Пожалуй, детства я не знаю.
Была не жизнь, а ералаш!
Чтоб записать, что вспоминаю,
Я взялся вновь за карандаш.

Свои стихи, стихи воспоминанья,
Я посвящать не думал никому.
Так ночью, вместо покаянья,
Порой собака воет на луну…

Точнее, детство все же было.
Дошкольником я пожил хорошо,
Но было детство, да уплыло.
Обвалом кончилось оно.

Хотя и жизнь уж прокатилась,
Но видно так устроен человек,
Обиду взрослую прощать мы научились,
А детскую – так помним целый век!

Соседкой в классе была Нэля,
Дочь шефа нашего НКВД,
Своего рода Галатея
И очень нравилася мне.

Усадьбы наши были рядом
И, даже, общий сеновал
Где, через щели в загородке,
Я ей свиданье назначал.

Но, вдруг, у нас отец пропал…

Знакомые сказали, что с работы
Он, как всегда, пошел домой.
Спокойный был и улыбнулся,
Махнув прощально им рукой.

Милиция же ничего не знает:
«У нас без вас хватает дел!
Быть может через озеро он шел,
А лед ведь всякий там бывает!»

Все улицы мы в Щучьем обошли.
Сугробы рыли, взяв лопатку.
В общем, искали как могли.
Я ж в каждой кочке видел шапку.

Пришел я в школу после слез,
А Нэля у дверей согнулася мышонком:
«Не подходи ко мне! Не лезь!
Сидеть не буду с вражененком!»

Домой я кинулся бежать,
Вновь захлебнувшися слезами…
Обида жгла – ну как же так?
Ведь были с Нэлей мы друзьями!

А дома… как кусты в грозу,
Все повернулось вверх ногами,
Белье и книги на полу…
Не церемонились с «врагами».

Казенный дом и стол, и лавки…
На сборы сутки срок был дан.
Собрали мы свои манатки
И в ночь уехали в Курган.

Жизнь так мне видится в тумане.
Полати с кучей детворы,
Возня с углем, золой, дровами
И пьянки деда до зори.

Вот их я не забыл. Особо – патефон.
Они меня ночами заставляли
Крутить пластинки с двух сторон,
Так как спьяна пружину рвали.

В Челябинск ездили мы с мамой.
Отец там в тюрьмах «отдыхал»,
Вначале в доме на ЧЭГРЭСе,
Потом на Елькина – подвал.

А в очереди с «передачками» шептались:
«Хоть ладно, что в Шершни он не попал!»

Огромным мрачным серым домом
Шершни себе я представлял.
И ни тогда, ни даже позже
Ничуть не думал, не гадал,

Что будет «Золотая сопка»
И, даже, - «Мемориал»!
(А я на ней, в шестидесятом,
Возле шахты, кусты крыжовника сажал!)

Но все прошло. Через два года
Оправданным вернулся наш отец,
А с ним надежда, и мечта, и проба,
Что жизнь начнется, наконец.

Но «проба» не окончилась путем,
Лишь только поманила.
Отец на «Финскую» ушел
И все пошло как раньше было.

А следом грянула ОНА,
Великая и страшная война!

Сказали нам: «С отцом у вас порядок,
Семья опасности не представляет…
Но станция ведь… путь на Юг и на Восток…
Здесь время жить не позволяет!»

В райцентре жить мы не могли.
Статья была – Полсотни аж восьмая
И были мы не люди, а враги.
Пришлось уехать, не желая.

По злому умыслу кого-то
Так я в Кичигино попал,
Где я, в уме, трудясь до пота,
Стихи о жизни сочинял.

Пять было ртов у нас голодных.
И чтоб наняться на завод
К тринадцати годам, неполных
Себе прибавил лишний год.

Жили мы на отшибе, у бора
Бузулук – километр от села.
От завода до нашего дома
Травянистая тропка вела.

