- Наконец-то, - сказал доктор Швиммер, - мы к этому пришли. К неизбежному: столкновение, проникновение, решение, действие. Подождите минуту.
Дверь в кабинет оставалась полуоткрытой, и доносился медленный и неуверенный стук пишущей машинки. Доктор встал, подошел к двери, закрыл ее, щелкнул ключом в замке и вернулся к поворотному креслу у стола.
Стол был длинный и широкий с отполированной ореховой столешницей на ножках из нержавеющей стали и не имел ящиков. На нем стояли хрустальная пепельница; картонный ящичек с тонкими турецкими сигаретами; ("Я не испытываю удовольствия от курения, - заметил доктор, придвинув ящичек к пепельнице, - но вы понимаете, что это способствует созданию образа. Экзотического, несколько таинственного образа, которым я хочу воздействовать на впечатлительных дам из моих клиенток"); острый, как бритва, и заточенный, как игла, турецкий ножик для вскрытия писем (Тоже, естественно, часть образа. Ближневосточная экзотика с намеком на грозную мужественность"); зажигалка; медный футляр для помады, в котором не было помады, а был дезодорант для рта, остро пахнущий перечной мятой; и аккуратный магнитофончик "Мемокорд", размером не больше ящичка для турецких сигарет.
Доктор наклонился к магнитофону, но, затем, поколебавшись, откинулся в кресле.
- Нет у нас, Альберт, никакой надобности что-то записывать из этого разговора.
- Почему же, доктор? Неужели он слишком личный, чтобы не сохранить его для последующих поколений?
- Я, Альберт, психотерапевт, и всё, что происходит в этой комнате, носит исключительно личный характер.
- Но не до такой же степени? И почему - "Альберт"? Почему вы постоянно называете меня этим именем? Вы ведь знаете, что я его терпеть не могу!
- Тем хуже. Но я и далее буду называть вас "Альберт". Это необходимо для определения вашей личности и наших отношений. Вспомните о выдающихся деятелях, носивших это имя: Эйнштейн, Швейцер. Вроде бы они неплохо с ним уживались.
- И всё же мне оно противно. Нет никакой разумной причины седлать меня этим именем. Никто в нашем семействе его не носил. Подумать только, что ей пришло в голову дать своему первенцу имя по названию трубочного табака. Она была влюблена в некую фигуру, изображенную на жестянках с табаком, который курил мой отец - вот и всё. Невероятная женщина! А, может быть, она обладала столь злобным даром предвидения, что сочла это имя подходящим для лысого, пузатого, вечно терзаемого гайморитом толстоносого человечка с плохим зрением?
- Значит так. Мы неожиданно встретились с призраком вашей матери.
- Вы думаете, доктор, она тут ни при чем? Разве я сам сотворил себя таким уродом?
- Альберт, если бы я был фрейдистом, мы бы мило провели время с призраком вашей матери. Мы могли бы сделать из него вашего козла отпущения, свалить на него все ваши беды и отправить его на заклание. Но, к счастью для нас обоих, я не фрейдист. Ваша мать не заслужила того, чтобы на нее сваливали вину за все ваши несчастья. Вспомните, что каждый день своей жизни она отдала заботам по сохранению вашего хилого эго. Ваши отличные успехи в учебе, ваши профессиональные достижения, ваша преданность ей - были ее катехизисом. День за днем она неустанно твердила, как она восхищена вами.
- Это было ловушкой, западней для тигра, который угодил в яму и должен поглощать брошенные ему жирные куски восторга.
- О, сколько страсти, сколько красок, Альберт! Но всё это лишь увёртки.
- Вы так думаете? Тогда, что вы скажете об образе моего отца? Высокого, красивого, громогласного отца? Или о двух моих братьях, здоровяках-красавцах? В моем доме верх взяло мужское начало, а я оказался недомерком в приплоде.
