предметах, полных излишеств.
   Как раз такой участок и привлек наше внимание. Наверное, потому что из сказанного выше к нему относилось лишь наличие двух домов.
   Тот, что ближе к изгороди, - старинной постройки. Его возвели в свой век добропорядочные немецкие бюргеры, и был он с черепичной крышей, кирпичными стенами грубой кладки - так строили здесь люди и двести, и сто лет назад, пока не оставили этих земель - не по своей воле, но в расплату за веру своему кумиру.
   Другой дом напоминал милый моему сердцу домик на нашей даче. Он, конечно, был больше и выше, но тоже без изысков, по-деловому прост и напрашивался на сравнение с коренастым грибом.
   Оба дома, судя по мутным оконным стеклам и буйно заросшему саду, давно были покинуты людьми.
   Чтобы узнать, как приобрести эту недвижимость, мы отправились в поселковую администрацию, которая размещалась в торце неуклюже приземлившегося здания, возведенного без всякого архитектурного замысла.
   К порогу через заброшенный угол, поросший кустарником и высокой травой, вела узкая тропинка.
   На двери был замок. Пахло дерьмом и цветущим репейником, над которым летали красивые бабочки.
   Несколько дней кряду приходили мы сюда, но замок, как висел кривобоко в дверных ушках, так и продолжал висеть, словно приросший к ним.
   И все-таки однажды дверь оказалась не заперта. Мы вздохнули с облегчением.
   А напрасно: главный начальник отсутствовал, и вообще - единственной живой душой в администрации была уборщица.
   Поднявшись над половым ведром и отерев концами платка широкое рыхлое лицо, она сказала:
   - Не знаю, когда будет. У него запой.
   И поторопились рассеять недоумение с наших лиц:
   - Скажите спасибо, что он из этих запоев еще выходит! А как вы думали? Вчера вон - секретарем обкома был, а сегодня - сказать без обид - старший по поселку. Тут запьешь! Как не запить! Я сама вчера только с танцулек прибежала. Проснулась - а жизнь-то прожита: вдова, трое детей и оба сына в тюрьме! Ничего хорошего не помню!
   Все мы тяжело вздохнули.
   - А вам зачем Петрович понадобился? - недолго горюя, поинтересовалась женщина.
   - Хотим тут у вас поселиться, купить участок.
   - Вы ж откуда будете?
   - Из Москвы. Меня зовут Геннадий, это моя жена Лиза, а вас как зовут?
   - Я Зоя. Видать, совсем доняли вас эти... "гости"? У нас-то здесь хорошо, почти никого нет.
   - Почти? - встревожились мы.
   - Ну, приходил тут старикашка один, так он не в счет. А какой участок вы приглядели?
   Мы объяснили.
   - Там Серовы раньше жили. Николай Алексеевич главным инженером в нашем совхозе был. Это с его племянничком у меня все случилась, чтоб ему... Паразит, оставил вдовой... Если бы сейчас - я б ни в жизнь, даже на шаг не подпустила бы! Вообще б на те танцульки не пошла! - в голосе Зои звучал плач.
   - И где же теперь Серовы? - прервал я новые горевания женщины, зная уже, как просто перенастраивает она мысли.
   Клавдия улыбнулась.
   - Так они отщепенцами оказались, уехали в свой Израиль!
   - Это Серовы-то?!
   - Ну да... Конечно, сам Серов еврей никакой, а вот Татьяна его... Потом, правда, говорили, будто они вместо Израиля в США очутились, а как на самом деле... - она пожала плечами.
   - Кто же владеет оставленным имуществом?
   - Да никто. Перед отъездом продали они все совхозу, а совхоз что... Нужны ему были эти дома... А теперь и вовсе совхоза того нет...
   - И как же нам быть?
   - Идти к Петровичу. Думаю, через пару деньков появится. Да, в пятницу наверняка появится. Только вы его ловите утром, а то, сами понимаете: пятница... С нее все и начинается - как бы он опять... того...
   Застигнутый нами на рабочем месте Петрович, точнее, Виктор Петрович Миронов, имел, как и положено после запоя, угрюмый вид. От высказанного нами намерения приобрести недвижимость у него заострились черты, что показалось мне следствием возникшего раздражения. Однако вскоре, заметив, сколь хищно стало выглядеть его лицо, я догадался: это проснулся в нем старый добрый российский коррупционер.
   Я перестал ходить вокруг да около и назвал солидную сумму.
   Петрович потупился:
   - А девушка, извините, она кто?
   Тут-то до меня дошло, что я нарушаю главное правило взяткодачи: процесс не должен происходить при свидетелях.
   Лиза это тоже поняла и молча направилась из кабинета.
   В общем, свершилось преступление, и не отсохла рука Петровича, да и моя не оскудела. А что мне оставалось делать? Не знаю... Хотя хорошо знаю, что надо было делать Петровичу: без проволочек дать согласие на продажу недвижимости.
   Берущий всегда виноватее дающего. Но в нашем отечестве все едино, тогда как ставить их на одну доску можно только по глупости или из глумления над здравым смыслом.
   Итак, мы стали владельцами участка и двух домов.
   С самого начала было ясно, что жить мы станем в "новом" доме.
   Несколько дней наводили мы в нем порядок, да так и не закончив, устроили новоселье. Накупили вина, еды, вкусной и вредной (по-другому же не бывает), Лиза еще и картошки нажарила, вынесли столик на площадку перед крыльцом...
   Было солнечно и тепло, над головой стояло высокое ясное небо - такая небесная чистота редкость на море. А его было много: слева - Балтиийское, справа - Куршский залив. Мы - посередине, в тени запущенного сада, под стенами забытого людьми дома. Но мы уже во многом чувствовали их приязнь к себе, ну, например, в тишине, которую они наслали на наши души.
   Да, наверно, впервые за последнее время было так покойно.
   "Это от выпитого вина", - скажет какой-нибудь поборник правильного образа жизни (наиболее строгие из них водятся среди депутатов и главных санитарных врачей; впрочем, искренность первых весьма сомнительна, поскольку они всегда преследуют одну цель - понравиться главному трезвеннику страны).
   Взглянув в кислое лицо любителя овсянки и пеших прогулок, не захочется спорить, а захочется разлить по бокалам вина и, сделав пару глотков, положить в рот кусочек копченого угря. И вот так неправильно провести время до самого вечера, а потом пойти к морю и искупаться.
   Именно это мы и сделали с Лизой.
   "Какая же она красавица!" - любовался я Лизой, которая только что вышла из воды и теперь, подставив солнцу лицо, отжимала волосы. Эти закинутые руки, приподнявшаяся грудь, стройные расставленные ноги - казалось, будто сейчас унесется она куда-то ввысь, оттого что природа решила забрать однажды приготовленный себе самой подарок.
   Я давно уже не замечал того, другого ее лица.
   В прошлом, глядя на фотографию поэта-классика и его женщины, я думал: ведь она откровенно некрасива! А когда узнал отклики о ней современников, задался вопросом: что нашел он в этой женщине?
   Откуда посторонним людям знать, что видят чьи-то любящие глаза? А они, действительно, различают никем не замеченное, но слепы к очевидному.
   Лиза в первое время старалась располагаться ко мне одним только боком, а потом все-таки поверила: я совершенно не страшусь ее второй, стертой, половины лица. Похоже, это придало ей силы, она сделалась спокойной, уверенной в отношениях с окружающими, да и со мной совсем стала прежней.
   Недаром говорится: нет худа без добра. Благодаря наступлению нового времени появилась возможность вернуть Лизе потерянное.
   Она же на это отвечала:
   - После того, как мы нашлись, мне ничего не надо.
   Может и так. Даже, скорее всего, так и было бы в случае нашей бедности. Однако мы многое могли себе позволить, и ей, несомненно, хотелось обрести свой прошлый облик - какой человек отказался бы от этого, тем более, женщина! Но... Но требовалось исполнить определенный ритуал.
   И вот по его завершению Лиза уступила; была найдена немецкая клиника, и уже через месяц мы вылетали в Германию.
   А пока...
   Во второй раз я не рискнул искупаться: все-таки вода в Балтийском море даже в жаркую погоду прогревается недостаточно. Да и вообще... Всякое может случиться... Желчный муж, измученным простатитом, - не хотел бы я такого для Лизы.
   Господи! Уму непостижимо! О ком это я?
   Иногда, в первые секунды после пробуждения я бываю уверен, что мне восемнадцать лет, что возле кровати - столик с завернутыми в бумажку шурупами, и что скоро я увижу Лизу.
   Я ее, действительно, вижу - рядом, такую, какой и ожидал увидеть, но вижу и свое тело, сухо обтянутое кожей. Я ли это? Со мной ли это происходит?!
