Оглядываясь с высоты нынешнего 1950 года на всё, что случилось тогда, остается лишь удивляться, как это не произошло гораздо раньше: ведь еще со времен Китти Хок Соединенные Штаты Америки слепо расставляли себе замысловатый силок, в котором должны были раньше или позже запутаться. Да и как было избежать, что в один прекрасный день не спустится с небес на ревущей машине национальный герой малого ума, низкого происхождения и без достаточных душевных качеств, чтобы выстоять перед неудержимыми валами славы, готовыми обрушиться на любого авиатора, пробывшего в небе дольше и улетевшего дальше других. И Линдберг, и Берд, к счастью для благопристойного облика нации в глазах восхищенного мира, были джентльменами, и другие наши знаменитые авиаторы - тоже. Они пронесли свои лавры с достоинством, выдержали сокрушительные шторма известности, взяли себе прелестных жен, обычно из хороших семейств, и незаметно удалились в частную жизнь и радости, которые могло принести их большое или не столь уж большое состояние. Ни одно недостойное происшествие не запятнало в глазах мира тех совершенств, которые он видел в своих героях, им же вознесенных на коварные вершины славы. Но исключение из правил, конечно же, должно было случиться, и случилось оно в июле 1937 года, когда Джек Смурч (по кличке "Кореш"), работавший когда-то помощником механика в гараже в Уэстфильде, штат Айова, вдруг совершил беспосадочный кругосветный перелет на потрепанном одномоторном моноплане "Брестхавенская Стрекоза III".
Никто до Смурча в истории авиации и не помышлял о таком полете. Никто и не думал всерьез, что тут можно использовать нелепый вспомогательный плавающий бак для бензина, изобретение полоумного учителя астрономии из Нью-Гемпшира, доктора Чарльза Льюиса Грэшема, к которому Смурч отнесся с полным доверием. Когда этот малосимпатичный, тощий и хмурый двадцатидвухлетний парень из гаража впервые объявился в начале 1937 года на Рузвельтовском аэродроме и, медленно пережевывая кусок прессованного табака, заявил: "Я этих пилотов тыканых всех уделаю", газеты упомянули о планах полета на двадцать пять тысяч миль немногословно и не без иронии. Специалисты по аэронавтике и механическим транспортным средствам отвергли идею с порога, намекая, что это - шутка и насмешка над обществом. Ржавый, побитый и отлетавший свое самолетик просто не оторвется от земли, а вспомогательные баки Грэшема ни на что не пригодны, и вообще всё похоже на дешевый розыгрыш.
Смурч, однако, навестив свою подружку в Бруклине, коробочницу с картонажной фабрики, о которой он впоследствии отзывался "моя пупочка", на рассвете памятного дня 7 июля 1937 года беззаботно забрался в свой чудной самолетик и взлетел, взяв с собой лишь галлон самогонного джина и шесть фунтов салями.
Когда парень из гаража затарахтел над океаном, газеты вынуждены были сообщить уже вполне серьезно, что неизвестный молодой человек - его фамилию печатали с самыми нелепыми ошибками - действительно предпринял самоуверенную попытку облететь мир на разболтанной одномоторной штуковине, доверившись дозаправочному устройству спятившего учителя, но когда через девять дней крохотный самолетик появился, без единой посадки, над заливом Сан-Франциско и, чадя и чихая, но чудесным и непостижимым образом оставаясь в воздухе, взял курс на Нью-Йорк, аршинные заголовки, уже давно потеснившие с первых страниц все другие новости - даже сообщение об убийстве губернатора Иллинойса - разрослись до невиданных размеров, а материалы растеклись на двадцать пять, а то и тридцать колонок. Впрочем, можно было заметить, что в отчетах об эпохальном полете почти ничего не говорилось о самом авиаторе. И совсем не из-за недостатка фактических сведений о герое - скорее из-за их избытка.
