Цапко Максим Иванович. Дом со Шпилем (повесть-памфлет)

Дом со Шпилем

повесть-памфлет

ГЛАВА I

ПРОЛОГ К ВОССТАНИЮ

Allegro

Вначале мы, преисполненные решимости, прошли сквозь убогие трущобы обширных спальных районов города, немытого со дня основания - сотни, тысячи панельных пятиэтажек и квазивысоток, полных пропахших мочой подъездов и поломанных лифтов, а затем - злобно и завистливо, преодолели чопорную, зубчатую островерхими по-московски безвкусными башенками, стену элитных, или, говоря по-русски - элитарных кондоминиумов и фешенебельных отелей, проросшую, будто старые камни мхом, зеленью зимних садов, соляриев и пентхаузов; и, минуя мир зажиточных слуг народа, этакий водораздел между серым болотом плебса (грязнобетонными кочками типовых муравейников) и вместилищем верховной власти, мы ежеминутно ужасали похабное скопище владельцев, продавцов и покупателей в модных бутиках и изобильных универмагах (супермаркетах!), завсегдатаев шумных ресторанов и тихих уютных кафе, посетителей спортивных и ночных клубов, а встречные пешие новороссы, пугливо прижимаясь задами к своим роскошным автомобилям, заискивающе махали вслед пухленькими ручками, неосмотрительно гремя перстнями и запонками, звонко потрясая шейными и набрюшными цепями; и мы, не встречая сопротивления, опьяненные легкостью победы, ощущали себя, наконец, людьми; но когда вдали возник, царапая старые звезды, агрессивный дворцовый профиль, пронзающий время и небо, мы испытали необъяснимый трепет, всякий раз охватывающий при виде венценосной особы и ее Резиденции; мы испытывали это чувство везде: будь то митинг на огромной - на случай массовых мероприятий - Главной площади, гладкими гранитными торцами теряющейся на горизонте, площади, лишь в рассветный час свободной от ликующей за убогую пайку толпы; будь то по телевидению, идет ли прямая трансляция, или же власть, сурово глядя с экрана, предстает пред нами в записи; и мы вспомнили ласкающее плебейскую гордость чувство "причастности" к величию всемогущего самодура - чувство, дешевое, как жизнь солдата - сродни описанному в пошлых американских южно-штатовских книжках, тщеславию верных рабов, кичащихся богатством хозяина; и еще - вспомнили вселяющее уверенность ощущение "надежности" под сенью всекарающей длани властителя, любимого и ненавидимого одновременно, вспомнили жизнь - легкую, ибо не нужно ничего решать самому, - все уже решено за тебя; и тогда в душах вновь началась изматывающая, и, как мы все больше с ужасом убеждались, бесплодная борьба между ненавистью и атавизмами коллективного и, более древнего, общинного сознания, и тяжко пришлось ненависти, хоть мы и усиленно воскрешали в памяти эмоции и атмосферу заседаний нашей партии - провинциального эрзаца конструктивной оппозиции, снова и снова мысленно повторяли все сказанное в телеобращениях к "порабощенному народу", оплаченных из избирательного фонда, исправно пополняемого врагами режима (а народу было решительно наплевать - в народном представлении абсолютно все были удачливым ворьем - ни больше, ни меньше); и вот тут то обуял нас стыд - мы поняли, что так и остались рабами и, желая заглушить, задавить в зародыше его - этот постыдный стыд, бросились в бой смелее, яростнее, неистовей...

ГЛАВА II

ШПИЛЬ

Grave assai

И днем и ночью он гремел миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие - победный клик.

М. Е. Салтыков-Щедрин.

"Медведь на воеводстве".

