Аннотация: Перевод эссе Рэмси Кэмпбелла "Lovecraft in Retrospect"
Рэмси Кэмпбелл
ЛАВКРАФТ В РЕТРОСПЕКТИВЕ
1969
Если бы меня не попросили написать несколько комментариев о Лавкрафте, я бы, наверное, никогда не сказал всего этого. Но впервые я начал сомневаться в авторитете Лавкрафта, когда перечитал его рассказ "Скиталец тьмы". В частности, что могло натолкнуть Лавкрафта на создание психологически абсурдной сцены смерти, в которой жертва-рассказчик лихорадочно и безумно записывает происходящее? Конечно, есть соглашение о том, что писатель должен продемонстрировать, каким путём его история смогла дойти до читателя; но соблюдение правил не отменяет обязанности описывать всё последовательно. И осознание того, что этот рассказ - один из его последних и наиболее уважаемых - показывает, что Лавкрафт продвинулся, по крайней мере, в этом аспекте не дальше смехотворной, отвратительной и сенсуалистичной мелодрамы "Любимые мертвецы", заставило меня перечитать и переоценить другие его "великие" рассказы. Я убедился в том, что хотя мои собственные ранние сочинения - "Обитатель озера" и так далее - были искренними подражаниями Лавкрафту, но последующие являлись не чем иным, как систематическим отказом от его принципов написания страшной истории.
Я, например, не могу согласиться с таким подходом: тратить меньше времени на описание характера персонажа, чтобы придать ужасам более чёткое выражение. Нет никаких сомнений в том, что Лавкрафт придумал этот метод из-за того, что был некомпетентен в описании людей, но даже если, ради спора, мы обсудим внутреннюю обоснованность этого принципа, я не вижу, как он может быть оправдан с художественной точки зрения, разве что для демонстрации того, что "ужас" сам по себе имеет какой-то глубокий смысл.
Но Лавкрафт не был Конрадом или Кафкой (или Хичкоком, или Франжю, если уж на то пошло), и единственное "обоснование" его ужасов - это то, что вселенная огромна, враждебна и безжалостна.
В последней характеристике заложен основной смысл. Думаю, даже его поклонники признают, что Лавкрафт был пассивным человеком, он являлся жертвой собственной психологии и воспитания, и поэтому его концепция вселенной могла быть только пассивной. Пассивным был и способ, которым Лавкрафт принял условный детерминизм и непринуждённый пессимизм традиционной страшной истории. Где гуманистические рассказы об ужасах? В наши дни, к счастью, несколько таковых существуют, но одномерная характеристика Лавкрафта лишала его персонажей возможности развиваться или пытаться управлять своей судьбой, что делало его фатализм ещё более легкомысленным.
Конечно, почти все его персонажи являлись отражением самого Лавкрафта, и в этом смысле он воображал, что история происходит с ним самим. Однако этому персонажу не хватает глубины, которую можно было бы ожидать, и крик ужаса, который должен был прозвучать в истории, так и не прозвучал: потому что в каждом последующем рассказе Лавкрафт был слишком озабочен тем, чтобы передать ощущение бесконечно ужасного. Неизбежным стало то, что он потерпел неудачу: только математика может передать бесконечность. И поэтому Лавкрафт вновь и вновь повторял свою концепцию ужаса, постепенно теряя творческую силу. Я бы хотел пойти с ним, но я не хочу присоединяться к знакомой судьбе заплесневелого Лавкрафтовского библиофила. Какое бы влияние ни оказал Лавкрафт на жанр в целом, оно угасло, за исключением того, что сохранилось у нескольких верных поклонников, последних романтиков. Ощущение хаоса и космического безразличия было мощно передано в таком множестве мейнстримовых произведений, что страшная история, безусловно, должна обратиться к более интимному, более личному и, тем не менее, парадоксально более универсальному страху. Сдержанность Лавкрафта (которая никогда не определяла его стиль), возможно, и оставляла пробелы для заполнения нашими собственными воплощёнными кошмарами, но для того, чтобы зажечь наше воображение, необходимо, чтобы оно имелось у писателя, в то время как Лавкрафт либо не мог визуализировать свои концепции, либо утопил их в массе биологических деталей. Остаётся "Музыка Эриха Цанна"; искренняя замкнутость этого рассказа наводит на мысль об ужасе, достаточно смутном, чтобы являться всем нам; и рассказы о Рэндольфе Картере, где нейтральное описание персонажей совсем не фатально для отстранённости сна-фантазии. Но в целом, динамизм Роберта И. Говарда сейчас кажется более живым, чем академические выкладки Лавкрафта. Короче говоря, у меня больше нет кошмаров, и у меня больше нет Лавкрафта. Ни то, ни другое со мной больше не случается.
1994
Каким же я был болваном! Пожалуй, больше ничего не нужно говорить. Однако Дэйв Саттон попросил меня изложить вышеупомянутый материал в контексте, поэтому я сделаю это. Самым зловещим призраком, преследующим любого человека, может быть его собственное юношеское "я"; в моём случае это выглядит именно так. Это были те дни, когда, имея на своём счету лишь одну книгу подражаний Лавкрафту, я пытался сделать себе имя, публикуясь в фэнзинах. Я топтался на "Кинг-Конге" и был совершенно несправедлив, как отметил Роберт Эйкман, к "Зелёному человеку" Кингсли Эмиса. Сейчас я оцениваю "Конга" и Эмиса гораздо выше, но презрение, которое я на них вылил, может попасться на глаза какому-нибудь барахольщику и собирателю антологий, когда меня, увы, уже не будет рядом, чтобы выложить всё начистоту. Я столкнулся с именем, на котором мне удалось заработать, когда покойный Эрик Бентклифф попросил меня прочитать научно-фантастические рассказы Джона У. Кэмпбелла, которые я никогда не читал, чтобы раскритиковать их в "Блазоне", журнале любительского сообщества "Рыцари Святого Фантония". Вместо этого я атаковал их самих.
Тем не менее, я не собираюсь отрекаться от этой статьи о Лавкрафте, хотя я вновь начал восхищаться его творчеством. Всё, что пишет человек, свидетельствует о том, каким он был в момент написания. Выпустив книгу, основанную на страхах и видениях Лавкрафта, мне нужно было перейти к разговору о своих собственных кошмарах, и написание критики в его адрес, похоже, было частью, или, точнее, побочным продуктом этого процесса. Как только я избавился от своей негативной реакции на Лавкрафта, я смог заново оценить его, и теперь он является одним из тех авторов ужасов, к произведениям которых я возвращаюсь чаще всего, включая его письма, и каждый раз нахожу в них что-то новое. Без влияния Лавкрафта на Фрица Лейбера и на мои сочинения, обо мне, возможно, никогда бы не узнали.
Источниктекста: сборник "Visions from Brichester", 2015