- У Ридивилля, - сказал я, - есть, по крайней мере, одна необычная особенность: в нашем городе нет ни одного памятника павшему. Как ему это удалось?
Моя хозяйка, миссис Кент, откинулась в кресле и поднесла к глазам кружевной платочек. Ее плечи вздрогнули от еле сдерживаемого смеха.
- Только не просите меня, Кларк, - взмолилась она, - рассказать вам эту историю. В конце концов, у меня тоже есть свои пределы вольности.
Она разгладила легкое летнее платье и бросила на меня лукавый взгляд.
- Вообще-то я совсем не против ее вам рассказать, потому что история с этим памятником сама забавная из всего, что случалось нашем в городе.
Минуту она посидела, сведя брови, и начала:
- История довольно запутанная, и поэтому лучше всего мне начать ее с девушки по имени Хани Баутвелл. Ее изгнало из города то же самое Общество по искоренению порока, которое через несколько лет воспротивилось возведению памятника. Здесь и завязался узел. Хани, пока жила в городе, была его скверной девчонкой номер один. Обитала она у консервного завода. С семейством Баутвеллов я хорошо знакома, потому что их мама тогда шила для нас. Я помню одного из их мальчишек даже лучше, чем Хани. Звали его Брекенридж, или попросту Брек. Его надо иметь в виду, потому что потом он станет тем самым героем. Но остановимся пока на Хани Баутвелл.
Она вечно ошивалась у отеля "Магнолия", поглядывая на зазывал и поджидая, не подцепит ли ее кто-нибудь. К шестнадцати Хани уже успела влипнуть в пару скандальчиков. Она укладывала волосы в пучок Психеи, так что можете представить себе, как давно это было. Свой пикет у отеля она обычно устраивала на дорожке за старым оперным театром, надеясь приклеиться к кому-нибудь из артистов.
Хани, знаете ли, считала себя артисткой, потому что пела и танцевала, а если господа не пожадничают, могла сбросить с себя всю одежду. Именно из-за этой простоты ее нрава мистер Пэлмиллер и его Общество по искоренению порока так прицепились к ней после той несчастной истории со старым мистером Хауардом. Несчастной, конечно, для старины Хауарда.
Миссис Кент отвела назад свои седые аккуратно заплетенные волосы
- В те дни, - сказала она - ни у кого и мысли не было, что Хани Баутвелл, облезлая коротышка с хриплым голосом, однажды станет самой знаменитой персоной в Ридивилле, но так и случилось. После ее ночного побега, чтобы не загреметь в тюрягу, никто о ней долго не слышал. Потом она объявилась в Бостоне, где ее меньше всего можно было ждать, и оказалась замешанной в убийстве. Ей тогда было лет двадцать. Потом она стала петь на подмостках в Париже, где и остается, насколько я знаю, до сих пор. Французы говорят, что Хани стала большой артисткой. Может быть и так. Во всяком случае, похоже, прославилась.
Доктор Кент, услышав наши голоса, вышел из дому и присел с нами на крыльце.
- Извини меня на минутку, Корди, - обратился он к жене, - но один мой пациент из Пирл Ривер принес мне полную шляпу черепашьих яиц. Я отдал их Мэми, и она приготовит их на ужин.
Миссис Кент улыбнулась и продолжила рассказ:
- Вы запомнили, что я рассказала о Хани?
Я кивнул.
- Хорошо. Тогда перейдем к ее брату Бреку. Мне было проще запомнить Брека среди других баутвелловских мальчишек, потому что большой палец у него на руке был вывернут в другую сторону. Он рос не вперед, как ему положено, а назад, к кисти.
Когда миссис Баутвелл уходила днем на работу, она брала с собой малыша, пока кормила его грудью. Я тогда занималась римской историей, и в первый раз увидев ее карапуза, взяла его на руки и сказала:
- Смотрите, он вылитый император Гелиобагал, правда, похож?
Миссис Баутвелл сняла очки и присела у шейной машины, пока я читала вслух абзац о Гелиобагале. После этого она стала гордиться Бреком, но была несколько разочарована, потому что у римского императора были вывернуты оба больших пальца, а у Брека - только один.
- Я попросила Мэми прокипятить эти яйца на медленном огне с пикантной вишней, - сказал доктор Кент. - Надеюсь, она их не испортит. Она сказала, что умеет это делать.