Шпиль одиноко взмывал ввысь в темно-синем вечернем небе, возносясь над городом, Вавилонскому столпу уподобляясь двадцатью двумя огромными ярусами этажей, олицетворяющими величие и полными роскоши; окруженный громадным парком, для закладки которого пришлось снести большую часть исторической застройки (пережившую большевиков и гитлеровцев), он походил на одинокую скалу в бескрайнем море зелени; и первый, полуподземный, этаж, занимали "собственные его высокопревосходительства гараж и каретный сарай" и "их превосходительств членов Совета Министров гаражи"; второй, куда вели широкие парадные лестницы Северного, Южного, Восточного и Западного подъездов, был занят вестибюлем - легенды слагались о его безудержной роскоши; он полон был - толпились вестовые и ординарцы, курьеры и адъютанты, сновала туда-сюда челядь - верные слуги великих; и был там и помпезный Банкетный зал и Буфет 1, используемые лишь во время редких торжеств (годовщины инаугурации губернатора и т.п.), когда из городов и весей (в основном весей - городов было весьма мало) наезжали отведать кулебяки под водочку, "мелкие сошки" - главы администраций и их вернейшие клевреты; выше располагались, раскинувшись вольготно на восемнадцать этажей, апартаменты девяти министров (по традиции - чем выше покои, тем важнее хозяин), а на самом верху "Дома со шпилем" жил Губернатор - сказок о жилище его не счесть - каждая социальная группа сочиняла свои и высмеивала как "глупые выдумки" - чужие, и все они служили преотличнейшим топливом для зависти (затухающей, обычно, лишь на время предвыборной кампании - под влиянием агитации и пропаганды), но все "сказы" - наглая ложь, ибо никто не видел эти хоромы - рабочие, выписанные из затерянных в горах селений Турции, обученные специально для претворения подобных проектов в жизнь, не только не знали русского языка, но и никакого другого тоже - они были глухонемыми, а языку жестов научены лишь в "пределах профессиональных требований" - старушки матери так и не дождались их, ну а персонал Губернатора - тот был заточен в гигантских лабиринтах совершенно официально и родные-близкие, влачащие жалкое существование в узеньких норках кривобетонных муравейников и хлипких хибарках с чахлыми огородиками, уж позабыли давно о чадах своих, тихо преющих "под шпилем", вместе с: роскошнейшей мебелью эпохи Людовиков и Регентства, купленной еще на заре новой эпохи, благодаря талантливо спланированному и блестяще осуществленному банкротству богатейшего в области колхоза-миллионера "40 лет II Интернационалу"; системой "Умный дом", позволяющей сказочно легко управлять всем-всем электробарахлом (это в Америке ей никого не удивить, а у нас, где нормальный цветной телевизор, подчас недоступная для многих роскошь...); бытовой техникой, обновляющейся ежеквартально согласно свежайшим предложениям престижнейших каталогов мира (отслужившая свой срок аппаратура, пополнявшись, соответственно, каждые три месяца, будучи предметом стратегического назначения, "хранилась вечно" в течение года, и запасы в закромах "собственного е. в. п. погреба" росли не по дням, а по часам; потом ее использовали в военных целях: из микросхем собирали отличные спутники и высокоточные суперкомпьютеры, а лом корпусов шел на выплавку стали, полимеров, а также легких и прочных сплавов, необходимых для изготовления истребителей и авианосцев - основы мощи великого режима); скульптурами и картинами, снящимися искусствоведам всего мира, - а никто, между тем, ими не любовался; книгами - рукописями эллинов и римлян, манускриптами монахов и алхимиков, тяжеловесными творениями первопечатников и шедеврами современных мастеров, с переплетами кофейной и бордовой кожи и бархатистого темно-синего сафьяна, слипшимися из-за диффузии золота и платины тиснения; диковинными растениями - коллекциями кактусов и орхидей, пальм и вишен, произрастающими в обширных, полных света и воздуха оранжереях, остекленных с потолка до пола пуленепробиваемыми поляризованными новинками науки и техники - стеклопакетами их язык назвать не поворачивается; и прочими, привычными до безобразия усталому глазу Великих, "предметами обихода"...

ГЛАВА III

ШТУРМ

Presto allargando

...русский бунт, бессмысленный и беспощадный...