В сорок второй суровый год
Рабочим не было замены.
И все, кто мог и кто не мог
Работали в две смены.

Дрожит станок, грызя металл,
Дрожат колени молодца
И кажется, что век не спал,
Ночь тянется и, нет конца!

К утру не голова, а каша,
Как гирей клонит всех ко сну…
Спасибо, тетя Поля, мастер наша,
Вставала вместо нас к станку.

Шепнув тихонько: «Экий ты ребенок»
И, громко: «Молодец, рабочий класс!»
Среди ремней, валов и шестеренок
Следил за нами ее глаз.

Она для нас была кумиром,
Мы ей старались подражать.
Была примером, мамою, светилом!
Тринадцать лет! Чего с нас взять!

Мы «баб» вообще-то «презирали»,
Но среди них была одна,
Наташка, с шалыми глазами,
Мечта Алешки-пацана.

О, время, сердца перегудов!
Но у соседнего станка
Стоял соперник – Пашенька Угрюмов
(Он старше был, солиднее меня)

Да и «Нортон» солидней «Пятигорца».
По-детски на весь мир глядя,
Станки сияли нам сильнее солнца,
Станком мы меряли себя!

«Нортон», «Дзержинец», «Бормашина»,
Станки солидные вполне,
Но был «Бромлей», машина-чертовщина,
Что руку покалечил мне.

Скрутило руку, чуть схрустело.
Я сразу понял – перелом!
Но крик сдержавши еле-еле,
Я Поле не сказал о том.

Беду скрывая в жутком страхе
(Как страус, голову в песок),
Чтоб отлежаться в термоцехе
Я отпросился на часок.

Термоцех – наша выручка в холод,
На печах теплый рыхлый песок.
Жар его умалял чуть-чуть голод,
От которого ныл наш живот…

А затем: медсанчасть, бесконечные боли…
Жизнь как заяц с горы понеслась!
Караулил картофеля поле,
Пока кость на руке не срослась.

После работы – спешно в бор,
Грибы и зелень собирать,
А не слушать птичий хор.
Ведь надо что-то и жевать!

Сорок третий тяжкий год
Пережить нам бор помог.
Мы тогда поголодали,
Карточки у нас украли,

Воры, жулики, бандиты!
У моей сестренки Иды.
А с нее какой ответ?
Было ей двенадцать лет.

В сорок третий, трудный год
Все, что можно, ел народ:
Лебеду, щавель, саранки,
Коноплю, паслен, «баранки»…

(Принимала все душа,
Даже шильца камыша).
Свербигу, пучки, козелки
И, конечно же, грибы.

Слова нет, все грибы хороши,
Но не груздями питалися мы.
Затая на сердце боль
Их меняли мы на соль.

Без нее не сваришь кашу,
Вот и шло все на продажу.
Себе же брали мы грибы
Те, что на жареху шли.

На малом костре шашлыки из грибов,
Или коллекция разных супов,
Фантазия, воля «лихих поваров»,
Но все это было без капли жиров!

Добавка свербиги, «муки» камыша,
Ну, а крапива – совсем хороша!
Прожили месяц мы, как не гляди,
Хотя поправлялися ноги одни.

Но только нам новые карточки дали,
Так и грибные отеки пропали.

Но сказалось видно это
На меня, на пацана,
Сердце что-то заболело
Как приблизилась весна.

Работали тогда в три смены,
Войне уж виделся конец,
А в ярком, солнечном апреле
Вернулся раненый отец.

Меня уволили с подпиской,
«…что я ничуть не пострадал».
Я же и двигался с одышкой
И был паршивый, как шакал.

Мудрец, наш сельский врач,
(Отец моей девчонки)
Сказал мне: «Не грусти, не плач,
И собери свои силенки!

Но на заводы – ни ногой!
И если хочешь жить как люди,
Лекарство – воздух наш степной,
Да больше нажимай на ноги!»

