Еще не стемнело, когда кузен Дермотт и мужчина с бойни вернулись из хлева. При их приближении Эмма покинула свой пост у кипарисной лианы и пошла на кухню. Она хотела, когда появился этот гость, спросить у кузена, сразу после обеда, о его планах, но не осмелилась. Кузен Дермотт имел твердое мнение о любом предмете и весьма не одобрял женщин, которые вечно суются с расспросами или вмешиваются в разговор мужчин, и Элла, всё больше, день ото дня, понимая шаткость своего положения, той тонкой нити, которая привязывала ее к ферме, малодушно соглашалась с ним во всём.
Потом она услышала, что мужчины вышли, о чем-то разговаривая, вернулась к своей лоханке и стала мыть посуду к ужину, вытянув шею к открытому окну без сетки. Эмма старалась уловить, о чем шла речь, а когда мужчины расположились на веранде, она, услышав ритмичное поскрипывание их кресел-качалок, решилась на отчаянный шаг.
Сперва она загрохотала посудой в лоханке, показывая, что занята делом и не тратит время зря, а потом подошла на цыпочках к открывавшейся на веранду двери и замерла, прислонив ухо к щели. Но мужчина с бойни и кузен Дермотт вообще не говорили о корове. Они, к ее удивлению, говорили о ней самой.
Гость выбил трубку о перила.
- Кто была эта женщина там, на галерее, когда мы только что поднимались? Я не знал, мистер Арчер, что у вас здесь на ферме есть женщины.
Дермотт ответил, как всегда, не сразу, опасаясь подвоха.
- Это Элла, - объяснил он. - Какая-то родня моей жены. Осталась с нами, когда та умерла, потому что ей больше некуда идти. Толку от нее тогда не было, но теперь оказалась кстати.
Гость кивнул, но не ответил, а, зевнув, стал лениво разглядывать переплетения лимонных и розоватых веточек вербены на фоне неба.
Мужчины понимали, что всё это пустяки, а настоящий разговор о корове у них впереди.
- Раньше Элла неплохо справлялась, - сказал Дермотт, - а потом ее прихватил ревматизм, и работать она стала хуже.
Он задумчиво потер свое худощавое лицо
- Думаю, больше нескольких месяцев ей не протянуть.
Элла виновато вздрогнула. Она удивилась, откуда кузен Дермотт знает о ее ревматизме. Она старалась скрыть болезнь и думала, что ей удалось его провести. Может быть, заметил, что она грела в печи кирпич и брала его в постель, чтобы прикладывать к ноющей спине и плечам. Она отошла на шаг от двери, и ее старые груди тревожно поднимались и падали.
Мужчина с бойни сплюнул над перилами, а его глаза стали презрительно блуждать по небольшой ферме. У забора на скамейке рядом с поленницей сидели два оставшихся дома сына. Они закончили свою дневную работу и забавлялись с серо-бурым щенком.
- Если бы я тогда не принял Эллу, - продолжил кузен, впившись в незнакомца пронзительным взглядом, - думаю, ее бы упекли на бедняцкую ферму нашего округа.
- Дам тебе за нее шесть долларов наличными, - вдруг сказал мужчина с бойни. - Заберу ее у тебя за эти деньги, но больше не дам ни цента. Если выручу эти деньги за ее жир и шкуру, и то неплохо.
У Эллы, слушавшей у дверной щели, от ужаса заколотилось сердце. Она быстро подняла руку и приложила ее к щеке, но тут же поняла, что незнакомец, конечно, говорил не о ней. Ее шкура и жир вообще ничего не стоили. Да, теперь он говорил о корове, которую только что осмотрел, о старой корове, ради которой он и появился тут, и торг шел быстрей, чем она ожидала. "Силы небесные!" чуть слышно вздохнула она. "Силы небесные!"
- Меньше чем за пятнадцать долларов не отдам. В ней одного колбасного мяса больше чем на двадцать долларов. Не говоря о жире и шкуре.