А. С. Пушкин

И мы, перебив охрану, и не преследуя, с великодушием воинов, вообразивших себя победителями, трусливо бросившуюся в россыпную при звуках выстрелов челядь, ворвались в вестибюль, где в дремучих лесах оранжерей сладко пели скромные серые соловьи, где яркий свет вызолоченных люстр, разбиваясь в плафонах горного хрусталя, бликовал в зеркале мраморного пола, гладкого настолько, что мы боялись поскользнуться и сломать ноги; а когда мы попытались проникнуть в верхние покои - полные контры - логово тирана и его приспешников, то встретили ожесточенное сопротивление - пришлось брать каждый этаж штурмом - шумно и яростно, жестоко расправляясь с любым, кто пытался противодействовать; но чем выше мы поднимались, тем тише вели себя - топоры и кустарно сработанные секиры, обрезы и карабины, мы сменили на удобные мясницкие ножи и капроновые удавки, сделанные из рыболовных снастей; и чем выше мы забирались, тем сильнее становилась наша ненависть, - мы уничтожали паразитирующих - жутких, но жалких: и первым был министр просвещения (живущий ниже всех - наименее важный, ибо зачем рабам образование?); ему не повезло - среди нас нашлось немало студентов (по традиции голодных, и потому - озлобленных), и то, что они сотворили с ним, достойно было Торквемады, Грозного и даже Петра I - выдающихся садистов всех времен (большинство студентов было с истфака, что, несомненно, сказалось на способе пыток); вторым был министр здравоохранения и, само собой, меж нас немало оказалось разнообразнейших пациентов нищих врачей, и больниц - лишь с йодом и градусником, и медкомиссий - безучастных к комиссуемым, как сытый удав к падали; мы нашли его плавающим в бассейне (бортики были уставлены подносами, полными фруктов - здоровый образ жизни, как же...), и не дождавшись рукодельников-студентов, испачкали бассейн; третий - аграрник, сытно ужинал, отдыхая после полного забот о нуждах селян трудового дня, и мы застали его за огромным столом, накрытом на двоих (обедал с ним дежурный флигель-адъютант, но он ушел проверить, почему снизу слышен шум, а телефоны-вертушки, равно как и мобильные аппараты охраны, молчат) и на щедрой, стараниями трудового крестьянства, скатерти-самобранке, в удобной близости от пухленьких ручонок знатного функционера, мы обнаружили невиданные доселе яства... мы хотели накормить его побыстрее, чтобы поговорить о жизни родных деревень, но он, хамским образом, увильнул от беседы, предпочтя подавиться; четвертый господин занимался финансами и налогами, и хотя среди нас не оказалось торгашей и нуворишей, явно не ценивших его фискальные способности, мы, сравнив состояние пресловутого социального сектора со скромным обаянием покоев министра, помогли ему, несмотря на горячие протесты, погореть на сделке с небольшим холмиком зеленоватых купюр под желеобразным, трясущимся от страха, задом - воняло, к сожалению, весьма сильно; пятого - министра коммунального хозяйства, мы утопили в ближайшем "обыкновенном", то есть загаженном, забитом нечистотами коллекторе, проявив тем самым излишнюю гуманность, слабость, можно сказать, духа - поступали предложения заточить его в однокомнатную "квартиру" обычного панельного дома, с протекающими стенами и крышей, с круглогодичными перебоями горячей и частыми - холодной воды, с соседями-дебоширами за тонкой перегородкой (надо заметить, что, находясь под домашним арестом, он был бы избавлен от удовольствия ежедневно посещать пропахший мочой подъезд, пытаться засунуть мусор в позабытый много лет назад коммунальными службами мусоропровод, встречать на узкой лестнице подвыпившие компании, дружить с недружелюбными соседями, норовящими явиться "за солью" ближе к полуночи и проч., и проч. радостей обитания в "отдельной благоустроенной квартире"); на такое мы не решились, ибо власть, настоящая