И я пошел учетчиком в колхоз,
С саженью по полям мотаться.
Метал стога, возил навоз…
Хотел с ребятами сравняться!

Но без профессии - хоть плач!
Решил податься в садоводы.
Казалось мне, работа как калач
И вкусная и, максимум свободы.

Быть без профессии – не смех,
Жить без профессии – не праздник.
И чтоб поправить этот грех,
На осень укатил в Челябинск,

Учиться в Школе  садоводов
(К знанью первая ступень)
Чтобы знать все и без подвохов,
Старался, подавляя лень.

После школы работал в колхозе.
Пчелы, сад, сенокос и страда,
Комсомольцев собралась пятерка,
Охранять от хищений поля.

Дальше – больше и, я – «руководство»
Секретарь комсомола: собранья, дела…
Заложил еще сад, «укрепил садоводство».
И любовь, как ни странно, была!

В сорок седьмом поездка в Москву,
На Всесоюзное совещание…
Где тиф сыпняк меня поймал,
Но, выжил я, вопреки ожидания.

Из больницы выбрался к весне,
Все невзгоды сразу позабыв,
Но еще не оживши вполне,
Угодил под весенний призыв!

Забраковал меня район.
Но, чтоб впросак не попадать,
Решили, обсудив со всех сторон,
К областным врачам послать.

Военкомат, на них ворча,
Не тратя понапрасну сил,
Танкиста сделал из меня,
Откомандировав в Нижний Тагил.

Окончив полковую школу
«Сырым» сержантом оказался я.
Но тут же, против моей воли,
Случилась новая беда.

Служить оставили в полку,
Где каждый день муштра, муштра,
Все отношенья по Уставу
И лозунг: «Делай все как я!»

За стрельбы взвода, на ученье,
«Отличного танкиста» получил,
Но вот ведь горе – невезенье,
Недолго я его носил.

(Совсем нечаянно, в болоте,
«Тридцать четверку» утопил).

Командовал у нас в то время Жуков.
Девиз: «В ученье – как в бою!»
И, падая, как труп на нары,
Я чувствовал порой себя в раю!

Командировки по стране
И, даже дальше, за границу.
(Но то не здесь я опишу,
Затратив не одну страницу.)

Служить пришлось четыре года.
«Воткнули» звездочку в погон.
Затем разжаловали до сержанта
И дали выговор еще, вдогон.

После армии снова в колхоз.
Работал вместо агронома,
Но не туда видно залез…
Ведь был я без бумажки, без диплома.

Явилась дева, предъявив диплом,
С письмом от разных «руководств»
И я уже не агроном,
А как и раньше – копновоз.

И я пошел на авантюру.
Аттестат себе купил
И, не сердясь на эту дуру,
Учиться в Пензу укатил.

По конкурсу я не прошел.
Семестр учился без «степешки».
Работу для себя нашел
И знанья подтянул без спешки.

Затем: спортсмен, отличник, секретарь,
Милиции помощь «блестящая»,
Среди товарищей советник и главарь
И любовь, наконец, настоящая!

После учебы предложили Москву,
За столом золотой мыть песок.
Но куда же девать мне жену?
И решил я катить на Восток.

Ехал с разнорядкой на Амур.
Думал, в Уссурийскую тайгу,
А попал в ощип, как тот же кур,
В вечную, как называют, мерзлоту!

Горбатые сопки в кольце сосняка,
Над ними рваные тучи,
В старых заломах Джалинда река,
Пены кайма у кручи.

Поля клочками у края болот,
Трава хрустит, как рогожа.
Береза здесь не растет
И осина не может тоже.

Но надо трудиться и жить,
Киснуть и ныть не гоже.
Упираться нужно, не тужить,
Доказать на что мы гожи!

За портфелем не тянулся я,
Упирался как умел, как мог.
Да подсунул власти думку про меня
Толи черт, иль может даже Бог?

Думал быть ученым иль технологом,
Чтоб вокруг деревья, овощи, земля…
Тында же обдала меня холодом
И попал, бедняк, в директора.