- Да, именно таким вы были, Альберт. Недомерком, но не униженным. Обратитесь к фактам. Ваш отец умер, когда вы были еще ребенком. На вас, возможно, повлияло его отсутствие, но никак не его присутствие. А эта пара олухов, ваши здоровяки-братья - ведь они восхищались вашим интеллектом, их настораживало ваше холодное самообладание, их пугали непредсказуемые взрывы вашего гнева.
Они быстро поняли, что нельзя переступать обозначенные вами линии. Помните, как один из них сломал ногу, когда вы устроили ему подножку наверху лестницы за то, что он подтрунивал над вами? Как другой чуть не задохнулся в шкафу, в котором вы его заперли во время игры, расплатившись за небольшое оскорбление? Да, да - пара таких случаев, и они уразумели, что нельзя безнаказанно наступать на пальцы этого жирного бледного сопливого коротышки с толстыми очками, которому случилось быть их старшим братом. Они, Альберт, всё еще боятся вас. Это один из ваших немногих триумфов. Но нас заботит только ваш провал. Займёмся им.
- Мой провал? Разве я один в этой комнате, на кого поставили штамп неудачника? Мой милый доктор, расскажите, пожалуйста, как вам удалось всего за несколько месяцев развалить великолепную практику? С одной стороны - причина была в вашей эксцентричности. Пациенты не возражают против некоторой эксцентричности своих врачей, но они тоже проводят красные линии. Врач, погрузившийся в химеры и забывающий об окружающем его мире. Врач, который, когда пациенты обращаются к нему с вопросом, раздраженно указывает им на дверь, хотя они совсем не собирались уходить - что, по вашему мнению, должно вскоре случиться с практикой такого врача? И что ваши коллеги должны предпринять, наблюдая столь гротескное его поведение? Вы действительно ожидаете, что они и далее будут направлять к вам своих пациентов? Нет, доктор, нет никакой необходимости продолжать эту консультацию. Вам не нужно поглядывать на часы и отмерять ваше драгоценное время чайными ложечками. Часы остановились. Теперь всё время наше.
- Послушайте меня, Альберт. Эта комната - не арена, на которой мы демонстрируем друг другу свою жестокость. Мы - не антагонисты. Таким путем мы ничего не добьемся.
- Вы, доктор, просто трус.
- Мы оба, Альберт, проявляем трусость перед некоторыми вещами. Вы думаете, что я очерняю вас, когда говорю, что вы порождены эмоциями? Поверьте, что я вас не порочу.
- Я вам не верю. Вы, доктор, слишком ловко играете словами, чтобы вам можно было в этом поверить. Порождение эмоций. Вы действительного считаете меня неисправимым романтиком? Несчастный уродец, готовый лопнуть от романтических видений, которыми он набит и которые его разрушают. Пятидесятилетний чудила, впавший в отрочество, из которого он не может выкарабкаться. Почему бы вам не пренебречь им?
- Потому что вы, Альберт, не притворяетесь. Ваше состояние реально. Ваш кризис реален, а реальностью нельзя пренебрегать.
- Реальность, основанная на снах? На сексуальных фантазиях, извлеченных из моего подсознательного, пока я похрапывал в постели?
-Это тоже реальность. Разве научные законы и материальные объекты - единственная реальность? Нет, Альберт: ваша первая ошибка в том, что вы не сознаёте реальность этих снов и реальность ситуации, которую они отражают.
- Но эта ситуация - творение моего собственного ума.
- И ваших эмоций. Она в ваших эмоциях, Альберт. Если бы во время сна, когда вы видите вашу женщину, зарегистрировать каким-то прибором ваши эмоции, они с полной очевидностью указали бы на физиологические реакции. Учащенное дыхание, повышенное кровяное давление, сексуальное возбуждение.
Как я вам только что объяснил - всё это симптомы запоздалого отрочества. Ночные мечты прыщеватого подростка о пышнотелой подружке. Единственная разница в том, что при дневном свете он встречается с ней в какой-то шумной забегаловке, где они оба с удовольствием делят тошнотворное мороженое с сиропом, держась за руки под столом. Единственное, что я мог сделать - это превратить ваши ночные сны - в дневные.