- Не беспокойся, дорогой, - сказала миссис Кент. - Мэри очень хорошо готовит, и получатся, как надо.
Она рассеянно улыбнулась и продолжила рассказ:
- Когда Брек подрос, его любовная жизнь прекрасно вписалась баутвелловскую традицию, и, хоть так, хоть этак, он один мог не оставить свободной минуты пэлмиллерскому Обществу по искоренению порока. Беда в том, что они никак не могли найти, к чему бы прицепиться: ни одна из девиц его не заложила. Если он не занимался любовью, от которой залетело немало работниц консервной фабрички, то ошивался у бассейна Роули, метал дротики или играл на ипподроме.
- Я довольно долго его не видела, - продолжила миссис Кент, - и вдруг встретила его как раз за день до нашего вступления в войну. Я шла по Магнолиевой, и - вот те раз! - Брейк возник передо мной, собственной персоной, развалился на скамейке у бассейна. Я сразу поняла по уродливому большому пальцу, кто из Бреков явился мне. В тот день на нем были выцветший желтый пиджачок и клетчатая кепка, а на лацкан он нацепил бляху: "Давай знакомиться!" Он, должно быть, заметил, что я на него уставилась, потому что вдруг оказался рядом и схватил меня за руку.
- Привет, клубничка! - шепнул он. - Можно я буду твоими сливками!
Плечи миссис Кент опять вздрогнули от внутреннего смеха, и она опять приложила к глазам кружевной платочек.
- Я так удивилась, что слова не могла вымолвить. Просто стояла спиной к витрине у лавки "Улей", раззявив рот, как идиотка, и смотрела, как Брек ковыряется в зубах. Он был весь в своей стихии. Профессор Инман давал урок в музыкальной студии через дорогу. Играла его излюбленная мелодия для скрипки: "О, дай мне обещанье...", а учил он, насколько помню, коротышку Чарли Мак-Мастерса. Да какая разница, кого он там учил: выкладывался он с душой и по-полной.
- Ну, Брек Баутвелл, - наконец, смогла я вымолвить. - Тебе себя самого не стыдно?
Он добродушно усмехнулся и закатил глаза.
- Порядок, Кути. Разве стыдно задать вопрос просто так? Кому от этого хуже?
Наконец, признав во мне старого друга их семьи, он попытался сгладить неловкость:
- Я не хотел вас обидеть, миссис Кент. Я бью по среднему, как питчер в бейсболе. Раз на раз не приходится. С этим не поспоришь.
- Да, - согласилась я. - Не поспоришь.
Я пошла к скрипичному облигато коротышки Мак-Мастерса, безуспешно стараясь попадать в ногу с ритмом:
"О, дай мне обещанье, что вдвоем
Свою любовь мы в небо унесем...",
Тогда я видела Брека Баутвелла в последний раз.
Миссис Кент опять откинулась в кресле, и ее охватил неудержимый смех.
- Во всяком случае, теперь мы приблизились к памятнику, - сказала она. - Вы ведь давно догадались, что это Брек погиб на войне. Да, погиб. Он оказался участником Сен-Миельской операции и, ко всеобщему удивлению, погиб как герой, заслужив пару медалей.
В эту минуту прошли мимо какие-то знакомые, миссис Кент помахала им рукой и продолжила рассказ.
- Ну, вот, мы начертили три стороны треугольника: Хани, ее брат Брек и Общество по искоренению порока мистера Пэлмиллера. Имейте их в виду, когда я стану рассказывать вам о кампании, которую затеял "Курьер Ридивилля". Это не займет много времени.
В 1920 году редактор "Курьера" обнаружил, что у нас нет ни одного военного мемориала, и испытал жгучий стыд. Он послал запрос в газету "Американского легиона", и обнаружилось, что Брек Баутвелл был единственным человеком из нашего города, который погиб на этой войне. Редактор предпочел бы кого-нибудь из хорошего семейства, но Брек всё же лучше, чем никто, и в ту же неделю "Курьер" напечатал его снимок и рассказ о его военной карьере в морской пехоте, уделив много внимания двум медалям. В том же номере была пространная редакционная статья, подчеркивавшая необходимость воздвигнуть памятник павшему и образовать для этого комитет.