Пришлось осваивать животноводство,
Строительство и прочие дела.
Возился со скотом, забывши садоводство…
Сплошные стрессы… Вот беда!

Но была и радость у меня,
Родилася дивная дочурка.
Аж прослезился я тогда,
Но ведь человек же я, не чурка!

Я уж не чаял и конца,
Три года длился тот дурман,
Но все ж Урал дождался молодца,
В совхоз я зерновой попал.

Работа – просто благодать
После восточного страдания!
Но длилась эта благодать
До областного  совещанья.

Меня же знали по колхозу
И знали на Плодоовощной,
Но думали, что я далеко,
Не знали, что вернулся я домой.

И враз пошла волна кругом:
«Два агронома-садовода?
Как так? В хозяйстве зерновом?
Это ж убыток для народа!»

Вопрос ведь не козе чихать,
Решили в некоей истанции
И нам пришлось в Челябу ехать
На «укрепление Станции».

Произошло все как обвал.
Хотя не думал, не гадал,
Я снова в те края попал
Где садоводство начинал!

Вначале я думал – мне повезло!
С садами работа как будто знакома,
Вся площадь – полсотни гектар,
Директор – бывший работник Обкома.

Город красивый, центр областной,
Но только сложилась такая вот штука:
В это счастье и в этот покой
Новое дело вмешалось – наука!

В хозяйстве Флоры – черт разберет!
Ученых мужей два десятка,
Каждый три темы ведет
И каждая тема – загадка.

Пришлось заочно в институт,
На пару, вместе с женой.
Как беспризорники дети растут,
С работы лишь ночью приходишь домой.

Пять лет тянули. Зарплата – пшик,
Хоть грех прикрывай ладошкой.
Жена в выходные, надев дождевик,
Торговала на рынке картошкой.

Так и неслася жизнь по кругу,
Как испорченная пластинка.
Баня, стройка, нехватки – всюду,
Конюховка, склады, ГСМ… Не жизнь, а картинка!

Но директор, помимо прочих работ,
Добавил мне еще муку:
«Разбери-ка  этот узел забот!»
(Сам не желал «давить на науку»):

«Наука – безалаберная штука!
Вернее, не она, а ее работники.
Ведь ведут они порою себя
Как последние разбойники!

И отлучек у них целый лес,
Лекции на стороне, какие-то Советы,
Ну и прочий политес:
Консультации, да библиотеки.

Ты Управ, вот и карты в руки.
Организуй их работе учет,
Приструни все ихние науки,
Глядишь и, порядок придет!

Будь им вроде пастуха.
Веди учет их выхода на службу,
А в случае отлучки иль не выхода,
Мне докладывай, не взирая не дружбу!»

Понятна реакция на эти слова.
Упреки сыпались как шквал!
«Наука» ополчилась на меня,
Хотя я повода, как будто, не давал.

Но среди них оказался один,
Что жизнь принимал без прикрас.
Он войны понюхал дым
И знал, что значит приказ.

И он мне сказал: «Ты умный мужик.
Зачем тебе эти муки?
Перестань пустышку крутить,
Постигай азы науки».

Задумался я: «Не боги горшки…»
Решил окончить эту муку –
Хватит за быт носить синяки,
Пора самому «продвигать науку».

Начал со ступеньки низшей
И разом работа закипела:
Техник, младший сотрудник, старший,
А в итоге – заведующий отдела.

В науке есть тема – номер один –
Внедрять достижения, чужие и свои.
Вот в ней я оказался господин!
Попробуй, коллеги, догони!

На телевиденье десяток лет ведущий,
Общество «Знание», лекции, консультации,
В газетах рекомендации на период текущей
И солидные, так сказать, публикации.

За восемь лет закончил тему
И вышла неплохая диссертация,
Но леший или Бог влез, не пойму!
И, рухнула моя организация.