Не спешите, Альберт. Столкновение, проникновение, решение, действие. Всему свое время, а мы пока что лишь коснулись проникновения, отбросили клише о властной матери и хулиганистых братьях и обратились к образу женщины, являвшейся вам во сне. До принятия решения нам предстоит немалый путь.
- Девочки, доктор. Невинной девушки, если вам угодно, но никак не женщины.
- Ну? Так ли важно, что она еще не достигла полной женской зрелости?
- Это важно. Женщины мне не нравятся. С девушкой в тот момент, когда она превращается в женщину, что-то происходит. Она вдруг становится слишком много знающей, слишком мудрой, слишком самостоятельной, чтобы дать счастье любому мужчине.
- Не любому. Возможно, лишь тому, кто не опасается, что у него нет необходимых достоинств. Расскажите мне, Альберт, каким мужчиной вы были в ваших первых снах об этой девушке? Таким же толстым, пятидесятилетним коротышкой, ненавидящим самого себя? Или настоящим героем со всех сторон?
- Не знаю. Это трудно запомнить.
- А вы подумайте, проникнитесь.
- Я пытаюсь. Нет, не героем. Точно не героем. Кроме этого, я не знаю ничего. Я не ощущал своего тела, своего внешнего вида, своих недостатков. Только воспоминание, что в этих снах я видел ее. Только эстетическое осознание. Я страстно желал ее. И помню свое собственное удивление тем, что меня охватывала такая страсть. Я даже не знал, что способен на такие чувства. Всю жизнь я платил за женское общество. Платил за удовлетворение моих физических потребностей. Не было ни намека на то, что в этом действии присутствуют эмоции. Теперь я утопал в эмоциях. Я просыпался, задыхаясь от них.
- Значит так: проснувшись, вы знали, что образ этой девочки из сна основан на реальности? Что у нее есть двойник из плоти и крови?
- Не тогда и не в первый раз. Только позднее, в одном из следующих снов, я осознал, что знаю ее имя - София. Когда я проснулся в то утро, меня осенило, что она была двойником реальной Софии. Этого бестолкового ребенка я недавно взял на должность секретаря в моей приемной.
- Она была похожа на нее?
- Всё больше и больше после того, как я узнал ее имя. Сперва ее облик был расплывчат. Он лишь служил намеком на образ прекрасной гречанки. Но после того как я узнал ее имя, становился всё яснее и определенней. Он всё еще оставался тенью, потому что я встречал ее в сумраке ночи, Но теперь как будто вуаль упала с ее лица. Никакой игры теней: ясно прорисовывалась каждая черточка открывшегося образа. София. Я даже припоминаю дурацкую причуду воображения, мелькнувшую во сне, когда я стоял, глядя на нее и впервые восприняв ее полностью: с наивным взглядом, черными, как смоль, волосами и лебединой шеей. Боже, я даже не покраснел при таком поэтическом восприятии ее глазами мальчишки. Я восторгался.
- Вы думаете, что эта девочка из снов понимала ваши чувства?
- Должны была понимать. Могла ли она воспротивиться этому? Я, поверьте мне, доктор, вожделел ее с такой силой, что она должна была ощутить вырывавшийся из меня ток. Это случилось еще до того, как я понял, кто она. Я вошел в эту комнату, в спальню, слабо освещенную спрятанной где-то лампочкой. Молча и неподвижно она стояла посреди комнаты в белом одеянии, напоминавшем классическую греческую тунику, а ее волосы и лицо покрывала почти прозрачная вуаль. Нежная живая богиня. Я был поражен ее видом. Мою внутреннюю пустоту, пустоту всей жизни, внезапно заполнила раскаленная добела лава эмоций. Видите? Я вновь, как глупец, впадаю в поэтизацию, но как иначе можно описать это чувство? Языком психологии? Убийственно банальными словами: "Я влюбился"? Поверьте мне, доктор, произнесенные мной они означали бы несравненно большее, чем сказанные обыкновенным человеком.
- Я верю вам, Альберт, но уверены ли вы, что никогда прежде не испытывали такого чувства?
- Никогда.