На следующей неделе комитет по сбору денег на создание памятника действительно образовали, Роберт Портерфильд стал его председателем, а мистер Пэлмиллер со своим Обществом выступили в качестве публичных гарантов плана. Но еще до того, как у комитета появилась возможность всерьез приступить к работе, случилось неожиданное: в "Курьер" пришло письмо - от кого бы вы думали - от Хани Баутвелл. Тогда нам открылось то, чего мы раньше не знали: оказывается, Хани, после того как сбежала из города, не пропустила ни одного номера "Курьера", и всё еще оставалась его подписчицей. Пока мы иногда вспоминали о ней и рассуждали, что с ней приключилось, она сама прекрасно знала, что здесь происходило каждую неделю. Письмо было из французской адвокатской конторы, и совсем недлинное. Их клиентка, знаменитая артистка мадам Хани Баутвелл, прочла о планах собрать деньги на создание памятника и, в память о своем любимом брате, готова взять на себя все расходы.
Она уже позволила себе обсудить эти планы с известным скульптором, господином Полем Ганьоном, и он готов взяться за работу из личной преданности госпоже Баутвелл и восхищения ею как актрисой. Единственные условия состоят, естественно, в том, что проектирование памятника будет передано исключительно господину Ганьону и мадам Баутвелл, а сам памятник, после завершения, будет установлен в городе на почетном видном месте, достойном гения его создателя.
Миссис Кент потерла ручки своего кресла, понимающе улыбнулась и продолжила:
- Первым делом комитет Портерфильда решил выяснить, что собой представляет этот скульптор, поскольку не слишком доверял Хани и сомневался, что она установила контакт с серьезными и основательными людьми. К своему огромному удивлению, обнаружилось, что слова Хани не были, как подозревали, французским хвастовством. Нет, всё было верно, и это решило вопрос. О беспутстве Хани мгновенно забыли. Если она связана с большими людьми, чьи биографии вошли в энциклопедии, хранимые в публичных библиотеках, то, покинув Ридивилль, она либо изменилась к лучшему, либо их прежнее мнение о ней было ошибочным.
Мистер Пэлмиллер и его общество, которые сперва и слышать не хотели о том, чтобы принять что-то от женщины, которую они сами были вынуждены изгнать из города, признали себя полностью побежденными. Теперь, сказали они, ясно, что Хани, наконец, раскаялась, что в ней открылось доброе начало и что было бы не по-христиански не дать ей совершить благе и нужное дело. Поэтому комитет дал свое согласие на памятник, и его доставили в должный срок.
Доктор Кент достал трубку и наполнил ее.
- Но что за шум и крик поднялся, когда памятник прибыл, - сказал он мягко.
- До этого все представляли себе, что на военном памятнике будут солдат, или даже три солдата, в лосинах и касках, с ружьями и примкнутым штыком, - сказала миссис Кент, но в тот день, когда памятник доставили, в комитете уже знали, что не всё с ним просто. Они собирались установить памятник на центральной площади, где находился зал суда, в самом людном месте города. Но бросив на памятник первый взгляд, усомнились в мудрости такого решения.
В ту неделю "Курьер" опубликовал статью Портерфильда о том, что выдающееся творение Ганьона будет лучше смотреться на фоне зелени, и поэтому дату открытия памятника отложили до тех пор, пока в парке Вентуорт не подготовят для него достойное место. Мы уже догадывались, что получилась какая-то заминка, но что именно случилось знал только комитет, и ничего не объяснял.
- Так вот, - продолжила миссис Кент, - весь город просто сгорал от любопытства, особенно, когда стало известно, что мистер Портерфильд позвонил в Нью-Йоркский музей искусств, чтобы выяснить, действительно ли Поль Ганьон уважаемый и надежный человек. Их интересовало, не вышло ли какой-то путаницы с именем, но сотрудник музея твердо заверил их, что есть только один Ганьон, и что город должен чрезвычайно гордиться тем, что в нем будет стоять такой памятник
Миссис Кент в восторге хлопнула в ладоши, как девчонка.
- Я уже сказала, что город просто с ума сходил от любопытства, но вскоре всё обнаружилось, и я по гроб жизни не забуду дня, когда памятник расчехлили.