   Однако непроснувшаяся вместе со всем организмом память спохватывается, распахивает глаза, и я вступаю в реальность...
   Итак, окунаться в море второй раз мне не хотелось.
   - Ну, тогда и я не буду, - сказала Лиза. - Домой? Только давай сначала немного пройдемся.
   Мы шли по песчаной золотистой полоске, которая скатывалась с зыбких дюн и тонула в море долгим мелководьем.
   Какой-то мужчина, возвышаясь солидной фигурой вдали от берега, стоял при этом по колено в воде и задумчиво курил.
   Тихое море млело под солнцем.
   Ветерок едва заметно касался кожи.
   Мы добрели до местной набережной - недлинной и неширокой, с ресторанчиком и киосками по продаже пива и вод. На набережной было оживленно. К ней только что подъехал свадебный кортеж.
   В голове пронеслась фраза из незабвенных "Двенадцати стульев": молодая была немолода. То же самое относилось и к новоиспеченному мужу.
   Все-таки мой мозг еще до конца не перенастроился, иначе не родилась бы эта усмешка, свойственная поре глупой уверенности, что ты никогда не постареешь.
   А между тем, и новобрачные, и гости были явно моими сверстниками, и бог знает, какими непростыми путями сошлись их судьбы.
   Вдруг из толпы появился старик в черном, точнее, он ее прорезал своим стремительным движением вдоль набережной. На нем были надеты шляпа и камзол, из-под которого виднелись тонкие ноги в чулках и башмаки с круглыми носами - все его обличие свидетельствовало, что он из числа "пришельцев". Похоже, это именно о нем говорила Зоя.
   Мы направились домой. Удивительно, но старик ни на минуту не исчезал из виду: его маршрут полностью совпадал с нашим. Более того, достигнув нашего дома, он остановился и стал изучающе смотреть за изгородь.
   - Вас что-то интересует? - спросил я, поравнявшись со стариком.
   Тот улыбнулся и пробормотал несколько слов, скорее всего, по-немецки. Затем сказал, демонстрируя слабое владение русским языком:
   - Ви есть хозяева этих жилища?
   - Да, мы.
   - У меня имеется поручение. Разрешите представляться: Эммануил Кант, профессор Кенигсбергского университета...
   Большинству современных молодых людей это имя ничего не говорит, однако для нас, выращенных советской высшей школой, где преподавание социально-экономических дисциплин находилось на особом счету, Эммануил Кант был, как родственник, не очень, правда, любимый, но близкий.
   Критике его философского наследия отводилось немало учебных часов, но действительно постичь философию Канта, а потом еще и усвоить ее критику, удавалось... нет, таких я не встречал. Вытащить на экзамене билет "с Кантом" означало крупную неудачу...
   В том, что нам повстречался человек из далекого восемнадцатого века, уже не было ничего необычного, но это был особенный, выдающийся человек не только своего времени, но и последующих веков!
   И не имело никакого значения, что я ничего не смыслил в философии. В конце концов, я не люблю балет, но он от этого не перестает быть великим искусством.
   У меня пересохло в горле.
   - Прошу вас пройти в дом.
   - Благодарю, - учтиво кивнул Кант.
   В голове пронеслось все, что я помнил из наследия философа: "Критика чистого разума", "человек как вещь в себе" и что-то насчет "звездного неба надо мной и морального закона во мне". В других обстоятельствах я вполне мог бы собой гордиться, но меня явно не хватило бы на беседу с родоначальником немецкой классический философии.
   "Да этого и не потребуется! - все-таки опомнился я от излишнего волнения. - Не для разговоров же о философии он явился!"
   Проходя мимо столика с остатками яств, я захватил бутылку вина, а умница Лиза еще раньше меня взяла вазу с фруктами и тарелку с клубникой.
   У Канта было вытянутое лицо, казавшееся таким из-за огромного лба, выкатывавшегося из-под завитого парика, круглые глаза, большой нос, чуть податые вперед подвижные губы.
   - Найн, найн, - запротестовал гость, когда я хотел наполнить его бокал. - Я уже пил с Петрович ваш сидр. Я потом хворал, как это Петрович сказать, дристался...
   Лиза хихикнула. Кант повернулся к ней с добродушной улыбкой.
   - Это не сидр, - заставил я оставаться неподвижным свое лицо. - Попробуйте, это замечательное итальянское вино.
   Кант сделал опасливо полуглоток, после которого воскликнул:
   - О, гут! Это не сидр!
   И допил весь бокал.
   - А вы с Петровичем знакомы? - спросил я, подливая ему вина.
   - Конечно. Я должен был посетить бургомистра.
   - И он узнал в вас великого философа? - без обиняков спросила Лиза.
   - О, мои друзья! - польщенно заулыбался Кант. - Я не ждать от вас такого. Данке...
   Далее гость поведал, что глава администрации не понял, кто перед ним, но заметил, что имя это он раньше слышал. Ещё он упомянул неизвестные Канту имена Маркса, Ленина и Фейербаха.
   "Ну да, - подумалось мне, - что-то же должно было остаться в голове у Петровича после Университета марксизма - ленинизма, в котором он, наверняка, учился в годы строительства своей партийной карьеры".
   Затем Петрович предложил гостю выпить за знакомство, в результате чего философ познакомился с сидром и нужником во дворе администрации, который произвел на него особенное впечатление.
   Кант был счастлив оказаться у себя дома. Он ни за что не появился бы здесь опять, но чувство долга требовало его возвращения.
   - Это дело чрезвычайной важности! - поднял указательный палец Кант. - Чрезвычайной важности для всех!
   Думаю, читатель не станет возражать, если в дальнейшем ломанной русской речи философа будет придана необходимая правильность.
   - И вы, - окинул он строгим взглядом хозяев, не должны оставаться в стороне!
  7. Кант и узник
   Никогда бы он по своей воле не поехал на Куршскую косу, к этим странным людям, которые ловят ворон и прокусывают им головы. Варварский обычай! Они этих бедных птиц потом еще и в бочках солят!
   Да что там Куршская коса! Он вообще никуда дальше Кенигсберга не ездил!
   Свойственной многим людям страсти к путешествиям у него не было. Он не любил суеты и перемен, потому что они мешали созерцать и думать.
   Вселенная, возникшая, по его мнению, из хаотического облака частиц, Бог, о котором ему постоянно напоминали две вещи: звездное небо над головой и моральный закон в сердце, человек - "высшая ценность" в мире - лишь на разгадку этих тайн было не жаль потратить силы.
   К сожалению, Канту выпало родиться со слабым здоровьем, и, чтобы сохранить как можно дольше работоспособность, он установил для себя строгий режим: подъем в пять часов утра, два часа работы, во время которой он выпивал несколько чашек чая (и выкурил трубку, но об этом сейчас лучше не упоминать), в семь часов - завтрак, потом до обеда лекции в Университете, обед - непременно дома, в шесть часов вечера обязательная прогулка, отход ко сну ровно в девять.
   Обычно, оказавшись в постели, он сразу же и засыпал, однако с недавних пор сон то и дело застревал где-то по пути к философу и приходилось его "вылеживать" в мучительно горячих подушках.
   Причиной тому было пение, которое доносилось из тюрьмы, расположенной напротив профессорского дома. Пели заключенные, коротая томительно текущее время.
   Через несколько дней терпение Канта закончилось, и он направился к директору тюрьмы с жалобой.
   Объяснение с ним происходило на виду заключенных, которые, отделенные решеткой, содержались в огромном помещении с грубо сколоченными столами и лавками.
   - Разумеется, господин Кант, - сказал директор, улыбаясь проваленным с одной стороны ртом и плутовски посверкивая быстрыми глазками.
   - Слышите, вы! - крикнул он своим подопечным.- Из-за вашего пения один из самых уважаемых граждан нашего города лишен возможности отдыхать! Чтобы больше от вас не исходило ни звука!
   Кант поторопился смягчить директорский приговор:
   - Однако я вовсе не возражаю, если господа заключенные будут петь в часы моих занятий в университете.
   - Ничего с ними не сделается! - остался непреклонен начальник.
   Кант, почувствовав себя виноватым, остановился перед дверью и вдруг услышал:
   - Господин Кант! Умоляю! Поговорите со мной!
   Это вскочил со скамьи мужчина в необычной одежде: очень коротком черном камзоле с вырезом на груди, в котором серела грязная сорочка, и черных же штанах прямого кроя.
   - Весьма странный тип, - приблизился к профессорскому уху директор тюрьмы. - Его задержали, когда он пытался расплатиться фальшивыми деньгами.
   - Я готов вас внимательно выслушать, - ответил узнику Кант.
   - Благодарю! Только наш разговор должен быть с глазу на глаз. Это очень важно!