Свалилась на меня масса забот,
Двух директоров за это время съели «мухи».
Одного за развал хозработ,
Другого - за развал науки!

Третий директор опытный, от сохи,
Был в области довольно ярок,
Но что ни говори,
А он и устроил для меня «подарок»!

Толь пьяница был агроном, иль вор…
В общем выгнали Главного агронома,
А директор на меня напер:
«Возвращайся в агрономию снова!»

Ну не будешь же с «Генеральным» спорить,
Диссертацию пришлось отложить,
Взялся снова «агрономить»,
Надо же как-то семье жить!

А тут еще беда сдавила глотку.
Погиб мой сын, спасая пацана.
Они катались на пруду
И буря кувырнула ихню лодку.

Похоронил в гробу закрытом
(Неделю я его искал),
Но если б не беготня и не работа
Я б окончательно пропал!

Оглядел я свой новый фронт,
Поднял бумажные дела
И, сразу  получил афронт!
Сплошная «липа» в них и ерунда!

Навоза по бумаге – тонны,
Но он не в поле, а в буртах
И «минералка» внесена вагонами,
На самом ж деле – камнем на складах!

Вот я и взялся за азы агрономии
- Навоз и удобренья на поля!
Да чаще становился на колени,
Прощупать, какова в полях земля.

Полезли урожаи вверх,
Притом по всем культурам.
Гордиться этим мне же грех,
Земля то ведь не дура!

А результат – два Знамени ЦК,
Да Академии и, даже, СовМИНА.
Зарплата побольше чем всегда,
Вот и довольна моя «половина».

Но, кажется, перестарался я,
Пригласили в ОБКОМ инструктором.
А это работа года на два,
И затем в захолустье – директором.

Но я от чести отказался.
Жена у меня астматичка
И мне из областного никак нельзя.
Без «скорой» ведь совсем беда!

Систему земледелия в хозяйстве разработал,
Личный доклад в Академии,
Но, видно, зря на верхушку попал.
Начальники местные – озверели!

Турнули бы сразу меня из системы,
Но выгнать просто, нельзя на беду.
Ведь в Академии так нашумели…
И, как не суди, человек на виду.

«Умнее начальства быть захотел?»
Решили загнать вновь в Науку,
Чтоб я как головешка коптил,
На захудалую тему-проруху.

Подумал. Пенсия есть у меня,
Генеральный директор по счету шестой…
Осточертела вся суета,
Пора уходить на покой.

Тянул до пенсии два с половиной года
Используя старый задел
И, больше от скуки, от нечего делать,
Над публикациями корпел.

Затем – свобода! Семья и дом,
Работа в саду, на даче…
Время есть оглянуться кругом.
Жизнь то пошла спокойней, иначе…

Да, но жизнь у края. Ждет как оборваться.
Ну что же. Жизнь моя одна,
Но если пристальнее разобраться,
То в ней ведь отразилась вся страна:

Дефолт, надежды, горе, войны, перестройки
Все довелося испытать.
Мне, даже, при моем рожденьи
В трех областях пришлося побывать!

Уральская, Челябинская и в Кургане
(Хотя Мокушино одно!)
Мелькали области на карте
Как столбики в вагонное окно.

Полеты в космос, освоенье целины,
Кино немое, звуковое, интернет и телевизор,
Распад на  мелкие клочки Страны
И родственники, вдруг, остались за границей!

Гоненье и погром церквей
И, снова, к Храму возвращенье.
Разгоны кулаков с полей
И, с мукой фермам возрожденье.

Да, Жизнь моя как зебра полосата,
То счастья полоса, а то напасть.
Жизнь как склон горы поката,
Только думай, как бы не упасть.

Но я упрямо верю, помню, знаю,
За первым годом будет и второй!
Вот и держусь за жизнь руками и зубами
Страдая, радуюся вместе со Страной!

VI-1945 – VП-2009 г.
с. Кичигино – г. Челябинск