Незнакомец покачал головой.
- Слишком старая для колбасы. Шесть долларов и ни цента больше.
Элла отошла от двери и вернулась к лоханке. Она гремела чашками и блюдцами, напевая высоким и хриплым старушечьим голосом, но после нескольких тактов остановилась и отвела волосы от глаз. Теперь она знала худшее. То, чего она страшилась, происходило в эту минуту: кузен Дермотт на самом деле продавал старую корову, и как только они сторгуются, мужчина с бойни увезет ее на грузовике.
Тогда Элла выскользнула из двери в надежде, что никто не заметит ее и не спросит, что это она делает, и просеменила весь длинный путь до хлева через увядший огород и вокруг кустов. Она вытягивала вперед шею, а ее глаза тревожно всматривались в сумеречную мглу. Она шла быстро, насколько позволяли ее старые ноги, вытянув вперед руку для защиты, как чувствительный усик насекомого.
Старая корова отдыхала в стойле. Она опустила голову, полузакрыв глаза, и время от времени почесывала спину облезлым хвостом. Услышав в дверях знакомый шепот Эллы, она неловко поднялась и ударилась крупом о стойло.
- Как я буду скучать по тебе, - сказала Элла. - Как мне жить, когда тебя уведут? Теперь только сама с собой смогу разговаривать.
Когда она подошла к стойлу, корова повернулась, попятилась и стала к ней задом, приглашающе раздвинув ноги. Элла поискала наощупь табурет для дойки, села на него и нежно потянула соски старой коровы.
Корова давно уже не телилась и отслужила свое, но это притворное доение было их с коровой нескончаемой игрой, которой они выражали почтение друг к другу.
Элла сказала:
- Бедняжка моя! Ты ведь и представить не можешь, что теперь кузен Дермотт с тобой сделает.
Она подвинула табурет, чтобы найти ровное место для его ножек, и продолжила:
- Кузен Дермотт очень скупой человек. Он всегда говорит, что на ферме не должно быть лишнего старья.
Корова подняла голову, сглотнула, вытянула вперед шею и моргнула, а ее язык, как намасленный поршень, вяло потянулся к каждой ноздре.
Элла прислонилась лбом к боку старой коровы и заплакала. Ей хотелось высказать всё, что она думает о бедняцкой ферме, но не хватало для этого слов.
- Нет, я не такая гордая. Совсем нет. Но в нашей семье еще никто не попадал на бедняцкую ферму, и я не хочу быть первой. Я помню, что мама говорила, когда я была маленькой: "Много бед было на нашем веку. И мерзли мы, и голодали, но никогда еще никто из Хауэллов не попадал на бедняцкую ферму!"
Она услышала, как кузен Дермотт громко позвал ее из дома, и вскочила, схватившись рукой за сердце. Потом она быстро похлопала старую корову и пошла к двери.
- Иду-у! - отозвалась она дрожащим голосом. - Иду-у!
Она поспешила, как могла, к дому на спотыкающихся ногах, вытирая глаза передником. Кузен Дермотт терпеть не мог женщин, которые плакали. Он говорил, что такая женщина не останется у него на ферме и трех минут. Когда она подошла к дому, два мальчика стояли на веранде с Дермоттом и покупателем.
Элла остановилась у ступенек и, задыхаясь, заговорила, обращаясь к креслу-качалке Дермотта.
- Я только на минуту зашла в хлев. Наша пеструшка что-то странно себя ведет. Хотела посмотреть, может надо ей гнездо поправить.
Голос Дермотта донесся с другого конца веранды.
- Согрей кофе, который остался от ужина. Всем нам по чашке. А если не хватит, завари свежий.
Тогда Элла поняла, что допустила ошибку. Она обратилась к покупателю с бойни, а не к Дермотту, как собиралась. Но ведь раньше никто не осмеливался сесть в кресло кузена Дермотта, так что ее ошибка была, может быть, простительной. Она хотела обратить свою ошибку в шутку, чтобы скрыть, как испортилось ее зрение с тех пор, как она три года назад разбила очки.