   По просьбе профессора директор распорядился отвести заключенного в отдельное помещение.
   - Я вас слушаю, - Кант внемлюще остановился на мужчине взглядом.
   - Профессор, - начал тот. - Я прекрасно знаю, что разговариваю сейчас с одним из величайших философов, одним из мировых гениев...
   - Ну, будет вам, будет, - смутился Кант. - С чего вы взяли?
   - Я знаю это наверняка, потому что... - он не договорил, и спросил после паузы:
   - Слышали ли вы о том, что существует такой же мир, как этот, только он по отношению к нашей реальности - будущее?
   - Да, да, я слышал об этом. Еще мне говорили, что теперь можно легко проникать из одного мира в другой. Но я не верю в небылицы, - мягко улыбнулся Кант.
   - Но все это правда! И я как раз и появился из того мира! Более того, я сделал так, что наши реальности пересеклись. А до этого из-за моих экспериментов произошел разрыв времени...
   Человек, виновный во множестве человеческих бед, имел самую заурядную внешность. Это был невыдающегося телосложения мужчина со светлыми волосами, серыми глазами, шишковатым на конце носом. Таким лицам не идут ни усы, ни борода, а потому светлая щетина, которой он оброс, придавала ему неопрятный вид. Впрочем, не по своей же воле не брился он.
   И никакой это был не камзол, его одежда состояла из пиджака, брюк и некогда белоснежной сорочки, отчего и выглядел он так странно для человека восемнадцатого века.
   Звали его Андрей Шувалов. Узнав о том, что он русский, Кант предложил перейти на его родной язык.
   Кант немного знал русский: все-таки Кенигсберг в течение семилетней войны находился под юрисдикцией России, и ему довелось изучать этот язык. Он даже попытался в свое время составить на нем прошение на имя императрицы Елизаветы (о месте ординарного профессора Кенигсбергского университета). Однако вскоре передумал и подал документ на немецком.
   Шувалов согласился, но после нескольких произнесенных профессором фраз попросил вернуться на немецкий язык, тем более что владел он им безупречно.
  8. Злоключения ученого
   У него было достаточно времени хорошо изучить этот язык, поскольку в Германии Шувалов жил без малого двадцать лет, с тех самых пор, как прямо с научной конференции заявился в ближайший полицейский участок Мюнхена и попросил у властей убежища. Получить его оказалось довольно просто, поскольку талантливый ученый, несмотря на молодость, был уже хорошо известен в научных кругах. А какому же государству не нужны великолепные мозги? (Я знаю, о чем Вы подумали!).
   Узнав о случившемся, приставленный к советской делегации гебешник прибыл следом за Шуваловым в полицейский участок и... тоже попросил убежища. С тех пор жизни их протекали рядом: Шувалов работал в лаборатории научным руководителем, а Синельников охранником при ней.
   В ту злополучную ночь, когда в результате вышедшего из-под контроля опыта произошел разрыв времени, в лаборатории их было только двое, и им непостижимым образом повезло - они не постарели! А вот во второй раз им повезло меньше.
   Пытаясь вернуть время в докатаклизменную точку, Шувалов снова просчитался и "распараллелил" один из миров. Случаются и у гениев промахи...
   А хуже всего было то, что они с Синельниковым (опять с ним!) черт знает почему угодили в поселок Заркау на Куршской косе.
   Вот так - в чем были! Бац! - и они на какой-то узкой улочке, перед высоким домом с черепичной крышей!
   Синельников быстро смекнул, что Шувалову не стоит оставаться в белом халате: их появление и без того привлекло к себе внимание нескольких человек, которые, кивая на них, стали переговариваться. Это были курсениеки, чье куршское наречие, близкое к латышскому языку, не смог бы понять ни немец, ни русский.
   А хотя, что тут понимать? Аборигенам явно не понравились чужаки, и лучше всего было срочно исчезнуть.
   Синельников потянул Шувалова в дом, дверь которого оказалась не заперта.
   От порога дохнуло горьковатым запахом высушенных трав и еще чем-то съестным. Посреди комнаты за столом сидел старик с закрытыми глазами. Судя по хлебу и остаткам пищи на тарелке, он только что закончил трапезу.
   - Добрый день! - поприветствовал его Шувалов, но тот даже не открыл глаз. У него были - и только на висках - короткие седые волосы, крупное лицо, огромные руки, тяжело лежавшие на столе, и большая странность в поведении. Ни на один из заданных вопросов он не ответил и даже не открыл глаз.
   А гостям важно было узнать многое, и главное - где они и какой теперь год?
   Еще только начиная свой второй эксперимент, Шувалов допускал, что теоретически такой исход, как частичное обрушение одного параллельного мира в другой, возможен, но даже теоретически он маловероятен. И вот!
   Собственно, уже с первых секунд нахождения в этом незнакомом месте он понял, что случилась роковая ошибка. Требовалось задать совершенно другие параметры процесса, и он даже знал теперь какие! Да что толку?!
   Наказан... Наказан за гордыню! Не давала ему покоя слава Николы Тесла! Хотелось превзойти его по масштабности замыслов, по смелости их воплощения! Кем он себя возомнил? Богом?
   Какая горькая ирония, но сейчас он для человечества, как Бог: только он может все исправить!
   Однако для начала нужно выбраться отсюда. А этот "истукан" молчит. Или языка не понимает, или глухой, или не в себе...
   От отчаяния Шувалов даже перестал думать.
   И тогда старик, не открывая глаз, сказал на чистом немецком:
   - Вы - в поселке Заркау, что в десяти верстах от города Кранц, здесь живут курсениеки, а год у нас одна тысяча семьсот девяносто третий от рождества Христова. Хотите ворону?
   - Что? - опешил Шувалов.
   - Если вы голодны, могу предложить соленую ворону.
   Старик вдруг открыл вылинявшие до прозрачности глаза и указал ими на тарелку перед собой.
   - Нет, благодарим... - поспешил отказаться Шувалов.
   - Дело ваше, - сказал старик. - Идите спать, туда.
   Он указал куда-то в конец комнаты, а сам, опираясь на стол, поднялся и, грузно ступая, направился к двери в другую комнату.
   Там, куда указал хозяин, стояла деревянная кровать, на которой ученый и охранник уместились с трудом - "валетом".
   "И на том спасибо старику!" - подумал Шувалов. Потом удивился: "Неужели они едят соленых ворон?" - и тут же заснул.
   А пробуждение было кошмарным! Они с Синельниковым обнаружили себя... на какой-то площади, перед готической аркой, за которой высился костел. Что произошло, почему они перенеслись в пространстве? - Шувалов не мог понять. Да и не время было ломать над этим голову!
   Люди вокруг настороженно поглядывали на двух странных мужчин, и чувство опасности заставило Шувалова и Синельникова побыстрее убраться. Они затерялись в переулках и улочках и бродили долго, пока остро не захотелось есть.
   На перекрестке стоял торговец хлебом - большой, полный мужчина с красным лицом. Он разговаривал, видимо, с приятелем, и голос его звучал неожиданно высоко, почти по-женски, в то время как собеседника его было почти не слышно. Шувалов давно уже с удовлетворением отметил, что все горожане - а это был город Кенигсберг - говорят на немецком языке.
   - Две булки, пожалуйста, - сказал Шувалов и, сунув руку в карман, протянул продавцу первую попавшуюся монету - два евро!
   Быстро соображающий Синельников попытался перехватить руку Шувалова, но опоздал: толстый продавец уже вцепился в никогда не виданные им деньги. Через секунду он возмущенно вскрикнул, а потом завизжал о том, что с ним попытались расплатиться фальшивой монетой. Продавец ухватил Шувалова за одну руку, его знакомый - за другую, подбежали прохожие...
   Когда Шувалова вели в тюрьму, ни подле себя, ни в толпе Синельникова он не видел.
  9. Скитания Синельникова
   Характеристика капитана госбезопасности Евгения Васильевича Синельникова содержала такие строки: "хорошо ориентируется в сложной обстановке". Начальники, написавшие их, снова смогли убедиться в собственной правоте, когда Синельников "ушел" вслед за своим подопечным "на запад".
   Нет, ему не пришлось там "сдавать" агентуру и явки, поскольку он не владел никакой важной информацией, отчего и был совершенно бесполезен для принявшей его стороны. И, вообще, еще неизвестно, стали бы немецкие власти принимать перебежчика, если бы за него не попросил Шувалов.
   Почему он это сделал? Просто пожалел, представив, какое по его милости будущее ожидает Синельникова дома. И только. За короткий период знакомства у них не возникло ни взаимной симпатии, ни обоюдной неприязни (на каком общем поле могли бы они возникнуть?).
   И вот тогда, когда один должен был возненавидеть другого, тот протянул ему руку. От этого жеста их знакомство не переросло в дружбу или хотя бы в приятельство, но между ними установились приветливые отношения.
