Было это, когда я был пионером. В пионерлагере. Мы тогда зачитывались рассказами про Алису. Кто-то из нас даже говорил, что читает Стругацких и Лема, но, скорее всего, привирал: это чтиво для старших. Это я к тому, почему был в библиотеке. Один. Ночью. Да-да, у нас в лагере и клуб, и библиотека в нём на ночь на ключ не запирается, хочешь сиди хоть допоздна: всё лучше, чем под одеялом в палате.

Уже было поздно, когда я вынырнул из захватывающего повествования и огляделся вокруг. Я был один, а за окнами было темно. На одном из столов кто-то оставил часы с браслетом. Кто-то взрослый: наверное, из обслуживающего персонала лагеря. Браслет с такой же защёлкой мне папа на подаренные дедушкой часы присобачил. Я столько ремешков за год порвал, что папе надоело их покупать, и он приделал мне на дедушкин ЗиМ браслет от своей Славы. Браслет совершенно по стилю другой, но зато не сломаешь! Часы, разумеется, в лагерь мне папа брать не разрешил: не браслет разломаю, так стекло разобью. Мне очень нравится такая защёлка, особенно звук, когда она замыкается и размыкается, поэтому я взял часы и раз сто надевал и снимал их, щёлк-щёлк, щёлк-щёлк, щёлк-щёлк А потом зачитался и забыл о них напрочь.

Я не боюсь темноты, но когда я выключил свет и собрался идти в наш спальный корпус, мне показалось, что какая-то система, что-то сложное и могущественное, пытается настроиться на меня. Я вылетел из тёмного клуба как пуля, а выйдя под звёздное небо, я вдруг осознал, что с ним, небом, что-то не так: одни звёзды были намного ближе других, а другие значительно дальше, одни были красные как светофор, а другие светили обжигающе-голубым, словно сварка

Я захотел убежать от этого, зажмурился и упал в пропасть. Точнее, сначала мне так показалось. Но ощущение свободного падения всё продолжалось и продолжалось, а ветер в ушах и не думал свистеть. Я открыл глаза и обомлел: я был на космической станции. На самой настоящей космической станции, как показывают по телевизору! Восторгам советского школьника не было края!

Но вместе с восторгом возникло какое-то чувство, что здесь есть и кто-то чужой. Я несколько раз обернулся как мог, но никого рядом не было, только бесконечная анфилада отсеков в одну и другую сторону.

Внезапно экраны вспыхнули надписью Землянин, что с тобой? Не могу на тебя настроиться, через секунду Землянин, ты меня пугаешь!, а ещё через пару секунд замерцали Землянин, проснись!!!

И вот тут я всерьёз испугался. Я бросился прочь, но ноги мои только бесполезно замолотили по воздуху. Я вспомнил, как в телевизоре движутся космонавты, схватился за поручень и оттолкнулся. Неточно и сильно: секунду спустя получил противоположной стеной подзатыльник, рикошетировал, машинально оттолкнул её прочь, обернулся и получил по зубам другим поручнем. Больно! Больно значит, это не сон. Я схватился за поручень и оттолкнулся, потом от другого, ещё и ещё; пролетая мимо ведущего в сторону люка, вцепился в его отбортовку и юркнул туда Я метался по станции как полоумный, мимо меня пролетали теплички-аквариумы с растущей из поролона травой, шкалы, экраны, иллюминаторы И каждый раз впереди была бесконечная череда отсеков.

Я заблудился. Я даже не знал, сколько времени и сколько отсеков я миновал. Может, я убегал всего пару минут, а может, часы. В конце концов я обессилел и вжался в стенку отсека. Экран передо мною горел: Не крутись.

А я уже и не мог крутиться. Может, тело, отдышавшись, ещё и смогло бы, но духом я пал. Будь что будет, я отпустил поручень, и рука безвольно повисла возле него: невесомость. Экран на секунду погас, потом высветил: Да замри ты, дай настроиться!

Через долю секунды я резко упал. Вскочил, огляделся. Вокруг на лужайке стояли несколько звездолётов. Они приземлились тут не один день назад: высокая трава успела вырасти у самых их корпусов. Ко мне шли мужчина и женщина. Мужчина был похож на моего папу и маму. На них обоих. А женщина Что-то в этой красивой брюнетке было до боли знакомое, но что, я не понимал.

Они подошли ко мне. Мужчина улыбнулся:

- Ну здравствуй, я!

Он незаметно снял с меня часы и, закинув их себе на руку, застегнул их щелчком безымянного пальца. Моим фирменным жестом!

Меня озарило: моими они станут позже. Ноги мои подкосились и я сел на траву. Женщина подошла ко мне и тоже села. Обняла и чмокнула в щёчку. Сказала, обращаясь к обоим:

- А я в те годы не знала, что ты меня любишь

Она слегка тискала меня, а меня всё распирало спросить, что той ночью случилось со звёздами. И я спросил. Ответил я-старший.

- Моя профдеформация, рассмеялся он, Часы-то мои.

И стал объяснять: мол, когда не сидишь на одной планете безвылазно, а водишь по Галактике звездолёты, ты должен знать, какая звезда от тебя в считанных световых годах, а какая пусть на небе они и кажутся рядом как говорил Громозека, ерунда, парсеков сто и, как интересующийся астрономией, ты знаешь, что, например, Бетельгейзе красный сверхгигант, а Ригель сверхгигант голубой, то неизбежно начинаешь видеть и расстояния до звёзд, и их цвет. Это как бабулька, наслушавшись о магнитной буре, которая считается сильной при 200 нанотесла, на фоне примерно 50 микротесла (50 тысяч нанотесла) самого обычного земного магнитного поля чувствует её и жалуется об этом подруге по радиотелефону и кашеваря у электроплиты с блинами. Разумеется, не ощущая их весьма мощных полей.

Об этом и не только, сказал мне я-старший, он-я узнаю уже в этой смене: он приходил этой ночью затем, чтобы принести в библиотеку пачку ежегодников Эврика. Он помнит, как я ими буквально болел. И часы он оставил специально, для того чтобы встретиться: это ведь непростые часы. А что до опасности встречи с собой, что так часто встречал я в фантастике, то эта встреча будет только такой, какая возможна. Но почему это мне предстоит понять самому. Понять первым в мире. Стало быть, сделать открытие.

Утром вожатый нашёл меня задумчиво сидящим на ступенях пионерской комнаты, что на полпути от клуба к нашему корпусу. Я рассказал об этом своём приключении ребятам в отряде, и они сочли, что я гениально нафантазировал. Я не обиделся. А вот соседской девочке я ещё много лет буду стесняться признаться, что она самая красивая в мире. Несмотря на то, что там, у звездолётов, она меня поцеловала.