- Попытайтесь вспомнить, Альберт. Ведь вы не родились сразу мужчиной среднего возраста. В вашей юности должна была быть какая-то женщина - девушка - которая возбудила в вас эти эмоции?
- Никогда. Я никогда не разрешал себе такого чувства. Я знаю, как отреагировала бы любая приглянувшаяся мне девушка на уродливого потного коротышку, неспособного вести разговор. Зачем накликать на себя несчастье? Не лучше ли превратить сердце в кусок льда, чем позволить ему разрываться на части.
- И вы не ощутили ничего подобного, когда во сне столкнулись с Софией? Когда позволили ей ощутить вырывавшийся из вас поток чувств
- Нет. Во мне, кажется, не осталось места ни для чего кроме этого мучительного желания.
- Полового влечения?
- Оно пришло позднее. В первых снах я хотел лишь коснуться ее. Ласково коснуться ее плеча кончиками пальцев. Возможно, чтобы обнадежить ее. Или себя. Я двинулся к ней с протянутыми руками, и она чуть отодвинулась - так, чтобы я не мог до нее дотянуться. Потом мы вдруг оказались в каком-то другом месте, и я сразу понял, где: в коридоре у комнаты. В коридоре моего дома из бурого песчаника.
- Как вы сказали?
- Старинный бурый песчаник. Моя живая могила. Мой кабинет внизу и спальни на втором этаже, где мы стояли. Пустые спальни. Я торжествовал. Это прелестное существо с вуалью находилось в моих владениях. На ее владения я не посягал. Я видел ее стоящей посреди этого длинного мрачного коридора. Я видел, что она протянула руку, как бы приглашая меня ее пожать. Она приложила другую руку к стене, к пустому оклеенному обоями пространству между двумя дверями, и между ними показался проем. Она прошла в него, проем закрылся за ней, и она исчезла. Меня охватило неистовство. Дикое отчаяние. Я бросился к стене и стал искать ключ к этому проему, но ключа не было. Я ударил в стену кулаком, но кулак потерял телесность. В нем не было силы. Он медленно двинулся к стене и коснулся ее, как перышко. Вот и всё. Я проснулся весь в поту, слабый, с ощущением тщеты и своей ничтожности.
Я сразу понял, что это был сон. Я знал, что самым разумным было бы бесстрастно проанализировать его, не вставая, или полностью выбросить из памяти. Но я знал, что ни в том, ни в другом случае я не смогу избавиться от восхитительного нового чувства, возникшего в присутствии этой девочки. Я влюбился. Впервые в жизни - в пятьдесят лет, имейте в виду, я был искренне и безнадежно влюблен. Я ощущал это всеми нервами.
Светало. Трудно поверить, но в этой полутьме я встал с постели, вышел в коридор и попытался найти в стене загадочный проем. В отчаянии я водил руками по гладкой поверхности. Я вошел в комнату моего брата, дальше по коридору за стеной. После его женитьбы из комнаты вывезли всю мебель, и она была такой же пустой, с тонким слоем пыли на полу. Это было всё. Я знал, что мне осталось лишь надеяться на повторение сна и возвращение в призрачный мир, где эта девочка могла бы меня ждать. Конечно, она будет меня ждать.
- Значит так.
Доктор Швиммер откинул голову на спинку поворотного кресла и закрыл глаза.
- Значит, Альберт, вы с самого начала полностью сдались этой девушке.
- Полностью.
- Вы не просили и не ждали ничего взамен?
- В самом начале - ничего. Только ее присутствия.
- А позднее?
- Позднее, когда сон стал повторяться вновь и вновь, я хотел получить от нее какой-то ответ. Подтверждение того, что она питает ко мне хотя бы долю моих чувств к ней. Я хотел, чтобы она не отстранялась от меня каждый раз, когда я тянулся к ней. Но каждый раз я ее прощал. Я знал, что она отстранялась потому, что это переживание было для нее столь же непонятным и новым, как и для меня. Она была очень юна. Девственна. Робка. Нужно было нежностью завоевывать ее расположение, а не брать силой. И я старался быть терпеливым, потому что каждый раз приближение кончиков моих пальцев к ней было бесконечно малым, и этого мне было достаточно.