   Так и существовали они рядом, не слишком интересуясь друг другом, но неизменно перекидываясь парой слов при встрече.
   И вдруг их мир растворился, а они оказались единственными неисчезнувшими его частицами!
   Тогда, когда Шувалова схватили, Синельников вовсе не струсил, а сообразил, что, последуй он с ним за компанию в тюрьму, и Шувалову уже никто поможет (да и ему тоже). Благоразумно исчезнув из толпы, Синельников направился на поиски поселка Заркау, решив, что называется, плясать от печки.
   Целый день добирался он до Заркау на телегах, да подводах попутчиком добрых людей.
   Была уже ночь, когда Синельников постучал в дом старика. Незапертая дверь отошла внутрь, и в уши Синельникова хлынул храп. Вдох и выдох старика одинаково мощно содрогали тишину. Он наощупь направился к кровати, приютившей их с Шуваловым минувшей ночью. Синельников натолкнулся на стол, и ему тут же захотелось есть - вся его пища со вчерашнего дня состояла из ломтя хлеба, которым поделился с ним один крестьянин на телеге в пути до Кранца. Пошарив по пустому столу и сообразив, что ему даже примерно неизвестно, где у старика могут храниться съестные припасы, Синельников злобно сглотнул голодную слюну. А потом... Конечно, такая мысль могла возникнуть только от отчаяния, но ей предшествовало, как бы готовя почву, появление в глазах Синельникова миски с груздями. В общем, когда возникла мысль о соленой вороне, она уже не казалась ему неприемлемой. Более того, она тут же нашла развитие: раз ворон солят, значит надо искать бочку!
   Синельников уже достаточно хорошо освоился в темноте. Следуя вдоль стены, он набрел на закуток, завешенный тряпицей, из-за которой доносился искомый тяжелый дух. Он отдернул ее с одновременным шагом вперед и... зажмурился от ударившего потока света. У него закружилась голова, словно этот поток подхватил его, а, когда все остановилось, он увидел себя в том же закутке, перед пузатой, рассохшейся бочкой и узкой застекленной дверью. Синельников осторожно выглянул в светившейся в ней день.
   По общему виду знакомой улицы он определил, что это Заркау - и, тем не менее, получалось, что дом старика - какое-то вместилище колдовства, из которого раз от раза черт знает куда попадаешь!
   Дело было в том, что улица казалась ему знакомой лишь отчасти. Она насылала ощущение "дежа вю" своим изгибом, домами через дорогу, но и выглядела совершенно чужой из-за высившихся над ними несуразно-больших, чопорных зданий. Очень уж они не соответствовали сельским постройкам, да и вообще своему времени.
   Своему? А, может, этот закуток или, точнее, жилище старика и есть переход из одного мира в другой?! Старик знает об этом и ничему уже не удивляется, вон, даже дверь не запирает...
   У изгороди Синельников увидел мужчину и женщину, которые что-то обсуждали, поглядывая за забор. Мужчина был уже в возрасте, но сухощав, подтянут и не лыс, а только сед, женщина же - напротив, была молода. Из-за того что стояла она боком, Синельников хорошо видел ее стройную фигуру и мягкий профиль лица, как бы осененный волной каштановых волос.
   Надо сказать, Синельников никогда не упускал случая оценить женскую красоту. Но сейчас сделал он это вскользь, потому что внимание невольно сосредоточилось на одежде странной пары. А она была у них, как у современных людей, ну, то есть, как у людей из его мира!
   Так и есть! Вот он - переход! Теперь только остается вызволить Шувалова из тюрьмы, а там уж пусть исправляет, что натворил!
   Синельников дождался, пока мужчина и женщина уйдут, и через застекленную дверь вышел из дома. Обернулся. За старым домом стоял другой, явно помоложе. Видимо, это он интересовал пару.
   Продвигаясь по улице, Синельников увидел трехэтажное здание с вывеской: Отель "Куршская коса". Буквы были русские, и в мозг бросилась заполошная мысль: если арестуют, то за измену родине лет двадцать дадут... Но через секунду Синельников опомнился: Советского Союза давно нет! Куршская коса - это Россия!
   Чуть дальше он набрел на киоск с сувенирами из янтаря. За боковым стеклом киоска висела карта Калининградской области, оказавшаяся для Синельникова как нельзя кстати. На ней под названием каждого населенного пункта указывалось в скобках его прежнее немецкое имя. Таким образом, он узнал, что находится сейчас в поселке Лесной, бывшем Заркау, а близлежащий городок Кранц зовется теперь Зеленоградском.
   Синельников полез в карман. На свет появилось несколько сложенных пополам банкнот евро, однако он и не думал предлагать их продавщице:
   - Скажите, есть тут поблизости обменный пункт?
   (Синельников был прекрасно осведомлен, что, валюту в России можно свободно обменять на рубли, и, в отличии от СССР, ее хранение ненаказуемо).
   - А вон там, за углом, - махнула киоскерша и снова уткнулась в кроссворд.
   Денег в кармане у Синельникова оказалось шестьдесят евро - три бумажки по двадцать - сущая ерунда. Получив за них причитающиеся по курсу рубли, он озадачился: много у него теперь денег или мало?
   Вернувшись к киоску, купил карту, приценился к янтарным сувенирам - выходило, что немало, во всяком случае, он мог на них приобрести достаточное количество весьма изящных ювелирных вещиц. Да только зачем они ему?!
   В первом попавшемся ресторанчике попросил себе отбивную и пиво. Мгновенно поглотив заказанное и расплачиваясь, подумал, что денег все-таки мало.
   А еще у него почему-то не шли из головы те янтарные сувениры.
   Вскоре он понял почему. Это пытался прорваться из глубин памяти - и неспроста! - когда-то виденный им русский фильм (как и все европейцы, он редко употреблял слово российский), главный герой которого, подобно самому Синельникову, обнаружил ход из настоящего в прошлое - в то самое прошлое, когда в советских магазинах можно было задешево купить золотые и серебряные изделия (но народ по бедности не мог себе этого позволить). В общем, смекалистый герой, у которого в настоящем все ехало вкривь и вкось, наладился таскать из прошлого ложки, вилки и колечки, успешно поправляя покосившуюся свою жизнь.
   Как только этот сюжет выплеснулся в мозг, Синельников подставил вместо золота янтарь, и все сложилось!
   Потому что там, где теперь Шувалов, янтарь еще не обесценен его промышленным производством! На нем можно сделать состояние... или с его помощью выкупить узника из заключения. Почему бы и нет? Конечно, если там в тюремщики идут исключительно высоконравственные люди, то тогда "нет", но... Синельникову, побывавшему в том мире, он не показался сказочным.
   Что ж, нужно начинать действовать прямо сейчас!
   Синельников вернулся к киоску и на все оставшиеся деньги купил несколько вещиц - именно таких, чтобы было в них много янтаря и почти ничего от сувенира. Отдельно он предусмотрительно приобрел еще янтарные "капельки" (продавались такие для подвесок) - себе на жизнь.
   Все верно рассчитал Синельников! В параллельной реальности янтарь стоил дорого. В этом он убедился, добравшись до Кранца, где на рынке предложил на продажу одну из "капелек". И директор тюрьмы не оказался человеком, болеющим совестью. А вот жадным - оказался. Того янтаря, что принес Синельников, было ему мало.
   - Еще три раза по столько, - объявил хапуга.
   Спасибо, хоть разрешил повидаться с Шуваловым.
   Ученый находился в ужасном состоянии. Ожидание суда было настоящей мукой. Во-первых, он понимал, что суд ничем хорошим для него не закончится, во-вторых, он догадывался, что "ничем хорошим" - это тюрьма или каторга.
   Ему было отлично известно: во все времена фальшивомонетчиков наказывали самым строгим образом, пытали и даже предавали смерти. Правда, он никогда не успевал додумывать эту мысль до конца, так как раньше застывала кровь и немел мозг.
   День, когда он снова увидел Синельникова, показался ему одним из счастливейших в жизни, хотя с приходом последнего появилась всего лишь надежда на избавление от беды, но не само избавление. Впрочем, надежда выглядела вполне сбыточной, потому что в плане Синельникова не содержалось ничего невозможного.
   Директор тюрьмы обещал отложить передачу дела Шувалова в суд - и это было хорошо, а нехорошо было то, как суетливо бегали его глазки, отчего напрашивался вопрос: является ли окончательной заявленная негодяем цена?
   Однако сосредотачиваться на сомнениях, когда требовалось действовать, было глупо.