- Ну, так расскажите же, ради бога, миссис Корди, как он выглядел?
- Не подгоняйте ее, - попросил доктор Кент. - Быстрее вы ничего не узнаете.
- Того, что открылось, и представить было невозможно, - сказала миссис Кент. - Это был ужас! Сразу стало ясно, почему комитет решил, что фон кустарника подходит этому памятнику куда больше, чем машины на центральной площади. Представьте себе, вполне обычный памятник из белого мрамора. На заднем плане - женская фигура, чуть выше обычного роста, покрытая тканью. Думаю, она воплощала Смерть или Землю-Матушку, или что-то в этом роде. И тут на переднем плане - фигура мужчины в натуральную величину. Его каменные ноги прочно вросли в постамент, а корпус отклонялся чуть назад от бедер. Руки он вытянул вперед, и сразу бросался в глаза большой палец, который не торчал вверх, а был отогнут к запястью. Лицо же безошибочно было напряженным лицом Баутвелла.
- Что тут особенного? - удивился я.
- Подождите, - усмехнулась миссис Кент. - Позвольте мне досказать.
Она вновь откинулась в кресле и поднесла платочек к глазам.
- На переднем плане все увидели совершенно обнаженную фигуру Брека Баутвелла и мгновенно узнали его.
Она остановилась на мгновенье и продолжила:
- Фигура была выполнена в мельчайших подробностях. Это была самая детальная статуя, которую мне приходилось видеть. Месье Ганьон не пожалел ни времени, ни материала и не упустил ни одного штришка.
Мистер Кент добавил табака в свою трубку.
- Это произведение искусства чуть совсем не развалило наш город, - сказал он.
Миссис Кент продолжила:
- Это было, как если бы вы вдруг встретили на улице знакомого человека, совершенно голого - так похожа была на Брека эта статуя. Он прикрыл глаза и чуть наклонил голову влево, и когда я пялился на него через плечо немолодой миссис Клейтон, мне казалось, что я слышу наяву, как он причмокивает зубочисткой и шепчет: "Привет, клубничка! Можно я буду твоими сливками!"
Неожиданно в дверях появилась повариха Мэми.
- Там те черепашьи яйца от доктора Франка, они теперь крутятся и потемнели. Они плохо себя ведут.
- Так они и должны себя вести, - сказала миссис Кент. Еще полчаса на плите им не повредят.
А когда повариха вышла, продолжила рассказ.
- Приглашенные на открытие памятника держались, в общем, благовоспитанно, хотя не могу забыть выражение озадаченного гнева на лице мистера Пэлмиллера, когда он понял, что именно он содействовал появлению этого произведения, и что его надули. Тогда все зашумели и стали расходиться, оставив бедного Брека Баутвелла голышом среди кустов рододендрона.
Миссис Кент вздохнула:
- Бедный Брек. Я запомню его навсегда. Единственный человек, которому удалось меня оскорбить.
- Всё это в среднем, милая, - сказал доктор Кент. - У Брека по сравнению с тобой три нуля после десятичной запятой.
Он подмигнул и вдруг обратился ко мне:
- Не останешься поужинать с нами? Если ты никогда не ел черепашьих яиц, тебя ждет сюрприз.
- Ну, конечно, он останется, - сказала миссис Кент. - Обязательно останется.
Она улыбнулась, похлопала мужа по руке и вернулась к своему рассказу.
- Новость о памятнике разлетелась по городу мгновенно, и в тот же день табунок девушек с консервной фабрики отправилась посмотреть на него. Там уже собралась целая толпа, но они протолкались со смехом и шуточками.
- Да, это самый настоящий Брек Баутвелл, - подтвердили они, критически оглядев статую со всех сторон. - Совсем, как живой!
Они собрались у кустов рододендрона, шлепали друг дружку и с веселым визгом тыкали в него пальчиками: "Эй, иди к нам, Брек! Не стесняйся, мальчик!"
Памятник на несколько месяцев разделил город надвое. Не знаю, что Хани ожидала от этого подарка, но, мне кажется, она получила сполна за свои денежки.