власть, может, наверное, в крайнем, конечно, случае, лишить человека жизни (расплата за чудовищные преступления, военные действия), но издеваться над ним, делать из него скота - никогда; шестого - министра культуры, насаждавшего безвкусицу, занимавшегося промывкой мозгов (что ни вечер, на отвкалывавший электорат обрушивались ушата бесстыдной лжи и наглой пропаганды), мы обнаружили, когда сытый свин в лилово-розовом атласном халате смачно чавкал блинчики с икоркой (красные катышки оной прилипли к измазанному жиром подбородку), и увлеченно просматривал новый рекламный фильм, являвший собой несомненное надругательство над правдой и здравым смыслом во славу Великого Нашего Владыки; благоухающего сильно подмоченной страхом репутацией, министра повели в телестудию, где ему предстояло на коленях просить прощения у народа за дезинформацию и молить о пощаде; седьмой отсутствовал - Министр Гражданской обороны и Чрезвычайных ситуаций второй месяц отдыхал на Багамах; восьмой занимал ответственейший пост начальника службы безопасности, и, судя по пятнам на полу, брал иногда халтурку на дом; в то же время он был, в некотором роде, эстетом - он любил музыку; в квартирке его, размерами и роскошью неотличимой от остальных апартаментов, не было ничего примечательного, исключая, разве что, изрядное количество потрепанных книг (у остальных они были новенькие), да прелюбопытный музыкальный салон, где на стенах мореного дуба висели поражающие экспрессией авангардные полотна, а в единственном освещенном углу, играл на белом беккеровском рояле слепой старик-негр; ежедневно, изнемогая от страха, от жара направленных на него софитов, света которых он не видел, он играл, непрестанно импровизируя, а всесильный силовик приходил порой послушать, попивая кофе, сидя в кресле (сшитом, по слухам, из кожи опаснейших врагов режима), в самом темном углу (старик, обладающий абсолютным слухом, никогда не слышал его шагов, догадываясь о присутствии владыки по тонкому аромату арабики); мы, пристрастно допросив, имели слабость отдать ответственного работника аппарата в руки очередной халтурки; и вот мы в гостях у премьера - Председателя Совета министров, патрона многих благотворительных и других общественных организаций, в том числе Комитета народной трезвости, Общества всеобщей нравственности - он славился, как суровый аскет, трезвенник и постник; нам сообщают - превосходительство в спальне; ах, изволит почивать? - не совсем... фаворита премьерского мы попросили убраться вон, предоставив широкое итальянское окно в полное его распоряжение, а премьера арестовали; хитрец обманул нашу бдительность - никудышные из нас, однако, получились революционеры - вняв мольбам, мы отпустили его по крайней нужде, а когда поняли, в чем дело, было уже поздно - первый зам владыки раскачивался на помочах под потолком ванной и ехидно показывал нам синий от вина язык; мы покинули его, преисполненные гадливости, но и жалости; ...и вот мы на вершине: и пройдя по обсаженной аккуратно подстриженными карликовыми деревцами, центральной аллее огромного зимнего сада, называемого Парадным парком, миновав звонко поющие - подобно порхающим тут и там птицам - фонтаны, чьи искрящиеся брызги насыщали воздух утренней свежестью, удивленно, но не задерживаясь ни минуты - мимо полосатой будки часового и домика садовника, вышли, наконец, к Главному входу - огромным вратам путиловской брони, за которыми бордовый гранит аллеи сменился кроваво-красными коврами Коралловых сеней, а зеленые шпалеры деревьев - колоннами белого, полупрозрачного, будто талый снег иль влажный сахар, мрамора, и меж колоннами блистали, отражая яркий свет медных светильников, высокие зеркала в коралловых оправах рам - и наши отражения казались чужими тенями, ибо донельзя непривычно было видеть