   Шувалов предложил Синельникову поставлять отсюда для нумизматов прусские талеры, но Синельников не очень-то верил, что будет спрос на эти монеты - все-таки не древнегреческие драхмы. И вообще, насколько он понимал, у коллекционеров ценятся исключительно штучные экземпляры, а тут целая партия... Нет, не годилось, нужно было придумывать что-то другое.
   С тем они и расстались: Синельников обещал найти способ раздобыть денег, купить янтарь и вызволить ученого из заточения, а Шувалов... Что ж, ему оставалось только ждать и не поддаваться унынию.
  10. Кант и другие
   Но как это было сделать, если прошли все приемлемые сроки, а Синельников так и не появился?
   Снова в муки погрузился ученый, и тогда в его аду возник Кант.
   Не всегда отчаяние обессиливает рассудок, случается, оно его обостряет в самую нужную минуту. Именно это и произошло с Шуваловым, когда он отважился обратиться к великому философу.
   Рассказав о катаклизме и сдвиге миров, о своих с Синельниковым злоключениях, он взмолился перед Кантом - как перед единственным здесь просвещенным человеком - о помощи.
   - Я прошу вас ради всего святого, - с жаром говорил Шувалов, - съездите в этот поселок Заркау, отыщите там Синельникова, узнайте, что с ним?!
   - Позвольте, но он же ведь отправился в ваш мир - добыть денег и купить янтаря. Это значит, что побывать мне надлежит не в Заркау, а в поселке Лесной. Так ведь?
   - Да, разумеется, простите, я не очень хорошо соображаю.
   - А это значит, что мне для начала предстоит найти переход между нашими реальностями. Согласитесь, нелегкая задача, если учесть, что в Кенигсберге, сколько мне известно, никто это не практикует. Впрочем, есть у меня на примете один студент... любознательный... Надо бы с ним поговорить.
   Студент, действительно, много знал, но, к великому огорчению Канта, не из области преподаваемых им наук. Профессор давно подозревал, что он числится в студентах, как говорится, для отвода глаз, а так занимается весьма темными делами. Впрочем, Кант предпочитал не вмешиваться в чужие дела, потому и был уважаем, в том числе студентом, который любезно передал профессору свои эксклюзивные знания, не взыскав с него ни талера.
   И вот, добравшись до Заркау и выйдя на его окраине к морю в том месте, где растет кривая сосна, он был охвачен порывом ветра и брызгами дождя. Смахнув влагу с лица, Кант увидел перед собой каменную набережную и понял, что он в Лесном.
   Войдя в поселок, философ растерялся: ему явно не хватало сведений о расположении нужного дома. Тогда он решил: ему поможет бургомистр. Кто лучше его знает все о поселке?
   Что ж, читателю известно, чем закончилось знакомство Канта с главой поселковой администрации.
   Восстановив силы, он навестил Шувалова, который сумел-таки припомнить некоторые облегчающие поиски детали, благо, сам профессор, побывав в Лесном, уже имел об этом месте некоторое представление. Но опять же, Шувалов Лесного не видел и называл ориентиры в Заркау, а много ли их сохранилось за триста лет? Словом, перед Кантом стояла задача, которую ни за что не решить, если не повезет!
   Но ведь повезло же!
   Он сидел у нас дома, мы смотрели на его поднятый кверху палец и не очень понимали, о чем он говорит:
   - Это дело чрезвычайной важности, и вы не должны оставаться в стороне! - Кант опустил палец, помолчал. - Думаю, вам известно, что императив - это правило, которое содержит принуждение к поступку. Также полагаю, вы знаете, что бывают императивы гипотетический и категорический. Человек как явление подчиняется в своем поведении гипотетическому императиву, или принудительному велению получать удовольствия, материальные блага и тому подобное...
   Мы с Лизой многозначительно переглянулись: нам читал лекцию сам великий Кант!
   - Поведение же человека нравственного, достойного - человека как вещи в себе - подчиняется категорическому императиву, высшему моральному принципу, предписывающему совершать поступки, которые хороши сами по себе, безотносительно к какой-либо иной, кроме самой нравственности, цели. Поступай так, как ты бы мог пожелать, чтобы поступали все. Только нравственность и человечество, поскольку оно к ней способно, обладают достоинством. А теперь я хочу спросить: разве нравственно из-за того, что вы повстречали прекрасную женщину, обзавелись уютным домом, - словом, из обыкновенного стремления к счастью - забыть о долге?! Ответьте мне, господин Синельников!
   Я опешил, Лиза застыла в недоумении.
   - Вы ошибаетесь, - опомнился я, наконец. - Я не Синельников.
   - Это правда, - подтвердила Лиза.
   - Как же так?! - поразился в свою очередь философ. - Но эта улица и тот дом напротив, и этот, что стоит у изгороди, идеально соответствуют приметам, названным господином Шуваловым!
   Кант вскочил и в волнении прошелся по комнате, потом вернулся на место.
   - Я понял: вот где находится Синельников! - он указал на наш второй, старинный, дом. - Вы ведь там не живете?
   - Нет. И даже не бываем.
   - Что вполне устраивает господина Синельникова, потому что он вовсе не ищет с вами встречи. Но нам-то будет интересно его послушать! Идемте!
   - Да кто такой Синельников? И Шувалов?
   Сколь ни был возбужден старик, все же он давал себе отчет, что нас необходимо ввести в курс дела. Вынужденный потратить на это время, он в процессе рассказа успокоился и больше уж ни в чем Синельникова заведомо не обвинял.
   - Мало ли что могло с человеком случиться? В таких-то обстоятельствах! - посочувствовала Лиза Синельникову.
   - Конечно, - согласился я. - И, вообще, он, как может, пытается изменить ситуацию, у него, следуя вашему учению, с категорическим императивом все в порядке. А вот Шувалов!.. Занесла его нелегкая в тайны мироздания! Потешил свою гордыню!
   - Он раскаивается, - примирительно сказал Кант. - Ему следует помочь...
   - Не уверен! - сам того не ожидая возразил я.
   - Как?! - вскричал Кант. - Вы не хотите, чтобы все вернулось в первоначальное состояние?!
   Я взглянул на Лизу. Она сидела притихшая, опустив глаза, как бы поощряя меня, но и боясь помешать мне высказаться.
   - Конечно, было бы хорошо вернуть мирам параллельность. Но у нас, в нашем мире, останется еще одна проблема - люди уже приняли новую жизнь: смирились с утратами, освоились с приобретениями... И что теперь? Назад в прошлое? Тогда неплохо бы еще лишить их памяти.
   - Но каждый, - зазвучал Лизин голос, - должен был прожить, а не миновать во сне свою жизнь. Всю - от начала до конца. Так задумано Природой, и никто не смеет нарушать этот замысел. А гений, который смог изменить естественный порядок вещей, обязан его восстановить. И другого не дано.
   Оказывается, Лиза не согласна со мной!
   - Ну а память... - продолжила она. - Зачем же ее отнимать у людей? Многие, когда вернутся к началу, уже не повторят сделанных ошибок.
   - Вы великолепно сказали, сударыня! - восхищенно воскликнул Кант. - Надеюсь, теперь нет никаких возражений?
   Я не ответил. У меня было плохо на душе, ведь я понимал: вернись все назад - и Лизина беда никуда не исчезнет, потому что случилась она до катаклизма. Таков был ход событий, который уже не изменить! А что будет потом? Ну да, мы знаем, что будет после, но станем ли мы менять это "после"? Впрочем, в себе я не сомневался, а вот Лиза, скорее всего, поступит так, как поступила... И хотя в моих словах о новой жизни человечества была доля истины, на самом деле я не хотел возвращаться в прошлое, потому что мне было хорошо в настоящем. Да, надо мной довлел гипотетический императив, и я был сволочью!
   - Что ж, как говорится, молчание - знак согласия, - заключил Кант. - Тогда на правах хозяев проводите меня к господину Синельникову.
   - Да, конечно, - сказал я, и мы втроем отправились через сад в начало участка, где из опустившейся ночи проступал темный силуэт старого дома.
   Кант очень внимательно посмотрел на фонарик, когда я его включил, но не стал тратить время на удовлетворение любопытства. Я вообще заметил, что старик особенно не отвлекался ни на какие необычные для него вещи, такие, например, как электрическое освещение или кофеварка (Лиза приготовила всем кофе, который Кант выпил с большим удовольствием). Кому как не ему было знать: каждому веку - свои открытия, вот и относился он к увиденному с истинно философским пониманием: занятно и только, потому что невозможно забрать с собой достижения будущего или распространить их в своем "несозревшем" времени.