Репортеры, ринувшиеся в Айову, чтобы раскопать всю подноготную великого человека, едва только Смурча заметили с французского берега у городка Серли-ле-Мер, тут же обнаружили, что его жизненная история совсем не для печати. Мать Смурча, угрюмая кухарка в летнем ресторанчике туристского лагеря в окрестностях Уэстфилда, на все расспросы о сыне сердито отвечала: "Туда и дорога, чтоб ему потонуть!" Отец отсиживал где-то за кражу подфарников и пледов из автомобилей туристов, а слабоумного братца, недавно сбежавшего из заведения для малолетних правонарушителей в Престоне, штат Айова, уже разыскивали в западных городах за кражу бланков почтовых переводов. Эти ошеломительные открытия всё еще всплывали на поверхность, когда "Кореш" Смурч, величайший герой двадцатого века, с помутневшими глазами, подыхающий без сна и оголодавший, вел свою дурацкую тарахтелку над теми самыми местами, где сейчас раскапывали неприглядную историю его частной жизни, и направлял свой путь к Нью-Йорку, в объятия славы, равной которой не удостаивался ни один человек его времени. Газетам надо было сообщить хоть что-то о достижениях и жизненном пути юноши, но что они могли рассказать? Разумеется, не подлинные факты, потому что великая народная любовь к юному герою распространилась подобно огню по траве, еще когда он был над Европой, на полпути вокруг земного шара. Поэтому писали только, что он скромный, молчаливый и светловолосый парень, что его любят друзья и любят девушки. Единственный снимок Смурча, на котором он стоял у макета автомобиля в дешевой фотографии увеселительного парка, отретушировали так, что хамоватый коротышка стал выглядеть вполне пристойно, а его кривую ухмылку разровняли в приятную улыбку. Таким образом правду убрали подальше с глаз его восторженных соотечественников, которые и не догадывались, что семейство Смурчей наводило страх и ужас на своих соседей в захолустном городке Айовы и что от самого героя, благодаря его прошлым подвигам, в Уэстфильде не чаяли избавиться. Репортеры разузнали, что однажды он пырнул ножом директора школы, не до смерти, правда, но пырнул, а в другой раз его сцапали с напрестольной пеленой, которую он спёр в церкви, стукнув ризничего горшком пасхальных лилий. И за каждое из этих дел он исправно отсиживал.
Большие власти в Вашингтоне и в Нью-Йорке тайно молились, как бы кощунственно это ни казалось, чтобы милостивое провидение припасло беду для ржавого истрепанного самолетика и его блистательного пилота, неслыханный перелет которого поверг весь мир в истерические восклицания осанны. Власти понимали, что лучи славы немедленно высветят прирожденное нутро хулигана, совершенно неспособного выстоять перед таким излиянием чувств. "Я надеюсь, - сказал государственный секретарь на одном из многих заседаний кабинета при закрытых дверях, где обсуждался этот национальный кризис, - я надеюсь, что молитва его матери будет услышана", - имея в виду слова миссис Эммы Смурч: "Чтоб ему потонуть!" Увы, было уже поздно: Смурч перепрыгнул через Атлантику, а затем через Тихий океан, как через мельничные пруды, и 17 июля 1937 года в 15 часов 3 минуты мальчишка из гаража блестяще посадил на три точки свой дурацкий самолетик прямо на Рузвельтовском аэродроме. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы чествования величайшего пилота в истории авиации ограничились немноголюдным скромным приемом. На Рузвельтовском аэродроме его встречала такая изысканная и пышная церемония, что она повергла в изумление весь мир. К счастью, однако, измотанный и обессилевший герой лишился чувств. Его вытащили из самолетика и тайком уволокли с поля, так что он не успел и рта раскрыть. Таким образом, ему не удалось смутить торжественность первой встречи, отмеченной высоким присутствием министров внутренних дел и флота, мэра Нью-Йорка Майкла Дж. Мориарти, премьера Канады, губернаторов Фаннимана, Гроувса и Критчфилда, а также целого ряда высокопоставленных европейских дипломатов. Смурч не успел очухаться и до грандиозного собрания в городской ратуше на следующий день. Его поспешно доставили в уединенную лечебницу и положили в постель. Между тем, величайшие умы страны постановили собрать тайную конференцию официальных лиц города, штата и правительства, на которую надлежало пригласить Смурча и там внушить ему, как подобает вести себя герою.