себя в окружении безумной роскоши; но вот пред нами открылся гигантский Большой зал (в будке часовых мы нашли подробный путеводитель), и тогда кто-то вскричал восхищенно, что если не падет страна в огне и боли зачисток и междоусобиц, то в каждом областном центре свободные потомки откроют свой Эрмитаж - ах, эта наивность молодости! - простительная, тем не менее, ибо размах и роскошь превосходили не только аляповые вандербильтовские "Брызги", но и Версаль, и растреллиевские шедевры; мы разбрелись по палатам и горницам, и на просторах этого невиданного жилья, мы встречали и залы с малахитовыми каминами, и музыкальные салоны, в каждом из которых свободно поместился бы симфонический оркестр, если бы его хоть кто-нибудь хотел послушать; а мебель? - о мебели стоит сказать особо, ибо была она уже тогда, когда окрестные степи населены были дикими ордами, когда на месте "Дома со Шпилем" грелся на солнышке, киша гадюками, древний курган кочевников-скифов, живших за три девять веков до того, как Его пухлая, тускло поблескивающая червонным золотом, сановная длань, ласкала гладкие, подернутые тончайшей патиной, бока, бока этой старой мебели, помнившей времена Людовиков и Регентства, Сераля и Оленьего парка, мушкетеров и одалисок; но грандиознее всего для нас - вшивых интеллигентов, бездельников с профессией, но без работы, нищих с работой, но без зряплаты, без сомнения, были анфилады библиотек, где в отдельных комнатах хранились наскальные хроники охоты, вырезанные целиком из стен неолитических пещер и бесценные гиганты - инкунабулы, а бригада нищих библиотекарей лихорадочными темпами, пятый год составляла алфавитный и тематический каталоги; на допросе прислуга показала, что Губернатор почти никогда не посещал ни библиотек, ни салонов, проводя большую часть времени в парадной Белой столовой (с полотнами Старых Голландцев на стенах слоновой кости и маслом писанной поучительной пейзанской сценкой с девизом - "кто не работает, тот не ест" - на потолке), где обедал в присутствии статс-секретаря и кого-либо из соратников по партии, да в Большой бильярдной зале - с ними же, и в спальне - наедине с уютным ночником и знаменитой подушкой голубого атласа, утраченной Наполеоном во время бегства из Москвы, отобранной им ранее у одного из Бурбонов, хранивших ее, как семейную реликвию - она была расшита золотыми лилиями и украшена девизом - "Contre poux et lentes"2, а на тумбочке в стиле русский жакоб, валялся смятый матрасик таблеток - это были изготовленные на заказ пиоретики; и, кроме ожидаемой, пусть и не в таких количествах, роскоши, была обнаружена нами в одном из зимних садов, маленькая землянка, внутри вымазанная навозом, отапливаемая, по всему, сухими кизяками; рядом был огородик с чахлой, изъеденной колорадским жуком картошкой, репой и свеклой; там мы нашли дряхлую старушку, которую сановный сын забрал не из жалости к одинокой старости, а лишь чтобы не рушить миф о заботливом и щедром повелителе; старуха сварливо не пожелала менять привычек и жила на новом месте "как и вся деревня"; а в те редкие дни, когда ей разрешали погулять по дому, (она давала подписку о неразглашении, оставляя вместо росписи, отпечаток пальца и крестик - ее научили этому в сельской школе), старушка, семеня искривленными непосильным трудом в поле ногами, ходила по анфиладам парадных залов, ахала и причитала, и, видимо, с трудом понимала, что все это принадлежит ее сыну, поротому нещадно отцом-колхозником за первую папиросу (он еще встретится нам этих страницах; инкогнито), с семи лет водившему трактор (о чем с гордостью сообщали официозные СМИ), жившему с ней, отцом и тремя сестренками в ветхой избушке в три окна, болевшему рахитом, и теперь - став повелителем - скрывающему кривые ноги в широких брюках дорого обходящихся казне костюмов...