- Значит так. Когда вы осознали, что девочка из ваших снов на самом деле была милой маленькой секретаршей, все рабочие дни недели сидевшей в вашей приемной, это не разрушило ваших чар?
- Нет, потому что это не положило конец снам. Ночью мне являлась София из снов. Днем в любую минуту, когда я только захочу, рядом со мной могла появиться настоящая София. Я мог смотреть на нее и разговаривать с ней.
Оказалось, что живая реальность делает сны еще более яркими и волнующими. Каждая черточка Софии во плоти превращалась в то видение из снов, в которое я был влюблен. Она сбрасывала вуаль и являла мне горящие глаза, открытые губы и ямочки на щеках очаровательного ребенка, которого я нанял на работу. Ее ноги, округлость груди - всё во снах обретало телесность.
- Но вы не обращали свои чувства на девушку во плоти? Тогда или никогда?
- Нет, не обращал.
- Вы в этом уверены, Альберт? Хорошенько подумайте. Это очень важно.
- Нет и нет. Я не хотел рисковать. В этом не было необходимости. Мне было достаточно видеть Софию во снах, ухаживать за ней и добиваться победы. Днем были зеркала, в которых я мог урывками увидеть себя в неожиданные моменты. Мой образ, который я хотел отвергнуть. Во снах, в полумраке комнаты и коридора, где не было зеркал, я не мог себя увидеть. Я никогда не задумывался, как я тогда выглядел. Самым главным было ощущение, что в мире сна дом из бурого песчаника стоял совсем отдельно, и в нем не было никого, кроме девушки и меня. Я был единственным человеком в ее существовании. У нее не было свободы выбора. В конце концов, она должна будет отдать себя мне.
- Весьма оригинальный способ, Альберт, выразить эту мысль. Почти викторианский. Что это должно значить? Она, наконец, позволит вам дотронуться до себя? Прижаться губами к ее румяной щеке? Или больше?
- Больше. Намного больше.
- В самом деле?
- Она должна была стать моей рабыней. Моей добровольной рабыней. Благодарной за возможность принадлежать мне. Она будет не столько любить меня, как преклоняться предо мной.
- Значит так. И всё это, несмотря на тщетность ваших стараний приблизиться к ней в каждом сне? Еженощное столкновение в спальне, сцена в сумраке коридора, когда она в решающий момент исчезает за гладкой стеной. А теперь скажите мне, задумывались ли вы когда-нибудь о том, что находится по другую сторону стены?
- У меня не было в этом необходимости. Я был уверен, что знаю это. Ее комнату. Маленькую комнату с коврами на стенах и полу, где она лежит на кровати под прозрачным покровом и, затаив дыхание, ожидает меня, ищущего к ней путь. Страшась момента, когда я его найду, и страстно предвкушая этот момент. Ее комнату. Ее одинокое благоуханное убежище.
- Получается, Альберт, что вашей главной ошибкой было предощущение. В этом ваш просчет.
- Комната была там. Я вошел в нее и обнаружил ее в точности такой, какой я ее представлял.
- Нет, не такой. Иначе откуда бы возник этот кризис? Эта мука. Вы должны были, Альберт, быть готовы к большему, чем вы ожидали. Вы должны были предчувствовать назревающей кризис еще вчера, когда вы увидели в своем кабинете молодого человека настоящей Софии, которого она гордо представила вам. Разве вас не задело и не разгневало появление этого молодого человека? Особенно, когда вы его раскусили?
- Да, вы правы, это так. Но я тогда не придал этому значения. Почему я должен был его придать? Я всю жизнь ненавидел таких пышущих здоровьем адонисов, этих высоченных красавцев, воплощающих скотское мужское начало. У меня было врожденное отвращение к этому типу людей. Почему мне должно было прийти в голову, что восхищение Софии во плоти было обращено к нему?