Мистер Кент поправил ее:
- Нет, город разделился на три группы. Одна из них, во главе с Пэлмиллером, твердо решила убрать этот памятник с глаз долой, Ганьон это или не Ганьон, есть там какое-то соглашение с французскими адвокатами или нет. Другая группа, мнение которой выражала Элла Доремус, считала скульптуру прекрасной - какой она и была - и что при ее художественных достоинствах любыми местными мнениями, случайными или неслучайными, можно пренебречь. Третьи же считали, что вся эта история была розыгрышем во славу города. Страсти распалились до предела через пару недель, когда мистер Пэлмиллер и сестра Джоанна Коттон стали распространять листовки.
Мэми опять подошла к боковой двери.
- Миссис Корди, - обеспокоенно спросила она, - эти черепаховые яички всё равно плохо себя ведут! Я их кипячу, кипячу, а они внутри не твердеют!
Миссис Кент ответила:
- Черепашьи яйца никогда не твердеют. Мы скоро подойдем. Имей, Мэми, хоть каплю терпения!
- Да, мэм, - сказала Мэми неуверенно. - Да, мэм.
Самую забавную листовку написал сам мистер Пэлмиллер, - сказал доктор Кент, - и ее последние строки привели бы в безысходное уныние даже такого закоренелого романтика, как я. Вот эти слова, насколько мне удалось их запомнить: "Теперь все дамы и девицы Ридивилля должны будут, на свою беду, каждый день взирать на это позорище. Наши чистые женщины, среди которых многие - это матери!"
Миссис Кент сказала:
- Так оно и шло, пока в одно воскресное утро мистер Пэлмиллер и его общество не взяли дело в свои руки. На рассвете они собрались перед статуей Брека. Думаю, они помолились и прочли стихи: "Восстаньте за Иисуса!". После этого сестра Джоанна взобралась на пьедестал, достала спрятанное на груди зубило и твердо держала его, когда мистер Пэлмиллер взмахнул деревянным молотком и вернул Ридивиллю пристойность ради девиц и замужних дам.
- После этого, - продолжила миссис Кент, - городу не оставалось ничего, как отправить Брека на ремонт. Его, говорят, перетащили в сарай за старой конюшней Мура. Там он и стоит последние пятнадцать лет.
- Что же стало с этим... - начал я и запнулся. - Иными словами, что случилось с...
- Вы хотите спросить - деликатно пришел мне на помощь доктор Кент - что стало с удаленной частью памятника? Если так, я вынужден признать, что никто этого толком не знает. Возможно, Общество по искоренению порока хранит его вместе с почтовыми открытками и непристойными книгами. Поговаривают еще, что сестра Джоанна взяла эту часть тела себе, и теперь, став пресс-папье, она украшает ее стол.
Скрипнула сетчатая дверь за нами, мы все трое повернули головы и увидели в открывшейся щели серьезное лицо Мэми. Она вытерла потные руки о передник и закатила глаза.
- Мисс Корди, - начала она отчаявшимся голосом, - эти яйца полопались. Они больше не смогли!
И тут нас всех разом разобрал дикий смех. Мы покатывались в креслах из стороны в сторону, а Мэми удивленно переводила глаза с одного на другого и потирала губы.
Я подошел к доктору Кенту и взял его за обе руки.
- Я никогда не ел черепашьих яиц, - выдохнул я. - Какого они размера? Как их едят?
Это еще больше развеселило доктора. Он встал, отодвинулся от меня и прислонился к столбу.
- Это маленькие шарики, - безнадежно объяснил он. - У них тонкая скорлупа.
Он охватил столб руками и прижался к нему щекой.
- Их раскусывают зубами, как виноградины! - выдавил он хриплым голосом.
От этого звука миссис Кент нагнулась вперед и зажала ладонями глаза, из которых ручьем текли слезы.
- Мэми, приготовь еще одну порцию, - прошептала она будто одолеваемая нестерпимой болью. - Мистер Мак-Брайд останется с нами на ужин.
Она откинулась в кресле, бессильная и беззащитная, а ее полные плечи тряслись.
Тогда Мэми, взиравшая на нас с озадаченным видом, вдруг схватилась рукам за живот и согнулась в три погибели. Она не понимала причины нашего смеха, но тоже хохотала до слез, сгибалась и распрямлялась, будто выполняя упражнение.
- Боже правый, - воскликнула она в экстазе. - Боже правый, смилуйся над этим сумасшедшим домом.