ГЛАВА IV

ДАР

Lento meno mosso,

Grave molto

Правительство в России живет только ложью, ибо и тиран, и раб страшаться правды.

Маркиз Адольф де Кюстин.

"La Russie en 1839".

Плебеи помещались, в основном, в типовых панельных коробках, гордо именуемых “домами”, где занимали обычно 30-50 “квадратов”, на которых конструкторский гений позволил разместить пару-тройку комнат, из коих одна полагалась общей, остальные - спальнями (хотя спали везде - иногда в кухнях), помимо пресловутых помещений, умудрялись “вписать в метраж” кухню, где с трудом помещались варочная плита и “мойка”, и сан.узел, куда втискивали ванну и много других полезных вещей; наименее приемлемым, среди плебеев (а они были привередами), считалось содержаться в последнем и первом, не говоря уже о полуподвальном - “цокольном”, этажах, ибо близость к земле чревата была рядом осложнений - среди них лидировали воровство, заглядывание в окна и засор фановых труб, а в противоположном случае - текло, обыкновенно, все, исключая пол, и все эти, не слишком-то и существенные различия, несколько снижали качество “проживания”; поскольку плебеям постоянно хотелось кушать, они после работы норовили зайти в магазин, предпочитая подешевле, и отоварить грошики макаронами, клеклым хлебом, морквой (и другими корнеплодами) для салата; поскольку плебеи порой хворали, еще существовали лечебницы, а власти, заботясь о рабочей силе, не покладая рук работали на благо народа, а однажды они решили даже подарить лентяям больницу: и вот, ясным июльским полднем, таким удобным для хроникеров, чернела на кумачевой трибуне, шеренга Сильных Мира Сего: и был там и министр здравоохранения, в слащавой улыбке блистая холеными клыками, и министр культуры, с излучающими сытое добродушие брылями, и даже Премьер - собственной персоной (спокойной, слегка надменной), снисходительно глядящей вдаль, и, конечно - Он - хозяин этого солнца, этого ветра, этой пыли... ах, да - и людишек, захлебываясь восторгом стихийно кричащим в самых подходящих случаях, ловящим каждое слово, дабы не пропустить повода для оваций, с упоением, с гордостью взирающих завороженно на вьющиеся на ветру галстуки замысловатых, предельно пестрых расцветок (чтобы выпустить такие, итальянцы разработали новые красители) галстуки, стоящие во сто крат больше плебейских гардеробов и гарнитуров (а ведь убогонькие горбились много лет, копили, в нитку тянулись...), и из ослепительно белых воротников, вырастали внушительные подбородки и щеки, удивительным образом контрастируя своим пунцовым полнокровием с крахмальным снегом, а из плотоядно зияющих отверстий, обрамленных кроваво-красными удавами слезящихся салом губ, рвались речи - полные самовосхваления и спеси, не без скромной похвалы “простых людей”; так был открыт благодарственный митинг в ознаменование закладки Первого Камня в основание новой больницы - бетонный виновник торжества, привезенный на самосвале и установленный подъемным краном, лежал тут же, и на шершавом боку аршинными буквами алела надпись: "Народу от Губернатора", а чтобы народец неблагодарный не забыл подробности, рядом привентили медную мемориальную доску, и дабы ее не постигла участь бронзовых буковок, кои жадный до халявной сивухи народец отколупал с памятника Лермонтову, близ Камня выставили злого часового в полосатой будке...

ГЛАВА V

БЕГСТВО

Prestissimo

Ранним утром, 5 августа 1999 года, из огромных ворот "собственного е. в. п. каретного сарая", выехал блиндированный лимузин и помчался вниз по пустынному главному проспекту; у выезда из города, к нему, как всегда, присоединились литерные джипы "собственного е. в. п. дорожного экипажа" - джип литера А занял место впереди, а литера Б замыкал, блистающую черным лаком бортов, колонну; кортеж взял курс на юг, и, шурша шинами по прекрасной федеральной трассе, понесся сквозь города и села, обдавая пылью выстроенных "во фрунт" чинуш, с хлебом-солью и раболепными лицами - поначалу; вскоре они исчезли - в придорожной грязи деловито копошились свиньи, весело играли дети, резвились другие зверушки, невидимые глазу, - в общем, жизнь кипела, но местная власть уже не спешила выходить на встречу - власть в губернии, выскользнувшую из перекормленных рук, медленно, но верно забирало себе другое ведомство - восстание, произошедшее в стольном городе, еще не знавшем об утреннем бегстве владыки, послужило ведомству сему хорошим поводом, и вот, из выжидавших "кто кого" райцентров, понеслись уже доносы и доклады - Губернатор проехал село Жлобиловку, его видели близ хутора Большие Куркули... его намеревались перехватить на границе с соседним "субъектом", куда он, видимо, сильно спешил, ан нет, - у самой границы кортеж исчез, - будто растворился в раскаленной палящим солнцем, разъеденной принесенной суховеями солью, голой степи; и немедленно последовали жесточайшие оргмеры и оргвыводы - начальство карьеры рубило с плеча - слуг не жалея; на вопросы дотошных столичных журналистов, осведомленное меньшинство важно изрекало лишь традиционное, исконно-суконное-домотканное, великое русское "Че?", мудро намекая: "не тем, господа, заняты - не тем путем идете товарищи!" - но борцы за свободу своего слова не унимались, рождая версии одна бредовей другой; страшную правду мы узнали много позже - случайно...