В тот день, когда малорослому механику разрешили, наконец, встать и одеться, и когда он впервые за две недели смог набить рот табаком, ему позволили принять газетчиков, чтобы, так сказать, устроить проверку. Но Смурч не стал дожидаться вопросов.
- Мужики, - сказал он, и корреспондента "Таймса" передернуло, - мужики, можете сказать своим чудакам из разных стран, что я натянул Линдберга, ага? И, да, я вставил этим двум лягушкам!
Под "двумя лягушками" он имел в виду двух доблестных французских летчиков, которые месяцем раньше попытались совершить перелет всего через половину земного шара, но, к несчастью, пропали без вести над океаном. Представитель "Таймса" набрался смелости вкратце объяснить Смурчу приемлемые формулы ответов на вопросы в таких ситуациях. Он объяснил, что не следует произносить заносчивых фраз, принижающих достижения других героев, в особенности, героев других стран.
- Кончай, парень! - оборвал его Смурч. - Я их уделал, да? Я им всем воткнул! Так и скажу об этом. Так он об этом и сказал. Ни слова из столь потрясающего интервью не было, конечно, напечатано. Напротив, газеты, послушные тайному директорату, который был учрежден для этого случая из государственных мужей и редакторов, сообщили задыхающемуся в нетерпении миру, что "Джеки", как его вдруг стали называть, согласился лишь сказать, что он чрезвычайно счастлив и что любой смог бы сделать то же самое. Корреспондент "Таймса" написал, что Джеки со скромной улыбкой возразил: "Боюсь, что мое достижение несколько преувеличивают". Этих газетных статей герою, конечно, не показывали, и такое ограничение отнюдь не умерило растущей зловредности его характера. Ситуация и в самом деле принимала серьезный оборот, потому что Смурч бурчал: "пора отсюда сматывать", и его нельзя было более скрывать от нации, жаждавшей узреть своего идола. Да, это был самый отчаянный кризис, вставший перед Соединенными Штатами со времен гибели "Лузитании".
И вот во второй половине дня двадцать седьмого июля Смурч, как по мановению волшебной палочки, оказался в конференц-зале, где собрались мэры, губернаторы, правительственные чиновники, психологи-бихевиористы и редакторы. Он одарил каждого рукопожатием своей вялой влажной лапки и короткой нелюбезной ухмылкой.
Ђ Порядок, ага? - сказал он
Когда Смурч уселся, встал мэр Нью-Йорка и с очевидным пессимизмом попытался объяснить, что следует говорить и как себя вести, когда его представят всему миру, а закончил свою речь высокой похвалой доблести и целеустремленности героя. За мэром выступил губернатор Нью-Йорка Фанниман и, трогательно объяснившись в преданности, представил Кеймерона Споттисвуда, второго секретаря американского посольства в Париже, которому поручили обучить Смурча этикету официальных церемоний.
А небритый герой сидел в кресле, расстегнув рубашку, мял рукой свой замызганный желтый галстук, посасывал самокрутку и слушал с ухмылкой.
- Я усёк, - вдруг заговорил он. - Хочешь, чтобы я там стоял, как пацан, да? Хочешь, чтобы хрюкал перед ними как поросенок на задних ножках, как ваш Линдберг, да? А фиг тебе!
У всех перехватило дыхание, пронесся вздох и сдавленный шепот.
- Мистер Линдберг, - начал сенатор Соединенных Штатов, побагровев от гнева, - и мистер Берд...
Смурч, чистивший ногти складным ножиком, опять подал голос:
- Берд? Этот дурдон пузатый?
В комнату вошел еще один человек. Все встали, кроме Смурча, который продолжал возиться с ногтями и даже не поднял глаз.
- Мистер Смурч, - строго произнес чей-то голос, - Президент Соединенных Штатов!
Кое-кто полагал, что присутствие высшего представителя исполнительной власти несколько укротит нрав юного героя, и Президента, благодаря немалому содействию прессы, удалось тайно доставить в неприметный зал.
Воцарилась тяжелая и мучительная тишина. Смурч поднял глаза и сделал Президенту ручкой.