   Дом был пуст. Он давно уже спал, не просыпаясь, и, похоже, совсем забыл людей. В своем сне он смахнул карниз с окна, уронил пару венских стульев, придавил дверь в проеме, так что она едва открывалась, и ничья рука не огладила его пыльных седин, не прибрала разметавшиеся повсюду нити паутины. Позаброшенный был старик... С удивлением я обнаружил на столе подшивку журнала "Огонек" за 1957год - интересно, сколько лет назад отсюда ушли люди? Хотя, с другой стороны, как-то нелепо интересоваться этим, когда за спиной у тебя стоит человек из восемнадцатого века.
   Мы решили обойти дом снаружи. Лиза первой увидела узкую стеклянную дверь и взялась за ручку.
   - Подожди нас, - сказал я, и через дверь мы прошли друг за другом.
   В ноздри тут же бросился какой-то тяжелый соленый запах с примесью чего-то горького, лекарственного. Стало ясно: там, дальше, - жизнь.
   И, действительно, стоило пройти несколько шагов, как мы увидели человека на кровати, обнаженного по пояс. Кожа его темнела множеством ссадин и кровоподтеков, над которыми склонялся старик, делавший примочки.
   Невольно мы отпрянули назад, но человек с кровати сказал спокойно, по-русски:
   - Не бойтесь. Вам ничего не угрожает.
   У него были сильные плечи и широкая грудь, русая голова и очень светлые глаза, светлевшие на лице даже в тусклом пламене свечи.
   Не мигая, они тянулись к Лизе.
   - Что с вами? - наконец, спросил он. - Я видел вас с этим человеком, и вы не были такой.
   - Была, - улыбнулась без смущения Лиза. - Наверно, я стояла к вам боком. Вот так.
   - Простите, - скользнул он взглядом в сторону от Лизы.
   - Ничего страшного. Каждому хочется задать этот вопрос. Но вы спросили меня первый. Когда-то я попала под машину.
   - Нет, я просто решил, что вы тоже пострадали от рук этих грабителей, подумал о совпадении, простите... Хотя какое тут может быть совпадение? Когда это со мной случилось, вы находились в другом мире.
   - В другом?
   - Ну да. Здесь переход между мирами. Сейчас вы находитесь в Пруссии, в поселке Заркау, а видел я вас в поселке Лесном. Это одно и то же место с разницей во времени в триста лет. Вот почему я обратился к вам на русском.
   - А вы, наверно, Синельников?
   - Он самый.
   Я едва переводил дух. Как-то неожиданно шагнули мы в восемнадцатый век, сразу же нашли того, кого искали, и теперь вот обыденно с ним общаемся.
   А между тем старик, ухаживавший за Синельниковым, был молчалив и совершенно безучастен к нам. Так и удалился он, закончив процедуру, не произнеся ни слова.
   Синельников же обратил взгляд на великого философа (из всех нас я был ему наименее интересен).
   - Кант. Эммануил Кант, - представился ученый.
   В ожидании реакции Синельникова мы с Лизой замерли.
   На симпатичном его лице отразилось волнение памяти, а потом появилась приветливость от встречи с полузабытым именем.
   - Однофамилец что ли? Мы в военном училище на марксистско-ленинской философии проходили Канта, тоже Эммануила. Только я уже ничего не помню.
   - Это не однофамилец, - вступил я, наконец, в разговор. - Вам, Синельников, очень повезло.
   - Да? - опешил он на секунду. - Хотя, конечно. Что угодно может быть... Я рад, - улыбнулся Синельников мягкой улыбкой.
   Кант ответил наклоном головы и спросил:
   - Итак, молодой человек, когда вы сможете встать на ноги? Ваш товарищ Андрей Шувалов очень озабочен вашим исчезновением. В силу обстоятельств я оказался единственным человеком, к которому он мог обратиться с просьбой разыскать вас, что я и сделал с помощью этих вот замечательных людей.
   - Да я и сам извелся. Представляю, какие мысли Шувалову лезут в голову. Но слишком уж сильно они меня помяли, ребра до сих пор болят... Тут вот, недалеко, на окраине поселка навалились. И поживились-то всего двумя бусинами янтаря... Я им тоже зубы пересчитал, но разве ж одному пятерых осилить? Еле живой сюда дополз. Спасибо Йохану - спас! Думаю, через пару деньков буду на ногах. Ну а там найду работу, куплю янтарь...
   - Послушайте, - перебил я его. - Вам незачем зарабатывать деньги. Я их просто дам. Так вы намного быстрее решите проблему.
   - Просто дадите? - удивился Синельников. - Почему?
   - Да хотя бы потому, что каждый должен жить в своем времени!
   - Думаю, вам, господин Синельников, следует деньги взять, - поддержал меня Кант. - Ведь они, в конечном счете, принесут благо всем и, значит, даются не вам!
   - Логично, - согласился Синельников и просиял: это значительно облегчит мне жизнь!
   У меня в кармане лежало несколько банкнот - я это помнил и был почти уверен, что денег хватит на покупку нужного количества искусственного янтаря, стоившего не слишком дорого. Я совсем успокоился, когда вынул деньги и из-под сложенных купюр выглянула, оранжево лизнув ладонь, купюра самого большого номинала.
   - Должно хватить с лихвой, - протянул я ее Синельникову.
   Он сделал встречный, но заторможенный жест, начиная прямо у меня в руке разглядывать прежде не виданные им деньги.
   - Ну что ж, - сказал Кант. - Я выполнил поручение господина Шувалова. Завтра же наведуюсь к нему, и мне будет, чем его обнадежить. Благодарю, друзья мои, за понимание и содействие. Счастлив был познакомиться с вами.
   - Вы уже покидаете нас? - обеспокоено спросила Лиза. - В такой поздний час, не опасно?
   А, кроме всего прочего, просто хотелось побыть еще с этим замечательным стариком, оказавшимся добрым, благородным и обаятельным человеком.
   - Не стоит, господин Кант, - также предупредил Синельников. - Вон тут как лютуют, дождитесь утра.
   - Чего же ждать? Ведь мы сейчас в моем времени, не так ли? А умереть мне суждено в своей постели.
   Кант улыбнулся:
   - У меня была возможность заглянуть в вашу энциклопедию.
   Он окинул нас всех взглядом и, повернувшись, позвал:
   - Герр Йохан!
   .........................................
   Прощайте, дорогой профессор!
  11. Неожиданный поворот
   Миновало несколько дней. В течение этого времени почему-то ни разу не приходило то ощущение, когда вдруг становится радостно, как на лугу, и, будто это не над цветками колышутся бабочки, а летают они в самой душе. Не знаю, летали ли бабочки у Лизы, а у меня точно - лимонницы. Наверно, так накатывало счастье. А теперь какого счастья ждать? Только перемен. Которые редко бывают к лучшему...
   Все-таки хорошо жилось нам в нашем неведении! Воистину, прав Екклесиаст: многие знания умножают печали! Хотя мудрец более позднего времени сформулировал проще: меньше знаешь - крепче спишь!
   Синельников появился вечером. Просто вышел из застекленной двери старого дома и прошел к столу, за которым мы с Лизой пили чай. Он был осунувшийся, серый.
   "Ну да, - подумал я, - человек еще до конца не оправился, а тут такое путешествие..."
   Зачем я хотел спрятаться от мысли, которая возникла первой и которая как плод интуиции, а не разума, была единственно верной? Миссия его провалилась!
   Проходимец-тюремщик потребовал другой выкуп. Причиной тому стал подслушанный им разговор, состоявшийся между Шуваловым и Кантом после возвращения последнего из Лесного. Негодяй хотел теперь жить в новом времени и иметь много денег. Когда Синельников назвал сумму, я даже присвистнул: примерно столько было у меня всего! Непостижимо, откуда взялась эта цифра?! А, впрочем, - она же круглая, красивая... И все-таки непомерно большая...
   - Куда ему столько денег? - недоуменно посмотрел я на Синельникова. - Он же просто не сможет ими распорядиться!
   Синельников пожал плечами:
   - Жадность... Да это не так уж и важно - денег все равно нет...
   - Ну а меньшая сумма его не устроит? - спросил я, замечая на себе Лизин неотступный взгляд.
   - Я пытался торговаться. Без толку. "Ни гроша не уступлю", - говорит... Убить его, что ли? - после паузы тихо промолвил Синельников.
   - Евгений Васильевич, что вы! - встревожилась Лиза. - Не берите грех на душу!
   Он промолчал, но посмотрел на Лизу благодарными глазами.
   - И что же дальше?
   - Он сказал, что через двое суток Шувалов предстанет перед судом.
   - Значит, еще есть немного времени, - словно бы сама себя успокоила Лиза и улыбнулась гостю:
   - Садитесь ужинать, переночуете у нас, а там видно будет...
   Когда мы остались с Лизой наедине, я спросил:
   - Хочешь, чтобы я заплатил этому негодяю? Понимаешь, что у нас не останется денег на твою операцию? У нас вообще ничего не останется!