Вместо эпилога

РАЗДАВЛЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Ad libitium

Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы.

Маркиз Адольф де Кюстин.

"La Russie en 1839".

Мы немало удивились, не найдя Губернатора в его уютном гнездышке, но не отчаивались - мы знали, где он может быть в столь поздний час, хотя наши розыски и напомнили бы стороннему наблюдателю поиск иголки в стоге сена, ибо мест, где сей презренный муж мог находиться, было немало; дело все в том, что наижаднейший наш был собственником лучших квартир во всех новых элитарных домах (на черный день заначка - шутили приближенные), и там то его и надлежало искать; мы разделились на небольшие отряды и отправились на поиски; побег виновника торжества нарушал все наши планы, ибо мы намеревались, расправившись с Кабинетом сиятельных министров, захватить верховного негодяя и удерживать в здании администрации или же в роскошной квартире "под Шпилем", пока народ не присоединится к нам, а Правительство страны не выполнит наши разумные требования; и вот теперь наши надежды рухнули, растаяли подобно папиросному дыму - соратники наши выказали усталость и разочарование, и, кроме того, они думали, что незапланированное бегство нашей цели, есть ничто иное, как результат предательства руководителей восстания; этим не преминули воспользоваться работники ответственнейших органов - сопротивление было бесполезно, но все окончилось благополучно, если не считать пары несчастных случаев с особо несговорчивыми нашими лидерами, да полугодичной отсидки некоторых других, более сговорчивых, в комфортабельной номенклатурной тюрьме, пока вяло велось следствие по "Делу о Штурме Шпиля", как смачно его окрестили газеты; в нашем, далеко не худшем регионе, произошло обычное явление - власть "демок'атов", представленная уютной загородной виллой в заповеднике на берегу реки и со вкусом обставленной квартиркой в старинном особняке, в центре, уступила место крайне левым - не то социал-демократам, не то национал коммунистам, а те, не без нашей наивной помощи - сильным духом и разумом людям, с чистыми руками и великими замыслами в холодных головах, что, в общем, понятно было многим с самого начала - после развращенного роскошью режима, погрязшего в бессилии и бюрократии, "народ требовал" твердой руки (а если точнее - усталые людишки не смели протестовать); который раз, жизнь преподала нам урок (ей, поди, и надоело-то уже): в нашей ласковой к людям стране, в условиях патологического пофигизма гос.власти, никто - ни муравей, ни слон, - ни ассенизатор, ни губернатор не могут и не должны спокойно думать о завтрашнем дне, наивно надеясь на лучшее - их раздавят, во что бы то ни стало - рано или поздно все равно раздавят, а не успеют - сполна отыграются на детях, ибо нет на этих загаженных просторах - миллионах квадратных километров без единой крупицы честности и справедливости, нет и вряд ли когда-либо будет государство и правосудие, нет даже народа - лишь население; прошло несколько месяцев и все успокоилось - власти правили, народ прозябал, в общем, все были довольны, даже мы, получившие возможность и дальше заниматься любимым делом - бездельничать на деньги спонсоров, "оскверняя своим присутствием", по словам недоброжелателей, уютный особнячок на окраине; однажды, к нам в приемную вошел сгорбленный седой старик, вытащил из полиэтиленового пакета густо обернутый в газеты сверток, кинул его на стол и поспешно вышел; развернув сверток (позже его изъяли следственные органы), мы бросились следом, но не тут то было - пока мы охали, ахали и прицыкивали языками, его уж и след простыл; а в куче смятых побуревших газет лежала на столе голова Губернатора

1 Слово "зряплата" любезно подсказано Давидом Александровичем Арешидзе. (прим. авт.)

2 "Против гнид и вшей" (фр.)

Оставить комментарий © Copyright Цапко Максим Иванович (tsapcom@yandex.ru) Размещен: 12/04/2003, изменен: 17/02/2009. 30k. Статистика. Повесть: Проза		Ваша оценка:

Цапко Максим Иванович : другие произведения.

Дом со Шпилем (повесть-памфлет)