С хрипловатым смешком она ответила:
- Кофе будет через минутку.
Она открыла дверь в кухню, подошла к плите и подбросила на угли дрова.
Глаза беспокоили ее уже давно, но в последнее время так помутнели, что она с трудом разбирала заголовки в газете для фермеров. Она знала, что с ее глазами ничего страшного: просто она постарела и стала близорукой. Как-то она разговаривала с миссис Моркилл, которая жила в миле вниз по дороге. Миссис Моркилл совсем недавно получила по почте новые очки, и пока они болтали у ворот, дала Элле их надеть. Очки прекрасно ей подошли, и впервые за несколько лет Элла усидела перед собой человеческое лицо со всеми черточками. Она повернула голову и удивлением окинула взглядом окрестности, вдруг поняв, сколького она раньше не видела.
- Номер этих очков 57-А, и ты тоже должна себе заказать такие. Просто напиши им этот номер и свой возраст. Очки стоят два восемьдесят девять вместе с красивым футляром.
Много дней потом Элла только и думала об очках, но не могла ума приложить, где ей достать два доллара восемьдесят девять центов. Ей даже пришла мысль попросить эти деньги у Дермотта, но она сразу же ее отбросила. У Дермотта не было времени для женщин, которые балуют себя очками и такими штуками. Они просто важничают, и он этого терпеть не может. Кузену Дермотту было всего пятьдесят лет, и у него было прекрасное зрение, а Элле уже стукнуло шестьдесят восемь.
Дермотт окликнул с веранды:
- Элла, кофе еще не готов?
- Только что закипел.
Она поставила чашки с ложечками на стол и стала шарить глазами по буфету, отыскивая сахарницу.
Младший сын потянулся и намотал шелковое ухо щенка себе на палец.
- Если хотите кофе, пусть лучше кто-нибудь сходит сам и принесет кофейник для кузены Эллы, - произнес он мягким ленивым голосом. - Она слепая, как летучая мышь. Четверо мужчин зашли на кухню и уселись за стол. Дермотт и покупатель с бойни молчали, и Элла поняла, что они уже сторговались. Она стояла у плиты и что-то мурлыкала себе под нос, давая понять, что они ее совсем не интересуют, но сгорая от нетерпения узнать, до чего они, в конце концов, договорились и что собираются делать дальше. Но мужчины пили кофе, не говоря ни слова, а когда кончили, поднялись и пошли к амбару.
Элла не стала убирать со стола и села на скамейку у стены, наклонившись вперед, чтобы дать отдых рукам и плечам. Ночью у нее опять разыгрался ревматизм, а тут еще волнение с коровой и всё прочее. Теперь она была одна, и ей незачем было притворяться молодой и бодрой.
Как бы то ни было, кузен Дермотт о ее ревматизме уже знал. Поэтому она могла, не таясь, достать кирпич из печи и отнести его к себе в постель. То, что он знает, уже было каким-то облегчением. Она двинулась к печке, но остановилась на полпути, растеряно прижав руки к щекам.
Может быть, у Дермотта это только пустые слова, сказанные просто так. Может быть он, вообще не думал о ее ревматизме, а подстраивал ей какую-то другую ловушку, как в тот раз, когда она разбила кувшин для воды. Может быть, он заметил кирпич в печи, задумался, почему он там, но не знал наверняка. Может быть, он даже догадался, что она подслушивала у двери, когда он беседовал с покупателем, и просто невинно этим позабавился.
Ей захотелось плакать. Так всё сложно в этой жизни. И так трудно понять, какое действие будет правильным. Она покачала головой и прошлась по комнате. "О, Боже, я стала старой вруньей! - сказала она. - Только что мне делать, чтобы не попасть на бедняцкую ферму?"