   - Да, понимаю, - Лизин взгляд - прямой, без обычной мягкости - пугал меня, потому что под ним моя надежда переубедить ее неумолимо рушилась.
   - Лиза, ради чего?
   - Ты знаешь...
   - Ну да, тебя еще старик Кант поддержал... Лиза, милая, категорический императив, гипотетический императив - это все философия, а жизнь - далекая от теории реальность...
   - Да причем тут императивы! - воскликнула Лиза. - Просто нельзя по-другому!
   Бескомпромиссность, неуступчивость, упрямство - в слишком крепкую стену я упирался, и мне впору было разозлиться на Лизу.
   А я вдруг вспомнил, как она сказала после нашей первой близости: "Ну и что? Рано или поздно это всегда происходит между любящими людьми", и меня озарило: если Лиза считает что-то естественным, она этому следует безоглядно, не осторожничая, до конца отдаваясь всем своим щедрым, искренним сердцем!
   Во мне будто что-то перевернулось. Еще минуту назад ее желание представлялось блажью, нелепицей, и я знал: немало найдется тех, кто за глаза назовет ее дурой... Но, если тогда я бы им это спустил, то сейчас нашел бы и дал в морду, потому что Лиза - необыкновенная, замечательная, единственная на миллион!
   Впрочем, они и меня посчитали бы законченным дураком...
   Лиза поняла, какое я принял решение.
   - Знаешь, почему еще это нужно сделать? - обняла она меня. - Я не хочу, чтобы ты умер, а я потом долго жила без тебя. Я хочу состариться вместе с тобой...
   - Так ты не исчезнешь из моей жизни? Ну, после...
   - Нет, конечно. Все будет по-другому...
   В эту ночь мы почти не спали, а утром я объявил Синельникову, что выкуп состоится. Тот чуть не присел мимо стула.
   - Гена, ты в своем уме?!
   - Давай лучше обсудим техническую сторону вопроса.
   Но только через несколько минут Синельников смог прийти в себя и начать логически рассуждать.
   Решено было доставить тюремщика сюда и открыть ему счет на требуемую сумму: не тащить же два чемодана современных денег из Заркау в Кенигсберг! Хотя пройдоха, скорее всего виртуальные деньги не возьмет, а потребует наличность. Тогда придется все-таки покупать два чемодана и заявлять банку о получении огромной суммы, что, конечно, не противозаконно, но подозрительно, а привлекать к себе внимание нам было ни к чему.
   - Может, выдать ему часть наличными - пусть купит что-нибудь, убедится, что они не фальшивые, а часть перевести на счет - и пусть тоже убедится, что со счета выдаются такие же деньги.
   - Дельно, - согласился я с Синельниковым. - Ты, главное, его убеди, что он здесь необходим в любом случае. И черт с ним, пусть десять раз перестрахуется, никто его обманывать не станет.
   - Точно не станет? - блеснули у Синельникова глаза. - Я бы...
   - Нет, Женя, слишком многим мы рискуем... И еще. Как я понимаю, при благополучном исходе дела вы с Шуваловым окажетесь здесь?
   - Да. Другой переход нам неизвестен.
   - Отлично! Очень уж мне хочется посмотреть на этого... экспериментатора...
   - Он не нарочно...
   - Все равно хочется... Ты не волнуйся, я просто с ним поговорю.
   - Ладно, мне пора. Ждите завтра. Надеюсь с пройдохой. Его, между прочим, Иоахим Вебер зовут.
  
  12. Верный расчет
   Роста небольшого, упитанный, лысый, криворотый, с голым лицом - именно голым, то есть когда неприятно от неприкрытости, а у него ни усов, ни бороды, - таким был Иоахим Вебер.
   Синельников сказал, что по-немецки "вебер" - это ткач.
   Так вот "ткач" решительно оборвал нить интриги, потребовав наличных денег в самый короткий срок. Он не может больше ждать. И чтоб никаких уловок! А каторга герру Шувалову уже обеспечена. Туда же может последовать и герр Синельников.
   Тем не менее, как всякий прохвост, Вебер оказался человеком рациональным и сообразил, что за деньгами ему придется явиться лично и в том нет никакой уловки.
   В результате он стоял перед нами, а Шувалов под охраной двух головорезов находился в доме Йохана, ожидая своей участи: или его выпустят через застекленную дверь на свободу, или... Мы знали, что директор тюрьмы уже внес его в списки умерших от болезни, так что путь назад, в тюрьму, ему был заказан.
   На то, чтобы реализовать план Синельникова по виртуально-наличной передаче денег, ушел целый день. Вебер, оказавшись в новом для себя мире, останавливался на каждом углу с изумленными глазами, но со временем он все же сумел сосредоточиться на деле. В конце концов, негодяй остался доволен - его не провели!
   - Теперь, как бы он нас не провел, - сказал Синельников, - Собирайся, Гена, к Йохану пойдем. Он нам на всякий случай топоры приготовил: может, отбивать придется Шувалова!
   Я изумленно посмотрел на Синельникова.
   - Ладно, пошутил я... Насчет топоров. Пока мы заняты были, Лиза купила по моей просьбе вот это, - он показал два газовых баллончика. - Держи. И будь, как пионер, готов!
   Не пригодились, слава богу, баллончики! С саквояжем в руке и пластиковой картой в кармане Вебер отбыл восвояси. Ни он, ни его головорезы даже не взглянули на Шувалова.
   Но мне Вебер что-то сказал напоследок.
   - До встречи, - перевел Синельников.
   Лизу, как и меня, не впечатлил облик Шувалова - "злого гения". Совсем ничего демонического...
   Нелепые стереотипы живучи даже в разумной среде. Вот и мы ожидали обнаружить у этого, несомненно, великого ученого какую-то необычную внешность. В Наполеоне и Ленине не было ничего мефистофельского, а товарищ Сталин и вовсе выглядел этаким приятным усатым мужичком. Все это всем давно известно, а вот, поди ж ты...
   Ко всему еще Шувалов казался заторможенным, как бы слегка не в себе. Оно и понятно, сколько человеку выпало существовать между надеждой и отчаянием, а напоследок еще и побывать между жизнью и смертью! Разговаривать с ним сейчас не имело смысла.
   Однако ночи ему хватило, чтобы прийти в себя. Утром он был бодр и радостен, то есть, как и следовало ожидать, - счастлив. Он даже, черт возьми, поглядывал на Лизу горящим взглядом - ну да, как же молодую женщину не втянуть в сферу своего счастья!
   Сфера эта несколько сузилась после разъяснения, что Лиза - моя жена. Затем я решил перейти к разговору о главном.
   Поначалу мне было никак не пробиться к цели через поток благодарностей в мой адрес, однако на фразе Шувалова "я навеки ваш должник" мне удалось перехватить инициативу.
   - Ловлю вас, Андрей, на слове! Я хочу вас кое о чем просить... Вы можете вернуть человечество не в девятое апреля, а на день раньше?
   - В принципе это возможно, но я не хотел бы этого делать. Получается, что я не исправляю свое ошибочное вмешательство в течение времени, но снова в него вмешиваюсь!
   - Но вы же мой должник! Или такой перенос - ну, на день - может быть чем-то чреват?
   Из ответа Шувалова я усвоил лишь то, что люди вначале ничего не поймут, не вспомнят, откуда они, и проживут этот прожитый когда-то день заново. Память начнет возвращаться после, начиная с девятого апреля и не ко всем сразу - как это мы уже "проходили"... Но если тогда шок поразил каждого, кто взглянул в зеркало и увидел там незнакомого себя, то теперь... Кто же не знавал самого себя в молодости? В общем, будут люди, словно бы в явственном сне о прошлом... Как-то так, если я ничего не напутал.
   - Но зачем вам это нужно?
   - Вы же видели, что у Лизы с лицом. Так вот, все произошло вечером восьмого апреля: она побежала в булочную и попала под автомобиль. За несколько часов до этого мы были вместе, у нее дома... Слушали радио - "Сказку о потерянном времени". Помните, радиопостановки для детей делали? Потом я ушел, а с ней вот что случилось...
   - Так вы детьми тогда были?
   - Почти, - ответил я (не рассказывать же ему обо всем, что происходило в тот вечер!).
   - Мне очень жаль. Правда! Но чтобы отвести беду, нужно знать, что она случится, а вы, как и все, не будете помнить будущего.
   - И никто не сможет меня, ну, как бы разбудить, предупредить? Вы, например?
   - Я? - Шувалов задумался. - Действительно, в прошлый раз я не подвергся никакому воздействию. Видимо, и теперь будет так же, но что это даст? Вы - в Москве, я - в Мюнхене. Телеграмму мне вам высылать, что ли? Так она, боюсь, опоздает. А иначе как? Ни Интернета, ни мобильной связи...