- Порядок, дядя? - спросил он и начал скручивать новую сигаретку.
Тишина сгущалась. Кто-то сдержанно покашлял.
- Чего мы тут потеем, мужики! - сказал Смурч и расстегнул еще две пуговицы, открыв волосатую грудь со словом "Сади" в татуированном сердце.
Высокие и важные персоны в комнате, вставшие перед лицом самого серьезного кризиса в новейшей американской истории, обменялись обеспокоенными взглядами. Никто не знал, что делать дальше.
- Кончай, мужики, волынить, - сказал Смурч. - Когда я там должен потрепаться на вашей ассамблее? А навар будет, да? - и он недвусмысленно потер большим и указательным пальцем.
- А ты за так хотел? - спросил Кореш и пустил щелчком окурок за окно. - За так не обломится. Большие доллары надо! - И он стал сворачивать новую сигаретку.
- Большие доллары! - повторил он, хмуро разглядывая рисовую бумагу.
Он откинулся в кресле и одарил каждого из государственных мужей по отдельности кривой ухмылкой, насмешкой зверя, знающего свою силу, улыбкой леопарда, спущенного с поводка в зоомагазине.
- Давай, мужики, пошли где прохладнее, - сказал он. - Парите меня тут, как в курятнике.
Смурч встал, подошел к открытому окну и стал разглядывать улицу с высоты девятого этажа. До него долетали слабые крики мальчишек-газетчиков, и он расслышал свое имя.
- Эй, пацаны! - заорал он и с хохотом перегнулся через подоконник. - Слушайте меня! Вы им там скажите... - кричал он вниз.
Плотную группу мужчин, напряженно сгрудившихся за ним, вдруг словно пронзила безумная искра. Казалось, прозвучал безмолвный приказ. Но ни единый звук не нарушил мертвую тишину. Чарльз К.Л. Брандт, секретарь мэра Нью-Йорка, оказался к Смурчу ближе всех. Он вопросительно взглянул на Президента Соединенных Штатов, а побледневший и мрачный Президент коротко кивнул. Брандт был высок, крепок и когда-то играл полузащитником за "Ратгерсов". Он шагнул вперед, схватил величайшего человека мира за штаны и левое плечо и выбросил в окно.
- Боже, он выпал из окна! - воскликнул какой-то остряк-редактор.
- Пойдемте отсюда, - сказал Президент.
Несколько человек подскочили к нему, и он быстрым шагом удалился в их сопровождении к боковому выходу. Издатель "Ассошиэйтед пресс", привыкший к таким ситуациям, взял руководство на себя. Он резко приказал части присутствовавших уйти, а другим - остаться, быстро изложил версию случившегося, которой надлежало появиться в газетах, послал двух человек на улицу, чтобы они проследили, чем кончится трагедия, велел сенатору разрыдаться, а двум конгрессменам - изобразить нервный приступ. Одним словом, он умело подготовил сцену к гигантскому действию, которое должно было последовать. Предстояло сообщить потрясенному горем миру печальную историю о безвременной случайной смерти, постигшей исключительно выдающуюся и ослепительную личность.
Похороны были, как вы помните, самыми изысканными, церемонными и торжественными из состоявшихся когда-либо в Соединенных Штатах Америки. Монумент на Арлингтонском кладбище с чистой беломраморной стелой и вырезанным на постаменте простеньким самолетиком до сих пор притягивает к себе исполненных глубокого почтения паломников. Все нации мира воздали возвышенную хвалу маленькому Джеки Смурчу, величайшему герою Америки. В назначенный час вся страна проводила его двумя минутами молчания, и эту трогательную церемонию соблюли даже ошарашенные обитатели Уэстфилда в штате Айова - об этом позаботились агенты Департамента юстиции. Одному из них специально поручили стоять с печальным видом в дверях летнего ресторанчика в лагере для туристов сразу же загородом. Здесь, под его строгим взглядом, миссис Эмма Смурч склонила голову над двумя шипящими на сковороде бифштексами - склонила голову и отвернулась, чтобы тип из секретной службы не заметил на ее губах кривой и странно знакомой ухмылки.