- Жестокие слова, Альберт. Но ведь София из снов изваяна по образу Софии во плоти. Это был первый сигнал опасности. Другой возник в тот момент вашего сна прошлой ночью, кода вы прижали руку к стене, и преграда в ее скрытую комнату, наконец, открылась. Не задумывались ли вы над тем, почему она, наконец, внезапно открылась? Не пришло ли вам в голову, что это был способ сообщить вам не острейшее ощущение, в непреложную истину?
- Нет. И вы сами знаете это, оценив прошлое. Войдя в комнату, я ощутил восторг. Невероятный экстаз. И ничего другого. У меня не было ни малейшего предчувствия, что я найду их в постели вдвоем - ее и этого верзилу. В тот невероятный момент я и представить не мог, что эта комната была не только ее комнатой, а их убежищем. Или, еще хуже, что я застану ее бесстыдно раскинувшейся рядом с ним в акте любви, и она лишь подарит мне сочувственную улыбку.
Как я мог быть готов к такому? Ведь сны, в конце концов, были моими. Как я мог предположить, что в них вдруг вторгнется этот громадный незнакомец? И вот теперь...
- Да?
- Теперь, когда я знаю правду, я не могу не думать о ней. И наяву, и во сне я могу думать лишь о том, что ее у меня отобрали. Насильно. При ее радостном согласии. О боже! С тех пор, как я нашел путь в комнату, эта картина занимает весь мой ум. Я больше не в силах с ней жить.
- Значит, ее нужно изгнать. Вы с этим согласны, Альберт?
- Да.
- Наконец-то мы пришли к решению. Но разве, Альберт, оно должно быть моим решением. Только моим?
- Да.
- И вы примете его без вопросов?
- Без вопросов.
- Хорошо. Тогда я выскажусь прямо. Очевидно, Альберт, что кто-то должен понести наказание за вашу измену. Вы как здравомыслящий и разумный человек должны знать, что единственным возможным решением в таких случаях должна быть кровавая жертва. Единственно возможным. Вы не сможете избавиться от мук до тех пор, пока они, изменившие вам, будут сохранять свои постыдные отношения. Да. Один или другой должны быть устранены. Но кто из них? Вторгшийся?
- И что тогда, доктор? Тогда вторгнется кто-то другой и займет его место в этой комнате? Теперь, когда я знаю, что собой в действительности представляет эта девушка - на что она способна - разве я могу ожидать большего?
- Верно. Теперь вы ясно видите, что жертвой должна стать она.
- Да.
- Так. И вы знаете, как это должно быть сделано?
- Да. Естественно, лезвием.
- Естественно. Лезвием из стали высшего качества. Это - традиция: бывают моменты, когда становится понятной мудрость древней традиции.
Доктор взял ножик для открывания писем и с восхищением осмотрел его, медленно поворачивая в разные стороны, от чего по столу запрыгал солнечный зайчик.
- Сталь высшего качества - сама по себе традиция. Ножик, Альберт, имеет больше восьми дюймов в длину. Вполне достаточно для того, что мы решили.
И вы, конечно, понимаете, что первым смертельным ударом глубоко между нижними ребрами ритуал не заканчивается. Сразу же после этого нужно дать выход всем своим эмоциям. Наносить безумные удары до тех пор, пока прекрасный образ не станет ужасным. Чтобы смыть измену, нужно пролить полную чашу крови. Помните, Альберт - лечебная ценность акта состоит именно в этом.
- Конечно, доктор.
- Тогда - остается лишь действие.
Он щелкнул замком и приотворил дверь в продуваемый насквозь коридор на первом этаже в старом доме из бурого песчаника. Когда, услышав щелчок замка, мисс София Калусдейн, с наивным взглядом, черными, как смоль, волосами и лебединой шеей, поднялась из-за стола в соседней комнате и, ритмично дожевывая тянучку, подошла узнать, что от нее требуется, он, крепко зажав в кулаке ручку спрятанного за спиной лезвия, ждал ее с уверенной улыбкой.
Его уверенность была обоснованной: доктор Альберт Швиммер и вправду был низеньким близоруким сопливым толстяком, но обладал большой физической силой.