   - А вы позвоните! Лизе позвоните! Телефон К-7... - и я запнулся, с ужасом осознав, что не помню номер ее телефона!
   Каково же было мое отчаяние, когда выяснилось, что и Лиза его тоже не помнит.
   - Да зачем тебе? - удивлялась, не будучи в курсе дела, она.
   (Я специально, чтобы не вселять понапрасну надежду, оставил ее в неведении насчет своих усилий изъять из прошлого коварный, нелепый случай).
   - Лизонька, умница, ну вспомни!.. К-7...
   - Не К-7, а К-4...
   Нет, все было зря - выпал номер из памяти в пустоту!
   Наверно, каждому приходилось сталкиваться с усмешкой Бога (или капризом судьбы), когда что-то очень важное не происходило из-за мелочи, ерунды!
   Подобно тому, как полководец проиграл битву, съев накануне пару немытых вишен, отчего полем брани стало для него отхожее место, так и я из-за сущего пустяка проиграл важнейшее в своей жизни сражение. Полководца подвела севшая на вишню муха, меня - зазубрина в памяти (моей и Лизиной).
   Вечером у нас был прощальный ужин - мы провожали Шувалова и Синельникова домой (уму непостижимо, как успел Синельников оформить все необходимые документы!) Вспоминали Канта. Нам, действительно, очень повезло: встретиться с таким замечательным человеком - большая редкость! Особенно был благодарен ему Шувалов, но, в принципе, ему должно было быть благодарно все человечество. Еще Шувалов говорил о том, что, оказавшись в своей мюнхенской лаборатории, он сразу же возьмется за работу, и в самое ближайшее время миры снова станут параллельными и исчезнет разрыв времени, а далее он обратится к совершенно другой области науки, где ошибки не приводят к глобальным катастрофам.
   "И не дай всем нам бог, чтобы его место занял какой-нибудь более тщеславный гений", - подумал я и предложил выпить за счастливое человечество. Потом пили за мир во всем мире, за дружбу народов, - в общем, в ход пошли лозунги из нашего советского прошлого.
   Лиза рассмеялась:
   - Так вы и до "Слава КПСС!" дойдете, - и оба гостя на минуту погрустнели.
   Когда настала пора расставаться, Шувалов приобнял меня:
   - Ген, я тебе главного не сказал: таких как ты, наверно, больше не сыскать...
   - Что ты, Андрей?! Это не про меня, это про Лизу... А таких, как я, - полно! Мы всегда свой интерес блюдем. Над нами довлеет, как учит старик Кант, гипотетический императив. Я вон даже из предстоящих событий пользу пытался извлечь.
   - А ты не отчаивайся, может, я что-нибудь и придумаю...
   "Ага... Что-нибудь... Тут даже твой гений бессилен!" - беспощадно констатировал я, а вслух сказал:
   - Ну, придумай...
  13. Ожидание
   Всё. Они уехали. Нам осталось ждать. Без сроков, без вестей, но с роем самых разных мыслей.
   Однажды мне подумалось, что ничего не произойдет... Почему-нибудь не случится. И значит, все было зря. У нас с Лизой закончатся деньги, - нет, не так, конечно, скоро, потому что у меня кое-что все-таки осталось, но ведь закончатся - и придется возвращаться в Москву...
   - Ну и что? - бодро спрашивала Лиза. - Пойдем работать, будем жить... Ведь нас никто не разлучает! Что же тебе еще нужно?
   Я веселел, когда Лиза так со мной разговаривала. И какого же счастья мне еще желать, когда оно и так рядом!
   Со временем я догадался заглядывать за ту самую стеклянную дверь: ведь даже по воздуху - горячему, если там дальше жизнь, или затхлому, если дальше пустота, можно было понять, закрылся переход или нет.
   Однажды мы встретили на улице богача Иоахима Вебера. В сопровождении своих головорезов он чинно нес на лысине завитой парик, и глаза его живейшим образом выражали расчет поразить своими великолепными одеждами этот не пойми какой народец, существующий, по его убеждению, без ума и смысла. Невероятно, они отказывают себе в удовольствии надевать расшитый бархатный камзол, жабо тончайшего шелка, белоснежные чулки, и вместо всей этой роскоши носят какие-то легкомысленные, неблагородного вида платья.
   Народ, и в самом деле, глазел на Вебера, но не с восхищением от его одежд, а сожалея, что в их мире появился еще один глупый богач.
   Увидев меня, он подчеркнуто небрежно, но все же первый приветственно кивнул, отлично сознавая, что иначе с чего бы вздумалось мне с ним здороваться.
   А я в ответ рассмеялся громким смехом, так что с Вебера вмиг слетела его величавость. Мой смех подхватили другие прохожие, и, ставший жалким, бывший тюремщик поспешил скрыться за углом. А он так желал этой встречи!
   В тот же день я приоткрыл дверь, и на меня не дохнуло жилищем старика Йохана, на меня знакомо взглянуло запустенье, царившее в нашем старом доме.
   Шувалов развел миры! Теперь они были снова параллельны! Значит, не напрасны ожидания, и главное событие все-таки произойдет!
   Я долго не мог уснуть, а Лиза, напротив, спокойно подремывала под боком, изредка отзываясь на мои вопросы.
   Мне вдруг пришла мысль о Вебере.
   - Лиз, так он, получается, здесь застрял?
   - Получается...
   - А что же с ним будет, когда мы вернемся в наше прошлое? Его-то там не было! Исчезнет?
   - Не злорадствуй... Что будет, то и будет... Давай уж, милый, спать!
  14. Эпилог
   Мы сидели у Лизы дома и слушали радиопостановку "Сказка о потерянном времени". Известная сказка для детей младшего и среднего возраста. Чего ж Лизка так заслушалась? Не шелохнется!
   Хотя, вот - только что губы облизнула. Язык спрятала и на секунду их поджала, а потом они, и без того пухлые, выпятились еще больше и покраснели.
   И снова сидит, не шелохнется!
   Лицо немного порозовело. Оно у нее красивое, уже по-женски красивое, то есть не по-девчоночьи, не по-девичьи. И грудь тоже уже потяжелела, налилась, вон, как блузку распирает, не то, что "фиги" ее подружек. Эх, так бы Лизку всю и съел! Когда же эта сказка кончится?
   Все, дождался! Добро торжествует, зло наказано!
   - А теперь, дорогие радиослушатели, перед вами выступит доцент кафедры... - зазвучало из репродуктора.
   Я обнял Лизу сзади, неожиданно. Обнял, пока она еще сидела, чтобы мне было легче добраться до ее губ, а ей труднее защититься от меня. Хотя все могло обойтись и без сопротивления. Тут не угадаешь... Но сегодня, кажется, мой день!
   Лиза мягко сказала: "Дай мне встать". Подставляя губы, она обвила мою шею руками, и я почувствовал ее тело от груди до коленок, а потом...
   В уши властно вошел голос из репродуктора, который я до этой секунды просто не слышал.
   Удивительно, но голос этот казался знакомым!
   - Ошибочность воззрений Эммануила Канта заключается еще и в том... - говорил голос. - А его взгляд на человека через призму гипотетического и категорического императивов представляется не чем иным...
   "Кант, Кант, Эммануил Кант..." - крутилось в мозгу...
   И, наконец, я вспомнил!
   И Канта, и голос, который был голосом Шувалова! Я вспомнил всё!
   Но как ему удалось?! Эта лекция на радио... Хотя, он же гений!
   Видно, на лице моем отразилась такая значительная перемена, что Лиза отшатнулась.
   - Что с тобой?
   - А? - отрешенно переспросил я, начиная, впрочем, направляться мыслью в нужную сторону.
   Я быстро сообразил.
   - Лиз, есть захотелось. Страшно! Дай какой-нибудь бутерброд.
   Она немного обиженно пожала плечами и пошла к холодильнику, находившемуся по обычаю того (этого?) времени прямо в комнате.
   Лиза отрезала любительской колбасы, открыла хлебницу.
   - А хлеба нет, - сказала она. - Так будешь?
   Этого я и ждал!
   - Без хлеба не могу... Да я сейчас сбегаю. Одна нога здесь, другая там.
   В булочной я купил два батона по тринадцать копеек и буханку черного за восемь.
   А потом было всё. Всё, как и раньше, 8 апреля 19... года!
   Ночью я почти не спал и ранним утром схватился за трубку.
   - Генка, ты что звонишь в такую рань? - с замиранием сердца услышал я Лизин голос.
   - Сказать, что люблю.
   - Вот чудной! Я еще сплю... Помолчав, добавила: и тоже люблю...
   Лиза повесила трубку.
   Я улыбнулся.
   Впереди была целая жизнь!
  2014
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"