Она отвернула одеяло на кровати, зажгла лампу, поставила ее на стол рядом со стулом, взяла Библию и присела с ней. Она уже не могла разобрать букв, но открыла книгу и наугад заскользила пальцами по странице, повторяя вслух фразы, которые она помнила.
Но она не могла сосредоточиться: продажа одряхлевшей коровы напугала ее сильнее, чем она сознавала. Через минуту она закрыла Библию, нервно встала, спустилась вниз и стояла в темноте в дальнем конце дома. Окно ее комнаты выходило на дорогу, и ей не хотелось знать, когда мужчины поведут старую корову к поджидавшему грузовику и услышать ее мычание под окном. Они прибрала на кухне и поставила кофейник и чашки обратно в буфет. Окончив с хлопотами, она вновь поднялась наверх и протерла свой стол тряпкой. Она открыла ящики комода и переложила в них вещи. Потом подошла к окну и стояла у него, не выглядывая.
"Нет, я не такая гордая, - сказала она, - но никто из Лоуэллов не попадал пока на бедняцкую ферму, и если люди узнают, мне потом всю жизнь будет стыдно".
Она повернулась, опять спустилась вниз и стояла в недоумении, прижав руку к щеке и раздумывая, зачем она вообще зашла на кухню. Потом придвинула стул к стене, пару раз открыла и закрыла буфет и вернулась в свою комнату. "Нет, кузен Дермотт не сделает этого, - повторяла она. - Дермотт во многих отношениях хороший и добрый человек".
Ниже по дороге, где поджидал грузовик, Дермотт тихо разговаривал с покупателем с бойни.
- Вот ты повсюду здесь разъезжаешь, и у тебя должно быть много знакомых.
- Да, - ответил человек с бойни, - приходится ездить.
Элла задула лампу и подошла к окну, прислушиваясь к голосам мужчин внизу на дороге. Она задержала дыхание и вытянула вперед шею, но не могла разобрать слов. Тогда она повернулась, подошла к умывальнику, наполнила его водой, слила остаток в ведерко для помоев и стала ходить по комнате, поднимая и кладя на место то один, предмет, то другой. "Мне нечего бояться, - повторяла она. - Кузен Дермотт такого не сделает, даже если он продал старую корову на шкуру и жир".
Наконец, она вернулась к своему столу и стала у него в нерешительности, дотрагиваясь руками поочередно до щек, до волос, до высохших старых грудей. Потом она прикрыла глаза и запела дребезжащим от ужаса голосом:
"Там, на груди Иисуса,
Согрета его рукой,
Найду я любовь без меры,
Душа обретёт покой..."
Внизу на дороге четверо мужчин разом подняли головы к ее окну. Мужчина с бойни шагнул в сторону и потянул за веревку, обмотанную вокруг шеи старой коровы.
- Кто это там так странно поет в доме? - спросил он.
- Кузена Элла, - ответил старший из мальчиков Дермотта. - Иногда на нее находит.
Мужчина с бойни сказал:
- Вроде, она отпевает старую, - и для выразительности шлепнул животину по крупу.
Мальчишки смущенно захихикали, поглядывая на отца, чтобы понять, одобряет ли он шутку.
Но Дермотт даже не услышал слов покупателя. Его глаза сузились и впились в окно, откуда доносился тонкий пронзительный голос Эллы. Он понял в эту минуту, что единственное, чего он на самом деле не мог вынести, была эта женщина, вечно раздражавшая его своей возней.
- Если вы случаем встретите крепкую бабенку, которая не побоится переехать в приличный дом и заняться хозяйством за то, что будет в нем жить, скажите мне.
Потом он посмотрел на младшего сына, который развалился у забора и мял длинные бархатные уши зажатого в руках щенка.
- Брось собачонку и помоги брату у машины, - сердито сказал он. - Мы - люди бедные. Мы не можем держать у себя на ферме никого, кто не занят полезным делом.